На главную страницу
ЛИТЕРАТУРА
№ 34-35 (5801) 30 августа - 5 cентября 2000 г.

ДРУГАЯ ЖИЗНЬ ЮРИЯ ТРИФОНОВА

К 75-летию со дня рождения
Александр ШИТОВ, доктор филологических наук

Каждый раз мы обращаемся к памяти “ушедших” от нас с сакраментальным вопросом: “А что бы он сказал о нашей сегодняшней жизни?”

Трифонов и при своей жизни сказал нам многое, хватит не только на сегодняшнюю жизнь, но и на жизнь последующих поколений. Ведь все мы вышли из трифоновской “прозы” и продолжаем вести себя как многие его персонажи (да простит читатель за расхожее сравнение с гоголевской “шинелью”). Стереотипы, кровью вбитые в наши души недавним восьмидесятилетним прошлым, так просто не исчезают.

“Мы пишем о сложной жизни, где все переплетено, о людях, про которых не скажешь, хороши они либо плохи, здоровы или больны, они живые, в них есть то и это, – говорил Трифонов. – Как нет абсолютно здоровых людей – это знает каждый врач, так и нет абсолютно хороших – это должен знать каждый писатель... Это должно быть про читателей, про близких автора, про него самого, про нас с вами... Человек есть сплетение множества тончайших нитей, а не кусок голого провода под током, то ли положительного, то ли отрицательного заряда”.

Проза Трифонова – панорама, летопись жизни страны, где красной нитью проходит: нетерпение борцов за народную волю; отблеск костра революции на наших судьбах и душах; Дом на набережной как символ взлета и падения; исчезновение в дьявольской бездне; правда и трагедия стариков, обожженных огнем того самого костра; обмен нравственных ценностей на подленькое соглашательство; возможность подведения предварительных итогов, дающих возможность другой жизни; понимание своего времени и места в ней...

Для другого мира проза Трифонова изображала русских советских людей, в основном чуждых для него. Но у Трифонова были великие предшественники – классики русской литературы, “прорубившие” окно в этот другой мир, рассказав о противоречиях русской души. Трифонов непомерно русский писатель, хотя, конечно же, нельзя ставить знак равенства между ним и понятием “русский”. Для меня, надеюсь, и для многих читателей вполне очевидно, что Трифонов в той же степени “европеец”.

Он не был бы мастером литературного “расщепления” личности, если бы сам не ощутил в себе это “расщепление” как думающий, мыслящий человек. Он не ставил себе целью ни осуждать, ни исправлять людские пороки, он стремился “показать” болезнь, от которой, как и все мы, страдал сам. Основными персонажами произведений он сделал не тех, кто, как и его отец, был физически раздавлен сталинскими жерновами, а “благополучных” своих современников, которые жили “на свободе”, по другую сторону Архипелага ГУЛАГ. Мысль о существовании этого огромного государства в государстве, т. е., иными словами, страх, многократно упоминавшийся, например, в “Доме на набережной”, “Старике”, “Исчезновении”, хотя и не перемалывал костей, но зато необратимо деформировал позвоночник и психику и, словно осколок дьявольского зеркала из сказки Андерсена, леденил души людей, коверкая в них вечные понятия о Добре и Зле.

Трифонов показал процесс отмирания в человеке социального начала, впаде-ния его в вялую оппозицию не только к застойно-болотной государственности, но в оппозицию и к самому себе. Власть существующую он старался не замечать, хотя и оглядывался на нее с постоянной настороженностью и отношение к ней выражал по-разному. Судя по письмам людям, которым он доверял, Трифонов жил надеждой о наступлении времени более или менее реальных демократий, в условиях которых человек сможет реализоваться индивидуально.

Начиная с “городских” повестей, он постоянно показывал наше общество как систему закрытого типа, сложившуюся в 1930–1950-е годы и к 70-м годам уже не имеющую перспективы развития. Поэтому, исследуя социальные вопросы, Трифонов достоверно изображал не только ход событий, но и с такой же силой художественной убедительности показывал их тупиковый исход (“Исчезновение”).

