Драматическая поэма

    в двух действиях и 14 сценах

 

    Действующие лица

    Рихард Зорге, резидент советской разведки в Японии

    Катя, его жена

    Макс Клаузен, радист группы Зорге, псевдоним - "Фритц"

    Анна, его жена

    Бранко Вукелич, член группы Зорге, псевдоним - "Жиголо"

    Хоцуми Одзаки, член группы Зорге, псевдоним - "Отто"

    Етоку Мияги, член группы Зорге, псевдоним - "Джо"

    Коноэ, принц, премьер-министр Японии

    Тодзио, генерал, военный министр Японии

    Эйген Отт, посол Третьего Рейха в Японии

    Фрау Отт

    Мейзингер, атташе по безопасности, шеф гестапо в посольстве

    Осаки, полковник, начальник японской контрразведки

    Ян Берзин, начальник Главного Разведывательного Управления Красной Армии

    Иосиф Сталин

    Лаврентий Берия

    Георгий Жуков, командующий Западным фронтом

    Борис Шапошников, начальник Генерального штаба Красной Армии

    Филипп Голиков, преемник Берзина

    Александр Поскребышев, секретарь Сталина

    Адольф Гитлер

    Генрих Гиммлер

    Йозеф Геббельс

    Иоахим Риббентроп, преемник Нейрата

    Мартин Борман

    Вожатый, 1-й и 2-й советники принца Коноэ, генерал, шифровальщик, полковник ГРУ, Исии - подруга Зорге, начальник тюрьмы, тюремный капеллан, палачи, конвоир

 

    Павшим в боях за нашу Родину

    посвящается

 

    Действие первое

    Сцена первая

    Август 1935 года.

    Летний подмосковный лес на берегу Клязьмы. Яркое полуденное солнце, беззаботное щебетание птиц, в густой траве полевые цветы. В траве на спине лежит Зорге. Катя сидит рядом. В руке ромашка на длинном стебле, ею она щекочет Рихарда. По реке проносится моторка.

    Зорге: Хорошо-то как! Небо высокое, синее, ясное... Тишина.

    Катя: Да! Только в конце концов прогресс убьет нашу планету!

    Зорге: Прогресс убьет!? Почему ты так думаешь, малыш?

    Катя: Ну неужели ты не чувствуешь, как от этого катера дохнуло бензином?

    Зорге: А... это? (смотрит вслед лодке долгим задумчивым взглядом). А для меня запах нефти, бензина навевает сладкий дурман, как иллюзия детства.

    Катя: Скажешь тоже, Рик! Милый! Во всем ты безупречен, но это!

    Зорге: Катюшка, человечек родной! Ты что же ты забыла, что я родился на Южном Кавказе, недалеко от Баку, на Апшероне, в поселке Са-бун-чи. Знаешь, что это значит? Чер-ный го-род! Город нефти. И запах ее я глотнул с первым вздохом жизни.

    Катя: Но ты же говорил, что ваша семья уехала в Германию, когда тебе было всего три года!

    Зорге: А разве в возрасте дело? "Дым Отечества" где-то внутри нас. Навсегда! Моя мама, Нина Семеновна, до самого последнего дня своего тосковала по России. И эту тоску и я несу в своем сердце, где бы я ни был. Это во мне, как священная эстафета от мамы.

    Катя: Ты знаешь, когда мы познакомились, меня больше всего поразила в тебе какая-то пронзительная любовь к Москве. Ты ведь сам говорил, что полюбил ее заочно. Разве это естественно?

    Зорге: О, это от мамы. В ее рассказах Москва была сказочно прекрасной. Мама так пела русские песни, так говорила о бескрайних русских просторах, о красоте березовых рощ, о Волге могуче-таинственной... Я все это представлял себе и любил всем сердцем. Благодаря маме я, может быть, слишком русский! Русский до мозга костей! И ты мне представляешься такой же прекрасной! Только в такой красоте рождаются такие дивные лица!

    Катя: А я часто думаю, почему-то, о твоем двоюродном дяде Фридрихе Адольфе Зорге. Боевой друг и сподвижник Маркса и Энгельса! Только подумать! Выходит, у тебя по материнской линии - идеалы национальные, а по отцовской - социальные!

    Зорге (смеясь): На моем отце любые идеалы, кроме чисто буржуазных, притом худших, активно отдыхали. Он мечтал привить своим детям истинно немецкий дух. Его любимым девизом был "Deutschland uber alles!" В самых худших кошмарах он не смог бы представить себе, что его сын станет главным редактором коммунистической газеты! И хуже того: будет с оружием в руках бороться за революционные идеалы... Думаю, по-настоящему мама никогда не любила отца. Да, они прожили долгую жизнь! Да, вырастили трех сыновей! Все так. Но их идеалы, мечты, понимание счастья отличались, как небо от земли. Мама не была революционеркой, отнюдь нет. Но, не вдаваясь в теорию, она всем своим существом желала Свободы, Равенства, Братства! А ты, Катя (смотрит на нее долгим, пристальным взглядом), ты действительно любишь меня? И если да - то за что?

    Катя (встает, берет бутылку вина, наливает два стакана, один подает ему): Через несколько дней ты уедешь. Уедешь очень далеко, в чужую враждебную страну. Каждую минуту ты будешь рисковать жизнью. Помни, родной, я буду всегда с тобой. За что я люблю тебя? Откуда мне знать. Все обрушилось на меня так сразу! Только увидела тебя! Это как болезнь, как сумасшествие. Разве можно сказать, за что я полюбила тебя?!

    Зорге: Пьем за самую желанную в мире "болезнь"! За самое чудесное "сумасшествие"! (Чокаются, выпивают, бросают стаканы, целуются долгим страстным поцелуем).

    Раздается барабанный бой, звуки горна. По-видимому приближается пионерский отряд. Входит вожатый..

    Вожатый (обращаясь к Зорге и Кате): Мы вам не помешаем. Нырнем - и дальше в поход.

    Зорге: Далеко ли?

    Вожатый: Это военная игра. Красным - это мы - поставлена задача укрепиться в Алексеевке. Синим - это фашисты - тоже. Кто раньше. Они идут с Запада. (Кричит в сторону): Купаемся семь минут!

    Слышен визг, плеск воды..

    Катя: Сегодня дети играют в войну. А что будет через пять-шесть лет? В мире так тревожно, так зыбко. Ты знаешь, любимый, я так хочу, чтобы у нас родился ребеное. И так боюсь этого. Что ждет нас?

    Зорге (привлекая ее к себе): Родная!... Дурашка моя, ну-ну... Да, война может быть. И большая, и страшная война. Потому и еду в логово врага, чтобы, если сумеем, ее не допустить. Что такое фашизм, я хорошо знаю. Испытал на собственной шкуре. (После долгой паузы) Но я очень надеюсь, что эта наша разлука не будет долгой! Не очень долгой... Ну имеем же мы право на простое людское счастье.

    Катя плачет, спрятав лицо в ладонях.

    Зорге (смущенно): Я уже давно не писал стихов. А этой ночью не спалось, ты сладко посапывала, а мне хотелось говорить и говорить тебе ласковые слова. И вот... Слушай:

    Разлучисто-карие глаза,

    Холмики груди - их Гойя рисовал.

    Ты прости, что раньше не сказал

    Я тебе заветные слова.

    О любви, о верности, о той

    Песне, что слагают барды по ночам.

    Хризантемой - белою мечтой

    Я кладу ее к твоим ногам.

    Золотое солнышко, светлое и теплое,

    Половинка - та, которую искал я целый век.

    Все мои невзгоды, боли, горести растоплены,

    Как апрельский, как последний предпасхальный снег...

    Сцена вторая

    Кабинет начальника советской военной разведки, армейского комиссара 2-го ранга Берзина. На стене за письменным столом портреты Ленина и Сталина. Берзин и Зорге сидят у одного из зашторенных окон в креслах друг против друга. Между ними столик, на нем две чашки на блюдцах, чайник, лимон, сахар, печенье, бутылка коньяка, две рюмки.

    Берзин (улыбаясь): Разница у нас в возрасте совсем пустяковая. Я с восемьдесят девятого, вы - с девяносто пятого, так что мы вполне можем быть на "ты". Как?

    Зорге: Вы - генерал, я - подполковник...

    Берзин: Твоей службой в Шанхае мог бы гордиться любой генерал. И потом - мы солдаты одной партии. Кстати, тебя принимал Хамовнический райком? В марте двадцать пятого? Я люблю этот район. Захожу иногда в сад усадьбы Толстого. Тишина. Лишь кроны шелестят, листья шепчут о чем-то заветном... Под этот шепот легко думается о победе добра над злом, например. А потом возвращаешься на службу и вновь берешься за разгребание людской грязи.

    Зорге: Разведчик, конечно, ассенизатор. Но это еще и тысяча других профессий. И, прежде всего, шахматист.

    Берзин: В высшем, жизненном смысле - да. Ибо не знаю ни одного профессионального разведчика, кто бы играл в шахматы сильнее кандидата в мастера. Зато знаю нескольких, кто обладает ну прямо-таки ясновидением, или такой интуицией, что видят будущее точнее и ярче, чем Нострадамус. Способность удивительная! В нашем нелегком деле она не раз спасала им жизнь. А тебя, Рихард, насколько мне известно, в школе называли "премьер-министром". Не так ли?

    Зорге: Тттак... А откуда вам это известно?

    Берзин: Ну, знать своих товарищах - моя обязанность, как тебе известно. Достойная кличка для мальца!

    Зорге: У нас всем давали прозвища.

    Берзин: Свое ты получил за способность к анализу событий, за поразительную проницательность и интуицию.

    Зорге: Странно, сейчас, когда я вспоминаю себя пятнадцатилетним, я понимаю, что именно тогда проснулся во мне ненасытный интерес к истории. История - ведь это и то, что происходило и тысячу, и пять тысяч лет назад, и то, что происходит сегодня, сию минуту. Только называется это иначе современная политика. Во мне жадность была какая-то. Хотелось добраться до самых вершин таких писателей, как Гете, Шиллер, Лессинг, Клопшток, Данте. Взялся за Канта, за "Критику чистого разума". Не тут-то было! Понял - надо начинать с азов, с античной философии. Дошел до Гегеля. Отвечая на вопрос, как я понимаю историческую схему великого философа, в шутку сказал: "Мировой дух зарождается в потенциальной форме в Китае, там он, так сказать, спит. В Индии - начинает грезить. В Персии - просыпается..." Да, уже тогда - я в этом уверен - я заболел Востоком...

    Берзин: Кроме всего прочего, у тебя есть еще одно завидное и обязательное для разведчика качество - феноменальная память.

    Зорге: Увы! Иногда она мешает мне жить. Память на запахи, звуки, вещи, лица, прочитанные тексты.

    Берзин: Тогда скажи мне, чьи это стихи:

    Умей смирять желания свои,

    Прячь и храни и радость, и страданье,

    Настойчив будь в минуту испытания...

    Зорге (изумленно): Мои стихи... Грехи молодости... Как, откуда они у вас?

    Берзин (не отвечая, подходит к карте мира): Наш Рихард болен Востоком... Востоком... Япония, Страна Восходящего Солнца. Токио... Мда... (возвращается, садится в кресло). Самое могучее государство Азии. Мощная армия, включая ее многомиллионную часть на континенте, в Манчжурии Квантунскую армию. Огромный боевой флот. Высокоразвитая индустрия. И безудержно агрессивная военщина. И жадный до войны дзайбацу.

    Зорге: Да, аппетиты у островной империи, прямо скажем, не волчьи, а львиные. Китай, Индокитай, Бирма, Индия, Филиппины, Тихоокеанские острова, Индонезия. Даже есть горячие головы, которым снится захват Австралии, Новой Зеландии.

    Берзин: Это если они пойдут на Юг! А если на Север?

    Зорге: Наш Дальний Восток, Сибирь, вся - до Урала. Все это обозначено в "меморандуме Танаки".

    Берзин: Наш военный атташе в Берлине докладывает, что Гитлер уже имел несколько бесед с послом Японии о заключении двухстороннего пакта, направленного против Советского Союза. Эти данные подтверждаются агентурными сведениями.

    Зорге: И я сообщал трижды о приездах эмиссаров Третьего Рейха, которые вели переговоры с японским кабинетом о том же.

    Берзин: Я докладывал о них в Политбюро. Острота проблемы усугубляется тем, что Англия, Франция и США активно подталкивают Гитлера и Хирохито в объятия друг друга. Я разделяю твою точку зрения - японцы прочно и надолго завязнут в Китае. И тем не менее мы не вправе игнорировать их патологическую нацеленность на наши земли. Отсюда одна из важнейших задач твоей группы - отвести возможность войны между Японией и СССР.

    Зорге: Но все же главная опасность всеобщему миру и нашей стране германский фашизм!

    Берзин: Несомненно. И потому главная задача, подчеркиваю - главная! все усилия направить против этого смертельного врага. Для кого-нибудь фашизм - понятие далекое, почти отвлеченное. Ты же видел сам его злобный оскал, дрался против него с оружием в руках.

    Зорге: Достаточно столкнуться с пьяными наци, орущими свои песни на улицах Берлина; видеть всполохи бесовского кострища на площади Берлинской оперы. Сотни тысяч книг величайших умов человечества горели в огне! А десятки тысяч людей, брошенных в концлагеря за "инакомыслие"? Все это дает действенный и долгосрочный заряд на битву с фашизмом.

    Берзин: Итак... Вопрос вопросов - конспирация в условиях японского "режима ока", тотального надзора каждого за каждым, особенно за иностранцами.

