Андрей Белый 
 
                              "Огненный ангел" 
 
----------------------------------------------------------------------------
     Брюсов В. Я. Огненный ангел (Сост., вступ. ст., коммент. С. П. Ильёва)
     М.: Высш. шк., 1993. - (Б-ка студента-словесника).
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

     "Огненный Ангел" останется навсегда  образцом  высокой  литературы  для
небольшого круга истинных ценителей изящного; "Огненный Ангел"  -  избранная
книга  для  людей,  умеющих  мыслить  образами  истории;  история  -  объект
художественного творчества; и только  немногие  умеют  вводить  исторические
образы в поле своего творчества.
     История для Валерия Брюсова не является материалом для эффектных  сцен;
она вся для него в мелочах; но  эти  мелочи  умеет  он  осветить  неуловимой
прелестью своего творчества. Валерий Брюсов здесь сделал  все,  чтобы  книга
его была проста; творчество его выглядит скромной, одетой в  черное  платье,
девушкой с гладкой прической, но с дорогой камеей на груди; нет в  "Огненном
Ангеле" ничего кричащего, резкого; есть даже порой "с_в_я_т_а_я  с_к_у_к_а",
какой веет на нас, когда мы читаем повести Вальтер  Скотта;  и  я  благодарю
автора за растянутость; за то, что своим спокойным тоном он  отвлекает  меня
от фабулы, описывая быт, мелочи этого быта; широкой волной течет предо  мной
река прошлого, и в медленном течении этой реки отражается  кроткий  лик  его
Музы  -  девушки  с   гладкой   прической.   Нет   здесь   кричащих   перьев
модернистического   демимонда;   нет   косметики   выкриков    и    страшных
псевдо-символических  зубовных  скрежетов;  нет  здесь   шелестящих   шелков
импрессионизма, ни брызжущих в нос дешевых духов  современных  словечек,  то
есть,  всего  того,  чем  жив  модернизм;  несовременен,  в  высшей  степени
несовременен Валерий Брюсов в своем  романе.  Но  за  это-то  и  оценят  его
подлинные любители изящной словесности.
     История говорит  с  нами:  Брюсова  мы  не  видим;  но  в  этом  умении
стушеваться высокое изящество того, кто в нужное время говорил своим языком;
ведь теперь язык его присвоили все; десятки новоявленных  брюсовцев  черпают
свой словарь из его словаря.
     В "Огненном Ангеле" Брюсов, тем не  менее,  оригинален;  опытной  рукой
воскрешает он историю; и мы начинаем любить, понимать его детище  -  историю
кельнской  жизни  1534  года;  будь  здесь   м_о_д_е_р_н_и_с_т_и_ч_е_с_к_и_е
п_е_р_ь_я, мы не увидели бы старинную жизнь Кельна,  которую  душой  полюбил
Брюсов; эта жизнь отражается в зеркале его души:
 
                          Помню вечер, помню лето, 
                          Рейна полные струи, 
                          Над померкшим старым Кельном 
                          Золотые нимбы света... 
 
     И далее:
 
                          Где-то пели, где-то пели 
                          Песню милой старины. 
                          Звуки, ветром тиховейным 
                          Донесенные, слабели 
                          И сливались, там, над Рейном, 
                          С робким ропотом волны. 
                          Мы любили! Мы забыли, 
                          Это вечность или час! 
                          Мы тонули в сладкой тайне, 
                          Нам казалось: мы не жили, 
                          Но когда-то Heinrich Heine 
                          В стройных строфах пел про нас! 
 
     Я привожу нарочно это стихотворение Брюсова, чтобы яснее выразить  свою
мысль; как перекликается песня Брюсова с песней Шумана на слова  Рейнике;  я
хочу сказать, что настроение музыки Шумана и слов Брюсова из одного корня  -
романтизма.
     С эпохи "Венка" в Брюсове все слышней  песнь  романтизма;  и  "Огненный
Ангел" - порождение этой  песни;  золотым  сияньем  романтизма  окрашен  для
Брюсова Кельн; эпоха, эрудиция, стремление воссоздать быт старого  Кельна  -
только симптомы романтической волны в творчестве  Брюсова;  и  потому-то  не
утомляют в романе тысячи отступлений, и потому-то не останавливаемся  мы  на
длиннотах,  на  некотором  схематизме  фабулы;  не  в   фабуле,   -   не   в
документальной точности пленяющая нас нота "Огненного Ангела", а  в  звуках,
которые
 
                          ...ветром тиховейным 
                          Донесенные, слабели.  
                          И сливались, там, над Рейном, 
                          С робким ропотом волны. 
 