Это был личностно выраженный взгляд свободного человека, чьи социальные принципы не зависели от того, что дозволено, а что нет. Конечно, естественными были и умолчания, и недоговоренности, но мысль при этом оставалась свободной. Было на него и социальное давление с его многочисленными критическими обвинениями, редакторскими и цензорскими поправками именно политического, эстетического и нравственного порядка.

Для меня Трифонов – первый, кто художественными средствами подтвердил тупик официальной идеологии. Вопреки широко распространенному мнению о том, что сталинизм – ублюдочное воплощение прекрасной идеи, Трифонов своим творчеством утверждает, что сама идея ущербна, а жертвы, принесенные на ее алтарь, суть преступления против человечества.

Но не будем забывать, что миллионы людей пошли за коммунистическими идеями (и идут до сих пор); их жизненный путь неотъемлемая часть истории России советского периода и конца ХХ века. Но вот парадокс, на мой взгляд, недвусмысленно сформулированный стилистикой Трифонова: агрессивная реализация новых идей по скорейшему переустройству общества сталкивается с тем, что в душе каждого человека живет стремление к разумности мира, его справедливому устройству. И это стремление (хотя и не всегда осознается человеком) находится в конфликте с повседневным бытом каждого человека и ощущением невозможности реализации декларируемых идей, отвлеченных от противоречий человеческой природы и истории общества. Понимание утопичности этих идей и приводит людей, страдающих от невостребованности к подлинному делу для общества, к равнодушию, приспособленчеству. Остается риторический, но тем не менее мучительный вопрос: “За что боролись?” Анализ народного ответа на этот вопрос (“На то и напоролись!”) содержится в прозе Трифонова.

Нравственная, эстетическая и мировоззренческая оппозиционность писателя позволила ему создать целостную и одновременно мозаичную картину “другой жизни” страны и человека. В чем, собственно, и заключается сущность нынешнего толкования и значения прозы Ю. Трифонова.

“Sic transit gloria mundi” – так проходит земная слава, – но так она и вновь возвращается...

Так что жизнь его произведений еще продлится, им будет свое “время и место”, “другая жизнь”, а “прощания” с ними, даже и “долгое”, никогда не произойдет.

© "Литературная газета", 2000

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ
ПЕРВАЯ ПОЛОСА
ОБЩЕСТВО
ЛИТЕРАТУРА
ИСКУССТВО
КЛУБ 12 СТУЛЬЕВ
АРХИВ
НАПИСАТЬ ОТЗЫВ
Читайте в разделе ЛИТЕРАТУРА:

А. МЕЛИХОВ
ВЫСОКОЕ ОПЬЯНЕНИЕ

Т. ВАЙЗЕР
ЧИТАЮТ ЛИ ЛЮДИ ТРИФОНОВА
В российской государственной библиотеке открылась выставка, посвященная 75-летию писателя

И. КУЗНЕЦОВ
ИСКУССТВО ЖИТЬ В РОССИИ
Помобие для начинающих

ОТСЕБЯТИНА

Н.Н.
ДОСТОЕВСКИЙ НА РОДИНЕ КУРОСАВЫ

В.Т.
ПЕРЕДЕЛКИНСКИЙ ЮБИЛЕЙ

Г. КЛИМОВА
"МОСКОВСКАЯ МУЗА" В БОЛГАРИИ
Е. ЕВТУШЕНКО
БЕССМЕРТЬЕ - ДЛЯ МАТЕРИ СЛОВО ПУСТОЕ
А. ШИТОВ
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ ЮРИЯ ТРИФОНОВА
В. ТОПОРОВ
В СТРАНЕ С НЕПРЕДСКАЗУЕМЫМ ПРОШЛЫМ

К. АЗАДОВСКИЙ
РАЙНЕР В ПЕТЕРБУРГЕ.

Р. РИЛЬКЕ
В РОССИИ О РОССИ
Стихи разных лет

Л. ПИРОГОВ
ПРОВЕРИТЬ АЛГЕБРОЙ ГАРМОШКУ
Новые приключения старых терминов