П

П.Ф.Подковыркин
________________________________________________________
Летопись личных и творческих взаимоотношений
В.А.Жуковского и К.Н.Батюшкова

...Это может дать повод ко множеству мыслей,
если соединить всё подмеченное, отнести всё,
насколько это возможно, к чему-то общему,
развить это дальше, как это предстало бы в
предельном совершенстве; если попытаться
объяснить себе, как это стало и как это
модифицировалось каждый раз внешним миром...

            Публикуемая здесь «Летопись…» возникла в работе над диссертацией «Личные и творческие взаимоотношения В.А.Жуковского и К.Н.Батюшкова» и представляет собой фактографию предмета исследования.
            Традиция совместного восприятия Батюшкова и Жуковского появилась ещё при жизни поэтов, когда в 1817 г. С.С.Уваров, сравнивая поэтов, определил их формулой «non secundus sed alter», а В.Г.Белинский позднее признавался, что «имена их всегда как-то вместе ложатся под перо». Почти двухвековая традиция изучения наследия Батюшкова и Жуковского не могла разгадать это «как-то» и современные представления о взаимоотношениях двух первых русских романтиков остаются по-прежнему схематичными: Батюшков и Жуковский «идут по параллельным путям навстречу друг другу и при некоем общем исходном ядре оказываются различными» (Топоров В.Н. Трагическое у Батюшкова // Тезисы докладов к науч. конф. — Вологда, 1987. – С.12). История личных и творческих взаимоотношений Батюшкова и Жуковского потому остается непóнятой, что до сих пор исследование велось как сравнение двух поэтов с целью найти «общее ядро». Однако сравнительный метод в данном случае не годится, так как речь идет не о двух поэтах-друзьях (как, например, Батюшков и Гнедич, Жуковский и Вяземский и т.д.), а о феномене совместности двух поэтов, стоящих у истоков русского романтизма и Пушкина.
            «Летопись…», представляющая собой хронологически упорядоченные факты личного и творческого общения Батюшкова и Жуковского, позволяет рассмотреть взаимоотношения двух поэтов как единый литературный факт. В «Летопись…» в хронологическом порядке включены все доступные нам сведения о личных встречах поэтов, об их сотрудничестве в литературных обществах и журналах, о совместном выборе источников для переводов, о совместном чтении, редактировании (и взаиморедактировании), издании произведений, о дарении или обмене замыслами, о письмах, записках, дарственных надписях на книгах, о взаимных оценках друг друга в письмах к другим лицам, о цитатах, реминисценциях, заимствованиях и влияниях в произведениях поэтов, об их «дублетных» произведениях, об откликах современников Батюшкова и Жуковского о характере их взаимоотношений и мн.др. Синхронизация событий жизни и творчества двух поэтов позволяет проследить возникновение и эволюцию феномена «естественного союза» (П.А.Вяземский) двух поэтов, уточнить и объяснить многие детали литературной жизни тех лет.
            «Летопись…» в том виде, как она представлена в настоящей публикации, не является «каноническим» текстом, работа еще не завершена. Для пополнения «Летописи…» предстоит сделать фронтальный поиск в письмах и мемуарах авторов из ближайшего окружения поэтов, поиск в архивных фондах, в том числе зарубежных (Италия, Германия), в периодических изданиях первой трети XIX века. Тем не менее даже в неполном виде «Летопись…» позволяет по-новому увидеть взаимоотношения Батюшкова и Жуковского.
            «Летопись…» позволила реконструировать переписку поэтов, которая сохранилась односторонне (Батюшков сжег свой архив вместе с хранившимися там письмами Жуковского) и тем самым выделить основные темы диалога поэтов (вопрос о соотношении жизни и поэзии, об образе жизни поэта). Прояснился вопрос о первоначальном поводе и «сюжете» общения поэтов, в котором, значительное место занимает совместный замысел издания сочинений М.Н.Муравьева.
            «Летопись…» проявила любопытный факт: личное (очное) общение поэтов было недолгим, гораздо более продолжительным был их творческий диалог (стихотворения-дублеты, циклы статей по эстетике и др.); это позволяет отказаться от соблазна искать некий «негласный договор» и тайное «пари» поэтов, будто бы являющееся основой и подтекстом их творческого состязания, и вместо этого сосредоточить внимание на самом феномене совместности двух поэтов, которые при очевидном сходстве «расходились по генетическим основам своего искусства» (Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. – М.: Наука, 1969. – С.125). Всё это даёт возможность проследить и понять закономерности развития взаимоотношений Батюшкова и Жуковского (от сотрудничества к соперничеству).
            В «Летописи…» впервые публикуются некоторые архивные материалы: записи В.А.Жуковского в записной книжке «Разные замечания» (1810), черновой план послания В.А.Жуковского «К Батюшкову» (1812). Эти тексты публикуются по копиям, сделанным по архивным источникам профессором А.С.Янушкевичем.
            Публикация «Летописи…» в электронном виде с использованием технологии гипертекста позволяет прочитать не только «голые» факты истории взаимоотношений Батюшкова и Жуковского, но и одновременно тексты тех литературных произведений, которые рождались в общении поэтов (все упоминаемые в «Летописи…» произведения вызываются с помощью гиперссылок на соответствующие единицы хранения в электронной библиотеке «In Folio» — http://infolio.asf.ru). Только в таком виде удается увидеть как переплетаются факты реальной жизни и литературные закономерности в творческом союзе-состязании Батюшкова и Жуковского, как рождался и развивался феномен их литературной совместности.
            По мере обнаружения новых фактов «Летопись…» будет пополняться.
            Буду благодарен каждому, кто обнаружит в «Летописи…» ошибки, неточности, пропуски и сообщит об этом или пришлет критический разбор, дополнения, пожелания.

Список основных сокращений, принятых в «Летописи…»

ВАЖ — Жуковский В.А. Сочинения в трех томах / Сост., вст. ст. и комм. И.М.Семенко – М.: Худож. лит., 1980.
ВАЖ. Эстетика и критика — Жуковский В.А. Эстетика и критика. – М.: «Искусство», 1985.
Вольпе — Жуковский В.А. Стихотворения / Вступ. статья, ред. и прим. Ц.Вольпе. – М.; Л., 1936. – 336 с. – Библиотека поэта. Малая серия.
Дневники Жуковского — Дневники В.А.Жуковского – СПб., 1901.
Зорин, 1989 — Батюшков К.Н. Сочинения в 2-х томах. Том 2: Из записных книжек. Письма. / Сост., подгот. текста, коммент. А.Зорина. – М.: «ХЛ», 1989. – 719 с.
КНБ (с указанием тома) — Батюшков К.Н. Сочинения в 2-х томах. Том 1: «Опыты в стихах и прозе». Произведения, не вошедшие в «Опыты…» / Сост., подгот. текста, вступ. статья и коммент. В.Кошелева. – М.: «ХЛ», 1989. – 511 с.; Том 2: Из записных книжек. Письма. / Сост., подгот. текста, коммент. А.Зорина. – М.: «ХЛ», 1989. – 719 с.
Кошелев. Странствия и страсти — Кошелев В.А. Константин Батюшков. Странствия и страсти. – М., 1987. – 349 с.
ЛП — Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе./ Изд. подготовила И.М.Семенко. – М.: «Наука», 1977 (1978 допечатка). – 607 с., факсимиле, 4 л. илл. – сер. «Литературные памятники».
Майков и Саитов — Батюшков К.Н. Сочинения. Т.1-3. – СПб., 1887 (1), 1885 (2), 1886 (3).
Фридман — Фридман Н.В. Поэзия Батюшкова. – М., 1971.
Фридман. ПСС — Батюшков К.Н. Полное собрание стихотворений. / Вступительная статья, подготовка текста и примечания Н.В.Фридмана. – М.; Л.: «Сов. писатель», 1964. – 354 с., 3 л. илл. – серия «Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд.».
Янушкевич — Янушкевич А.С. Этапы и проблемы творческой эволюции В.А.Жуковского. – Томск: Изд-во ТГУ, 1985. – 289 с.

ДО 30 ИЮЛЯ 1807

Жуковский в письме А.И.Тургеневу от 7 ноября <1810> года вспоминает: «Муравьёв <...> два раза, не знавши меня совсем в лицо, присылал у меня спрашивать, не может ли он мне быть полезен, и которого я не могу вспомнить без благодарного чувства» (ВАЖ – Т.3 – С.345).
Батюшков — племянник и ученик Муравьёва — благодаря вниманию его дяди к Жуковскому, тоже мог заинтересоваться и лично познакомиться с Жуковским до 1807 года (М.Н.Муравьёв умер 30 июля 1807 года).

АПРЕЛЬ 1807

В «Вестнике Европы» № 7 напечатана басня Жуковского «Сон Могольца».

1808

Батюшков напечатал свой перевод басни Лафонтена «Сон Могольца» в «Драматическом вестнике» (Ч.5, С.78-80) за подписью «Кон. Бат.» Текст басни цитируется по изданиям КНБ – Т.1. – С.232-233, Опыты – С.295-296, где воспроизведена окончательная версия текста, которая, по замечанию Н.В.Фридмана (ПСС – С.268), имела исправления по сравнению с текстом, опубликованном в «ДВ». По мнению В.А.Кошелева, «перевод Батюшкова, вероятно, связан с переводом этой же басни В.А.Жуковского (1806)» (КНБ – Т.1. – 462).

МАЙ 1808

В «Вестнике Европы» № 9 напечатана баллада Жуковского «Людмила».

<СЕНТЯБРЬ–ОКТЯБРЬ 1808>

Батюшков из Хантоново обращается к Н.И.Гнедичу в Петербург прислать ему «Людмилу» Жуковского: «Пришли мне табаку курительного, янтарный чубук и несколько книг русских стихов да балладу Жуковского, чем меня много обяжешь». (КНБ – Т.2 – С.79).

НАЧАЛО ИЮНЯ 1808

            Батюшков из Хантоново в письме Н.И.Гнедичу сообщает: «Виню русского Фрелона, который и при извещении о смерти сестры и друга моего осмелился излить яд не только на меня, но и на сестер моих» (КНБ – Т.2 – С.75). Комментатор А.Л.Зорин пишет: «Кто имеется в виду под русским Фрелоном неясно» (С.600).
            Фрерон (Фрелон) Эли-Катрин (1719–1776) — французский писатель, известный нападками на Вольтера и энциклопедистов; его имя стало синонимом вульгарного клеветника.
            В одном из более поздних писем к Н.И.Гнедичу (от 1 апреля 1810) Батюшков вновь использует это определение — называет М.Т.Каченовского «родным братом Фрерона» (С.130). Если именно его имел в виду Батюшков в письме 1808 года, то, следовательно, мог быть знаком с Каченовским и через него мог познакомиться с Жуковским.

НОЯБРЬ 1809

В «Вестнике Европы» № 21 (С.28–31) напечатано «Воспоминание» («Мечты! — повсюду вы меня сопровождали...») Батюшкова.

ДЕКАБРЬ 1809

В «Вестнике Европы» № 23 С.198–199 напечатана «Тибуллова элегия III» Батюшкова.

Первое свидетельство о личной встрече Батюшкова и Жуковского, состоявшейся в Москве в доме С.Н.Глинки — письмо Батюшкова из Москвы в Петербург к Н.И.Гнедичу: «Видел у Глинки весь Парнас, весь сумасшедших дом: Мерз<лякова>, Жук<овского>, Иван<ова>, всех <...> и признаюсь тебе, что много видел» (КНБ – Т.2. – С.116).

            Батюшков пишет записку Жуковскому:
            «Поэт и судия! — а что еще лучше, любезнейший друг Василий Андреевич! — я опять начну докучать. Поправлен ли мой таз медяный? Если нет, то это письмо напомнит вам, что мой милый критик обещал заглянуть в книгу, ему вверенную. Заглянуть. Этого мало: заглянуть и поправить. Ваш труд не будет потерян, поверьте; 1-е: потому, что вы сделаете доброе дело; 2-е: ваше внимание к моим мараньям поощрит меня к продолжению перевода. Вы знаете на опыте, что поэтов поощрять должно, особенно ленивых. А где же они не ленивы? Я говорю о тех, которые с дарованием, даже и себя не исключая. Итак, назначьте день свидания у меня, ибо я желал бы, чтобы Пенаты мои увидели любезного Василия Андреевича. Я же имею кое-что прочитать, чего вывозить нельзя, ибо сани мои тесны.» (КНБ – Т.2. – С.121).
            Примечания:
...таз медяный — а) вероятно имеется в виду черновой вариант перевода стихов 23–24 элегии III книги I Тибулла (Зорин, 1986 –С.488); б) возможно каламбурно-шутливое прозвище Тассо; речь идёт о батюшковском переводе «Освобождённого Иерусалима» Т.Тассо (Зорин, 1989 – Т.2. – С.606), отрывки из которого были опубликованы: отрывок из 1 песни написан летом 1808 г. и напечатан в «ДВ» – 1808 – Ч.VI – С.68–72 за подписью NN; отрывок из XVIII песни написан в 1808–1809 гг. и напечатан в «Цв» – 1809 – Ч.2 – № 6 – С.342–356 за подписью К.Б.
...чего вывозить нельзя — вероятно «Видение на берегах Леты» (Зорин – Т.2 – С.606).

Батюшков отдаёт для публикации в «ВЕ» Жуковскому послание Гнедича «К Б<атюшкову>» и свой «Ответ Г<неди>чу», о чём сообщает в письме Гнедичу: «Я отдал Жуковскому твоё послание ко мне с моим ответом, кой-где оба поправив. Он тебя любит... ибо он один с толком». (КНБ – Т.2. – С.118)
Послания Батюшкова и Гнедича опубликованы в «ВЕ» – 1810 – Ч.49 – № 3.

            Жуковский предлагает Батюшкову написать поэму «Распря нового языка со старым», о чём Батюшков сообщает в письме к Гнедичу: «В «Вестнике» я напечатал твоё и моё послание. С Жуковским я на хорошей ноге, он меня любит и стоит того, чтоб я его любил... Какову мысль мне подал Жуковский! Именно — писать поэму: «Распрю нового языка со старым», на образец «Лютрена» Буало, но четырехстопными стихами...» (КНБ – Т.2 – С.120–121).
            Н.И.Гнедич ответил Батюшкову: «... «Распря языка» — истинно богатая материя, но побереги себя впредь» (ИРЛИ – Р.1 – оп.5 – ед.хр.56 – л.12; цит. по: В.А.Кошелев. Странствия и страсти – С.104).
            Что именно предложил Жуковский? Об этом можно судить, например, по «Конспекту по истории литературы и критики» Жуковского, в котором он рассуждает о жанровом своеобразии «Лютрена» Буало, в частности, об уместности аллегории (как вида чудесного) в шутливой поэме. (См.: ВАЖ. Эстетика и критика – С.89-90).

В записной тетради Батюшкова есть черновой набросок неизвестного стихотворения:

Комментатор В.А.Кошелев полагает, что этот текст — «начало сатиры «Распря нового языка со старым», которую Батюшков писал весной 1810 г. по совету В.А.Жуковского» (С.593). С мнением Кошелева можно согласиться, учитывая: во-первых, тему «войны на Парнасе», во-вторых, аллегоричность; но есть аргументы против: во-первых, интонация слишком серьёзна для шутливой поэмы в духе «Лютрена» Буало, во-вторых, не четырёхстопный размер; наконец, афористичность стихов говорит скорее о наброске короткого стихотворения (миниатюры), чем о начале поэмы.
Учитывая, что отличительной чертой и достоинством поэмы Буало «Лютрен» по мнению Жуковского была аллегория (неуместная в серьёзной поэме), то к замыслу «Распри...» бóльшее отношение имеют, может быть, другие наброски из той же записной тетради, написанные четырёхстопным хореем:

Во второй февральской книжке «Вестника Европы» (Ч.49 –№ 4, подпись К.) напечатаны стихотворения Батюшкова «Весёлый час» (С.280-285), эпиграмма «Безрифмина совет...» (С.286), «К Маше»(С.286), басня «Сон Могольца» (С.286-287).

В первой мартовской книжке «ВЕ» – № 5 – С.32 напечатан «Мадригал новой Сафе» Батюшкова.

            Батюшков и Жуковский обсуждали «Илиаду» в переводе Гнедича, о чём Батюшков сообщает в письме Гнедичу: «Спасибо за «Илиаду». Я её читал Жуковск<ому>, который предпочитает перевод твой Кострову. И я сам его же мнения... Поверь мне, мой друг, что Жуковский истинно с дарованием, мил, и любезен, и добр. У него сердце на ладони. Ты говоришь об уме? И это есть, поверь мне. Я с ним вижусь часто и всегда с новым удовольствием» (КНБ – Т.2. – С.124).
           «Илиада» — первоначальный перевод VIII песни, выполненный александрийским стихом (см. комм. Зорина – Т.2 – С.607).
            «у него сердце на ладони» — эта фраза встречается в другом письме и в отношении другого человека — Н.А.Радищева (См. Т.2.– С.93).

Во второй мартовской книжке «ВЕ» – № 6 – С.108-110 напечатан перевод Батюшкова из Парни «Привидение».

Батюшков пишет в письме Гнедичу: «Жуковский просит меня, чтоб я тебе отписал, не хочешь ли ты напечатать в Вестнике несколько из Илиады 8-й песни? Это он сочтёт истинным одолжением. Как думаешь?» (КНБ – Т.2. – С.125).

Батюшков в записке Вяземскому просит прислать ему «Людмилу» Жуковского (КНБ – Т.2. – С.127)

В письме от 1 апреля <1810> года Батюшков сообщает Гнедичу, что «вчера ужинал и провёл наиприятный вечер у Карамзина» (КНБ – Т.2. – С.131). На карамзинском вечере мог присутствовать Жуковский.

Вяземский в письме А.И.Тургеневу от 28 марта 1823 года вспоминал атмосферу дружеских встреч молодых поэтов: «Помнит ли он <Жуковский>, как мы по ночам, после Карамзинских вечеров пили у меня медок и делали потом коленопреклонения на мостовой? Помнит ли он, как я у него окатил отроческую утробу свою голым ромом в сотовариществе с бедным Батюшковым и покойным Ивановым» (Остафьевский архив – СПб., 1899 – Т. II. – С.307).

            Батюшков в письме Гнедичу передаёт просьбу Жуковского: «Пришли, пожалуйста, отрывок из Мильтона о слепоте, я его отдам напечатать Жуковскому: и его, и меня этим одолжишь» (КНБ – Т.2 – С.131). Стихотворение Гнедича «Мильтон, сетующий на слепоту свою. Отрывок из III книги «Потерянного рая» Жуковский планировал включить в «Собрание лучших российских стихотворений» (М., 1810). В Ч.5 «Мильтон» Гнедича напечатан.
            В том же письме Батюшкова: «Жуковского я более и более любить начинаю» (С.130).
            В том же письме: «У вас в Питере Каченовский — бритва парнасская, родной брат Фрерона, но нравственности прекрасной, человек истинно добрый; по крайней мере, так говорят его приятели» (С.130). Под приятелем может иметься в виду Жуковский, сотрудничавший тогда с Каченовским в «ВЕ», кроме того, в характеристике «истинно добрый» слышны интонации Жуковского.

Жуковский из Москвы пишет А.И.Тургеневу в Петербург: «Батюшков тебе кланяется» (Письма В.А.Жуковского к А.И.Тургеневу – М., 1895 – С.54).

Во второй апрельской книжке «ВЕ» – № 8 опубликованы прозаический опыт Батюшкова «Картина Финляндии. Отрывок из писем русского офицера» за подписью «К.Б. . . . .ов» (С.247-257) и «Тибуллова элегия XI. Из 1 книги» (С.277-280).

Гнедич в письме из Петербурга в Москву Батюшкову: «Скажи Жук<овскому>, что не грех поместить в его собрание такой превосходной вещи, как Бенитцкого Дифирамб Бахусу, напечатанный в «Цвет<нике>» 1809 г. в марте». (Ежегодник РО ПД на 1972 год – Л., 1974 – С.82).

Батюшков пишет Гнедичу: «Жуковский благодарит тебя за стихи. И впрямь «На смерть Даниловой» прекрасны, они будут напечатаны в 1-м №» (КНБ – Т.2 – С.135). Стихи Гнедича были напечатаны в первой майской книжке «ВЕ» – № 10 – С.126-127.
В том же письме: «Жуковский — сын лени, милый, любезный малый» (С.136).

Жуковский в письме Вяземскому:
«Ты, я да Батюшков — должны составить союз на жизнь и смерть». Цит. по кн.: Афанасьев В. Жуковский – М., 1986 – С.109 (серия ЖЗЛ).

Жуковский прислал Батюшкову записку:
«Приезжай ко мне часу во втором, я достал пилигриммов — выберем, что нужно. Потом, если хочешь, поедем обедать к Карамзину, а от него вместе в собрание. Пожалуйста, приезжай.

<Приписка П.А.Вяземского:>
            Князь Вяземский 7 числа <– – – –> в гостиной.»
(Ежегодник РО ПД на 1980 год – Л., 1984 – С.83. Публикация Р.В.Иезуитовой. Подлинник – ИРЛИ – Ф.19 – № 33).
            Из комментария Р.В.Иезуитовой:
            пилигриммы — возможно имеется в виду одно из след. cоч., отрывки из которых в переводе Батюшкова Жуковский намеревался поместить в «ВЕ»: «Abbe J.-B.Lasansse de Pélerins ou Voyage allegorique á Jerusalem» (1807) или «Les Pelerins am fom Genu de notre Slignewer» (1761).
            собрание — возможно речь идёт о заседании Общества истории древностей российских при Московском университете, которое как раз в мае 1810 г. начало постепенно разворачивать свою работу.
            См. у А.С.Янушкевича в докладе «В.А.Жуковский и К.Н.Батюшков» (Венок поэту – Вологда, 1989 – С.65) предположение о том, что «пилигриммы» этой «загадочной записки» связаны с «Теоном и Эсхином» Жуковского и «Странствователем и домоседом» Батюшкова. А.С.Янушкевич высказывал также предположение (в нашей устной беседе), что в записке речь шла о «Пилигримах» М.Хераскова.

            Жуковский дарит Батюшкову свою (!) записную книжку, первые 12 листов которой наполнены выписками Жуковского (!) из Французской энциклопедии, комментариями к ним и оригинальными записями на моральные темы. На первом листе рукой Жуковского сделана дарственная надпись: «Разные замечания, 1807. Дано в Москве 1810 года Мая 12 дня Ж<уковски>м — Б<атюшко>ву».
            "Разные замечания"
            Комментарий к этой записной книжке был сделан проф. А.С.Янушкевичем в докладе, прочитанном на заседании кафедры русской и зарубежной литературы ТГУ 17 апреля 1991 года; сказано было следующее (доклад не был опубликован в печати):
            «…«Разные замечания» наполнены записями моралистического характера, причем эти записи не черновые, а почти готовые, перебеленные. Характер записей органичен для Жуковского тех лет (1806-08). Тогда в многочисленных росписях книг, подлежащих чтению, Жуковский отмечает сочинения французских моралистов, его дневники полны записями на моральные темы. Но записная книжка «Разные замечания» существенно отличается от дневников. Дневники — средство самосовершенствования, записная книжка — средство морального самообразования. «Разные замечания», видимо, есть одна из 11 книг, которые Жуковский запланировал вести. «Разные замечания» — это книга по «практической философии», морали, своеобразная моральная энциклопедия.
            Вопрос об источнике стоял передо мной с самого начала работы, я был уверен в существовании источников записей. Поиск источника — дело интереснейшее, но крайне рискованное, оно может затянуться. Мне повезло, буквально во сне — так уж сильно хотелось найти — пришло решение. Записи у Жуковского четко отделены друг от друга, что подтолкнуло дать им название, выхватить смысловую доминанту каждой записи. Затем родилась идея перевести эти названия на французский и обнаружилась закономерность — алфавитный порядок! Дальше не было сомнений — французская энциклопедия Дидро и Д’Аламбера. Жуковский читал энциклопедические статьи, выписывал их в переводе и продолжал своими размышлениями. Он, конечно, выбирает, дробит статьи, компонует их по своему усмотрению, но источник теперь известен. Хотя не все статьи еще удалось соотнести с записями Жуковского…
            Все записи Жуковского в «Разных замечаниях», представляющие единую систему морали, скреплены одной идеей — способностью человека действовать. С обнаружением источника этих идей стало удивительным, как можно было не заметить связи этих записей с интенсивным чтением Жуковским в то время французских моралистов. Записная книжка заняла свое место в творческой эволюции Жуковского.
            В системе записей особняком стоят записи об Альциме и о Ликасте. Они выделяются своей психологической проблематикой. Возможно, это психологическая версия моральных проблем. Тут еще есть над чем подумать, неизвестен пока и источник этих записей. <…>
            12 мая 1810 года Жуковский подарил «Разные замечания» с записями К.Н.Батюшкову. Случай чрезвычайно интересный. Он может многое объяснить во взаимоотношениях Батюшкова и Жуковского, два русских романтика заключают негласный договор, начинают свое состязание (об этом сейчас думает и пишет П. Подковыркин). Этот факт интересен для понимания позиции Жуковского — установка на коллективное творчество, собирание сил, создание профессиональных писателей. Многое может объяснить для понимания феномена записной книжки сравнение системы записей Жуковского и Батюшкова.
            Вообще говоря, для Жуковского факт дарения записной книги, тетради не уникален. 1814-15 — дарит тетрадь М.Протасовой, 1819 — книгу с записями фрейлине С.А.Самойловой, 1821-25 — альбом с начальной записью Жуковского подарен А.Воейковой, 1837 — альбом, подаренный Е.Ростопчиной, 1847 —«Мысли и замечания», отданные Н.В.Гоголю. Хотя адресаты даров различаются, есть много общего. Каждый случай такого дарения Жуковский еще и теоретически обосновывает и по этому можно понять замысел таких подарков — преподносится «белая книга» как способ самообразования.
            Передавая «Разные замечания» Батюшкову, Жуковский передавал младшему собрату и соратнику Батюшкову способ окрепнуть духовно, способ писательского самообразования. Система записей отличается от Жуковского, здесь встречаются, например, стихотворные произведения. Эволюция записей Батюшкова: от записной книжки к «опытам в прозе», к малой прозе. Соотношение записей Батюшкова и Жуковского нужно сделать, это обнаружит различие художественных систем двух романтиков <…>».

            Мои примечания:
            …Не умре, спит девица — эта фраза из Евангелия использована Н.А.Полевым в статье «Баллады и повести Жуковского» (С.195) применительно к состоянию поэзии, в том же, вероятно, смысле ее воспринял и Батюшков.
            Замысел этой записной книжки сформулирован Жуковским в его Дневнике 1806 г.: «Какие вопросы я должен делать себе всякой день? О христианской морали в сравнении с философической: основать последнюю на первой. Прочитать моральные статьи из Энциклопедии и потом написать свои…» (Цит. по изд.: Жуковский В.А. Полное собрание сочинений в 12-ти томах / Под ред. Проф. А.С. Архангельского. – М., 1902. – Т.XII. – С.139). Вполне вероятно, что с такими же словами Жуковский передал книжку Батюшкову. Интересно также, что у Батюшкова есть прозаический «опыт», который называется «Нечто о морали, основанной на философии и религии».

Во второй майской книжке «ВЕ» № 10 напечатана подборка стихов Батюшкова «В день рождения» (С.126), «Эпитафия» (С.126), «Теперь, сего же дня...» (С.126), «Известный откупщик Фадей...» (С.127).

В июньской книжке «ВЕ» – № 11 – С.213-214 напечатано подражание Парни «Ложный страх» Батюшкова.

            Батюшков и Жуковский встречались в доме у Жуковского, о чём Батюшков сообщает в письме к Вяземскому:
            «Я буду к вам в понедельник или вторник и притащу девицу Жуковскую, которую я видел сегодня <...> Жуковский был сильно болен. Болезнь подошла к нему сзади. Врач пугал его апоплексическим ударом и, прописав сильный клистир, вернул его музам и друзьям. Сегодня утром я застал его угощающимся тарелкой овощей и огромным куском жареного мяса, достаточным, чтобы накормить десяток английских матросов. Он не изменился, то есть остался столь же целомудренным или стал ещё более целомудренным, чем до болезни»
            (КНБ – Т.2 – С.137-138; со слов «Жуковский был сильно болен...» в подлиннике текст на французском языке).
            Из того же письма следует, что Жуковский показал Батюшкову послание В.Л.Пушкина «К Жуковскому» и свое стихотворение на смерть С.С.Боброва, которое он готовил к печати в «BE»: «Кстати, В.Л.Пушкин прислал послание к Жук<овскому>... Жуковский печатает длинную литанию на смерть Боброва, она прекрасно дополняет твою эпиграмму, которая появится поблизости». (С.137-138)

            Еще весной Батюшков во время одного из карамзинских «вечеров» получил от Е.А.Карамзиной приглашение «на месяц к себе на дачу» и которым Батюшков «надеялся воспользоваться» (письмо Гнедичу от 1 апреля 1810 – С.131). Дача Карамзина — село Остафьево, куда Карамзин действительно уехал летом и работал там над «Историей Государства Российского» и над изданием сочинений М.Н.Муравьева. Там же, в Остафьеве, жил Вяземский (родовое имение князей Вяземских). Батюшков не забыл приглашения и в письме к Вяземскому от 7 июня сообщил, что намерен перед отъездом в свою деревню Хантоново навестить его и, конечно, Е.А. и Н.М.Карамзиных — «буду к вам в понедельник или во вторник». Учитывая, что 7 июня был вторник, то ближайший понедельник и вторник — 13 и 14 июня.
            Но ездил ли Батюшков в Остафьево? 26 июля Батюшков уже из Хантоново пишет Жуковскому, извиняется за скорый отъезд и сообщает, что уже 9-й день лежит «в постеле» из-за болезни — следовательно, он приехал в Хантоново еще раньше, примерно 17 июля. Судя по письму Батюшкова к Вяземскому из того же Хантоново и с теми же извинениями от 29 июля, Батюшков оставил друзей именно в Остафьево («Как течет время в вашем Астафьеве, что делает ... Жуковский...» – С.140) — следовательно был в Остафьево? В письме Гнедичу от <декабря> 1810 года он говорит прямо: «О Жуковском ничего не знаю. Я с ним жил три недели у Карамзина и на другой или третий день уехал в деревню...» (С.151). Три недели пребывания Батюшкова в Остафьеве совместно с Вяземским, Жуковским, Карамзиным вполне умещаются в период между 13-14 июня, когда Батюшков собирался поехать, и 17 июля, когда он уже в Хантонове.
            Итак, примерно в июне-июле 1810 года состоялась продолжительная встреча Батюшкова и Жуковского в Остафьеве.

