БЕЛАЯ СИРЕНЬ

Литературный сценарий*

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. (Натурная съемка.) ПЕТЕРБУРГ 10-х ГОДОВ. МИХАЙЛОВСКАЯ ПЛОЩАДЬ. ДЕНЬ.

Весенний ветер продувает петербургские проспекты, рябит воду каналов, несет низкие облака У подъезда Дво­рянского собрания зябнет на ветру «чистая публика» — дамы в манто, придерживающие шляпы со страусовыми перьями, мужчины, удерживающие котелки и цилиндры на головах, офицеры в развевающихся на ветру шинелях тонкого сукна Трепещет на ветру полуотклеившаяся афи­ша «ПЕРВОЕ ИСПОЛНЕНИЕ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ. «ЛИТУРГИЯ СВЯТОГО ИОАННА ЗЛАТОУСТА» СЕРГЕЯ РАХ­МАНИНОВА. СИЛАМИ АРТИСТОВ ИМПЕРАТОРСКО­ГО ТЕАТРА ПОД УПРАВЛЕНИЕМ АВТОРА»...

Ох! С головы у дамы срывается огромная шляпа с пе­пельными розами и летит через площадь к светлой громаде россивского здания, влипает в узорчатую чугунную ограду. Здесь ее и нагоняет румяный драгун. Победоносно улыба­ясь, он бережно несет ее своей спутнице.

2. (Натурная съемка.) ПОДЪЕЗД ДВОРЯНСКОГО СОБРАНИЯ. ДЕНЬ.

То и дело подъезжают экипажи. Кучера лихо осажива­ют разгоряченных коней и, соскочив с облучков, отстегива­ют кожаные полости, помогая выйти седокам. Из пролет­ки извозчика выскакивает пожилая, но быстрая в движе­ниях дама — Мария Аркадьевна Трубникова, впоследствии известная нам тетка Рахманинова. За ней ее дочь — Анна, с раскрасневшимися от ветра щеками, с выбившимися во все стороны золотыми кудрями. Трубникова нетерпеливо оглядывается.

ТРУБНИКОВА. Анна!.. Ну, где ты там?_

Анна, придерживая одной рукой вырывающуюся шляп­ку, расплачивается с извозчиком Трубникова, потеряв тер­пение, делает несколько торопливых шагов и, поскользнувшись на мартовской наледи, падает. К ней кидается солид­ный господин в бобрах, помогает встать.

ТРУБНИКОВА. Боже, никак ногу сломала..

АННА (подбегая). Мама, вы ушиблись?..

СОЛИДНЫЙ ГОСПОДИН. Пожалуй, надо бы доктора.

ТРУБНИКОВА Ужасная боль!

АННА (солидному господину). Не откажите в любез­ности, извозчика.

ТРУБНИКОВА (испуганно). Нет, нет! Сережин концерт я ни за что не пропущу. Дай мне опереться на твою руку.

Анна осторожно ведет мать к дверям. Трубникова силь­но хромает.

3. (Съемка в помещении.) БОЛЬШОЙ ЗАЛ ДВОРЯНСКОГО СОБРАНИЯ.
4.  

Блещущий позолотой и хрусталем, зал наполнен сдер­жанным говором. В ложе — Наталья Александровна Рах­манинова — жена композитора: темноволосая красавица с горделивым поставом головы. Ее сестра — подчеркнуто скромно одетая, с гладко зачесанными волосами — Софья Сатина: ее нельзя назвать привлекательной, если не видеть глубокого и пристального взгляда больших серых глаз. Здесь же — Мария Аркадьевна с суетящейся Анной, которая расшнуровывает высокий ботинок матери.

АННА. Нога ужасно распухла, мама!

НАТАЛЬЯ. Тетушка, вам надо домой. Это может быть перелом.

ТРУБНИКОВА (категорически). Я сама знаю, что пере­лом. Чепуха. Ни одного концерта моего племянника в Пе­тербурге я не пропустила. И не пропущу. Аня, попроси льду из буфетной.

Говор в зале вдруг резко смолкает.

4. (Съемка в помещении.) БОЛЬШОЙ ЗАЛ ДВОРЯНСКОГО СОБРАНИЯ.

На сцене появляется хор: мужчины в черных фраках, женщины в длинных белых платьях В центре — белокурый исполин с надменным ртом. Шелест голосов прокаты­вается по залу, оживление.

5. (Съемка в помещении.) ЛОЖА ДВОРЯНСКОГО СОБРАНИЯ.

ТРУБНИКОВА (шепотом). Батюшки, да это никак Шаляпин! Его же нет в афише.

НАТАША (хитро улыбается). Федя хотел, чтобы это был сюрприз для всех.

Оживление в зале сменяется молитвенной тишиной. На сцену, сутулясь, чуть волоча ноги, выходит очень высокий, худой, коротко стриженный, с большим продолговатым лицом дирижер и автор музыки, Сергей Рахманинов. В его чопорной элегантности подчеркнутая старомодность. Стро­гий взгляд из-под припухших век почти угрюм. Глубокий поклон хору, легкий наклон головы в замерший зал. Он поворачивается к певцам, медленно поднимает руки... Мощ­ный бас Шаляпина наполняет зал.

ШАЛЯПИН (поет).

Благослови, владыка!.

Его подхватывает тенор, затем хор.

ШАЛЯПИН.

Миром Господу помолимся...

ХОР.

Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!.

6. (Съемка в помещении.) БОЛЬШОЙ ЗАЛ ДВОРЯНСКОГО СОБРАНИЯ.

Камера скользит по растроганным, зачарованным ли­цам слушателей, среди которых то здесь, то там фиолето­выми пятнами выделяются рясы священнослужителей. В ложе Наталья Рахманинова неотрывно смотрит на мужа Строгое отрешенное лицо Софьи. Мария Аркадьевна забы­ла о больной ноге, осеняет себя крестом. У Анны по-детски полуоткрыт круглый рот.

7. (Съемка в помещении.) БОЛЬШОЙ ЗАЛ ДВОРЯНСКОГО СОБРАНИЯ.

Хор литургии ширится, растет. И в этот момент сквозь сводчатые окна под самым потолком бьет солнечный свет, прорвавшийся с очистившегося неба, и заливает фигуру Рахманинова, драгоценно позолотив его вскинутые руки. И со звуками хора камера медленно поднимается над залом, туда — к этому окну с голубеющим весенним небом. И перед нами открывается город Святого Петра, с позолочен­ными крестами и иглой Адмиралтейства.

ШАЛЯПИН (поет). Благословенно Царство Отца, Сына и Святаго Духа ныне и присно, и во веки веков...

8. Камера, следуя движениям музыкальной волны,

проникает сквозь окно и парит над крышами города, к

крестам Исаакиевского собора Музыка как бы льется с

небес над городом.

9. (Съемка в помещении.) БОЛЬШОЙ ЗАЛ ДВОРЯНСКОГО СОБРАНИЯ.

Лицо дирижирующего Рахманинова сосредоточено, не­подвижно, и солнечный свет подчеркивает рано легшие морщины вокруг его азиатских глаз. Камера приближается к нему все ближе и ближе...

НАПЛЫВ.

10.              (Съемка в помещении.) КОЛОКОЛЬНЯ.

УТРО.

..Детские ножки в стоптанных ботинках, спотыкаясь, ка­рабкаются по обшарпанным ступеням Шестилетний мальчик с загоревшим продолговатым лицом, запыхавшийся, одолева­ет высокие ступени, ведущие туда — к колоколам. Это Сергей Рахманинов. Музыкальный фон литургии продолжается.

11.               (Съемка в помещении.) КОЛОКОЛЬНЯ. ЛЕТО.

УТРО.

Здесь, на самой верхотуре, старичок-звонарь ладит кольцо к языку большого колокола. Это Егор.

ЕГОР. Барчук, вы куда? Нагорит нам от бабушки. РАХМАНИНОВ. Она разрешила.

Потный, радостный, с взъерошенными волосами, он блестящими глазами смотрит сквозь арки колокольни на раскинувшийся вокруг простор.

12. (Натурная съемка.) ВИД С КОЛОКОЛЬНИ. ВРЕМЯ ТОЖЕ.

Он видит деревенские крыши, старинную усадьбу, тем­ный окоем леса. А вдалеке горят купола Новгородского Де­тинца, вороным блеском отливает Волхов. А вокруг колоколь­ни вьются ласточки, почти задевая крыльями лицо мальчика

13. (Съемка в помещении.) КОЛОКОЛЬНЯ.

Рахманинов и звонарь.

РАХМАНИНОВ. Дедушка, расскажи про колокола.

ЗВОНАРЬ (указывая на самый большой). Это вот вече­вой. Народ на сходку созывает.

Он с усилием тянет веревку языка — и низкий, тол­стый звук больно бьет по ушам и долго не затихает...

ЗВОНАРЬ. А этот — набатный — когда пожар али иное лихо...

У этого колокола впрямь тревожный, всполошенный голос

ЗВОНАРЬ. А вот — благовестные колокола...

Он дергает последовательно несколько веревок, рождая веселый, усладительный звон. У мальчика горят глаза.

РАХМАНИНОВ. Я сам!..

Он вырывает веревки из рук звонаря и начинает играть с колоколами.

14. (Съемка в помещении.) КОЛОКОЛЬНЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

ЗВОНАРЬ. Стой, барчук! Никак, бабушка кличут. Оба свешиваются через парапет.

15. (Натурная съемка.) ВЗГЛЯД С КОЛОКОЛЬНИ НА ЗЕМЛЮ.

Запрокинутое, не очень старое, встревоженное лицо бабушки Рахманинова.

БАБУШКА. Сережа! Не свались там! РАХМАНИНОВ. Бабушка, я умею звонить!

Он звонит, и колокола в его руках разговаривают мело­дично... Их звон летит над всей Россией с ее городами и весями, реками и озерами, лесами и рощами, полями и лугами, куполами и крестами, крестами, крестами...

ДЕТАЛЬ.

Большая красивая рука пишет на листе бумаги четким, аккуратным почерком:«... И потому, любезный друг, усерднейше прошу тебя, по получении этого письма, немедля прислать мне трех поросят — свиноматок и боровка, эти негодники должны быть статей наипервейших, не то тебя Бог накажет. Пришли родословные непременно, без родословеных не приму...»

16.               (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА — ИМЕНИЕ

РАХМАНИНОВЫХ. КАБИНЕТ. ДЕНЬ.

Рахманинов, нахохлившись, в домашней куртке пишет письмо. В свободной руке — папироса в костяном мундш­тучке. За спиной у него окно, иссеченное нудным, мелким дождем. За окном — серый за пеленой дождя, мокрый  весенний парк. Неожиданный грохот заставляет Рахмани­нова вздрогнуть, развернуться всем телом.

17.               (Съемка в помещении.) КАБИНЕТ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

У печи, перед сваленной вязанкой дров, стоит кухонный мужик Иван. Он худ, но крепок телом И красив какой-то лезвистой цыганской красотой, к которой не подходит просто­душная вихрастость белобрысых волос Не глядя на хозяина кабинета, Иван садится на корточки и начинает заправлять дрова в печь. Рахманинов с раздражением смотрит на Ивана

РАХМАНИНОВ. Я, кажется, не просил топить.

ИВАН. Наталья Александровна велели.

Из глубины дома доносится звонкий женский голос «Иван!.. Куда пропал? Ива-ан!»

Иван, не отвечая, колет на жестяном листе перед печью щепу.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ива-ан!

ИВАН. Ну, здесь я. Чего шумишь?

В дверях появляется молодая женщина Ее, не задумы­ваясь, можно назвать олицетворением русской красавицы: статная, с крупными чертами лица, несколько тяжелым круглым подбородком Светло-каштановые волосы убраны в тугой узел на затылке, а глаза — не серые, а жемчужные. Это Марина — горничная.

МАРИНА Мог бы ответить!

Она вдруг замечает Рахманинова и переходит на шепот.

МАРИНА. Ну, чего ты, ответить не можешь?

Иван, бросив свое занятие, подходит к Марине.

ИВАН. Чего тебе?

МАРИНА. Наталья Алексанна велела за теплыми одея­лами ехать.

ИВАН. Куда ехать-то?

МАРИНА, На станцию. У начальника спросишь.

Марина, метнув взгляд на Рахманинова, берет Ивана за руку и выводит из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Рахманинов глядит на потухшую папиросу в мундштуке, за­жигает спичку и, держа ее в своих красивых длинных паль­цах, глядит на трепещущее пламя. Мы слышим его голос

ГОЛОС РАХМАНИНОВА. Не писал тебе, так как у нас две недели все были больны ангиною. Сперва фрейлейн, по­том Наташа. И, наконец, младшая дочка Таня. У нее только вчера нормальная температура А погода у нас отчаянная...

ДЕТАЛЬ.

Рука Рахманинова пишет письмо: «...А погода у нас от­чаянная, льет каждый день, холодища. Сирень и не думала цвести. Вчера начал заниматься, а то ровно ничего не делал. Замысел, который давно не давал мне покоя, — духовная музыка 'Литургия Иоанна Златоуста'...»

18. (Съемка в помещении.) КАБИНЕТ. ДЕНЬ.

С силой распахивается дверь. Входит Наталья Рахмани­нова Мы видели ее на концерте. В домашней одежде она выглядит столь же горделиво-победительно.

НАТАЛЬЯ. Ирина у тебя?.. Рахманинов не отвечает.

НАТАЛЬЯ. Что с тобой?

РАХМАНИНОВ. Сперва заглянула Соня. Ей показалось за завтраком, что я плохо выгляжу. Потом вломился Иван с дровами, хотя я не жаловался на холод. Он, правда, и не затопил, а только намусорил. Затем я послушал волнующий монолог Марины о каких-то одеялах. Сейчас ты ищешь у меня Ирину. Зачем мы наняли фрейлейн, если ты должна искать дочь? (слабо улыбаясь.) Ты, кажется, изволила назы­вать мои скромные занятия святыми часами?..

НАТАЛЬЯ. Святые часы, Сережа, это музыка. А не пись­ма о свиноводстве.

РАХМАНИНОВ (ошеломлен). Как, ты знаешь?.. НАТАЛЬЯ (рассмеявшись). Значит, я угадала!

В комнату входит Соня.

 СОНЯ. Ирина не у вас?

НАТАЛЬЯ. Нет. (Оборачивается к Рахманинову.) Ты все утро морочил нам голову за столом какими-то свиноматка­ми невероятной породы и маниловскими проектами об образцовой свиноферме на бельгийский манер. В прошлом году мы разводили лошадей. Этот год мы назовем годом свиней.

РАХМАНИНОВ. Как я могу заниматься на этом раз­долбленном пианино?..

НАТАЛЬЯ. Рояль должен быть со дня на день.

РАХМАНИНОВ. Я это уже слышал...

В кабинет входит старая нянька — Феона, за ней — фрейлейн, с подвязанной щекой, заплаканная, без устали сморкающаяся в платок

ФЕОНА Матушка, Наталья Александровна, с ног сби­лись, все облазили!

ФРЕЙЛЕЙН. Их нихт, шлессен зи бин!

РАХМАНИНОВ. Куда она могла деться?

ФЕОНА. Ну, сладу с ней нету, окаянной! И в сад могла побечь, и на плотину, и на пруд...

Рахманинов встревоженно встает.

19. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ДВОР ПЕРЕД ГОСПОДСКИМ ДОМОМ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Моросит дождь, возле крыльца стоят с зонтами Софья, Марина, Феона, фрейлейн. Рахманинов с Натальей под од­ним зонтом. Марина держит на руке круглое румяное дитя — младшую дочь Рахманиновых Таню.

СОФЬЯ. Давайте так. Марина займется верхним пар­ком. Я пойду на пруд. (Поворачивается к фрейлейн.) Вы больны, ложитесь в постель.

НАТАЛЬЯ. Я с тобой, Соня...

Она перепрыгивает лужу, устремляется вслед за сест­рой, оставляя Рахманинова под моросящим дождем без зонта. Марина передает ребенка Феоне.

МАРИНА. Возьми-ка ее в дом...

Но Таня протестует, с отчаянным ревом рвется из рук Феоны обратно к Марине.

ФЕОНА. Ну, никакой управы. Привыкла к Марине, и все тут.

МАРИНА. Ну иди ко мне, моя бонбоночка!..

Она легко подхватывает мгновенно успокоившегося ре­бенка и уходит в сторону верхнего парка Рахманинов смот­рит вслед жене.

РАХМАНИНОВ (растерянно). А куда мне?..

НАТАЛЬЯ (не оглядываясь). Тебе позволено вернуться к своим свиньям...

Рахманинов, нахохлившись, поднимает воротник своей домашней куртки, идет через двор к густым зарослям си­рени. Из разных концов сада доносятся женские голоса: «Ирочка!.. Гуленька!.. Иришечка!. Барышня!..»

20. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА СИРЕНЕВАЯ АЛЛЕЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Рахманинов идет вдоль мокрых сиреневых кустов, оста­навливается, берет ветвь, смотрит на нежные, нераспустив­шиеся бутоны сирени. Дождевая влага забрызгала его с головы до ног. Что-то привлекает его в чаще кустов, он отво­дит от лица-ветки с липко влажными листьями и уверенно, напролом движется вперед... В самой гуще кустов, на мок­рой траве, сидит семилетняя девочка.

РАХМАНИНОВ. Ирочка, как ты нас напугала! Ты зачем спряталась?

ИРИНА А ты зачем меня обманул?

РАХМАНИНОВ (присаживаясь перед ней). Кто тебя обманул?

ИРИНА. Ты! Обещал сиреневое вино, обещал на авто­мобиле покатать, обещал речку...

РАХМАНИНОВ. Все будет, девочка, и сиреневое вино, и речка, и на автомобиле хоть на край света отвезу! Пой­дем, ты вся промокла, можешь заболеть...

ИРИНА. Я хочу заболеть. Вот заболею и уеду в город. А у вас есть Таня, вы ею и занимайтесь.

РАХМАНИНОВ. Но ведь она же маленькая. А ты те­перь большая, а любят тебя ничуть не меньше.

ИРИНА. Не хочу быть большой.

Кусты сирени, неожиданно вздрогнув, окатывают их дождем крупных капель, и перед ними вырастает Наталья.

НАТАЛЬЯ. Ах, вот ты где!

Наталья резко берет Ирину за руку и волочит ее в сторону дома.

НАТАЛЬЯ. Противная девчонка, мы с ног сбились! Рахманинов нерешительно следует за ними.

21. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. ДОМ. ДЕТСКАЯ.

Ирина, распустившая нюни, лежит в кроватке, окруженная Софьей, няней, фрейлейн. Наталья безжалостно ра­стирает посиневшую спину девочки с острыми лопатками.

НАТАЛЬЯ. Нет, скажите, в кого это создание?..

В дверях нерешительно показывается стриженая голова Рахманинова.

РАХМАНИНОВ. Наташенька, ей больно!..

НАТАЛЬЯ. Ты портишь мне ребенка

 Голова Рахманинова поспешно исчезает.

22. (Съемка в помещении.) КОРИДОР.

В полумраке под лестницей сидит на табурете Рахма­нинов. До него доносится отчаянный детский рев. Рахма­нинов страдальчески морщит лицо. Выходит из своего ук­рытия, но тут же прячется обратно, так как дверь прямо напротив него открывается и оттуда выходит Феона с та­зом горячей воды. Рахманинов из своего укрытия видит Марину, укачивающую на руках Таню. Протяжным груд­ным голосом Марина поет колыбельную.

МАРИНА (поет).

Баю-баюшки, баю, не ложися на краю,

Придет серенький волчок, тебя схватит за бочок.

Рахманинов смотрит на ладную фигуру Марины, по-мате­рински склонившуюся над его ребенком, на каштановый пу­чок ее волос и красивый изгиб ее полной шеи, переходящей в округлое плечо. Дверь медленно, с тихим скрипом затворя­ется, скрывая Марину, но голос ее продолжает звучать... По­сидев некоторое время, он снова выглядывает из своего угла и снова поспешно прячется — из детской выходят Софья и Наталья; о чем-то беседуя, они удаляются в сторону столовой. В тишине слышно жужжание проснувшейся между рамами мухи. Рахманинов на цыпочках движется к дверям детской и, воровато оглянувшись, проскальзывает к дочери.

23. (Съемка в помещении.) ДЕТСКАЯ.

Ирина лежит в постели, накрытая одеялом, растирая по щекам слезы. Увидев отца, она рассерженно отворачи­вается к стенке. Рахманинов, приближаясь к кроватке, го­ворит виновато.

РАХМАНИНОВ. Ты всех нас ругаешь, девочка, а когда-нибудь ты поймешь, какой счастливой девочкой ты была.

ИРИНА Я не счастливая...

РАХМАНИНОВ (помолчав). И вспомнишь, девочка, Ивановку, ох как вспомнишь...

ИРИНА. Не хочу вспоминать. Назло вам все забуду. Рахманинов задумывается, тонкими пальцами касается своего лба, словно пытаясь отогнать какое-то видение...

НАПЛЫВ. 24. (Съемка в помещении.) КЛАСС КОНСЕРВАТОРИИ.

Классная дама, в наглухо застегнутом платье, объявляет, глядя в лорнет.

КЛАССНАЯ ДАМА Рахманинов Сергей!

Из-за последней парты поднимается десятилетний маль­чик. Все стриженые головы его соклассников оборачивают­ся к нему. Классная дама раскрывает дневник. Читает.

КЛАССНАЯ ДАМА. Русский язык — два География — два Сольфеджио — единица Закон Божий — два Форте­пьяно — единица

В классе — хихиканье.

КЛАССНАЯ ДАМА. Господин Рахманинов, вам так до конца года не дотянуть. Я хотела бы видеть вашу маму.

РАХМАНИНОВ. Она умерла

КЛАССНАЯ ДАМА. О! Я не знала., тогда вашего отца

РАХМАНИНОВ. Он тоже умер.

КЛАССНАЯ ДАМА (роняет лорнет). Боже мой, когда?

РАХМАНИНОВ. В прошлом году, на Великий пост.

Классная дама поджимает тонкие губы.

КЛАССНАЯ ДАМА Умер?.. Так-так... Очевидно, по пят­ницам, на собраниях Музыкального общества, я встреча­юсь с его привидением...

Класс заливается смехом. Сергей стоит, опустив голову, уши его горят.

25. (Натурная съемка) ПЕТЕРБУРГ НАЧАЛА 80-х ГОДОВ. УЛИЦА ЛЕТО. ДЕНЬ

Мерно качаются костлявые лошадиные морды. Две то­щие клячи тащат вагончик конки. Десятилетний Рахмани­нов — под мышкой нотная папка — бежит за конкой и вскакивает на подножку.

26. (Съемка в помещении.) КОНКА ЛЕТО. ДЕНЬ. Усатый кондуктор, с большой кожаной сумкой, видит безбилетного пассажира и криком гонит его прочь.

27. (Натурная съемка.) УЛИЦА. ЛЕТО. ДЕНЬ. Мальчик бежит следом за конкой и снова вскакивает на подножку.

28. (Натурная съемка.) ПЛОЩАДЬ. ТО ЖЕ ВРЕМЯ.

На маленькой площади мальчишки-газетчики бойко тор­гуют газетами, истошными голосами выкрикивая названия: «Речь! Биржевые новости Дело!.» Замечают конку и по­висшего на ступеньке Рахманинова. Один из них бросается за конкой, сдергивает Рахманинова и становится на его место. Рахманинов нагоняет конку и сдергивает мальчишку. Начи­нается потасовка Мальчишка роняет свои газеты, но успевает выхватить из рук Рахманинова нотную папку.

29.              (Натурная съемка.) ВРЕМЯ И МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

ТЕ ЖЕ.

Разлетаются над площадью нотные листы.

30.               (Натурная съемка.) ВРЕМЯ И МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

ТЕ ЖЕ.

Рахманинов беспомощно смотрит вверх на бумажных голубей, грозит маленькому газетчику кулаком и начинает подбирать свои рассыпавшиеся пожитки: папку, нотные листы, дневник...

31. (Съемка в помещении.) ПЕТЕРБУРГ. ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА ДЕНЬ.

Рахманинов стоит на площадке лестницы типичного петербургского доходного дома. Дверь открывается, он за­ходит в квартиру.

