§ 6. ЭСХАТОЛОГИЯ ПРОТИВ РЕВОЛЮЦИИ. РАЗЛОЖЕНИЕ «НОВОГО РЕЛИГИОЗНОГО СОЗНАНИЯ»

Годы первой мировой войны и приближающихся ре­волюций были для богоискателей годами смятения, предчувствия мировых катастроф, гибели России и кру­шения мировой истории. Темы «возрождения» сменяют­ся или сопровождаются темами «спасения», хилиастиче­ские и теократические проекты вытесняются эсхатоло­гическими. Эти мотивы начинают все громче звучать во всех крупных работах русских религиозных философов.

Так, Бердяев в книге «Смысл творчества» (1916) убеждал читателей в том, что мир подошел к послед­нему рубежу человеческой и «космической» истории и вступает в некую творческую и одновременно роковую религиозную эпоху. «С творческой религиозной эпо­хой, — писал он, — связано чувство конца, эсхатологи­ческая перспектива жизни» (13, 327).

С. Булгаков в работе «Свет невечерний» (1917) вы­нужден был прямо указать на процесс бескомпромисс­ной идейной борьбы, развернувшейся в России нака­нуне пролетарской революции: «... нам ... представ­ляется обострение предельных вопросов религиозного сознания как бы духовной мобилизацией для войны в высшей, духовной области, где подготовляются, а в значительной мере и предрешаются внешние события» (41, II—III).

Разговоры богоискателей о «мобилизации» для вой­ны в духовной области со всей очевидностью отражали вовлеченность религиозного идеализма в идеологиче­скую борьбу помещиков и капиталистов против проле­тариата и крестьянства.

Ко времени разложения «духовного ренессанса» Бул­гаков отмечал, что ни православие, ни тем более рус­ская религиозная философия не сумели выработать ни­какого жизнеспособного решения проблемы обществен­ного устройства, поэтому он советовал «с религиозным достоинством, покорно и терпеливо ждать и надеяться» (там же, 408).

Ярким документом агонии историософского сознания богоискательства были книги В. Розанова «Люди лун­ного света. Метафизика христианства» (Спб., 1911) и «Апокалипсис нашего времени» (вып. 1 —10. Пг., 1918).

48

Знаменательным было уже то, что как религиозный фи­лософ, целиком погруженный в «мистику земли», он углубился в апокалиптику, несравнимую по своей экс­центричности ни с одним из современных ему религи­озно-мистических вариантов философии истории.

В основу своей концепции истории Розанов положил религиозно истолкованную проблему пола. Настоящее грехопадение и кризис, к которому, по его мнению, вплотную подошло «европейское человечество», нахо­дится в прямой зависимости от христианских мотивов аскетизма и безбрачия. Самым роковым для развития человечества Розанов считал «бессеменное зачатие» Христа. Христианство с его Новым заветом будто бы породило новый тип личности. Ее облик, поведение и мировоззрение целиком определились именно «беспо­лым» зачатием Христа, так как «человек весь есть толь­ко трансформация пола, только модификация пола, и своего и универсального...» (99, 71). История христи­анства и культуры, пусть даже и противоположной ему во всем, кроме культа духовного, «бесполого» и инди­видуалистического, ведет, утверждал Розанов, к торже­ству в истории «третьего пола», в котором совпадает «женское с мужским». Классическим образцом этого типа личности был, в глазах Розанова, инок, монах.

Симптомами гибели человечества, согласно этой точ­ке зрения, являются «взрыв духовных интересов» чело­вечества, «антиродовые» тенденции, индивидуализм со­временной культуры и общества. «Как ни странно ска­зать, — писал он, — но европейское общество, в глубо­кой супранатуральности своей, в глубоком спиритуализ­ме, в глубоком идеализме, в грезах, мечтах... создано иночеством... Аромат европейской цивилизации совер­шенно даже светский, даже атеистический и антихристи­анский, — все равно весь и всякий вышел из кельи ино­ка» (там же, 193). «Иночество», считал Розанов, ока­залось создателем новой эры, в которой постепенно отомрет род, прекратится деторождение, не будет «ни Дома», «ни хозяйства». Будет подорван, юродствовал он, весь «тип истории», и, наконец, общество разрушится и история прекратится, когда наступит «царство бессемен­ных святых».

Конечной точкой, так сказать, перигеем «нового ре­лигиозного сознания» стал сборник «Из глубины» (М.,

49

1918) —третье программное выступление ведущих пред­ставителей «духовного возрождения» России. Он зани­мает особое место в социально-философском наследии религиозных философов, как свидетельство полной де­градации всего этого направления.