Н.И.Гнедич в письме А.П.Полозову: «В Москве за починкой коляски я просидел 6 суток и видел весь Парнас, весь сумасшедших дом. Жуковский истинно умный и благородный человек, но москвич и немец. Батюшкова я нашел больного, кажется от московского воздуха, зараженного чувствительностью, сырого от слез, проливаемых авторами и густого от их воздыханий. Я почти выгнал его из Москвы». (Тиханов П. Николай Иванович Гнедич. Несколько данных... – СПб., 1884 – С.40).

В первой июльской книжке «BE» № 13 напечатаны прозаические «Мысли» Батюшкова (С.67-68 за подписью «Б...»).
Во второй июльской книжке «BE» № 14 напечатана подборка стихотворений Батюшкова: «Сравнение», «Из Антологии» (С.124), «Надпись на гробе пастушки» (С.125).

Батюшков пишет письмо из Хантоново Жуковскому. Извиняется за быстрый и неожиданный свой отъезд (из Остафьево?) и называет три причины: необходимо быть в деревне, стало «очень грустно» в Москве и — «я боялся заслушаться вас, чудаки мои». Сообщает о своей болезни. Подтверждает свою дружескую привязанность к Жуковскому. Посылает Жуковскому «Опыт в прозе», предлагая его напечатать «если хочешь» и «что найдешь поправить». Посылает для «Собрания русских стихотворений» свои «Мечту» и «Источник». Просит не сообщать Каченовскому авторство Батюшкова в «Опыте в прозе». Сообщает, что читает Монтеня и думает «что-нибудь из него» прислать Жуковскому. Советует Жуковскому продолжать работу над поэмой «Владимир». Обещает пробыть в деревне долго и просит писать к нему. (См. Т.2 – С.138-140).

            Насилу, любезный друг, собрался я с силами, насилу могу писать к тебе. Я и теперь так болен, так слаб, что ни мыслить, ни писать не могу. Однако же дай собраться с силами!.. Я вас оставил, en impromptu [1], уехал, как Эней, как Тезей, как Улисс от блядок (потому что присутствие мое нужно было необходимо в деревне, потому что мне стало грустно, очень грустно в Москве, потому что я боялся заслушаться вас, чудаки мои). По прибытии моем сюда болезнь моя, tic douloureux,[2] так усилилась, что я 9-й день лежу в постеле. Боль, кажется, уменьшилась, и я очень бы был неблагодарен тебе, любезный Василий Андреевич, если бы не написал несколько слов; дружество твое мне будет всегда драгоценно, и я могу смело надеяться, что ты, великий чудак, мог заметить в короткое время мою к тебе привязанность. Дай руку! и более ни слова!
            Музы, музочки не отстают и от больного. Нет, эти блядки не боятся и самой разительной болезни. Посылаю тебе «Опыт в прозе», который, если хочешь, напечатай, но экземпляр мой непременно возврати назад, ибо у меня все тут: и черное и белое. Поправь, что найдешь поправить. Посылаю «Мечту» для «Собрания». Да еще voilá des petits vers,[3] то есть «Подражание» (Вяземский улыбается), подражание Парни «Le torrent»,[4] которое, если тебе очень понравится, то возьми в «Собрание» или сожги на огне. В нем надобно кой-что поправить. Исправь, любезный мой Аристарх! А это выражение: «Я к тебе прикасался», — оставь. Оно взято из Тибулла, и, кажется, удачно.
            О прозе не говори Каченовск<ому>, что я ее сочинитель, ибо я этого не хочу, ибо я марал это от чистой души, ибо я не желаю, чтобы знали посторонние моих мыслей и ересей.
            Я живу очень скучно, любезный товарищ, и часто думаю о тебе. Болезнь меня убивает, к этому же имею горести; и то и другое меня очень расстроивает. Шолио мог писать прекрасные стихи, воспевать Лизу и мечтать под каштановыми деревьями Фонтенейского сада: он жил в счастливое время. Подагра у него была в ногах, а не в голове; а у меня в голове сильный ревматизм, который набрасывает тень на все предметы. Пожалей обо мне! И не знаю, когда будет конец моим мученьям? Теперь я в те короткие минуты, в которые госпожа болезнь уходит из мозгу, читаю Монтеня и услаждаюсь! — Я что-нибудь из него тебе пришлю. О стихах и думать нельзя с моею болезнью.
            Тебе, здоровый счастливец с запорами! тебе можно преселяться в страну поэзии, которая создана Счастливым Началом для услаждения наших горестей: ты здоров как бык и счастлив как свинья. Пиши своего «Володимира» и пришли кое-что сюда. Я долго здесь пробуду, стряхни лень для дружбы. Письма твои мне будут утешением в этой безмолвной, дикой пустыне, в жилище волков и попов. Поручаю тебя Фебу и клистирной трубке.

Адрес мой: в Череповец, Новгородской губернии.
Я к «Мечте» прибавил Горация: кажется, он у места, et il fera bon contraste avec le scalde; [5] я более ее трогать не намерен. Если что найдешь, поправь сам. Прощай еще раз. Если я буду здоровее, то напишу поумнее.

Цит. по изд.: КНБ – Т.2 – С.138-140.
Подлинник: ИРЛИ – P.1 – оп. III. – ед. хр. 519.

Батюшков из Хантоново пишет Вяземскому письмо, в котором спрашивает его «тайные мысли» о Жуковском: «Уведомь меня, как течет время в вашем Астафьеве, что делает деятельный Жуковский. Стало ли у тебя чернил и бумаги на этого трудолюбивого жука? — Я к нему писал, адресуя письмо в Типографию. Если это не эпиграмма, то, видно, мне по смерть не писать! <...> И сообщи мне свои тайные мысли о Жуковском, который, между нами сказано будь, великий чудак. Где он, в Белеве или у вас? — не влюблен ли...» (КНБ – Т.2 – С.140-141).

В первой сентябрьской книжке «ВЕ» № 17 напечатана стихотворная подборка Батюшкова: «Счастливец. Подражание Касти: «Odi le rapide ruote sonanti» («Слушай быстрые колеса, звенящие»; С.52-53 за подписью «К.Б.»), «На смерть Лауры» (С.54, подпись «К.Б.»), «Источник, Персидская идиллия» (C.55-56, подпись «К-н Б-в»).

Во второй сентябрьской книжке «BE» № 18 напечатан прозаический опыт Батюшкова «Похвальное слово сну» (С.112-121).

            Письмо Вяземского Батюшкову: «Скажи мне, ради бога, которому я, сказать мимоходом, мало верю, что тебе вздумалось писать на адресе: «В жительстве». Ты совсем с ума сходишь. Песня песней сделает из тебя, как я вижу, Шишкова. Сделай милость, не связывайся с библией. Она портит людей, я ее прочел нынешнее лето и теперь уже ничему не верю. Gest un ramas d’infancies de bětises emphatiques.[6] Приезжай в Москву поспорить со мною. Je suis heriss e de citations de la Bible».[7]
            Цит. по изд.: Лотман Ю.М. Вяземский и движение декабристов // Уч. зап. Тарт. ун-та – Тарту, 1960 – Т.3 – В.98 – С.24-142). Датировано 1813 г.?
            Архив ИРЛИ – Ф.19 – ед.хр.24 - л.5.

Батюшков в письме Вяземскому сравнивает свой характер с Жуковским: «Ты бранишь Библию, Morton, и зачем? Неужели ты меня хочешь привести в свою веру: я не Жуковский и не люблю спорить» (КНБ – Т.2 – С.142).
Кто такой Мортон (=ругающий Библию)? Версии:
1. Мортон Джон (l420–1500) — кардинал, архиепископ Кентерберийский. Он упоминается в романе Томаса Мора «Утопия»: именно в доме Мортона произошла встреча автора с философом-путешественником, который поведал об острове Утопия. Батюшков мог быть знаком с этим романом, так как существовал его русский перевод: неизвестный автор, издано в СПб. у Шкора в 1790 г. (часть 1), на эту книгу Карамзин дал рецензию в марте 1791 года в «Московском журнале» (См.: Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма – М., 1982 – С.33-35). Ругал ли Мортон Библию? Знал ли об этом Мортоне Батюшков? Читал ли он «Утопию»? Кто автор перевода?
2. Мортон Джеймс Дуглас де, граф (1525–1581) — современник М.Монтеня, упоминается в «Опыте английской литературы» Ф.Р.Шатобриана.
3. В первой половине XIX века в США существовала религиозная секта «мормонов» или «святых последнего дня»; секта основана Дж.Смитом, опубликовавшим «Книгу Мормона». Mormon — Мормон — Morton.

Гнедич в письме из Петербурга к Батюшкову в Хантоново спрашивает: «Пишешь ли ты к Жуковскому?» (Ежегодник. РО ПД на 1972 год – Л., 1974 – С.87).

В первой ноябрьской книжке «ВЕ» № 21 напечатаны «Опыты в прозе» (С.27-37 за подписью «К.Т.X.») и подражание Петрарке «Вечер» (С.37-39 за подписью «К.Б.»).

Батюшков из Хантоново пишет Гнедичу:
«О Жуковском ничего не знаю. Я с ним жил три недели у Карамзина и на другой или третий день уехал в деревню. Он в Белеве, верно болен или пишет. Пришли что-нибудь в «Вестник», а к нему писать буду» (КНБ – Т.2 – С.151).

В первой декабрьской книжке «BE» № 23 напечатан «Анекдот о свадьбе Ривароля» Батюшкова (С.232-235 за подписью «К.Б.»).

[1] экспромтом (фр.)
[2] болезненный тик (фр.)
[3] маленькие стишки (фр.)
[4] «Источник» (фр.)
[5] Перевод: «он будет хорошо контрастировать со скальдом».
[6] Это свалка инфантильностей и надутых глупостей (фр.)
[7] Я набит цитатами из Библии (фр.)

Гнедич из Петербурга в Москву Батюшкову: «Неужели ты в Москве!?? <...> Правда ли, что Каченовский с Жуковским разошлись по журналу?» (Ежегодник РО ПД на 1972 год – Л., 1974 – С.88, 89).

В первой книжке февраля в «BE» № 3 напечатаны стихотворные переводы Батюшкова из Парни: «Мадагаскарская песня» (С.177 за подписью «К.») и «Сон ратников. Вольный перевод из поэмы «Иснель и Аслега» (С.178-130 за подписью «Конст.Б.»).

            Батюшков в письме Гнедичу:
            «Пришли 9-ю песнь; я ее прочитаю и сделаю свои замечания, если хочешь — с Жуковским, который тебя любит и почитает, а между тем бранит за то, что ты ему не посылаешь «Перувианца» с поправками <...> — Жуковский написал балладу, в которой стихи прекрасны, а сюжет взят на Спасском мосту.» (КНБ – Т.2 – С.156).
            Примечания:
            «...Жуковский написал балладу» — речь идет о балладе «Громобой», сюжет которой заимствован у Шписа; называя сюжет баллады взятым на Спасском мосту, Батюшков дает понять, что он сказочный: у Спасских ворот Московского Кремля и на Спасском мосту еще с ХVII века велась торговля лубочными картинками и сказками печатными и рукописными. (См. примечания Майкова и Саитова – Т.III. – С.647).

            Батюшков сообщает в письме Гнедичу, что он и Жуковский читали и обсуждали «Перуанца» Гнедича:
            «Я отдал «Перувианца» Жуковскому, который тебя истинно любит. Добрый, любезный и притом редкого ума человек! Он хотел тебе прислать поправки. Мне же начало показалось растянуто, нечисто и сухо...» (КНБ – Т.2 – С.157). Примечание: Жуковскому стихотворение Гнедича понравилось и он включил его в IV часть «Собрания русских стихотворений», у Батюшкова претензий к стихотворению Гнедича оказалось больше и он «бранил Перуанца» (См. письмо Батюшкова к Гнедичу от 13 марта С.159 и ответное письмо Гнедича к Батюшкову от 21 марта 1811 г.: Ежегодник РО ПД на 1972 год – Л., 1974 – С.90).
            Батюшков обсуждал с Жуковским свой перевод из Парни «Сон воинов», что видно из того же письма: «Кажется, перевод мой не хуже подлинника. «Гаснет пепел черных пней» — взято с натуры, живописно и очень нравится Жуковскому и всем, у кого есть вкус» (С.158).
            В том же письме Батюшков сообщает, что «Собрание русских стихотворений» Жуковского «продается, я думаю, в Петербурге и стоит 15 <рублей>» (С.159).

Гнедич, считавший Батюшкова своим литературным единомышленником, недовольно и даже раздраженно пишет в письме Батюшкову в Москву о его новых московских друзьях, в том числе и о Жуковском: «Ни Ноель, ни Жуков<ский>, ни Самарина, ни ты не уверите ни одного благоразумного человека, что цель и тоны северной вашей поэзии основаны на том, в чем состоит истинная поэзия греческая или еврейская, китайская или цыганская, все равно. У всех народов она имеет одну основу и одну цель: простое изображение того, что достойно изображения... Это не мода, угождающая любимыми фразами нежному слуху Делии, страшными картинами — черному воображению Мелодора; Делии умрут, а другие будут иметь новые любимые фразы; у Мелодоров [здравый] свет ума прояснит воображение; и все поэзии северной пни и кочки, завывания и рыканья, тучи и туманы останутся в туманах...» (Ежегодник РО ПД на 1972 год – Л., 1974 – С.90-91).

В «BE» № 7 напечатана отрицательная рецензия Жуковского на пьесу А.П.Грузинцова «Электра и Орест» (С.205-222 за подписью «Ж.»)

            Жуковский готовит к печати последние части «Собрания русских стихотворений» и дает читать Батюшкову корректуру издания, о чем Батюшков сообщает в письме Гнедичу: «Собрание стихотворений»Жуковского ты можешь купить в Питере: у меня теперь нет лишних денег, вот почему тебе и не посылаю; в следующих томах, которых уже я видел корректypy, помещен «Перуанец», твое послание ко мне и перевод из «Потерянного рая» <...>» (КНБ – Т.2 – C.163).
            Примечание: речь идет о IV и V частях «СРС».
            В том же письме Батюшков уклончиво отвечает на вопрос Гнедича: «Ты удивляешься, что Жуков<ский>, будучи со мной знаком, ничего моего не поместил. Я его люблю, как и прежде, потому что он имеет большие дарования, ум и самую добрую, благородную .душу. В первом томе помещена одна песня к Мальвине, некогда напечатанная в «Лицее» у Мартынова и которую я вовсе забыл. Во втором и третьем томе нет ничего, да и быть не может, потому что я ни басен, ни сказок, ни од никогда не писывал. В четвертом будет моя элегия из Тибулла, а в пятом «Мечта» (которую я снова всю переделал и мирты послал к черту), «Воспоминания», «Счастливец» и другие безделки» (С.163).
            Батюшков высказывает свое мнение о «СРС» Жуковского: «Державин написал письмо к Тургеневу, в котором он разбранил Жуковского и осрамил себя. Он сердится за. то, что его сочинения перепечатывают, и между прочим, говорит, что Жуковский его ограбил, ибо его книги не расходятся, а Жуковский насчет денег такая же живая прореха, как ты и как я. <...> Кстати об издании Жуковского. Скажу тебе, что его здесь бранят без милосердия. Но согласись со мною: если выбирать истинно хорошее, то нельзя собрать и одного тома. Если хотеть дать понятие о нашей словесности, то как делать иначе? Печатать и Шаликова, и Долгорукова, и других. Впрочем, эти книги суть истинный подарок любителям светским и нам — писателям, как для справок, так и для чтения. Лучшая сатира на Шишкова, какую кто-либо мог сделать, находится в этом собрании, то есть его стихи, его собственные стихи...» (C.163-164).

В записке Батюшкова Вяземскому есть вопрос: «Не слыхал ли что-нибудь хорошего о Жуковском, я ему бы это сегодня отвез» (КНБ – Т.2 – С.165).
Примечания: Смысл вопроса не совсем ясен. Возможно, речь идет о суждениях и отзывах о «СРС» Жуковского, которое в ту пору «бранили без милосердия» (КНБ – Т.2 – С.164). Возможно — о скандале, произведенном письмом Державина к Тургеневу от 18 марта с претензиями к издателю «СРС», второе письмо Державина на эту тему от 11 апреля Тургенев переслал Жуковскому в Москву (См. прим. В.П.Степанова в кн.: Державин Г.Р. Сочинения – Л.,1987 – С.494).

В «BE» №9 напечатана ответная статья на рецензию Жуковского («BE» – № 7) под названием «Возражения на критику трагедии «Электра и Орест» за подписью М.С., а также ответ на «Возражения» за подписью А.Ф.Воейкова.

Состоялась личная встреча Жуковского и Батюшкова, о чем свидетельствует приписка рукой Жуковского на письме Батюшкова к Гнедичу (См.: КНБ – Т.2 – С.168).

Батюшков сообщает в письме Гнедичу, что статья за подписью А.Ф.Воейков («BE» – № 9) принадлежит ? Жуковскому: «Читал ли ты в «Вестнике» рецензию Жуковского под именем Воейкова на Грузинцова?» (КНБ – Т.2 – С.170). Батюшков, очевидно, с мнением Жуковского-Воейкова согласен, так как предполагает, что и Гнедичу рецензия «верно понравится» (С.170).

            Записка Батюшкова Жуковскому:
            «Ты едешь, и я по милости к<нязя> Вяз<емского> с тобой не увижусь. Скажи мне, куда прислать тебе твои стихи, которые я, верно, на сих днях получу от Самариной? Что ты будешь делать с сочинениями М<ихаила> Н<икитича>? Будешь ли их печатать? — Я должен об этом известить Катерину Федоровну; я удивляюсь, как ты (впрочем, человек весьма рассудительный) уезжаешь, не повидавшись с нею!!! Дай мне по крайней мере ответ. И бог с тобой! — уезжай и будь счастлив, я этого желаю от всей души, потому что люблю тебя, несмотря на твои чудеса. К.Б.» (КНБ – Т.2 – С.171).
            Примечания: впервые опубликовано в Ежегоднике РО ПД на 1980 год (Л., 1984 – С.84) Р.В.Иезуитовой. В первой публикации записка датирована началом апреля 1816 года, Петербург. «Письмо написано накануне отъезда Жуковского в Дерпт, где поэт провел в общей сложности около двух лет (1815-1817) и откуда постоянно ездил в Петербург. Судя по содержанию публикуемого письма, в нем идет речь о поездке Жуковского в Дерпт весной 1816 г., так как в нем упоминается Вяземский, приехавший вместе с Карамзиным в Петербург в феврале 1816 года для хлопот, связанных с изданием «Истории государства российского» ...» (С.84).
            В двухтомнике Батюшкова Зорин датировал записку 1811 годом с такими аргументами: «Батюшков, Жуковский, Вяземский и Е.Ф.Муравьева находились в одном городе только в 1810-1811 гг. К 1811 году относится начало работы Жуковского над изданием сочинений Н.М.Муравьева. Сведения о внезапном отъезде Жуковского из Петербурга см.: Жуковский В.А. Письма А.И.Тургеневу – М.,1895 – С.94.
            Публикации имеют разночтения: у Иезуитовой – «Северина», у Зорина – «Самарина» и др. (незначительные). Подлинник: ИРЛИ –ф.19 – № 18 – л.1.

            Ответная записка Жуковского Батюшкову:
            «Посылаю тебе назад Тибулла; это на память обо мне. Сочинения М.Н. печатать надобно начать. Я говорил в типографии. Корректуру будут присылать в деревню. Князь Вяземский взял у меня оригинал. От него обо всем узнаешь.»
            В первой публикации записки она датирована 1816 годом (См. Ежегодник... на 1980 – С.85) на том основании, что она написана на обороте записки Батюшкова к Жуковскому, которую датировали 1816 г. Если мы принимаем иную датировку письма Батюшкова к Жуковскому (1811 год, см. комм. Зорина), то должны принять эту же датировку и для ответной записки Жуковского Подлинник: ИРЛИ – Ф.19 – № 18 – л. 1 об.

            Шутливое письмо Жуковского и Вяземского к Батюшкову:
            «Не забудь, брат, что ты поклялся возвратиться к нам в пятницу, а теперь уже суббота на улице: это не годится. Скажи подателю письма, когда приехать к тебе дрожкам, карете, телеге, возку, лодке и проч. и проч. Жуковский со дня твоего отъезда ничего не написал, кроме того, что ты видишь на этом листе. Приезжай ради бога, ради арака, ради рака! все без тебя плачет! Приди, уйми вопли жалостного Сословия!
            <Вяземский:> Жуковский п....т без всякой милости, и он вчера за чаем не мог удержаться не п....тъ при К<атерине> А<ндреевне Карамзиной>. В извинение сказал он, что думал о тебе.

Цит. по изд.: Кошелев В.А. Константин Батюшков. Странствия и страсти – М., 1987 – С.121.
Примечания (мои): более походит на 1810 год. См. письмо Батюшкова к Жуковскому от 12 апреля 1812 года — летом 1811 года Батюшков и Жуковский не могли быть вместе.

В первой сентябрьской книжке «BE» № 17 напечатан прозаический перевод повести Парни «Левкад» (С.3-11 за подписью «Б.»), принадлежавший, возможно, Батюшкову.
На авторство Батюшкова указал М.Н.Логинов (РА – 1863 – № 12 – С.953), но в собрания сочинений Батюшкова повесть не включалась. Впервые опубликована В.А.Кошелевым в разделе «Dubia» (КНБ – T.1 – С.427-431, прим. С.485).

            Батюшков из Хантоново в письме Гнедичу называет определение, которое Жуковский дал батюшковской «Мечте»:
            «Мечта» понравилась, но, конечно, не всем. Этот род стихов можно назвать общим. Притом же в ней много ошибок, а плану вовсе нет. Жуковский ее называет арлекином, весьма милым: я с ним согласен» (КНБ – Т.2 – С.187).
            Примечания:
            В «BE» «Мечта» появилась в 1810 (№4 – С.283-285) с исправлениями относительно первой публикации («Любитель словесности» – 1806 – № 9 – С.216-219). 26 июля 1810 г. Батюшков послал «Мечту» Жуковскому для публикации в «СРС». Жуковский в одном из планов «СРС» того времени поместил «Мечту» в составе 2 тома, содержащего оды (Иезуитова Р.В. Жуковский и его время – С.64). В апреле 1811 года, когда Жуковский готовил последние тома «СРС» к печати, Батюшков еще раз переделал «Мечту», в результате она вышла в составе 5 тома «СРС» (Смесь). Тогда же, вероятно, Жуковский дал определение «арлекин» жанровому своеобразию этого стихотворения. Это определение выделяет ту же особенность архитектоники «Мечты», о которой говорит и сам Батюшков — отсутствие «плану», то есть сюжетной и композиционной последовательности, мозаичная структура текста, подобная костюму арлекина, сшитому из ярких лоскутов (или ткани «арлекин»).
            Может быть у этого определения есть еще один смысл: кривляние арлекина, всегдашняя изменчивость, подвижность, неравенство себе в каждый момент действа, неуловимость лица = Батюшков многократно менял композицию «Мечты», перерабатывая текст.

            Батюшков в Хантоново написал стихотворное послание к Вяземскому и Жуковскому «К Пенатам», часть которого отправил в письме к Вяземскому с просьбой: «Это конец послания к Пенатам <...> Не показывай никому, потому что еще не переправлено...» (КНБ – Т.2 – С.189).
            В том же письме Батюшков вспоминает встречи с Жуковским: «Будучи болен и в совершенном одиночестве, я наслаждаюсь одними воспоминаниями, а твое письмо привело мне на память и тебя, и Жуковского, и наши вечера, и наши споры, и наши ужины, и все, что нас веселило, занимало, смешило <...>» (Т.2 – С.188).
            В том же письме Батюшков сообщает свои «тайные мысли» о Жуковском: «Что с Жуковским сделалось? Он вовсе перерождается. Теперь надобно ему подраться с кем-нибудь на пистолетах, увезти чью-нибудь жену, перевести Пиронову оду к Приапу, заболеть приапизмом и наконец застрелиться: последнее он может отсрочить до тех пор, пока я и ты не отправимся за Стикс, ибо что нам делать без него, а он злодей, и без нас живет припеваючи <...> В каком состоянии Москва? <...> Скоро ли будет к вам Жуковский?» (С.189-190).
            Примечания: Батюшков заметил одну из главных черт характера Жуковского — «перерождение», то есть этапность, последовательность развития. Самому же Батюшкову свойственно совершенно другое поведение — во что бы то ни стало удержаться в данном состоянии, сохранить константу, не выйти за пределы, ради этого он готов сделать что угодно от «приапизма» до «застрелиться».
            Батюшков отметил еще одну черту характера Жуковского: жизненную и мыслительную самостоятельность, суверенность («и без нас живет припеваючи»). Сам Батюшков обладает иным поведением: непрерывным беспокойствам, поиском прочных основ, границ, пределов, отчего нуждается в этих пределах («что нам без него делать»).

Батюшков в Хантонове получает 4 и 5 части «СРС» Жуковского, мнение о которых высказывает в письме Гнедичу от 5 декабря:
«Я вчера получил собрание стихов Жуковского. Как мои стихи — «Воспоминание» — исковеркано! — иные стихи пропущены, и рифмы торчат одни! Впрочем я этим изданием доволен, доволен твоим «Перувианцем», доволен Воейковым: «Послание о благородстве», доволен Пушкиным, доволен Кантемиром и Петровым, — а дряни все-таки целое море!» (КНБ – Т.2 – С.197).

Батюшков в письме Вяземскому цитирует свою (несохранившуюся) басню и упоминает отзыв о ней Жуковского:

«Одна
Со сна
Вполглаза взглянет,
Зевнет, еще зевнет, потянется и встанет.

            Это изрядно, мой Аристарх! — и я сошлюсь в том на Жуковского <...> Когда будет в вашей стороне Жуковский добрый мой, то скажи ему, что я его люблю, как душу». (КНБ – Т.2 – C.200)
            Примечания: Ср. в «Моих Пенатах» стих 254 — «Жуковский добрый мой».
            Несохранившаяся басня Батюшкова упоминается в одном контексте с басней «Сиротка Филомела» («Филомела и Прогна»), которая была напечатана в первом декабрьском № (23) «BE» за 1811 год. (М.б. «Лиса и пчелы»? — см. «Список моим сочинениям» в «Разных замечаниях»).

Батюшков из Петербурга пишет Вяземскому в Москву: «Всякий день вспоминаю о Москве; зачем я здесь? — и сам не знаю. Ищу друга по сердцу и не нахожу <...> Пиши ко мне почаще и не забудь сказать Жуковскому, что его Батюшков очень любит. Он, я думаю в Москве». (КНБ – Т.2 – С.205-206).

Письмо Батюшкова из Петербурга в Белев Жуковскому. Напоминает, что «уже более года, как я расстался с тобою». Упрекает Жуковского за отсутствие писем от него: «от тебя ни строчки не имею и верно, не мог бы знать, жив ли ты или умер, если б Тургенев и Вяземский меня не уверили, что ты жив и здоров, и потихонечку поживаешь в своем Белеве, как мышь, удалившаяся от света». Заверяет Жуковского в неизменности своей дружбы? «Но где бы ты ни был, любезный друг, Батюшков тебя везде найдет, ибо он тебя любит и почитает». Сообщает о событиях года, прошедшего со времени «печального отъезда» Жуковского из Москвы: женитьба Вяземского, свое шестимесячное уединение в деревне, недавний приезд в Петербург. Высказывает надежду увидеться с Жуковским в Петербурге, где скучает. О петербургских знакомых: о коротком знакомстве с Д.Н.Блудовым, которому Жуковский наговорил о Батюшкове «много доброго». Еще раз зовет Жуковского в Петербург: Блудов «мил», но «милее» Жуковского «нет ни одного смертного», Тургенев «очень любезен, и умен, и весел, но все-таки не Жуковский», «Дашков имеет большие сведения <...>, но и он все-таки не Жуковский. Тебя мне надобно! Приезжай сюда, мой милый друг!» Иронизирует над «Беседой...», сравнивает ее с Московским обществом любителей российской словесности: «Я радуюсь их успехам без всякой зависти, в полной надежде, что они вылечат мою бессонницу, которой я подвержен с тех пор, как начал писать стихи без твоего присмотра». С письмом Батюшков передает Жуковскому послание к Пенатам и просит его «строгой критики». Пожелания: «будь здоров, счастлив и счастливее прошлогоднего. Не забывай меня, не забывай Батюшкова, который умеет дорожить твоей дружбой». В постскриптуме сообщает, что И.И.Дмитриев часто «о тебе вспоминает». Напоминает и спрашивает о задуманной совместной работе над изданием сочинений М.Н.Муравьева: «Что ты делаешь с сочинениями Михаила Никитича? Не стыдно ли так долго держать и ничего не сделать?!!!» В заключение призывает ответить на письмо: «Адресуй письмо Блудову, если мне отвечать будешь, в чем я не сомневаюсь» (КНБ – Т.2 – С.208-210).

