Вадим
Викторович Ковда родился в 1936 году в Москве, окончил механико-математический
факультет МГУ. С 1958 по 1961 год работал в Институте прикладной математики
Академии наук. В 1968 году окончил кинооператорский факультет ВГИКа, много
работал по специальности. Вадима Ковду как поэта вызволили из безвестности —
«открыли» и впервые опубликовали Борис Слуцкий и Давид Самойлов. Первая книга
стихов «Будни» вышла в 1971 году в Москве. Автор восьми стихотворных сборников,
принят в Союз писателей еще в 1972 году. В настоящее время В. Ковда живет в
Ганновере.
Фантом любви
Какая-то тревога проницает...
Я в ночь гляжу и не могу уснуть.
Фантом любви вокруг меня летает...
Фантом любви садится мне на грудь.
Фантом любви — взбесившееся солнце.
Вот прикоснулся — жжётся и слепит...
Он выжжет мне измученное сердце.
И дальше по вселенной полетит.
* * *
Глаза у моей любимой — замужние, тихие.
А в сумочке у неё — зеркальце да портрет
мой. И когда часики особенно громко тикают,
она приходит ко мне,
как девочка на балет.
* * *
В твою синюю,
в твою пудреницу
был портрет мой
вмазан.
Оторвал тебя,
словно пуговицу,
словно пуговицу —
с мясом.
Размахнулся я —
стало холосто.
Распахнулся я —
стало холодно.
И стою, хриплю,
надрываю грудь,
чтоб сказать: люблю —
хоть кому-нибудь.
* * *
Тоской и злобой омрачённый,
я с удивленьем наблюдал,
как улыбался заключённый
и как калека напевал.
И как слепец ступал спокойно.
Но как же он?.. В извечной мгле!..
Я понимал, что недостойно
себя веду я на земле...
И сам, стараясь разогнуться,
за ними пристально следил...
Но ни запеть, ни улыбнуться
я сил в себе не находил.
Настроение
Покосившиеся заборы,
загрязневшиеся снега...
Словно рухнувшие соборы —
эти рваные облака.
И промозглый, пустынный город —
на апрельской застыл меже.
Неприкаянно, мокро, голо —
как на улице — так в душе.
Полустанок
Мне всё это слишком знакомо!
Обычный пейзаж за окном:
коза возле белого дома
и женщина с жёлтым флажком.
Открытая в домике дверца —
там чайник, косой табурет...
Ах, всё это где-то у сердца
я чувствую тысячу лет!
Поблёкшая, пыльная травка.
Неприбранный, реденький лес.
И голая, голая правда
от голой земли — до небес.
Мир путей
Мир путей — странный мир
нереальный,
межвокзальный, мерцающий мир,
неухоженный, горький, печальный,
на тебя не нашёлся Шекспир.
Этот блеск, этот холод путейский
и сцеплений разнузданный лязг...
Тут мне чудится голос летейский,
голос жизни, в который увяз.
Эстакады нелепого вкуса,
балки, мостики, склады, огни —
всё вселенский бесхитростный мусор,
что хаосу вселенной сродни.
Круглый год — через лето и осень,
через зиму и через весну
мчат платформы, гружённые тёсом,
и теплушки, как будто в войну...
Мир путей — мир таинственный,
смутный.
Репродукторный лающий звук.
Мир забытый, сквозной, неуютный,
ты совсем уж отбился от рук.
И бесшумно из ночи кромешной
мне стреляет в распухший висок
твой безжалостный, твёрдый, прилежный
фиолетово-синий глазок.
* * *
Сколько бахвальства и чванства!
Слабого бьют, не таясь.
Рабство, убожество, пьянство,
ложь и душевная грязь...
Харкнут в расцветшую душу,
грязью обрызжут пальто.
Пару мостков через лужу
не перекинет никто...
Ученик
А кого это я учу,
карандашик в руке крутя?
Я сижу у окна, молчу
и учу самого себя.
А зачем это нужно мне
поучать себя самого?
У окна сижу, а в окне
никого нет, совсем никого.
Только чёрный, согнутый куст,
да ещё грязно-жёлтый дом,
да снежок навевает грусть
за холодным пустым стеклом.
Что ругаю себя, сужу?
И зачем головой поник?
Что учителю расскажу
я — свой собственный ученик.
