Лазарь Кармен

Цветок


I

    Каменное - бедное, пригородное село, живет исключительно каменным промыслом.
    Оно стоит на твердой каменистой почве, изрытой и источенной внутри в сотнях направлений, и в то время, когда все мужчины роются в ней наподобие кротов, уходя все дальше от ясного неба, света и здорового воздуха, откалывая плахи и распиливая их на четверики и шестерики, женщины, старики и дети тянутся с камнем на небольших тележках в город в надежде найти покупателя и привезти лишний рубль. Село по этой причине кажется вечно вымершим.
    Днем в тесных переулках его не встретите ни души, разве двоих-троих ребятишек, тощую понурую коровенку да ленивую шавку. То же и сейчас.
    Полдень. Солнце жжет немилосердно. Изредка с лимана набежит легонький ветерок. И ни единого звука кругом. Хоть бы завыла собака или зачирикала птица.
    Впрочем, о птицах в Каменном и помышлять нечего. Птиц здесь совсем нет, а если какая и залетит, то, покружившись, пощебетав и не высмотрев ни одного сносного деревца, мчится демонстративно прочь.
    Единственные лица, находящиеся в данный момент на всем селе, на поверхности, - писарь и староста, играющие в «дурачки», батюшка, перелистывающий «Церковный вестник», учительница и Пахомовна с внучкой, что живут на краю села в мазанке.
    Пахомовна - скрюченная в колесо старушка - хлопочет у печи. Внучка же, лет одиннадцати, Саша, или Цветок, прозванная так каменоломщиками, живая, как ртуть, игривая хохотунья, возится на полу с Жучкой. Она заплетает ее длинную шерсть в косички, щекочет, и обе катаются по полу, наполняя убогую мазанку возней, смехом и лаем.
    - Бабушка, а бабушка!
    - Что, Саша?
    - Скоро обед?
    - Скоро, потерпи маленько.
    - Тятька, верно, проголодался уже.
    - Знаю, знаю! - И старушка помешала в горшке, а внучка возобновила прежнюю возню с Жучкой.
    Вскоре послышалось бульбукание. Старушка отлила часть супа из горшка в маленький горшочек, старательно накрыла его, обложила тряпицей и увязала вместе с хлебом в платок.
    - Готово. Неси!
    Девочка быстро вскочила, сбросила с себя Жучку, которая смешно перекувырнулась и шлепнулась о пол, поправила волосенки, сыпавшиеся светлыми кольцами на глаза, шею и плечи, захлопала в ладоши и запела весело:
    - Готово, готово!.. Да ну, отстань, Жу-учка.
    Бабушка торопливо сунула ей узелок в одну руку, горящую лампочку в другую, ласково выпроводила за дверь и прошамкала:
    - Только, деточка, того, не разбей лампочки и не лезь одна в мину, заблудишься. Жди. Кто-нибудь полезет, и ты тогда. Слышишь?
    - Слышу, - закивала головой Цветок и помчалась по переулку.
    Жучка бросилась вслед, наскакивая на нее, лижа ее голые бронзовые ножки и кусая зубами края ситцевого платьица.
    У волостной избы девочку окликнул староста:
    - Куда?
    - К тятьке, обед несу, - бойко отрапортовала она.
    - Скажи, что у меня к нему дело!
    - Скажу!
    - Стой! - загородила ей потом дорогу учительница.
    - Ой, некогда! - птичкой заметалась в ее объятиях Саша. - Татьяна Павловна, милая, пустите, лампочку разобьете!
    Но учительница не пускала.
    - Приходи вечерком, чай будет и ватрушки.
    - Приду, приду!
    Она позволила поцеловать себя и помчалась опять, уже не слыша, как звал ее, ухмыляясь в окне, батюшка.

