Для понимания сравнительной лёгкости, с которой Сталину удалось сразу же после XV
съезда осуществить этот поворот, важно учитывать сложившуюся к этому времени
реальную расстановку классовых сил. В рядах партии, рабочего класса и среди деревенской
бедноты нарастало нравственное негодование в связи с растущим социальным
расслоением, укреплением экономической силы кулака и нэпмана. Это негодование
Сталин умело использовал при осуществлении политического поворота 1928-29 годов.
Анализируя причины и последствия победы Сталина над левой
оппозицией, Троцкий писал: "Здесь, несомненно сказалось маневренное
комбинаторское искусство Сталина, правда, в очень благоприятной для него лично
обстановке. Он использовал правую для исключения левой оппозиции, ибо только у
правого крыла были серьезные принципиальные основы бояться левой
политики. Но так как исключение левой оппозиции вызвало в широких кругах партии
раздражение, недовольство правым крылом, то Сталин сумел использовать это недовольство
для удара против правых. Он всё время оставался, если не примирителем, то
умиротворяющим элементом, который будто бы стремился свести к минимуму неизбежные
жертвы и который сумел при этом возлагать ответственность за суровые меры на то или
другое крыло партии"[1].
Как справедливо отмечается в книге А. Авторханова "Технология
власти", главным, ведущим теоретиком и идеологом "борьбы с троцкизмом" был
Бухарин, без пропагандной машины и теоретической лаборатории которого "Сталин
погиб бы ещё в первой схватке с троцкистами, не говоря уже об объединённом блоке
троцкистов и зиновьевцев"[2].
Широкие круги партии объясняли относительно лёгкую победу сталинско-бухаринской
фракции над левой оппозицией "теоретической мощью" Бухарина. Именно в борьбе против
"троцкизма" Бухарин приобрел репутацию ведущего теоретика партии. Пока
левая оппозиция не была разгромлена, Сталин защищал Бухарина от её критики, подчеркивал
его заслуги и не препятствовал созданию "культа Бухарина", на которого партийная печать
ссылалась значительно чаще, чем на Сталина. Более того, в отличие от Бухарина, Сталин в
полемике с оппозицией заявлял, что он "никогда не претендовал на что-либо новое в теории"[3].
В 1926-27 годах Троцкий неоднократно подчеркивал, что внутри
правящей фракции отсутствует идейное единство. Он разграничивал центристскую
позицию сталинской группы и "правую" позицию Бухарина, Рыкова и Томского, трёх
влиятельных и авторитетных партийных лидеров, входивших в состав Политбюро ещё
при жизни Ленина. Для этой тройки и прежде всего Бухарина, выступавшего главным
разработчиком социально-экономической политики в 1925-26 годах, как справедливо
отмечает С. Коэн, "1927 год начался как год оптимистической переоценки перспектив,
а закончился серией взаимозависимых кризисов, подорвавших их экономическую
политику и потрясших их политическое будущее"[4].
Угрожающее сокращение поставок зерна в конце 1927 года поставило
под вопрос программу плавной трансформации нэпа, которую Бухарин пытался разработать перед XV
съездом. Зажиточные слои деревни, экономическая мощь которых намного
превосходила их численность (уже весной 1926 года в руках 6 % крестьянских хозяйств
было сосредоточено около 60 % товарного зерна), фактически прекратили продажу зерна
государственным заготовителям и кооперации, придерживая его до весны, когда
возникнет более благоприятная рыночная конъюнктура.
Как писал впоследствии Троцкий, сталинская фракция, неожиданно для себя
столкнувшись с этой крупной "хлебной забастовкой", стихийно прокатившейся по
всей стране, пыталась объяснить её "голой враждебностью кулака (откуда он взялся?) к
социалистическому государству, т. е. политическими мотивами общего порядка. Но к
такого рода "идеализму" кулак мало склонен. Если он скрывал свой хлеб, то
потому, что торговая сделка оказывалась невыгодной. По той же причине ему давалось
подчинять своему влиянию широкие слои деревни"[5].
Такое поведение зажиточных слоёв крестьянства облегчалось тем, что в
середине 20-х годов и в городе, и в деревне действовали частные перекупщики,
оперировавшие крупными партиями зерна, достигавшими 10-12 тыс. пудов. Вплоть до
перехода к чрезвычайным мерам ничто не предвещало того, что свободная продажа
хлеба может быть административно запрещена, а частные торговцы станут преследоваться в
судебном порядке как спекулянты.
