ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ

Поезд приходит в Мурманск к вечеру. Но уже с самой зари, от станции Полярный круг, вы не отходите от окна, вживаясь в своеобразие Кольского полуострова. Тундра: невысокий кустарник, редкая ель, уходящие за горизонт голые горы; вода во всех видах – болота между кочек и камней, шум горной порожистой реки. подернутые ледяным салом остановившиеся озера, серо-стальной цвет снега и неба; серое, некрашеное дерево станционных построек и сами эти станции, так похожие одна на другую, с такими диковинными названиями: Пояконда, Африканда. Африканда в Заполярье!

Кажется, так однообразен этот мир, где в конце апреля еще нет весны. А между тем с каждой остановкой, с каждым часом пути вы словно вчитываетесь в великую книгу бытия, где человек – советский человек, хозяин природы – должен был начать все создавать сначала: покров земли, ее флору, фауну.

Земля тут черная, и в первую минуту кажется плодородной. Но вот подмечаете вы ее странную мертвенную рассыпчатость, как бы перистость – она бесструктурна. Чтобы эта земля могла рожать, нужно потрудиться над ней, помочь ей накопить перегной, засевать ее травами, выкорчевывать ее камни, отводить от нее болота.

И на станции Хибины мы видим расчищенные от снега, крытые стеклом парнички, здание оранжереи, хозяйственные постройки. Это ПОВИР – Полярный отдел Всесоюзного института растениеводства, главный форпост борьбы за землю на Кольском полуострове. Пожалуй, нигде так ярко не проступают интереснейшие связи в природе, взаимодействия растений с почвой, насекомого с растением, как именно здесь, за Полярным кругом, в многолетней работе этого института.

Травосеяние тут до зарезу необходимо не только потому, что нужен корм для скота, а и потому, что нужно оживить, организовать почву, сделать ее структурной.

Пчеловодство необходимо не из-за одного меда – заводить пчел рекомендуется, даже если придется вначале их самих прикармливать привозным медом, даже себе в убыток, потому что нужны пчелы не только для меда, но и для опыления, для поднятия урожайности огородных растений. И в ПОВИРе, где появились первые пробные ульи, уже резко повысилась урожайность огурцов.

За Полярным кругом до революции и не помышляли о животноводстве. Только оленьи стада ходили здесь, пощипывая скудный болотный мох. А нынче, возле станции Апатиты широко раскинулись животноводческие фермы знаменитого совхоза “Индустрия”. История о том, как обживались в Заполярье привезенные сюда коровы, любопытна. Сперва они крепко держались старых условных рефлексов и знать не желали новых условий. Они неимоверно страдали от сплошной темноты долгой полярной ночи, от сплошного света долгого полярного дня.

Газета “Полярная правда” интересно рассказывает, как коровы скучали и переставали есть зимой, как, не выходя из коровника, ухитрялись заблудиться,– не в пространстве, а во времени – и как “скотникам приходилось помогать им выбираться из этого астрономического лабиринта, затемняя коровник во время полярного дня и освещая его ярким электричеством во время полярной ночи”. А сейчас из завезенных сюда холмогорок, ярославок и других пород путем многолетнего умелого подбора и скрещивания выводится новая заполярная порода – хибиногорская, статная, выхоленная, с хорошей удойностью.

Есть по пути в Мурманск маленькая остановка Пулозеро. Там на шоссе возле нарядного автомобиля можно увидеть и оленью упряжку. Отсюда в нескольких десятках километров начинаются богатые колхозы оленеводов, цветущие деревни маленького северного народа саами (лопарей), вымиравшего до революции. Дальше, в глубину полуострова, добираешься только на оленях, да и то не во всякое время года…

И всюду: в молодом красавце городе Мончегорске с его промышленностью, в Кировске с его несметными рудными богатствами, в богатейших и крепнущих оленеводческих и рыболовецких колхозах – чувствуешь заботу о создании культурного покрова земли, о распространении акклиматизированных растений и животных. На Севере особенно ярко сказывается роль большевика-творца, превратившего глухую тундру в одну из крупнейших промышленных областей нашего Союза.

Приехав в Мурманск, в первую минуту даже огорчаешься из-за малой внешней нарядности города. Если не считать широкого и прекрасного главного проспекта, знакомого по фотографиям в наших журналах, здесь еще только рождаются очертания города, прокладывается его первый чертеж сквозь деревенскую кривизну и холмистость, сборища деревянных домиков по склонам, ни с чем не сравнимую мурманскую грязь.

