Сачков В. Н.

К ИСТОРИИ ТЕХНИКИ РЕВОЛЮЦИОННОГО ПОДПОЛЬЯ:

ПРИМЕНЕНИЕ ЛИТОГРАФИИ В XIX ВЕКЕ

1. В историографии до сих пор удерживаются две полярно противоположные крайности. С одной стороны, еще со времен образования социал-демократической и эсеровской партий народники и «экономисты», как и их современные последователи, отрицают заслугу основания «русского марксизма» группой «Освобождение труда», отводя ее П.Л. Лаврову и «поздним лавристам», в т. ч. участникам внутрироссийских кружков. Другие историки, явно недооценивая, соответственно, степень активности самостоятельных идейных поисков членов организаций, бывших в России, представляют дело так, будто бы вплоть до рубежа 1880-1890-х гг. группа «Освобождение труда» находила на родине фактически «вакуум непонимания». Так, известный американский праволиберальный историк Ричард Пайпс, сводя идейную эволюцию группы Благоева к переходу от народнического просветительства к социал-реформизму лассальянского толка, признает благоевскую организацию всего лишь культурническим кружком. Притом американский исследователь обходит молчанием факт присоединения в 1886 г. третьего состава петербургской партии русских социал-демократов к программе группы «Освобождение труда», который решительно опровергает подобные выводы [i]. Другой историк того же направления, канадец Норман М. Неймарк, возражая Г. С. Жуйкову, признающему протомарксистской леворадикальную молодежь, еще не перешедшую на социал-демократические позиции, но сочувственно отнесшуюся к группе «Освобождение труда» и самостоятельно переводившую, нелегально издававшую и распространявшую произведения Маркса, Энгельса и Плеханова [ii], осторожно определяет ее лишь открытой для восприятия марксизма [iii].

Отечественная историография пережила массу перипетий, в итоге придя к выводу о том, что установление и развитие контактов было взаимным процессом, в котором обе стороны, преодолевая неимоверные трудности и препятствия, двигались навстречу  друг другу одинаково активно, хотя и руководствуясь существенно разными мотивами. В условиях все более усиливавшегося кризиса революционного народничества студенчество буквально охотилось за новыми идеями, энергично изучало и распространяло запрещенную литературу. А у членов группы «Освобождение труда» этап идейного становления был уже позади. Выдвинув целью создание и развитие сети марксистских рабочих кружков, они сосредоточились на издании социал-демократической литературы.

Хотя советские историки обычно преувеличивали уровень идейной зрелости и размах деятельности «протомарксистов» (в частности, участников т. наз. московского «Общества переводчиков и издателей», редакции петербургского журнала «Свободное слово» и первого состава группы Д. Благоева), пытались представить ее сравнительно массовой, каковой она на самом деле не была, описывали ее с фаталистической предопределенностью, без достаточных оснований называя указанные кружки переходными от народничества к марксизму, тем самым принижая действительные заслуги членов группы «Освобождение труда» и личные заслуги Г. В. Плеханова в основании социал-демократии в России, позиция отечественных исследователей в целом была достаточно взвешенной, позволяла успешно продвигать изучение сюжета [iv].

2. Строго хронологически история установления контактов группы «Освобождение труда» с революционерами России начинается с июня 1883 г. (когда, порвав с редакцией «Вестника «Народной воли»», Г. В. Плеханов предпринял самые первые практические шаги по заведению связей, а заканчивается 1886-ым годом (когда к программе плехановской организации начали присоединяться внутрироссийские кружки, стали оказывать материальную и моральную поддержку, пошел процесс конструктивного взаимодействия единомышленников).

2. 1. Для правильной интерпретации событий, входивших в этот сюжет, необходимо осветить его предысторию, для чего, в свою очередь, следует определиться с ракурсом ее рассмотрения. Я решил сакцентировать внимание на развитии технологии пропагандистско-издательского дела участников освободительного движения.

В периоды значительной активизации общественно-политической жизни, когда происходит перестройка мировоззрения, резко усиливается и расширяется также использование участниками движений технических средств, которые не применяются в обычное время. В силу своего особого положения в оппозиционной среде технологические новаторы самыми первыми из всех участников движения знакомятся с новыми системами взглядов и, решаясь распространять их, тем самым делают более или менее осознанный мировоззренческий выбор. Существенно, конечно, то, как понимают они новые доктрины, и то, с чем, почему и каким конкретно образом в них соглашаются. Выражаясь языком социологов, именно такие люди и составляют фокус-группы, взгляды и деятельность членов которых представляют наивысший интерес для историков социально-политических движений.

 Так, общей для периодов первой и второй революционной ситуаций, а также «хождения в народ» является резкая активизация нелегального литографирования пропагандистской литературы. Далее, установлен и никем не оспаривается факт, что первыми на родине вступили в контакт с группой «Освобождение труда» студенты, использовавшие эту технологию. Поэтому для изучения истории первых шагов группы по установлению связей с внутрироссийскими кружками прежде всего обязательно стоит познакомиться с ней детальнее.

2. 1. 1. Литография - способ печати, при котором оттиски получаются переносом краски под давлением с плоской (нерельефной) печатной формы непосредственно на бумагу; явилась прообразом плоской печати. Печатной формой служит поверхность камня (известняка), на которую нанесено изображение жирной тушью (кистью или пером) или литографским карандашом. Текст переводится на камень с записи, выполненной на специальной бумаге - корнпапире. После химической обработки камня, последовательного нанесения на поверхность формы воды и затем краски производится печатание. Литография изобретена в 1798 в Германии. Первая литографская мастерская в России (в Петербурге) была открыта в 1816 г. С одного рукописного оригинала можно было сделать до 200 четких копий и до 500 худшего качества. Эта технология использовалась для тиражирования нотных текстов, ресторанных меню, программ зрелищных мероприятий, рекламных проспектов, конспектов студенческих лекций и т. п. Постольку жандармский надзор над деятельностью литографий был гораздо слабее, чем над типографиями.

В «Воспоминаниях об учебе на юридическом и филологическом факультетах Московского университета в 1881-1885 гг.» С.Д. Урусова рассказывается, как это обычно происходило:

«Лекции в описываемое мною время читались профессорами с 9-ти до 3-х часов по установленному и объявленному расписанию. Каждая лекция продолжалась обычно около 40 минут, т.е. начиналась спустя 15-20 минут после назначенного часа. Для издания литографированного курса каждого профессора образовывалась около какого-нибудь предприимчивого студента издательская группа из 4-5 участников, записывавших лекцию; в начале года объявлялась подписка и собирались деньги на постепенно выпускаемые листы. По этому изданию можно было заблаговременно готовиться к экзамену, но большинство студентов складывало получаемые листы «про запас» и начинало их зубрить лишь с приближением весны. Сигналом для начала занятий служило, по студенческой примете и традиции, появление на улицах моченых яблок. <…>

Насколько я могу судить, студенты в мое время делились на следующие группы: одни посещали лекции, но дома не занимались; другие занимались дома, но редко показывались в университете; наконец, очень многие (а может быть, большинство) не посещали лекций и не занимались дома, откладывая научные занятия до срока наступления экзаменов.

В те времена экзамены производились один раз в течение года и длились с апреля до половины июня. Студенты упомянутых мною факультетов подвергались в течение этих 2-х месяцев своеобразной болезни, которую можно назвать экзаменационной горячкой <…>. Я хорошо помню это состояние. Бегло прочтя листов 40 литографированного курса, т. е. около 300 страниц, мне приходилось иногда, перед самым экзаменом, посвящать 2 суток второму, более внимательному чтению, причем прочитанный лист тут же навсегда отбрасывался в сторону, а последние страницы дочитывались уже в экзаменационном зале.

<…> при 12-15 предметах и 40-50 подразделениях каждого курса в виде глав (билетов), представлявших собой группу взаимно связанных и приведенных в систему вопросов, студенту предстояло быть наготове изложить, по возможности связно и толково, придерживаясь порядка изложения профессора, около 600 лекций» [v].

Нелегальная печатная литература предназначалась для самой широкой аудитории, а ее издание и распространение было очень трудным делом. Разовый тираж изданий, выпускавшихся эмигрантскими типографиями, составлял обычно 250-1000 экземпляров, а у тайных типографий в России он редко превышал 500 штук. Реализация тиражей производилась на платной основе и занимала сравнительно продолжительное время (от нескольких месяцев до трех лет). Поэтому нельзя было обойтись без надежных вместительных тайных складов, держать которые могли только достаточно крупные организации.

Студенты, безусловно, активнее всех приобретали пропагандистскую литературу и занимались ее распространением, тем самым подключаясь к делу только в его заключительной стадии, которой предшествовали непосильные им стадии печати, транспортировки (на родину) и размещения на терминальных складах. Поскольку запрещенные печатные издания были дефицитны и стоили сравнительно дорого, для распространения в собственной среде радикальное студенчество было вынуждено прибегать к их допечатке с помощью гектографа и литографского станка. Гектограф, позволявший делать в домашних условиях до 50-ти копий с оригинала, был изобретен в России М. И. Алисовым в 1869 г., а практически заметно начал применяться с 1874 г. Такая мощность была достаточной для удовлетворения спроса земляческого кружка и его периферии, а для высшего учебного заведения ее явно не хватало. Литографский станок позволял выпускать за один прогон 150-200 копий одинаково высокого качества. Тем самым его производительность в точности отвечала нуждам таких крупных студенческих объединений, как союзы землячеств, или, шире говоря, студенческого движения в целом.

В конспиративном отношении литографский способ хорош был тем, что единичный случай его применения был практически не разоблачаем. Доказать состав преступления можно было единственным способом, - только арестовав с поличным (с готовыми копиями) на месте преступления (в помещении литографии) вступивших в тайный сговор приказчика и студента. Чтобы до этого дело дошло, нелегальное тиражирование должно было приобрести систематический характер. Ситуация для студентов облегчалась еще и тем, что жандармерия не практиковала профилактических обысков литографий.

Очень сложно было, конечно, найти управляющего литографией, который согласился бы делать нелегальные заказы, - слишком большой для него был риск. Однако в 1880-е гг. в Москве насчитывалось уже несколько десятков литографий, а для осуществления замысла было достаточно договориться с одним из их приказчиков, что было довольно реально. В своих неопубликованных воспоминаниях «Из прошлого» (1931 г.) Л.А. Кузнецов описывает, как это делалось:

«В то время (т. е. в начале 1884 г. – В. С.) в Москве широко распространялись литографированные издания "Студенческого союза" и "Общества переводчиков и издателей". Встретить их можно было во всех студенческих кружках, и у меня не удивило, что были они и у Зубатова, когда я как-то зашел к нему вместе с Морозовым. Не удивило и то обстоятельство, что Зубатов чуть ли не при первой встрече сообщил, что через него можно получать издаваемые литографическим путем примечания Чернышевского к политической экономии Милля. Я просил оставлять на мою долю несколько экземпляров этого издания и впоследствии, по мере выхода отдельных листов, время от времени заходил в библиотеку [vi] и получал от него свои экземпляры. Так завязалось деловое знакомство с Зубатовым, продолжавшееся, впрочем, недолго. 30-го апреля 1884-го года арестована была на Самотеке литография Янковской, где печатались московские издания. Арестованы были заведующий ею Киселев и с ним пять рабочих. Надобно заметить, что предприятье это было поставлено на чисто коммерческую ногу. В литографии этой издавались студенческие лекции. Плата с листа была 5 копеек. Когда Киселеву предложена была двойная плата, он стал печатать что угодно. Первым вошел с ним в сношения Янович, организатор студенческого Союза, в конце 1883 г., и пока дело издательства вел один он, все обстояло благополучно [vii].

Уезжая в начале 1884 года за границу, связи этой литографии Янович передал другим лицам; те, в   свою очередь, третьим и т.д. Забыта была всякая осторожность. Нелегальные издания увозились открыто из литографии на возах. Не мудрено, что такая почти открытая деятельность этой литографии и широкое распространение изданий не могли долго оставаться секретом для жандармского управления. Арестованный Киселев рассказал все, что знал, указав на Яновича, как организатора дела, что и заставило вернувшегося к тому времени в Москву Яновича перейти на нелегальное положение, и указав всех лиц, от которых получал заказы. Центральный кружок Студенческого Союза остался необнаруженным. Из его членов арестованы были тогда Вера Диатолович и Вл. Романовский. Впрочем, большинство членов его арестованы были позднее, осенью 1884-го года, но уже по запискам Лопатина, и к концу 1884-го года Союз фактически прекратил свое существование» [viii]. Зубатова аресты, вызванные раскрытием литографии, не коснулись.

2. 1. 2. В период первой революционной ситуации издательские ресурсы пропагандистов были особенно богатыми. В Лондоне действовала Вольная русская типография А. И. Герцена и Н. П. Огарева. В России – тайная типография «Великоросса», выпускавшегося А. А. Серно-Соловьевичем, который вместе со своим братом легально владел также книжным магазином с обширным складом. В Москве была возможность производить нелегальное литографирование и имелась богатая тайная земляческая «Библиотека казанских студентов».

Издания повышенного спроса, которые в конце 1850-х гг. выпускались в Лондоне и нелегально доставлялись в Россию, распространялись преимущественно в рукописных копиях. Конечно, вручную было трудно изготовить тираж, достаточный для удовлетворения имевшейся потребности. Возможности действовавшей в России в 1861-1863 гг. тайной типографии «Великоросса» были настолько ограниченными, что в ней могли печатать лишь революционные воззвания. Поэтому идея использования литографии носилась в воздухе и, конечно же, не могла вскоре не воплотиться в жизнь.

