Критическое рассмотрение религиозного идеала

(На примере христианства)*

Павлидис Периклис

* Из трудов Международной логико-исторической школы

Целью статьи является рассмотрение христианства не вообще, а лишь с точки зрения типичного примера религиозного идеала. Под словом “идеал” мы понимаем: а) представление человека (группы людей) о совершенстве и б) высшую цель человеческой жизни. Под углом зрения этих двух аспектов и будем исследовать христианский идеал.

Заметим сразу, что речь идет о таком идеале, который вследствие его религиозного характера сильно отличается от других общественных идеалов. Его главный смысл в данном случае – это не совершенствование человеческого общества, а приближение к совершенству некого небесного сверхъестественного и абсолютного мира, перед которым любая мирская действительность остается безнадежно несовершенной. Из-за декларируемой веры в абсолют-бога христианский идеал воплощает предельное измерение той стороны общественного идеала, которая заключается в поиске совершенного мира. Данная идеализация абсолютного, трансцендентного совершенства представляет собой характерную черту религиозного идеала вообще. Одновременно формирование высших целей человеческой деятельности в рамках религиозного сознания открывает перед верующим безысходную, фиктивную перспективу, которая сводится, в конце концов, к конформистскому примирению с существующими порядками.

Мы считаем актуальным критическое рассмотрение христианства как идеала, принимая во внимание тот факт, что в последние годы, после отступления известных революционных идеалов и движений, потрясавших 20-й век, всевозможные религиозные течения (старые и новые) выступают как альтернативное выражение социального протеста, в то же время направляя его в безопасное русло. В мире, который сотрясается анархией и антагонизмами мировых экономических кризисов, который дробится под давлением гигантских, неконтролируемых сил мирового рынка, отчужденный человек отчаянно старается найти выход и спасение. Его обращение к религии свидетельствует о том, что данный человек ожидает избавления от мук уже не в этом мире и не благодаря своим усилиям. “Возрождение” религии идет, можно сказать, рука об руку с массовым распространением чувства беспомощности и разочарования. Одновременно религия, религиозный идеал воплощают определенную попытку людей преодолеть свою беспомощность и безысходность. Но данная попытка, как будет показано в статье, сама по себе безысходна и глубоко противна настоящей человеческой эмансипации.

Выбор для нашего анализа христианского идеала связан с тем, что в нем проявляются весьма отчетливо сущностные черты религиозного идеала вообще. А также с тем, что христианский идеал оказал большое влияние на историю европейских народов и через них – на мировую историю, являясь как господствующей идеологией и оправданием социального status quo, так и идейной основой для социальной критики и для формирования многих социальных утопий.

Характерная черта исторической обстановки, в которой родилось христианство – это общее разочарование низших слоев Римской империи во всем том, что касалось их возможности восстановить, сохранить или улучшить свой социальный статус. Как метко замечает Ф.Энгельс: “Для них всех рай был утрачен, лежал позади; для разоряющихся свободных это был прежний полис, одновременно и город и государство, в котором их предки были некогда свободными гражданами; для военнопленных рабов – прежняя, свободная жизнь до пленения и порабощения; для мелких крестьян – уничтоженный родовой строй и общность владения землей”.¹  Это было уже совсем другой действительностью по сравнению с той, в которой возникли социальные утопии античности: великая утопия Платона, а также другие эгалитаристские и коллективистские утопии – Фалеса, Гипподама, Эвгемера, Ямбула. В этих утопиях сохранялась еще надежда на полное или частичное восстановление доклассовых порядков, на реализацию в человеческом мире идеала социального равенства и солидарности. Эту надежду питало и общее представление древних о времени, согласно которому ход эволюции описывает круг. Таким образом, будущее одновременно считалось возвращением к прошлому, что позволяло ожидать нового прихода “золотого века”.

Такая надежда полностью исчезает в христианском идеале, когда мирская социальная гармония объявляется потерянным раем, оставшимся навсегда в прошлом. Первоначально в среде иудео-христианских общин во второй половине 1-го века н.э. распространяются идеи осуждения существующего общества и ожидания скорого пришествия небесного царя-спасителя, который установит свое тысячелетнее царство на земле. Члены этих общин отрицали богатство и частную собственность, провозглашали общность имущества. Этот иудео-христианский идеал “царства божьего”, по сути дела, представлял собой идеал “золотого века”, дополненный иудейскими эсхатологическими ожиданиями. Но несколько позже, в начале 2-го века, вместе с уходом иудео-христианства с исторической арены и появлением собственно христианства мечта низов о “золотом веке” заменяется заботой о частном преуспеянии, если не на земле, то на небесах. “Место эсхатологии общей, коллективной” заняла теперь “эсхатология индивидуальная”.² Это объясняется тем, что социальная основа формирующегося христианского идеала – это, в основном, собственники, мелкие производители, втянутые в товарно-денежные отношения.³ Наивысшее развитие рабовладельческой системы сочеталось с самым глубоким отчуждением, какое знал античный мир, а также с упадком всех прежних форм социальной организации, гарантирующих и защищающих место человека в обществе. Эта ситуация подрывала доверие людей к обществу и приводила к потере надежды на лучший земной мир. Общее разочарование в возможности изменения существующей действительности обусловливало отказ от поиска мирского совершенства и признание человеческого мира безнадежно несовершенным.

Но когда земная реальность становится безысходной для человеческих потребностей и чаяний, тогда единственный выход, который представляется людям – это допущение существования некой сверхъестественной божественной реальности. Как замечает Л.Фейербах, “земная жизнь теряет свою цену для того, кто верит в вечную, небесную жизнь. Или, вернее, она уже потеряла для него всякую цену: вера в небесную жизнь есть вера в ничтожество и бренность этой жизни”.⁴ Можно сказать, что христианский идеал есть продукт полного разрыва между потребностями и интересами, желаниями и целями людей, с одной стороны, и условиями, предпосылками и средствами их удовлетворения и реализации – с другой. Одновременно христианство, как и религия вообще, представляет собой отчаянную попытку преодолеть этот разрыв в сознании человека. Если еще раз вспомнить Л.Фейербаха, то он описывает эту попытку следующим образом: “Ощущать ограниченность тягостно; и индивид освобождается от нее в созерцании совершенного существа; это созерцание дает ему то, чего ему недостает”.⁵ 

Следует заметить, что чем больше разрыв между целями, преследуемыми человеком, и объективными возможностями их реализации, тем иллюзорнее его представления о путях выхода из безвыходного положения. Полная неспособность людей той эпохи спасти римское рабовладельческое общество от деградации и упадка привела их к поиску совершенного мира на небесах религии. В христианстве признак совершенства исключается полностью из земной действительности и приписывается неким сверхъестественным силам. В результате этого предполагаемый сверхъестественный мир выступает как полное отрицание естественного мира, как абсолют. Одновременно бог объявляется причиной и высшей целью мира: “Ибо все из Него, им и к Нему” (Рим. 11,36). Существование вселенной лишено автономности, жизнь человека лишена своего смысла. “…Живем ли – для Господа живем; умираем ли – для Господа умираем…” (Рим. 14,8).

Но когда идеалом становится идея абсолюта, т.е. идея нечто такого вне пространства и времени, недифференцированного и ни с чем не имеющего отношения, так как исключается существование другого, то тогда идеал перестает быть реальной целью и он несовместим с целеполаганием вообще. Ведь истинная цель предполагает свое опосредование средствами, понятие же абсолюта исключает опосредование. В абсолюте все существует с самого начала и одновременно не существует, потому что нет становления. Бог как абсолют есть цель и средство в их абсолютном тождестве. Поэтому понятие бога есть иллюзорная связь целей и средств, а на самом деле оно есть отрицание того и другого и их взаимосвязи.

Нужно сказать, между прочим, что идея абсолюта, вследствие того что она исключает всякое определение (ведь omnis determinatio est negatio⁶ ), не допускает какого-либо логического развития и приобретения конкретного содержания. Мы сказали бы словами Платона по поводу абсолюта, что “не существует ни имени, ни слова для него, ни знания о нем, ни чувственного его восприятия, ни мнения,… следовательно, нельзя… ни познать его и ничто из существующего не может чувственно воспринять его”.⁷ По этой причине все, что религия приписывает абсолюту-богу, не может быть логически доказано, а должно приниматься как данность, т.е. является предметом веры. Таким образом, религиозное сознание неизбежно приходит к известному выводу: “credo, quia absurdum”⁸ . Согласно замечанию советского философа В.А.Вазюлина, “религиозное сознание в целом есть сознание, существующее и осуществляющееся через отрицание сознания”.⁹ 

Но, несмотря на вышеизложенное, христианская религия не лишена смыслового содержания, которое заключается в двух взаимосвязанных главных идеях: в идее греховности человеческого мира и в идее спасения. Идея греховности объявила всех людей одинаково виновными во всех несчастиях, терзающих человечество. Вследствие этого задача борьбы с социальным злом подменялась задачей избавления человека от своих грехов. Как замечает Ф.Энгельс, “на все жалобы по поводу тяжелых времен и по поводу всеобщей материальной и моральной нищеты христианское сознание греховности отвечало: да, это так, и иначе быть не может; в испорченности мира виноват ты, виноваты все вы, твоя и ваша собственная внутренняя испорченность!”¹⁰ Одновременно христианский идеал предлагал людям утешительную перспективу спасения, избавления от грехов. Образ Христа-спасителя, искупившего своей жертвой человеческий грех, воплощает как раз эту перспективу и гарантирует праведникам царство небесное.

Здесь нужно подчеркнуть, что допущение людьми существования некой сверхъестественной действительности и ее идеализация призваны удовлетворить конкретные человеческие потребности: дать надежду на осуществление человеческих чаяний, предложить перспективу и направление для человеческой жизнедеятельности, придать жизни смысл, хоть и иллюзорный. По этому поводу К.Маркс пишет свои знаменитые слова: “... религия – это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа”.¹¹ Данный тезис представляет собой общую характеристику компенсаторной функции религии вообще и христианства в частности. Сравнивая религию с опиумом, К.Маркс имел в виду то мнимое успокоение, которое дает человеку религия и которое достигается ценой его ухода от реальности, погружения в иллюзорный, фантастический мир. Христианский идеал подобно тому же опиуму создает видимость перспективы избавления от страданий. Но эта видимость оказывала (как, впрочем, оказывает и поныне) огромное воздействие на жизнедеятельность людей, так как она помогала им перенести тяготы суровой повседневной действительности.

Описывая конкретный механизм функционирования религии как “опиума”, т.е. как средства утешения и успокоения, Д.М.Угринович замечает: “Богослужение или молитва …представляют собой своеобразные способы и средства снятия отрицательных переживаний… Верующие обращаются к богу в надежде, что он избавит от страданий, удовлетворит их мольбы и желания. И так как они верят в реальность бога и его всемогущество, то молитва приносит им психологическое облегчение и утешение. Таков социально-психологический механизм религиозного катарсиса”.¹² В этой же “услуге” религиозного идеала заключается, по нашему мнению, его особая привлекательность и источник той силы, с которой, как и к опиуму, люди привязаны к нему. Следует, правда, иметь в виду, что религиозные иллюзии относительно перспектив спасения от несчастий “бессердечного мира”, хоть и “помогают” страдающим терпеть тяготы жизни, ничуть не ликвидируют сами эти несчастия. Помогая людям терпеть испытания несправедливого мира, религия содействует их примирению с несправедливостью. Таким образом, религия становится защитницей “бессердечных” порядков.

Заметим мимоходом, что в приведенных выше словах К. Маркса делается акцент на объективных причинах формирования религии – социальном отчуждении и классовой эксплуатации – и на закономерном характере ее существования. Этот тезис К.Маркса можно принять и как скрытую критику той позиции, которая встречается иногда у Просветителей и состоит в том, что важнейшую роль в образовании и утверждении религии играет сознательный и целенаправленный обман со стороны попов.¹³ В отличие от Просветителей, которые видели в ложных идеях и в идеологическом манипулировании людьми причину вредных социальных порядков, К.Маркс именно из социальных порядков выводил иллюзорные идеи, включая религию. Поэтому, с точки зрения марксизма, пути освобождения общества от религии не могут открыться вдруг, в результате простого просвещения людей. Религию невозможно отменить, раз существуют ее корни в обществе. Необходимы особые исторические предпосылки для преодоления религии, которые марксизмом связываются с преодолением социального отчуждения и антагонизмов, с коммунистическим преобразованием общества.

Роль христианского идеала в удовлетворении конкретных потребностей (указание перспективы снятия безысходности, избавления от страданий и осуществления сокровенных чаяний человека) предполагает отказ человеческого сознания от логических ограничений понятия абсолюта и превращение этого абсолюта (божественного мира) в цель. Достижение же этой цели объявляется возможным и даже приобретает временное измерение: классический пример – учение о втором пришествии. Но данная цель есть не что иное, как ожидание абсолютного конца мира, что является воплощением эсхатологического элемента христианства. Заявление о неизбежности некоего “конца”, считающегося высшей целью, означает, что эта цель с самого начала включает в себя средства и путь ее реализации. Такая фатальная цель есть фантастическое преодоление зависимости целей-идеалов людей от ограничений, которые ставят, и от влияния, которое оказывают имеющиеся в каждой исторической конъюнктуре реальные условия и средства. Эсхатологический элемент как атрибут всех религиозных идеалов, декларирующих неизбежную, фатальную реализацию их высшей цели, допускает только одно “средство”, совместимое с этой целью – чудо. Чудо является тем средством, к которому прибегает человеческое воображение в поисках способов достижения особо желанной цели, для которого человеческое сознание не может найти реальные средства. Как утверждает Л.Фейербах, “ чудесная деятельность отличается от обыкновенного осуществления цели тем, что она осуществляет цель без помощи средств, создает непосредственное единство желания и исполнения…”¹⁴ Любая эсхатология, поскольку она предполагает роковое исполнение идеала, т.е. исполнение идеала независимо от средств и, следовательно, через все средства (через весь ход истории) или вообще без средств, означает ожидание чуда, веру в некий сверхъестественный замысел.

Но если реализация христианского идеала ничем не опосредована, то тогда какова роль человека и каковы его обязанности по отношению к этой фатальной перспективе? Требования, которые выдвигаются в рамках этого идеала или, точнее, которые люди через этот идеал выдвигают сами себе, перемещаются с уровня рассмотрения и вмешательства в общественные отношения в целом на уровень рассмотрения и вмешательства в частные моменты социальной жизни, в повседневные межличностные связи индивидов. Христианский идеал акцентирует внимание на преобразовании и на формировании вообще межличностных отношений через изменение и формирование нужным образом практического – нравственного сознания людей. Сами же человеческие отношения рассматриваются под углом зрения того, что они являются результатом моральных взглядов и чувств каждого индивида, а не под углом зрения их производственно-экономического происхождения и причин институционального характера. В рамках такого подхода к общественным отношениям социальный протест неизбежно угасает в моральном возмущении, а борьба за социальную эмансипацию подменяется обещаниями справедливости в потустороннем мире.

Здесь нужно подчеркнуть, что акцент на межличностных связях сопровождается требованием их опосредования должным отношением к идеалу – богу. Идея морального абсолюта, которым является бог, выражая морализирующее отношение к действительности, обозначает такое совершенство, перед которым кажутся ничтожными все прочие цели и желания. Человек живет не для себя, а для бога. “Итак, не заботьтесь и не говорите: “что нам есть?” или: “что пить?” или: “во что одеться?”… Ищите же прежде царства Божия и правды Его, и это все приложится вам” (Матф. 32,33). Можно сказать, что мораль в христианстве отождествляется с любовью. Но так как речь идет о религиозной морали, то в ней все моральные надежды завершаются верой в бога. Таким образом, любовь к ближнему является отражением любви к богу. Л.Фейербах пишет по этому поводу: “…Религиозная любовь любит человека только ради бога, т.е. она лишь призрачно любит человека, а на самом деле любит только бога”.¹⁵ Отсюда и требование любить всех. В послании Павла римлянам говорится: “…Будьте в мире со всеми людьми. Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение. Аз воздам, говорит Господь” (Рим. 12, 18-19). В другом месте апостол советует: “Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога” (Рим. 13,1). Человеку, следовательно, не дозволено ненавидеть своих угнетателей. Христианский призыв любить ближнего оправдывал покорность и подчинение сильным мира сего. Не случайно в послании Павла к колоссянам говорится: “Рабы, во всем повинуйтесь господам (вашим) по плоти, не в глазах (только) служа им, как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь Бога” (Колос. 3,22).

