Эрнест Ренан.

 

ЖИЗНЬ ИИСУСА. (Фрагменты из книги "Последняя неделя Иисуса").

 

Иисус отправился со своими учениками, чтобы в последний раз увидеть неверный город. Надежды его окружения были самыми радужными. При вступлении в Иерусалим все верили, что царствие божие скоро будет в нем провозглашено. Ведь беззаконие людей достигло высшего предела, а это значит, что конец мира близок. Они были так уверены в скором наступлении царства божьего, что уже велись споры о первых местах в нем. Говорят, это самое время выбрала Саломея, чтобы просить для сыновей своих два места там — по правую и по левую стороны от Сына человеческого. Учителя, в отличие от них, одолевали тяжелые думы. Порою им владело мрачное озлобление против врагов; он рассказал притчу об одном человеке высокого рода, который отправился в дальнюю страну, чтобы получить себе царство и вернуться обратно. Но едва он удалился, как подданные начали противиться тому, чтобы он вернулся и опять над ними царствовал. И когда царь возвратился, то велел привести всех, кто не хотел его, и предать их смерти.

В другой раз Иисус резко оборвал прекраснодушные мечтания своих учеников. Когда они вступили на каменистую дорогу, ведущую к северной заставе Иерусалима, Иисус, в задумчивости, шел впереди толпы учеников. Все молча следили за ним глазами, ученики робели и не смели тревожить его расспросами. Иисус уже и прежде говорил им о будущих своих страданиях, но они слушали его неохотно. И вот он снова повел об этом речь к, не скрывая мрачных предчувствий, возвестил близость своей кончины. Это повергло всех в глубокую печаль. Ученики ведь надеялись, что вот-вот увидят на небесах божественное знамение. И взлетали уже над толпою призывные, радостные звуки священного возгласа: “Благословен грядый во имя господне!” ¹ Вот почему начертанная Учителем кровавая картина будущего привела их в смятение. С каждым шагом, сделанным на этом роковом пути, царствие божие в рожденных их мечтами видениях то приближалось, то отдалялось. Иисус же все более утверждался в мысли, что скоро умрет и смерть его спасет мир. Стена непонимания между ним и учениками с каждой минутой росла.

Обычно в Иерусалим приходили за несколько дней до пасхи, чтобы успеть подготовиться к празднику. Иисус прибыл в числе последних, и какое-то время враги думали, что надежды его схватить не сбудутся. За шесть дней до пасхи (в субботу, 3 низама — 28 марта) он добрался наконец до Вифании и зашел, по обыкновению, в дом Лазаря, Марфы и Марии или же в дом Симона Прокаженного ². Его приняли там с большим почетом. На обеде у Симона Прокаженного собралось много людей, привлеченных желанием увидеть нового пророка. Прислуживала, как всегда, Марфа. Воздавая Иисусу особые почести, хозяева надеялись победить настороженность собравшихся и подчеркнуть высокое достоинство гостя. Мария, чтобы придать пиру еще большую торжественность, вошла во время обеда с сосудом благовонного миро и помазала им ноги Иисуса. Потом она разбила сосуд, как того требовал старинный обычай, по которому разбивали посуду, использованную для угощения важного гостя. Под конец она дошла в своем преклонении перед Иисусом до невиданного еще самоуничижения: пала к его ногам и отерла их своими длинными волосами. И дом наполнился благоуханием, к великому удовольствию всех, кроме скупого Иуды Искариота ³. Для привыкшей к бережливости общины поступок Марии был не чем иным, как расточительностью. Жадный хранитель денежного ящика тотчас подсчитал, за какую сумму миро можно было продать и сколько денег оно принесло бы в кассу бедняков. Подобная черствость, ставящая бедняков превыше его, не понравилась Иисусу. Он любил почет, ибо почет шел ему на пользу и подтверждал его славу потомка царя Давида ⁴. Вот почему, когда с ним заговорили о бедных, он с горячностью воскликнул: “Нищих всегда имеете с собою, а меня не всегда имеете”. И с жаром посулил бессмертие женщине, которая в эту грозную минуту доказала ему свою верность.

На следующий день (в воскресенье, 9 низама) Иисус отправился из Вифании в Иерусалим. Когда на повороте дороги, с вершины горы Елеонской ⁵, он увидел перед собою город, то, говорят, заплакал о нем и в последний раз обратил к нему свой призыв. Спустившись с горы вблизи ворот Иерусалима, неподалеку от предместья, населенного в основном жреческой кастой и прозванного Виффагией (вероятно, из-за растущих там смоковниц), он в последний раз испытал простую человеческую радость. Распространился слух о том, что он в Иерусалиме. Галилеяне, пришедшие сюда на праздник, очень этому обрадовались и устроили ему небольшое торжество. Они привели к нему, как было заведено, ослицу с осликом. Своими лучшими одеждами покрыли ей как попоной спину, а сверху усадили Иисуса. Другие встречающие в это время расстилали свои одежды на его пути и усыпали его зелеными ветками. Вокруг него теснилась толпа, у многих в руках были пальмовые листья. То и дело раздавались крики: “Осанна сыну Давидову! Благословен грядый во имя господне!” Нашлись и такие, кто величал его царем израильским.

“Учитель, запрети ученикам твоим”,— сказали ему фарисеи ⁶. “Если они умолкнут, то камни возопиют” ⁷, — ответил Иисус и вступил в город. Жители Иерусалима, которым он был почти незнаком, спрашивали: “Кто это?” — “Это Иисус, пророк из Назарета Галилейского”, — отвечали им. В Иерусалиме проживало тогда пятьдесят тысяч человек. Любое сколько-нибудь заметное событие, будь то появление незнакомца, почитаемого провинциалами, прибытие толпы паломников или волнения на улицах города, при иных обстоятельствах не могло бы пройти незамеченным. Но во время праздника беспорядков всегда хватало. Иерусалим в те дни принадлежал паломникам. Казалось, их и охватило тогда особо сильное возбуждение. Говорившие по-гречески новообращенные, которые прибыли для празднования пасхи, сгорали от любопытства, желая увидеть Иисуса. Они донимали просьбами его учеников, и неизвестно, чем бы все это кончилось.

Иисус, как обычно, отправился ночевать в свою любимую деревню Вифанию. Три следующих дня (понедельник, вторник и среду) он утром приходил в Иерусалим, а после захода солнца возвращался в Вифанию или отправлялся на западный склон Елеонской горы, где жили многие его друзья. Казалось, будто в эти последние дни великое уныние завладело душой Иисуса, обычно столь спокойной и ясной. Все рассказы передают, что перед арестом его вдруг охватила ужасная скорбь как предвестие смертной тоски. По некоторым преданиям, он воскликнул: “Душа моя скорбит. Отче! Да минует меня чаша сия”. Иным показалось, будто в эту минуту послышался глас небесный; другие утверждают, что ангел явился утешить его. По одному, очень распространенному рассказу, все это случилось в Гефсиманском саду.