Первые известные случаи применения литографии для нелегального тиражирования пропагандистской литературы (силами москвичей - участников «Библиотеки казанских студентов» и студенческого кружка П. Г. Заичневского - П. Э. Аргиропуло) относятся к 1858-1861 гг., когда было выпущено в общей сложности несколько десятков наименований разных изданий [ix]. Сведения о размерах тиражей, заказывавшихся московскими студентами, отсутствуют. Но обычно тираж был не менее 100 экземпляров, так как цена одной копии меньшего заказа стоила существенно дороже. Порядка нескольких десятков экземпляров из них шло в фонд земляческой библиотеки (что представлялось главной целью предприятия), остальное распространялось вовне. П. И. Войноральский, поступивший в 1860 г. в 16-летнем возрасте в Московский университет, был, несомненно, знаком с литературой, размножавшейся членами кружка Заичневского – Аргиропуло и, вполне вероятно, сам принимал участие в тайном тиражировании брошюр. Весной 1861 г. были составлены новые университетские правила. Они запрещали литографирование профессорских лекций, чтобы под видом их студенты не могли распространять нелегальные издания. Вследствие этого использование данной технологии студентами на долгое время приостановилось. А в октябре 1861 г., за участие в студенческой сходке Войноральского арестовали и отправили в далекую долгую ссылку.

Весной 1862 г. в Петербурге было основано «Общество по изданию дешевых книг для народа», в котором принимали активное участие Н. Г. Чернышевский и П. Л. Лавров. Предположительно, с этим обществом был связан И. А. Худяков. В то время общество не смогло развернуть своей работы, так как в течение лета 1862 г. «Земля и воля» была разгромлена. Один из братьев Серно-Соловьевичей был арестован, другой был вынужден спешно эмигрировать. Над их книжным магазином возникла угроза конфискации, потому срочно оформили его «продажу» их другу А. А. Черкесову, который тоже, в свою очередь, уехал к серьезно больному А. А. Серно-Соловьевичу в Женеву и почти безотлучно находился с ним вплоть до его самоубийства в августе 1869 г., а перед отъездом оставил управление магазином и складом на В. Я. Евдокимова, который учился ранее в лицее вместе с братьями Серно-Соловьевичами [x].

Таким образом, выдвинув проект издания дешевых книг для народа (под которыми подразумевалась, понятно, популярная пропагандистская литература), его авторы не успели приступить к его практическому осуществлению. Однако тем самым они основали особое направление в российской публицистике, которого доселе не было. Позднее Худякову удалось успешно положить начало реализации идеи Чернышевского и Лаврова, после чего это направление стало развиваться все больше.

С перемещением Вольной русской типографии Герцена и Огарева в 1865 г. из Лондона в Женеву и с последовавшей вскоре затем передачей ее польскому эмигранту Л. Чернецкому ее издательская деятельность резко сократилась, а в 1872 г. была прекращена [xi]. В 1866 г. в Женеве организовал еще одну русскую типографию М. К. Элпидин, в которой он в 1866 и 1868 гг. выпустил вместе с Н. Я. Николадзе ряд пропагандистских журналов, а также газету «Общее дело». За 40 лет, по 1906 г., Элпидин выпустил около 200 книг, в т. ч. первое отдельное издание романа "Что делать?" (1867) и собрание сочинений Н. Г. Чернышевского (т. 1-4, 1868-70), запрещенные цензурой произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина, Л. Н. Толстого и др. [xii] В 1869 г. А. Д. Трусову удалось купить и запустить в работу в Женеве еще одну типографию, где начал выпускаться бакунистский журнал «Народное дело», а со следующего года, после разрыва с Бакуниным группировавшегося вокруг нее кружка, преобразовавшегося в Русскую секцию I Интернационала, - издания секции. Именно в этой типографии тогда были напечатаны самые первые русские переводы произведений Маркса («Первый манифест Международного товарищества рабочих» К. Маркса (под таким названием был издан «Учредительный манифест Международного товарищества рабочих»), брошюра «Международное товарищество рабочих», включавшая устав 1-го Интернационала и устав Русской секции [xiii]). В 1872 г. секция прекратила существование, и типография надолго приостановила свою работу [xiv].

А в самой России в условиях усиления преследования инакомыслия и спада оппозиционной активности середины 1860-х гг. студенты были вынуждены применять полулегальные формы издания. Так, ближайший соратник И. А. Худякова по его кружку, петербургский студент А. М. Никольский выполнил и смог легально выпустить в сентябре 1865 г. в типографии каракозовца Куколь-Яснопольского в издании И. И. Билибина работу Р. Оуэна «Образование человеческого характера», а во время ареста 10 апреля 1866 г. занимался переводом «Книги о новом нравственном мире» того же автора [xv].

В том же 1866 г. был арестован бывший студент Московского университета Н. А. Селиверстов на основании полученных обер-полицмейстером Мезенцевым «неблагоприятных сведений» о нем как «об участнике во всех бывших студенческих кружках, стремившихся через тайное печатание к распространению запрещенных и антирелигиозных сочинений, а в последнее время и в кружках, пропагандировавших ассоциации». Следствию стало известно, между прочим, что он получал для распространения 10 экземпляров вышеназванной брошюры Оуэна. При обыске у Селиверстова была найдена литографированная «Записка о воскресных чтениях для простого народа в университете», написанная студентом Московского университета В. И. Губиным. 11 августа 1866 г. Губина арестовали и при обыске нашли у него несколько ее экземпляров. Было заведено дознание по поводу товарищества Губина и по факту литографического размножения записки. Между тем, история замысла ее автора была рассказана в записке им самим. Осенью 1865 г. «Попечительный о бедных студентах комитет» Московского университета объявил о недостатке у него средств для помощи нуждающимся студентам и призвал их более состоятельным товарищей личным трудом оказать им поддержку. Губин предложил организовать силами студентов, профессоров и учителей гимназий воскресные чтения для простого народа за небольшую плату с тем, чтобы этими средствами пополнять кассу комитета и одновременной распространять научные сведения в массах. На заседании комитета 22 ноября 1865 г. Губину было предложено изложить подробно свой план. Он написал специальную записку, в январе 1866 г. через студента Сахарова отлитографировал ее в 150 экземплярах и роздал профессорам и некоторым студентам.

Содержание ее в целом, если не придираться к встречающимся в ней выражениям типа: «ненависть к аристократам, развитие демократизма…, переход к конституционной жизни» и т. п., не выходило за рамки благонамеренности, но ясно указывало на то, что Губин сочетал свои просветительные замыслы с замыслами политического преобразования России в конституционную монархию и, должно быть, как и многие его современники, считал земскую реформу первым шагом в этом направлении.

Сам он совместно со студентами М. Е. Богдановым, Чупровым и Кривцовым организовал чтение лекций для артельщиков гостиницы Кокорева. Была прочитана одна лекция, излагавшая содержание брошюры Н. Калачева «Артели в древней и нынешней России» (СПб., 1864; в целом это была вполне благонамеренная книжка, не расходившаяся с духом записки Губина), и другая – о шарообразности земли.

Следствие установило, что для рассмотрения и редактирования записки собиралось около десяти совещаний, в которых участвовали и лица близкие к Ишутинскому кружку – Н. А. Селиверстов, А. Высоков, Д. А. Воскресенский, А. Е. Сергиевский и М. М. Богданов. Последний, по сведениям жандармов, «составлял каталог книгам нужным для простого народа». Судя по этим фактам, следствие вряд ли ошибалось, рассматривая заседания как факт создания «Товарищества В. Губина».

Любопытны приводимые в записке данные о существовании различных попыток проводить подобные чтения среди крестьян и рабочих. Утверждая, что «простолюдин уже сознал нужду в грамотности», что подтвердилось успехом, который имели воскресные школы, Губин иллюстрирует это утверждение следующими примерами: «Так близь Сергиева Посада некто г. Юрьев, кандидат Московского университета, недавно начал читать крестьянам разные книги светского содержания, толковать законы и в короткое время успел так заинтересовать своих слушателей, что число их быстро выросло от 4-х до 100. Многие мировые посредники (напр., в Калужской губ. (под ними, несомненно, подразумевались А. А. Бибиков и некоторые другие, с ним связанные и находившиеся в непосредственной близости и контакте с ядром Ишутинского кружка. – В. С.)) с большим успехом распространяли между крестьянами различные юридические сведения. Один из наших студентов, В…, живший на уроках у одного фабриканта в Замоскворечьи, читал рабочим сочинения Островского. Эти чтения так нравились рабочим, что они постоянно просили повторять их».

Однако, - в заключение своего сообщения о деле Губина указывает Э. С. Виленская, -  интереснее всего «то, что Губин одним из первых высказывает мнение, что городские рабочие, связанные с деревней, могут явиться тем естественным каналом, через который пойдут знания в крестьянскую массу. В своей записке он пишет, что охота к чтению пробуждается «по некоторым селам и деревням теми рабочими, которые уходя ко дворам, разносят вместе с заработками самые разнообразные сведения по всем уголкам России…»» [xvi].

Прежде всего, здесь представляется несомненным, что Губин испытал на себе влияние леворадикальных товарищей. Возможно даже, что идея, представленная им попечительному комитету, ему не принадлежала, но он ей вдохновился и изложил так, как принял. Судя по тому, что комитет предложил Губину представить соответствующую записку, идея была принята положительно. Студент написал предложения. Не исключено, что комитет их одобрил. Далее Губин с товарищами приступил к чтению лекций. В представленных пределах действия студента и его друзей вписываются в рамки дозволенного вольнодумства.

Криминал начался с несанкционированной организации собраний коллектива лекторов и сочувствующих культурнической инициативе. Студентам тогда не разрешалось также литографировать без санкции, оформленной особым образом, документы, подобные  записке Губина, к тому же прибегая к помощи сообщника. В таком ракурсе акт литографирования выходит за пределы простого информирования студентов и преподавателей университета о проекте, этот акт можно интерпретировать как своего рода пробный шар,  проверку надежности канала связи с литографией через Сахарова для активизации его использования в будущем. В самом деле, если бы полиция не нашла во время обыска у Селиверстова записку Губина, жандармы могли совсем не выйти на Сахарова. А между тем, от времени литографирования до раскрытия этого канала прошел почти год. Кроме того, важно отметить, что, если бы Губин не стал собирать собраний для обсуждения своей инициативы или если бы это осталось неизвестным полиции, то допущенному им нарушению порядка литографирования просто не придали бы значения, учитывая положительно отношение к проекту Попечительного комитета. Постольку естественно предполагать, что участники студенческих кружков пользовались «сахаровским» каналом неоднократно до и в течение почти года после Губина.

Осенью 1865 г. по инициативе студента Петербургского университета И. А. Рождественского в Петербурге была основана «Издательская артель», имевшая свой устав и более или менее регулярно собиравшаяся на собрания. Она создавалась как легальная организация с целью «издавать главным образом переводные научные труды из разных областей знания без посредничества издателей». Приведя факты, свидетельствующие о том, что артель была если не петербургским центром тайного общества, то, несомненно, «внешним прикрытием для объединения революционных элементов» [xvii], Э. С. Виленская, к сожалению, специально не рассмотрела вопрос о том, реализации каких конкретно издательских инициатив и каким именно образом помогла эта организация (которая хотя бы для видимости должна была это делать). Задачей исследовательницы было реконструировать структуру подполья 60-х гг. (что, к слову, ей блистательно удалось), и потому такого рода частности находились на периферии ее внимания. Я ж выбрал прямо противоположный ракурс, и вынужден лишь сожалеть по поводу наличия пробелов.

Впрочем, исключительно ценно следующее указание Виленской: «Некоторые из участников «Издательской артели» в дальнейшем привлекались по делам о «Рублевом обществе» Волховского и Лопатина (Н. В. Долгорукова) и по нечаевскому процессу (С. П. Бек, В. Я. Евдокимов, А. А. Черкесов…» [xviii]. Т. е., та деятельность по изобретению, совместному обсуждению и доведению до совершенства приемов введения в заблуждение охранки в случаях полулегального издания литературы, которой явно занималась «Издательская артель», впоследствии была продолжена бывшими ее участниками. О том, как конкретно осуществлялась эта работа, почти ничего не известно, однако имеются относящиеся к ней факты (например, упомянутый выше эпизод издания произведения Р. Оуэна). Аналогичным образом успешно удалось выпустить и значительные тиражи (порядка тысяч экземпляров) книжек для народа, написанных руководителем петербургского отделения Ишутинской организации И.А. Худяковым.

А с точки зрения истории использования литографской технологии привлекает внимание следующий факт, представленный в книге Виленской.

Историк М. Клевенский предположил, что Худяков во время своей нелегальной поездки за границу летом 1865 г. написал брошюру «Для истинных христиан», которая была выпущена анонимно. Сведения о ней имеются в следственных делах. Так, Ф. П. Лапкин показывал, что видел эту книжку у бельского мещанина Александра Иванова. По словам Лапкина, в ней заключались «ложные толкования священного писания, проводились идеи равенства, презрение к верховной власти, отвержение брака и рассуждения о свободе». Хотя на обложке книжки значилось «Женева», но А. Иванов утверждал, что она печаталась в России и ее издателем был «какой-то Елисеев, писавший в «Современнике» статьи под псевдонимом «Грицко»».

Д. Л. Иванов показал, что видел отпечатанную в Женеве книжку с таким названием у О. А. Моткова, по словам которого, ее написал Кельсиев. Наконец, при обыске у юнкера Александровского военного училища Н. Овсяного, участника ишутинского «Общества взаимного вспомоществования», среди бумаг, якобы переданных ему прапорщиком В. Алексеевым, было обнаружено 120 экземпляров литографированного креста с надписью «Для истинных христиан».

