|
|
|
III Получив от XV съезда мандат на расправу с левой оппозицией, сталинский аппарат сразу же после съезда начал осуществлять против неё санкции, далеко выходящие за пределы, предоставленные этим мандатом. Если с XIV съезда по 15 ноября 1927 г.(т. е. почти за два года) из партии было исключено 970 оппозиционеров, то за последующие 2,5 месяца - 2288 (в том числе 1494 чел. за последние две недели 1927 года). Только в Москве за "фракционную работу" было исключено 816 человек. Среди исключённых рабочие по социальному положению составляли 46,9 %, по роду занятий - 36,4 %. Доля рабочих в составе исключённых в Ленинградской области доходила до 68 %, на Украине - до 66,3 % [1]. Большая часть исключённых была направлена в административную ссылку в дальние районы страны. Поскольку ссыльным предъявлялось обвинение в антисоветской деятельности, они лишались избирательных прав и членства в профсоюзах. Они были обязаны регулярно являться для регистрации в местные органы ГПУ. Им назначалось месячное пособие в 30 руб., которое в 1929 году было вдвое уменьшено. Обеспечение ссыльных работой возлагалось на партийные органы в местах ссылки. Судьбой наиболее видных оппозиционеров распоряжался отдел учета и распределения кадров ЦК ВКП(б). Переговоры с ними вели председатель ЦКК Орджоникидзе и секретарь ЦК Косиор, заявившие о невозможности оставить лидеров оппозиции в Москве и крупных промышленных центрах и сохранить у членов их семей занимаемые ими квартиры. В середине января 1928 года состоялась высылка Троцкого в Алма-Ату. В назначенный для отъезда день на вокзале собралась демонстрация для проводов Троцкого. Столкновения демонстрантов с агентами ГПУ и милицией завершились массовыми арестами. В шифровке Сталину, находившемуся в то время в Сибири, Косиор сообщал, что в связи с предполагавшимся отъездом Троцкого на вокзале собралось до трёх тысяч человек, и информировал, что вслед за задержанием 19 человек "будут приняты меры по дальнейшему изъятию наиболее активных участников и организаторов демонстрации"[2]. Высылка Троцкого была перенесена на следующий день. Чтобы опровергнуть официальную версию Политбюро о том, что ссылка оппозиционеров осуществляется с их согласия, Троцкий отказался идти на вокзал добровольно, агентам ГПУ пришлось его вынести на руках. Двое его ближайших помощников, Познанский и Сермукс, самостоятельно отправившиеся вслед за ним, были арестованы и сосланы в отдалённые районы Сибири. Репрессии подхлестнули отход от оппозиции её наименее устойчивых членов. Из 3381 чел., подавших заявления об отходе от оппозиции, 37 % сделало этот шаг за период от XIV до XV съезда, а 63 % - за последующие два с половиной месяца. В феврале такие заявления подписали ещё 614 человек. Это было связано с тем, что после съезда перед оппозиционерами была поставлена жёсткая дилемма: либо "порвать с оппозицией" и сохранить привычный образ жизни, нередко в рядах правящей бюрократии, либо обречь себя на жестокие условия отдалённой ссылки. Часть "отходивших" от оппозиции заявляла, что порывает с ней и организационно и идейно, т. е. отказывается от своих взглядов. Другая часть заявляла, что прекращает фракционную работу, но не может отказаться от защиты своих взглядов в рамках Устава партии (хотя малейшие попытки такой "защиты" были заблокированы решениями XV съезда). Первым из оппозиционных лидеров "порвал с оппозицией" Сокольников, который на XV съезде заявил, что уже несколько месяцев назад он "должен был разойтись с оппозиционным блоком" в силу коренных разногласий с ним[3]. За этот шаг Сокольников был оставлен в составе ЦК, избранного на XV съезде. Вслед за Сокольниковым аналогичный шаг совершили другие лидеры зиновьевской части оппозиционного блока, которые ещё до съезда предложили группе Троцкого безоговорочно подчиниться любым его решениям. Свою готовность к капитуляции они мотивировали тем, что в противном случае оппозиция встанет на путь "построения второй партии" и тем самым обречёт себя на гибель. Троцкий и его группа расценили такую позицию как предательскую. Во время работы съезда зиновьевцы собирались отдельно от троцкистов, подготавливая заявление о прекращении защиты своих взглядов. Всякое иное поведение, как они подчеркивали, "неизбежно столкнёт нас даже не с