О беспокойной книге
Я — не мальчишка, мне сорок лет, да! Я знаю жизнь, как морщины на
своих ладонях и щеках, меня нечему и некому учить. У меня семья, и, чтобы
создать ей благосостояние, я гнул спину двадцать лет, да-с! Гнуть спину —
занятие не особенно лёгкое и совсем не приятное. Но — это было, прошло, и я
теперь желаю отдохнуть от трудов жизни — вот что я прошу понять вас, сударь
мой!
Отдыхая, я люблю почитать. Чтение — высокое удовольствие для
культурного человека, я ценю книгу, она — моя дорогая привычка. Но я отнюдь
не принадлежу к тем чудакам, которые бросаются на всякую книгу, как
голодные на хлеб, ищут в ней какого-то нового слова и ждут от неё указаний,
как жить.
Я знаю, как надо жить, знаю-с...
Я читаю с выбором только хорошие, тепло написанные книги, мне
нравится, когда автор умеет показать светлые стороны жизни, когда он и
дурное описывает красиво, так, что о достоинстве жареного не думаешь,
наслаждаясь вкусом соуса. Нас, людей, поработавших на своём веку, книга
должна утешать, она должна баюкать нас, вот что я вам скажу, сударь мой.
Спокойный отдых — моё священное право, — кто скажет, что это не так?
Ну-с, и вот купил я однажды книгу одного из этих новых хвалёных
писателей.
Купил, любовно принёс домой и вечерком, разрезав осторожненько листы,
приступил к чтению. Должен сказать — с предубеждением приступил. Не верю в
эти молодые, симпатичные и иные таланты. Люблю Тургенева — писатель тихий,
кроткий, читаешь его — как густое молоко пьёшь, и, читая, думаешь: «Это
было давно, всё это прошло, прожито!» Люблю Гончарова — спокойно писал,
солидно, убедительно...
Но — читаю... Что за чёрт! Прекрасный, точный язык, беспристрастие,
этакая, знаете, ровность — очень хорошо! Прочитал один маленький рассказ,
закрыл книгу, подумал... Впечатление грустное, но читать можно без боязни.
Нет этих, знаете, резкостей, экивоков в сторону обеспеченных людей, нет
стремления выставить меньшого брата образцом всяких добродетелей и
совершенств, нет ничего дерзкого, всё очень просто, очень мило... Читаю ещё
рассказик — очень, очень хорош! Браво! Ещё... Говорят, что, когда китаец
хочет отравить какого-нибудь благоприятеля, который почему-либо надоел ему,
китаец угощает его имбирным вареньем. Великолепное, вкусное варенье, и до
известного момента его кушаешь с невыразимым наслаждением. Но когда
наступает этот «известный момент», человек вдруг падает, и — готово! Больше
никогда и ничего ему не надо кушать, ибо он сам готов уже в пищу червям
могилы.
Так вот и эта книга — я прочитал её, не отрываясь. Дочитывал уже в
постели, а когда кончил — погасил огонь и собрался баиньки. Лежу, спокойно
вытянувшись. Темно и тихо...
Как вдруг, знаете, чувствую что-то необычное — начинает казаться, что
надо мною во тьме вьются и кружатся с тихим жужжаньем какие-то осенние
мухи, — знаете этих навязчивых мух, которые умеют как-то сразу сесть вам и
на нос, и на оба уха, и на подбородок? Лапки их особенно раздражающе
щекочут кожу...
Открываю глаза — ничего. Но в душе — что-то мутное, невесёлое.
Невольно вспоминается прочитанное, встают пред глазами сумрачные образы
героев... Люди всё дряблые, тихие, бескровные, жизнь у них — нелепая,
скучная.
Не спится мне...
Начинаю думать: прожил я сорок лет, сорок лет, сорок лет. Желудок
варит плохо. Жена говорит, что я — гм! — что я её уже не так горячо люблю,
как любил лет пять тому назад... Сын — болван. Отметки у него прескверные,
ленится, катается на коньках, читает идиотские книги.... Надо посмотреть,
какие это книги... Школа — мучительное учреждение и уродует детей. У жены
под глазами — гусиные лапки, а она — туда же... Служба моя — совершенная
глупость, если рассуждать правильно. И вообще — вся моя жизнь, если
рассуждать правильно...