Передают, что Иисус, взяв с собою только Кифу Петра ⁸ и двух сыновей Заведея, удалился от своих спящих учеников на расстояние брошенного камня и молился, пав лицом на землю. Душа его томилась смертельно и мучительная тоска терзала его, но покорность воле божьей возобладала... Нельзя умолчать о том, что все оставшиеся до казни дни безмерная тяжесть миссии, которую он взял на себя, причиняла Иисусу непереносимые страдания. На какое-то время в нем пробудилась человеческая природа. Быть может, он стал сомневаться в своем предназначении. Ужас овладел им, а неуверенность в себе привела к такой слабости духа, какая хуже смерти. Человек, принесший в жертву идее свой покой и законные радости жизни, всегда испытывает горькое сожаление, когда впервые явится ему картина смерти и откроется тщета всех усилий. Возможно, дорогие воспоминания, хранимые даже самыми сильными душами и причиняющие им иногда пронзительную боль, воскресли в нем в эти минуты. Вспоминал ли он светлые источники Галилеи, где так приятно освежиться; виноградные лозы или смоковницы, в тени которых так удобно расположиться на отдых; девушек, которые могли бы полюбить его? Проклинал ли суровую судьбу, лишившую его всех радостей, дозволенных другим? Сожалел ли о своей божественной природе и, жертва собственного величия, плакал ли оттого, что не остался простым плотником из Назарета? Этого нам знать не дано. По-видимому, покров тайны скрыл от учеников смятение его духа. Они ничего во всем этом не поняли и лишь дополнили наивными догадками то, что оставалось для них загадочным в душе Учителя. Но доподлинно известно, что его божественная природа скоро одержала верх. Он мог еще избежать смерти, но уже не хотел этого. Верность своему призванию воодушевляла его, он решился испить чашу до дна. С тех пор Иисус вновь, на этот раз окончательно, окреп духом. Пропал за ненадобностью замечательный дар спорщика, забыто благодушие чудотворца и заклинателя бесов. И явился нам несравненный герой страстей Христовых, носитель идеи свободы веры, образец совершенства, к которому каждая страждущая душа будет обращать мольбы, ища утешения и поддержки.

Пир в Вифании, а также дерзость провинциалов, праздновавших у ворот Иерусалима пришествие своего царя-мессии, оказались той каплей, что переполнила чашу терпения фарисеев и высшего духовенства. Новый совет собрался в среду (12 низама) у Иосифа Каиафы ⁹. Решено было немедленно арестовать Иисуса. Требовалось принять все меры, чтобы сохранить порядок и благочиние. Зашла речь о том, как избежать огласки. Поскольку во время празднования пасхи, которое в том году начиналось в пятницу вечером, всегда собиралось много народу и царило общее веселье, решили арестовать его раньше, за несколько дней до праздника. Арест назначили на следующий день — на четверг. Решили не задерживать его в храме, куда он приходил каждый день, а разузнать привычки Иисуса и схватить его в каком-нибудь укромном месте.

Нарочно подосланные священниками люди расспрашивали его учеников. Надеялись выведать нужные сведения, сделав ставку либо на человеческую слабость провинциалов, либо на их доверчивость. Добиться своего им удалось с помощью Иуды Искариота. Этот несчастный, по совершенно необъяснимым причинам, предал Учителя, дал все нужные указания и взялся даже (хотя в такую чудовищную подлость верится с трудом) указывать путь отряду, которому поручили арестовать Иисуса. Память об отвращении, которое вызывала у первых христиан то ли тупость, то ли злобность этого человека, послужила, вероятно, причиной для некоторых преувеличений. Ведь до своего предательства Иуда был таким же учеником Иисуса, как и остальные; он даже был апостолом, творил чудеса и изгонял бесов.

Легенда всегда предпочитает либо белые, либо черные краски и пренебрегает оттенками, вот почему на Тайной вечере мы видим одиннадцать святых и одного проклятого. Но в жизни не бывает столь абсолютных различий. Жадность, которую авторы синоптических евангелий ¹⁰ считают причиной этого преступления, все же недостаточна для его объяснения. Разве не странно, что человек, владеющий казной общины и знающий, как много он потеряет со смертью главы этой общины, готов отказаться от всех выгод своего положения ради ничтожной суммы денег? Так, может, причина в том, что самолюбие Иуды оскорбил выговор, полученный им на обеде в Вифании? Но и это не такая уж веская причина. Четвертый евангелист, Иоанн, старается внушить нам, что Иуда с самого начала был вором и безбожником, но это совершенно неправдоподобно. Скорее надо искать объяснение в зависти или в каком-то глубоком разладе между ним и Иисусом. Особая ненависть к Иуде, которая заметна в Евангелии, приписываемом Иоанну, подтверждает такое предположение. Наделенный не столь бескорыстным, как у других, сердцем, Иуда, сам того не сознавая, мог уступить страсти к накопительству, обычной у казначеев. Из-за превратностей, сопутствующих деятельному образу жизни, он мог в какую-то минуту поставить интересы денежного ящика превыше интересов дела, во имя которого этот ящик создан. Распорядитель финансов убил в нем апостола. Упрек, от которого он не смог удержаться в Вифании, наводит на мысль, что, по его мнению, Учитель иногда слишком дорого обходился своей духовной семье. Наверно, скаредность Иуды нанесла немало обид членам общины.

Со времени принятия решения об аресте каждая минута становится знаменательной, более важной для истории человечества, чем иные столетия. Мы дошли до четверга (13 низама — 2 апреля). Вечером следующего дня, с ужина, на котором подавали агнца, начиналось уже празднование пасхи. Праздник длился семь дней, и всю неделю ели опресноки ¹¹. Особенно торжественными были первый и последний дни. Ученики уже занялись приготовлениями к пиру. Иисус, казалось, знал об измене Иуды и догадывался об ожидающей его участи. Вечером он в последний раз ужинал вместе со своими учениками. Эта трапеза не была ритуальной, как потом полагали, ошибаясь в счете на один день, но для раннехристианской церкви четверговый ужин был истинной пасхой, печатью нового союза. У каждого ученика с ним связаны самые дорогие воспоминания; множество сохранившихся в их памяти трогательных эпизодов с участием Учителя отнесли они к последней вечере, которая сделалась краеугольным камнем христианской набожности и началом многих институтов.

