П О Р Т Р Е Т Ы
ЛЕВ МЕЧНИКОВ
Г. Гловели
"Цивилизация" - едва ли не
"кодовое" слово в сегодняшней России. Но для большинства оно означает
либо перечеркивание истории страны после 1917 года и забег по дорожке
"радикальных рыночных реформ" к финишной ленточке капитализма, либо,
наполняясь "самобытным" почвенническим смыслом, подразумевает
включение советского прошлого в "тысячелетний опыт" российской
"великой державности" и "православной соборности". В обоих
случаях "цивилизация" не оставляет места для российской
революционной традиции, идейного наследия нескольких поколений демократических
и социалистических мыслителей. А это наследие содержит богатые результаты
серьезных исканий, полезные как раз для осмысления того, что можно назвать
"цивилизационным опытом" - как России, так и мира в целом.
К
несомненным достижениям российской революционной мысли я отношу книгу Льва
Ильича Мечникова (1838-1888) "Цивилизация и великие исторические реки.
Географическая теория прогресса и социального развития". Она вышла
впервые в Париже на французском языке в 1889 г., а ее русский перевод без
цензурных купюр - лишь в 1924 г., в кооперативном анархистском издательстве
"Голос труда". В дни, когда в общественно-научном и
общественно-политическом лексиконе укоренились такие понятия, как
"геополитика", "тихоокеанский регион",
"атлантизм", эта книга особенно интересна. Замечательна и биография
ее автора - бунтаря, полиглота, социолога, географа, публициста.
Он
был вторым из сыновей родовитого харьковского помещика - потомка молдавских
господарей. Старший брат Мечникова Иван стал прототипом рассказа Льва Толстого
"Смерть Ивана Ильича", младший - Илья - знаменитым микробиологом и
врачом, лауреатом Нобелевской премии. А сам Лев, несмотря на слабое здоровье,
отличался "непокорным нравом", жаждой знаний и странствий. Он убегал
"сражаться с турками" в Крымскую кампанию, был исключен из
Харьковского университета. Не мешкая, переехал в Петербург, где слушал лекции
на физико-математическом факультете университета и в военно-морской академии,
посещал курсы Академии художеств и погрузился в изучение иностранных языков.
Овладев
10 европейскими, а также турецким, персидским и арабским языками, Мечников в
1858 году, бросив обе академии и университет, отбывает в качестве переводчика с
русской духовной миссией в Палестину, а затем становится торговым агентом
одесского "Русского общества пароходства и торговли". Близко познав
разноязыкий мир Леванта - Восточного Средиземноморья - прихрамывающий с
детства, он, легкий на подъем юноша, в 1860 году бросает службу и уезжает в
Венецию, "определенно" решив, что "создан быть только
художником". На родине великого Тициана Мечников встретил свою любовь -
молодую почитательницу Герцена О.Скарятину, но и здесь не задержался: как раз в
это время Джузеппе Гарибальди начал поход со своей легендарной
"тысячей", и в ее ряды вступает пылкий Мечников. Он показывает себя
храбрым волонтером, командует артбатареей в битве при Вольтурно 1 октября 186о
года. В этом сражении, имевшем решающее значение в борьбе за объединение Италии,
лейтенант Мечников был тяжело ранен и контужен и выжил лишь благодаря
заботливому уходу товарищей, прежде всего - подружившегося с Гарибальди
Александра Дюма-отца.
Мечников
остался инвалидом и передвигался на костылях, но не утратил революционного
энтузиазма. Следующие 4 года он живет во Флоренции, вступает в переписку с
Чернышевским, встречается с Герценом, знакомится с Бакуниным и увлекается идеей
революционного панславизма. Перебравшись в 1865 году в Швейцарию, вступает в
анархистскую секцию 1 Интернационала. В 1868 году устремляется в Испанию, где
началась революция республиканцев. В 1871 году участвует в оказании помощи
парижским коммунарам.
Мечников
много писал, но часто - на скорую руку, ради заработка. Здоровье подрывалось
последствиями ранений и контузии, чрезмерной работой и бытовой неустроенностью.
Подкрадывалось чувство разочарования: "Жить в Европе становилось тяжело.
На каждом шагу приходилось убеждаться, что надежды на исполнение заветных
помыслов своих следует отложить в долгий ящик; а если некоторые из них и
начинали сбываться порою, то с какой-то посторонней примесью, от которой веяло
чужим, безотрадным и холодным" (1).