Как мы уже видели, нравственность в христианском идеале понимается как взаимодействие изолированных индивидов, связь между которыми считается не самоцелью, а средством для достижения идеала – приобщения индивида к богу. Связь же человека с божеством строится по принципу товарно-денежных отношений. В обмен на самоотречение индивида ради бога и на добросовестное послушание ему на земле христианство гарантирует человеку частное преуспеяние на небе. Характерны в этом отношении следующие слова Христа: “…Нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во стократ более домов, и братьев …и земель, а в веке грядущем жизни вечной” (Марк 10,29-30). Как отмечает К.Маркс: “Для общества товаропроизводителей… наиболее подходящей формой религии является христианство…”¹⁶ Принятие, следовательно, христианской этики означает отрицание наличия внутренних социальных уз между людьми и подразумевает отчаянное обращение к неким сверхъестественным силам, от которых ожидаются гарантии человеческого согласия и единения. Христианский идеал – продукт глубочайшего разочарования людей в своих же общественных отношениях, он проповедует тщетность поиска в них настоящего источника человеческой солидарности и нравственности.

Можно было бы допустить, что вклад христианского идеала в совершенствование человечества возможен с того момента, когда люди поймут истинное содержание христианства, т.е. тот факт, что бог является родовой сущностью человека, отчужденной от него и освобожденной от всяких природных ограничений. Таким образом, люди могли бы в образе бога поклоняться совершенному человеку и стараться уподобиться ему в своей повседневной жизни. Мы обязаны Л.Фейербаху подчеркиванием того факта, что в образе бога изображается идеализированная сущность человека. Сам этот философ постарался выдвинуть гуманистический идеал в виде культа “обоготворенного человека” и в рамках идей Homo homini deus est. Но безысходность любой попытки использовать религию для того, чтобы предложить настоящую перспективу, “программу” совершенствования человека, становится ясной из слов философа Э.В.Ильенкова: “. . . Вся система религиозных образов вовсе не рисовала Человека таким, каким он “должен быть” или “должен стать” в результате самоусовершенствования. Наоборот, она рисовала его именно таким, каким он был и каким он должен оставаться. За Идеал она всегда выдавала “наличное бытие” Человека, или “наличное бытие” Человека выдавала за Идеал, за предел, за верх всякого возможного совершенства, коего Человек не должен и не может преступать”.¹⁷ Поэтому в виде религиозного идеала предлагается человеку образ идеализированного вчерашнего дня.¹⁸ 

Эта характеристика Э.В.Ильенкова относится и к попыткам построить некую социальную утопию в виде религиозной доктрины. Мы имеем в виду такие явления, как, в частности, концепция Сен-Симона о “новом христианстве”¹⁹ , предлагающая реформирование общества с помощью христианской морали, а также течение “богостроительства”²⁰ , возникшее в рядах русских социалистов в 1907-1910 годы, и пытавшееся представить социалистический идеал в виде религии без бога. С нашей точки зрения, любой общественный идеал, имеющий религиозную форму, выступает, с большей или меньшей последовательностью, как образ некоего абсолютного совершенства, и, следовательно, является абсолютизацией конкретной ступени развития человеческой сущности, а также сведением этой ступени к некоему пределу человеческих возможностей, к абсолютному концу истории.

Христианский идеал сыграл противоречивую роль в истории тех народов, среди которых он распространился, становясь главной формой выражения интересов как верхов общества, так и низов. Тот элемент христианского идеала, который оказывал наибольшее влияние на поведение людей – это учение о тщетности земной жизни и о наличии совершенного мира на небесах. Опираясь на эти идеи, господствующие классы внушали своим подчиненным идею примирения со status quo. Низы же классового общества видели в идее об обесценении и тщетности человеческого мира идеологическую основу для осуждения богатства, роскоши и тщеславия социальной верхушки. Исходя из идей о равенстве всех людей перед богом, эксплуатируемые классы осуждали имущественную дифференциацию, требуя социального равенства на земле.

Как правильно заметил Ф.Энгельс: “Даже самый последовательный христианин не может вполне эмансипироваться от условий нашего времени; время принуждает его вносить изменения в христианство”.²¹ Христианский идеал, приспосабливаясь к различным историческим эпохам и отражая каждый раз особые социально-политические противоречия, воплощал в себе различные требования и цели действий масс. Являясь первоначально религией рабов, вольноотпущенников, бедняков и бесправных, покоренных или рассеянных Римом народов, христианство превратилось потом в государственную религию Римской империи. В период европейского средневековья христианство являлось господствующей идеологией феодальных государств. Но это отнюдь не помешало, а, наоборот, содействовало тому, что христианский идеал давал идеологическую форму социальному протесту угнетаемых масс. Данный протест воплощался в различных утопиях эсхатологического и хилиастического характера, которые Энгельс назвал крестьянско-плебейской ересью²² . Эти утопии отвергали официальное церковное христианство, идеализировали аскетическое равенство, отношения солидарности и взаимопомощи первых христианских общин и были популярны во многих социальных движениях средневековья.²³ В период Реформации, ознаменовавший борьбу за реформирование католической церкви и восстановление истинной церкви апостольских времен, христианский идеал под видом различных протестантских учений отразил умонастроения и интересы буржуазии во время первоначального капиталистического накопления. Внедряемая протестантизмом модель скромной и дешевой церкви, а также кальвинистское учение об абсолютном предопределении внесли свой вклад в формирование буржуазных отношений. Но и революционная борьба трудящихся против капиталистической эксплуатации и империалистической зависимости нашла в некоторых случаях идеологическое выражение в христианском идеале. Мы имеем в виду, прежде всего, течение, появившееся в католических странах Латинской Америки, – “Теология освобождения”²⁴ . Оно выступило за церковь бедных и для бедных, против зависимости стран третьего мира от мирового капитала, против классовой дифференциации и эксплуатации человека человеком.

Следует заметить, что как христианство, так и религиозный идеал вообще проповедуют некий “революционный” разрыв с миром, или, точнее, они представляют собой абсолютную критику мира, абсолютное отрицание его. Одновременно и по вышеназванным причинам последовательное принятие религиозного идеала приводит верующего к компромиссу с существующей действительностью, к примирению со своей “судьбой”. Абсолютное отрицание мира равняется абсолютному пренебрежению им и, таким образом, абсолютному приятию мира таким, как он есть.

Кроме того, общей основой всех попыток людей осмыслить и обосновать конкретные цели социального развития в рамках христианского идеала и религиозного сознания вообще была и есть их неспособность правильно осознать тенденции исторического прогресса и объективный, реальный спектр возможностей для сознательного воздействия на эти тенденции. Пока отсутствуют предпосылки познания социальных противоречий (либо в силу неразвитости самых противоречий, либо в силу ограниченности социальных субъектов) и выявления истинных путей их разрешения, будут неизбежно сохраняться религиозные по своей сути представления о гетерономии исторического процесса и о трансцендентном источнике его направленности. Даже сугубо нерелигиозные идеалы, как, например, идеал коммунизма, когда они не связаны с пониманием конкретных возможностей и средств их реализации, неизбежно выступают как абстрактные образы совершенства, их же осуществление – как эсхатологическое пророчество. С нашей точки зрения, только тогда, когда создаются предпосылки познания сущности социальных процессов, по мере использования знаний об этой сущности для формирования социальных целей-идеалов, последние перестают быть мечтой о некоем небесном совершенстве и становятся “программой” строительства “идеального” мира на земле.

Примечания

 1 Энгельс Ф. К истории первоначального христианства // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. -2-е изд. – Т.22, – С.482

 2 Крывелев И.А. История религий Т.1, М.,1975, С.135

 3 См. Туманов С.В Общественный идеал : диалектика развития. -М.,1986. – С.105-111.

 4 Фейербах Л. Сущность христианства. // Избранные философские произведения. –Т.2, -М.,1955, – С.194

 5 Там же, – С.186

 6 Всякое определение есть отрицание (лат.)

 7 Платон Парменид 142 а // Сочинения. Т.2, М.,1970, С. 428.

 8 Верую, потому что нелепо (лат.) Формула, выражающая принципиальную противоположность религиозной веры и логического познания мира. Она является парафразом слов христианского писателя Тертуллиана: “Et mortuus est dei filius; prorsus credibile est, quia ineptum est. Et sepultus resurrexit; certum est, quia impossibile est.” (“De corpore Christi” – “О теле Христовом”, V) “И умер сын божий; это достойно веры, так как нелепо. И погребен он, и воскрес: это достоверно, так как невозможно.”

 9 Вазюлин В.А. Логика истории. Вопросы теории и методологии. М.,1988, С.182

 10 Энгельс Ф. Бруно Бауэр и первоначальное христианство // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. Т.19, С. 314.

 11 Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение // Соч. – 2-е изд. Т.1. – С.415

 12 Угринович Д.М. Психология религии. М.,1986, С.160.

 13 Один из самых последовательных представителей атеизма в среде просветителей П.Гольбах пишет по поводу религии: “Религия же – это искусство сеять и взращивать в душах мечтания, иллюзии, обманы, из которых рождаются гибельные для этих и других людей страсти…” и в другом месте замечает: “Теологи, эти фабриканты богов, могут сколько угодно упражняться в своих хитросплетениях…”. Гольбах П. Система природы. Избранные произведения, Т.1, М., 1963, С. 346, 511.

 14 Фейербах Л. Сущность христианства //Избранные философские произведения – Т., 2, М.1955, С.162-163.

 15 Фейербах Л. Сущность христианства // Избранные философские произведения – Т., 2, М.1955, С.313.

 16 Маркс К. Капитал Т. 1 // Соч. – 2-е изд. Т. 23. С. 89 (гр. изд. стр. 92)

 17 Ильенков Э.В. Об идолах и идеалах. – М., 1968. – С.55

 18 См. там же.

 19 “Новое христианство призвано доставить торжество принципам общей морали… Эта обновленная религия призвана создать для всех народов состояние вечного мира…” Сен-Симон Новое христианство // Утопический социализм. М., 1982 , С. 235

 20 См. Луначарский А.В. Религия и социализм Т.1-2,1908-1911; Атеизм // Очерки по философии марксизма, 1908; Будущее религии // Образование, 1907, № 10-11; Горький М. Исповедь, (повесть), 1907.

 21 Энгельс Ф. Фридрих-Вильгельм IV, король прусский // Маркс К., Энгельс Ф. – Соч. – 2-е изд. – Т. 1, С. 488.

 22 См. Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии. // Маркс К., Энгельс Ф. – Соч. – 2-е изд. – Т. 7, – С. 363

 23 Характерными представителями крестьянско-плебейской ереси были: Дольчино – лидер крестьянского восстания в Северной Италии (1304-1307 гг.); проповедник Джон Болл – идейный вдохновитель восстания Уота Тайлера в Англии (1381 г.); М.Гуска – лидер радикально-плебейского крыла гуситского движения; Т.Мюнцер – идеолог народно-крестьянского направления Реформации в Германии и лидер крестьянско-плебейских масс в Крестьянской войне (1524-1525 гг.).

 24 См.Gutiиrrez Gustavo A Theology of Liberation: History, Politics and Salvation. 1973.

Вспоминая о ленинском Коминтерне

Г.Н.Змиевский

В 1918 году появилась знаменитая работа Ленина “Пролетарская революция и ренегат Каутский”. Почему именно Каутский? Ответ на этот вопрос требует вспомнить события, предшествующие Октябрьской революции, а также первой мировой войне. Каутский являлся идейным вождем II Интернационала. Его непререкаемый авторитет как марксиста №1 определял главные направления деятельности II Интернационала на протяжении более 20 лет и пошатнулся только после 1914 г., когда все ведущие социал-демократические партии Европы (и прежде всего германская – самая крупная и влиятельная) проголосовали за военные кредиты и встали на сторону своих правительств в мировой войне, перечеркнув тем самым свою многолетнюю деятельность по организации борьбы за освобождение трудящихся от эксплуатации. А ведь организации II Интернационала насчитывали к тому времени более 5 млн. человек. Вся эта огромная масса людей, при правильной организации дела, вполне могла воплотить в жизнь основную установку Базельского (1912) Конгресса II Интернационала: превратить надвигающуюся империалистическую войну, в случае ее развязывания, в войну гражданскую, войну международного пролетариата против своих буржуазных правительств. Но вот война из угрозы стала реальностью, и те самые вожди во главе с Каутским, которые еще вчера приняли такой лозунг, сегодня подло поджали хвосты и спрятались под крылышко тех самых буржуазных правительств, против которых они должны были возглавить международную борьбу. Ленин тогда назвал эту ситуацию “Крах II Интернационала” и посвятил ей ряд работ, самая крупная из которых так и называлась. Шовинистическая измена вождей II Интернационала ясно показала, что оппортунизм, превращающийся в критической ситуации в шовинизм, есть измена делу революции, измена интересам класса, измена социализму. Наиболее ясно при этом обозначилась позиция Каутского, который до этого более 10 лет неустанно пекся о единстве международного революционного движения, примирял спорящих, сшивал расколы (в том числе и в РСДРП) и вообще выглядел мудрым центристским мэтром, лучше всех знающим, куда надо идти. С началом мировой войны он и указал, кому куда следует идти: вождям под крылышко буржуазии, а миллионам рабочих, которым эти вожди долгие годы “пудрили мозги”, – на империалистическую бойню. И как же фундаментально он это обосновал – через теорию “ультраимпериализма”, из которой вроде бы следовало, что с переходом от империализма к ультраимпериализму место борьбы национальных финансовых капиталов между собой займет общая эксплуатация мира интернационально-финансовым капиталом, означающая ликвидацию причин для империалистических войн. Эдакий мировой миролюбивый дядюшка Сэм!

По Каутскому, социал-шовинизм, поддерживающий свои правительства в мировой войне, способствует наступлению ультраимпериализма, которого в мирной обстановке пришлось бы ждать очень долго. Во как! Ленин в пух и прах разбил эту “изящно упакованную мерзость”: “Из соединения и переплетения разных национальных капиталов в единое интернациональное целое выводить экономическую тенденцию к разоружению – значит подставлять добренькие мещанские пожелания о притуплении классовых противоречий на место действительного обострения их” 1. И это написано Лениным в 1915 году? Право же, на исходе ХХ века это нисколько не звучит устарело. Напротив, события, наполнившие уходящий век, только с невероятной силой подтвердили правоту Ленина. Сегодняшний ультраимпериализм – не гипотеза “мэтра” Каутского, а реальность. И что? Он стал мирным и добрым? Да он сейчас неизмеримо страшнее, чем в 1914 г., когда Каутский строил свою концепцию. Но строил-то он ее в оправдание социал-шовинистского предательства – человек, бывший прямым учеником Маркса и Энгельса! После появления работ Ленина “мэтру” стало, мягко говоря, неуютно. А у себя на родине Каутский получил куда более простую и хлесткую кличку, данную ему Розой Люксембург: “Mдdchen fьr alle” (уличная девка).

Но Ленин не только заклеймил Каутского и иже с ним. Он указал и страну, в которой реализация лозунга Базеля наиболее вероятна, – это Россия. Дав краткий, но емкий анализ событий в России с 1894 по 1915 г., Ленин заключил: “К “интернационалистской”, т.е. действительно революционной и последовательно революционной, тактике рабочий класс и рабочая социал-демократическая партия России подготовлены всей своей историей” 2. Заметим: это написано за два года до Октябрьской революции. Все еще впереди. Но выводы Ленина об особой роли России в мировом революционном процессе, созревшие в титанической работе мысли о судьбах рабочего движения, в борьбе против засилья оппортунизма и социал-шовинизма, неопровержимо доказывают: как Парижская Коммуна явилась воплощением идейных сражений Международного товарищества рабочих, или I Интернационала, так Октябрьская революция – это итог существования II Интернационала, несмотря на то, что сама эта организация потеряла свое значение задолго до Октября.

