Как заметит подводу с поклажей,
Из – под крыши бросается к ней!
И дрожит он над зернышком бедным,
И летит к чердаку своему.
А гляди, не становится вредным
Оттого, что так трудно ему...
Один из исследователей творчества поэта, В. Белков, совершенно справедливо считая, что у Рубцова человек и «братья наши меньшие» равноправны, пишет: «Животные у Николая Рубцова имеют – и это самое важное – свой самостоятельный голос, не ущемляемый поэтом. Не часто встретишь такое в литературе, в том числе современной». Именно поэтому В. Белков полагает, что Рубцову удалось сказать «новое слово» в поэтическом осмыслении живой природы. Но, во – первых, Н. Рубцов был не одинок: по мнению М. Эпштейна, «новизна поэтического анимализма 60-х – 70-х годов – это прежде всего снятие таких оппозиций прежнего мышления, как превосходство человека над животными...». А во – вторых, еще в русском фольклоре, в сказках и в лирике природа (в том числе животные) и человек никогда не противопоставлялись друг другу; более того, в поэтических представлениях народа души человека и животных были однородными. Животные в фольклоре даже наделялись определенными чертами человеческого характера. Рубцов знал об этой особенности народного творчества: в его стихотворениях медведь предстает зверем могучим, но добрым, заяц – трусливым и беззащитным.
Ласточка в народной лирике является символом материнской любви и непрочности счастья – в стихотворении Рубцова тот же смысл:
Ласточка носится с криком.
Выпал птенец из гнезда.
Дети окрестные мигом –
Все прибежали сюда.
Взял я осколок металла,
Вырыл могилку птенцу.
Ласточка рядом летала,
Словно не веря концу.
Долго носилась, рыдая,
Под мезонином своим...
Ласточка! Что ж ты, родная,
Плохо смотрела за ним?
«Такое стихотворение, – отмечает критик И. Ростовцева, – несмотря на кажущуюся простоту, написать необычайно трудно. В особенности специально, даже числясь детским поэтом. Ласточка, потерявшая птенца, вызывает такое же человечнейшее чувство сострадания, как и мать, потерявшая ребенка. Последние строки – это укоризна, а не назидание. Ни одной фальшивой ноты. Стихотворение, казалось бы, созданное без всяких художественных средств, – «высокохудожественное» (потому что высоконравственное)».
Николаем Рубцовым написаны также пять стихотворений, главные герои которых – сами дети: «Мальчик Вова», «Мальчик Лева», «Узнала», «После посещения зоопарка», «Маленькие Лили». Каждое такое стихотворение – короткий эпизод из жизни ребенка, часто – настоящая маленькая драма:
Горько плакал мальчик Лева
Потому, что нету клева.
– Что с тобой? – упросили дома,
Напугавшись пуще грома,
Он ответил без улыбки:
– Не клюют сегодня рыбки...
В этих рубцовских стихотворениях отсутствуют экспозиции, детальные описания и сравнения, поэт одним – двумя предложениями рассказывает о событии и передает состояние своего героя. Здесь также проявилось понимание Рубцовым детской психологии, ведь для малышей характерно отсутствие потребности в «начале» и «конце», они сразу переходят к сути, к поразившему их образу, «схватывают» новое, необычное, самое яркое и запоминающееся. Типична для речи ребенка и вопросительная интонация, которую поэт искусно вводит в свои стихотворения:
– Что тебе, милый,
Уснуть не дает?
Мама, а как
Крокодил поет?
В детском игровом фольклоре часто используются повторения, характерна для маленьких детей и своеобразная звуковая игра парных слов, в которой важное место занимают аллитерация и ритм:
Тень, тень, потетень!
...А дидили, дидили,
А где деду видели?
В стихотворении «Маленькие Лили» Рубцов в полной мере использует эти приемы:
Две маленькие
Лили –
лилипуты
увидели на иве желтый прутик.
Его спросили Лили:
– Почему ты
не зеленеешь,
прутик – лилипутик?
Пошли
за лейкой
маленькие Лили,
на шалости не тратя, ни минуты.
И так усердно,
как дожди не лили,
На прутик лили
Лили – лилипуты.
Известно, что еще С. Маршак и К. Чуковский стали широко использовать в своем творчестве жанровые формы детского фольклора (потешки, считалки, перевертыши), из фольклора были взяты и антропоморфизм, и звукоподражание, однако интересовали их почти исключительно бытовые стихотворения или сказочные циклы. Собственный практический опыт стихотворцев был для них более существенным (знаменитые десять «заповедей» К. Чуковского для сочинителей детских стихов, отказ от авторского самовыражения у С. Маршака и т.п.). По этому пути пошли в дальнейшем Д. Хармс, А. Введенский, С. Михалков, Б. Заходер и др.
