Клод Авлин.

 

МАДМУАЗЕЛЬ АНГЕЛ.

 

— Мадмуазель Ангел, — сказал адъюнкт, шедший впереди седоволосого, тучного офицера с невыразительным лицом, — не согласитесь ли поселить у себя господина капитана? Этот господин...

Мадмуазель Ангел выпрямилась во весь свой высокий рост.

— Господин адъюнкт, соблаговолите оставить свои матримониальные формулировки для мэрии! Ну что за манеры!

Адъюнкт покраснел. Губы немца скривились, это могло бы сойти за улыбку, но мадмуазель Ангел не смотрела на него. Она продолжала:

— А он хоть по-французски понимает?

— Мадмуазель — моя тетя, господин пастор, — объяснил адъюнкт сквозь зубы.

Мадмуазель Ангел вздрогнула и обратилась на этот раз непосредственно к офицеру:

— Вы тоже пастор?

И прозвучало это так, как если бы она спросила:

“У вас тоже чума?”

В ответ он медленно наклонил голову.

— Понимаешь, тетя, — поспешил уточнить адъюнкт, до которого наконец дошло, что главное действующее лицо здесь вовсе не офицер, — мы выбрали именно тебя, ведь господин пастор тоже служитель церкви...

— Церкви? — перебила она.— Церкви? Замолчи, Феликс, я не посмотрю, что ты сам адъюнкт и отец семейства. — Она пожала плечами. — Церкви... Сказал бы, что это приказ, официальный приказ, и ты, естественно, требуешь от меня его выполнить! — и я устрою твоего господина, как устроила бы кого угодно, раз уж вы вообще ничего не уважаете, даже жилища одинокой беззащитной девушки. —И снова выпрямилась: она была на голову выше и адъюнкта, и пастора. — Но прошу тебя, только не надо лицемерить!

Немного помолчали, затем, уставившись в пол, блестевший как зеркало, адъюнкт пробормотал:

— Ну хорошо, тетя, это приказ.

— И чей же? Он засопел.

— А чей тебе нужен? — спросил он нетерпеливо. Мадмуазель Ангел усмехнулась, скрестила руки, которым позавидовал бы дровосек, а губы ее, казалось, зашептали молитву. Затем она указала на груду тапочек из плотного фетра в углу вестибюля.

— Но, тетя... — начал было адъюнкт.

— И ты тоже, — отрезала мадмуазель Ангел. — У тебя ноги не чище, чем у него.

Адъюнкт взял пару тапочек и поставил их перед пастором. Тот опять наклонил голову.

— Я очень люблю чистоту, — сказал он с ужасным акцентом.

— Ну и на том спасибо.

Она пошла не оглядываясь. Те двое последовали за ней по невероятно скользким половицам, причем пастор едва поспевал. Она произнесла:

— Поторопитесь, скоро вечерня, а мне еще надо исповедаться.

Она сделала резкий поворот. Прошла через гостиную, туда вошел офицер, за ним адъюнкт. Высоко подняв подбородок, как бы одолевая некое препятствие между собой и племянником, она спросила:

— Дети регулярно ходят на исповедь, Феликс? А то еще станут вольнодумцами. Ты ведь прекрасно знаешь, куда ведет вольнодумство, пример перед глазами.

Она взглянула на офицера, который, нахмурив лоб, изо всех сил пытался держать равновесие.

— Достопочтенная мадам, — произнес он. Она вздрогнула от этого тяжкого оскорбления. — Мадмуазель, месье!

И добавила, словно про себя, с усмешкой, от которой адъюнкт содрогнулся:

— Хотя безбожники и смеются над этим различием. Последняя мысль, кажется, не дошла до сознания офицера. Во всяком случае, у него был готов ответ на предыдущий выпад, и отступать он не собирался. Артикулируя как можно старательнее, он произнес:

— Мадмуазель, мы не вольнодумцы! Мы порядочные христиане! Мы служим богу от всего сердца!

Мадмуазель Ангел так резко сложила руки, что в них что-то хрустнуло. Подняв глаза к небу, она прошептала:

— Езус Мария, матерь божья...

Она засунула свои огромные пальцы под глухой ворот, словно желая отыскать медальон, который защищал ее с рожденья. Затем с тем же презрительным выражением произнесла:

— Я говорила не с вами, месье. Я вообще никогда не заговариваю первой с победителями, они всегда правы!.. Потом расскажите мне поподробнее, Феликс! Не будем терять времени.

