§ 1. ОТ «ЛЕГАЛЬНОГО МАРКСИЗМА» К РЕЛИГИОЗНОЙ ФИЛОСОФИИ

Сергей Николаевич Булгаков (16 июня 1871 — 13 ию­ля 1944) родился в г. Ливны Орловской губернии, в мно­годетной семье священника. До 14 лет он был религиозен и его мироощущение складывалось в атмосфере, типич­ной для семьи рядового русского священника. Затем на­чался относительно продолжительный (с 14 до 30 лет) период, который сам Булгаков потом называл атеистиче­ским. Юношей Булгаков был отдан в семинарию, но под влиянием материалистических и революционно-демокра­тических настроений в 17 лет ушел из нее, два года учил­ся в Елецкой гимназии, а в 1890 г. поступил на юридиче­ский факультет Московского университета. Политическая экономия была основным предметом его интересов в уни­верситетские годы. После окончания университета он был оставлен на факультете, и вскоре ему была предостав­лена научная командировка в Германию (1898—1900) Для подготовки магистерской диссертации («Капитализм и земледелие»). Сразу же после защиты диссертации он

185

был избран ординарным профессором Киевского поли­технического института и приват-доцентом Киевского университета, где и работал до 1906 г.

Первой крупной работой Булгакова была книга «О рынках при капиталистическом производстве» (1897). Идейное содержание этого «теоретического этюда», а так­же статей «О закономерности социальных явлений» (1896), «Закон причинности и свобода человеческих дей­ствий» (1897), «К вопросу о капиталистической эволюции земледелия» (1899), как и его двухтомной книги «Капи­тализм и земледелие» (1900), составило основу теорети­ческих воззрений Булгакова периода «легального мар­ксизма». В. И. Ленин с середины 90-х до начала 900-х годов постоянно обращался к анализу и критике идей и тенденций «легального марксизма». В итоге он указал на «недостроенность» мировоззрения его представителей В статье «Некритическая критика» (1900), являющейся ответом Ленина на критику «легальными марксистами» его работы «Развитие капитализма в России», он сделал весьма характерное примечание: «...меня особенно зани­мает в настоящее время вопрос о современном эклекти­ческом направлении в философии и в политической эко­номии и. . . я не теряю еще надежды представить со вре­менем систематический разбор этого направления; го­няться же за каждой отдельной «основной ошибкой» и «основной антиномией»... эклектизма представляется мне (да простят мне почтенные «критики»!) просто неин­тересным. Поэтому ограничусь пока контрпожеланием: пусть новое «критическое направление» вырисуется с пол­ной определенностью, не ограничиваясь одними намека­ми. Чем скорее это произойдет, тем лучше, ибо тем мень­ше будет путаницы и тем яснее будет публика сознавать различие между марксизмом и новым «направлением» буржуазной критики Маркса» (2, 3, 636).

В первой философской статье Булгакова «О законо­мерности социальных явлений» ставились проблемы спо­соба производства, субъективного и объективного, свобо­ды и необходимости. Материалистическая диалектика с самого начала оказалась отброшенной, ее место занял кантианский дуализм наряду с механистическим понима­нием общественной жизни. Общая основа социальных яв­лений устанавливалась Булгаковым исходя из «единства мирового порядка... обусловленного единством про-

186

странства и времени» и вытекающего из него «универ­сального» значения «закона причинности» (см. 30, 584). Булгаков соглашался со схоластическим определением Штаммлера о том, что «содержание» общественной жиз­ни — это «совместная деятельность людей, направленная к удовлетворению потребностей их», тогда как ее «фор­ма» — это «правовые и конвенциальные нормы» и «при­нудительность их осуществления». Неокантианская точка зрения на общественную жизнь требовала затем введения в хозяйственную деятельность принципа целеполагания, подключающего — в духе системы Канта — практический разум с его свободой и этическими нормами, которые в свою очередь выступали в качестве первичного фактора всякой иной, в том числе и экономической, деятельности. Этика должна была дополнить, вернее, обосновать и «оправдать» марксизм, послужить ему «базисом» и заме­нить собой основополагающее марксистское положение об определяющем значении материальной основы обще­ственных отношений.

