Старый год. Сказка
В последний день своей жизни Старый Год — пред тем возвратиться к
Вечности — устраивает нечто вроде торжественной встречи своему
преемнику — он собирает пред своё лицо все человеческие Свойства и беседует
с ними до двенадцати часов — до рокового момента своей смерти, до момента
рождения Нового Года.
Вот и вчера было так же — вечером в гости к Старому Году стали
собираться странные и неопределённые существа, — существа, чьи имена и
формы известны нам, но чьи сущности и значения для нас мы ещё не можем
представить себе ясно.
Раньше всех пришло Лицемерие под руку со Смирением, за ним важно
выступало Честолюбие, почтительно сопровождаемое Глупостью, а вслед за этой
парой медленно шла величественная, но истощённая и, очевидно, больная
фигура — это был Ум, и хотя в его глубоких и проницательных очах много
сверкало гордости собой, но ещё более было в них тоски о своём бессилии.
За ним шла Любовь — полураздетая и очень грубая женщина, с глазами, в
которых было много чувственности и ни искры мысли.
Роскошь, следуя за ней, предупреждающим шёпотом говорила:
- О Любовь! Как ты одета! Фи, разве такой костюм соответствует твоей
роли в жизни?
- Ба! — откликнулось Суемудрие, — чего вы хотите от Любви, сударыня?
Вы всегда были и всё ещё остаётесь романтичкой, вот что-с скажу. По мне —
чем проще, тем яснее, тем лучше, и я очень довольно, что мне удалось
сорвать с Любви покровы фантазии, в которые её одевали мечтатели. Мы живём
на земле, она тверда, и цвет её грязен, а небеса так высоки, что никогда
между ними и землёй не будет ничего общего! Не так ли?
А сама Любовь молчала — язык её давно уже почти нем, нет у неё прежних
пылких слов, её желания грубы, и кровь жидка и холодна.
Явилась также Вера — разбитое и колеблющееся существо. Она кинула
взгляд непримиримой ненависти в сторону Ума и незаметно скрылась от его
очей в толпе, пришедшей к Старому Году.
Потом за нею мелькнула, как искра, Надежда, мелькнула и скрылась
куда-то.
Тогда явилась Мудрость. Она была одета в яркие и лёгкие ткани,
украшенные массой фальшивых камней, и насколько ярок и блестящ был её
костюм, настолько сама она была темна и печальна.
И вот пришло Уныние, и все почтительно поклонились ему, потому что оно
в чести у Времени.
Последней же пришла Правда, робкая и забитая, как всегда, больная и
печальная, она, тихо и не замеченная никем, прошла в угол и одиноко села
там.
Вышел Старый Год, посмотрел на своих гостей и усмехнулся усмешкой
Мефисто.
- Здравствуйте и прощайте! — заговорил он. — Прощайте потому, что я
умираю, как то предписано Судьбой. Я смертен, и я рад, что смертен, ибо,
если б время жизни моей продолжилось хотя на день один, — не вынес бы я
тоски бледной жизни моей. Так скучно жить всегда, имея дело только с вами!
Искренно жалею вас — вы бессмертны. И за то ещё жалею, что в день рождения
моего все вы были более сильны, свежи и цельны, чем сегодня, в день смерти
моей. Да, я искренно жалею вас — все вы страшно истасканы людьми,
обесцвечены ими, измельчены, и все вы так близки друг другу в общем вашем
уродстве. И это вы-то — человеческие Свойства? Вы — без сил, без цвета, без
огня! Жалею вас и людей.
И Старый Год усмехнулся и потом снова, осмотрев гостей, спросил у
Веры:
- Вера! Где сила твоя, двигавшая людей на подвиги и одухотворявшая
жизнь?
- Это он ограбил меня! — глухо сказала Вера, показывая в сторону Ума.
- Это я ей обязан тем, что до сей поры люди всё ещё уверены в моём
могуществе. В борьбе с ней я растратил лучшие силы мои! — гневно
откликнулся Ум.
- Не ссорьтесь, несчастные! — снова бесстрастно улыбнулся умирающий
Старик и, помолчав, сказал ещё: — Да, страшно бледны и изжиты все вы. Как,
должно быть, тошно быть человеком и иметь с вами дело день за днём в
течение многих лет? Кто это там утвердительно качает головой? А, это ты,
Правда! Ты всё такая ж... не в чести у людей... Ну, что же?.. Прощайте,
бывшие спутники мои. Прощайте, мне нечего больше сказать вам... Но... среди
вас я не вижу кого-то? Да? Где же Оригинальность?
- Её давно уж нет на земле, — робко ответила Правда.
— Бедняга земля! — пожалел Старый Год. — Как скучно ей! Жалки и
бесцветны люди, если они потеряли оригинальность дум, чувств, поступков.
- Они даже костюма не умеют себе создать такого, который хотя бы
несколько скрашивал уродство их форм, лишённых древней красоты, — тихо
пожаловалась Правда.
- Что с ними? — задумчиво спросил Старый Год.
— Они потеряли желания и остались жить только с похотями... —
объяснила Правда.
- Разве они тоже умирают? — изумился Старый Год.
- Нет, — сказала Правда. — Они ещё живут. Но как живут? Большинство по
привычке, некоторые из любопытства, а все — не отдавая себе отчёта, зачем
именно живут.
Старый Год холодно засмеялся.
- Пора! Ещё минута, и пробьёт мой час — час моего освобождения от
жизни. Уходя, я немного скажу... Я существовал и нашёл, что это очень
грустно. Прощайте же ещё раз и последний. Жалею я вас, жалею, что вы
бессмертны и что вам недоступен покой. Сын Времени — я бесстрастен, но всё
же жалею я вас и людей. Первый удар! Два...
Что это?
Ударив дважды — часы остановились бить.
В изумлении все взглянули на них, и странное увидели они.
Некто, с крыльями на голове и на ногах, стоял у часов, прекрасный, как
один из богов Эллады, и, придерживая рукой минутную стрелку часов, смотрел
в очи Старого Года, угасавшие в предчувствии смерти.
- Я — Меркурий и послан сюда от Вечности, — сказал он. — Она сказала —
зачем Новый Год ветхим людям? Скажи им, что Нового Года не будет до
нарождения новых людей. Останется с ними тот, что уже был, — пусть он
переоденется из савана в платье юноши и живёт.
— Но это пытка! — сказал Старик.
— Останешься ты! — непреклонно повторил Меркурий. — И доколе люди не
обновят дум и чувств своих, ты останешься с ними, Старик! Так сказала
Вечность, — живи!
И он исчез — посланник Вечности... И, когда он исчез, часы бросили в
тишину изумления десять глухих ударов.
И Старый Год, умиравший с торжеством, остался снова жить с Унынием,
скорбно улыбавшимся в его морщинистое лицо.
Тихо и печально расходились гости Старого Года.
И Надежда, уходя, — молчала, а Лицемерие, выражая на лице своём
скорбь, заигрывало с Суемудрием, говоря с ним что-то об Уме, что-то о
Терпении, и, говоря, всё боялось, как бы Уныние не подслушало речей его и
не выразило ему порицания за его речи.
И, наконец, все ушли.
Остался только Старый Год, уже переодевшийся в платье Нового, да
Правда — всегда и везде последняя!
1896 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые напечатано в "Самарской газете", 1896, номер 1, 1 января, в
разделе "Маленький фельетон".
В собрания сочинений не включалось.
Печатается по тексту "Самарской газеты".