Весть
о "революции Мей-Дзи" в Японии стала для усталого бунтаря
"светом, забрезжившим с Востока. Найдя в Женеве японского генерала,
присматривавшегося к армейским порядкам на Западе, Мечников предложил взаимное
"франко-японское обучение" и за год пополнил свой незаурядный
лингвистический багаж знанием еще одного языка. В 1873 году генерал представил
Мечникова посетившей Женеву японской миссии во главе с министром иностранных
дел Ивакура. В миссию, изучавшую западный опыт конституционного устройства, преподавания
"высших наук", здравоохранения и т.д., входил Кидо Такёси, ставший
по возвращении в Японию министром просвещения. Он пригласил Мечникова
возглавить русское отделение Токийской школы иностранных языков, и в начале
1874 г. русский революционер прибыл в столицу Японии, застав Страну
Восходящего Солнца на чрезвычайно интересном, переломном этапе ее развития.
С
конца ХII в. императоры Японии были удалены от государственных дел, и власть
принадлежала "правителям" - сёгунам. В начале ХVII столетия место
сёгуна захватила династия Токугава. Она навязала удивительно переимчивому
народу изоляционизм, драконовскими мерами отгородив страну от заморских
влияний. В 1868 году сёгунов Токугава свергли, и реформаторы-феодалы
провозгласили реставрацию власти императорского дома и "эру просвещения
Мей-Дзи". За этим последовал, по словам Л.И.Мечникова, "полный
радикальный переворот" - начиная с преобразования всего правительственного
механизма и оканчивая организацией самого широкого народного образования.
Способные выходцы из нетитулованных слоев получили доступ в правящую элиту;
были изысканы средства для радикальной земельной реформы, создания множества
технических заведений и обучения молодых японцев в университетах Европы.
"Всюду била ключом новая и сильная жизнь", и даже быстро
обогащавшиеся "предприимчивые выходцы из стран цивилизованного мира"
приносили пользу, создавая новые производства и нанося удар по геральдическому
паразитизму (2).
Мечников
отметил вдохновляющий пример царя "Петера Берики" - Петра Великого -
для японских лидеров-реформаторов и вообще большой интерес к России. Но в
самой Японии почва для усвоения начал западной цивилизации оказалась гораздо
более плодоносной (см.: Гловели Г. Цивилизационный опыт России: необходимость
уточнения // Вопросы экономики. 1993. # 8, с.114-118). Приглашая военных из
Франции, моряков из Англии, врачей из Германии, педагогов из США, японские
преобразователи не отказывались от требований самобытности, а народ охотно
учился и заимствовал. Если в России православная церковь не смогла, по словам
историка и кадетского лидера Милюкова, "устроить школу не только для
распространения знаний в обществе, но и для поддержания знаний в собственной
среде" (3), то в жизнь и быт японского народа проникло, как увидел
Мечников, "задушевное отношение к культурности", и в этом была
заслуга монахов-буддистов. Благодаря их слоговым азбукам почти каждый японец
владел навыками чтения и письма - несмотря на головоломную сложность иероглифов
(4).
Мечников
считал вероятным для Японии стать во главе возрождения остального Востока,
подчеркивая, что "цивилизованные нации не могут и не должны пренебрегать
ее настоящим и будущим значением". Дальновидность этого вывода
контрастирует с мнениями тогдашних русских панславистов, считавших, что японцы
наряду с китайцами, турками, иранцами обречены на 200-300 лет быть лишь
послушными учениками Запада, и "мир собственно азиатский лишен почти всех
видов на самостоятельное, независимое будущее" (5).
Мечников
с энтузиазмом работал над приобщением 40-миллионной нации к европейской
цивилизации "не при помощи оружия и насильственных мер, но при помощи
книг и грифельной доски" (6), пропагандировал в Японии русскую
литературу, но лишь два года довелось ему прожить в Стране Восходящего Солнца.
Вынужденный из-за малокровия и туберкулеза вернуться в Европу, ученый выбрал
новый длинный путь - через Тихий океан с перевалом на Гавайских островах (где
четверть века спустя станет сенатором и заступником туземцев другой русский
революционер-странник - Николай Судзиловский (7)) до побережья Северной
Америки, затем вдоль США по железной дороге Сан-Франциско - Нью-Йорк и снова
пароходом через Атлантику до Лондона, а потом уж в Париж и Женеву. За три
месяца пути Мечников закончил капитальный 700-страничный труд "Японская
империя" с собственными иллюстрациями, стилизованными в японской манере.
Выход это книги принес Мечникову известность в научных кругах: Парижское
географическое и Женевское этнографическое общества избрали его своим членом,
а Лозаннский университет предоставил кафедру сравнительной географии.
Мечников
сблизился с Элизе Реклю (1830-1905) - выдающимся французским географом и не
менее крупным анархистом, другом Жюля Верна и Кропоткина, ссыльным парижским
коммунаром. С 1872 года Реклю работал над монументальной 19-томной
"Всеобщей географией", и Мечников предоставил ему ценные материалы по
Японии и Китаю, а также помогал как переводчик и редактор. ОБ обоих ученых
можно сказать, что они пережили географию прежде, чем начали ее писать.