Вряд ли Рубцов детально был знаком с такой художественной системой – специально для детей он не писал, и подобное словотворчество стало для него таким же предметом отдохновения, как и для Пушкина, Некрасова или Есенина. Его стихотворения, вошедшие в детское чтение дошкольников и младших школьников еще в 70 – е годы, создавались в русле образно – символической структуры, ориентированной прежде всего на русский фольклор и на русскую классику – в этом и заключается их этическая и эстетическая ценность.
«Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ..»
СУДЬБА РУБЦОВА
Поэты редко, очень редко умирают в тихой, обыденной постели, в окружении лекарств и близких. Обычно – спиваются. Иногда – сходят с ума. Чаще – накладывают на себя руки. Но еще чаше их просто убивают. За что?.. За что убили Пушкина и Лермонтова, расстреляли Гумилева, Клюева, Ганина и всех новокрестьянских поэтов, Васильева и Мандельштама? За какие грехи сгубили Есенина, сбросили с электрички Кедрина, задушили Рубцова, застрелили Талькова и Испольнова, зарубили Лысцова?..
Поэты – не рядовые бойцы вечной духовной брани. Такова и их смерть...
Дом, в котором погиб Рубцов, – ничем не примечателен. Он и стоит боком к улице Яшина, как бы в стороне от нее. Построен дом в стиле «архитектуры нищеты», до боли знакомой по штампованным коробкам казарменного вида, стоящим на городских окраинах не только Вологды, но и Москвы, и Рязани, и Владивостока... Возле этой пятиэтажки с номером 3 – пустырь, украшенный трансформаторной будкой, напротив – дом – близнец такого же грязно – желтого цвета и – больше ничего, кругом одна только угрюмая пустота. На самом углу – третий подъезд, дверь, тесные лестничные переходы с узкими окнами на площадках и – вот он, пятый этаж, первая квартира слева, последнее пристанище Рубцова. Тяжело стучит сердце... За стеной – комната, в которой душа поэта покинула наш жестокий мир.
То, что произошло тогда в ней в крещенскую ночь, так, вероятно, и останется тайной, до конца не разгаданной. И подробности убийства здесь – не самое главное. Куда тяжелее ответить на самый важный, «детский» вопрос: «Почему?»
Судьба, рок, неизбежность... Эти слова часто встречаются в книгах и статьях о Рубцове. Последние издания – тоже не исключение. Правда, книги Вячеслава Белкова «Повесть о Вологде» и «Жизнь Рубцова» выгодно отличаются от повестей Н. Коняева «Путник на краю поля» и В. Коротаева «Козырная дама» стремлением следовать только документальным фактам. Автор в данном случае продолжает традицию исследований первого биографа Н. Рубцова, Василия Оботурова.
В. Белков ищет разгадку судьбы поэта в тумане его раннего детства, с болью рассказывает о сиротской доле семьи Рубцовых, размышляет о его книгах, о значении его творчества для русской поэзии, анализирует рубцовские стихотворения, имеющие биографическую основу. Не чужда Белкову и страсть первооткрывателя – он роется в архивах, ищет (и находит) неизвестные тексты поэта, записывает воспоминания его знакомых, родственников, друзей. И хотя В. Белкова не покидает чувство неудовлетворенности, эта самоотверженная работа приносит свои плоды – у автора появляется то ощущение «погруженности» в личность и эпоху, которое не приобретешь за один присест: «Да, всеми силами души любил Николай Рубцов свою тихую родину, нашу общую Родину. Но как человек и поэт он многое не мог принять на «земле не для всех родной». С его социальным опытом, мировоззрением и пророческим даром ему было жить порой невыносимо тяжело, почти невозможно...»
В. Белкова интересует все: мельчайшие подробности биографии Рубцова, книги, которые он читал, редакторские правки стихотворений, выход его новых посмертных сборников. Скрупулезное, дотошное собирание «всего и вся», сравнимое, пожалуй, только с работой старателя, не под силу одному человеку. Разнородные материалы: статьи, документы, размышления – связать в единое целое невероятно трудно. Книги, недостатки которых видны автору как никому другому, не претендуют на научную солидность. Потому и создан им и действует в Вологде «Рубцовский центр», душой которого остается Вячеслав Белков. Все его усилия направлены на то, чтобы наконец собралась и заработала комиссия по литературному наследию поэта, чтобы решены были текстологические, библиографические проблемы, вопросы датировки – рубцовских стихотворений, чтобы появилась выверенная, основанная не на эмоциях, а на документах, действительно научная биография Николая Рубцова. А пока приходится довольствоваться беллетризованными воспоминаниями и исследованиями, в которых предпринимаются попытки так называемой художественной реконструкции прошлого.
Такова «Козырная дама» В. Коротаева – «почти документальная повесть» с эпилогом о том, как убили поэта Н. М. Рубцова. В первой ее части автор знакомит нас с главными героями: самим Николаем Рубцовым, его будущей убийцей, выведенной под именем Надежды Долининой; с маститым поэтом Решетовым, обликом, поведением и подробностями биографии напоминающим то Александра Яшина, то Василия Белова, то Виктора Астафьева; с другом Рубцова, тоже поэтом, Мишей Колябиным, по густой черной бороде которого читатель сразу «вычисляет» молодого Виктора Коротаева.