Но людям удобно жить в этом молодом, рождающемся городе, потому что главные коммунальные нужды в основном удовлетворены. Раны, нанесенные врагами (семьдесят шесть процентов города было во время войны разрушено бомбами!), начали здесь залечивать в первую голову с важнейшего: починен водопровод, действует канализация, вновь уложено все кабельное хозяйство, четко работают телефон и радио, город залит светом, и энергия в избытке; тепло дает своя ТЭЦ.

Лучшие здания в Мурманске – жилые дома, большие, прекрасные каменные дворцы. Невольно спрашиваешь: “А что это? Театр? Исполком? Обком?”– и получаешь в ответ: “Жилые дома, квартиры наших рабочих, моряков, служащих”.

Самое драгоценное и нужное здесь, на Севере,– человек; и забота о том, чтобы привлечь сюда человека, чтобы было ему где, и не просто где, а хорошо и удобно жить, чувствуется тотчас же. Ведь вся огромная область, весь замечательный Кольский полуостров, головой бегемота протянувшийся между Баренцевым и Белым морями, строится и осваивается трудами этого приезжего, нового человека.

Кроме небольшой группы местных поморов, живущих по южному берегу полуострова, да упомянутых выше саами, здесь нет коренных жителей, аборигенов. Если кто-нибудь из здешних работников может похвастаться, что прожил тут четверть века,– это уже почетный ветеран Мурманска; проработавшие пять-шесть лет считаются старожилами края. Но нередко вы услышите от горячего местного патриота, успевшего изучить мурманские проблемы назубок, неожиданный ответ, что он приехал сюда лишь полгода назад.

Местные жители – вологодцы, кировские, архангельские, ленинградские – уже как-то утряслись и обжились, типизировали черты северного русского человека, даже говорок свой создали.

У мурманчан страстная любовь к своей родной области, гордость ею, острое чувство ее непрерывного движения в будущее, как если б все они жили не на мурманской земле, а на корабле, с его могучей тягой вперед. И потому так безбоязненно, словно на море, обсуждаются здесь свои неполадки и промахи, так откровенно практически принимается критика, словно это и не критика вовсе, а добрый совет.

Строительство здешнее молодо: с двадцатых годов нашего века. А земля здешняя стара, и она искони русская. Еще в XIII веке здесь промышляли рыбу русские люди. Старинный город Кола, неподалеку от Мурманска, упоминается в Новгородской летописи под 1264 годом.

Жаль, что мало еще известно об этой замечательной советской области на нашем крайнем северо-западе: о том, как русский народ отстаивал ее столетия назад от иноземных нашествий; о том, как именно русский ученый Н. М. Книпович прочитал секреты теплых течении Ледовитого океана и продвижение промысловой рыбы; о том, как после Октябрьской революции Кольский полуостров волею советского народа впервые начал осваиваться, полностью раскрыл свои огромные богатства, застроился, покрылся дорогами и городами; о том, какую роль в Отечественной войне сыграл незамерзающий Мурманский порт, сколько героев дали мурманчане Родине, как бурно растет Мурманск после войны…

Сколько в Мурманске тем для историка, для поэта, для художника! Кто раз побывал здесь, тому невозможно забыть очарование этого необычайного места, его странную цветную гамму бело-черно-голубой туши, когда снег еще не сошел с волнистых гор, в белизне его – темные пятна проталин, голубая лента залива, голубым проступает невысокое из-под тучек небо. А за этими скудными красками так и чувствуешь источник близкого, яркого света, источник рвущихся в небо ярчайших тонов, спектра, ту лихорадку магнитной близости полюса, которую люди испытывают здесь в повышенном ощущении жизни, в размахе творческой энергии, в неутомимой, кипучей деятельности.

ТРАЛОВЫЙ ФЛОТ

Сказавши “ловля рыбы”, мы обычно представляем себе приятное летнее занятие, связанное с той первой частью гениальной мичуринской формулы, где упоминаются два слова: “милость природы”. Сама природа, светлый фон ее: тихая заводь, речка, вскипающая у порога, камешек на соленом морском берегу, где сидишь с удочкой, раздолье воды за бортом рыбачьей лодки, обилие неба, воздуха и времени,– все это кажется неотъемлемым от такой рыбной ловли.