    Зорге: В условиях, когда по следу идут "кэйсацу", обычная полиция, "кэмпэйтай", военная полиция, токко, специальная высшая полиция, конспирация должна быть железной. Надеюсь, такая она и есть.

    Берзин: В группе пять человек.

    Зорге: Всех - знаю только я. Вместе никогда не собирались. Хотя в одно время трое работали и в Шанхае.

    Берзин: Вукелич?

    Зорге: Бранко - стойкий боец. Подпольщик. Прошел школу югославской компартии. Да что я говорю? Ведь вы, Ян Карлович, знаете его лучше, чем я.

    Берзин: А меня интересует именно твое мнение, Рихард. Я ведь в деле его не видел.

    Зорге: Испытанный, верный товарищ. Несокрушим физически и морально, как гранитная скала. Представляет парижский журнал "Вю" и белградскую "Политику". Основную информацию черпает из агентства "Домей Цусин", а также из посольств Франции, Англии и США.

    Берзин: У нас проходит как "Жиголо". Что, действительно излишне охоч до женщин?

    Зорге: Он, как и все мы, Ян Карлович, живой человек. Как определить излишне, не излишне? За каждой юбкой не гоняется. Но уж идущую в руки красотку точно не оттолкнет.

    Берзин (улыбаясь): Как и ты?

    Зорге (серьезно): Как и я. (Улыбаясь) Как все мы.

    Берзин: Теперь наши японские друзья. Начнем с "Отто".

    Зорге: Хоцуми Одзаки, журналист. Знакомы по Шанхаю. Работал в газете "Осака Асахи". В тридцать втором году вернулся в Осаку. Контакт восстановлен в тридцать четвертом. Убежденный сторонник левых взглядов. Эрудит. Талантлив. Любимый афоризм: "Кто осмотрителен, тот храбр вдвойне". На вид мягкотелый неженка, на деле несгибаем, как сталь. Переехал в Токио. Любимый советник принца Коноэ. Имеет доступ к документам Генро - совета старейшин при императоре, самого влиятельного политического органа страны.

    Берзин: Он должен быть твоей главной опорой. Теперь Минами Рюити?

    Зорге: Под этим именем Одзаки знает художника Етоку Мияги. Великолепный художник. Уехал в Америку, там вступил в компартию. Человек непреклонной воли, вдохновенный патриот, мечтает о свободной, мирной Японии. На редкость чистый, светлый, сильный. За свои идеалы готов отдать жизнь. Он имеет исключительно широкий спектр важных и нужных знакомств.

    Берзин: Чистый, светлый, сильный... Его надо по-братски, незаметно и нежно поддерживать. У него многолетняя чахотка, тюремная болезнь революционеров.

    Зорге: Ну а радиста Макса Клаузена и его Анну представлять вряд ли стоит. Лично проверял их в Шанхае... Ведь вот как все складывается, Ян Карлович. Хотел поглубже познать Китай, задумал и начал писать книгу. И вот прихоть судьбы - Япония.

    Берзин: Не прихоть судьбы, дорогой Рихард. Архисложно и архиважно создать сейчас ячейку нашей разведки именно в Японии. То, что было у тебя в Шанхае - прелюдия, увертюра. Работать надо в Стране Восходящего Солнца. Ты думаешь, мы не перебирали множество кандидатур на место резидента? Еще как перебирали. Учитывали очень многие факторы. И один из решающих - через какой канал в Токио надежнее всего получать информацию о планах Гитлера? Через посольство Германии. А о планах японцев - само собой разумеется. Суть всей операции "Рамзай" - точно и надежно определить, откуда и когда будет исходить главная угроза нашей стране. Все согласились, что лучшей кандидатуры, чем ты, нет. Учитывалось все - и твоя усталость за три года работы в Китае и за два года в Японии, и длительная разлука с женой, и твое тяготение к научной деятельности, которое я бы назвал неутомимой жаждой аналитической натуры. Если бы не ты, у нас просто не было бы в Японии своей разведывательной организации. Мы были бы слепы и глухи, безоружны там, где не имеем права быть таковыми. Если хотим выжить и победить.

    Зорге (задумчиво): Странное название - "Рамзай".

    Берзин: Ничего странного. (Встает, несколько раз проходит от стола к двери и обратно. Наконец, оперевшись ладонями о стол и наклонившись к Зорге, размеренно говорит) "Рамзай" - "Р.З." - Рихард Зорге. И для настоящего, большого, глубинного успеха в работе тебе надо самому перевоплотиться в японца - и внешне, и внутренне.

    В кабинете воцаряется долгое молчание. Его прерывает Зорге:

    Зорге: Отвернитесь на секунду, Ян Карлович. (Берзин отворачивается. Зорге достает из кармана веер.) - Прошу!

    Берзин видит перед собой преобразившегося Рихарда. Движения, жесты, приемы воображаемым самурайским мечом, "уважительное шипение" трансформация поразительна. Все это сопровождается отрывистыми японскими фразами. И словно в московский кабинет ворвался рев и клекот морских волн, и вдоль песчаного берега бегут кряжистые криптомерии и причудливо изогнутые сосны, и один край неба закрыли сотни пагод буддийских и синтоистских храмов, а другой - несравненная, снежно-розовая божественная Фудзияма. И звенят одинокие колокольцы, и плывут щемяще-грустные, нежные мотивы, и все горизонты закрывает волшебный бело-розовый дым цветущей вишни.

    Сцена третья

    У окна ресторана "Националь", через которое открывается вид на Кремль, столик. За ним Зорге и Катя. Оркестр тихо играет попурри из песен "Когда б имел златые горы", "Мой костер в тумане светит", "Не уходи, еще не спето столько песен", "Последний вечер с вами я, цыгане", "Не жалею, не зову, не плачу".

    Зорге: Да, опять через Германию. Послезавтра вместо светлых московских улиц я окажусь на мрачных берлинских штрассе, вместо рубиновых звезд на меня будут смотреть черные паучьи знаки, вместо веселых, радостных лиц повсюду будут серые каски и надвинутые на самые брови армейские фуражки.

    Катя: Сегодня наш последний вечер вместе и...

    Зорге: Последний в этот мой приезд...

    Катя (мягко прикрывая пальцами его губы): ... И давай будем говорить только о радостном. А завтра, тем более послезавтра, будет то, что будет, что неизбежно должно быть завтра и послезавтра.

    Зорге: Ты знаешь, о чем я подумал, когда на берег тогда пришли пионеры? Угадаешь?!

    Катя: О нашем сыне.

    Зорге: Тогда, глядя на ребят, я почему-то подумал: наверное, так свое будущее поколение воспитывали древние спартанцы.

    Катя: Да. Я знаю, тебе многое нравится в Спарте. Ты любишь Спартака. Потому, наверное, неистовствовал вчера на стадионе, болея за московский "Спартак"! (Оба смеются.) А мои кумиры - ЦДКА.

    Зорге: Катюша, наш сын обязательно будет играть в футбол, как Александр Старостин.

    Катя: А дочь?

    Зорге: Дочь пусть, как Вера Менчик, будет всех обыгрывать в шахматы.

    Катя: Ты хочешь... чтобы у нас были дочь и сын?

    Зорге: Я хочу, чтобы у нас было много детей, три мальчика и четыре девочки.

    Катя: Ика, я серьезно.

    Зорге: И я серьезно. Мечтаю о большой, просторной, светлой квартире, по которой ползают, топают, носятся карапузы мал мала меньше.

    Катя: Да! Сегодня звонили от Берзина. Через неделю приглашают смотреть новую квартиру.

    Зорге: Отлично! Теперь дело за нами с тобой: чтобы заполнить ее наследниками! (Катя машет рукой, улыбается, в смущении отворачивается.) Ты будешь возиться с детьми, а я засяду в Ленинке и буду писать многотомную историю Китая: Иньское царство, великие династии Хань, Суй, Тан, Сун, периоды Троецарствия и Пяти династий, нашествие гуннов и владычество монголов, крестьянское восстание тайпинов, когда его вождь Хун Сю-цюань провозгласил себя братом Иисуса Христа, живым Богом. А потом историю Японии, ее философии, ее искусство - со времен первого императора Зимму-Тенно. Правление императрицы Дзингу, эпоха сегуна Хидзеси, кровавые и дерзостные набеги пиратов, абсолютное неприятие никаких иностранцев...

    Катя: Мне очень понравилась притча о зеркале и мече.

    Зорге: Какая именно?

    Катя: Та, которая гласит, что в санктум-санкторум, самой священной части синтоистского храма, находится зеркало и меч. Зеркало суть женщина, миссия которой - быть верным отражением мужчины, а меч символизирует мужчину, воина, самурая.

    Зорге: Вот сейчас, Катюша, твое лицо так строго прекрасно, как лицо античной богини. Я обожаю тебя! Жена моя, любовь моя, судьба моя! (Катя целует его пальцы, ладонь, по ее щекам ползут слезы.)

    Катя: Это ты - моя судьба... Тебе я могу признаться - этой ночью я молилась Богу. Просила, чтобы он дал нам ребенка, хотя бы одного.

    Зорге: (Утирая ей слезы.) Не знаю, верю ли я в Бога, но в судьбу верю. Увы, наперед ее знать не дано никому из смертных.

    Катя: (Успокаиваясь.) Так хочется счастья, простого человеческого счастья. Но теперь все чаще мне начинает казаться, что оно невозможно, что его и нет больше на этом свете... Ладно, я говорю, наверное, что-то не то, что-то ненужное, особенно сегодня... Как мы назовем малыша? Если мальчик, то или Владлен, или Эрнст. Да?

    Зорге: Да.

    Катя: А если девочка?

    Зорге: Если девочка, она должна носить твое имя. Во всяком случае, имя с буквы "К".

    Катя: Мне часто снится чудесный живой комочек, который будет со мной как залог того, что ты вернешься живой и невредимый. Он начинает ходить, говорить, мыслить. И он вылитая копия тебя. Тебя, мой Ика!

    Зорге: Запомни - для девочки я не хочу другого имени, если даже это будет имя моей сестры, которая всегда ко мне хорошо относилась. Или же дай этому новому существу два имени, одно из них обязательно должно быть твоим, другое - твоей или моей мамы.

    Катя: Нина-Катерина...

    Зорге: Нина-Катерина звучит, как музыка, как сладостная небесная музыка! Нина-Катерина! Нина-Катерина! Нина-Катерина!

    Оркестр играет вальс Штрауса "Сказки Венского леса". Зорге с Катей самозабвенно вальсируют. Танец убыстряется, убыстряется. Свет медленно гаснет. Музыка переходит в марш из вагнеровского "Лоэнгрина". Постепенно возникает свет. Перед зрителем - зал приемов нацистского пресс-клуба в Берлине. Вдоль колонн с потолка до пола свешиваются флаги со свастикой. За столиками сидят генералы Абвера и гестапо, чиновники рейхсканцелярии, немецкие дипломаты, журналисты, промышленники, банкиры. За центральным столиком Геббельс и Риббентроп.

    Риббентроп: Наш фюрер Адольф Гитлер определяет интересы Третьего Рейха во всех районах нашей планеты. Европа и Африка, обе Америки и Азия - все включено в сферу определения полезности с точки зрения будущего великой Германии. Дух, бессмертный дух нибелунгов ведет нас, арийцев, на Запад и Восток, Север и Юг побеждать и властвовать. Устремление наших жизненных интересов не ведает никаких государственных, то есть установленных смертными, границ. Само Провидение приближает момент пересмотра лживых догм, насильственно установленных еврейскими большевиками и жидовствующими англо-франко-американцами. Предстоит кардинальный передел мира, и в благотворной и всесторонней подготовке этого неизбежного и решающего события в мировой истории журналистский корпус играет одну из самых ведущих ролей. Господа, сегодня знаменательный день, и я с особым удовольствием предоставляю слово доктору Геббельсу (аплодисменты).

    Геббельс: Господа, в силу ряда причин газета "Франкфуртер цайтунг" занимает особую нишу в моем сердце. Следовательно, я с особым пристрастием слежу за всеми ее публикациями. И, признаться, сразу же, как только в ней стали печататься статьи за подписью доктора Зорге, я подумал: "Газета сделала достойный выбор шефа своего токийского бюро". Скажу откровенно - я попросил дать мне подборку всех статей этого автора за три года, что он работал в Китае в качестве корреспондента университетского журнала "Социологише мэгэзин" и мелких американских газет. Я был просто потрясен глубиной эрудиции, умением анализировать казалось бы разрозненные, зачастую второстепенные факты и делать на основе такого анализа выводы и прогнозы. Учитывая китайские материалы и публикации по Японии за последние почти два года, я с чувством удовлетворения и движимый осознанием необходимой в любых наших свершениях справедливости объявляю о нашем признании доктора Рихарда Зорге лучшим журналистом Третьего Рейха в Азии (все аплодируют стоя; Зорге приглашают за центральный столик. У него на рукаве повязка со свастикой. Вскидывание рук, "Хайль Гитлер!")

    Риббентроп: Присаживайтесь. Мои послы в Японии, сначала Герберт фон Дирксен, а теперь и Эйген Отт не скупятся на дифирамбы в ваш адрес, доктор Зорге. А мы, дипломаты, обыкновенно ох как скупы на похвалы. Раскройте нам секрет вашего обаяния, лишняя толика его нам всем, я думаю, не помешала бы.

    Зорге молчит, застенчиво улыбается.

    Геббельс: Я вам отвечу, Иоахим. Доктор Зорге, как истинный ариец, обладает умом пронзительным и всеохватывающим, любознательностью практичной и беспредельной, работоспособностью доброго десятка Геркулесов, а главное умением обратить свои недюжинные таланты на пользу великой Родины, ориентируя нас столь исчерпывающе в лабиринте проблем огромного региона.