32. (Съемка в помещении.) КВАРТИРА РАХМАНИНОВЫХ. ПРИХОЖАЯ.

В полутемной прихожей с вешалкой красного дерева Рахманинов разговаривает с унылым существом без возра­ста и пола — «прислугой за все».

РАХМАНИНОВ. Маменька дома?

ПРИСЛУГА. В город ушли. Папенька дома. Отдыхают в кабинете.

Повеселевший Рахманинов легкой поступью идет в свою комнату.

33. (Съемка в помещении.) ДЕТСКАЯ. ТО ЖЕ ВРЕМЯ.

Рахманинов входит в свой мир, в обычный мальчишес­кий беспорядок с книжками, нотами, рисунками, деревян­ными мечами, карнавальными масками. Он останавливает­ся, обводит взглядом свое хозяйство, задерживается взгля­дом на окне, где висит афиша; огромный нарядный цвет­ной воздушный шар Монгольфье в синем небе... Только черный строгий рояль противостоит хаосу комнаты. Рахма­нинов садится за стол, достает из папки школьный днев­ник, подвигает чернильницу и макает перо. Раскрывает дневник, где длинный столбец сплошных единиц отмечает «успеваемость» нерадивого консерваторского ученика. Рах­манинов снимает с пера волосок и старательно переделы­вает единицу по сольфеджио на четверку. Любуется своей работой. Макает перо в чернила и едва не сажает кляксу от сорвавшегося было с конца пера комочка. Все же край страницы испачкан. Он трет его ластиком и надрывает. «Так дело не пойдет!» — звучит над ухом голос, и мальчик в испуге оборачивается.

34. (Съемка в помещении.) ДЕТСКАЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Над мальчиком возвышается импозантная фигура его отца — Василия Аркадьевича Рахманинова Он высок, строен, пышная борода расчесана на две стороны, ухожены густые усы. На породистом носу — пенсне с черным шнурком. Повадка отдает военной молодцеватостью.

ВАСИЛИЙ АРКАДЬЕВИЧ (строго). Это никуда не го­дится. Есть у тебя чистые чернила и новое перо?

Рахманинов достает из ящика стола просимое. Отец критически осматривает перышко и вставляет его в ручку.

478

ВАСИЛИЙ АРКАДЬЕВИЧ. Я в четвертом классе был первым по чистописанию. Учитель говорил, что для дворя­нина у меня даже слишком хороший почерк Вот, смотри...

Он обмакивает перо в чернила, стряхивает капельку и легким, изящным движением превращает единицу в чет­верку. И сразу исправляет вторую.

ВАСИЛИЙ АРКАДЬЕВИЧ. Видишь разницу?.. Однако до чего же ты дурно учишься. Одни колы. Я тоже не слиш­ком успевал в науках, но так не опускался. (Проницатель­но.) Скажи честно, тебе ничего не будет, ты прогуливал?

Сын кивает молча

ВАСИЛИЙ АРКАДЬЕВИЧ. Ресторан?.. Вино?.. Цыга­не?.. (Напевает.) «Поговори-ка ты со мной, гитара семи­струнная...»

РАХМАНИНОВ. На каток ходил.

Василий Аркадьевич смеется и вдруг озабочивается.

ВАСИЛИЙ АРКАДЬЕВИЧ. Знаешь, дружок, по поведе­нию мы тебе поставим пятерку. Как-то нехорошо: Рахма­ниновы всегда были людьми долга и дисциплины. (Длин­ным ногтем соскабливает единицу и выводит элегантную пятерку.) Смотри, как славно!.. И давай не пожалеем пяте­рочки на Закон Божий! Я веротерпим, не хочу давить на тебя, но дворянину манкировать религией, когда еще не выработано мировоззрение, — дурной тон. Черт возьми, вполне добротный аттестат!

Он вскакивает из-за стола, присаживается к роялю и начинает играть польку.

РАХМАНИНОВ. О, эта полечка! Твой шедевр, папа!..

ВАСИЛИЙ АРКАДЬЕВИЧ. Я сочинил новые вариации.

Играет. Рахманинов подсаживается к отцу, и они в четы­ре руки нажаривают полечку, заливаясь счастливым смехом.

35. (Съемка в помещении.) ДЕТСКАЯ. ТО ЖЕ ВРЕМЯ.

В комнату входят две дамы. Одна — средних лет с благообразным, но преждевременно увядшим лицом — Любовь Петровна Рахманинова, мать Сережи. Во второй

мы узнаем еще молодую Марию Аркадьевну Трубнико­ву, тетушку Сережи, которую мы видели в первой сцене фильма.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. С чего это вы так разошлись?

ВАСИЛИЙ АРКАДЬЕВИЧ. Жизнь прекрасна и удиви­тельна, душа моя!..

Он выскакивает из-за рояля, оставляя сына играть в одиночку, подхватывает жену и ловко, с гусарским фасо­ном кружит ее по комнате. Мария Аркадьевна смеется.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА Сумасшедший!.. Ты помнешь мантильку.

ВАСИЛИЙ АРКАДЬЕВИЧ. Не беда! У нас отличный сын, конькобежец. К тому же усерден в вере. Принес в дневнике одни пятерки.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА Что с тобой?..

Она отстраняется от мужа, с тревогой и надеждой вгля­дывается в его смеющееся лицо.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА Боже мой, Аркадий! Неужели ты добился отсрочки уплаты по векселям?

ВАСИЛИЙ АРКАДЬЕВИЧ (останавливается). Увы!.. Нет, душа моя.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА Ты шутишь? Я не хочу верить! Неужели наше последнее имение пошло с молотка?..

ВАСИЛИЙ АРКАДЬЕВИЧ. Я сделал все, что мог.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Да, воистину ты сделал все, что мог!

МАРИЯ АРКАДЬЕВНА Люба!..

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА Мария! Мы разорены. Твой брат промотал все мои имения.

Она в изнеможении садится в кресло, прикрывает глаза дрожащей рукой.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Твой брат — ничтожный, пус­той человек!

ВАСИЛИЙ АРКАДЬЕВИЧ (с достоинством). Да, душа моя, из меня не получился ни Шопенгауэр, ни Достоевс­кий, но как муж и семьянин...

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА (вскакивает). Замолчи! Жалкий мот, игрок, бабник!

Сережа изо всех сил, с отчаянным ожесточением бара­банит на рояле польку.

МАРИЯ АРКАДЬЕВНА Люба! Здесь Сережа..

Любовь Петровна оборачивается к сыну.

ЛЮБОВЬ ПЕТРОВНА. Прекрати барабанить!

Мальчик стремительно кидается прочь из комнаты.

36. (Съемка в помещении.) КВАРТИРА РАХМАНИНОВЫХ. ТО ЖЕ ВРЕМЯ.

С ДВИЖЕНИЯ.

Рахманинов пробегает коридор, закопченную кухню, где у плиты возится «прислуга за все», выскакивает за дверь на черный ход.

37. (Съемка в помещении.) ЛЕСТНИЧНАЯ КЛЕТЬ. ТО ЖЕ ВРЕМЯ.

Рахманинов сломя голову мчится по крутым обшарпан­ным ступеням на чердак.

38.  (Съемка в помещении.) ЧЕРДАК- ТО ЖЕ ВРЕМЯ.

Рахманинов пробирается в темноте среди стропил, по голубиному помету к слуховому окну. Вылезает на крышу.

39. (Натурная съемка.) КРЫША ДОМА. ЗАКАТНЫЙ

ЧАС.

Мальчик стоит на краю крыши, а под ним и вокруг расстилается озаренный уходящим солнцем Петербург. Го­рят купола Исаакиевского собора, шпили Петропавловс­кой крепости и Адмиралтейства, кресты многочисленных храмов. Багрецом отливает широкая лента Невы... И вдруг большой, ярко разукрашенный воздушный шар Монголь­фьер повисает над слуховым окном. Из корзины аэронавта выкидывается веревочная лестница. Мальчик уверенно и ловко карабкается по ней и взбирается в корзину.

40. (Натурная съемка.) ПОЛЕТ НАД ПЕТЕРБУРГОМ. ТОТ ЖЕ ЧАС.

Шар плывет над городом, над крышами дворцов и до­мов, над куполами и крестами, над реками и набережны­ми, над парками и садами. Звучит музыка, напоминающая «Литургию Святого Иоанна Златоуста». Восторженное лицо мальчика плывет над городом.

41.                           (Натурная съемка.) ПЕТЕРБУРГ. ВОКЗАЛ. ЛЕТО.ДЕНЬ.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                    

На перроне, перед вагоном первого класса, по красной ковровой дорожке степенно прогуливаются важные госпо­да и дамы. Лакеи в ливреях грузят лакированные саквоя­жи. Нянюшка бережно ведет румяное дитя, все в круже­вах и лентах. Заливисто лает модно стриженный пудель.

42. (Натурная съемка.) ПЕТЕРБУРГ. ВОКЗАЛ. ЛЕТО.

ДЕНЬ.

А перед немытыми окнами третьего класса слепой шар­манщик крутит свою шарманку, и лысая обезьянка трясет сморщенной ручкой бубен.

43. (Съемка в помещении.) БУФЕТ ТРЕТЬЕГО КЛАССА.

Здесь пусто и жарко. Унылые пыльные пальмы нелепо стоят посреди грязного зала. Сонный половой отмахивает­ся от мух. В углу за столиком сидят Мария Аркадьевна со своим племянником Сережей. Тетушка считает деньги. Сережа сидит, сосредоточенно водит пальцем по нечис­тым разводам скатерти.

МАРИЯ АРКАДЬЕВНА. Тут семь рублей и еще... во­семьдесят три копейки. Как приедешь в Москву, возьмешь конку до Трубной. Или нет, я, пожалуй, поговорю с про­водником, чтобы он тебя проводил...

РАХМАНИНОВ. Я сам.

МАРИЯ АРКАДЬЕВНА (с укоризной). «Сам». Доигрался, добалбесничался. В московской школе из тебя дурь-то вы­шибут. Там порядки строгие. Это тебе не у тетки и не у бабушки.

Мария Аркадьевна вдруг смягчается и говорит, проси­тельно глядя на племянника.

МАРИЯ АРКАДЬЕВНА Сереженька, Христа ради, не шали там. Я ведь понимаю — трудно из милости у кого-то жить...

РАХМАНИНОВ. А мама приедет?

Мария Аркадьевна опускает глаза и вытаскивает из ри­дикюля письмо.

МАРИЯ АРКАДЬЕВНА. Писала, что приедет. Значит, не смогла. Ты же знаешь, как ей сейчас трудно из-за долгов. Не горюй, мы к тебе в Москву приедем.

Сережа смотрит на спину шарманщика за мутным ок­ном, прислушиваясь к звукам шарманки.

РАХМАНИНОВ. А я рад, что она не приехала. А то бы она сейчас плакала, а когда она плачет, у нее краснеет нос и она все время сморкается. Неприятно смотреть.

Тетка пристально смотрит на Сережу.

МАРИЯ АРКАДЬЕВНА Я знаю, ты это нарочно. Хо­чешь казаться злым.

Слышатся два удара станционного колокола. Рахмани­нов будто бы ждал: вскакивает и нетерпеливо смотрит на тетушку.

РАХМАНИНОВ. Можно идти. Уже пора.

Мария Аркадьевна сразу засуетилась, вытащила из ри­дикюля маленький сверток и зашептала, оглядываясь по сторонам.

МАРИЯ АРКАДЬЕВНА. Вот, я тут зашила в ладанке сто рублей. Только ты никому не говори. Просто повесь, и хра­ни на груди.

РАХМАНИНОВ. Не надо.

МАРИЯ АРКАДЬЕВНА. Как же без денег? На всякий случай.

РАХМАНИНОВ. Я сам.

44. (Съемка в помещении.) ВАГОН ТРЕТЬЕГО КЛАССА

Мария Аркадьевна обнимает Сережу, крестит его, шепчет.

МАРИЯ АРКАДЬЕВНА. Мальчик мой, у тебя талант. Молю Бога, может, из тебя музыкант получится...

Племянник смотрит на нее сухими глазами. МАРИЯ АРКАДЬЕВНА. Ну, хоть поцелуй тетку-то... Рахманинов отворачивается к окну.

45. (Натурная съемка.) ПЕРРОН. ЛЕТО. ДЕНЬ. Мария Аркадьевна идет по перрону вдоль вагона, пока не увидит сквозь пыльное стекло лицо Рахманинова Она останавливается. Рахманинов долгим взглядом смотрит на нее. Вагон трогается.

46. (Съемка в помещении.) ВАГОН ТРЕТЬЕГО КЛАССА.

Вагон сильно дергается, погромыхивая на стыках Рахма­нинов смотри в окно. Мимо проплывает скучный пристанци­онный пейзаж: вагон на запасных путях, паровозы, семафоры, здание депо, чахлые деревья.. Подходит проводник

ПРОВОДНИК .Не желаете ли чаю с баранками?

РАХМАНИНОВ (невозмутимо). Желаю.

Рахманинов берет баранку и с хрустом разламывает ее. Набивает рот... И вдруг перестает жевать, откидыва­ется к стене, закрыв глаза. Из уголка его глаза медленно катится слеза...

47. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА КАБИНЕТ. СУМЕРКИ.

Рахманинов сидит за пианино в задумчивой позе. Его орлиный профиль черным силуэтом вырисовывается на фоне окна, за которым пепельно-голубой стоит сумеречный сад. Входит Наталья.

НАТАЛЬЯ. Ты чего без света?

РАХМАНИНОВ. М-м?..

Наталья подходит к столу, шарит меж бумаг.

НАТАЛЬЯ. Глаза испортишь. Где спички?

Коробок спичек пуст, зато в пепельнице полно окурков.

НАТАЛЬЯ. Смотри, сколько накурил.

РАХМАНИНОВ. Надо будет сказать управляющему, что­бы отправил кирпич обратно на фабрику. Он весь крошится, из такого кирпича свинарник строить нельзя, все же рухнет! Не нравится мне морда подрядчика — воровская морда...

Рахманинов смолкает, отворачивается к окну.

РАХМАНИНОВ. Мало того, что твой душевнобольной муж бездарный композитор, он еще и никудышный хозя­ин, и вылетим мы с тобой в трубу, Наташенька.

Наталья подходит к нему сзади, кладет руки на плечи.

РАХМАНИНОВ. Надо наконец-то набраться смелости и признаться, что как композитор я кончился...

НАТАЛЬЯ. Сереженька, это уже было и не раз.

РАХМАНИНОВ. Я сейчас вспоминал, как тетя Маша провожала меня из Петербурга, когда меня выгнали из кон­серватории. При тетке я еще крепился, а когда остался один, почувствовал себя никому не нужным и горько зап­лакал. С того дня начались мои скитания. Всю мою юность мне так не хватало дома. Я мечтал о семье, о доме, где по утрам пахнет кофе и свежеиспеченной булкой, а с кухни раздается звон посуды...

За окном фыркает лошадь. Через двор наискось дви­жется телега с тюком, на котором под мокрым брезентом сидит Иван.

НАТАЛЬЯ. Иван одеяла привез. Хочешь чаю?

РАХМАНИНОВ. Как было xopoшо

НАТАЛЬЯ. Чаю с медом?

РАХМАНИНОВ. Ну почему (неожиданно поворачива­ется к жене) в двадцать лет просыпаешься и чувствуешь себя гениальным, и музыка тебя распирает так, что едва успеваешь ее записывать...

НАТАЛЬЯ (перебивает). Сереженька, ты забыл, как ты и в двадцать лет ныл и жаловался на свою бездарность, а после этого нытья всегда появлялась твоя гениальная музыка

РАХМАНИНОВ. Боже, я несносный человек, зануда!..

НАТАЛЬЯ. Я сейчас зажгу лампу, ты закончишь свое письмо о свиньях, а чай с медом я тебе принесу в постель.

48. (Натурная съемка.) ДОРОГА,ВЕСНА ДЕНЬ.

Моросит дождь. По грязной размытой дороге едет повоз­ка, запряженная парой. На телеге, устланной соломой, — закутанный в рогожу рояль. Наружу торчат прорвавшие рого­жу ножки с колесиками. Правил низкорослый мужичонка Василий Белов с носом пуговкой и глазами, как две оловян­ные пуговицы. На голове у него военная фуражка. Рядом с телегой шагает Иван, смоля цигарку и поминутно сплевывая.

ДЕТАЛЬ.

Колесо телеги западает в колдобину. Рояль смещается и едва не сбрасывает с грядка телеги Белова Следующий тол­чок возвращает и поклажу и Белова в прежнее положение.

БЕЛОВ (жалобно). Просил же тебя за дорогой следить!

ИВАН (сплевывая). Пошел к лешему.

БЕЛОВ. Вещь ценная. Ну-ка не довезем?

ИВАН. Ну и хрен с ним.

БЕЛОВ. Отчаянный ты, Иван!

ИВАН. Правь себе да помалкивай.

49. (Съемка в помещении.) КОНЮШНЯ. ВЕСНА. УТРО.

Рахманинов в сопровождении главного конюха, степенно­го мужика Герасима, обходит конюшни. Герасим открывает дверь одного из денников. Там лежит жеребая кобыла с раз­дувшимся животом Она приподнимает узкую благородную голову и смотрит на вошедших. Рахманинов достает из кар­мана кусок сахара и на ладони протягивает кобыле.

ГЕРАСИМ. Ждем со дня на день. (Крестится.) Авось жеребчика принесет.

РАХМАНИНОВ. Не оплошать бы с ветеринаром. Пусть загодя приедет.

ГЕРАСИМ Он важная персона Что бы вам, Сергей Василич, самому ему написать?

РАХМАНИНОВ. Сегодня же напишу.

ГЕРАСИМ Он сейчас в Отрадине, у графов Сокольских. Я письмо свезу.

РАХМАНИНОВ. Что-то не так?..

ГЕРАСИМ Так — не так... Шехерезада любой затраты стоит. Это ж краса — природы совершенство!

РАХМАНИНОВ. А ты поэт, Герасим.

ГЕРАСИМ За что, сударь, обижаете? Я — конюх!

50. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ПОЛДЕНЬ.

Телега с роялем стоит возле парадного входа. Вокруг драгоценного груза собралось чуть ли не все население усадь­бы. Тут и Наталья, и Софьи, и Марина, и фрейлейн с Ири­ной, Феона с Танюшкой на руках, вся кухня и охрана в лице хромого сторожа Степана

НАТАЛЬЯ. Всю грязь с дороги собрали! Неужели нельзя было поаккуратней?

БЕЛОВ (жалобно). Уж мы ли не старались! Мне весь хребет отшибло!

Иван, не затрудняя себя объяснениями, сует Белову крышку рояля, завернутую в рогожу. От неожиданности Белов чуть не валится с ног.

БЕЛОВ. Сдурел?

Иван, так же молча, сдирает грязные рогожи с рояля, обнажая черное полированное тело инструмента.

ИВАН (не глядя). Гужи!

Сторож Степан с берданкой за спиной подает ему гужи.

СТЕПАН. Держи, Ваня. Бог тебе в помочь.

Иван, поднатужившись, приподнимает рояль и подво­дит под его переднюю часть гужи, потом — под заднюю.

НАТАЛЬЯ (просительно). Ваня, поосторожнее. Я так волнуюсь.

ИВАН. Наталь Алесанна, не робей! Потяжелыпе носи­ли — не роняли. (Мужикам.) Берись, робя! Белов и Ко­зел — взад, Митрич — со мной в супряге.

Мужики занимают указанные места, перекидывают лям­ки через плечи.

БЕЛОВ. Раз, два, взялись!

Рояль приподнялся над телегой и повис на гужах.

ИВАН. Белов и Козел, заходи вперед!

Этим мужикам Иван доверил узкую и более легкую, «маневренную» часть громоздкой ноши, а сам с дюжим Митричем принял главную тяжесть.

ИВАН. XopomL Степан, держи дверь. Пошел!..

51.  (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. ВХОД ДЕНЬ.

В дверях передняя пара застревает.

ИВАН. Чего вы там?

БЕЛОВ (сдавленным голосом). Осади!..

ДЕТАЛЬ.

Белов уперся скулой в косяк двери. Задние носильщики нажимают на него всей тяжестью инструмента и вот-вот выдавят ему глаз.

ИВАН. Что там опять с тобой?

БЕЛОВ (хрипит). Расплющили!

Иван и Митрич подают рояль назад. Белов получает свободу. Рояль благополучно пролезает в дверь, но дальше на­чинается самое трудное.

52. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА ЛЕСТНИЦА В

ДОМЕ ДЕНЬ.

Мужики с хрипом и надрывом тащат рояль по узкой, скрипящей лестнице.

ИВАН. Не споткнись, Белов.

БЕЛОВ. Ученого учить!..

И тут же спотыкается. Иван, присев и расставив ноги, принимает на себя главную тяжесть и не дает роялю зава­литься.

МАРИНА Аккуратнее вы, безрукие!

ИВАН (бешено). Не встревай! Расшибу его к чертовой матери!

53. (Натурная съемка.) ОКОЛО ГАРАЖА ДЕНЬ.

Темно-зеленый «Лорен-Дитрих» надраен, начищен, бле­стит как зеркало. Бронзовые детали отполированы. Рахма­нинов склонился над открытым капотом, вслушивается в работу двигателя. Механик в комбинезоне кусает выгорев­ший ус. Оба вслушиваются в ласковое урчание мотора Чуть поодаль стоит стайка деревенских мальчишек.

МЕХАНИК. Сергей Василич!

РАХМАНИНОВ. Tc-c. Четвертый клапан постукивает...

МЕХАНИК (убежденно). Не стучит. Никак нет.

РАХМАНИНОВ. А я тебе говорю, стучит.

МЕХАНИК. А я говорю — нет. Я по ентому делу седь­мой год!

РАХМАНИНОВ (хитро улыбаясь) А я по ентому делу двадцать седьмой (показывает на уши). Ты только послушай...

Рахманинов сует руку в двигатель, натягивает какой-то рычажок, прибавляя обороты.

РАХМАНИНОВ. Теперь слышишь?..

Ребятишки переводят взгляды с хозяина на работника.

МЕХАНИК (качает головой, улыбается). Ну, Сергей Ва­сильевич, верно, самую малость постукивает. Не проведешь!Специалист...

РАХМАНИНОВ. А ты думал! Вот меня из Большого те­атра попрут, так я пойду главным механиком в гараж. Возьмут?

МЕХАНИК (убежденно). Да вас хоть к государю импе­ратору!

54. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА КАБИНЕТ РАХМАНИНОВА ДЕНЬ.

Мужики, поставив рояль, выходят из кабинета. По их лицам видно, как им всем досталось. Василия Белова аж шатает. Глаза-пуговки совсем вылезли из орбит.

НАТАЛЬЯ (Марине). Поставь им угощение.

Марина выходит вслед за мужиками. Наталья и Софья вытирают рояль замшей. Ирина стоит у окна

НАТАЛЬЯ. Только Сергею — ни звука. Пусть для него будет сюрприз...

ИРИНА (от окна). Мама! Папа идет!

НАТАЛЬЯ. Побежали вниз как ни в чем не бывало!

55. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА ДВОР. ДЕНЬ. Рахманинов пересекает двор.

 56. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА СТОЛОВАЯ.

ДЕНЬ.

Наталья, Софья и Ирина, хихикая, разбегаются по раз­ным углам и делают вид, что сосредоточенно углублены каждая в свое занятие. В коридоре раздаются шаги Рахма­нинова. Все трое, затаив дыхание, замирают. Теперь шаги раздаются по лестнице.

 57. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. ЛЕСТНИЦА В ДОМЕ ДЕНЬ.

Рахманинов поднимается по лестнице, подходит к ка­бинету и замирает на пороге.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                             

58. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. КАБИНЕТ. ДЕНЬ.

Черный концертный рояль царствует посредине ком­наты. Рахманинов бросается обратно к лестнице и громо­вым голосом зовет.

 59. (Съемка в помещении) ИВАНОВКА. ЛЕСТНИЦА В ДОМЕ ДЕНЬ.

РАХМАНИНОВ. Наташа!

Наталья появляется на пороге столовой. Лицо ее делан­но равнодушное.

НАТАЛЬЯ. В чем дело?

РАХМАНИНОВ. У меня в кабинете рояль!

НАТАЛЬЯ. Какой рояль?

За Натальей появляются Софья и Ирина с плутовским лицом.

