Глава четвертая

БЫТИЕ И МЫШЛЕНИЕ

 

В чем специфика познавательного отражения?

 

Взгляды Фейербаха по данному вопросу будут инте­ресовать нас прежде всего с точки зрения их значения для критики современных противников материалистиче­ской теории отражения, причем не только тех, кто пол­ностью отрицает эту теорию, но и тех, кто пытается ог­раничить сферу применения ее и всячески оспаривает за ней статус всеобщей истины материализма.

Теория отражения есть материалистическое решение основного вопроса философии об отношении сознания к материи, мышления к бытию, есть ответ на «другую сто­рону» этого вопроса: «как относятся наши мысли об окру­жающем нас мире к самому этому миру?» [11, стр. 283].

Вопрос этот специфичен для человеческого отноше­ния к миру, поскольку человек есть единственное су­щество, обладающее мышлением в собственном смысле. Установление этого факта имеет важное значение, хотя одной его констатации, конечно, еще недостаточно, точ­но так же, как недостаточно для материалистического понимания истории одной констатации того, что люди должны есть и пить, чтобы быть в состоянии «делать ис­торию». Главное состоит в том, чтобы понять указанный основной факт во всем его значении и объеме, предоста­вив ему то место, которое ему по праву принадлежит.

Утверждением, что человеческое существо отличается от других существ способностью мыслить, высказывает­ся на первых порах только то, что человек обладает этим свойством так же, как он имеет ноги, руки и т. д., тогда как вопрос о мышлении как таковом, об этом осо­бом свойстве остается еще открытым. И тем не менее, если мы будем исходить из того, что мышление мы нахо-

197 

дим только у человеческого существа, в то время как другие существа характеризуются отсутствием мышле­ния, мы будем иметь фактический отправной пункт для дальнейшего исследования вопроса.

Фейербах делает точкой исхода этот фактический от­правной пункт, когда анализ мышления ставит на почву рассмотрения отношения человека и природы:

«Мое учение или воззрение может быть поэтому вы­ражено в двух словах: природа и человек..., в котором природа делается личным, сознательным, разумным су­ществом» [37, стр. 515].

Несомненно, Фейербах выступает здесь продолжате­лем материалистического наследия, главенствующей традиции материалистической мысли, которая с самого начала своего возникновения пыталась понять мышле­ние как предикат, как свойство материального существа, и анализу мышления предпосылала анализ материаль­ного субстрата и, что еще более важно, способа дея­тельности существ, обладающих способностью мыслить. Мысли не являются самостоятельными сущностями, не­зависимыми от жизни конечных телесных существ. Что­бы исследовать такой феномен, как мышление, нет нуж­ды отрываться от материального бытия, от мира приро­ды. Наоборот, корни его лежат в реальных отношениях мыслящих существ к природе и друг к другу. Процесс мышления связан с функционированием известным об­разом организованной материи, с жизнедеятельностью индивидов, обладающих вполне определенной телесной организацией. Живые люди являются производителями своих представлений и идей, своих мыслей, которые есть не что иное, как отражение независимых от них вещей, реального мира. Но это значит, что вопрос о мышлении специфичен для человеческого отношения к миру, к при­роде, и что, следовательно, в способе бытия человека кроется тайна мышления.

Но Фейербах пошел дальше — это следует подчерк­нуть — традиционной для материализма констатации связи мышления с человеческим существом, — настолько далеко, насколько можно было идти, оставаясь, в общем и целом, на позициях созерцательного материализма. Фейербах высказал идею о том, что человек есть родо­вое существо, что позволило ему приблизиться к рас­крытию принципиального отличия человеческого отра-

198 

жения от животного отражения, отличия, состоящего в том, что человек есть единственное существо, способное к мыслительному отражению, будь оно величайшей ис­тиной или величайшим заблуждением. Фейербах выдви­нул положение об универсальности человека, состоящей в том, что человеческое существо — опять же единствен­ное из всех — способно вступать в отношение со всем космосом и становиться свободным, преодолевая ограни­ченность, связанность животного отношения к природе.