Оказавшись перед угрозой надвигающегося голода в городах, Политбюро сразу после XV
съезда круто поменяло его принципиальные установки, предусматривающие
относительное сокращение капиталистических элементов города и
деревни "при возможном ещё (их) абсолютном росте"[6],
постепенное ограничение и вытеснение кулака с помощью экономических, но отнюдь
не административных, тем более - чрезвычайных мер.
Эти установки, представлявшие официальное политическое кредо правящей
фракции, в 1925-27 годах полностью разделялись Сталиным, который неоднократно говорил об
"осереднячивании" советской деревни, т. е. о сужении её крайних полюсов - бедноты и
кулачества. На XIV съезде ВКП(б) (декабрь 1925 года) он утверждал, что на XIV
всесоюзной партконференции было провозглашено расширение нэпа, означающее
дальнейшие уступки крестьянству, которое "не может жить в, данных условиях ... без
известного оживления капитализма"[7].
За несколько месяцев до этого он предлагал "всячески умерять" борьбу с кулаком,
"регулируя её в порядке соглашений и взаимных уступок и ни в коем случае не
доводя её до резких форм, до столкновений ... Мы вполне можем и должны обойтись здесь без
разжигания борьбы и связанных с ней осложнений"[8].
В октябре 1927 года Сталин обвинял Зиновьева и Каменева в том, что они
якобы предлагали перейти к политике раскулачивания, означавшей, по его словам,
"по сути дела, политику восстановления гражданской войны в деревне"[9].
Спустя месяц он развил эту мысль следующим образом: "Вести политику разлада с большинством
крестьянства - значит открыть гражданскую войну в деревне, ... сорвать
всю нашу строительную работу, сорвать весь наш план индустриализации страны"[10].
"Умиротворение деревни" Сталин рассматривал как "одно из основных условий для строительства
социализма"[11]. Таким образом, в те годы едва ли кто-нибудь
мог представить, что главный "умиротворитель" деревни скоро станет инициатором
проведения прямо противоположной политики, которая будет стоить стране неимоверных
материальных и человеческих жертв.
Впервые признав на XV съезде "известный рост кулачества в деревне", Сталин тем не
менее крайне осторожно формулировал задачу "экономической изоляции" кулачества:
"Не правы те товарищи, которые думают, что можно и нужно покончить с кулачеством в
порядке административных мер, через ГПУ ... Кулака надо взять мерами экономического
порядка и на основе советской законности"[12].
Лишь столкнувшись с острым кризисом хлебозаготовок, Сталин буквально
в считанные дни превратился из "умиротворителя" деревни в самого жестокого её "усмирителя",
причем с помощью таких методов, какие до тех пор не предлагались никем в партии. Не имея
в этом, как и в других коренных социально-экономических вопросах, четкого стратегического плана, он
осуществлял изменение провозглашённой XV съездом политики сугубо эмпирическим путём,
с использованием попятных движений как на практике, так и в идеологической сфере.
На первых порах весьма серьезные "подвижки" в практической
политике осуществлялись Сталиным при поддержке всего Политбюро, в том числе и
будущей бухаринской "тройки". Уже во время работы XV съезда состоялось совещание местных
партийных работников у Рыкова, на котором, по словам одного из его участников, "центр
начал завинчивать гайки по части серьезности с хлебозаготовками".
14 и 24 декабря 1927 года были разосланы на места секретные директивы ЦК с
требованиями во что бы то ни стало увеличить объём хлебозаготовок. Для
решения этой задачи предлагалось использовать ещё сравнительно мягкие меры:
изымать денежные накопления в деревне путём максимального ускорения всех
платежей крестьян по налогам, страхованию, ссудам, организации сбора авансов под
промышленные товары и сельскохозяйственные машины и т. д.
Поскольку эти директивы "не возымели действия", ЦК направил 6 января
1928 года третью директиву, говоря словами самого Сталина, "совершенно
исключительную как по своему тону, так и по своим требованиям"[13].