II

    Хотя каменоломен в Каменном несколько, но роются сельчане только в одной, «Золотом дне», где камень гуще, звонче, без предательских жилок и похож на только что промытое золото.
    «Золотое дно» имеет до тысячи мелких и больших галерей в две, три и пять верст, частью заваленных осевшими потолками, частью заброшенных, и берет свое начало из широкой котловины позади села. К этой котловине и бежала девочка. Добежав, она осторожно спустилась по грубо высеченным в земле ступеням и очутилась лицом к лицу с круглым отверстием.
    Девочка поправила лампочку и развязавшийся узелок, прикрикнула на Жучку, перекрестилась, порхнула, и мина проглотила ее.
    С первого же шага необутые ножки ее глубоко ушли в желтый и вязкий песок, и на нес пахнуло могильной сыростью. С обеих сторон, точно намереваясь сплющить ее, встали низенькие, потные и грязные стены. А над головой дамокловым мечом низко свесился потресканный потолок, на каждом шагу поддерживаемый деревянными подпорками. И вот-вот, казалось, подпорки не выдержат, треснут и потолок сядет.
    Но девочка привыкла к этому потолку и подпоркам. Они не пугали ее и, неся перед собой высоко мигающую и начинающую коптить от недостатка воздуха лампочку, она подвигалась храбро и без робости.
    С каждым шагом, однако, она становилась скучнее. Улыбка сбезкала с лица, искорки в глазах потухли.
    Жучка приуныла тоже и плелась, понурив нос.
    Воздух стал спертее, потолок ниже, галерея уже, песок под ногами влажнее и копоть в лампочке гуще. Стеклышко совершенно затянулось копотью, и вместо пламени тлела одна искорка, от которой тянулись вверх черные нити.
    Девочка вздрогнула. В двух шагах позади треснула подпорка, и с потолка с шумом отвалилась глыба. Жучка тревожно залаяла.
    Отвалившаяся глыба наполовину загородила ход. Отвались она секундой раньше, она похоронила бы под собой и девочку и Жучку.
    Девочка покачала головой и перекрестилась.
    В эту минуту невдалеке блеснул огонек и послышался визг колес. Катилась к выходу тележка, нагруженная камнем.
    Блеснули потом лошадиный круп и хвост, шины колес и детский профиль.
    - Кто?! - раздался с тележки пискливый и лукавый голос.
    - Я! Ты, Ваня?! - обрадовалась Саша.
    - Какой такой я?! Черт с рогами?!
    - Цветок!
    - Какой Цветок!
    - Чего, Ваня, дурака валяешь?! Тятьке скажу, он тебе даст!
    - Боюсь много твоего тятьки. Тпрру, окаянная! - раздалось совсем близко, и в трех шагах от Саши врылась в песок полуслепая, поматывающая облезлой головой клячонка.
    С тележки сполз карапуз в ситцевой рубашке, картузе и коротких штанишках.
    - Обед несешь? - деловито спросил он, ткнув в ее узелок кнутовищем.
    - Обед. А в каком припоре работает нынче тятька?! Покажи!
    - Ступай прямо, потом - налево. Только не зацепись носом! - засмеялся карапуз. - Жучка, подь сюда!
    И, поймав собачонку, он стал безжалостно теребить ей хвост и уши.
    Жучка подняла отчаянный визг.
    - Пусти! Чего мучаешь?! - вступилась Цветок. - Ей-богу, тятьке скажу!
    - Ишь, ябедница! Ну, проваливай, кукла чертова, с дороги! Но, но!..
    Карапуз бросил Жучку, влез на тележку и дернул единственную веревочную вожжу.

III

    Саша пошла дальше. Скоро замаячили бледные огоньки и послышалось слабое визжание пил, глухое туканье ломов и человеческий говор.
    Девочка окончательно ободрилась и вихрем понеслась к припору.
    - А, Цветок, Саша!
    Шестеро каменоломщиков, рослых, бородатых, с обнаженными по пояс и черными от копоти торсами и лицами, приостановили работу и уставились с улыбкой в девочку, которую прижимал к груди седьмой - отец, молодой товарищ.
    В мрачном, сыром и тесном, как склеп, припоре стало весело. Точно потоком хлынул сюда свежий воздух, точно расступились стены, взвился потолок, и над рабочими засверкало ясное весеннее небо. Каменоломщики преобразились, ожили.
    Так бывало с ними всегда.
    Работают они каторжно по нескольку суток, не видят солнца и неба, глотают желтую известковую пыль и ламповую копоть, доводящую до одурения, дышат, и вдруг явится Цветок. Свежая, сияющая, игривая, она развеселит всех, и на каменных лицах расцветают улыбки.
    Она и теперь, вырвавшись из объятий отца, достала из кармана дудочку, запищала и завертелась, как вьюн.
    - Ну и девочка! - покачал седой головой старый каменоломщик. - Касаточка наша! Храни ее царица небесная. - И он издали перекрестил ее.
    - Цветок, какая нынче погода? - спросили ее разом два каменоломщика.
    - Ха-а-рошая. Солнышко! Пчелки летают! А тут у вас, фу!..
    - Нехорошо у нас, точно! - согласились они.
    - Мама вернулась из города? - спросил отец.
    - Н-нет! А староста велел сказать тебе, что у него до тебя дело. Чего же, тятенька, не ешь? Я тебе супец принесла!
    И, погнавшись с шумом и смехом за Жучкой, она вновь вьюном завертелась по припору.

