РИММА КАЗАКОВА: Сражаться надо за читателя, а не друг с другом
(записал Владимир Токмаков)
Во времена хрущевской оттепели и расцвета эстрадной поэзии имя Риммы Казаковой стояло на афишах рядом с именами Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, Ахмадулиной, Окуджавы. Сейчас наступили другие, непоэтические времена. О том, как было тогда, что происходит с поэзией теперь, шел разговор во время одной из встреч на московском Форуме молодых писателей России.
- Римма Федоровна, ваш приход в литературу был удачным?
- В 1957 году я впервые попала на всероссийское совещание молодых писателей, который проходил в Смоленске. Тогда только-только создали Союз писателей России. Мой поход в литературу начался с Хабаровска, с Дальнего Востока, где я тогда жила. Местная писательская организация набрала по копеечке мне на билет, я одолжила у подруг босоножки и какой-то костюм, и поехала. Я была молодая, и от застенчивости очень наглая. "Фас!" - говорила сама себе, и, как первая ученица, которая не знает о чем будет говорить, постоянно тянула руку - спросите меня!
Я попала на семинар к Михаилу Луконину и Сергею Орлову, вы эти имена хотя бы слышали? Орлову было 37 лет, Луконину - 40, и мне они казались настоящими стариками. Помню, что во время семинарского занятия я говорила им что-то дерзкое о допотопности их стихов и мышления. Может быть грубо, но я тогда сказала, что они поэты, кантуженные войной, имея ввиду, что они не могли увидеть и услышать в мире то, что услышали и увидели мы. И поэтому наше поколение в дальнейшем было более удачливым по части успеха у публики.
После занятий, когда пришло время обеда, Луконин подошел ко мне и сказал: "Девочка, ты мне нравишься, садись за наш стол, пообедаем вместе". За столом Луконин спросил меня: "Водку пьешь?" Не успела я ответить как он уже налили мне полстакана. У меня было священное чувство: раз учитель говорит надо - значит, надо.
Я выпила, задохнулась, глаза полезли на лоб, я замахала руками и опрокинула на себя тарелку щей. Потом под общий смех пыталась смыть с себя эти щи минеральной водой. Луконин пошел проводить меня до комнаты и попросил, чтобы я дала ему посмотреть стихи. А на следующий день сказал: над твоими стихами еще нужно работать и работать, но я рад, что ты не бездарна, а то подумал, такая хорошая девчонка, а вдруг окажется, что - бездарь.
Луконин, Орлов, Гудзенко, Смеляков, Друнина, это было поколение иной, высокой фронтовой морали и нравственности, и хотя формально я была моложе их, внутренне я всегда относила себя к этому поколению.
- Но формально вы все-же принадлежали к поколению "шестидесятников"?
- Наше литературное поколение было счастливым, потому что мы пришли в литературу тогда, когда нас ждали, нас слушали и мы были услышаны. Я помню какой-то вечер на стадионе в Лужниках, известный тогда конферансье Борис Брунов спросил у публики: "У меня здесь за кулисами певцы и поэты, кого раньше будем слушать?" И народ закричал: "Поэтов!" А сейчас поехать с выступлениями в другой город - это огромная финансовая проблема, я свои стихи начинаю забывать, потому что редко выступаю.
Писатель должен чувствовать себя нужным, самодостаточность и внутренний покой появляются тогда, когда писатель чувствует себя при деле. В перестройку стали писать, что наше литературное поколение было слишком гражданственным, политически ангажированным, а стихи публицистичными, им не хватало художественности. Я думаю, пусть каждый делает, что он хочет. На одной беларусской свадьбе попросили деда сказать тост, он встал и говорит: "Хай живе кто с кем хочет!"