* * *
Что-то огромное — мимо да мимо
Возле души, только смутно, нерезко
Вдруг невзначай проступает из мира,
остро и больно, как кровь из надреза...
Сбито дыханье, натянуты мускулы.
Ты умолкаешь, смиренно, торжественно...
Что-то вдруг чудится, чудится в музыке,
слышится в лепете женщины.
Астрал
Я иду по июльскому полю.
Я иду по колено в цветах.
Ощущаю пространство и волю
и пружинную лёгкость в ногах.
Я пытаюсь взлететь — и взлетаю!
Нет ни веса, ни страха, ни лет.
В белом облаке медленно таю,
превращаюсь в серебряный свет.
Совершаю небесное дело...
А внизу, в закоулке земли,
в пыльных травах усталое тело
и потёртые кеды мои.
Полемика с Лао-Цзы
«Надо творить, пока ты не растрачен.
Тают и тают часы...
Выполни всё,
для чего предназначен...» —
Так говорит Лао-Цзы.
Ах, Лао-Цзы, косоватые глазки!..
Вдруг загляжусь в синеву...
Нет, не могу, не могу по-китайски —
я по-российски живу.
Знаю, что, может, не слишком умело
действовал праведный Бог.
Верно — не мало, не мало Он сделал...
Только ведь меньше, чем мог.
Богомолки
Основу стихотворения составил псалом, который я услышал у старушек,
певших его по дороге на богомолье. Одна высокая, худая, в мужском пиджаке,
вторая маленькая, полная, в ватнике, обе в сапогах... Моей задачей было
только написать «рамку» для псалма.
Завязав платки по-русски,
завершив посильный труд,
кособокие старушки
к церкви медленно идут
и поют:
— Не унывай, не унывай, душа моя!
Уповай, уповай на Господа. —
Не приемлют мир поточный,
мир соблазнов и вещей...
Под отглаженным платочком
отблеск выцветших очей:
— Видит Господи печаль мою.
А печаль моя — несносная.
А грехи мои обличат меня... —
По просёлкам позабытым
в тёмных юбках тёмный люд.
По морщинистым ланитам
слёзы мутные текут:
— Ты кого пошлёшь на помощь мне?
Или ангела? иль архангела?
Или сам сойдёшь,
добрый Пастырь мой? —
Вот стоят они под ветром.
Избы. Церковь. Поле ржи.
Провожают тихим светом
нас, исчезнувших во лжи:
— Я Твоя овца заблудшая.
Заблудилася в суете мирской... —
И плывёт в дали безвестной
над усталою землёй
затихающая песня,
еле слышимая мной...
Родина
Эта даль — разбе’ленные краски.
Вкривь и вкось летящие сердца.
Гогот, вой, тоска и свистопляска...
Нет начала. Не видать конца.
Этот путь — бесхитростен и горек.
Цельный мир, что скроен нехитро...
На снегу уснувший алкоголик.
И гармошка бесится в метро...
Эта жизнь, не знавшая оглядок,
эта грусть, пронзившая поля...
Этот милый сердцу беспорядок —
Родина беспечная моя.
Старый мальчик
Что поделаешь? — ты не железный...
Среди сонмища дел и забот,
как сегодня живёшь бесполезно —
так и жизнь бесполезно пройдёт.
Всё спешишь: день рожденья, журнальчик,
телефон, гости, в гости, банкет...
Кто ты? — старый, бессмысленный мальчик?
Сколько жить тебе? Тысячу лет?..
Пророчество
Ни денег, ни здоровья, ни утех...
Всё распылилось в безднах леденящих.
Но помни, помни, старый пустобрех,
что горести твои намного меньше тех,
что предстоят в ближайшем настоящем...
Утро на Кунашире
В пространстве вились птичьи вавилоны
и громоздился пёстрый тарарам.
И плавные кружили махаоны,
и дружно кувыркались тут и там.
А среди бликов, трелей,
нежных вскриков,
средь утончённых звуков и затей
так грубо, так восторженно чирикал
пузатый, бесноватый воробей.
И эта кипень, блёстки перламутра,
мерцающий, трепещущий хорал
погружены в сияющее утро,
в его огромный, радужный кристалл.
* * *
Это солнце, поля и кусты...
Паутинки блестящая нить...
Если мир — из одной красоты,
я не знаю, сумею ли жить.
Невозможные эти года
провели между нами межу:
если в мире одна красота —
то в себе я иное ношу.