РАХМАНИНОВ. Откуда у меня рояль?

Но, увидев, как Ирина прыснула, не выдержав, он ма­шет рукой.

РАХМАНИНОВ. Вам не стыдно издеваться над ста­рым человеком, у которого сердце может разорваться от радости?..

Он поворачивается, уходит стремительно в кабинет, и оттуда сразу же обрушиваются ликующие, торжественные аккорды си мажорной прелюдии из 23 опуса Наталья, Софья и Ирина замирают, словно зачарованные рушащимися на них валами музыки, которые как бы скатываются к ним из

раскрытых дверей кабинета по залитым солнцем деревян­ным ступеням лестницы.

60.               (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. САД УТРО.

Аккорды си-мажорной прелюдии громоздятся и топор­щатся теперь, пронизанные солнечным светом, падающим на смытую землю со всем, что на ней растет. Землю, свер­кающую дождевой и росной влагой. Сирень! Распустивша­яся сирень! Ее густые заросли подковой охватили двор. Мы, как бы подхваченные музыкой, проникаем в глубь этой сирени: рослой венгерской, с блекло-фиолетовыми кистя­ми, и сменяющей ее лиловой — персидской. Сквозь это сиреневое буйство ныряем в обильную, пышную, белую, как подвенечное платье, русскую сирень...

61.              (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. САД УТРО.

Сквозь сиреневые заросли пробирается Ирина. Те­перь аккорды прелюдии сменились на лирическую тему в низком регистре. Ее как бы напевает девочка, вся мок­рая — от панамки до прюнелевых туфелек. К ее носу и щекам прилипли листки, она прижимает к груди охапку влажных, дурманящих своим запахом ветвей. За ней, оступаясь, спотыкаясь, едва поспевает фрейлейн с повя­занным горлом.

ФРЕЙЛЕЙН. Лауфен зи нихт зо шнель!- Их как нихт зо!.. Вас фюр эйн унерцегенес кинд'„.

Ирина выскакивает из кустов и мчится к дому...

62. (Натурная съемка) ИВАНОВКА. КРЫЛЬЦО. УТРО.

Ирина вбегает на крыльцо, к только что вышедшей Софье и растопыривает ладошку, на которой лежат несколь­ко снятых сиреневых цветиков.

ИРИНА (восторженно). Тетя Соня, я восемь счастьев нашла, а фрейлейн ни одного!

ФРЕЙЛЕЙН (подойдя). Их хабе каин глюк...

63. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. СПАЛЬНЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Наталья в спальне одна. В утреннем пеньюаре она при­саживается к туалетному столику у распахнутого окна, рас­чесывая волосы. Оборачивается к окну.

64. (Натурная съемка.) ОКНО. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Сиреневые грозди буквально вламываются в комнату сквозь распахнутые рамы. А музыка второй прелюдии льется свободно, и снова нарастают торжествующие победные, восторженные аккорды.

65.              (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. СПАЛЬНЯ.

ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Наталья чуть отстраняется от окна, проводит ладонями по вискам, унесенная музыкальным потоком куда-то очень далеко. Она поворачивается к зеркалу, из которого на нее глядит... тринадцатилетняя девочка — смуглая, скуластая, с огромными темными глазами. Это — Наташа, которой она была двадцать лет назад.

66.              (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА СПАЛЬНЯ

ДЕВОЧЕК ДВАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД ДЕНЬ.

Маленькая Наташа рассматривает себя в зеркало, на ней только панталончики с кружевной оборочкой внизу. Худенькое тельце кажется принадлежащим мальчику. Ни намека на грудь, торчащие ключицы, ребра можно пере­считать. Наташа с ненавистью смотрит на себя.

НАТАША (бормочет). Черна, как галка, худа, как палка, девка Наталка, тебя не жалко.

За ее спиной раздается девичий голос

ДЕВИЧИЙ ГОЛОС. Что это вы, барышня, так драз­нитесь?

Наташа оборачивается. Перед ней ее горничная девуш­ка. Она всего на год старше своей хозяйки. Но уже можно узнать в этих густых каштановых волосах, правильном круг­лом лице с пухлыми губами знакомую нам Марину.

НАТАША. Опусти лямки!

МАРИНА. Какие лямки?

НАТАША Сарафана Я хочу посмотреть, как у тебя.

Марина смущенно смеется, но в ее жемчужных глазах прыгают бесенята.

МАРИНА. Ишь, чего надумали...

Она опускает лямки, обнажая сформировавшиеся круг­лые груди, и смеется, закрывая их пестрой тканью сарафана

МАРИНА. Как у всех.

НАТАША У всех! А у меня ничего нет! Неужто я такой и останусь?

МАРИНА Господь с вами, барышня. Я ведь на цельный год старше вас. У вас все будет покрасивше, чем у меня.

Наташа с мрачным видом поворачивается к зеркалу.

НАТАША. Никогда не будет. Правильно Сережа ска­зал, что я черна, как галка, и худа, как палка

МАРИНА. Да что вы его-то слушаете. Сергей Василье­вич вечно придумывает. Если б только знали, как надо мной надсмехался.

НАТАША (живо). Как?..

67.              (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. СИРЕНЬ. ВЕЧЕР.

В вечерних сумерках сиреневые грозди, как бы светят­ся. И среди этой влажной свежести, затаив дыхание, стоит маленькая Наташа. Она прислушивается к чьим-то еле слыш­ным голосам, стараясь не хрустнуть веткой, с широко рас­крытыми глазами. Она делает еще один шаг в самую гущу кустов и замирает.

68.             (Натурная съемка) ИВАНОВКА СИРЕНЬ. ВРЕМЯ

ТОЖЕ.

Среди бледно светящихся, белых сиреневых гроздей сто­ит пара Семнадцатилетний Рахманинов, поджарый, длин­новолосый, в русской полотняной рубашке с пояском. Спи­ной к нему, опустив голову, пятнадцатилетняя девочка — золотоволосая и светлая — Верочка Скалон.

РАХМАНИНОВ. Вера Дмитриевна, психопатушка! Вы целый день меня не замечали. А когда взглянули — то так строго, ну настоящая генеральша! Даже страшно

подойти такому бедному, странствующему музыканту, как я.

ВЕРА. Я не буду на вас смотреть, а то еще подумают, что я в вас влюблена! Мои сестры, да и ваши только гада­ют — кто в кого влюблен. А ваша Наташа, мне кажется, просто шпионит за вами.

РАХМАНИНОВ. Но теперь-то мы одни, ваше превос­ходительство!..

Вера не отвечает.

РАХМАНИНОВ. Психопатушка!

ВЕРА (словно очнувшись). А?..

РАХМАНИНОВ. Последнее время вы так рассеянны, что даже не сердитесь, когда я вас зову психопатушкой.

ВЕРА. Я сама не знаю, что со мной. Сегодня в английс­ком диктанте сделала шестнадцать ошибок. Мисс Дейли тоже не понимает, отчего я такая рассеянная.

Рахманинов осторожно притягивает к себе ветвь с гроз­дьями, рассматривает, нюхает.

РАХМАНИНОВ. Не понимаю слова «влюблен». Влюб­лен — противное слово. ВЕРА Почему? РАХМАНИНОВ. Так

Какой-то шум привлекает внимание Веры. Она испу­ганно поворачивается.

ВЕРА. Там кто-то есть? Рахманинов вглядывается в сумрак зарослей.

РАХМАНИНОВ. Никого.

69.                Наташа с широко раскрытыми глазами, затаив дыхание и боясь пошевелиться, прислушивается.

70.                Рахманинов подносит тяжелую от росы гроздь сирени близко-близко к своему лицу и, приложив гроздь ко рту, с шумом втягивает в себя воздух, собирая росу.

Вера с зачарованной улыбкой смотрит на него.

ВЕРА Что вы делаете?

РАХМАНИНОВ. Сиреневое вино.

ВЕРА Я тоже хочу.

РАХМАНИНОВ. Вам не понравится, это горько.

Но Вера уже протягивает руку к белой грозди и с на­слаждением втягивает в себя ароматные росинки.

РАХМАНИНОВ. Нравится?

Вера кивает.

РАХМАНИНОВ. Обманщица.

Вера вдруг резко опускает ветку, и град крупных капель сыплется на обоих. Она странно вопросительно смотрит на Рахманинова и почему-то шепчет.

ВЕРА Я вся промокла.

Рахманинов тоже хотел было что-то сказать, но осекся. Неожиданно Вера поднимается на цыпочки и, плавно взмах­нув своими белыми руками, обвивает шею Рахманинова и целует.

ВЕРА (глядя ему в глаза). Сиреневое горькое... вино.

Она снова целует его в губы.

71.               (Натурная съемка) ИВАНОВКА СИРЕНЬ. ВРЕМЯ

ТОЖЕ.

Наташа медленно пятится, делает шаг и с хрустом пе­реламывает сухую ветку под ногой. Рахманинов быстро оборачивается, раздирая куст, идет на звук и натыкается на остолбеневшую от страха Наташу. Их взгляды встречаются.

РАХМАНИНОВ (с усмешкой). А подглядывать, судары­ня, стыдно!..

72.               (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. КРЫЛЬЦО ДОМА.

УТРО.

Деревянный двухэтажный дом в центре парка напол­нен музыкой, из открытых окон льются упражнения, этю­ды, фортепьянный концерт Листа, сливающийся в много­голосую какофонию звуков, подобно консерваторской. Пе­ред главным крыльцом запряженный экипаж. Конюх оп­равляет сбрую на фыркающих лошадях. Здесь же у крыль­ца околачиваются Наташа и одиннадцатилетняя Соня. В окно высовывается красивая, пышная девушка двадцати одного года — сестра Веры — Татуша.

ТАТУША Соня, я кончила заниматься, давай...

Соня, скорчив недовольную мину, стараясь как можно медленнее, идет по лестнице.

ТАТУША. Ну что ты копаешься, давай скорее!.. Ната­ша, а ты, почему бездельничаешь?

НАТАША А я Сережу жду, он со мной сегодня зани­маться обещал.

Из дома выходят родители Наташи и Сони — Варвара Аркадьевна Сатина в сопровождении мужа Александра Александровича Сатина — дородного круглолицего госпо­дина с бородкой клинышком. Оба одеты по-городскому — для визита

ВАРВАРА АРКАДЬЕВНА. Наташа, почему ты не зани­маешься?

НАТАША Я жду Сережу, мама. Подбегает запыхавшаяся Марина с зонтиком, протяги­вает его Варваре Аркадьевне.

МАРИНА Сергей Васильевич в беседке у пруда, зани­мается.

НАТАША. Ой, я пойду его позову. Убегает.

ВАРВАРА АРКАДЬЕВНА. Мы, как всегда, опаздываем. Подходит к экипажу, где уже сидит супруг.

 ВАРВАРА АРКАДЬЕВНА Вера. Вера Павловна!

73.              (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. БАЛКОН. УТРО.

На балконе второго этажа появляется молодая дама вся в розовом, в огромной шляпе. В руках у нее чашка какао.

ВЕРА ПАВЛОВНА Бегу, душенька, только дам Алек­сандру его какао...

Дама скрывается в доме, камера следует за ней.

74.              (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА КОРИДОР.

ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Вера Павловна проходит коридор и входит в бильярд­ную, где на большом концертном рояле молодой, красивый, жизнерадостный Александр Зилоти (кузен Рахмани­нова) виртуозно играет Листа

ВЕРА ПАВЛОВНА. Александр, дорогой, вот твое какао... Мы уезжаем. К вечеру будем.

Зилоти кивает, продолжая играть.

ВЕРА ПАВЛОВНА Ты хочешь, чтобы я осталась?

ЗИЛОТИ. Езжай, дорогая.

Он прекращает игру, берет чашку с какао. Вера Пав­ловна томно смотрит на него.

ВЕРА ПАВЛОВНА. Ты будешь скучать по мне, мой друг?

ЗИЛОТИ (с легким нетерпением). Конечно, дорогая, но ты же приедешь к вечеру.

Он ставит чашку, возобновляет игру.

75. (Натурная съемка) ИВАНОВКА. БЕСЕДКА. УТРО.

Сергей Рахманинов в своей вечной полотняной косо­воротке с пояском, разложив нотные листы на дощатом столе и напевая вполголоса, пишет клавир. Музыка из дома сюда не долетает, только стрекотанье стрекоз и пенье птиц над прудом... У ног Рахманинова лежит боль­шой лохматый пес. Увлеченный работой, Рахманинов не замечает Наташу, которая просунулась между балясина­ми перил и, подперши руками голову, жадно смотрит на своего кумира.

НАТАША Сережа!..

Сергей не поднимает голову от бумаги.

РАХМАНИНОВ. Чего тебе?

НАТАША. Вы обещали со мной позаниматься. Уже пора — мама ругается...

РАХМАНИНОВ (по-прежнему в музыке). Иди позани­майся сама..

НАТАША Вы же обещали...

РАХМАНИНОВ. Иди поиграй гаммы.

Наташа понуро плетется прочь.

РАХМАНИНОВ (ей вслед). Ре мажорную гамму!» И ар­педжио!-

76. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. КРЫЛЬЦО. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Экипаж отъезжает от крыльца. Вера Павловна кричит стоящему на балконе Зилоти.

ВЕРА ПАВЛОВНА. Будь умником, не сиди на солнце с непокрытой головой.

Зилоти с балкона машет рукой. Экипаж из парка выез­жает в поле.

77. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА БАЛКОН. ВРЕМЯ ТОЖЕ.

Александр Зилоти делает в последний раз отъезжаю­щим ручкой, входит в дом.

78. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

В своей комнате Наташа с отсутствующим видом дол­бит ре-мажорную гамму. Дверь распахивается, на поро­ге — лукаво улыбающийся Зилоти.

ЗИЛОТИ. Кончай бренчать! Сегодня празднуем святого Лентяя — весь день ничего не делаем.

Наташа в нерешительности перестает играть, боясь по­верить.

ЗИЛОТИ. Я разрешаю! Кто профессор? Вся просияв, Наташа выскакивает из-за рояля и кида­ется вон из комнаты.

79 (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. ЛЕСТНИЦА В ДОМЕ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Наташа сломя голову летит вниз. Распахивает дверь.

80. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. КОМНАТА ТАТУШИ. ДЕНЬ.

В углу за пианино Татуша занимается с Соней. НАТАША (радостно). Празднуем святого Лентяя! Про­фессор разрешил всем не заниматься!.. ТАТУША (строго). Позвольте... Но Наташа уже не слышит, Наташа исчезла.

81. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА КОРИДОР. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Наташа стремглав несется, распахивает дверь в гостиную.

82. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА ГОСТИНАЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Верочка разыгрывает этюд Шопена. В плетеном кресле у раскрытого окна сидит рыжеволосая двадцатилетняя гу­вернантка мисс Дейли с вышиванием.

НАТАША (радостно). Профессор прислал сказать, что­бы сегодня не играли. Разрешил весь день праздновать свя­того Лентяя.

Вера прекращает играть, нерешительно смотрит на гу­вернантку.

МИСС ДЕЙЛИ. Ит из нот хиз бизнес Мисс Тата толд уэр ту плей энт coy уишел ду ит.

Вера снова начинает играть.

ЗИЛОТИ (входя). Мы сегодня не занимаемся, я же ска­зал!

МИСС ДЕЙЛИ (краснеет, непримиримо). Профессор, ит из нот йор бизнес

В комнату входит Татуша, вся красная, со строгим ли­цом.

ТАТУША (Вере). Тебе не стыдно пользоваться мами­ным отсутствием, чтобы лениться?

Она оборачивается к Зилоти.

ТАТУША. А вы, Александр Ильич!..

Зилоти тоже сердится.

ЗИЛОТИ. Я за все отвечаю! И мы не будем заниматься. Я вот возьму и запру пианино на ключ!

ТАТУША. Заприте.

МИСС ДЕЙЛИ. Ит из анбили вбыл.

В комнату входит Рахманинов с загадочной улыбкой. Направляется к роялю. В руках у него клавир.

ЗИЛОТИ. А я вот и запру на ключ!

ТАТУША. И заприте!

Зилоти подходит к пианино: там нет ключа

ЗИЛОТИ (к Наташе). Наташа, где ключ от пианино?

НАТАША (к Соне). Соня, где ключ от пианино?

ЗИЛОТИ. Это просто удивительно! Я хочу вам сделать удовольствие! Доставить лишний праздник! Какая неблаго­дарность! (Сереже.) Что ты собираешься играть? Мы сей­час запрем рояль!

Рахманинов, уже пристроившись к Вере за пианино, обращается ко всем.

РАХМАНИНОВ. Господа, я закончил вальс в шесть рук на тему Татуши Помните, вы вчера сочинили? Кто хочет третьим?

Татуша не знает, сердиться ли ей.

ТАТУША. Но как же? Так, с листа?

РАХМАНИНОВ. Ваша партия будет самой легкой.

НАТАША (робко). Можно мне?

РАХМАНИНОВ (язвительно). А вам, сударыня, за ваше вчерашнее подглядывание и вечное сование во все своего носа надо бы еще поиграть ре-мажорную гамму... Не прав­да ли, профессор?

ЗИЛОТИ (делает круглые глаза). Подглядывание? Сова­ние носа?..

На миг окаменев, Наташа выбегает из комнаты. Никто не обращает на это внимание.

РАХМАНИНОВ. Итак, Верочка, вы начинаете Раз, два три..

Рахманинов в центре, по бокам сестры — Верочка и Татуша Сначала медленно и неловко, а затем все более уверенно начина­ют играть вальс Зилоти лукаво улыбается, в его глазах — черте­нята Мисс Дейли неодобрительно качает головой.

83. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. ДЕТСКАЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

В комнату доносится музыка вальса. Ничком на крова­ти рыдает Наташа, ходуном ходят острые лопатки. Входит Марина, бросается к Наташе

МАРИНА Барышня, что случилось, кто вас обидел? Наташа не отвечает, рыдания усиливаются.

84. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА ГОСТИНАЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Шесть рук дружно опускаются на пожелтевшие клави­ши старого рояля. Гостиная наполнена музыкой. Александр Зилоти уговаривает упирающуюся, раскрасневшуюся мисс Дейли потанцевать. Глаза Верочки, Рахманинова и Татуши сияют, лица возбуждены и восторженны. Гремит вальс. Летний горячий степной ветер надувает кисейные занавес­ки на окнах, и профессор Зилоти, сломив сопротивление добропорядочной англичанки, уже вальсирует с ней по пар­кету с мечущимися на нем солнечными зайчиками.

85.              (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА ДЕТСКАЯ

НАТАШИ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Марина, подсев к Наташе, гладит ее по голове, по узень­кой вздрагивающей спине.

МАРИНА Барышня, милая, успокойтесь! Никто вашей слезиночки не стоит!

Наташа рыдает. В комнату входит Соня и сразу пускает нюни.

МАРИНА. А вы что, Софьюшка?

СОНЯ. Наташу жалко.

Наташа поворачивает к ним свое заплаканное лицо.

НАТАША И нечего меня жалеть. Мне никто не помо­жет. Никто.

86.               (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА СПАЛЬНЯ.

УТРО. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ.

И вот уже Наталья, какой мы ее знаем сейчас, опять перед зеркалом. Она видит себя нынешнюю: женщину в полном расцвете.

ГОЛОС СОФЬИ. Можно?..

Входит Софья с охапкой сирени.

СОФЬЯ. Ты еще не одета?

НАТАЛЬЯ. Вспоминала,

СОФЬЯ. О чем?

НАТАЛЬЯ. О том, какая я была ревнивая, когда была девчонкой. Какая глупость — ревность.

СОФЬЯ (помолчав). Я наткнулась на Сережу в парке. Он сидит такой потерянный, опущенный, взгляд потух­ший — мне даже стало страшно. Может быть, вызвать док­тора?..

НАТАЛЬЯ. Ради Бога, Соня, не говори ему ничего! Ты же знаешь — ему достаточно сказать, что он бледен, как он решит, что уже умирает.

СОФЬЯ. И все-таки нужно вызвать доктора...

НАТАЛЬЯ. Позволь мне, Софья, решать.

СОФЬЯ. Мне просто тяжело видеть, как Сережа страда­ет.

НАТАЛЬЯ. Соня!..

СОФЬЯ. Он ведь немного и мой (она слабо улыбается), правда?

НАТАЛЬЯ (не может сдержать улыбки). Правда.

Софья ставит вазу с сиренью на подоконник и выходит. Наталья берет гребень, расчесывает свои темно-каштано­вые волосы.

87. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. АЛЛЕЯ. ДЕНЬ. Соня нарезает новый букет сирени. В глубине аллеи показывается Рахманинов. Соня с волнением вглядывается. Рахманинов сосредоточен, согнув руки в локтях, он посту­кивает пальцами по груди, словно наигрывая, взгляд его отрешен. Соня бросает корзину с цветами и бежит к дому.

88. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА СПАЛЬНЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Софья вбегает в спальню. Наталья уже одета.

 СОФЬЯ (взволнованным шепотом). Наташа!

 НАТАЛЬЯ (испуганным голосом). Господи! Что случи­лось?..

Софья, имитируя Рахманинова, сгибает руки в локтях и барабанит пальцами по груди.

СОФЬЯ. Кажется, пошло... Наталья оборачивается к окну.

89. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА ПАРК. ЧЕРЕЗ ОКНО. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

По дорожке парка идет сосредоточенный Рахманинов, что-то мурлыча себе под нос, барабаня пальцами по груди.

90.               (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА СПАЛЬНЯ.

ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

НАТАЛЬЯ (шепчет). Господи, прости меня!..

Она подходит к киоту с горящей лампадкой, встает на колени и жарко молится.

НАТАЛЬЯ. Спасибо тебе, Господи!.. Прости меня, глу­пую бабу. Спасибо, спасибо, спасибо...

У окна Софья смотрит на истово молящуюся, осеняю­щую себя крестным знамением сестру. Софья опускает глаза, погружаясь в воспоминания...

91.                 (Натурная съемка.) МОСКОВСКИЙ ПЕРЕУЛОК.

ЗИМА. ДЕНЬ.

Пятнадцатилетняя Соня с тревогой глядит на свою семнадцатилетнюю сестру, которая истово молится на иконку Богоматери с лампадкой. Иконка эта вделана в нишу церков­ной стены в Спасо-Песковском переулке. Снег падает на ме­ховую шапочку Натальи. Шуршат полозьями извозчичьи сан­ки. Наталья кончила молиться, смотрит по сторонам.

НАТАЛЬЯ. Извозчик!

СОНЯ. А если мама узнает?

НАТАЛЬЯ. Ты можешь идти домой. Я тебя не держу.

Наташа решительно пересекает улицу, чтобы остано­вить извозчика. Соня семенит за ней.

СОНЯ. Думаешь, я боюсь? Совсем нисколечки...

Девочки садятся в сани.

СОНЯ (извозчику, решительно). На Воздвиженку...

ИЗВОЗЧИК Больно близко, барышня. Без резону ло­шадку гонять.

СОНЯ (важно). Добавим на овес

92.                  (Натурная съемка.) ВОЗДВИЖЕНКА. ГОСТИНИЦА

«АМЕРИКА». ДЕНЬ.

Невзрачное здание с проржавевшей вывеской «Амери­ка», перед которой останавливается извозчик Девушки вы­ходят.

93.              (Съемка в помещении.) ПРИХОЖАЯ ГОСТИНИЦЫ

«АМЕРИКА». ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Софья и Наталья входят. Вид у них испуганный, хотя они стараются не показывать этого. Мимо пробегает кори­дорный.

НАТАЛЬЯ. Послушайте, любезный, в каком номере ос­тановился господин Рахманинов?

КОРИДОРНЫЙ (нагло). У нас много хороших господ останавливается.

НАТАЛЬЯ. Музыкант.

КОРИДОРНЫЙ. Не велено беспокоить.

СОНЯ. Мы его сестры! (Сует коридорному полтинник.)

КОРИДОРНЫЙ (машет в глубину коридора). В шес­том нумере.

94. (Съемка в помещении.) КОРИДОР ГОСТИНИЦЫ «АМЕРИКА». ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Наталья и Соня идут по длинному сумрачному коридо­ру. Навстречу им, пошатываясь, идет в расстегнутом мун­дире офицерик

ОФИЦЕРИК (напевает).