Констатировав идейный крах II Интернационала, Ленин тут же поставил вопрос о новом Интернационале, свободном от оппортунизма и социал-шовинизма: “Европейская война означает величайший исторический кризис, начало новой эпохи... Интернационал состоит в том, чтобы сближались между собой (сначала идейно, а потом, в свое время, и организационно) люди, способные в наши трудные дни отстаивать социалистический интернационализм на деле... Это – нелегкое дело, которое потребует немалой подготовки, больших жертв, не обойдется без поражений. Но именно потому, что это не легкое дело, надо делать его только с теми, кто хочет его делать, не боясь полного разрыва с шовинистами и защитниками социал-шовинизма” 3. Итак, вопрос о Коминтерне был поставлен Лениным задолго до его организационного оформления, в начале мировой войны.

Ленин углубленно анализировал: с кем же строить новый Интернационал? Есть явные оппортунисты, всегда превращающиеся в критической ситуации в буржуйских прихвостней; есть их решительные противники, разбитые большей частью наголову, но не оставившие своих идейных позиций, а, значит, непобежденные; есть “болото”, увы, наиболее многочисленное: люди, растерявшиеся и колеблющиеся, приносящие невероятный вред международному революционному процессу своими попытками “научно” и “марксистски” оправдать оппортунизм. Часть этого “болота” может быть спасена, но не иначе, как ценой решительного разрыва с оппортунизмом и шовинизмом. (Помилуйте, разве это ситуация 1915, а не 1999 года? Впору впасть в мистику: то, что происходит сейчас, поразительно соответствует ленинскому анализу. И рекомендации Ленина вполне современны: спасти дело можно только при объединении последовательных противников оппортунизма с теми “деятелями болота”, которые в состоянии преодолеть свои колебания в сторону оппортунизма. Выражаясь сегодняшним языком, это значит: решительно отказаться от рецидивов оппортунизма в виде идеологии “государственного патриотизма”, “национально ориентированного государства”, “экономики, опирающейся на многообразие форм собственности” (при власти криминал-компрадорской буржуазии) и прочих формулировок, прикрывающих самое что ни на есть элементарное оппортунистическое соглашательство с буржуазией, уповая на ее “национальную ориентацию”.

Ленин в 1915 году, находясь перед лицом развала мирового революционного движения, преданного своими социал-шовинистическими вождями, не случайно обратился к анализу национального вопроса. Классовое толкование национальной гордости он противопоставил лживому “ура-патриотизму”, толкавшему миллионы людей на смерть ради корыстных интересов.

“Мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация, – писал Ленин, – тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна дать человеку великие образцы борьбы за свободу и социализм, а не... великое раболепство перед попами, царями, чиновниками, помещиками и капиталистами” 4. Ленин словно предвидел сегодняшние стенания по поводу “русской идеи”, якобы подавляемой пролетарским интернационализмом (подавляемой либо в воспаленных мозгах дураков, либо в лукавых инсинуациях национал-патриотов, провозглашающих, что русских имеют право грабить только русские – а что еще может делать пресловутый “национально-ориентированный предприниматель”?). Ленин яростно бичевал социал-шовинизм Плеханова и проч. Только за то, что они допускали “тайм-аут” в работе II Интернационала на время империалистической войны и предлагали вернуться к прежней деятельности после ее окончания. Он убедительно доказывал, что их позиция – это настоящая измена “...не только своей родине, свободной и демократической Великороссии, но и... пролетарскому братству всех народов России, т.е. делу социализма... Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев” 5.

Ленин развивает бурную деятельность, направленную на создание нового, Коммунистического Интернационала. В полном соответствии со своей программой – объединить идейно, затем организационно последовательных противников шовинизма и колеблющихся – он выступает на Циммервальдской конференции 1915 г, где формулирует основную задачу нового Интернационала: “Долг социалистов – не отказываясь ни от единого средства легальной борьбы рабочего класса, соподчинить их все этой насущной и главнейшей задаче, развивать революционное сознание рабочих, сплачивать их в интернациональной революционной борьбе, поддерживать и двигать вперед всякое революционное выступление, стремиться к превращению империалистической войны между народами в гражданскую войну угнетенных классов против их угнетателей, войну за экспроприацию класса капиталистов, за завоевание политической власти пролетариатом, за осуществление социализма” 6. В Циммервальде резолюция Ленина не была принята полностью. Но зародыш нового, Коммунистического Интернационала образовался именно здесь. И то, что на Циммервальдской конференции из ленинской резолюции вычеркнули самое главное – лозунг о повороте оружия против своих буржуазных правительств, не перечеркнуло обозначившегося нового направления в мировом революционном процессе – революционного интернационального марксизма, впервые открыто отмежевавшегося от социал-шовинизма. Ленинцев поддержали делегаты Польши, Латышского края, Германии (будущая группа “Спартак”, затем Компартия Германии), Швеции, Норвегии, Швейцарии, Голландии – образовалась знаменитая “Циммервальдская левая”, хотя и под скептические заявления колеблющихся о том, что “мы пришли сюда не затем, чтобы “давать формулу III Интернационала”” 7. Ирония истории: словосочетание “III Интернационал” впервые было произнесено в международном звучании (а не только в работах Ленина) его идейными противниками.

Именно от Циммервальда Ленин и его соратники отсчитывали историю Коминтерна. Но, конечно, о достаточно полном идейном объединении, опираясь только на итоги Циммервальда, говорить было преждевременно. Потребовались еще гигантские усилия, чтобы добиться решительного идейного перевеса. Они выразились в дальнейших разработках национального вопроса, а также углубленном исследовании капитализма как мировой системы. Здесь, безусловно, особую роль сыграла знаменитая работа Ленина “Империализм, как высшая стадия капитализма”. Она хрестоматийна для любого мыслящего человека, ибо прежде всего является научным исследованием. Классическим исследованием. А классика – это, как известно, то, что является посланником вечности. Но, прежде чем применять положения ленинской работы к современности, необходимо напомнить о тех пружинах, которые приводили в действие мысль Ленина. Это необходимость мощной теоретической базы, выясняющей характер и движущие силы грядущей революции и способной объединить идейно все революционные течения. Неслучайно поэтому Ленин возвращается в своей классической работе к анализу концепции ультраимпериализма, предложенной Каутским. Без разгрома идейного вождя шовинизма не обойтись! Но если в “Крахе II Интернационала” Ленин только обличает несостоятельность тезиса Каутского о “миролюбии” ультраимпериализма, то здесь он ее доказывает цифрами и ссылками на ряд работ, далеких от марксизма и социализма. Более того, Ленин фактически уличает Каутского в банальном плагиате, поскольку аналогичная концепция была предложена еще в 1902 г. английским буржуазным экономистом Гобсоном. Еще одна злая ирония истории: немарксист Гобсон, в отличие от “марксиста” Каутского, никакого “миролюбия” в ультраимпериализме не усмотрел. Вывод Ленина беспощаден: “Обман масс – кроме этого ровно ничего нет в “марксистской” теории Каутского” 8. Итак, Владимир Ильич осенью 1918 г. прежде всего вспомнил о своем “старинном приятеле” не случайно. Он, несмотря на невероятную занятость текущими делами первостепенной важности, не упускал из виду появлявшиеся в печати работы Каутского, которого не переставал ценить как мыслителя. А “мэтр”, хорошо понимая ход событий и предвидя скорое окончание мировой империалистической войны, на ход которой оказала исключительное влияние Октябрьская революция, написал ряд работ, предвосхитивших возобновление деятельности II Интернационала. Апофеозом этой активности явилась брошюра “Диктатура пролетариата”, вышедшая в Вене летом 1919 г. – как раз тогда, когда мировой капитал, сделав паузу в империалистической войне, разинул пасть на молодую Советскую республику. Вождь оппортунизма очень удачно выбрал время для беспокойства о своем авторитете! И вопрос, который он поднял, был коренным вопросом – о содержании пролетарской революции. Преувеличения здесь нет – вопрос о диктатуре пролетариата есть главный вопрос всей пролетарской классовой борьбы.

Современные “обновители марксизма”, объявляя “ограниченным” и “устаревшим” классовый подход к анализу действительности, неминуемо отбрасывают диктатуру пролетариата как форму государственной власти в период перехода от капитализма к социализму. Диктатура пролетариата выбрасывается из программных документов компартий. С партийных билетов смывается лозунг “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” Так как же? Может быть, сегодня появились новые, более революционные, чем пролетариат, общественные объединения? Или вообще революционные преобразования общества следует объявить достоянием прошлого? Проявления “нового мышления”: “Россия исчерпала лимит на революционные восстания” (а что, кто-то его устанавливал? Не апологеты ли ультраимпериализма? Правда, на контрреволюцию почему-то лимит установить забыли), “информационная революция, как наиболее современное проявление научно-технической революции, ликвидировала эксплуатацию наемного труда в марксистском понимании (т.е. присвоении прибавочной стоимости частным собственником), поэтому пролетариат как угнетенный класс сегодня уже не существует, а, значит, и о диктатуре пролетариата говорить смысла нет”.

Научно-техническая, в частности информационная, революция не сужает, а расширяет социальную базу антибуржуазных сил. Дело лишь за тем, чтобы они сумели осознать себя как класс. О диктатуре пролетариата как о научно установленной объективной истине, как форме государственной власти при переходе от капитализма к социализму, можно и нужно говорить, только истолковывать ее нужно по-современному.

“Каутский ставит вопрос таким образом, что “противоположность обоих социалистических направлений” (т.е. большевиков и не-большевиков) “есть противоположность двух в корне различных методов: демократического и диктаторского”” 9. Вот так. Современные борцы за “демократию вообще”, противопоставляющие ее “тоталитаризму” (тоже вообще, независимо от классового анализа), ничего не прибавили к заявлению “мэтра”, сделанному более 80 лет назад. У “мэтра” это не случайно брошенная фраза – Ленин специально потребовал доставить ему в Горки более 50 (!) работ Каутского, где тот подходил к противопоставлению “демократии вообще” и “диктатуры вообще” долго и упорно. У современных каутскианцев это тоже не случайно: не менее 15 лет в массовое сознание вдалбливается противопоставление “демократии вообще” “тоталитаризму вообще”. Но замена одного слова четко демонстрирует: каутскианцы 80-90-х не умнее, а неизмеримо глупее своего “мэтра”. Противопоставление по сравнению с Каутским до безобразия опошлено – тот и не думал, во всяком случае, на словах, пренебрегать классовым анализом событий. Но даже и при его такой, “квазимарксистской”, постановке вопроса Ленин совершенно уничтожил тезис Каутского о противопоставлении “диктатуры вообще” и “демократии вообще”, убедительно доказав, что Каутский “упорно поворачивается задом к ХХ веку, лицом к ХVIII, и в сотый раз, невероятно скучно, в целом ряде параграфов, жует и пережевывает старье об отношении буржуазной демократии к абсолютизму и средневековью!” 10. Итак, если Каутский, ставя вопрос о “диктатуре” и “демократии”, скатился в ХVIII век, то куда же скатываются современные пошляки, ставя вопрос о “демократии” и “тоталитаризме” на невообразимо более низком уровне? А ведь Каутский знал Маркса почти наизусть, что очень точно подмечено Лениным и, судя по всем писаниям Каутского, “у него в письменном столе или в голове помещен ряд деревянных ящичков, в которых все написанное Марксом распределено аккуратнейшим и удобнейшим для цитирования образом” 11. И если при этом “мэтр” прикидывался, что формула “диктатура пролетариата” как научно точное обозначение задачи пролетариата “разбить буржуазную государственную машину” ему неизвестна, то он или кривил душой, или испытывал опасное затмение в мозгах. Формула “или дурак, или жулик”, увы, существует вне времени. Ведь Маркс сформулировал концепцию диктатуры пролетариата еще в 1852 г., при анализе классовой борьбы во Франции. А Каутский спустя 85 лет “разъясняет”, что “хотел сказать” Маркс: “Диктатура означает уничтожение демократии” 12. Далее “мэтр” пускается в пространные рассуждения о том, что, поскольку пролетариат составляет абсолютное большинство населения, его диктатура просто не нужна, так как после свержения власти буржуазии он сможет осуществить все свои интересы “демократическим путем”, т.е. через голосование на выборах. Как видим, “мэтр” выводил отрицание диктатуры пролетариата из общественной гегемонии пролетариата. Современные же “неокаутскианцы” лепечут о “демократии” без пролетариата.

Ленин ловит Каутского на передергивании концептуальных факторов: “мэтр” взялся “разъяснять” Маркса, но при этом жульнически уклонился от определения диктатуры пролетариата, спрятавшись за длинной болтовней о “диктатуре вообще”. Надо ли повторять, что современная пошлятина с нагромождением наукообразных рассуждений о “тоталитаризме вообще”, “примате общечеловеческих ценностей”, “ограниченности классового подхода” и с обязательным увиливанием от четких определений основных понятий, заслуживает куда большего презрения, чем то, которое звучит у Ленина по отношению к Каутскому? Ленин прямо ставит вопрос: почему же Каутскому так необходимо заниматься передергиваниями и подменами тезисов? – и сам же с убийственной определенностью отвечает: “Этого требует его ренегатская позиция”. Особенно подло выглядит ссылка Каутского на Парижскую Коммуну, с очевидностью рассчитанная на то, что читатели его брошюры или не читали знаменитой “Гражданской войны во Франции” Маркса, или совсем круглые идиоты. Каутский торжествующе заявлял: “Коммуна была диктатурой пролетариата, а выбрана она была всеобщим голосованием, т.е. без лишения буржуазии ее избирательных прав, т.е. “демократически”... Следовательно, эта “диктатура” была состоянием, которое с необходимостью вытекает из чистой демократии, если пролетариат составляет большинство”. Не правда ли, очень похоже на современные песенки о демократических процедурах во время выборов, только вот почему-то всегда получается, что выбирают в итоге из “обоих хуже”. Ленин об этой ссылке замечает только, что “видно, что Каутский пишет в такой стране, где полиция запрещает людям “скопом” смеяться, иначе Каутский был бы убит смехом” 13. О какой “чистой демократии” во время выборов Парижской Коммуны могла идти речь, когда вся активная буржуазия сбежала в Версаль, а проведение тех самых “демократических” выборов фактически погубило Коммуну, поскольку дало необходимый выигрыш времени буржуазии для мобилизации сил? Как раз порицания (если так можно выразиться) заслуживает Коммуна за то, что она совершенно недостаточно опиралась на авторитет вооруженного народа и не использовала возможностей, которые ей обеспечивал этот авторитет! “Демократия” привела не только к потере времени, но и к тому, что в руках буржуазии остались банки, средства связи, т.е. то, что Коммуна была обязана (выделено мной – Г.З.) экспроприировать, но не сделала этого. Уничтожая вздорный тезис Каутского о “демократичности” Коммуны, Ленин заключает: “Каутский извратил самым неслыханным образом понятие диктатуры пролетариата, превратив Маркса в дюжинного либерала, т.е. докатился сам до уровня либерала, который болтает пошлые фразы о “чистой демократии”, приукрашивая и затушевывая классовое содержание буржуазной демократии, чураясь всего более революционного насилия со стороны угнетенного класса... В деле либерального искажения Маркса был побит всемирный рекорд” 14. Работа Ленина появилась поразительно своевременно: разоблачение Каутского фактически не дало социал-шовинистам оседлать революционную волну в Европе, поднимающуюся в связи с приближением окончания мировой войны. Пауза в политической деятельности Ленина, вызванная тяжелым ранением, обернулась мощным идейным залпом по оппортунизму, ускорившим организационное оформление III Интернационала.