Тут я попридержал вожжи своего воображения и вновь открыл глаза. Что
за чертовщина?
Смотрю — у моей кровати стоит книга. Сухая, тощая, на тонких длинных
ножках, она качает одобрительно маленькой головкой и тихим шелестом страниц
говорит мне:
— Рассуждай правильно...
Лицо у неё какое-то длинное, свирепо-тоскливое, и глаза мучительно
ярко сверкают и сверлят мне душу.
— Подумай-ка, подумай — зачем ты прожил сорок лет? Что ты внёс в жизнь
за это время? Ни одной свежей мысли не родилось в твоей голове, ни одного
оригинального слова не сказал ты за эти сорок лет... Никогда твоя грудь не
вмещала в себе здорового, сильного чувства, и, даже полюбив женщину, ты всё
соображал — удобной ли женой она будет для тебя? Половину жизни ты учился,
другую — забывал то, чему выучился. И всегда ты заботился только об
удобствах жизни, о тепле, о сытости... Ничтожный, незаметный ты человек,
лишний, не нужный никому. Ты умрёшь, и — что останется после тебя? Как
будто ты и не жил...
Лезет она на меня, эта проклятая книга, вваливается мне на грудь и
давит. Страницы её дрожат, обнимают меня, шепчут мне:
— Таких, как ты, — десятки тысяч на земле. Все вы всю жизнь сидите в
своих тёплых щелях, как тараканы, и оттого жизнь так скучна и сера.
Я прислушиваюсь к этим речам и чувствую, как будто в сердце мне
залезли чьи-то тонкие холодные пальцы, ковыряются в нём, и мне тошно,
больно, беспокойно. Жизнь никогда не казалась мне особенно яркой, я смотрел
на неё как на обязанность, которая вошла в мою привычку... А впрочем,
вернее сказать, я никак не смотрел на неё... Жил, и — всё тут. Но теперь
эта дурацкая книга окрасила её в какой-то невыносимо скучный, досадно серый
цвет.
— Люди страдают, чего-то хотят, к чему-то стремятся, а ты служишь...
Чему ты служишь? Для чего? Какой смысл в этой службе? И сам ты не находишь
в ней удовольствия, и другим ничего не даёт она... Зачем ты живёшь?..
Эти вопросы кусали меня, грызли, я не мог спать. А человек должен
спать, сударь мой!
Со страниц книги смотрели на меня лица её героев и спрашивали:
— Зачем живёшь?
«Не ваше дело!» — хотел я сказать и не мог. Какие-то шорохи, шёпоты
звучали в моих ушах. Мне казалось, что волны житейского моря подхватили мою
кровать и уносят её со мною куда-то в безбрежность и качают меня.
Воспоминания о прожитых годах вызывали у меня что-то вроде морской
болезни... Никогда я не проводил столь беспокойной ночи, клянусь вам,
сударь мой!
И я спрашиваю вас, — какая польза человеку от книги, которая беспокоит
его и не даёт ему спать? Книга должна повышать мою энергию, а если она сеет
иглы на мою постель — зачем мне она, позвольте узнать? Подобные книги
следует изъять из употребления, — вот что, сударь мой! Ибо — человек
нуждается в приятном, а неприятности он сам способен создать...
Чем это кончилось? Очень просто-с. Я, знаете, поутру встал с постели
злой, как чёрт, взял эту книгу и отнёс её к переплётчику.
А он мне её пе-ре-плё-л! Переплёт крепкий, тяжёлый. Она стоит на
нижней полке моего книжного шкафа, и, когда мне весело, я, тихонько
дотронувшись до неё носком сапога, спрашиваю её:
— Что, взяла, а?
1900 г.
ПРИМЕЧАНИЕ
Впервые напечатано в газете «Нижегородский листок», 1900, номер 357,
29 декабря.
В собрания сочинений не включалось.
Печатается по тексту газеты «Нижегородский листок».