Правда, последнего шага — понимания того, что ро­довая деятельность человека есть прежде всего его тру­довая материально-производственная деятельность, практика — Фейербах не сделал, оставшись на позициях «теоретика», абсолютизировавшего теоретическое отно­шение человека к миру в качестве исходного истинно человеческого. Этот шаг сделал только Маркс.

Поэтому на вопрос: в чем состоит решающее отличие человека от животного? Фейербах дает следующий от­вет: «в сознании в строгом смысле этого слова», ибо «со­знание есть отличительный признак совершенного су­щества». Основная специфика человеческого отражения действительности состоит, по мнению Фейербаха, имен­но в том, что оно обладает сознательным характером. Если познание в смысле самоощущения, в смысле вос­приятия и даже распознавания внешних вещей по опре­деленным явным признакам свойственно и животным, то сознание в самом строгом смысле имеется лишь там, где субъект способен понять свой род, свою сущность. Та­ким субъектом является человек и только человек, но человек не как один из животных видов, а как родовое существо.

Таким образом, решая вопрос о том, как наши мыс­ли об окружающем нас мире относятся к этому миру, Фейербах не ограничивается тем, что на место мышле­ния ставит человека, но идет дальше к раскрытию того, благодаря чему человек является субъектом мышления, т. е. познавательного отражения. При таком подходе сам вопрос получает несколько иную формулировку: как человек познает действительный мир? Иными словами, Фейербах ставит вопрос не о том, можно ли вообще от­ражать мир, а о том, какое существо и почему способно к познавательному отражению, и отвечает: только то су­щество, которое делает своим предметом свой собствен-

199

ный род, или — и это есть лишь другое выражение того же самого — относится к самому себе как к наличному живому роду, может познавать также род прочих ве­щей, т. е. способно познавательно отражать действи­тельный мир.

Животное, правда, тоже отражает. Гусеница, напри­мер, отличает «это» растение от других растений и ни­когда не «перепутает» их. Но жизнь и сущность гусеницы ограничивается известным растением  и не выходит за пределы этой ограниченной сферы. Такое ограничен­ное и именно вследствие этой ограниченности   непогре-шимое, безошибочное сознание Фейербах   называет   не сознанием, а инстинктом. Так как животное не может  «отправлять функции  мышления   и   слова»,   жизнедея­тельность его не носит сознательного характера и, сле­довательно, оно не обладает способностью мыслительно­го   отражения.   Природой   жизнедеятельности   опреде­ляется тип и   «масштаб»   отражения, характерный   для данного вида, т. е. границы существа являются одновре­менно границами его познавательных возможностей. Че­ловек может «отправлять функции мышления и слова», которые, по мнению Фейербаха, суть «настоящие функ­ции рода», и поэтому   сознательная   жизнедеятельность как раз и составляет родовой характер человека; он есть родовое существо, которое, как таковое, и имеет в позна­нии дело с родом.

Эту мысль Маркс выразил следующим образом: «Животное непосредственно тождественно со своей жиз­недеятельностью. Оно не отличает себя от своей жизне­деятельности. Оно есть эта жизнедеятельность. Человек же делает самое свою жизнедеятельность предметом своей воли и своего сознания. Его жизнедеятельность — сознательная. Это не есть такая определенность, с кото­рой он непосредственно сливается воедино. Сознатель­ная жизнедеятельность непосредственно отличает чело­века от животной жизнедеятельности. Именно лишь в силу этого он есть родовое существо. Или можно ска­зать еще так: он есть сознательное существо, т. е. его собственная жизнь является для него предметом имен­но лишь потому, что оно есть родовое существо» [1, стр. 565 — 566].

Мышление, согласно Фейербаху, — главный, но не единственный отличительный признак человека. «Чело-

200

век отличается от животного вовсе не только одним мышлением... Разумеется, тот, кто не мыслит, не есть че­ловек, однако не потому, что причина лежит в мышле­нии, но потому, что мышление есть неизбежный резуль­тат и свойство человеческого существа... Человек не есть отдельное существо, подобно животному, но существо универсальное, оно не является ограниченным и несво­бодным, но неограниченно и свободно, потому что уни­версальность, неограниченность и свобода неразрывно между собою связаны» [30, стр. 201 — 202].