Ленин был далеко не одинок в борьбе против оппортунизма. В самой Германии, цитадели европейской социал-демократии, активно действовала группа “Спартак” – циммервальдские друзья Ленина, – руководимая К.Либкнехтом, Р.Люксембург, Ф. Мерингом. В момент написания Лениным знаменитой брошюры до начала революции в Германии оставались считанные дни. До Москвы и до Горок доходили выпуски спартаковской газеты “Die Rote Fahne” (“Красное знамя”), где позиция Каутского и Ко гневно клеймились с точки зрения революционного германского пролетариата. С “Die Rote Fahne” перекликалась газета австрийских коммунистов “Der Weckruf” (“Клич”), издававшаяся, к сожалению, весьма недолго – после распада империи Габсбургов в Австрии сложилась революционная ситуация, аналогично Германии и Венгрии, но революция не продвинулась здесь дальше свержения монархии. Когда в ноябре 1918 г. брошюра Ленина уже готовилась к печати, пришло известие о начале революции в Германии. В ночь с 9 на 10 ноября 1918 г. власть сначала в Киле и ряде северных и приморских городов, а затем и в Берлине перешла в руки Советов рабочих и солдатских депутатов. Поэтому Ленин приписал к беспощадному выводу о том, что “ни тени разницы между Каутским и контрреволюционным буржуа на деле не осталось” 15, только короткую справку о начале пролетарской революции в Германии и отказался от развернутого, как положено в научных работах, заключения, посчитав его излишним.

Критерий истинности – практика! Через три дня после начала революции в Германии был аннулирован похабный Брестский договор. Коминтерна как организации еще не было, но он уже фактически работал! Ликвидация Брестского договора, безусловно, была не менее целебной повязкой на раны Ленина, чем успехи Красной Армии. Поэтому, вернувшись к практической работе, Ленин продолжает развивать идейное наступление. В короткой, но состоящей из чеканных формулировок статье “О “демократии” и диктатуре”, опубликованной в “Правде” 3 января 1919 г, он дает анализ вопроса о соотношении демократии и диктатуры в условиях пролетарской революции. При развале абсолютизма в Германии и Австрии, как незадолго до этого в России, главным вопросом революции был: Учредительное собрание или власть Советов? Оппортунисты двумя руками голосовали за первое, уповая на “чистую демократию”, или “демократию вообще”. Ленин подчеркивал: “Буржуазия вынуждена лицемерить и называть “общенародной властью” или демократией вообще, или чистой демократией (буржуазную) демократическую республику, на деле представляющую из себя диктатуру буржуазии, диктатуру эксплуататоров над трудящимися массами. Шейдеманы и Каутские, Аустерлицы и Реннеры...поддерживают эту ложь и это лицемерие. А марксисты, коммунисты, разоблачают его и говорят рабочим и трудящимся массам прямую и открытую правду: на деле демократическая республика, учредительное собрание, всенародные выборы и т.п. есть диктатура буржуазии, и для освобождения труда от ига капитала нет иного пути, как смена этой диктатуры диктатурой пролетариата... Теперешняя “свобода собраний и печати” в “демократической” (буржуазно-демократической) республике есть ложь и лицемерие, ибо на деле это есть свобода для богачей покупать и подкупать прессу, свобода богачей спаивать народ сивухой буржуазной газетной лжи, свобода богачей держать в своей “собственности” помещичьи дома, лучшие здания и т.п.” 16.

И это тоже написано в 1918 году? Если убрать отсюда имена давно почивших людей, заменить их на мелькающие сегодня и добавить к газетам электронные СМИ (расшифровываемые в оппозиционной прессе многими зачастую непечатными способами, одним из наиболее приличных можно воспользоваться: средства массовой идиотизации), то спустя 80 лет можно подписаться под каждым словом из этих цитат. Как будто не прошел целый век, насыщенный грандиозными событиями! Буржуазия нисколько не изменила своей методологии, и оппортунисты – вместе с ней. В 1918 году при словах “диктатура пролетариата” вопили: “Это замена всенародной демократии диктатурой одного класса!” А теперь вот уже 15 лет вопят то же самое, только заменив “диктатуру пролетариата” на “тоталитаризм”. Вопят то же самое (только гораздо более дурными голосами, поскольку “тоталитаризм” – это грубая подмена понятий) и те же самые. И снова приходится разъяснять азбучные истины, которые уже тысячу раз объявлены устаревшими, а они, будучи истинами научными, устареть не могут: замена государства буржуазного государством пролетарским, или диктатурой пролетариата, есть единственно правильный путь к отмиранию государства вообще. К сожалению, этот путь в СССР не был пройден до конца, как о том поспешила объявить Конституция СССР 1977 года. Именовать общенародным государство, еще ни в коем случае общенародным не являющееся, означает впадать в тот самый оппортунизм неокаутскианского толка, который кроме как к буржуазному охвостью, ни к чему не ведет. Именно туда нас и привели в результате пресловутых “перестройки” и “реформ”. А наивные, как и в 1918 г., продолжают вопрошать: ну почему же нельзя достигнуть отмирания государства без диктатуры одного класса? И, как и в 1918 году, невозможно ответить им лучше Ленина: “...из общества, в котором один класс угнетает другой, нельзя выйти иначе, как диктатурой угнетенного класса. Потому, что победить буржуазию, свергнуть ее в состоянии только пролетариат, ибо это единственный класс, который объединен и “вышколен” капитализмом и который в состоянии увлечь за собой колеблющуюся массу трудящихся, живущих по-мелкобуржуазному... только сладенькие мещане и филистеры могут мечтать, обманывая этими мечтами и себя и рабочих, о свержении ига капитала без долгого и трудного подавления сопротивления эксплуататоров” 17.

Революция в Германии, которую так горячо приветствовал Ленин, до января 1919 г. шла по нарастающей. В декабре 1918 г. группа “Спартак”, убедившись в гибельности союза с оппортунистами (уже успевшими снюхаться с буржуазией и образовать коалиционное правительство – ну точно, как Временное правительство в России), объявила о создании Коммунистической партии Германии. В январе 1919 г. дело дошло до открытых столкновений с оружием в руках. Рабочий класс Германии шел по пути Октября! В эти дни Ленин обратился с письмом к рабочим Европы и Америки, заявив, что “когда “Союз Спартака” назвал себя “коммунистической партией Германии” – тогда основание действительно пролетарского, действительно интернационалистического, действительно революционного III Интернационала, Коммунистического Интернационала, стало фактом. Формально это основание еще не закреплено, но фактически III Интернационал уже существует” 18 . На примере революции в Германии Ленин демонстрирует три главных направления во всемирном социализме: 1) курс на социалистическую революцию, олицетворяемый компартией во главе с К Либкнехтом – “с Либкнехтом и “спартаковцами” идет все, что осталось честного и действительно революционного среди социалистов Германии” 19; 2) курс на союз с буржуазией – “та верхушечка подкупленных буржуазией рабочих, которых мы, большевики, звали... “агентами буржуазии в рабочем движении”... Это – новейший, “moderne”, тип социалистического предательства, ибо во всех цивилизованных передовых странах буржуазия грабит – путем ли колониального угнетения или путем финансового извлечения “выгод” с формально независимых слабых народов – грабит население, во много раз превышающее население “своей” страны. Отсюда – экономическая возможность “сверхприбылей” для империалистской буржуазии и употребления доли из этой сверхприбыли на подкуп известного верхушечного слоя пролетариата, на превращение его в реформистскую, оппортунистическую, боящуюся революции, мелкую буржуазию” 20 . Есть и третье направление: “Между спартаковцами и шейдемановцами – колеблющиеся, бесхарактерные “каутскианцы”, единомышленники Каутского, на словах “независимые”, на деле зависящие целиком и по всей линии сегодня от буржуазии и шейдемановцев, завтра от спартаковцев, частью идущие за первыми, частью за вторыми, люди без идей, без характера, без политики, без чести, без совести, живое воплощение растерянности филистеров, на словах стоящих за социалистическую революцию, на деле не способных понять ее, когда она началась, и защищающих по-ренегатски “демократию” вообще, то есть на деле защищающих буржуазную демократию” 21.

Пока Ленин писал цитируемое нами письмо, Шейдеманы и Каутские в Германии сделали свое грязное дело: Карл Либкнехт и Роза Люксембург были предательски брошены в тюрьму и подло убиты при полном попустительстве социал-демократического шейдемановского правительства и лицемерном заламывании рук каутскианцев в их газете “Die Freiheit” – “Свобода”(!). Революция в Германии захлебнулась в крови как расстрелянных рабочих, так и предательски убитых вождей. Но Ленин, дописывая свое письмо, заявил: “Кровь лучших людей всемирного пролетарского Интернационала, незабвенных вождей международной социалистической революции закалит новые и новые массы рабочих в борьбе не на жизнь, а на смерть. И эта борьба приведет к победе” 22 . Письмо Ленина датировано 21 января 1921 г. Слова Ленина о крови лучших людей всемирного Интернационала, конечно, относятся, прежде всего, к Карлу Либкнехту и Розе Люксембург, погибшим 16 января. Но в не меньшей степени они относятся и к нему самому. День 21 января очень скоро станет для него фатальным – предательский выстрел Каплан делал свое дело.

Несмотря на поражение революции в Германии, организация III Интернационала стала свершившимся фактом. Лихорадочно созванная в противовес этому в феврале 1919 г. Бернская конференция II Интернационала, призванная обозначить возобновление его деятельности, обозначила только полное идейное банкротство остатков былой организации. Каутскианцы (ох уж этот “мэтр”!) выступили в своем духе – осудили правительство Шейдемана за роспуск Советов и предложили ему не распускать Советы, объединить их с Национальным собранием. В идейно-теоретическом плане это полный нонсенс – стремление объединить диктатуру пролетариата, Советы, с диктатурой буржуазии – Национальным собранием. В политическом – это свидетельство полной несостоятельности желтых социалистов, с одной стороны, перепуганных при виде свирепых репрессий буржуазии в январе 1919 г., с другой – трясущихся от ужаса при осознании роста силы новой, советской, пролетарской демократии.

Любопытно, что в 1919 г. большинство участников Бернской конференции не приняло каутскианской резолюции, несмотря на ее усиленное проталкивание. “Мэтр” и Ко были этим весьма раздосадованы. Однако резолюцию, осуждающую действия большевиков в России, конференция все же выдала. Классовое чутье у нее обнаружилось тем самым явно мелкобуржуазное: согласие между буржуазией и пролетариатом невозможно, а диктатура пролетариата – это плохо. Значит, принимаем сторону буржуазии. А о Советской власти и ее сути, даже применительно к самой Германии – самый животрепещущий вопрос – ни слова! Но Ленин чутко уловил и неуверенность, недосказанность в осуждении большевизма Бернской конференцией. “Отсталые массы немецкого пролетариата идут к нам!” – это прозвучало чуть позднее, но понято было Лениным своевременно. Весьма показательным было и то, что конференция избрала специальную комиссию для ознакомления с положением дел в Советской России, иронически названную Лениным “знатные ревизоры из Берлина”. В состав комиссии вошли К.Каутский, Р.Гильфердинг, Ф.Адлер и ряд других авторитетов II Интернационала – практически все оставшиеся руководители. 19 февраля Советское правительство получило официальный (!) – от имени германского МИДа – запрос на предмет разрешения на въезд этой комиссии в Россию. По просьбе Ленина Чичерин составил ответную радиотелеграмму, представляющую блестящий образец новой, советской дипломатии: “В ответ на Вашу радиотелеграмму от 19 февраля спешу сообщить Вам, что, хотя мы не считаем бернскую конференцию ни социалистической, ни представляющей в какой бы то ни было степени рабочий класс, тем не менее мы разрешаем въезд в Россию названной Вами комиссии и гарантируем ей возможность всестороннего ознакомления, как мы разрешим въезд всякой буржуазной комиссии, имеющей целью осведомление, прямо или косвенно связанной с любым буржуазным правительством, даже производящим военное нападение на Советскую республику. Соглашаясь безусловно на въезд названной Вами комиссии, мы желали бы знать, согласится ли Ваше демократическое правительство, а равно правительства других демократических стран, граждане коих участвуют в комиссии, разрешить въезд в эти страны нашей комиссии от Советской республики”.

Приезд “знатных ревизоров” не состоялся. Зато состоялся I Конгресс Коминтерна – с 2 по 6 марта 1919 г. Он был не очень многочисленным по количеству участников – 52 человека. Но они представляли 30 стран. И это в 1919 г., когда Европа и весь мир еще не остыли от мировой войны, когда Советская республика вся полыхала огнем войны гражданской – и тем не менее в 30 странах уже образовались компартии, и их делегаты не побоялись приехать в Москву через бесчисленные линии фронтов. Это вам не вислозадые “знатные ревизоры”! Главным на Конгрессе был вопрос, поставленный самой жизнью – вопрос о буржуазной демократии и диктатуре пролетариата. Подчеркнем еще раз: не “диктатуре вообще” и “демократии вообще”! Конгресс четко определил главную задачу компартий в странах, где еще не существует Советской власти:

1. Уяснение широкими массами рабочего класса исторического значения политической и исторической необходимости новой, пролетарской демократии, которая должна быть поставлена на место буржуазной демократии и парламентаризма.

2. Распространение и организация Советов среди рабочих всех отраслей промышленности и среди солдат армии и флота, а также среди батраков и бедных крестьян.

3. Основание внутри Советов прочного коммунистического большинства.

Подытоживая работу I Конгресса Коминтерна, Ленин писал:

“Прочно только то в революции, что завоевано массами пролетариата. Записывать стоит только то, что действительно прочно завоевано.

Основание III, Коммунистического Интернационала в Москве... было записью того, что завоевали не только русские, не только российские, но и... международные пролетарские массы.

Именно поэтому основание III, Коммунистического Интернационала есть дело прочное” 23.

Выступая на торжественном совместном расширенном заседании ВЦИК, ВЦСПС, Моссовета и МК РКП(б) 6 марта 1919 г., Ленин приводит яркие примеры, доказывающие лавинообразный рост влияния большевизма во всем мире, несмотря на жестокие преследования большевиков в странах капитала. Даже в Швейцарии – стране, так гордившейся своими политическими свободами, сажали в тюрьму только за то, что человек (речь идет о французе Гильбо) имел связь с Лениным и, следовательно, любая его деятельность грозила революцией в самой Швейцарии. В той самой Швейцарии, которая так своевременно приютила Ленина и дала ему возможность исключительно много сделать для подготовки революции в России. Похоже, швейцарские власти хорошо запомнили это и сделали для себя обобщающие выводы. Гильбо ехал в Россию тем же маршрутом, что и Ленин весной 1917 г. Прошло два года. Казалось бы, что за проблема – теперь, когда мировая война уже закончилась, у власти и в Швейцарии, и в Германии правительства, вовсю афиширующие свою “демократичность” (конечно, “вообще”). Тем не менее в Швейцарии Гильбо отсиживает в тюрьме и после тщательных проверок на предмет опасности для существующего режима с превеликим трудом выходит на свободу. Но это свобода относительная – через Германию его везут в сопровождении жандармов и офицеров, передавая с рук на руки. По выражению Ленина, “как бы не обронил он спички, которая зажгла бы Германию. Но Германия горит и без такой спички” 24.

Как мы помним, Ленину стоило огромных усилий доказать, что никакой деятельности в пользу русского царя он не ведет. Только при этом условии его пропустили через Германию. Сколько же грязи постарались вылить на Ленина желтые писаки в связи с этой поездкой! Но – кризис жанра! – ничего существенного, кроме того, что распространяли о нем сразу же по приезде господа меньшевики, они сочинить не смогли. Не будем лишний раз оглядываться на мосек, заметим только, что после успешной поездки Ленина тем же путем в Россию вернулись весной 1917 г. около 200 эмигрантов (главным образом, меньшевиков). Почему-то по их адресу визгов о германском золоте и измене святой, единой и неделимой России не было слышно. А ведь они просто трусливо спрятались за спиной Ленина (с Лениным ехало около 30 человек, почти одни большевики). В 1919 г. Гильбо не спрашивали ни о какой лояльности. Его просто провезли под конвоем, не допуская ни одного контакта с кем бы то ни было. Гильбо все же попал в Москву – единственный делегат от Франции! – чтобы донести как туда, так и обратно весть: французский пролетариат – за большевиков! Внуки парижских коммунаров горячо приветствовали Советскую республику и рождение нового богатыря – Коминтерна.