На страницах повести разворачиваются события, в центре которых – Рубцов и поэтесса Надя, «роковая» женщина, «ведьма», решившая «пригреться» у лирического костра Рубцова, чтобы разгореться самой. Любовь и ненависть ходят здесь рядом, ссоры следуют одна за другой, и развязка наступает так быстро, что у многих героев повести появляется убеждение: она была неотвратима. Сам ли Рубцов «шел к смерти», как замечает Решетов, или «к нему шли со смертью» (убеждение Колябина) – одна из тех загадок, которую приходится разгадывать читателю, порой сбиваемого с толку: где же тут «почти повесть», а где «почти документ»? Сцены суда, выписки из уголовного дела, из ходатайства подсудимой – самые сильные и незабываемые именно потому, что опираются на сухой, беспристрастный язык документов. Трудно читать эти страницы, муторно становится на душе, но – надо... Ведь еще совсем недавно в публикациях о Рубцове можно было прочесть и такую невинно – лукавую фразу: «Погиб в результате несчастного случая...».
Долинина, оставившая свои записки Колябину после возвращения из тюрьмы, сама открывает свое истинное лицо, свои мысли и чувства... И как ни пытается она оправдать себя и очернить Рубцова, «это чудовище», по ее словам, – читателю все становится ясно: она его не любила. А вот Рубцов... Человек раскрывается до конца только в двух случаях: в любви и смерти. У Рубцова же они слились воедино.
Николай Коняев в своей повести «Путник на краю поля» всем ее строем старается убедить читателя в том, что итог жизни Н. Рубцова – закономерен. Он упоминет о многочисленных неудачах поэта в личной жизни, о его тяжелых взаимоотношениях с отцом; встречается с родственниками и знакомыми Рубцова, пытаясь выведать у них те подробности, которые дополнили бы нарисованный автором портрет. С этой целью Н. Коняев использует материалы, уже неоднократно публиковавшиеся В. Кожиновым, В. Оботуровым и В. Коротаевым. Ничего нового нам он, по сути, рассказать не может и поэтому дает волю своей фантазии, заполняя пространство повести авторскими комментариями. Даже анализ рубцовских стихотворений, щедро им цитируемых, строится по тому же принципу. Более или менее удачными можно признать только те страницы, на которых Коняев рассказывает о конфликте Рубцова с проректором Литинститута Алексеем Мигуновым (они задолго до публикации в «Севере» появились в специальном выпуске «В мире Рубцова» под номером 2), а также ту часть, в которой автор пытается рассуждать о роли божественного начала в жизни Руси и в жизни Рубцова.
Религия, Бог – особая тема в творчестве русского поэта. Упоминания о Боге нередки в его стихах; читал он и Библию, хранил в своей квартире иконы, в том числе своего покровителя: святого Николая Чудотворца. В творчестве Рубцова отразилось то переходное сознание, которое свойственно сейчас большинству русских: тяжелое расставание с атеизмом и медленный путь через искушение язычества к Православию. Н. Рубцов и в этом опередил свое время: «Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы...».
У Коняева эта возвышенная сила представлена, к сожалению, в виде банальных «указаний свыше». С особой тщательностью и внутренней дрожью цитирует автор страницы дневника поэтессы – убийцы, посвященные ее «видениям» (свечение креста на стене библиотеки, светлое пятно, явившееся в небесах). Кстати, не так давно в телевизионной передаче «Пятое колесо» на экране неожиданно появилась убийца Рубцова и стала рассказывать о своем... видении, из которого она точно узнала, как погиб... Сергей Есенин. Более того, эта женщина, если судить по ее воспоминаниям, – невольная свидетельница и чуть ли не виновница смерти Василия Шукшина – Николай Коняев (и это знаменательно) сходится в оценке судьбы Рубцова с убийцей поэта. Как иначе объяснить, например, следующую сентенцию автора: «И кто знает, быть может, эта женщина, писавшая, по мнению многих, неплохие стихи, в ту ночь на 19 января 1971 года, сама того не зная и не желая, спасала кого – то из рубцовских друзей от страшной участи...». И уж совсем фатальны следующие слова Коняева: «Об этом нельзя думать (?), и говорить тоже нельзя. В нашей жизни все случается так, как случается. И это и есть высшая справедливость».
От таких слов становится не по себе. Может, сам Рубцов и виноват в своей гибели?..
Он был убит на рассвете, задушен женскими руками, еще недавно его ласкавшими. Имя убийцы почти 20 лет скрывали от нас, пока Э. Дубровина не назвала его: Людмила Дербина (Грановская).
