Арто Антонен Ядовитая косточка перевод с французского Людмилы Кришталевой Я призываю зуб несуществования и неощутимого соседства. Сюда, психиатры, я зову вас к изголовью этого распухшего человека, который, однако, все еще дышит. Собирайтесь вместе с вашими чемоданчиками, набитыми гнусным товаром, вокруг этого вытянувшегося тела, растянувшегося на ваших сарказмах. Оно погибло, оно ОТРАВЛЕНО, говорю вам, оно нахваталось от ваших свержений преград, от ваших пустых призраков, от вашего писка из-за царапин. Оно нахваталось. Топчите же это пустое тело, это прозрачное тело, осмелившееся бросить вызов слову запрета. Оно МЕРТВО. Оно вверглось в тот ад, который вы ему обещали по ту сторону растворения костей и странного освобождения духа и который был для вас опаснее опасного. И вот им правит переплетение нервов! А, медицина, вот человек, который трогал опасность. Ты приобрела психиатрию, ты ПРИОБРЕЛА, а он тебя превзошел. Муравейник сна щекочет его застывшие в летаргии члены. Собрание отвергающих друг друга желаний его успокаивает, возвышаясь в нем как внезапные стены. Небо обрушивается с грохотом. Что он чувствует? Он превзошел самосознание. Он ускользает от тебя по тысячам и тысячам открытых ходов. Ты думаешь его удержать, но он свободен. Он не принадлежит тебе. Он не принадлежит тебе, ИМЕНОВАНИЕ. Во что метит твоя слабая чувствительность? Поместить его между ладоней его собственной матери, сделать из него провод, сток для мельчайшего из возможных мыслительных братств, мельчайшего общего знаменателя? Будь спокоен. ОН СОЗНАЕТ. Но он Величайший Сознательный. Но он подножие дуновению, которое погнет твой череп, череп жалкого безумца, ибо он приобрел это, сначала перевернув Безумие. И теперь разборчиво, сознательно, ясно, обобщенно Безумие дует на твой замок ничтожного сумасшествия, оно назначает тебе маленькую перепуганную дрожь тебе, пятящемуся от Целой Жизни. Ибо плыть на велеречивых членах, на широких ладонях плавников, иметь сердце, проясненное в меру страха, воспринимать вечность рокота мошки на паркете, различать мурашки ночного одиночества — тысяча и одна — извинение за то, что оставлен, бесконечно биться о стены головой, которая приоткрывается и рассыпается в слезах, разложить на дрожащем столе бесполезное и изолганное совокупление наскакивать, наконец, наскакивать с самой невероятной, ужасной из голов, лицом к лицу, на тысячи обрывистых разрывов не глубоко посаженного существования и с другой стороны вновь обретать пустоту кристальной свободы в глубине же этой отравленной говорильни наплывают спазмы на свободное тело, и оно вновь обретает свои истоки, стену смерти, которая ясна, гладка, перевернута. Ибо именно так ведет себя смерть — по нити ужаса, в который тело не может не ввергнуться. Стена, кипящая ужасом, вызывает в нем сначала жесткое сжатие, простой отказ от всех органов, такой, что может присниться только безутешности ребенка. На этом "давайте сюда" родителей возникает во сне память — лица забытых предков. Настоящее свидание племен человеческих, к которым и тот, и тот принадлежит. Первое объяснение ядовитого бешенства. И вот странное мерцание ядов... Оно раздавливает зловеще семейное пространство. В пульсации одинокой ночи вот шум муравьев, его создают открытия, явления, призраки; вот большие пропащие тела, которые снова набираются ветра и крыльев, вот великое колыхание Вечной Жизни. На этот созыв трупов, ошеломленный, он прибывает с окровавленным лицом. Начинаются незапамятно древние рассаживания. Смерть сначала фигурирует как Сожаление. Гордая безутешность задает тон снам, которые просят лишь одного — проснуться. Что вы на это скажете? И вы будете отрицать отзвуки тех Королевств, с которых я только что начал! Перевод мумии Эта плоть, которая в жизни уже больше не дотрагивается до себя, этот язык, у которого больше не выходит превзойти собственную шкуру, этот голос, который больше не ходит дорогами звука, эта рука, которая забыла больше, чем хватательное движение, у которой больше не выходит ограничить пространство, где она осуществит хватание, наконец, эти мозги, где понятие больше не ограничивается своими пределами, все то, что делает мумию свежей плотью, дает богу идею пустоты, куда поместила меня необходимость родиться. У меня и жизнь не полна, и смерть не совсем мертворожденный. Физически я не существую, ибо мое тело искромсано и неполно, и ему больше не удается насытить мою мысль. Духовно я разрушил себя сам, я уже не принимаю себя за живущего. Я чувствую не больше, чем голые камни; как с заброшенной стройки, из меня едва не выползают черв... перлы. Но эта смерть гораздо более утонченна, моя многосложная смерть, сопровождаемая разрежением плоти. У мышления больше нет крови. Каракатица кошмаров выпустила все чернила, засорив источники духа. Кровь, потерявшая даже свои вены. Мясо, не ведающее лезвия ножа. Но в этой сморщенной плоти, в этой неплотной плоти сверху вниз все еще вращается вероятный огонь. Время от времени какая-то ясность раздувает жар, соединяющий жизнь с ее цветами. Все, что имеет имя под плотным небесным сводом, все, что имеет свое лицо, — то, что является солнечным сплетением вздоха и тетивой трепета, — все это попадает во вращающийся огонь, где взвиваются волны самой плоти, твердой и мягкой плоти, которая поднимется однажды кровавым потопом. Вы ее видели, мумию, застывшую на перекрестке феноменов, неведающую живую мумию, которая совсем не ведает границ своей пустоты и ужасается пульсации своей смерти. Подняли добровольную мумию, и все вокруг нее зашевелилось. А сознание, как огонь раздора, обежало из края в край поле своей обязательной вероятности. В мумии есть утрата плоти, в темном разговоре этой интеллектуальной плоти есть полная неспособность заклясть плоть. Смысл, бегущий по венам мистического мяса, каждый всплеск которого есть что-то вроде мира и другого способа рождения, теряется и пожирает себя в ожоге ошибки тщетного бытия. О! быть отцом, питающим эту догадку, множителем этих рождений и этого мира в его выводах и следствиях цветка. Но вся эта плоть лишь начало, лишь отсутствие, отсутствие, отсутствие... Отсутствие. Заклинание мумии Ноздри из кости и кожи, Там начинается тьма Высшего. Губы — задернешь Резко, как шторы окна. В золото кость превращается Тайною жизнью. Цветы Взгляда фальшивого тянутся К свету тебя поднести. Мумия, рук веретена — Чрево тебе повернуть. Птице застывшей подобен Страшный размах твоих рук. Смерть обрядилась всем этим, Как позабытым обычаем. Тени болтают, и в золоте Плавают черные кишки. Здесь мы с тобой встречаемся — Выжженных вен пути. Золото твое и боль моя — Опаснейшие свидетели.