Конечно, читая выступление Ленина на этом торжественном собрании, понимаешь – это не теоретическая и не публицистическая статья, многое в нем подстраивается под специфику устной речи, подчеркиваются эмоциональные моменты – поэтому “ловить на слове” Ленина за опережение событий в этом выступлении негоже. Словно наяву слышишь его страстные слова:

“Мы не ищем с буржуазией соглашения, мы идем на последний и решительный бой с ней; но мы знаем, что после мучений, терзаний и бедствий войны, когда массы во всем мире борются за демобилизацию, чувствуют себя обманутыми, понимают, как невероятны тяжести налогов, взваленных на них капиталистами, убившими десятки миллионов людей из-за того, кто больше получит барышей, – что час господства этих разбойников прошел!

Теперь, когда слово “Совет” стало понятным для всех, победа коммунистической революции обеспечена” 25.

Повторимся, шел март 1919 года. Россия полыхала пламенем гражданской войны. Потери в ней составили не меньше, чем в мировой империалистической войне (а там Россия потеряла больше всех – около 3 млн. чел.). Но Ленин сквозь это пламя видел грядущие грандиозные перспективы мировой революции!

Провожая делегатов I Конгресса Коминтерна, Ленин уже был всецело погружен в мысли о последующем этапе его работы. Он не уставал разъяснять всемирно-историческое значение Коминтерна: претворение в жизнь диктатуры пролетариата сначала идейно, затем реально. С основанием Коминтерна наступила новая эпоха всемирной истории:

“Человечество сбрасывает с себя последнюю форму рабства: капиталистическое или наемное рабство.

Освобождаясь от рабства, человечество впервые переходит к настоящей свободе” 26. Уже не в речи на торжественном собрании, а в тщательно выверенной статье он повторяет: “Никогда еще не было в мире такой государственной власти большинства населения, власти этого большинства на деле, как Советская власть. Она подавляет “свободу” эксплуататоров и их пособников, она отнимает у них “свободу” эксплуатировать, “свободу” наживаться на голоде, “свободу” борьбы за восстановление власти капитала, “свободу” соглашения с иноземной буржуазией против отечественных рабочих и крестьян” 27 С I Конгресса, проходившего под грохот канонады, до IV (ноябрь 1922 г., как раз в пятилетие Октября) произошло столько событий, что, без всяких преувеличений, мир стал другим. Интервенция и белогвардейщина потерпели сокрушительное поражение. Никоим образом не отказываясь от планов уничтожения “гидры большевизма”, мировой капитал очень хорошо почувствовал влияние только что родившегося Коминтерна на собственной шкуре. “Большевистский младенец” в России не только придушил поганых гадин, забравшихся в его колыбель, но и вызвал энергичные крики таких же “младенцев” во всем мире. Так что соединенных усилий по принципу “все на одного” не получилось: под собственными казенными частями стало очень жарко. Вдохновителя “похода 14 держав” против Советской России У.Черчилля убрали в тень. Империализм занялся перегруппировкой сил, которых у него пока что было значительно больше, чем у его противника – мирового коммунизма. Революции в странах Европы подавлены, во всяком случае, кавалерийской атакой создать мировую систему Советов не удалось. Необходимо было, во-первых, не дать капиталу насмерть поразить мировое коммунистическое движение, во-вторых, обеспечить возможность успешного строительства социализма в России – стране, которая одна только и смогла по-настоящему реализовать установку Базельского конгресса 1912 г. С одной, правда, поправкой: Октябрьская революция произошла практически бескровно, большая кровь пролилась тогда, когда озверевшая внешняя и внутренняя контрреволюция пошла в атаку. Но большевизм показал, что он не только сильнее, но и умнее своих противников.

В 1920-1921 гг. интенсивность работы Ленина, и без того фантастическая, еще более возрастает. Бездна неотложных дел, каждое из которых решало судьбу и страны, и мировой революции, не помешала ему выступить в 1920 г. с классической теоретической работой “Детская болезнь левизны в коммунизме”, написанной как обобщение опыта Коминтерна.

Анализируя тактику классовой борьбы пролетариата под руководством компартий, Ленин постоянно обобщает опыт России для мирового революционного движения. Он убедительно доказывает, что объективные условия, сложившиеся в России в смысле разнообразия форм классовой борьбы, дают право на такое обобщение. Невозможно и здесь обойтись без сопоставления с сегодняшним днем. Читаем слова Ленина о периоде реакции: “Упадок, деморализация, расколы, разброд, ренегатство, порнография на место политики. Усиление тяги к философскому идеализму; мистицизм, как облачение контрреволюционных настроений” 28 . Что это, разве о 1907-1910 годах? Да помилуйте, слово в слово – о 1991-1998 годах. Все точно. Но точно и далее – как прямое указание нам: “В то же время именно великое поражение дает революционным партиям и революционному классу настоящий и полезнейший урок, урок исторической диалектики, урок понимания, умения и искусства вести политическую борьбу. Друзья познаются в несчастии. Разбитые армии хорошо учатся” 28.

Главная задача во время торжества контрреволюции – сохранить революционное ядро партии, отступить с минимальными потерями, научиться работать в легальных, пусть даже самых реакционных организациях (парламент, профсоюзы, кооперативы, страховые общества и т.д.). Но годы реакции проходят. За ней идет подъем – сначала медленный, затем ускоряющийся.

Работа в буржуазном парламенте – да. Но сосредоточение всего руководства партии в парламентской фракции – нет и еще раз нет. Парламентаризм чреват быстрым и необратимым сползанием на оппортунистические позиции, что неизбежно при постоянном поиске компромиссов с властью. Но одновременно внепарламентская работа вплоть до нелегальной (а при обострении ситуации, возможном в любой момент, нелегальная работа сразу может сделаться главной). Только в постоянном контакте с массами, т.е. с тем классом, интересы которого партия представляет, возможно сохранение правильного вектора усилий. Вспоминая ситуацию в русском революционном движении эпохи II Интернационала, Ленин четко обозначает самую суть: “Ученые дураки и старые бабы II Интернационала, которые пренебрежительно и высокомерно морщили нос по поводу обилия “фракций” в русском социализме и ожесточенности борьбы между ними, не сумели, когда война отняла хваленую “легальность” во всех передовых странах, организовать даже приблизительно такого свободного (нелегального) обмена взглядов и такой свободной (нелегальной) выработки правильных взглядов, какие организовали русские революционеры в Швейцарии и ряде других стран” 29. Что это, как не прямая инструкция к выработке правильной тактики компартии, находящейся в оппозиции?

Большевизм в ленинские времена доказал, что он сильнее, потому что прежде всего умнее. Нам необходимо сегодня доказать то же самое. Опыт великих предков обязывает! Сам факт глобального противоречия классовых интересов – это то, что невозможно устранить никакими специальными средствами, кроме социалистической революции. Даже если представить себе, что мировой буржуазии удалось полностью парализовать классовое сознание современного пролетариата (повторимся, что это работники как промышленности, так и науки и образования), то это с неизбежностью означает остановку дальнейшего общественного прогресса, поскольку рабы не способны к творчеству. Объективная заинтересованность буржуазии во всеобщей идиотизации (иначе буржуазия, т.е. узаконенная свора жулья, неспособна удерживать власть), означает неминуемую гибель цивилизации, так как некому будет тащить на себе прогресс. Поэтому постановка со всей серьезностью внепарламентской работы, включающей в себя и нелегальные формы, причем подчинение парламентской деятельности внепарламентской (ни в коем случае не наоборот, что, к сожалению, неизбежно при совпадении руководства партией и парламентской фракцией), есть необходимое условие для достижения победы. Необходимое, но не достаточное. Достаточным оно будет тогда, когда партия не только освоит все формы классовой борьбы, но и выработает соответствующее ощущение момента, когда следует переходить от одной формы борьбы к другой.

Идея Советской власти – единственно возможной формы власти, способной на деле отражать интересы народа, родилась не в чьей-то отдельно взятой, пусть даже и гениальной, голове, а появилась в ходе революционной практики 1905 г. После Великого Октября, прежде всего благодаря Коминтерну, эта идея получила мощный резонанс во всем мире, и не только в первые 5 лет. Вся история ХХ века убедительно доказала, что более демократической (не в смысле “демократии вообще”, а в смысле демократии как власти тех, кто работает, а не тех, кто ворует) формы власти, чем Советская власть, не существует. Все трагедии, поражения и потери социалистического строительства были связаны именно с отступлениями от идеи Советской власти. “Мелкий собственник, мелкий хозяйчик (социальный тип, во многих европейских странах имеющий очень широкое, массовое представительство), испытывая при капитализме постоянное угнетение и очень часто невероятно резкое и быстрое ухудшение жизни и разорение, легко переходит к крайней революционности, но не способен проявить выдержки, организованности, дисциплины, стойкости... Неустойчивость такой революционности, бесплодность ее, свойство быстро превращаться в покорность, апатию, фантастику, даже в “бешеное” увлечение тем или иным буржуазным “модным” течением, – все это общеизвестно” 30.

Без работы в профсоюзах, без борьбы за завоевание руководства профсоюзами и через них – за возвращение влияния на сознание рабочего класса (включающего сегодня и работников отраслевой и академической науки, образования и значительную часть творческой интеллигенции) – рассчитывать на серьезные политические успехи не приходится. Ленин: “Эту борьбу надо вести беспощадно и обязательно довести ее... до полного опозорения и изгнания из профсоюзов всех неисправимых вождей оппортунизма…” 31. Мы же пока что больше видим позор свой собственный. А продажные профсоюзные лидеры процветают как ни в чем ни бывало.

Ленин с присущим ему мастерством анализа подчеркивает: невозможно завоевать политическую власть, если борьба за профсоюзы “не доведена до известной степени, причем в разных странах и при различных условиях эта “известная степень” не одинакова ” 31. Правильный учет влияния партии в профсоюзах, а через них – и во всем рабочем классе – под силу только достаточно вдумчивым, опытным и информированным политическим деятелям, ни на минуту не забывающим о классовых интересах.

Итак, Коминтерн ленинского времени за фантастически короткий срок стал не только делом международного рабочего движения, он стал едва ли не основным фактором международной политики. Слово “Коминтерн” стало едва ли не большим пугалом для всякого буржуа, чем слово “большевик”. В самом деле, большевизм для европейского или американского буржуазного обывателя ассоциировался с Россией – где-то далеко от корыта, а Коминтерн – здесь, рядом, вот-вот от корыта оттащит. Уж-жасные времена! Два последних при жизни Ленина Конгресса Коминтерна – III и IV – прошли под знаком обобщения опыта новой экономической политики.

Стратегия, объявленная в самом начале, детально проработанная в “Очередных задачах Советской власти” (март 1918 г., сразу после Брестского мира), была одна: стратегия построения социализма и коммунизма. А вот тактика во исполнение этой стратегии, действительно, менялась. Приступить к выполнению программы, изложенной в “Очередных задачах”, не дала контрреволюция. Пришлось напрягать все силы, чтобы отстоять завоевания Октября. А это не дни и не месяцы – годы! Поэтому – продразверстка. Лозунг ее был: братья-крестьяне, накормите нас, а мы отстоим вас от возврата помещиков! Как только контрреволюция была в основном разгромлена (конец 1919 г.), большая часть Красной Армии была переброшена на мирный фронт – организовались трудармии. Но в 1920 г война вспыхнула с новой силой – Врангель, белополяки. Снова в бой. Наконец, и с этими разобрались. Стоило чуть промедлить с изменением экономической политики (не в стратегическом, а в тактическом плане!), как вспыхнул Кронштадтский мятеж, который Ленин с присущей только ему политической зоркостью мгновенно расценил как опасность куда большую, чем вся иностранная интервенция и вся белогвардейщина, вместе взятые: опасность развала союза рабочего класса и крестьянства. Нэп был реализацией программы построения социализма, а не отказом от нее.

В июле 1921 г. Ленин докладывает на III Конгрессе Коминтерна о тактике РКП(б) (тактике, а не стратегии): “Свобода торговли означает свободу капитализма, но вместе с тем новую его форму. Это значит, что мы, до известной степени, заново создаем капитализм. Мы делаем это совершенно открыто. Это – государственный капитализм. Но государственный капитализм в обществе, в котором власть принадлежит капиталу, и государственный капитализм в пролетарском государстве (выделено мной – Г.З.) – это два различных понятия. В капиталистическом государстве государственный капитализм означает, что он признается государством и контролируется им на пользу буржуазии и против пролетариата. В пролетарском государстве то же самое делается на пользу рабочего класса, с целью устоять против все еще сильной буржуазии и бороться против нее. Само собой понятно, что мы должны предоставить чужеземной буржуазии, иностранному капиталу концессии, ...мы не скрываем, что концессии в системе государственного капитализма означают дань капитализму. Но мы выигрываем время, а выиграть время – значит выиграть все, особенно в эпоху равновесия, когда наши иностранные товарищи основательно подготавливают их революцию. А чем основательнее она будет подготовлена, тем вернее будет победа” 32. Казалось бы, все ясно. Госкапитализм в условиях разваленной экономики означает дорогу к социализму при двух необходимых условиях: 1) диктатура пролетариата как форма государственной власти; 2) национализация предприятий и контроль пролетарского государства за деятельностью каждого закордонного концессионера при монополии внешней торговли. Только такой госкапитализм (а именно такой имел место при нэпе) действительно создает базу для строительства социализма. А такой базой, опять же по Ленину, может быть только мощная промышленность: “…Единственной возможной экономической основой социализма является крупная машинная индустрия. Тот, кто забывает это, тот не коммунист (выделено мной – Г.З.)... Мы попытаемся войти в сношения с капиталистическими странами. Не следует жалеть о том, что мы предоставим капиталистам несколько сот миллионов килограммов нефти, под условием, что они помогли нам электрифицировать нашу страну” 33.Отметим: Ленин не боялся ставить такое условие мировому капиталу от имени страны, совершенно разоренной семилетней войной. А почему не боялся? Потому что он представлял власть народа, а не буржуйских прихвостней, прячущих за лозунгами о “чистой демократии” свое презрение к народу и ужас перед ним.

Ленин из 1921 года указывает нам на еще одну особенность нэпа: дань капитализму есть плата за выигрыш времени на подготовку революции в других странах. Переходя к нэпу, Советское правительство во главе с Лениным ни на минуту не забывало о Коминтерне! Логика Ленина проста, как все гениальное: из России нэповской будет Россия социалистическая, а выигранное время подготовит победу мировой революции, мозгом которой является Коминтерн. Если бы Коминтерна не было, нэп мог бы представляться определенной авантюрой. При наличии Коминтерна нэп – блестящий выход из, казалось бы, безнадежной ситуации и бесценный опыт для других стран. И сегодняшний день подтверждает это с потрясающей силой! Опыт ленинского нэпа – безусловно, с учетом национальный специфики – работает в Китае, на Кубе, в КНДР и Вьетнаме. Заметим, что это имеет место в заведомо неблагоприятных условиях: империализм развернул глобальное наступление, Советский Союз и социалистический лагерь развалены, стратегического равновесия нет. Коминтерна тоже нет, и это наиболее удручает.

Мы помним: Коминтерн начинался с идейного объединения в Циммервальде. Ленина поддержали всего 8 человек. К 1922 г. компартии, входящие в Коминтерн, объединяли более 1,5 млн. человек. Результатом деятельности Коминтерна стала мировая система социализма, включившая в себя треть населения Земли. Развал ее начался прежде всего с идейного разброда, который при наличии Коминтерна не мог бы достигнуть критической стадии, когда разброд идейный превращается в развал организационный. Но Коминтерна не было! Это было величайшей стратегической ошибкой всего периода “биполярного мира”. Да, существовал Варшавский Договор – военно-политическое объединение социалистических стран. Существовал СЭВ – экономический союз. Но отсутствие Коминтерна как межпартийного органа, постоянно координирующего действия компартий – как находящихся у власти, так и ведущих борьбу за власть в условиях противостояния труда и капитала уже на уровне мировых систем – принесло неизмеримо огромный вред. Коминтерн абсолютно необходим как орган коллективного коммунистического разума, творчески обогащающий наследие классиков и доводящий свои достижения в согласованном виде до самых широких масс. Его никоим образом не могут заменить периодические двусторонние и многосторонние встречи типа Совещаний коммунистических и рабочих партий, созывавшихся в свое время под эгидой ЦК КПСС. Решения этих Совещаний, определявшие генеральную линию в мировом революционном процессе (по примеру Конгрессов Коминтерна), с каждым последующим Совещанием работали все хуже. Правящими партиями они воспринимались как вмешательство во внутренние дела, а оппозиционными – как неосуществимые и потому бесполезные рекомендации. Сегодняшний разброд и развал возник не вдруг. В его основе – ослабление интернационализма в социалистическом лагере, неизбежное при отсутствии постоянных координирующих органов.