Надо заметить, что главной причиной путаницы и за­блуждений русских неокантианцев, принадлежавших к «легальному марксизму» и «этическому социализму», был порок методологический — стремление подменить диалектический материализм кантовским априоризмом. Этим отчасти объясняется тот факт, что в работах 90-х годов «Что такое «друзья народа» и как они воюют про­тив социал-демократов?» и «Экономическое содержание народничества» Ленин уделил такое пристальное внима­ние проблемам методологии (диалектики) анализа соци­альных явлений, т. е. именно тому аспекту марксистской философии, который либо выпадал из поля зрения «ле­гальных марксистов», либо упрощался и извращался ими. Неокантианская трактовка марксизма, во-первых, сужи­вала материалистическое понимание истории до механи­цизма, так как относила последнее к сфере исключитель­но теоретической деятельности трансцендентального субъекта. Во-вторых, предпосылки неокантианства за­ставляли рассматривать общественную жизнь сначала как заведомо неполноценную (механицизм, детерминизм, «железный закон» исторической необходимости), а затем «спасали» ее путем введения «свободного» субъекта, но­сителя идеалов прогресса и кантовских этических импе­ративов.

187

Основное содержание работ Булгакова — «легального марксиста» было связано главным образом с аграрными проблемами политической экономии. На первый взгляд могло показаться, что рассмотрение их ведется с маркси­стских позиций. На деле же это была не только попытка опровергнуть выводы Маркса о законах развития капи­тализма в сельском хозяйстве, но и объявить всю полити­ческую экономию и социологию марксизма «несовершен­ной» и «устаревшей». Нельзя сказать, чтобы Булгаков развернул здесь прямую и безоговорочную критику мар­ксизма. Он делал реверансы материалистическому пони-манию истории — особенно в книге «О рынках при капи­талистическом производстве» — и отмечал заслуги Мар­кса в политической экономии.

Оставляя в стороне специальные экономические ас­пекты булгаковского анализа, а также критику народни­чества, следует остановиться на общей позиции автора «Рынков при капиталистическом производстве». Хотя эта книга была направлена против народников, точка зрения самого Булгакова была выявлена здесь крайне слабо. С первого взгляда было непонятно, во имя чего он высту­пал. Самая определенная и «радикальная» идея в книге состояла в том, что «должен наступить момент, когда даже абсолютный рост капитала не в состоянии будет па­рализовать действия закона падения нормы прибыли, то­гда рост капитала остановится. Это и будет высший и заключительный момент развития этой формы производ­ства» (31, 169). Читателю предоставлялось гадать, идет ли речь о грядущей смене капитализма социализмом или о некоторых абстрактных законах политической эконо­мии. Написанная в бодрых, оптимистических тонах, книга не выходила за рамки объективистского описания разви­тия капитализма в России и доказательства его неизбеж­ной победы во всех областях жизни. Если же свести ба­ланс его формального почтения к Марксу и одобритель­ных оценок русского капитала, то результат окажется в пользу последнего. В сущности здесь уже имелись ро­стки будущих буржуазно-либеральных идеалов Булгако­ва — «великой России», «мощной государственности» и т. п. Так, он предрекал для России роль «самодовлею­щей капиталистической страны типа Соединенных Шта­тов»; отмечая, что капитализм в России находится в са­мом начале своего пути, он не без удовольствия и опти-

188

мизма восклицал: «Русскому капитализму предстоит еще обширное и блестящее будущее» (там же, 203, 225).