Эта директива, по существу открывшая политику чрезвычайных мер, возлагала вину
за трудности в хлебозаготовках на местный партийный, советский и кооперативный
аппарат. Она требовала применения "особых репрессивных мер ... в отношении кулаков и
спекулянтов, срывающих сельскохозяйственные цены" и предупреждала, что ЦК будет поставлен "перед
необходимостью замены нынешних руководителей парторганизаций", которые не добьются в месячный срок решительного
перелома в хлебозаготовках. В следующей директиве от 14 января говорилось о решении ЦК "нажать зверски на наши
парторганизации" и подтверждалось требование арестовывать "спекулянтов,
кулачков и прочих дезорганизаторов рынка и политики цен". Называя Урал и Сибирь
последним резервом выкачки из села хлебных запасов, директива подчеркивала, что в этих
регионах "нажать ... нужно отчаянно"[14].
Эти директивы явились результатом единогласного решения
Политбюро о применении чрезвычайных мер, т. е. административного и судебного нажима на
зажиточных крестьян с целью принудить их продавать излишки зерна государству по
низким закупочным ценам. При этом имелось в виду применить такой нажим лишь к наиболее
крупным кулакам, придерживавшим более чем по 30 тонн зерна. Однако даже на это решение
не только будущая оппозиционная "тройка", но и другие члены Политбюро согласились не
без существенных колебаний. На апрельском Пленуме ЦК и ЦКК 1929 года Калинин говорил:
"За чрезвычайные меры прошлого года голосовало единогласно всё Политбюро, в том
числе и я. Однако это не значит, что я тоже был за чрезвычайные меры"[15].
Партийные лидеры не могли не понимать, что речь шла по существу дела о
возврате к комбедовским методам продразвёрстки, строжайшая недопустимость которых подчеркивалась Сталиным и другими
руководителями правящей фракции на протяжении предшествующих лет.
Руководство проведением чрезвычайных мер было возложено
непосредственно на членов Политбюро. В 70-е годы престарелый Молотов вспоминал, что уже
1 января 1928 года ему "пришлось быть в Мелитополе по хлебозаготовкам. На Украине.
Выкачивать хлеб"[16].
В середине января Молотов выехал на Урал, а Сталин направился в Сибирь
(эта поездка явилась последней в его жизни "рабочей" поездкой по стране).
Некоторые записи выступлений Сталина во время сибирской поездки, равно как
большинство его других выступлений 1928 года, обосновывавших административное
ужесточение политики в деревне, были опубликованы только в 1949 году.
Во время этой трёхнедельной поездки, маршрут которой был тщательно
законспирирован, Сталин собирал совещания партийного актива, на которых в самой
резкой форме требовал от местных партийных работников беспощадно применять к
крестьянам, отказывающимся продавать хлеб государству, 107 статью Уголовного Кодекса,
устанавливавшую уголовную ответственность (лишение свободы с полной или частичной
конфискацией имущества) за "злостное повышение цен на товары путём скупки,
сокрытия или невыпуска таковых на рынок". Столь же резко Сталин требовал
немедленного снятия с постов прокуроров и судей, партийных и советских работников,
проявлявших нерешительность в применении этих мер.
В своих сибирских выступлениях Сталин недвусмысленно давал понять, что
чрезвычайные меры должны быть направлены не только против кулака, но и против
середняка. Заявив в одном из выступлений, что "аргументация силовая имеет такое же
значение, как аргументация экономическая", он пояснил, в чем именно должна заключаться
эта "аргументация": "Середняк как думает? Он думает: "Хорошо, если бы
заплатили больше, но тут дело темное. Петруху посадили, Ванюшку посадили -
могут и меня посадить. Нет уж, лучше я продам хлеб. С Советской властью нельзя не
считаться". И эта силовая аргументация производит свое влияние на середняка"[17].
Ещё до приезда Сталина в округах и районах Сибирского края для
борьбы с крупными держателями хлеба и его частными скупщиками были созданы
чрезвычайные "тройки", которым были подчинены все советские и
правоохранительные органы. Однако в этот период действия сибирских парторганов были
ещё относительно сдержанными. Согласно решению крайкома, предполагалось отдать
под суд не более 0,5-1,5 тыс. владельцев наиболее богатых кулацких хозяйств,
укрывавших крупные запасы хлеба, т. е. примерно 1 % от общего числа кулаков,
насчитывавшихся в Сибири.
