Там стыдно будет унывать
И предаваться грусти праздной,
Где пахарь любит сокращать
Напевом труд однообразный.
Некрасов
Александр Блок в докладе своем "Интеллигенция и народ ", прочитанном
сначала в "Религиозно философском обществе", а потом в "Литературном ",
раскрывает рознь между двумя на чалами современной русской жизни и делает
мрачные предсказания: на культурных людей надвигается "грудь коренника "
той бешеной тройки, которая мчится из глубины наших диких полей. Поэт, по
видимому, предчувствует, что правда, живая и стихийная, на стороне народа,
но он отказывается делать какие либо определенные выводы из этого
утверждения и ограничивается тремя вопросами: во-первых, переходима ли
черта между интеллигенцией и народом? во вторых, если нет, остается ли
какое-нибудь спасение для культуры, кроме Победоносцевской инерции? и, в
третьих, если да, то как найти пути к народному сердцу?
С историко-социологической точки зрения я не стану рас сматривать
доклад Блока: жизнь слишком усложнилась, многообразные культурные течения и
грубые материальные интересы давно уже раздробили страну на определенные
классы и группы, и нет возможности отвлеченно рассуждать по поводу такой
произвольной границы, которую проводит Александр Блок.
Но с иной жизненно практической точки зрения рассуждать о докладе
Блока возможно и должно.
Впрочем, возражая своим оппонентам, Александр Блок сделал одну
уступку, которая отчасти изменяет самую постановку темы об интеллигенции и
народе; Блок признал, что рознь существует не между всей интеллигенцией и
народом, а лишь между известной "частью" интеллигенции и той стихийной
Русью,
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых прутьях,
Поет преданья старины ...
Такая постановка темы изменяет в известной мере и ее сущность, потому
что часть интеллигенции, конечно, не связана с той Русью, которая "и во сне
необычайна", - но возможно ли утверждать pars pro toto?
Блок по праву мог бы сказать про себя:
И сам не понял, не измерил,
Кому я песни посвятил ...
Воистину интеллигенцию нашу нельзя мерить той мерою, которую приложил
к ней поэт. "Я, - говорит Блок, -как интеллигент, влюблен в индивидуализм,
эстетику и отчаяние". Какое чудовищное непонимание духа нашей
интеллигенции!
Неужели не ясно, что все три темы, влюбившие в себя поэта,
-"индивидуализм, эстетика и отчаяние" - все эти темы являются предметом
ненависти нашего интеллигента? Неужели Блок не понимает, что влюбленность в
эти темы есть край нее декадентство? И неужели не очевидно, что
декадентство полярно по отношению к интеллигенции? Интеллигенция, со времен
Белинского утверждавшая идею общественности и народолюбия, со времен
Писарева провозгласившая парадоксальное "разрушение эстетики " и, наконец,
в лице своих революционеров, объявившая войну апатии и косному отчаянию,
- что общего имеет эта интеллигенция с тем орхидейным интеллигентом, который
расцветает в декадентской оранжерее?
Образ двойника заслонил Блоку образ интеллигенции, и печать смерти на
лице этого двойника Блок принял за печальный знак гибели всего нашего
общества. Но напрасно Блок волнуется за судьбу всех этих юношей и девушек,
которые рассеяны теперь среди народа - всех этих учителей, врачей,
статистиков, газетных работников, пропагандистов, агитаторов, - все они
органически связаны с народом. Они умеют и жить с народом и умирать за
народ. Правда, порой между грамотным и неграмотным русским человеком бывают
недоразумения, но ведь не очевидно ли, что дух народа не может определяться
его темнотой? Нация - по существу - не изменит своей природы, если страна
не будет голодной и невежественной. И, надеюсь, Александр Блок не имел в
виду этой чисто внешней розни, какая возникает порой в русской
действительности между косным обывателем, кто бы ни был он - мужик,
мещанин, помещик, и вольнолюбивым и подвижным искателем нового жизненного
уклада.
Однако, если мы устраним все эти недоразумения и обратимся к самым
корням доклада Александра Блока, мы увидим, что они глубоко внедрились в
жизненную правду.
В чем же эта правда? О каком расколе, о каком разделении и розни идет
здесь речь?