Диссертация Булгакова «Капитализм и земледелие», опубликованная в 1900 г., завершила неокантианский пе­риод эволюции его взглядов. К этому времени измени­лись позиции и некоторых других «легальных маркси­стов». «...Г. Булгаков, — писал об этом В. И. Ленин, — а также... гг. Струве и Туган-Барановский старались быть марксистами в 1899 г. Теперь все они благополучно пре­вратились из «критиков Маркса» в дюжинных буржуаз­ных экономистов» (2, 3, 30). В теоретическом отношении этот ученый труд Булгакова был шагом назад по сравне­нию с его работами, опубликованными ранее. Булгаков встал в мировоззренческую оппозицию к марксизму, т. е., по словам Ленина, «покончил все счеты с марксизмом и довел свою «критическую» эволюцию до ее логического конца» (там же, 5, 100). Работа «Капитализм и земледе­лие» представляла собой «опыт теории аграрного разви­тия в связи с общим развитием капиталистического хо­зяйства». В сфере политической экономии Булгаков вы­ступил с целым рядом ошибочных и даже реакционных идей. Он защищал так называемый закон убывающего плодородия почвы, скатываясь при этом на позиции маль­тузианства и косвенного оправдания деревенской нищеты и забитости, отстаивал «цивилизаторскую» миссию капи­тализма, а также — уже вопреки последовательному бур­жуазному либерализму — идею о нецелесообразности крупного капиталистического хозяйства в земледелии (см. 32, 1, 24—26). В связи с этим Ленин замечал: «Г-н Булгаков... повторяет обычный прием и обычную ошиб­ку буржуазных и мелкобуржуазных экономистов. Эти экономисты прожужжали все уши, воспевая «жизнеспо­собность» мелкого крестьянина...» (2, 4, 115).

Такой поворот к мелкобуржуазной точке зрения был следствием попятного движения Булгакова, которое вско­ре привело его к идеям христианского (феодального) со­циализма. Пока же дело ограничивалось доказательством неприменимости не только марксистской, но и чисто бур­жуазных экономических теорий к некоторым аспектам развития сельского хозяйства. Ленин в этой связи ирони­зировал, что только воспоминания Булгакова о том, что он был «молод и глуп», разделял «предрассудки» мар­ксизма, не позволяли ему целиком принять программу

189

крупного помещика-землевладельца (см. там же, 5, 135). Булгаков никогда открыто не выступал с идеями классо­вой борьбы, социалистической революции и социализма. Зато в его работах все больший удельный вес приобрета­ли негативные оценки марксизма.

Период «легального марксизма», длившийся у Булга­кова около пяти лет (с 1896 по 1900 г.), не привел его к выработке какого-либо целостного и стройного миро­воззрения, что в некоторой степени ускорило его переход к религиозной философии. Трансформация взглядов Бул­гакова может рассматриваться как типичная для эволю­ции целого направления в истории русской политической экономии, социологии и философии. По сравнению с большинством «легальных марксистов» он был едва ли не глубже всех вовлечен в процесс ревизии марксизма в буржуазно-демократическом духе. В этот период среди русских «критиков» Маркса Булгаков, по определению Ленина, был «самый смелый, самый последовательный (а постольку и самый честный) из них...» (там же, 6, 321). После 1900 г. начинается следующий, самый корот­кий этап философской эволюции Булгакова. Он длился около двух лет и был отмечен статьями «Иван Карамазов как философский тип» (1902), «Основные проблемы тео­рии прогресса» (1902), «Душевная драма Герцена» (1902), «Что дает современному сознанию философия Вл. Соловьева?» (1903) и др. Суть его заключалась в промежуточном положении между неокантианским и ре­лигиозно-философским периодами. Это был уже не «ле­гальный марксизм», но еще и не последовательная ре­лигиозно-философская позиция. Понятия «метафизика» и «религия» часто выступали здесь как тождественные, причем понятие «бог» еще не связывалось непосредст­венно с христианским триипостасным богом.

В свете таких переходов, думается, правомерно будет определить первый этап эволюции Булгакова как ранний (1896—1900), следующий — как переходный (1901—1903), а дальнейший — как религиозно-философский, т. е. собственно богоискательский и веховский (1904 — начало 20-х годов). После Октябрьской революции инте­рес Булгакова все более смещается в область богословия, определяя проблематику и форму его мышления. Точкой равнодействия между религиозной философией и теоло­гией служит книга «Свет невечерний» (1917).

190

Возвращаясь к переходному периоду, который сам Булгаков назвал «идеалистическим» (в отличие от «мар­ксистского»), необходимо сказать, что наиболее заметны­ми его вехами было участие Булгакова в «Проблемах идеализма» и выход в свет сборника его статей «От мар­ксизма к идеализму» (1903). Если «Проблемы идеализ­ма» ознаменовали в сущности конец периода «легального марксизма» для Булгакова, то книга «От марксизма к идеализму» подводила итоги практически сразу двум пе­риодам его эволюции — раннему и переходному. Теперь центр тяжести его философствования смещается в об­ласть религиозную.