партией, а с советской властью, её органами", т. е. обречёт на жестокие (по тем временам) репрессии. Внутри зиновьевской группы такая капитулянтская позиция встретила сопротивление её "левой" части во главе с Сафаровым. Обострение раскола между троцкистской и зиновьевской частью оппозиционного блока произошло после публикации "Правдой" перехваченных ГПУ писем Троцкого своим единомышленникам в СССР и за рубежом. Эти письма были опубликованы в сопровождении редакционной статьи под названием "Подрывная работа троцкистов против Коминтерна. Пособники Шейдемана за работой", где публикуемые документы характеризовались как свидетельство того, что "ни на один день после съезда бывшие оппозиционеры - троцкисты не прекращали своей грязной антипартийной и антикоминтерновской работы". Статья, по-видимому, принадлежавшая перу главного редактора "Правды" Бухарина, была пересыпана выражениями типа "возглавляемый Троцким обоз политических нечистот". В публикуемых письмах говорилось об измене Зиновьева и Каменева и необходимости беспощадного разрыва оппозиции с капитулянтами. Троцкий призывал своих зарубежных сторонников поднять широкую политическую кампанию против исключения из всех партий Коминтерна коммунистов, близких к левой оппозиции, и против ссылки советских оппозиционеров. Он выдвигал задачу "окончательно разоблачить шарлатанство борьбы с "троцкизмом", характеризуя эту борьбу как "преступно нелепую". Перед зарубежными коммунистами ставилась цель: "бить по руководству ВКП(б), не противопоставляя себе СССР"[4]. Спустя несколько дней Зиновьев и Каменев поместили в "Правде" "Открытое письмо", в котором вновь подтвердили, что полностью подчинились всем решениям съезда, "капитулировали перед ВКП(б)" и в результате этого порвали с группой Троцкого и со своими единомышленниками в Германии (группа Рут Фишер-Маслова). В доказательство "органичности" этих своих поступков они заявляли, что ещё в 1926-27 годах внутри объединённого оппозиционного блока шла внутренняя борьба и что даже в период своего участия в блоке они "не считали возможным разоружение против ошибок троцкизма"[5]. В ответ на эти утверждения Троцкий опубликовал в оппозиционном "самиздате" свидетельства о том, что Зиновьев и Лашевич на фракционных совещаниях и в беседах с ленинградскими рабочими признавали, что "троцкизм" был выдуман ими в 1924 году в целях борьбы за власть. Троцкий подчеркивал, что "борьба с так называемым "троцкизмом" есть тот крючок, при помощи которого Сталин тянет Зиновьева, а Зиновьев - своих "левых" (Сафарова и пр.)". В 1928 году лишь незначительная часть группы Троцкого последовала примеру зиновьевцев. Первым среди этой группы заявил о своей капитуляции Пятаков. Вслед за этим в "Правде" были опубликованы заявления Крестинского и Антонова-Овсеенко о разрыве с "троцкистской оппозицией". Заявление Крестинского было относительно сдержанным. Он писал, что никогда не имел с оппозицией "организационной связи", хотя и был связан с большинством её руководителей "давнишними и тесными отношениями". Более постыдный характер носило заявление Антонова-Овсеенко, который выражал сожаление по поводу того, что "не сделал всех необходимых выводов уже из ... первого своего расхождения" с Троцким в 1915 году и заверял, что теперь осознал правду "лично" Сталина[6]. 9 мая Троцкий разослал своим единомышленникам письмо, в котором подчеркивал, что принципиальная позиция подлинных оппозиционеров не допускает "никакой дипломатии, лжи, развращающего политиканства в духе Зиновьева-Каменева-Пятакова, себялюбиво чиновничьего, насквозь безответственного, понтие-пилатского умывания рук в духе Крестинского или смердяковского пресмыкательства в духе Антонова-Овсеенко. Об этом, впрочем, незачем и говорить. Мы должны сказать правду, только правду, всю правду"[7]. В 1928 году Сталин и полностью солидаризировавшиеся с ним в отношении к "троцкистам" бухаринцы не решались идти на заточение оппозиционеров в тюрьмы и концентрационные лагеря. Атмосфера в партии ещё не была такой, чтобы можно было даже помыслить о более строгой мере репрессии к инакомыслящим коммунистам, чем временная ссылка. В ссыльных колониях оппозиционеры устанавливали связи с сочувствующими из числа местных жителей, объединялись в кружки, в которых обсуждали