    Генерал за ближайшим столиком: И нас.

    Риббентроп: Мой вопрос не праздный, Йозеф. Не далее как вчера мы в министерстве обсуждали вопрос о возможном приглашении доктора Зорге на дипломатическую работу.

    Генерал: Если мне будет позволено сказать два слова... (Риббентроп смотрит с явным неудовольствием, Геббельс явно одобрительно) Такие статьи доктора Зорге как "Настроения в Токио" или "Япония собирается с силами", да практически все, что выходит из-под его пера и попадает на страницы "Франкфуртер цайтунг" и других газет, зачастую ценнее многих оперативных донесений, которые мы получаем от наших легальных и нелегальных агентов. Поэтому у нас тоже возникла мысль - почему бы доктору Зорге не потрудиться на ниве нашей разведки?

    Геббельс: Рихард, вы явно нарасхват.

    Зорге: Даже не знаю, что и ответить...

    Генерал: Отвечайте по совести, молодой человек.

    Зорге: Вы плохо читали фюрера, генерал. Совесть! Плевать я хотел на эту химеру, от которой должен быть свободен каждый истинный ариец! (Геббельс начинает аплодировать, к нему присоединяются остальные). Долг перед Родиной и фюрером - вот те высшие силы, которые руководят всеми моими помыслами и делами. Я не могу быть дипломатом - я не умею говорить "да", когда надо сказать "нет", не обладаю навыками врожденного политеса, не принадлежу к старинной династии дипломатов. Тем более я не могу быть профессиональным разведчиком. Я очень мало о них знаю, но то, что я знаю, убеждает меня в мысли - разведчиком надо родиться. Ибо: "Quod licet jovi, non licet bovi".

    Генерал: Это еще что за абракадабра?

    Геббельс: Перевожу специально для вас: "Что может Юпитер, того не может бык". И по существу, господа. Министерство информации никому не отдаст и никуда не отпустит доктора Зорге. Он и впредь готов всем помогать - и дипломатам, и разведчикам (смотрит вопросительно на Зорге, тот согласно кивает). Но его талант публициста нужен всей нации. В заключение хочу отметить одно досадное упущение - доктор Зорге до сих пор не принят в ряды нашей славной национал-социалистской партии. В качестве залога, что это упущение будет исправлено, хочу вручить Рихарду свой золотой партийный значок (снимает значок с груди и прикрепляет его на лацкан пиджака Зорге).

    Сцена четвертая

    Район Токио Адзабуку, улица Синрюдо-те, типично японский двухэтажный домик, который снимает радист Макс Клаузен. Внутренние стены облицованы панелями. На одной из них большой портрет Гитлера. В комнате Макс и Анна. Накрыт стол.

    Зорге (войдя в комнату, привычно плюет на портрет фюрера): Привет, друзья.

    Анна (привычно вытирая тряпкой портрет): Ноги? Молодец, ботинки сняты. Руки? (Зорге, улыбаясь, показывает ладони). Вот, Макс, учись неукоснительно следовать местным обычаям.

    Макс: Ну, положим, мыть руки обычай повсеместный.

    Анна: Вы только посмотрите на него, Рихард. Пока меня не было, мой муж превратился в раздражительного ворчуна.

    Макс (смеется): Именно потому, что тебя не было. Мне вечно не везет, когда тебя нету рядом. Вот дом - вроде бы уютный, миленький, не очень дорогой. Но соседи... казармы гвардейского полка.

    Зорге: Мне тоже "повезло". Мой ближайший сосед - районная инспекция кэйсацу. Прямо почти по Маяковскому - моя полиция меня бережет. Всякий раз, как выхожу на балкон, раскланиваюсь с бравыми блюстителями порядка.

    Садятся за стол. Анна подает японские кушанья, Зорге ест палочками.

    Макс: Что-нибудь выпьешь, Рихард?

    Зорге: Ты же знаешь, если можно не пить, я не пью. Хватает случаев, когда не пить просто нельзя. Передышка от спиртного - радость. Анна, ты довольна, что приехала?

    Анна: Довольна, что опять вместе с моим медвежонком. Довольна, что здесь все-таки не то, что в Шанхае. Тот ад кромешный преследовал меня много месяцев. Страшные, словно глазницы мертвеца, черные улицы китайских городов, отрубленные головы, которые ветер гонит по мостовым, трупы повешенных на фонарях и деревьях, словно маятники дьявольских часов.

    Зорге: Здесь другое - слежка всех за всеми. Еще не знаешь - что хуже... Впрочем, есть мудрая пословица: "Береженого Бог бережет".

    Анна (задорно тряхнув головой): А я помню, как вы устроили тайные смотрины. Ты, Рихард, сидел где-то в сторонке и внимательно наблюдал, как Макс танцевал и танцевал со мной. А сам все поглядывал на тебя, словно спрашивал: "Ну как?" И прижимал меня все крепче и крепче.

    Макс: Слава Богу, ты успешно прошла Высочайшую комиссию.

    Анна: Ты знаешь, Рихард, когда мы были по-настоящему счастливы? Когда после Шанхая вернулись в Москву и после спецшколы полтора месяца отдыхали под Одессой.

    Макс: У меня еще с Первой Империалистической войны не заживала рана, ну никак. А там залечилась совсем, от морской воды.

    Анна: И потом, когда в целях конспирации, под другими фамилиями жили в степном городке Красный Кут, в Саратовской области. Макс в МТС работал...

    Макс: Я налаживал радиотелефонную связь МТС с транспортными бригадами. Ударником был! На доске почета мое фото красовалось.

    Зорге: Я тоже хотел... Мало ли, кто из нас чего хотел. Ты, Анна, и ты, Макс, вы же понимаете, что сегодня нет ничего важнее того, что мы делаем здесь. Для нас самих, для наших близких, для всех честных людей на земле.

    Анна сидит, облокотившись на стол, положив голову в ладони.

    Макс (обняв ее): Понимаем, Рихард. Просто вспомнились беззаботные, безоблачные денечки. И расслабились Клаузены на секундочку. Однако, секунда кончилась и мы готовы работать.

    Зорге: Аня, спасибо за истинно самурайскую трапезу.

    Анна (кивнув): Иду (выходит во дворик, садится в шезлонг с книгой в руках).

    Макс (доставая передатчик из-за панели под портретом): Готов.

    Свет вспыхивает и гаснет после каждой шифровки, показывая, что они отправляются в разные дни. Текст читает диктор, звучит морзянка.

    Диктор: "По данным Отто, полученным от личного секретаря премьера Коноэ, секретные переговоры между Японией и Германией о заключении двухстороннего стратегического военного соглашения вступили в завершающую фазу. В Берлине их ведет по поручению Риббентропа его доверенное лицо Гак, по поручению японского военного министра военный атташе Осима. Главная цель Японии получить мощного союзника в Европе, который приковал бы силы Красной Армии к Западному театру военных действий. Такую же цель на Дальнем Востоке преследует Германия, стремясь к союзу с Японией. Фактически речь идет о подготовке двухсторонней агрессии против СССР. Отрабатывается не только текст самого пакта, но и секретного приложения к нему. Теперь уже совершенно очевидно, что правящие классы Германии и наиболее влиятельные японские военные лидеры хотят не только политического сближения между двумя странами, но и по возможности стремятся к тесному политическому и военному союзу. Формируются два очага войны - европейский и дальневосточный. Данные Отто подтверждаются военным атташе германского посольства в Токио, а также информацией, полученной Джо и Жиголо. Рамзай".

    "Японцы стремятся создать у других держав впечатление, что будто бы они собираются вступить в войну с Советским Союзом. Япония не собирается начинать большую войну с Советским Союзом в ближайшее время. Япония приняла решение вести войну до окончательного завоевания Китая. И хотя японские войска захватили большую территорию, до полной победы так же далеко, как и 7 июня 1937 года, в первый день войны.

    Несмотря на широкомасштабные военные действия в Китае, более или менее серьезные инциденты на советско-манчжурской границе вполне вероятны. Рамзай".

    "Стремясь укрепить свой престиж, пошатнувшийся в результате неудач в Китае, Япония готовит военную провокацию. Определен ее район. Это озеро Хасан. В случае успеха планируется окружить Владивосток и захватить часть территории Приморья. Военные действия начнутся через пять месяцев, в конце июля 1938 года. Решение принято на закрытом заседании кабинета. Информацию Отто передал через Джо. Рамзай".

    Макс (прячет передатчик в тайник): Следующий сеанс будем проводить из твоего дома?

    Зорге: Да. У нас всего четыре места, откуда мы ведем передачи - твой дом, мой, квартира Бранко, моя дача в Тигасаки. Надо подыскать еще одну конспиративную квартиру. И на сеансы почаще выезжать за город, на шестьдесят-сто миль. У меня предчувствие - пеленгаторы усиливают активность. Теперь главная новость и сенсация в германском посольстве - мой друг, мой выдвиженец, военный атташе полковник Эйген Отт стал генерал-майором и велением фюрера возвышен в послы. Мы стали послом!

    Макс: Да, ты потрудился на славу, готовя за него почти все депеши, включая самые секретные, в Берлин. Без тебя он как без рук. Впрочем, твоя дружба с ним вряд ли была бы столь продуктивной, если бы не особая доброта к тебе этой милашки фрау Отт!

    Зорге: И ты туда же! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. И без тебя все посольство болтает, что я - первый в Токио Дон Жуан! А правды в этом ни на грош.

    Макс: Ни на грош... А я, ты знаешь, стал капиталистом! Моя копировальная мастерская превратилась в прибыльное предприятие. Ты помнишь, я купил совсем хилое дело, а теперь у меня четырнадцать сотрудников, заказы от университетов, от таких фирм, как "Мицубиси", "Мицуи", "Накадзаки". И контакты с японцами широченные - я же процветающий бизнесмен, и доходы солидные.

    Зорге: Что ж, ты, конечно, должен жить широко, дело твое копировальное, капиталистическое обязывает. Но отныне все расходы нашей работы и пребывания здесь будут вестись за счет твоих прибылей. И не надо будет за деньгами из Центра мотаться то в Шанхай, то в Гонконг. И время отнимают такие поездки, и опасность излишняя. Ее у нас и без того хватает. Или ты против, капиталист?

    Макс (помолчав): Я - за... конечно, это разумно.

    Анна: (вернувшись в дом): Достаток - это всегда хорошо. А барские излишества только портят людей. (Помолчав). Дома сейчас зима. Снег искрится, лыжи, коньки, санки - домой хочу, моченьки моей нет!

    Зорге: Еще не время, Аня, еще не время. Работа, долг, дело прежде всего.

    Анна: Знаю. Почему и не стону. Стисну зубы - и молчу...

    Зорге: Я тоже люблю зиму. А Катя терпеть не может. Она мерзлячка. Как бы я ее сейчас согрел всем теплом своего сердца, как бы бережно обнял, нежно расцеловал... Терпеть не могу сентиментальность, она ослабляет даже самого сильного.

    Анна: Это не сентиментальность, Рихард. И это не ослабляет. Наоборот, это дает тебе силу. Это просто и вечно, как сам мир. Это - любовь.

    Сцена пятая

    Зорге и Вукелич на открытой террасе дачного домика. Зимний солнечный день. Вдали Фудзияма; слышен мерный шум прибоя. На столике бутылка виски, стаканы, легкая закуска, орешки. Рихард прохаживается, стоит, облокотившись на перильца, Бранко полулежит в шезлонге.

    Вукелич: Ты же знаешь, я как фотокор известного французского журнала и агентства ГАВАС проникну куда угодно. Приехали мы все, иностранные корреспонденты, в июне к местам майских боев у реки Халхин-Гол. Никому не разрешили снимать, а я отщелкал пять пленок. Вот, смотри (показывает Зорге фото).

    Зорге: Да, машины завязли в грязи и капитально. А трупы - целая дивизия трупов!

    Вукелич: Если бы! За всю кампанию доблестные самураи потеряли убитыми и ранеными 55 тысяч. А сколько техники! Славно мы все-таки сработали. Еще в октябре прошлого года и я, и "Джо", и "Отто" получили из разных источников данные о том, что премьер Хиранума и его военный министр Итасаки готовят очередную провокацию против Советского Союза и Монгольской Народной Республики. Проверить силу Красной Армии мечтают.

    Зорге: Проверили! Думаю, тогда наши сведения пришлись как нельзя более кстати. Теперь Центр запрашивает: не пойдет ли Япония сейчас, после Халхин-Гола на крупномасштабную войну против СССР.

    Вукелич: Я же тебе сообщил вчера о беседе с советником английского посольства. У них доверительная информация из японского генштаба: правительство Хиранума издало приказ войскам, запрещающий переход границы.

    Зорге: "Фритц" вчера же и передал это в Центр. Я убежден - нет никаких оснований для того, чтобы этот инцидент привел к широкой войне с Советским Союзом.

    Вукелич: В японском генштабе две враждующие группировки: сухопутные генералы за войну с СССР, адмиралы - за то, чтобы воевать с Англией и США.

    Зорге: Сухопутные тоже не все в едином лагере. Руководство Квантунской армии, дважды получив по зубам, тоже заявило, что оно стоит, и твердо стоит, за поход на "Юг", а не на "Север". Причины? Причин несколько. Главные? Затянувшаяся война с Китаем вызывает напряжение всех сил Японии. Об одновременном развязывании войны - без поддержки со стороны Германии, не может быть и речи. Японские вооруженные силы - армия, флот, авиация требуют основательной реорганизации и перевооружения. Завершение этой реорганизации потребует, думаю, полтора-два года, то есть Япония будет готова к "большой войне" не ранее, чем в 1941 году. Это свое мнение я и передал в Центр...