Как мыслитель по-своему последовательный, Булга­ков развил высокую мобильность, преодолев менее чем за десятилетие путь от «легального марксизма» до хри­стианской философии. Однако было бы ошибочным счи­тать, что в данном случае происходила простая замена одних проблем другими. В ходе своего укоренения на почве религиозной философии Булгаков начал предпри­нимать настойчивые попытки религиозной интерпретации актуальных политических, социологических и политико-экономических вопросов, которые он разрабатывал и в период «легального марксизма», но которые ранее нико­гда не входили в поле зрения русской религиозной мысли. В этом отношении Булгаков понимал свою деятельность как исполнение заветов своего «великого учителя» Вл. Соловьева. Особенно настойчиво он возвращался к проблемам хозяйственной жизни, проблемам обществен­ного прогресса и идеала, т. е. к тем вопросам, которые были центральными в его первых статьях и книгах. Та­ким образом, рассмотрение указанных тем носило «круго­образный» характер, определяясь неуклонным движени­ем Булгакова ко все более ортодоксальным и традицион­ным религиозно-философским и богословским позициям. Сдвигам в области мировоззрения способствовали и из­менения в его общественно-политической деятельности. В период между 1900 г. и первой русской революцией он не ограничивается формами университетской активности, а выступает с многочисленными публичными лекциями и докладами. В это время он продолжает сотрудничать с другими бывшими «легальными марксистами» П. Струве, Н. Бердяев), участвует в деятельности либе­рального «Союза освобождения», является постоянным

191

автором богоискательского журнала «Новый путь». «В то время, около 1905 г., — вспоминает в своей автобиогра­фии Булгаков, — нам всем казалось, что мы-то именно и призваны начать в России новое религиозно-революцион­ное движение...» (36, 79).

Страх перед всякой революцией, который после 1905— 1907. гг. никогда уже не покидал русских либералов, у Булгакова выразился в том, что из его статей и выступ­лений совершенно исчезла всякая революционная фра­зеология. Однако его политическая активность в это вре­мя достигает своего апогея. Заменив идею «религиозно-революционного» освобождения идеей «религиозного освобождения», он предпринял попытку организации «союза христианской политики». В этом же русле проте­кала и деятельность московского «религиозно-философ­ского общества им. Вл. Соловьева».

Социально-политическая программа Булгакова была сформулирована в брошюрах «Неотложная задача (о со­юзе христианской политики)» (1906) и «Интеллигенция и религия» (1908). По политическому и классовому со­держанию их необходимо рассматривать как идеологи­ческое выражение правого крыла кадетизма, формально не вместившегося (в силу воинствующей религиозности и почвенничества) в официальные рамки кадетского по­литического сознания. В отличие от абстрактных религи­озно-революционных призывов «мистического революцио­нера» Мережковского, анархиствующего Бердяева и осторожного в вопросах религии Струве Булгаков поста­вил задачу «реального» объединения христианства (т. е. религиозных деятелей, духовенства, верующих фи­лософов и интеллигентов) и политики (точнее либераль­ного буржуазно-помещичьего направления в ней). «Хри­стианство, — без колебаний утверждал он, — как, впро­чем, и всякая религия, притязающая на абсолютность, простирает область своих интересов и влияния на все сферы жизни: по идее оно определяет всю человеческую жизнь от первого крика до последнего дыхания. Для него нет нейтральных или индифферентных областей, которы­ми оно могло бы не интересоваться или пассивно пасо­вать, как нет границ для Бога...» (38, 10).

Специфика точки зрения Булгакова на «христианскую политику» — в определенности и решительности оценок как «правых» (самодержавия и официальной церкви),

192

так и «левых», т. е. «материалистического» и «атеистиче­ского» социализма. В данном случае ему не были прису­щи «лукавая простота» Струве (по выражению Ленина) или невразумительные мистические пророчества и фан­тастические декларации Бердяева и Мережковского. «...Наше бюрократическое государственное устройство, попирающее все... права и неспособное их вместить, есть, — писал он, — по существу антихристианское, сколь­ко бы ни распиналась за него официальная церковь под диктовку обер-прокурора и «булатного патриарха». Союз «бюрократизма» и «православия» есть во всяком случае богохульственная ложь, которая как нельзя скорее и ре­шительнее должна быть отвергнута» (там же, 14—15).