Он был всего лишь гвардии поручик, Но дамских ручек был он генерал...

Стараясь не качаться, офицерик, галантно расшаркива­ясь, уступает дорогу сестрам. Сестры проходят дальше по коридору, заворачивают за угол и останавливаются перед дверью, из-за которой раздается удалая цыганская песня. Тускло горит газовый рожок. В этом полумраке Соня еле видит лицо сестры, ее блестящие глаза.

СОНЯ (шепчет). Хочешь, я буду говорить?

НАТАЛЬЯ. Иди домой.

СОНЯ (решительно). Нет, мы будем вместе спасать на­шего Сережу.

НАТАЛЬЯ. Он мой!

СОНЯ. Как твой? Он и мой брат тоже! Он мне тоже дорог.

НАТАЛЬЯ (повторяет). Он — мой.

СОНЯ (со страхом вглядывается в лицо Наташи). Так ты... Ты его любишь?.. Он же твой брат...

Неожиданно дверь шестого номера распахивается. На пороге Рахманинов — в домашней куртке, взъерошенный, с завязанным горлом.

РАХМАНИНОВ. Половой!

Девушки отшатнулись, и Рахманинов ошарашенно смот­рит на своих кузин.

РАХМАНИНОВ. Сестрички! Какими судьбами? Да за­ходите же!

95. (Съемка в помещении.) НОМЕР ГОСТИНИЦЫ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Сквозь плотный табачный дым проступает скудная об­становка тесного номера со столом посередине, на котором стоят пустые бутылки и блюда с виноградом. У окна — женщина в яркой шали с гитарой в руках. На продавлен­ном диване устроился господин актерской внешности с острой бородкой и усами.

РАХМАНИНОВ (возбужденно). Друзья! Это мои куро­патки! То есть мои кузины! Наташа и Соня! А это — На­дежда Александровна — царица таборной песни. Не спорьте. Наденька, вы лучше всех! Это Слонов Михаил Акимович — певец, режиссер, педагог, филантроп...

СЛОНОВ. Сережа, ты в своем уме? Мы ж давно знакомы!

РАХМАНИНОВ (хлопает себя по лбу). Совсем зарапор­товался, наверное, от радости, что вижу своих куропаточек!

В дверь без стука входит половой.

ПОЛОВОЙ (мрачно). Чего изволите?

РАХМАНИНОВ. Принеси-ка, брат, еще бутылку, нет, две, цимлянского.

НАТАЛЬЯ (сумрачно). Мы думали, что ты болен...

РАХМАНИНОВ. Я болен, вот я и лечусь! Уже третий день. (Он делает широкий жест на пустые бутылки.)

СОНЯ (решительно). Сережа, мы пришли тебя забрать домой.

РАХМАНИНОВ. Мое дитя! Какой может быть дом у бродяги?

СОНЯ. Мы думали, что наш дом — твой дом

ПЕВИЦА А ведь и, правда, Сереженька. Тебе же уход нужен. Ехал бы ты...

РАХМАНИНОВ. Сколько же можно злоупотреблять добротой близких людей? Эх, Надежда Александровна.

Рахманинов бросается перед певицей на колени.

РАХМАНИНОВ. Наденька, умоляю, «Эх, ромалы».

Певица треплет рукой коротко стриженные волосы Рахманинова, берет аккорд и низким грудным голосом запевает.

ПЕВИЦА (поет).

Табор цыганский уж не кочует, Купец московский дочек торгует. Эх, ромалы, эх...

Рахманинов сидит на полу, обхватив свою голову рука­ми, боясь пропустить слово, с восторгом глядит на певицу. Наталья и Соня переглядываются. Слонов затягивается па­пиросой и с любопытством смотрит на сестер. Голос певи­цы вскипает вдруг с какой-то дикой энергией. ПЕВИЦА (поет).

Я не хочу тебя, уйди ты старый,

И жить с тобой я не могу.

Свою свободу я отдам не даром -

Как полюблю, так убегу!

Эх, ромалы, эх!

В глазах Рахманинова слезы. Он упоен музыкой.

РАХМАНИНОВ (шепчет). Вот как надо!..

В двери показывается половой с подносом, ставит бу­тылки на стол. Слонов ловко открывает бутылку, разливает  красное игристое вино.

ПОЛОВОЙ. Рубль восемьдесят, извольте.

РАХМАНИНОВ. Запиши там.

ПОЛОВОЙ (решительно). Никак не могу-с, велено день­гами.

РАХМАНИНОВ. Да я отдам! Я завтра отдам

ПОЛОВОЙ. Велено, если не заплатите, бутылки унести.

Рахманинов вскакивает, растерянно шарит по карма­нам.

РАХМАНИНОВ (Слонову). Миша, у тебя есть чего-ни­будь?..

СЛОНОВ. Вот, четырнадцать копеек.

Половой равнодушно тянется за бутылками.

РАХМАНИНОВ (в отчаянии). Что за жизнь!

СОНЯ (решительно). У меня есть рубль.

НАТАЛЬЯ. У меня — два

Девочки вытаскивают деньги из муфт.

РАХМАНИНОВ. Спасительницы!

Половой, рассчитавшись, уходит. Рахманинов разливает шампанское. Все берут бокалы.

РАХМАНИНОВ. Я вам непременно отдам! Соня, тебе рано!.. Господа, вы видите перед собой человека, забитого обстоятельствами, собственной музыкой и алкоголем. К тому же обладающего паскудным характером. Но благодаря этой женщине (он оборачивается к певице) я забываю обо всем, что меня в жизни волнует, беспокоит! Она мне дает эти моменты — истинного блаженства! Надежда, она моя на­дежда! За Надежду!

Соня исподтишка глядит на Наташу, у которой бокал дрожит в руке, но бледное лицо выражает решительную твердость. Рахманинов, Слонов и Надежда выпивают до дна Соня, посмотрев на Наташу, которая лишь пригубила бокал, храбро допивает вино.

РАХМАНИНОВ (Соне). Ну, не дай Бог, тетя Вава узна­ет! Девочки, я деньги отдам завтра Сегодня мне за уроки аванс выдается, я вам непременно завтра. Господи, я свой урок пропустил! (Он смотрит на часы.) Пропала жизнь!..

Рахманинов вскакивает, начинает лихорадочно оде­ваться.

РАХМАНИНОВ (Слонову). Что ж ты мне не напомнил! Мне же сорок минут ехать!

СЛОНОВ (невозмутимо улыбаясь сквозь папиросный дым). Возьми лихача!

Рахманинов, накидывая свою шинельку и обматывая шею длинным замызганным шарфом, говорит сестрам.

РАХМАНИНОВ. Девочки, шесть копеек на конку!

НАТАЛЬЯ. Сережа, ты не можешь ехать, ты болен!

Слонов протягивает Рахманинову шесть копеек Рахма­нинов берет деньги и выскакивает в коридор. Сестры оп­рометью кидаются за ним.

96. (Натурная съемка.) УЛИЦА ПЕРЕД «АМЕРИКОЙ». ВЕЧЕР.

Сестры выбегают на улицу и сквозь густой снег видят долговязую фигуру Рахманинова, ловящего извозчика. Но сани с ездоками проносятся мимо. Сестры подбегают к нему.

НАТАЛЬЯ. Сережа, поехали домой!..

РАХМАНИНОВ (озираясь по сторонам). Если я пропу­щу мой урок у купчихи, то прощай мои деньги!..

НАТАША. Мама нашла тебе хорошего врача. Долги ты можешь отдать потом

РАХМАНИНОВ. Мне не нужны подачки, Наташенька. Я очень люблю вашу семью, тетю Ваву, но я не могу всю жизнь жить приживалом.

Рахманинов, лавируя между санями и экипажем, бе­жит вслед конке, прыгает в нее. Девочки устремляются за ним, бегут, скользя на колдобинах, чуть не падая. Садятся на конку.

97. (Съемка в помещении.) КОНКА ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Пассажиров немного. Гувернантка с тремя малолетни­ми гимназистами. Несколько студентов, слепой с собакой. Наташа видит Рахманинова на передней скамейке, дыханием протаивающего дырочку в заиндевевшем стекле. На­таша подходит, садится рядом Рахманинов оборачивается и видит Наташу. Его лицо бледнеет и губы начинают дро­жать от гнева.

РАХМАНИНОВ. Ради Бога, что вы ко мне привязались?

НАТАША Ты никогда не был таким грубым

РАХМАНИНОВ. Простите. Я не могу себя сдерживать, у меня на душе большое горе.

НАТАША Тебя всего трясет. У тебя жар!.. Ты губишь свой талант, Сережа.

РАХМАНИНОВ (уже не сдерживает себя). Как вы все мне надоели, кликуши! Втемяшили себе, что я музыкант с будущим... Какое будущее? Какой музыкант? С этим по­кончено!

НАТАША (стараясь быть спокойной). Мы нашли тебе хорошего врача, он лечит гипнозом.

РАХМАНИНОВ (взрывается). Может быть, вы меня в сумасшедший дом хотите посадить? Прошу больше не шпионить за мной. Прошу меня оставить в покое раз и навсегда.

Рахманинов кидается к выходу и выскакивает из конки. Соня хотела было следовать за ним, но посмотрела на стар­шую сестру. Та сидит неподвижно, расширенными глазами смотрит в пустоту.

НАТАША. Он погибает.

98. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. КАБИНЕТ РАХМАНИНОВА УТРО.

Рахманинов за роялем играет куски из «Литургии свя­того Иоанна Златоуста» и напевает. Его слушает мест­ный священник — средних лет, с реденькой бороденкой. Перед ним графинчик с водкой, соленые огурчики, ка­кая-то рыба. Время от времени он промокает лицо пес­треньким платочком.

РАХМАНИНОВ. Это еще лишь наброски. Я давно за­думал эту Литургию, да все не решался. (Смотрит на священника.) Что же вы, батюшка, опохмелиться попро­сили, а не пьете?

СВЯЩЕННИК (смущенно). Вчера тяжелый день вы­дался. Два отпевания, крестины и у мельника Гладышева новый дом освящали.

РАХМАНИНОВ. Тяжело. (Берет молитвенник.) Вот тут псалом, сто второй, удивительные слова: «Дни человека как трава, как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его». Уж очень длинный псалом Чайковский так вообще не писал его. А как вы считаете?

СВЯЩЕННИК Это уж как вам будет угодно.

РАХМАНИНОВ. А вот в слове «придите» — где ударе­ние ставить? Во втором или первом слоге?

СВЯЩЕННИК. Вам виднее

РАХМАНИНОВ. И что это за «прокимен» такой?

СВЯЩЕННИК (наливает себе рюмку). Сергей Василье­вич, милостивый государь, откуда мне, на медные гроши обученному, всю эту премудрость знать? (Опрокидывает рюмку.) У меня семейство — восемь душ. Как прокор­мить — вот забота. А вам бы преосвященного спросить.

РАХМАНИНОВ (задумчиво качает головой). Прокимен, прокимен... из псалма Давида.

Священник опрокидывает еще рюмку и, подперевши подбородок рукой, смотрит на Рахманинова

СВЯЩЕННИК. Сергей Васильевич, а вы в Бога-то ве­руете?

Рахманинов не отвечает, он пристально смотрит на свя­щенника, опускает глаза и, повернувшись к роялю, начина­ет играть. Это дивная музыка Литургии. Священник смот­рит на стриженый затылок музыканта, переводит взгляд на его красивые руки, на фотографию Чайковского, стоящую на рояле, на окно, за которым бьется в паутине попавшая мушка и к своей жертве торопится паучок. Музыка смол­кает, Рахманинов поворачивается к священнику.

РАХМАНИНОВ. Ну как, нравится?..

СВЯЩЕННИК. Красиво! Слишком красиво... При та­кой музыке и молиться трудно будет...

Рахманинов рассеянно кивает, потом подходит к две­рям кабинета, зовет.

РАХМАНИНОВ. Наташа!..

Из спальни выходит Наталья.

НАТАЛЬЯ. Да, Сереженька...

РАХМАНИНОВ (жалобно). Я ж тебе говорил — эта музыка никуда не годится! Литургия. Вот и отец Николай того же мнения!

Наталья смотрит сквозь проем двери на смутившегося батюшку.

СВЯЩЕННИК (испуганно). Да не слушайте вы меня, Сергей Васильевич! Наталья Александровна. Я, пожалуй, пойду...

Священник встает, выходит с Рахманиновым.

СВЯЩЕННИК. Не обессудьте, что так мало могу быть полезен.

РАХМАНИНОВ. Наоборот, батюшка, благодарен вам.

99. (Натурная съемка) ИВАНОВКА. ДВОР. ТО ЖЕ ВРЕМЯ.

Рахманинов со священником выходят во двор. Низко­рослый мужичонка с бравой солдатской выправкой делает шаг к Рахманинову и лихо козыряет. Это Василий Белов.

БЕЛОВ. Здравия желаю!

РАХМАНИНОВ. Здравствуйте, Белов. Ты чего тут?

БЕЛОВ. Вас, барин, дожидаюсь. Уже второй час.

РАХМАНИНОВ. Что за нужда такая?

БЕЛОВ. Шехерезада разродиться не может. Как есть, помирает.

РАХМАНИНОВ. Что же ты сразу не шел?..

БЕЛОВ. Софья Лексанна не допустили. Жди, говорят.

РАХМАНИНОВ. Сказал бы толком. Ах, Белов, Белов!.. (Священнику.) Шехерезада — наша лучшая кобыла. Чис­тейших кровей. Ах, беда!..

СВЯЩЕННИК. Бог милостив.

Рахманинов кивает священнику и быстрым шагом уст­ремляется к конюшне. Белов семенит за ним

100. (Съемка в помещении.) КОНЮШНЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

В просторном деннике для жеребых кобыл лежит на подстилке вороная Шехерезада Узкая, благородная голова откинулась, как у мертвой. Но черный, полный страдания глаз еще жив, из него бежит долгая слеза. Над кобылой трудится ветеринарный врач, рослый старик с баками и генеральской осанкой. Ему помогает главный конюх — сте­пенный Герасим. Когда Рахманинов входит, ветеринар по­ворачивает к Герасиму натужное лицо.

ВЕТЕРИНАР. Не ухвачу. Может, ты попробуешь?

Герасим занимает его место и погружает руку в мучаю­щееся лоно кобылы. Он напрягается изо всех сил, до поси­нения и вздутия жил, но без успеха

ГЕРАСИМ. Вот горе-то! Трогаю его, а сдвинуть не могу. Руки не хватает.

Подходит Рахманинов.

ВЕТЕРИНАР. Решайте, Сергей Васильевич, кого спасать: Шехерезаду или конька.

РАХМАНИНОВ. Неужели ничего нельзя сделать?

ВЕТЕРИНАР (разводит руками). Схватки начались с утра Он неправильно пошел Чудо, что кобыла еще жива. Надо резать.

РАХМАНИНОВ. Вот беда (Хватает себя за виски — его характерный жест и в радости и в горе.) Спасайте мать.

Ветеринар как-то странно смотрит на него, берет его правую руку и отводит от виска

ВЕТЕРИНАР. А ну-ка, распрямите пальцы!

Удивленный Рахманинов повинуется.

ВЕТЕРИНАР. Вот что нам надо! Рука аристократа и музыканта.Узкая и мощная. Великолепный инструмент. За дело, Сергей Васильевич!

Рахманинов понимает врача Он сбрасывает куртку, за­катывает рукав сатиновой рубашки. Присутствующие пере­глядываются с надеждой: и впрямь, удивительная рука — совершенное создание природы — мускулистая, крепкая в запястье, с длинными сильными пальцами. Рахманинов по­гружает руку в естество кобылы. Та дергается в ответ на новое мучительство, а затем издает тихое нутряное ржание, будто понимает, что наконец-то пришла помощь. Медлен­но, осторожно, ведомый могучим инстинктом, проникает Рахманинов в горячую плоть к едва теплящемуся огоньку новой жизни. Звучит слышимая, быть может, не одному ему музыка Литургии. Люди оцепенели, будто присутству­ют при таинстве. Неуместно, даже кощунственно звучит в этой молитвенной тишине свежий женский голос. Марина появляется в проеме двери.

МАРИНА. Сергей Васильевич! Вас обедать ждут.

ГЕРАСИМ Цыть.

БЕЛОВ. Вертихвостка!

101. (Съемка в помещении.) ПРОДОЛЖЕНИЕ СЦЕНЫ В КОНЮШНЕ.

Марина зажимает себе рот, становится на цыпочки и через головы и плечи впереди стоящих видит... вздутый живот и узкую морду лошади... Рахманинова, колдующего над ней. Марина переходит на другое место и видит... его залитое потом лицо с прикушенными губами, его мучающиеся гла­за. Спазмы кобылы выталкивают руку Рахманинова

РАХМАНИНОВ (сквозь зубы). Я упущу его.

Ветеринар приваливается плечом к его плечу. Герасим под­пирает ветеринара Рука снова уходит глубже, а затем понем­ногу выпрастывается. Ветеринар отталкивает Герасима и уби­рает свое плечо. Рука Рахманинова совсем выходит из тела животного, а за ней возникают деликатные копытца, шелко­вая мордочка, плечи и все странно длинное тельце жеребенка

ВЕТЕРИНАР (ликующе). Живой! Ну, Сергей Василье­вич! Ну, кудесник!»

ГЕРАСИМ (истово). Спасибо тебе, Господи, что не ос­тавил нас!..

Шехерезада издает тихое, нежное ржание. Марина всхлипывает.

БЕЛОВ. Ты чего, девка? (И всхлипывает сам.)

102.              (Съемка в помещении.) ПРОДОЛЖЕНИЕ СЦЕНЫ В КОНЮШНЕ.

Марина подходит к Рахманинову. Он стоит понурый, опустошенный, на лице заблудилась странная улыбка. С руки его стекает кровь и слизь. Марина берет его измаран­ную руку, подносит к губам и целует.

РАХМАНИНОВ (растерянно). Что вы?.. Зачем?..

МАРИНА Добрая ваша рука... Простите, Сергей Васи­льевич...

Рядом стоит кадка с водой. Марина обмывает руку Рах­манинова, словно новорожденного. Обтирает подолом и выходит из конюшни.

103.              (Съемка в помещении.) ПРОДОЛЖЕНИЕ СЦЕНЫ В КОНЮШНЕ.

Ветеринар, конюхи и мешающий им Белов подкладывают жеребенка к матери. Рахманинов подходит и садится на корточки перед мордой Шехерезады, гладит ее глаза. Музыка Литургии по-прежнему звучит в его душе.

104.              (Натурная съемка) ИВАНОВКА. УСАДЕБНЫЙ ДВОР. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Марина идет от конюшни. Из плотницкого сарая слыш­ны зудящие, острые звуки точильной машины. Заходит в сарай.

105.               (Съемка в помещении.) ПЛОТНИЦКАЯ. ВРЕМЯ ТОЖЕ.

Иван точит кухонные ножи. В зубах цигарка. Что-то мурлычет про себя. Марина неслышно подходит сзади и закрывает ему глаза ладонями.

ИВАН. Порежешься, скаженная!

Он легко вырывается, останавливает машину и с раз­маху всаживает длинный кухонный нож в стенку сарая.

МАРИНА Чего не приходишь? Больно гордый стал?

ИВАН. Нам гордиться нечем Мы по заграницам не мотаемся и с барями шуры-муры не разводим.

МАРИНА. Сдурел? Или какую лохмушку завел?

ИВАН (молодцевато). Может, и завел.

МАРИНА (сердечно). Брось, Ваня. Никого ты не завел, а ждал меня. Нас с тобой связало — не растащишь.

ИВАН (в ярости). Так чего же ты строишь из себя? Приехала — как чужая!

МАРИНА Да дел-то, не переделаешь! С утра до ночи, как белка в колесе.

ИВАН. А ты чо позволяешь на себе ездить? Сплуатировать?

МАРИНА Ученый ты стал, Иван.

Иван глядит оторопело. И вдруг со счастливым смехом накидывается на Марину и валит на пол. В жарком поце­луе смыкаются их губы. Жадными, ненасытными руками он ласкает тело Марины, задирает подол сарафана, обна­жая золотистое полное бедро. Непогашенный окурок па­дает в стружку, которая начинает тлеть. Но любовники не замечают этого.

МАРИНА (задыхаясь). Пусти, Ваня, нельзя сейчас...

Она пытается сопротивляться, упирается обеими ру­ками ему в грудь, но воспаленного Ивана не остановить. Он смеется счастливо, вполголоса и закрывает ей рот своими губами. Марина сдается и теперь прижимает его к своей горячей груди. Стружки потихоньку зани­маются пламенем.

МАРИНА. Ох, Иван, да мы, никак, горим!..

ИВАН. Да черт с ним, тут давно все сжечь пора.

Сквозь разрастающееся пламя мы видим два тела в конвульсивном объятии.

106. (Натурная съемка) СТАНЦИЯ РЖАКСА ДЕНЬ.

Небольшая железнодорожная станция подстепной рос­сийской стороны. Перед ней немощеная пыльная площадь, посреди которой пасется теленок, привязанный к колу. На площадь смотрят пожарная часть с каланчой, почта, булоч­ная, скобяная лавка и трактир. Подъезжает, вспугнув те­ленка, темно-зеленый открытый запылившийся автомобиль. За рулем — Рахманинов. Останавливает машину в тени тополей. Мгновенно ее окружают откуда-то вынырнувшие мальчишки. Разглядывают потрясенно.

МАЛЬЧОНКА. Небось тысяч шесть стоит!

РАХМАНИНОВ. Вот и не угадал — тысячу триста!

Рахманинов выходит из машины, идет на станцию.

107. (Съемка в помещении.) СТАНЦИЯ РЖАКСА ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Рахманинов и железнодорожный служащий в фу­ражке.

РАХМАНИНОВ. Московский не приходил?

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ СЛУЖАЩИЙ. Десять минут как отправили. Вас какой-то господин искал. Очень на Шаляпина смахивает.

Рахманинов возвращается на площадь.

108. (Натурная съемка) СТАНЦИЯ РЖАКСА ПЛОЩАДЬ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Из трактира, но не из дверей, а откуда-то сзади, из палисадника, появляется Шаляпин с портпледом в одной руке и связками баранок в другой. Воровато оглядывается, замечает Рахманинова и бежит к нему, продираясь сквозь заросли крапивы.

ШАЛЯПИН. Ты чего опоздал? Скорей в машину!

РАХМАНИНОВ. Плотину размыло, пришлось в объезд. Что случилось?

Разговор продолжается на ходу.

ШАЛЯПИН. Ты счастливый человек

РАХМАНИНОВ. Почему?

ШАЛЯПИН. Тебя никто не знает.

Они подошли к машине. Шаляпин прыгает на сиденье. Рахманинов садится за руль, включает зажигание. Машина не заводится.

ШАЛЯПИН. Скорее, тебе говорят!

Машина дергается и ни с места. Глохнет мотор.

ШАЛЯПИН. Да ты управлять не умеешь!..

109. СТАНЦИЯ РЖАКСА ПЛОЩАДЬ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Из трактира появляются три девицы, неизбежный в провинции телеграфист с «капулем», молоденький прапор, студент. Обнаруживают Шаляпина и бегут к машине.

ТЕЛЕГРАФИСТ. Великому певцу слава!

СТУДЕНТ. Брависсимо, Шаляпин!

ПРАПОРЩИК. Ура!

Поклонники окружают автомобиль, упорно не желаю­щий заводиться. Девицы суют Шаляпину букеты уже за­вядших цветов.

ДЕВИЦЫ (наперебой). Спойте, Шаляпин!.. Вы душка!.. Ну хоть нотку возьмите!..

ПО. (Натурная съемка.) ПРОДОЛЖЕНИЕ СЦЕНЫ.

Из трактира выбегает распаренный, сильно подвыпив­ший господин: Мелкаш в чесучовом пиджаке, брюки зап­равлены в высокие охотничьи сапоги. За ним, балансируя подносом с полными бокалами, спешит половой.

МЕЛКАШ (на бегу). Стой!.. Федя, на брудершафт!.. Одну безешку!..

111. (Натурная съемка.) ВРЕМЯ И МЕСТО ДЕЙСТВИЯ ТЕ ЖЕ

Шаляпин в окружении поклонников.

ШАЛЯПИН. Господа! Вы ошибаетесь — я не Шаляпин! Я по пеньке да по лесу!