До нас дошла брошюра с тем же названием и того же содержания, только изданная в 1893 г. Следовательно, она действительно могла быть издана впервые в начале 1866 г., о чем свидетельствуют показания ишутинцев. Но тот «факт, что ее собирались литографировать в начале 1866 г., - заключает Э. С. Виленская, - не вяжется с представлением, будто она была отпечатана в Женеве до отъезда Худякова. Вряд ли в таком случае потребовалось бы так скоро выпускать ее литографированное переиздание. А это ставит под сомнение и авторство Худякова [xix].

Между тем, в Женеве из соображений, например, экономии типографских расходов, книгу вполне могли отпечатать без обложки, так она была настолько благонамеренной, что ее можно было свободно изготовить отдельно в России. Следовательно, вместе со случаем Губина в тот период, середины 1860-х гг., это была едва ли не единственная известная нам попытка возобновления литографирования в издательской практике пропагандистов, которая, в свою очередь, свидетельствует о том, что в то тяжелое время эта технология не выпадала совсем из круга внимания радикальных оппозиционеров и они изобретательно пытались прибегать к ней в формах, допускавшихся тогдашней тяжелой ситуацией.

В числе участников «Издательской артели» состояла, как выше уже упоминалось, привлекавшаяся позднее по делу «Рублевого общества» владелица литографии, лично работавшая в ней, кн. Н. В. Долгорукова. В 1863-1864 гг. на ее квартире жили ближайшие соратники Худякова, бывшие однокашники по Институту путей сообщения П. В. Михайлов и С. Е. Палашковский, знакомые с ним с 1861 или 1862 г., которые лично знали и Н. А. Ишутина.

Негласным наблюдением было установлено, что Долгорукова находится в близких отношениях с А. К. Европеус – женой одного из братьев Европеусов (Павла Ивановича), привлекавшихся по делу Петрашевского. Европеус жила раздельно с ее мужем и в феврале 1865 г. основала бесплатную школу для девочек и взрослых девушек. Кроме того, у себя на дому она бесплатно давала уроки французского, английского и немецкого языков. Среди обучавшихся языкам и преподавателей школы была А. А. Комарова, которая познакомилась с Европеус через жену Худякова Л. А. Лебедеву и стала брать у нее уроки английского языка. Одновременно с ней занимались, в числе прочих учеников, А. М. Никольский и Г. А. Лопатин. В школе первый из них преподавал историю, а второй – физику. Сестры Лебедевы были в числе учениц школы, готовившихся к сдаче экзаменов [xx].

Долгорукову привлекали к дознанию по делу «Рублевого общества» по выявленному следствием факту обращения к ней Ф. В. Волховского с предложением продать ему принадлежащую ей литографию [xxi]. Возможно, Сахаров и неизвестный, отлитографировавший обложку «Для истинных христиан» (которым мог быть он же), именно с Долгоруковой и имел дело. Отсюда логично предположить, что в середине 1860-х петербургские ишутинцы использовали литографию несколько шире, чем нам известно, мы можем даже представить, каким примерно образом, но делали они это настолько скрытно и умело, что свидетельств того до нас почти не дошло.

Еще декабристы писали и распространяли воззвания для народа. Гораздо активнее тем же занимались участники первой «Земли и воли». Однако созданием книг для простого народа они еще не занимались, хотя и выдвинули впервые эту задачу. Как целая отдельная большая отрасль пропагандистско-издательской деятельности эта работа образовалась и отделилась от выпуска литературы для образованных читателей, интеллигентов, в период существования Ишутинской организации в середине 1860-х гг. Одновременно сразу же запустился и синтетический процесс: создание и выпуск литературы, предназначенной и для интеллигенции, и для народа одновременно. Примерами таких изданий именно и являются перевод сочинения Оуэна, брошюра «Для истинных христиан», а также книга В. Н. Соколова и В. А. Зайцева «Отщепенцы».

Хотя на всех изданиях «Отщепенцев», значится один автор, Соколов, по свидетельству бакуниста М. П. Сажина, в действительности книга была написана двумя авторами, Зайцевым и Соколовым, о чем они оба ему неоднократно заявляли [xxii]. Первую часть книги (приблизительно) писал Зайцев, а вторую - Соколов. Первоначально она задумывалась как перевод вышедшей в Париже в начале 1866 г. книги Ж. Валлеса «Голод в Безансе. Отщепенцы». Однако, как писал писал Соколов в «Автобиографии», «Валлес оказался плох, из него годились только четыре первые страницы, а остальные сам придумал» [xxiii]. Произведение представляло собой своего рода развернутую революционную прокламацию, содержащую историю утопических и социалистических учений (включавшую в соответствие со взглядами Соколова и Зайцева идеи первоначального христианства и его сект, деятелей Реформации, социальных утопистов, в основном Фурье и Прудона) и социалистическое кредо авторов. Представленная в цензуру 5 апреля 1866 г., на следующий день после покушения Д.В. Каракозова на царя, книга была запрещена, а ее тираж был уничтожен.

Процесс книгоиздания состоял из следующих этапов. Сначала надо было подыскать типографию. Далеко не всякий ее владелец соглашался принимать к выпуску литературу сомнительного содержания. «Издательская артель» установила контакт с владельцем типографии А. С. Голицыным, который передал ее в полное распоряжение члена «Артели» А. Ф. Головачева. Последний и работавший вместе с ним в журнале «Современник» Ю. Г. Жуковский основали и издавали в этой типографии со 2 марта по 16 апреля 1865 г. еженедельную газету «Народная летопись» (формально ее издателем числился Н.Д. Ахшарумов), в которой подробно освещалось положение рабочих Западной Европы и прежде всего опыт создания производительных и потребительских ассоциаций. По распоряжению министра внутренних дел П. А. Валуева выпуск газеты был приостановлен на 5 месяцев. Можно поэтому сказать, что, используя посредничество «Издательской артели», организация И. А. Худякова имела в своем распоряжении собственную типографию. И наконец, Голицын состоял в фиктивном браке с В. А. Зайцевой, сестрой соавтора «Отщепецев» Варфоломея Зайцева (кстати, тоже члена «Издательской артели»), которая привлекалась по делу «Земли и воли» за содействие побегу И. И. Кельсиева [xxiv].

Печатание в типографии было очень важным, то только самым первым этапом издания книги. На следующем этапе следовало сдать ее на просмотр цензуре и дождаться решения. Конечно, шансов на разрешение было мало, однако издатели на него и не рассчитывали заранее. Главное, что здесь они получали в распоряжение время, в течение которого могли спасти часть тиража от ожидаемого уничтожения. Выше уже дважды упоминались А. А. Черкесов и В. Я. Евдокимов. О том, как они действовали, спасая обреченные на уничтожение тиражи, рассказывает в своих воспоминаниях, относящихся к 1871 г., Н. А. Чарушин:

«К концу лета этого года кружок чайковцев выпустил в свет объемистую книгу Флеровского (Берви) «Азбука социальных наук», отпечатанную в довольно большом количестве экземпляров [xxv]. Так как книга эта свойствами благонамеренности не обладала, то можно было рассчитывать, что она, по обычаю, подвергнется опале. По этим соображениям кружок и сдал для продажи в магазин Черкесова и некоторые другие только сравнительно небольшую часть издания, а остальную разместил по разным складам и студенческим квартирам, рассчитывая в случае конфискации книги в магазинах распродать оставшуюся часть неофициальным порядком. И действительно, опасения кружка оправдались: книги, сданные в магазины, были конфискованы, изъяты из обращения, а затем, по вновь установившемуся обычаю, и сожжены.

Небольшая часть этого издания была помещена и на моей квартире, откуда она постепенно и расходилась. Узнав же, что в Петербург из Вятки приехал бывший вятский ссыльный Копиченко и скоро уезжает обратно, я решил воспользоваться оказией и послать с ним для Вятки Кувшинской экземпляров 8-10 «Азбуки». Был сентябрьский дождливый вечер [xxvi], мне что-то нездоровилось, и я попросил Ленечку Попова снести по указанному адресу книги Копиченко, проживавшему недалеко от нашей квартиры. Попов охотно согласился исполнить мое поручение, а я лег в постель и вскоре же заснул. Долго ли я спал, не знаю, но, вероятно, не мало, как вдруг сквозь сон услышал какой-то шум, голоса, щелканье шпор и беготню. Открываю глаза и, к моему удивлению, вижу целую коллекцию полицейских мундиров, тормошащих меня, и среди них смущенного Попова. Ничего не понимая, я одеваюсь и встаю, стараясь выяснить, в чем дело. Оказалось, что Попов не застал  Копиченко дома, а возвращаясь обратно, наскочил на дворника, которому показался подозрительным, может быть, даже просто вором, так как Попов злополучную и довольно объемистую пачку книг прятал под полами своего пальто, что при его маленьком росте особенно должно было бросаться в глаза. Возможно также, что и смущенный вид Попова, когда дворник его остановил, только увеличил подозрения последнего, а потому он, недолго думая, и передал подозрительного человека в руки полиции.

Мне, как и Попову, после поверхностного обыска предложили одеться и следовать под эскортом до грозного Слезкина. Во избежание разноречия в показаниях мне удалось еще на квартире предупредить Попова, чтобы он отозвался полным незнанием обстоятельств дела, заявив, что он лишь исполнял мое поручение – и только.

После довольно длительного путешествия по улицам города нас уже поздно ночью привели в какое-то мрачное, скудно освещенное, но обширное полуподвальное помещение. Здесь пришлось довольно долго ждать, пока не предстал перед нами не то сам Слезкин, не то кто-либо из его подручных. Это был уже пожилой человек сурового вида, грузный и высокий. Начался допрос. Попов, согласно нашему условию, отозвался незнанием и сослался на меня. Обращаясь ко мне, допрашивавший задал вопрос:

- Где вы взяли эти книги?

- Купил в магазине Черкесова, - был мой ответ.

- Как купили, когда книга запрещена и изъята из обращения?

- Но ведь она же была в магазине Черкесова и открыто продавалась всем, кто хотел ее купить. Тогда она и была куплена мною.

- Куда вы отправляли ее?

Так как фамилия адресата была уже обнаружена раньше, то я и не счел нужным скрывать ее и подтвердил, что посылка предназначалась в Вятку для Кувшинской и ее знакомых, которых я хотел познакомить с литературной новинкой. А что книга была запрещена и изъята из обращения, это мне не было известно.

На этом допрос был закончен и допрашивавший удалился. Мы остались решения нашей участи. Ждать пришлось довольно долго, и уже совсем под утро нам объявили, что мы свободны и можем удалиться.

Так закончился этот маленький инцидент ценою лишь пропажи до десятка книг. Правда, меня еще очень беспокоил вопрос о Кувшинской, которую по глупости или излишнему усердию тоже могли притянуть к ответу. Но с этой стороны все обошлось благополучно» [xxvii].

В случае с «Азбукой социальных наук» у издателей было около полутора месяцев на то, чтобы спасти от неминуемого уничтожения основную часть тиража книги. Следовательно, для спасения «Отщепенцев» имелся примерно такой же срок.

Сестра жены И.А. Худякова Варвара Лебедева по случаю вступления в брак с А.М. Никольским рассчитывала получить в подарок от родственников тысячу рублей, которые обещала передать Худякову. На другой день после свадьбы – «рокового 4 апреля» - Худяков «ожидал с нетерпением обещанной тысячи, но Варвара вернулась с просьбой подождать две недели… А события между тем не ждали…», - вспоминал Худяков [xxviii]. Если бы не произошло непредвиденной задержки с получением денег, часть их была бы употреблена на выкуп у издателей «Отщепенцев» и значительную часть тиража, скорее всего, удалось бы спасти вышеописанным образом. Но следствие по факту покушения пошло очень быстро, начали арестовывать членов организации, в т. ч., весьма вероятно, и тех, кто должен был заниматься спасением. В ходе дознания быстро вышли и на книгу Зайцева и Соколова. Следовательно, печальную кончину тиража в решающей мере предопределило не само покушение Каракозова, а непредвиденно совпавшая с ним по времени задержка с получением денег.

А.М. Никольский познакомил с Худяковым Г.А. Лопатина, когда тот, по его собственным воспоминаниям, в конспирациях еще не участвовал. Между Худяковым и Лопатиным установились доверительные отношения. В условиях повальных арестов, начавшихся после 4 апреля 1866 г., И.А. Худяков попросил Лопатина «взять на себя… ведение обезлюженного дела». Он согласился и сделал много для спасения членов и кружков организации, фактически стал центром остатков ишутинского заговора. Эта деятельность продолжалась до его ареста 13 мая 1866 г. (освобожден через 2 месяца во второй половине июля) [xxix]. Худяков передал на сохранение Герману Александровичу также рукопись своей книги «Древняя Русь». А спасти «Отщепенцев» в ситуации, сложившейся на тот момент, было, по всей видимости, уже никак невозможно, и потому разговора об этой книге между Худяковым и Лопатиным, скорее всего, не было.

Так или иначе, но, судя по кругу интересов и общения Лопатина в середине 1860-х гг., в то время Герман Александрович имел достаточную возможность освоить хитрости издания «предосудительной» литературы. Выйдя из одиночки Петропавловской крепости (жандармам не удалось обнаружить против него улик), Лопатин осенью 1866 г. сдал выпускные экзамены, закончил университет. Тогда же вместе с М. Ф. Негрескулом он создал собственный кружок, в который вскоре влился кружок Н. Ф. Даниельсона (сложившийся еще на рубеже 1850-х – 1860-х гг. из воспитанников Петербургского коммерческого училища; кроме Даниельсона, в нем участвовали Н. Н. Любавин и Н. Ф. Киршбаум). В лопатинском кружке состояли также И. И. Билибин и Д. Г. Фридберг [xxx]. Их объединяло страстное увлечение передовыми идеями, наукой, делом издания книг.