Несомненно, что переполнявшая сердце Иисуса нежная любовь к окружавшей его маленькой церкви, изливалась в те минуты на всех. Его добрая и сильная душа стряхнула с себя тяжесть мрачных забот, которые ее угнетали. Для каждого из друзей отыскал он ласковое слово. Особо выделил двоих — Иоанна и Петра, — которым оставил волнующие доказательства своего доброго отношения. Иоанн (по его собственным словам) возлежал рядом с Иисусом, и голова его покоилась на груди Учителя. К концу ужина Иисус чуть не выдал тайну, которая камнем лежала у него на сердце: “Истинно говорю вам, что один из вас предаст меня” ¹².

Этих бесхитростных людей встревожили слова Учителя; они испытующе поглядывали друг на Друга, и каждый у него спрашивал: “Не я ли?” Иуда находился тут же; возможно, Иисус, уже имея причины не доверять ему, с помощью этих слов хотел по его взгляду или смущенному виду обнаружить признаки раскаяния. Но вероломный ученик не оробел. Говорят, он даже осмелился спросить, как другие: “Не я ли, равви?”

Открытое и доброе сердце Петра страдало. Он подал знак Иоанну, чтобы тот узнал, кого Учитель имеет в виду. Иоанн, который мог разговаривать с Иисусом так, что никто другой их не слышал, попросил его разъяснить свою загадочную фразу. У Иисуса были лишь подозрения, и он не хотел называть никаких имен: он предложил Иоанну заметить, кому он подаст кусок хлеба, обмакнув его в соль. И сразу же обмакнул хлеб и передал его Иуде. Только Иоанн и Петр знали об уговоре. Иисус обратил к Иуде суровый упрек, но никто из присутствовавших не понял, в чем дело; все думали, что Иисус дает распоряжения о покупках к празднику. Потом Иуда ушел.

Тогда этот ужин никого ничем особым не поразил, от других его отличали только опасения Учителя, сообщенные ученикам и едва ими понятые. Но после смерти Иисуса в этой трапезе увидели возвышенный смысл, и воображение верующих придало ей некую мистическую окраску. Последние минуты жизни любимого человека всегда самые памятные. Из-за неизбежного домысливания последним словам Иисуса после его смерти придали тот смысл, которого в них и не было, воспоминания многих лет соединились в их памяти и стали воспоминаниями о нескольких часах. Многие ученики после ужина, о котором мы рассказали, не видели больше своего Учителя. Это было прощальное пиршество. Тогда, как и во время других предшествующих трапез, Иисус совершил свой таинственный обряд преломления хлеба. Скоро все уверовали, что вечеря состоялась в день пасхи и была ее празднованием; естественным следствием этой веры явилась мысль, что именно во время последней вечери была утверждена евхаристия.

Предположив, что Иисус точно знал, когда умрет, ученики должны были допустить также, что он отложил на последние часы многие важнейшие дела. Одна из главных идей первых христиан состояла в том, что смерть Иисуса была добровольной жертвой, затмившей по значению все жертвы Ветхого завета. Утвердилось мнение, что Тайная вечеря произошла единожды, накануне страстей Христовых, она-то, одна из всех, признана актом причащения, актом установления нового союза, знаком крови, пролитой во имя спасения рода человеческого. Хлеб и вино соединились неделимо со смертью и превратились в символ Нового завета, скрепленного страданиями Иисуса; они призваны напоминать о жертве Христовой до дня его второго пришествия.

Глубокая любовь, сочувствие, сердечная приязнь и благорасположение пронизывают воспоминания, которые сохранились о последнем вечере в жизни Иисуса. К этим благословенным минутам христианское предание всегда относило установление Иисусом (или духом его) единства церкви, это единство — сердцевина употребленных тогда Учителем образов и произнесенных речей. “Заповедь новую даю вам, — говорил он, — да любите друг друга, как я возлюбил вас... По тому узнают все, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою... Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от отца моего... Сие заповедую вам, да любите друг друга” ¹³. Тогда же опять проявились соперничество между учениками и споры о первенстве. И Иисус заметил, что если он, Учитель, был слугой своим ученикам, то они тем более должны покоряться и служить друг другу. По одним рассказам, когда он пил вино, то сказал: “Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в царствии божьем” ¹⁴. По другим — обещал ученикам скорое торжество на небесах, где они будут сидеть на престолах по правую и по левую стороны от него.

К концу вечери мрачные предчувствия Иисуса, кажется, передались его ученикам. Все вдруг почувствовали, что великая опасность угрожает Учителю и что они приближаются к какой-то роковой черте. Иисусу явилась мысль о мерах предосторожности, и речь зашла об оружии. У них было два меча. “Довольно”, — сказал он и прогнал эту мысль: он видел, что робким провинциалам не устоять против воинских отрядов, которые находились в распоряжении властей Иерусалима. Кифа <Петр>, уверенный в своих силах, в порыве горячности поклялся, что пойдет за Учителем и в темницу, и на смерть. Иисус, со свойственной ему мягкой иронией, усомнился в этом. По преданию, которое исходит, вероятно, от самого Петра, Иисус упомянул тогда о пении петуха как знаке отречения апостола. Все, вместе с Петром, поклялись, что не оставят Учителя.

 

Арест Иисуса и суд над ним.

Ночь уже наступила, когда Иисус и его ученики вышли из горницы. Иисус, по своему обыкновению, миновал долину Кедрона и в сопровождении учеников направился в Гефсиманский сад, к подножию горы Елеонской. Он долго оставался там. Обладая более возвышенной душой, чем его друзья, он бодрствовал и молился; они же спали рядом с ним. Вдруг появились воины с факелами. Это были вооруженные кольями стражники храма, которых отдали под начало священников для поддержания порядка, в помощь им прислали еще когорту римских воинов с мечами; приказ об аресте исходил от первосвященника и синедриона ¹⁵. Иуда, зная привычки Учителя, указал место, где проще всего можно было захватить Иисуса врасплох. По единодушному утверждению евангелистов, Иуда сам сопровождал отряд и, по некоторым рассказам, даже дошел в своей низости до того, что избрал поцелуй условным знаком своего предательства. Как бы то ни было, ясно одно: сначала ученики попытались оказать сопротивление. Один из них (говорят, это был Петр) извлек меч и ранил ухо рабу первосвященника, раба того звали Малхом. Иисус умерил их пыл и сам сдался воинам. Ученики, слабые, неспособные к борьбе с властью, опиравшейся на силу, сразу разбежались и скрылись. Только Петр и Иоанн не теряли Учителя из виду. Еще один юноша (возможно, Марк) следовал за ними, завернувшись в покрывало. Воины хотели схватить его, но он, оставив в их руках покрывало, нагим убежал от них.