    Вукелич: Рихард, хочу спросить: как ты себя чувствуешь после мотоциклетной катастрофы?

    Зорге: Ты знаешь, самое яркое воспоминание - огромное напряжение всех сил, чтобы не потерять сознание до прихода Макса. Я же потребовал, уж не знаю как я смог это сделать, везти меня в госпиталь Святого Луки к доктору Штефельду. Я ничего не чувствовал - ни того, что разбита нижняя челюсть, ни того, что проломлен череп. Я сознавал лишь одно - у меня в кармане секретные документы, которые я только что получил от "Отто", и если полицейские их обнаружат, все пропало. Все, все труды пяти лет, жизнь всех нас, доверившихся мне друзей и единомышленников ждет страшная судьба из-за какого-то нелепейшего случая, который и дорожным инцидентом трудно назвать. Налетел по собственной небрежности на камень - и в результате провалялся на больничной койке несколько месяцев.

    Вукелич: А сейчас-то как?

    Зорге: Как я отписал Кате, красивее я не стал. Уменьшилось количество зубов, на смену пришли вставные. Кроме пяти ран от времен войны, я имею кучу поломанных костей и шрамов. Однако теперь уже все в порядке, и я как и прежде, готов к труду и обороне. Ты мне лучше скажи, как твои дела с Эдит?

    Вукелич: Ты знаешь, полное дерьмо. Никаких изменений. Спит и видит, как бы ей быстрее уехать в Австралию, к сестре и сыну. Разбитый бокал никогда не склеить без изъяна. Да и нужно ли склеивать? Чужие мы, совсем, совсем чужие.

    Зорге: Сегодня получено добро из Москвы от самого "Старика", она может уезжать. Надеемся, она не будет болтать о тебе ничего лишнего.

    Вукелич: Что ж, добрая весть, если можно это сказать об окончательном разрыве. Болтать? Уверен, она будет молчать.

    Зорге: Ты видел, как мне было тяжело, когда я узнал, что у нас с Катей не будет ребенка! А мы так этого ждали! Я могу тебе сейчас сказать - с каким-то незнакомым мне сладостным чувством - ожидания чуда что ли! - я ездил по магазинам Токио, выбирал игрушки, одеяльца, подгузники. Я был одержим ожиданием великой радости. И вдруг черное известие - как обухом по голове.

    Вукелич: Ребенок, наследник, продолжатель рода... У нас с Эдит есть сын. Чудесный мальчик. Любимый... Однако, он не спас нас от того, чтобы мы потеряли друг друга навсегда. Как удивительно меняется человек со временем. Эдит... Дитя человеческое... Помнишь, Рихард, знаменитый роман Мартина Андерсена-Нексе? Она же тоже датчанка. Какая она была возвышенная, романтичная, вся словно устремленная ввысь, к солнцу, к звездам, когда мы познакомились с ней в Париже. И вот - финал. Верно сказал Маяковский: "Любовная лодка разбилась о быт".

    Зорге: Только я бы, Бранко дорогой, сделал одно добавление - о жесткий, суровый быт разведчика.

    Вукелич: Это верно. Ее не устраивало, тяготило то, что я каждую секунду на грани жизни и смерти. И что ее судьба замкнута на мою. А я... я не могу отказаться от того, что мне дороже всего на свете - мои идеалы. Извини за возвышенный слог. Обычно я, ты ценишь это, я знаю, - обычно я предпочитаю пусть даже солдатский юмор угрюмой прозе жизни. Сейчас не могу...

    Зорге: Время, Бранко, время - лучший лекарь. Значит, это не настоящее, значит, твоя настоящая любовь еще впереди. У меня тоже до Кати, во Франкфурте, была девушка. Христина. И казалось, что она - именно та, единственная, моя половинка. Оказалось - ошибка. Тяжкая, болезненная, страшная. Обидно сознавать, но человеку и в любви - может быть, прежде всего и больше всего - свойственно ошибаться. Однако, не было бы счастья, да несчастье помогло. Через эту ошибку, которую я пережил предельно остро, я обрел Катю. Единственную, настоящую, ту, которую я искал всю жизнь. И что же? Я нахожусь с ней в состоянии постоянной разлуки. Словно кто-то вновь и вновь проверяет мои чувства на прочность. Иногда бывает невыносимо тяжело. Сожмешь зубы и, сквозь стон, улыбаешься на всех этих раутах и приемах, ланчах и диннерах, шутишь, смеешься чуть не сквозь слезы посреди всех этих свастик ненавистных и рож омерзительных. И хочется крикнуть - идите все к черту, я свою любимую из-за вас не видел уже три года. Целую тысячу сто десять дней и ночей! Идеалы - да, долг - да, только они и держат, и дают силы идти дальше, когда кажется, что сил уже больше нет никаких. Сознание, что ты не имеешь права на слабину, не имеешь права... Ты знаешь, я хочу выпить за счастье.

    Чокаются, пьют.

    Вукелич: Маркс говорил, что для него счастье в борьбе. Конечно, это верно. Но по-моему однобоко, неполно, в чем-то ущербно. А как ты, Рихард, представляешь себе счастье?

    Зорге (после паузы): В детстве было одно представление, в университетские годы - другое. Сейчас, пожалуй, самое верное. Для меня, разумеется. Счастье - это когда вокруг тебя нет ни одного страдающего живого существа. Ни единого - на всем белом свете. И рядом с тобой - та, единственная, ради которой ты и пришел в этот мир.

    Затемнение. Свет. Вместо террасы - московская комната, окно подернуто изморозью. За столом - полковник ГРУ. На кушетке, поджав под себя ноги, закутавшись в шаль, сидит Катя. Она читает письмо. Голос Зорге:

    "Дорогая Катя!

    Когда я писал тебе последнее письмо в начале этого года, то был настолько уверен, что мы вместе летом проведем отпуск, что даже начал строить планы, где нам лучше провести его.

    Однако, я до сих пор здесь. Я так часто подводил тебя моими сроками, что не удивлюсь, если ты отказалась от вечного ожидания и сделала отсюда соответствующие выводы. Мне не остается ничего более, как только молча надеяться, что ты меня еще не совсем забыла и что все-таки есть перспектива осуществить нашу пятилетней давности мечту: наконец получить возможность вместе жить дома. Эту надежду я еще не теряю. Ее неосуществимость является полностью моей виной, или, вернее, виной обстоятельств, среди которых мы живем и которые ставят перед нами определенные задачи.

    Между тем, миновала короткая весна и жаркое, изнуряющее лето, которые очень тяжело переносятся, особенно при постоянно напряженной работе. И совершенно очевидно, при такой неудаче, которая у меня была.

    Со мной произошел несчастный случай, несколько месяцев после которого я лежал в больнице. Однако теперь уже все в порядке, и я снова работаю по-прежнему...

    Ты ни разу не писала, получила ли мои подарки. Вообще уже скоро год, как я от тебя ничего не слыхал.

    Что ты делаешь? Где теперь работаешь?

    Возможно, ты теперь уже крупный директор, который наймет меня к себе на фабрику, в крайнем случае мальчиком-рассыльным? Ну ладно, уж там посмотрим.

    Будь здорова, дорогая Катя, самые наилучшие сердечные пожелания".

    Полковник: Тоскует Рихард, Катюша. По себе знаю - это не просто ностальгия по дому, не просто тоска по тебе. Это все вместе, возведенное в десятую степень одиночеством. Ледяное, смертельное одиночество. Профессиональная болезнь разведчика. Ты один-одинешенек среди сотен, тысяч людей.

    Катя: Ты друг Рихарда, Коля. Объясни, почему уже второй раз он пишет, что давно от меня не получал весточки. Я же пишу ему регулярно.

    Полковник: Может, с курьерами что-то случилось.

    Катя: Допустим. Тогда объясни другое: почему Берзин не поздравил меня в прошлом месяце с днем рождения? Впервые за все годы.

    Полковник: "Старик" - очень занятой человек.

    Катя: При всей его занятости он в прошлом году за тем самым столом, за которым сидишь сейчас ты, распевал со мной "Широка страна моя родная" и пил коньяк за здоровье доблестного Рамзая.

    Полковник (отведя глаза в сторону): Говорили, он вроде бы собирался в длительную командировку.

    Катя: Командировка? У меня соседа снизу и соседа напротив увезли прошлой ночью охранники НКВД. Ты такую командировку имеешь в виду?

    Полковник (после долгой паузы): Я тебе, Катерина, одно скажу: Хорошо, что Рихард именно сейчас там, далеко. И, несмотря ни на какую тоску, ностальгию, одиночество, именно сейчас ему лучше не возвращаться... И тебе, тебе лучше было бы быть сейчас там, с ним.

    Катя (мрачно, прислонившись лбом к стеклу окна): Если захотят достанут и там, где угодно, хоть на краю света... Я знаю, Ика - верный сын Родины. И я его верная жена. Я готова разделить его участь, какой бы она ни была.

    Сцена шестая

    Резиденция германского посла в Токио Эйгена Отта. Поздний завтрак. За столом посол, его жена, Зорге, начальник гестапо полковник Мейзингер.

    Зорге: Я только что из агентства Домей Цусин. Наши войска форсировали реку Маас и вышли в центральную часть Бельгии. Великолепные темпы! Еще чуть-чуть и Бельгия капитулирует.

    Отт: Лягушатники привязаны к линии Мажино, экспедиционная армия островитян в Бельгии подставлена под удар с тыла. Уверен - долго союзнички не продержатся. Европа ляжет к ногам фюрера. И настанет черед большевистской России.

    Мейзингер: Вот уж где наши ребята повеселятся вволю!

    Фрау Отт: Вы, господин полковник, я слышала, отважно сражались в Варшаве. Этот "железный крест", позвольте полюбопытствовать, вы получили за что?

    Мейзингер: За ликвидацию вражеской шпионской сети, действовавшей у нас под самым носом, в Берлине. Правда, раскрывали другие, а я ловил и... (он хлопает по кобуре своего пистолета). А в Варшаве... там я приказал расстрелять две тысячи евреев и заодно триста заложников-поляков. (Усмехнувшись). Насчет жидов естественно и вопросов не возникало. Их ликвидировали в гетто. А заложников содержали в комендатуре, когда случилась какая-то комиссия Международного Красного Креста. Ночью поляков мои молодцы шлепнули, а на следующий день проверка - по спискам. Рейхсфюрер вызвал, сказал: "Молодец, Мейзингер. Но для отвода глаз международной общественности мы тебя вынуждены наказать. Отправим тебя в почетную ссылку - в наше посольство в Японии. Выкорчевывай крамолу в немецкой колонии в Токио". А? Ха-ха-ха! (Вновь хлопает по кобуре).

    Зорге: На таких героях, как вы, дорогой полковник, держится Третий Рейх. Хочу вам доложить, господа, с сегодняшней диппочтой я получил письмо из Берлина. Вот (достает из пакета с гербом лист верже, показывает) печать главной партийной канцелярии, подпись самого Мартина Бормана.

    Отт (настороженно): Что же вам пишет наш партийный фюрер?

    Зорге: Предлагает возглавить национал-социалистскую организацию в Японии.

    Мейзингер (хвастливо): Моя работа! Вот ведь как оперативно провернули это дело в канцелярии рейхсфюрера. В прошлой почте я вас, Рихард, рекомендовал, и вот он - ответ. Поздравляю!

    Отт: Какая честь, Рихард! Какая высокая оценка вашей преданности высшим идеалам рейха!

    Фрау Отт: Рихард, милый! Я горжусь нашей дружбой.

    Зорге медленно идет в дальний угол столовой, где на высокой изящной треноге стоит инкрустированная шкатулка, достает из нее гавану, отрезает кончик, закуривает. Задумчиво смотрит в окно. Прислушивается. Слышит негромкий голос Берзина.

    Берзин: Рихард, этот Мейзингер - болван. Воистину услужливый глупец опаснее врага. В тридцать третьем перед аккредитацией ты проскочил проверку гестапо, потому что в Берлине царила атмосфера эйфории от победы нацистов, ажиотаж дележа власти. На это мы и делали ставку, сознательно шли на оправданный риск. Теперь совсем другое дело, теперь - если ты дашь согласие на предложение Берлина - поднимут всю родословную до восьмого колена, докопаются до всех твоих действий активиста компартии, всех твоих ранних публикаций, российских и русских корней. И тогда пиши пропало - и ты сам, и все твои товарищи, и надежды Центра. Все.

    Зорге (Подходит к столу, садится):Сердечно благодарю за поздравления. Это предложение - действительно большая честь! Но...

    Отт, его жена, Мейзингер - все с удивлением - смотрят на Зорге.

    Зорге: Вы знаете, какую уйму времени, сил, энергии отнимает у меня подготовка аналитических материалов по различным ведомствам (многозначительно смотрит на посла, на начальника гестапо).

    Входит шифровальщик, обращается к Отту:

    Шифровальщик: Господин посол, вот записка, подготовленная господином Зорге. Разрешите отправлять в Центр?

    Отт (берет бумаги, мельком просматривает): Так, детали программы премьера Коноэ о создании "великой восточноазиатской сферы взаимного процветания" - Индия, Индонезия, Индокитай, страны южных морей... Оставьте это у меня. (Шифровальщик уходит). Рихард, зашифруйте это моим шифром и отправьте на Вильгельмштрассе. Там это ждут. Посмотрите вчерашний запрос Риббентропа.