Положение резко изменилось после приезда Сталина, который на встречах
с партийным активом заявлял: "Стране нужен хлеб"; "Хлеб надо взять"; "Если
мы имеем хлеб, значит можем строить социализм, если хлеба нет, значит не можем".
В соответствии с его требованием проводить дела по 107 статье в особо срочном и
форсированном порядке, Сибкрайком принял решение о расследовании таких дел в 24 часа и
рассмотрении их выездными сессиями судов в течение трёх суток без участия защиты.
Народным судам запрещалось выносить по этим делам оправдательные или условные
приговоры, а окружным судам - смягчать приговоры и удовлетворять кассационные
жалобы (последняя мера была отменена толькопосле её опротестования 25 февраля прокурором РСФСР Крыленко).
В своих сибирских выступлениях Сталин резко отвергал высказывавшиеся
местными работниками опасения, что чрезвычайные меры ухудшат положение в
деревне. За недостаточную активность в применении чрезвычайных мер с января по май
1928 года 1434 сибирских коммуниста были привлечены к партийной ответственности, 278
из них были исключены из партии. Многие партийные, советские, кооперативные
работники были сняты со своих постов. Практиковались краткосрочные аресты в
административном порядке председателей и членов сельсоветов, руководителей
кооперативных организаций. На волне этой "чрезвычайной" истерии выдвигались
наиболее жестокие исполнители, типа уполномоченного по хлебозаготовками,
заявившего в ответ на отказ местных работников от незаконных действий- "Вам
товарищ Сталин дал лозунг - нажимай, бей, дави"[18].
Во время проведения хлебозаготовок в Сибири широко
практиковались усиленные сборы с крестьян по различным платежам, описывание и
распродажа их имущества, досрочный сбор сельхозналога и репрессии против
недоимщиков, большинство которых составляли середняки, не имевшие средств на
уплату налогов. Во многих селах проводились сплошные обходы и обыски крестьянских
дворов, сопровождавшиеся арестами тех их владельцев, у которых были обнаружены
запасы хлеба. Чтобы заручиться поддержкой чрезвычайных мер со стороны бедноты, ей
было обещано предоставлять до 25 % конфискованного хлеба на семейные нужды.
Суды, превратившиеся в исполнительные аппараты в руках троек и
уполномоченных, принимали решения конфисковывать не только хлеб, но также
скот и сельскохозяйственную технику. По неполным данным, за первую половину 1928 года
в Сибири было осуждено более 2200 крестьян. Все эти меры, широко применявшиеся и в
других регионах, получили название "урало-сибирского метода хлебозаготовок".
В результате применения этих методов крестьяне начали сдавать хлеб.
Спустя несколько дней после приезда в Сибирь Сталин сообщил в ЦК, что "можно
наверстать потерянное при зверском нажиме", а ещё через 2 недели информировал, что за
последнюю пятидневку января сверх обычной нормы 1200 тыс. пудов заготовлено около 3
млн. пудов зерна. В связи с этим он делал вывод, что повышенные планы заготовок будут
выполнены, "если нажим будет продолжаться с неослабевающей силой"[19],.
Однако даже при "зверском нажиме" обнаружилось, что в Сибири
имеется сравнительно немного хозяйств с зерновыми запасами свыше 1,87 тыс. пудов (30
тонн), к которым, согласно решению Политбюро, следовало применять судебные санкции. В
среднем конфискация зерна по приговору судов составила 886 пудов на хозяйство.
Реакцией на применение чрезвычайных мер в Сибири стало 13 крестьянских
вооружённых выступлений, в которых участвовало от 15 до 300 человек. Намного большим было число
террористических актов против организаторов хлебозаготовок.
Чрезвычайные меры застигли врасплох сельских коммунистов, многие из
которых проявляли растерянность и отрицательное отношение к жестоким
мероприятиям по выкачке хлеба. Такие настроения были зафиксированы в
специальной сводке Сибирского управления ОГПУ от 10 февраля 1928 года, где приводились
типичные высказывания бедняков-коммунистов или комсомольцев: "проводимая партией
политика ведёт нас к разорению", "этот нажим пахнет 20-м годом"; "крестьянам,
видимо, придётся ковать пики, как в 1919-20 годах и стоять за себя". Председатель
Политотдела Степанов говорил: "Оппозиция была права, ибо такая политика ЦК привела к
кризису", за что был немедленно снят с работы[20].