Священники решили судить Иисуса по установленному порядку. Они задумали изобличить его с помощью свидетельских показаний, вынудить сознаться в богохульстве и в посягательстве на Моисееву религию ¹⁶ и, по закону, осудить на смерть, а потом передать приговор на утверждение Пилату ¹⁷. Духовную власть фактически сосредоточил в своих руках Анна ¹⁸. Приказ об аресте, вероятно, исходил от него. К этому-то влиятельному лицу сперва привели Иисуса. Анна спросил об учении его и об учениках. Иисус не снизошел до подробных разъяснений. Он сослался на свою проповедь, которую произносил принародно, и заявил, что никогда и ничего не говорил втайне, затем предложил бывшему первосвященнику расспросить тех, кто его слушал. Иисус отвечал вполне искренне, но слова его показались непочтительными, поскольку с престарелым священником всегда говорили в тоне безудержного раболепия; один из служителей будто бы даже ударил Иисуса по щеке за дерзость.

Петр и Иоанн следовали за Учителем до жилища Анны. В этом доме знали Иоанна, поэтому его впустили сразу, Петра же задержали у входа, тогда пришлось Иоанну вернуться и попросить служанку впустить Петра. Ночь стояла холодная. Петр, находясь во дворе, подошел погреться к огню, разведенному слугами. Скоро в нем признали одного из учеников обвиняемого. Несчастного выдало его галилейское произношение. Отвечая на расспросы слуг, один из которых был родственником раба Малха и видел его в Гефсиманском саду, он трижды отрекся от Иисуса, уверяя, что никогда не был с ним знаком. Он посчитал, что Иисус его не слышит, но не задумался о том, что даже тайное отступничество обнаруживает низость души. Однако вскоре прирожденная честность помогла ему понять ошибку, которую он только что совершил. Случайное обстоятельство—пение петуха—напомнило ему о словах Иисуса. Потрясенный до глубины души, он разрыдался и поспешил уйти.

Хотя Анна был истинным виновником казни, которая должна была свершиться, он не обладал формальным правом вынести Иисусу смертный приговор и отправил его к своему зятю Каиафе, который в тот год был первосвященником. Каиафа — слепое орудие своего тестя,— конечно, вынужден был все утвердить. У него собрался синедрион. Началось судебное разбирательство; заранее подученные свидетели предстали перед судилищем. Роковые слова, и в самом деле сказанные Иисусом: “Я разрушу храм божий и в три дня воздвигну его вновь” ¹⁹, повторили два свидетеля. Всякое же осквернение храма божьего, по иудейскому закону, каралось так же, как богохульство и святотатство. Иисус молчал и не пытался пояснить свои слова. Так он вел себя и дальше, в оставшиеся ему часы жизни. Приговор был предрешен, искали только предлог для него. Иисус это понимал и не заботился о бесполезной защите. С точки зрения ортодоксального иудаизма он и в самом деле был богохульником, осквернителем установленного культа, а за такие преступления закон наказывал смертью. Собрание в один голос объявило его виновным в тягчайшем проступке. Тайно расположенные к нему члены совета или отсутствовали, или не принимали участия в вынесении приговора. Из-за черствости, свойственной аристократии, пресыщенной властью, судьи недолго размышляли о последствиях своего решения. Жизнь человека в то время приносили в жертву с необычайной легкостью. Члены синедриона и помыслить не могли о том, что оскорбленные потомки призовут их сыновей к ответу за смертный приговор, вынесенный с таким бездумным небрежением.

Синедрион не имел права осуждать на смерть. Но при той расстановке сил, что сложилась в Иудее, Иисус мог уже с этой минуты считать себя обреченным. Всю оставшуюся часть ночи над ним потешалась подлая челядь, которая без жалости подвергала его оскорблениям.

На следующий день утром священники и старейшины снова собрались на совет. Теперь требовалось, чтобы приговор синедриона, считавшийся недостаточным со времени завоевания Иудеи римлянами, был утвержден Пилатом. Прокуратор не имел права распоряжаться жизнями римских граждан, таким правом обладал лишь наместник императора, но Иисус не был гражданином Рима. Чтобы приговор над ним вступил в силу, вполне хватило бы одобрения прокуратора. Всякий раз, когда нация с высокоразвитой политической системой покоряет народ, у которого гражданский закон неотделим от религиозного, происходит то, что случилось с римлянами: они были вынуждены оказывать иудейскому закону правительственную поддержку. Римское право на иудеев не распространялось; они подчинялись записанному в Талмуде каноническому праву, подобно тому как арабы Алжира и до сих пор подчиняются законам ислама. Хотя римлян отнюдь не отличало особое религиозное рвение, они часто одобряли наказания за оскорбление религии. Иосиф ²⁰ утверждает даже (но трудно в этом не усомниться), что, если римлянин ступал за колонну храма, на которой была прибита надпись, запрещающая приближение язычников, римляне сами отдавали такого человека иудеям, а те — осуждали его на смерть.

Слуги священников связали Иисуса и отвели его в преторий ²¹, бывший дворец Ирода ²², соединенный с башней Антония ²³. Это произошло утром того дня, когда готовились вкушать пасхального агнца (в пятницу, 14 низама —3 апреля). Иудеи сочли бы себя оскверненными, если бы вступили в преторий, поскольку после этого им нельзя было участвовать в ритуальной трапезе. Они оставались снаружи. Пилат, которому донесли об их приходе, вышел к ним и уселся на возвышении. Это возвышение находилось подле дворца, на месте, называемом Гаввафа (каменный помост) из-за того, что оно вымощено камнями.

Как только Пилату сообщили о приговоре, вынесенном Иисусу, он выразил недовольство тем, что его впутывают в это дело. Потом он вместе с Иисусом вошел в преторий. Там у них состоялся разговор, но содержания его мы не знаем, поскольку при этом не было ни одного свидетеля, который мог бы поведать о нем ученикам Иисуса. Однако Иоанн, по-видимому, довольно верно угадал смысл этого разговора. Его рассказ вполне согласуется со всем, что известно нам о взглядах собеседников из истории.

Прокуратор Понтий, прозванный Пилатом, вероятно из-за пожалованного, в виде отличия, ему или одному из его предков дротика (pilum), ни разу до того времени не имел дела с нарождавшейся христианской сектой. Равнодушный к внутренним раздорам иудеев, он во всех еретических движениях видел лишь проявление необузданного воображения и заблуждающегося ума. Он вообще не любил иудеев. Иудеи же его ненавидели, считали заносчивым, надменным и вспыльчивым и обвиняли в самых немыслимых преступлениях. Иерусалим, центр мощного брожения умов, был мятежным городом, и жителю Рима пребывание в нем казалось непереносимым.

