OCR: Константин Хмельницкий (lyavdary@mail.primorye.ru)
    Источник: Всеволод Иванов. «Нежинские огурцы». М.-Л.,«Земля и фабрика», 1926.
    Библиотека Александра Белоусенко – http://belousenkolib.narod.ru, 15 января 2004.



    Всеволод Иванов

    РОГУЛЬКА

    Рассказ


          Лёнька с другими парнишками ходил на Мурачьи Озёра и вылавливал рогульки: водные орехи со скорлупкой, похожей на маленькие рога. Забрасывали в густо-синюю воду старые рогожи, ворошили ими неподвижную гладь. И вытаскивали обратно. Остроугольные чугунного цвета орехи цеплялись за рогожу, и ловцы собирали их тысячами. Было жарко. Пахло камышом, сочно блистали, точно лакированные, листья лопухов, и было приятно облегчать свою грудь радостным криком:
          — Пистери-и-и!
          И когда издали — с Косой Горы доносился к посёлку по Иртышу гулкий рёв парохода, Лёнька брал корзину с рогульками и бежал на пристань. Не столько занимала его торговля, сколь наблюдения над пробегающей мимо неизвестной жизнью. Выбегали на берег повара, весёлые матросы, господа в куцых пиджаках, как у поповского сына, и барыни с какими-то неестественными голосами. «Чимбары на выпуски носят, лешаки» — с завистью думал Лёнка.
          Сегодня пароход пришёл самый большой — «Андрей», белый, белый, как голова сахару, и столько же таящий в себе прелестей, как сахар. Два пистеря рогулек разобрали сразу, на донышке в одном немножко осталось. «На пароход пойду,— решил Лёнька,— вытурят, так пусть, а коли рогулек дать — может, и не вытурят». На нижней палубе он бывал уже не раз — изучил её достаточно.
          «На верх надо, сверху-то все на берег ушли».
          И Лёнька с пистерями в руках полез по железной лестнице вверх. Влез. В проходах никого не было. Лёньку с берега не видели — вылез он на борт, обращённый к Иртышу.
          — «Верно — никого нет,— проскользнуло у него в голове,— дураки с такого места в посёлок пошли».
          Лёнька уселся на скамейку, оглядел решётки, перила, пол.
          «Всё крашено, а у нас только ставни красят».
          Потом Лёнька повернулся и посмотрел в окно, у которого сидел:
          — Толсто. У нас в церкви таково нету. Заглянул в салон и удивился:
          — Вот, хаипы: столы-то каки? А зеркала!
          В салоне, у пианино, под цветами, сидела маленькая, бледная девочка, читавшая зелёную книжку. «Умная,— подумал Лёнька,— книжку читает, ни как те по берегу шляются. Пойду, може рогульки последние возьмёт». И, набравшись смелости, шагнул в коридор. С сильно бьющимся сердцем взялся он за стеклянную ручку двери:
          «Харю налупят али нет?»
          Бледная девочка оторвалась от книжки и с недоумением взглянула на веснушчатого белоголового мальчугана в синей дырявой рубашке, в коротких обмызганных штанишках с корзинками в руках.
          — Вам что? — спросила она.
          Лёнька почесал живот и, фыркнув, ответил:
          — А ничо. Так.
          — Кого же вам?
          — Никого. Рогулек, может, купишь?
          Девочка подошла ближе и заглянула в корзинку.
          — Какие нехорошие ягоды.
          — Сама ты ягода,— рассердился Лёнька,— не знаешь, так и молчи. Орехи, рогульки — а не ягоды.
          — Орехи-и... — протянула девочка,— у меня денег нет, мне мамочка не даёт.
          «Врёшь, поди»,— подумал Лёнька, внимательно оглядывая её ещё раз. «Квёлая какая, будто репа мороженая».
          — А ты бы слямзила,— предложил он.
          — To-есть как?
          — Ну, попёрла, не понимаешь?
          — Ах, украсть? Нет, разве воровать можно! Грешно.
          — Маленьким воровать не грешно,— серьезно сообщил Лёнька,— у меня баушка так говорит.
          — Бабушка твоя ничего не понимает, она неучёная.
          Лёнька свистнул и уселся на стул.
          — Баушка знает, она зубы заговаривает, от лихоманки лечит... А ты — «неучёная», брякнет тоже. А рогулек я так тебе дам, бери.
          — А как их брать?
          — Сейчас покажу.
          Лёнька взял со стола блестящий маленький ножичек и чугунное пресс-папье, наставил ножичек на орех и ударил.
          — На-а, трескай,— протянул он девочке извлечённое из рогульки беленькое ядрышко,— но, ладно?
          — Вкусно.
          — Баско? Ну я те ищо поколю, успевай в рот класть.
          Лёнька уселся на пол и стал усердно колоть рогульки.
          Девочка подумала немного и тоже села рядом с ним.
          Они мирно разговаривали:
          — Чо это? — мотнул головой Лёнька на пианино.
          — Пианино, музыка.
          — А кто играет?
          — Все.
          — Все. Ишь. И ты умеешь?
          — Умею.
          Лёнька с уважением поглядел на собеседницу.
          — Заливашь! Поиграй, айда.