IV Конгресс Коминтерна был последним Конгрессом при жизни Владимира Ильича. Появление Ленина на трибуне было встречено бурной овацией, так что ему долго не удавалось начать свою речь. Только после того, как все присутствующие, невзирая на регламент, стоя с огромным воодушевлением на разных языках исполнили “Интернационал”, Ленину удалось приступить к докладу. И здесь Ленин остался Лениным. Доклад он прочитал на немецком языке! Именно на этом языке его напрямик могло понять наибольшее число слушателей, к тому же он лишний раз подчеркнул, что революционная ситуация в Германии – ключевое звено мирового революционного процесса. Не лишним будет напомнить, что и на незабываемом I Конгрессе, в грозовом марте 1919 г., он также выступал на немецком языке. Ленин извинился, что из-за болезни он не может сделать большого доклада и даст лишь введение к важнейшим вопросам, а именно взгляд на мировой революционный процесс с точки зрения нэпа. Ленинское “введение” стоило многих часов и томов всех прочих ораторов! Этот доклад, продолжавшийся 1 час 20 минут, стал тоже хрестоматийным и представляет собой, в сущности, ленинское завещание в части международного коммунистического движения.

Ленин в 1922 г., намечая абсолютно правильную стратегию, не скрывал уже сделанных и еще предстоящих ошибок. Но, ясно понимая, что мы идем по пути, по которому еще не шел никто, обучаясь на ходу решать задачи, которые еще не решал никто, он четко разделял: есть ошибки и ошибки. Знаменитое сравнение Ленина относительно того, что “если большевики делают глупости, то большевик говорит: “Дважды два – пять”; а если его противники, т.е. капиталисты и герои II Интернационала делают глупости, то у них выходит: “Дважды два – стеариновая свечка”” 34, стало настолько общим местом, что целесообразно несколько отвлечься от его расхожей трактовки в публицистической Лениниане.

Образное выражение иногда может не высветить, а, наоборот, заслонить основную мысль, которую оратор стремится донести до слушателей. Перечитывая доклад Ленина, никак не отделаться от впечатления, что он забеспокоился, как бы эта “стеариновая свечка”, вызвавшая, безусловно, веселое оживление в зале, не заставила ускользнуть главную мысль. Иначе трудно понять, к чему он вдруг стал критиковать резолюцию предыдущего, III Конгресса об организационном строении компартий: неужели не нашел чего-нибудь более существенного для обсуждения перспектив мировой революции? Ну, неудачная резолюция, бывает. Напишем на этом Конгрессе новую, более удачную. Стоит ли тратить время доклада, каждая минута которого бесценна, на столь незначительное обстоятельство? Легкомысленное прочтение знаменитого доклада может подтолкнуть к тривиальному выводу: Ленин просто устал. К моменту упоминания о злосчастной резолюции он находился на трибуне уже больше часа. Учитывая его состояние здоровья, можно было бы его пожалеть, вспомнить о том, что он сходил после доклада с трибуны с большим трудом, бледный, вспотевший и прилагающий героические усилия к тому, чтобы обойтись без посторонней помощи, и списать вроде бы неудачное окончание доклада на эти более чем уважительные причины. Но это – только при легкомысленном прочтении.

Давайте вспомним, что перед нами – Ленин. Это не просто измученный болезнью человек, которому было неудобно отказаться от выступления и обмануть ожидания людей, жаждущих увидеть и услышать именно его. Если бы он руководствовался только этим, он не был бы Лениным. Если бы мы поддались на подобную оценку, мы пошли бы на поводу у политических расстриг, стремящихся принизить все связанное с именем Ленина и по возможности вытравить ленинизм из общественного сознания. Нет, господинчики, дело не выйдет. Лучше вспомните в своих потугах про знаменитую лягушку, пытавшуюся стать размером с вола. Да, Ленин устал. Да, ему стоило героических усилий закончить речь и сойти с трибуны без посторонней помощи. Но это никоим образом не означает, что он мог позволить себе говорить недостаточно значимые вещи. Постараемся понять концовку ленинского выступления. При чем же здесь неудачная резолюция III Конгресса?

Ленин, говоря о ней, во-первых, сопоставляет уровень значимости ошибок, допускаемых большевиками и их противниками. Неудачная резолюция, предназначенная для братских компартий и совершенно непригодная именно для них, потому что составлена исключительно для российских условий, – это как раз ошибка типа “дважды два – пять”. Финансирование Антантой, США и Японией Колчака в расчете на то, что его руками мировой империализм вернет утраченные в России позиции, – это ошибка типа “дважды два – стеариновая свечка”. То же можно сказать и про Версальский мир, породивший неразрешимые противоречия между странами-участниками этого “мирного” договора. Но даже такое яркое сравнение – это совсем не все, что хотел подчеркнуть Ленин необычной концовкой доклада. Изобразить противника круглым дураком и таким образом показать свой ум – это было бы типично для ораторской практики, к примеру, Троцкого, но никак не Ленина. Через это сопоставление Ленин проводит основную мысль, которую обозначил еще в письме к немецким коммунистам, отправленном сразу после III Конгресса: главное в мировом коммунистическом движении – учиться побеждать: “Я полагаю, что самое важное для нас всех, как для русских, так и для иностранных товарищей, то, что мы после пяти лет российской революции должны учиться. Мы только теперь получили возможность учиться... Я не знаю, как долго капиталистические державы предоставят нам возможность спокойно учиться. Но каждый момент, свободный от военной деятельности, от войны, мы должны использовать для учебы и притом сначала... Мы учимся в общем смысле. Они же (иностранные товарищи – Авт.) должны учиться в специальном смысле, чтобы действительно постигнуть организацию, построение, метод и содержание революционной работы. Если это совершится, тогда, я убежден, перспективы мировой революции будут не только хорошими, но и превосходными!” 35.

Итак, учиться побеждать. Ленин, как всегда, устремлен в будущее. Нет, это не обессиленный человек, с невероятным трудом заканчивающий свою речь. Это вождь, обеспокоенный тем, что из-за своего физического нездоровья он может быть недостаточно хорошо понят. Это же – учиться во что бы то ни стало, учиться строить социализм непосредственно в процессе самого строительства – сквозит и в последнем публичном выступлении Ленина на Пленуме Моссовета через неделю после доклада на Конгрессе, 20 ноября 1922 г.

Смерть вождя не стала смертью его дела. Первое напутствие, как символ бессмертия идей коммунизма, получили именно делегаты Конгресса Коминтерна. Это ли не свидетельство того, что Коминтерн – одно из главных, если не главное, наследие вождя. Возрождение Коминтерна – это наша задача в части выполнения ленинских заветов. Сегодняшняя действительность ставит вопрос предельно жестко: или всеобщая гибель при условии полного торжества ультраимпериалистического мироустройства, или развитие мирового революционного процесса с новым Коминтерном во главе. Третьего не дано. Дело за нами. Рот Фронт!

 

Примечания

1 Ленин В.И. Крах II Интернационала, Полн. собр. соч., т.26, с.232.

2 Там же, с.265.

3 Ленин В.И. Мертвый шовинизм и живой социализм (Как восстановлять Интернационал). – Полн. собр. соч., т.26, с. 103.

4 Ленин В.И. О национальной гордости великороссов. – Полн. собр. соч., т.26, с.107-108.

5 Там же, с.110.

6 Ленин В.И. Проект резолюции левых социал-демократов к первой международной социалистической конференции. – Полн. собр. соч., т.26, с. 284-285.

7 Ленин В.И. Революционные марксисты на Международной социалистической конференции. – Полн. собр. соч., т.27, с. 45.

8 Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма. – Полн. собр. соч., т.27, с. 416.

9 Ленин В.И. Пролетарская революция и ренегат Каутский. – Полн. собр. соч., т. 37, с.240.

10 Там же, с.240-241.

11 Там же, с.242.

12 См. там же, с.242.

13 Там же, с.249.

14 Там же, с.250.

15 Там же, с.330-331.

16 Ленин В.И. О “демократии” и диктатуре. – Полн. собр. соч., т. 37, с.390-391.

17 Там же, с.392.

18 Ленин В.И. Письмо к рабочим Европы и Америки. – Полн. собр. соч., т. 37, с.455.

19 Там же, с.458.

20 Там же, с.458-459.

21 Там же, с.459.

22 Там же, с. 460.

23 Ленин В.И. Завоеванное и записанное. – Полн. собр. соч., т. 37, с.512.

24 Ленин В.И. Об основании Коммунистического Интернационала. – Полн. собр. соч., т. 37, с.517.

25 Там же, с.519-520.

26 Ленин В.И. Третий Интернационал и его место в истории. – Полн. собр. соч., т. 38, с.304.

27 Там же, с.308.

28 Ленин В.И. Детская болезнь “левизны” в коммунизме. – Полн. собр. соч., т. 41, с.10.

29 Там же, с.11.

30 Там же, с.14-15.

31 Там же, с.35.

32 Ленин В.И. III Конгресс Коммунистического Интернационала. Доклад о тактике РКП 5 июля. – Полн. собр. соч., т. 44, с.48-50.

33 Там же, с.50-52.

34 Ленин В.И. IV Конгрессе Коммунистического интернационала. Пять лет российской революции и перспективы мировой революции. – Полн. собр. соч., т. 45, с.291.

35 Там же, с.293-294.

Чему учит исторический опыт коммунистов

К.К.Шириня

История больших общественных движений содержит, кроме того, что принадлежало своему времени и ушло вместе с ним, также политические идеи, опыт, традиции, элементы политической культуры, которые продолжают влиять на жизнь последующих поколений как наследие. Если в прошлом ничего изменить нельзя, поскольку там уже все случилось, то с наследием дело обстоит иначе: его можно как бы “прочитать заново”, глубже понять, какие его стороны следует развивать, а какие достойны преодоления.

Такой подход необходим и при рассмотрении исторического опыта Коммунистического Интернационала, международной организации революционного рабочего движения, возникшей 80 лет назад (март 1919 г.), просуществовавшей до середины 1943 г. и сыгравшей заметную роль в социально-политической борьбе в мире. Мы отстоим от тех лет уже на два поколения, и сама новая временная дистанция обнаруживает иные пропорции и соотношения в прошедшем. События последнего десятилетия, в особенности поражение социализма в СССР, требуют переоценки некоторых ценностей и в истории Коминтерна. Незыблемы должны быть при этом конкретно-исторический подход к событиям, их строго научный анализ, чуждый как апологии и некритического повторения ряда прежних характеристик, не выдержавших проверки временем, так и легкомысленного, нигилистического зачеркивания всего прошлого, не говоря уже об антикоммунистических клише.

В данной статье ставится ограниченная цель: высказать соображения о наиболее поучительных страницах истории Коминтерна, перекликающихся с сегодняшней общественно-политической борьбой. При этом анализ просчетов и ошибок занимает особое место, так как имеет предупреждающее значение.

Великая освободительная идея всегда должна быть живой, современной

Душой революционного рабочего движения, его могучим двигателем является марксистско-ленинская теория. Несчетное число раз враги пытались опровергнуть, подавить, истребить это революционное учение. Но безуспешно, ибо это учение выразило страстное стремление угнетенных пролетариев всего мира к уничтожению эксплуататорского капиталистического строя и созданию общества социальной справедливости и свободы. “Для миллионов человеческих сердец, – признавал один из критиков марксизма Й.Шумпетер,– учение Маркса о земном социалистическом рае означало новый луч света и новый смысл жизни” [1]. Но сила марксизма не только в этом, но и в том, что он дал научное объяснение противоречий капиталистического общества и неизбежности перехода от него к коллективистской формации – коммунизму. При этом марксизм не сводится к простому экономическому объяснению исторических процессов. Марксистский анализ всегда погружен в кипящий котел социально-политических, идеологических и всех других общественных противоречий и именно поэтому отражает общественную жизнь во всей ее сложности.

Коминтерн открыто провозгласил марксизм своей теорией, взял на себя “продолжение и завершение великого дела, начатого Международным товариществом рабочих” [2], которое было создано К.Марксом. С первых шагов Коминтерна в основу его действия был положен вывод о наступлении эпохи крушения империализма и победы социалистических революций. Создатели Коминтерна, и среди них В.И.Ленин, были убеждены в том, что быстро приближается мировая революция, развертывается борьба глобального порядка, “борьба всеми средствами, также и с оружием в руках, за низвержение международной буржуазии и создание международной советской республики, как переходной ступени к полному уничтожению государства” [3]. На чем основывалось это убеждение?

Из противоречий империализма, из первой мировой войны возникла громадная волна революций, потрясшая своими ударами весь мир. Победа Великого Октября 1917 г. в России, революции в конце 1918 г. в Германии и Австро-Венгрии, рабочая революция 1918 г. в Финляндии, солдатское восстание в Болгарии, временная победа советских республик в 1919 г. в Венгрии, Баварии, Словакии, захват рабочими фабрик и заводов осенью 1920 г. в северной Италии, революционные бои во многих других странах, бурный подъем национально-освободительной борьбы в Индии и ряде других угнетенных стран – это были не разрозненные и случайно совпавшие по времени события, а общий процесс революционного подъема в мире. Эти события свидетельствовали, что в тот момент появился исторический шанс для победы рабочего класса над буржуазией не только в России, но и в некоторых других странах.

О такой возможности говорили в то время не только коммунисты, но и лидеры центристских социал-демократических партий и даже капитаны буржуазного мира. Премьер-министр Великобритании Д. Ллойд Джордж писал 25 марта 1919 г. премьеру Франции Ж.Клемансо и президенту США В.Вильсону: “Вся Европа насыщена духом революции. Глубокое чувство не только недовольства, но и гнева и возмущения царит в рабочей среде против условий, существовавших до войны. От одного конца Европы до другого больше не удовлетворяет массы весь современный строй с его политическим, социальным и экономическим укладом” [4].

Признание возможности развития социалистических революций в то время в ряде стран не снимает вопроса о том, насколько точны были представления коммунистов о процессе упадка империализма, сроках его существования и назревании социалистических революций. Не преувеличивали ли Ленин и руководители Коминтерна разрушительную силу противоречий капитализма, не пренебрегли ли учетом тех резервов, которые он мог мобилизовать? История всегда в тысячи раз сложнее теоретических наметок. Великой освободительной идее, конечно же, сопутствовали элементы революционного романтизма, утопических ожиданий. Председатель Исполкома Коминтерна Г.Зиновьев не раз заявлял и писал, что победа уже близка, что уже слышен шелест крыльев этой победы. Многие коммунисты говорили об этом же, но другими словами. Ленин первым обратил внимание компартий на необходимость ясного понимания условий победы социалистических революций. Для этого нужна совокупность объективных и субъективных предпосылок, выливающаяся в революционную ситуацию и общенациональный кризис. В книге “Детская болезнь “левизны” в коммунизме”, специально написанной ко Второму конгрессу Коминтерна (июнь-июль 1920 г.), Ленин дал развернутую аргументацию этих положений и подчеркнул, что научно-теоретическая обоснованность политики компартий требует от них не только понимания общей, основной линии, намечаемой теорией, но и тщательного, строгого, объективного учета соотношения всех классовых сил в национальном и международном масштабе, а также учета опыта революционных движений [5]. С работой Второго конгресса связано и замечание Ленина о том, что было бы грубой ошибкой представлять положение буржуазии абсолютно безвыходным, так как вопрос о “безвыходности” может решаться только самой борьбой [6]. Так Ленин уже в то время внес ряд реалистических уточнений в представления о развитии мировой революции.