Подбегает Мелкаш, на ходу распахивая объятия.

МЕЛКАШ. Федя, друг!

Машина наконец заводится и резко трогает с места. Мелкаш бежит за машиной.

МЕЛКАШ. Куда?.. Стой! Держи erol. Загордился, хам! Плебей!..

112. (Съемка в помещении.) АВТОМОБИЛЬ. ВРЕМЯ ТОЖЕ.

Шаляпин в изнеможении откидывается на сиденье. Вда­ли затихают вопли отставшего Мелкаша

ШАЛЯПИН. Нельзя мне нигде бывать! Одолевают. Как хочется иногда дать в морду. И ведь он не то что любит меня, он себя показывает.

РАХМАНИНОВ. Ничего не поделаешь, Федя, это — слава

ШАЛЯПИН. Отчего я никогда не встречал этого за гра­ницей? Нет, в этой стране жить нельзя!

113. (Съемка в помещении.) НА ВЫЕЗДЕ ИЗ РЖАКСЫ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Автомобиль выезжает за пределы Ржаксы, идет тополе­вой аллеей.

ШАЛЯПИН. Я потребую у дирекции театров, чтобы меня охраняли два солдата с саблями наголо. Пусть дежу­рят у моей уборной.

РАХМАНИНОВ (сдерживая смех). Могут не согла­ситься.

ШАЛЯПИН. Тогда порву контракт.

114. (Натурная съемка.) ПОЛЕ В ОКРЕСТНОСТЯХ ИВАНОВКИ. ДЕНЬ.

Автомобиль идет ивановским большаком. За ним зави­вается шлейф пыли Вокруг подстепная ширь: колосящаяся спелая рожь и уже убранные поля со снопами и копнами.

115. (Съемка в помещении.) АВТОМОБИЛЬ. ДЕНЬ.

Шаляпин, развалившись на сиденье, грызет баранки из сильно уменьшившейся связки.

РАХМАНИНОВ. Баранки из Москвы привез?

ШАЛЯПИН. В трактире купил, будь он неладен. Люб­лю простое тесто. Крестьянская закваска сказывается... Стой! Что такое?

116.                (Натурная съемка.) ПОЛЕ ТОК ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Пыхтит локомобиль, приводя в действие молотилку. В серой туче половы проступают темные лица работающих крестьян. Мужчины в защитных очках, у баб головы обвя­заны платками, оставляющими лишь узкие щели для глаз.

117.              (Съемка в помещении.) АВТОМОБИЛЬ. ВРЕМЯ ТОЖЕ.

РАХМАНИНОВ. Хорош крестьянин — молотилки не видал.

ШАЛЯПИН. Это что за паровоз?

РАХМАНИНОВ. Локомобиль. От него молотилка рабо­тает.

Автомобиль сильно подбрасывает.

ШАЛЯПИН. Следи за дорогой, татарская морда.Пра­вить не умеешь.

118. (Натурная съемка.) ПОЛЕ. ВРЕМЯ — ЗА ПОЛДЕНЬ.

Бескрайние пространства земли под голубым, в редких барашках облаков небом.

119. (Съемка в помещении.) АВТОМОБИЛЬ. ВРЕМЯ ТОЖЕ.

Шаляпин оглядывает простор, в лице — умиротворение.

ШАЛЯПИН. А хорошо.

РАХМАНИНОВ. Все, что по правую руку, чуть не до горизонта — мое. А по левую...

ШАЛЯПИН (с хохотом). Тоже твое. Ты прямо Ноздрев. Я тебя не узнаю! Что такое? Помещиком заделался? Ты это серьезно?

РАХМАНИНОВ. Еще бы! Пятьдесят тысяч в хозяйство ахнул, а это только начало.

ШАЛЯПИН. Па-азвольте! Ничего не понимаю... Такие деньги! — А если неурожай, потрава, падеж, сап, ящур...

РАХМАНИНОВ. Земля-то все равно останется. А на­дежнее земли в России ничего нет. Земля всегда накормит и напоит.

ШАЛЯПИН (преувеличенно уверенно) Нет, банк вернее!

РАХМАНИНОВ (лукаво). Пока не лопнул.

ШАЛЯПИН. Па-азвольте! Нет, ты погоди! Отчего он лопнет? То не лопался, а то вдруг лопнет! Мой-то, Москов­ско-лондонский... Постой, ты, может, слышал чего?

РАХМАНИНОВ. Успокойся, ничего я не слышал, я так — вообще.

ШАЛЯПИН. А не слышал — молчи... Это что там та­кое?

120. (Натурная съемка.) БОЛЬШАК. ВРЕМЯ ТО ЖЕ Дорога делает крутой поворот, и автомобиль притор­маживает. С обеих сторон большака, в окружении конных, движется огромный табун лошадей.

ШАЛЯПИН. Это что такое? Это чей табун?

РАХМАНИНОВ. По правую руку — мой, а по левую — тоже мой.

ШАЛЯПИН (жалостливо). Каким музыкантом был!.. Друг мой, с музыкой покончено, да?

Рахманинов смеется, хватая себя за виски, и снова воз­никает мощный хор Литургии.

121. (Натурная съемка.) БОЛЬШАК ВРЕМЯ ТО ЖЕ. Плавно стелются в беге, как бы соревнуясь с автомоби­лем, породистые лошади. Словно с небес, звучит хоровая музыка. Мы видим вороную кобылу Шехерезаду, рядом с которой, не отставая, наметом бежит молодой стригунок 122. (Съемка в помещении.) АВТОМОБИЛЬ. ВРЕМЯ

ТОЖЕ.

Словно прислушиваясь к этой музыке, Шаляпин отки­нулся на сиденье, задумчиво устремив взор на необозри­мые поля...

123. (Натурная съемка) ТОПОЛИНАЯ АЛЛЕЯ. ВРЕМЯ ТОЖЕ.

Автомобиль несется по тополиной аллее, а за стволами виднеются уже конюшни, скотный двор, риги...

124. (Натурная съемка.) ЛИПОВАЯ АЛЛЕЯ, ВЕДУЩАЯ К УСАДЬБЕ. ВРЕМЯ — К ЗАКАТУ

Литургический хор выходит на финальную коду. Ма­шина идет меж рядами старых лип по широкой укатанной дороге. Впереди приютно белеют в густой зелени господс­кий дом и флигеля. Музыка окончилась.

ДЕТАЛЬ.

Рука Рахманинова пишет на нотном листе: «Сегодня закончил «Литургию», и, слава Богу!»

125. (Съемка в помещении.) КАБИНЕТ. ЗА ОКНАМИ — ВЕЧЕР.

Рахманинов закрывает нотную папку. Откидывается, закрывает глаза.

126. (Натурная съемка) БЕРЕГ РЕКИ. НОЧЬ В БЛИЗОСТИ РАССВЕТА.

На берегу реки горит костер. У костра орудуют три мужика Герасим — в ватном костюме и высоких охотни­чьих сапогах — чистит ружье. Василий Белов ладит удили­ща: привязывает поплавки, грузила Иван наименее деяте­лен, он просто лежит у костра, покуривая 'самокрутку да изредка подбрасывая в огонь сухие ветки. Тогда пламя чуть притухает, а затем вспыхивает ярче, высвечивая его кости­стое, хищное лицо.

БЕЛОВ. Господа сейчас приедут, а мы и чая не вскипя­тили. Иван, чем без толку валяться, поставил бы чайник.

ИВАН (лениво). Чай не водка, много не выпьешь.

Герасим берет медный чайник и идет к воде. Слышит­ся колокольчик.

БЕЛОВ (вскакивает). Никак едут!

Иван ложится навзничь, закидывает руки за голову. Подъезжает двуколка, из которой выходят Рахманинов и Шаляпин. Белов подбегает к ним и становится «во фрунт».

БЕЛОВ. Здравия желаю!

ШАЛЯПИН (громовым голосом). Вольно!

Его голос раскатывается далеко окрест. Рахманинов от­дает Белову вожжи, идет к костру.

ШАЛЯПИН. Ну и эхо! (Складывает ладони рупором.) Oro-ro-ro

Голос уходит вдаль, на тот берег, затем возвращается, летит дальше и замирает за краем света.

ШАЛЯПИН. Отменное эхо. Я покупаю это место.

РАХМАНИНОВ. Зачем оно тебе?

ШАЛЯПИН. Я собираю эхо. У меня есть утес в Крыму, эхо там — серебряная звень, грот на Кавказе — бочковое эхо, а вот речного нету.

Подходит Герасим с чайником, пристраивает его над костром.

ГЕРАСИМ. Присаживайтесь к костру. Перед рыбалкой надо подкрепиться.

Герасим разворачивает скатерть со снедью. Все выпива­ют. Шаляпин с аппетитом закусывает.

ШАЛЯПИН (Белову). Василий, ну-ка скажи, видел ты русалку, или водяного, или лесного черта?

БЕЛОВ. Лесового не видел. А вот русалку тоже не видел,   , хотя есть. У нас в полку прапорщик был — Усачев. Красив до чего, ловок Ну, за девками бегал. Они, конечно, с ним то-се. Пошел на пруд купаться. Ну и шабаш — утопили. ШАЛЯПИН. Так, может, он сам утонул? БЕЛОВ. Ну, нет. Почто ему топиться? Они утопили. А лесовиков много по ночи. Здесь место такое, что лесовые заходят. Вот Феоктист, коновал, надысь ночью шел, так огонь за ним бежал. Он от него, а тут ему по морде как вмажут! Насилу до дому добрался.

ИВАН (своим ленивым голосом). Все врешь. Феоктисту по морде дали в трактире на станции. Он за водку не зап­латил.

БЕЛОВ (огорченно). Ну вот. А мне сказал; лесовик по­потчевал. Верь людям!.

ШАЛЯПИН (Ивану). Теперь ты чего-нибудь соври.

ИВАН (глядя на него в упор). Посля тебя, барин.

ШАЛЯПИН (смешавшись). Что такое?.. Не понимаю!

ИВАН. И понимать нечего. (Медленно цедит из своего стакана.)

ШАЛЯПИН (с какой-то робкой горячностью). Я разве кого обидел? Я сам мужик и завсегда мужика чувствую. Мы, нижегородские, дюже от помещиков настрадались. А один так был, тройку голыми девками запрягал и ездил на них, кнутом погонял.

Мужики переглядываются.

ГЕРАСИМ (качает головой, усмехаясь). У нас такого не бывало.

ИВАН (с неприятным смехом). Неинтересно врешь, барин.

Он встает и вразвалочку направляется к реке.

РАХМАНИНОВ. Нам пора, Федя. Не то упустим рыбу.

127. (Натурная съемка.) РЕКА. РАССВЕТ.

От темной воды поднимается туман, где-то за рекой тоскливо кричит коростель... Шаляпин и Рахманинов плы­вут в лодке по течению. Рахманинов регулирует движение лодки шестом. Впереди возникает песчаный обрыв. Рахма­нинов направляет лодку туда. Он останавливается у берега и привязывает лодку к вбитому колу.

РАХМАНИНОВ. Здесь и будем ловить. Хорошее место.

ШАЛЯПИН. Откуда ты взял этого (он кивает в сторо­ну берега) — острожника?

РАХМАНИНОВ. Ивана-то? В доме вырос. А ты угадал. В девятьсот пятом угодил в тюрьму... Тесть его насилу выта­щил.

ШАЛЯПИН. Вот не думал, что твой тесть сочувствует бунтовщикам.

РАХМАНИНОВ. Тут дело романтическое. Он жених нашей горничной Марины. Наташа в ней души не чает.

ШАЛЯПИН (подмаргивает). Только ли Наташа?

РАХМАНИНОВ (разматывает снасти). Глупо, Федя.

ШАЛЯПИН. Вовсе нет. Ты ее случаем, а?..

РАХМАНИНОВ. Что ты за пошляк? (Показывает Ша­ляпину на снасти в руке.) Вот, смотри, надеваешь три зер­нышка на этот маленький крючок. Видишь груз на леске, смотри, как идет поплавок по течению, как только его оку­нет, ты его тихонько подсекай...

ШАЛЯПИН. Нет, брат, этак я никогда не ловил... Я просто сажаю червяка и жду, пока рыба не клюнет.

Рахманинов закидывает свой крючок в воду. Шаляпин, замахиваясь, забрасывает свою удочку. В тишине слышно далекое конское ржание. Шаляпин глядит на поплавок.

ШАЛЯПИН (вполголоса). Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке...

Оборачивается к Рахманинову.

ШАЛЯПИН. А этот оглоед опасен, смотри, как бы не подпустил тебе красного петуха. Кто раз в остроге побывал, второго не минует.

Рахманинов, не отвечая, глядит на свой поплавок.

 ШАЛЯПИН (поет).

Вдоль да по речке, речке по Казанке Серый селезень плывет...

РАХМАНИНОВ. На рыбной ловле не поют. Шаляпин замолкает на минуту, потом, бросив на друга короткий взгляд, запевает громче.

ШАЛЯПИН

Речке-е по Каза-анке серый селезень плы-вет!

 РАХМАНИНОВ. Брось ты эту песню, надоело! ШАЛЯПИН (противным голосом).

Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке.. Рахманинов встает в лодке и как был, одетый, кидается в воду. Плывет саженками к берегу.

РАХМАНИНОВ (кричит, отдуваясь). Лови один!..

Шаляпин еще громче гнусавит.

ШАЛЯПИН.

Вдоль да по Казанке, серый селезень плывет...

128. (Натурная съемка.) БЕРЕГ РЕКИ. ШАЛАШ. УТРО.

У погасшего костра спит, свернувшись калачиком, Ва­силий Белов. Ни Герасима, ни Ивана нет. Вдалеке звучат выстрелы. Подходит мокрый Рахманинов, его трясет. Он достает из кармана лекарство и глотает его, запивая водой из чайника. Рахманинов достает из походного мешка белье, фуфайку, брюки и начинает переодеваться.

129.                (Натурная съемка.) БЕРЕГ РЕКИ. УТРО.

Рахманинов спит у костра, укрывшись одеялом. Ему неможется. Он ворочается, стонет, вскакивает. Потом вдруг открывает глаза, словно к чему-то прислушиваясь.

130.              (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ВЕЧЕР.

Рахманинов останавливается возле дома в изумлении. Все окна залиты светом. Из дома раздается музыка. Кто-то играет в четыре руки.

131. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ТЕРРАСА. ВРЕМЯ ТОЖЕ.

Рахманинов поднимается по ступенькам на террасу.

РАХМАНИНОВ (бормочет). Что такое, в чем дело, кто это там?

И вдруг улыбается — сквозь окна видна ярко освещен­ная керосиновыми лампами гостиная. За роялем Зилоти и Татуша в четыре руки наигрывают итальянскую польку. Шум, суета, смех. У рояля, обнявшись, стоят молодые Ве­рочка и Наташа, такие, какими они были в своей юности, лет 20 назад. За столом, переговариваясь, — Вера Павловна Зилоти, Марья Аркадьевна и родители Наташи и Сони. Между ними какой-то молодой человек — высокий, слегка полноватый, с едва пробивающейся золотистой бородкой — Сергей Петрович. Рахманинов зачарованно смотрит сквозь окно, присев на перила террасы. Но тут он вынужден встать и отступить в тень — из дверей на террасу выбегают Ве­рочка и Сергей Петрович. В двух шагах от него молодой человек обнимает Верочку, шепчет какие-то слова. Вжав­шись в стену, Рахманинов стоит, боясь пошевелиться.

СЕРГЕЙ ПЕТРОВИЧ. Душа моя, счастье мое!.. ВЕРОЧКА. Да- Да... Да...

Из комнаты раздается громкий крик: «Сергей Петро­вич! Ваша очередь!»

СЕРГЕЙ ПЕТРОВИЧ (Верочке). Я сейчас вернусь!..

Он убегает в дом Верочка вдыхает влажный вечерний воздух, кутаясь в белый оренбургский платок, смотрит на звезды, улыбается чему-то. Рахманинов, не отрываясь, смот­рит на нее.

РАХМАНИНОВ (шепотом). Психопатушка!.. Вера испуганно вскрикивает, оборачивается. Рахмани­нов вступает в полосу света

ВЕРОЧКА (потрясенно). Сережа. Как вы изменились...

Лицо Рахманинова неожиданно сводит судорога, он прикрывает рукой левый глаз.

ВЕРОЧКА. Что с вами?

РАХМАНИНОВ. Ерунда, я просто промок, и это лихо­радка. Сейчас пройдет... Значит, вы замужем?

Вера подходит к Рахманинову, смотрит ему в глаза

ВЕРОЧКА Я замужем за Сергеем Петровичем Толбузиным.

РАХМАНИНОВ. Я его узнал...

ВЕРОЧКА. Простите меня, простите.

РАХМАНИНОВ (торопливо). Нет, что вы! Я прекрасно понимаю. Кто я был тогда? Бездомный странствующий музыкант, к тому же абсолютно нищий...

В глазах у Верочки слезы.

ВЕРОЧКА. Я люблю вас, Сережа Я всю жизнь любила только вас...

Рахманинов кивает.

ВЕРОЧКА Простите меня, Сережа.. Я хранила ваши письма, как самое драгоценное, что я имела. И сожгла их накануне венчанья.

РАХМАНИНОВ. Да, да, я понимаю... Вы... Вы тоже про­стите меня, Верочка Я тоже женат, вы ведь знаете.

 ВЕРОЧКА Вы ее любите?

Рахманинов опускает глаза

ВЕРОЧКА. Любите ее, Сережа. Любите. Она ваш ангел-хранитель.

Из комнаты доносится женский голос, поющий романс «Сирень».

ВЕРОЧКА. А как было хорошо, Сережа! Вы помните, как я зачерпнула из лодки воды фуражкой и надела вам на голову...

РАХМАНИНОВ. Тс-с... Послушайте...

Все в комнате затихли. Вера Павловна под аккомпане­мент Зилоти поет.

ВЕРА ПАВЛОВНА.

Поутру, на заре по росистой траве Я пойду свежим утром дышать...

РАХМАНИНОВ. Этот романс я посвятил вам, когда решил жениться. Я ходил по этому парку, и каждый уголок здесь мне напоминал о вас... Я прощался с вами этим ро­мансом.

ВЕРА ПАВЛОВНА (продолжает петь).

И в душистую тень, где таится сирень, Я пойду свое счастье искать. В жизни счастье одно мне найти суждено, И то счастье в сирени живет...

РАХМАНИНОВ. Вы счастливы?

ВЕРОЧКА. У меня сын. Я люблю его.

РАХМАНИНОВ. Вы счастливы?

ВЕРОЧКА. А что такое счастье?                                                                                                                                                                                                                                                                                               

РАХМАНИНОВ. Сиреневое вино. Вы помните?.. Сире­невое вино с белых гроздьев сирени, помните?

ВЕРОЧКА. Я больше не пила его. Но я хорошая мать и достойная жена

Вера порывисто оборачивается — из комнаты выбегает Толбузин, муж.

ТОЛБУЗИН. Вера, где ты? Душа моя, где ты?

Вера из тени подходит к нему.

ВЕРОЧКА Я здесь.

Он обнимает Веру за плечи, и они вдвоем слушают конец романса, прижавшись щека к щеке. Рахманинов смот­рит на них.

ГОЛОС ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ.

На зеленых ветвях, на душистых кистях

Мое бедное счастье цветет...

ТОЛБУЗИН. На всю жизнь, на всю жизнь...

ВЕРОЧКА. Да, да., да..

Рахманинов отступает, прячась в тень, как бы прощаясь с видением, и вдруг, натолкнувшись на что-то спиной, по­ворачивается. Лицо Ивана — освещенное пламенем горя­щей пакли, которую он держит в руке.

ИВАН (недобро улыбаясь). Ну что, барин, вот и твой черед пришел...

Глаза Рахманинова полны ужаса. В другой руке Иван держит топор, и вдруг со всего размаху Иван обрушивает топор на голову Рахманинова

132 (Съемка в помещении.) БЕРЕГ РЕКИ. КОСТРИЩЕ.

УТРО.

С громким стоном Рахманинов пробуждается. Откры­вает глаза.. Уже совсем рассвело. Ни Герасима, ни Белова нигде не видно. Иван подкладывает сухие ветки в потух­ший костер. Разметавшись по овчине, богатырским сном спит Шаляпин. Рахманинов трясет головой, прикладывает руку ко лбу.

ИВАН. Заболели, барин?

РАХМАНИНОВ (улыбается). Сон дурной: будто ты меня убиваешь.

ИВАН (сдержанно улыбается). С чего бы это, вы вроде  бы и не пили вчера, барин...

ДЕТАЛЬ.

Рука Рахманинова дописывает на нотной бумаге после­дние аккорды и ставит дату — 26 августа 1911 года

133. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. КАБИНЕТ РАХМАНИНОВА ЛЕТО. УТРО.

Рахманинов сидит перед роялем, ставит ноты на пю­питр. В углу на диване прикорнула Ирина

РАХМАНИНОВ. Все. Закончил.

ИРИНА.. Это что?

РАХМАНИНОВ. Подарок мамочке ко дню ангела

Он начинает наигрывать; плавная мелодия льется из-под рук.

РАХМАНИНОВ. Узнаешь?

Ирина отрицательно качает головой.

РАХМАНИНОВ. Ну как же, это дождик моросит по листьям лопухов...

Лицо Ирины просияло.

РАХМАНИНОВ. А вот это?..

ИРИНА. А это зяблик.

РАХМАНИНОВ. Нет, не угадала, это телега скрипит.

Ирина вслушивается, глаза ее мечтательно раскрыты. Рахманинов, глядя на дочь, продолжает играть...

134. (Натурная съемка) ИВАНОВКА ПЕРЕД ТЕРРАСОЙ. ПОЛДЕНЬ.

Соня, Марина и слуга Андриан накрывают длинный стол, вынесенный в сад, под развесистые ветви лип. В плетеном кресле Шаляпин, развалившись, рассматривает газеты.

ШАЛЯПИН. «Бенефициант Шаляпин пел с обычным искусством, но без вдохновения, видимо считал, что ему недоплатили...» (Отбрасывает газету.) Бутербродная кри­тика Конечно, недоплатили. Я даю битковые сборы, таких даже Тамани не дает. А ему платят вдвое больше. У нас иностранцам всегда больше платят. (Тоскливо.) Почему я не иностранец!

НАТАЛЬЯ (подходя к столу). Таких, как ты, там не делают!

ШАЛЯПИН. Именинница, душенька! (Вскакивает, це­лует ей руку.) Надеюсь, ты извинишь, что я без подарка? Подарок за мной.

НАТАЛЬЯ. Ты сам — лучший подарок.

Она проходит к столу, пересчитывает стулья, приборы. Шаляпин опять усаживается в кресло.

ШАЛЯПИН. Опять газетчики цепляются — опять, мол, деньги люблю. А кто их не любит? (Втягивает воздух но­сом.) Чем это так вкусно пахнет?

НАТАЛЬЯ (уходя в дом). Пирожки с визигой.

Шаляпин смотрит ей вслед, воровато оглядывается, под­ходит к столу, берет пирожок, надкусывает, зажмуривается от удовольствия. Потом наливает рюмку рябиновой, хлопа­ет ее, берет второй пирожок.

ГОЛОС МАРИНЫ. Ай-ай-ай! Как не стыдно!..

Шаляпин поспешно засовывает весь пирожок в рот, давясь, жует, спрятав руки за спину. Марина ставит на стол блюдо с холодным поросенком

135.                 (Натурная съемка.) ИВАНОВКА ТЕРРАСА ВРЕМЯ ТОЖЕ Иван и Белов тащат на гужах пианино.

136.                 (Натурная съемка) ИВАНОВКА ТЕРРАСА ВРЕМЯ ТОЖЕ.

ШАЛЯПИН (Марине). Ну, что, попоешь сегодня нам частушки?

МАРИНА (покраснев). Куда мне!.. ШАЛЯПИН. А я тебя поначалу и не узнал. Налилась, расцвела, хоть караул кричи.

МАРИНА (кокетливо). Уж вы тоже скажете, Федор Иванович!..

