ПЕТЕРБУРГУПод травой уснула мостовая,Над Невой разрушенный гранит... Я вернулась, я пришла живая, Только поздно, — город мой убит. Надругались, очи ослепили, Чтоб не видел солнца и небес, И лежит, замученный, в могиле... Я молилась, чтобы он воскрес. Чтобы все убитые воскресли! Бог — Господь, Отец бесплотных сил, Ты караешь грешников, но если б Ты мой город мертвый воскресил! Он Тобою удостоен славы От убийц кончину восприять, — Но ужель его врагов лукавых Не осилит ангельская рать? И тогда, на зареве заката, Увидала я на краткий миг, Как на мост взошел с мечом подъятым Михаил Архистратиг! |
|
|
|
|
|
|
|
|
РАЗГОВОР С ИРИНОЙ
|
ИРИНЕ
|
И все нежней и все любовней Прикосновение руки... Ты помнишь — в маленькой часовне Мы покупали образки? И шли дорожкою кленовой, Шуршали красные листы, И вот, не говоря ни слова. Простили мы: и я и ты... Пусть это утро станет гранью Ненарушимою для нас... Навстречу новому страданью Не поднимай печальных глаз. Здесь, на Земле, всё так иначе! Но неизменна и близка В твоей руке, всегда горячей, Моя холодная рука... |
Разве тебе так страшен этот неправедный суд. Сердце в пылающей чаше пусть к небесам вознесут. Прочь от земной темницы в Божий чертог; там, где нельзя разбиться, там только Бог. Встретил там Ангел Белый, благословляя двух: бедное жадное тело и ослабевший дух. Ты не жалей о многом, здесь никого не зови, там совершиться пред Богом жертва любви. |
Мечом двусторонним пронзает Господь, и все воспаленней изнемогает плоть... Она, как мертвец простерта под огненным мечом... И грубый пальцев знак не стертый клеймит плечо... На алчущих губах неутоленной дрожью еще горит порыв... Но, стоны заглуша, ее бойся и смирись: к небесному подножью, во тьме себя раскрыв, омытая поднимется душа. |
|
|
Пленительный звук!
И город, и я... |
|
|
|
|
Ты придешь, мой желанный Жених. Слишком долго ждала... Знаю блеск твоих лат золотых, За плечами — два белых крыла. Знаю горечь пустынных дорог И затупленный битвами меч... Ты души не берег, И не мог ты беречь. Расточал, расточал, расточал, Оскуденья ни в чем не боясь. Только нищий в деянии мал, Ты — богатый, ты — князь... И душа огневая росла, Черный путь — это путь голубой. И сияли два белых крыла За тобой. Я свечой на дорогах твоих Свое сердце зажгла, не таясь... И я жду, мой желанный Жених, Заповедный мой князь. |
|
|
Юдоль твоя — она не в нашей встрече... Любви отравлена вода.... И вот угас, быть может, в первый вечер Архангельский огонь, блеснувший нам тогда. Не верь себе, как я себе не верю, У нас с тобой другая есть стезя, — Щадя любовь от муки лицемерии, Уйдем с путей, где вместе нам нельзя. Ценой души, в себе несущей пламя, Куплю ли я обмана краткий час? Отверзлась бездна — и она меж нами; Мы смотрим лживыми и жадными глазами... Умей понять связующее нас. |
Вот и окна мои занавешены, и горит огонек пред иконой. Перейдешь мой порог затомленным, неутешенным. Будешь плакать и звать себя коршуном и молить об одном, чтоб с тобой мое сердце осталось... Все трудней, все больнее, все горше мне, но превыше всего моя жалость. Мое сердце — твой дом. Для тебя мои окна украшены, и по осени розан цветет... Вижу, милый, душа заблудилась, но пребудет Господняя милость. Не рыдай, не терзай, не упрашивай; все пройдет. |
ВОЛЕ
|
Ирине Поля любви покрыты медуницей, А наверху сияет синева... У нас с тобой замученные лица, И сказаны все до конца слова. Порывом налетевшей бури Разорван благостный покров, Твоим цветам недостает лазури, В моей лазури нет твоих цветов. И нам двоим здесь суждено томиться, Земной любви нигде не утоля. Под небом голубым покрыты медуницей Благоуханные поля! |
3.
