Я знал их всех…
Как я живу - не вечность ли минула
Среди вершин в заоблачном снегу,
И половины жителей аула
Сегодня досчитаться не могу.
И на плече моём темнеет мета
От тех гробов, в которых на тот свет
Из этого пленительного света
Уплыл, как в лодке, не один поэт.
И не вчера ли, горький сон навеяв,
Ночь властно повела меня Москвой,
И вижу вдруг: передо мной Фадеев,
Лик бронзовый, холодный, неживой.
Я, закричав, в слезах проснулся ночью,
К груди ладонь измученно прижав,
И наяву предстал он мне воочью
Живой, седой и ликом моложав.
Нет, пуля не смогла поставить точки,
Он весь исполнен страсти и ума.
И снова перечитываю строчки
Его ко мне заветного письма.
И вечен клёкот в каменной гортани
Там, где касаясь вольного пера,
Чеканил стих собрат мой Чиковани,
Он будет жить, покуда мчит Кура.
Как часто в мире сиротело слово,
Я прошлого распахиваю даль,
Искрится шутка на устах Светлова,
Слилась с улыбкой древняя печаль.
И вновь звонит мой телефон московский,
И разом кровь прихлынула к виску,
И слышу я, как говорит Твардовский:
-Вставай, Расул, поедем к Маршаку!
Всяк был собою и пророкам равен,
И я о том поныне не забыл,
Что Павел Антокольский, как Державин,
Нас в молодости всех благословил.
О Пушкине, о Блоке, о предтечах
Он говорил нам, пылкий, как мангал.
И трепетно Ахматовой при встречах
Я царственную руку целовал.
И чудится, что вновь мой современник,
Взметнув стиха российского глагол,
Всех истинных поэтов соплеменник,
Над Алазанью Тихонов прошёл.
Какие люди и какие нравы!
Я был ещё парнасский новосёл,
Когда Сельвинский, не избегший славы,
Мои стихи впервые перевёл.
И небесам поставлен был в заслугу
Мой звёздный час у горного ручья,
Когда стихи читали мы по кругу:
Назым Хикмет, Самед Вургун и я.
И память в грудь стучится мне упрямо,
И, кажется, у белого шатра
Мы чаши над могилою Хайяма
С Турсун-заде сдвигали лишь вчера.
И навсегда повенчанный с войною,
Победоносный в прозе и стихах,
Живой и мёртвый Симонов со мною,
Чей с полем боя породнился прах.
И юношам пусть снятся не парады,
И если в бой они рванутся вдруг,
То осенит их "Знаменем бригады"
Аркадий Кулешов - мой старый друг.
Давно союз поэтов узаконен,
И помню: сквозь клубящуюся мглу
Ко мне на день рождения Луконин
Отчаянно летел в Махачкалу.
Поэту дань - не памятника глыба,
А слово, перешедшее в молву.
Нет Рыльского, и нет Абуталиба,
Душа моя, как долго я живу.
Какие люди и какое время!
Привиделось былое не во сне.
Уважь меня, подай мне мальчик, стремя,
Я знал их всех, ты позавидуй мне!
В гостях у Маршака
Радушен дом и прост обличьем,
Желанным гостем будешь тут,
Но только знай, что в роге бычьем
Тебе вина не поднесут.
Пригубишь кофе - дар Востока,
Что чёрен, словно борозда.
И над столом взойдёт высоко
Беседы тихая звезда.
Росинке родственное слово
Вместит и солнце, и снега,
И на тебя повеет снова
Теплом родного очага.
И припадёт к ногам долина
Зелёных трав и жёлтых трав.
И всё, что время отделило,
Всплывёт, лица не потеряв.
Хозяин речью не туманен.
Откроет, уважая сан,
Он книгу, словно мусульманин
Перед молитвою Коран.
И, современник не усталый,
Шекспир положит горячо
Свою ладонь по дружбе старой
Ему на левое плечо.
И вновь войдёт, раздвинув годы,
Как бурку, сбросив плед в дверях,
Лихой шотландец, друг свободы,
Чьё сердце, как моё, в горах.
Ещё ты мальчик, вне сомненья,
Хоть голова твоя седа
И дарит мыслям озаренье
Беседы тихая звезда.
Тебе становится неловко.
Что сделал ты? Что написал?
Осёдланная полукровка
Взяла ли горный перевал?
А если был на перевале,
Коснулся ль неба на скаку?
Мечтал тщеславно не вчера ли
Прочесть стихи ты Маршаку?
Но вот сидишь пред ним и строже
Расцениваешь этот шаг,
Повинно думая: "О боже,
Ужель прочёл меня Маршак?"
А у него глаза не строги
И словно смотрят сквозь года...
В печали, в радости , в тревоге
Свети мне, добрая звезда.