IV

    Каменоломщики сели завтракать. Они ели молча, вяло.
    Несколько ламп, дымящих и выбрасывающих тучи сажи, бледными пятнами играли на их изжелта-черных лицах, на распиленных кусках камня и брошенных железных ломах.
    - Как бы не сел! - сказал, задрав голову, один. - Поштуркать, что ли? Степа, дай лом!
    Степа, мрачный каменоломщик, дал лом, и тот поштуркал потолок.
    - Слаб? - спросил Петр.
    - Совсем. Как сыр, мягкий. Вот и трещина! Еще!.. Утекать надо.
    - Чего утекать! - недовольно заворчал Степа. - Покончим раньше с плахой.
    - А если задавит!
    - Меньше каменоломщиком, а то и двумя-тремя будет. Беда большая. Берегись не берегись, все равно под землей кончишь.
    - Тятенька! - позвала Саша.
    - Что?
    - Плаху валить будете?
    - Хочешь посмотреть?
    - Да.
    - Можно.
    Петр встал, смахнул с курчавой бородки крошки и широко перекрестился.
    - Много еще осталось подсекать? - спросил он Степу.
    - Самый пустяк.
    - Так живее!
    Степа зарылся в мокрый песок и стал подпиливать короткой пилой у корня плаху. Другой ломом упорно и как дятел долбил ее вверху у потолка.
    - Готово!
    Стена шириною в сажень, вышиною в столько же, вырезанная со всех сторон, ждала, чтобы ее повалили.
    Цветок из-за угла, куда отвел ее отец, с интересом следила за приготовлениями каменоломщи-ков. Ей не первый раз приходилось видеть, как валят плаху.
    - Клади постель, жи-и-ва! - распоряжался Петр.
    Каменоломщики натаскали гору песку, на которую должна была лечь плаха, и разровняли ее.
    - Эх, кабы не был слой! - сказал Петр, указывая на предательскую коричневую жилку на плахе.
    - Кажись, слой!
    - Слой и есть! - вздохнул старый каменоломщик. - Боюсь, загремит.
    - Не каркай, старый! - набросился Степа.
    - Валить, что ли?!
    - Вали!
    У плахи по обеим сторонам стали двое, остальные поодаль, и в припоре сделалось сразу тихо, как в могиле. Слышно было, как бьются тревожно сердца у каменоломщиков, как потрескивают лампы и как далеко-далеко, в заброшенных припорах со странным шорохом осыпаются потолки и стены. Чуялось приближение торжественного момента.
    - Господи, благослови!
    Плаха дрогнула, закачалась.
    - Беррегись!
    Раздался треск. Плаха опрокинулась и легла на постель, родив густое облако пыли.
    - А чтоб! - послышалось энергическое ругательство.
    Облако разорвалось.
    Каменоломщики стояли мрачные, злые, и у ног их валялась, рассыпавшись на десятки кусков, плаха.
    - Вот она, каторга! - сверкнул глазами Степа. - Возились весь день, и что?!.
    - Плох стал камень нынче, очень плох! - покачал головой старик. - Все слой да слой! Этак с голоду помрешь!
    - И помрем!
    Кто-то сзади обнял Петра. Он повернулся и увидел Сашу. Она прижималась к нему и ласково и с любовью заглядывала ему в глаза.
    - Тятенька! Не горюй!
    - Что ты?! Хочешь домой?
    - Хочу!
    Он с размаху вонзил лом в песок, взял ее за руку, и они пошли.
    С уходом Саши в припоре стало еще мрачнее, тоскливее.