137. ВРЕМЯ И МЕСТО ТЕ ЖЕ

Иван, напрягшись, со вздувшимися жилами на шее и лице, тащит пианино на лужайку, то и дело бросая косые взгляды на кокетничающую с Шаляпиным Марину у стола

138. ВРЕМЯ И МЕСТО ДЕЙСТВИЯ ТЕ ЖЕ ШАЛЯПИН. Замужем? Марина отрицательно качает головой. ШАЛЯПИН. Смотри, девка, засидишься!

Шаляпин опрокидывает вторую рюмку и, подмигнув Марине, начинает пританцовывать. Он вытягивает руки, как бы приглашая ее. Марина пятится, отрицательно качая го­ловой. Шаляпин протягивает руки, ухватывая ее за талию. Марина взвизгивает и бежит в сторону террасы. Пробегая мимо пианино, она останавливается на тихий голос Ивана.

ИВАН. Иди-ка сюда!

Он стоит, набычив голову, на лице его ходят желваки. В глазах Марины испуг.

МАРИНА Чего тебе?

ИВАН. Ты чего с этим певчим разводишь шуры?..

МАРИНА Ты чего, взбесился? Федор Иванович солист Императорской оперы.

ИВАН. Во-во, императорской. Еще раз увижу — убью.

И тут раздается резкий звук клаксона.

139. (Натурная съемка) ИВАНОВКА У ТЕРРАСЫ. ДВОР. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

К террасе подкатывает машина Рахманинова с гостя­ми. Из машины выходят Мария Аркадьевна Трубникова, ее дочь — Анна, уже знакомая нам; говорливая, востор­женная особа Лантинг и архитектор Мазырин — строгий господин с очень высоким белоснежным крахмальным во­ротничком, подпирающим подбородок, в английских кра­гах. Появляются Наталья, Софья. Радостные восклицания, объятия, поздравления. Трубниковы, поцеловавшись с На­тальей, вручают ей какие-то коробки, которые принимает подоспевшая Марина. Подходит Шаляпин.

НАТАЛЬЯ. Прошу любить и жаловать: наш Федор Ива­нович! (Шаляпину.) С тетушкой ты знаком, а это ее дочь Аннушка Моя кузина, Ольга Николаевна Лантинг, архи­тектор Мазырин.

Все раскланиваются. Из флигеля доносятся звуки рояля.

АННА. Дядя Сережа?

НАТАЛЬЯ. У нас очень плодотворный месяц, пишет по прелюдии в день.

140. (Натурная съемка) ИВАНОВКА. ФЛИГЕЛЬ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Анечка обходит флигель со стороны уже отцветших сиреневых кустов. Музыка здесь слышнее. Она подходит к дому, останавливается под окном, из которого доносится ре-минорная прелюдия 32-го опуса. Закинув голову, она] смотрит вверх, из окна льется на нее божественная рахма-ниновская музыка.

141. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ПЕРЕД ТЕРРАСОЙ. ПОД ВЕЧЕР.

Иван заливает воду в большой двухведерный самовар. Он видит гостей за праздничным столом. Помимо уже зна­комых нам лиц, тут находятся родители Наташи — бога­тырского роста отец и маленькая, очень живая мать. Обед уже близится к концу. Стол утратил свою изначальную оп­рятность: грязные тарелки, пустые бутылки, присыпанное солью пятно от вина на скатерти. Но гости еще потягива­ют из рюмок и ведут сытые разговоры.

ШАЛЯПИН (благодушествуя). Вообще, города не так построены. Если бы я строил, то, прежде всего, построил бы огромный театр для народа, где сам бы пел.

ЛАНТИНГ (восторженно). Какая прелесть!

РАХМАНИНОВ. Бесплатно?

ШАЛЯПИН. Почему бесплатно? Ты меня не сбивай. Если хочешь знать, это не моя идея, а Горького. Театр на двадцать пять тысяч мест. Город надо начинать с театра...

СВЯЩЕННИК (робко). Как же строить театр, когда еще домов нет?

МАЗЫРИН. Вы бы, конечно, сначала построили храм?

 СВЯЩЕННИК. Вокруг храма народ живет, устраива­ется...

МАЗЫРИН (решительно). Позвольте, господа, никогда не надо начинать с театра, храма, домов, а первое, что надо строить, — это острог.

ШАЛЯПИН. Как острог? Что он говорит? Вы слышите?

КАМЕРА НА ИВАНА

Иван, засыпавший угли в самовар, оставил свое дело и прислушивается к разговору. Глаза его недобро сужены.

КАМЕРА НА ЗАСТОЛЬЕ.

МАЗЫРИН. Я дело говорю. Я архитектор и знаю: каж­дый подрядчик, каждый рабочий хочет вас надуть, поста­вить вам плохие материалы, кирпич, цемент уворовать, бе­тон, железо. Не будь острога, они бы вам показали. Вот я и говорю — город с острога надо строить.

Шаляпин бледнеет.

ШАЛЯПИН. Ты слышишь, Сережа? Что это за господ­ские разговоры?

МАЗЫРИН. Да, я веду господские разговоры, а вот вы-то не совсем.

Все замолкают, предчувствуя скандал.

КАМЕРА НА ИВАНА.

Иван так увлекся разговором, что обжегся, раздувая са­мовар.

КАМЕРА НА ЗАСТОЛЬЕ.

ШАЛЯПИН (ставая из-за стола). Что за господа. Пороли народ и этим жили. Я, к примеру, по паспорту крестьянин, и меня могут выпороть на конюшне. Знаете ли вы это?

МАЗЫРИН. Это неправда. После реформы Александ­ра II, к сожалению, никого не порют.

ШАЛЯПИН. Как к сожалению? Что это он говорит? Какого барина разделывает из себя!

МАЗЫРИН. А вы, Федор Иванович, и «Дубинушку» для революционеров поете, и «Жизнь за царя» — для государя императора. Всем понравиться хотите!

РАХМАНИНОВ (Мазырину). Александр Петрович, да будет вам! Федя же певец, какой же он революционер, он — певец.

ШАЛЯПИН. Вот именно — певец! Мне все равно, кому петь, главное — плати!

МАЗЫРИН (сухо). Довольно.

Мазырин встает из-за стола Шаляпин залпом выпи­вает коньяк, кидает пальцами в рот воздух. Рахманинов подвигает к нему блюдце с лимоном. Шаляпин берет лимон, сжимает в кулаке, так что течет сок, и вдруг захохотал...

ШАЛЯПИН (хохоча). А черт его знает! Может, господин архитектор и прав, крутом вор на воре. Нет, в этой стране жить нельзя! Все, конец пиру и плоти! Музыки хочу! Музыки!-

Все радостно аплодируют.

ШАЛЯПИН. Сережа, марш к роялю!

Рахманинов выпрастывает из-за стола свои длинные ноги, идет к пианино. Анечка подает ему стул.

РАХМАНИНОВ. Ну, что же вам сыграть?

ИРИНА Папочка, сыграй телегу и дождик!

ШАЛЯПИН. Какую еще телегу?..

ИРИНА. Папочка сегодня закончил прелюдию с теле­гой и дождиком маме ко дню ангела!

Рахманинов трогает клавиши пианино. Улыбается про себя.

РАХМАНИНОВ. Это потом.

Он вдруг начинает ми-минорный «Музыкальный мо­мент» из 16 опуса Взволнованная, трагическая тема. Слу­шатели замерли. Лицо Рахманинова отрешено. Соня под­ходит к Наталье, которая стоит, прислонившись спиной к дереву. Их взгляды встречаются. Музыка объединяет их и навевает одно и то же воспоминание пятнадцатилетней давности.

НАПЛЫВ.

142. (Натурная съемка) ПОДЪЕЗД ГОСТИНИЦЫ «АМЕРИКА». РАННЯЯ ВЕСНА ДЕНЬ.

Наталья и Соня выскакивают из пролетки, вбегают в гостиницу. Камера следует за ними.

143. (Съемка в помещении.) КОРИДОР ГОСТИНИЦЫ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Наташа и Соня бегут по коридору, чуть не сбив с ног полового с подносом. Тревожная музыка «Музыкального момента» продолжается. Сестры сворачивают за угол и вбе­гают в комнату Рахманинова

144. (Съемка в помещении.) КОМНАТА В ГОСТИНИЦЕ «АМЕРИКА». ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

У кровати, на которой, разметавшись, в беспамятстве ле­жит Рахманинов, стоят Александр Ильич Зилоти и доктор. Мы не слышим, о чем они разговаривают, ибо тревожная музыка заглушает все. Сестры смотрят на доктора, на Зилоти. Зилоти отрицательно качает головой, опускает глаза

145. РЕЗКИЙ ПЕРЕХОД

По коридору Зилоти, санитар и половой несут заверну­того в тулуп Рахманинова. Сзади следуют Наталья и Соня с нехитрыми пожитками Сергея.

146.              (Натурная съемка) ПОДЪЕЗД ГОСТИНИЦЫ «АМЕРИКА». РАННЯЯ ВЕСНА СУМЕРКИ.

Сестры усаживаются в пролетку по обе стороны Рахма­нинова. Голова Сергея безвольно лежит на груди. Зилоти сидит напротив. Пролетка трогается.

147.                 (Съемка в помещении.) ПРИХОЖАЯ В ДОМЕ САТИНЫХ

Варвара Аркадьевна, Александр Александрович дают указания слугам, которые втаскивают больного Рахманино­ва на второй этаж. «Музыкальный момент» затихает.

148. (Съемка в помещении.) КОМНАТА В ДОМЕ САТИНЫХ НОЧЬ.

На постели — Рахманинов. Он лежит навзничь, глаза закрыты, лицо бледно выделяется, освещенное лампой. У постели — столик с лекарствами, ночник. В кресле сидит Соня. На коленях у нее книга, взгляд прикован к Рахмани­нову. Затемнение.

Из затемнения. ДЕНЬ.

Наташа входит в комнату с бородатым человеком в пенсне — это новый врач. Соня уступает ему кресло. Он берет большую худую руку Рахманинова, слушает пульс. Раздвигает веки Рахманинова, открывая будто неживой глаз. Затемнение.

ВЕЧЕР.

У постели — Наталья. Соня заходит в комнату. Сестры обмениваются взглядами. Соня опускается на колени перед кроватью, всматривается в лицо Рахманинова. Затемнение.

НОЧЬ.

Марина сидит у постели, вяжет. Рахманинов вдруг про­тягивает горячую руку к Марине. Марина непонимающе смотрит, потом берет в обе руки протянутую руку, кладет ее на постель. На его лице появляется подобие улыбки. Рука Сергея сжимает руку Марины. Затемнение.

Из затемнения. УТРО.

Марина дремлет у постели больного. Вязание выпало из ее рук. Рахманинов шевелится, открывает глаза. Окру­жающий мир фокусируется в его сознании Он видит кресло, задремавшую Марину, на стенах вперемежку фотографии...

ДЕТАЛЬ.

...Фотографии юных Сони и Наташи, молодого длинново­лосого Рахманинова, детский рисунок цветными карандаша­ми, фотографии, а вот он почти мальчик в окружении моло­дых Верочки и Татуши и сестер Сатиных, почти девочек

КАМЕРА НА РАХМАНИНОВА.

Он опускает на пол худые ноги, садится на кровать. Цепляясь за спинку кровати, он встает.

МАРИНА (шепчет). Сергей Васильевич, вам нельзя!

Глаза Рахманинова блестят живым блеском, и он заговор­щицки прикладывает палец к губам. Марина завороженно смотрит, как он встает, в длинной, ниже колен, спальной ру­бахе, шатаясь, идет к окну. Доносится далекий удар колокола

Рахманинов подходит к окну и дергает раму — раз, второй, третий. Напрягается изо всех своих слабых сил. Сыплется сухая замазка, рама распахивается. Звон колокола становится явственнее Рахманинов толкает вторую раму, и в комнату вливается голубое утро, солнечный свет. Подставив счастливое лицо весеннему ветру, Рахманинов садится за пианино в углу и, собрав последние силы, начинает прямо с середины только что слышанную нами тревожную и в то же время востор­женную музыку ми-минорной картины.

149 (Съемка в помещении.) ПРИХОЖАЯ ДОМА САТИНЫХ ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Из столовой, где обедает семья, вскочили и выбежали в переднюю Наталья и Соня. На мгновение оцепенев, они кидаются вверх по лестнице.

150 (Съемка в помещении.) КОМНАТА ДОМА САТИНЫХ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Сестры распахивают дверь, боясь поверить своим гла­зам. Музыка обрушивается на них вместе с льющимся сквозь окна благовестом колоколов. Рахманинов смот­рит на них из-за пианино со слабой улыбкой. Ему труд­но продолжать играть, но он крепится изо всех сил. Посреди комнаты стоит растерянная Марина. Наталья прижала руки к груди.

НАТАЛЬЯ. Живой...

Соня обнимает сестру за плечи.

СОНЯ (сквозь слезы). Живой...

Музыка достигает своего апогея.

151. (Натурная съемка) ИВаНОВКА. ТЕРРАСА. ЛЕТО.

Мы переносимся опять в летний день. Рахманинов за­канчивает пьесу. Все аплодируют. Только Соня и Наталья, обнявшись, стоят у дерева, объединенные единым чувством и единым воспоминанием.

СОНЯ. Наташа.

НАТАЛЬЯ. Да, да, я все помню.

ЛАНТИНГ. Федор Иванович, а теперь вы!

ШАЛЯПИН (оглядывая присутствующих). Один петь не буду... Марина, иди сюда!

Марина, с маленькой Танечкой на руках, которая сто­яла рядом с Иваном, ничуть не удивлена.

МАРИНА (кокетливо). А чего петь-то, Федор Ивано­вич?

ШАЛЯПИН. Да как всегда, те же самые частушки, аль забыла?

МАРИНА (укоризненно). Да те-то уж больно вольные... Все смотрят на Ирину.

ИРИНА. Я их и так знаю, а Танька маленькая, не пой­мет!.. 

Все смеются. Фрейлейн в ужасе хватает Ирину и тащит прочь.

ФРЕЙЛЕЙН. Вас фюр ейн унгецогенес Кинд! Рахманинов начинает веселый, задорный проигрыш для частушек. Марина отдает закуксившуюся Таню Феоне и, приплясывая, наступает на Шаляпина.

МАРИНА:

Ах ты, барин, милый барин,

Мою Нюрку не замай,

 Не нахальствуй, как татарин,

 Не зови ее в сарай.

Отбивая дробь, отступает назад.

ШАЛЯПИН (наступая на Марину):

То не ветер-обормот

По степи мотается — Нюрку взяли в оборот,

 Сережки колыхаются.

Отходит назад, наступление ведет Марина

МАРИНА:

Говорит старуха деду:

Я в Америку поеду.

Ах ты, баба-егоза —

Туда не ходят поезда.

ШАЛЯПИН:

Слон слониху полюбил,

В рощу с ней гулять ходил.

 От такого романа

Вся роща переломана.

Подхватывает Марину и начинает кружить. Рахмани­нов упоенно барабанит по клавишам, заливаясь счастли­вым детским смехом.

КАМЕРА НА СОНЮ.

Со странной улыбкой смотрит она на пляшущую рас­красневшуюся Марину, на счастливого Рахманинова, кото­рый порой отрывает руки от клавишей, чтобы ухватить себя за виски — жест высшего упоения. КАМЕРА НА ИВАНА

Он стоит в сторонке среди слуг и неотрывно смотрит на Марину. Каждое ее движение: то, как она поводит пле­чом, изгибает шею, притопывает ногой, каждый взгляд, брошенный на Шаляпина и Рахманинова, отзывается бо­лью и гневом на его бледном обострившемся лице. Не вы­держав, он поворачивается и уходит. Он идет прочь со дво­ра, сворачивает с дорожки и вламывается в кустарниковую чашу. Словно слепой лось, прет напролом сквозь кусты.

КАМЕРА НА ПЛЯШУЩИХ.

Марина и Шаляпин, оба распаренные, кончают пля­сать. Рахманинов не может остановиться.

ОБЩИЙ ПЛАН. ФЕОНА Наталья Лексанна!

Наталия Александровна оборачивается и видит, что Таня неуклюже и сосредоточенно топчется возле няньки.

НАТАЛЬЯ. Милые вы мои! Да она танцует! Иди ко мне, доченька, иди, маленькая.

Она садится на корточки, манит дочь, но девочка, переваливаясь со стороны на сторону, сосредоточенно топочется.

НАТАЛЬЯ. Сережа, Танюша танцует! Рахманинов начинает играть «Камаринскую», все со­бираются вокруг Тани и хлопают в ритм в ладоши. Из

заросшего угла сада на веселящуюся компанию смотрит оскорбленный в лучших чувствах Мазырин.

НАПЛЫВ. ИЗ НАПЛЫВА.

152. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ТО ЖЕ МЕСТО. ВЕЧЕР.

Сад залит лунным светом, стол и стулья убраны, в па­мять о недавнем пиршестве осталось лишь пианино да дрем­лющий в кресле Шаляпин. Из дома выбегает Марина с белой шалью в руках, пробегает мимо Шаляпина

153. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ПРУД. ВРЕМЯ ТОЖЕ.

В небе стоит полная луна Табаки, высаженные бордю­ром, светятся серебряными звездами. За ними — тень кустов. Вдоль пруда прогуливается вся компания — фигуры, одетые в белое, освещенные луной, кажутся перламутровыми. Марина догоняет Наталью Александровну, передает ей шаль.

НАТАЛЬЯ. Спасибо, дорогая.

Вспыхивающая папироска в руках Рахманинова осве­щает красноватыми бликами его лицо.

154 (Натурная съемка.) ИВАНОВКА АЛЛЕЯ. ВРЕМЯ ТОЖЕ.

Темной и узкой аллеей Марина бежит обратно домой. Неожиданно из кустов высовывается рука, хватает Марину за локоть, вдергивает в темень. Все происходит так быстро, что Марина даже не успевает охнуть.

155. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. В КУСТАХ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Над упавшей Мариной склонилось ощеренное лицо Ивана.

МАРИНА. Ты и впрямь ненормальный, напугал до смерти.

ИВАН. А как иначе? К тебе не подступишься. Ты толь­ко с барами вращаешься.

Марина берет его за уши, притягивает к себе и целует в губы.

НАПЛЫВ.

156. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. НОЧЬ.

Марина и Иван лежат на копенке под стогом сена.

ИВАН. Долго ты меня будешь мучить?

МАРИНА. Это я-то тебя мучаю?

ИВАН (с болью). Пойми ты, не хочу я больше по-соба­чьему. Человек я или кто?

МАРИНА. Ну, потерпи еще маленько.

ИВАН. Сколько можно терпеть? Ты же перестарок. Вековуха. Все девки, какие ни на есть, и уродины, и кри­вые, и кособокие, замуж повыскакивали, а ты — как порче­ная!.. Пойми ж, наконец, нельзя весь век у чужой жизни крутиться. Ну, кто они тебе? Они как упыри, всю кровь из тебя выпьют, а после вышвырнут.

МАРИНА Что ты все собачишься на хороших людей? Сволочь неблагодарная.

ИВАН. А за что мне их благодарить?

МАРИНА Кто тебя из острога вытащил? Кабы не они, затопал бы по Владимирке.

ИВАН. Ну и ляд с ним. А этому... бренчале я все равно не прощу.

МАРИНА Чего ты ему не простишь?

ИВАН. Сама знаешь.

МАРИНА Загадками говоришь... (С болью.) И чего я не понесу от тебя? Я ведь здоровенькая. Тогда бы все само решилось.

ИВАН. Видать, я в неволе плохо размножаюсь... Вот что, хватит, заберу я тебя. Отбегалась, не девчонка.

МАРИНА Что ж, коль могут без меня, будь по-твоему.

ИВАН. Могут, не могут. Завтра я сам поговорю с Ната­льей Алексанной.

МАРИНА.Только по-хорошему, Вань.

ИВАН. Ладно, будет по-хорошему.

Смотрит ей в глаза

ИВАН. Ведь ради тебя и зарежу, и поклонюсь.

 МАРИНА Ох, Иван, чего только привязалась я к тебе.

 ИВАН. Не бойсь, будет все как в красивой книжке.

 157. (Съемка в помещении.) ИЗБА ИВАНА УТРО.

На бревенчатой стене лубочная картинка — нарядный цветастый шар Монгольфье. Он напоминает нам что-то... Ну конечно, на подобном ему шаре летал когда-то в своем воображении маленький Рахманинов. В углу опрятной ком­наты перед ломберным столиком с самодельной ногой си­дит Иван, расчесывая перед уломочком зеркала свои жест­кие волосы. В избе опрятно, пол чисто вымыт. Иван смачи­вает волосы водой, приглаживает, застегивает косоворотку на последнюю пуговицу, отчего краснеет стиснутая шея. Подпоясывается наборным пояском и натягивает люстри­новый пиджак. Напоследок прилаживает картуз с высо­ким околышем. Он оглядывает себя несколько иронически в уломочек зеркала и, подмигнув своему непривычно на- рядному изображению, выходит из избы.

158. (Натурная съемка.) ДОРОГА К ГОСПОДСКОМУ дому. лето. утро.

Только что прошел дождь, и Иван, чтобы не пачкать начищенные до блеска сапоги, идет обочиной размытой дороги, обходя лужи. Иван срывает ромашку и, стряхнув дождевые капли, втыкает ее в петлицу пиджака.

159. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА ДОРОГА В ПОЛЕ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Шаляпин катит на автомобиле Рахманинова. Соломенная шляпа сбита на затылок, галстук развевается по ветру, похоже, что Федор Иванович хорошо опохмелился. Он отобрал руль у  шофера и правит сам — неумело, но отважно. На заднем си­денье перекатываются, визжа от страха, Анна и Лантинг.

160. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА ДОРОГА К УСАДЬБЕ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Сознавая свою пригожесть, исполненный решимости и надежды, Иван подходит к усадьбе, и тут из-за угла вывора­чивается ведомый неопытной рукой автомобиль, попадает колесами в глубокую, никогда не просыхающую лужу и с ног до головы обдает прохожего зловонной жижей. Авто­мобиль, вихляя, уносится дальше, ни Шаляпин, ни его спут­ники не заметили случившегося. Иван медленно озирает свою испорченную одежду, утирает руками лицо.

ИВАН (с лютой до спокойствия ненавистью). Всех надо кончать... всех...

И поворачивает назад.

161. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ИМЕНИЕ. ОСЕНЬ. ДЕНЬ.

Рано пришедшая осень позолотила деревья в парке, под­морозила цветы на клумбах. Перед крыльцом дома, готовые к отъезду, стоят автомобиль и два экипажа, запряженные ло­шадьми. Слуга Андриан и Иван носят чемоданы. Марина, уже одетая по-городскому, в шляпке, прогуливается по двору с Танечкой. Марина смотрит долгим взглядом на Ивана. Тот увязывает баул сзади экипажа, не поднимая глаз.

162. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА СТОЛОВАЯ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

За столом Наталья и Рахманинов, которые только кон­чили пить кофе. Андриан входит со шляпной коробкой в руке.

АНДРИАН. Наталья Алексанна, шляпы с собой возьмете?

НАТАЛЬЯ. Положи их в машину.

Входит Соня с только что распечатанной пачкой газет.

НАТАЛЬЯ. Соня, ну где же ты? Твой кофе остыл, нам пора ехать.

СОФЬЯ (в дверях). Произошло покушение на мини­стра внутренних дел Столыпина. Он смертельно ранен.

НАТАЛЬЯ (смотрит на мужа). Кошмар! Неужели опять начинается?..

РАХМАНИНОВ. Не начинается, Наташенька, а про­должается.

Наталья с шумом встает, отодвигает стул.

 НАТАЛЬЯ. Мы можем опоздать, пора выезжать. Рахманинов кивает.

163. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ДВОР ПЕРЕД ДОМОМ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Все расселись по экипажам Соня, Ирина и Наташа в машине, фрейлейн в коляске, на коленях у Марины Таня. Нет только Рахманинова. Все молчат, каждая думая о своем.

НАТАЛЬЯ (теряет терпение). Ну, где же он, наконец!

Она выходит из машины, направляется к дому.

164. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. ДОМ. ВРЕМЯ ТОЖЕ.

Наталья проходит из комнаты в комнату, и камера дви­жется за ней.

НАТАЛЬЯ. Сережа! Сереженька, где ты?..

