Опубликовано в журнале:
«Дружба Народов» 1999, №8

Проза и поэзия



Павел Грушко

У каждой свечи свой свет...

Стихи

 

Павел Грушко

У каждой свечи свой свет...

О Родине я и дышать боюсь...
 
О родине я и дышать боюсь,
а говорить о ней - и вовсе мука.
Быть  сыном этой сини -  не для звука: 
лишь  речь росы не  оскверняет Русь.
Кто старше, кто надежней, кто верней
в малиновых потеках предвечерья? 
Чьи голоса значительней, чьи перья
перед молчаньем обомшелых пней,
где в кольцах спят спиральные века
с прогорклым порошком отжившей крови.
А в самом центре капля светляка 
правдивей, чем все наше пустословье.
1972
 
 
       Напев матери 
               Памяти Маро Маркарян 
Убаюкал автомат
сына моего,
омертвел и дом, и сад - 
все  вокруг мертво.
 
Смыли серые дожди
кровь его с песка,
стала красной - погляди! - 
тихая река.
 
Словно кровь, алеет  лес,
пашни и стога,
опускаются с небес
красные снега.
 
Кровь багровая в ковше
вместо молока.
Сгустком крови на душе 
запеклась тоска...
 
С той поры и дом, и сад, - 
всё в крови его,
будто обрела я взгляд
сына моего.
 
С глаз моих не смыть слезам
красной пелены.
Но помочь другим глазам 
я и он должны!
 
Я прошу лишь одного
из последних сил, - 
чтобы вечный сон его 
души воскресил.
 
И останутся тогда
желтыми стога,
голубой водой вода,
белыми снега.
1979
 
 
Сорок первый, станция Джурун...
 
Сорок первый, станция Джурун
в тихом камышовом Казахстане.
Юрта. Монотонный шорох струн.
Простокваша твердая в стакане.
 
"Ешь, сынок!" - улыбчивый старик
тянет мне пахучую лепешку.
Я смотрю на розовую кошку
и вздыхаю. Я жевать   отвык.
 
Скачут  табуны. Раскосый мальчик
горсть костяшек в руку  мне  кладет.
Это бабки - по-казахски "альчик".
На исходе сорок  первый год...
 
Ожил в дальнем уголке судьбы
узнанный до слез мираж туманный! 
Дым от кизяка. Кумыс дурманный.
Хромота задумчивой арбы.
 
Топот неподкованных копыт.
Чистых душ скуластая опека.
Немудреный глинобитный быт, - 
беглый миг, мерцающий полвека.
1985
 
 
       Зов 
 
Летя к тебе, я  с бирюзовой выси 
впервые  увидал тебя, Тбилиси: 
под крыльями, на скатерти нарядной,
нанизанной на веточку Куры,
ты мне казался  гроздью виноградной,
положенной   к подножию горы.
 
Я на твои дворы ступил потом
и окунулся в твой гортанный говор.
Кура катила волны под мостом,
затачивая сталь свою о  город.
Шло облако - вело вдоль улиц тень.
И в сумерках старинного квартала
под звон цикад погас мой первый день
и ночь от сна  стремительно   восстала.
 
Она сняла с казны  своей засов, 
отсыпав гостю горстку новых истин - 
чрезмерность южных звезд и голосов
и шелест, пробегающий по листьям,
которые серебряно шуршат
в садах, полудой лунною облитых,
далекий  смех и чей-то шаткий шаг,
звучащий на истертых этих плитах,
сторожкий сон щербатого крыльца,
окно, где кто-то в давних видах тонет,
и вязь волос над яблоком лица,
смуглеющим на маленькой ладони...
 
Перед рассветом, расплетя клубок 
дремотных улиц, я пришел на место,
где друг с порога крикнул: "Видит Бог,
мы до утра не спали! Наконец-то!"
Дом распахнулся, скатерть расцвела,
а в окна лезли детвора и ветки,
и стол плясал, и улыбались предки
сквозь  ретушь из-под желтого стекла.
И женщина, чьи руки пахнут тестом,
кладет тебе полакомей куски,
оглаживая белые виски
таким родным, давно знакомым  жестом...
 
Как тонем мы всю жизнь в далеком том,
что иногда  случается лишь за день: 
скалистый город,  дружественный дом - 
сладчайшая из сладких виноградин,
чей пряный  вкус  ни годы не отбили,
не отняли другие города,
а голос,  будто теплая вода,
журчит в тебе и манит: 
                      "Тбили... Тбили..."
1965
 
 
       Весы 
                     Памяти кубинского поэта Элисео Диего 
Все крошится, все клонится к нолю,
то разрастется, то увянет снова,
а я - дитя неведомого зова - 
зачем родился, мыслю  и люблю? 
 
Попав нежданно в эту колею,
где я останусь  муравьем былого,
быть может, я вмещу в облатку слова
небесный звук - и тем себя продлю? 
 
На плахе жизни, в торопливой смене 
поспешных  жестов и  обыкновений 
молчишь. Но вдруг, в качаньи вечных чаш,
 
на неустанном этом коромысле, -
забьется слово, теплый отсвет мысли,
разумный звук, застенчивая блажь...
1970 
 
       У каждой свечи  свой свет...
 
У каждой свечи свой  свет,
у каждой свечи свой взгляд,
свой голос и свой завет...
 
Затеплил свечу - и свят.
1990