          Девочка подбежала к пианино и взяла несколько аккордов.
          — Что?
          — Валынка! У нас молодяжник как заиграет на гармошках, даже в ушах пищит. У нас басче. А ты на гармошке не умешь?
          — На гармошке? Нет.
          — И гармошки нету? Чо таки вы за люди.
          Лёнька высморкался на пол и утёр унизанные ципками пальцы о портьеру.
          — У те мать-то богата? — спросил он у девочки.
          — Не знаю.
          — Ну! А коров много у вас?
          — Коров у нас нет.
          — Врешь, поди. А лошади есть?
          — Одна, папа на службу ездит.
          — Бедные, значит,— соболезнуя сказал Лёнька,— а пошто так живёте? А вы откуда?
          — Из города.
          — Ишь. Все из города. Ты чо рогульки-то не ешь?
          Девочка улыбнулась:
          — Я наелась, мне много мама запрещает есть.
          — Ничо, ешь, я и твоей маме поколю. Всем хватит. Ешь.
          — Ты почему такой грязный? — спросила девочка.
          — Я-то? Ничего не грязный... я раз десять в день купаюсь, кожа аж слупилась.
          — В ванне купаешься?
          — В Иртыше, а когда в Собачью Ямлу ходим с парнишками, только туда далеко: шесть вёрст.
          — Не боитесь?
          — А чо бояться? Это ночью боязно, тогда ведьмы бегают.
          — Разве у вас есть ведьмы? — с испугом на лице спросила девочка.
          — Сколь хош.
          — А ты видел?
          Лёньке не хотелось потерять авторитет, и он соврал:
          — Видел.
          — Когда? Расскажи,— девочка схватила его за рукав.
          — Ладно,— сказал Лёнька,— а ты мне ножик отдашь?
          — Какой?
          — А которым рогульки колем.
          — Он не мой, я бы отдала.
          — Не твой, дак я и так возьму. Не разбрасывайся.
          Лёнька сунул ножик за пазуху и стал рассказывать:
          — Лонись дедушка Калистрат да я на рыбалку поехали: переметы ставить. Осётер шёл, прямо беда, как бревно. Ладно. Напились мы с дедом чаю вечером и спать, а ночь мисячная, мисячная, будто днём. И видим мы, значит...
          — Ну! ну! — торопила девочка.
          — Видим мы, значит...
          Но договорить ему не дали: в дверь просунулась пышноволосая голова, и тонкий женский голос спросил:
          — Ты что здесь делаешь, Нора?
          — Разговариваю,— отвечала девочка.
          — С кем?
          Сердце у Лёньки сжалось, и он почувствовал пот на спине.
          — С ним, с мальчиком.
          Дама взглянула на Лёньку и закричала, как укушенная:
          — Кто тут? Мария Павловна! Мария Павловна!
          Вбежала другая женщина, помоложе.
          — Почему вы ребёнка одного оставили? Мария Павловна?
          — Я... я... на минуту... — растерялась Мария Павловна.
          «Всыпят мне»,— подумал Лёнька, поддёргивая штаны.
          — Ты что тут? А? Что? Где капитан, зовите сюда капитана.
          — Рогульки... купите... — смущённо тряс для чего-то корзинку Лёнька,— рогульки...
          — Я вот тебе дам рогульки!..
          Вбежал капитан, полный густобровый человек с рыкающим, сердитым голосом:
          — Тебе что тут нужно? Зачем вполз?
          — Он отравлял мою дочь какой-то гадостью! — волновалась дама.
          — Нужно доктора, скорее. Доктор!
          Капитан развернулся и шлёпнул Лёньку по затылку. Корзинка у Лёньки выпала, выскочил из-за пазухи украденный ножичек, зазвеневший на полу, а сам Лёнька укатился под стол.
          — Господи! Он ещё и воришка. Ножичек украл,— кричала дама,— капитан!
          Капитан засуетился:
          — Я сейчас, ваше превосходительство.
          Дальше пошло совсем плохо… сбежался народ. Лёньку потащили из-под стола, он уцепился за скатерть, скатерть стащил, попадали со стола чашки, чайник.
          — Чертёнок,— шлёпал Лёньку капитан жилистой рукой,— не ползи, куда не надо, не ползи.
          — Дяденька, не буду... Не буду... — кричал Лёнька.
          Под смех матросов, пассажиров и казаков его выгнали по трапу на берег.
          Было ему стыдно, обидно, и сквозь слёзы, со злостью, орал он капитану:
          — Корзину отдай, толстопузая кикимора!
          Капитан погрозил шишковатым кулаком и выругался.

    * * *

          Больше Лёнька не бывает на пароходах.
          Когда к посёлку подходит пароход, Лёнька ложится на край яра, ест рогульки и бросает в воду скорлупы.
          Кружась, уплывают скорлупы.
          Река блестит, спину греет солнце, водой пахнет.
          С пронзительным рёвом пробегают белые, чистые, опрятные пароходы, наполненные иной, не Лёнькиной жизнью.
          «Откуда их лешак прёт?» — думает Лёнька.

    На предыдущую страницу
    На главную страницу