Под влиянием такого рода событий и настроений летом 1928 года началось
выправление "перегибов". Были освобождены 494 человека, осуждённые в связи
с хлебозаготовками. Одновременно было возбуждено 801 уголовное дело против
должностных лиц, совершивших злоупотребления при хлебозаготовках, т. е.
непосредственных исполнителей сталинских указаний. Во второй половине 1928 года
массовые антисоветские выступления в Сибири прекратились.
Во время сибирской поездки Сталин впервые охарактеризовал хлебный
кризис не только как результат "кулацкого саботажа", но и как следствие слабого
развития колхозов и совхозов. В связи с этим он не сводил текущие задачи политики в
деревне лишь к ликвидации права крестьян свободно распоряжаются своими хлебными
излишками. "Чтобы поставить хлебозаготовки на более или менее
удовлетворительную основу", он призвал "покрыть все районы нашей страны, без
исключения, колхозами (и совхозами), способными заменить, как сдатчика хлеба
государству, не только кулаков, но и индивидуальных крестьян"[21]. В
соответствии с этой установкой 1 марта 1928 года в местные партийные организации было
направлено циркулярное письмо "О весенней посевной кампании", указывавшее,
что "вся работа местных парторганизаций по проведению посевной кампании будет
расцениваться в зависимости от успехов в деле расширения посевов и коллективизации
крестьянских хозяйств"[22].
Эта установка, публично не провозглашавшаяся и фактически не
реализовавшаяся вплоть до конца 1929 года, представляла решительный разрыв с
недавними официальными установками самого Сталина. В ноябре 1927 года в беседе с
иностранными делегациями Сталин заявил: "Мы думаем осуществить коллективизм в
сельском хозяйстве постепенно, мерами экономического, финансового и культурно-политического
порядка. Я думаю, что наиболее интересным вопросом является вопрос о мерах
экономического порядка". Далее Сталин со всей определённостью утверждал, что "всеохватывающая
коллективизация наступит тогда, когда крестьянские хозяйства будут перестроены
на новой технической базе в порядке машинизации и электрификации ... К этому
дело идёт, но к этому дело ещё не пришло и не скоро придёт"[23].
В докладе на XV съезде Сталин признавал "сравнительно
медленный темп развития сельского хозяйства" (которое, как он уверял на
предшествующем съезде, якобы развивается "семимильными шагами") и усматривал
"выход" для сельского хозяйства в том, чтобы "мелкие и мельчайшие хозяйства
постепенно, но неуклонно, не в порядке нажима, а в порядке показа и убеждения,
объединять в крупные хозяйства на основе общественной, товарищеской, коллективной
обработки земли, с применением сельскохозяйственных машин и тракторов, с
применением научных приемов интенсификации земледелия"[24].
Дальнейшая смена акцентов произошла в начале 1928 года, когда Сталин
стал рассматривать коллективизацию не с точки зрения подъема производительных сил
сельского хозяйства и преобразования социальных отношений в деревне, а прежде
всего как более удобный для государства метод получения хлеба. Однако вплоть до
конца 1929 года он продолжал в официальных выступлениях характеризовать сплошную
коллективизацию как задачу, рассчитанную на неопределённо длительный срок.
После возвращения в Москву Сталин 13 февраля "по поручению ЦК ВКП (б)"
направил во все партийные организации секретное письмо "Первые итоги
заготовительной кампании и дальнейшие задачи партии". В нем отмечалось, что к
январю 1928 года заготовки зерна едва достигли 300 млн. пудов против 428 млн. пудов к
январю 1927 года. Неудача хлебозаготовок объяснялась тем, что "в наших
организациях, как в партийных, так и в иных, народились в последнее время известные,
чуждые партии, элементы, не видящие классов в деревне, не понимающие основ нашей
классовой политики и пытающиеся вести работу таким образом, чтобы никого не обидеть в деревне,
жить в мире с кулаком и вообще сохранить популярность среди "всех слоёв" деревни"[25].