Она проходит осиротевшие комнаты с мебелью, на­крытой чехлами, сумрачные оттого, что некоторые ставни уже завинчены, и нигде не может найти Рахманинова Она резко останавливается в коридоре. На лестнице сидит Рах­манинов: его самого не видно за косяком, только его длин­ные ноги в начищенных до блеска городских ботинках.

НАТАЛЬЯ (подходя, испуганно). Сереженька, что с тобой?

Лицо Рахманинова устало, он выглядит постаревшим, плечи опущены.

НАТАЛЬЯ. Сереженька, мы опоздаем...

РАХМАНИНОВ. Я не знаю, но каждый раз, когда я уезжаю отсюда, мне кажется, что мы никогда сюда не вер­немся. Наташа, я боюсь...

Наталья садится рядом с ним.

НАТАЛЬЯ. Милый мой, дорогой.

РАХМАНИНОВ. Я готов работать с утра до ночи, не разгибая спины, писать музыку, дирижировать, играть, зарабатывать любым способом, только бы сохранить эту кры­шу, эти стены, в которых мы так счастливы... Ты, Соня, наши девочки...

НАТАЛЬЯ. Сережа, мой единственный, Бог будет ми­лостив.

Рахманинов смотрит на Наталью каким-то вопроси­тельным, полным доверия взглядом, и откуда-то издалека возникают мощные аккорды главной темы Третьего кон­церта. Музыка ширится, растет...

165. (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ БЛАГОРОДНОГО СОБРАНИЯ.

ДЕТАЛЬ.

Руки Рахманинова обрушиваются на клавиатуру. Тра­гическая тема подхватывается оркестром. Рахманинов за роялем Зилоти дирижирует.

КАМЕРА НА ЗАЛ

Зал Дворянского собрания полон. Люди гроздьями ви­сят на верхних балконах. Звучит музыка.

НАПЛЫВ.

166. Крупно заголовки европейских газет: «УБИЙСТВО

ПРИНЦА ФЕРДИНАНДА В САРАЕВО...» «10 ИЮЛЯ

1914 ГОДА ГЕРМАНИЯ ПРЕДЪЯВИЛА

УЛЬТИМАТУМ СЕРБИИ...».

И вот уже первые разрывы снарядов на равнинах Европы.

ХРОНИКА

Музыка Третьего концерта продолжается. Она смеши­вается со звуками войны, гудками паровозов, тащащими составы с ранеными... Крупный заголовок газеты. «14 ИЮЛЯ РОССИЯ ОБЪЯВИЛА МОБИЛИЗАЦИЮ».

167. (Натурная съемка.) ПРОСЕЛОЧНЫЙ ТРАКТ В СТЕПИ. ОСЕНЬ. ДЕНЬ.

Тракт в степи, заполненный обозами и новобранцами. Гармошки, крики, плач. Мимо обозов, обгоняя их, идет запыленная машина Рахманинова. Люди перегораживают дорогу, останавливают машину, кричат что-то, машут пе­ред невозмутимым лицом Рахманинова руками. Он всмат­ривается в эти лица — хмельные, озлобленные.

168. (Натурная съемка.) ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ РАЗЪЕЗД В ТАМБОВЕ. ДЕНЬ.

Трагическая музыка Третьего концерта продолжает звучать, смешиваясь с разноголосыми всхлипами гармошек В пыли, в тесном кругу Иван танцует вприсядку. Кто-то сует ему четверть, и он, открыв рот, плещет туда самогон. А за ним, на путях — тысячная толпа в солдатских шинелях грузится в состав.

169 (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ БЛАГОРОДНОГО СОБРАНИЯ.

Снова руки Рахманинова, извлекающие мощные аккор­ды из рояля. Сосредоточенное, возбужденное лицо Зилоти.

170.               (Натурная съемка) УЛИЦА МОСКВЫ. ВЕЧЕР. Вниз по Тверской сквозь обильный снегопад несется лихач. На заднем сиденье его, завернутая в доху и прозрач­ный пергамент, огромная корзина белоснежной сирени.

171.               (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ БЛАГОРОДНОГО СОБРАНИЯ.

Музыка стремительно движется к финалу концерта. Смычки скрипок взлетают и опускаются в унисон.

КАМЕРА НА ЛОЖУ.

Наталья в вечернем платье с бриллиантовой брошью, Софья — одетая, как обычно, более чем скромно.

172. (Натурная съемка) АРТИСТИЧЕСКИЙ ПОДЪЕЗД БЛАГОРОДНОГО СОБРАНИЯ. ВЕЧЕР.

Лихач подлетает к подъезду, из которого выскакивают служители в ливреях. И вот уже корзина с сиренью плывет над засыпанной снегом толпой мерзнущих ожидающих поклонников и скрывается за лакированной дверью с зер­кальными стеклами.

173. (Съемка в помещении.) ЗАЛ БЛАГОРОДНОГО СОБРАНИЯ.

Не успели отзвучать заключительные аккорды концер­та, как зал взрывается овациями. Рахманинов, не поднимая глаз, встает, бесстрастное лицо его напоминает маску. Он кланяется. Оркестранты стучат смычками по пюпитру. К эстраде подступает толпа, и — букеты, букеты цветов... КАМЕРА НА СЦЕНУ.

Два служителя выносят на сцену огромную корзину с белой сиренью. Этот дар производит впечатление на Рах­манинова Он благодарно кланяется.

174. (Съемка в помещении.) КУЛИСЫ ДВОРЯНСКОГО СОБРАНИЯ.

Рахманинов пробирается к уборной сквозь толпу по­клонников. Старый капельдинер расчищает дорогу.

КАПЕЛЬДИНЕР. Господа, разрешите. Мадам, прошу вас...

Десятки рук протягивают программки концерта для автографов.

ЭКЗАЛЬТИРОВАННАЯ ДАМА Господин Рахманинов, от лица дамского комитета, умоляем вас...

РАХМАНИНОВ. Простите, сударыня, я очень устал...

Рахманинов скрывается в уборной. Капельдинер неприс­тупным сфинксом замирает перед захлопнувшейся дверью.

175. (Съемка в помещении.) АРТИСТИЧЕСКАЯ ДВОРЯНСКОГО СОБРАНИЯ.

Наталья наливает из графина воды в стакан и протяги­вает Рахманинову. Тот жадно пьет. Дверь распахивается, служители вносят корзину с белой сиренью, расчищают место на столике, устанавливают корзину и выходят. Ната­лья наклоняется над сиренью и вдыхает ее аромат.

НАТАЛЬЯ. Сирень зимой — непостижимо!

Рахманинов откидывается в кресле, закрыв глаза

НАТАЛЬЯ. Ты так часто стал получать эту белую си­рень, что она тебя больше не радует. Кто-то тебя избаловал.

Входит Зилоти.

ЗИЛОТИ. Будешь играть что-нибудь на бис?

НАТАЛЬЯ. Он еще не остыл...

ЗИЛОТИ (видит сирень). Опять сирень! Только жен­щина так может гоняться за артистом!.. Нижний Новгород, Харьков, Ростов-на-Дону! Должно быть, миллионерша Ве­зет тебе, Сережа.

РАХМАНИНОВ. Этому скоро будет конец.

НАТАЛЬЯ. Ты о чем?..

РАХМАНИНОВ. Вы читали, что творится на фронте? Я сегодня разговорился с извозчиком...

ЗИЛОТИ. Не преувеличивай, Сережа.

РАХМАНИНОВ. Я вспоминал сегодня свою поездку в Тамбов на призывной пункт, когда чуть не все сто верст едущие в обозах новобранцы, мертвецки пьяные, с каки­ми-то зверскими, дикими рылами, встречали проезд авто­мобиля гиканьем, свистом, киданием в автомобиль шапок, требованием денег... И ты знаешь, меня взяла жуть... (В глазах его появляется лихорадочный блеск.) У меня стран­ное ощущение надвигающегося... надвигающегося... чего-то ужасного, чего-то безобразного...

Зилоти и Наталья тревожно переглядываются и смот­рят на Рахманинова, а тот, вдруг улыбнувшись, окунает свою голову в душистое облако сирени...

176. (Натурная съемка) ПОЛЕ. ТРАКТ. ДЕНЬ. В низкое небо, придавленное тяжелыми облаками, утк­нулся одинокий телеграфный столб на обочине грязного тракта. Порывы ветра шелестят неубранными сопревши­ми хлебами. На столбе — Манифест Николая II с отрече­нием от престола

ДЕТАЛЬ.

«Мы, Николай Второй, всея Руси Император...» Чья-то рука отрывает от Манифеста отлепившийся край, склады­вает бумажку желобом, насыпает самосад. Мужик закру­тил цигарку и пустил дым, тронулся вдоль дороги. Навстречу удаляющемуся мужику из-за горизонта выкатывает авто­мобиль.

177. (Натурная съемка.) ПОЛЕ. ТРАКТ. ДЕНЬ.

Катит автомобиль по пустынной дороге. За рулем — Рахманинов. По сторонам дороги заглушённые сорняком картофельные поля, гречихи. Черные останки обгоревшей риги. Сиротливо торчат столбы на месте растащенного кры­того тока

178. (Натурная съемка) ОКРЕСТНОСТИ ИВАНОВКИ. ОСЕНЬ. ДЕНЬ.

Обочина дороги. Задрав колеса, словно опрокинутый на спину жук, валяется опрокинутый локомобиль. Мимо по дороге проезжает авто Рахманинова

179. (Натурная съемка) ИВАНОВКА ОСЕНЬ. ДЕНЬ.

Автомобиль въезжает на усадьбу. Кругом следы разора Клумбы вытоптаны, дорожки заросли, стеклянный шар разбит, повсюду мусор. Рахманинов подъезжает к дому, останавливается и выходит из машины. Возле дома толкут­ся какие-то мужики, размахивая руками. Из дома люди выносят кресло, вазы, завернутые ковры. Рахманинов как вылез из машины, так и остался стоять там. Лицо его не выражает никаких чувств. И тут распахиваются широкие двери балкона второго этажа, звон выбитого стекла, треск ломающихся рам, и на балкон выкатывается черный свер­кающий рояль. Его толкают через балкон, и, выламывая балясины перил, рояль медленно переворачивается и летит вниз...

КРУПНЫЙ ПЛАН.

Лицо Рахманинова как застывшая маска Кабинетный рояль «Беккер» ударяется о землю, с воющим звуком об­рываются струны. Волоча ноги, Рахманинов идет к роялю. Тут только его замечают мужики. Минута легкого смуще­ния. Голоса: «Барин... Сам приехал... Пущай поглядит, ему полезно... А чё, робя, от него худа не видали».

РАХМАНИНОВ (заметив внимание мужиков). Ничего, продолжайте.

Останавливается над роялем, глядит на его разворочен­ное чрево, на еще дрожащие струны, на разбросанные кру­гом клавиши, похожие на выбитые зубы. В его ушах про­должает звучать смертный взвой рояля. Из того же окна, из которого вытолкнули рояль, по-кошачьи мягко на землю спрыгивает размундиренный солдат. На его гимнастерке — следы погон и Георгиевского креста Выгоревшие, не успев­шие отрасти волосы и дочерна загорелое лицо не мешают сразу узнать Ивана Он подходит к Рахманинову.

ИВАН (издевательски). Пожаловали? Наше вам с кис­точкой.

РАХМАНИНОВ (не поднимая глаз). Воистину, ни одно доброе дело не остается неотмщенным.

ИВАН (деловито). Вот что, барин, топал бы отсюда А то, не ровен час, я тебя порешу.

РАХМАНИНОВ (устало). За что ты меня ненавидишь?

ИВАН. За то, что ты вор, барин.

РАХМАНИНОВ. Ничего у меня краденого нет. И ты это лучше других знаешь.

ИВАН (с закипающим бешенством). А я о другом во­ровстве. Обокрал ты меня, барин, подло обокрал.

РАХМАНИНОВ. Я тебя от каторги спас

ИВАН (задохнувшись). А я тебя не просил! Может, я хотел на каторгу. Чтобы сбежать и всех вас за милую душу порешить. Враг ты мне на всю жизнь. И чтоб была тут Марина сей минут, понял?

РАХМАНИНОВ. А это не тебе решать. Как она захочет, так и будет.

ИВАН. Врешь. Да вы ее окрутили хуже проволоки. Хо­чешь цел остаться, пришлешь сюда Марину. И не кашляй.

РАХМАНИНОВ. Марина вольный человек. Но от тебя ей лучше подальше.

Иван кидается на Рахманинова Его перехватывают дру­гие мужики, скручивают руки за спиной.

180. (Натурная съемка.) ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭПИЗОДА.

Подходит конюх Герасим. В нем появилась степенность знающего себе цену человека, взгляд остер, голос звучен.

ГЕРАСИМ (мужикам). Держите крепче. Неча барина забижать. Нам лишние кровя ни к чему. (Рахманинову.) А ты, Сергей Васильевич, не смущай мужиков понапрасну. Тебе здесь делать нечего.

РАХМАНИНОВ (задумчиво). Я бы отдал вам Ивановку. Да на ней долгов — не расплатиться.

ГЕРАСИМ (холодно). А ты не тревожь себя, барин. Мы сами возьмем, чего надо. А насчет долгов не сумлевайся — спишут. Играй себе на музыке, а деревню оставь деревенс­ким.

РАХМАНИНОВ. Убили вы мою музыку.

ГЕРАСИМ. Не прибедняйся. У тебя в городе на фатере другая найдется.

РАХМАНИНОВ. Я не о той музыке говорю, старик.

ГЕРАСИМ (озлясь). Ладно, растопырился! Уходи, пока худо не было.

Рахманинов поворачивается, идет к машине.

ИВАН. Бежишь? Я тебя и в городе достану.

Иван рвется из рук мужиков, они держат крепко.

РЫЖИЙ МУЖИК. Не трудись, Ваня. Отдыхай. Тебе ж сказано: лишние кровя нам ни к чему.

181. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ВЫЕЗД ИЗ УСАДЬБЫ. ОСЕНЬ.

Машина Рахманинова выезжает за ворота усадьбы. Со стороны конюшен, наперерез ему, мчатся конные. Пьяные мужики с громкими ликующими криками скачут к пере­праве на неоседланных, холеных лошадях. Многие в поводу держат вторых лошадей. Где-то неподалеку визгливо зали­вается гармошка Рахманинов медленно ведет машину по разбитой дороге, стараясь не застрять в разъезженной, пол­ной грязной воды колее...

182. (Натурная съемка.) МОСТ. ОСЕНЬ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

На мосту, провалившись под ось задним колесом, заст­рял тяжело груженный воз. Перевязанное кое-как добро из хозяйского дома прикрыто полотняными простынями, теперь извазганными грязью, и на самом верху воза сидит пьяный мужичонка, наяривая на гармошке. Второй хмель­ной мужик с белыми от жуткой косины глазами понукает запряженную в телегу вороную кобылу.

КОСОГЛАЗЫЙ. Эй, робя, подсоби!..

Но объезжающие его с двух сторон конные только хо­хочут в ответ.

МУЖИКИ (вразнобой). Это ж не кобыла — барское баловство, мы те говорили!.. Ее ни в соху, ни к телеге не заложишь!.. В ней проку нет!..

КОСОГЛАЗЫЙ. Как проку нет? Счас я ей!..

Косоглазый начинает нахлестывать кобылу. Та напряг­лась и, кося глазом, пытается вытащить телегу, но та заст­ряла. Автомобиль Рахманинова равняется с телегой. Рахма­нинов привстает в автомобиле, он не верит своим глазам Шехерезада! Его любимица, храпя, выворачивая жилы, пы­тается сдвинуть с места телегу. Косоглазый же, не щадя, огревает ее уже дубиной. Мужик с гармошкой поет час­тушки. Рахманинов выскакивает из машины.

РАХМАНИНОВ. Что ты, сукин сын, делаешь?

Он кричит, стараясь перекричать визг гармошки.

РАХМАНИНОВ. Это же чистокровная скаковая лошадь, она не годится для упряжки!..

Косоглазый, продолжая бить лошадь, весело кричит в ответ.

КОСОГЛАЗЫЙ (Рахманинову). Вот мне и говорят, что проку в ней нет!.. Ты, мужик, давай-ка, подсоби сзади!

РАХМАНИНОВ. Это породистая кобыла, она не может работать.

КОСОГЛАЗЫЙ. У нас и породистые будут работать!

Выдергивает из поручней моста оглоблю и огревает обе­зумевшую Шехерезаду. Подъезжают несколько мужиков. От конюшен бежит Белов.

БЕЛОВ (кричит). Стой, Петька! В чем скотина-то вино­вата? Она не потащит...

Мужик продолжает в остервенении наносить удары по крупу Шехерезады.

КОСОГЛАЗЫЙ. А я те говорю — потащит!..

Белов, подбегая, повисает на руке Косоглазого.

БЕЛОВ. Сволочь, пьянь!

Косоглазый пытается стряхнуть Белова. Они борются. Мужики оттаскивают Белова. Косоглазый, размахнувшись, бьет его лбом в живот. Тот падает на колени. Пьяный гар­монист хохочет, не переставая играть веселые частушки. Косоглазый бьет обезумевшую лошадь по хребту, Шехере­зада приседает на задние ноги. Ее голова на долгой гибкой шее описывает круг, ноздри окрашиваются розовой пеной. Рахманинов кидается к Белову, пытаясь помочь ему встать. Белов смотрит на барина, отирая окровавленное лицо.

БЕЛОВ (шепчет). Уезжай, барин, поскорее. Я тебе гово­рю, уезжай...

РАХМАНИНОВ (отрешенно). Я тебя отвезу на стан­цию, к доктору.

БЕЛОВ (отталкивая руку Рахманинова). Не трожь меня, барин, спасай себя!.. Уезжай...

Несколько любопытных окружили дрожащую Шехере­заду, пытаются поднять ее на ноги. Рахманинов с застыв­шим лицом, не сознавая, что делает, садится в машину, включает скорость, трогается.

183. (Натурная съемка.) ДОРОГА ОТ ИВАНОВКИ. ОСЕНЬ. ДЕНЬ.

Рахманинов ведет машину, не выбирая дороги. Маши­на виляет из стороны в сторону, застревая то передними, то задними колесами в наезженной колее. Рахманинова подбрасывает на колдобинах, но он остановившимся взгля­дом смотрит вперед как слепой. Машина неожиданно сво­рачивает с дороги, вырывается на сгнившее жнивье и оста­навливается. Рахманинов выходит, делает несколько шагов, оглядывается вокруг. Тишина. Над далекими купами дере­вьев галдит стая грачей, и ветер шелестит сухими стебля­ми. Несколько мгновений Рахманинов стоит неподвижно, затем падает, как подкошенный. Мы слышим его глухие рыдания.

184. МОСКВА. ЗИМА 1917 ГОДА. ДЕНЬ. Большой театр. Меж колонн портреты Маркса и Лени­на Из подъезда выходит Шаляпин в зипуне и драной мехо­вой шапке. Идет в сторону Большой Дмитровки.

185. МОСКВА. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

На Большой Дмитровке, возле театра Зимина, к Шаля­пину подходит интеллигентного вида женщина с бледным лицом, с ребенком на руках. Она держит баранку из чер­ной муки.

ЖЕНЩИНА (испуганно оглядываясь, жалостно). Купи­те бубличек.

ШАЛЯПИН (тоже пугливо озираясь). Извините, суда­рыня, не при деньгах.

И бочком-бочком от нее.

186.                 (Натурная съемка.) МОСКВА. ВРЕМЯ ТО ЖЕ. Улица перед шагающим по ней Шаляпиным Вывески

сорваны, в витринах и окнах домов выбиты стекла Пусты булочные и молочные. Немногочисленные прохожие одеты бедно, неряшливо, у иных мешки за плечами, вид угрюмый и подавленный.

187.               (Натурная съемка.) МОСКВА. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

На углу Камергерского переулка валяется распухший труп лошади. На стене плакат — «Жертвуйте на больных туберкулезом детей». Дальше толпа размундиренных сол­дат запрудила улицу. Митинг.

МОЛОДОЙ СОЛДАТ. Когда мы с ими братались, то грим: «Мы свого Миколая убрали, когда же вы, грим, свого Вильхельма уберете? А нам грят «Как так, грят, его убе­решь, он нам всем головы поотвертывает».

188. (Натурная съемка.) МОСКВА. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

Шаляпин подходит к Бульварному кольцу. Рыча неисп­равным мотором, проносится броневик Вслед за ним гру­зовик с вооруженными людьми в кожанках. В стороне Никитской звучат винтовочные выстрелы и короткие пуле­метные очереди. Шаляпин переходит улицу, держа путь к дому, стоящему торцом к Страстному бульвару.

189. (Натурная съемка.) МОСКВА. ДОМ РАХМАНИНОВА. ВРЕМЯ ТО ЖЕ

У подъезда дома с вывеской «Женская гимназия» стоит грузовик. Какие-то люди выносят из дома школьные парты, учительные кафедры, книжные шкафы и бросают в кузов грузовика. К Шаляпину подходит человек в драповом паль­то, перепоясанном ремнем, в петлице красный бант.

ЧЕЛОВЕК С БАНТОМ. Видите — что делают, сволочи! Гимназию разорили. А для чего, спрашивается? Институт открывают, в рот им дышло, солдатню марксизьму обучать.

ШАЛЯПИН (озираясь). Но марксизм... э-э-э... необхо­дим революционному воинству.

ЧЕЛОВЕК С БАНТОМ. Не бойтесь, товарищ Шаляпин, я господина Рахманинова хорошо-с знаю. Я начальник до­мовой самообороны, чтоб ей подавиться!

ШАЛЯПИН. Да, да, мы знакомы. Вы, кажется, э-э-э... кондитером работали.

ЧЕЛОВЕК С БАНТОМ Верите ли, товарищ Шаляпин, ежели б сейчас свисток на кондитерской фабрике Эйне-ма — все бы бросил, ушел. Я ведь бисквиты заваривал. Пер­вый мастер был. На праздник сто целковых золотом. Ну-ка, где теперь бисквиты? Собачину едим. И той не достать.

Совсем близко раздается выстрел. Собеседники обора­чиваются.

КАМЕРА НА ПОДВОРОТНЮ.

Из подворотни выскакивает человек в треухе и бежит к Страстному. Человек с бантом хватается за карман, словно за оружие.

ЧЕЛОВЕК С БАНТОМ Стой! Стрелять буду!

Шатаясь, выходит парень с окровавленной головой. Де­лает два-три шага и падает плашмя на землю. Снег вокруг головы мгновенно краснеет.

ЧЕЛОВЕК С БАНТОМ Готов. Каждый день кого-то уби­вают. А спроси: за что, — сами не знают. Я давеча конвой в воротах поставил. Нет — ушли, сволочи, с девками в дровах прячутся.

Грузовик со школьным имуществом отъезжает. С воза падает глобус и, голубой, светлый, блестящий, катится по грязной мостовой, тускнея и погасая. Шаляпин, кивнув на­чальнику домовой обороны, входит в подъезд.

190. (Съемка в помещении.) ЛЕСТНИЧНАЯ КЛЕТКА.

На первых двух этажах двери помещавшейся там ког­да-то гимназии открыты настежь и видны коридоры с рас­пахнутыми дверьми классных комнат, где царит разгром... Звук захлопнувшейся от сквозняка двери в конце коридора гулко отдается по пустым классам. Сквозняк гонит по ког­да-то начищенному паркету обрывки школьных тетрадей.

191. (Съемка в помещении.) ДОМ РАХМАНИНОВА ЛЕСТНИЧНАЯ КЛЕТКА

Шаляпин поднимается на третий этаж и останавлива­ется у обитой черной кожей двери с медной табличкой: «РАХМАНИНОВ СВ.». Он дергает хвостик колокольчика. Дверь открывается, выглядывает Марина

МАРИНА. Ой, Федор Иваныч, что это вы оделись, как от долгов?

ШАЛЯПИН. Чтоб не раздели.

Заходит в квартиру.

192. (Съемка в помещении.) МОСКВА ДОМ РАХМАНИНОВА ЖЕНСКАЯ ГИМНАЗИЯ. ДЕНЬ.

С ДВИЖЕНИЯ.