            Любезный и милый друг Василий Андреевич! Тому уже более года, как я расстался с тобою, а от тебя ни строчки не имею и, верно, не мог бы знать, жив ли ты или умер, если б Тургенев и Вяземский меня не уверили, что ты и жив, и здоров, и потихонечку поживаешь в своем Белеве, как мышь, удалившаяся от света. Но где бы ты ни был, любезный друг, Батюшков тебя везде найдет, ибо он тебя любит и почитает. Сколько происшествий со времени твоего печального отъезда из Москвы! Вяземский женился, как путный человек, но я не был свидетелем его чудесной женитьбы: я уже был в деревне и долго не мог поверить сему последнему диву. Прожив в совершенном уединении шесть месяцев, я приехал в Петербург, бог знает зачем, и вот теперь здесь помаленьку поживаю в приятной надежде с тобой увидеться на берегах Новы, которые — признаться тебе — во сто раз скучнее наших московских. И я умер бы от скуки, если б не нашел здесь Блудова, Тургенева и Дашкова. С первым я познакомился очень коротко, — и не мудрено: он тебя любит, как брата, как любовницу, а ты, мой любезный чудак, наговорил много доброго обо мне, и Дмитрий Николаевич уж готов был меня полюбить. С ним очень весело. Он умен, как ты, но не столько мил, признаться тебе: милее тебя нет ни одного смертного. Тургенев тебя ожидает нетерпеливо и в ожидании твоего приезда завтракает неисправно. Этого человека я давно знаю и люблю, ибо он очень любезен, и умен, и весел, но все-таки не Жуковский. Тебя мне надобно! Приезжай сюда, мой милый друг! Мы тебя угостим и бифстексом, и Беседой, которая ни в чем не уступит Московской богадельне стихотворцев, учрежденной во славу бога Морфея и богини Галиматьи, которым наши любезные товарищи приносят богатые и обильные жертвы. Я радуюсь их успехам без всякой зависти, в полной надежде, что они вылечат мою бессонницу, которой я подвержен с тех пор, как начал писать стихи без твоего присмотра. Вот тебе образчик: послание к Пенатам, которое подвергаю твоей строгой критике. Прочти его и переправь то, что заметишь; если и вся пиеса не годится, – скажи. Я ее сожгу без всякого замедления; а если понравится, – похвали: я имею нужду в твоей похвале, ибо ее ценить умею. Не поленись, мой милый друг, пересмотреть и переправить ошибки и свои замечания пришли поскорее: я хочу ее печатать. Прости, будь здоров, счастлив и счастливее прошлогоднего. Не забывай меня, не забывай Батюшкова, который умеет дорожить твоей дружбой. P.S. И.И.Дмитриев часто о тебе вспоминает. Кстати: что ты делаешь с сочинениями Михаила Никитича? Не стыдно ли так долго держать и ничего не сделать?!!!
            Адресуй письмо к Блудову, если мне отвечать будешь, в чем я не сомневаюсь. (КНБ – Т.2 – С.200-210).
            См. Мои Пенаты. Послание к Ж<уковскому> и В<яземскому>

Батюшков из Петербурга в письме Вяземскому благодарит его за замечания на послание «Мои пенаты» и сообщает, что экземпляр послания «послал к Жуковскому и с нетерпением, смешанным со страхом, ожидаю его ответа» (КНБ – Т.2 – C.214).

            В этот период времени Жуковский написал Батюшкову письмо, которое тот получил, но которое не сохранилось. Содержание его частично может быть реконструировано по ответному письму Батюшкова от июня 1812 г. (КНБ – Т.2 – С.219-222).
            Отвечая на просьбу Батюшкова в письме от 12 апреля 1812 г. подвергнуть «Мои пенаты» строгой критике, Жуковский, вероятно, прислал не только свои замечания на это послание, но и сопроводил их рассуждениями на тему «как писать стихи» (С.219), в которых советовал Батюшкову писать «мало», «медленно», «останавливаться на всяком слове, на всяком стихе, переписывать, марать и скоблить» (С.219).
            Жуковский просил Батюшкова содействовать в подготовке к изданию сочинений М.Н.Муравьева. Содержание просьбы восстанавливается по его письму к А.И.Тургеневу от сентября 1814 года: «я к нему [Батюшкову] писал, чтобы у Ивана Матвеевича [Муравьева-Апостола] выпросить мне подробности жизни Муравьева» (Письма В.А.Жуковского к А.И.Тургеневу – М., 1895 – С.125). Именно на эту просьбу Батюшков ответит: «Напиши сам письмо к Ивану Матвеевичу о твоем деле. Я берусь за исполнение твоей просьбы, но надобно, чтоб ты сам его попросил» (КНБ – Т.2 – С.22).
            Вероятно, в этом письме Жуковского не было послания Жуковского «К Батюшкову», так как в письме Батюшкова еще будет просьба: «пришли мне твое послание» (С.220). Послание Жуковского «К Батюшкову» было напечатано в майском сдвоенном выпуске «BE» (№9-10).
            В бумагах Жуковского сохранился план послания к Батюшкову:

К тебе в приют спешу – готовь вино, укрась цветами своих пенатов, с нами Вяземский и его милая подруга: он рано отошёл от бурь и счастлив. Посвятим вечер друж<ескому> разговору. При гласе весенних соловьев. – Смотрю на твое уединение; тишина и веселость наполняют душу мою. – Здесь должен жить певец. О счастливый жребий поэта. Знаешь ли что рассказывал один вдохновенный. Раздел земли. С тех пор ничто земное не приближается к поэту. [И этот миф. Заботы ему неизвестны; светские причуды, хитрости придворные, он знает об них послуху; его мир: там фантазия, невинность. Посредственность сторож его спокойствия; слава иногда заглядывает, но не та беспокойная слава, а милая родная сестра надежде, как она ясная и непорочная.] [Посетит ли его несчастие, разрушиться ли его надежде, он скрывается в этот приют и там возвращает себе воображением потер<яное> в жизни. Счастлив когда с сими мечтательными благами соединяет некоторые сущ<ественные:> дружество и семейство. Для поэта нужно собрать в тесном круге великое и на всю жизнь. Мой друг, брось своих Лаис, которые уничтожат и чувствит<ельность>, и развратят душу.] [Любовь поэта. Ищи её мой друг. Тогда ее <пиши>, посвяти ей все чувства: да будет она твоим гением, твоим спутником. Но страшись разрушить: Увы! Тогда не уйдёшь от скорби и в твоём идеальном мире, и туда последует за тобою милый образ и будет смушать твою душу.] — Прости. Скажи Блудову и Тургеневу, чтобы ждали меня на берегах Невы и <нрзб.> Между тем пиши более. <Ж>»
План послания обнаружил А.С.Янушкевич. Текст приводится по машинописной копии А.С.Янушкевича с архивного источника (ГПБ – ф.286 – оп.1 – ед.хр. 78 – л.2.)

В «BE» № 9–10 напечатано послание Жуковского «К Батюшкову»

            Батюшков пишет письмо Жуковскому <в Белев?>.
            Благодарит Жуковского за его письмо (не сохранилось), «в котором я имел истинную нужду».
            Отвечая на рассуждения Жуковского «как писать стихи», Батюшков выражает несогласие — «ими воспользоваться не могу». Батюшков раздражен «отеческими наставлениями» Жуковского, хотя это раздражение несколько смягчает иронией.
            Батюшков пишет об изменениях, произошедших с ним («я весь переродился», «сам на себя не похож»), об отличии его образа жизни от Жуковского: «между тем как ты с друзьями, или с музой, или с нимфою, или с червями ... наслаждаешься свободою, сельским воздухом ... я сижу один ... и гневаюсь на погоду и на стихи» (с.219).
            Просит Жуковского прислать перевод из Драйдена, «Послание к Плещееву», балладу «Светлана» и «твое послание», то есть — К Батюшкову».
            Высказывает мнение о Тургеневе.
            В постскриптуме соглашается исполнить просьбу Жуковского (См. реконструкцию утраченного письма).
            К письму приложено послание Батюшкова «К Жуковскому» («Прости, отшельник мой...»), представляющее собой стихотворный вариант письма. В конце послания приписка с просьбой дать критический отзыв на послание. На письме приписки А.И.Тургенева и Д.В.Дашкова.

Благодарю тебя, мой милый и любезный друг, за твое письмо, в котором я имел истинную нужду. Первое — потому что я тебя люблю, а второе — потому что я имею нужду в твоей похвале или брани. Твои отеческие наставления — как писать стихи, я принимаю с истинною благодарностию; признаюсь однако же, что ими воспользоваться не могу. Я пишу мало, и пишу довольно медленно; но останавливаться на всяком слове, на всяком стихе, переписывать, марать и скоблить, — нет, мой милый друг, — это не стоит того: стихи не стоят того времени, которое погубишь за ними, а я знаю, как его употреблять с пользой: у меня есть, благодаря бога, вино, друзья, табак... Я весь переродился — болен, скучен и так хил, так хил, что не переживу и моих стихов. Тогда поминай как звали! Шутки в сторону: я сам на себя не похож, и между тем как ты с друзьями, или музой, или с нимфою, или с чертями, которых я люблю как душу с тех пор, как ты им посвятил свою лиру, между тем как ты наслаждаешься свободою, сельским воздухам, Tu jouis du printemps, du soleil, d’un beau jour (перевод: «Ты радуешься весне, солнцу, хорошему дню»), — я сижу один с распухшею щекою, с больным желудком и гневаюсь на погоду и на стихи, только не на свои, разумеется (ей-Богу, их никогда не читаю), а на чужие, мой друг; на стихи наших Москвичей, которые час от часу более и более пресмыкаются, на стихи наших Невских гусей, которые что день, то ода, что неделя, то трагедия, что месяц, то поэма, и все так глупо и плоско... Я забыл, что лекарь мне не велил сердиться! Утешь нас, мой милый друг, пришли нам своего Драйдена, который, конечно, доставит нам несколько приятных дней. Пришли нам свое послание к Плещееву, которое, говорят, прелестно. Пришли нам свою балладу, которой мы станем восхищаться как «Спящими Девами», как «Людмилой»; пришли нам. Бога ради, все, что имеешь нового, если не на похвалу, так на съедение, и будь уверен, что никто, кроме нас, без твоего разрешения ни строки не увидит. Пришли мне твое послание, которое я ожидаю с нетерпением, как свидетельство в храм славя и бессмертия, и — что всего лестнее для моего сердца — как свидетельство твоей дружбы к бедному, хилому Батюшкову, который тебя любить умеет. Я бы тебе поговорил поболее о Дм. Ник. Блудове, если б он этого письма не прочитал. Дашков тебе приписывает. О Тургеневе скажу тебе, что он очень рассеян, занят делами и — подивись этому! — какою-то Лаурою: он влюблен не на шутку. Поблагодари его за меня, любезный Жуковский. Тургенев мне оказал много услуг, и я очень, очень худо отвечаю на доброе мнение, которое он обочине имеет. Твоей дружбе я обязан его ко мне добрым расположением. Еще раз: если будешь писать к ному, поблагодари его за меня и докажи ему собственным примерам, что поэт, чудак и лентяй — одно и то же, чтоб он не удивлялся моему поведению и характеру, которые совершенно сообразны с ленью и беспечностью, и докажи ему, что без лени я писал бы еще хуже или не писал бы ничего. Буди с тобою сила Аполлонова и благословение дев парнасских!
P.S. Напиши сам письмо к Ивану Матвеевичу о твоем деле. Я берусь за исполнение твоей просьбы, но надобно, чтоб ты сам его попросил. Успокой меня, Катерину Федоровну и свою совесть.

Прости, будь счастлив и здоров; приготовь мне эпитафию и не забудь в ней сказать, что я любил тебя, как друга. Твой Батюшков [Далее следуют две приписки — А.И.Тургенева и Д.В.Дашкова] (КНБ – Т.2 – С.219-222).

Батюшков из Петербурга в письме к Вяземскому в Москву спрашивает о Жуковском и просит прислать сочинения его: «Что делает Балладник? Говорят, что он написал стихов тысячи полторы, и один другого лучше! Вот кстати, говоря о нашем певце Асмодея, сказать можно: чем черт на шутит! Пришли мне Жуковского стихов малую толику, да пиши почаще <...>» (КНБ – Т.2 – С.223)
...стихов тысячи полторы — возможно речь идет о послании Жуковского «К Батюшкову», которое действительно на редкость большое (664 стиха); возможно также, что речь идет о некой балладе, так как именно с балладами связан контекст.

            Батюшков из Петербурга в письме Вяземскому в сообщает свое мнение о двух балладах Жуковского — «Светлана» и «Двенадцать спящих дев»:
            «Я читал балладу Жуковского: она мне понравилась и во сто раз лучше его дев, хотя в девах более поэзии, но в этой более grâce, и ход гораздо лучше. Жаль, впрочем, что он занимается такими безделками; с его воображением, с его дарованием и более всего с его искусством можно взяться за предмет важный, достойный его» (КНБ – Т.2 – С.223-224). Возможно, под важным и достойным предметам Батюшков имеет в виду поэму.
            В том же письме просит Вяземского прислать послание Жуковского «К Батюшкову»: «Пришли мне его послание ко мне, сделай одолжение — пришли» (С.224).
            Примечание: Батюшков побуждает Жуковского писать нечто большое, некий главный труд (по особенностям того времени, конечно, поэму). Очевидно, что желание создать такое большое и главное произведение было у самого Батюшкова (переводы Тассо, Ариосто, проч.) Это особенность сознания Батюшкова — сосредоточить «всё» в одном главном тексте, этого же желания Батюшков ищет у Жуковского и не находит, Жуковский занят «безделками» — балладами. У Жуковского другой тип сознания — сказать все о многом, успеть все, выразить даже невыразимое.

Батюшков из Петербурга в письме Вяземскому в Москву пишет, что не имеет денег поступить в армию, перечисляет знакомых: Северин остается при иностранной коллегии, Вяземский вступил поручикам в ополчение; задается вопросом: «Что-то будет делать Жуковский?..» (КНБ – Т.2 – С.224)

Батюшков пишет Вяземскому из Москвы: «Я приехал несколько часов после твоего отъезда в армию <...> Где Жуковский?» (КНБ –Т.2 – С.229).

Батюшков из Нижнего Новгорода пишет письмо Вяземскому в Вологду: «Время все уносит и самые горести; со временам будем еще наслаждаться дарами фортуны и роскоши, а пока дружбою людей добрых, в числе которых и я: ибо любить умею моих друзей, и в горе они мне дороже. Кстати о друзьях: Жуковский, иные говорят — в армии, другие — в Туле. Дай бог, чтобы он был в Туле и поберег себя для счастливейших времен. Я еще надеюсь читать его стихи, милый друг, надеюсь, что не все потеряно в нашем отечестве, и дай Бог умереть с этою надеждою» (КНБ – Т.2 – С.233)

            Батюшков из Нижнего Новгорода в письме Вяземскому в очередной раз спрашивает о судьбе Жуковского: «Где Жуковский? ему дали Владимира? правда ли это?» (КНБ – Т.2 – С.238).
            Примечание:
            Жуковский в это время находился в Вильно при квартире Главной армии. 6 ноября 1812 года ему был назначен орден Анны 2-го класса.

Батюшков в Вологде получил от Вяземского два послания Жуковского к А.Н.Арбеневой и ответное послание «К Батюшкову», мнение о которых Батюшков высказывает в письме Н.Ф.Грамматину: «Князь Вяземский прислал мне стихи Жуковского: два послания к его знакомке г-же А<рбеневой> и послание ко мне, ответ «Пенатам» дивная поэзия, в которой множество прелестных стихов и в которой прекрасная душа — душа поэта дышит, видна как в зеркале» (КНБ – Т.2 – С.239).

Батюшков из Нижнего Новгорода благодарит Вяземского за присланные ему два послания Жуковского к Арбеневой и «К Батюшкову», сообщает свое мнение о них: «Благодарю за стихи Жуковского. Они прекрасны. Второе послание к Арб<еневой> лучше первого, в нем виден Жук<овский>, как в зеркале; послание к Бат<юшкову> прелестно. Жуковский писал его влюбленный. Редкая душа! редкое дарование! душа и доверие, которому дену, кроме тебя, меня и Блудова, вряд ли кто знает. Мы должны гордиться Жуковским. Он наш, мы его понимаем». (КНБ – Т.2 – С.239).
В 1812-1813 гг. Жуковский и Батюшков общаются друг с другом не прямо в переписке, а через посредство друзей, в частности Вяземского. Так взаимоотношения двух поэтов стали не только фактом личного общения и личного значения, но фактом творческого общения и литературного значения, — литературным фактом. Общение через третьих лиц способствовало возникновению феномена совместного восприятия двух поэтов.

Батюшков из Петербурга пишет в письме к Вяземскому: «Тургенев хорошо сделал, что помог Жуковскому, а Жуковский еще лучше сделал, что уехал в Белев» (КНБ – Т.2 – С.242).
Примечание: А.И.Тургенев помог Жуковскому напечатать «Певца во стане русских воинов».

            В «BE» № 7-8 напечатана песенная подборка Жуковского: «Пловец» — «К моему другу» — «Желание» — «К Филону» — «Жалоба» — «Певец» — «Элизиум» (С.195-201). В том же номере опубликован перевод из Драйдена «Торжество Александра, или Сила гармонии».
            Примечания: об этой подборке см. Янушкевич А.С. – С.109-112.
           См. письмо Батюшкова к Вяземскому от 10 июня 1813 года с мнением Батюшкова о произведениях Жуковского в этом номере журнала.

            Батюшков в письме из Петербурга Вяземскому дает подробные замечания на послание Вяземского «К Жуковскому» (См.: КНБ – Т.2 – С.245-247).
            В том же письме сообщает «приятную весть»: «Жуковс<ки>й в Белеве. Прислал оттуда к Дмитриеву своего «Певца» с поправками и с посвящением государыне Елизавете Алексеевне, которая написала к Ивану Иванов<ич>у лестный для Жуковского рескрипт и перстень. Это его должно обрадовать. Пиши к нему в Белев» (КНБ – Т.2 – C.247).
            Примечания: Батюшков ошибается — Жуковский отправил «Певца» не жене Александра I Елизавете Алексеевне, а его матери Марии Федоровне, которая подарила перстень.

            Батюшков в письме из Петербурга к Вяземскому сообщает: «Жуковского «Певца» Государыня приказала напечатать на свой счет. Готовят виньеты. Дашкову поручил Дмитриев сделать замечания. Я рад сердечно успехам нашего балладника: это его оживит» (С.251).
            Батюшков высказывает отношение к произведениям Жуковского в апрельском выпуске «BE», а также другим его «безделкам»:
            «Жалею, что он много печатает в «Вестнике». Переводом Драйдена я не очень доволен; «Певец» — романс — лучше всего. Пора ему взяться за что-нибудь поважнее и не тратить ума своего на безделки; они с некоторого времени потеряли для меня цену, может быть от того, что я стал менее чувствителен к прелести поэзии и более ленив духам. Притом же наш приятель имеет имя в словесности: он заслужил уважение просвещенных людей, истинно просвещенных, но славу надобно поддерживать трудами. Жаль что он ничего путного но напишет прозою. Это его дело. Подстрекай его самолюбие как можно более, не давай ему в Белове заснуть на балладах: вот подвиг, достой<ный> дружбы, достойный тебя! Я это говорю весьма серьезно» (С.251).
            «Посылаю тебе <...> две басни Крылова, которые, может быть, тебе еще неизвестны. Жуковский не все счастливо поправил; иное испортил, а иное лучше сделал и подал мне новые мысли» (С.251). Примечание Зорина: вероятно, «Демьянова уха» и «Лисица и сурок», вышедшие в «Чтениях в Беседе...», вып. 11 (1813) (С.624).

            Батюшков в письме из Петербурга к Вяземскому делает замечания на послание Вяземского «К подруге»:
            «То, что ты говоришь о Жуковском, не очень счастливо, то есть первые четыре стиха. И страшный уж порой не хорошо; об нем можно лучше говорить; и что значит «Наперсник ведьм и граций»? Ведьм!! Не лучше ли Фей?» (КНБ – Т.2 – С.255-256).
            Примечания: Вяземский воспользовался замечаниями Батюшкова и в окончательном виде текст о Жуковском выглядит так:

Цит. по изд.: Вяземский П.А. Стихотворения – Л., 1986 – С.87 – сер. «Б-ка поэта». Там же далее следуют стихи о Батюшкове:

В цитируемом издании Вяземского его послание «К подруге» датировано 1815 годом (С.87, см. также прим. К.А.Кумпана — С.452). Кто прав? 1813 годом датировал Зорин, его аргументы на стр. 624.

            Батюшков из Петербурга пишет Жуковскому письмо в Белев:
            «Тургенев провел сегодня вечер у графа Строганова вместе со мною и так занемог, что писать к тебе, мой добрый Василий Андреевич, не в силах, а писать есть о чем: слух носится, что тебе назначена Анна 2-го класса, и Тургенев тебя велел с ней поздравить; он слышал от служащих при военном министре о сей государевой милости. Дай обнять тебя, старый мой друг! Дай разделить с тобою твою радость, — радость, ибо приятно получить то, что заслужил; а ты, наш балладник, чудес наделал, если не шпагою, то лирой. Ты на поле Бородинском pro patria подставил одну из лучших голов на Севере и доброе, прекрасное сердце. Слава Богу! Пули мимо пролетели: сам Феб тебя спас. Будь же благодарен: пиши и пиши более, но что-нибудь поважнее, и менее печатай в «Вестнике»: он не стоит твоих стихов, и тебе пора заняться предметом, достойным твоего таланта. Вот совет человека, который и тебя, и дружбу твою уважает, и тобой, как русский и как приятель, гордится.
            Еще два слова: сегодня Оленин, которому И.И.Дмитриев поручал нарисовать для «Певца» виньеты, показывал мне сделанные им рисунки. Они прекрасны, и ты ими будешь доволен. Жаль, что издание не прежде месяца готово будет. На одном из виньетов изображен вдали стан при лунном сиянии и в облаках тени Петра, Суворова и Святослава, гениев России. Твои куплеты подали идею сего рисунка. Прости, еще раз прости и не забывай твоего Батюшкова» (КНБ – Т.2 – С.253-254).

Батюшков из Петербурга в письме Вяземскому сообщает: «Спешу сказать тебе, что Жуковскому дали Анну 2-й степени. Поздравляю с этим и его, и тебя, и себя. Это мне сказал Тургенев, но еще не верное, он слышал в Канцелярии военного министра и просил на всякий страх поздравить Жуковского. Я писал к нему в Белев» (КНБ – Т.2 – С.254).

            В 1850-е годы М.А.Дмитриев вспоминал:
            «Я помню, когда жил в доме моего дяди (1813-1814) и после этого, когда Государь Александр Павлович приезжал на несколько месяцев в Москву: Жуковский, Батюшков, Воейков, князь Вяземский, Дм.В.Дашков, собирались часто по вечерам у моего дяди. Их разговоры и суждения о литературе были для меня, молодого еще, человека, истинным руководством просвещенного вкуса... Жуковский, Батюшков, Воейков, к. Вяземский, В.Пушкин, Д.В.Давыдов, все менялись посланиями. Все они были в неразрывном союзе друг с другом; все ставили высоко поэзию, уважали один другого. Не было между ними ни зависти, ни партий. Молодые, только что начинавшие стихотворцы, понимая различие их талантов, смотрели однако на них, как на круг избранных... Все эти люди, о которых пишу теперь, кроме своих дарований, отличались изяществом, носили на себе печать благородства и в мыслях, и в поступках, и в обращении; это были люди избранные: такими почитали их и литераторы, и общество, отдавая им полную справедливость ...Жуковский и Батюшков созревали и цвели под солнцам...»
            (Дмитриев М.А. Мелочи из запаса моей памяти. 2-е изд., доп. – М., 1869 – С.123, 192, 195).
            Примечания: Александр I приезжал в Москву 1 июня 1818 г.

Жуковский пишет А.Ф.Воейкову:
«...Не заводя партий, мы должны быть стеснены в маленький кружок: Вяземский, Батюшков, я, ты, Уваров, Плещеев, Тургенев должны быть под одним знаменем: простоты и здравого вкусах Забыл важного и весьма важного человека: Дашкова... Брат, брат! вообрази нашу Суринамскую жизнь, вообрази наш тесный союз, наше спокойствие, основанное на душевной тишине и одаренное душевными радостями, вообрази труд постоянный и полезный, не рассеянный светским шумом, но делимый и награждаемый в тесном круге самыми лучшими людьми... Мы трудимся вместе, вместе располагаем, утверждаем свое счастие, служим друг другу подпорою и в горе...». (Жуковский В.А. Письма. Прим. И.А.Бычкова // РА – 1900 – № 9 – С.26-27).

            Батюшков из Парижа пишет Вяземскому о своих частых встречах с Севериным, с которым они «часто вспоминали старину, Москву, Жуковского и все, что любило и любит сердце» (КНБ – Т.2 – С.286). Представляет свое возвращение в Москву: «Я с удовольствием воображаю минуту нашего соединения: мы выпишем Жуковского, Северина, возобновим старинный круг знакомых и на пепле Москвы, в объятиях дружбы, найдем еще сладостную минуту, будем рассказывать друг другу наши подвиги, наши горести и, притаясь где-нибудь в углу, мы будем чашу ликовую передавать из рук в руки...» (С.286-287).
            Примечание:
            ...чашу ликовую — цитата из послания Вяземского «К моим друзьям Жуковскому, Батюшкову и Северину» (1812).

            Батюшков из Петербурга в письме Вяземскому: «Вчерашний вечер я просидел у Нелединского<...>. С ним я перечитывал твой прекрасный хор, истинно прекрасный. Жуковского «Певец» и твой хор мне более всего понравились». (КНБ – Т.2 – С.297).
            Примечания: «Хор «Вяземского — «Многолетие», хор в честь Александра I, исполненный во время праздника в честь взятия Парижа 19 мая 1814 г. (опубл. в СО – 1814 – Ч.ХIV). «Певец» Жуковского — неясно, романс «Певец» или «Певец в Кремле», так считает Зорин (прим. на С.628); по контексту совершенно очевидно, что «Певец в Кремле» — стихотворение, связанное с победой русских 1812 года, как и «Многолетие» Вяземского.
            В том же письме Батюшков сообщает о том, что написал «Письмо к И.М.Муравьеву-Апостолу»: «Я по приезде моем написал разбор сочинениям покойного Муравьева, который намерен печатать. Желаю, чтоб он тебе понравился, я писал его от души» (С.297).

            Батюшков из Петербурга посылает экземпляр своего «Письма к И.M.Муравьеву-Апостолу» Вяземскому и просит того: «Экземпляр отправь Жуковскому, насчет которого наборщик, а не я, клянусь честью! — подшутил забавным образом, смотри страницу 17, он вместо не истощал, напечатал не истощил» (КНБ – Т.2 – С.301).
            Примечание: Комментатор Зорин полагает, что речь идет об экземпляре «Письма...», опубликованного в «СО» (1814 – Ч.16 – № 35). Сомневаться в этом, казалось бы, невозможно, так как у Батюшкова ясно сказано в предыдущем письме: «вот два экземпляра ... из «Сына Отечества», а в данном письме: «вот еще экземпляр. Из него ты увидишь ошибки, которыми украсил мое красноречие услужливый Греч» (Греч — издатель «СО») — см. С.301. Однако в «СО» «Письмо...» напечатано на страницах 87-116, а Батюшков указывает ошибки на странице 17 /?!/. Может быть речь идет об экземпляре другого издания — «Письмо...» Батюшкова прилагалось в качестве предисловия к изданной им книге М.Н.Муравьева «Обитатель предместия и Эмилиевы письма» (СПб., 1815).
            В современных изданиях нет текста, в котором наборщик допустил ошибки. В одном из авторских примечания к статье было высказано пожелание, чтоб Жуковский «не истощил бы своего бесценного таланта на блестящие безделки».

            Жуковский из <Долбино> пишет А.И.Тургеневу в Петербург:
            «...Батюшков, что приехал в Петербург, то уж и дал о себе знать. Письмо о Муравьеве прекрасное; но зачем же он меня бранит Не я ли к нему писал, чтобы у Ивана Матвеевича выпросить мне подробности жизни Муравьева? Не я ли послал ему переписанный экземпляр стихов Муравьева, я не я ли на все это не получил никакого ответа? Обними его за меня. Благодарение Музам, которые .сохранили своего любезнейшего друга! Его Скандинавский замок прелестен. Он поджигает меня на поэму. Эта мысль уже давно в голове моей; теперь будет зреть и созреет...»
            (Письма В.А.Жуковского к Александру Ивановичу Тургеневу –М., 1895 – С.125).