Ревнители веры подозревали, что новый прокуратор намеревается уничтожить Закон иудейский. Их узкий фанатизм и религиозная нетерпимость оскорбляли развитое чувство порядка и повиновения гражданским властям, которым руководствовался всюду даже самый последний из римлян. Все известные нам действия Пилата характеризуют его как толкового администратора. В первое время правления у него происходили конфликты с иудеями, и в таких случаях он вел себя очень грубо, хотя по существу часто бывал прав. Иудеи казались ему людьми отсталыми; он их осуждал, как либеральный префект осуждал в иные времена нижнебретонцев бунтовавших из-за проведения новых дорог или организации новых школ. Самые прекрасные планы Пилата, направленные на благо страны, в частности те, что касались общественного строительства, всегда встречали неодолимое препятствие в Законе иудейском. Закон стеснял жизнь страны до такой степени, что преграждал путь любой перемене, любому улучшению. Римские постройки, даже самые полезные, вызывали глубокое отвращение у иудейских фанатиков. Два пожертвованных по обету гербовых щита с надписями, которые Пилат приказал прибить у своей резиденции, расположенной по соседству со священной оградой храма ²⁴, вызвали в народе целую бурю возмущения. Сперва Пилат не обращал внимания на такую болезненную обидчивость иудеев, а потом не единожды принужден был подавлять кровавые восстания; позднее он даже лишился из-за этого должности. Опыт бесчисленных столкновений сделал его более осмотрительным в обращении с этим несговорчивым народом, который мстил своим владыкам тем, что заставлял употреблять против себя излишне суровые меры. Прокуратору горько было сознавать, что и в этом новом деле его вынуждают к жестокости, да еще ради защиты ненавистного ему Закона. Он знал, что эти фанатики, добившись от гражданских властей сурового приговора кому-нибудь, потом первыми свалят на власти ответственность за него или даже открыто станут порицать их за такой приговор. Подобные порицания в высшей степени несправедливы, ведь подлинными виновниками в этих случаях всегда бывают подстрекатели!

Итак, Пилат хотел спасти Иисуса. Может быть, на него произвело впечатление исполненное достоинства и выдержки поведение обвиняемого. Существует предание, что за Иисуса просила супруга прокуратора. Она не раз могла видеть кроткого галилеянина из дворцовых окон, выходивших во двор храма. Быть может, потом ей приснилось, что собираются пролить кровь такого замечательного человека, и это послужило причиной кошмара, душившего ее. Достоверно известно только одно: Пилат был настроен в пользу Иисуса. Правитель отнесся к нему благосклонно и допрашивал с намерением найти возможность его оправдать.

Титул “царь Иудейский”, которого Иисус никогда себе не присваивал, хотя присвоение его враги считали неизбежным следствием взятой им на себя роли и всех его заявлений, титул этот конечно же должен был внушать опасения римским властям.

Вот с этой стороны и подступились к Иисусу, стали обличать его как мятежника, повинного в преступлении против государства. Это совершенно вздорный наговор, поскольку Иисус всегда признавал законность римских властей. Но религиозные догматики при случае не брезгуют и клеветой. Учение Иисуса истолковали весьма произвольно: его превратили в ученика Иуды Голониты ²⁵ и стали уверять, что он запрещал платить подати кесарю. Пилат спросил Иисуса, правда ли, что он царь Иудейский. Иисус своих мыслей не таил. Но то, в чем главная его сила, то, что после смерти Иисуса должно было способствовать установлению власти его над миром — иносказательность речей Учителя,— на этот раз его погубило. Как идеалист, то есть человек, не разделяющий духовное и материальное, Иисус “устами, вооруженными обоюдоострым мечом” (по образному выражению Апокалипсиса), не сумел победить страхов властей земных. Если верить Иоанну, он признал себя царем, но в то же время произнес такие знаменательные слова: “Царство мое не от мира сего”. Затем сказал, что царство его есть истина и он пришел в мир, чтобы провозгласить истину. Пилат ничего не понял в этом возвышенном идеализме, Иисус показался ему безобидным мечтателем. Полнейшее отсутствие у римлян в ту эпоху религиозного и философского прозелитизма ²⁶ побуждало их рассматривать преданность религиозной идее как пустую фантазию. Споры о подобных вещах казались им скучными и бесплодными. Не замечая, какая опасность для Римской империи кроется в новых идеях, они не видели нужды в том, чтобы в борьбе с ними применять насилие. Их недовольство вызывали как раз те, кто добивался чьей-то казни из-за подобного вздора. Двадцать лет спустя Галлион ²⁷ продолжал в отношении иудеев ту же политику. Вплоть до разрушения Иерусалима принятый римлянами порядок правления требовал, чтобы они избегали какого бы то ни было участия в религиозных распрях иудейских сект.

Чтобы примирить собственные взгляды с требованиями толпы фанатиков, власть которой ему часто приходилось испытывать на себе, прокуратор придумал такой выход. Существовал обычай по случаю празднования пасхи освобождать одного узника, о котором просил народ. Пилат, зная, что Иисус осужден священниками из зависти, постарался, чтобы освободили именно его. Он вышел к народу и сам предложил отпустить царя Иудейского. Предложение, сделанное в такой форме, говорило об определенной широте взглядов Пилата и в то же время звучало несколько насмешливо. Священникам оно показалось опасным. Желая ускорить дело и отклонить это предложение, они подсказали толпе имя узника, который пользовался известностью в Иерусалиме. По странной случайности его также звали Иисусом, по прозванию Вар-Рабба, или Варавва ²⁸. Его знали все: он был заключен в темницу за участие в восстании, которое сопровождалось убийством. Тогда раздались крики: “Нет, не этого Иисуса, но отпусти нам Иисуса Варавву”. Таким образом, Пилата вынудили освободить Иисуса Варавву.

Положение Пилата стало еще более щекотливым. Он боялся, что излишняя снисходительность к обвиняемому, которого звали царем Иудейским, может навлечь на него неприятности. К тому же фанатизм всегда умеет вынудить власть на сделку с ним. Пилат решил уступить, но, не желая проливать кровь ради удовольствия ненавистных ему людей, решил как-то ослабить драматизм ситуации. Словно в насмешку над громким титулом, каким величали Иисуса, он приказал его бичевать. Перед распятием осужденных на казнь обычно бичевали. Может быть, Пилат хотел этим дать понять, что приговор уже исполнен, что и такого наказания будет довольно. Тогда-то и произошла, по всем рассказам, возмутительная сцена. Воины надели на Иисуса багряницу, а на голову ему терновый венок ²⁹, дали в руки трость и в этом наряде поставили на возвышении перед народом. Проходя мимо, все поочередно ударяли его, потом становились на колени и восклицали: “Радуйся, царь Иудейский!” Некоторые в него плевали и били тростью по голове. Трудно понять, как римляне могли допустить такие постыдные и не совместимые с их понятиями о чести поступки. Правда, Пилат, как прокуратор, распоряжался только вспомогательным войском. Легионеры же, граждане Рима, не унизились бы до такого недостойного поведения.