|
|
|
|
|
Скажи, в каких небесных картах Для новых звезд указан путь? Ночное небо, словно бархат, — Ему открой навстречу грудь! И только жди в молчаньи ночи, Не забывая никогда, Что там, где сердца средоточье, Должна взойти твоя звезда. Терпи и жди в полночном мраке, — В твоей написано судьбе, Когда все сердце станет факел Звезды, сияющей в тебе. И будет путь в нее же вкраплен, Из сердца перекинут мост Навстречу падающим каплям Осенних звезд. |
СПАС БЛАГОЕ МОЛЧАНИЕ
|
Ты сам мне вырезал крестик, и сам его надень, чтоб быть нам с тобою вместе и ночь, и день... У нас Ангел-Хранитель один теперь, — пробей же, пробей в граните, в темном граните — дверь. Если пробьешь ты камень отточенным резцом — откроется перед нами отчий дом... И будет уже не крестик на сердце моем, а цветок, и будем с тобою вместе... И близок срок. |
Ты сказал, что наша любовь — вереск, мой любимый цветок, — но крепко заперты двери, темен Восток. И мы позабыть не можем красоты раздробленный лик, — тебя манит смуглая кожа, меня — рот цвета гвоздик... И слаще, чем сок виноградин для меня этот алый рот, а твой взор по-иному жаден, тебя смуглая кожа жжет. И, значит нет чуда единой любви... Каждое сердце — Иуда, каждое сердце — в крови... Не носи мне лиловый вереск, неувядающий цвет... Мы — только жалкие звери, а любви — нет. |
В эту ночь я была с другими в ресторане большом... Под звуки джаз-банда танцевали шимми женщины с малиновым ртом... А мужчины тут же пили сода-виски, ели их дамы кофе-гласе... И я знала, что все они друг другу близки, и все во сне. Что они корчатся от безумной боли, что дама в красном уронит бокал, положит голову на мраморный столик и завоет, как шакал. Но никто не услышит, никто не обернется, даже не вздрогнет сигарный дым... Ведь каждое сердце скоро порвется, что вы делаете с сердцем моим. |
|
|
AD LECTOREM
Ненужные стихи, ненужная тетрадь,Души, больной души слепое отраженье, — Бесплодные мечты хотела я сдержать, Запечатлеть виденья...
Не надо стать готовым?
Придем мы к вечной Чаше.
Наш путь в Господней власти. |
Казалось тебе — за высокой оградой Цветущий весенний сад... Ты раньше не знал такого сада? Ведь это ад! Листья на деревьях — черны как уголь, Вода в канавах — горький яд... В этом саду потеряешь друга, Изорвешь о камни брачный наряд. А на черном дереве — серая птица Поет о том, что вечен закат, О том, что милый любимый рыцарь Не возвратится назад. За высокой оградой о радостном чуде Глупые люди зря говорят... Но здесь никогда ничего не будет, — Здесь только ад! |
|
|
|
|
Опять, как в письме, повторяю я то же, Звучащее в сердце моем, Что в гибких стихах, в переливной их дрожи, Я вижу хрусталь с серебром... Мы в жизни с тобою друг друга не знаем, Как призрак остался мне ты. В хрустальную чашу с серебряным краем Хочу я поставить цветы. Хочу, чтобы нить золотая меж нами Могла воплотиться на миг. Пусть в чаше стихов тебе светится пламя Невидимых черных гвоздик. |
|
|
|
Ах, зачем ты смеялся так звонко, Ах, зачем ты накликал беду, Мальчик с плоским лицом татарчонка И с глазами, как звезды в пруду. Под толстовкой твоей бледно-синей Кожа смуглой была, как песок, Раскаленный от солнца пустыни. Были губы твои, как цветок За высокой стеною мечети Расцветающий ночью в саду... Что могу я сегодня ответить? Сам себе ты накликал беду. |
От жгучей капли атропина Как звезды черные — зрачки. Одним движением руки Бесценный дар любви единой Мной был отвергнут навсегда... Слепые годы мчатся мимо, И прячу я под маской грима Десятилетия стыда. Я покрываю щеки пудрой, На бледный рот кладу кармин... О, если б жизни злой, немудрой, Мне возвратить тот миг один! |
Вейся выше, черный пламень, превращайся в тьму, то, что было между нами, не приму. Все равно — ползучим дымом стелятся слова: Ты всегда был нелюбимым, я — давно мертва... Но в ночи костром пылая, рвется, душит страсть, ненасытная и злая, — ниже не упасть... Что нам думать. Будь покорным и не прекословь. Вейся, бейся пламень черный, черная любовь... |
Ангел громко и мерно читает Уже много ночей Книгу жизни моей, Вся, как солнце, она золотая, Каждый четко записан в ней день, Каждый месяц — певучая стая, — И проходят года, расцветая, Как густая сирень. Но одна есть страница пустая Уже в самом конце — И с печалью в лице Ангел книгу мою закрывает... Даже он, даже ангел не знает То, что будет в конце. |
|
|
Нет реки такой глубокой, Нет тюрьмы такой высокой, Нет страны такой далекой, Куда б не пришла любовь. Выше тюрьмы она, Глубже реки она, — Нет для нее пространства. И все, кто любили, живут до сих пор, Только с любовью направь на них взор. Видишь, под белым терновым кустом Плачет о милом Доэтта? Видишь, как к кубку с волшебным питьем Губы Изольды припали? Видишь — стоит в голубом покрывале Вечная роза поэта — Имя ее на земле: Беатриче. Слышишь, Роланд свою милую кличет В пламени битвы? Слышишь, к Мадонне возносит молитвы, Песни-молитвы монах? «Ты — звезда морей нездешних, Ты — цветок от лилий вешних, Дорогой алмаз. Ты — сокровище сокровищ, От немыслимых чудовищ Ты спасаешь нас...» Тем, кто любит, — не смириться, А, как рыцарь, надо биться, Деве — Матери молиться, Чтоб Ее рука Отворила дверь темницы, Чтобы высохла река, Чтобы сжалась вся пустыня В золотой комок... Кто любовь из сердца вынет Хоть на малый срок? |
|
|
WEGWARTE *
|
|
УСПЕНИЕСпи! Вода в НевеТак же вседержавна, Широка и плавна, Как заря в Москве. Так же Ангел Белый Поднимает крест. Гений страстных мест, Благостный и смелый. Так же дом твой тих На углу канала, Где душа алкала Уловить твой стих. Только неприветно Встретил Водный Спас Сиротливых нас, Звавших безответно. О, кто знал тогда, Что лихое горе Возвестит нам вскоре Черная Звезда.