Современный адепт русского буржуазно-помещичьего антикоммунизма Н. Полторацкий в предисловии ко вто­рому изданию сборника «Из глубины» (1967) так опи­сывает путь его лидеров: «...от критики позитивизма и защиты идеализма («Проблемы идеализма») — через критику позитивизма и радикализма и защиту метафи­зики и духовных основ общества («Вехи») — к критике революции и большевизма и защите религиозных начал общественности и культуры («Из глубины»)... В плане общественно-политическом это означало движение от остатков «легального марксизма», через либерализм, к национально-государственному мировоззрению, кото­рое впоследствии было выражено в формуле «консерва­тивный либерализм» или «либеральный консерватизм» (64, XIX). Полторацкий неточно характеризует общую эволюцию богоискателей, упрощая и искажая историче­скую ситуацию. Дело в том, что авторы этих сборников, по крайней мере четыре его постоянных участника — Бердяев, Булгаков, Струве и Франк, уже со времени «Проблем идеализма» стояли на позициях признания бога и религии, а с начала 900-х годов эти «ренегаты русской социал-демократии» превратились в «имманент­но-контрреволюционных» (В. И. Ленин) буржуазных либералов, существенные элементы консерватизма и чер­носотенства вошли в их мировоззрение еще в период первой русской революции.

Эволюция «идеалистов-веховцев-глубинников» — это сползание ко все более последовательному и крайнему мистицизму, к более откровенно и резко выражаемой контрреволюционности и консерватизму. На этапе «Вех» их социально-политической основой был кадетский ан­тимарксизм и антидемократизм. В сборнике «Из глуби­ны» этот негативизм «обогатился» антисоветизмом и антикоммунизмом. Если сборник «Вехи», имевший под­заголовок «Сборник статей о русской интеллигенции», был обращен к интеллигенции и через критику атеисти­ческой, материалистической и революционной части ее представителей им очернялась первая русская револю-

50

ция и все революционно-освободительное движение, то сборник «Из глубины» имел подзаголовок «Сборник статей о русской революции». Адрес критики стал более конкретным, она приняла настолько ожесточенный, злоб­ный характер, что вылилась в серию саморазоблачений и свидетельств бесславного конца русского либерализ­ма, сомкнувшегося с крайне правыми идеологическими силами самодержавно-капиталистической России. Наи­более существенное отличие этого сборника от всех пре­дыдущих лежит скорее в плоскости социально-психоло­гической и социально-политической, его характерная особенность в том, что он был написан уже после побе­ды пролетарской революции в России.

Яркой чертой сборника «Из глубины» явилось смя­тение и растерянность его авторов и как следствие это­го — разноголосица противоречивых точек зрения, кото­рые скорее исключали, а не дополняли друг друга. В от­личие от одинаково беспомощных и в общем совпадаю­щих оценок случившегося («безумие», «гибель России», «катастрофа», «исчезновение целого материка с истори­ческой карты», «смерть», «разрушение нации и культу­ры», «пустота разрушения», «хаос» и т. п.) было от­крыто великое множество «истоков» и «корней» рево­люции. Среди ее «видимых» и «невидимых» духовных и социальных причин называлось вселение в Россию «ду­хов бесовских», «обаяние» народных масс «революцион­ной лжесвятостью», то, что самодержавие «не прислу­шалось» вовремя к либералам, и т. п.

Выделялась своей истеричностью статья С. Франка («De Profundis»), в которой он обличал не только «яд» социализма, «низкие, земные, эгоистические страсти на­родных масс», но и «русский религиозный дух», который ушел от жизни, перестал «нравственно укреплять» на­род, «пропитывать» собой экономические и правовые от­ношения. Консерваторы обвинялись в том, что, нахо­дясь у власти в течение веков, они почему-то слишком быстро обнаружили свое бессилие, легко потеряли влия­ние и власть; либералы характеризовались как «мечта­тели», «воевавшие логическими аргументами» и не умев­шие поднять «общественную рать» для борьбы против «разрушительного нигилизма» социалистических партий. Центральной статьей этого красноречивого документа идейного разложения «консервативного либерализма»

51

была обширная статья С. Булгакова «На пиру богов». Позиция самого Булгакова здесь была выражена кос­венно, через рассуждения спорящих между собой «об­щественного деятеля», «боевого генерала», «диплома­та», «известного писателя», «светского богослова» и «беженца». Это была попытка свести воедино все объ­яснения и обвинения революции, поэтому в итоге получи­лась не дискуссия, а секстет обвинителей. Все участ­ники этой разноголосицы возражают друг другу по­стольку, поскольку обвинения каждого не совпадают целиком или частично с обвинениями остальных.