            Жуковский из <Белева> пишет А.И.Тургеневу в Петербург:
            «...Попробуй пульс у Батюшкова, в полном ли он здравии обретается? Ведь это сумасшествие! Прислать ко мне свою книжку и не написать ко мне ни слова. Грех и стыд! <...> [о невыполненном обещании Батюшкова, о планах начать подготовку издания соч. Муравьева] <...> Хоть ты возьмись стучать Батюшкову в голову и кричать этому кургузому скомороху, чтобы он доставил мне эти материалы...»
            (Письма В.А.Жуковского к Александру Ивановичу Тургеневу – М., 1895 – С.127-128)

            Батюшков пишет письмо из Петербурга Жуковскому в <Долбино>.
            «Я часто собирался писать к тебе, мой милый друг, и до сих пор не знаю, что могло помешать. К несчастию моему, я уже давно в Петербурге. К несчастию! Разве ты не знаешь, что мне не посидится на месте, что я сделался совершенным калмыком с некоторого времени, и что приятелю твоему нужен оседлок, как говорит Шишков, пристанище, где он мог бы собраться с духам и силами душевными и телесными, мог бы дышать свободнее в кругу таких людей, как ты, например? И много ли мне надобно? Цветы и убежище, как говорит терзатель Делиля, наш злой и добрый дух, который прогуливается на земле в виде Воейкова. К несчастию, ни цветов, ни убежища! Одни заботы житейские и горести душевные, которые лишают меня всех сил душевных и способов быть полезным себе и другим. Как мы переменились с оного счастливого времени, когда у Девичьего монастыря ты жил с музами в сладкой беседе! Не знаю, был ли тогда счастлив, но я думаю, что это время моей жизни было счастливейшее: ни забот, ни попечений, ни предвидения! Всегда с удовольствием живейшим вспоминаю и тебя, и Вяземского, и вечера наши, и споры, и шалости, и проказы. Два века мы прожили с того благополучного времени. Я сам крутился в вихре военном и, как слабое насекомое, как бабочка, утратил мои крылья. До Парижа я шел с армией; в Лейпциге потерял доброго Петина. Ты будешь всегда помнить этого молодого человека: редкая душа — и так рано погибнуть! В Париж я вошел с мечом в руке. Славная минута! Она стоит целой жизни. Два месяца я кружился в вихре парижском; но поверишь ли? посреди чудесного города, среди рассеяния я был так грустен иногда, так недоволен собою — от усталости, конечно. Из Парижа в Лондон, из Лондона в Готенбург, в Штокгольм. Там нашел Блудова; с ним в Або и в Петербург. Вот моя Одиссея, поистине Одиссея! Мы подобны теперь Гомеровым воинам, рассеянным по лицу земному. Каждого из нас гонит какой-нибудь мститель-бог: кого Марс, кого Аполлон, кого Венера, кого Фурии, а меня — Скука. Самое маленькое дарование мое, которым подарила меня судьба, конечно в гневе своем, сделалось моим мучителем. Я вижу его бесполезность для общества и для себя. Что в нем, мой милый друг, и чем заменю утраченное время? Дай мне совет, научи меня, наставь меня: у тебя доброе сердце, ум просвещенный; будь же моим вожатым! Скажи мне, к чему прибегнуть, чем занять пустоту душевную; скажи мне, как могу быть полезен обществу, себе, друзьям? Я оставляю службу по многим важным для меня причинам и не останусь в Петербурге. К гражданской службе я не способен. Плутарх не стыдился считать кирпичи в маленькой Херонее; я не Плутарх, к несчастию, и не имею довольно философии, чтобы заняться безделками. Что же делать? Писать стихи? Но для того нужна сила душевная, спокойствие, тысячу надежд, тысячу очарований и в себе, и кругом себя, и твое дарование бесценное.
            Если захочешь, можешь отвечать на мой бред. Теперь поговорим о деле священном для тебя и для меня по многим причинам: списка сочинений Муравьева я не получал, и с кем ты послал — не знаю. Милый друг, тебе дано поручение по твоему произволу, и ты до сих пор ничего не сделал. Карамзин, занятый постоянно важнейшим делом, какое когда-либо занимало гражданина, нашел свободное время для исправления рукописей Муравьева. Я не стану тебе делать упреков, но долгом поставляю от лица общества просить тебя снова начать прерванный труд. Доставь мне список исправленный стихов по крайней мере, и с верной оказией; я беру на себя труд издателя. Доставь его в скором времени. Здесь я перебираю прозу. Вот мое единственное и сладостное занятие для сердца и ума. Сколько воспоминаний! Перечитывая эти бесценные рукописи, я дышу новым воздухом, беседую с новым человеком, и с каким? Нет, никогда не поверю, чтоб ты лень предпочел удовольствию заниматься и трудиться над остатками столь редкого дарования, над прекрасным наследствам нашим! Сделай маленькое предисловие, то, что сделал Н<иколай> М<ихайлович> в своем издании. «Жизнь» будет не нужна. Несколько строк твоей прозы и твое имя — вот о чем прошу тебя, жестокий! Бога ради, пришли скорее все; иначе я и Блудов, мы утратим половину нашего уважения к тебе: любить тебя менее будем, если это возможно. Ты не похож на нашего приятеля Вяземского, который, на место замечаний на мое письмо о Муравьеве, прислал мне кучу площадных шуток, достойных Пушкина. Я долгом, и священным долгом поставлю себе возвратить обществу сочинения покойного Муравьева. Между бумагами я нашел «Письма Эмилиевы», составленные из отрывков; их-то я хочу напечатать. Я уверен, что они будут полезны для молодости и приятное чтение для ума просвещенного, для доброго сердца. Воейков из приязни ко мне (я и не смею думать, чтоб моя проза имела какое-нибудь достоинство), Воейков назначил несколько моих пиес и между ими письмо о Муравьеве. Ты имеешь его. Заметь то, что тебе не понравится: ошибки против слога. Прибавь, если хочешь. Это письмо будет иметь интерес я говорил о нашем Фенелоне с чувствам; я знал его, сколько можно знать человека в мои лета. Я обязан ему всем и тем, может быть, что я умею любить Жуковского. Еще раз повторяю: из двух книг Муравьева, Карамзиным изданных, из стихов и прозы, которых ты наберешь, из «Писем Емилия», которые я намерен напечатать, мы составим нечто целое. Катерина Федоровна не пожалеет денег на издание: она любит и гордится славою своего незабвенного друга. Вот будет книга редкая у нас в России! Это издание меня занимает! Ты не рассеешь, конечно, мои надежды. Леность твоя не может быть извинением, когда дело идет о пользе общественной и о выгодах мертвого.
            Тургенев сказывал мне, что ты пишешь балладу. Зачем не поэму? Зачем не переводишь ты Попа послание к Абеляру? Чудак! Ты имеешь все, чтоб сделать себе прочную славу, основанную на важном деле. У тебя воображение Мильтона, нежность Петрарки... и ты пишешь баллады! Оставь безделки нам. Займись чем-нибудь достойным твоего дарования. Вот мое мнение: оно чистосердечно. Пускай другие кадят тебе; я лучше умею: я чувствую, наслаждаюсь, восхищаюсь твоим гением и признаюсь, сожалею о том, что ты не избрал медленного, но постоянного и верного пути к славе. К славе! Она не пустое слово; она вернее многих благ бренного человека. Когда-нибудь поговорю о моих мараниях. Говорить о Муравьеве и потом о Жуковском, и заключить собою — это противно вкусу и рассудку. Теперь прости, милый друг! Помни меня, люби меня и пожалей о добром Батюшкове, который все утратил в жизни, кроме способности любить друзей своих. Он никогда не забудет тебя; он гордится тобою. К.Б.
            Не у тебя ли Муравьева «Письма к молодому человеку об истории»?»
            Цит. по изд.: КНБ – Т.2 – С.307-310, примечания С.628-629.

Жуковский из <Долбино> послал А.И.Тургеневу в Петербург послание «Императору Александру» с условием в письме «прочитать его вместе с Батюшковым, с Блудовым, с Уваровым <...>, с Дашковым» (Письма В.А.Жуковского к A.И.Тургеневу – М., 1895 – С.130).

            Батюшков в Петербурге передает А.И.Тургеневу свои замечания на послание Жуковского «Императору Александру». Именно об этом просил Жуковский в письме А.И.Тургеневу в Петербург. Этот текст — не письмо в привычном смысле слова, а именно «замечания», которые присланы Тургеневу, но адресованы прежде всего Жуковскому (возможно и другим «соратникам» по литературе).
            В этих замечаниях Батюшков определяет одну из важнейших особенностей творческого мышления Жуковского — текст Жуковского стремится к каноничности, Жуковский не переправляет прежний текст, а пишет новый. «Не мое дело критиковать план, да и какая в том польза? Он не из тех людей, которые переправляют. Ему и стих поправить трудно. Я мог ошибаться, но если он со мной в иных случаях будет согласен, то заклинаю его и музами, и здравым рассудком не лениться исправлять: единственный способ приблизиться к совершенству» (КНБ – Т.2 – С.315).
            В замечаниях Батюшков демонстрирует свои принципы работы с поэтическим текстом. 1. Не понравилось Батюшкову сочетание «свой листок... тот вплести» — вероятно неблагозвучием, обилием глухих взрывных консонаций: ...ток...тот...вплести... 2. Стих «Кто славы твоея опишет красоту» Батюшков назвал прозаическим: можно описывать, но не упоминать слово «описывать». 3.Батюшков считает непонятным выражение «брань дробит» державы; очевидно, что Батюшков прежде всего оценивает номинативность слова, а не его фонетическую окраску, имя, а не звук. Вместо неясного «бурь венца» предлагает «бурь земных». Целое четверостишие забраковал из-за непонятности, путаницы. В целом, замечания Батюшкова сводятся к тому, чтобы сделать текст яснее, легче, убрать неясные пространные обороты. «Чем короче, тем сильнее». (С.317)
            Мои примечания: Батюшков вычеркивает всё одическое из послания «Императору Александру».

Вот, любезнейший Александр Иванович, мои замечания на стихи Жуковского. Не мое дело критиковать план, да и какая в том польза? Он не из тех людей, которые переправляют. Ему и стих поправить трудно. Я мог ошибаться, но если он со мной в иных случаях будет согласен, то заклинаю его и музами, и здравым рассудком не лениться исправлять: единственный способ приблизиться к совершенству.
«Дерзнет ли свой листок он в тот вплести венец». Ужасный стих! (Замечание: я стану только выписывать дурные стихи; моя критика не нужна, он сам почувствует ошибки: у него чутье поэтическое.) После прекрасного, исполненного жизни стиха:

следует: «Кто славы твоея опишет красоту?» Стих холодный, прозаический. Пусть поэт описывает славу Государя, увлеченный своим энтузиазмом, но никак не упоминает о слове описывать. Пусть его переходы будут живы и пр. Жуковский мастер этого дела... Пусть он начнет прямо с следующего стиха: С благоговением, и проч.

А в отдалении внимая, как державы
Дробила над главой земных народов брань.

Брань, которая дробит державы над главой земных народов! Я этого не понимаю и прошу истолковать.

Не лучше ли: бурь земных? Так я думаю; впрочем, могу ошибаться.
Цapи, невнимательны и пр.

Под наклонившихся престолов царских тень,
Как в неприступную для бурь и бедствий сень,
Народы ликовать сбиралися толпами...

Эти стихи так спутаны, что в них и смысл теряется; притом заметьте: тень наклонившихся престолов царских, в которую, как в неприступную сень от бедствий и бурь стекаются народы. Что это значит? Поправляй, поправляй, ленивец!

И первый лилий трон у галлов над главами
Разгрянулся в куски и вспыхнул, как волкан.

Трон разгрянулся над главой галлов, и как? в куски. И что же! вспыхнул, как волкан! Не хорошо! Потом: Великан, который

карикатура и ничего не значит. Бонапарте надобно лучше и сильнее характеризовать.

Если это выражение неверно, то по крайней мере имеет силу и живость.

Там все, и сам Христов алтарь, кричало: брань!
Там все из-под бича к стопам тирана дань
На пользу буйственным мечам принесть спешило.

Мы закричим: Жуковский, поправь и эти три стиха! Первый дурен, а другие не хороши.

И юность их была минутный жизни цвет.
И хитростью подрыт, изменой потрясен,
Добитый громами, за троном падал трон,
И скоро, сдавленный губителя стопою,
Угасший пепел их покрылся мёртвой мглою.

            Я не стану делать замечаний, он сам догадается: мое дело обратить внимание на слабые места.
            Рати, спешащие раздробить еще приют свободы. Приют свободы раздробить! Какие ошибки! Но как легко их поправить этому варвару Жуковскому! впрочем, не худо бы сжать и все описание бедствий до стиха: За сей могилою и пр. Чем короче, тем сильнее.
            Как ни слова не сказать о философах, которые приготовили зло? Зато сколько прекрасных, божественных стихов! Но я не стану хвалить. Критика нужнее.
            В толпе прекрасных стихов я должен заметить сей темный:

Пусть облечет во власть святой обряд венчанья.

Вторая половина вся прелестна, и рука не подымется делать замечания. Здесь Жуковский превзошел себя: его стихи — верьте мне! — бессмертные.

Если вы хотите сделать великолепное издание, то вот мой совет: просите А<лексея> Н<колаевича> нарисовать какую-нибудь мысль, а в конце всего приличнее: его медаль на клятву всех состояний. Батюшков.

            Письмо К.Н.Батюшкова В.А.Жуковскому:
            «Тургенев, истинный твой друг и ревнитель твоей славы, прочитал мне твое послание и поручил сделать несколько замечаний. Время не позволило разобрать подробно. Я заметил слабые места, которыми и ты, конечно, будешь недоволен. Я исполнил мой долг; теперь заклинаю тебя твоей собственной славой не лениться исправить их и не иначе приступать к печати. Блудов и Гнедич заметили еще несколько строк, требуй от Тургенева замечаний, исправь и печатай.
            Если б я мог завидовать тебе, то вот прелестный случай! Так, мой милый, добрый мечтатель! Счастливы мы, что имеем такое дарование в наше время, а мы, твои приятели, еще счастливее: это дарование наше, ты наш — ты любишь нас! Твое новое произведение прелестно. В нем все благородно, и мысли и чувства. Оно исполнено жизни и поэзии, одним словам: ты наравне с предметом, и с каким предметом! И откуда ты почерпнул столько прекрасных, новых и живописных выражений? Счастливец! Чародей! Прими же чувства моей благодарности за несколько сладостных минут в жизни моей: читать твои стихи — значит наслаждаться, — а в последнем ты превзошел себя. Теперь победи себя, лень, гнусную лень и раз в жизни сделай доброе дело: отвечай на прежнее мое письмо и скажи, что ты учинил с сочинениями Муравьева?

Жуковский в Долбино пишет стихотворный ответ Батюшкову, Тургеневу и др., сделавшим свои замечания на послание Жуковского «Императору Александру» — послание «Ареопагу». Это послание при жизни не публиковалось.

Жуковский из <Долбино> в письме к А.И.Тургеневу благодарит его, Блудова и Батюшкова за их замечания на послание Жуковского «Императору Александру»: «К тебе, Блудову и Батюшкову буду писать особенно. Письма ваши все получились. Они придали мне жизни. Славно иметь таких товарищей». (Письма ВАЖ к Тургеневу – С.134)

            Жуковский в письме к С.С.Уварову из Долбино:
            «...Весело быть стихотворцем, имея таких друзей, как Уваров, Тургенев, Блудов и Батюшков. Их критика наслаждение, а выше их одобрения ничего быть не может. Пишу к вам от того так мало, что меня бес попутал писать ответ на замечания Батюшкова стихами. Как ни будь стихи — проза, все надобно более над ними возиться...» (В.А.Жуковский. Письма. Прим. И.А.Бычкова // РА – 1900 – № 9 – С.13).
            Примечание: письмо датировано в «РА» 5 декабря 1815 года, но это очевидно ошибка или опечатка, так как в письме речь идет о послании Жуковского «Ареопагу», которое Жуковский не мог написать и даже начать раньше, чем Батюшков сделал замечания, а Батюшков сделал их только в конце декабря.

            Батюшков из Петербурга в письме Вяземскому сообщает со слов Дашкова отзывы московских литераторов («лебедей») на послание Жуковского «Императору Александру», такие же отрицательные отзывы петербургских литераторов («гусей»); сообщает, что послание понравилось Нелединскому-Мелецкому и императрице:
            «Дашков здесь. Он сказывал мне, что Жуковско<го> стихи не совершенно понравились нашим Лебедям, и здешние Гуся не будут восхищаться, что нужды! Зато Нелединс<кий> плакал, читая их перед императрицей, которой они очень нравятся. Вот лучшая награда. Ошибки в стихах нашего Балладника примечены могут быть и ребенком, он часто завирается. Но зато! Зато сколько чувства! какие стихи! и кто говорил с таким глубоким чувствам об императоре? Так, любезный друг! Государь наш, конечно, выше Александра Македонского, должен то же сделать, что Александр Древний. Он запретил под смертною казнию изображать лице свое дурным художникам и предоставил сие право исключительно Фидию. Пусть и Государь позволит одному Жуковскому говорить о его подвигах. Все прочие наши одорифмодетели недостойны сего <...> Один хороший стих Жуковского больше приносит пользы словесности, нежели все возможные сатиры» (КНБ – Т.2 – С.318-319).
            В том же письме Батюшков сообщает, что кончил сказку «Домосед и Странствователь» — «пришлю, как скоро будет время» (С.319)

            Вяземский из Москвы в письме Батюшкову в Петербург:
            «Что скажешь о сыне Сергея Львовича? — чудо, и все тут. Его «Воспоминания» окружили нам голову с Жуковским».
            (Текст цит. по изд.: Временник Пушкинской комиссии – 1962 –- С.29; датировка по изд.: Кошелев В.А. ...Странствия и страсти – С.201).

Батюшков из Петербурга в письме Вяземскому пишет в состоянии болезненной депрессии: «Мне кажется, я отроду не писал стихов, а если и писал, то раскаялся. Что в них? Какую пользу принесли они! Кроме твоей дружбы и Жуковского?» (КНБ – Т.2 – С.320)

            Батюшков в письме из Петербурга Вяземскому: «Что есть у меня в мире дороже друзей! и таких друзей, как ты и Жуковский. Вас желал бы видеть счастливее: тебя благоразумнее, а Жуковского рассудительнее. Я горжусь вашими успехами, они мои; это моя собственность, я был бы счастлив вашим счастием. <...> Посоветуй Жуковскому приехать сюда для собственной его выгоды. Притолкай его в Петербург. Я говорю дело. Но жить ему здесь не надобно. По крайней мере, так я думаю, и он сам согласен». (КНБ – Т.2 – С.321-322).
            В том же письме Батюшков сообщал о том, что скоро пришлет Вяземскому сказку «Странствователь и домосед»: «Пришлю тебе мою сказку «Странствователь и домосед», где я сам над собою смеялся. Стих, и прекрасный «Ум любит странствовать, а сердце жить на месте», стих Дмитриева подал мне мысль эту. И где? В Лондоне, когда, сидя с Севериным на берегах Темзы, мы рассуждали об этой молодости, которая исчезает так быстро и невозвратно. Желаю душевно, чтоб моя сказка тебе понравилась. Это мой первый опыт, и советы нужны. Но я поправлять ее теперь не в силах. Стихи и рифмы наскучили, и им я приписываю мои недостатки и странности ума и сердца моего, от которых хочу исправиться и не могу. Еще повторю? какая мне польза от них существенная? Кроме дружбы вашей! «И дарование имеет свои мучения», — сказал покойный Муравьев весьма справедливо. А я, право настрадался и без дарования. Недавно, еще пересматривая мой список Рифм и слов, я воскликнул, как мой странствователь в Эгипте: «Какие глупости! какие заблужденья»...» (С.322).
            Примечания:
            ...Посоветуй Жуковскому приехать... — Жуковский был, вероятно, в Дерпте. А разве не в Долбино?
            ...«Ум любит странствовать...» — «строка, сконтаминированная по мотивам басни И.И.Дмитриева «Два голубя» (1795) (примеч. Зорина – С.630).
            ...список Рифм и слов... — Имеется ввиду, вероятно, «вторая Блудовская тетрадь», которая открывается стихотворением «К друзьям» (как затем и «Опыты»), в котором есть такой текст:

            Письмо Жуковского к Батюшкову из Москвы (не сохранилось). Факт существования этого письма восстанавливается по следующим данным, в письме Батюшкова Вяземскому от <второй половины марта>: «От Жуковского я получил письмо» (Т.2 – С.325). Позднее — в августе — Батюшков напишет Жуковскому ответ сразу на три его последних письма, в том числе поблагодарит за «советы из Москвы» (Т.2 – С.347; см. также реконструкцию переписки поэтов далее в Летописи). Возможно именно об этом письме говорилось в письме Жуковского из Долбино к Тургеневу от <первых чисел января> «К тебе, Блудову и Батюшкову буду писать особенно» (Письма ВАЖ к Тургеневу – С.134).
            Жуковский был в Москве вероятно в конце января, о чем свидетельствует письмо Вяземского Батюшкову от 15-20 января, в котором сообщалось, что Вяземский и Жуковский делились впечатлении от «Воспоминаний» А.С.Пушкина (см. выше Летопись).
            О чем было это несохранившееся письмо Жуковского, эти «советы из Москвы»?
            Возможно с этим Письмом Жуковский переслал Батюшкову свой стихотворный ответ на замечания Батюшкова — «Ареопагу».
            Рассуждения и «советы» Жуковского позволили Батюшкову назвать его «рыцарем на поле нравственности и словесности» (С.325)
            Скорее всего «советы из Москвы» означают вот что: отвечая на три письма Жуковского сразу в августе 1815 года, Батюшков восклицает — «И мне советуешь броситься в море Поэзии!..» (С.346). Жуковский сообщил Батюшкову о том, что «вздумал издавать свои сочинения» и советовал и Батюшкову «броситься в море Поэзии».

В «Вестнике Европы» (1815 – № 5 и 6 – март – С.27) напечатано стихотворение «Теон и Эсхин» Жуковского (под названием «Теон и Есхин»).
Черновая рукопись в собрании автографов И.Н.Розанова. В ГПБ (Б № 78 – л.41) — наброски плана «Теона и Эсхина». П.Ефремов (С, IX, т.1, стр. 526) приводит первоначальный вариант, озаглавленный «Теон и Пилад», написанный другим размером:

            Примечания Ц.С.Вольпе приводятся по изд.: Жуковский В.А. Стихотворения. Т. II. – Л., 1940 – С. 505. Первоначальный вариант («Теон и Пилад») см. на стр. 459.
            Далее Ц.С.Вольпе пишет:
            «П.А.Плетнев писал 20 октября 1843 года Я.К.Гроту: «Теон и Эсхин, если не из Шиллера, то из другого какого-нибудь немецкого поэта, не помню» («Переписка», т.2, стр. 134) Однако источник этого стихотворения не обнаружен. Вероятнее, что стихотворение — самостоятельный пересказ общих формул сентиментально-дидактической поэзии. Формулы эти у Жуковского сочетаются с фразеологией классицизма (античные имена героев и обстановка действия). Критика рассматривала «Теона и Эсхина» как программное для Жуковского стихотворение, в котором выражены основные формулы его мировоззрения: мистико-романтическая философия дружбы, любви и воспоминания».

            Батюшков в письме из Петербурга Вяземскому:
            «От Жуковского я получил письмо. Я называю его — угадай как? Рыцарем на поле нравственности и словесности. Он выше всего, что написал до сего времени, и душой и умом. Это подает мне надежду, что он напишет со временем что-нибудь совершенное. В последней пиесе «Ахилл» стихи прелестны, но с первой строки до последней он оскорбил правила здравого вкуса и из Ахилла сделал Фингала. Это наш Рубенс. Он пишет ангелов в немецких париках. Скажи ему это от меня». (КНБ – Т.2 – С.325).
            В том же письме: «На днях будет готова книга покойного Муравьева: я перепечатал «Обитателя предвестия» и собрал «Эмилиевы письма» ...» (С.325)

Батюшков подарил Жуковскому книгу М.Н.Муравьева «Обитатель предместия и Эмилиевы письма» (СПб., 1815) со статьей Батюшкова «Письмо о сочинениях Г.Муравьева». На заглавном листе остатки дарственной надписи: «От Ахилла, 1815. Петерб» (См. Лобанов В.В. Описание – С. ; Жилякова Э.М. В.А.Жуковский и М.Н.Муравьев // БЖТ – Ч.1 – С.52).

Батюшков посылает Вяземскому «Странствователя и Домоседа», просит не удивляться этим стихам, показать их «обществу», сделать замечания, не печатать без разрешения Батюшкова, не критиковать плана, вернуть экземпляр. И там же: «Жуковского я ожидаю с нетерпением. Он в Дерпте» (Т.2 – С.327)

Батюшков в письме из Хантоново в Петербург к Гнедичу спрашивает: «Приехал ли к вам многообещанный Жуковский? Обними его за меня». (Т.2 – С.329).

Батюшков получил от Гнедича из Петербурга письмо, в котором сообщалось, что Жуковский приехал в Петербург «и надолго».
Это письмо не сохранилось и восстанавливается по ответному письму Батюшкова Гнедичу: «Письмо твое от 20 мая получил <...>. Радуюсь, что Жуковский у вас, и надолго». (Т.2 – С.336)

Стихотворение Вяземского «Весеннее утро» напечатано в «Амфионе» за 1815 год № 10-11. В автографе стихотворения есть правка Жуковского и его помета в конце: «Превосходная пьеса á la Batuschkow. (Cм. прим. К.А.Кумпана в изд.: Вяземский П.А. Стихотворения – Л., 1986 – С.452).

Батюшков из Хантоново просит в письме к Е.Ф.Муравьевой в Петербург выяснить у Жуковского судьбу рукописей М.Н.Муравьева, которые Жуковский несколько лет назад взял для подготовки их к изданию: «Бога ради, пошлите за Жуковским и допросите его, что сделал он с бумагами. Если по первому зову не явится (он на это мастер, я знаю), в таком случае пошлите ему это письмо для улики. Оно, как фурия, пробудит спящую в нем совесть и лишит его сна и аппетита. Шутки в сторону, я его извинять более не могу за леность и беспечность насчет издания. Как литератор, он виноват; как человек, которому Вы доверяли по одному уважению к его дарованиям и редкой его душе, он виноват еще более». (КНБ – Т.2 – С.331)

Батюшков в письме из Хантоново к Гнедичу в Петербург:
«Радуюсь, что Жуковский у вас, и надолго. Его дарование и его характер — не ходячая монета в обществе. Он скоро наскучит, а я ему еще скорее, и пыльные булевары, и ваши словесники, и ладан хвалебный. Познакомься с ним потеснее: верь, что его ум и душа — сокровище в нашем веке. Я повторяю не то, что слышал, а то, что испытал. Проси его, чтобы он ко мне написал несколько строк на досуге. Я имею нужду в твоей дружбе, в его дружбе. Вот мои единственные сокровища, что мне оставила фортуна!» (КНБ – Т.2 – С.336)

            Короткое письмо (записка) Жуковского из Петербурга к Батюшкову — не сохранилось.
            Факт существования этой записки восстанавливается по письму Батюшкова к Жуковскому от августа 1815 года, где он благодарит Жуковского «за несколько строк твоих из Петербурга» (КНБ – Т.2 – С.347). См. также просьбу Батюшкова Гнедичу: «Проси его [Жуковского], чтобы он ко мне написал несколько строк на досуге» (КНБ – Т.2 – С.336), а также письмо к Е.Ф.Муравьевой от 21 мая.
            Содержанием короткого письма Жуковского возможно было сообщение о ходе работы Жуковского над изданием сочинений M.H.Mypaвьева — в ответ на это Батюшков напишет: «Кончи Муравьева издание и покажи мне часть стихов» (КНБ – Т.2 – С.348).

            Письмо Жуковского из Петербурга к Батюшкову в Каменец — не сохранилось.
            Факт существования этого письма восстанавливается по письму Батюшкова к Муравьевой от <второй половины> августа 1815 г., в котором он благодарит за присланною ему с письмом Муравьевой от 14 июля письмо Жуковского: «...отвечаю вам на письмо ваше от 14-го июля <...> Благодарю за письмо Жуковского» (КНБ – Т.2 – С.349-350). Однако по этим сведениям можно лишь предполагать факт письма.
            Несколько добавляет вероятности письмо Батюшкова Жуковскому от августа <1815> года из Каменца, в котором Батюшков благодарит Жуковского за «несколько строк твоих из Петербурга и за твои советы из Москвы и Петербурга» (КНБ – Т.2 – С.347). Но эти свидетельства тоже неоднозначны: то ли имеется в виду три письма, то ли два, не ясно имеет ли к этому отношение то письмо от Жуковского, за которое Батюшков благодарил Муравьеву. Ясно одно — в первой половине года и летом Батюшков получал от Жуковского как минимум два письма, на которые Батюшков ответит своим письмом от августа из Каменца.
            Содержание несохранившихся писем Жуковского см. выше (реконструкция переписки):
            Жуковский сообщил, что «вздумал издавать свои сочинения» (КНБ – Т.2 – С.347).
            Советовал Батюшкову «броситься в море Поэзии» (КНБ – Т.2 – С.347).
            Сообщил о ходе своей работы над изданием сочинений Муравьева (КНБ – Т.2 – С.348).
            Писал Батюшкову о горестных событиях последнего времени. («Ты много испытал, как я <...> вижу из твоих писем», КНБ – Т.2 – С.347).