|
|
Комментарии
Разговор с Ириной — посвящено И. Карнауховой.
Ирине — посвящено И. Карнауховой.
«Пусть все тебе!..» — обращено к Юлиану Щуцкому.
«По старым иду мостовым...» — Публ. впервые по СбА. Здесь звучит повторяющийся в «петербургских» стихотворениях Черубины мотив «убитого» («больного», «мертвого») города: ср. со стихотворением «Петербургу» (с. 530).
«Это все оттого, что в России...» — Публ. по изд.: Гумилевские чтения. Автограф в альбоме Э. Голлербаха
«Каких неведомых преддверий...» — Обращено к Юлиану Константиновичу Щуцкому (1897 — 1946) — китаеведу и переводчику китайских поэтов, антропософу, другу Черубины в 1920-е годы. Щуцкий был репрессирован в 1937 году, погиб в лагере. Подробнее о нем см.: Русская литература. 1988, № 4. С. 200-204.
«И вот опять придет суббота...» — Публ. впервые по СбА. Обращено к Ю. К. Щуцкому.
«Земля в плену. И мы — скитальцы...» — обращено к Юлиану Щуцкому.
«И вот опять придет суббота...» — обращено к Юлиану Щуцкому.
«Юдоль твоя — она не в нашей встрече...» — обращено к Юлиану Щуцкому.
Воле — обращено к В.Н. Васильеву.
«Поля любви покрыты медуницей...» — Публ. впервые по СбА. Ирине — И. В. Карнаухова, поэтесса, участница так называемого «птичника» — объединения молодых поэтов, которым руководили Черубина де Габриак и С. Я. Маршак.
«Он сказал: «Я Альфа и Омега...» — Обращено к Ю. К. Щуцкому. Ст. 1: цитируются слова Иисуса Христа из Откровения св. Иоанна Богослова (1:8). Последняя печать — также апокалиптический мотив: седьмая печать с книги Господней, которая будет снята накануне Страшного суда.
«Туман непроглядный и серый...» — Обращено к Ю. К. Щуцкому.
«Вошла Любовь — вечерний Херувим...» — Стихотворение представляет собою сонет-акростих: начальные буквы строк составляют фразу: «Во имя нашей муки».
«Ты сам мне вырезал крестик...» — обращено к Юлиану Щуцкому.
«Ты сказал, что наша любовь — вереск...» — обращено к Юлиану Щуцкому.
«Лесное озеро, поросшее осокой...» — Мотив двойничества повторялся в поэзия Черубины со времени мистификации.
«Чудотворным молилась иконам...» — Обращено к Ю. К. Щуцкому. Акафист — молитвенно-хвалебное песнопение в честь Иисуса Христа, Богородицы или святого.
Ad Lectorem (К читателю) — Публ. по СбА с тем названием, которое указано Архипповым. Источником для датировки является так называемый «Черный Альбом» Черубины (один из источников СбА), который помечен 10 января 1925 года и заключительным стихотворением в котором является этот текст. Мотив ненужности поэзии — общий для Черубины и С. Парнок, последний поэтический цикл которой назывался «Ненужное добро» (1932 — 1933), а сам мотив в поэзии Парнок появился еще раньше (об этом см. коммент. к стихотворению С. Парнок «Да, ты жадна, глухонемая...»). В. И. Глоцер считает, что стихотворение посвящено С. Я. Маршаку. См.: Черубина де Габриак. Черный ангел. М.: ИМА-пресс, 1997. С. 5.