      Своеобразный «христианский демократизм», как на­звал эти тенденции В. И. Ленин в 1907 г. (см. 2, 14, 343), подкрепляемый у Булгакова идеями создания «свободно­го союза самоуправляющихся общин» по типу Соединен­ных Штатов, сопровождался также резкой критикой ми­ровоззренческих основ пролетарского и социал-демокра­тического движения  в  России.  Демагогически  называя «материалистический демократизм и социализм» самой вредной («нигилистической») религией, он между тем не смущался отстаивать «классовую христианскую полити­ку».

В этом смысле можно сказать, что классовая, бур­жуазно-демократическая позиция Булгакова парадок­сальным образом прояснялась для него в той мере, в какой его мировоззрение становилось все более идеали­стическим. То, что в объективистской форме признава­лось в его ранних работах, именно связь теорий с обще­ственно-политическими, классовыми отношениями, фик­сировалось теперь в более четких выражениях, но уже с совершенно иных мировоззренческих позиций: «...клас­совая политика (не нужно бояться этого слова), т. е. по­литика, сознательно преследующая защиту рабочих масс против их сильных угнетателей (не в индивидуальном, но социальном смысле), есть единственно возможная форма христианской политики для данного момента» (38, 19). Как видим, общий смысл «христианской политики» был сформулирован достаточно решительно. Но что в дей­ствительности за ней скрывалось? Для рабочего класса Булгаков предлагал организовать самопомощь, рабочие

193

кассы, союзы и кооперации «для политических и образо­вательных целей», крестьянству обещалось «увеличение крестьянского земельного фонда путем прирезок из част­ных (за выкуп), государственных и монастырских зе­мель»; духовенству было указано на недопустимость ин­дифферентного отношения к политике ^*.

Иначе говоря, речь шла все о тех же кадетских лозун­гах, замаскированных под христианство, и лозунги эти имели конкретный социальный адрес: рабочих и кресть­янство (несознательную и рутинно-религиозную их часть), духовенство и религиозную интеллигенцию. Вы­двигая программу «союза христианской политики», Бул­гаков преследовал несколько взаимосвязанных социаль­но-политических целей. Первая состояла в подрыве влия­ния идей марксизма-ленинизма и партии большевиков в рабочем движении. Вторая — в борьбе за церковь как социальную и идеологическую силу. Третья — в исполь­зовании религии как духовного оружия буржуазии в борьбе с революцией и пролетарским мировоззрением. «Представитель контрреволюционной буржуазии, — писал В. И. Ленин о подобных деятелях, — хочет укрепить ре­лигию, хочет укрепить влияние религии на массы, чув­ствуя недостаточность, устарелость, даже вред, приноси­мый правящим классам «чиновниками в рясах», которые понижают авторитет церкви» (2, 17, 434).

Объективно усилия Булгакова были направлены на расширение социальной базы кадетизма путем завоева­ния на его сторону духовенства при одновременном раз­ложении классового сознания трудящихся идеями «хри­стианской политики». Булгаков не только «теоретически» обосновывал свои политические идеи. В качестве депута­та II Государственной думы он приложил немало усилий для их защиты и пропаганды. «Елейно-мистический» Бул­гаков (как называет его в это время Ленин) считал себя «независимым» депутатом и даже «христианским социа­листом». Фактически же он примыкал к правым кадетам

^* Политическая и социальная деловитость, захватившая Булга­кова в 1905—1909 гг. (или, лучше сказать, с перерывами до первой мировой войны), сказалась в его отношении к клиру. «Знакомство с политической экономией и элементами юриспруденции, — поучал он, — является обязанностью в особенности для каждого пастыря. ибо без этого знакомства невозможно понимать социальную жизнь, невозможно читать газет и разве только и можно идти в рядах чер­носотенной агитации» (38, 17—18).

194

(особенно в аграрном вопросе, защищая «прусский путь» развития капитализма в России).