Точно так же неограниченным является и предмет познавательных стремлений человека, или, употребляя выражение самого Фейербаха, только неограниченное существо «может сделать космос своим предметом». Ра­зумеется, здесь не имеются в виду те животнообразные формы человеческой жизнедеятельности, которые уходят в глубь первобытных времен, ибо, как писали Маркс и Энгельс, между человеком, который отличался от барана «лишь тем, что сознание заменяет ему инстинкт, или же, — что его инстинкт осознан», и человеком, у которо­го «сознание в состоянии эмансипироваться от мира и перейти к образованию «чистой» теории» [5, стр. 30] — дистанция огромного размера.

Известно, что человек есть единственное существо, которое не только способно постигать истину, но и за­блуждаться. Не следует ли отсюда, что человеческое сознание в силу своей относительной самостоятельности может и не быть отражением объективной действитель­ности? Наш интерес к этому вопросу вызван отчасти тем, что в современной философской литературе обнару­живается целое течение, которое утвердительным отве­том на него начинает свой поход против материалистиче­ской теории отражения. Как раз феномен заблуждения и используется современными противниками материали­стической теории отражения в качестве основного аргу­мента, долженствующего доказать полную неистинность или, по крайней мере, ограниченность приложения дан­ной теории. Представители этого течения идут и дальше и утверждают, что даже истинное мышление, если не все, то во всяком случае истинные суждения о прошлом, будущем, возможности и т. п. не являются отражением, ибо нет вне мышления ничего, что они отражали бы. Та­кое, по их мнению, абсолютно беспредметное, и все же

201

истинное мышление невозможно объяснить из принципа отражения.

Однако уже Фейербах показал продуктивность прин­ципа отражения, положив его в основу своего исследо­вания именно различных форм человеческого заблужде­ния. При этом он прекрасно понимал, что разрешить проблему заблуждения можно лишь исходя из материа­листического положения о первичности бытия и вторич­ности сознания и что, напротив, эта проблема совершен­но неразрешима на основе идеалистического тезиса о тождестве бытия и мышления.

Даже такой крупный  представитель принципа   тож­дества бытия и мышления, как Гегель, видел его несо­вместимость с феноменом заблуждения и в целях сохра­нения этого принципа вынужден был   поступиться   про­блемой заблуждения. Гегель, понятно,   не   отрицал су­ществования заблуждения и считал, что   оно   означает нетождественность с вещами, т. е. что ложное является иным, нежели то, что есть; но то, с чем, по его мнению, несовместимо наличие заблуждения,   так это — призна­ние тождества бытия и мышления универсальным прин­ципом, и поэтому оно    (заблуждение)    должно    быть устранено предварительно, в процессе «феноменологиче­ской» работы духа. Здесь, на переходе от «Феноменоло­гии духа» к «Логике», мы и узнаем об исчезновении дей­ствительного субъекта познавательного процесса  (чело­века), о том, что нет больше противоречия между субъ­ектом   и   объектом   и  о  том, что  субъективное  знание является одновременно объективным, вернее, окончатель­но и полностью истинным. Теперь «субъективное движе­ние» открывает «объективное   движение»,    не    изменяя его, ибо отношение между субъектом и объектом боль­ше не изменяет ни субъекта, ни объект. История   пре­кращается, и на смену ей приходит вечное   «органиче­ское движение» понятия внутри самого себя. Полное и окончательное разрешение противоречия между субъек­том и объектом выступает у Гегеля как истинный исход­ный пункт его концепции тождества бытия и мышления, в которой предмет выступает как мысленный предмет, а субъект как сознание   или самосознание,   или,   вернее, предмет выступает только как абстрактное сознание, а человек только как самосознание. В связи с этим Маркс делает   следующее   критическое   замечание.   «Подобно

202

тому как абстрактное сознание — в качестве какового рассматривается предмет — есть в себе только один из моментов самосознания, полагающего свои собственные различия, так и в качестве результата всего этого дви­жения получается тождество самосознания с сознанием, абсолютное знание, или такое движение абстрактного мышления, которое направлено уже не вовне, а совер­шается уже только внутри самого себя, т. е. в качестве результата получается диалектика чистой мысли» [1, стр. 627].