Но в Мурманске это “курортное” представление тотчас же умирает. В Мурманске понятия “промысел”, “промышлять”, относящиеся к рыбе, теснейшим образом связаны с промышленностью, с производством. Мурманская рыба составляет значительную часть общей добычи рыбы в нашем Союзе. Основная ее масса – треска, пикша, окунь – донная, то есть ходит в открытом море по дну косяками на глубине подчас триста–триста пятьдесят метров. Попробуй взять ее обычным неводом! А природа здесь – Заполярье, а море здесь – Баренцево. Оно всегда беспокойно, а в бурю ветер доходит на нем до двенадцати баллов: ведь близко полюс, а поблизости от полюса все стремительно. И не быть бы в Ледовитом океане рыбе, если б не теплое течение, превращающее вопреки широтам и долготам Арктику в Атлантику.

В этом суровом и прекрасном мире царствует вторая часть мичуринской формулы: не ждать, а взять надо у природы ее богатство, нужное людям. И люди берут его, берут активно, а не пассивно.

Тут прежде всего не ловит, а тралят рыбу – слово, прижившееся в русском языке со времен Петра Первого. Искусство траления связано с научными прогнозами, со специальной разведкой. Оно производится особым орудием лова – тралом на стальном тросе, снабженным целым рядом сложных приспособлений, чтоб вести его по дну, не давая ему рваться о коралловый грунт, чтоб держать его на дне раскрытым для рыбы, чтоб сообщить его отдельным частям плавучесть. Такое орудие лова – почти механизм, а управление им – сложное мастерство. Надо уметь спустить трал без перекосов, надо все время, тонко зная и выполняя технические процедуры траления, держать в уме его живую цель: поймать рыбу, удержаться на рыбе, то есть не сойти с рыбьего косяка. Для этого нужны огромная выдержка, терпение, опыт, характер.

Добыча рыбы в Мурманске (и частично ее обработка) ведется на особых кораблях, называемых траулерами и составляющих свой, траловый флот. На каждом траулере в команде десятки людей, и вы здесь никогда не услышите, чтоб эту команду называли рыбаками. Они моряки, носящие на суше свою морскую форму; если на океане они этой формы не носят, то потому, что на траулере они не только моряки (управляют и ведут корабль в трудных условиях), но и добытчики, и заводские рабочие, по восемнадцать–двадцать дней кряду ведущие напряженную работу, одну из самых тяжелых работ вообще. Ее трудно себе представить, не повидав.

На два-три дня заходит траулер в свой порт, береговая команда разгрузит и снарядит его в новый рейс, заправит солью (соли нужно до двадцати процентов от веса всей предполагаемой к засолке рыбы),– и траулер опять ушел на работу. Длинной лентой Кольского залива выходит он в океан, к банкам, о которых получен научный прогноз и сигналы судна-разведчика, что рыба там есть. Сложные аппараты на траулере помогают поискам, дают знать о глубинной линии, по которой нужно вести трал. Секундами считает хорошая команда время и при спуске, и при подъеме трала.

Но вот тонны свежей рыбы вывалены на палубу, и морская команда превращается в рабочих. Она тут же на траулере в открытом море, как медведя на охоте, свежует рыбу, поднимает на длинные столы, отмахивает головы, вспарывает, потрошит, солит – и в трюм; собирает, сушит, перемалывает мелочь – все, что отброшено,– и затягивает в мешки рыбью муку – прекрасный корм для скота, для птицы, удобрение для земли; быстро запаивает банки с жирной консервируемой тресковой печенью; сливает в сосуды первую, еще не очищенную отжимку – рыбий жир,– и уже готовыми фабрикатами, полуфабрикатами, замороженной идет эта рыба в порт.

Не меньше семи-восьми раз в сутки спускают и поднимают трал; в морской глубине в зависимости от качества грунта он выдерживается от двух часов (если хорош грунт и не рвет трала) до сорока минут (если плох). И пока выдерживается, нужно успеть справиться наверху, на корабле, с десятками центнеров добытой рыбы, чтоб новая добыча не нашла на старую, чтоб не образовалось завала.

Пока опускаются и поднимаются бока и нос шумно дышащего, терпеливого корабля, похожего на кита, соленые волны окатывают палубу; они могут смыть мелочь, ценную печень. А в полярную ночь прибавляется черная, прочная темнота, для которой неделями нет рассвета. Ведь и в полярную ночь не прекращается мурманская добыча рыбы. И работа кипит на траулере в темноте и в качке.

Кто же эти моряки-рыбаки, эти герои тяжелого, напряженного, смелого и рискованного труда?

Проходим в порт через большие ворота рыбокомбината. По асфальтовой дорожке, идущей внутренним двором, между заводами – засолочным, рыбьего жира, консервным и другими,– то и дело провозят мимо нас молчаливые люди в серых халатах тачки с блестящей влажной, уже разделанной рыбой. Больше всего серо-стальной трески с белой полоской, идущей вдоль ее туловища от хвоста до головы, и такой же пикши с полоской черного цвета. Есть и розово-алый окунь, нежный, с выпученными глазами; пласты хищной зубатки с пятнистой, как у змеи, чешуей; нежное, белое мясо палтуса. Это прилов к основному, треске и пикше, сезон которых в полном разгаре.