Николай Рубцов не один год был знаком с этой рыжеволосой крупной женщиной с большими голубыми глазами, всерьез собирался оформить брак, но терзался сомнениями, был мрачен, даже озлоблен. Он, «кажется, уже решил», но снова и снова сомневался: «Припадает тут одна ко мне, тешится пригреть мою продрогшую душу...». Терзания были невыносимыми еще и от того, что у тридцатипятилетнего Н. Рубцова в далеком селе Никольском остались бывшая жена, Генриетта Михайловна, и дочь Лена, родные для него люди, хотя семьи уже давно не было. Тяжелые предчувствия одолевали поэта:
Не купить мне избу над оврагом
И цветы не выращивать мне...
Друзья предупреждали: не пара она тебе, слишком «вспыльчива, неуступчива, яра». Владимир Степанов по поводу женитьбы сказал неожиданно прямо: «Я тебя не поздравляю». Одна знакомая даже прислала поэту новогоднюю открытку с недвусмысленным текстом: «Береги свою голову...». Но тщетно: все предупреждения Рубцов с раздражением отвергал, только становился все мрачнее. «Может быть, в этом раскаленном неприятии уже был заложен страх перед неотвратимо надвигающейся катастрофой», – пишет Виктор Коротаев. Почему же Рубцов упрямо шел навстречу судьбе? Кем была для него эта женщина?
Л. Дербина родилась в Ленинграде в 1938 году, но жила в основном в провинции. В 1969 году в Воронеже, где она короткое время работала библиотекарем, вышла книжка ее стихов «Сиверко».
И все же почему именно она? Что их сблизило?
Их жизненные пути были во многом схожими. Голодное военное детство: Рубцов был детдомовцем; Дербина росла в блокадные дни Ленинграда – города, с которым у поэта были связаны дорогие сердцу воспоминания молодости... Николай Рубцов был сиротой при живом отце, родительская семья Дербиной тоже была разрушена войной. Они оба пережили тяжелые личные потрясения в юности; оба трудно, в одиночку шли разными путями, чтобы встретиться друг с другом в печальной Вологде. Давно известно, что судьбу человека легче всего предугадать по его стихам. Более того, сам поэт предчувствует порой и свои будущие взлеты и падения, и даже собственную гибель. Николай Рубцов знал эту способность в себе. «Все поэты – пророки», – говорил он. И в минуты откровенности признавался друзьям, что не раз ощущал дыхание приближающегося небытия. Близко, слишком близко подходил Рубцов в своей поэзии к самому краю:
Все движется к темному устью.
Когда я очнусь на краю...
Впервые фразу о своей смерти он легкомысленно, полушутя – полусерьезно обронил еще в 1954 году в Ташкенте, когда ему было всего 18 лет:
Да, умру я! И что ж такого...
Десятилетие спустя у Н. Рубцова вырвалось страшное предсказание:
Когда-нибудь ужасной будет ночь.
Думы о собственном конце преследовали его постоянно:
Замерзают мои георгины,
И последние ночи близки. (1967)
Родимая! Что еще будет
Со мною? Родная заря
Уж завтра меня не разбудит,
Играя в окне и горя. (1968)
В стихотворении «Зимняя ночь» (1969) то ли «черный человек», то ли сама смерть зовет поэта:
Кто-то стонет на темном кладбище,
Кто-то глухо стучится ко мне,
Кто-то пристально смотрит в жилище,
Показавшись в полночном окне...
Здесь все серьезно. Все дышит предвестьем небытия – не только упоминание о кладбище, не только классический символ смерти – ночь, но и указание на ее непознанность и невозможность познания:
Есть какая – то вечная тайна
В этом жалобном плаче ночном.
В «Элегии» (1970) чувствуется уже обреченность:
Отложу свою скудную пищу
И отправлюсь на вечный покой.
И, наконец, указана дата:
Я умру в крещенские морозы...
Навязчивая мысль о гибельной ночи звучит и в стихах Дербиной. Только, в отличие от Рубцова, она говорит не о своей смерти. Вот только три фрагмента ее стихотворений (из многих подобных):
О, так тебя я ненавижу
И так безудержно люблю,
Что очень скоро (я предвижу)
Забавный номер отколю.
Пропаще, отчаянно, горько
Последней любовью упьюсь.
Так пусть затянется туже
Ночи кромешной жгут!..
Твой взгляд ко мне доверьем переполнен,
О, не гляди так, милый, на меня!
Я потушу сама в твоих ладонях
Горячий отблеск твоего огня.