     Эти звуки - звуки "милой старины"; вот эти-то звуки своей души стыдливо
прячет Брюсов под исторической амуницией, в которой он выступает перед нами;
но пленительно отражают душу Брюсова "Рейна  тихие  струи";  но  пленительно
сияют на исторической амуниции "з_о_л_о_т_ы_е н_и_м_б_ы с_в_е_т_а".
     Э_т_и т_и_х_и_е  з_в_у_к_и  -  их  забыли;  они  не  слышны  на  базаре
псевдо-символических   зубовных   скрежетов;   тяжелогрохотный    модернист,
тяжелогрохотно загрохотавший брюсовским стихом, сел верхом на символического
коня;  тяжелогрохотный  скакун  символизма  тяжело  грохочет;  и  не  лицам,
покинувшим  келью  творчества,  под  стыдливой  маской  истории   расслушать
"п_е_с_н_ю м_и_л_о_й с_т_а_р_и_н_ы": в демимонде ведь все просто;  ежели  ты
пролагаешь новые пути, так греми, труби и взывай;  коли  хочешь  щеголять  в
импрессионистическом шелку, так шелести им на всю русскую литературу; коли у
тебя нет слов о "п_р_о_в_а_л_а_х, б_е_з_д_н_а_х и п_р_о_ч_е_м  м_н_о_г_о_м",
так ты и не символист.
     Где же демимонду понять "Огненного Ангела"!
     Неспроста вернулся Брюсов к  песням  о  "м_и_л_о_й  с_т_а_р_и_н_е";  из
старины  он  вызвал  образ  Агриппы;  он  вводит  нас   в   атмосферу   того
освободительного движения в мистике, которое в лице Агриппы  и  Парацельса,.
учеников Тридгейма, породило, быть  может,  интереснейшее  течение;  течение
это, правда, погасло  в  Иоанне  Вейере,  но  оно  продолжалось  в  учениках
Парацельса - Боденштейне, Кунрате, ван Гельмонте  и  других  до  начала  XIX
столетия; течение это, быть может, и теперь живо и  по-своему  воскресает  в
современности; то, о чем заговаривает Стриндберг, стыдливо встает в  образах
Брюсова,    намеренно     завуалированных     "а_р_х_е_о_л_о_г_и_ч_е_с_к_о_й
п_ы_л_ь_ю";  нужно  быть  глухим  и  слепым  по  отношению   к   заветнейшим
устремлениям   символизма,   чтобы   не   видеть   в   образах    "м_и_л_о_й
с_т_а_р_и_н_ы", вызванных Брюсовым, самой жгучей  современности.  Брюсов  не
остался в символической толкучке; и толкучка решила, что Брюсов устарел;  но
вчитайтесь в Брюсова, разглядите героев его романа, - и вы увидите, что  они
символы, быть может, близкого будущего, о котором и не подозревает толкучка.
     "Огненный  Ангел"  -  произведение   извне   историческое   ("з_в_у_к_и
м_и_л_о_й с_т_а_р_и_н_ы"), изнутри же оккультное.  Фабула,  так  неожиданно,
даже механически оборванная, есть рассказ о том, о чем нельзя  говорить,  не
закрываясь историей.
     Брюсов является в своем романе то  скептиком,  то,  наоборот,  суеверно
верующим оккультистом; из-под маски Локка и Юма выглядывает лицо Агриппы; но
едва вы поверите в это лицо, оно становится маской; из-под  маски  над  вами
уже смеется ученик английской психологии; и так далее, и  так  далее.  Но  в
этой игре с читателем мы усматриваем вовсе не хитрость...
     Впрочем, не будем распространяться:  все  это  демимонду  останется  до
конца непонятным; демимонд увлекается тяжелогрохотным грохотом символических
эпигонов и мировым разумом, стоящим на сцене с бутафорским мечом в руке.

       
                                КОММЕНТАРИЙ     

     Печатается по: Андрей Белый.  Арабески:  Книга  статей.  М.,  1911.  С.
453-457.
     Андрей  Белый  (псевдоним  Бориса  Николаевича  Бугаева,  1880-1934)  -
русский  писатель,  критик,   философ,   литературовед,   автор   статей   и
воспоминаний о жизни и творчестве В.  Брюсова.  Впервые  рецензия  "Огненный
ангел" была опубликована: Весы. 1909. Љ 9. С. 91-93.