Это был очаровательный старый одноэтажный дом в глубине фруктового сада. Пройдя гостиную, они оказались в коридоре, в который, кажется, легче было бы попасть прямо из вестибюля. В глубине коридора было единственное окно, а с каждой стороны — по три двери.

О двух первых комнатах, справа и слева, мадмуазель Ангел сказала:

— Столовая. Кухня. О второй справа:

— Моя комната.

Больше ей ничего и не следовало добавлять. О второй комнате слева:

— Комната моих родителей. Со времени их смерти туда никто не входил, кроме меня. Она выпрямилась и добавила:

— Меня и господина кюре. Он любезно навещает меня каждую неделю — кстати! как раз завтра, — и, когда он желает поведать мне истину о нашей святой религии, я принимаю его здесь. Это очень почетно. — Она снова шагнула. — Нравится вам это или нет.

И наконец, указав на последнюю дверь справа, она сказала:

— Вот эта.

Она открыла дверь. Чудесный запах яблок наполнял комнату. Их были сотни, они лежали на полу, оставив, лишь узкий проход к невысокой кровати и туалетному столику, где стояли эмалированная миска, кувшин с водой, мыльница, стаканчик для зубной щетки. Стены были украшены литографиями в рамках из черного дерева, которые изображали “Бегство в Египет”, “Тайную вечерю” и “Распятие”.

— Яблоки я уберу, — сказала мадмуазель Ангел. И. помолчав немного, добавила: —- Картины, конечно, тоже.

Пастор побагровел. Впрочем, не совсем ясно, измучило ли его изнурительное скольжение по паркету или оскорбили слова будущей хозяйки. Он вздохнул, оглядывая комнату. Тем временем адъюнкт, стоя посреди коридора, пытался снова завязать шнурки ботинок.

— Феликс, тебе придется помочь, — крикнула ему тетка.

— Мадмуазель, — твердо сказал пастор, — я попрошу вас картины оставить.

С презрительным холодком она ответила:

— Нет.

— Оставьте!

— Нет.

Пастор повысил голос:

— Я сказал, оставьте! Вы хотите меня оскорбить! Я служу Иисусу Христу, который хочет мира и добра всем! Комната меня устраивает! Очень хорошая комната! Но картины оставьте! Оставьте!

— Нет, месье. Побагровев, он закричал:

— Я приказываю вам, оставьте!

Мадмуазель Ангел раскинула руки словно на невидимом кресте. Тут она не просто усмехнулась, она расхохоталась. Потом разразилась тирадой:

— Так вот как вы позволяете себе обращаться с верующей девушкой, которая уже пятьдесят шесть лет живет так, чтобы быть достойной неба! И вы еще говорите, что служите господу нашему. Вы, которые подняли его на Голгофу, пронзили гвоздями его ладони, дали напиться уксуса!

— О! — только и мог произнести пастор. Краска медленно сходила с его лица, и в конце концов он рассмеялся:

— Простите, мадмуазель, я, кажется, все понял, вы, вероятно, думаете, что протестанты и евреи — это одно и то же! ¹ Уверяю вас, в германской армии нет евреев! Одни только добропорядочные христиане, все без исключения. Но мадмуазель Ангел продолжала неистовствовать.

—О нет, я не путаю протестантов с евреями. Мне прекрасно известно, что евреи распяли Христа в первый раз! Но они, по крайней мере, не знали, кто перед ними. А вы опять пригвоздили его к кресту собственными руками, заставили плакать кровавыми слезами из-за вашего раскола! ² Вы распинаете его каждый день со своей дикой, людоедской войной.

Адъюнкт оставил наконец в покое свой ботинок. Из коридора он видел гигантский силуэт тети, стоявшей напротив окна, и приземистого офицера в фетровых тапочках. Он почувствовал себя инженером, который сам напичкал берег взрывчаткой, и берег должен вот-вот обрушиться, а он чувствует, что не успевает спастись. Но берег не обрушился. Пастор стоял неподвижно, опустив руки. Голос его, низкий и неуверенный, едва долетел до адъюнкта.

— Если вы н-не любите протестантов, значит, вы н-не любите англичан, мадмуазель? Они же протестанты, как и мы.

Мадмуазель Ангел:

— У вас тоже есть епископы, да? Есть ризы и соборы? Но ведь во Франции сейчас вы, а не англичане, вы с вашими преступлениями и вашим адом!

“Да”, — подумал адъюнкт.