От всего этого становится просто жутко. Тяжелое впечатление оставляют и другие стихотворения Дербиной, в которых чувство страха («Мой навязчивый страх перед жизни стремниной...») соединяется с крайней формой мнительности, глубокой и длительной. Сознание отверженности и одиночества («И почему я верую так слепо В свою отверженность и боль?») превращается в тот вид самоистязания, когда даже страдания становятся признаком своей исключительности. «Постичь я все должна», – ставит себе цель Дербина с «ликующей злостью» своей поэзии, чьи «...дремучие лапы Заграбастают села и города». Эпитеты в ее стихах поражают своей жестокостью. Тут – и «цепкие когти звезд», и время – «необузданный палач», и «неистовые корни берез...» Неестественны для женщины и «звериные» сравнения: «Опять я губы в кровь кусаю И, как медведица, рычу»; «Звериным нюхом Я вдруг почуяла Апрель»; «Я смелая, как мужчина, Который идет на льва»; «Чужой бы бабе я всю глотку переела» и т.д. Ревность и эгоцентризм переходят все пределы, когда она желает любимому гибели:
...Пусть захлестнула бы тебя волна.
Но только б не любил ничью другую,
Но только б Я! Я! Я!, а не Она.
«Это не стихи, это патология. Женщина не должна так писать», – сказал о ней Николай Рубцов. Он ведь все прекрасно понимал...
Виктор Астафьев говорит, что поэт «сам искал свою смерть», да и Василий Оботуров в своей книге «Искреннее слово» косвенно укоряет поэта за то, что тот не разобрался в сути этой женщины, «показавшейся ему близкой», и пытается объяснить это тем, что в ее стихотворениях «слышны подчас мотивы, близкие поэзии Рубцова», что ее стихи «к воспеванию дремучего, хищного не сводились», что «Рубцов мог прочитать и такие ее строки:
...тайно и безвестно
Во мне живет печальный
Думается, в полу оправданиях, даже полу заметных, Николай Рубцов не нуждается. Он, конечно же, видел тогда, что было в ее стихах подражанием, а что – самостоятельным, идущим от ее натуры. Он знал, что за ее стихами скрывается та жизненная «философия», суть которой ф. М. Достоевский передал ясно и определенно: «В будущем нет ничего, надо требовать всего от настоящего, надо наполнить мир одним насущным». Вся наша жизнь представляет собой вечное «поле битвы в сердцах людей», на котором ведутся смертельные схватки духа и плоти, свободы и рабства, искренности и коварства, чистоты и нечисти, Бога и дьявола. В своих стихотворениях эта женщина сама называла себя «ведьмой» и «сатаной»: «И дух бунтарский сатаны Во мне, как прежде, остается». Николай Рубцов, в одиночестве и сомнениях, все – таки надеялся выиграть борьбу за ее душу, очень надеялся... Позднее Дербина подтвердит это:
Но был безумец... Мною увлеченный,
Он видел бездну, знал, что погублю,
И все ж шагнул светло и обреченно
С последним словом: «Я тебя люблю!»
На суде она говорила, что убийство было неумышленным, случайным... Случайным ли? «Мы по одной дороге ходим все», – говорил поэт.
В. Коротаев вспоминает, что на лице мертвого Рубцова застыла улыбка... О чем он думал в последний миг? Этого уже никто и никогда не узнает. Но в сердце стучат и стучат его строки:
Когда-нибудь ужасной будет ночь,
И мне навстречу злобно и обидно
Такой буран засвищет, что невмочь,
Что станет свету белого не видно!
Но я пойду! Я знаю наперед,
Что счастлив тот, хоть с ног его сбивает,
Кто все пройдет, когда душа ведет,
И выше счастья в жизни не бывает!
Чтоб снова силы чуждые, дрожа,
Все полегли и долго не очнулись,
Чтоб в смертный час рассудок и душа,
Как в этот раз, друг другу
улыбнулись...
Спустя годы Дербина скажет:
Ведь это я твоим убита смехом,
Живу, пою и... тяжело смеюсь.
Теперь о ней написана книга, опубликовано множество газетных и журнальных статей, снят документальный фильм и созданы телевизионные передачи, ее воспоминания появились в нескольких, в том числе центральных, изданиях, регулярно публикуются интервью... Открывается нараспашку самое сокровенное, потайное, заветное. Дербина, естественно, обвиняет Рубцова в беспробудном пьянстве, подчеркивает прежде всего отрицательные черты в его характере, – и понятно, почему... Только самооправдание ли это? Или, может быть, самоистязание? Или еще что-то?..
В какой-то мере на эти вопросы могут ответить ее стихи. В 1993 году совместно с А. Сушко Дербина выпустила небольшой сборник под названием «Встреча», а еще через год вышла книга «Крушина» – та самая «Крушина», отзыв на которую был написан Рубцовым незадолго до гибели.
Книга оставляет сильное, но противоречивое впечатление. Лирическая героиця то поднимает смиренный взгляд в небеса и молит о прощении:
Пройдет зима. Лазурно и высоко
наполнит мир весенний благовест,
но я навек уж буду одинока,
влача судьбы своей ужасный крест.
И будет мне вдвойне горька, гонимой,
вся горечь одиночества, когда
все так же ярко и неповторимо
взойдет в ночи полей твоих звезда.
То вдруг воспевает «мятежного демона, вдохновителя битвы», упрямо повторяет: «Ну, а я и теперь не заплачу», и видит свое спасение не в Боге, не в покаянии и прощении, а в себе самой:
Когда меня топтали в грязь,
а я прощенья не просила,
в меня невидимо лилась
земли таинственная сила.