Верой в высокую степень зрелости обстановки для революций была порождена одна из наступательных акций Красной Армии летом 1920 г. Когда Красная Армия, гнавшая польские войска из Советской России, подошла к этнической границе Польши, руководство ЦК РКП(б) приняло решение о наступательной войне. Тогда, как отмечал Ленин на IX конференции РКП(б) в сентябре 1920 г., созрело убеждение, что военное наступление Антанты окончательно отбито, оборонительная война Советской России с империализмом выиграна и теперь следует “помочь советизации Польши”, “штыком пощупать, не созрела ли социальная революция в Польше”, проверить устойчивость капиталистической Европы [7]. Ленин назвал этот переход к наступательной войне переломным пунктом в политике Советской России и во всей всемирной политике. На Втором конгрессе Коминтерна этот вопрос открыто не обсуждался, но линия на революционную наступательную войну была поддержана. В документах говорилось о том, что нужно всемерно содействовать падению “белогвардейской Польши”, что “задача теперешнего часа – сокрушить этого врага” [8]. Наступление Красной Армии на Варшаву потерпело поражение, и оно было признано ошибкой советским руководством. В то же время Ленин и руководство Коминтерна в конце 1920 г. были уверены, что необходимы новые попытки перейти от оборонительной политики к наступательной. А Н.Бухарин в статье “О наступательной тактике” выдвигал лозунг “красной интервенции”, с помощью которой возможно-де “ускорить крах капитализма в других странах” [9].

Но мировая обстановка стала изменяться не в пользу революционных выступлений. Весной и летом 1921 г. Ленин и другие деятели РКП(б) и Коминтерна уже говорили о “неустойчивом равновесии” в мире. Ленин заявлял, что было бы нелепо теперь строить политику на возможности близких революционных взрывов. В беседе с К.Цеткин накануне Третьего конгресса Коминтерна (июнь-июль 1921 г.) он сказал: “Первая волна мировой революции спала. Вторая еще не поднялась. Было бы опасно, если бы мы на этот счет строили себе иллюзии” [10]. На самом конгрессе Ленину и его сторонникам пришлось вести настоящий бой против “теории наступления”, согласно которой революционные партии должны были немедленно начинать восстания, не заботясь о том, кто за ними последует. В решениях Третьего и Четвертого (ноябрь-декабрь 1922 г.) конгрессов Коминтерна был оформлен поворот в политических установках, который получил название перехода “от штурма к осаде”.

Чрезвычайно важно понять то, что в решениях названных конгрессов и в последних работах Ленина была начата корректировка некоторых теоретических положений об империализме и социалистической революции. Будучи убежденным в том, что дело социалистической революции пробивает себе дорогу, великий реалист Ленин в то же время отмечал, что укрепились позиции буржуазии, фактом стали “преуспевающие империалистические государства” Запада, причем державы-победительницы имеют возможность дать ряд уступок своим угнетенным классам, “уступок, которые все же оттягивают революционное движение... и создают некоторое подобие “социального мира”” [11]. К.Радек на IV конгрессе Коминтерна в докладе о наступлении капитала делал вывод: захват власти отодвигается на второй план, а на первый план сама обстановка ставит борьбу за ближайшие требования трудящихся [12]. Даже Л.Троцкий признавал, что наступление капитала – это длительный факт, и Европа вступает в период реформистско-пацифистских правительств [13]. Переписка советских и коминтерновских руководителей относительно Генуэзской и Гаагской международных конференций также показывает, что в расчет принималась перспектива мирного сосуществования Советской России и капиталистических держав.

В новых условиях коммунистическое движение по-иному определяет свои главные задачи: не штурм, а организация отпора наступлению капитала, борьба за ближайшие и частичные требования, осуществление тактики единого фронта и завоевание большинства трудящихся на сторону коммунистов, поиски переходных ступеней и форм, ведущих к более высоким этапам борьбы. При этом компартии должны серьезно готовить себя, как советовал на IV конгрессе Ленин, и к возможному отступлению.

Если синтезировать все эти мысли, то становится ясным, что речь здесь идет не только о смене тактики, но о серьезном уточнении положений революционной теории. Поскольку империализм сумел организовать оборону, Ленин и Коминтерн характеризовали мировую революцию уже не как короткий, спрессованный во времени период перелома, а как процесс, сложный и многообразный по содержанию, состоящий не только из революционной деятельности международного рабочего класса и борьбы Советской России против империализма, но и из освободительных движений угнетенных народов, бьющих по тылам империализма, и из строительства нового общества в СССР, воздействующего на весь остальной мир силой примера. Созрело понимание, что сама подготовка революционных выступлений должна быть всесторонней, так как буржуазия, наученная Октябрем 1917 г., сделает все, чтобы не дать застигнуть себя врасплох. Ленин и Коминтерн дали нам пример своевременного развития теоретических положений, подлинной заботы о жизненной силе революционной теории. Это один из главных уроков коминтерновской истории тех лет.

Смерть Ленина серьезно сказалась на уровне теоретической работы в Коминтерне. При решении многих проблем явно не хватало ленинского гения и ленинской смелости. Основные теоретические положения стали все чаще истолковываться как “вечные истины”, возобладало “выпрямленное” представление о перспективах общественной борьбы; обострение основных противоречий капитализма понималось как неуклонно углубляющийся процесс в условиях, когда исчезают все резервы для маневрирования и продления существования.

Именно это помешало Коминтерну вовремя учесть начавшуюся стабилизацию капитализма и глубоко понять ее особенности. Л.Троцкий продолжал отрицать возможность подъема капиталистической экономики, сколько-нибудь существенного развития производительных сил капитализма [14]. Сталин не считал возможным говорить об укреплении некоторых основ капитализма. Нет, заявлял он, “стабилизация означает нарождение условий, ведущих к поражению капитализма” [15]. Зиновьев, также многократно говоривший о гнилой и неустойчивой стабилизации капитализма, механически сравнивал динамику классовой борьбы в Европе в середине 20-х годов с развитием событий в России в 1908-1917 гг. и утверждал, что европейским компартиям на пути к революции “остается перевалить всего лишь через несколько лет, а никак не через целую эпоху” [16]. Лишь Н.Бухарин считал, что эпоха упадка капитализма будет содержать “приливы и отливы, периоды упадка и периоды процветания капитализма” [17]. Но и у него такая оценка сочеталась с левацкими тезисами.

Теоретическая работа в Коминтерне, разумеется, продолжалась, особенно в связи с подготовкой Программы Коммунистического Интернационала. В этой Программе, принятой VI конгрессом (июль-сентябрь 1928 г.), содержалось немало верного в характеристике мирового развития. Подчеркивалось, что борьба за сокрушение капитализма “охватывает собой долгий период”, вводилось в обиход понятие “мировой революционный процесс”, ясно определялись составные части этого процесса, отмечалось, что “лишь в конечном счете мировой революционный процесс приводит к мировой диктатуре пролетариата” [18]. Концепция “общего кризиса капитализма”, изложенная в Программе, также охватывала многие противоречия и тенденции капитализма. Но в целом теоретические выводы этого документа страдали односторонностью и схематичностью; переоценивался процесс упадка капитализма, явно завышенными были обрисованы революционные перспективы.

Леворадикальный политический курс Коминтерна в годы мирового экономического кризиса показал, что следование прежним теоретическим формулам не ведет коммунистов к решению реальных проблем. Почти четыре года Коминтерн говорил о совершающемся в мире переходе к новому туру революций и войн. Но что происходило в действительности? Да, кризис привел к обострению социальных и политических противоречий, вызвал определенное нарастание революционного рабочего движения. Но ожидаемого процесса, быстрой поляризации классовых сил для решительного сражения между трудом и капиталом не происходило. Коминтерн в эти годы принял немало решений, в которых определялся характер назревающей революции в данной стране. И почти всегда в этих решениях общие установки преобладали над конкретным анализом. Например, при обсуждении японского вопроса в ИККИ в 1930-1932 гг. ряд деятелей ИККИ, исходя именно из общетеоретических положений об упадке империализма, углублении его противоречий, поставили вопрос о созревании в Японии условий для пролетарской социалистической революции, которая попутно решит и антифеодальную задачу – уничтожит помещичье землевладение. В ходе дискуссии вокруг составленных в этом духе документов руководитель Красного Интернационала профсоюзов С.А.Лозовский говорил 27 августа 1930 г., что установку нужно держать не на буржуазно-демократическую революцию в Японии, а на революцию социалистическую. Это была левацкая, оторванная от реальностей оценка. “Тезисы о положении в Японии и задачах Японской коммунистической партии”, утвержденные Президиумом ИККИ 2 марта 1932 г., формулировали положение о том, что в Японии путь к пролетарской власти “идет только через буржуазно-демократическую революцию”, через установление диктатуры пролетариата и крестьянства, которая и явится “формой перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую” [19]. Но и эта характеристика была производной от устоявшейся теоретической схемы. И не случайно, что один из авторов тезисов, секретарь ИККИ О.Куусинен, в записке 1939 г. признавал, что задачи буржуазно-демократической революции в Японии – это “задачи следующего дня”, а сейчас надо мобилизовать массы против войны и всесилия фашистской военщины [20]. Дело доходило до того, что в 1932-1933 гг. Коминтерн стал конкретно называть ряд стран – Германию, Польшу, Китай – “слабыми звеньями” в цепи империализма, где быстро назревает революция. Но это, как и в ряде случаев в прежние годы, оказалось не более чем ожиданием революционной бури. В мае 1943 г., бросая взгляд на прошедшее, один из руководящих работников Коминтерна, болгарский коммунист В.Коларов, констатировал: “...надежды на быструю революцию не оправдались. Развитие пошло несколько другим путем” [21]. Догматическое отношение к ряду теоретических положений, абсолютизация социально-классового фактора и, следовательно, пренебрежение к другим факторам, недооценка противоречивости и альтернативности исторического развития препятствовали своевременному осознанию Коминтерном и компартиями тех изменений в мире, которые были вызваны наступлением фашизма. Ориентировались на подъем “неуклонно назревающей международной пролетарской революции”, а в действительности перед трудящимися встал новый враг – фашизм и силы войны. Лишь на VII конгрессе Коминтерна (июль-август 1935 г.) были сформулированы новые теоретические и политические положения о характере развертывающейся борьбы в мире (об этом будет речь ниже), и сразу же преобразующая сила освободительной теории получила новый могучий заряд.

Конечно, коммунисты стремились направлять борьбу по наиболее выгодному для них руслу, имея в виду в конце концов свержение власти буржуазии. В каждом серьезном социально-политическом столкновении они предполагали начало битв более широких масштабов и значения. И если даже противники коммунизма признавали, что многие события в мире “развиваются по Марксу”, то коммунистам тем более хотелось верить в то, что в руках у них верный компас. Но освободительная теория может быть верным компасом лишь тогда, когда она всегда жива и современна, то есть совершенствуется и изменяется вместе с изменением общественных процессов и условий, в которых они протекают. Мысль эта кажется на первый взгляд простой и банальной, но как многотрудно ее осуществление! Один из наиболее поучительных уроков истории Коминтерна как раз и состоит в том, что теория марксизма по своей сути не может быть сводом конечных истин, она всегда должна быть открыта для дальнейшего развития, для учета всех новых тенденций и противоречий, для критической переработки достижений человеческой мысли, и эта теория теряет в силе, если замыкается в себе и не успевает за изменениями в мире.

Если приложить эту мысль к современности, это будет означать, что необходим прежде всего комплексный анализ современного империализма, тенденций “ультраимпериализма” и факторов, подрывающих “ультраимпериалистическое согласие”, анализ роли транснациональных компаний (ТНК) как главных эксплуататоров мира, роли “большой семерки” держав, представляющих самые мощные ТНК и стремящихся установить “новый мировой порядок”, который закрепил бы и увековечил преобладание “большой семерки”, нужно ясное представление о социально-классовых, геополитических, национальных и культурно-исторических противоречиях в мире, развертывающихся на фоне глобализационных процессов, за которыми скрывается экспансия того же “западного порядка”, на фоне роста сопротивления народов этой экспансии. При этом важен учет и структурных передвижек в обществе, и новой роли средств массовой информации в воздействии на население. Другими словами, необходимо понимание всех предпосылок обновленного социализма, его главных черт, этапов и трудностей его становления в противоборстве с так называемым “западным порядком”.

Некоторые вопросы, по которым Коминтерн вел теоретическую борьбу, остаются в той или иной степени предметом идейно-теоретических дискуссий и сегодня, при этом отдельные аспекты приобретают особую остроту. Коминтерн, например, не занимался специально вопросом о соотношении коммунистической идеи и человеческой сущности. Для него важнее были политика и практика, направленные на освобождение человека труда от эксплуатации и угнетения. Сегодня находятся люди, которые объявляют коммунистическую идею противоречащей природе человека, ведущей к слому этой природы. При этом совершается явный подлог: эталоном “природы человека” провозглашается совокупность свойств, привычек и устремлений, характерных для обывателя капиталистической страны. Игнорируется то, что человек, как существо общественное, издревле преодолевал трудности и беды, благодаря взаимопомощи и коллективному труду, и воспитал в себе коллективистские черты. Они вовсе не противоречат свободе личности, так же как коммунистическая идея не противоречит общегуманистическим ценностям. В первых программных документах Коминтерна гуманистические мотивы звучали достаточно громко, но именно в связи с классовыми целями. Это были мысли о необходимости спасения человечества и его культуры от угрозы гибели и полного уничтожения, о создании общества социальной справедливости, предотвращении войн, о свободе и братстве народов, превращении всего мира “в работающее на себя сообщество”, о превращении и самих буржуа после слома их сопротивления в работающих, “полезных новому порядку” членов общества [22]. Дорога к воплощению этих идей пролегала и еще пролегает через социально-политические битвы. И нельзя судить об идее лишь по разрушительной стадии борьбы и по первым, исторически еще не завершенным опытам.

Немало сломано копий по проблеме общественного насилия. И сегодня антикоммунисты объявляют всякое революционное насилие злом, прорывом естественного хода развития общества, методом, абсолютно враждебным демократии. Но разве можно игнорировать то, что все революции, в которых проливалась кровь и гибли люди, были проявлением воли масс, подведенных самой жизнью и борьбой к необходимости смести старый прогнивший порядок, ставший ненавистным большинству. Зло насилия в таких революциях было исторически оправданным и выступало в этот момент как некая превращенная форма добра. Коминтерн, как и коммунистическое движение других лет, вовсе не был абсолютным поклонником насилия, требующим власти пролетариата только через гражданскую войну и кровь. Но в обстановке жесточайших классовых битв он открыто призывал своих сторонников к революционному насилию по отношению к эксплуататорам, их вооруженным отрядам. Он постоянно разъяснял при этом, что гражданская война навязывается рабочему классу буржуазией, стремящейся удержать свои грабительские привилегии [23]. Коминтерн и теоретически, и практически следовал ленинскому положению о том, что революционное насилие “представляет из себя необходимый и законный прием революции лишь в определенные моменты ее развития”, а “гораздо более глубоким и постоянным свойством” революции, как и всей деятельности коммунистов, является организация масс, создание нового строя [24]. Организационная работа занимала все большее место в деятельности Коминтерна с его развитием. При этом было внесено также немало нового в понимание проблемы общественного насилия, войны. На VII конгрессе Коминтерна был сделан вывод о борьбе за мир как условии победы революции, роста сил социализма, прогресса и цивилизации [25]. Так подходили к пониманию, что вооруженная борьба не является универсальным методом достижения революционных целей.

Уместно напомнить в связи с этим и об отношении Ленина и Коминтерна к террору. Понимая его неизбежность как ответной меры на террор буржуазии, Ленин предупреждал о его негативных последствиях. Перед III конгрессом Коминтерна на заседании ИККИ 17 июня 1921 г. Ленин, возражая Б.Куну, предлагавшему ультралевые советы, произнес знаменательную фразу, которая до сих пор мало кому известна: “Я пришел сюда, чтобы сказать левым товарищам: если вы последуете этому совету, вы убьете революционное движение, как Марат” [26]. Ленин, высоко ценивший якобинцев, и Марата в том числе, учил коминтерновцев видеть, что левачество и постоянный поиск все новых врагов подрывают поддержку революции массами.