Сотрудничая с Реклю и преподавая, Мечников одновременно работал над своей
итоговой книгой "Цивилизация и великие исторические реки", рукопись
которой передал французскому другу незадолго до своей смерти.
Главную
задачу этой книги Мечников видел в том, чтобы "выяснить и отыскать
естественные, но часто таинственные пути, при помощи которых различная
физико-географическая среда оказывает влияние на судьбы народов, предоставляя
некоторым из них главенство над другими народами" (8). Будучи близок к
анархизму, Мечников не противополагал свой "географический синтез
истории" политэкономическому анализу Марксом общественных формаций, но
акцентировал влияние изменчивой природы на ход развития человечества:
"История представляет собою социологическую эволюцию, подчиненную космическому
влиянию среды" (9).
Среда
- количество солнечного тепла, климат, рельеф, почвы, флора и фауна и, в
особенности, проточная вода - это вызов, на который люди отвечают различными
типами сотрудничества. Главным творцом исторических формаций Мечников, как и
Маркс, считал незаметный труд многочисленных поколений, во взаимодействии с
изменчивой средой приспособляющий ее к человеческим потребностям.
Отметим,
что выход книги Мечникова совпал с формированием различных школ в социологии
как особой науки об обществе. Разные теоретики искали определяющие факторы
общественного развития либо, как и Мечников, в географической среде (Ж.Мишле,
Т.Г.Бокль), либо в аналогиях между обществом и биологическим организмом, либо в
борьбе за существование, которую часто сводили к борьбе рас.
Социал-дарвинистские и расово-антропологические течения в западной социологии,
впитывая в себя концепции мальтузианства. расового неравенства и превосходства
"арийского духа", приобрели к началу ХХ века явно реакционный
характер.
Реакционные,
империалистически-экспансионистские влияния охватили и географическую школу в
социологии. Авторитетный берлинский профессор Ф.Ратцель в своей
"Политической географии" (1897) конструировал "законы
пространственного роста государств", делая вывод, что "высшее
призвание народа - в том, чтобы улучшить свое географическое положение".
Швед Челлен в книге "Государство как форма жизни" (1917) ввел под
влиянием идей Ратцеля и Ницше термин "геополитика", подхваченный в
Германии для "обоснования" борьбы за "жизненное пространство для
нации" и вошедший позднее в официальную доктрину нацизма. Первым американским
геополитиком был историк-экономист Б.Адамс, характеризовавший свою страну как
"новую империю". В 1901 г. он предсказал отход Европы на второй план
и противостояние во всемирном масштабе США и России. Эту грядущую схватку Адамс
видел как "войну до смерти" - "борьба не против отдельных
наций, но против континента. В мировом хозяйстве нет пространства для двух
центров богатства и империи. Один организм, в конце концов, разрушит другой.
Слабейший должен быть принесен в жертву" (10).
На
фоне таких "приложений" географического и организмического подходов
к "цивилизации" взгляды Льва Мечникова выделяются своей гуманностью,
сочувствием "слабым", ориентацией на итоговую общечеловеческую
солидарность в борьбе с неблагоприятными воздействиями среды. Мечников много и
горячо критиковал мальтузианство и расизм, опровергал влиятельную концепцию
Ломброзо о врожденном "преступном человеке", приветствовал труды
своего соотечественника, "одного из наиболее симпатичных современных
дон-кихотов" Николая Миклухо-Маклая. "Социологический прогресс"
Мечников трактовал как длительный и сбивчивый переход от восточного деспотизма
через уменьшение власти и насилия в обществе к увеличению "анархии"
- свободы и самостоятельности отдельных личностей и их сознательной кооперации.
Мечников
повторил тезис, известный еще со времен "первого социолога",
арабского историка ХIV в. Ибн-Хальдуна, о возникновении цивилизации в странах
умеренного пояса. История поначалу отворачивается как от суровых околополярных
областей, так и от жарких стран, где излишняя щедрость среды не стимулирует
перехода к сложным формам координации трудовых усилий людей. Такие формы, а
вместе с ними очаги цивилизации - Египет, Ассиро-Вавилония, Индия и Китай -
возникают впервые в районах "великих исторических рек" - Нила,
Евфрата и Тигра, Инда и Ганга, Янцзы и Хуанхэ. Секрет исторической роли этих
великих воспитателей человечества в том, что орошаемые ими области обращались
либо в плодородные житницы, кормящие миллионы людей, либо в заразные болота,
уносящие множество жизней. Разливы этих рек могли быть регулируемы лишь
коллективным, жестко дисциплинированным трудом больших народных масс, причем
в план исполнения работ оказывались посвященными лишь немногие избранные -
жрецы, астрономы, правители. Принуждая простой люд к сотрудничеству,
река-кормилица создавала фаталистическую покорность грозным силам природы и
деспотической власти; с началом цивилизации в областях великих рек установился
неограниченный абсолютизм, а народные массы насильственно запрягались в
"ярмо истории" (11).