Уже поверженная ниц,
как хорошо я различала
сквозь топот ног, гримасы лиц,
в своем конце свое начало!
«Откуда эта двойственность во мне?» – вопрошает она изумленно, но продолжает вспоминать о «злой любви». Печально, но в книге оставлены почти без изменений те жестокие стихи из сборника «Сиверко», в которых правят бал темные силы.
Но еще больше огорчил критик и литературовед А. Михайлов, сказавший в предисловии к ее книге буквально следующее: «Винить в гибели поэта некую выступившую слепым орудием рока личность (другое дело – общественные силы) так же бессмысленно, как и осуждать потопившую корабли бурю...». Вспомним мудрые рубцовские слова: «Мы сваливать не вправе Вину свою на жизнь...». Именно поэтому мы не имеем права ни судить, ни оправдывать ее...
...В последний раз обратился я к этой страшной теме: убийству Рубцова... Пора остановиться. И сам не буду больше писать об этом, и другим не советую... Я убираю свои неправедные, мстительные по отношению к Дербиной слова из 3-й главы предыдущей книги и – надеюсь на лучшее, ведь у нас у всех остается надежда. Бог нам судья. Все в его воле.
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Творчество Николая Рубцова уникально, оно является одним из высших достижений в русской поэзии XX века, – таково общее мнение специалистов, занимающихся изучением его лирики. Однако встречается порой и скептическое отношение к Рубцову. Говорят, например, о том, что он «несложившийся» и даже «несостоявшийся» поэт. Что ж, можно в ответ привести десятки противоположных высказываний авторитетных ученых, тем более, что доказательствами этот скептицизм не подкреплен. Но вообще это дело вкуса, а о вкусах, как известно, не спорят.
Явное неприятие рубцовской поэзии встречается еще реже. Примером такого неприятия стала статья Владимира Новикова из цикла «Три стакана терцовки», опубликованная в журнале «Столица». Большинство «аргументов», которые он предъявляет, не выдерживают никакой критики, их даже не стоит здесь приводить. О некоторых же сказать необходимо.
– Слава Рубцова – искусственная, «организованная», – говорит Новиков. Но, во-первых, само по себе это великолепно. Пусть пропагандируют самую разнообразную поэзию и самых разных поэтов. И у такой популяризации не должно быть пределов. Так, о Владимире Высоцком уже написано более двадцати книг, а сколько еще напишут!..
Во-вторых, где сейчас те поэты, слава которых действительно была .организована, например, Николай Грибачев? Кто, кроме специалистов, о нем помнит?
И в-третьих, неужели Новиков не допускает простой мысли о том, что в России (и не только в России) поэзию Рубцова любят? Его широко издают, но купить сборник его стихотворений непросто, о нем много пишут, но ценители его лирики, число которых огромно, рады каждой новой публикации; в самых разных местах России, в столице и в провинции, работают кружки любителей его поэзии, проводятся рубцовские праздники, конференции, вечера, исполняются песни на его стихи, сочиняются посвящения, выходят специальные газеты о Рубцове... Такую славу нельзя организовать, она не подвластна человеческой воле, как и сама поэзия...
Вот так поэзия, она
Звенит – ее не остановишь!
А замолчит – напрасно стонешь!
Она незрима и вольна...
Прославит нас или унизит,
Но все равно возьмет свое.
И не она от нас зависит,
А мы зависим от нее.
– Это вообще «не поэзия» – утверждает В. Новиков. Однако объективных доказательств не приводит. Нельзя же считать таковыми тенденциозно подобранные цитаты из рубцовских стихотворений. Действительно, некоторые стихи Рубцова несовершенны, есть и откровенно слабые. И этого никто не отрицает – у кого их нет? Кроме того, нет вины Рубцова в том, что ретивые публикаторы вынесли на суд публики те стихотворения, которые сам поэт забраковал, не включил в свои сборники.
В. Новиков довольно оригинально использует в качестве «доказательства» и мнение крупнейшего нашего литературоведа М. Гаспарова. Вырвав из контекста в общем-то безобидную по отношению к Рубцову фразу, он придал ей исключительно отрицательный смысл.
Всеобщее возмущение вызвал подзаголовок статьи – ярлык, приклеенный к имени поэта, не только несправедив и безоснователен, он оскорбителен по отношению к любому литератору. Владимиру Новикову может не нравиться лирика Рубцова, он даже может называть ее «дохлой», но опускаться до подобного он не имеет права в силу не только научной, но и обычной этики. Несмотря на малоубедительное объяснение, произнесенное вскользь, скороговоркой, В. Новиков (и это чувствуется в самой интонации статьи) прекрасно знает, что это такое – Смердяков и смердяковщина, и понимает, для чего ему понадобилось подобное слово. Давно известно: когда научных аргументов не хватает, в ход идут эпитеты, да покрепче.