            В № 6 «Амфиона» напечатана сказка Батюшкова «Странствователь и Домосед» (С.75-91). Сказку, еще не готовую к печати, не исправленную (КНБ – Т.2 – С.348) напечатал Мерзляков.
            Текст «Странствователя и домоседа» цитируется по изданию: Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе / Изд. подг. И.М.Семенко – М.: «Наука», 1977 – С.308-319.
            Текст ранней редакции отличается от текста, опубликованного в «Опытах…»

Батюшков из Каменца отвечает Е.Ф.Муравьевой на ее письмо от 14 июля: «Благодарю за письмо Жуковского: и к нему писать буду» (КНБ – Т.2. – С.351)

            Письмо Батюшкова из Каменца-Подольского к Жуковскому в Петербург.
            Благодарит за три (?) последние письма Жуковского: «за несколько строк твоих из Петербурга и за твои советы из Москвы и Петербурга» (КНБ – Т.2. – С.347)
            Заверяет в неизменности своей дружбы.
            Отвечает на известие, возможно, самого Жуковского в утраченных письмах, о начале работы Жуковского над изданием своих стихотворений.
            Отвечает на совет Жуковского заняться поэзией, сообщает что увлечен прозой.
            Сообщает, что Воейков решил поместить прозу Батюшкова в готовившемся им Собрании образцовых русских сочинений и переводов в прозе», просит совета Жуковского, что лучше напечатать. (Прим.: в VI части «Собрания» была напечатана батюшковская «Картина Финляндии»). Передает благодарность Воейкову «за приятное воспоминание о Батюшкове» (С. 348).
            Просит Жуковского показать стихи Муравьева, которые Жуковский в то время готовил к изданию.
            Просит Жуковского сделать замечания на стихи Батюшкова в тетради Блудова.

Августа, числа не знаю <1815.> Каменец-Подольский

            Благодарю тебя, милый друг, за несколько строк твоих из Петербурга и за твои советы из Москвы и Петербурга. Дружба твоя — для меня сокровище, особливо с некоторых пор. Я не сливаю поэта с другом. Ты будешь совершенный поэт, если твои дарования возвысятся до степени души твоей, доброй и прекрасной, и которая блистает в твоих стихах: вот почему я их перечитываю всегда с новым и живым удовольствием, даже и теперь, когда поэзия утратила для меня всю прелесть. Радуюсь душевно, что вздумал издавать свои сочинения: ты обогатишь Парнас и друзей. Ты много испытал, как я слышу и вижу из твоих писем, но все еще любишь славу, и люби ее! И мне советуешь броситься в море Поэзии!.. Я уверен, что ты говоришь от сердца, и вот почему скажу тебе, милый друг, что обстоятельства и несколько лет огорчений потушили во мне страсть и жажду стихов. Может быть придут счастливейшие времена; тогда, я буду писать, а в ожидании их читать твои прелестные стихи, читать, и перечитывать, и твердить их наизусть. Теперь я по горло в прозе. Воображение побледнело, но не сердце, к счастию, и я этому радуюсь. Оно еще способнее, нежели прежде, любить друзей и чувствовать все великое, изящное. Страдания его не убьют, милый друг, а надежда быть тебя достойным даст ему силу. Вот все, что я скажу о себе. Когда-нибудь, в сладостных поверениях дружбы, в тихом углу твоем (в Москве или Петербурге, где случится), ты узнаешь более. Но когда же будет это свидание дружбы! Тусклая надежда! Кстати о прозе напечатанной: Костогоров показывал мне программу издания прозы Воейкова. Профессор дерптский, за неимением лучшего, вписал мои безделки, безделки по совести, и которые не стоят быть помещены в издании его, под громким титулом: «Образцовых сочинений»!!! Я их перечитал и в этом уверился. Но если он заупрямится их оставить, то напиши ко мне, что ты хочешь напечатать в прозе: я пришлю исправленные списки, и особенно «Финляндии». Все сделаю, что могу, в угоду великолепному дерптскому профессору, который ни в каком месте не забывает своих друзей. Поблагодари его за приятное воспоминание о Батюшкове и спроси, как я хохотал в Москве, читая: «Сердце наше — кладезь мрачный», и наконец: «Крокодил на дне лежит». Скажи ему, что я … на Парнасе с ним рассчитаюсь, но люблю его по-прежнему и не за что сердиться! Есть за что сердиться на Дашкова, который не довольно уважал меня и потому не показал мне эту штуку. Теперь о деле. Кончи Муравьева издание и покажи мне часть стихов. Я желал бы, чтобы напечатали только достойное Михаила Никитича и издателя. И есть что! Но это золото не для нашей публики: она еще слишком молода и не может чувствовать всю прелесть красноречия и прекрасной души. Упрямое молчание об этих книгах наших журналистов не делает чести ни вкусу их, ни уму; я прибавлю: нижé сердцу, ибо все были обязаны менее или более покойному Муравьеву, который не имеет нужды в их похвале. После Муравьева о себе говорить позволено с другом. Я желал бы, чтобы Жуковский заглянул в список моих стихов у Блудова и с ним заметил то, что стоит печатания, и то, что предать огню-истребителю. У меня Брутово сердце для стихотворных детей моих: или слава, или смерть! Ты смеешься, милый друг? Но прости этому припадку честолюбия и согласись заметить кое-что, и притом скажи мне, как думаешь о моей повести: «Странствователь и Домосед», которую у меня Мерзляков подцепил в Москве, напечатал, не дождавшись моих поправок... Скажи хоть слово: писать ли мне сказки или не писать! Теперь я ничего не пишу, но вперед? Ожидая твоего разрешения, обнимаю тебя, и Тургенева, и Блудова, которые меня забыли. Я их не забуду, вопреки им, особливо последнего. Весь твой окаменелый житель Каменца.
            <Приписка Герке>: Si vous vous ressouvenez d’une de vos anciennes connaissances Goerké, il saisit ce moment pour se rappeler à votre souvenir. Vous voyez, que pour faire pervenir son hommage à un éléve d’Apollon, il a assez de modestie pour se mettre sous les auspices d’un de ses dignes confréres. Adieu! *
            <Приписка Батюшкова>: Видишь ли, как пишут у нас в Каменце? Право, хоть куда!
            <Приписка Герке>: Le segnneur de Батюшков a un accés de misanthropie **: чтоб всем было известно. Если увидите Александра Ивановича Тургенева, то прошу засвидетельствовать ему мое почтение и сказать ему, что как я вместе живу с Константином Николаевичем, то нельзя, чтоб я не сделался пиитом и оратором.
            <Приписка Батюшкова>: NB. Оратор — от слова орать, кричать (смотри 367 стр. Словаря Росс. Академии).»
            Перевод:
            * Если вы вспомните своего старинного знакомца Герке, он пользуется случаем возобновить в вас это воспоминание. Вы видите, что, дабы выразить почтение питомцу Аполлона, я имею скромность прибегнуть к покровительству одного из его достойных собратов. Прощайте! (фр.)
            ** Подвержен приступу мизантропии (фр.)
            Цит. по изд. КНБ – Т.2 – С.347-349

Жуковский в письме к А.П.Киреевской высказывает свое мнение о «Странствователе и домоседе» Батюшкова: «Прекрасная повесть... писанная слогом прелестным, хотя немного длинная». (Уткинский сборник. Вып.1. М.,1904. С.13)

            Батюшков в письме из Каменца-Подольского к Гнедичу в Петербург просит его прочитать и поправить перед публикацией сказку «Странствователь и Домосед» вместе с Жуковским:
            «Благодарю Греча. Пусть он печатает мою сказку, но внизу поставит N.N. Перечитай ее сперва с Жуковским, и поправьте, бога ради, что хотите». (Т.2. С.345)
            Прим.: Батюшков решил напечатать сказку в «СО», но она там не появилась.

В Петербурге в Малом театре состоялась премьера комедии А.Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды».

            Батюшков из Каменца-Подольского пишет Вяземскому: «Ни Дашков, ни Гнедич, ни Жуковск<ий> никто ко мне не пишет из Петербурга; и я думаю, это Заговор молчания. Но бог с ними. Из журнала я увидел, что Шах<овской> написал комедию и в ней напал на Жук<овского>. Это меня не удивило, Жуковский не дюжинный, и его без лаю не пропустят к славе <...> Я маленький Исоп посреди маститых кедров: прильну к земле, и буря мимо.<…> Время сгложет его [Шаховского] желчь, а имена Озерова и Жуковского и Карамзина останутся <…> Радуюсь, что удален случайно от поприща успехов и страстей, и страшусь за Жуков<ского>. Это все его тронет: он не каменный. Даже излишнее усердие друзей может быть вредно. Опасаюсь этого. Заклинай его именем его Гения переносить равнодушно насмешки и хлопанье и быть совершенно выше своих современников. Le Nil a vu sur ses rivages [Нил видел на своих берегах]. Вот что ему повторять надобно. Он печатает свои стихи. Радуюсь этому и не радуюсь. Лучше бы подождать, исправить, кое-что выкинуть: у него многою лишнего. Радуюсь: прекрасные стихи лучший ответ Митрофану Шутовскому». (С.356-357).
            Прим.:
            1. Батюшков читал («СО» – 1815 – № 40) статью Дашкова «Письмо новейшему Аристофану»
            2. Французская цитата откуда?

            Письмо Жуковского к Батюшкову (не сохранилось). На его су-шествование указывают следующие факты: в письме Вяземскому от 11 ноября Батюшков сообщает, что от Жуковского нет писем (С.356), а в середине декабря благодарит Жуковского за письмо, «унизанное столь мелкими буквами, что я с трудом, его перечитываю» (С.362). По ответному письму Батюшкова (С.362-365) частично восстанавливается содержание письма Жуковского.
            Письмо Жуковского откровенно — «сердечное излияние» (С.362).
            Жуковский высказывает свои взгляды на поэзию, на природу поэтического дара, называя его (?) «огнем Весталок» (С.363).
            Сообщает о своих делах в Петербурге (Там же), вероятно о работе над изданием второго тома своих «Стихотворений».
            Предлагает Батюшкову «сопутствовать» ему в поездке в Тавриду через Киев» (Там же; см. также Письма Жуковского в 7-м изд. Т.6. С.397)
            На предположения Батюшкова, что он потерял рукописи Муравьева и не готовит издание сочинений Муравьева отвечает вопросам: «Как можно лгать?» /Гам же/. Сообщает, что сочинения Муравьева не затеряны», сообщает свой план издания Муравьева - «намерения» и «порядок материй». Предлагает поместить в этом издании «Письмо к И .М .Муравьеву-Апостолу о сочинениях М.Н.Муравьева» Батюшкова.
            Обстоятельно рассказывает Батюшкову «шум» вокруг комедии Шаховского, сообщает, что спародирован не только сам Жуковский, но и его друзья, что у них есть общество — «Арзамас», в которое принят и Батюшков под именем «Ахиллеса», сообщает арзамасские имена других членов общества. О том, что общество будет иметь свое издательское направление? Призывает Батюшкова участвовать в этом (С.364).
             Возможно в этом же письме сообщает со слов А.И.Тургенева, что Батюшков переведен в гвардию, но его просьбу об отставке Тургенев хочет остановить (?). См. письмо Батюшкова к Тургеневу от середины января 1816: «несколько строчек в письме Жуковского меня до смерти перепугали» и далее (Т.2. – С.370).

Батюшков пишет письмо Жуковскому.
Благодарит за письмо Жуковского (не сохранилось), за откровенность и доверие. Заверяет — «по чувствам ты мне родной». Соглашается с точкой зрения Жуковского на природу поэзии: «Большая часть людей принимают за Поэзию рифмы, а не чувство, слова, а не образы». Советует следовать примеру Карамзина, т.е. взяться за одно большое литературное дело. Сообщает своё настроение — отказался бы «от муз, если бы в них не находил ещё некоторого утешения от душевной тоски». Причина такого настроения — одиночество, множество огорчений, скитания: «Что же тут остаётся для поэзии..?» Сообщает о своём решении уйти в отставку и приехать в Москву, куда зовёт Жуковского. Соглашается с «намерениями» и планом по изданию Жуковским сочинений Муравьёва. Советует посвятить издание Государю. Предлагает свою помощь в редактировании стихов Муравьёва. Предлагает напечатать несколько писем Муравьёва. Просит почитать и сделать замечания на рукописный сборник стихов Батюшкова («блудовская тетрадь»?), который он думает «когда-нибудь» напечатать. Рассуждает об особенностях своей работы над текстами — «Я слишком много переправляю» и т.д. Пишет, что только из письма Жуковского узнал обстоятельства «шума» вокруг комедии Шаховского, узнал главный объект осмеяния — «Арзамас». Сообщает, что арзамасское прозвище понравилось. Реестр прозаических опытов, обещает прислать для издания 7 произведений. Обсуждает подробности издания его прозаических опытов в «Собрании» прозы, изданном Воейковым. Посылает в письме два текста «Надписи к портрету графа Сен-Приеста» и спрашивает, какой лучше. Передаёт «поклон» арзамассцам. О Шаховском и «Беседе». Спрашивает мнения Жуковского о «Странствователе и домоседе». «Хочу написать другую». О перемене в характере. Совет познакомиться с сыном Муравьёва. Надеется встретиться с Жуковским в Москве.

Благодарю тебя, милый друг, за письмо твое, унизанное столь мелкими буквами, что я с трудом его перечитываю. Верь мне, что по чувствам ты мне родной, если не по таланту, что я достоин сего сердечного излияния, сей откровенности, которая дышит в твоем письме. Во всем согласен с тобою насчет поэзии. Мы смотрим на нее с надлежащей точки, о которой толпа и понятия не имеет. Большая часть людей принимают за поэзию рифмы, а не чувство, слова, а не образы. Бог с нею! Но, милый друг, если ты имеешь дарование небесное, то дорого заплатишь за него, и дороже еще, если не сделаешь того, что Карамзин; он избрал себе одно занятие, одно поприще, куда уходит от страстей и огорчений: тайная земля для профанов, истинное убежище для души чувствительной. Последуй его примеру. Ты имеешь талант редкий; избери же землю, достойную его, и приготовь для будущего новую пищу сердцу и уму новую славу и новое сладострастие любимцам прекрасного. Что до меня касается, милый друг, то я готов бы отказаться вовсе от муз, если бы в них не находил еще некоторого утешения от душевной тоски. Четыре года шатаюсь по свету, живу один с собою, ибо с кем мне меняться чувствами? Ничего не желав, кроме довольствия и спокойствия, но последнего не найду, конечно. Испытал множество огорчений и износил душу до времени. Что же тут остается для поэзии, милый друг? Весьма мало! Слабый луч того огня, который ты называешь в письме своем огнем весталок; но мы его не потушим! Я подал просьбу в отставку: еду в Москву и пробуду там — долго ль, коротко ль, не знаю. Желаю с тобой увидеться на старых пепелищах, которые я люблю, как святыни. Кончи свои дела и приезжай туда. Гранитные берега Невы не должны удерживать тебя. Что же касается твоих планов в Тавриду через Киев, если это не мечтание, а твердое намерение, но я желаю тебе успеха, но тебе сопутствовать не могу. Судьба велит иначе. «Как можно лгать?» ты пишешь. Верю тебе и радуюсь, что Муравьева сочинения не затеряны. Нахожу твое намерение прекрасным и порядок материй; не поленись, милый друг, сделай маленькое предисловие, а мое письмо, если находишь его достойным, в конец книги. Советовал бы тебе посвятить все издание государю или испросить позволение его напечатать; но это сделай от своего имени, переговоря с Катериной Федоровной. Для стихов я мог бы быть полезен: я поправляю или, лучше сказать, угадываю мысли Михаила Никитича довольно удачно. А в рукописи надобно многое переменить и лучше печатать одно хорошее, достойное его и тебя, нежели все без разбору. Несколько писем, неподражаемых памятников лучшего сердца и прекраснейшей души, которая когда-либо посещала эту грязь, которую мы называем землею, несколько писем не будут лишними. Все это для людей истинно образованных, не для черни читателей. Сочинения Муравьева, конечно, бы могли сиять и во французской словесности: мы слишком молоды для такого рода чтения. Но со временем будет иначе. Пересмотри и мое маранье в жертву дружеству. Оно у Блудова переписано. Пересмотри с ним наедине и заметь, что надобно выбросить. Когда-нибудь (в лучшие дни) я это напечатаю. Переправлять не буду, кроме глупостей, если найдутся. Я слишком много переправляю. Это мой порок иди добродетель? Говорят, что дарование изобретает, ум поправляет: если это правда, то у меня более ума, нежели дарования, следственно, и писать не надобно. Кстати, об уме. Что у вас за шум? До твоего письма я ничего не знал обстоятельно. Пушкин и Асмодей писали ко мне, что Аристофан написал «Липецкие воды» и тебя преобразил в Фиялкина. Пушкин говорит мне, что он вооружается эпиграммами. Прежде сего читал в «Сыне Отечества» «Письмо к Аристофану» и тотчас по слогу отгадал сочинителя. Вот все, что я знал. Теперь узнаю, что Аристофан вывел на сцену тебя и друзей, что у вас есть общество, и я пожалован в Ахиллесы. Горжусь названием, но Ахилл пребудет бездействен на чермных и черных кораблях:

            Нет! Ахилл пришлет вам свои маранья в прозе, для издания, из Москвы. Вот им реестр: 1) Нечто о морали и религии. 2) Италиянские стихотворцы: Ариост, Тасс и Петрарка. 3) Путешествие в Сире. 4) Воспоминания словесности и отрывок о Ломоносове. 5) Две аллегории, 6) Искательный — характер. 7) О лучших качествах сердца. Это все было намарано мною здесь от скуки, без книг и пособий; но может быть, оттого и мысли покажутся вам свежее. Пришлю все с удовольствием, но только марайте что не понравится.
            Костогоров показывал мне реестр книгам образцовым; в них поместил ты, опустошитель, мою «Финляндию» и «Похвальное слово сну»: не печатай их, покуда я не вышлю исправленные: у меня есть список, но я хочу перечитать это в Москве. Имени под прозою не подписывай: довольно с меня грехов стихословных.
            Граф Сен-При, здешний губернатор, просил меня сделать надпись к портрету его брата, убитого во Франции. Вот она. Напечатай ее в стихах, если понравится. Этот герой достоин лучшей эпитафии. Истинный герой, христианин, которого я знал и любил издавна!

            Как лучше? Спроси у Кассандры и у других имреков. Поклон арзамасцам от старого гуся. Союзник нам — время: оно сгложет Аристофана с его драматургией. Не видал его «Вод», не знаю его «Абуфара»; но если они похожи на некоторые другие штучки родителя, то не о чем много хлопотать. До сих пор, кроме водевиля «Казака», я ничего хорошего не знаю, а написано много. Ожидаю еще поэму «Гаральд Храбрый» и нового облегчения комедиями, операми, опереттами, драмами, водевилями; все вместе прочитаю одним духом. Что делает Беседа? Я люблю ее как душу, аки бы сам себя. Прости, милый друг, обнимаю тебя от всей души, от всего сердца и до свиданья в Москве. К.Б.
            Вяземский-Асмодей уверил меня, что сказка моя никуда не годится. Кто прав, кто виноват? Хочу написать другую и пришлю к вам, если обстоятельства будут повеселее. Я здесь чуть не умер с тоски и от лихорадки весьма продолжительной; хочу отправиться на Липецкие воды за бессмертием. Не думайте, чтоб это была шутка. Мой характер очень переменился: я сделался задумчив, безмолвен, тих до глупости и даже беспечен, чего со мною никогда не бывало: надобно лечиться.
            Познакомься покороче с Муравьевым, с редким человеком: он живой портрет отца своего во многих отношениях, по сердцу и уму. Жаль, если его страсть к науке погаснет в службе: мы еще потеряем человека! Но это между нами.

Батюшков из Каменца (выехал 26.12.1815, см. Т.2 – С.369) приехал в Москву (письмо Вяземскому, Т.2 – С.369); остановился в доме Муравьёва на улице Басманной (письмо к сестре – Т.2 – С.370).

            Батюшков в письме из Москвы к Тургеневу в Петербург:
            «Несколько строчек в письме Жуковского меня до смерти перепугали. Я переведен в гвардию: знаю. Но кто сказал Вам, что я хочу продолжать военную службу? <...> Прошу Вас и заклинаю не уничтожать моей просьбы, а стараться об ней <...> Прошу удостоить меня ответом как можно скорее; и если у вас руки поленятся, то заставьте писать Жуковского. Для дружбы — все, что в мире есть, даже ответ на письмо! Скажите ему, чтоб он не унижался до эпиграмм и забыл забвенных вкусом, не его врагов, а врагов смысла, вкуса и всего прекрасного». (Т.2 – С.371)
            Просит Жуковского не отвечать на пародию Шаховского.
            Прим.: «Для дружбы — все, что в мире есть» — стих из «Певца в стане русских воинов» Жуковского.

            Жуковский в письме Вяземскому просит передать Батюшкову предложение написать пародию на Шаховского:
            «...Дружеское объятие Батюшкову <…> Вот ему задача. Я начал было писать пародию из «Старушки» на Шутовского. Ему, царю пародии, совершить этот подвиг».
            Цит. по изд.: Иезуитова Р.В. Жуковский и его время. – Л., 1989. – С.231-232. Примечание Иезуитовой: «Жуковский имеет в виду популярнейшую пародию Батюшкова «Певец в Беседе любителей русского слова»... Отошедший в эти годы от прямого участия в литературной борьбе Батюшков не откликнулся на предложение Жуковского» (С.232).

Батюшков в Москве пишет записку Вяземскому, уезжающему на днях в Петербург: «Пришли всю прозу, я ее изготовлю для Жуковского и отправлю с тобою». (С.372)
Какую прозу? Вероятно, «маранья в прозе», которые Батюшков (отвечая на просьбу Жуковского в несохранившемся письме от ноября–декабря 1815 года участвовать в деятельности — издательской? — Арзамаса) обещал прислать «для издания» из Москвы:
Нечто о морали и религии
Италианские стихотворцы: Ариост, Тасс и Петрарка
Путешествие в Сире
Воспоминания словесности и отрывок о Ломоносове
Две аллегории
Искательный, характер
О лучших свойствах сердца (См. С.364)

Батюшков благодарит Гнедича за присланную «книгу Ж<уковского>» (С.370), которая его «обрадовала».
Прим.: речь идёт о 1 части «Стихотворений» Жуковского.

            Письмо Батюшкова из Москвы Жуковскому.
            Благодарит за присланный через Гнедича первый том «Стихотворений» Жуковского (М., 1815). «С жадностью ожидаю второй части и баллад» (С.380). Выражает «сердечное желание» Жуковскому продолжать: «Старость тебя бранит, молодость силится подражать: добрый знак! Пиши, иди вперед...» (Там же).
            Об «Арзамасе»: «Арзамасцы лучше Суздальцев», просит принять в Арзамас П.Лихачева.
            Спрашивает, как в Петербурге («Суздали») приняли «картину Рафаэля-Карамзина», т.е. восемь томов «Истории Государства. Российского».
            Упрекает Жуковского: «Ни слова не пишешь. Даже не отвечал на мое письмо из Каменца» (т.е. декабрьское письмо 1815).
            Советует писать поэму «или что-нибудь достойное твоего таланта» (С.381)
            Просит передать благодарность Тургеневу за его письмо.
            О новостях московской литературной жизни: «Мерзляков читает субботние публичные лекции в Московском университете, А.М.Пушкин перевел «Игрока» Ж.-Р.Реньяра, Жуковский принят членом в «здешнее общество» (Общество истории древностей российских при московском ун-те — ?)
            Сообщает о каком-то новом замысле и просит для этого прислать книгу С.С.Уварова «Опыт об Элевзинских таинствах» (на фр. яз.): «Если у Уварова есть экземпляр лишний «Элевзинских таинств», то доставь его мне. У меня давно кое-что бродит в голове: сбираю материалы». (С.381)
            Жалобы на здоровье, но — «писать охота смертная!»
            Посылает деньги и просит купить «Гетевы стихи, если можно в одной книжке».
            Примечания: у Жуковского есть стихи «Давно уж нет мне вдохновенья…» (1819–20) и там такое:

            Благодарю тебя, милый друг, за твою книгу, которую я получил через Гнедича. С жадностью ожидаю второй части и баллад, на которые все вооружаются во имя Расина, вкуса и отчечества. В нашей Суздали все хотят писать по-суздальски: на яичке, как в старину писали. Старость тебя бранит, молодость силится подражать: добрый знак! Пиши, иди вперед: тецы убо, солнце наше, и натецы на поэму: вот мое сердечное желание. Не знаю. Что у вас делается в вашей Суздали, а в нашей не лучше. У подошвы Парнаса грязь и навоз, то есть личность, корысть, упрямство и варварство. Я забыл прибавить: и зависть. Но ты это лучше ведаешь. Час от часу я более и более убеждаюсь, что Арзамасцы лучше Суздальцев, и без них несть спасения. Возьмите в Арзамас доброго Лихачева, которого послание к тебе прилагаю при сем: оно тебе понравится. Стихи приятны и написаны от сердца. Отвечай ему прозою, если хочешь, отвечай только. Адрес: в Каширу, Тверской губернии. Он теперь там. Здесь двадцать рублей за твою книгу. Он желал иметь билет, и я решился адресовать прямо к тебе. Пошли ее к нему, милый друг.
            Ты меня забыл. Что делает Рафаэль-Карамзин в Суздали? Как приняли его картину абдерито-суздальские маляры?. Ни слова не пишешь. Даже не отвечал на мое письмо из Каменца. Все тебе прощу, если напишешь поэму или что-нибудь достойное твоего таланта, и если будешь любить меня, как я тебя люблю. Будь здоров, весел и счастлив, если можно, и помни своего собрата по Аполлону. Б.
            Тургенева благодарю за письмо. Напомни еще раз об желанной отставке. Мы ожидаем сюда Вяземского. Катерина Андреевна сокрушилась о муже. Я часто ее вижу и всегда с новым удовольствием: умная, добрая, редкая женщина. Она тебя очень любит и уважает. Заметь, это не последнее достоинство в моих глазах.
            О новостях не пишу. Мерзляков читает, и, право, хорошо. Я слушал его с большим удовольствием. Пушкин перевел «Игрока»: много счастливых стихов. Прочие все пишут и похвалы себе не слышут. Я знаю, что ты не будешь спать от радости: ты член здешнего общества. Есть надежда, милый друг, что мы попадем в Академию. Если у Уварова есть экземпляр лишний «Элевзинских таинств», то доставь его мне. У меня давно кое-что бродит в голове: сбираю материалы. Здоровье сое час от часу ниже, ниже, и я к смерти ближе, ближе, а писать охота смертная! А еще более хочется прижать тебя к сердцу и сказать тебе, милый друг, как ты мне дорог.
            Здесь 25 рублей: 20 за Лихачева, а на пять купи мне Гетевы стихи, если можно в одной книжке. Если что дороже заплатишь, я тебе доставлю. Письмо это вручит тебе Петр Иванович Полетика. Поклонись Северину, которого покойный Батонди столь счастливо благословил на дипломатию.»
            (КНБ – Т.2. – С.380-381)

В «СО» – № 27 анонимно напечатана статья Гнедича «О вольтом переводе Бюргеровой баллады Леноры», где подвергалась критике баллада Катенина «Ольга» («ВЕ» – № 9; «СО» – № 24), Гнедич отдавал предпочтение «Людмиле» Жуковского, но в то же время критиковал жанр баллады вообще. Гнедичу отвечал Грибоедов «СО» – 1816 – № 30), поддержавший Катенина.
Примечание: взгляды автора анонимной статьи были близки батюшковским и появилось мнение, что автор — Батюшков (Т.2 – С.398), однако Батюшков авторство свое опроверг и назвал отличие своих взглядов (там же).

Батюшков читает в Москве «Переводы в прозе Василья Жуковского» изд. в 1816 г. М.Т.Каченовским, о чем сообщает свое мнение в письме Вяземскому: «Сижу дома и читаю Жуковского сказки, которыми подарил себя и публику Каченовский. Прелестный слог». (С.394)

Батюшков в письме из Москвы к Гнедичу высказывает свое отношении к его статье о балладах Катенина и Жуковского: «Жаль только, что ты напал на род баллад. Тебе, литератору, это непростительно. Все роды хороши.<…> Надобно бы доказать, что Жуковский поэт; надобно, говорю, пред лицом света; тогда все Грибоедовы исчезнут» (С.398).

Батюшков в письме к Гнедичу обсуждает планы издания своих сочинений: «Прошу только печатать без шуму и грому. Обе книги вдруг выпустить. Жуковскому хвалители повредили» (Т.2. – С.401).
Примечание: характерно, что Батюшков задумывает свои «Опыты» с именем Жуковского на устах, то есть вольно или невольно сравнивает свою книгу с книгой Жуковского, себя с ним — феномен совместности.