Несколько лет назад меня выбрали ответственным секретарем Союза писателей Москвы. В застойные годы, чтобы пробить свою книгу, я освоила разные виды социальной демагогии. А сейчас я стала отличной попрошайкой: я научилась работать с влиятельными и богатыми людьми, с теми, у кого есть деньги. Заниматься подобным меня заставляет только священное чувство, что это действительно необходимо для литературы. Министр культуры Швыдкой на недавней встрече с деятелями культуры сказал: "Похоже, вы не нужны ни обществу ни президенту. У правительства нет никакой культурной программы, в этом году вместо обычных двух процентов из бюджета на культуру будет выделено 0,52 процента".
- А в советские годы разве у вас не было проблем с той же цензурой или партийной идеологией?
- Когда в Хабаровске в 1965 году вышла моя первая книжка стихов "В тайге не плачут", в газете "Тихоокеанская Звезда" появилась рецензия. В ней говорилось, что в стихах Казаковой есть непонятные советским людям переживания, у меня там была строчка: "Счастье - это поиски счастья во всем незнакомом". В той же рецензии написали, что ранняя Ахматова писала о любви целомудреннее, чем поэтесса Римма Казакова.
Тогда я была в ужасе от отрицательной рецензии, а сейчас хочу сказать: радуйтесь любому отзыву, гораздо хуже, когда вас не замечают.
Мой сын Егор Радов, он прозаик, написал несколько скандальных романов: "Змеесос", "Якутия", "Бескрайняя плоть". Я говорю ему, сынок, у тебя есть талант, ты прекрасно самовыражаешься. Но твои романы, как писал Константин Кедров, "в социум не пролазят", не вписываются в сегодняшнее время. Но однажды ты захочешь, чтобы тебя поняли и услышали как можно больше людей.
Родина поэта - его язык, мы рождены родной речью. В нашем мире трудно жить, за что-то надо держаться. "Сама за воздух держусь, а что я - чиж или стриж?" Писатели превратились в кустарей-надомников. Сейчас когда все мои учителя умерли, журналы и газеты не интересуются поэзией, только один человек яростно критикует мои стихи - это мой сын, и это для меня очень важно.
- Ваш сын наверно не случайно стал писателем, видимо, он вырос окруженный не погремушками, а книгами и журналами?
- Игрушки у него, слава богу, были как у всех нормальных детей. После переезда в столицу и рождения сына у нас в доме поселилась няня, курская крестьянка, Ульяна Андреевна, она прожила с нами 25 лет. Выростила мне сына, если бы не она, наверное, я не смогла бы написать столько стихов, я была бы связана по рукам и ногам. Она не умела ни писать, ни читать, но периодически потрясала меня своим словотворчеством.
Однажды пришел ко мне в гости известный московский писатель. Пришел не с женой, а с молодой девушкой, переводчицей. И когда они ушли няня говорит: "А че это он с девицей пришел, у него ведь жена красивая?" Я начала ей что-то объяснять, что, мол, это у него от комплекса неполноценности - он был красив, но невысокого роста. Няня удалилась на кухню и стала греметь там посудой, а это значило, что она не в духе. Через некоторое время возвращается и говорит: "Думала я здесь по-поводу вашего "комуса непладоцельности", и скажу так. Нет никакого "компаса неплацентности", а весь ваш "конкурс неполоцельности" - обычный разврат!" - и пошла опять на кухню.
- Сегодня писателям, особенно поэтам, живется туго. Как вы, если это не секрет, зарабатываете себе на хлеб с маслом?
- Мне недавно звонят по телефону: "Здрасьте, мы из фирмы "Тыр-пыр-звук-интернешнл", вы можете писать подтекстовки на готовую музыку?" Я говорю, могу. Они: а за подтекстовки вы берете также, как за песни? Я отвечаю, а как же. Я пишу песни для многих эстрадных исполнителей, для Влада Сташевского, например, и я ваш скажу, любой литературный труд не постыден, и каждый мечтает получать деньги за свою профессиональную работу.
- Любая творческая среда завистлива, многих раздражает, что вы пишете для эстрады, издаете книги, выступаете с чтением стихов, то есть оказались востребованы временем.
- Сражаться надо за читателя, а не друг с другом.