Активная деятельность Булгакова, выдержанные в бодрых тонах лозунги «союза христианской политики» и т. п. — все это могло создать впечатление некоторой гармонии между мыслью и делом, об оптимизме, прису­щем ему в этот период. Но, вспоминает Булгаков, «из Государственной думы я вышел таким черным, как нико­гда не бывал» (36, 80). «Негодование», «ужас», «разоча­рование», «печаль» — вот что он вынес из своего «четы­рехмесячного сидения» в Думе. Разочарование Булгако­ва — результат не только его мировоззренческого идеализма и политической наивности, не только след­ствие качеств его характера. В решающей степени оно было обусловлено всем ходом общественной жизни Рос­сии с начала первой русской революции до начала пер­вой мировой войны. Для того чтобы понять психологиче­ские переломы и идейный путь Булгакова как религиоз­ного интеллигента, имевшего за плечами большой багаж либерально-буржуазных политико-экономических и фи­лософских идей, необходимо взглянуть на те приливы и отливы классовой борьбы, которые происходили в России в это время. Особое значение при этом имеет социальное поведение религиозной интеллигенции и духовенства. Живая картина поведения этих социальных групп запе­чатлена в многочисленных статьях Ленина, отмечавшего как малейшие изменения в настроениях всех социальных групп и классов, так и общую логику общественных про­цессов в России.

Подъем идейной и политической активности Булгако­ва совпал с буржуазно-демократическим подъемом вооб­ще и с оживлением религиозно-идеалистической интелли­генции в частности. Он захватил и духовенство. «Как ни забито, как ни темно было русское православное духо­венство, — писал Ленин в конце 1905 г., — даже его про­будил теперь гром падения старого, средневекового по­рядка на Руси. Даже оно примыкает к требованию сво­боды, протестует против казенщины и чиновнического произвола, против полицейского сыска, навязанного «слу­жителям бога»» (2, 12, 144). Идеологом этого пробужде­ния и был, в частности, Булгаков. Вместе с тем он пред­ставлял лагерь либеральной буржуазии и внецерковную ветвь православного реформаторства. Через два года си-

195

туация существенно изменилась — теперь уже самодер­жавием была разбужена большая часть духовенства, практически подавляющее его большинство. Оно было «разбужено» для борьбы с революционно-освободитель­ным движением, демократией и либерализмом.

Русские либералы, считавшие, что в борьбе за цер­ковь они имеют дело главным образом с самодержавием и придворной бюрократией, столкнулись с воинствующим процаристским клерикализмом, который раньше не выхо­дил на открытую политическую арену. Жестокая неуда­ча, испытанная Булгаковым в связи с его проектом «сою­за христианской политики», была всего лишь одним не­большим  эпизодом  в   процессе   широкого   наступления реакции, т. е. самодержавия, официального православия и клерикализма. Все попытки либеральной буржуазии за воевать церковь потерпели провал. Более того, в целом либерализм был завоеван реакцией. Что касается духо­венства, то во весь голос оно заявило о себе в III, «черно-сотенной»,   Думе.     «Защита    феодальных    привилегии церкви, открытое отстаивание средневековья — вот суть политики большинства  третьедумского духовенства», — отмечал Ленин (там же, 17, 431). И далее: «Русские на­родники и либералы   долго утешали   себя или, вернее, обманывали себя «теорией», что в России нет почвы для воинствующего клерикализма, для борьбы «князей цер­кви» со светской властью и т. п. В числе прочих народ­нических и либеральных иллюзий наша революция рас­сеяла    и  эту  иллюзию.    Клерикализм    существовал   в скрытой форме, пока   в целости   и неприкосновенности существовало самодержавие... Первые же раны, нане­сенные самодержавию, заставили социальные элементы, поддерживающие самодержавие и нуждающиеся в нем, выйти на свет божий» (там же, 432).

Наступление реакции породило серию политических, идеологических и социально-психологических конфлик­тов, в том числе, по выражению Ленина, «конфликтов буржуазии клерикальной с буржуазией антиклерикаль­ной» (там же, 433). У Булгакова этот конфликт, вслед­ствие целого ряда объективных и субъективных обстоя­тельств, разыгрался в самых основах его мировоззрения. Его идея духовного и социального союза религии и либе­рализма потерпела полный провал. Духовенство продол­жало «идти в рядах черносотенной агитации» и отказы-

196

валось «знакомиться» с либерально-буржуазной полити­ческой экономией и «элементами юриспруденции», ка­деты потеряли свое политическое лицо. Булгаков почув­ствовал беспомощность и бесперспективность политики кадетов с их «трусливым оглядыванием по сторонам».