    Зорге: В ответ на этот запрос я и написал этот материал. (после паузы) Партийная работа... Для ее безупречного и строгого исполнения нужен человек, не загруженный, как я, обязанностями пресс-атташе и тысячью и одной функцией по посольству. Кроме этого, мне же приходится постоянно разъезжать по всей сфере действия нашего посольства. А это безграничный Дальний Восток. Иначе мои корреспонденции будут носить не глобальный, а лишь сугубо токийский характер.

    Мейзингер: Признаться, я как-то не подумал об этой стороне вопроса... Кстати, Рихард, вы обещали мне анализ отношения нынешнего кабинета министров, персонально каждого из его членов - начиная с принца, к одновременному выступлению Японии вместе с нами против России. А то эти молодцы из Абвера опять меня обскачут. Напоминание из канцелярии рейхсфюрера лежит у меня на контроле три дня, а...

    Зорге: Ты же знаешь, я вернулся из Шанхая позавчера. (Улыбается, достает из кармана блокнот, вырывает несколько листков, передает их Мейзингеру). Дружеский долг превыше всего.

    Мейзингер (пробегает взглядом листки): Рихард... дружище... спасибо. От всей моей службы. А кого бы ты рекомендовал вместо себя?

    Зорге: Есть кандидатура. И приличная. Военно-морской атташе Венеккер.

    Отт: Неплохо, Рихард, совсем неплохо. Он все жаждал в кресло посла усесться. А должность фюрера всех немцев в Японии и тщеславие его утолит, и времени для бездарных интриг поубавит. Как вы думаете, полковник?

    Мейзингер: Думаю, это и логично, и справедливо. Я сошлюсь в телеграмме на ваше согласие, господин посол?

    Отт кивает. Мейзингер откланивается, выходит, продолжая читать листки, которые ему передал Зорге, говорит про себя: Как точно, метко, разумно! Срочно, немедленно в Берлин!

    Останавливается в дверях. Повернувшись к Зорге, словно только что вспомнив что-то очень важное, говорит:

    Мейзингер: Рихард, насчет Леммке и Хюбнера мы с тобой уже говорили. А вот наш граф Дуеркхайм... уж слишком он показной наци. Ярый ненавистник жидов, славян, итальяшек. Всех неарийцев. Вопрос - сам-то он чистый ариец?

    Отт: Меня и раньше, в Берлине удивлял его слишком курносый нос, эти характерно русские скулы, разрез глаз...

    Мейзингер: Твое мнение, Рихард?

    Зорге: Я, как лингвист, могу сказать - едва уловимый акцент заставляет думать, что в его жилах течет и не немецкая кровь.

    Мейзингер (хлопая себя ладонью по лбу): Лингвистика - вот такая нужна мне отмычка. (Уходит).

    Фрау Отт: Какая благородная скромность - отказаться от столь заманчивого, столь завидного предложения! Я горжусь нашей дружбой, Рихард.

    Отт: Я уверен, дорогая, в Берлине отказ Рихарда будет оценен весьма высоко. Кругом столько беспринципных карьеристов, которые - чтобы продвинуться хоть на ступенечку вверх - готовы переступить через труп и друга, и отца родного. Браво, Рихард, браво! Подумать только, я мог бы лишиться помощи моего самого главного аналитика и советника! Этот болван чванливый, этот мясник Мейзингер послал предложение в Берлин, не согласовав его со мной.

    Фрау Отт: Еще бы! Его девиз: "Гестапо превыше всего!" Чучело в полковничьем мундире.

    Отт: Вернее не скажешь. Дорогая, ты не оставишь нас с Рихардом наедине ненадолго.

    Фрау Отт: Посекретничайте. Я собиралась удалиться в любом случае. Меня ждут посольские дамы. Мы едем в Киото. Буддийские храмы, могучие постройки из драгоценного дерева кейяки, скульптуры и гравюры прошлых веков - хотим открыть для себя Японию. На этой неделе мы уже прослушали переводы тех повестей - моногатари, которые рекомендовал Рихард и даже посмотрели одну из драм екеку. (Целует мужа, кивает Зорге, уходит).

    Отт (наклонившись ближе к Зорге): Помнишь, ты посоветовал, чтобы я сделал запрос Риббентропу - когда мы планируем ударить могучим тевтонским кулаком по большевистскому отродью - России?

    Зорге (не понимая, к чему клонит посол): Конечно. Ведь все эти специальный посланник из Берлина Херфер и даже представитель фюрера Штаммер - ничего толкового не сказали, никаких планов не раскрыли.

    Отт: Они же сами ничего не знали! Знали только фыркать и задирать нос за то, что мы не можем уломать Коноэ повернуть Японию с "Юга" на "Север".

    Зорге: И не только это. Все сообщения об операции "Морской лев", Англия, Гибралтар, Северная Африка - разве это направление нашего главного, стратегического удара?

    Отт: Умница! Только что пришел ответ за подписью Риббентропа: главная цель - Россия. И теперь очень скоро.

    Затемнение. Прожектор выхватывает часть комнаты в доме Зорге. За передатчиком Макс Клаузен. Сквозь звук морзянки диктор читает текст:

    Диктор: "Германский посол Отт заявил мне, что Гитлер исполнен решимости разгромить СССР. Возможность войны велика. Гитлер и его штаб уверены в том, что война против Советского Союза нисколько не помешает вторжению в Англию. Решение о начале войны против СССР будет принято Гитлером либо в этом месяце, либо после вторжения в Англию. 6 мая 1941 года. Рамзай"

    "Риббентроп заверил посла Отта в том, что Германия совершит нападение на Советский Союз во второй половине июня. Это не подлежит сомнению. Отт на девяносто пять процентов уверен, что война вот-вот начнется. Я лично вижу подтверждение тому в следующем: технический персонал германских воздушных сил получил приказание немедленно покинуть Японию и возвратиться в Берлин; военному атташе запрещено посылать важные сообщения через СССР. 30 мая 1941 года. Рамзай".

    Сцена седьмая

    Токийский храм Ясукуни-дзиндзя. Вдоль его стен по парковой аллее прохаживаются Зорге и Хоцуми Одзаки, оба в европейских костюмах. Говорят негромко, хотя народа почти нет - время дневное, между службами.

    Зорге: Я помню, как два года назад, 5 января 1939 года Тэнно, "живой бог", император почтил своим присутствием здешнее богослужение.

    Одзаки: Памятное событие. За день до того пал кабинет принца Коноэ. Премьером тогда стал барон Хиранума.

    Зорге: Да, ярый сторонник идеи "хаккоиту", "восемь углов под одной крышей", все страны Востока надо силой взять под владычество Японии. Храм военный. После богослужения - торжественный парад войск. В Берлине факельное шествие, здесь то же бряцание мечом, только без факелов.

    Одзаки: Ты забыл сказать, что накануне Тэнно и члены его семьи принимали участие в другом, самом помпезном ритуале, богослужении в великом храме Исэ. Там его прародительница, солнечная богиня Аматерасу узнала от него и благословила самый воинственный кабинет министров.

    Зорге: И казалось - самый долговечный. Однако, политические прогнозы дело ненадежное. И, слава Богу, вновь у власти твой, а значит, и наш, друг Коноэ.

    Одзаки (презрительно): Друг! Если бы я ему не был крайне полезен, как эксперт по Китаю и вообще по внешней политике...

    Зорге: А он нам, как важнейший источник информации...

    Одзаки (смеясь): Что верно, то верно. Понятно, что при этом он радеет за свою Японию - империю войны и порабощения, я - за страну мира и свободы... Очень тяжело, Рихард, играть роль убежденного милитариста, этакого оголтелого самурая.

    Зорге: А мне - оголтелого наци?! Поразительно, как идеи фюрера и доктора Геббельса трансформируются и развиваются местными идеологами. (Достает газету, читает). "Каким бы преступником и негодяем не был японский подданный, становясь под боевые знамена, он освобождается от всех грехов. Япония воюет во имя императора, и ее войны - святые войны". Ну и далее кто в них погиб, тот становится богом. Газета "Тэйкоку симпо", черным по белому. Чудовищно? Да! Вот против этого мракобесия мы и работаем.

    Одзаки: Принц теперь на заседания "группы завтрака" приглашает не только экспертов и журналистов, но и экономистов и даже военных. Заседаем почти каждый день.

    Зорге: За прошлую неделю вся информация уже передана в Центр.

    Одзаки: Сегодня у меня был важный разговор с Коноэ. Я всячески убеждал его не верить Гитлеру. Он ведь не раз и не два нас обманывал. Примеры? Убедительнее трудно придумать. "Война в Китае, - сказал ему я, - была спланирована вами талантливо и всесторонне. Почему же мы терпим там провал за провалом, увязли, как телега в болоте? Потому что Гоминдан получает немецкое оружие, потому что в штабе Чан Кай-ши сидят германские советники. Теперь Гитлер хочет столкнуть нас лбами с Советским Союзом, сам - стать хозяином, притом единоличным, в Китае. Еще одна цель - вернуть тихоокеанские колонии, которые сейчас - и по праву! - принадлежат нам. Конечная цель фюрера, и он ее не скрывает, мировое господство. Следовательно, от такого можно ожидать все, что угодно. Сегодня нам, Японии выгодно и тактически, и стратегически видеть в СССР не врага, а союзника, мощный противовес движения Германии на Восток. Мой совет начать тайные переговоры с Россией сейчас же. Цель? Заключение пакта о ненападении. Мы вот-вот ратифицируем договор с Германией и Италией. Но ведь Германия заключила пакт и со Сталиным. На мудрые шаги Третьего рейха империя должна отвечать не менее мудрыми шагами.

    Зорге: И какова была реакция принца?

    Одзаки: Он сказал, что, согласившись с моими доводами, он настоял на том, чтобы в тройственном пакте абсолютно никак не затрагивались наши отношения с русскими. Немцы по этому поводу бесновались. Можно лишь предположить, что с ними будет, когда они узнают о намерении Токио заключить пакт с Москвой.

    Зорге: А Коноэ высказал свое отношение к такому шагу?

    Одзаки: Он, как всегда, очень внимательно все выслушал. И сказал: "А почему бы нет? Предложение достойное".

    Затемнение. Затем на сцене ресторан токийской богемы. Стены расписаны шаржами, посетители - художники, писатели, журналисты, актеры, поэты. Смех, гомон. За боковым столиком Зорге и Етоку Мияги. Пьют саке, едят суши. Мияги покащливает, на впалых щеках - чахоточный румянец.

    Мияги: Что поделать, вместо создания нового искусства ляпаю портреты генеральш и генералов. Любуюсь сразу и луной, и снегом, и цветами.

    Зорге: Да, горькая шутка. Ты талантливый художник...

    Мияги: Я не жалуюсь. Доволен тем, что моя подпольная работа в Америке, опыт, который я там получил, помогают мне сейчас в нашем деле. Убежден ничего не может быть важнее, чем не допустить войну между Японией и СССР. Ради этого стоит рисковать жизнью.

    Зорге: Мы еще поживем, дорогой Етоку, на благо всех простых людей на земле... Как у тебя идут дела с Тагути, Угэндой, другими промышленниками Хоккайдо?

    Мияги: Портреты их - тоже моя забота. Вот данные, полученные на прошлой неделе. (Передает Зорге увесистый пакет, оглядываясь, говорит громко). Это акварель, пейзажи, натюрморты, эскизы. Если вы их одобрите, я быстро сделаю оригиналы.

    Зорге: Ответ дам через неделю.

    Мияги (понизив голос): Здесь последние данные о капиталовложениях в военную промышленность. Кроме того, динамика запасов угля и нефти, стали, цветных металлов, включая алюминий. Выкладки по транспорту и стратегическим запасам продовольствия получены от двух моих друзей - оба полковники генштаба, один интендант, другой - железнодорожник. Я побывал на службе, в кабинете и того, и другого. Особым везунчиком меня никто не называл, но тут повезло. В отсутствие и того, и другого "лейкой", которую мне дал "Жиголо", мне удалось сфотографировать даже объемы перевозок по мобилизационным планам. Все в этом пакете. Почему ты так строго смотришь? Ты же сам разрешил в случае крайней нужды делать снимки.

    Зорге (в раздумье): Разрешил. Но в этих двух случаях риск был очень велик. Очень! Шпики все время идут по нашим пятам.

    Мияги: Ты увидишь материал и поймешь - риск стоил того. Обоих полковников вызывали к начальству, одного его генерал распекал полчаса, другого его - почти час. (Смеется). Мне даже скучать пришлось, дожидаясь их возвращения. (Серьезно). Дело за анализом. Слабых мест в экономике много, но самое слабое - горючее. Флот, танки, авиация - без него все это станет намертво.

    Зорге: Анализ, анализ - с ним надо спешить. Запасы горючего и многих других стратегических ресурсов всего лишь на полгода. Это еще один из доводов, почему Япония явно не готова к затяжной войне против России. И вряд ли решится на подобную авантюру.

    Затемнение. Когда появляется свет, на сцене комната в доме Зорге. Он в кимоно, на голове повязка. Сидит за столом, работает на пишущей машинке. Задумывается. Хмурится. Улыбается. Через окно виден сад, облитый лунным светом. Неистовствуют цикады. Японская песня о любви надрывает душу. Зорге долго прислушивается, кладет голову на руки, засыпает. В комнате появляется Катя, ласкает спящего. Стучит на машинке.

    Катя: Любимый Ика! Я безумно тоскую по тебе, по твоим рукам, по твоим губам. Дома все хорошо, только вот нет тебя рядом и иногда я просто не нахожу себе места. Никак не могу привыкнуть к одиночеству, то и дело слышу твой родной голос, чувствую запах твоего тела, волос. На улице, в толпе прохожих пытаюсь услышать твою поступь. И когда понимаю, что это наваждение, мираж, плачу. Но слезы не горькие, слезы бесконечного ожидания встречи, слезы надежды и любви. Я знаю огромную важность твоей работы и хочу, чтобы ты знал сколь огромно и трепетно мое чувство к тебе. Уже который год преданно жду, тоскую, жажду встречи, сокол мой ясный!