            Батюшков получил письмо от Жуковского (не сохранилось). На его существование указывает ответное письмо Батюшкова от 27 сентября (Т.2 – С. 405-406). Датировка: предположительно по истории с Мещевским, о котором Жуковский хлопотал осенью 1816, но не позднее 27 сентября, судя по ответному письму, датированному этим числом. Содержание письма Жуковского частично реконструируется по ответному письму Батюшкова.
            Письмо Жуковского содержало «неумеренные похвалы» (С.405) какому-то произведению Батюшкова, а также критическое замечание на неправдивость фразы «без дружбы и любви». Неточно и неполно процитированный стих «Ни дружбы, ни любви, ни песней муз прелестных» — из «Элегии» Батюшкова, написанное вероятно еще зимой прошлого — 1815 — года (последние стихи ее процитированы в письме Вяземскому в феврале 1815 года. С.321). В письме Жуковского речь идет, вероятно, не об одной «Элегии» Батюшкова, а о его элегическом цикле, созданном в Каменце осенью 1815 г., и посланном Жуковскому через Вяземского весной 1816 года, когда Вяземский уезжал в Петербург и увозил от Батюшкова его сочинения (например, «маранья в прозе», С.372) с просьбой передать Жуковскому. В бумагах Жуковского обнаружен список этих элегий (ГПБ – ф.50 – ед.хр.12), озаглавленный «Элегии» и состоящий из пяти стихотворений в следующем порядке: «Таврида» —«Разлука» (Напрасно покидал страну моих отцов) — «Пробуждение» — «Элегия» (Я чувствую, мой дар в поэзии погас) — «Мой гений». Явный автобиографизм элегий помешал Батюшкову опубликовать их, каменецкие элегии оказались почти забытыми, никогда в полном виде не публиковались и упоминаются лишь в примечаниях. По мнению Майкова и Саитова эти стихотворения имеют между собой «ближайшую связь» (Т.III – С.400). Батюшков, опасаясь, что Жуковский захочет опубликовать понравившиеся ему «Элегии», напоминает ему свою просьбу: «Вяземский послал тебе мои элегии. Бога ради, не читай их никому и списков не давай, особливо Тургеневу. Есть на то важные причины, и ты, конечно, уважишь просьбу друга. Я их не напечатаю» (С.405).
            В письме Жуковский рассказывал Батюшкову историю с Мещевским, поэтом, навечно разжалованным в солдаты и посланном на Урал, которому Жуковский хотел помочь.
            Список «каменецких элегий» Батюшкова в бумагах Жуковского. (ГПБ – ф. 50 – ед.хр. 12.)

Таврида. Эпиграф: E sol di lei pensando ho qualche pace (перевод: Только думая о ней, обретаю я хоть какой-нибудь покой. Из XVII сонета Петрарки). Впервые опубликована в «Опытах…»
Разлука («Напрасно покидал страну моих отцов...»). Впервые опубликована в «Опытах…»
Пробуждение Эпиграф: Cosi mi sveglio a salutar l’Aurora (перевод: Так пробуждаюсь я, чтобы приветствовать зарю. Из CCXIX сонета Петрарки). Впервые опубликована — ВЕ – 1816 – № 11 – С.183, с эпиграфом.
Элегия («Я чувствую, мой дар в поэзии погас...»). С примечаниями: «a) Лотус — растение. Смотри «Одиссею»; b) Жувизи замок, близ Парижа; c) Ричмон — прекрасный городок в окрестностях Лондона, напротив жилища Попе; путешественники никогда не забудут пленительных видов Ричмона; d) Троллетана — водопад близ Готен-бурга на западном берегу Швеции». Впервые напечатана: XXV лет. 1859–1884. Сборник, изданный обшеством для пособия нуждающимся литераторам и ученым. СПб., 1384 – С.201-204. Текст см. у Кошелева – Т.1. – С.406-408.
Мой гений. Эпиграф:

Перевод:
Возвысивший дух ближнего
Становится ли сам блаженным?

Впервые напечатана: Собрание образцовых русских сочинений в прозе… – СПб., 1816 – Ч.5.

            Письмо Батюшкова из Москвы к Жуковскому.
            Благодарит за письмо Жуковского, которое прочитал «с радостию неизъяснимою, с восхищением» (С.405).
            Об истории с АЛ.Мещевским, которому Жуковский пытался помочь. Отвечает критическим замечаниям Жуковсиого на «Воспоминание» («Я чувствую, мой дар в поэзии погас...»): «Но зачем критика неправосудная? Когда я писал: без дружбы и любви, то, божусь тебе не обманывал ни тебя, ни себя, к несчастию! Это вырвалось из сердца. С горестью признаюсь тебе, милый друг, что за минутами веселья у меня бывали минуты отчаяния ...» (Там же). О своем «черном пятне» на душе = прозаическая версия, главная «мысль» каменецких элегий?
            Сообщает, что печатает «том прозы», а «потом стихи» и что в этом он следует Жуковскому («поташусь за тобой»).
            О Вяземском и его образе жизни: «Жизнь его проза. Он весь рассеяние. Такой род жизни погубил у нас Нелединского» (Там же).
            Подтверждает свою дружескую привязанность к Жуковскому и называет «за что его любит»: «Ты для него [Вяземского] — совесть во всей силе слова, совесть для стихов, совесть для жизни, ангел-хранитель. А ты спрашиваешь: за что тебя любят? И кто же? Друзья твои, которые тебя знают наизусть. Не имею права назвать себя другом твоим аз многогрешный, но приятелем назову смело, и приятелем из первых».
            Просит не распространять элегии, которые Батюшков передал Жуковскому через Вяземского: «Есть на то важные причины, и ты, конечно, уважишь просьбу друга. Я их не напечатаю».
            Желает встретиться с Жуковским, но «где и как, не знаю», из-за здоровья.
            Советует продолжать писать стихи и написать поэму: «Подари нас поэмою. Верь, что тебе знают цену в России. Будь выше судьбы своей и не забывай высокого назначения своего, не забывай и выгод жизни» (С.406).
            Совет не забывать «выгод жизни», вероятно связан с предложением Батюшкова Жуковскому издавать в Петербурге журнал; «Я предлагал ему [Тургеневу] уговаривать тебя издавать журнал в Петербурге. Если мое желание сбудется, то возьми меня в сотрудники» (Там же).

            Письмо твое, милый друг, Батюшков прочитал с радостию неизъяснимою, с восхищением. Ты любишь меня: это — главное, лучшее. Читая неумеренные похвалы себе, я положил с Вяземским, что ты спился с кругу долой и писал письмо с похмелья. История Мещевского вывела нас из заблуждения. Ты писал трезвый, нет сомнения, но и друзья твои трезвы. Они положили, приговорили, что ты ошибся и, конечно, без намерения обратил похвалы, тебе и Вяземскому принадлежащие, на бедного Батюшкова, который шестой месяц чуть на ногах держится. Все это прекрасно. В часы самолюбия поверишь, в часы уныния ободришься. Но зачем критика неправосудная? Когда я писал: без дружбы и любви, то божусь тебе, не обманывал ни тебя, ни себя, к несчастию! Это вырвалось из сердца. С горестью признаюсь тебе, милый друг, что за минутами веселья у меня бывали минуты отчаяния. С рождения я имел на душе черное пятно, которое росло, росло с летами и чуть было не зачернило всю душу. Бог и рассудок спасли. Надолго ли — же знаю! Я разгулялся и в доказательство печатаю том прозы, низкой прозы; потом — стихи. Все это время хочется сбыть с рук и подвигаться вперед, если здоровье и силы позволят. Потащусь за тобой и Вяземским, который истинно мужает, но всего, что может сделать, не сделает. Жизнь его проза. Он весь рассеяние. Такой род жизни погубил у нас Нелединского. Часто удивляюсь силе его головы, которая накануне бала или на другой день находит ему счастливые рифмы и счастливейшие стихи. Пробуди его честолюбие. Доброе дело сделаешь, и оно принадлежит тебе: он тебя любит и боится. Я уверен, что ты для него совесть во всей силе слова, совесть для стихов, совесть для жизни, ангел-хранитель. А ты спрашиваешь: за что тебя любят? И кто же? Друзья твои, которые тебя знают наизусть. Не имею права называть себя другом твоим аз многогрешный, но приятелем назову смело, и приятелем из первых.
            Вяземский послал тебе мои элегии. Бога ради, не читай их никому и списков не давай, особливо Тургеневу. Есть на то важные причины, и ты, конечно, уважишь просьбу друга. Я их не напечатаю.
            Когда увидимся? Где и как, не знаю. Мое здоровье вянет приметным образом, исчезаю. Последние годы меня сразили. Ты здоров, милый друг: работай для славы, для друж6ы. Пиши стихи; подари нас поэмою. Верь, что тебе знают цену в России. Будь выше судьбы своей и не забывай высокого назначения своего, не забывай и выгод жизни. Тургенев может быть тебе полезен. Я предлагал ему уговаривать тебя издавать журнал в Петербурге. Если мое желание сбудется, то возьми меня в сотрудники; все сделаю, что могу, что буду в силах сделать. Кончу мое письмецо. Обнимаю тебя очень, очень крепко. Константин.
            Печатается по К 305-306. Впервые: «Русский архив» – 1875 – Кн.3 – С. 361-362.
            Примечания Л.Н.Майкова – Т.III – С.732:
–        (стр.403) В чём состояла история Мещевского — в точности не известно. Но из писем Жуковского к А.И.Тургеневу 1816-1817 гг. видно, что Мещевский около этого времени был сослан в Сибирь, и что Жуковский принимал в нем живое участие, побуждая своих друзей-арзамасцев оказать нравственную и материальную поддержку ссыльному. Жуковский хлопотал между прочим об издании поэмы Мещевского «Наталья боярская дочь», которая была напечатана в Петербурге в 1817 г. (Соч. Ж., изд. 7-е, т.VI, с.405, 408, 410). [Дальше о Мещевском]
–        (стр. 404) «Без дружбы и любви» — из элегии Батюшкова «Воспоминания.
–        Элегии, о которых говорит Батюшков, составляют цикл его стихотворений, касающихся его отношений к любимой им девушке (в I томе №№ LXXXVIII – XCII). Упоминаемая поэтом рукопись его элегий сохранилась в бумагах В.А.Жуковского и находится теперь в Императорской Публичной библиотеке.

Батюшков из <Москвы> сообщает в письме Тургеневу, что «скоро выйдут в свет мои сочинения» в прозе и что он будет писать еще ?: «В лесах я буду писать. Авось... напишу что-нибудь путное и достойное людей, которые меня любят, достойное вас и Жуковского. Мой усердный поклон ему <…>» (С.413).

            Письмо Жуковского к Батюшкову (не сохранилось).
            На его существование указывают факты: в ответном письме от июня 1817 Батюшков пишет, что не писал давно, даже не отвечал «тебе на последнее письмо твое» (С.441). 3а время, прошедшее с момента письма Жуковского до ответам Батюшкова, Батюшков успел написать надпись к портрету Жуковского и послать её к нему: в ответном письме спрашивает, почему Жуковский «не сказал спасибо» (С.441). Батюшков заказывал портрет Жуковского в марте (см. С.428). О том, что Жуковский в Петербурге, Батюшков узнал не от самого Жуковского (так давно было его письмо!), а от Гнедича (С.441); вопрос Гнедичу «где Жуковский» Батюшков задавал в марте (С.435). Следовательно, письмо Жуковского не могло быть ранее марта. В ответном письме Батюшков указал время точнее: когда он узнал о пенсии Жуковского, он не писал ему «во время оно», т. к. не знал куда писать. «Время оно» — конец 1816 — начало 1817 (см. письмо к Вяземскому от второй половины января, С.417). Значит в январе письма тоже еще не было. Не было его до середины января, так как в письме от 14 января Батюшков спрашивал Вяземского: «где Жуковский, мне к нему крайняя нужда писать о деле, для него интересном» (С.416). 3начит, и в это время Батюшков не имел письма. Последнее письмо перед этим было в сентябре 1816 года. Следовательно, искомое письмо Жуковского было написано осенью — в конце 1816 г.
            О его содержании: можно судить только об одном — Жуковский предлагал Батюшкову сотрудничество в издании прозы ? Ср. у Батюшкова: «Жуковскому отдам всю прозу. Он у меня просит» (Гнедичу, март, С.434), «согласен на предложение твое работать с тобою» (Жуковскому, июнь, С.442 — в обоих случаях речь идет об итальянских переводах). В январе в письме Вяземскому Батюшков хотел сообщить Жуковскому «о деле, для него интересном» (С.416) — вероятно о своем согласии участвовать в издании Жуковского. Ср. также в письме от июня: «Я писал к нему [Вяземскому] когда-то что теперь согласен на предложение твоё работать с тобою» (С.442). «Когда-то» — в январе – феврале.
            Resumee: итальянские переводы Батюшков согласился отдать Жуковскому для печати зимой-весной 1817 года. Тогда же к Жуковскому могла попасть «Программа для книги моей» Батюшкова, или осенью.

            Батюшков по заказу М.Т.Каченовского, издателя «Переводов в прозе» Жуковского, написал надпись к портрету Жуковского, опубликованного в указанном издании (гравюра А.Фролова с оригинала П.Соколова). Впервые «Надпись к портрету Жуковского» опубликована: ВЕ – 1817 – Ч.91. – № 3. – С.183, подп. К.Б.
            Примечания: Из комментария В.А.Кошелева (С.463) следует, что надпись была напечатана в «Переводах в прозе» Жуковского, в комментарии И.М.Семенко (ВАЖ – Т.III. – С.412) говорится о том, что надпись Батюшкова была помещена в издании «Стихотворений Василия Жуковского» (М., 1818). Так для какого же издания делалась надпись?
            Существует проблема датировки: в издании Кошелева надпись датирована началом 1817 года, по моим соображениям — осень–конец 1816 года (см. соотв. Летопись)

Жуковский в Дерпте задумывает издание альманаха («Аониды» ?), принять участие в котором приглашает Батюшкова, о чем сообщает в письме Д.В.Дашкову: «<…> Выдавать ежегодно по две малые книжки <…>. Одна <…> должна состоять из одних русских сочинений в стихах и прозе <…>. Другая <…> собрание переводов из образцовых немецких писателей, также в стихах и прозе <…>. Сотрудники: Вяземский и Батюшков: стихи и проза. Воейков <…>. Пушкин Александр <…>. Блудов <…>. Северин <…>.Пушкин В.Л. <…>. Никита Муравьев <…>. Крылов <…> Мещевский <…>. На Вяземского, Батюшкова, Северина и Ал.Пушкина понадеяться можно <…>». (Жуковский В.А. ПСС. Изд.7-е. – СПб., 1878. – Т.6. – С.439-441; Жуковский В.А. Письмо к Д.В.Дашкову от 1817 г. // PA – 1868 – № 4-5 – С.838-843).

            Батюшков из Хантоново в письме Вяземскому спрашивает:
            «Уведомь меня., где Жуковский; мне к нему крайняя нужда писать о деле, для него интересном. Если бы он был в Петербурге! Как это было бы кстати для моего издания; он, конечно, не отказался бы взглянуть на печатные листы и рукопись. Я теперь живу с ним и тобою. Разбираю старые письма его и твои и еще некоторых людей, любезных моему сердцу» (С.416).
            О каком «деле»?
            – Петербургское издание, задуманное Жуковским (альманах, задуманный в Дерпте 1817 => Арзамасское издание => педагогический журнал => «Für wenige»), сотрудничать в котором Батюшков в тот момент был готов согласиться.

Батюшков в письме из Хантоново к Вяземскому радуется назначению Жуковскому пенсии в 4 тыс. руб в год: «Может поэзия, —дружество и все прекрасное воскликнуть: Триумф! давно я так не радовался. Наконец, Жуковский имеет независимость и все, что мы столь горячо желали, сбылось. Хвала царю, народу и времени, в которое Карамзин и Жуковский так награждены! <…> Желаю счастия нашему Жуковскому, желаю, чтобы он вполне оправдал высокое мнение мое о его высоком таланте: желаю, чтобы он не ограничил себя балладами, а написал что-нибудь достойное себя, царя и народа <…>. Я не переменю своего мнения. Поэму, поэму! Какую? Она давно в голове его, а некоторые рассеянные члены ее в балладах. Пришли мне «Певца на Красном крыльце» <…>. Где Жуковский? Поздравь его за меня» (С.417-418).

Батюшков из Хантоново в письме Гнедичу сообщает о назначении Жуковскому пенсии, высказывает свое мнение о его увлечении балладами, об Арзамасе; отказывается от публикации своего портрета:
«Не могу тебе изъяснить радости моей: Жуковского счастие, как мое собственное! Я его люблю и уважаю. Он у нас великан посреди пигмеев, прекрасная колонна среди развалин. Но твое замечание справедливо: баллады его прелестны, но балладами не должен себя ограничивать талант, редкий в Европе. Хвалы и друзья неумеренные заводят в лес, во тьму. Каждого Арзамасца порознь люблю, но все они вкупе, как и все общества, бредят, корячатся и вредят. За твою критику надобно благодарить, а не гневаться. Уверен, что в душе сам Жуковский тебе благодарен. Что до меня касается, милый друг, то я не люблю преклонять головы моей под ярмо общественных мнений. Все прекрасное мое — мое собственное. Я могу ошибаться, ошибаюсь, но не лгу ни себе, ни людям. Ни за кем не брожу: иду своим путем. Знаю, что это меня далеко не поведет, но как переменить внутреннего человека? <…> На портрет ни за что не соглашусь <…>. Крылов, Карамзин, Жуковский заслужили славу: на их изображение приятно взглянуть. Что в моей роже? Ничего авторского, кроме носа крючком и бледности мертвеца» (С.418-419).

Жуковский в письме Вяземскому: «Прикрикни на Батюшкова: без его роз и шипов не будет лучшего в моем букете. Требуй от него прозы и стихов к началу августа, не позже…» (Цит. по изд.: Зубков Н.Н. Опыты на пути к славе. О единственном прижизненном издании К.Н.Батюшкова. // Свой подвиг свершив: О судьбе произведений Г.Р.Державина, К.Н.Батюшкова, В.А.Жуковского. – М.: «Книга», 1987. – С.312; там указан архивный источник — Жуковский В.А. Письма П.А.Вяземскому // ЦГАЛИ. – ф.195. – оп.1. – ед.хр.1099.) Речь идёт, видимо, о задуманном Жуковским издании альманаха, см. у Н.Зубкова на стр. 311-313 об участии Батюшкова в этом альманахе.

Батюшков в Хантонове работает над книгой об итальянской литературе эпохи Возрождения «Пантеон итальянской словесности». В письме Н.И.Гнедичу от 7 февраля сообщает план книги:

            (Батюшков К.Н. Соч. – Т.2 – С.421).
            В письме Гнедичу от марта Батюшков дает новый план «Пантеона...» и предлагает Гнедичу взяться за издание этой книги:
            «Вот проспектус переводов:

            … В конце года могу представить оба тома… Дай решительный ответ. Не то Жуковскому отдам все. Он у меня просит…» (Батюшков К.Н. Соч. – Т.2. – С.433-434).
            Примечание. В архиве Жуковского был обнаружен еще один план «Пантеона итальянской словесности» Батюшкова, озаглавленный «Программа для книги моей»:
            «Обозрение Итал. Словесности. Главныя эпохи.
            Гризельда.
            Олинд и Софрония.
            Моровая язва.
            Два друга. Письмо Бернарда Тасса.
            Бешенство Орланда.
            Слава Италии.
            Данте. Жизнь его. Взгляд на поэму.
            Песнь I.
            Уголин.
            Франческа да Римини.
            Петрарка.
            Аретин.
            Маккиавелии.
            Альфьери.
            Картина Италии по возрождении наук.»
            (Янушкевич А.С. Книги К.Н.Батюшкова в библиотеке В.А.Жуковского // Русская книга в дореволюционной Сибири: Читательские интересы сибиряков. – Новосибирск, 1990. – С.12).
            Возможно, Жуковский был знаком с планами работы Батюшкова над «Пантеонам», о чем также косвенно свидетельствует итальянское издание «Inferno» Dante (из серии «Biblioteca Italiano», с надписью владельца «Константин Батюшков. Куплено в Веймаре ноября 1813 года» и пометой на стр. 32: «fiero Italiano»). Книга сохранилась в библиотеке Жуковского (Лобанов В.В. Описание – С.130; Янушкевич А.С. Указ. соч. – С.10-13; Асоян А.А. «Почтите высочайшего поэта...» М.,1990 – С.12-13). Интерес Жуковского к итальянским переводам Батюшкова, возможно, был связан с планами издавать альманах.

Батюшков из Хантоново в письме к В.Пушкину: «Душевно радуюсь счастию Жуковского; он стоит его. Фортуна, упала не на. пень и кочку, как говорил Державин» (С.430). Прим.: Державин «К счастью» (1798).

Батюшков в письме Вяземскому отказывается от предложения сотрудничать в альманахе Жуковского: «Благодарю Жук<овского> за предложение трудиться с ним. Это и лестно и приятно. Но скажи ему, что я печатаю сам и стихи и прозу в Пет<ербурге> и потому теперь ничего не могу уделить от моего сокровищу, а что вперед будет — все его, в стихах, разумеется... Собираю италиан<ские> переводы в прозе, отборные места, и хочу выдать две книжки... Ты ясно и .сам видишь, могу ли рассеять мою работу в периодическом издании? У меня книга готова... Я согласен с тобою насчет Жук<овского>. К чему переводы немецкие? Добро философов. Но их-то у нас читать и не будут. Что касается до литературы их, собственно литературы, то начинаю презирать ее. (Не сказывай этого!) У них все каряченье и судороги... Глубокомыслия пучина, а где рассудок? Слог Жуковского украсит и галиматью — но польза какая? То есть истинная польза? Удивляюсь ему. Не лучше ли посвятить лучшие годы жизни чему-нибудь полезному? то есть таланту, чудесному таланту! Или, как ты говоришь, писать журнал полезный, приятный, философский. Правда, для этого надобно ему переродиться. У него голова вовсе не деятельная. Он все в воображении...» (Батюшков К.Н. Соч. – Т.2. – С.423-424). Из этого письма следует, что Батюшков отказался от сотрудничества в альманахе, главным образом, из-за несовпадения эстетических взглядов (в частности отношения к немецкой романтической литературе).

Батюшков из Хантоново в письме Гнедичу-издателю его сочинений просит дать на поправку стихотворный том «Опытов»:
«Где Жуковский? Если он у вас, то попроси его взглянуть на стихи и, что можно, поправить» (С.435).

Батюшков в письме Вяземскому просит прислать ему стихотворение Жуковского «Певец в Кремле» (?): «Ты со мною поступаешь по-варварски. Как не прислать «Певца» Жуковского? И его бы возвратил немедленно» (Батюшков К.Н. Соч. – Т.2. – С.425).

Батюшков из Хантоново в письме Вяземскому просит его прислать портрет Жуковского: «Пришли мне Жуков<ского> портрет. Что стоит тебе велеть срисовать его какому-нибудь маляру! Не я прошу его, твой портрет кличет на стене» (С.428).

            Письмо Батюшкова из Хантоново в Петербург к Жуковскому.
            Не отвечал на последнее письмо Жуковского.
            Просит взглянуть и поправить стихи в «Опытах», сообщить об этом ему. «Понравился ли мой «Тасс»?» «Воскреси или убей меня. Неизвестность хуже всего. Скажи мне, чистосердечно скажи, доволен ли ты мною» (С.441).
            Поздравляет «балладника» с назначением пенсии.
            Спрашивает как понравилась надпись к портрету Жуковского.
            Просит прислать «Певца в Кремле».
            Спрашивает об общих знакомых литераторах.
            Спрашивает мнение о прозе Батюшкова, говорит о своем желании «маленькой славы», о замысле нового издания. «Мне хотелось бы дать новое направление моей. крохотной музе и область элегии расширить. К несчастию моему, тут-то я и встречусь с тобой. «Павловское» и «Греево кладбище»!.. Они глаза колят!»
            О желании поехать в Тавриду, которое не сбывается.
            Высказывает желание встретиться: «Мы с тобой так давно не виделись. С тех пор так мы состарелись, что наше свидание — в сторону радость! — право, интересно. И на автора Жуковского хотелось бы взглянуть, и на этого доброго приятеля, которому я обязан лучшими вечерами в жизни моей!» и далее.
            Спрашивает о Вяземском.
            Сообщает, что согласен «на предложение твое работать с тобою. Все, что есть у меня (много переводов в прозе с итальянского), все твое. Но уведомь меня, не поленись, что ты затеваешь, какого рода книгу и как, и где».
            О болезни, мешающей работать.
            О желании почитать в деревне Историю Карамзина.
            (КНБ – Т.2 – С.441-443)

            Я не писал к тебе давно, милый и любезный друг, и даже не отвечал тебе на последнее письмо твое. Теперь нужда заставляет писать. Гнедич издает мои проказы. Если есть у тебя лишнее время, взгляни на стихи и поправь и выкинь (это главное) все лишнее, на что, конечно, издатель мой согласится. Ты не поверишь, как эта затея меня мучит: издаю заочно, а сам в хлопотах. До стихов ли? Будь же снисходителен, милый друг, исполни мою просьбу. Если есть у тебя свободный часок, то скажи мне, что понравилось тебе и что не понравилось. Здесь в лесу не у кого спрашивать; я начинаю страшиться за талант мой, не сбился ли он с доброго пути? Понравился ли мой «Тасс»? Я желал бы этого. Я писал его сгоряча, исполненный всем, что прочитал об этом великом человеке. А «Рейн»? А другие безделки? Воскреси или убей меня. Неизвестность хуже всего. Скажи мне, чистосердечно скажи, доволен ли ты мною.
            Теперь, сказавши, что было на уме, скажу, что на сердце. Поздравляю тебя, мой милый балладник! Душевно радуюсь твоему счастию (я говорю: счастию, за неимением другого слова) и поздравляю вместе и Царя: он сделал истинно прекрасное дело, и поздравляю себя и всех добрых людей, ибо мы, конечно, будем иметь от тебя что-нибудь новое, славное, достойное тебя. Я не писал к тебе во время оного: не знал, где ты. Теперь из письма Гнедича вижу, что ты в Питере. Вяземский у вас, и тебе, конечно, с ним весело, а у меня слюнки текут.
            Ты мне не сказал спасибо за надпись к ясному лицу твоему, а я писал ее с таким удовольствием по заказу фитолюбца, нашего Каченовского. Право, ты в долгу передо мною: не прислал мне своего «Певца в Кремле», и я его до сих пор и в глаза не знаю, от Вяземского не мог добиться. Теперь вы, конечно, в вихре. Когда бог приведет обнять Блудова? Скажи ему, и скажешь истину, что я его люблю, как душу. Где Дашков? Что делает оратор слабых жен и черно-желтый Жихарев? Благодари Тургенева за Попову: он сделал доброе дело за вяленькие стихи.
            Что скажешь о моей прозе? С ужасом делаю этот вопрос. Зачем я вздумал это печатать. Чувствую, знаю, что много дряни; самые стихи, которые мне стоили столько, меня мучат. Но могло ли быть лучше? Какую жизнь я вел для стихов! Три войны, все на коне и в мире на большой дороге. Спрашиваю себя: в такой бурной, непостоянной жизни можно ли написать что-нибудь совершенное? Совесть отвечает: нет. Так зачем же печатать? Беда, конечно, невелика: побранят и забудут. Но эта мысль для меня убийственна, ибо я люблю славу и желал бы заслужить ее, вырвать из рук Фортуны. Не великую славу, нет, а ту маленькую, которую доставляют нам и безделки, когда они совершенны. Если Бог позволит предпринять другое издание, то я все переправлю; может быть, напишу что-нибудь новое. Мне хотелось бы дать новое направление моей крохотной музе и область элегии расширить. К несчастию моему, тут-то я и встречусь с тобой. «Павловское» и «Греево кладбище!»... Они глаза колят!
            Долго ли ты проживешь в Питере? Я сбирался в Тавриду, на Кавказ, и ни с места! Может быть, буду в Петербурге и желал бы знать, застану ли тебя? Мы с тобой так давно не видались. С тех пор мы так состарелись, что наше свидание — в сторону радость! — право, интересно. И на автора Жуковского хотелось бы взглянуть, и на этого доброго приятеля, которому я обязан лучшими вечерами в жизни моей! Автора я тотчас в сторону, а выложи мне Василья, которого я всегда любил! Во всех отношениях свидание с тобою для меня урок и радость. Но когда?.. Что Вяземский у нас затевает? Я желал бы его видеть в службе или за делом, менее с нами праздными (пусть и потеряю через то!), а более в прихожей у честолюбия. Точно ли едет он в чужие край? Зачем? Куда? С княгиней он или один в Петербурге? Пишет ко мне пьяный: насилу письмо разберешь. Поцелуй его прямо в лоб. Я писал к нему когда-то, что теперь согласен на предложение твое работать с тобою. Все, что есть у меня (много переводов в прозе с италиянского), все твое. Но уведомь меня, не поленись, что ты затеваешь, какого рода книгу, и как, и где. Я хотел было сам издать, но болезнь не позволяет. Я все хвораю: то грудь, то нога. Это меня бесит: ничего не могу делать совершенного; не в силах кончить продолжительного дела. И для стихов надобно здоровье. Бывало, ночи напролет просиживал, а ныне и час тягостен. Вот зачем я сбирался на воды и в полуденную Россию. Зима убивает меня. Будучи совершенно здоров, я мерз, как кочерыжка, во Франции (Раевский был тому свидетель); посуди сам, каково здесь, в России, в трескучие морозы! Поедем в Тавриду, туда wo die Citronen blühn.* Здесь, право, холодно во всех отношениях. Проведем несколько месяцев вместе, на берегах Черного моря. Ты думаешь, я начал бредить? Итак замолчу. Кстати о холоде и снеге: скажи Вяземскому, что я начал «Первый снег», но он, конечно, растает перед его снегом. Он поймет эту глупость. Напомни обо мне Карамзиным. Скоро ли его «История»? Если бы теперь попалась в деревне, как бы я прочитал ее! В городе впечатление будет слабее. Но зато в городе ты видишь самого историка. Счастливые горожане! Вы не знаете цены своему счастию. Вы не чувствуете, как приятно проводить ненастный вечер с людьми, которые вас понимают, и которых общество, право, милее цветов и деревенского воздуха, особливо в некоторые лета. Утешаю себя мыслию, что я живал и хуже. Благодаря Провидению, у меня беседка в саду, четыре опрятные, веселые комнаты и твой портрет и Вяземского; с балкона вид прелестный: река, лес, одним словом: прелесть... для проходящих. А у вас и пыль, и слякоть, и стук карет, и визг собак, и стихи Хвостова, и докучливые люди, и неприятные вести, и званые обеды, и фамильные концерты, и зависть, и каламбуры, и нет даже Василия Львовича.
            Прости, мой милый шут и друг. Обнимаю тебя очень, очень крепко. Сегодня тебя более всех люблю; завтра на кого-нибудь другого обрушу мою любовь, и дружбу, и стихи.
            * Перевод: где цветут лимоны (нем.).