Прослеживая основные вехи идейной биографии Бул­гакова, легко видеть самую тесную и открытую связь рус­ской религиозной философии, богоискательства с классо­вой борьбой, с борьбой партий в России. Пример Булга­кова еще раз подтверждает верность марксистско-ленин­ского понимания общественной жизни и идейной борьбы как отражающей, а часто и опережающей столкновения и борьбу в сфере материальных отношений. Говоря о пе­рипетиях жизненного пути Булгакова, хотелось бы обра­тить внимание на одно из свойств отживших социальных сил России начала века — на «гипнотическую» власть их над сознанием известной части русской интеллигенции. Сложность механизмов и значительность влияния соци­ального сознания на индивидуальное выражается еще и 8 том, что, как отмечал Ленин, в данном случае реакци­онность отдельных либерально-буржуазных интеллиген­тов «состоит не в личных сделках, не в личном предатель­стве» (там же, 15, 165). Особенно верно это по отноше­нию к Булгакову, который осознал утопизм и безнадеж­ность не только тех идеалов либеральной «христианской политики», которые он защищал в 1906 г. и некоторое время после кризиса (вплоть до «Вех»), но и не меньший, если не больший, утопизм и безнадежность тех позиций, на которых он вскоре оказался. А оказался он на пози­циях монархических. Вплоть до начала первой мировой войны его монархизм носил стыдливые формы и не выра­жался открыто, вопрос о государственной власти решал­ся Булгаковым двусмысленно. В аспекте метаисториче­ском — в духе теократии, в плоскости «мирской полити­ки» — оставалась открытая возможность для любой формы государственного устройства, в том числе и для монархии.

В глубоко расколотом состоянии — с монархизмом в сердце, с либерализмом в голове — Булгаков жил вплоть до начала первой мировой войны. В первые же дни ее он написал верноподданническую шовинистическую статью Родина» («Утро России» от 5 августа 1914 г.). «Со вре­мен Петровых, — писал он, — воздвигалась стена между

197

царем и народом, которая то утончалась, то вновь стано­вилась непроницаема. И. вот на глазах наших она бес­шумно разрушилась в несколько дней, даже часов. Ныне, в этот брачный час царя с народом, почувствовалось, что царь есть сердце народное, уста народные, совесть народ­ная...»

Елейный монархизм Булгакова пытался опереться на идею «православного белого царя» как источника «таин­ственной сверхвласти», возвышающейся над «партиями и газетами, реакциями и революциями, оппозицией и так­тикой». Но в глубине души он понимал, что никакие живые исторические, социальные и духовные силы на­стоящего и будущего не могли органически сочетаться с идеей монархии. Это, как он признавал впоследствии в своих «Автобиографических заметках», была «безумная вера», утопия более фантастичная, чем идея «смены шо­фера на ходу», как формулировали либералы идею бур­жуазной революции в России.

Таким образом, булгаковское понимание России, про­ходившей через ряд социальных революций, складыва­лось из двух элементов. С одной стороны, все более от­четливого осознания бесперспективности не только само­державия, но и буржуазной республики в России, с другой — предчувствия победы большевиков. В этой си­туации мировоззренческий выбор Булгакова выразился не в движении вперед, а в огромном скачке назад — к без­надежному консерватизму и монархизму, к православию, послужившему духовным убежищем сознания, потерпев­шего в действительности жестокое поражение. Испытав неудачу в практически-политической реализации своих идей, Булгаков переключил свою энергию на теоретиче­скую разработку проблем «христианской философии хо­зяйства» и поиск путей социализации модернизированной религии. Двухтомное собрание его статей — «Два града» (1911) — подводило первые итоги его религиозно-фило­софских изысканий в этой области.