Запершись
в бассейнах своих великих рек, индийская цивилизация с ее кастовой системой и
китайская с ее мелочной конфуцианской регламентацией, оказались во власти
традиционализма и вне развивавшегося процесса международного обмена и
взаимовлияния народов, в котором ключевую роль сыграли великие мореплаватели
древности - финикияне, зачинатели второго периода в истории цивилизации, когда
ее поток перелился из бассейнов рек на побережья морей, прежде всего -
Средиземного.
Финикияне,
раскинувшие к 800 г. до н.э. сеть своих торговых колоний по побережью
Средиземного моря - от Малой Азии до Марокко и Пиренейского полуострова -
восприняли светоч цивилизации из Египта и Ассиро-Вавилонии, чтобы, в свою
очередь, передать его грекам и италийцам. Рост коммерческих и культурных
контактов (финикийские купцы изобрели алфавитное письмо, заимствованное греками,
перенявшими также у финикиян "элементы всех видов знания - земледелия,
прядильного искусства, металлургии и кораблестроения" (12)) принес
возникновение более гибких социальных структур и начало самосознания личности,
но также и новые страницы в истории войн и грабежа (пиратство).
"Господствующим фактором политической истории становится олигархия, т.е.
опять-таки форма деспотизма, связанная со случайностью завоевания и
захвата" (13); история идет скачками, в нее периодически врываются хищные
кочевники с плоскогорий Центральной Азии ( на территории которой был свой очаг
цивилизации, в долинах рек Оксус (Амударья) и Яксарт (Сырдарья), но следы его
во времена Мечникова считались полностью затерянными (14).
В
западном Средиземноморье образуется финикийская Карфагенская держава, в
восточном - расцветает цивилизация прибрежной, богатой удобными бухтами
Греции. Затем и карфагеняне, и греки покоряются народу, чья родина -
полуостров в самом центре Средиземноморья, и вокруг Средиземного моря
складывается Римская Империя. Она падает под ударами варваров, но наследство
греко-римской цивилизации переходит к Европе, опосредованное влиянием другой великой
средиземноморской державы - арабского халифата. Мавританское государство
арабов-мусульман на Иберийском (Пиренейском) полуострове было единственным на
средневековом Западе убежищем философской мысли и науки (15).
Вслед
за классиками географии К.Риттером и А.Гумбольдтом Мечников называет целый ряд
физико-географических преимуществ Европы - удачный рельеф, теплое течение
Гольфстрима и др. (16). Особенно он выделяет "внутренние моря"
с большими притоками - кроме Средиземного. на берегах которого родились
античная философия, гражданское право и христианская религия - это Черное (в
него впадают крупнейшие после Волги реки Европы - Дунай и Днепр), Балтийское
(Даугава, Неман, Висла, Одра) и Северное (Эльба, Везер, Рейн, Шельда),
соединенное проливом Ла-Манш (Сена) с Атлантическим океаном.
Втягивание
этих "других средиземных" морей в орбиту цивилизации знаменует для
Мечникова вторую фазу морского периода всемирной истории. Она начинается с
основания Константинополя, лежащего по обе стороны пролива Босфор и ставшего
после падения Рима средоточием торговой и культурной жизни Европы, и
продолжается соединением Балтийского и Черного морей речным путем "из
варяг в греки". На этом пути возникают центры русской цивилизации - Великий
Новгород на севере и "стольный град" Киев на юге, в Причерноморье,
куда из Византийской империи распространяется православная вера.
Значение
"пути из варяг в греки" упало после разгрома Константинополя
крестоносцами и подготовило гибель Киевской Руси, разоренной нашествием монголов.
Выдвинулись города, связанные с новыми торговыми путями и мореплаванием -
Генуя и Венеция, захватившие в свои руки торговлю с Левантом (Восточным
Средиземноморьем); города Германии - Любек и Гамбург на Эльбе, Бремен на Везере,
Кёльн на Рейне и др. Последние стали во главе Ганзейского союза,
верховодившего торговлей по Северному и Батийскому морям. Столицами наиболее
влиятельных держав континентальной Европы стали Париж на Сене, Вена на Дунае,
Краков на Висле.