Следствие по делу «Издательской артели» выявило, что студент университета Негрескул активно взаимодействовал с входившим в ее редакционную комиссию П. Л. Лавровым [xxxi]. Киршбаум выступал посредником в переписке Даниельсона с Марксом [xxxii]. Служащий книжного магазина А. А. Черкесова Билибин некоторое время преподавал вместе с Лопатиным и Никольским в бесплатной школе Европеус [xxxiii].

К тому времени относится также начало деятельности ставшего впоследствии знаменитым издателя Н. П. Полякова (1843-1905). В. В. Берви-Флеровский писал о нем: «Человек нигилистического направления, живший в кругу людей, оставшихся после Чернышевского и разделявших его взгляды» [xxxiv]. Его особенно интересовала зарубежная гуманитарно-научная литература. Поддавшись, как и многие русские интеллигенты, в «год Конта» (1865-1866 гг.) [xxxv] модному увлечению учением этого автора, произведения которого тогда еще не были у нас переведены, Поляков издал конволют переводов сочинений Д. Г. Льюиса и Д. С. Милля «Огюст Конт и положительная философия» (СПб., 1867). На титульном листе книги обозначено, что она вышла в свет под редакцией и с предисловием Н. Неклюдова и Н. Тиблена и отпечатана в типографии Н. Тиблена и К°. Однако ее фактическим издателем был Поляков [xxxvi].

П. Н. Ткачев поздней удручался о тех годах: «Носились тогда с Контом и позитивизмом как с писаной торбой» [xxxvii]. Не избежали того и участники кружка Даниельсона. Вероятно, на почве этого общего интереса они и сблизились с молодым издателем. Когда  Поляков решил выпустить перевод 6-томного «Курса положительных наук» Конта, Любавин, который по служебным делам подолгу бывал в Берлине в письме оттуда от 7 сентября 1868 г. предложил от имени Полякова выполнить перевод жившему в Париже философу Г. Н. Вырубову. Ответ на предложение Любавин попросил послать в Петербург на адрес Даниельсона - уполномоченного Полякова. Переписка на эту тему продолжалась до февраля 1869 г., но дело застопорилось, и в конечном итоге издание так и не вышло в свет [xxxviii]. 

По примеру ликвидированной ранее «Издательской артели», Лопатин, только что вернувшийся из кратковременной поездки за границу (в ноябре 1867 г. он встречался в Ницце с А. И. Герценом) организует в конце 1867 г. в Петербурге отделение «Рублевого общества» (в начале 1868 г. в отделении состояло 12-15 человек). Аналогичное отделение создает одновременно в Москве его друг Ф. В. Волховский [xxxix]. Ожидая ареста в апреле 1866 г., Худяков передал Лопатину на сохранение рукопись своей книги «Древняя Русь». Ей довелось стать единственным изданием «Рублевого общества». Эта книга была анонимно отпечатана тиражом 2 тысячи экземпляров в той же типографии Куколь-Яснопольского, где ранее была выпущена переведенная Никольским работа Оуэна. Цензор в своем заключении от 5 октября 1867 г. отметил, что «особенность этого обозрения состоит в подборе фактов, рисующих был государства с самой неблаговидной стороны». Но, учитывая, что книга основывается на фактах и сведениях, уже представленных в исторической литературе, цензор рекомендовал ограничить ее использование юношеству, преградив доступ книги в библиотеки учебных заведений.

В начале февраля 1868 г. Лопатин послал 18 экземпляров «Древней Руси» в Москву Волховскому. Посылку перехватила полиция, и последовало распоряжение властей о конфискации нераспроданных экземпляров книги Худякова. Однако раскупленные экземпляры успешно использовались в пропаганде 70-80-х гг. [xl]

10 февраля 1868 г. Лопатина арестовали по делу «Рублевого общества», держали в заключении по 21 августа того же года, после чего выслали на родину в Ставрополь, откуда ему удалось бежать 6 января 1870 г. Постольку в тот период он не принимал непосредственного участия в работе кружка, основанного им же осенью 1866 г. Как раз на то время на почве общего увлечения позитивизмом пришлось сближение с Поляковым членов кружка, перешедшего под руководство Даниельсона. А между тем, в третьем номере журнала «Позитивная философия» (издававшегося в Париже Вырубовым и Эмилем Литтре на французском языке) за 1868 г. вышла краткая библиографическая заметка Е. В. де Роберти (поздней он стал одним из цензоров русского издания первого тома «Капитала») о «Капитале». Обнаружив, что автор заметки проявил «отсутствие научного понимания», Даниельсон в нескольких письмах к Вырубову в конце 1868 г. - начале 1869 г. энергично выступил в защиту Маркса [xli]. Комментируя их содержание, А. И. Володин и Б. С. Итенберг заметили, что Даниельсону тогда «во многом импонировала, видимо, и программа Лассаля» [xlii]. Мне представляется очевидным противоположное: по многим причинам влияние Лассаля на Николая Францевича тогда было, и не могло не быть, гораздо сильней влияния Маркса.

В 1918 г. Лопатин вспоминал о своих друзьях: «Первое упоминание о Марксе, как «нашем учителе», они нашли у Лассаля, и выписали сначала “Zur Kritik”, а потом и первый том «Капитала» на немецком языке. В кружке скоро возникла мысль о русском переводе этого первого тома…» [xliii].

В написанном от третьего лица предисловии к публикации адресованных ему писем Маркса и Энгельса в журнале «Минувшие годы» в 1908 г. Даниельсон вспоминал: «Первый том «Капитала» Карла Маркса появился в 1867 году. Труд этот произвел такое сильное впечатление на Николая-она, что он тогда же стал подыскивать возможность познакомить с ним русскую публику. Некоторые из тогдашних издателей, к которым он обращался, соглашались издать, но с тем условием, чтобы Николай-он нашел сведущего переводчика» [xliv].

Николай Францевич, по предположению Ц. И. Грин, получил «Капитал» не позднее конца 1867 г. [xlv]. Как и другие первые русские читатели этой книги, Даниельсон должен был потратить еще несколько месяцев на то, чтобы прочитать, вынести ей оценку и захотеть перевести ее на русский язык. Такое желание появилось и у А. А. Серно-Соловьевича, который в июне 1868 г. писал в Россию о том, что хотел бы перевести «Капитал», и просил подыскать для этого издателя [xlvi]. Серно-Соловьевичу было известно, что В. О. Ковалевский – известный палеонтолог, который тогда занимался книгоизданием, - имел намерение выпустить русский перевод книги  [xlvii]. На самом деле, в то лето Ковалевского вообще не было в Петербурге, он был в имении Корвин-Круковских Полибино Витебской губернии, где был занят хлопотами, связанными с женитьбой на Софье будущей Ковалевской, а издательские обязанности временно выполнял за него В. Я. Евдокимов [xlviii]. Даниельсон, бывший в курсе деловой жизни Петербурга, наверняка должен был знать о предкраховом состоянии издательства Ковалевского. Поэтому весьма сомнительно предположение Ц. И. Грин о том, что Николай Францевич к нему обращался [xlix].

К лету 1868 г. участники кружка смогли склонить Полякова к решению издавать труд Маркса. 4 августа в «С.-Петебургских ведомостях» вышло объявление: «Печатаются и поступают в продажу следующие издания Н. П. Полякова:

Капитал. Критика политической экономии. Сочинение Карла Маркса. Том первый. Перевод с немецкого.

Сочинения Фердинанда Лассаля. В двух томах. Перевод с немецкого» [l].

7 сентября того же года Любавин пишет в Париж Вырубову: «Чтоб дать Вам более ясное представление об издательской деятельности Полякова, сообщу Вам, что им уже приготовляются к изданию переводы сочинений Лассаля и Das Kapital Карла Маркса» [li]. Работа над изданием двухтомника Лассаля действительно шла полным ходом в то время, а насчет «Капитала» Любавин ошибался: к его переводу практически еще только приступили в августе 1870 г. [lii] – когда двухтомные сочинения были уже изданы. Крайне сомнительно, что за какие-то полгода, имевшиеся в их распоряжении для чтения «Капитала», члены кружка Даниельсона изменили под влиянием этой книги их отношение к лассальянству, не говоря уже о том, что в ней вовсе нет никакой полемики с учением Лассаля.

Уже в первом письме к Марксу от 18 сентября 1868 г. Даниельсон сообщал, что он и его товарищи смогли приобрести труды Маркса – «Капитал» (Гамбург, 1867), «Нищета философии» (Париж-Брюссель, 1847), «К критике политической экономии» (Берлин, 1859), «Манифест Коммунистической партии» (видимо, сохранившееся в библиотеке Даниельсона немецкое издание 1866 г.) [liii].

Мне кажется существенно неточным утверждение Ц.И. Грин о том, что в кружке к тому времени якобы уже имелся комплект журнала швейцарской немецкой секцией I Интернационала “Vorbote” за 1866-1868 гг., где были напечатаны «Учредительный Манифест Международного Товарищества Рабочих», «Временный Устав Товарищества», «Устав и Регламент Международного Товарищества Рабочих» и другие основные документы I Интернационала, годовые отчеты Генерального Совета, материалы Женевского и Лозаннского конгрессов, обращения, речи, доклады, написанные Карлом Марксом [liv]. Любавин с Беккером начал переписываться примерно тогда же, когда у кружка началась переписка с Марксом, т. е. с конца 1868 г. [lv], а в данном случае соблюдение хронологической точности принципиально: ведь именно лишь из материалов этого журнала и другой литературы, посылавшейся Беккером, Даниельсон с товарищами могли получить представление о различии между марксизмом и лассальянством.

4 октября в сопроводительном письме к пакету, посланному Ф. Энгельсу, где было также и письмо Даниельсона, Маркс писал: «Меня, разумеется, чрезвычайно обрадовало, что моя книга будет издана в Петербурге в русском переводе» [lvi]. 7 октября Маркс послал ответное письмо Даниельсону, в котором дал согласие на подготовку русского издания «Капитала»: «Вам не следует дожидаться второго тома, так как появление его может задержаться еще месяцев на шесть. <…> К тому же первый том представляет собой законченное целое» [lvii].

Далее следовало определиться с переводчиком. Возражая в письме Н. А. Каблукову, который в рецензии на выход в свет третьего тома «Капитала», опубликованной в газете «Русские ведомости» от 4 декабря 1896 г., утверждал, что Даниельсону якобы принадлежит перевод всех трех томов, Николай Францевич вспоминал: «Положим, 27 лет тому назад я искал подходящих переводчиков и не находил <…>; но в конце концов, все-таки переводчик нашелся, и уже в 1868 году он приступил к работе, начав переводить со второй главы, так как автор обещал первую радикально переделать. Этот переводчик перевел как раз ⅓ книги; будучи отвлечен другими занятиями, он не мог продолжать перевод» [lviii]. Под другим переводчиком явно угадываем Лопатин, имя которого незачем было называть в письме, так как он во время его написания находился в заключении. Сам Герман Александрович письме к П. Л. Лаврову от августа 1870 г. замечал: «Мне предлагали много раз переводить «Капитал» Маркса; я постоянно отказывался; но в последнее время, когда я прочел почти всю эту книгу, я увидел, что я могу перевести ее, особенно если взять во внимание проживание в одном городе с автором» [lix]. А годом раньше, в сентябре 1869 г., Лопатин сообщал из Ставрополя в письме И. И. Билибину: «Нелепое распределение времени мешало мне до сих пор прочесть такую солидную вещь, как das Kapital Marx’a. Прочтение старых годов Vorbote и das Kapital я откладывал со дня на день, желая взяться за такие важные вещи как следует, при первом свободном времени. Теперь я думаю, что лучше было бы перечитать их хотя как-нибудь, чем не читать вовсе. Впрочем, это еще дело поправимое» [lx]. Еще через два дня, 17 сентября, Герман Александрович пишет М.П. Негрескулу: «Помните, Вы писали как-то, что члены Скита переводят Marxa “Zur Kritik” и пр. Какая судьба постигла этот перевод, что он до сих пор не появляется в печати?» [lxi]. Мне представляется убедительным предположение Ц. И. Грин о том, что под упоминаемым в письме Zur Kritik надо понимать  подзаголовок «Капитала» - «К критике политической экономии», а не такое же полное название книги, вышедшей в свет в 1859 г. [lxii]

В том же письме Негрескулу Лопатин сообщает: «…я бросил Iorg’a, переведши каких-нибудь четыре листа в первое, более свободное время». Далее пишет о намерении продолжить эту работу: «Если же Ив. Ив. (Билибин. – В. С.) не прогневается до конца и не отымет Iorg’a, то к весне-то я его непременно доломаю…» [lxiii]. Имеется в виду книга И.Э. Йорга «История социал-политических партий в Германии» (Фрейбург – Брейсгау, 1867). Той же осенью Герман Александрович отправил Билибину черновой перевод предисловия и первых пяти листов вместе с подлинником [lxiv]. Оригинал брошюры с пометами Лопатина на первых пяти печатных листах дошел до нас в составе библиотеки Н. Ф. Даниельсона [lxv]. В декабре 1869 г. Германа Александровича вновь арестовывают, 6 января 1870 г. он бежит, организует побег из ссылки в г. Кадникове Вологодской губернии П. Л. Лаврова и вместе с ним в марте прибывает в Париж. Издание перевода брошюры Йорга так и осталось незавершенным.

Узнав из цитированного выше письма Лопатина о том, что он не приступал не только к переводу, но даже и к чтению «Капитала», Даниельсон по просьбе Любавина осенью 1869 г. перепоручил перевод Бакунину, который с ним не справился, и в начале марта 1870 г. С. Г. Нечаев письменно оповестил Даниельсона о том, что Бакунин дал окончательный отказ. Но расставание издателей с не справившимся переводчиком затянулось еще по июнь [lxvi].