Сталин признавал, что ответственность за ошибки, приведшие к
хлебозаготовительному кризису, лежит не только на местных партийных организациях,
но прежде всего всего на ЦК. Однако исключительно на местные организации
возлагалась им вина за "искажения и перегибы" в ходе хлебозаготовительной
кампании: применение продразвёрсточных мер, создание заградительных отрядов между
отдельными районами, злоупотребления арестами, незаконную конфискацию излишков хлеба и т. д.
На деле все эти "перегибы" приобрели чрезвычайно широкие масштабы,
как мы видели, именно со времени поездки Сталина в Сибирь. По примеру Сталина,
снявшего с работы и исключившего из партии за "мягкость", "примиренчество",
"срастание с кулаком" многие десятки сибирских работников, действовали
партийные организации в других регионах. Так, на Урале за январь-март 1928 года были
сняты со своих постов 1157 партийных, советских и кооперативных работников.
Повсеместно происходило закрытие рынков, конфискация не. только товарных излишков,
но и хлебных запасов, необходимых крестьянским хозяйствам для собственного производства и потребления.
Секретарь ВЦИК А. С. Киселёв в докладе на заседании комфракции Президиума
ВЦИК 26 марта 1928 г. приводил многочисленные примеры, свидетельствующие, что в арсенал
методов хлебозаготовок повсеместно входили не только пресечение продажи и
перепродажи зерна по ценам, предлагаемым частными заготовителями, но обложение
крестьянских дворов (не только кулацких, но середняцких и даже бедняцких)
дополнительными налогами, принудительное размещение "займа восстановления
крестьянского хозяйства", принуждение крестьян продавать даже остатки хлеба,
предназначавшиеся на прокормление семьи и посев. Киселёв констатировал, что эти
административные меры, применяемые впервые со времён гражданской войны, "совершенно
испортили настроение крестьянства, ... крестьяне говорят, неужели мы пришли к
военному коммунизму ... нет уверенности, что у тебя будет прочная база для того,
чтобы в дальнейшем развивать свое хозяйство"[26].
Чтобы придать чрезвычайным мерам видимость законности, 21 апреля 1928
года ЦИК утвердил "Положение о едином сельскохозяйственном налоге на 1928/29 гг.",
которым вводилось "индивидуальное обложение" наиболее доходных
крестьянских хозяйств. В соответствии с этим сами жители сел должны были определять
хозяйства, подлежавшие индивидуальному обложению, размеры которого примерно вдвое
превышали размеры налогов с других хозяйств, даже практически не отличавшихся
по обеспеченности землей и скотом. В ответ на эти меры многие крестьяне стали
сокращать размеры своего хозяйства и площади посева зерновых.
Подхлёстывая политику чрезвычайных мер, Сталин одновременно
страховал себя от обвинений в неблагоприятных последствиях, к которым
она могла привести. В его секретной директиве от 13 февраля 1928 года командно-административные
установки ("продолжать нажим на кулаков - действительных крупных держателей
товарных излишков хлеба") сопровождались оговорками о том, что этот нажим должен
осуществляться на основе советской законности и ни в коем случае не задевать
середняцкую часть крестьянства. Более того, Сталин подтверждал, что "нэп есть основа
нашей экономической политики, и остается таковой на длительный исторический период",
и заявлял, что "разговоры о том, что мы будто бы отменяем нэп, вводим
продразвёрстку, раскулачивание и т. д. являются контрреволюционной болтовней,
против которой необходима решительная борьба"[27].
Ещё более определённо Сталин высказался за сохранение нэпа на июльском
пленуме ЦК 1928 года, где он характеризовал нэп как политику, направленную "на
преодоление капиталистических элементов и построение социалистического хозяйства в
порядке использования рынка, через рынок"[28].
Непрерывно лавируя на протяжении всего 1928 года, Сталин выдвигал
свои противоречивые установки в насаждённой им атмосфере строжайшей
секретности, мотивируемой тем, что обнародование директив ЦК и тем более
разногласий, возникающих внутри правящей фракции, может быть использовано "троцкистами".
Борьба с изгнанной из партии, но не сломленной частью левой оппозиции
представляла в этот период для Сталина не менее важную задачу, чем преодоление экономических трудностей.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Троцкий Л. Д. Сталин. т. II. М., 1990, с. 246.<<