политические события в СССР и за рубежом, вели активную переписку со своими единомышленниками в других колониях. Чтобы избежать перлюстрации агентами ГПУ наиболее важных документов, была налажена секретная почта, т. е. отправление конспиративных писем с нарочными. Цементирующей силой всей этой деятельности был, разумеется, Троцкий. За апрель-октябрь 1928 года им было послано из Алма-Аты около 550 телеграмм и 800 политических писем, в том числе ряд крупных работ, получено около 1000 писем и около 700 телеграмм, в большинстве коллективных. Уже эти цифры дают представление о масштабе деятельности оппозиции и числе вовлечённых в неё лиц. Из ссылки документы Троцкого и других оппозиционеров проникали на волю, где их единомышленники создавали подпольные группы, в которые принимались только коммунисты, в том числе подписавшие заявления о капитуляции с тем, чтобы избежать исключения из партии и ссылки и продолжать нелегально оппозиционную работу. По свидетельству Авторханова, большинство оппозиционеров, заявивших о разрыве с оппозицией, сделало это для того, чтобы на деле продолжать борьбу за свои идеи. "Троцкисты этого толка были во всех звеньях органов государственного управления, за исключением самого партийного аппарата и органов политической полиции"[8]. Оппозиционеры создали свой "Красный Крест", собиравший средства для помощи изгнанным с работы и высланным товарищам. Оппозиционные группы развертывали пропаганду среди рабочих путём систематического распространения прокламаций и листовок, в том числе статей и обращений за подписями Троцкого, Муралова, Мрачковского и других ссыльных лидеров оппозиции. Перепечатанные на гектографе, такие документы имели хождение и в среде беспартийной интеллигенции, часть которой сочувствовала взглядам оппозиции[9]*. Помимо этого, многие оппозиционеры продолжали выступать на партийных собраниях с критикой руководства партии, возглавляли "волынки" на заводах (так официально именовались в то время забастовки), особенно при заключении коллективных договоров, ущемлявших права рабочих (тогда ещё процедура заключения и перезаключения таких договоров не носила формального характера и позволяла рабочим отстаивать свои интересы). Наиболее непримиримую позицию по отношению к сталинскому руководству занимала группа "децистов" во главе с Сапроновым и В. М. Смирновым. 20 декабря 1928 года В. М. Смирнов послал из ссылки заявление в "Правду" и ЦКК, в котором писал: "Я всегда считал позорным скрывать свои взгляды и убеждения. Я открыто говорил, что теперешние вожди ВКП(б) изменили пролетариату, что нынешнее правительство, действующее под вывеской Советской власти, которую оно на деле уничтожило, является враждебным рабочему классу, и что пролетариат должен и будет бороться против него за свою диктатуру, за подлинную власть Советов"[10]. Сапроновцы считали, что не следует осуществлять массового сбора подписей под оппозиционными документами, ибо это обречёт подписавших на немедленное исключение из партии. Они призывали своих сторонников законспирироваться и перейти на положение нелегальной фракции внутри партии. После ссылки руководителей "децистов" их подпольные организации действовали в Москве, Ленинграде, Харькове, Орехово-Зуево и других городах. Только ленинградская группа насчитывала, по данным ОГПУ, до 300 человек. Эти группы в начале 1928 года распространили в Москве и Ленинграде несколько тысяч листовок, в которых ссылка оппозиционеров квалифицировалась как «наступление фашизма на революционную часть ленинской партии» и выдвигался призыв к «устранению руководства, которое способно на всё, что угодно, только не на большевистскую политику».