Если
обогащение итальянских городов от левантийской торговли создало предпосылки
блистательного Ренессанса, то с северными "внутренними морями" Европы
Мечников связывал все, что ее средние века "знают свежего, самобытного,
свободного" (17). Он имел в виду опыт средневековых городских коммун,
ставший предметом особого внимания крупнейшего теоретика анархокоммунизма -
Кропоткина. В России к вольным средневековым городам Европы, и поныне считающимися
колыбелью западной демократии, был близок уцелевший от монгольского нашествия
вечевой Новгород, входивший (хотя и на неравных условиях) в торговый круг
Ганзы.
Но
города Ганзы, также как и Константинополь, Генуя и Венеция лишились своего
значения с открытием Нового Света и морского пути в Индию, когда возвысились
страны, лежащие на берегах Атлантического океана - Португалия, Испания,
Англия, Франция, Нидерланды. Началась новая эпоха всемирной истории - океаническая.
Она
характеризуется "стремлением европейской цивилизации стать универсальной,
проникнуть во все даже глухие уголки земного шара" (18). Ее можно было
также назвать атлантической до середины ХIХ в., когда началось
"присоединение к области цивилизации" Тихого океана -
стимулированный открытием золотых приисков экономический прогресс Калифорнии и
Австралии, динамизм Японии, открытие портов Китая для международного обмена,
китайская эмиграция, русская колонизация Приамурья (19).
Мечников
не считал, что победа Тихого океана над Антлантикой будет столь же бесспорной,
как победа Атлантики над Средиземным морем. (Замечу в скобках, что 60 лет
спустя после выхода книги Мечникова французский историк Ф.Бродель из знаменитой
школы "Анналов" прославился книгой "Средиземноморье и
средиземноморский мир в эпоху Филиппа II", в которой подробно исследовал
борьбу двух транзитных путей - средиземноморского и океанического (20). Он
предпочитал говорить о сближении всего мирового океана с превращением
Индийского океана "как бы в большое внутреннее море" (21). (Более
категоричен был А.И.Герцен, назвавший Тихий океан "Средиземным морем
будущего" (22)). Дописывая свою книгу тяжелобольным, Мечников знал, что
ему не отпущено времени детализировать социально-политическую картину морского
и океанического периодов цивилизации - отсюда и заглавие. Но он и не считал,
что поставленная задача широкого географо-социолого-исторического синтеза может
быть решена одним человеком. Мечников наметил вехи и не ошибся в том, что
другие ученые и сама история дополнят и доработают его концепцию. А себе
позволил немного помечать о том, что океаническая эпоха всемирной цивилизации
увенчается повсеместным распространением принципов Декларации прав человека и
гражданина и развязкой "величественной драмы кровавого шествия
человечества по пути прогресса" станет "периодом преобладания
свободных союзов и групп, возникающих в силу свободного договора и объединяющих
отдельных людей в силу общности интересов, личных наклонностей и сознательного
стремления к солидарности" (23).
Наивысшая
дань уважения ученому - углубление русла его исследований. Попробуем же
углубить "дорогу Льва Мечникова" в понимании всемирной истории.
В том же 1924 году,
как и полное русское издание
книги Л.И.Мечникова, в Москве вышел перевод "Очерков
историко-экономической географии мира" англичанина Дж.Ф.Хоррабина
(1884-1962) - деятеля левого просветительного движения, близкого к марксизму.
Его книга была обработкой лекций, читанных рабочим. Хоррабин, как и Мечников,
выделил речную, морскую и океаническую "главы" мировой истории как
роста экономических взаимоотношений, обобщив большой материал в пользу
"водно-цивилизационного" подхода. Из этого материала следует особо
выделить анализ возвышения Англии, а затем США на атлантической и
всемирно-океанической фазах цивилизации (24).
Владычество
над океанскими путями и необычайное усиление морской торговли, близость залежей
угля и железной руды к портам - вот факторы превращения Англии в
"мастерскую мира". Но процесс становления ее промышленной гегемонии
был отнюдь не идиллическим...
В
последние годы "независимые газеты" и "научные журналы",
возрождая угодливую апологетику капитализма, охотно тиражируют пасквили,
инкриминирующие Марксу "поклеп" на первоначальное накопление
капитала. Что ж, рассмотрим этот вопрос подробнее на основе исследований буржуазных
историков (25).
С
начала ХVI в., после открытия морской торговли с Новым Светом и Индией поток
золота и серебра хлынул в Испанию и Португалию, между которыми папа римский
особой буллой разделил земной шар. Другие католические страны могли получить
свою долю богатств "Индий", лишь нарушив волю папы. И здесь кстати
оказалась Реформация. В Англии во главе ее стали король Генрих VIII Тюдор, а
затем его дочь Елизавета, инспирировавшие со своими придворными также аграрный
переворот - массовое создание в стране частных крупных угодий, огороженных
изгородями из боярышника.