Думал ли Пилат, выставляя Иисуса на поругание, избежать таким образом ответственности? Надеялся ли отвратить от Иисуса грозивший ему удар, жертвуя малым и заменяя трагический финал — шутовским, как бы для того, чтобы показать, что это дело и не заслуживает другого исхода? Если и были у него такие планы, то они провалились. Крики стали громче, начиналась настоящая смута. Отовсюду доносились голоса:

“Распни, распни его!” Священники все настоятельнее твердили, что Закон окажется в опасности, если бунтовщика не предадут смерти. Пилат ясно сознавал, что если он освободит Иисуса, то кровопролития не избежать. Однако он в очередной раз попытался выиграть время: возвратился в преторий, узнал, из какой местности Иисус, и начал искать благовидный предлог, чтобы устраниться от этого дела. Согласно одному рассказу, он даже отправил Иисуса к Антипе ³⁰, который, говорят, в то время находился в Иерусалиме. Иисус же не обратил никакого внимания на старание прокуратора его спасти; и здесь, как у Каиафы, он замкнулся в благородном и полном достоинства молчании, которое крайне удивляло Пилата. Крики снаружи становились все более угрожающими. Дошло даже до обвинений правителя в недостаточном усердии, в том, что он покровительствует врагу кесаря. Самые отъявленные противники римского владычества вдруг превратились в верных подданных Тиберия ³¹ лишь для того, чтобы получить право обвинять снисходительного прокуратора в “оскорблении императорского величества”. “Здесь нет другого царя, — говорили они, — кроме кесаря; всякий, кто называет себя царем, противник кесарю. Если правитель отпустит этого человека, значит, он не друг кесарю”. Слабодушный Пилат не выдержал; он как бы заранее читал донесение, которое его враги пошлют в Рим и где его будут обвинять в поддержке соперника Тиберия. Уже по делу о щитах иудеи писали императору, и жалобу их удовлетворили. Он боялся за свое место и уступил иудеям, свалив на них всю ответственность за то, что должно было случиться. Это и навлекло на его имя вечное поругание потомства. Иудеи же, по сказанию христиан, ответственность на себя приняли и даже воскликнули: “Кровь его на нас и на детях наших!”

Были ли подобные слова произнесены на самом деле? В этом нельзя не усомниться. Но они выражают глубокую историческую правду. Из-за положения, которое римляне занимали в Иудее, Пилат не мог поступить иначе. А сколько других смертных приговоров, продиктованных религиозной нетерпимостью, было вырвано у светской власти? Разве испанский король, в угоду фанатичному духовенству осуждавший на костер сотни своих подданных, меньше заслуживает порицания, чем Пилат? Ведь власть его была гораздо полнее, чем власть римлян в Иерусалиме. Когда гражданская власть по наущению духовенства принимает на веру доносы и начинает преследования, она доказывает свою слабость. Так пусть же правительство, которое в этом отношении без греха, первым бросит камень в Пилата. Подставное лицо, за которым прячется жестокость священнослужителей, не может считаться главным виновником.

 

Смерть Иисуса.

Хотя истинные причины смерти Иисуса были чисто религиозными, в претории его враги сумели представить Иисуса виновным в преступлении против государства, иначе им бы не удалось заставить скептика Пилата одобрить приговор, вынесенный за отступление от религиозной догмы. Помня об этом, священники подговорили толпу требовать для Иисуса распятия на кресте. Такая казнь не была принята у иудеев; если бы осуждение Иисуса происходило на основании Моисеева закона, он был бы приговорен к побиванию камнями. Распятие — казнь сугубо римская, применяемая к рабам или же в тех случаях, когда хотели к смерти добавить еще и позор. Когда избрали ее для Иисуса, то поступили с ним как с грабителем, разбойником, убийцей или как с особо гнусными преступниками, которых римляне считали недостойными почетной смерти от меча. Казнили какого-то несуразного “царя Иудейского”, а не основателя ложного вероучения. Вот почему исполнение приговора предоставлено было римлянам. Известно, что воины у римлян, призванные убивать по роду занятий, выполняли и обязанности палача. Итак, Иисуса передали когорте вспомогательного войска, и ему довелось изведать тягчайшую пытку в качестве уступки жестоким нравам завоевателей. Было около полудня. Его снова нарядили в собственные одежды, и поскольку когорте переданы были уже два разбойника, осужденные на смерть еще до суда над ним, то к месту казни повели всех троих.

Это место, называемое Голгофа, находилось за пределами Иерусалима, недалеко от городских стен. Слово “Голгофа” означает череп; ему соответствует французское слово “chaumont” (плешь), так называли, вероятно, лишенный растительности холм, похожий на лысину. Точно неизвестно, где именно располагался этот холм, но можно предположить, что к северу или к северо-западу от города, на неровной возвышенности, между городскими стенами и двумя долинами: долиной Кедрона и Хинона, в местности весьма непривлекательной, вид которой вдобавок изрядно портили наваленные там кучи городского мусора. Вот почему трудно поверить, будто Голгофа находилась на том самом месте, которое со времен Константина ³² почитают все христиане. Но и опровергнуть эту установившуюся христианскую традицию достаточных оснований нет.

Каждый приговоренный к смерти на кресте должен был сам нести это орудие пытки. Но Иисус, более слабый, чем два его товарища по несчастью, не смог нести свой крест. Мимо проходил, возвращаясь с поля, некий Симон Кирениянин, и воины, с обычной бесцеремонностью завоевателей, принудили его взвалить на себя роковую ношу. Быть может, они использовали для этого свое право назначать местное население на принудительные работы, ведь не стали бы римляне сами доставлять позорный крест. Позднее Симон, кажется, вступил в христианскую общину, а два его сына — Александр и Руф — пользовались в ней большой известностью. Возможно, именно Симон сообщил многие подробности смерти Иисуса, свидетелем которой он оказался. Из учеников же в эти минуты никого возле Иисуса не было.

Наконец, они добрались до места казни. По иудейскому обычаю, осужденным предложили выпить вина с пряностями; это был хмельной напиток, который из сострадания давали перед казнью, чтобы немного заглушить страдания. По-видимому, женщины Иерусалима часто приносили несчастным, которых вели на смерть, это последнее в их жизни питье; если же ни одна из женщин не приходила, то его покупали на общественные деньги. Иисус, едва коснувшись устами сосуда, пить отказался. Это горькое утешение обыкновенных преступников было неприемлемо для его возвышенной натуры. Он предпочел расстаться с жизнью в полном сознании, ожидая и призывая желанную смерть. Тогда сняли с него одежды и пригвоздили его к кресту.

