Ослабел с годами Лев. А тут
еще сквозняком его продуло. Поднялась температура, кашель замучил. Забрался Лев
поглубже в свою пещеру. Лег помирать.
По древнему лесостепному
обычаю собрались в связи с этим возле пещеры представительные делегации от всех
видов зверей, и хищных и съедобных. Но хищные нехищных
по случаю исключительности момента не трогали. Обычай не позволял. Так что и от
зайцев присутствовали представители, и от ланей, и от коз, и никто их не
трогал. Уж очень был этот момент торжественно-траурный: такая особа и вдруг,
знаете ли, умирает, как баран какой-нибудь или, извините, корова!
Стояли звери тихо, не
толкались, печально вздыхали.
Зайцы, те даже плакали.
Очень им было Льва жалко. Небось не заяц какой-нибудь,
а Лев!
Рядом с ними волки
устроились. Им тоже ужас как грустно было: совсем рядом — лапу протянуть —
завались зайчатины, а трогать ее не моги: не тот момент, чтобы зайцев хватать.
Вот помрет Лев, тогда хватай, только успевай. И будет
только похвально, потому что для поминок по львам нет ничего созвучнее, чем
рагу из зайца.
Закон. Против
закону не попрешь.
По
тому самому закону положено было царям, и царям зверей тоже, перед кончиною
принимать схиму, чин монашеский. Следовательно, и имя менять.
По сему случаю ждали из
всех монастырей архимандритов.
А пока черное духовенство
постепенно подъезжало, Лев занялся критическим осмыслением пройденного им
жизненного пути.
Думал он, думал и только
диву давался.
Сперва
про титул.
Ведь вот как смешно
получалось. Пока молод был, да и когда в совершенных летах пребывал, как-то не
случалось ему задумываться, по какой такой причине ему присвоили гордый
титул «Царь Зверей». Присвоили, и ладно. Значит, так надо. Небось
лягушке не присвоили. Или даже бегемоту.
К тому же ведь не он так
себя назвал. Еще и тятю его покойника, и деда всю
жизнь царем величали. И никто никогда не возражал.
Вспомнил Лев учебник
зоологии. Там про львов [так] писалось: львы спокон веку храбростью знамениты.
Никого-де лев не боится, ни перед кем не отступает.
Потому повсеместно царем зверей и наречен. И если кто
показывает незаурядную храбрость, то ее так и называют — львиной.
Потому и норма такая
имеется — «львиная доля». В смысле немалая часть добычи.
Есть, правда, и понятие —
«заячья доля». Но это уже совсем другое.
Пока Лев молод был и
здоров, он эту лестную оценку львиных достоинств принимал как должное и бесспорное и только горделиво похохатывал, когда
при нем рассказывали забавные анекдоты про зайцев и их трусость. Терпеть не мог
трусишек. Презирал.
А тут, улегшись в пещере на
одр свой, стал он впервые в жизни прикидывать ситуацию и первым делом со стыдом
убеждается, что не такой он и сам безумно храбрый. И что совсем это не правда,
будто он с любым зверем бесстрашно в бой вступает.
Со слоном не вступает, с
тигром не вступает, с носорогом не вступает, с буйволом, который повзрослей, не
вступает, с гориллой не вступает, с леопардом, и с удавом, и с крокодилом и
т.д. и т.п.
А почему не вступает?
Потому что нисколько они его не слабей и в обиду дать себя не
дадут.
Вот почему, если начистоту
говорить.
А когда начистоту говорить,
как не в свой смертный час?
Вдруг Льву стало невыносимо
ясно, что смеяться над Зайцем даже не грех, а просто глупо и недостойно
порядочного млекопитающего. Понял вдруг Лев, что имей Заяц львиную силу и
львиные когти, или тигриные зубы и мускулы, или железные удавьи кольца, не
только в помине не было бы пресловутой заячьей трусости, а даже наоборот, очень
даже может быть, что досталось бы тогда от него и самому Льву порядком на
орехи.
Ведь вот и сейчас,
слабосильный и львиными когтями отнюдь не обладающий, он самозабвенно отвлекает
на себя от своего беззащитного выводка и Лису, и Волка, и любого другого
кровного врага. Так и мчится, бедный, в десяти шагах от собственной смерти,
пока того врага не перехитрит неожиданными скачками.
Подумать
страшно, сколько Заяц в подобных гибельных условиях за свою жизнь выводков во
взрослые зайцы выводит: его бы в пример другим зверям ставить, а его трусом
прославили...
Что и говорить, нету более досадной штуки, чем запоздалая самокритика. Все,
о чем раньше никогда не задумывался или старался не задумываться, вдруг
становится до боли ясно, а изменить уже ничего нельзя. Поздно. Времени не
осталось. И сил нет, чтобы неправильно сыгранное
заново переиграть...
Тем временем подоспели все
потребные для церемонии архимандриты и митрополиты. Покрыли Льва
каким положено покрывалом, чем надо покропили и спрашивают, каким именем ему
угодно в схиме называться.
И вот тут-то Лев всех и
удивил.
— Мне, — говорит, — угодно,
чтобы меня нарекли Зайцем.
Взвились тут архимандриты и
митрополиты:
— Побойтесь бога, ваше
величество!.. Разве можно: царя зверей и вдруг Зайцем, символом, так сказать,
трусости!
Лев им слабым голосом
возражает:
— Все это, как сказал царь
Соломон, чепуха чепух и всяческая чепуха!
И излагает плоды своих последних царственных дум.
Старейший Заяц прямо
похолодел:
Льву, думает, что, умрет —
и вся недолга. А с нас, с зайцев, за предсмертную его
причуду не иначе как семь шкур сдерут... Ой, плохо, заиньки! Топайте, ушастики, подальше, прочь от греха, пока шкура цела!..
Тихохонько, незаметненько отодвигаются зайцы подальше от пещеры, а сами
для отводу глаза громко
подыгрывают архимандритам и митрополитам, [заячьим] голосом прежалостно
кричат:
— Ваше величество, не
нарекайтесь нашим сиротским заячьим именем, недостойны мы такой великой
чести!.. Нас такое только вконец испортит! Явите милость, ваше царское
величество!
Архимандриты и митрополиты
говорят:
— Вот видите, ваше
величество, даже сами зайцы и те против... Нарекитесь
хотя бы Слоном или, к примеру, Гиппопотамом. Очень масштабно получается: Гип-по-по-там!
— Нет, не согласен... Желаю
Зайцем!
— Покорнейше просим!..
— И не просите!..
— Просто умоляем!..
— И не умоляйте!.. Моя
воля!..
Говорит так Лев и вдруг
добавляет:
— Ой, что-то я от нашего
спору вроде бы вспотел!..
А это он от возбуждения в
споре разогрелся, вспотел, как от аспирина. Простуду у него как рукой сняло, и
он раздумал помирать.
— Еще, — говорит, — я
маленечко, пожалуй, поживу... И схима мне, следственно, ни к чему.
— Сос!
— заверещал старший заяц на всю поляну. — Зайцы, ходу!..
И словно ими, зайцами, из
пушки выстрелили.
Но и волки тоже не дремали.
Рванулись вслед и нескольких зайцев, самых чувствительных, все-таки задрали.
Лев от смеху чуть не помер.
Очень уже смешно зайцы от
волков драпали.
Одно слово — трусишки!