[11] Партийные и рабочие массы проявляли активный интерес к судьбе Троцкого и других ссыльных оппозиционеров. Когда осенью 1928 года здоровье Троцкого ухудшилось, слухи об этом немедленно проникли в Москву. Выступавшие на партийных собраниях члены Политбюро в ответ на многочисленные вопросы о состоянии здоровья Троцкого уверяли, что он вполне здоров. По этому поводу Н. И. Седова направила первому секретарю МК Угланову телеграмму, в которой говорилось: «Вместо того, чтобы сказать, что болезнь Троцкого есть для вас выгода, ибо она может помешать ему думать и писать, вы просто отрицаете эту болезнь. Так же поступают в своих выступлениях Калинин, Молотов и другие. Тот факт, что вам приходится держать по этому вопросу ответ перед массой и так недостойно изворачиваться, показывает, что политической клевете на Троцкого рабочий класс не верит»[12]. Ссыльные оппозиционеры жили напряжённой духовной жизнью, используя время вынужденного отрыва от практической работы для более глубокого анализа процессов, происходящих в партии и стране. Результаты такого анализа нашли наиболее глубокое выражение в письме Х. Г. Раковского Г. Б. Валентинову. Это письмо, написанное летом 1928 года в астраханской ссылке, было в 1929 году опубликовано в «Бюллетене оппозиции» под заглавием «Письмо о причинах перерождения партии и государственного аппарата». В предисловии к первой полной публикации этого письма в советской печати историк В. П. Данилов справедливо отмечает, что оно «представляет собой концентрированное изложение размышлений высокообразованного революционера о судьбе революции и совершивших её общественных сил, о начинающейся трагедии сталинского «великого перелома». Ныне, 60 лет спустя, это письмо воспринимается как блестящее историко-социологическое эссе, выполненное на уровне, недостижимом пока ещё для нашей современной социологии и историографии»[13]. В последующие годы Троцкий неоднократно ссылался на эту работу Раковского, присоединяясь к её основным идеям и развивая их. Основной смысл письма Раковского состоял в стремлении осмыслить причины поражения левой оппозиции и узурпации власти партии и рабочего класса сталинской фракцией. К этим причинам Раковский относил прежде всего снижение политической активности рабочей массы и «ужасающие разрушения, которые проделал в рабочем классе общественный и политический индифферентизм»[14]. «Ни физически, ни морально ни рабочий класс, ни партия не представляют из себя того, чем они были лет десять тому назад, — писал Раковский, — Я думаю, что не очень преувеличиваю, если скажу, что партиец 1917 года вряд ли бы узнал себя в лице партийца в 1928 году ... Вы спрашиваете, что случилось с активностью партии и нашего рабочего класса, куда исчезла их революционная инициатива, где делись идейные интересы, революционное мужество, плебейская гордость. Вы удивляетесь, почему столь много подлости, трусости, малодушия, карьеризма и многого другого, что я прибавил бы со своей стороны. Как получается, что люди с богатым революционным прошлым, несомненно честные, лично дававшие многократные примеры революционного самоотвержения, превратились в жалких чиновников»[15]. Для ответа на эти вопросы Раковский прибегал к аналогии с Великой французской революцией, в истории которой он прослеживал процессы, сходные с теми, которые произошли в советском обществе 20-х годов: формальный и фактический переход власти в руки постоянно уменьшающегося числа граждан; выделение правящей верхушки чиновников из первоначально однородной революционной массы; разложение революционеров-якобинцев в результате стремления к богатству; постепенная ликвидация выборного начала в якобинских клубах и государственных органах и замена его назначенством. Отстранение в результате всего этого народных масс от управления страной и гибель многих революционеров, в том числе от гильотины, в сочетании с голодом и безработицей "отучили" французский народ от свободы и привели "к такому физическому и моральному изнашиванию масс, что народным массам в Париже и в остальной Франции понадобилось 37 лет для новой революции"[16]. Вопрос о причинах аналогичного изменения поведения и настроений рабочего класса после того, как он становится правящим классом, подчеркивал Раковский, является новым для марксистской теории. Одной из таких причин он считал объективные трудности, связанные с недостаточным умением приходящего к власти класса правильно её применять. Эти трудности, которые Раковский называл "профессиональным риском" власти, он связывал с тем, что тесная и органическая связь, существовавшая между рабочим классом и его авангардом в период борьбы за власть, после её завоевания сменилась дифференциацией внутри рабочего класса и его партии, часть которой превратилась в агентов власти, в профессиональных чиновников. Так возникла и выделилась в самостоятельную группу партийная и советская