Крест состоял из двух перекладин, соединенных в форме буквы “Т”, и не был очень высок, так что ноги приговоренного почти касались земли. Сначала устанавливали крест, затем привязывали к нему осужденного, вбивая гвозди в руки; иногда ноги бывали пригвождены, иногда же только привязаны веревками. Деревянный обрубок, нечто вроде рейки, прибивался к кресту на уровне середины и проходил между ног казнимого, служа опорой. Иначе руки могли бы не выдержать тяжести тела и оно сползло бы вниз. В некоторых случаях горизонтальная дощечка прибивалась в нижней части креста, на высоте ног, — тоже для опоры.

Иисус до дна испил чашу лютых мучений. Двух разбойников распяли одного по правую, другого — по левую сторону от него. Палачи, которым обычно доставалась одежда казненных, бросили жребий, кому что взять, и, сидя у подножия креста, стерегли его. По одному преданию, Иисус промолвил такие слова, которые если и не были у него на устах, то были в сердце: “Отче! Прости им; ибо не знают, что делают”.

По римскому обычаю, на верхушке креста была прибита табличка с надписью на трех языках: еврейском, греческом и латинском: “Царь Иудейский”. Было в этих словах что-то унизительное и обидное для иудеев. Многие прохожие, прочитав ее, чувствовали себя оскорбленными. Священники указали Пилату, что следовало бы заменить эту надпись на другую, из которой было бы ясно: Иисус самовольно присвоил себе титул царя Иудейского. Но Пилата вся эта история совсем вывела из терпения, и он отказался изменить написанное.

Ученики Иисуса разбежались. Но верные его подруги из Галилеи, последовавшие за ним в Иерусалим, чтобы и здесь служить ему, не покинули Учителя. Мария Клеопова, Мария Магдалина, Иоанна, жена Хузы, Саломея и другие держались поодаль, но не теряли его из виду.

Кроме этой небольшой группы женщин, которые издали следили за ним взглядом, все, что мог видеть Иисус, являло собой картину человеческой низости и скудоумия. Прохожие оскорбляли его. Со всех сторон до него долетали всякие глупые шутки, и если с губ его срывался крик боли, то ответом на него были новые издевательства. “Вот он, называющий себя сыном божьим, — говорили одни, — пусть же теперь отец его, если он ему угоден, придет и спасет его”. — “Других спасал, а самого себя не может спасти. Если он царь израилев, пусть сойдет с креста, и мы уверуем в него!” Другие прибавляли: “Разрушающий храм божий и в три дня созидающий! Спаси себя самого!” Некоторые из тех, кто знал понаслышке о его апокалипсическом учении, думали, что он призывает Илию ³³, и говорили: “Посмотрим, придет ли Илия спасти его”. Кажется, и два распятых разбойника поносили его.

Небо потемнело; земля, как повсюду в окрестностях Иерусалима, была суха и безжизненна. По некоторым рассказам, настала минута, когда дух Иисуса ослабел; лик его божественного отца скрылся в облаке, а его самого охватило отчаяние более ужасное, чем страдания тела. Ему открылась людская неблагодарность, и, быть может, скорбя о том, что принес себя в жертву столь ничтожным существам, он воскликнул: “Боже мой, боже мой! Для чего ты меня оставил?” Но сила духа его возобладала. По мере того как жизнь тела угасала, душа прояснялась и возвращалась к своему небесному началу. Он опять уверовал в свое призвание и увидел в смерти своей спасение мира. Иисус более не замечал отвратительных сцен, которые разворачивались у его ног, и, соединившись духом своим с отцом, превратился здесь, на кресте, в бога-сына, каким поныне и на вечные времена остается он в сердце человеческом.

Особая жестокость распятия состояла в том, что можно было жить в этом кошмарном состоянии и три, и даже четыре дня. Кровотечение из рук скоро прекращалось и было несмертельно. Истинной причиной смерти оказывалось ненормальное положение тела, которое нарушало ток крови и причиняло сильнейшие головные и сердечные боли, и еще — неподвижность членов. Распятые с крепким телосложением умирали только от голода. Главная идея этой страшной казни состояла в том, чтобы не убивать осужденного сразу нанесением ему каких-либо увечий, а чтобы выставить раба на поругание, пригвоздив его руки, которым он не сумел найти достойного применения, и оставить его гнить заживо. Телесная слабость Иисуса уберегла его от этой медленной агонии. Его томила мучительная жажда, одна из пыток распятия, и он попросил пить. Нашли ему сосуд с обычным напитком римских воинов, смесью уксуса с водой, которую называли “posca”. Воины должны были носить с собой питье posca во всех походах, к числу которых относили и исполнение казней. Один из воинов смочил губку в этом напитке, нацепил ее на трость, поднес к губам Иисуса и дал ему глотнуть питья. На Востоке считается, что утоление жажды распятыми на кресте ускоряет их смерть, поэтому многие думают, что Иисус скончался сразу после того, как глотнул уксуса. Судя по всему, обморок или мгновенный разрыв одного из сердечных сосудов повлек за собой, уже через три часа, его гибель. Перед самой смертью у Иисуса еще сохранялся громкий голос. Он вдруг испустил ужасный крик, в котором одни различили слова: “Отче! В руки твои передаю дух мой” ³⁴. Другие же, более озабоченные тем, чтобы исполнились все пророчества, услышали: “Совершилось!” ³⁵ Затем голова его поникла на грудь, и он скончался.

 

КОММЕНТАРИЙ

 

Эрнест Ренан.

(Полн. имя — Жозеф Эрнест Ренан; 1823 — 1892)

Главы из книги “Жизнь Иисуса” (Париж, 1863) печатаются в новой редакции по изд.: Ренан Э. Жизнь Иисуса. СПб., 1906.

 

¹ “Благословен грядый во имя господне!” (Матфей, XXIII, 39; Лука, XIII, 35).

² ...в дом Симона Прокаженного. — Согласно евангелиям от Матфея и от Марка, во время пребывания в Вифании Иисус гостил в доме Симона Прокаженного. В Евангелии от Луки хозяина дома, в котором побывал Иисус, тоже зовут Симоном, но он не прокаженный, а фарисей.

³ Иуда Искариот — по одному из толкований, это имя распадается на “Исх-Кариот” — “человек из Кариота”; другое толкование имени — “Иуда Воитель”. Возможно, что это семитская транскрипция латинского слова “сикарий”, прозвища ревностных блюстителей еврейского Закона, поднявших в 6 году нашей эры восстание против власти Рима.

