209
Герцен, А.И.
Письмо первое
(Отрывок)
Если в литературе сколько-нибудь отразился слабо, но с родственными
чертами тип декабриста, — это в Чацком.
В его озлобленной, желчевой мысли, в его молодом негодовании
слышится здоровый порыв к делу, он чувствует, чем недоволен, он головой бьет в
каменную стену общественных предрассудков и пробует, крепки ли казенные
решетки. Чацкий шел прямой дорогой на каторжную работу, и если он уцелел 14
декабря, то наверно не сделался ни страдательно тоскующим, ни гордо презирающим
лицом. Он скорее бросился бы в какую-нибудь негодующую крайность, как Чаадаев, — сделался бы католиком, ненавистником славян или
славянофилом, — но не оставил бы ни в каком случае своей пропаганды, которой не
оставлял ни в гостиной Фамусова, ни в его сенях, и не успокоился бы на мысли,
что «его час не настал». У него была та беспокойная неугомонность, которая не
может выносить диссонанса с окружающим и должна или сломить его, или сломиться.
Это — то брожение, в силу которого невозможен застой в истории и невозможна
плесень на текущей, но замедленной волне ее.
210
Чацкий, если б пережил первое поколение, шедшее за 14 декабря в
страхе и трепете, сплюснутое террором, выросшее пониженным и задавленным, через
них протянул бы горячую руку нам. С нами Чацкий возвращался на свою
почву. Эти rimes croisées1 через поколения
не редкость, даже в зоологии. И я глубоко убежден, что мы с детьми Базарова
встретимся симпатично, и они с нами — «без озлобления и насмешки».