Эти слова Маркса перекликаются с высказыванием Фейербаха в «Основных положениях философии буду­щего» о том, что в мышлении как таковом человек со­ставляет тождество с самим собой, ибо здесь ему ничто не противоречит: он здесь одновременно судья и сторо­на, ибо нет критического различения между предметом и мыслью о нем. Противоречие между субъектом и объ­ектом, которое, по верному замечанию Фейербаха, яв­ляется всеобщим противоречием (и условием) человече­ского существования, идеализм разрешает путем устра­нения одной стороны противоречия — объекта, а тем са­мым — поскольку субъект, не имеющий никакой внеш­ней себе вещи и, следовательно, не содержащий в себе никаких границ, уже не есть действительный субъект — и другой стороны — субъекта, или, что то же, путем пре­вращения мышления в субъект и абсолютную реаль­ность. Не случайно поэтому, что «если мы устраним это противоречие, мы получим философию тождества, в ко­торой умственные объекты, мысленные вещи в качестве истинных вещей оказываются также и действительными вещами. В этой философии сущность и свойства умст­венного объекта соответствуют сущности и свойствам ума, или субъекта, следовательно, в ней субъект уже не ограничен и не обусловливается вне его находящейся материей, противоречащей его сущности» [30, стр. 167].

Фейербах считал, что концепция, согласно которой мысленные вещи в качестве истинных вещей являются также и действительными вещами, не имеет ничего об­щего с материалистической теорией отражения. Послед­няя исходит из критического различения между предме­том и мыслью о нем, из того, что внешний мир, внешние объекты существуют не в нашем уме, а сами по себе, вне нашего сознания и независимо от него. Иными словами,

203

Фейербах отстаивает тот общематериалистический прин­цип, который больше всего ставится под вопрос совре­менными критиками теории отражения.

Если  классический   представитель   философии   тож­дества  пытался  навсегда   покончить   с   заблуждением, чтобы придать тезису о тождестве    бытия и мышления универсальное значение, то современные противники ма­териалистической теории отражения или   начисто   отри­цают принцип отражения,  или ограничивают его, дабы оставить место заблуждению. Основное их заблуждение заключается в том, что они проблему заблуждения пре­вратили или в вопрос о правомерности принципа отра­жения вообще, или в вопрос   о   степени   применимости его,   тем, что  отказываются   признать  отражением   или все мышление, или такую мысль, которая, по их мнению, не имеет наличного предмета, о котором она высказана. Тем самым  человеческое отражение они вталкивают в узкие рамки адекватности непосредственного отражения животных; людей же, отстаивающих материалистическую теорию отражения, они называют не иначе, как живот­ными материалистами. При этом к числу «животных ма­териалистов» они относят не только Фейербаха и дру­гих представителей   домарксовского   материализма,   но также Энгельса и Ленина.

Люди, которые ныне под предлогом защиты   аутен­тичного    марксизма    ограничивают   теорию  отражения сферой «животного» в человеке, на словах готовы согла­ситься с тем, что эта теория есть ответ на «другую сто­рону» основного вопроса философии: «можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном ми­ре составлять верное отражение действительности?» [11, стр. 283], но только для того, чтобы свести ее к теории натуралистической копии наличного оригинала. Только в этих пределах, по   их мнению,   категория   отражения может иметь свое место и  свою область  применения в теории познания. После того как из категории отраже­ния  исключены неистинные отражения, фантастические отражения, как и предвидения, этим философам, естест­венно, не остается ничего другого, кроме   как   доказы­вать, что отражение не может быть ни   фундаменталь­ной, ни одной из фундаментальных гносеологических ка­тегорий. Тем самым отрицается теория отражения как универсальная истина материализма.