    Голос Зорге: Разлучисто карие глаза,

    Холмики груди - их Гойя рисовал,

    Ты прости, что раньше не сказал

    Я тебе заветные слова.

    О любви, о верности, о той

    Песне, что слагают барды по ночам.

    Хризантемой - белою мечтой

    Я кладу ее к твоим ногам.

    Золотое солнышко, светлое и теплое,

    Половинка - та, которую искал я целый век!

    Все мои невзгоды, боли, горести растоплены,

    Как апрельский, как последний предпасхальный снег.

    Второе действие

    Сцена восьмая

    Двухэтажный дом Вукелича, расположенный на горе. В доме, кроме хозяина и его жены-японки, Зорге и Клаузен. Рихард нервно ходит по комнате, Макс передает очередные радиограммы, Бранко что-то пишет, читает, сортирует фотографии.

    Голос диктора сквозь морзянку:

    "Специальный посланец Гитлера Нидэмейер заявил, что начало войны между Германией и Советским Союзом - уже решенный вопрос. При этом война против СССР преследует три цели: во-первых, оккупацию Украины; во-вторых, в связи с недостатком рабочей силы в Германии, захват по крайней мере от одного до двух миллионов пленных для использования их в сельском хозяйстве и промышленности Германии; в-третьих, решительное устранение всякой опасности, существующей на восточной границе Германии. В беседе было сказано, что, по мнению Гитлера, если нынешний благоприятный случай для войны с СССР будет упущен, то другой не представится. Рамзай".

    "По информации "Отто", полученной из канцелярии премьера Японии, Гитлер официально объявил японскому послу в Берлине: 22 июня Германия без объявления войны совершит нападение на Россию. В тот же день на Дальнем Востоке против СССР должна выступить Япония. Рамзай".

    "Повторяю: 9 армий из 150 немецких дивизий совершат нападение на советскую границу 22 июня! Рамзай".

    Зорге (нервно) : Это уже десятая радиограмма с указанием даты начала войны. Информация из самых разных источников и в Берлине и в Токио. А Центр молчит. Что там происходит? Почему они молчат? Где "старик" Берзин? Нет на свете ничего тягостнее, чем слепое ожидание. Страшнее любой физической пытки.

    Вукелич: Может, наши шифровки не доходят?

    Макс: Как это - не доходят?! Мы получили все подтверждения. Ага, вот идет ответ! (Склоняется над приемником, записывает сигналы морзянки другого тона, чем его, и другого почерка).

    Зорге (напряжен до предела, берет радиограмму, расшифровывает с помощью ежегодника, читает, шевеля губами, говорит срывающимся голосом): Макс, Бранко - они не верят. Нашей информации в Москве не верят! Сомневаются! Не верят официальным секретным заявлениям, документам, которые достались нам с таким трудом... Любая реакция, но неверие?! Ну вот что теперь с меня хватит. (Садится, сгорбившись, постарев внезапно на десять лет. Обескуражены, подавлены Вукелич, Клаузен. Тягостное молчание. Затемнение).

    Звучит мелодия из Седьмой симфонии Шостаковича, песня "Вставай, страна огромная". Свет. Зорге с Максом в дачном домике. Макс стучит на морзянке. Голос диктора:

    "Выражаем наши наилучшие пожелания на трудные времена. Мы все здесь будем упорно выполнять нашу работу. Рамзай".

    Зорге (просматривая газеты): Тяжкие времена... Жестокие, кровопролитные бои... Захватчики рвутся к Ленинграду, Киеву, нацеливаются на Москву. А я верю, твердо верю - Красная Армия сломает хребет Гитлеру. Перед нами главная цель - информировать Центр о планах Японии. Решится она напасть на Россию или нет.

    Макс: Да, это вопрос жизни и смерти.

    Зорге: Ты знаешь, Макс, перед нами встал во весь рост тот же вопрос. Нам отсюда уже не выбраться... Теперь остается только успешно работать до конца, если не произойдут какие-нибудь решающие изменения, для того, чтобы мы все-таки победили!

    Сцена девятая

    3 июля 1941 г. Зал в императорском дворце. Идет заседание конференции "Ассоциации помощи трону". Председательствует принц Коноэ.

    Коноэ: Вчера у меня, как у премьера, испросил аудиенцию специальный посланник Улах. Его цель мне известна - выяснить из первых рук нашу позицию в отношении войны с Россией. Это прямое поручение Гитлера... Я дал согласие принять его завтра, чтобы иметь возможность доложить его императорскому величеству результаты нашей конференции.

    Генерал Тодзио, военный министр: Я считаю дискуссию по дпнному вопросу просто тратой времени. Одиннадцатый день доблестные войска союзной Германии сражаются с ордами большевистских варваров, а мы размышляем - атаковать Россию или продолжать ждать.

    Коноэ: Для всесторонних размышлений есть серьезные основания. Во-первых, свежа еще память о Халхин-Голе.

    Тодзио (пренебрежительно): То была неудача весьма местного значения.

    Коноэ (спокойно): Во-вторых, русские держат в Приморье отлично обученные и вооруженные дивизии, артполки, танковые бригады.

    1-й советник: Зачем спешить? При темпах наступления, которые имеет сегодня вермахт, очень скоро Германия одержит полную победу и русский Дальний Восток, и вся Сибирь до Урала включительно достанутся нам - без единого выстрела.

    2-й советник: Мы должны думать о том, чтобы очистить все территории Юго-Восточной Азии и острова Тихого Океана от самовлюбленных томми и настырных янки.

    Тодзио (надменно): У нас хватит сил и на то, и на другое.

    Коноэ (назидательно): Именно это, на мой взгляд, было бы роковой ошибкой. В таком случае это была бы война даже не на два, а на три фронта: Китай, Азия и острова.

    1-й советник: Если сейчас мы ввяжемся в войну с Россией, она не будет молниеносной. Война нынешняя - это война моторов со всеми вытекающими отсюда последствиями. А военный потенциал СССР несравнимо выше, чем наш. Такой шаг был бы на руку лишь врагам империи - Лондону и Вашингтону.

    Тодзио: Мне уже не первый раз приходится наблюдать попрание элементарной логики: мечом империи управляют гражданские, собакой крутит хвост. Те, кто никогда в жизни не нюхал пороха и не пролил ни капли крови на полях сражений, диктуют, какую и где победу завоевывать для империи нам, профессиональным солдатам. Вместо того, чтобы свернуть шею русскому медведю, мы соблюдаем нейтралитет, который на пользу одному ему.

    Коноэ: Нейтралитет, прежде всего, на пользу нам.

    1-й советник: Осмелюсь доложить, мнение генерала Тодзио расходится с позицией командования Квантунской армии, которая - в случае войны с Россией - была бы главной ударной силой империи.

    Тодзио: Неудивительно! Как только высокий военный чин попадает на континент, он сразу мнит себя независимым стратегом, ничуть не меньше по калибру, чем Чингиз-хан. Эту сторону вопроса я могу уладить без труда и в два счета. На вашем месте, господин премьер-министр, я бы все эти сравнительные цифры и данные по нашему и русскому потенциалу его императорскому величеству не докладывал. Кто этот доклад составлял? Эти люди - адвокаты России!

    Коноэ: Напротив, они - патриоты Японии. А что касается того, доводить или не доводить до сведения императора эти данные, скажу следующее - это абсолютная прерогатива премьер-министра и я ею непременно воспользуюсь. Кстати, специальный посланник фюрера господин Улах совершил, на мой взгляд, непозволительное. По данным нашего посольства в Берлине, он информировал Гитлера о том, что мы якобы абсолютно готовы к мощной атаке на русских. Улах, боясь за свою личную судьбу, сообщил Гитлеру то, что тому очень хотелось услышать. Результат - беспрецендентный нажим Берлина на нас: "Война против России немедленно!"

    2-й советник: Должен довести до сведения высокоуважаемых членов "Ассоциации помощи трону", что глава Германского Рейха во время официальной аудиенции топал, извините, ногами, говорил в непозволительном тоне и употреблял оскорбительные выражения, чем привел нашего посла в уныние и ужас.

    Тодзио: Я фюрера понимаю. Нам не до жеманных этикетов, когда на кон поставлены судьбы Европы, Азии, всего мира. Разумеется, он жаждет нашей поддержки. Сиюминутной. Немедленной!

    Коноэ: Итак, высказались обе стороны. Выражая твердое мнение большинства, я буду докладывать его императорскому величеству, что конференция пришла к непоколебимому выводу: в высших интересах империи на СССР не нападать.

    Тодзио: Считаю своим долгом информировать высокое собрание, что я и министр иностранных дел Мацуока завтра будем докладывать его императорскому величеству нашу особую точку зрения, а также мой план войны против СССР "Кантокуэн".

    Коноэ: Это ваше право, генерал. Скажу лишь вот что - когда двое дерутся, третий, который ввязывается в драку, не дождавшись - чья берет, или глупец, или сумасшедший.

    Затемнение. Свет. В одном из коридоров дворца встречаются 1-й советник и Одзаки. Сцена без слов, однако советник мимоходом сообщает что-то Хоцуми.

    Затемнение. Свет. В кафе встречаются Одзаки и Зорге. Сцена без слов, но Одзаки что-то сообщает Рихарду.

    Затемнение. Свет. Зорге с Максом, стучащим ключом на передатчике.

    Диктор читает: "Япония решила сохранять строгий нейтралитет. Рамзай".

    "После 15 сентября 1941 года Советский Дальний Восток можно считать гарантированным от угрозы нападения со стороны Японии. Рамзай".

    "Войны в текущем году не будет. Рамзай. 4 октября 1941 года".

    Сцена десятая

    Кабинет посла Отта. За его столом сидит Зорге. Мейзингер стоит у окна. Отт ходит по кабинету четко, по-военному.

    Мейзингер: Через несколько дней у наших косоглазых союзников праздник.

    Отт: Праздник?

    Мейзингер: День рождения императора.

    Отт: Черт бы побрал их со всеми их праздниками. Фюрер крайне недоволен, что Япония не начинает войну против России. Бог свидетель, я бьюсь как рыба об лед, предпринимаю все возможные и невозможные меры, убеждаю, уговариваю, устрашаю всех и вся. Все впустую. Словно кто-то невидимый, умный, коварный делает все, чтобы этого не случилось. Кто?

    Мейзингер: Вы, Эйген, идете традиционными путями, а надо быть изобретательнее. И, главное - свирепее, с этими азиатами для достижения великих целей третьего рейха все средства хороши. Все!

    Отт: Моим девизом служат слова фюрера, однажды сказанные им на Вильгельмштрассе: "Я провожу политику насилия, используя все средства, не заботясь о нравственности и "кодексе чести". Умелый посол, когда нужно, не остановится перед подлогом или шулерством".

    Мейзингер: Лучше не скажешь. Я понимаю нетерпение и раздражение Берлина. Четвертый месяц наши парни громят красные орды. Вот-вот падут Москва и Ленинград. А эти макаки никак не решатся сделать решительный и такой нужный нам шаг.

    Отт: Принц Коноэ и его партия все время отговаривают императора от войны с русскими. А ведь одна Квантунская армия могла бы победоносно промаршировать до Иркутска и далее. Прошла бы, как раскаленный нож сквозь масло.

    Мейзингер: Если бы даже и не прошла, то нейтрализовала все русские войска на Дальнем Востоке, связала бы их по крайней мере. Это так предельно необходимо! Мы уже потеряли в России, судя по закрытым сводкам, более полутора миллионов солдат.

    Отт: По моим наблюдениям и данным, премьером Коноэ кто-то искусно манипулирует, снабжая его такими военно-экономическими показателями, анализами, докладами, что все наши доводы разбиваются о глухую стену неприятия. Невидимый противник всякий раз выходит победителем.

    Зорге (заканчивая писать): Ну вот, вроде бы получилось, Эйген.

    Мейзингер: Информация о нынешней позиции Японии в отношении США?

    Отт: Да, ты знаешь, мы с Рихардом принимали и информированных японцев, и американского посла. В эту же справку я попросил Рихарда включить и наши агентурные данные.

    Зорге: Думаю, прочитав ее, в Берлине смогут сделать качественный прогноз.

    Отт: Именно в этой связи, господа, я хочу сообщить вам об одном неожиданном и прелюбопытном визите. Сегодня утром меня посетил начальник японской контрразведки полковник Осаки.

    Мейзингер: Начальник контрразведки? Вас?!

    Отт (достает из скрытого бара бутылку коньяку, разливает в рюмки, предлагает жестом Зорге и Мейзингеру): Меня, признаться, тоже удивил этот визит.

    Зорге: С чем пожаловал императорских сыскных дел шеф?

    Отт: Оказывается, довольно длительное время они ведут наблюдение за какой-то радиостанцией. Передачи с нее ведет один человек, это по почерку определили их специалисты. Радист опытный, работает на волнах двадцать и пятьдесят метров. По ходу сеанса вдруг переходит на запасную волну. Использует таблицу лучшего прохождения волн в разное время суток. Однако, работает он из разных мест, их разброс - десятки километров.

    Мейзингер: Эти макаки обуяны истерией шпиономании. Кому нужны их дерьмовые тайны? Надо сообщить в рейхсканцелярию, там обхохочутся.

    Зорге: Засекли радиопередатчик на территории Японии. А идут в иностранное посольство. Не вижу логики.