V

    Петр, освещая дорогу, вел Сашу осторожно, часто приподнимая ее и перенося через валявшийся на земле бут - мелкий камень.
    - А нынче, тятенька, потолок завалился. Чуть не задавило, - открылась Саша.
    - Что ты? Где это было?!
    - В первом проходе.
    - Испугалась, девчурка?
    - Нет! Жучка вот… Тятенька, Ванька обижает меня. Шла я к тебе, он - навстречу. «Ты, Ваня?» - спрашиваю. А он давай ругаться и Жучку мучить. Выдери его за уши!
    - Будь покойна! А ты вот что, детка. Не смей больше ходить сюда. Ты или заблудишься, или задавит. Знаешь, - добавил он серьезно, - тут волки бегают!
    - Правда? - улыбнулась недоверчиво Саша.
    - Правда! И какие страшные, злющие. Съесть могут!
    Вдали, в ста шагах, заблестел своим круглым отверстием выход.
    - Тятенька! - вырвалась из его рук девочка - Я теперь сама пойду.
    - Боюсь, заблудишься.
    - Не бойся!
    - Так ступай скорее!
    Отец остановился и счастливыми глазами провожал ее. Она мчалась вместе с Жучкой к выходу.
    - Скажи маме, - крикнул он, - что сегодня и завтра еще буду в мине! Пусть сама обед носит, тебя не пущает. - И он пошел обратно в припор.
    Саша была уже у выхода. Вдруг Жучка повернула назад.
    - Жучка, Жучка! - стала кликать Саша.
    Но Жучка не слушалась.
    Саша бросилась вдогонку.
    Та вильнула в сторону. Саша тоже.
    Жучка опять - в другую. Она шмыгала из галереи в галерею, сворачивая во все спутанные разветвления старого, заброшенного лабиринта.
    - Жучка, Жучка! - не переставала гнаться и кликать глупую собачонку Саша.
    Злой подземный дух тянул к себе вглубь и собачонку и девочку, как втянул в свои лабиринты не одного уже каменоломщика.

VI

    Поздно вечером вернулась мать Саши из города.
    - Где Цветок? - спросила она старушку.
    - Не знаю. Была у батюшки, у старосты, учительницы, и нигде ее нет. Петр, должно быть, задержал ее у себя в припоре.
    - В припоре? - удивилась мать. - Чего держать там ребенка. Простудить, что ли, хочет ее?
    И она бросилась в мину.
    Ощупью женщина нашла дорогу к припору.
    - Где Цветок? - оглушила она мужа.
    - Где?! Дома!
    - Нет ее дома и на селе нет!.. Петр?!.
    Каменоломщик побледнел.
    С минуту длилось молчание. Муж и жена, бледные, страдающие, боялись высказать страшное подозрение.
    - Она здесь! - через силу и глухо вымолвил Петр.
    - Заблудилась!
    Петр схватился за голову и бросился к выходу.
    Там, где покинула его Саша, он припал к земле. На песке чернели незатертые следы ног и собачьих лапок. Они вели в лабиринт.
    Петр дико оглянулся и, прежде, чем жена опомнилась, исчез в лабиринте.

VII

    Прошло три дня. Петр не являлся, его считали погибшим. Но он не погиб.
    Он явился на четвертый день, но в каком виде. Волосы всклокочены, глаза блуждают, руки и лицо в ссадинах.
    Он все время искал Сашу. Залезал с риском в отдаленнейшие галереи, пробивался через завалы, кричал, звал, падал на колени и молил бога вернуть ему его Сашу.
    В одной галерее потухла у него лампочка, и он бродил ощупью, не обращая внимания на сыплющиеся на него песок и куски камня.
    - Саша, Саша! - звал он.
    Но безответно было подземелье. Смертью веяло от его заброшенных галерей и припоров, и его не трогали стоны и рыдания безутешного отца. Оно не хотело возвратить ему его дочери.
    Каменоломщик помешался.
    С того дня, покинув дом и село, он шатался по всем галереям подземелья.
    - Саша, Цветок! - звал он в отчаянии.
    По временам несчастный сворачивал в припоры к каменоломщикам, оглядывал их и таинственно спрашивал:
    - Не видали Саши?
    Те отрицательно качали головами, и он уходил дальше. И ни на минуту не умолкало в галереях его тоскливое:
    - Цветочек, Саша!