Батюшков из Хантоново в письме Вяземскому: «Радуюсь, что ты украл у Фортуны несколько приятных минут и отдохнул с людьми, ибо что, право, люди: Блудов, столь острый и образованный; Тургенев, у которого доброты достанет на двух и какого-то аттицизма, весьма приятного и оригинального — человек на десять; Орлов, — у которого — редкий случай! — ум забрался в тело, достойное Фидиаса, и Жуковский, исполненный счастливейших качеств ума и сердца, ходячий талант!» (С.445).

            Батюшков в письме из Хантоново просит в письмо Гнедича: «Когда выйдут книги, — удели из моих три экземпляра: 1) в Москву, в университетское общество губителей словесности, 2) в Казанское общество рубителей словесности, которого я имею честь быть членом, и один экземпляр Дмитириеву. Надпиши ему: от автора издатель» (С.448).
            (В ОРК НБ МГУ хранится экземпляр «Опытов» Батюшкова с надписью: «Его превосходительству Милостивому Государю Ивану Ивановичу Дмитриеву в знак глубочайшего почитания и признательности от автора, С.-Петербург 1817» (Дмитр. 8945). См. также письмо от 26 октября 1817 г. (С.468).
            В том же письме к Гнедичу, Батюшков продолжает о подарках своей книги: «Другим приятелям не могу подносить по пирогу: не в моей печи их пекут. Они и сами добудут. Да если хочешь, Жуковскому экземпляр из моих. Он мне послал свою книгу. Вяземский купит. А впрочем, ты сам прошу никому не давать» (С.48).
            В собрании книг ПД (86 4/15) хранится экземпляр «Опытов» с надписью на заглавном, листе первого, прозаического, тома рукой Жуковского: «Жуковскому от милого, доброго и любезного Батюшкова, на память. Вечер, 1817, октябрь 1».
            В том же письме к Гнедичу: «Пришли немедленно отпечатанные листки стихов. Поправляй, марай и делай: что хочешь. Просил тебя, просил Жуковского, писал к нему нарочно; прошу всех добрых людей, но еще прошу тебя: не затевай подписки» (С.449).

            День приезда Батюшкова в Петербург. Аргументация.
            Принято считать, что Батюшков приехал в Петербург осенью 1817 года — 24 августа; на основании его письма сестре от 24 числа, начинающегося словами «Я только что приехал...».[1] Однако есть сомнения в такой аргументации (КНБ – Т.2 – С.457).
            Из того же письма ясно, что Батюшков не только остановился в трактире, но «переезжает к тетушке» Е.Ф.Муравьевой, у которой уже успел побывать, так как знает, что она «благодаря бога, здорова» (С.457). Успел встретиться с Гнедичем и договориться с ним о его посредничестве в продаже имения Батюшкова, о чем и сообщает сестре: «Поручаю Гнедичу продажу моего имения». Вероятно, разговор с Гнедичем у Батюшкова был очень обстоятельным, так как речь шла о последнем этапе подготовки «Опытов», о выполнении Гнедичем просьбы Батюшкова насчет передачи записки и документа генералу Бахметеву, о чем Батюшков просил Гнедича (см. С.437, 453). Несомненно, что Батюшков писал письмо не в буквальном смысле «только что» по приезду, а успев встретиться с многими людьми, обсудить дела: «вздохнуть нет времени. Голова идет кругом от шуму с непривычку» — это никак не согласуется с «только что приехал». На все это потребовалось не менее одного дня, т.о. вполне вероятно, что Батюшков приехал в Петербург не 24, а 23 августа 1817 года.
            Мог ли он успеть проехать из Устюжны, откуда отправился 17 августа, в Петербург за 6 дней на 7-ой? Расстояние от Устюжны до Петербурга — 467 верст (Цявловский, С.648), для их преодоления за 6 дней потребовалась бы скорость 66 верст в день. Это вполне реальная скорость. «Средняя скорость по дорогам Центральной России составляла примерно 7 верст в час летом и 5 верст зимой»,[2] обычная скорость для едущих «по своей надобности» была летом около 10, осенью 8 верст в час, т.е. в сутки обычно проезжали 70-100 верст.[3]
            Уточнение даты приезда Батюшкова в Петербург в конце августа 1817 года позволит выяснить возможности его встреч с Жуковским осенью 1817 года, в в которую состоялись многие важные разговоры двух поэтов, период интенсивного общения, с известной степенью условности его можно назвать периодом подведения итогов творческого состязания.

            Встреча Батюшкова и Жуковского. Они вместе с Тургеневым ездили к Карамзину в Царское Село (см. прим.). «Был у Карамзина с ним и с Тургенев<ым>. <...> Мы с ним целый день смеялись до надсаду. Он пишет и, кажется, писать будет: я его электризую как можно более и разъярю на поэму. Он мне читал много нового — для меня, по крайней мере. Я наслаждаюсь им» (КНБ – Т.2 – С.458). Что тогда мог читать Жуковский?
            Аргументация датировки. Письмо, цитированное выше, датировано в разных изданиях по-разному. В издании «Нечто о поэте и поэзии» (Сост. В.А.Кошелев. М.,1985 – С.335) письмо датировано вслед за майковским изданием (Т.III – С.465-466) 24 августа 1817. В издании «Сочинений» Батюшкова в 2-х томах (Т.2, сост. А.Л.Зорин – С.458) датировано 28 августа. Обе датировки вызывают сомнения. 24 августа не может быть, так как в письме говорится — «я здесь уже четвертый день» (С.458), т.е. получается, что 21 августа Батюшков приехал в Петербург; это невозможно, т.к. он выехал из Устюжны 17 августа — проехать 467 верст за четыре дня вряд ли было возможно (примерно 120 верст в день!). 28 августа — такая датировка основана на приписке Тургенева с указанием даты «Августа 28-го». Внимательное прочтение письма опровергает эту датировку. Судя по приписке (и по Арзамасским протоколам, С.44), 27 августа, т.е. для Тургенева «вчера», состоялось заседание Арзамаса с присутствием Батюшкова. Но в письме Батюшкова говорится, что «вчера я был у Карамзина с ним [Жуковским] и с Тургенев<ым> (С.458), «вчера мы с ним [Жуковским] целый день смеялись до надсаду» и т.д. Получается, что в один день уместилась поездка из Петербурга в Царское Село,[4] заседание Арзамаса, «целый день» общения Батюшкова и Жуковского, который читал «много нового». Это невозможно. Следовательно, письмо Батюшкова было написано раньше 28 августа, но не отправлено в тот же день; кстати сам факт указания даты в приписке Тургенева свидетельствует о том, что она была сделана в другой день, позже. Письмо не было написано 27 августа, иначе Батюшков обязательно рассказал бы Вяземскому о заседании Арзамаса. Скорее всего письмо написано Батюшковым 26 августа в воскресенье, именно в тот день, когда, по свидетельству Тургенева (С.459), Жуковский представлялся «ученице своей», ср. в письме Батюшкова: «Жуковский вступает в новую придворную должность. <...> Сегодня пудрит свою голову а blanc, надевает шпагу и пр., et tout le costume d’utchitel» (С.458). Итак, события распределяются по датам следующим образом: 25 августа — Батюшков, Жуковский, Тургенев посещают Карамзина, Батюшков и Жуковский проводят день вместе, читают много новых произведений; 26 августа — Жуковский представлен своей ученице в Павловске, Батюшков пишет письмо Вяземскому и рассказывает о вчерашних событиях; 27 августа — заседание Арзамаса; 28 августа — Тургенев делает приписку на письме Батюшкова, где сообщает о вчерашнем заседании Арзамаса и поездке в воскресенье Жуковского в Павловск.
            И последнее. Если письмо написано 26 августа, то слова «я «здесь уже четвертый день» означают, что Батюшков приехал в Петербург 23 августа. Это точно совпадает с нашей датировкой этого события. (См. аргументацию к «23 августа 1817» в Летописи.)
            Цитата из письма: «Осенняя погода выжила меня из деревни: надобно было отправиться или в Питер, или в Москву; дал преимущество Петербургу, который, между нами будь сказано, мне не льнет к сердцу, хотя в нем все — и Жучок наш» (КНБ – Т.2 – С.87).

Из приписки А.И.Тургенева на письме Батюшкова к Вяземскому: «Августа 28-го. <…> Жуковский в воскресенье представлялся ученице своей и обедал с ней в Павловске» (С.459). Воскресеньем было 26 августа, когда Жуковский был представлен учителем великой княгине Александре Федоровне.
Об этом же сообщает Вяземскому Батюшков в своем письме от 26 августа (С.458, аргументацию новой датировки см. в Летописи): ««Жуковский вступает в новую придворную должность. Радуюсь истинно, что ему удалось это. Он очень мил; сегодня пудрит свою голову а blanc, надевает шпагу и пр., et tout le costume d’utchitel» (С.458).

Состоялось заседание Арзамаса, на котором впервые присутствовал Батюшков. Об это свидетельствует приписка Тургенева на письме Батюшкова к Вяземскому: «Августа 28-го. Вчера был у меня многолюдный Арзамас, в коем присутствовали два новые превосходительства: Ахилл и Плещеев...» (С.458). См.: Арзамас и арзамасские протоколы. – Л., 1933. – С.44-45. Батюшков читал речь о П.И.Соколове.

В Царском Селе Пушкин, Батюшков, Жуковский и А.А.Плещеев сочиняют экспромт «Писать я не умею» и Кн. П.А.Вяземскому («Зачем, забывши славу») — сообшается, но не аргументируется источниками у Цявловского в «Летописи» (С.143)

Батюшков в писмье из Петербурга просит сестру прислать ему письма и книги, посланные Жуковским на его имя в деревню:
«Должны быть письма и книги на мое имя: не послала ли ты их в Устюжну. Они от Жуковского из Петербурга: желаю, чтобы мне их возвратили, они нужны» (С.462).

Батюшков часто видится с Жуковским в Петербурге, о чем сообщает в письме Вяземскому: «Пью лекарство и вижусь с Жуковским. На него весело глядеть моему сердцу и грустно, когда подумаю о разлуке. Он на днях едет к вам» (С.464).
Жуковский уедет в Москву только в октябре.

У А.А.Плещеева состоялось заседание Арзамаса, посвященное прощанию с Жуковским, уезжающим в Дерпт.
См.: ОА – Т.1 – С.87: письмо А.И.Тургенева Вяземскому от 18 сентября.

Жуковский уезжает из Петербурга в Дерпт для прощания с родными.
Источник сведений: Янушкевич А.С. Семинарий – С.59.

            Жуковский приезжает из Дерпта в Петербург.
            Источники:
            Янушкевич А.С. Семинарий – С.59.
            ОА – T.1 – С.89 (письмо Тургенева к Вяземскому от 5 октября).
            Дневники Жуковского – С.52.
            Цявловский. Летопись – С. 147.

            В библиотеке Жуковского (собрание Пушкинского Дома) хранится экземпляр «Опытов в стихах и прозе» Батюшкова (Ч.1-2. – СПб., 1817) с дарственной надписью на заглавном листе первого тома: «Жуковскому от милого, доброго и любезного Батюшкова, на память. Вечер, 1817, октябрь 1». В этой надписи много неясного. Странно, что троекратная похвала адресована не Жуковскому, принимавшему подарок, а самому дарителю: «от милого, доброго и любезного Батюшкова». Еще более удивительно, что надпись «Жуковскому... на память...» сделана рукой самого Жуковского. Обстоятельства появления надписи интересны как факт истории взаимоотношений двух поэтов.
            Всю осень 1817 г. Батюшков провел в Петербурге.[5] Жуковский в это время вступал в должность учителя при великой княгине Александре Федоровне, часто выезжал в Царское Село, в Дерпт, однако вечером 1 октября был в Петербурге, поскольку на следующий день он участвовал в заседании «Арзамаса».[6] Таким образом, возможность личной встречи и передачи книги в тот вечер не исключается, но никаких свидетельств о такой встрече обнаружить не сдалось.
            Вероятна другая версия. Жуковскому передал книгу Н.И.Гнедич, о чем его, как издателя «Опытов...», просил Батюшков: «Когда выйдут книги, — удели из моих три экземпляра... Да если хочешь, Жуковскому экземпляр из моих. Он мне послал свою книгу...» (письмо от июля 1817 г., Т.2 – С. 448). Гнедич исполнил просьбу и послал книгу без авторской надписи пли записки.

Заседание Арзамаса и проводы Жуковского в Москву.
Источник: Янушкевич А.С. Семинарий С.59.

По сведениям в «Летописи...Пушкина» в этот день Пушкин и Батюшков провожают Жуковского в Москву, доезжают с ним до Царского Села, где обедают.
Источник: Цявловский – С.147, там указ. источник: ОА – T.1 – С.89 – письмо Тургенева к Вяземскому от 5 октября. Дневники Жуковского – С.52.

Батюшков, проводив до Царского Села Жуковского, вернулся с А.Пушкиным в Петербург. См. письмо Тургенева к Вяземскому от 5 октября: «Ахилл и Сверчок, проводя Светлану, сейчас возвратились, и Сверчок прыгает с пастором Ганнеманом». (ОА – Т.1 – С.89; Кошелев В.А. Пушкин и «пастор Ганнеман» // Временник Пушкинской комиссии. – Л., 1988 – С. 167-168)

Батюшков, узнавший 26 ноября о смерти своего отца, собирается и вскоре уезжает из Петербурга. 6 декабря он уже в Даниловском (Т.2 – С. 474).

[1] См. например: Цявловский М.А. Летопись жизни и творчества Пушкина. Изд. 2-е, испр. и доп. – Л., 1991 – С.648 (прим. № 100).
[2] Марасинова Л.М. Пути и средства сообщения // 0черки русской. культуры XVIII века. Ч.1. – М., 1985 – С.273.
[3] Лотман Ю.М. Роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. 2-е изд. – Л., 1983.– С.108.
[4] Они ездили к Карамзину в Царское Село. Карамзин вернулся в Петербург из Царского Села 16 сентября 1817 года (ОА – Т.1 – С.87).
[5] 23 августа по конец ноября. См. Летопись.
[6] Арзамасс и арзамасские протоколы. – Л., 1933 – С.

            Батюшков пишет из Петербурга письмо Жуковскому.
            Упрекает за отсутствие писем, за отсутствие новостей о «деле» Батюшкова, т.е. о его желании работать в дипломатической миссии в Италии, в чем Жуковский, видимо мог помочь Батюшкову.
            Выражает радость насчет пенсии Жуковского.
            Опять «разжигает» Жуковского на поэму.
            Приветы членам Арзамаса.

            Ты забыл меня в моих огорчениях, Жуковский: это стыдно, и что всего стыднее, забыл о моем деле, которое около пяти месяцев стоит на одном месте. Вступись за меня, милый друг, и реши мою судьбу. Выпроси мне у Северина отказ: все лучше, нежели нерешимость, — лучше, ибо дела мои требуют решительных мер. Если откажут мне, то я продам имение и на три года поеду путешествовать. Есть и покупщики; теперь дело за моим словом, а что могу сказать? Как ждать шесть месяцев такой безделицы или отказа?! Это со мной только случиться может. Пусть откажут, только скорее. Северину вечно буду благодарен и за отказ: он единственный человек в нашей пространной империи, который желал мне сделать добро, и нет человека, который бы ему за одно желание столько был признателен, как я.
            Кончил о себе, теперь о тебе. Радуюсь душевно, что ты получил еще четыре тысячи. Теперь имеешь независимость, лучшее из благ, если только можно иметь ее в твоей должности. Мы ожидаем от тебя поэму. Если прождем три, четыре года, то она будет прекрасна и достойна твоей славы, то есть будет написана не наскоро.
            Прости, милый, бесценный друг, будь здоров и откликнись. Кассандру ждем: затем-то не пишу к ней. Асмодею поклонись и всему Арзамасу. Новый президент ожидает меня к обеду: время одеваться. Прости. Поклон Пушкину-старосте. Племяннику его легче.
            (Цит. по изд.: КНБ – Т.2 – С. 477-478.)

            Письмо Батюшкова Жуковскому.
            Благодарит «за два твои воззвания» ?
            О заботах и ежедневных хлопотах.
            Спрашивает помощи в деле его устройства в Италию.
            Заверяет в дружеских чувствах.
            Просит сообщить Вяземскому отказ на его предложение Батюшкову быть издателем его сочинений, но просит, чтобы Вяземский все-таки печатал свои произведения с помощью Блудова.
            Желает Жуковскому жажды стихов, «которую ты не утолишь в Гребеневском ключе, а в собственной душе, из которой извлекаешь прекрасное. Извлеки из нее «Русалку» или что-нибудь подобное».

            Благодарю тебя за два твои воззвания: они меня оживили надеждою. Головы не мог обрить, ибо должен выезжать ежедневно и хлопотать. Можешь посудить, весело ли провожу время. Забот множество: все время похищено. Ничего не делаю и глуплю посреди рассеяния. Когда кончится это, не знаю. Желаю, чтоб судьба моя решена была: или остаться, или ехать. Здоровье изменило, с ним — музы и счастие; но дружба твоя не изменит моему сердцу, милый Жуковский: она стоит чего-нибудь. Обними Северина и пожелай ему счастия. Обними Вяземского. К первому не пиши: ему теперь не до меня. К Асмодею писать буду, а прошу сегодня сказать ему, что я не берусь издавать стихов его: я здесь не останусь. Лучше поручить это Блудову. Он, верно, согласится, ибо любит Асмодея и лучше моего смастерит. Но вырви у него решительное слово: печатать! Давно пора! Напечатать книгу есть условие с публикой дорожить авторскою славою, а Вяземский в состоянии сдержать такой договор.
            Жихареву пьяному поклон — и пожелай жажды; тебе желаю жажды стихов, которую ты не утолишь в Гребеневском ключе, а в собственной душе, из которой извлекаешь прекрасное. Извлеки из нее «Русалку» или что-нибудь подобное. Василья Львовича обними и — прости. Б.
            (Цит. по изд.: КНБ – Т.2 – С.478-479).
            Примечания:
            Обними Северина… — в январе 1818 г. Д.П.Северин женился на Е.С.Стурдзе.
            «Гребеневский ключ» — стихотворение Державина «Ключ» посвящено источнику в имении Хераскова Гребневе, «поившему» поэта «водой стихотворства».
            «Русалка» — Батюшков сам собирался написать такую поэму?

Батюшков, узнав о смерти второго сына Вяземских, пишет Вяземскому в письме: «Завидую Жуковскому, что он может сетовать с Вами. <…> Северину и Жуковскому усердно бью челом. Ленился ли первый? А второй что делает? <…> Я уже писал к Жук<овскому>, что не могу взять на себя издание твоих стихов, ибо не знаю, где и как буду жить; до сих пор судьба моя печальна и для меня тарабарская грамота. Но советую поручить все Кавелину <…> Жуковский все сладит: поручи ему, но поручи!» (С.479).

Батюшков пишет Блудову: «Кар<амзина> не возвращаю, ибо не могу проглотить замечаний. Это дрисва после амврозии, Шихматов после Жуковского» (С.481).

Батюшков и Жуковский приняты почетными членами в Вольное общество любителей российской словесности вместе с Крыловым по представлению Ф.Н.Глинки и А.Е.Измайлова.
Протокол «Журнала распоряжений» Обшества от 29 апреля 1818 г.: «Г.Помощник председателя Ф.Н.Глинка, Действительный член А.Е.Измайлов <…> представили в члены: <…> Г.г. Надворного Советника Ивана Андреевича Крылова, Коллежских Асессоров и кавалеров Василия Андреевича Жуковского и Константина Николаевича Батюшкова, известных в ученом свете <…> Определили: особ сих, избранных на основании §1 Устава по баллотированию, утвердить <…> Крылова, Жуковского, Батюшкова <…> по существу <…> §33 Почетными членами» (А.Вейс. Письмо И.А.Крылова в Вольное общество любителей российской словесности // РЛ – 1959 – № 3 – С.124-125, где цит. по подлиннику: РО ПД – Ф.58 – № 24 – лл.92-93).

            Батюшков в письме Тургеневу:
            «Благодарю за III № «Для немногих», который прочитfл с удовольствием, за Сегюра; возвращаю его. Скажу мимоходом: как мой ум (по словам А.И.Тургенева) ни мелок, ни поверхностен, а все-таки недоволен мелкими стихами нашего Жуковского и мелкою философиею Сегюра. Но рассказ в Сегюре и описания в Жуковском прелестны: вот сходство между ними. Поищем разницы. Сегюр выписался, Жуковский никогда не выпишется — если мы не задушим его похвалами» (С.434).
            В III № напечатаны: «Тленность», «Утренняя звезда», «Юлия. Голос с того света», «Верность до гроба» и др.
            Сегюр. Нравственная и политическая галерея. 1818.

            Батюшков в письме Вяземскому:
            «На днях увижу Жуковского, которого, побранив за Немногих, буду хвалить за стихи на рождение великого князя: они говорят прекрасны и достойны его гения» (С.485).
            Имеется ввиду «Государыне великой княгине Александре Федоровне на рождение великого князя Александра Николаевича».

Дата приезда Батюшкова в Москву.
«Батюшков выехал из Петербурга 11 мая (С.486), 19 мая уже писал Муравьевой из Москвы (С.486). Остановился в доме К.М.Полторацкого на Басманной. Получив отпуск в Императорской библиотеке, Батюшков ехал в Крым и в Москву заехал ненадолго, чтобы устроить своего брата Помпея в пансион. Жуковского в тот момент в Москве не было и Батюшков даже не хотел его ждать, а решил заехать к нему в Белев (См. письмо В.Пушкина от 22 мая 1818). Однако дела задержали Батюшкова до начала июня.

В.Л.Пушкин в письме Вяземскому сообщает: «Он Батюшков сбирается заехать к Жуковскому в Белев, а здесь его не дождется» Панов С.И. Стихотворец со старой Басманной // Ново-Басманная,19 – М.,1990 – С.67.

Дата приезда Жуковского в Москву. Возможна встреча с Батюшковым. В.Пушкин — в письме Вяземскому от 10 июня —сообщает: «Жуковский вчера приехал, но я его не видел» (Панов С.И. Стихотворец со Старой Басманной // Ново-Басманная,19 – М.,1990 – С.68).

            Батюшков живет у Н.М.Муравьева. (См. письмо Батюшкова к Муравьевой от 13 июня: «Уже шестой день <…> я живу у Никиты» С.494).
            Батюшков уже готовился уезжать в Крым, когда получил письмо от Тургенева, в котором тот, вероятно, предлагал Батюшкову помощь в устройстве его в дипломатическую миссию в Италии, о чем так давно мечтал и хлопотал Батюшков, но уже разуверился в такой возможности.
            «Между тем входит Жуковский только что приехавший из Белева. Он напирает с доводами, с доказательствами, и мы решились. Жуковский пишет письмо к Государю; вот он сидит там за столиком, полуодетый... а я за другим, в ожидании письма <…> Я должен спешить в Крым. Но Жуковский уговаривает дождаться ответу. <…> Еще есть время приписать: Жуковский не кончил <…> Жуковский <…> все утро просидел в Сандуновской бане с книгопродавцем Поповым просидел в Сандуновской бане и уговаривал его не продавать дурных книг. Ей-ей, они там встретились! <…> Вручаю это помело Жуковскому. <Приписка Жуковского:> Вот что мы положили: Батюшков остается в Москве до первого от тебя ответа, следственно <…> на две недели…<Батюшков:> Не знаю, останусь ли здесь до 25-го, Жуковский решит. <Приписка Жуковского:> Останется. Жуковский» (С.490-492).

Батюшков отправляет Тургеневу прошение на имя Александра I и сообщает: «Я решился немедленно отправиться в Одессу вопреки Жуковскому, который советовал остаться в Москве и ожидать ответу вашего <…> Жуковский едет завтра» (С.497).

Батюшков из Москвы, уезжая в Крым, пишет Е.Ф.Муравьевой: «Жуковский советовал остаться, и ожидать здесь ответа, на что я не соглашался, ибо здоровье мое есть главное мое попечение <...> О Жуковском я говорил о себе: он вам перескажет мои слова» (С.494-495).

            Батюшков, по дороге в Крым, из Полтавы пишет Тургеневу письмо:
            «Жуковскому мой поклон. Утешьте злодея: скажите ему, что баллада из Шиллера прелестна, лучший из его переводов, по моему мнению; что перевод из «Иоганны» мне нравится, как перевод мастерский, живо напоминающий подлинник; но размер стихов странный, дикий, вялый: ссылаюсь на маленького Пушкина, которому Аполлон дал чуткое ухо. Но «Горная песня» и весь IV № мне не нравится. Он напал на дурное, жеманное и скучное. Вот моя исповедь. Но обнимите его за меня очень крепко: это ему приятнее моей критики и, может быть, умнее» (С.499).
            Примечания:
            Баллада из Шиллера — «Рыцарь Готенбург» напечатанный в №1, или «Граф Гапсбургский» в № 5.
            Иоганна — Отрывок из трагедии Шиллера «Орлеанская дева» напечатан в № 6 (размер: белый пятистопный стих).
            IV номер: «Горная дорога», «Лесной царь», «Летний вечер», «Деревенский сторож в полночь».

Батюшков из Одессы в письме к Е.Ф.Муравьевой в Петербург:
«Жуковский теперь у вас. Поклон ему душевный» (С.503).

Батюшков, получив в Одессе письмо от Тургенева, обнадеживающее на поездку в Италию, пишет ему: «Не шутка надолго отправиться из родины. Надобно мне свои дела устроить, да с Жуковским поспорить кой о чем. <…> Мы, Поэты, хотим всем и каждому понравиться, мы все, начиная от Хвостова до Жуковского, которого обнимаю от всего сердца. Он давным-давно у вас и с вами: завидую ему и вам» (С.504-505).

Батюшков из Одессы в письме к Тургеневу в Петербург: «Поклон Жуковскому! Знает ли он стихи Мейстера: Оду его на победу России? <...> И я утешаюсь мыслию, что из сих голых степей, опаленных солнцем, увижу сосны Петербурга, прелестную Неву и вас с Жуковским; с последним беседую, то есть перечитываю» (С.510-511).

Батюшков из Одессы в письме к Тургеневу в Петербург: «Человек всегда с удовольствием вспоминает о тех, которым был полезен. Обнимаю вас и Жуковского, от всего сердца обнимаю» (С.514).

            Батюшков в Москве пишет Тургеневу в Петербург: «Воейков пишет гекзаметры без меры, Жуковский (?!?!?!) — пятистопные стихи без рифм, он, который очаровал наш слух и душу и сердце... <…> Обнимаю, обнимаю Жуковского, которого браню и люблю, люблю и браню» (С.516).
            Примечание:
            «Послание С.С.Уварову» Воейкова (1818), посвященное русскому гекзаметру, но содержавшее метрические неправильности. Опубликовано в 1819 году, видимо у Батюшкова был рукописный список.
            Стихи Жуковского без рифм — «Орлеанская дева» Шиллера.

Время приезда Батюшкова в Петербург. А.И.Тургенев писал 25 сентября Вяземскому из Петербурга: «Батюшков скоро будет сюда, то есть в конце сего месяца или в начале будущего» (ОА – Т.1 – С.124). В письмах от 2 и 9 октября нет ничего о приезде Батюшкова, а в письме от 16 октября: «Батюшков здесь» (ОА – Т.1 – С.132).