Рахманинов проходит пустыми классами. Заходит в учи­тельскую. На выгоревших обоях большой свежий квадрат —

след висевшего здесь портрета государя-императора, лис­точки с расписанием уроков. Он заходит в биологический кабинет: пустые птичьи клетки, аквариум с дохлыми вуа­лехвостами и телескопами, чучело совы со стеклянными карими глазами. Он заходит в музыкальный класс На сте­не — покосившаяся фотография: гимназистки в белых пла­тьях со своим классным руководителем в центре. Выпуск­ной класс гимназисток 1916 года У плинтуса валяется сло­манная дирижерская палочка Рахманинов поднимает ее, встает в позу дирижера и подает знак невидимому хору.

 ДЕВИЧЬИ ГОЛОСА (поют).

Задремали волны,

Ночь сошла на землю.

Тайной думы полный,

Тишине я внемлю.

Закрыв глаза, Рахманинов дирижирует хором гимнази­сток..

193. (Съемка в помещении.) МОСКВА КВАРТИРА РАХМАНИНОВА ВЕЧЕР.

В комнате, освещенной керосиновой лампой и оплыв­шими свечами в медных шандалах, Ирина и Таня проща­ются перед сном с отцом. Целуют его, желают доброй ночи. Потом говорят «доброй ночи» Шаляпину и уходят в свою комнату вместе с Мариной. Все, кроме Марины, одеты весь­ма причудливо: на Рахманинове женская вязаная кофта, шерстяная шапочка, шарф и перчатки без пальцев; Ната­лья закутана в платки, сверху кацавейка; Шаляпин щеголя­ет в теплом жилете мехом наружу. Только пышущая здо­ровьем Марина обходится обычным шерстяным платьем.

ШАЛЯПИН (Рахманинову). И много ты в Ивановку всадил?

РАХМАНИНОВ. Все, что имел.

ШАЛЯПИН. Банк-то понадежнее оказался.

РАХМАНИНОВ. А что теперь деньги стоят?

ШАЛЯПИН (мрачнея). Ничего. Да и тех не выдают. Горький говорит погоди, народ тебе все вернет. Какой народ? Крестьяне, полотеры, дворники, извозчики? Какой народ? Кто? Непонятно. Но ведь и я народ.

РАХМАНИНОВ. Едва ли. Горький говорил, кто носит крах­мальные воротники и галстуки — не люди. И ты соглашался.

ШАЛЯПИН. Ну, это так, несерьезно... А может, мах­нуть в Петербург? У Горького, говорят, в комнатах порося­та бегают, гуси, утки, куры. Здесь же жрать нечего. Собачи­ну едят, да и то достать негде. Я вообще уеду за границу.

РАХМАНИНОВ. Как же ты уедешь? А если не пустят? Да и поезда не ходят.

ШАЛЯПИН. То есть, как не пустят? Я просто вот так пойду, пешком.

РАХМАНИНОВ. Трудновато пешком-то... да и убьют.

ШАЛЯПИН. Ну, пускай убивают, ведь так же жить нельзя!.. Это откуда у тебя баранки?

На подоконнике лежат сухие баранки. Шаляпин под­ходит, берет баранку, пробует ее разгрызть и хватается за щеку.

ШАЛЯПИН. Фу, черт, чуть зуб не сломал! Нет, бежать, бежать, без оглядки!

РАХМАНИНОВ. А у меня уже месяц лежит вот такое послание.

Достает из ящика стола какую-то бумагу и кладет пе­ред Шаляпиным.

ШАЛЯПИН. Что это?

РАХМАНИНОВ. Приглашение в Швецию на гастроли.

ШАЛЯПИН. Чего же ты не едешь? Чего ждешь?

РАХМАНИНОВ. Боюсь, что гастроли затянутся.

ШАЛЯПИН. А ты не можешь жить без большевиков?

РАХМАНИНОВ. Ты целовался на морозе?

ШАЛЯПИН. Что? Не помню. Ну, целовался.

РАХМАНИНОВ. Тогда ты знаешь, что такое Россия.

ШАЛЯПИН. Так то Россия!» А это?.. (Машет рукой.) Слушай, я у вас останусь. Поздно. Боюсь идти.

НАТАЛЬЯ. Конечно, оставайся. Я тебе в кабинете по­стелю.

194 (Натурная съемка.) МОСКВА. ЗИМА. НОЧЬ. У Большого театра горит костер. Возле него греются солдаты. Проезжает грузовик с матросами.

С ДВИЖЕНИЯ. Грузовик едет по Большой Дмитровке.

195. (Натурная съемка.) МОСКВА. НОЧЬ. Грузовик останавливается на углу Бульварного кольца. Матросы соскакивают на землю и расходятся по подъез­дам жилых домов. Один отряд из трех человек идет к подъез­ду дома, где живет Рахманинов. Воет пес на бульваре. Мат­рос кидает в него камнем.

196.                 (Натурная съемка.) МОСКВА. ПОДЪЕЗД ДОМА

РАХМАНИНОВА НОЧЬ.

У подъезда матросам преграждает путь начальник до­мового самоуправления, знакомый нам человек с бантом.

ЧЕЛОВЕК С БАНТОМ. Стой! Предъявите ордер на обыск

БЗУРА (старший отряда). А хрена не хочешь?

Матросы отшвыривают его. Заходят в подъезд.

197.              (Съемка в помещении.) ЛЕСТНИЧНАЯ КЛЕТКА.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭПИЗОДА.

Один из матросов распахивает дверь женской гимна­зии, заглядывает туда.

БЗУРА. Чего тем?

МАТРОС. Ни хрена — съехали.

198.                 (Съемка в помещении.) ЛЕСТНИЧНАЯ КЛЕТКА.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭПИЗОДА.

Матросы колотят кулаками в дверь рахманиновской квартиры. Дергают веревку колокольчика и обрывают. Из-за двери голос Натальи.

НАТАЛЬЯ. Кто там?

БЗУРА. Открывай. Проверка.

Дверь открывается, матросы заходят в квартиру.

199. (Съемка в помещении.) КВАРТИРА. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭПИЗОДА

Перед матросами — полуодетый Рахманинов и Ната­лья. Из своей комнаты выглядывает Марина и скрывается.

БЗУРА. Золото есть?

РАХМАНИНОВ. Есть. В нужнике.

БЗУРА. Кто таков?

РАХМАНИНОВ. Музыкант.

БЗУРА. Документы!

Рахманинов предъявляет заранее приготовленные пас­порта: свой и Натальи. Появляется матрос по кличке Свищ с шандалом в руке. Он подталкивает сонного перепуганно­го Шаляпина

БЗУРА. А это еще кто?

СВИЩ. На диване спал.

БЗУРА. Документы!

РАХМАНИНОВ. Это наш друг. Он у нас заночевал.

БЗУРА. Тебя не спрашивают.

ШАЛЯПИН (вкрадчиво). Я певчий, товарищ матрос

СВИЩ. Ты вроде на Шаляпина смахиваешь. Он у нас в лазарете выступал.

БЗУРА. Не говори мне за этого гада Он перед царем на коленях пел. Попадись мне, зараз душу выну. (Замечает рояль.) Ну-ка, певчий, давай споем. (Рахманинову.) Ты, му­зыкант, сыграй нам «Амурские волны».

Рахманинов не трогается с места. Шаляпин умоляюще смотрит на него.

НАТАЛЬЯ. Нехорошо, товарищ матрос. Детей раз­будите.

БЗУРА. А мы тихесенько. Мы только стреляем громко. Тихесенько споем, тихесенько поиграем. Давай, музыкант, не раздражай революционную власть. Буржуям играл, сыг­раешь и нам.

Рахманинов садится к роялю.

РАХМАНИНОВ. Вам в какой тональности?

БЗУРА. Чего?..

РАХМАНИНОВ. Я имею в виду — повыше, пониже? Какой у вас голос — тенор или баритон?

БЗУРА. Ну, а ежели так... (Приладившись, начинает петь) Славный Амур свои воды несет...

Рахманинов кивает, начинает аккомпанировать. Бзура пихает Шаляпина в бок, подмаргивает. Шаляпин, спохва­тившись, вторит. Свищ и молчаливый матрос садятся на диван. Свищ с восторгом глядит на Бзуру. Ему еле сидится. Наталья сидит за столом, опустив глаза. Ее рука механичес­ки разглаживает складку на скатерти, неожиданно замира­ет. На руке кольцо с бриллиантом Наталья, не поднимая головы, смотрит на матросов, потом незаметно поворачи­вает бриллиант во внутрь ладони.

БЗУРА (Шаляпину). А ты и впрямь — певчий! Хорошо втору держишь. Не хуже самого Шаляпина! (Оборачивает­ся к сидящим на диване.) Свищ, подбодри-ка нам белужки и балычка, примем по баночке и артистов угостим!..

Свищ и молчаливый матрос достают из мешка закуску, бутылку, два грязных граненых стакана Свищ, разлив спир­тное по стаканам, подносит. Бзура и Шаляпин пьют. Бзура опрокинул одним махом стакан, наполнил его снова и про­тянул Рахманинову. Тот качает головой.

РАХМАНИНОВ. Спасибо, мне нельзя!..

ШАЛЯПИН. Выпей, Сережа, это настоящий самогон, не денатурат!..

БЗУРА (Шаляпину). А ты с пониманием. Раздавим еще по одной и рванем «Лизавету».

ШАЛЯПИН. А я ее не знаю.

БЗУРА. Научу. (Выпивает и поет.)

Ах, Аизавета,

Мне странно это,

Но почему ты без корсета?

Молчаливый матрос, хватив со Свищем из горла, вдруг кидается на середину комнаты и отбивает матросскую че­четку, припевая надсадно. МАТРОС.

Чики, чики,

Щикатурщики!                                                                                                                                                                                                                                                                  

Свищ в порыве восторга вытаскивает из кобуры воро­неный маузер и стреляет в потолок. Шаляпин втягивает голову в плечи. Рахманинов и Наталья переглядываются. Вбегает Марина.

МАРИНА Совести у вас нет! Детишек хоть бы пожалели.

БЗУРА (восхищенно). Это что за кралечка? Тебя где прятали? За утайку народного достояния — к стенке! Лад­но, мы сегодня добрые. Теперь, музыкант, сыграй вальсок «Дунайские волны».

Он подхватывает Марину и, сильно прижимая к себе, начинает кружить по комнате. Она тщетно пытается выр­ваться. Рахманинов мгновение медлит, затем во всю мощь начинает играть. Это гимн старой России — «Боже, царя храни!». Бзура, не сразу уловивший мелодию, проходит еще круг-другой.

ШАЛЯПИН (Рахманинову). Ты с ума сошел? Нас всех прикончат!

БЗУРА (перестав вальсировать). Ты что играешь, кон­тра? Братва, слышите царский гимн?

Наталья оцепенела за столом, побледнев. Рахманинов вкладывает всю свою мощь в музыку.

СВИЩ (стараясь перекричать). Я его зараз кончу.

200. (Съемка в помещении.) КОМНАТА РАХМАНИНОВЫХ. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭПИЗОДА

Дверь распахивается от удара сапога. На пороге — Иван в кожанке, перепоясанный пулеметными лентами. Музыка прерывается. Рахманиновы и Шаляпин оторопело смотрят на вошедшего. Лицо Ивана измождено, бровь перебита свежим шрамом.

ИВАН. Бзура, сволочь, опять за свое? Пропиваете рево­люцию? Юнкерье в телефонной засело, а вы?..

БЗУРА. Не строчись, Седой. Мы тут контру нашли.

Марина, опомнившись, отталкивает Бзуру и кидается к Ивану.

МАРИНА Он меня хватал, Ваня. Всю грудь измял.

Бзура обалдело смотрит на Ивана и Марину. Иван тря­сущейся рукой тянет из кобуры револьвер.

ИВАН. Все, Бзура, отвонялся, падаль.

Бзура опрометью кидается вон, за ним оба матроса Иван обводит взглядом присутствующих и словно не замечает Рахманинова и Шаляпина

ИВАН. Здрасте, Наталия Александровна

НАТАЛЬЯ. Здравствуйте, Ваня. И спасибо тебе.

МАРИНА. Откуда ты взялся?

ИВАН. Революция. Нынче здесь, а завтра там. Юнкеров перепластаем, приду.

Иван уходит. Марина следует за ним, проводить.

РАХМАНИНОВ (устало). Вот все и решилось... Надо собираться.

Наталья и Шаляпин удивленно глядят на него.

201. (Съемка в помещении.) КВАРТИРА РАХМАНИНОВЫХ. ЗИМА НОЧЬ.

Рахманинов, Наталья, девочки, одеты по-дорожному, прощаются с Мариной.

НАТАЛЬЯ. Присядем на дорогу.

Все садятся. Взрослые пытаются скрыть свою печаль и тревогу, Ирина очень угрюма, по лицу Танечки катятся слезы. Наталья встает, все следуют ее примеру.

НАТАЛЬЯ (с улыбкой через силу). Перед смертью не надышишься. Пошли.

Рахманинов берет чемоданы.

МАРИНА (Наталье). Ни о чем не беспокойтесь. Все сохраню в лучшем виде.

НАТАЛЬЯ. Деньги мы будем присылать. Но если у тебя возникнут затруднения, продавай все, не раздумывая.

МАРИНА. Еще чего! Я-то не пропаду.

Наталья и девочки целуются с Мариной.

МАРИНА Барышни, милые, да не плачьте вы так!..

Рахманинов троекратно, с серьезным и печальным ли­цом, касается губами ее лица

МАРИНА (из глубины души). Берегите себя, Сергей Васильевич!

Рахманинов хочет что-то сказать, спазм перехватывает ему горло, он молча машет рукой.

202. (Съемка в помещении.) ЛЕСТНИЧНАЯ КЛЕТКА ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭПИЗОДА

Рахманинов спускается по лестнице. Марина смотрит на них сверху. Вначале она видит всех четверых, потом взгляд ее сосредотачивается на Рахманинове. Она видит его слегка сутулую спину, коротко стриженный затылок, большие уши. Лицо Марины освещается светом воспоминания — это сча­стливый до пронзительности момент.

203. (Съемка в помещении.) ДЕТСКАЯ В ДОМЕ САТИНЫХ. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД

Это та далекая пора, когда Рахманинова привезли боль­ным. Наталья — над постелью лежащего в беспамятстве Рахманинова. Входит Марина.

МАРИНА. Так и не проснулся?

НАТАЛЬЯ. Раз-другой открыл глаза, но без света в них. (Встает.) Тебя сменит Соня.

Дверь притворяется за Натальей. Марина подходит к иконе, озаренной теплым светом лампадки, опускается на колени.

МАРИНА Господи, пошли исцеление Сергею Василье­вичу!.. Господи, яви свою милость, прогони болезнь!..

Рахманинов громко стонет.

МАРИНА (поднимается с колен, подходит к больно­му). Проснулись, Сергей Васильевич?

Рахманинов не отзывается, голова его перекатывается по подушке. Марина кладет ему руку на лоб.

МАРИНА (певуче). Жалкий вы наш!

РАХМАНИНОВ. Я слышу... (Голос звучит будто издале­ка) Милая, ты пришла... Я так ждал тебя.

Его руки протягиваются к девушке, длинные худые паль­цы цепко ухватывают шаль, спущенную с плеч.

МАРИНА Сергей Васильевич, миленький, да что с вами?

РАХМАНИНОВ. Я знал, что ты придешь. Все ложь, все не нужно, есть ты и я.

С силой, неожиданной в больном человеке, он притяги­вает ее к себе. Глаза остаются закрытыми.

МАРИНА (растерянно). Сергей Васильевич, это ж я, Марина... Это не она

РАХМАНИНОВ. Любимая... Пойди ко мне. Я так ис­тосковался. Я больше не могу без тебя. Боже мой, как мне было плохо!..

Его руки смыкаются вокруг ее стана, и она оказывается на постели рядом с ним. Он целует ее самозабвенно, и она, едва ли сознавая, что делает, отвечает ему, гладит его влаж­ные спутанные волосы.

204. (Съемка в помещении.) ДОМ РАХМАНИНОВЫХ. ЛЕСТНИЧНАЯ КЛЕТКА. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ.

Марина смотрит сверху на Рахманинова, который уже достиг двери. Сейчас он скроется. Рахманинов поднимает голову. Их взгляды встречаются.

205. (Натурная съемка.) МОСКВА ПЕРРОН НИКОЛАЕВСКОГО ВОКЗАЛА. ЗИМА. НОЧЬ.

Пустынная, едва освещенная платформа Ночной эксп­ресс «Москва—Петроград». Рахманиновы идут вдоль со­става Близ вагона Рахманиновых нагоняет Соня: малень­кая, словно усохшая.

СОФЬЯ. Думала, не успею. Трамваи не ходят, на каж­дом шагу патрули. Ну, здравствуйте и прощайте. Бог даст, свидимся.

Она целует племянниц, обнимает сестру, но прощают­ся они всепонимающими глазами. Наталья и девочки са­дятся в поезд. Соня берет в обе руки голову Рахманинова и долго смотрит на него.

СОФЬЯ. Прощай, Сережа. Радость моя, прощай, моя жизнь.

РАХМАНИНОВ. Перестань. Что ты — как над покой­ником?

СОФЬЯ. Господь с тобой! Живи вечно...

Звучит вокзальный колокол. Рахманинов становится на подножку. Поезд трогается. Соня идет за вагоном. Она ви­дит приникшие к окошку родные лица Девочки расплю­щили носы о стекло. Угрюм татарский лик Рахманинова Поезд прибавляет ходу. Соня идет все быстрее и быстрее и останавливается у обрыва платформы.

206. (Съемка в помещении.) ВАГОН. ТО ЖЕ ВРЕМЯ.

Раздавив профиль о стекло, Рахманинов ловит все умень­шающуюся фигурку Сони.

207. (Натурная съемка) МОСКВА. ЗИМА. ДЕНЬ.

Перед домом Рахманинова несут свою службу члены домовой самообороны: знакомый нам человек с бантом. Из кабины проходящего мимо дома грузовика соскакивает Иван. Идет к подъезду.

ЧЕЛОВЕК С БАНТОМ. Вы к кому, товарищ?

ИВАН (смерив его взглядом). А тебе какое дело?

ЧЕЛОВЕК С БАНТОМ. Да никакого. Сторожи, не сто­рожи — один черт. У жены шубу сперли, а сегодня само­вар. Сами охраняльщики и крадут. Так что заходи, дорогой товарищ комиссар, грабь награбленное.

Он поправляет свой красный бант и спокойно продол­жает неторопливый дозорный путь. Иван оторопело глядит на странного часового и заходит в подъезд.

208. (Съемка в помещении.) КВАРТИРА РАХМАНИНОВЫХ.

Дверной колокольчик беспрерывно дергается, звенит. Марина отпирает дверь. На пороге Иван.

МАРИНА Сказился? Или по нужде невтерпеж? ИВАН. Пусть чувствуют, кто пришел. Он хочет обнять Марину, та отстраняется. МАРИНА. Зря старался. Я одна

 ИВАН. А куда же они подевались?

МАРИНА. На гастроли уехали. В Швецию.

ИВАН. К буржуям?- Бежали, значит. Как крысы с тону­щего корабля. Только наш корабль не тонет. Нет, это их­ний ко дну пошел.

МАРИНА Ладно врать-то. Не на сходке.

ИВАН. Опять ты за них заступаешься?

МАРИНА. Поехал человек с концертами. Что ему тут с голоду помирать?

ИВАН. Как народ, так и он... Чем он лучше?

Они проходят на кухню.

209. (Съемка в помещении.) КУХНЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭПИЗОДА.

МАРИНА Он — Рахманинов... Таких, как мы, — три­надцать на дюжину, а таких, как он...

ИВАН (с хохотом). ...И одного нет!

МАРИНА (сердито). Выматывай. А то дежурных позову.

ИВАН. Энтих, что ли? (Кивает на окно.) Валяй. Они у меня живо назад в мамку запросятся.

МАРИНА Ох, грубило!.. (Марина качает головой) Лад­но, герой, жрать хочешь?

Иван улыбается, скидывает свою потертую кожанку, са­дится верхом на стул и начинает сворачивать козью ножку.

ИВАН. Люблю тебя очень... Тоскую. Всю жизнь по тебе тоскую. А все из-за этих... Заели они твой век.

МАРИНА. Опять за свое!.. Не в них дело, а во мне. Картошек сварить?

ИВАН. И поджарить можно. Я сальца принес (дос­тает из кармана кусочек сальца в газетной бумажке и хлеб­ную пайку). Давай старое не поминать. Теперь ты вольная птица. Так что собирайся и — айда

МАРИНА (собирая на стол). Это куда же?

ИВАН. Домой. В Ивановку. Посылают на родину, рево­люцию доделывать.

МАРИНА. А я-то при чем?

ИВАН. Хорошее дело — при чем! Жена должна быть при муже. Завтра окрутимся и на вокзал.

МАРИНА (со вздохом). Никуда не поеду. Мое место здесь.

ИВАН. Чего тебе тут делать? Мышей сторожить?

МАРИНА. Не мышей, а имущество. Только отвернись, мигом все растащат. Как я тогда моим в глаза посмотрю?

ИВАН (с бешенством). «Твои»! Значит, я не твой... (Он подавляет приступ ярости, в голосе его звучит бессильная нежность.) Может, хватит, Мариша? Ну, служила людям — ладно, но нельзя же барахлу служить. Нельзя жизнь жертвовать из-за ложек-поварешек Неужто я тебе дешев­ле, чем их шмотки?

МАРИНА. Не в шмотках дело. В доме. Сбегу я — нету ихнего гнезда. Должен быть дом, чтобы люди вернулись.

ИВАН. О себе хоть немножко подумай, обо мне... Ста­реем мы! Да и не вернутся они!

МАРИНА (страстно). Вернутся! А как вернутся — Бо­гом тебе клянусь, как вернутся — к тебе, где бы ты ни был, приеду!

Иван долго смотрит на Марину, отворачивается, ма­ленькая слеза выкатывается из его покалеченного глаза

ИВАН. Господи! Что за баба! К такой не достучишься! Ладно! Поеду!

Иван встает.

МАРИНА Я постирушку затеяла. Давай грязное белье, и самого тебя помою. Чистым ужинать сядешь.

210. (Съемка в помещении.) МОСКВА. ПАВЕЛЕЦКИЙ ВОКЗАЛ ЗИМА УТЮ.

Перрон. Поезд, уходящий в глубь России, совсем не похож на экспресс «Москва—Петроград», сохранивший свой щеголеватый дореволюционный вид. Этот состав сцеплен из дачных вагонов, теплушек, почтовых пульманов, откры­тых платформ — и все забито до отказа. И на ступенях висят гроздьями, и на крышах распластались. К поезду

приближаются Иван и Марина, с трудом проталкиваясь сквозь толпу мешочников, размундиренных солдат, баб с голодными детьми и прочего сорванного с мест люда. Под­ходят к поезду.

ИВАН (неловко тыкается головой в плечо Марины). Прощевай.

МАРИНА Я приеду к тебе. Помни, Ваня! И пиши! (Це­лует его в заросшую шею.) Вот, карточку свою старую на­шла Возьми, если хочешь.

Иван берет маленькую любительскую фотографию мо­лодой, улыбающейся взахлеб Марины, всхлипывает и пря­чет лицо у нее на груди. Иван отрывается от Марины, ки­дается к теплушке и швыряет на крышу свой сидор. Не­сколько рук тянутся к нему, помогают взобраться наверх. На крыше товарного вагона отправляется рядовой револю­ции строить новую жизнь в тамбовской деревне. Начина­ется музыка симфонической поэмы «Колокола». Хор и ор­кестр. Могучая мелодия.

211. (Съемка в помещении.) ПОЕЗД. ЗИМА УТРО.

Всплески хорового пения и колокольного звона слы­шит сейчас Рахманинов, который стоит в поездном ко­ридоре у окна и неотрывно смотрит на проносящуюся мимо Россию. Пустые зимние поля с темным окоемом леса... Замерзшая река с водяной мельницей в хрусталь­ной наледи... Потонувшая в снегу деревенька с церковью и колокольней... Железнодорожная станция с пляшущи­ми под гармонь пьяными солдатами... Окраина городка и унылая похоронная процессия со старым согбенным батюшкой... Хор и оркестр звучат трагически скорбно. Дети, катающиеся на салазках с ледяной горы... Сквоз­ной березняк с цепочками зверьевых следов на опуш­ке... Все, такое родное и близкое, уходит под музыку «Колоколов»... Уходит Россия...

(продолжение следует)

-= На сайт =-