Из всех русских богоискателей Булгаков упорнее всех стремился экстраполировать религиозную форму созна­ния на все остальные. Он стремился универсализировать саму идею религии вплоть до превращения, ее в главный методологический принцип, заставляющий рассматривать всю тотальность объективного и субъективного мира как то или иное проявление и существование религиозного,

198

его жизнь, модификацию, деградацию или совершен­ствование. Основной замысел «Двух градов» заключался в сведении объективных реальностей природы и обще­ства, человеческих ценностей и самого человека к рели­гии. Особое место занимали проблемы сближения эко­номики с этикой, а через нее — с религией путем отыска­ния в труде «вечных», «библейских» начал. С этим было связано большое внимание, уделенное Булгаковым перво­христианству, идеям Карлейля, средневековым трудовым отношениям. Социальная программа Булгакова все еще стремилась примирить капитализм и социализм, понимае­мый «как совокупность социальных реформ» под сенью христианства (см. 40, 2, 36).

Следующая крупная работа Булгакова вышла в свет в 1912 г. и называлась «Философия хозяйства». В ней Булгаков пытался построить нечто вроде религиозной политической экономии, здесь подытоживался путь Бул­гакова — религиозно-философского экономиста, так как в дальнейшем всякое посюстороннее строительство рас­сматривалось им уже даже не с религиозно-философских позиций, а с богословских. И вообще, надо сказать, здесь заканчивался процесс сведения всего к религии. В конце религиозно-философского периода Булгаковым была на­писана наиболее цельная работа «Свет невечерний. Со­зерцания и умозрения» (1917) — первый систематический опыт выведения мира и человека из идеи бога, т. е. онто­логическая, гносеологическая, историософская эксплика­ция религиозной точки зрения. К этому же времени про­изошли значительные изменения в жизни Булгакова — в 1918 г. он стал православным священником, пройдя тем самым путь от атеиста до священнослужителя, от либе­рального экономиста и «легального марксиста» до воин­ствующего теолога-антимарксиста ^*.

Буржуазно-демократическая революция и свержение самодержавия не вызвали у Булгакова энтузиазма. Он был достаточно консервативен, скептичен и проницате­лен, чтобы поверить в прочность Временного правитель-

^* Знаменателен эпизод, происшедший в обстоятельствах превра­щения профессора Булгакова в о. Сергия «...Я... — вспоминал Бул­гаков, — обратился к самому патриарху Тихону с прошением о руко­положении, на что Святейший милостиво и без всяких возражений и согласился. (Он сказал мне, смеясь, что «вы в сюртуке нам нужнее, чем в рясе».)» (36, 39).

199

ства и буржуазной республики в России. В период после Февральской революции Булгаков принимал самое ак­тивное участие в церковных преобразованиях, состоя чле­ном Высшего церковного совета и непосредственно уча­ствуя в работе по восстановлению патриаршества в Рос­сии.

Насколько значительным был его авторитет в рус­ской церкви, говорит хотя бы тот факт, что по поручению патриарха Тихона Булгаковым был составлен текст пер­вого послания о вступлении на патриаршество. Социали­стическую революцию в России Булгаков воспринял как консерватор и контрреволюционер. Его смешанная реак­ция, растерянность, озлобление и уныние отразились в диалогах «На пиру богов» (одной из последних доэми­грантских публикаций Булгакова), вошедших в неле­гально изданный сборник «Из глубины».

Булгаков эмигрировал из России в 1923 г. Некоторое время он жил в Праге, в 1925 г. переехал в Париж, там был профессором догматического богословия в Русском богословском институте и его бессменным деканом вплоть до самой смерти, последовавшей в 1944 г. Булгаков не получил на Западе такой широкой известности, как, на­пример, Бердяев или Шестов. Отчасти это объясняется характером работ Булгакова и их проблематикой — им присуща рационалистическая и абстрактная форма изло­жения, он избегал того «парадоксального» и эссеистиче­ского стиля философствования, который быстро распро­странился с возникновением экзистенциализма. В его книгах разбирались обычно специальные теологические вопросы в соответствующей философской и богослов­ской терминологии. Тем не менее западные специалисты в области православия считают именно Булгакова веду­щим представителем не только русского богословия, но и православной теологии XX в. Западногерманский тео­лог Р. Сленчка утверждает, например, что «трехтомный труд С. Булгакова (имеется в виду его трилогия «О бого­человечестве». — В. К.) является единственной современ­ной догматикой восточной церкви, в которой все вероуче­ние заново продумано и изложено с огромной системати­ческой силой и своеобразием» (цит. по: 60, 24). Опреде­ленный интерес к религиозно-модернистским идеям Бул­гакова наблюдается и в современном русском правосла­вии.

200