317
НАШЕГО
РЕПЕРТУАРА
(Отрывок)
Я начал издали, потому что только самые общие причины объясняют,
по-моему, почему наш национальный репертуар до сих пор так беден, да, кажется,
таким и останется; почему постоянно возобновляемый разговор о нем вертится все
на одних и тех же именах, и воображение наше осекается на них; при этом все мы
испытываем тайную или явную неудовлетворенность и желание найти что-то, чего, в
сущности, нет; чего, по моему мнению, и ждать не стоит, ибо все наши надежды и
помыслы надлежит
318 обратить в другую сторону;
от России надо ждать большего, чем «национальное возрождение» и связанный с ним
литературный подъем.
Тот путь — европейский; наш путь — иной путь: путь «презренный и
несчастный», развитие, идущее скачками, сопровождаемое вечными упадками, постоянными
растратами и потерями того немногого, что удалось скопить и сколотить;
величайшие наши достижения — незакономерны, случайны, как будто украдены у
времени и пространства ценою бесконечных личных трагедий, надрывов и отчаяний
наших величайших творцов.
Разве не это сказывается в той великой неудовлетворенности,
которая овладевала нашими лучшими художниками? — Автор «Горя от ума» писал по
поводу своего создания: «Первое начертание этой сценической поэмы, как оно
родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в
суетном наряде, в который я принужден был облечь его. Ребяческое удовольствие
слышать стихи мои в театре, желание им успеха заставили меня портить мое
создание, сколько можно было». — Автор «Ревизора» оставил заметку под
заглавием: «Как нужно создать эту драму»: «Облечь ее в месячную чудную ночь и
ее серебряное сияние и в роскошное дыхание юга. Облить ее сверкающим потоком
солнечных лучей, и да исполнится она вся нестерпимого блеска! Осветить ее всю
минувшим и вызванным из строя удалившихся веков, полным старины временем,
обвить разгулом, козачком и всем раздольем воли. И в поток речей неугасимой
страсти, и в решительный отрывистый лаконизм силы и свободы, и в ужасный,
дышащий диким мщением порыв, и грубые, суровые добродетели, и в железные
несмягченные пороки, и в самоотвержение неслыханное, дикое и
нечеловечески-великодушное. И в беспечность забубенных веков».
Те и другие слова принадлежат русским гениальным писателям,
которые и до сих пор возглавляют наш репертуар. Первый скорбит о неудаче того
произведения, которое доселе кажется нам непревзойденным, единственным в
мировой литературе, неразгаданным до конца, символическим в истинном смысле
этого слова. Слова второго полны напряжения, гипербол, противоречий, казалось
бы несовместимых; точно художник ищет вырвать у жизни
319 самое драгоценное, после
чего жизнь сама оскудеет, уступая место воссиявшему над ней искусству.
Русские гениальные писатели все шли путями трагическими и
страшными; они урывали у вечности мгновения для того, чтобы после упасть во
мрак и томиться в этом мраке до нового озарения. Они искали каких-то
сверхрациональных источников для своего творчества. Русские талантливые
писатели пытались укрепиться на случайных плотах, несомых течением, или сами
попадали в благоприятную волну, которая, казалось им, несла их по одному
направлению; но внезапно поднимавшиеся бури смывали их с плотов, бросали в
водовороты; благополучны сравнительно были одни ремесленники, которые,
крепко цепляясь за политическую и религиозную скорлупу России — самодержавие и
православие, — сидели за этим до времени «безопасным рубежом» и «лаялись, как
псы, из-за ограды».
Ныне скорлупа отвалилась, и, кажется, не за что уж ухватиться;
почва ушла из-под ног, литературе и драме не на чем расцвесть. Да, в
европейском смысле им расцвесть пока не на чем; но ведь, в сущности, такой
почвы в России никогда не было; то, что питало патриотическое вдохновение
ремесленников, оказалось лишней скорлупой, а в лучшем случае — вымыслом
гениального воображения; сжимаемое отовсюду, оно шло только демоническими
путями и играло бармами и шапкой Мономаха, нам ненужными.
Трагические же прозрения Грибоедова и Гоголя остались; будущим русским поколениям придется
возвращаться к ним; их конем не объехать. Будущим поколениям надлежит глубоко
задуматься и проникнуть в источник их художественного волнения, переходившего
так часто в безумную тревогу.