«Ты не уйдешь от прожитой любви...» — Публ. впервые по СбА. Третья стража — так называемая «tertia vigilia» — предпоследняя ночная стража в Римской империи. Вся ночь делилась на четыре стражи, третья начиналась где-то после полуночи.
«Да, целовала и знала...» — Обращено к Н. С. Гумилеву.
«Как разобрать мне знаки...» — Черный мак — здесь можно понимать как символ забвения.
«И первое в пути — глубокий водоем...» — Публ. впервые по СбА. Отражение в воде является, как правило, сюжетным основанием для появления мотива двойничества. Ср.: «Лесное озеро, поросшее осокой».
«Опять, как в письме, повторяю я то же...» — Черные гвоздики в хрустальной чаше («чаше стихов») служат, возможно, указанием на св. Грааль (см. коммент. к стихотворению «Святому Игнатию»), так как черная или темно-красная гвоздика в оккультизме символизирует кровь.
«Был синий вечер в небе...» — Публ. впервые по СбА.
«Где Херувим, свое мне давший имя...» — О возведении имени Черубины к имени ангела Херувима см. в примечаниях к вступительной статье. Каких фиалковых полей — в средневековых западноевропейских источниках фиалка часто служит символом райского цветка. Ср. также использование этого мотива в стихотворении «Прялка».
«Все летают черные птицы...» — В машинописном экземпляре этого стихотворения в собрании М. А. Торбин, источником которого был текст, полученный от вдовы Е. Я. Архиппова, указана другая дата — весна 1927 года. Кроме того, там варианты: ст. 1 — «Летают черные птицы», ст. 4 — «скоро я», ст. 10 — «И тихо промолвил: «Ну что же», ст. 17 — «побелели». Фавн — в римской мифологии то же, что Пан в греческой мифологии (см. коммент. к стихотворению «Крест на белом перекрестке...»). Асфодели — цветы, растущие в подземном царстве.
«Фальшиво на дворе моем...» — И я колдунья с давних пор — см. коммент. к стихотворению «В зеркале словно стекло замутилось...».
«Ты в зеркало смотри...» — Отражение в зеркале, как и отражение в воде, служит здесь основанием для появления мотива двойничества.
«О, если бы аккорды урагана...» — Публ. впервые по СбА.
Н.В.Ш. — обращено к Н.В. Шаскольской-Брюлловой.
Успение — Публ. впервые по машинописному экземпляру (Собрание М. А. Торбин. Дом-музей Марины Цветаевой, Москва). Сомнения в датировке связаны с тем, что, кроме даты, в нашем источнике указано место написания — «Петербург, Спас-на-Водах» — несохранившийся храм Христа Спасителя и Св. Николая в Петербурге, у Адмиралтейского завода. Построен в 1910 — 1911 гг., посвящен памяти моряков, погибших в русско-японскую войну 1904 — 1905 гг. Поскольку в 1928 году поэтесса была уже в ссылке, в Ташкенте, то либо дата, либо место написания неверны. Стихотворение обращено к В. Я. Архиппову, что также засвидетельствовано в нашем источнике.
«Прислушайся к ночному сновиденью...» — Публ. по списку из собрания М. А. Торбин (рукою К. Л. Архипповой). В этом списке указано, что стихотворение обращено к Е. Я. Архиппову.
Принятые сокращения:
СбА — Сборник Архиппова — машинописный сборник стихотворений Черубины де Габриак, составленный в 1928 г. Е. Я. Архипповым (РГАЛИ. Ф. 1458, on. 1, ед. хр. 102).
СбП — Сборник Петровича — машинописный сборник стихотворений Черубины де Габриак, хранящийся у В. П. Купченко и, по его свидетельству, составленный петербургским коллекционером и любителем творчества Черубины де Габриак Л. Л. Петровичем.
Новый мир — Новый мир. 1988. № 12 (с указанием страницы) — публикация В. И. Глоцера, содержащая тексты стихотворений Черубины де Габриак, ее письма к М. А. Волошину, «Автобиографию», составленную Е. Я. Архипповым по письмам поэтессы, «Исповедь», а также воспоминания М. А. Волошина «История Черубины».
Гумилевские чтения — Гумилевские чтения. Wiener Slawistischer Almanach. 1984. Sdb. 15. Wien, 1984. S. 101 — 122 — публикация поэтических текстов Черубины де Габриак.
(Источники — «Sub rosa»: А. Герцык, С. Парнок, П. Соловьева, Черубина де Габриак»,
М., «Эллис Лак», 1999 г.
Черубина де Габриак «Исповедь».— М.: Аграф, 1999. — 384 с. — стр.46-67)