Свои люди
В театре было пустовато и холодно.
Многие, чтобы отогреться, а может быть, просто из боязни опоздать к трамваю, надевали шубы в последнем антракте и так в шубах и досиживали целое действие.
Генеральше Кудакиной все эти порядки очень не нравились. Всё казалось ей и грубым, и неприличным.
Она давно не была в опере и теперь чувствовала себя как в лесу.
— Где Арданова? Где княгиня? Где Левам-Тамураева? — Никого!
«Les notres» отсутствовали. Вместо них пришли «les autres», пришли в блузах, в смазных сапогах, в шерстяных кофтах, расселись на барьерах лож, громко хохотали, с треском откусывали яблоко, аплодировали там, где не надо, и громко вызывали кого не следовало.
Всё это было ужасно.
В фойе, куда генеральша по привычке вышла попудрить нос и посмотреть туалеты, «les autres» ходили густой тусклой толпой, стучали сапогами и «напирали» как в трамвае.
Генеральша Кудакина очень расстроилась.
Вдобавок предстояло идти домой одной по темным и страшным улицам, где грабят, как на большой дороге. Нет, положительно игра не стоила свеч.
И чем ближе к концу, тем страшнее представлялась ей темная улица с поджидавшими на ней темными личностями.
Из «les notres» не было буквально никого. Ясно, что придется идти одной.
Спектакль кончился. Она торопливо оделась и бросилась на улицу, застегивая на ходу пальто. Нужно держаться с толпой. Не так страшно.
На площади перед самым театром груда сваленного слежавшегося снега. Торопясь скорее перейти улицу, генеральша влезла на одну такую гору и остановилась, не зная, как быть. Ноги скользили, — ни за что не удержаться.
— Господи! Прямо хоть ползком!
— Сударыня, разрешите вам помочь! — раздался за ней мягкий басок.
Она обернулась.
Перед ней стоял среднего роста пожилой господин, типа бюрократа былых времен. Маленькие седоватые бычки, бритый рот, почтительные манеры.
«Он из „les notres“!» — подумала генеральша и не без грации протянула ему руку.
— Мерси! Вы очень любезны!
— Тут такие горы, что нетрудно и ноги переломать, говорил бюрократ, поддерживая ее под руку. — Перейдемте на ту сторону, там не так скользко.
Генеральша подбодрилась. Ему, очевидно, в ту же сторону. Слава Богу, теперь не страшно.
— Н-да-м, вообще новые порядки! — неодобрительно покачал головою бюрократ.
— Вы изволили быть в театре?
— Да, я была в опере.
— А кто сегодня пел? — поинтересовался он
Она назвала.
— Ужас! Ужас! — возмутился старичок. — Разве можно им давать эти партии! Разве при прежних порядках это было возможно!
— А вы, как я вижу, часто бываете в театре?
— При новых порядках — ни ногой. Зачем? Только себе кровь портить. Видели, кто теперь в театр пошел?
— Ах да! Ах да! — встрепенулась генеральша. — Это что-то ужасное! Сегодня буквально никого не было из «les notres».
— Вот то-то и оно! Сидят, глазами хлопают, ничего не понимают. А в балете — я как-то зашел, кое-кого из своих повидать по старой памяти, так, верите ре, ли, чуть со злости не заплакал. Танцует Маклецова, а они кричат: «Красавина, браво», потому что в программе по ошибке Красавину поставили. Нет, вы подумайте только: смотрят и не видят, кто танцует. Тут как-то «Севильский цирюльник» шел, так они автора вызывали. Как вам это нравится!
— C’est affreux! C’est affreux! — совсем расчувствовалась генеральша.
— Бывало, парадные спектакли! так ведь что это было! Блеск, золото, генералитет! Дамы, бриллианты, перья! Накидки какие! Соболя! Возьмешь в руки такую шубку, рука тонет. Душистые, мягкие.
— Ого! — игриво засмеялась генеральша. А вы, я вижу, понимаете кое-что в дамских туалетах.
— Еще бы! Эдакая красота! Графиня Вестен, левый бенуар, какие ножки! И всегда белые атласные туфельки. И всегда ей нужно было ножки папиросной бумагой обвернуть, иначе она и ботинки не наденет.
— Зизи? Вы знаете Зизи?
— Очень красиво одевалась. Первый абонемент.
— Скажите, вы у них бывали, у Вестенов?
— Нет, только в театре видал.
— А ее сестру вы тоже знаете?
— Да у той как-то раз был. Она просила зайти. Билет ей завез.
Генеральша была довольна. Идти было не страшно и даже весело. В сущности, просто приятно было, что она сразу угадала в милом спутнике одного из «les notres». Она уже предвкушала, как расскажет об этом мужу.
Она смело взяла своего спутника под руку и кокетливо прощебетала:
— Вы простите, что я так sans facon! Но здесь до того скользко!
— Пожалуйста, я очень рад.
«Как жаль», — думала генеральша, — «что неловко спросить у него, кто он такой. Может быть бывший министр. Вот забавно было бы! Такое романтическое знакомство! Как бы навести разговор так, чтобы выведать...»
— Да, скучные пошли времена! — вздохнул бюрократ и замолк.
— А скажите: вам, наверное, очень скучно теперь... теперь ведь вообще все деятели старого режима сидят без дела.
— Н-да-с. Конечно, скучно для человека, привыкшего работать. Ну, что ж, подождем. Живу пока у дочки. Подождем! Еще вспомнят о нас! Вспомнят! Позовут! Не очень долго без нас просуществуют. Позовут!
Генеральше вспомнился знакомый сановник, который буквально этими словами говорил о своих надеждах. Буквально.
— Скажите, — спросила она, — вы не знавали Острятинова?
— Нет, не доводилось.
— Он придерживался совершенно вашего образа мыслей. И знаете, мой муж — я вас непременно с ним познакомлю — он вполне бы с вами согласился... Хотя он сейчас избегает всякой политики. Его нервы так потрясены упразднением департамента. Вы ведь, наверное, тоже избегаете политики? Или вы не бросили надежды? Мне вы можете все сказать. Мы свои люди. Вы сами видите, что мы свои люди.
— Нет, я политикой не занимаюсь. Политикой пусть мальчишки занимаются.
— Вот следующий подъезд уже мой, — сказала, вздохнув, генеральша, и подумала, что, прощаясь, он, конечно, представится ей.
— Чагиных дом. Знаю, — сказал бюрократ. — Я тут все дома знаю! Еще бы! Двадцать шесть лет по этой дороге в театр бегал.
— Так часто бегали в театр?
— Да почти каждый день.
— Да что вы! Неужели вы такой театрал? — удивилась генеральша, и сразу догадалась: у него была балетная интрижка или что-нибудь в этом роде.
— Н-да-с! Двадцать шесть лет, это не шутка.
— Ну как это можно до такой степени увлекаться театром! Верно тут какие-нибудь тайные причины — хе-хе?
Она игриво погрозила ему пальчиком в вязаной перчатке.
Но он не улыбнулся. Он приподнял шапку, вытер свой большой лысый лоб и, вздохнув, ответил.
— Нет-с, я не увлекался. Я работал. Я, сударыня, двадцать шесть лет прослужил капельдинером в этом самом театре. Да-с!
Генеральша Кудакина ничего не рассказала мужу о своем чутье относительно «les notres».
Она была сильно не в духе и сейчас же легла спать, даже без чая.
«Огонек», 1918, № 3, С. 11–12.
На главную
О Тэффи
Карта сайта
Форум
Ссылки
Будущий день
Отдельные произведения
Наполеон
|