    Отт: У них своя, восточная логика. Да к тому же на патриотической подкладке. Осаки начал с того, что сообщил некий исторический факт - он не знает случая, когда бы японец работал против своей страны. Японец против японца - сколько угодно, но не против империи.

    Зорге: Начальник контрразведки явно не в ладах с историей.

    Отт: Тем не менее, и он и его люди убеждены, что шпионажем на территории Японии занимаются агенты-иностранцы. И еще он сообщил вот что: раньше их допотопные пеленгаторы были бессильны аккуратно засекать место нахождения вражеской радиостанции. Теперь, когда они получили нашу новейшую технику, обнаружить и поймать диверсантов дело буквально лишь дней.

    Мейзингер: Кстати, я вспоминаю донесение одного из моих агентов. Перехватом передач какой-то неизвестной радиостанции обязали заняться не только армейский дивизион особого назначения, но и всех зарегестрированных радиолюбителей, почту, телефон, официальные радиостанции.

    Зорге: Перехват - дело нехитрое. А как с расшифровкой?

    Мейзингер (надменно улыбаясь): Макаки...

    Отт: Да, Осаки был весьма сдержан в высказываниях. Над расшифровкой работают. Поскольку Германия и Италия - союзники, визит в наши посольства пустая формальность. Подозреваются русские, американцы, англичане. За их посольствами слежка усилена до предела.

    Мейзингер: Рихард, ты обещал помочь мне составить справку для Берлина о том, насколько перспективны для нас генерал Тодзио и его ближайшие союзники и соратники.

    Зорге: Ты мог бы через свое всесильное ведомство добавить исключительно для меня часиков семь в сутки? За мной три справки для Эйгена. И военный атташе Кречмер умоляет помочь с анализом реализации мобилизационного плана.

    Мейзингер: Ну, Рихард, дружище, эти атташе - что Кречмер, что военно-морской, что авиации, нам-то это хорошо известно, нахлебники, жадные, завистливые, а главное - абсолютно бесполезные нахлебники. Даже если бы мы добавили тебе два, три раза по семь часов, ты не смог бы помочь всем в посольстве.

    Отт: За последнее время ты здорово сдал, Рихард. Отдохнуть бы тебе хотя бы недельку. Но срочных дел такая прорва...

    Зорге: До отдыха ли, Эйген, во время войны? Отдыхать будем после победы.

    Затемнение. Свет. Ресторан "Хельмут Кетель" в Токио. Публика европейская. За отдельным столиком Зорге, Вукелич, Мияги.

    Зорге: Встречаемся в таком составе в последний раз. Работу сворачиваем, передатчики консервируем. Начальник контрразведки Осаки был в германском посольстве, беседовал с послом. Контрразведка составила списки всех подозрительных иностранцев. Ты, Бранко, Макс и я там наверняка. Кроме того, есть список всех японцев, кто вернулся в страну из эмиграции.

    Мияги (усмехнувшись): Такой список без меня был бы явно неполным.

    Зорге: Думаю, ты прав, Етоку. Все точки, откуда велись передачи последнее время, запеленгованы.

    Вукелич: Девять лет, три тысячи с лишним дней мы работали и никакие Осаки не могли нас раскрыть.

    Зорге: И сейчас нас не раскрыли, хотя объем переданной информации за последние полтора года был огромен. Они подозревают, это факт. Но скорее всего полагают, что наша группа работает на американцев. Категорически требую максимально усилить конспирацию. Я не знаю, какие меры и против кого из нас будут предприняты в ближайшее время. Но лишнего повода для крайних действий контрразведки мы давать не имеем права. Это было бы равносильно самострелу на передовой. Расходимся по одному. Ты, Етоку, предупредишь "Отто". Ты, Бранко - "Фритца". Позднее я свяжусь с ним сам.

    Затемнение. Свет. Зорге дома лежит на циновке в кимоно. В комнату смотрят лучи закатного солнца. Рихарду неможется. Рядом с ним на полу молодая девушка Исии Ханадо, она дает ему лекарство.

    Исии: Ричард, я так хочу, чтобы ты быстрее выздоровел.

    Зорге (в забытьи): Исии, девочка, тебе надо уехать отсюда немедленно.

    Исии: Куда же я уеду, дорогой Ричард?

    Зорге: В Китай, Индонезию, куда угодно, только подальше отсюда.

    Исии: Ричард, милый, любимый, желанный, ты именно сейчас больше всего нуждаешься в друзьях. И вдруг я тебя брошу? После всего, что ты для меня сделал?

    Зорге: Ты можешь пострадать из-за меня.

    Исии: Ради тебя я готова на все!

    В свете вспыхнувшего прожектора зрители видят уже не Исии, а Катю. Зорге приподнимается на локтях. Обнимает Катю, целует ее. Она ласкает рукой его волосы, лицо, плечи. Голос Зорге:

    Золотое солнышко, светлое и теплое,

    Половинка - та, которую искал я целый век!

    Все мои невзгоды, боли, горести растоплены,

    Как апрельский, как последний предпасхальный снег...

    Сцена одиннадцатая

    Кабинет военного министра генерала Тодзио. Карты, схемы, муляжи вооружений. Докладывает начальник контрразведки Осаки. Генерал сидит за столом, перед ним навытяжку полковник.

    Осаки: Как я уже дважды докладывал вам, господин министр, на территории страны действует иностранная агентурная сеть.

    Тодзио: Слишком долго вы терпите у себя под носом организацию вражеских шпионов. Чьи это агенты? На кого они работают?

    Осаки: Пока мы установили круг лиц. Это два журналиста - немец Рихард Зорге, представляющий "Франкфуртер цайтунг", югослав Бранко Вукелич из агентства "Гавас" и владелец фабрики Макс Клаузен.

    Тодзио: Немцы... югослав...любопытно.

    Осаки: Да, немцы. Именно с их квартир и квартиры Вукелича ведутся передачи. Я посетил германского посла. Исподволь среди десятка прочих лиц поинтересовался мнением генерала Отта об этих двоих. В адрес Зорге одни неумеренные похвалы, Клаузен - преуспевающий коммерсант, добропорядочный семьянин. Я не стал говорить послу о наших подозрениях...

    Тодзио: Не хватает нам самим спугнуть этих злокозненных пташек! Дальше.

    Осаки: Мы составили списки всех наших эмигрантов, вернувшихся из США, и взяли их под особое наблюдение. Довольно скоро круг подозреваемых сузился до двадцати. Вот их имена (передает список, который генерал внимательно читает).

    Тодзио: Художник Мияги - коммунист?!

    Осаки: Американский коммунист.

    Тодзио: Он же недавно закончил портрет моего тестя. Мерзавец. Одзаки из "Группы завтрака" тоже здесь? Нечего сказать, достойных друзей подбирает себе принц Коноэ! Получается, что он не надежда, а угроза империи.

    Осаки: Одзаки не просто приближенный премьера, он его активный помощник и влиятельный советник. Оказывает существенное воздействие на формирование политики кабинета. Особенно в вопросах войны. Вот стенографические записи его выступлений на различных заседаниях "Ассоциации сторонников трона", вот копии его многочисленных докладов принцу.

    Тодзио: Что - тоже коммунист?!

    Осаки: Нет. Он считает себя патриотом-революционером. Почитатель русского социального эксперимента.

    Тодзио: Лживый предатель! Дальше.

    Осаки: Мы не знаем, чьими агентами являются эти люди. Из их круга общения практически исключены русские. С американцами и англичанами кое-какие контакты поддерживает один Вукелич. Но они весьма поверхностны и бессистемны.

    Тодзио: Я жду ваших логических заключений, полковник.

    Осаки: Господин министр, не знаю как немцев, но всех прочих предлагаю немедленно арестовать. Наши методы следствия позволят выявить истину.

    Тодзио: Выходит, сейчас у вас нет даже более менее обоснованных предположений, кто, какая страна ведет против нас столь активный шпионаж?

    Осаки: Есть. На первое место я бы поставил США. Именно Америка становится врагом империи номер один. Чисто в практическом плане информация, которую передают подпольные передатчики, вполне достигает их базы на тихоокеанских островах. Нв втором месте - Германия. Агенты - немцы, информация передается в Шанхай, далее - курьерами в Берлин. Наконец, русские, Владивосток под боком.

    Тодзио: Все - и Америка, и Германия, и Россия - враги империи. Разнят их лишь цели и методы политического действия. Итак, арестовать, вы предлагаете арестовать всех, кроме немцев... Почему - кроме немцев? Уж не думаете ли вы, что если бы наши люди попали под подозрение, в Третьем рейхе с ними стали бы церемониться, объясняться в союзнических симпатиях? А нам ведь тоже их многие секреты хотелось бы знать. Ладно, это уже не ваша компетенция. Вы и со своими делами едва управляетесь... Итак, два немца, югослав и двадцать любезных соотечественников. Арестовать приказываю всех одновременно утром 18 октября. Пусть Зимму-Тенно, внук богини солнца Аматерасу пройдется огнем и мечом по логовам гадов именно в священный праздник - день рождения императора. И особенно строго провести обыск и арест этих двух немцев и художника-коммуниста. Как гласит ваш добрый девиз? "Не оставлять в живых коммунистов, но и не убивать их". Прекрасно - держать их, сукиных детей, между жизнью и смертью. Ха-ха-ха! Между жизнью и смертью!

    Затемнение. Свет. Сцена разделена на три части: комнаты в доме Клаузена, Зорге, Мияги.

    Клаузен уничтожает шифры, разбирает аппаратуру.

    Зорге в европейском костюме стоит у большой книжной полки, достает старинный фолиант, задумчиво листает.

    Мияги сидит на циновке, перед ним - мечи, кинжалы, сабля. Он погружен в глубокое раздумье.

    Во все три комнаты разом врываются полицейские.

    Зорге спокоен, на его лице улыбка снисходительно-ироническая. Она как бы говорит: "Мой долг исполнен до конца, с моим арестом вы смертельно опоздали, господа". Полицейские его обыскивают, с удивлением рассматривают книги - сколько же их у этого иностранца - бросают их на пол, выводят Зорге, обыск продолжается.

    Клаузен доволен, он успел сжечь бумаги и пленки, он готов идти навстречу судьбе.

    Мияги делает себе харакири и ворвавшиеся полицейские уносят его на носилках.

    Обыск во всех трех домах ведется с огромной осторожностью, полицейские опасаются, что там заложены взрывные устройства.

    Занавес. На авансцене Тодзио и Осаки.

    Осаки: Поздравляю вас с высоким назначением (кланяется).

    Тодзио (нетерпеливо): Аресты прошли успешно?

    Осаки: Так точно, господин премьер-министр.

    Тодзио: Надеюсь, теперь мы знаем, чьи это агенты?

    Осаки: Никак нет, господин премьер-министр.

    Тодзио: Боюсь, с такими результатами, полковник, вам не стоит рассчитывать на генеральское звание. Если что и развалит империю, то это отсутствие должного рвения и истинного профессионализма. Без этих главных составляющих мы будем вечно ходить в нищих должниках цивилизации. Что касается тех двух немцев...

    Осаки: Зорге и Клаузен.

    Тодзио: Мы предъявим их Гитлеру как немецких агентов, работающих в любом случае против Японии, и тем - в определенной степени - мотивируем отсрочку нашего нападения на Россию.

    Сцена двенадцатая

    Кабинет Сталина в Кремле. Он ходит медленно вдоль конференц-стола, курит трубку. Жуков и Шапошников стоят у карты фронтов. Берия сидит в кресле у бокового столика, читает бумаги.

    Сталин: Товарищ Жуков, я правильно вас понял: мы объединили Западный и Резервный фронты в единый Западный фронт и это объединение пошло на пользу делу?

    Жуков: Да, товарищ Сталин, я так считаю. Разрозненные части и соединения собраны в кулак, они стали легче управляемыми и теперь обеспечены относительно надежной связью.

    Шапошников: Должен доложить, товарищ Сталин, Западный фронт, которым вот уже несколько дней командует Георгий Константинович, уязвим в главном нет резервов.

    Сталин: Что у нас с народным ополчением? Я имею ввиду Москву.

    Шапошников: К тем двенадцати московским дивизиям, которые были сформированы ранее и преобразованы в сентябре в общевойсковые, формируются еще четыре.

    Жуков: Они очень слабо обучены и плохо вооружены.. Нужно время, чтобы они превратились в полноценные формирования.

    Сталин: Да, немцы на самых подступах Москвы. Лаврентий, насколько успешно проведена эвакуация правительственных учреждений?

    Берия: План эвакуации, утвержденный Государственным Комитетом Обороны, выполнен.

    Сталин: Оборонительные линии на ближних подступах к городу?

    Берия: Мы проверили все вместе с товарищем Жуковым. Хлебниково, Сходня, Звенигород, Кубинка, Наро-Фоминск, Подольск.

    Жуков: Работа проделана большая. Но сами по себе они не сдержат немцев. Нужны войска.

    Сталин: Генералу Жукову и генералу Еременко нужны войска. Маршалу Буденному нужны войска. Генералу Коневу нужны войска. Где их взять?

    Поскребышев (бесшумно появившись в кабинете): Товарищ Сталин, председатель Моссовета Пронин (передает трубку одного из аппаратов, удаляется).

    Сталин: Слушаю. Решением ГКО Москва и прилегающие районы на осадном положении. Да, с паникерами и мародерами поступать по законам военного времени. Рабочих, товарищ Пронин, мобилизуйте рабочих, поставьте рабочие посты на всех заставах. Завтра в девять едем с вами проверять городские рубежи обороны. Не только на окраинах, в центре тоже. Готовить к боям нужно весь город. Я сказал - весь (в сердцах бросает трубку). Борис Михайлович, у вас есть уточненные данные о количестве вражеских войск, принимающих участие в операции "Тайфун"?