В послесловии к журнальной статье В. Новикова некто, подписавшийся инициалами Д. Б. (вероятно, Дмитрий Быков), выделил особые приметы его «терцовочного» анализа: «Объективность исключается. Доказательность и занимательность гарантируются». Не согласен только с «доказательностью». С остальным – вполне.
Самым главным доказательством подлинного народного признания Н. Рубцова стал тот факт, что его поэтические строки вошли в русский язык, стали крылатыми. Они живут в народной памяти, так как в них закреплен определенный духовный опыт народа:
За все добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью...
Хлеб, родимый, сам себя несет...
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чем.
До конца,
До тихого креста,
Пусть душа
Останется чиста!
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Россия была для Николая Рубцова любовью и надеждой. Особенно ценным в этом отношении является признание Дербиной. редко бывающей беспристрастной в своих оценках: «Никогда в жизни я не встречала человека, так болезненно и страстно заинтересованного судьбой России и русского народа. Он не пекся ни о чем личном, был бескорыстен и безупречно честен».
В свое время я отмечал, что слово «душа» в рубцовских стихах употребляется 88 раз и в этом отношении не имеет себе равных. Я был не совсем прав. О России, правда, в различных вариациях (Русь, отчизна, край, земля и т.п.) он говорит 110 раз!
О. Разводова, автор одной из лучших статей о поэте, пишет: «В лице Н. Рубцова мы имеем большого национального поэта, не патриархального лирика, а гражданина, который судьбой своей поставил вопрос о содержании нашей жизни, о ее наполненности. Мы должны помнить об этом из уважения к памяти человека, который оплатил все свои заблуждения и победы самой высокой ценой – ценой жизни».
Нынешний наш духовный кризис – следствие длительного омертвления национального организма. В той болезни русская душа не сгинула и не изменила себе: она стонала, хрипела и буйствовала в песнях Владимира Высоцкого и тихо плакала, любила и верила в стихах Николая Рубцова. И теперь, очистившись в страданиях и боли, выходит из полумрака к свету истинной веры.
ПОЭТИЧЕСКИЕ КНИГИ Н. М. РУБЦОВА
Лирика. – Архангельск, 1965. Звезда полей. – М., 1967.
Душа хранит.. – Архангельск, 1969. Сосен шум. – М., 1970.
* * *
Зеленые цветы. – М., 1971.
Последний пароход. – М., 1973.
Избранная лирика. – Вологда, 1974.
Первый снег (Для младшего школьного возраста). – Вологда, 1975.
Подорожники. – М., 1976.
Стихотворения. – М., 1977.
Избранная лирика. – Архангельск, 1977.
Первый снег (Для младшего школьного возраста). – Барнаул, 1977.
Всей моей любовью и тоской. – Архангельск, 1978.
Стихотворения (Для старшего возраста). – М., 1978.
Зеленые цветы (Для среднего и старшего возраста). – Барнаул, 1978.
Избранное. – М., 1982.
Стихотворения. – М., 1983.
Про зайца (Для маленьких). – М., 1983.
Лирика. – М., 1984.
Посвящение другу.–Л., 1984.
Подорожники. – М., 1985.
Звезда полей. – Рига, 1985.
Стихотворения. – Архангельск, 1985.
Стихи.– М., 1986.
Звезда полей (Для младшего школьного возраста). – М., 1986.
Стихи. –М., 1988.
Про зайца (Для дошкольного возраста). – М., 1989.
Про зайца (Для младшего школьного возраста). – М., 1990.
Видения на холме. – М., 1990.
Россия, Русь! Храни себя, храни! – Вологда, 1991.
Мурманский стаи. – Мурманск, 1991.
Добрый Филя (Для детей). – Вологда, 1991.
Россия, Русь! Храни себя... – М., 1992.
Видения на холме. – Новомосковск, 1992.
Про зайца (Для маленьких). – М., 1993.
Русский огонек. – Вологда, 1994.
ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ ИСТОЧНИКИ
1. Акаткин В.В поисках главного слова // Вопросы литературы. – 1974. – № 3.
2. Анисимова А. (Сост.). Песни, сказки. – Пенза, 1962. _
3.Бараков В. Лирика Николая Рубцова. – Вологда, 1993.
4. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. – М., 1986.
5. Белков В. Неодинокая звезда. – М., 1989.
6. Белков В. Повесть о Вологде. – Вологда, 1991.
7. Белков В. Жизнь Рубцова. – Вологда, 1993.
8. Белков В. Половинка луны. – Вологда, 1994.
9. Белков В. Жизнь после смерти //Красный Север. – 1995. – №5 – 12 января.
10. Библейская энциклопедия. – Репринтное издание. – М., 1990.
11. Булавинцев Н. Душа останется чиста // Советская Россия – 1991. – 30 января.