⁴ ...славу потомка царя Давида. — Согласно евангельской легенде, Иосиф, муж девы Марии, матери Христа, — прямой потомок легендарного царя евреев Давида, на родословной которого строилась версия о царском происхождении Иисуса. Эта версия находится в противоречии с догматом о непорочном зачатии Марии, требующим признать, что Иисус не был плотью от плоти Иосифа и, следовательно, не был потомком Давида.

⁵ Елеонская гора — это название иногда передается как “Оливковая гора”, “Масличная гора”, но в тексте евангелий (Матфей, XXV, 30; Марк, XIV, 26) она называется “Елеонской”.

⁶ Фарисеи — одна из религиозных сект в древней Иудее, объединявшая представителей зажиточных слоев городского населения и отличавшаяся фанатизмом, строгим следованием правилам показного благочестия.

⁷ “Если они умолкнут, то камни возопиют” (Лука, XIX, 40).

⁸ Кифа </7ег/?>. — Евангельский миф гласит, что апостол Петр сначала был рыбаком и звали его Симон. Он последовал за Христом и, став его учеником, принял новое имя. Христос вручил ему ключи — символ власти над церковью (отождествляемые с ключами от рая) и дал имя Петр — “камень” (по-арамейски — Цефа, отсюда в Библии — Кифа).

⁹ Каиафа — иудейский первосвященник, собственное имя которого, по свидетельству Иосифа Флавия, было Иосиф; по преданию, он был яростным врагом учения Иисуса Христа и повинен в его смерти. По историческим данным, Каиафа занимал пост первосвященника (поочередно с Анной) с 6 по 36 годы нашей эры

¹⁰ Синоптические евангелия — евангелия от Матфея, от Марка и от Луки — содержат ряд аналогий в изображении событий и самого Иисуса. По-видимому, сведения были почерпнуты из близких источников. Оказалось возможным сопоставить и идентифицировать некоторые факты биографии Иисуса, собрать их в специальные энциклопедии, названные конкорданциями. Чтобы подчеркнуть сходство, им было присвоено наименование “синоптических”, то есть содержащих общий взгляд. Термин употребляется тогда, когда хотят подчеркнуть различие между этими тремя евангелиями и Евангелием от Иоанна, в котором личность Иисуса трактуется по-иному.

¹¹ Опресноки (маца — др.-евр.) — тонкие сухие лепешки из пресного теста, которые иудаизм предписывает верующим употреблять вместо хлеба в дни пасхи.

¹² “Истинно говорю вам, что один из вас предаст меня” (Матфей, XXVI, 21; Иоанн, XIII, 21).

¹³ “...Сие заповедую вам, да любите друг друга” (Иоанн, XIV, 34 — 35; XV, 15; XV, 17).

¹⁴ “Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в царствии божьем” (Марк, XIV, 25).

¹⁵ Синедрион — высший коллегиальный орган власти в Иудее. В нем заседали жрецы и представители светской аристократии, во главе стоял первосвященник. Во времена римского владычества смертные приговоры, вынесенные синедрионом, подлежали утверждению римскими властями.

¹⁶ Моисеева религия. — Моисей (от евр. “моше” — взятый из воды) — библейский пророк, по преданию, был назван так египетской принцессой, нашедшей его в воде. Он будто бы вывел евреев из египетского плена и от лица бога даровал им религиозный “закон” на горе Синай, за что и был взят живым на небо.

¹⁷ Понтий Пилат — римский прокуратор (наместник) Иудеи в 26 — 36 годах, отличавшийся жестокостью. Согласно церковной традиции, именно он приговорил к распятию Иисуса Христа.

¹⁸ Анна — тесть Каиафы, пользовавшийся большим влиянием в синедрионе.

¹⁹ “Я разрушу храм божий и в три дня воздвигну его вновь”. — В Евангелии от Иоанна так переданы слова Иисуса: “Разрушьте храм сей, и я в три дня воздвигну его” (II, 19), ниже дается пояснение: “А он говорил о храме тела своего” (II, 21), то есть о своем грядущем воскресении.

²⁰ Иосиф Флавий (37 — после 100) — древнееврейский историк, автор книг “Иудейская война”, “Иудейские древности”, “Жизнь”.

²¹ Преторий — место, где заседал претор (у римлян — представитель высшей судебной власти).

²² Ирод Великий (73 — 4 до нашей эры) — царь Иудеи, добился власти при помощи римлян; отличался крайней жестокостью (в Евангелии содержится рассказ об “избиении младенцев”: Ирод, узнав о рождении Иисуса, в котором он видел угрозу своей власти, приказал убить всех родившихся в том году мальчиков).

²³ Башня Антония (Антониева башня) — место, где квартировал римский гарнизон. Лестница из этой башни вела прямо во двор Иерусалимского храма.

²⁴ Два... гербовых щита с надписями... по соседству со священной оградой храма... — Понтий Пилат велел повесить эти щиты во дворце Ирода, ставшем его резиденцией. Иудейская религия запрещала изображать человека и животных в живописи и скульптуре, вот почему евреи были возмущены и протестовали до тех пор, пока приказ снять щиты не пришел прямо из Рима, куда на Пилата пожаловались влиятельные евреи.

²⁵ Иуда Голонита (Иуда Галилейский) — вождь охватившего в 20-х годах I века н. э., восстания иудеев против римского владычества.

²⁶ Прозелитизм — стремление навязать собственное вероисповедание.

²⁷ Галлион Луций Гвиний — проконсул Акко.

²⁸ Варавва — означает по-арамейски “сын отца” и является дубликатом одного из прозваний мессии. Примечательно, что существует один из вариантов текста Евангелия от Матфея, где Иисус назван Иисусом Вараввой. По-видимому, в рассказе о суде над Иисусом переплелись две разные легенды.

²⁹ ...багряницу... терновый венок... — багряница (одежда красного цвета) и венок (венец) — символы царской власти у древних иудеев.

³⁰ Антипа — Ирод Антипа, сын Ирода Великого, в то время правитель Галилеи.

³¹ Тиберий (Тиверий) (42 до нашей эры — 37 нашей эры) — римский император с 14 года, пасынок императора Августа.

³² Константин I Великий (ок. 285 — 337) — римский император с 306 года, поддерживал христианскую церковь. “Открытие” в 326 году Голгофы вызывает сомнение еще и потому, что указанное место издревле почиталось священным, поскольку было посвящено Венере. По-видимому, здесь мы имеем дело с христианизацией языческого святилища.

³³ Илия — еврейский пророк, якобы живым вознесшийся на небо в огненной колеснице (3-я Царств, XVII, 4-я Царств, II). Евреи ожидали его возвращения на землю, поскольку, по библейскому преданию, именно он призван был возвестить о пришествии мессии — спасителя.

³⁴ “...В руки твои предаю дух мой” (Лука, XXIII, 46)

³⁵ “Совершилось!” (Иоанн, XIX, 30).