Огораживания
сопровождались сгоном с пашни массы мелких фермеров, издавна возделывавших
свои участки, на которых теперь стали разводить овец. Протестантизм позволил
государству конфисковать земли у монастырей; церкви и места для христианского
погребения превращались в овчарни и скотные дворы. На массовый пауперизм
власть ответила сотнями тысяч казней за бродяжничество. Выходом для лишенных
земли крестьян были либо дешевый найм на рудники или суконные мануфактуры,
либо уход на палубы пиратских кораблей, с королевского благословения
разбойничавших в "национально-религиозном" духе в Атлантическом
океане. Выгоды для английской промышленности дало не столько ограбление
испанских судов, сколько удешевление добычи каменного угля благодаря
"революции цен", вызванной притоком золота и серебра в Европу.
Занимая
выгодное положение на атлантических путях, Англия отрезала от них свою
злосчастную соседку - Ирландию, в раннем средневековье славную своими
христианскими миссионерами, а после британских завоеваний ставшею поставщиком
рабов для плантаций Нового Света и рабочих для первых фабрик.
Подавив
свою неосмотрительно великодушную соперницу Голландию и удалившись от распрей
в континентальной Европе, Англия стала "мировым извозчиком", а затем
пароходной империей.
Другие
державы Европы, прежде всего - Германия, бросили вызов "пароходной"
Британской империи, и соперничество разразилось империалистической войной
1914-1918 гг., принесшей наибольшие выгоды новой державе-гегемону - США. В
анализе причин их возвышения знаменитый русский экономист Н.Кондратьев выделил
прежде всего чрезвычайно благоприятное географическое положение - континентальный
массив от Атлантического до Тихого океана с извилистыми берегами и выходом к
основным торговым путям мира (26). К этому надо добавить богатство водной силы
Великих Озер, гигантской речной системы Миссисипи-Миссури и т.д.
Хотя
"золотая лихорадка" в Калифорнии побудила американцев к усиленному
строительству трансконтинентальных железных дорог, связавших все пространство страны
в компактное хозяйственное целое, все же провоз грузов по железной дороге
Нью-Йорк - Сан-Франциско (по ней, напомню, ехал через Северную Америку
Л.И.Мечников) был на порядок дороже, чем морское сообщение между этими крупнейшими
портами с транзитом через Панамский перешеек. И США добились контроля над зоной
Панамского канала, а до этого подчинили себе "Американское Средиземное
море" - Карибское с Мексиканским заливом - отвоевав у Испании господство
над Кубой и Пуэрто-Рико. Одновременно США заняли в Тихом океане Филиппинские и
Гавайские о-ва, обеспечив в век быстрого морского транспорта свое преимущество
над Старым Светом в использовании "водной арены истории" (27).
В
1900-е годы геополитики США писали об "основных географических факторах
истории Америки": прежней - атлантическое положение напротив
Европы, и будущей - тихоокеанское положение напротив Азии (28). Но
утверждение у азиатских берегов ставило проблему взаимоотношений США с
продвигавшейся на Дальний Восток Россией. А американские идеологи
(вышеупомянутый Адамс, теоретики "влияния морской силы на историю"
контр-адмирал Мэхэн, известный социолог Гиддингс, влиятельнейший историк Тернер
и др.) трактовали эту проблему с позиций "русской угрозы" для
западной цивилизации, извечного противоборства последней с
"византийско-славянским" миром и т.п. (29). Л.И.Мечников связывал с
тихоокеанской фазой цивилизации чаяния свободы и кооперации народов, ревнители
"системы свободного предпринимательства" - борьбу конкурирующих
империй.
Империалистическими
притязаниями увенчалась и "эра Мей-дзи" в Японии, включившейся в
борьбу за "тихоокеанские интересы". Если в начале ХХ в. английские и
американские гегемонисты поставили на Японию как на защитницу идеалов западной
цивилизации в противостоянии самодержавной России, то после Октябрьской
революции японский экспансионизм на Дальнем Востоке замкнул цепь борьбы мирового
капитализма с Советским государством. После капитуляции во второй мировой войне
Япония лишилась своих азиатских и тихоокеанских владений, но как плацдарм
антикоммунизма получила от США (как позже и Южная Корея) инъекции в несколько
миллиардов долларов, и это вспрыскивание способствовало началу быстрого
экономического роста, столь стремительного, что страна за четверть века
выросла в главного соперника США на мировом рынке. А вслед за этим возник
феномен новых индустриальных стран - Южной Кореи, Сингапура, Тайваня и
Гонконга, позволивший говорить о тихоокеанском регионе как о наиболее
динамичном и претендующем на центральную роль в мировой экономике.