Таким образом, из всех инициатив, предпринимавшихся кружком Лопатина-Даниельсона и Поляковым на рубеже 1860-1870-х гг., до успешного завершения удалось довести только проект издания первого тома «Капитала». Но отрицательный опыт также был очень ценен. Во многом благодаря ему прогрессивным петербургские издатели смогли совершить мощнейший прорыв в 1871-1872 гг., когда к ним подключились новые молодые силы.

В марте 1869 г. в петербургской Медико-хирургической академии возник маленький студенческий кружок М. А. Натансона – В. М. Александрова (кружок чайковцев). К лету 1871 г. эта организация существенно разрослась и реорганизовалась. Как пишет в своих воспоминаниях А. И. Корнилова-Мороз, в августе «на особом собрании нашего кружка был поднят вопрос: будем ли мы дальше заниматься одним самообразованием». И «большинством членов было постановлено: продолжая по мере возможности свое самообразование, поставить себе задачей:

1) приобретать и самим издавать книги по дешевым ценам;

2) снабжать ими студенческие библиотеки в Петербурге и в провинции по тем же низким ценам;

3) содействовать образованию новых библиотек и кружков самообразования», т. е. продолжать ту же работу, которую первоначальный кружок Натансона - Александрова вел раньше» [lxvii].

Во исполнение только что цитированных решений чайковцы, преодолевая огромные трудности (несколько полностью отпечатанных тиражей выпущенных ими книг были по постановлению цензуры уничтожены, часть активистов предприятия была арестована, часть перешла на нелегальное положение, часть оказалась вынужденной эмигрировать), за короткий срок (1871 и 1872 гг.) реализовали обширную издательскую программу [lxviii]. Тогда же студенты приобрели за границей две типографии, одну из которых осенью 1871 г. запустили в эксплуатацию в Цюрихе (через год перевезли в Женеву), а другую, оформив как медицинское оборудование, по частям смогли переправить в Россию (запустили ее в работу с 1875 г., после провала типографии И. Н. Мышкина) [lxix]. Чайковцы выпустили два произведения К. Маркса: в 1871 г. в Цюрихе «Гражданскую войну во Франции» и в 1872 г. в Петербурге 1-й том «Капитала».

Параллельно с этой организацией в 1872 г. в Петербурге студентом Технологического института А. В. Долгушиным был создан еще один нелегальный кружок, который со следующего года перенес свою деятельность в Москву и Московскую область. А с конца 1872 г. выпуском книги «Отщепенцы» В. Н. Соколова [lxx] в Петербурге возобновилось  нелегальное литографирование. Более вероятно, что это сделали долгушинцы, хотя и чайковцев тоже исключить нельзя. Затем тем же способом был размножен начальный фрагмент той же книги (первые четыре страницы), но в другом исполнении (без титульного листа и обложки, текст писан без использования «ъ»). В 1873 г. тот же фрагмент был отобран у студента Московского университета Л. А. Тихомирова, а в 1874 г. – в Казани у Е. М. Овчинникова [lxxi]. По всей видимости, он был нелегально издан в литографии Шумахера на Среднем проспекте Васильевского острова в октябре 1873 г. С. М. Степняком-Кравчинским (как раз в то время, когда, приехав в Петербург на месяц между двумя «хождениями в народ», он познакомился и подружился с приезжавшим туда на тот же самый срок П. И. Войноральским). А еще ранее, в начале 1873 г., Степняк-Кравчинский перевел с французского, переложил для рабочих и выпустил в той же литографии 50-ти до нескольких сотен экземпляров «Слов верующих к народу» П.Л. Ламенне [lxxii].

Факты издания русскими народниками двух программных произведений Маркса в те годы подтверждают ленинский вывод о том, что с 1872 г. начался новый период распространения марксизма в мире: «Запад с буржуазными революциями покончил. Восток до них еще не дорос. <...> Учение Маркса одерживает полную победу и - идет вширь. Диалектика истории такова, что теоретическая победа марксизма заставляет врагов его переодеваться марксистами» [lxxiii]. Хотя в 1873-1881 гг. типографским способом работы Маркса и Энгельса русскими революционерами не издавались, полиция при обысках обнаруживала рукописи переводов.

В 1873 г. кружку А. В. Долгушина удалось завести нелегальную типографию и печатать в ней свои издания в деревне Сареево Московской области. При обыске 14 сентября 1873 г. в Москве у члена долгушинского кружка И. И. Папина была обнаружена рукопись перевода «Манифеста Коммунистической партии» [lxxiv]. Если это не был оригинальный перевод, то мог быть списком с печатного издания (перевод Н. Н. Любавина), выпущенного в типографии Чернецкого (бывшей Герцена и Огарева) в 1869 г. в Женеве. [lxxv] Можно предполагать, что долгушинцы намеревались распространять «Манифест» в печатном или литографированном исполнении.

При обыске 11 октября 1875 г. в Петербурге у будущего первомартовца Н. И. Кибальчича была обнаружена и изъята рукопись перевода вступления и начала первой главы того же произведения [lxxvi]. Вполне возможно, что перевод был выполнен полностью, а полиция нашла лишь его начальную часть. Переводчиком, по предположениям историков, был сам Кибальчич. При этом они отмечают, что качество перевода было лучше по сравнению с переводом Н. Н. Любавина [lxxvii].

По свидетельству деятеля Военной организации «Народной воли» М. Ю. Ашенбреннера, издание «Манифеста», нелегально отлитографированное студентами в Москве, распространялось среди  офицерства причерноморских гарнизонов в середине 1870-х гг. [lxxviii] Так как эту брошюру до сих пор не удалось найти, большинство историков считает, что мемуарист напутал: в действительности это могло происходить с 1882 г., когда московские студенты начали литографировать «Манифест» с печатного оригинала, выпущенного в Женеве Плехановым. Я же склонен доверять свидетельству Ашенбреннера.

При обыске в конце мая 1874 г. в Саратове в конспиративной мастерской, организованной революционерами для брошюровки изданий, нелегально печатавшихся в московской типографии народника И. Н. Мышкина, полиция обнаружила «96 литографированных листов (из сочинений Лассаля)». Следствие выяснило, что листы были получены от студента Петровской академии П. С. Дружинина, для которого по инициативе П. И. Войноральского, по агентурным сведениям, владелец литографии А. Е. Тяжелов нелегально изготовил 150 копий «Труда и капитала» Ф. Лассаля. Из-за смерти Дружинина в 1876 г. дело было расследовано далеко не полностью [lxxix], судя по тому, что при обысках в те годы полиция находила и другую литографированную народническую литературу («Отщепенцы» Н. В. Соколова, «Слова верующего к народу» П. Л. Ламеннэ, отдельные издания статей из журнала «Вперед!» (в частности, начальный фрагмент «Очерка развития Международной ассоциации рабочих» С. А. Подолинского) [lxxx]. Постольку не исключено, что в этой серии был выпущен и «Коммунистический манифест» в переводе Н. Н. Любавина или Н. И. Кибальчича. Иначе Ашенбреннер мог спутать эту работу Маркса и Энгельса также с лавровским «Очерком развития Международной ассоциации рабочих», поскольку известно, что эта статья в середине 1870-х гг. выпускалась отдельным литографированным изданием, а никакие другие возможные ее публикаторы, кроме Дружинина, не известны.

Дружинин в конце 1873 г. вошел в кружок петровцев, организованный М. Ф. Фроленко. С приездом в Москву в феврале 1874 г. П. И. Войноральского, встретившегося с членами кружка, его деятельность резко активизировалась и в ней образовалась издательское направление, которое повел Дружинин. Возможно, Войноральский просто свел Дружинина с Тяжеловым, с которым, вероятно, был лично знаком со студенческих лет, или это произошло каким-то другим образом, но в том, что по инициативе именно Порфирия Ивановича произошло возобновление нелегального литографирования в Москве после долгого перерыва, нет сомнения.

Кружок Фроленко вошел в организацию московских чайковцев, как ее подразделение, в мае 1874 г. А еще раньше, в феврале, в нее влился еще один студенческий кружок - И. А. Устюжанинова – В. Н. Щепкина.

Приведу показания Устюжанинова, которые он дал на следствии 14 января 1876 г.:

«Знакомство с теориями общественных наук вообще и политической экономией в частности невольно наталкивается на вопросы, которые желательно было бы проверить на практике. Путь для этого может быть, конечно, различный: он может быть вполне рациональный и может быть также и дикий.

Все зависит от индивидуума и от того, кто и как смотрит на этнографию цели, способы ее изучения и т. д.

Меня интересовали многие вопросы из области политической экономии, разрешение которых, или лучше сказать, проверка их до некоторой степени могла быть именно чрез знакомство с крестьянами и с крестьянской жизнью и более или менее откровенная беседа с ними. Как на один из вопросов я могу указать, например, на то, что действительно ли уничтожение крепостничества способствует развитию капиталистического способа производства. Вот цель моего знакомства с крестьянами. <…>

Предъявленную мне и взятую по обыску у Щепкина тетрадь, составляющую перевод немецкой книги Э. Йегер о Современном социализме, я признаю за писанную большею частью моею рукою. Тетрадь эта попала к г. Щепкину, вероятно, с самою книгою, которую при каких обстоятельствах я передал Щепкину – не помню.

Вместе с ним переводом этой книги я не занимался» (ГАРФ, ф. 112, оп. 1, д. 358, 5-5об., 8-8об.).

Из показаний обычного студента Петровской академии видно, насколько глубоко интересовалась тогдашняя молодежь западным социализмом. Упоминающаяся в тексте книга (Jäger E. Der moderne Sozialismus. Karl Marx, die Internationale Arbeiter Association, Lassale und die deutschen Socialisten. Berlin, Verl. Von G. Van Muyden, 1873) написана ярым и недалеким врагом социализма и в этом отношении не примечательна, но в ней был приведен для иллюстрации ряд документальных материалов – несколько отрывков из Учредительного манифеста и полностью Общий Устав и Организационный Регламент Международного Товарищества Рабочих. Именно эти документы в переводе А. Корвин-Круковской были напечатаны в эмигрантской типографии в 1873-1874 гг.

Для проверки показаний Устюжанина следователь сделал запрос в Главное управление по делам печати, откуда получил следующую справку, датированную 7 июня 1876 г.:

«<…> возвращаемая при сем рукопись <…> есть перевод сочинения Йегера <…>, хотя утверждать о тождестве перевода Комитет не может по неимению оригинала, и <…> означенное сочинение Йегера дозволено к обращению в целости бывшим цензором Шульцем 4 февраля 1873 года, <…> из чего явствует, что содержание этой книги не возбуждало в цензуре сомнений насчет ее дозволенности.

По рассмотрению же возвращаемой рукописи по существу С.-Петербургский цензурный комитет дал следующее заключение: 1. Рукопись эта на 18 полулистах обыкновенной писчей бумаги содержит в себе перевод начала многостраничного сочинения о современном положении социалистического учения; 2. Она состоит из введения, двух первых глав и неоконченной третьей главы. В введении намечивается общий план и определяется, что следует понимать под социализмом; первая глава рассматривает происхождение международного социализма; вторая описывает историю движения рабочего сословия, начиная с 30-х и 40-х годов текущего столетия и доводит ее до основания международного сообщества рабочих, третья глава должна содержать описание общих конгрессов интернационала; 3. Судя по содержанию введения и первых двух глав автор принадлежит к партии крайних социалистов, председательствуемых Карлом Марксом, которого он считает творцом истинного социализма; однако он не отвергает вполне права собственности, но требует регулирования отношений двух факторов производства: обладания орудиями <производства> и обладания голой рабочей силой; об интернационализме говорится в высшей степени сочувственно и местами даже несколько восторженно; немецкую же умеренную партию катедер-социалистов автор считает консервативной; по его мнению, для того чтобы борьба капитала с трудом привела к каким-либо успешным результатам, ее следует совершенно лишить национального характера и сделать международною, так как капитал, по своей подвижности, в высшей степени космополитичен и не знает отечества; он обращается к тому, у кого условия представляются наиболее выгодными, не разбирая ни цвета, ни знамени; потому на международную ассоциацию рабочих можно, по крайней мере, в теории смотреть как на самый совершенный до сих пор образ современного социализма; 4. Кроме общего характера сочувствия социалистическому движению попадаются в рукописи и несколько общих мест, неудобных в печати, как напр., на листе 24-м, 5-м; если судить по началу о целом, то следует заключить, что перевод рассматриваемого сочинения никак не мог бы появиться в печати с цензурного дозволения, и если бы он был напечатан без цензуры, то мог бы вызвать арест, на основании закона 7 июня 1872 года, как сочинение, направленное к распространению доктрин, колеблющих основы государственного и общественного порядка. Допущение к обращению в публике подобного сочинения на иностранном языке не предрешает еще вопроса о дозволительности появления его в русском переводе, так как в первом случае оно доступно сравнительно ограниченному числу читателей, получивших основательное высшее образование, а в переводе оно делается достижением массы читателей, очень часто неподготовленных и не могущих отнестись критически к увлечениям и заблуждениям писателя.

И. д. начальника <…> В. Григорьев» [lxxxi].

Только что приведенное описание ничуть не походит на содержание книги немецкого автора, зато вполне совпадает с сюжетом «Очерка развития Международной ассоциации рабочих» С.А. Подолинского, начальная часть которого публиковалась в 1873 г. в журнале «Вперед!» [lxxxii].  И. Н. Курбатова смогла одной фразой убийственно точно охарактеризовать этот незаконченный отрывок: «Работа Подолинского освещала только образование Интернационала, да и то с полуанархистских позиций» [lxxxiii].