«На пиру богов» Булгакова — настоящая «кунстка­мера» самых невероятных объяснений революции. Наи­более «оригинальные» среди них, например, такие: «если уж искать корней революции в прошлом, то вот они налицо: большевизм родился из матерной ругани» («светский богослов»); «нет!.. — возражал «боевой ге­нерал». — В революции кругом виноваты они (каде­ты. — В. К.)... они ее подготовляли, они ее хотели, а теперь обижаются, что не по-ихнему выходит, что сами получили в шею... Да если бы они понимали что-нибудь в России, они знали бы, какую ставку делают, шипя о «перемене шофера», по подлому тогдашнему выраже­нию... Они вообразили, что переменять помазанника божия можно и впрямь, как извозчика, и что, переме­нив, они и поедут, куда желают. Вот и поехали!.. Не нравится теперь?»; «Распутин — вот истинный вдохнови­тель революции, а не кадеты» («общественный дея­тель»); «виноватым» оказался даже Витте: «ведь он нам капитализм насадил, пролетариат этот возрастил для опаивания революционной сивухой и по всей стране казенок настроил» («генерал») (64, 49; 27; 28; 50). На­ряду с этими версиями причин Октябрьской революции Булгаков, устами своих персонажей, называл «герман­ский дух», «инородцев», интеллигенцию и даже русскую церковь. В итоге, признавая свое бессилие понять дей­ствительность, участники дискуссии пришли к выводу о том, что все это — «дьявольское наваждение» и что существовал «мистический заговор против России» (там же, 52).

Содержание сборника показало, что его авторы сбро­сили все маски и отказались от каких-либо претензии на здравый смысл. Антинаучность и реакционность бо-

52

гоискательства предстали в своем хотя и гротескном, но явном виде. Эти черты религиозного мировоззрения при­обрели карикатурные, гиперболические формы едкого сарказма и саморазоблачений. «Из глубины» — доку­мент духовной нищеты религиозного идеализма, свиде­тельство идейного бесплодия разгромленной контррево­люции. О том, насколько убогим оказался идейный ба­гаж религиозной интеллигенции, говорит тот «позитив» (путь «спасения» и «возрождения»), который был пред­ложен в сборнике. Это были старые веховские идеи: «по­каяние», «осознание своих грехов», «воспитание инди­видов и масс в национальном духе», призыв «изменить отношение к идее права». Снова прозвучал лозунг рели­гиозного «возрождения», возрождения «духа религиозно-просветленного, действенного».

Сборник «Из глубины» запечатлел осознание непо­правимости «русской катастрофы», предчувствие гос­подствующими классами старой России своей социаль­ной смерти, смерти всего буржуазно-помещичьего бытия и сознания. Не случайно и название его — «Из глу­бины». Это первые слова одного из псалмов («Из глу­бины взываю к тебе, господи»), который исполняется обычно при погребении. Обращая внимание на распро­странение уныния и упадка в лагере контрреволюции и реакции, В. И. Ленин писал: «Естественно, что пресло­вутая «интеллигенция» поставляет в такие времена бес­конечное количество плакальщиц по покойнику...» (2, 36, 205). Наиболее резко мотив смерти и обреченности нашел выражение в статьях Булгакова и Франка. По­следний писал: «Если мы, клеточки этого некогда могу­чего, ныне агонизирующего государственного тела, еще живем физически и морально, то это есть в значитель­ной мере та жизнь по инерции, которая продолжает тлеть в умирающем и которая как будто возможна на некоторое время даже в мертвом теле. И, однако, ор­ганическая жажда подлинной жизни, жажда воздуха и света заставляет нас судорожно вырываться из удушаю­щей тьмы могилы, влечет очнуться от могильного оце­пенения и этого дикого, сонно-мертвого бормотания» (64,312).

Так, начав с надежд на то, что «наш молодой век обнаружит небывалый расцвет метафизики», начав с ве­ры в «обожение» и «освящение» культуры и жизни, на-

53

чав с упований на торжество «реальной политики» и «религиозной революции», «новое религиозное созна­ние» закончило нигилизмом и контрреволюционностью, темами уныния и смерти. В целом такой финал был за­кономерен, ибо русская религиозная философия, всту­пив в XX в. как пестрое образование, противоречиво сов­мещавшее в себе мелкобуржуазный религиозный анар­хизм и квазиреволюционность, черносотенно-консерва­тивные и либерально-реформаторские тенденции, в ходе своего развития нивелировала все эти оттенки и оказа­лась идейным знаменем контрреволюции, итогом эволю­ции буржуазно-помещичьего сознания, отразившим ре­зультаты социальных сражений с точки зрения классов, потерпевших в них сокрушительное поражение. Однако для того чтобы конкретнее представить себе русское бо­гоискательство начала XX в., необходимо специально рассмотреть взгляды его главных представителей.

54