бюрократия - "крупнейшее социологическое явление, которое, однако, можно понять и охватить лишь, если рассматривать его последствия в изменении идеологии партии и рабочего класса"[17]. Результатом возникновения этой бюрократии, которую Раковский называл новой социологической категорией, стал переход функций, которые раньше выполняла вся партия или весь класс, к ограниченному количеству людей из партии и класса. Вырастающая отсюда функциональная дифференциация привела к изменению психологии лиц, выполняющих руководящие функции в государственной администрации или государственном хозяйстве. Они "перестали быть не только объективно, но и субъективно, не только физически, но и морально частью того же рабочего класса; например, хозяйственник "держиморда", хотя и коммунист, хотя и вышедший из пролетариата, хотя и, может быть, несколько лет тому назад был у станка, отнюдь не будет воплощать перед рабочими лучшие качества, которые имеет пролетариат"[18]. Не менее глубокие изменения произошли в партии, социальная структура которой намного менее однородна, чем структура рабочего класса. Когда партия жила интенсивной идейной жизнью и активной борьбой, она превращала в общий сплав свой разнородный социальный состав. Все её члены усваивали пролетарское сознание в борьбе с капитализмом. После захвата власти это классовое сознание должно было формироваться в процессе сознательного и активного участия в управлении государством. "Но так как из этого участия наша бюрократия сделала пустой звук, то рабочие это нигде не приобретают"[19]. Все эти трудности, по мнению Раковского, можно было преодолеть, если бы руководство партии, как этого требовали Ленин и левая оппозиция, заботилось о том, чтобы "предохранить и партию и рабочий класс от разлагающего действия привилегий, преимуществ и поблажек, присущих власти", от развращающего влияния нэпа и соблазнов буржуазных нравов[20]. Однако сталинская фракция встала на прямо противоположный путь. Она превратила дифференциацию внутри рабочего класса и партии из функциональной в социальную, т. е. усугубила разделение функций между бюрократией и рабочим классом, верхами и низами партии их имущественным расслоением. "Я имею в виду, что социальное положение коммуниста, который имеет в своем распоряжении автомобиль, хорошую квартиру, регулярный отпуск и получает партмаксимум, отличается от положения того же коммуниста, работающего на угольных шахтах, где он получает от 50 до 60 руб. в месяц"[21]. Напоминая о том, что ещё в начале 20-х годов рабочие и служащие были разделены на 18 разрядов по размерам заработной платы, Раковский писал, что усиление в дальнейшем этой дифференциации способствовало разложению партийного и советского аппарата. Для подтверждения этого он ссылался на многочисленные факты, свидетельствующие "об удушении всякого контроля масс, о страшнейшем зажиме, гонениях, терроре, играющем с жизнью и существованием партийцев и рабочих"[22]. Раковский приходил к выводу, что всякая реформа партии, опирающаяся на партийную бюрократию, является утопией. Первым условием серьезной политической реформы он считал сокращение численности и функций партийного аппарата. Три четверти его он предлагал распустить, а деятельность остальной четверти - ввести в строжайшие рамки. Только таким путём члены партии смогут возвратить свои права и приобрести надежные гарантии "против того произвола, к которому нас приучила верхушка"[23]. ПРИМЕЧАНИЯ [1] II Пленум ЦКК созыва XV съезда ВКП(б) 2-5 апреля 1928 г. М., 1928. с. 252-255.<< [2] Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. с. 201.<< [3] XV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). т. II. с. 1132.<< [4] Правда. 1928. 15 января.<< [5] Правда. 1928. 27 января.<< [7] Вопросы истории. 1989. № 12. с. 82-83.<< [8] Авторханов А. Технология власти. с. 112.<< [9] Так, О. Мандельштам на допросе в ГПУ в 1934 году признавал, что в 1927 году у него возникли "не слишком глубокие, но достаточно горячие симпатии к троцкизму" ("Огонёк", 1991. № 1. с. 18).<< [10] Известия ЦК КПСС. 1991. № 7. с. 51.<< [11] II Пленум ЦКК созыва XV съезда ВКП (б). с. 245-246.<< [12] Троцкий Л. Д. Моя жизнь. М., 1991. с. 529.<< [13] Вопросы истории. 1989. № 12. с. 70.<< |
|
© (составление) libelli.ru 2003-2020 |