Пастор обернулся, казалось, он ничего не соображает. Он скинул свои тапочки и ринулся по коридору, бормоча:

— Нет... Нет... Ужасная женщина... Ведьма... Французская ведьма...

Не замечая адъюнкта, пастор сильно толкнул его, бросился в вестибюль. Феликс кинул на тетушку отчаянный взгляд и пустился следом. Было слышно, как хлопнула дверь.

— Феликс, — окликнула мадмуазель Ангел, — и скажи ему, чтобы не вздумал приводить женщин! Это порядочный дом!

Но Феликс исчез, и дверь хлопнула снова. Мадмуазель Ангел поспешила на кухню. Сквозь приоткрытое окно она увидела офицера, который размахивал руками перед носом несчастного Феликса и рычал:

— Невозможно, господин адъюнкт! Не-воз-мож-но! Не-воз-мож-но!

Через двадцать минут мадмуазель Ангел была уже в церкви, она направилась к ризнице и, едва постучав, вошла.

— Здравствуйте, мадмуазель Ангел, — произнес кюре, который готовился к вечерне.

— Господин кюре, — сказала она. — Мне нужно исповедаться прямо сейчас. Я знаю, сегодня не моя очередь, но я совершила смертный грех, я не могу так.

Кюре никогда не мог отказать мадмуазель Ангел, И все же чрезвычайно любезно произнес:

— Скоро уже шесть, моя дорогая, и потом, я уверен, что...

— Господин кюре, — объявила она, не слушая никаких возражений, — я только что нанесла страшное оскорбление протестантам.

Он слегка усмехнулся и ответил:

— Вы, конечно, виноваты. Мы никогда не должны оскорблять наших ближних, даже если они и заслуживают сурового порицания.

— Страшное оскорбление, — повторила она. — Вы себе даже не можете представить. Я говорила все, что пришло в голову. А мне такое пришло, уверяю вас! Я должна сказать, что это был гитлеровский пастор.

Кюре больше не мог сдержать улыбку.

— Вы мне расскажете после службы.

— Я ничего вам не расскажу. Во-первых, я ничего не могу вспомнить, и потом, я знаю за собой грех еще худший! Господин кюре, — торжественно произнесла она, — даже если бы это был не пастор, а священник, как вы, человек святой, настоящий служитель церкви, я бы сделала то же самое, то же самое, я совершенно уверена! И должна покаяться в этом.

Кюре казался удивленным. Он произнес тоном, в котором явственно слышалось осуждение:

— Это было бы не так-то просто!

— О,— сказала мадмуазель Ангел, уверенная в себе, — не беспокойтесь, я бы сумела! Кюре внимательно смотрел на нее.

— В вас есть что-то дьявольское, мадмуазель.

— Он тоже мне об этом сказал. Но он убрался, как лисица, выкуренная из своей норы. Не думаю, что скоро его увижу. Он предпочтет спать под мостом или на крыше.

Не сводя с нее глаз, кюре озабоченно спросил:

— А дальше?

— Что дальше? Он наверняка пожаловался в свою комендатуру. Там ему, конечно, ответили, что призовут меня к порядку. А потом пришлют мне настоящего нациста. И тут уж я не стану подбирать выражения. Я сама его так призову к порядку!..

Она смотрела вдаль, прямая и высокая в своей черной шляпке с белым пером, ноздри вздрагивали, как у гончей. Она не замечала, что кюре следил за ней с симпатией и тревогой. Он только и произнес:

—Да защитит вас бог, мадмуазель Ангел.

— Да заберет их дьявол, — ответила она.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

Клод Авлин (1901 г. р.).

Новелла “Мадмуазель Ангел” из сборника “Мертвое время и другие рассказы и свидетельства” (Париж, 1962) переведена на русский язык впервые по изд.: Aveline Claude. Le temps mort suivi d'autres recits et de quelques temoignages. Paris, 1962.

 

1 ...думаете, что протестанты и евреи — это одно и то же! — Апологеты христианства в период его становления и размежевания с иудаизмом стремились доказать, что их учение не ведет к конфликту с государственной властью, а потому обвиняли в смерти Христа не Понтия Пилата как официального представителя Римской империи, а иудейских священников, настойчиво добивавшихся позорной казни Иисуса.

2 ...опять пригвоздили его к кресту... из-за вашего раскола! — Протестантизм образовался как результат Реформации, раскола католической церкви — отделения в XVI веке от католицизма нескольких новых церквей и религиозных течений.