Как и сотни других участников «хождения в народ» Устюжанин после отбытия тюремного заключения был отправлен в ссылку на Европейский Север. Особенно многочисленными в то время, во второй половине 1870-х гг., оказались колонии ссыльных в Архангельской губернии, ставшие подлинными школами пропагандистов. В подавляющем большинстве это были вчерашние студенты младших курсов, только начавшие заниматься самообразованием и успевшие познакомиться с теорией лишь отрывочно. А в ссылке у них появилась возможность заняться, под руководством более развитых товарищей, самообразованием систематически, изучать произведения западных социалистов в оригинале и пытаться переводить их на русский язык. Так создавались первые переводы произведений Маркса и Энгельса, сделанные в самой России, которые впоследствии размножались литографическим способом.

Конспекты лекций пользовались огромным спросом, поэтому для студентов, которые занимались их литографированием, это занятие являлось главным средством существования. А между листов конспектов можно было подкладывать и другие тексты, именно нелегальные, продажа которых была хоть и весьма рискованной, но выгодной не меньше конспектов. Короче, тут дело решал спрос. До начала «хождения в народ» он был очень низким, и потому нелегальное литографирование практиковалось очень слабо, а с середины 1870-х гг. объем его применения стал стремительно возрастать.

Осуществить даже сугубо невинное тиражирование литографическим способом конспектов лекций в одиночку было практически невозможно. Прежде всего требовался руководитель предприятия, непосредственно имевший дело с управляющими литографий. Чем больше тираж, тем ниже стоимость заказа одной копии, тем больше прибыль. Далее требовались усердные и знающие изготовители конспектов, затем переписчики, умеющие грамотно, быстро и отчетливо делать оригиналы оттисков, и, наконец, распространители – они же рекламные агенты. В силу описанных условий этим занимались традиционно студенческие землячества, в те времена являвшиеся предтечами возникших затем студенческих профсоюзов. В Москве именно с середины 1870-х гг. литографированием занялось первоначально Полтавское землячество, объединявшее в основном студентов Петровской академии, а также ряд воспитанников Технического училища. В землячестве преобладали, естественно, украинцы, однако в нем состояло также и немало выходцев с юга России, которые тогда еще не образовали собственной организации взаимопомощи.

Кибальчич окончил Полтавскую гимназию. Поэтому предположение о том, что именно его перевод отлитографировали в Москве и распространили затем среди офицеров в Причерноморье его бывшие соученики по гимназии, очень даже правдоподобно.

Но даже если Ашенбреннер и напутал в своих воспоминаниях, если отлитографированный «Манифест» стал распространяться позднее, это не меняет сути дела. Важно то, что в арсенале пропагандистов, начинавших свою деятельность с попыток издания литературы в типографиях легальным путем, а затем оказавшихся вынужденными печатать книги в эмиграции и внутри страны нелегально, с середины 1870-х гг. резко активизировалось еще одно техническое средство, которое до тех пор практически очень слабо использовалось: литография. И специфика его технологии, в принципиальное отличие от типографской, состояла в том, что подчинить его прямому партийному руководству было практически нельзя: только сами члены землячеств могли решить, что и по каким соображениям им нужно литографировать, а что ни в коем случае нельзя – из-за слишком высокого риска или из-за слишком низкого дохода. Можно было и этими факторами пренебречь, но тогда размножаемые произведения должны были бы иметь для студентов соответственно большую ценность.

А между тем из кружка чайковцев выросла вторая «Земля и воля», которая, в свою очередь, затем раскололась на «Народную волю» и на «Черный передел». По соглашению о разделе имущества между «Народной волей» и «Черным переделом» женевская типография с 1879 г. перешла к народовольцам, однако редакционно-издательский комплекс партии, в состав которого она вошла, начал испытывать с того времени все более нараставшие трудности: не было средств на закупку бумаги, оплату труда наборщиков, переправку изданий в Россию, публицисты арестовывались охранкой. «Народная воля» оказалась практически не в состоянии готовить и выпускать отдельными изданиями теоретическую литературу. В похожем положении в то время оказался и «Черный передел», у которого вовсе не было собственной типографии за границей, хотя ему удалось поставить нелегальную типографию в Минске. Два первых номера «Черного передела» Плеханову удалось выпустить под своей редакцией, но руководить выпуском трех следующих номеров он уже не мог. Связи с Россией порвались и стал все более увеличиваться идейный отрыв от них. Чернопередельцы внутри страны начали все более изолировать себя в поселениях в деревне, а Плеханова стал все более интересовать «рабочий вопрос».

В это время (1880 г.) Георгий Валентинович попадает под особенное влияние П. Л. Лаврова, который тогда переживал интеллектуальный взрыв. Петр Лаврович – очень неровный теоретик. Мысль его нормальным образом не развивается, а как бы ходит по замкнутому эклектическому кругу. С интервалами в много лет она резко совершает блистательные резкие прорывы, а затем надолго возвращается в обычное для нее застойное состояние. Встреча Плеханова с Лавровым в 1880 г. именно совпала с одним из таких резких прорывов. Петр Лаврович только что закончил книгу «18 марта 1871 года», получившую высокую оценку В. И. Ленина. Требовалось ее издать, но Лаврову это было не по силам. Плеханов в одиночку сделать это тоже не мог, но обстоятельства сложились так, что «Народная воля» оказалась не в состоянии выпускать исключительно собственными силами теоретические непериодические издания. И тогда по инициативе Плеханова была учреждена «Русская социально-революционная библиотека», первой в которой и была выпущена названная работа Лаврова. Официально редакторами серии были объявлены Н. А. Морозов, Л. Н. Гартман и П. Л. Лавров, но двое первых даже и не успели принять в проекте какое-либо участие, так как оказались скоро арестованными, а Петр Лаврович был избран его кассиром (что имело очень даже положительное практическое значение) и выступил его идейным руководителем. Что же касается собственно издательской работы, то ее полностью исполнил один Г. В. Плеханов. В следующем году в этой серии была выпущена книга немецкого социолога А. Шеффле «Сущность социализма» (A. Schäffle. Die Quintessenz des Socialismus. Первое издание вышло анонимно в Готе в 1875 г.; Шеффле А. Суть социализма. Пер. с 7-го изд. В. Тарновского с его предисл. и с при­меч. П. Лаврова. Женева, 1881, XXVIII (Рус. соц.-рев. б-ка. Кн. 2).

В 1880-1881 гг. Плеханов, начинавший как истовый правоверный бакунист, попадает, по его собственному признанию, сделанному гораздо позднее, под сильное идейное влияние Лаврова, который, в принципиальное отличие от двух остальных современных ему «китов» революционного народничества, Бакунина и Ткачева, с глубоким почтением относился к марксизму и даже называл себя приверженцем этого направления. Правда, он толковал это направление слишком широко, в частности, уважительно включая в число его столпов, также Ф. Лассаля, между тем как даже «впередовцы», в своем развитии к марксизму ступившие всего на шаг дальше Лаврова, комментируя на страницах своего журнала ход борьбы между лассальянцами и эйзенахцами, решительно становились на сторону последних и называли их победу на съезде победой «наших».

Здесь надо обратить внимание на следующее обстоятельство. Петр Лаврович, неистово постоянно призывая революционную молодежь вести пропаганду среди трудящегося простонародья, сам никогда непосредственно не обращался к этой аудитории, а у Георгия Валентиновича был уже богатый опыт работы непосредственно в рабочих кружках, где он, тогда еще будучи убежденным бакунистом, бок о бок сотрудничал с поздними лавристами, идейным рупором которых был журнал «Вперед!». При всем уважении к их теоретической подкованности и к их выдающимся революционным заслугам, он так и не смог просто войти в это направление. Его не удовлетворяло то, как подходили поздние лавристы к рабочим. В их представлении городские пролетарии были хоть и наиболее развитой и политически активной, но только каплей в море трудящегося народа, основную массу которого составляли крестьяне. Поэтому поздние лавристы не выдвигали и не могли выдвигать задачи сосредоточиться исключительно на пропаганде в рабочих кружках. Рабочих, со своей стороны, тоже не устраивало такое отношение к ним пропагандистов. В 1880-1881 гг. Плеханов оказался, таким образом, в крайне противоречивом и неустойчивом положении. С одной стороны, он не мог не признавать факта идейного и организационного лидерства поздних лавристов в тогдашнем освободительном движении, с другой стороны, понимал все сильнее, что их теория и практика находятся в явном разладе с действительным положением вещей, не в состоянии успешно решать задачи освободительного движения.

Факты присоединения к плехановской программе, оказания сознательными единомышленниками материальной и моральной поддержки начали иметь место лишь с 1886 г., т. е. почти через три года после основания группы «Освобождение труда» в сентябре 1883 г. (практически работа по установлению связей с потенциальными адептами в стране началась на четыре месяца раньше - с июня). В этот период (с июня 1883 г. по 1886 г.) и произошли события сюжета. Но существенное значение имеют также отдаленная (начавшаяся с середины 1870-х гг.) и непосредственная (с 1882 г.) предыстория «встречного движения», а также эпилог (дальнейшее развитие установленных контактов и дальнейшая идейная эволюция участников истории).

* * *

Всякое социально-политическое движение на основании присущей ему идеологии и применимо к актуальной исторической реальности вырабатывает и осуществляет оригинальный проект практических действий, который может включать в себя, наряду с легальными формами, также и нелегальные способы достижения поставленных целей. По ясным причинам на протяжении всего XIX века освободительное движение в России, по мере его развития, расширяло и усиливало свою конспирацию.

Каждый основной период революционной борьбы имел собственный тип подполья,  формы и содержание которого определялись представлениями участников движения об их практических целях и задачах, логически вытекавших, в свою очередь, из соответствующих социологических концепций. В частности, народовольцы считали главной своей задачей террористическую борьбу с правительством силами небольшой организации с целью совершения социалистической революции. Постольку их подполье было устроено так, что подготовке террористических актов уделялось многажды больше ресурсов и усилий, чем, в частности, изданию и распространению пропагандистской литературы. Однако такое отношение к издательскому делу возникло не изначально, а сложилось в силу многих обстоятельств с течением времени. «Народная воля», как и «Черный передел», имеет персональную и генетическую преемственность с кружком Натансона – Александрова (за которым поздней закрепилось название чайковцев), образовавшимся в марте 1869 г. По словам Чайковского, первоначально «этот кружок имел в виду объединить представителей всех игравших тогда роль в высших учебных заведениях Петербурга с целью придать студенческим волнениям более планомерное и здоровое направление, чем получило предшествовавшее под влиянием Нечаева». К лету 1871 г. организация существенно расширилась и реорганизовалась и, по воспоминаниям состоявшей в ней А. И. Корниловой-Мороз, в августе «на особом собрании нашего кружка был поднят вопрос: будем ли мы дальше заниматься одним самообразованием». И «большинством членов было постановлено: продолжая по мере возможности свое самообразование, поставить себе задачей:

4) приобретать и самим издавать книги по дешевым ценам;

5) снабжать ими студенческие библиотеки в Петербурге и в провинции по тем же низким ценам;

6) содействовать образованию новых библиотек и кружков самообразования», т. е. продолжать ту же работу, которую первоначальный кружок Натансона - Александрова вел раньше» (Чарушин, с. 110).

Мемуаристка не упомянула здесь специально кружки самообразования рабочих, в которых к тому моменту студенты уже развернули большую работу, пропагандируя, конечно, в народническом духе. А между тем нельзя не увидеть принципиального сходства  планов чайковцев с планом действий группы «Освобождение труда», изложенным в объявлении «Об издании «Библиотеки современного социализма»» 25 сентября 1883 г.:

«Борьба с абсолютизмом – историческая задача, общая русским социалистам с другими прогрессивными партиями в России – не принесет им возможного влияния в будущем, если падение абсолютной монархии застанет русский рабочий класс в неразвитом состоянии, индифферентным к общественным вопросам или не имеющим понятия о правильном решении этих вопросов в своих интересах.

Поэтому социалистическая пропаганда в среде наиболее восприимчивых к ней слоев трудящегося населения России и организация, по крайней мере, наиболее выдающихся представителей этих слоев составляет одну из серьезнейших обязанностей русской социалистической интеллигенции.

Необходимым условием такой пропаганды является создание рабочей литературы, представляющей собой простое, сжатое и толковое изложение научного социализма и выяснение важнейших социально-политических задач современной русской жизни, с точки зрения рабочего класса.

Но прежде чем взяться за создание такой литературы, наша революционная интеллигенция должна сама усвоить современное социалистическое мировоззрение, отказавшись от несогласимых с ним старых традиций. Поэтому критика господствующих в ее среде программ и учений должна занять важное место в нашей социалистической литературе.

<…>

Изменяя свою программу в смысле борьбы с абсолютизмом и организации русского рабочего класса в особую партию с определенной социально-политической программой, бывшие члены «Черного передела» образуют ныне новую группу – «Освобождение труда» и окончательно разрывают со старыми анархическими тенденциями.

Успех первого предприятия этой группы зависит, конечно, от сочувствия и поддержки со стороны действующих в России революционеров. Поэтому она обращается ко всем кружкам и лицам в России и за границей, сочувствующим вышеизложенным взглядам, с предложением услуг, организации взаимных сношений и совместной выработки более полной программы для работы на пользу общего дела.

Группа эта смотрит на «Библиотеку современного социализма» как на первый опыт, удача которого дала бы ей возможность расширить свое дело и приступить к изданию социалистических сборников или даже периодического издания.

Задача, поставленная себе издателями «Библиотеки современного социализма», … сводится к двум главным пунктам:

1) Распространение идей научного социализма путем перевода на русский язык важнейших произведений школы Маркса и Энгельса и оригинальных сочинений, имеющих в виду читателей различных степеней подготовки.

2) Критике господствующих в среде наших революционеров учений и разработке важнейших вопросов русской общественной жизни с точки зрения научного социализма и интересов трудящегося населения России» (Первая, с. 32-33).