Чистый солнечный луч золотой
душу жжёт, разрушает житьё.
Не могу я с его красотой
сопоставить уродство своё.
Про это
Поэма
Раб.
Баб.
* * *
Облаков кочевые народы,
Куст оседлый... — их можно любить.
Я как в церковь, хожу на природу.
А куда ещё стоит ходить?
Лес, трава, полевая ромашка
И беспутно кружащий листок,
И писклявая тощая пташка,
Скажут: — Милый! Ты не одинок...
Заблестит сизой дымкой долина
И излучиной белой река,
Улыбнутся подзолы и глины,
Где лежать мне века и века...
И отпустит глухая тоска.
2001 г. Ганновер
* * *
Еврей! прости антисемита.
Прости несчастного, еврей.
Его душа черна, испита,
тоской и завистью размыта...
Прости его и пожалей.
Я знаю: ничего не выйдет
и ничего он не поймёт.
И лишь острей возненавидит.
И за прощенье изобьёт.
И всё ж, не холь в себе обиды.
Прости его и будь смелей.
Чем больше он возненавидит,
тем больше ты его жалей.
И не ропщи, что вы не квиты.
И, добротою зло поправ,
еврей! прости антисемита —
он иногда бывает прав.
* * *
Улыбнись, сядь ко мне на колени.
Пусть всё будет, как в том сентябре...
Разреши — прикоснусь к твоей тени,
если не разрешаешь к себе.
Не впадай ни в тоску, ни в смятенье.
Ведь сегодня особенный день.
Разреши — прикоснусь к твоей тени —
я люблю у тебя даже тень.
Присутствие
Казённые, тусклые стены
управ, райотделов, судов.
Печаль нескончаемой смены
сирот, инвалидов и вдов...
Убогое, вечное действо.
Нескорый, неправедный суд.
Бессмыслица, скука, злодейство.
Тоски и уродства приют.
Стол, кресло, очков полукружья
Подшивка. Бумага шуршит.
Сквозняк, духота и бездушье.
И тоненький голос дрожит.
Щёлк принтера, шорох, проверка.
Сгустившийся смрад неудач.
Ощер аккуратного клерка
и маленькой женщины плач.
* * *
Хорошеет лицо у поющего,
даже если он худо поёт.
Хорошеет лицо у дающего,
даже если он мало даёт.
Но паскудно лицо у орущего,
что корыстью и злобой влеком...
И как тягостно видеть берущего...
Что с его происходит лицом?
* * *
Здравствуй, Государыня моя!
Где же наша гордость? Где гордыня?
Кожа — вот последняя броня —
Содрана. Я раб, и ты — рабыня.
Всё открой, душою не кривя,
Я твоё не опозорю имя.
Так живём, — почти и не живя,
я — твой раб, и ты — моя рабыня.
Долг, долг, долг — стена тюрьмы и тьмы.
Вместе быть — увы, не в нашей власти.
Мы — рабы! А не рабы — не мы!
Даже так я ощущаю счастье...
Молитва
В безнадёжнейшем опыте
я устал обещать.
Не прощай меня, Господи.
Сколько можно прощать.
В этом рвущемся космосе
я без цели и сил.
Покарай меня, Господи —
я того заслужил.
Среди пыли и копоти
слишком скуден итог.
Умертви меня, Господи —
я Тебе не помог.
* * *
Как совладать с живучестью своей —
способностью случайной и постыдной:
свой интерес блюсти среди людей
и щель найти, где выхода не видно,
всё рассчитать и вовремя успеть,
и выжить там, где нужно умереть.
Виноватое существо
Перед кем-то всегда в ответе
виноватое существо...
Редко-редко гуляет ветер
в травах разума моего.
И такое в душе творится,
так подорвано естество!..
Редко-редко щебечут птицы
в рощах разума моего.
Задыхаюсь в ночи бессонной.
Тьма и холод, в душе мертво...
Редко-редко восходит солнце
в дебрях разума моего.
* * *
Листьев цветных хороводы.
Ясная даль — голуба.
Осенью дышит природа.
Осенью дышит судьба.
Выпали зубы. Расчёска
Стала давно не нужна.
И на душе нету лоска —
Сморщена, сжата, мутна.
Лист пролетел, позолочен...
Золотом выстлан карниз.
Вот и кончается осень.
Вот и кончается жизнь.
Ганновер