12. Вабер 3. Рубцов и «тихая лирика» // Писатель и время: Межв. сб. научи, тр., МПГУ им. В. И. Ленина. – М., 1991.
13. Венок Рубцову. – Дзержинск, 1994.
14. Винонен Р. Чувство пути. – М., 1981.
15. В мире Рубцова... Выпуски 1 – 10.
16. Воспоминания о Николае Рубцове. – Вологда, 1994. 17.Гаспаров М. Прошлое для будущего // Наше наследие. – 1989. – № 5. 18.Гоголь Н. В. Избранные статьи.– М., 1980.
19. Государственный архив Вологодской области. – Фонд 51. Материалы по творчеству Н. М. Рубцова.
20. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка, – 4 – е изд. – Т. 1.
21. Дерби на Л. Сиверко. – Воронеж, 1969.
22. Дербина Л. Встреча. Колпино, 1993.
23. Дербина Л. О Рубцове // Слово. – 1993. – № 5/6, 7/8; 1994. – № 1/6.
24. Дербина Л. Крушина. – Вельск, 1994.
25. Дом поэта // Литературная Россия. – 1995. – 20 января.
26. Еремин В. Одурманивают // Литературная Россия. – 1995. – 16 декабря. 27.Ефремова И. Поэзия Н. Рубцова. Вопросы жанра и стиля: Дисс. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. – М., 1988.
28. Ефремова И. Поэзия Н. Рубцова. Вопросы жанра и стиля: Автореф. дисс. канд. филол. наук. – М., 1988.
29. Иванова Е. Разговорные элементы в поэзии Н. М. Рубцова // Проблемы эволюции русской литературы XX века. Материалы межвуз. научи, конференции, МПГУ им. В. И. Ленина. – М., 1994.
30. Каркавцев В. «Она убила Рубцова глухой и дикой крещенской ночью» // Комсомольская правда. – 1994. – 1 декабря.
31. Кожинов В. Николай Рубцов. – М., 1976.
32. Кожинов В. Николай Рубцов // Статьи о современной литературе. – М., 1982.
33. Коняев Н. Путник на краю поля. – М., 1993.
34. Коротаев В. Козырная дама. – Вологда, 1991.
35. Кудрявцев М. Образно – речевая система поэзии Н. Рубцова: Дисс. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. – Вильнюс, 1988.
36. Курбатов В. Вытеснители // Москва. – 1994. – № 11. 37.Ланщиков А. Многообразие искусства. – М., 1974.
38. Лихачев Д. Избранные работы в 3-х т. Т. 2. – Л., 1978.
39. Мистическое богословие. – Киев, 1991.
40. Мысль, вооруженная рифмами. Поэтическая антология русского стиха. – Л., 1984.
41. Новиков В. Три стакана терцовки. Смердяков русской поэзии (О Николае Рубцове) // Столица. – 1994. – № 33.
44. Оботуров В. Искреннее слово. – М., 1987.
45. Очирова Т. Авторское сознание в лирике Николая Рубцова как состояние личности между двумя культурами // Вести. Удм. ун – та, 1993. – № 4.
46. Павловский А. Время и Родина в поэзии Николая Рубцова // Русская литература. – 1986. – № 1.
47. Потебня А. А. О некоторых символах в славянской народной поэзии. – Харьков, 1914.
48. Пушкин А. С. Мысли о литературе. – М., 1988.
49. Разводова О. Состоявшийся диалог // Подъем. – 1986. – № 10.
50. Романов А. Искры памяти // Север. – 1994. – № 1.
51.Ростовцева И. Между словом и молчанием. – М., 1989.
52. Фрезер Д. Д. Золотая ветвь. – М., 1986.
53. Шеин П. Великорусе в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т.п. – Т. 1. Вып. 1. – СПб., 1898.
54. Шилова К. Межжанровые взаимодействия в поэзии Рубцова // Поэтика жанров русской и советской литературы. Межвуз. сб. научи, тр. – Вологда, 1988.
55. Шипилов Н. «Плачут глухари...» // Литературная Россия. – 1995. – 10 марта.
56. Эпштеин М. «Природа, мир, тайник вселенной...» – М., 1990.
Виктор Николаевич Бараков
«И НЕ ОНА ОТ НАС ЗАВИСИТ...»
Заметки и размышления о поэзии Николая Рубцова
Пособие к спецкурсу
Редакционная подготовка – Ю. С. Кудрявцева Оригинал – макет – Л. Р. Щеголюхина, С. В. Кудрявцев
ЛР № 020040 от 18. 09. 91. Подписано к печати 5. 09. 95. Формат 60x84/16.
Бумага писчая. Печать офсетная. Уч. – изд. л. 2,5. Усл. печ. л. 2,3. Заказ № 60.
Тираж 300. Цена договорная.
160600, г. Вологда, ул. С. Орлова, 6, ВГПУ, издательство «Русь»
Отпечатано в литографии Северного лесоустроительного предприятия
160014, г. Вологда, ул. Некрасова, 51.