Как видим, на новом, качественно более высоком, витке развития движения Г. В. Плеханов и его товарищи вышли из тупика, в который зашли народники и народовольцы, выявив рациональное зерно в программе «действенного народничества» и сумев творчески вернуться к истокам - к идее начинать развивать свою деятельность с «книжного дела». 

Главная роль в проекте группы «Освобождение труда» отводилась находившемуся в эмиграции центру подготовки и издания пропагандистской литературы. Следующая по значению роль во вновь создававшемся социал-демократического подполье отводилась механизму нелегальной транспортировки брошюр на родину. И третьим звеном выступали, разумеется, сами марксистские кружки, или, по крайней мере, их потенциальные организаторы на родине, для которых, собственно, и предназначалась эмигрантская литература.

Если продолжить аналогию с кружком чайковцев, увидим, что предшественники действовали в целом так же. Сначала, в 1871-1872 гг., они предприняли попытку издавать в России социалистическую литературу легально. Несколько тиражей выпущенных изданий пришлось уничтожить, издатели подверглись преследованиям. Решили обзавестись в стране нелегальной типографией и типографией за границей.

Группа «Освобождение труда» начала работать, когда третьего элемента (кружков или способных их организовывать активистов) еще не существовало, во всяком случае, реально ничего конкретного у Плеханова и его товарищей на примете не было. Соответственно собственными силами приходилось решать и вопрос транспортировки через границу. Самые первые шаги по строительству социал-демократического подполья потребовали самых суровых утрат. Пожертвовав все свое состояние на типографию, вынужден был отказаться от лечения и сгореть от чахотки В. Н. Игнатов, а Л. Г. Дейч был арестован и попал на целых 16 лет в Сибирь при попытке переправить в Россию транспорт литературы. Однако расчеты Плеханова и его друзей на будущий успех оправдались, тогда как конспиративный проект «Народной воли» на практике доказал свою несостоятельность.

Никому из народовольцев никогда даже не приходило в голову поставить в эмиграции издательский центр, способный работать сколь угодно долго стабильно и производительно, совершенно независимо ни от каких пароксизмов реакции на родине. Переправка литературы из эмиграции стоила дорого и была сопряжена с высоким риском. Поставить типографию в России было не менее дорого и рискованно, но при должном соблюдении конспирации на большие расходы требовалось пойти лишь один раз, при обзаведении, а последующие расходы были бы сравнительно незначительными. При размещении же типографии за границей перевозка каждого транспорта являлась, не говоря уже о риске, серьезной финансовой проблемой. С точки зрения издателей было бы оптимальным получать аванс на изготовление и остаток суммы от заказчика при предоставлении ему готового тиража. Но главной целью было донести литературу до кружков, а не возместить производственные затраты. Между тем, заказчик сам должен был перевозить брошюры через границу, что не могло гарантировать их благополучной доставки до пункта назначения. Достаточно успешную и регулярную доставку могла обеспечить только такая зрелая и довольно многочисленная организация, как РСДРП, которая при создании группы «Освобождение труда» виделась в далеком проекте. А вначале никакого лучшего практического пути для достижения в будущем надежной транспортировки у Плеханова и его товарищей не было.

Мысль об обзаведении типографией в эмиграции пришла Георгию Валентиновичу не вдруг в момент, когда он решил основать социал-демократический кружок. Плеханов имел уже практический опыт создания типографии «Черного передела» в Минске в 1879 г., кроме того, он не мог не иметь дел с нелегальными печатнями в период его деятельности в «Земле и воле». Но плотнее всего соприкоснуться с этим ему пришлось во время его второй эмиграции с 1880 г.

Прежде всего необходимо далее подробней остановиться на практической стороне дела, которая для понимания вопроса имеет ключевое значение.

Успех пропаганды новых идей немыслим без рациональной поставки типографского и распространительского дела.

В двух словах, революционно-народническое и социал-демократическое подполье в утробный период его развития, сообразно политическим взглядам и практическим целям их участников, представляли собой существенно разные типы конспираций, где формально одним и тем же видам деятельности придавалось принципиально различное значение и  по своему конкретному содержанию они тоже значительно отличались друг от друга. Здесь нет места для представления полной характеристики типов, поэтому ограничусь описанием важнейших для данного сюжета ее частей.

В центре внимания социал-демократов утробного периода – сознательные рабочие. Практическая задача состоит в том, чтобы организовать для них кружки и развернуть в них подготовку рабочих-организаторов. Для этого необходима соответствующая пропагандистская литература, а значит, и соответствующая система ее издания и распространения, которую необходимо создавать и развивать. Народники же не ставили перед собой задачи создания самостоятельной политической партии пролетариата, постольку пропаганде среди рабочих придавали второстепенную роль. А значит, по представлениям пропагандистов, в целом рабочих годилось удовлетворять теми же «книжками для народа», которые выпускались для крестьян, а так как уровень развития пролетариев был явно выше и их положение, их проблемы существенно отличались от нужд крестьянства, вдобавок выпускалась также и специализированная литература. Понятно, что в издательском репертуаре народников она могла занимать только одно из последних мест и по своему содержанию должна была вписываться в доктрину народничества. В такой мере годились и те произведения основоположников марксизма, где явно не критиковался анархизм, а также работы Лассаля и других зарубежных теоретиков социализма. Каждая народническая организация имела собственный редакционно-издательский центр, которые не были практически в состоянии руководить всеми издательскими инициативами, однако крупнейшие из них реализовались под их непосредственным контролем. Это, например, редакционная подготовка таких журналов, как «Вестник «Народной воли»», а также организация печати типографским способом, который обеспечивал лучшее полиграфическое качество. Однако обзаведение печатным оборудованием стоило очень дорого и транспортировка тиражей из-за границы или устройство нелегальной типографии на родине было сопряжено с огромным риском. В большинстве случаев транспорты перехватывались жандармами, а нелегальные печатни в России могли действовать в течение только очень короткого времени, после чего громились охранкой. Поэтому в общем объеме запрещенной литературы, имевшей хождение в кружках, печатные издания были достаточной редкостью. Значительно чаще встречались литографированные и гектографированные брошюры.

Обычно транспорт типографского тиража конкретного издания содержал примерно 200 экземпляров. Разовый тираж той же книги, выпущенной литографским способом, составлял уже, как правило, от 500 копий, а гектографическим – в пределах пятидесяти. Поэтому в революционных кружках 1870-1880-х гг. значительно преобладали литографированные издания.

На протяжении 19 века возможности для нелегального издания постоянно сокращались. Так, А. И. Герцен мог купить на свои средства типографский станок в университетской типографии и в течение нескольких месяцев печатать на нем запрещенную литературу. В первой половине 1870-х легально приобрел литографию народник И. Мышкин, и в ней удалось выпустить множество нелегальных изданий. В 1879 г. в Петербурге поздний лаврист И. Кавский сумел закупить по частям литографическое оборудование, намереваясь производить печать на дому, но не успел собрать его и запустить в эксплуатацию из-за ареста. За каждым подобным провалом следовало соответствующее ужесточение соответствующих правил и увеличивались наказания за нарушения.

А литографирование оказалось узким местом, которое жандармы не могли долго ухватить. Здесь надо объяснить технический принцип этого способа издания. Он очень похож на гектографирование, но с той разницей, что вместо гектографической массы используется специальный литографический камень, который устанавливается на вращающийся барабан. В результате можно сравнительно легко, быстро и дешево с одного оригинала, написанного вручную специальными чернилами, получать до 500 четких копий. Литографический станок представлял собой, таким образом, не печатное, а множительно-копировальное устройство наподобие современного ксерокса. На нем размножались, как правило, в сравнительно небольшом количестве экземпляров ресторанные меню, рекламные листовки, театральные программки, конспекты лекций и прочие т. п. издания. Проконтролировать весь поток того, что размножалось, на предмет выявления в нем «крамолы» было практически очень трудно. Наверняка раскрыть преступление можно было, только проследив за визитом в литографию человека, несущего туда запрещенную литературу (что надо было точно знать заранее), и сразу прямо на месте произведя обыск. Поэтому бесцензурное размножение конспектов лекций запретили (сделав невозможным и впредь пользоваться этим способом нелегального тиражирования) только вскоре после того, как описанным образом 30 апреля 1884 г. в литографии Янковской в Москве арестовали студента П. В. Соколова, приходившего размножать запрещенные тексты. Но в общем итоге такая практика нелегального тиражирования, оставаясь нераскрытой, применялась, с несколькими сравнительно продолжительными перерывами, почти исключительно в Москве в течение долгого времени – с рубежа 1850-1860-х гг. по 1884 г. В период с 1876 по 1884 г. нелегальное литографирование производилось практически непрерывно, только меняя интенсивность время от времени. Осуществлялось оно главным образом силами  землячеств студентов Петровской академии - сначала украинского, а потом сибирского. Круг участвовавших расширялся за счет пополнения учащимися других высших учебных заведений – университета, технического училища и т. д. В этом же сюжетном плане находится и упоминавшаяся выше неудачная попытка студента-технолога И. Кавского устроить самостоятельное литографирование в Петербурге, что означало перевести уже налаженную технологическую практику на качественно более высокую ступень (что, к слову, в конечном итоге так и не получилось).

Таким образом, можно сказать, что во второй половине 1870-х – первой половине 1880-х гг. московское леворадикальное студенчество имело возможность широко и самостоятельно пользоваться доступной ему копировально-множительной базой. Проблемы сбыта, распространения отсутствовали, так как имелся очень большой спрос. Сложность была с получением из эмиграции свежих оригинальных пропагандистских типографских текстов. А так как Плеханов и его ближайшие соратники с обоснования за рубежом в 1880 г. сосредоточились на издательском деле, установление ими, по крайней мере, непрямых контактов с группой московских студентов, занимавшихся нелегальным литографированием было заранее предрешено. Никак иначе просто не могло получиться.

Летом 1880 г. началось издание серии брошюр «Русской социально-революционной библиотеки». В редакционную комиссию серии вошли П.Л. Лавров и известные народовольцы Л. Н. Гартман и Н. А. Морозов. Их подписи стояли под вышедшем тогда в Париже извещением «Об издании русской социально-революционной библиотеки», действительным автором которого был чернопеределец Г. В. Плеханов. В документе говорилось о необходимости выпуска социалистической литературы для различных слоев населения России – рабочих, интеллигенции, крестьян и казаков. Подчеркивалась необходимость освоения революционерами социалистической теории, ознакомления их с общественными событиями в Западной Европе и Америке. Автор призывал объединить усилия социалистов всех фракций и оттенков для общего дела – издания «книг и брошюр, разрабатывающих теоретические вопросы, относящиеся к социализму».

В 1880 г. в «Русской социально-революционной библиотеке» вышла работа П. Л. Лаврова «18 марта 1871 г.»,  а в следующем году – брошюра П. Шеффле «Сущность социализма». Третья книга серии, выпущенная в мае 1882 г., содержала «Манифест Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса (с предисловиями авторов к немецкому и ко 2-му русскому изданиям), а также отрывок из «Гражданской войны во Франции» и «Общий устав Товарищества» К. Маркса. Переводчиком всех произведений, вошедших в книгу, был Г. В. Плеханов. Для ускорения ознакомления революционеров в России с предисловием ко 2-му русскому изданию его текст был переслан в Петербург для опубликования в журнале «Народная воля», где было напечатано в № 8/9 за 1882 г., вышедшем 26 февраля, т. е. на три месяца ранее женевского издания.

Названные произведения выходили в русском переводе не впервые. В первый раз на русском языке «Манифест» в переводе М.А. Бакунина или Н.Н. Любавина был издан малым тиражом в 1869 г. в Женеве, и в Россию он даже не попал. Рукописи переводов находили при обысках также в России в 1873 г. у И. И. Папиной и в 1875 г. у Н. И. Кибальчича. По свидетельству бывшего народовольца М. Ю. Ашенбреннера, литографированное издание этой брошюры, сделанное, по всей видимости, полтавским землячеством студентов Петровской академии в Москве, обращалось в середине 1870-х гг. среди офицеров Причерноморского региона. Это издание, к сожалению, до сих пор не разыскано, и потому некоторые историки сомневаются в том, что оно вообще существовало, предполагая, что Ашенбреннера подвела память, и он спутал время примерно на 6-7 лет: в 1882-1884 гг. московские студенты действительно литографировали «Манифест», но только уже вышедший в плехановском переводе в 1882 г.

«Гражданская война во Франции» в переводе С.Л. Клячко также издавалась в 1871 г. в типографии «чайковцев» в Цюрихе.

Переводы Плеханова были гораздо выше по качеству, и их совокупный тираж, включая различные перепечатки и списки, оказался гораздо бóльшим. Однако, вероятно, наибольшее значение имело входившее в сборник предисловие от переводчика, начинавшееся словами: «Имена Карла Маркса и Фридриха Энгельса пользуются у нас такою громкою и почетною известностью, что говорить о научных достоинствах «Манифеста Коммунистической партии» значит повторять всем известную истину. Вместе с другими сочинениями его авторов «Манифест» начал новую эпоху в истории социалистической и экономической литературы – эпоху беспощадной критики современных отношений труда к капиталу и, чуждого всяких утопий, научного обоснования социализма». И далее Плеханов, основываясь на тексте «Манифеста», доказывает необходимость создания политической организации пролетариата России, опирающейся на идеи Маркса и Энгельса.

Так организация русских эмигрантов, принявших через несколько месяцев название группы «Освобождение труда», начала деятельность по пропаганде произведений научного социализма.