Воздавая
должное Л.И.Мечникову за проницательность в отношении перспектив Японии
"стать во главе возрождения Востока", обратим внимание на такую
деталь японского "экономического чуда", как компенсация бедности
минеральных ресурсов за счет богатства побережьем и новых возможностей
морского транспорта в условиях его удешевления, создания крупнотоннажных судов
и механизации погрузочно-разгрузочных работ. Судостроение стало не случайно
первой отраслью, в которой Япония завоевала мировое первенство, а извилистая
береговая линия страны создала благоприятные условия для того, чтобы каждое
промышленное предприятие, перерабатывающее импортное сырьё, имело собственный
порт. Старые металлургические заводы строились вблизи шахт, новые - "на
воде". "Став продолжением цехов, порты до минимума сократили нужду в
железнодорожных перевозках. Япония почти не знает товарных поездов. А доставить
тонну коксующегося угля морем из Австралии в Японию дешевле, чем по железной
дороге из Рура в Лотарингию"(30).
Поговорив
об Англии, США, Японии, атлантизме и тихоокеанском регионе, мы не можем не
остановиться на России. Роль речного, морского и океанического факторов в ее
истории своеобразна и не раз отмечалась учеными.
Роль
рек в становлении русской цивилизации красочно описана еще "Повестью
временных лет". В.О.Ключевский, показавший "гидрографические
основания" русской истории, выделил в качестве ее основных периодов: 1)
днепровский, 2) верхневолжский, 3) великорусский и 4) всероссийский,
имперский. О первом из этих периодов мы уже вкратце говорили. Сдвиг - под
давлением степных кочевников - главной массы русского населения от Приднепровья
в область Верхней Волги на алаунский суглинок означал удаление от приморских
районов с их оживленной торгово-городской жизнью и превращение хлебопашества в
основу народного хозяйства. Возвысившаяся вследствие ордынского нашествия
Москва возникла в самом центре своеобразной окружности, описывающей
"треугольник" с "вершинами" в трех главных речных узлах
Европейской России - Киевском, Новгородском и Булгарском (связанном с
Новгородом и Москвой по средней Волге, а по нижней Волге - со столицами Золотой
Орды, Кавказом и Ираном). Став благодаря лавирующей политике своих князей
столицей Русского государства, Москва закрепила свою "центральность"
разгромом Новгорода, сохранявшего связь с североевропейской областью
"внутренних морей", и Казани, возникшей недалеко от разрушенного
Тамерланом Булгара (31).
Собранные
Москвой в Великороссию земли развивались как сельскохозяйственные, с весьма
ограниченной торговлей и промышленностью. Природно-климатические условия
исторического центра России таковы, что почвы худородны, зима сурова и долга,
погода капризна и цикл земледельческих работ много короче, чем в Западной
Европе. И крестьянину не хватало времени на тщательную обработку пашни,
заготовку кормов для скота. Были обычны неурожаи, и при суровой экономии не
было условий - почти 400 лет! - для товарного земледелия и животноводства.
Вялая континентальная торговля означала отсутствие шедших на Западе
интенсивных процессов городообразования, закрепление архаичных звеньев
государственной структуры, необычный рост казенного вмешательства в сферу
экономики (32).
Лишь
к концу ХVIII в. с приобретением и усиленной колонизацией черноземных земель
на юге и юго-западе в России развилась хлебная, причем экспортная торговля (не
будем сейчас выяснять, насколько универсален был принцип "недоедим, но
вывезем"). Но это - уже имперский период, характеризуемый стремлением
державы к выходу к морям Атлантического и Тихого океанов.
Громадная
территория России лежит, по словам знаменитого химика Менделеева, на берегу
Ледовитого океана, и уходит в континентальную глубь Евразии, удаленную от
морских сообщений. И отнюдь не случайно, что истязание страны
"коронованным революционером", "гением-палачом" Петром I,
равно как и судьбоносные потрясения середины ХIХ и начала ХХ вв. связаны с
войнами - Северной, Крымской, русско-японской, первой мировой, за которыми -
проблема России как морской державы с незамерзающими портами.
Особый
взгляд на эту проблему, на "океанически-понтическую" политику изложил
один из главных теоретиков евразийства, экономико-географ П.Савицкий. Возражая
на трехчастное деление всемирной истории Мечниковым, он считал, что " в
лице степи, используемой под кочевье, водной соединительной стихии противостоит
соразмерная ей сухопутная соединительная стихия". Кочевой мир для Савицкого
знаменует принцип "континентальных соседств", и этот же принцип
Савицкий считал определяющим для хозяйственного бытия России - "
континента-океана".