Батюшков в Петербурге пишет Тургеневу:
«Болен простудой, насморком, головою, а не умом, ибо [Ахилл] знает цену Жуковскому и Карамзину, — не сердцем, ибо любит вас по-старому» (С.519).

Встреча Жуковского и Батюшкова. См. письмо Батюшкова к Блудову – Т.2 – С.521-523.
Субботы октября и ноября: 5 – 12 – 19 – 26 – 2 – 9 – 16.

            Батюшков в Петербурге пишет письмо Блудову в Лондон:
            «Карамзин <…> вступил в Российск<ую> Академию и на днях будет читать речь в ее услышание. Жуковский и Филарет также членами оной Академии. Но первый за эту честь заплатил дорого: так простудился, что по сю пору лежит и бредит. Болезнь его может превратиться в неизлечимую, если он не вспотеет вовремя. Шутки в сторону, он болен <…> Возвратимся к Академии. На другой лень торжественного вступления в оную Жуковс<кий> явился к нам бледен, как мертвен, как вышедший из Трофония пещеры, рассказывал нам чудеса и поручил мне возвестить вам о своим низшествии в лимб академический <…> «Северная пчела» возвестила публике: что Жук<овский> и Фил<арет> поступили на упалые места, и редактор оной заключил, что слова упалые места есть собственное выражение Академии. Упалые места, говоря о праздных местах, пустых или порожних академических, очень забавно, и замечание редактора остро и зло <…> Жуковск<ий> пишет глаголы и погрузился в грамматику <…> Г.Кривцову скажите, что мы о нем часто говорим с Плещеевым и Жук<овским> и Пушкиным <…>» (С.521-523).
            Примечания: Жуковский и Филарет Дроздов избраны в Академию Российскую 5 октября.
            «Северная пчела» в номере от 16 октября 1818.
            Н.И.Кривцов — дипломат.

Батюшков и Жуковский, а также Е.Ф. и Н.М.Муравьевы, Е.С.Уварова, А.И.Тургенев, Н.И.Гнедич, М.С.Лунин, А.С.Пушкин, барон П.Л.Шиллинг ездили в Царское Село для проводов Батюшкова в Италию. Был обед с шампанским, Пушкин сочинил экспромт (текст неизвестен). В 9 часов вечера Батюшков уехал. (ОА – Т.1 – С.150. Письмо Тургенева Вяземскому от 20 ноября: «Вчера проводили мы Батюшкова в Италию…»).

Жуковский из Петербурга пишет в Москву И.И.Дмитриеву:
«… Я был болен; три недели вылежал и высидел дома. Теперь поправляюсь, и первый мой выход на свет Божий была поездка в Царское Село, где мы простились всем Арзамасом с нашим Ахиллом-Батюшковым, который теперь бежит от зимы не оглядываясь, и вероятно недели через три опять в каком-нибудь уголку северной Италии увидится с весною: и завидую ему, и нет! Благодаря судьбе, мне там хорошо, где я...» (Жуковский В.А. Полное собрание сочинений. Изд. 7-е, испр. и доп. под ред. П.А.Ефремова. – СПб., 1878 – Т. 6 – С. 429).

Батюшков в письме Муравьевой из Вены:
«Жуковского обнимаю от всего сердца» (С.528).

Батюшков из Неаполя пишет А.И.Тургеневу в Петербург: «Пришлите чего-нибудь русского: новостей книжных, стихов и прозы. Стыдно Жуковскому, если он меня забудет. Здесь я часто говорил о нем с графом де-Бре... Карамзин говорил речь в Академии; не пропляшет ли чего-нибудь и Светлана? Что она поет теперь и на какой лад?» (Батюшков К.Н. Соч. – Т.2 – С.534).

А.И.Тургенев из Петербурга пишет И.И.Дмитриеву в Москву: «Батюшков просит произведений русской словесности, но что мне послать ему? Молодой Пушкин еще в рукописи, а Жуковский весь в грамматике» (РА – 1867 – № 4 – С.649-650).

            Батюшков в письме из Неаполя к Уварову:
            «Поздравляю любителей поэзии, следственно, и вас с прекрасными стихами Жуковского на смерть Королевы. Они сильны, исполнены чувствительности, одним словом — достойны сей славной женщины, столь рано у нас похищенной, достойны Жуковского и могут стать наряду с его лучшими произведениями. Но — воля его! можно пожелать более изобретения и менее повторений его же собственных стихов. Как бы то ни было поздравляю его, обнимаю и радуюсь его новому успеху» (С.540).
            Примечание: Элегия «На кончину ея величества королевы Виртембергской» (великой княгини Елизаветы Павловны), 1819.

            Батюшков из Неаполя пишет Муравьевой:
            «Деньги не пройдут сквозь руки банкиров, руки ненавистные, подобные двум огромным рукам, о которых пишет Жуковский pertinemment, on d’une manière pertinente [убедительно или в надлежащей манере], яко довлеет; но довлеет не выражает pertinemment» (С.548).
            Примечание: образ из баллады «Адельстан».

Батюшков из Неаполя в письме Муравьевой: «К Жуковскому <…> пишу с Храповицким» (С.554).

Жуковский написал надпись «К портрету Батюшкова», как считают комментаторы, «в ответ на подпись Батюшкова к портрету Жуковского», стихотворение Жуковского «перекликается с ним [стихотворением Батюшкова, вероятно] тематически» (комм. И.М.Семенко – ВАЖ – Т.III. – С.412).
Ц.С.Вольпе приводит текст надписи в другой версии:

[Поменялись местами 1 и 2 стихи, другое окончание в слове «дарование»]. Текст приводится по: ГПБ – Б № 29 – л.21. Вольпе комментирует: «После того, как Батюшков написал четверостишие для объявленного М.Каченовским в ВЕ конкурса на стихи к портрету Жуковского, Жуковский ответил такими же стихами к портрету Батюшкова…» (ч.II. – С.491).

            Письмо Батюшкова из Италии к Жуковскому.
            Упрекает, что «от тебя не имею ни строки».
            Просить уведомить о его занятиях: «что начал нового, что кончил». «И отсюда я следую за тобою, желая счастливого пути твоему таланту, иди, одна мольба: не упреди!», рефлексия по поводу своей оторванности от русского языка и книг.
            Итальянские впечатления: Иския, минеральные воды, Сорренто, Везувий, Неаполь, Кумы, Байя, Мизена, Пуццоли, Гаэта, Прочида, Капри, острова Вентонские. Ночное небо Италии. «Такие картины пристыдили бы твое воображение. Природа — великий поэт».
            «Вовсе не могу писать стихов», но «пишу на прозах довольно часто». Прилежность.
            Болезнь.
            Изучение языка и земли.
            «Я пишу мои записки о Древностях окрестностей Неаполя, которые прочитаем когда-нибудь вместе». Много читает итальянских книг.
            Самоощущения на чужбине.
            О незаменимости «северных» друзей. Приветы — Карамзиным, Дмитриеву, Северину, Н.Тургеневу, А.Тургеневу, Вяземскому.
            Просьба писать письма в форме иронического упрека: «ты имеешь время писать ко всем фрейлинам» и перевозить «какого-то базельского Пиндара» (Гебеля).

            Начну письмо мое, по обыкновению, упреками за то, что ты меня забыл совершенно, милый друг. Я пишу беспрестанно к Тургеневу, пишу ко всем, иногда получаю (очень редко!) ответы, но к досаде моей, от тебя не имею ни строки. Думаешь ли, милый друг, легко быть забытым тобою? Сам Тургенев пишет так мало и несвязно, что из гиероглифов его я вижу одно желание сказать: я жив, то есть будь здоров, как я, и потом бог с тобою! Иногда он забывает примолвить что-нибудь о тебе, а пишет ко мне в Неаполь о делах, для меня совершенно нелюбопытных. Но сердце мое невольно радуется, когда имею от него известие, и день, в который получу письмо из России, есть лучший из моих дней. Суди после этого, хорошо ли тебе забывать меня? Уведомь меня о твоих занятиях: что начал нового, что кончил? И отсюда я следую за тобою, желая счастливого пути твоему таланту, иди, одна мольба: не упреди! Но ты иногда шагаешь исполином и всех опереждаешь, между тем, как я здесь, милый друг, в страхе забыть язык отечественный! — совершенно без книг русских, и по нынешнему образу занятий моих не часто заглядываю в две или три книги русские, которые ненароком взял с собою. Вижу по всему, что могу умереть скорее членом Английского клуба, нежели русской Академии, и что не заслужу места в статье биографии «Вестника Европы» или «Русского вестника», ибо ничего не написахум похвального, и достодолжного, и преподобного.
            Надобно тебе сказать несколько слов о себе. Я не в Неаполе, а на острове Искии, в виду Неаполя; купаюсь в минеральных водах, которые сильнее Липецких; пью минеральные воды, дышу волканическим воздухом, питаюсь смоквами, пекусь на солнце, прогуливаюсь под виноградными аллеями (или омеками) при веянии африканского ветра, и что всего лучше, наслаждаюсь великолепнейшим зрелищем в мире: предо мною в отдалении Сорренто — колыбель того человека, которому я обязан лучшими наслаждениями в жизни; потом Везувий, который ночью извергает тихое пламя, подобное факелу; высоты Неаполя, увенчанные замками; потом Кумы, где странствовал Эней, или Виргилий; Баия, теперь печальная, некогда роскошная; Мизена, Пуццоли и в конце горизонта — гряды гор, отделяющих Кампанию от Абруцо и Апулии. Этим не граничится вид с моей террасы: если обращу взоры к стороне северной, то увижу Гаэту, вершины Террачины и весь берег, протягивающийся к Риму и исчезающий в синеве Тирренского моря. С гор сего острова предо мною, как на ладони, остров Прочида; к югу — остров Капри, где жил злой Тиверий (злой Тиверий: эпитет Шаликова); острова Вентонские к северу и остров Понца, где, по словам антиквариев (не сказывай этого Капнисту), обитала Цирцея. Ночью небо покрывается удивительным сиянием; млечный Путь здесь в ином виде, несравненно яснее. В стороне Рима из моря выходит страшная комета, о которой мы мало заботимся. Такие картины пристыдили бы твое воображение. Природа — великий поэт, и я радуюсь. Что нахожу в сердце моем чувство для столь великих зрелищ; к несчастию, никогда не найду сил выразить то, что чувствую: для этого нужен ваш талант. Но воспоминания всяких родов дают несказанную прелесть сему краю и приносят даже более удовольствия сердцу, нежели красоты видов. Посреди сих чудес, удивись перемене, которая во мне сделалась, я вовсе не могу писать стихов. Г<раф> Хвостов сказывал мне однажды, что три года был в таком положении; но зато могу сказать с покойным к<нязем> Борисом, что пишу на прозах довольно часто. Я никогда не был так прилежен. К несчастию, и я не могу говорить об этом без внутреннего негодования, здоровье мое ветшает беспрестанно: ни солнце, ни воды минеральные, ни самая строгая диэта, ничто его не может исправить: оно, кажется, для меня погибло невозвратно. И грудь моя, которая меня до сих пор очень редко мучила, совершенно отказывается. Италия мне не помогает: здесь умираю от холоду, что же со мною будет на севере? Не смею и думать о возвращении. По приезде моем жарко принялся за язык италиянский, на котором очень трудно говорить с некоторою приятностию и правильностию нам, иностранцам. Но это для меня было бы не бесполезно, почти необходимо во всех отношениях; я хочу короче познакомиться с этою землею, которая для меня во всех отношениях становится час от часу любопытнее. Для самой пользы службы надобно узнать язык земли, в которой живешь. Вот почему все внимание устремил на язык италианский и, верно, добьюсь если не говорить, то по крайней мере писать на нем. Между тем, чтобы не вовсе забыть своего (ибо по-русски возможно сочинять исправно, как говорит Хвостов), я пишу мои записки о древностях окрестностей Неаполя, которые прочитаем когда-нибудь вместе. Я ограничил себя, сколько мог, одними древностями и первыми впечатлениями предметов; все, что критика, изыскание, оставляю, но не без чтения. Иногда для одной строки надобно пробежать книгу, часто скучную и пустую. Впрочем, это все маранье; когда-нибудь послужит этот труд, ибо труд, я уверен в этом, никогда не потерян. Итак, все дни мои заняты совершенно. В обществе живу мало, даже мало в него заглядываю, кроме того, которое обязан видеть. Театр для меня не существует, и я в Неаполе не сделался неаполитанцем: вот моя история, милый друг. Если прибавить, что я совершенно доволен моею участию, без роскоши, но выше нужды, ничего не желаю в мире, имею или питаю, по крайней мере, надежду возвратиться в отечество, обнять вас и быть еще полезным гражданином: это меня поддерживает в часы уныния. Здесь, на чужбине, надобно иметь некоторую силу душевную, чтобы не унывать в совершенном одиночестве. Друзей дает случай, их дает время. Таких, какие у меня на севере, не найду, не наживу здесь. Впрочем, это и лучше! Какое удовольствие, вставая поутру, сказать в сердце своем: я здесь всех люблю равно, т<о> е<сть> ни к кому не привязан и ни за кого не страдаю. Я зато ближе к моим книгам, которых число увеличиваю просто поневоле. Прости, милый друг, сии подробности, которые я стараюсь извинить перед собою чувством моей к тебе дружбы и разлукою. Скажи Карамзиным (и себе), что я часто об них думаю и отдал бы все прекрасное за один вечер, проведенный с ними. Это письмо я поручаю М.Е.Храповицкому, почтенному и доброму человеку, некогда моему начальнику, которого супруга берет на себя труд доставить из Флоренции шляпу Катерине Андреевне. Она может мне заплатить за нее, если угодно, чаем и «Сыном Отечества» или русскими книгами, из числа коих не исключаю трудов русской Академии. Ты, верно, пишешь к Дмитриеву; напомни ему обо мне: это дело еще поручаю твоей дружбе вместе с другими, а именно — уведомить меня о Северине, который не отвечает на мои многие письма. Я по совести о нем беспокоюсь: или он забыл меня, разлюбил, или нездоров. Надеюсь, что время если не вылечило (ибо время не лекарь великих несчастий), то по крайней мере облегчило его грусть, и он вспомнил, что есть в мире сердца, ему преданные. Скажи Н.И.Тургеневу, что я его душевно уважаю и чтоб он не думал, что я варвар: скажи ему, что я купался в Тибре и ходил по форуму Рима, нимало не краснея, что здесь я читаю Тацита и Жианони. Александра Ивановича обнимаю от всей моей великой души: я знаю, что он любит во мне все; даже и мое варварство, ибо он угадывает, что я не варвар. Вяземскому скажи, что я не забуду его, как счастие моей жизни: он будет вечно в моем сердце, вместе с тобою мой жук. Прошу тебя писать ко мне: чего тебе стоит, когда ты имеешь время писать ко всем фрейлинам, и еще время переводить какого-то базельского Пиндара на какие-то пятистопные стихи, и со всем этим — писать еще, как Жуковский! Будь здоров, мое сокровище. Не забывай меня в земле льдов и снегов и добрых людей; я помню тебя в земле землетрясений и в свидетельство беру М.Е.Храповицкого, которому завидую: он увидит отечество и тебя. Прости.
            (Цит. по изд.: КНБ – Т.2 – С. 555-558)
            Из комментариев А.Л.Зорина (КНБ – Т.2 – С. 656)
            Колыбель того человека… — в Сорренто родился Т.Тассо.
            Не сказывай этого Капнисту… — в статье «Мнение, что Улисс странствовал не в Средиземном, а в Черном и Азовском морях» Капнист, в частности, доказывал, что Цирцея обитала на побережье Колхиды.
            Князь Борис… — Б.В.Голицын.
            Базельский Пиндар… — И.-П.Гебель, родившийся в Базеле. Белым пятистопным ямбом Жуковский перевел его стихотворения «Деревенский сторож в полночь» и «Тленность».

Батюшков из Неаполя в письме Тургеневу: «Я писал с г. Храповицким к Жуковскому» (С.561).

П.А.Вяземский в письме к А.И.Тургеневу так ответил на лестный отзыв о нем И.И.Дмитриева: «Воля твоя, я понимаю предпочтительное благоволение к себе Дмитриева и поздравляю искренно его с тем. Жуковский был гражданин-песнопевцем в событиях Двенадцатого года, Батюшков — никогда, где и когда мог он ополчался против просвещения, забывая, что не нам нападать на злоупотребление, когда и употребление самое ещё не в употреблении. Тот и другой не написали строки, которую цензура не могла бы благословить, а в нашем положении откупить цензорское разрешение значит обязаться не огласить ни одной мысли…» (Остафьевский архив. – Т.II. – С.155-156).

И.И.Дмитриев в письме А.И.Тургеневу писал о том, что он любит Батюшкова и Жуковского, но предпочтение отдает Вяземскому: «Вяземскому в сердце моем первое место» (Сочинения И.И.Дмитриева. – Т.II. – С.271).

Е.Ф.Муравьева из Петербурга пишет А.Н.Батюшковой:
«Писем от Константина Николаевича я не имею, но имею известия очень верные <...> Он собирается ехать в Швейцарию, а зиму в Париж <...> Жуковский также поехал в Швейцарию; то они, конечно, там увидятся <...>» (ГПБ – ф.50 – ед.хр.37. Цит. по изд.: Кошелев В.А. Константин Батюшков. Странствия и страсти – М.,1987 – С.286).

А.И.Тургенев из Петербурга пишет П.А.Вяземскому: «Ты себя не обидел в параллели с Жуковским и Батюшковым, но есть и справедливое нечто» (Тургенев А.И. Политическая проза – М.,1989 –С.192). О «параллели» см. письмо Вяземскому от начала февраля 1821 г. (ОА – Т.2 – С.155-156).

            Жуковский делает записи в дневнике о встрече и разговоре с Батюшковым:
            «2. [Октябрь 1821] Дрезден. [в Stadt Berlin]. Батюшков. Löwenstern. Тик: разговор о Гете. <…> 4. <…> С Батюшковым в Плаун: хочу заключения* [Раздрание написанного; надобно, чтобы что-нибудь со мною случилось]: Тасс, Брут, Вечный жид. Описание Неаполя.** Вечер дома» (Дневники В.А.Жуковского – СПб., 1901 – С.168).
            Примечания:
– А.С.Янушкевич датирует эти записи ноябрем. См. Янушкевич А.С. Семинарий. С.62.
– «Stadt Berlin» — название гостиницы в Дрездене.
– Löwenstern — может быть имеется в виду Löwenstein — Д.К.Лоэнштейн, драматург, автор знаменитой трагедии о Софонизбе. Сюжет трагедии был взят у Т.Ливия, итальянец Триссино писал на этот сюжет, французский трагик Мере в XVII веке, и, наконец, Лоэнштейн; см. об этом в учебнике Д.Д.Благого «Русская литература XVIII века» (С.40-41). Полное название трагедии «Сципио Африкан, вождь римский и погубление Софонизбы, королевы Нумидийская». Сципион упоминается в «Подражаниях древним» Батюшкова (1821).
– Примечания И.А.Бычкова:
            «*В приводимых Жуковским словах Батюшкова второе слово написано как в черновом, так и беловом дневнике не вполне разборчиво; в последнем оно не дописано до конца. Скорее всего следует читать «заключения» <…> Л.Н.Майков <…> читал эти слова так: «хочу заниматься». Но чтение это не может быть принято: подлинная рукопись дневника Жуковского не дает к тому основания.
            **По всему вероятию, перечень произведений Батюшкова, им разодранных...» (Дневники В.А.Жуковского – СПб., 1901 – С.168).

Батюшков вписал в альбом Жуковского стихотворение «Жуковский, время все проглотит...» В автографе под стихотворением написано: «Дрезден, 1821 г., à la ville de Berlin», т.е. гостиница «Stadt Berlin» <Город Берлин>, где жил Жуковский, причем год написан, вероятно, рукой Жуковского. (Фридман Н.В. Примечания в кн.: Батюшков К.Н. Полное собрание стихотворений – М., Л., 1964 – С.320)

А.И.Тургенев из Петербурга пишет П.А.Вяземскому:
«Вчера Жуковский возвратился, видел Батюшкова в Дрездене, слышал прекрасные стихи, которые он все истребил» (Остаф. архив – Т.2 – С.244).

Жуковский из Петербурга пишет в Москву Вяземскому:
«<...> Батюшков едет на Кавказ! возможно, поедет он через Москву: может быть, зайдет и к тебе, но ты не очень этому верь! он может еще и не заглянуть к тебе. Стереги его. Я у него бываю, но он ко мне ни ногой. Иногда по-старому обходимся друзьями, иногда дик и холоден...» (ЦГАЛИ – ф.195 – оп.1 – ед.хр.1909 – л.16 об.-17. Цит. по изд. Кошелев В.А. Странствия и страсти – М., 1987 – С.292).

Жуковский из Петербурга пишет в Москву Вяземскому: « <...> Теперь о главном: вот выписки из письма-доклада Мюльгаузена о Батюшкове; из него увидишь, в каким он теперь положении. Напиши к нему немедленно: я уже писал и еще буду писать. Не надобно, однако, в письме своем говорить, что знаешь о его болезни; надобно стараться пробудить в нем старого человека. Отсюда писали к его зятю Шипилову в Вологду, чтобы он за ним поехал. Если ему будет нельзя, то сбирается поехать Гнедич. Что, если б ты съездил? — было бы всего, всего лучше. Если только он не побоится тебя: воображение его напугано <...>». (ЦГАЛИ – ф.195 – оп.1 – ед.хр.1909 – л.226. Цит. по изд.: Кошелев В.А. Странствия и страсти – М., 1987 – С.293).

Жуковский в письме Вяземскому сообщает:
«<...> Вчера я обедал у нашего Батюшкова <...> Все, что он говорил со мною, не показывает сумасшествия, если, конечно, не коснешься главного: его любви, друзей, правительства <...> Одно из двух: или решиться лечить его — тогда в Зонненштейн! Здесь и думать нечего! Или отказаться от лечения, отдать его на руки родичам и перевезти в деревню — но как же на это решиться?» (ЦГАЛИ – ф.195– оп.1 – ед.хр.1909 – л.229 об.-230. Цит. по изд.: Кошелев В.А. Странствия и страсти – М., 1987 – С.297-298).

Д.Н.Блудов в письме Жуковскому сообщает о своей встрече с Батюшковым — где?: «Батюшков велел кланяться тебе и сказать, что он «сдержит слово во всей силе слова» <…> и потом сочинил пародию твоих стихов к нему, прибавив:

А.И.Тургенев пишет из Петербурга П.А.Вяземскому: «Жуковский узнал о смерти Байрона, имея на руках русского сумасшедшего поэта» (Тургенев А.И. Политическая проза – М.,1989 – С.196).

Жуковский в письме к Елене Григорьевне Пушкиной спрашивает о Батюшкове: «<…> Прошу вас <…> напишите ещё раз о Батюшкове. <…> Считаю действием провидения случай, заведший вас в Дрезден: вы точно ангел-хранитель Батюшкова и его сестры, единственной по нежности сердца и бескорыстию в привязанности к брату. Уведомьте, прошу вас, об ней. Сколько новых горестей прибавилось к ее прежней! Но надеюсь, что она ни о чем не знает. Состояние бедной Екатерины Федоровны Муравьевой неописанно. Все, что могло привязывать ее к жизни, разом рухнуло. Она ходит как тень. Что ее ожидает, не знаю; но нельзя и надеяться никакого облегчения судьбы ее. Бедный наш друг! Для него теперь все это не существует! Но к каким развалинам он возвратится, если бог возвратит ему его рассудок! Мы живем во времена испытания. <…> Уведомьте меня, долго ли вы еще пробудете в Дрездене. Мысль о том, что вы там, успокаивает душу: вы точно сторож несчастного нашего друга. Зная, что вы там, думаешь об нем с какою-то отрадою. Напишите, прошу вас. Прилагаю здесь второй вексель для Батюшкова. Первый давно послан. Этот не нужен, если по первому сделана уплата. Прошу вас осведомиться о получении первого и уведомить меня. <…>». (ВАЖ – Т.III. – С.490-491.)
Примечание: Е.Г.Пушкина — жена, а с 1825 года вдова Алексея Михайловича Пушкина, переводчика, актера.

Письмо из Дрездена больного Батюшкова к Жуковскому:
«Я решился отвечать тебе на твои два письма, полученные мною после твоего посещения, одно от 20-го марта, другое от 27-го сими строками. Выбитый по щекам, замученный, и проклятый вместе с Мартином Лютером на машине Зонненштейна безумным Нессельродом, имею одно утешение в Боге и дружбе таких людей, как ты, Жуковский. Надеюсь, что Нессельрод будет наказан, как убийца. Я ему никогда не прощу, ни я, ни Бог правосудный, ни добрые, ни честные люди. Утешь своим посещением: ожидаю тебя нетерпеливо на сей каторге, где погибает ежедневно Батюшков» (С.586).

Жуковский в письме Н.И.Гнедичу:
«Где Екатерина Федоровна Муравьева? Повидайся с нею и поговори о делах Батюшкова. До сих пор она пересылала ему его жалованье. Но останется ли она в Петербурге? Надобно это устроить порядком. Переговори с нею и возьми на себя доставление денег, узнав от нее хорошенько, как она поступала в этом случае. <…> Не замедли ответ. Батюшкова беспокоится. Ей надобны скоро будут деньги. Устрой, прошу тебя, все это поскорее. Наш больной все в одном положении, но доктор не отказывает от надежды. <…>» (ВАЖ – Т.III. – С.495-496).

Жуковский из Петербурга пишет Д.П.Северину:
«<...> О Батюшкове, который теперь в Москве, куда уже два года как переведен из Зонненштейна, — весьма худые вести: он почти при конце жизни, и надобно желать, чтобы его высокая душа вырвалась из тех цепей, которые так страшно обременяли ее; надежды излечения для него нет никакой <...>». (Русская старина – 1896 – №7 – С.84. Цит. по изд: Кошелев В.A. Странствия и страсти – М.,1987 – С.331).

П.А.Вяземский в письме (кому?) сообщает: «Знаешь ли, что наш бедный Габбе в Зонненштейне, тут, где был Батюшков?» (Цит. по изд: Хексельшнайдер Э. Последние годы жизни П.А.Габбе в Зонненштейне. // Русская литература. – 1998. – № 2. – С.108; Хексельшнайдер, в свою очередь, ссылается на изд: Kauchtschischwili N. L’Italia nella vita e nell’opera di P.A.Vjàzemskij. Milano, 1964. P.307.)

В июле 1853 года П.А.Вяземский написал стихотворение «Зонненштейн» (опубл. в «Русской беседе» –1858 – № 3), посвященное больному Батюшкову, в котором называет Батюшкова своим и Жуковского «душевным братом».

Батюшков сказал Вяземскому во время отступившей своей болезни: «Что говорить о стихах моих! …Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди, узнай теперь, что в нем было!» (Вяземский П.А. Старая записная книжка // Вяземский П.А. Полное собрание сочинений – Т.8 – СПб., 1883 – С.481).

«Опыты…»	«Амфион»
И между греков просвещенных Любезной мудрости искать.	И снова мудрости искать Меж греков просвещенных Сказал и сделал так Наш ветреный чудак
Так точно весь народ толпился и жужжал Перед ораторским амвоном. Знак подан. Начинай! Рой шумный замолчал. И ритор возвестил высокопарным тоном, Что Аттике война Погибельна, вредна; Потом — велеречиво, ясно По пальцам доказал, что в мире быть... опасно. – «Что ж делать?» – закричал с досадою народ. — «Что делать?.. — сомневаться. Сомненье — мудрости есть самый зрелый плод. Я вам советую, граждане, колебаться: И не мириться, и не драться!..» Народ всегда нетерпелив.	Так точно весь народ толпился и шумел Пред кафедрой бродяги, Который в первый раз блеснуть умом хотел, Но заикнулся, покраснел И побледнел, Как белый лист бумаги. В собранье завсегда народ нетерпелив.
На горы ближние взбираться Бродить всю ночь, весь день шататься	На горы ближние взбирался Бродил всю ночь, весь день шатался

	Пантеон итальянской словесности
	Жизнь и поэма Данте:
	«Ад» отрывками.
	Отрывок из «Иерусалима»: Олинд и Софрония.
Все прозою	Отрывок из «Роланда»: Его бешенство. Отрывок из «Роланда»: Альцина.
	Отрывок из Маккиавеля.
	Описание моровой язвы из Боккачио.
	«Гризельда». Лучшая сказка из Боккачио.
	Взгляд на словесность итальянскую в лучшее ее время и нечто тому подобное.

Похвала Италии, из m-me de Stael.
О жизни Данте и его поэме. Составит нечто целое.
Олинд и Софрония.
Гризельда.
Бешенство Орланда!	Составит нечто целое
Путешествие на луну.

Альчина.
Зараза.
Письмо Бернарда Тасса о воспитании детей.
Пример дружества. Из Боккачио, сказка.
Что-нибудь из Петрарки.

Сокращённые выписки из критиков — Женгене, Sismondi, Boutewerck и проч.	Об италианском язык вообще.
	Взгляд на словесность италианскую.
	Данте.
	Петрарка.
	Боккачио.
	Ариост.
	Тасс.
	Другие стихотворцы первого периода.
	Заключение

Начало	1807 год	1808 год	1809 год	1810 год	1811 год	1812 год	1813 год
1814 год	1815 год	1816 год	1817 год	1818 год	1819 год	1821год	После 1821