    Шапошников: Докладываю последние данные, Иосиф Виссарионович. На Москву нацелены 51 дивизия, из них 13 танковых и моторизованных. Все они заново доукомплектованы свежим пополнением и новой техникой. Всего группа армии "Центр" генерал-фельдмаршала Бока имеет в своем составе один миллион восемьсот тысяч человек, одну тысячу семьсот танков, четырнадцать тысяч орудий и минометов, одну тысячу триста девяносто самолетов. Наши данные вам известны. Мы уступаем по всем позициям. Кроме того, наши танки и самолеты более чем наполовину устаревших конструкций.

    Сталин: Преимущество существенное. Главное - слабые резервы (подходит к карте Советского Союза, внимательно, долго рассматривает Приморье, Сибирь). Отлично обученные, превосходно вооруженные сибирские дивизии привязаны к тем дальним рубежам. Молотов говорил, что японский посол уверяет: Япония верна пакту о ненападении.

    Берия (оторвавшись от бумаг): Верить японцам, Иосиф Виссарионович, все равно что верить Гитлеру.

    Шапошников: На нашей границе висит двухмиллионная квантунская армия.

    Сталин: Насколько помнится, Жуков задал им хорошую трепку на Халхин-Голе.

    Жуков: То была сравнительно небольшая операция, товарищ Сталин. А здесь миллионы солдат и масса техники.

    Шапошников: И реальная угроза получить войну на два фронта.

    Входит Поскребышев.

    Поскребышев: Товарищ Сталин, на прием настойчиво просится начальник Главного Разведывательного Управления генерал Голиков. Утверждает - дело неотложное.

    Сталин (помедлив): Просите.

    Голиков (четко подходит к торцу стола): Разрешите доложить, товарищ Сталин?

    Сталин: Докладывайте.

    Голиков: За последние два месяца наш резидент в Токио прислал несколько весьма, на наш взгляд, обстоятельно аргументированных радиограмм, в которых утверждается - Япония не будет начинать войну против Советского Союза. Напротив, вероятнее всего свой удар она направит против США и Англии. Вот тексты этих расшифрованных радиограмм (раскрывает папку).

    Берия (подбежав к Голикову, из-за его плеча проглядывая бумаги): Ну, конечно, это очередная дезинформация выкормышей подлого предателя Берзина. Ублюдки! Они поставили страну на грань катастрофы. Они продавали все наши секреты за рубеж и оптом, и в розницу.

    Сталин смотрит на Берию молча, пронзительно. Берия смолкает, идет к своему креслу. Сталин читает бумаги из папки Голикова.

    Сталин: Мне кажется, это очень серьезные донесения. Спасибо, генерал Голиков. Последнее датировано 4 октября, всего несколько дней назад. Приводится текст решения японского кабинета. Рамзай. Рамзай... Да это ведь он предупредил о нападении Гитлера 22 июня?

    Голиков: Так точно, он, товарищ Сталин.

    Сталин: Вот видите - тогда оказался прав товарищ Рамзай. Кстати, откуда такая странная фамилия?

    Голиков: Это псевдоним. Настоящая фамилия этого агента Зорге. Рихард Зорге.

    Берия: Немец! Я так и знал - не иначе двойной, а еще хуже - тройной агент. И на немцев, и на американцев, и на нас шпионит. Вернее - против нас!

    Голиков: У Зорге отец - немец, а мать русская. И родился он в России. И считает себя русским.

    Сталин: Хорошо. Кто бы он ни был - он дает нам критически важную информацию в критически важные моменты (опять подходит к карте, смотрит на Дальний Восток, Сибирь, Урал. Поворачивается). Что думают по этому поводу военные?

    Жуков и Шапошников молчат. Берия подошел, стал рядом с ними. Сталин молча ходит, курит, думает. Останавливается перед Шапошниковым.

    Сталин: Приказываю: Снять основные части Дальневосточных армий, оставив там необходимый минимум, и оперативно перебросить их под Москву. И - с Богом!

    Выражение лиц у всех разное: у Голикова - торжествующее, у Жукова удовлетворенное, у Шапошникова - бесстрастное, у Берии злобно-ненавистное.

    Звучит песня "Дальневосточная".

    Сцена тринадцатая

    Рейхсканцелярия. Гитлер в задумчивости сидит в глубоком кресле, слегка прикрывшись пледом. За конференц-столом сидят Геббельс, Борман, Гиммлер, Риббентроп.

    Гитлер (очень тихо, обреченно): Вот и случилось самое страшное, чего я больше всего боялся.

    Геббельс: Что вы имеете в виду, мой фюрер?

    Гитлер (смотрит на него потухшими глазами): Что я имею в виду? И вы, вы Йозеф, меня об этом спрашиваете? (Поворачивается к карте мира, медленно встает, подходит к ней). Пирл-Харбор... Красивое название - Жемчужная Гавань. Не удалось нам уговорить Японию обрушить удар на Россию. Не у-да-лось... (По мере того, как он говорит, голос повышается). Наше посольство (смотрит на Риббентропа), наше землячество - две тысячи человек - с тамошним партайгеноссе (смотрит на Бормана), наши доблестные спецслужбы (смотрит на Гиммлера), наши пропагандистские ассы - все, все оказались бессильны. Хирохито пошел войной на Америку. Сталин и Молотов безмерно рады - угроза войны на два фронта их миновала. Теперь она нависла над нами. Вторично!

    Гиммлер: Насколько я понимаю (смотрит на Риббентропа), японцы не отказываются от возможного начала военных действий в Манчжурии в ближайшем будущем.

    Риббентроп: Наш посол в Токио Отт докладывает именно в таком духе. Вот его последняя телеграмма (достает бумаги из папки, лежащей перед ним на столе).

    Гитлер: Ваш Отт - болван, бездарь, пустышка. И я этому тупице присвоил генеральское звание! Он и унтер-офицером быть недостоин.

    Борман: Партийная организация немецкого землячества в Японии преданная рейху ячейка.

    Геббельс: Все органы пропагандистского воздействия работали безупречно.

    Гиммлер: Что касается спецслужб, мой фюрер...

    Гитлер (взрываясь): Майн готт, да вы не понимаете вселенского объема катастрофы, которая случилась. Вот сводки о начале русского наступления под Москвой! (Машет бумагами перед лицами сидящих соратников). Сталин снял с Дальнего Востока отборные войска и перебросил их на Запад, против нас. И сделал он это задолго до того, как Япония повернулась против США. У его границ на Дальнем Востоке стоит мощная квантунская армия, а он оголяет, да-да, оголяет эти границы. Почему? Откуда такая смелость? И в самый критический для нас момент!

    Риббентроп: Вероятно, русским как-то удалось договориться с Токио. Переговоры между ними велись то более, то менее интенсивно все последнее время.

    Гитлер: Чушь, чушь и в третий раз чушь! (Садится, успокаивается, вновь тихим голосом): Кто такой... (заглядывает в раскрытый блокнот) Кто такой Зорге? Да, Зорге Рихард? (Сидящие за столом переглядываются, недоуменно пожимают плечами).

    Геббельс (слегка хлопнув ладонью по столу): Конечно же, Рихард Зорге, вспомнил. Известный журналист, корреспондент "Франкфуртер цайтунг". Очень талантлив.

    Гитлер: У тебя, Йозеф, всегда была хорошая память. Больше никто не помнит? (Молчание). Тогда я вам напомню, господа. (Постепенно вновь распаляясь). Это тот человек, которому вы, Мартин, предложили возглавить нашу парторганизацию в Японии. Это тот человек, которого вы, Йозеф, особо привечали и отмечали. Это тот человек, секретные депеши которого вы, Иоахим, читали под псевдонимом нашего посла в Токио. Да-да, под псевдонимом, ибо все важнейшие телеграммы и справки писал за Отта Рихард Зорге. Наконец, это тот человек, Генрих, которого постоянно питал сверхсекретной информацией шеф гестапо в Токио! (Падает в кресло, прикрыв глаза рукой. Ледяное молчание. После долгой паузы Гитлер берет со стола несколько скрепленных листов, бесстрастно говорит) Сегодня я получил конфиденциальную записку от японского посла. В Японии раскрыта разведывательная шпионская организация. Она имела широчайшие контакты - от императорской семьи и членов кабинета, высшего генералитета и генштаба, промышленников и банкиров до клерков и солдат. Эта организация не только получала секретнейшие документы и сведения о Третьем рейхе через наше посольство и, разумеется, от японцев - о Японии, но и действенно влияла на всю политику японской империи. Руководил этой организацией Рихард Зорге и работала она... (пауза) на русских, на большевистскую Россию, на Сталина!

    Пауза. Гитлер подходит к каждому, сидящему за столом, заглядывает в глаза.

    Гитлер (тихо, обреченно): Как, я вас спрашиваю - как могло такое случиться, чтобы какой-то полукровка, немец с половиной русской крови, родившийся в России, видный активист Коммунистической партии Германии, обвел вокруг пальца все наши ведомства и службы?

    Гиммлер (встает, бледный, дрожащий): Я вспомнил, мой фюрер. В свое время адмирал Канарис и генерал Шелленберг высказывали свои подозрения по поводу этого человека. Тогда по их сигналам работало управление Кальтенбрунера. Не было найдено достаточно необходимых доказательств.

    Гитлер: Вот именно потому, что тогда не было, как вы выражаетесь, найдено достаточно необходимых доказательств, Япония повернула не против России, а совсем в другую сторону - против Америки, Сталин снял войска с Дальнего Востоке и мы, мы с вами имеем первое крупное русское наступление.

    Безвестный полукровка меняет курс мировой истории, господа!

    Сцена четырнадцатая

    Тюрьма Сугамо. Камера - узкий бетонный мешок, под потолком оконце. На циновке в тюремной одежде сидит Зорге. Задумчиво смотрит на стену, на которой отмечает дни заключения. Из стены ему является образ Кати. Она опускается перед ним на колени.

    Зорге: Катюша, тебе не место в этом аду.

    Катя: Ика, мое место рядом с тобой, куда бы ни занесла тебя твоя судьба, это - моя судьба.

    Зорге: Как я люблю твое прекрасное лицо! Мы так давно не виделись. Я устал, безумно устал от этой разлуки.

    Катя: Недавно я ездила на место нашего с тобой последнего пикника.

    Зорге: Боже, как давно это было! И как прекрасно! Ты знаешь, в этой зловонной дыре, где по рукам, груди, голове носятся черные стаи блох, я вдруг явственно ощущаю изумительный запах твоего тела, я чувствую бархат твоей кожи, чувствую как ты целуешь мой лоб, губы, щеки. Я тоже все-все помню.

    Катя: Любимый, как я бывала счастлива, получая от тебя весточки. Твои письма я помню все наизусть, все до последней строчки. И твои стихи.

    Зорге: Разлучисто-карие глаза,

    Холмики груди - их Гойя рисовал.

    Ты прости, что раньше не сказал

    Я тебе заветные слова.

    О любви, о верности, о той

    Песне, что слагают барды по ночам.

    Хризантемой - белою мечтой

    Я кладу ее к твоим ногам.

    Золотое солнышко, светлое и теплое,

    Половинка - та, которую искал я целый век.

    Все мои невзгоды, боли, горести растоплены,

    Как апрельский, как последний предпасхальный снег...

    Конвоир: Заключенный, на допрос.

    Затемнение. Свет. Та же камера, Зорге и Катя.

    Катя (сквозь слезы, прикасаясь руками к его лбу, груди): Тебя пытают, любимый! Господи, как бы я хотела взять на себя твою боль и страдания.

    Зорге: Милая, я сильный, я вынесу любые пытки. Моя главная боль в другом - я ничем не могу помочь товарищам. Они верили в меня и я не спас их, не сумел увести от провала и ареста.

    Катя: Нет, нет. Ты не виноват. Вы все - рисковали, и твои друзья знали, на что они шли, и все они настоящие. Они вынесут все. Ты, Рихард, пример для них. Ты, любимый мой, бесконечно любимый.

    Зорге: Когда вернешься домой, поклонись Москве, Красной Площади, Охотному ряду.

    Катя: Я видела девушку Исии Ханако. Она хорошая. И я благодарна ей. Она скрасила твои нелегкие дни.

    Зорге: Исии знала о тебе, Кэт. Перед тобой, перед своей совестью я чист. Ты - единственная любовь моя. Родная моя.

    Затемнение. Свет. Та же камера. Катя в стороне, ее никто, кроме Зорге, не видит. Она тихо плачет.

    Входят начальник тюрьмы, тюремный капеллан, палачи.

    Начальник тюрьмы (улыбаясь широко): Сегодня 7 ноября - ваш праздник. Надеюсь, вы примете смерть спокойно. (Трогает многозначительно шею, глядя на палачей. Те смеются. Презрительный взгляд Зорге, который одет в темный выходной костюм, безукоризненно белую сорочку с галстуком, прерывает их смех). Имеете ли что-либо добавить к завещанию?

    Зорге: Нет.

    Начальник тюрьмы: Имеете ли что-нибудь еще сказать?

    Зорге: Да, имею. Вы правы, господин начальник тюрьмы: сегодня у меня праздник. Великий праздник - двадцать седьмая годовщина Октябрьской социалистической революции. Передайте живым - Зорге умер со словами: "Да здравствует Советский Союз, да здравствует Красная Армия!"

    Тюремщики исчезают. Тихая, светлая музыка. Сцена без декораций. В конце ее занимается свет. К нему с гордо поднятой головой идет Рихард Зорге. Сбоку, склонив колено, стоит в позе Скорбящей Девы Катя.

    Конец