Подчеркивая,
что весьма значимые для международной торговли издержки транспорта на порядок
больше у областей, отдаленных от океана, Савицкий указывал на особо невыгодное
в этом отношении положение России. Интенсивное вхождение в мировой океанический
обмен обрекло бы ее "стать задворками мирового хозяйства". Савицкий
выступал за "расторжение в пределах континентального мира полноты
господства принципа океанического хозяйства", за "хозяйственное
самодовление России-Евразии" (33).
Я
не буду дальше углубляться в экономическую концепцию евразийцев - как
известно, антизападников, великодержавников, православных
"идеократов" и сторонников исторической переоценки монгольских и
тюркских завоевателей-кочевников, чей след на песках времени Лев Мечников
однозначно считал "печальным". Но думаю, что евразийство не ошибалось
в ущербности для континентальной России безоглядной открытости мировому рынку.
Возвращаясь же к главному герою своего очерка - революционному демократу, анархисту,
интернационалисту и атеисту - отмечу, что как темпераментный поборник
свободной союзности и сознательной солидарности Лев Мечников был бы, наверное,
разочарован теми формами, в которых протекала в ХХ в. океаническая фаза
всемирной цивилизации. Но как ученый он был прав в своих оценках значимости
"водных факторов" истории, и для ее материалистического понимания
труды Мечникова сегодня, пожалуй, еще более актуальны, чем столетие назад.
Свою статью я рассматриваю не только как дань памяти замечательному человеку,
но и как опыт диалога с мыслителями революционного прошлого - диалога,
обещающего быть плодотворным.
Примечания
1.
Цит. по: Карташева К. Дороги Льва Мечникова. М.: 1981, с. 18.
2.
Мечников Л.И. Мей-Дзи. Эра просвещения
в Японии. Казань: 1905, с. 22.
3.
Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М.: 1992, с. 137.
4.
Мечников Л.И. Воспоминания о двухлетней службе в Японии // Русские ведомости,
1884, № 204.
5.
Ламанский В.И., академик. Три мира Азийско-Европейского материка. Спб.: 1892,
с.
6.
Реклю Э. Предисловие // Мечников Л.И. Цивилизация и великие исторические реки.
М.: 1924, с. 25.
7.
О фантастической жизни Н.К.Судзиловского (1850-1930) см.: Карташев Б., Муравьев
В. Каука Лукини // На суше и на море. 1960.
8.
Мечников Л.И. Цивилизация и великие исторические реки, с. 143.
9.
Там же, с. 61.
10. Adams B. The New Industrial Revolution // Atlantic
Monthly, 1901, No. 87, p. 165.
11.
Мечников Л.И. Цивилизация..., с. 158.
12.
Кеннингем В. Западная цивилизация с
экономической точки зрения. Т.1. М.: 1902, с. 69.
13.
Мечников Л.И. Цивилизация ..., с. 72.
14.
Там же, с. 154-155.
15.
Там же, с. 136.
16.
Там же, с. 79.
17.
Там же, с. 137.
18.
Там же, с. 90-91.
19.
Там же, с. 140.
20.
На русский язык переведен капитальный труд Ф.Броделя "Материальная
цивилизация, экономика и капитализм". Тт.1-3. М.: 1986-1992.
21.
Мечников Л.И. Цивилизация..., с. 141.
22.
См.: Герцен И Запад. М.: 1986, с. 672.
23.
Мечников Л.И. Цивилизация..., с. 63.
24.
Хоррабин Дж.Ф. Очерки историко-экономической географии мира. 6 изд. М.-Л.:
1930, с. 41-42, 59-62.
25.
Ченей Э. Аграрный переворот в Англии в ХVI веке. Спб.: 1899; Савин А.Н. Английская деревня в эпоху Тюдоров. М.: 1903; Adams B. The Law of Civilization and Decline.
N.-Y.: 1943, p. 216.
26.
Энциклопедический словарь Гранат. Т.41-VI, стб.194-196.
27.
Хоррабин Дж.Ф. Очерк..., с. 59-60.
28.
См. там же, с. 57-58.
29.
См.: Носков В.В. Образ России в идеологии американской империи // Проблемы
социально-экономической истории России. Спб.: 1991.
30.
Овчинников В.В. Горячий пепел. М., 1986: с. 213-214.
31.
См.: Ширгазин О. Как Москва стала крупнейшим городом России // Природа, 1993, №
9.
32.
См.: Милов Л.В. Природно-климатический фактор и особенности российского
исторического процесса // Вопросы истории, 1992, № 4/5.
33.
Савицкий П.Н. Россия - особый географический мир. Прага: 1928, с.3, 13; Его же.
О задачах кочевниковедения. Прага: 1928, с. 92.