204

Ни один философ, конечно, явно не оспаривает, что мышление выступает, так сказать, и в форме истины и в форме заблуждения; но есть такие, которые включают в отражение лишь истинные суждения о наличной дей­ствительности, выдавая при этом свою точку зрения за логическое следствие из материалистической постанов­ки вопроса о познаваемости мира. Но этим упускается из виду, что в самой постановке вопроса о том, можем ли мы составлять верное отражение действительности, уже предполагается и утверждается возможность невер­ного отражения ее. Конечно, признавать, что только ис­тинное суждение о чувственно удостоверяемом объекте (например, «этот стол — деревянный») является его от­ражением, гораздо легче, чем понять заблуждение (ложное) как отражение. Объяснить последнее намного труднее, чем превратить эту свою неспособность в до­вод, согласно которому понимание заблуждения как от­ражения (например, какой предмет отражают понятия «Пегас», «кентавр», «бог» и т. д.) противоречит самому понятию «отражение» по определению, ибо отражение необходимо предполагает существование не только от­ражающего (в данном случае, мышления, представле­ния, понятия), но и его предмета, отражаемого.

Если одни противники теории отражения признают отражением только истинное суждение о наличной дей­ствительности, то другие идут дальше и утверждают, что она несостоятельна даже и как теория истинного суждения. «Все мы, — пишет загребский философ Г. Пет­рович, — повседневно высказываем истинные суждения, в истинности которых нисколько не сомневаемся, хотя невозможно сказать, что они отражают. Отрицательное суждение существования, например, истинно, если нет того, что оно отрицает. Разве можно интерпретировать такое суждение как отражение объективной действи­тельности? Что отражает суждение: «Нет кентавра» или суждение: «Нет круглого квадрата»?... Л что отражают суждения о прошлом, будущем, возможности, невозмож­ности? Теория отражения, очевидно, несостоятельна и как теория истинного суждения» [58, стр. 31].

Автор воображает, что он ставит такие вопросы, на которые теория отражения не может дать ответа и по­этому, видите ли, вынуждена расписаться в собственном бессилии. Вся аргументация автора по сути дела сводит-

205

ся к тому, что «невозможно сказать» или «трудно ска­зать», что отражают отрицательные суждения существо­вания, суждения о прошлом, будущем, возможности.

Весьма возможно, что Г. Петрович и всерьез убеж­ден, что он «повседневно высказывает истинные сужде­ния» ни о чем, однако действительно «невозможно ска­зать», чтобы его высказывания против теории отраже­ния могли выдержать критику только потому, что они основываются на убеждении в возможности абсолютно беспредметного мышления, мышления ни о чем.

Прежде чем утверждать, будто возможны истинные суждения ни о чем, следует доказать, возможно ли мыс­лить ничто, мыслить немыслимое. «Ничто, — писал Фей­ербах, — есть безусловно чуждое мысли и разума поня­тие. Ничто никак нельзя помыслить, потому что мыс­лить — значит определять, как это заявляет сам Гегель. Следовательно, если бы можно было помыслить ничто, то оно оказалось бы определенным, следовательно, оно уже не было бы больше ничто; поэтому правильно гово­рилось: у «е сущего нет никаких предикатов. Не может быть никакой науки о не сущем... Мышление может мыслить только существующее, так как оно само есть существующая реальная деятельность» [29, стр. 88 — 89].

Стало быть, всякое мышление — включая отрица­тельные суждения существования, суждения о прошлом, будущем, возможности и т. п. — есть мышление о нечто, и, следовательно, отражение. Отсюда, согласно Фейер­баху, можно извлечь следующее поучение и правило для всех философов, занимающихся исследованием вопроса об отношении мышления к бытию вообще, вопроса об объекте того или иного сознания в частности. Когда ты не можешь сказать, что отражает та или иная мысль, «то будь по крайней мере так скромен, чтобы признать твою ограниченность твоей, не делать твоих границ гра­ницами других» [44, стр. 289] или даже теории.

Когда вопрос решен в принципе, главная задача и вместе с тем основная трудность заключается в том, что­бы, исходя из этого общего принципа, в каждом отдель­ном случае найти свое нечто. В этом отношении — а об этом свидетельствует история философии от Платона до наших дней — наибольшую трудность для философов представлял ответ на вопрос: что отражает ложное мышление?

206

Дальше