Тачки на мгновенье останавливаются на весах, покуда женщина в очках быстро запишет их вес, и развозятся по заводам.

Ветром пахнуло в лицо: мы вышли к причалам. В разное время дня и ночи, во все времена года подходят с моря могучие мурманские траулеры. Их силуэт необычен. Широкая корма, округлая линия носа, похожая на вздутую голову кита, белая рубка с трубою – почти живое впечатление обитателя моря; и название траулера большею частью рыбье: “Семга”, “Лещ”, “Треска”, “Ерш”, “Скумбрия”…

Одни пришли, привезя в трюмах большой улов, побывав в горячих схватках с морскими стихиями, еще запыхавшиеся от борьбы, от работы, с мокрыми, обмытыми палубами, и словно замерли у причала, раскрыв, как жабры, свои трюмы. По канатной воздушной дороге плывут кверху из этих трюмов круглые, большие сампы – деревянные бадьи, наполненные рыбой; покуда полная сампа взлетает наверх, к элеватору, следующую уже наполняют внизу, в трюме.

Другие грузятся для нового рейса. Идешь по узкой длинной “улице” порта, между причалами, под навесами элеваторов, с которых капает на тебя пахнущая свежей рыбой вода, мимо одного, другого траулера, наблюдая живые сцены выгрузки и погрузки, видя так близко, вплотную к себе, широкие кормы этих необычайных кораблей,– и начинаешь понимать людей, любящих свой тяжелый труд, связанных крепкой, душевной связью со своим флотом, с его напряженной, не замирающей, могучей трудовой жизнью.

У причала стоит траулер “Макрель”; на пристань неторопливо сходит стройный рыжеватый моряк, в полной форме, чисто выбритый – помощник капитана по политической части Кравченко – помполит, как здесь говорят. Сутки назад он вместе с другими моряками стоял по колено в рыбе, резал и чистил ее, а рыбьи чешуйки облипали его одежду. Но сейчас на “Макрели” и рыбьего запаха нет: все вычищено. В этой плавучей фабрике душевые и ванна, как на хорошей городской квартире. Подъезжая из двухнедельного, трехнедельного рейса к порту, моряки избавляются от рыбьего духа, надевают чистую форменную одежду, бреются.

В своей каютке у зеркала прихорашивается юнга – красавица девушка, румяная, как ягода малина, в кудряшках, завившихся от влаги и ветра, с пухлыми, красными от мытья палубы руками. Это она отмыла траулер от рыбьей крови и слизи. Наде Пятошихиной еще нет и двадцати лет, она из Кировской области. Отец погиб в Отечественной войне, у матери полон дом ребятишек, а тут дядя, сам моряк, сманил девушку во флот: поплавай на траулере, матери поможешь и сама человеком станешь. И Надя на вопрос, как в океане, от качки не страдает ли, легко поводит плечом и весело показывает зубы и ямочки на щеках: “А что ж качка? В качку, как обыкновенно”. Ну, а в сильную, в ураган? А в сильную капитан и штурманы на рубке, а они, матросы, фильм смотрят, собеседование ведут, книги читают…

И мы находим в библиотеке траулера зачитанные, затрепанные томики (она передвижная; их много, таких библиотек, обходящих корабли),– в отважный труд на Ледовитом океане, берущий по двадцати часов в сутки, ворвалась молодая советская книга. И она как-то устроилась во времени, вошла в уплотненный график, и словно раздвинулся график, прибавилось времени, потому что от книги, от чтения, оттого, что открыла книга молодому своему читателю, моряку, новый, необъятный мир захватывающего интереса, открыла ему наслаждение чтением, работать стало легче, работа идет осознаннее, быстрее.

Мурманский траловый флот славится замечательными людьми. Капитана Буркова знает весь Союз. Старый морской волк капитан Михов по своему возрасту, как тут говорят, уже “выплавался”, и сейчас он один из знаменитых инженеров по орудиям лова. Десятками можно назвать прекрасных капитанов и стахановцев-моряков, во много раз перевыполняющих план добычи и обработки рыбы.