Вскоре после того, как женевское издание «Манифеста Коммунистической партии» попало в Москву, под новый 1883 г. оно было нелегально переиздано студентом-сибиряком медицинского факультета Московского университета П.М. Кухтериным в литографии Н. Янковской. В тот раз он выпускал в ней нелегальную литературу не впервые. Годом раньше Кухтерин там же размножил «Сущность социализма» Ф. Шеффле. Поскольку никаких других сведений о начале деятельности организации, за которой в исторической литературе закрепилось название московского «Общества переводчиков и издателей», эту дату, конец 1882 г., по всей видимости, следует признавать датой начала ее работы.

Предновогодье, как и середина весны – особое время в сезонном цикле деятельности революционных студентов. Это экзаменационно-зачетная сессия, в период которой резко подскакивал спрос на конспекты лекций, соответственно возрастал объем заказов у литографов, что было лучшей обстановкой для размножения запрещенных текстов. Управляющий литографией Н. Янковской Н. В. Киселев, разыгрывавший на следствии простачка, в действительности прекрасно разбирался в том, что люди сдавали ему на размножение. Фокус был в том, что непосредственно тиражированием (сводившемся к кручению ручек литографического барабана) занимались обыкновенные рабочие, от которых даже не требовалось грамотности. И в случае неожиданного визита полиции управляющему легко было свалить всю вину на малограмотного рабочего, которому студенты в предновогодней запарке якобы подсунули «что-то не то».

Сразу после окончания сессии студенты разъезжались на каникулы. В это время происходили рабочие встречи руководителей их организаций из разных городов, происходившие обычно в Петербурге. Заключались договоренности о проведении совместных акций, обсуждались планы, решались многие другие т. п. вопросы. В этом отношении период зимних каникул 1882-1883 учебного года оказался особенно плодотворным и знаменательным.

Партия «Народная воля» оказалась в то время в особенно тяжелом положении. Было арестовано почти все ее руководство, многие связи разорвались, централизованное управление отдельными направлениями партийной работы стало почти невозможным. В аналогичной ситуации оказался и распавшиеся на региональные осколки прежде централизованный «Черный передел». Попытки супругов В. и М. Яковенко вновь объединить распавшуюся партию воедино полиция сорвала их арестом, при котором были изъяты списки контактных лиц и руководителей по губерниям. Поскольку Яковенко входили одновременно в состав внутрироссийского руководства Красного Креста партии «Народная воля», то разгромлена была также и эта организация.

Короче, студенческие активисты России к концу 1882 г. оказались временно выпавшими из-под непосредственного контроля руководителей «Народной воли» и вынужденными действовать самостоятельно. Резко активизировалась деятельность студенческих землячеств. По существу, они представляли собой в то время полулегальные профсоюзы студентов, объединявшихся по земляческому принципу. Имели собственные уставы, библиотеки, кассы взаимопомощи, часть средств которых отчислялась на поддержку студентов, находящихся в тюрьмах и в ссылке. Землячества устраивали разнообразные благотворительные мероприятия, дешевые кухмистерские и т. д. Участие в землячествах считалось противозаконным, однако, поскольку в них состояло значительное большинство студентов, практически до преследования дело доходило очень редко. Обычно оно завершалось отказом в выдаче свидетельства о благонадежности на несколько лет, что служило серьезным препятствием для трудоустройства по специальности, а при наличии отягчающих обстоятельств (обнаружении при обыске нелегальных изданий и т. п.) – помещением под негласный надзор полиции и более суровыми наказаниями.

Особенно большое значение в этом контексте имел нелегальный съезд участников гмин (землячеств) студентов-поляков российских высших учебных заведений, состоявшийся в Вильно на зимних каникулах 1882-1883 учебного года, в котором принимал участие будущий основатель и руководитель московского Общестуденческого союза Л. Янович. Вероятно, на этом съезде впервые была высказана мысль о необходимости создания общероссийской студенческой организации на базе ассоциирования в нее союзов землячеств университетских городов. Необходимым первым шагом на пути реализации этого проекта виделось создание союзов землячеств в масштабе вузов и городов. Практически землячества были к этому уже готовы, активно взаимодействовали друг с другом, проводили совместные акции. Дело стояло уже только об их организационном объединении. Однако Янович считал, что профсоюзная деятельность не должна быть главной в студенческих союзах. На первое место он энергично продвигал политическое самообразование путем создания и развития системы соответствующих студенческих кружков.

На съезде гмин в Вильно обсуждались также и другие вопросы. Союз гмин был связан непосредственным образом с польской социалистической партией «Пролетариат». Естественно, поэтому велась речь о пропаганде идей этой партии среди студентов-поляков российских вузов и об оказании ей всемерной помощи. Кроме того, на съезде не мог не обсуждаться комплекс особенных национальных вопросов. Речь идет о Литве и о Западной Украине. Сам Янович по национальности был русин, т. е. западный украинец. Но вырос он в Литве, поэтому ему были одинаково близки национально-освободительные чаяния как литовцев и западных украинцев, так и поляков.

Наконец, развитие капитализма в Западном крае Российской империи сильно отличалось от развития в остальных регионах. Протекало быстрее, промышленность росла более высокими темпами, скорее и шире формировалось фермерство. Это образовывало специфику политической борьбы в данном регионе, к крестьянам и рабочим которого революционеры стремились найти оптимальный подход. И такие вопросы тоже остро интересовали Яновича и других участников съезда в Вильно, состоявшегося в конце 1882 г.

Янович и другие участники съезда не могли не поднимать вопрос о налаживании издания революционной литературы на языках Западного края. В разговоре на эту тему не могла быть не упомянута Женева, где находились издательские центры русских революционных народников, группы польских социалистов «Рувносць» и «Люда польского» Б. Лимановского. В итоге обсуждения было принято решение отправить на переговоры с этими издательствами представителей союза гмин в ближайшие студенческие каникулы, т. е. летом 1883 г.

Жандармы не могли не обратить внимания на усиление политической активности студенчества и приняли для борьбы с ним тонкие меры, создав в то самое время студенческую организацию Священной дружины. Непосредственно создал и возглавил эту организацию П.И. Рачковский, снявший под именем П. А. Леонарда комнату в квартире дворника В. Зубатова (родного отца того самого С. В. Зубатова). В общем плане деятельности Рачковского сделанный им выбор квартиры был, по всей видимости, не случайным. Своими главными целями он считал выявление и арест экстремистов, а также распространение среди студенчества, под видом нелегальных изданий, провокационной литературы вроде брошюры Свободного мыслителя (Н. Я. Стечкина) «Современные приемы политической борьбы в России» (Berlin, B. Behr’s Verl. (E. Bock), тип. П. Станкевича, 1882 (на обл. 1883); в конце текста: Киев, авг. 20-го 1882 г.), организация системы слежки и доносительства, а главное – организация внутренней контрпропаганды, содержание которой сводилась к действиям по убеждению исправимых, по представлениям охранников, студентов, поддавшихся экстремистским настроениям, к отказу от революционности и к склонению их к либеральной оппозиционности.

Будущий руководитель Московского охранного отделения С. В. Зубатов, тогда  гимназист, одновременно работал в находившейся неподалеку от его дома частной библиотеке Михиной, за интимную связь с которой вскоре затем его исключили из пятого класса гимназии. Библиотека пользовался большой популярностью среди московского студенчества, так как находилась в непосредственной близи от комплекса студенческих номеров в Трехпрудном переулке, т. наз. «Ляпинки» и университета. По свидетельству мемуаристов у Зубатова тогда из-под полы можно было получить для чтения за малые деньги нелегальные литографированные издания. Такой человек поэтому Рачковскому был очень нужен. Не знаю, тогда ли Зубатов был завербован им в тайные агенты (принято считать, что это произошло не ранее 1884 г., когда его исключили из гимназии и он оказался в очень сложном жизненном положении), или Рачковский скрывал от него свою конспиративную деятельность, но как бы то ни было, как, может быть, не знающий своей настоящей роли информатор и помощник в установлении контактов со студентами Зубатов для Рачковского был, пожалуй, идеальной фигурой.

Вскоре студенческое отделение «Священной дружины» в Москве было создано и начало действовать. Результаты его работы оказались неоднозначными, поскольку в состав организации вошли, наряду с убежденными тонкими провокаторами (обеспечившими ряд серьезных провалов) и студенческие активисты (П. Рождественский, братья Б. и Г. Таубе и др.), проводившие с Рачковским в течение долгого времени двойную игру, одним из главных положительных результатов которой явилась, судя по всему, значительная отсрочка налета жандармов на литографию Н. Янковской. Маловероятно, что агенты «Священной дружины» не информировали полицию о том, что в ней делалось. Нелегально литографированные издания обнаруживались жандармами в Москве едва ли не при каждом обыске, т. е. едва ли не ежедневно. Во всяком случае, по несколько экземпляров в месяц изымали точно. У братьев Таубе был прямой контакт с Киселевым, с его помощью они сами несколько раз производили нелегальное литографирование. Трудно предположить, что для Рачковского это могло оставаться секретом. Более состоятельно предположение, что охранник планировал в течение продолжительного времени тщательно подготовить грамотный арест большой группы руководителей и активистов московского студенчества, чтоб ликвидировать целую студенческую организацию. В целом эту задачу удалось выполнить, так как жандармам не удалось выявить лишь наиболее законспирированные кружки, входившие в Общестуденческий союз, а также служивший над ним надстройкой кружок более старших пропагандистов В. И. Орлова, в который входили Е. Э. Паприц и другие. Однако поэтому реальные общая структура организации и ее функциональная система так и остались нераскрытыми до сих пор.

Есть веские основания предполагать, что братья Таубе, являвшиеся мещанами г. Митавы (ныне Елгава, Латвия), были связаны с московским землячеством латышских студентов, поскольку следствие установило, что они встречались со студентами земляками. Известно также, что тогда пропагандистская литература, издававшаяся в эмиграции, перевозилась преимущественно морским путем из Лондона в Ригу. Поэтому революционерам Латвии везло первыми знакомиться с новинками, так как в порту они получали брошюры из первых рук. По этой же причине братьям Таубе могли перепадать и такие оригинальные печатные издания, которые были огромной редкостью в Москве, в частности, выпущенное в сентябре 1883 г. только что образовавшейся группой «Освобождение труда» объявление в виде отдельной брошюры «Об издании «Библиотеки современного социализма»». Ее рукописный список был обнаружен при обыске во время ареста Ф. М. Баулина, члена кружка братьев Таубе – П. Рождественского, 23 мая 1884 г. Сам текст этой рукописи не сохранился, но дошел до нас в пересказе жандармского следователя. Историк В. Ю. Самедов в 1965 г. выдвинул гипотезу о том, что данный документ был первой не разысканной программой плехановской организации, поскольку рукопись, в передаче жандарма, имела заглавие «Программа социально-революционной группы «Освобождение труда»». Печатную брошюру удалось найти и опубликовать лишь в 1983 г. Текст ее точно соответствует жандармскому описанию рукописи, конфискованной у Баулина, хотя заголовка, на основании которого существенно опиралась гипотеза Самедова, в нем нет. Однако в самом тексте печатной брошюры сообщается об учреждении новой группы «Освобождение труда». Назвать ее социально-революционной мог и полицейский следователь, и Баулин. Кто именно из двоих, неважно, так как для них обоих своевольное присвоение организации определения «социально-революционная» было совершенно естественным, ибо тогда так было принято называть все революционные кружки и группы. Но, тем не менее, в главном В. Ю. Самедов не ошибся. По своему содержанию объявление, в самом деле, можно признать первым проектом программы группы «Освобождение труда», хотя этот документ и не имеет соответствующего авторского названия.

Забегая вперед, сообщу, что первые посланцы плехановского кружка отправились с его изданиями в Россию в декабре 1883 г. По нескольку экземпляров брошюр повезла с собой В. И. Бородаевская, имевшая связи среди либеральной интеллигенции и бывших членов второй «Земли и воли». Сравнительно небольшой транспорт доставил в Вильно, Петербург и Москву работавший в женевской типографии группы «Освобождение труда» С. Л. Гринфест. Среди историков считается сейчас самой правдоподобной версия, согласно которой именно от него кружок братьев Таубе получил печатное объявление «Об издании «Библиотеки современного социализма»». Но в тот период еще продолжала действовать морская трасса Лондон – Рига (жандармы смогли обнаружить нелегальный груз и выявить его получателя лишь в середине 1884 г.), транспортировкой изданий по которой непосредственно заведовал Г. А. Лопатин, с которым члены группы «Освобождение труда» находились в хороших отношениях. Кроме того, по сведениям жандармов, подтверждаемым и дополняемым воспоминаниями Карла Моора (того самого, который выступал посредником в переговорах с германскими властями о возвращении в Россию В. И. Ленина в 1917 г.), в начале 1884 г. с помощью германских социал-демократов плехановскому кружку удалось переправить в Петербург через границу Восточной Пруссии и России транспорт социал-демократической литературы, который содержал 250 экземпляров «Социализма и политической борьбы», «Чего хотят социал-демократы» и другие издания. Не исключено, что в составе этого транспорта находилась также и изданное отдельной брошюрой объявление, список которого в конечном итоге оказался у Баулина.

Короче, относительно того, каким образом этот документ мог оказаться у участников кружка братьев Таубе можно рассматривать несколько гипотез. Но если, согласно наиболее принимаемой историками версии, Гринфест во время приезда в Москву действительно встречался с ними, то каким образом группа могла получить их контактные данные? Ведь, совершая нелегальную поездку, посланец плехановской организации не мог действовать наугад, а должен был ясно представлять, с кем и зачем он должен встречаться.

Вернемся теперь обратно в конец 1882 г. Студентами в России было нелегально издано тогда не одно (выше упоминался «Коммунистический манифест», выпущенный Теселкиным в Москве), а два произведения Маркса и Энгельса [lxxxiv].