Я думаю, что рознь действительно существует, но существует она между
декадентами, с одной стороны, и народной стихи ей - с другой. Я разумею под
декадентами не только литераторов и - пожалуй даже - менее всего их, а тех
случайных, почти всегда талантливых, но погибающих "лириков жизни ",
которые возникают перед нами время от времени, как живой укор за идеи
крайнего индивидуализма, идеи, взлелеянные Фридрихом Ницше, Бодлэром и
Оскаром Уайльдом.
Но при чем же тут русская интеллигенция? Она - повторяю - неповинна в
грехах наших ницшеанцев, бодлэрианцев - детей европейской культуры конца
века.
Я вовсе не склонен умалять значения существующей розни, хотя и не
думаю, подобно Блоку, что болезнь крайнего индивидуализма прогрессирует в
русском обществе. Вряд ли это так. Но тем не менее, независимо от того,
мало или много среди нас таких отщепенцев, трагизм этой розни остается пока
неразрешенным.
И этот разлад декадентов с народом (пусть их мало среди нас)
значителен и глубоко интересен, потому что психология такого оторвавшегося
от народной стихии человека -зловещий симптом не для русской интеллигенции,
которая еще девственна и стихийна, как и народ наш, а для личности вообще.
Тема, поставленная Блоком, тема универсальная, а не национальная.
Декадентство переживает кризис. Блок не первый указал на это. И
Вячеслав Иванов, и Д. С. Мережковский писали об этом. И мне приходилось
писать о кризисе декадентства. Memento mori воистину прозвучало как
пророчество. Но для кого? Только не для русской интеллигенции. Ведь смерть
угрожает тем, кто не с народом, кто отказался от народной правды, т. е. от
жизни, т. е. признал первую часть формулы "неприятия мира "и не признал
второй ее части - того "слепительного да ", о котором пел нам поэт.
Но наша интеллигенция не знает еще горьких противоречий. Иван
Карамазов, искусившийся в противоречиях, в сущности, вовсе не интеллигент:
это, быть может, первый декадент наш.
Интеллигенция, несмотря на весь атеизм свой, по природе своей вовсе не
мятежна: она строительница жизни народной, она гуманистична, ей только
некогда думать об "имени" Бога, но вся она морально безупречна, а
религиозно богопокорна. Бунт карамазовский не предстал перед ней как тема
реальная. Нет, явно, что Блок "валит "обвинение "с больной головы на
здоровую ".
И я предлагаю формулировать тему о "неблагополучии" нашем по-иному, а
именно: "Декадентство и народ ". Тогда интеллигенция отойдет почти целиком
к народу, а с декадентами останется кучка "лириков жизни" и, пожалуй,
некоторые самоубийцы, о которых упомянул Блок.
Поэт был несправедлив к нашей интеллигенции: он слишком умалил ее
добродетели и, с другой стороны, слишком польстил ей, предположив, что она
стоит на той высокой ступени культуры, откуда видны последние противоречия
нашей жизни и где у слабых кружится голова над раскрывшейся бездной.
Интеллигенция наша не забирается на высоты: она у земли и с землей. И благо
ей.
У Глеба Успенского есть очерк: "Овца без стада ". В этом очерке
фигурирует "балашевский барин", который непрестанно печалуется о народе и
вечно к нему стремится, но из его хождения в народ ничего не выходит.
"Мешает мне мое в высшей степени ложное положение, положение барина ... -
признается он, - заметьте, что я говорю - мешает положение не
интеллигентного человека, просто барина"...
Я боюсь, что Блок попал в это "ложное положение ", как выражается
герой Глеба Успенского. И это вовсе не значит, что у Блока нет связи с
народом, с Россией. Охотно верю, что такая связь имеется, но не там она,
где думает Блок. Любовь к народу и родной стране вовсе не требует тех
самообличений, которыми так увлекся поэт, - и того хождения в народ,
которым занялся "балашевский барин". И все мы, русские грамотные люди,
праведные и грешные, баре и разночинцы, не менее, чем неграмотные русские
люди, любим Россию целомудренной и таинственной любовью. Все мы - сама
Россия.
Но иные из нас - немногие, декаденты - погибают, несмотря на глубокую
и молчаливую любовь свою к родине. Этого отрицать я не стану. Но гибель
этих немногих декадентов определяется особой причиной - неумением
преодолеть крайний индивидуализм, найти путь к общественности, но этот
разрыв между личностью и общественностью вне категорий интеллигенции и
народа.