Эти лучшие из лучших рука об руку работают с учеными, с Полярным институтом морского рыбного хозяйства и океанографии (ПИНРО). Моряк и научный работник, как стахановец и академик на заводе, сообща получают в Мурманске Сталинские премии (биолог-мурманчанин Ю. Ю. Марти и капитан тралового флота Г. П. Корольков). Романы можно писать об этой совместной работе. Кто из москвичей не охотится в гастрономах за знаменитой селедкой “полярный залом”? А ведь прежде чем она попала на наш, советский стол, за ней пришлось поохотиться в необъятном Ледовитом океане.

Мурманская сельдь не донная рыба, ее ловят не с траулера, а с судов меньшего размера. Но эта мурманская сельдь уходит неизвестно куда нагуливать себе мясо и жир. Чтоб открыть тайные “курорты” сельдей, ученые в ПИНРО долго изучали и теплые течения, и рельефы грунтов, и скопления питательных веществ,– словом, все те факторы, что влияют на передвижение рыб. Они метили живую мурманскую селедку, подобно тому, как кольцуют птиц, а у берега снова пускала ее в море, запоминая место и время спуска.

Когда наши моряки, вспарывая брюхо большой рыбы, вдруг находили там меченую сельдь, они тотчас засекали время и место ее нахождения и давали знать в институт. Так, шаг за шагом, по десяткам примет, прослеживалась тайная дорога сельди, пока не нащупали место, где можно было ее, ожиревшую, выросшую, отъевшуюся, перехватить.

Я сравнила траулеры с фабриками и заводами. Сравнение справедливо еще и потому, что на этих плавучих маленьких предприятиях возникают и развиваются самые неожиданные формы поднятия производительности труда. Тотчас подхвачен был почин Корабельниковой по борьбе за комплексную экономию продукта. Легко беречь там, где мало; очень трудно беречь там, где много. До сих пор множество рыбьих потрохов смывалось с палубы водой, выбрасывалось; при потрошении, бывало, отхватывался и кусок печени; сейчас, когда весь этот несчитанный избыток принялись считать, переводить на рубли, видеть глазами получающуюся экономию, моряки стали по-хозяйски придирчиво подбирать каждый обрезок, каждую жилку – на перемол.

Родились комсомольско-молодежные вахты; на траулере “Грозном” очутились четыре земляка-комсомольца – русский, эстонец, белорус и еврей – все из Белоруссии – и решили организовать свою вахту. Во главе ее стал Петр Савченко – парень с замечательной, хотя и короткой, биографией: пришел на корабль, никогда не видавши моря, через полтора месяца сдал техминимум на матроса III класса, спустя немного – на матроса I класса, а поработав всего два рейса, сделался помощником тралмейстера – специальность, которой овладеваешь десятком лет работы. И боевая комсомольская вахта показала, как из мелочей складываются большие дела, из сбереженных секунд вырастают дни и месяцы; она потянула за собой молодежь других траулеров.

Мурманчане отличились в Отечественной войне. Некоторые из них посмертно получили звание Героя Советского Союза. Один такой герой, бывший рабочий, комсомолец Анатолий Бредов, при освобождении Советской Армией Петсамо стоял насмерть, один сдерживая пулеметом натиск гитлеровцев. Память об Анатолии Бредове жива. Один из траулеров назван его именем. Почти вся команда этого траулера – молодежь. Она любит и уважает свой корабль, как живого, родного человека, все силы кладет на то, чтоб “Анатолий Бредов” получил награду за досрочное выполнение плана, был славен не одним именем, а и делами.

И вот с большой добычей, веселый краснозвездный приходит “Анатолий Бредов” из очередного рейса к мурманскому причалу. Бывает, к приходу траулера стоят в порту женщины – это жены пришли встретить своих мужей, с которыми они видятся день-два в месяц. Но “Анатолия Бредова” встречают мать и отец, встречают не моряков с траулера, а самый траулер, весь корабль с моряками. Учащенно дыша от быстрой ходьбы, идет по ступенькам, бережно ведя под руку свою “старуху”, отец покойного героя-комсомольца.

Много отцов в нашей родной стране потеряли своих сынов на фронте, много матерей годами чувствуют боль от раны, от пустого места у стола, где сидел сынок. Но мать и отец Бредова по-своему счастливы, боль их утишена. “Я прихожу к вам в гости, как к сыну”,– говорит старик отец, лаская рукою корму траулера, словно это живая сыновняя рука.

И молодежь собирается вокруг почетных гостей, слушает их рассказы о сыне, чувствует сердцем, как все в нашем светлом мире связано одно с другим, как переходят подвиги одних в живой и высокий труд других, как надо равняться по лучшим, по прекраснейшим и как хорошо жить и работать на советской земле.

Мурманск, 1950