Человечество прошло с тех пор немалый путь. С учетом того, что в мире существует ядерное оружие, способное многократно уничтожить все живое на земле, а также другие “усовершенствованные” виды оружия массового поражения, классы и партии по-иному стали смотреть на роль насилия и роль демократических методов. Бескровные революции, как, например, Португальская “революция гвоздик”, доказывают, что массы многому научились. Компартии не зовут трудящихся идти с пулеметами свергать старый строй, они заинтересованы в том, чтобы переход к обновленному социализму происходил с наименьшими потерями. Но вопрос о насилии, встававший в свое время перед Коминтерном, и сегодня еще не совсем снят с повестки дня. Как уточнил Ф.Кастро, говоря о новом подходе к вооруженной борьбе: “Этим я не хочу сказать, что не может быть сегодня таких обстоятельств, при которых отдельные политические силы могли бы оказаться вынужденными прибегнуть к оружию” [27].

Теоретическое уяснение некоторых проблем Коминтерном было по ряду причин недостаточным или незавершенным. Делая акцент на интернациональной значимости освободительной теории, Коминтерн признавал необходимость ее приспособления, видоизменения в соответствии с национально-конкретными особенностями различных стран. Но в целом, опасаясь оппортунистически-националистического искажения теории, с трудом пробивались к соединению социалистической идеи с национальными формами и традициями жизни народов. Эта проблема остается актуальной и в наше время, когда культурно-исторические ценности воспринимаются людьми как особенно близкие.

Не получила должного развития в Коминтерне проблема соотношения революции и реформы. Компартии долгое время считали, что, поскольку реформы в основном лишь ремонтируют, латают старую эксплуататорскую систему, нужно принципиально противопоставлять им революционный курс и предлагать лишь такие реформы, которые ослабляют господство капитала. Эта позиция была верной в обстановке революционной борьбы. Но она не отвечала условиям, когда в результате социально-экономических изменений, а также укрепления позиций рабочего и демократического движения, накопления реформистских достижений и т. д. открылись более широкие возможности и границы реформистской деятельности. Эти возможности в некоторой мере использовала социал-демократия. Коминтерн лишь в ходе борьбы за антифашистскую демократию стал нащупывать решение этой проблемы и преодолевать недооценку демократических требований.

Стратегия и тактика как наука и искусство

Все богатство опыта Коминтерна прослеживается, конечно, не столько в теории, сколько в области стратегии и тактики. Разработка политики коммунистов в меняющемся мире была одной из основных функций Коминтерна.

В период революционного подъема Коминтерн помогал формированию коммунистических партий, главного инструмента пролетарской борьбы, и поднимал их на штурм капиталистических порядков в ряде стран. Когда ситуация изменилась, Коминтерн определил другие задачи: завоевать большинство рабочего класса и всех трудящихся на сторону компартий, создать единый рабочий фронт против наступления капитала. В период стабилизации капитализма на первом месте остаются задачи подготовительного характера: расширение борьбы трудящихся за ближайшие экономические и политические требования; идейно-политическое и организационное укрепление компартий; помощь национально-освободительному движению в угнетенных странах, особенно китайской революции. В годы мирового экономического кризиса Коминтерн стремится революционной борьбой указать трудящимся выход из кризиса, опередить подготовкой социалистических революций наступление сил империалистической реакции, фашизма и войны. С середины 30-х годов Коминтерн, хотя и с серьезным опозданием, переходит к антифашистской стратегии.

На всех этих этапах Коминтерн стремился строить свою стратегию и тактику как науку и искусство, то есть на основе строгого учета положения всех социальных и политических сил, всех факторов общественного развития, уровня готовности масс, умения компартии поднимать и вести массы. Не всегда это удавалось наилучшим образом. Часто исходили из чрезмерных революционно-оптимистических прогнозов и оценок, и, значит, забегали вперед в политических установках. Не всегда руководствовались ленинским указанием о том, что для революционных выступлений “нужен собственный политический опыт масс” [28], а компартия должна уметь вести массы вперед на их собственном опыте. Но всегда это была постоянная борьба с ее победами и поражениями, с ее подчас неожиданной динамикой.

В высшей степени поучительным нам представляется коминтерновский опыт разработки и осуществления переходной стратегии. Есть смысл сказать о нем подробнее, ибо отсутствие ясности в понимании переходной стратегии и сегодня составляет одну из причин разногласий в российском, да и не только российском, коммунистическом движении.

О переходных ступенях К.Маркс и Ф.Энгельс говорили в связи с тем, что не было в наличии необходимых условий для непосредственной борьбы за социализм. Ленин свой вывод о революционно-демократической диктатуре пролетариата и крестьянства (а это переходная стратегическая ступень!) также относил к странам, где капитализм еще не создал достаточных социально-экономических предпосылок для социализма. Но в 1922 г. и для компартий европейских стран Коминтерн, учитывая недостаточную готовность масс к борьбе за социалистические цели, выдвигает лозунг “рабочего правительства”, который в следующем году был расширен до лозунга “рабоче-крестьянского правительства”. Такие правительства, образованные представителями рабочих и крестьянских партий, должны были осуществлять революционно-демократические преобразования, расчищающие дорогу к социалистическому этапу борьбы. Признавалась возможность создания таких правительств парламентским путем. Так возникли кратковременно существовавшие рабочие правительства Саксонии и Тюрингии в 1923 г. После поражения рабочих выступлений осенью 1923 г. в Германии, Польше и Болгарии Коминтерн фактически отказался от понимания характера “рабочего правительства” как переходного, что сразу же поставило стратегические поиски в узкие рамки.

Пути приближения к социалистическому этапу борьбы в странах Европы определялись Коминтерном после этого как более или менее прямолинейные. Лишь видный итальянский коммунист А.Грамши, находившийся в фашистской тюрьме, бился над этой проблемой и приходил к выводу, что на Западе у капитализма сложилась как бы вторая линия обороны – так называемое “гражданское общество”, представляющее собой систему внегосударственных организаций, институтов и идеологических рычагов, крепко сросшихся с буржуазным строем и образом жизни, и поэтому там предстоит длительная позиционная война, в ходе которой пролетариат должен завоевать культурно-политическую гегемонию [29]. Но содержание “тюремных тетрадей” Грамши не было тогда известно общественности, и его идеи оставались лишь потенциальной силой, вкладом в будущее. Политическая стратегия Коминтерна в начале 30-х годов, нацеленная на подготовку социалистических революций в развитых капиталистических странах, определяла и главного врага – буржуазную диктатуру как в форме фашизма, так и в форме буржуазно-парламентской республики. Соответственно и удар коммунистического движения направлялся как против империалистической реакции и фашистских партий, так и против социал-демократии, которую тогда характеризовали как социал-фашизм и антифашистские возможности которой полностью отрицались. Такая стратегия, игнорировавшая противоречия между фашизмом и демократией, не позволила создать оборону против бешено наступавшей фашистской реакции. В этом была во многом повинна и сама социал-демократия, ориентировавшая своих сторонников на борьбу против “двух врагов”: фашизма – справа и коммунизма – слева.

Но вот в середине 30-х годов происходит один из серьезнейших поворотов в политике Коминтерна: от курса на подготовку социалистических революций к антифашистско-демократической стратегии. Некоторым казалось тогда, что делается неоправданный и даже ошибочный шаг назад. Но новая стратегия была жизненной необходимостью. И прежде всего потому, что произошли глубокие качественные перемены в самой объективной обстановке. Фашистское наступление поставило под угрозу, а в ряде стран и ликвидировало демократические свободы и социальные завоевания трудящихся, достигнутые за долгие десятилетия их борьбы. Антифашистско-демократические требования в таких условиях приобретали первостепенное значение. “Сейчас фашистская контрреволюция,– говорил Г.Димитров на VII конгрессе Коминтерна,– атакует буржуазную демократию, стремясь установить над трудящимися режим самой варварской эксплуатации и подавления их. Сейчас трудящимся массам в ряде капиталистических стран приходится выбирать конкретно на сегодняшний день не между пролетарской диктатурой и буржуазной демократией, а между буржуазной демократией и фашизмом” [30]. Оценка обстановки в социально-политической борьбе поменялась, как мы видим, коренным образом.

Коммунисты, разумеется, понимали, что социально-экономические предпосылки социализма в странах Запада не исчезли, как не исчезло классовое противоречие между буржуазией и пролетариатом. Но на первый план вышло и стало самым широким, захватывающим интересы большинства населения другое противоречие: между антифашистско-демократическим лагерем и силами империалистической реакции фашизма. История словно поставила человечество на распутье: или установление кровавого фашистского рабства, или разгром фашизма и освобождение дороги для прогресса человечества. Это противоречие и потребовало от коммунистов перехода к антифашистской стратегии. Такая стратегия соответствовала и субъективному фактору – готовности широчайших масс защищать демократические свободы против фашизма.

Новая стратегия Коминтерна была переходной, она не ограничивалась защитой буржуазно-демократических свобод, а связывала эту защиту с продвижением вперед, к антифашистской демократии, демократии нового типа. Коминтерн так определял задачи: создание единого рабочего и широкого антифашистского народного фронта, борьба за образование правительств народного фронта, берущих на себя проведение решительных мероприятий против фашизма и реакции, уничтожение корней фашизма. Обсуждая успехи борьбы за народный фронт в Испании и во Франции, Исполком Коминтерна сформулировал положения об антифашистско-демократическом режиме. Г.Димитров говорил в сентябре 1936 г., что Испанская республика в случае победы над фашистскими мятежниками “будет особым государством с подлинно народной демократией. Это еще не будет советское государство, но государство антифашистское, левое, с участием подлинно левой части буржуазии” [31]. Было отвергнуто старое представление, что государство по своему социальному содержанию в нашу эпоху является или капиталистическим, или социалистическим. Указывалось, что на сравнительно протяженном отрезке времени могут и будут существовать переходные антифашистско-демократические режимы, которые своей деятельностью подготовят наступление этапа социалистических преобразований.

Борьба за режимы народного фронта чрезвычайно обогатила политику компартий. Коминтерн на практике увидел возможность целой лестницы правительств переходного характера: левобуржуазные правительства, опирающиеся на народный фронт; правительства народного фронта. Компартии научились вырабатывать совместно с другими антифашистскими партиями и организациями платформы преобразований, приемлемые для всех участников народного фронта и являющиеся мощным рычагом мобилизации масс. Стала ясной особая важность сохранения и укрепления широкого блока народных сил, а также обязанность компартии, как ведущей партии блока, вести продуманную политику, не форсировать события, соизмерять движение вперед с интересами всего блока, не поддаваясь на провокации и расколы.

Можно привести массу примеров действий Коминтерна и компартий в весьма сложных, нестандартных ситуациях. После победы Народного фронта во Франции могучее забастовочное движение заставило капиталистов пойти на невиданные ранее уступки. Но часть рабочих и после этого продолжала бастовать. Их поддерживали леваки из Социалистической партии, заявлявшие, что теперь “все возможно”. Компартия, увидев, что движение грозит расколоть Народный фронт и похоронить все завоевания, призвала закончить забастовку. И рабочие последовали рекомендациям М.Тореза. Компартии Франции пришлось тогда решать и задачу борьбы против саботажа буржуазии, пытавшейся свалить правительство Л.Блюма такими методами, как вывоз золота, организация “бегства капиталов”, девальвации франка, подрыва производства и т.д. В ИККИ очень тщательно обсуждали все эти вопросы, с которыми сегодня сталкивается Россия.

Коминтерн в своих директивах и шифрограммах, направленных Компартии Испании в 1936-1938 гг., особо подчеркивал: борьба носит антифашистско-демократический характер, нельзя ставить преждевременную задачу установления власти пролетариата, увлекаться радикальными преобразованиями, нужно все силы мобилизовать на защиту антифашистской республики, на военный разгром ее врагов.

Хрестоматийно-показательным примером подобных рекомендаций является и письмо И.В.Сталина, В.М.Молотова и К.Е.Ворошилова от 21 декабря 1936 г. руководителю правительства Испанской республики Ф. Ларго Кабальеро. В нем отмечалось: “Вполне возможно, что парламентский путь окажется более действенным средством революционного развития в Испании, чем в России”. Сталин был, таким образом, одним из авторов тезиса о парламентском пути развития революции. В письме содержались интересные советы: для привлечения крестьян “хорошо было бы дать декреты аграрного и налогового характера, идущие навстречу интересам крестьян”. “Следовало бы привлечь на сторону правительства мелкую и среднюю городскую буржуазию или, во всяком случае, дать им возможность занять позицию благоприятного для правительства нейтралитета, оградив их от попыток конфискаций и обеспечив свободу торговли” [32]. Рекомендовалось также привлечь партию республиканцев в общую правительственную упряжку и не посягать на законные интересы иностранных граждан, заявить об этом в печати.

Именно такая гибкая политика позволила в течение почти трех лет вести борьбу против превосходящих сил мятежников и интервентов.

Есть одна в высшей степени важная особенность коминтерновской антифашистской стратегии: она, эта стратегия, в наибольших масштабах соединила компартии с массами. Если раньше большинство компартий считало своих сторонников тысячами или десятками тысяч, то в борьбе за народный фронт счет уже шел на сотни тысяч и миллионы. Парадоксальный феномен! Компартии достигали наибольшего влияния в массах, борясь не за свои собственные конечные цели, а за жгучие реальные требования общенародного характера. Можно сказать, что история испытывала компартии на верность общенародным целям. Именно это испытание разрушало в сознании масс то предубеждение против коммунизма, которое настойчиво насаждала буржуазия. Компартия Франции за три года политики Народного фронта (с 1934 г. по 1937 г.) выросла численно с 30 тысяч до 340 тысяч, более чем в 11 раз [33]. Такой же бурный рост переживала в эти годы Компартия Испании. Компартия Китая в течение четверти века была организатором национально-освободительной борьбы и аграрной революции в стране. Решая эти задачи, она установила самые прочные связи с миллионными массами трудящихся, завоевала их прочное доверие, и это стало залогом успеха последующих социалистических преобразований. Такие примеры – не просто факты. В них выражена глубокая истина: коммунисты должны быть самыми решительными борцами за общенародные интересы, таким путем они подводят трудящихся и к социалистическим целям. Вспомним, и Октябрьская революция одержала триумфальную победу по всей стране за считанные месяцы потому, что шла вперед на двойной тяге, борясь не только за социалистические, но и за общенародные требования: хлеба, мира, свободы.

Рассматривая антифашистскую стратегию 30-х гг., коммунисты должны серьезно разобраться в вопросе о возможности переходных стратегических этапов в сегодняшней борьбе. Нельзя с порога отрицать такие этапы, а их признание объявлять оппортунизмом или даже переходом на сторону классового противника. Только анализ существующих реалий общественной борьбы может дать основания для ответа на этот вопрос.

Коминтерновская политика народного фронта была политикой самых широких союзов, объединяющих все слои и группы, все партии, организации и движения, заинтересованные в разгроме фашизма и реакции. Если на самом VII конгрессе Коминтерна при определении состава народного фронта не говорили о каких-либо группах буржуазии, то уже через несколько месяцев при обсуждении в ИККИ германского, а затем и французского вопросов Коминтерн определенно заявил: не только мелкая буржуазия, но и некоторые круги либеральной буржуазии должны быть вовлечены в народный фронт для антифашистской борьбы. Когда над рядом стран Европы в 1938-1939 гг. нависла опасность гитлеровской агрессии, Коминтерн и компартии пришли к выводу, что политика народного фронта должна быть превращена в политику национального фронта, который объединяет все патриотические круги населения независимо от их классовой принадлежности. Идеи национального фронта стали мощной силой в движении Сопротивления фашистским оккупантам в годы второй мировой войны.

Подчеркнув позитивное в опыте антифашистской стратегии коммунистов в 30-е и 40-е гг., мы ради справедливости должны отметить, что эта стратегия не была достроена до конца: недостаточно была понята важность того, что нужно было подниматься на новую ступень в интеграции социалистических и общедемократических идеалов, преодолеть до конца недооценку борьбы за демократию. Несмотря на это, основные коминтерновские выводы об антифашистско-демократическом режиме стали путеводной нитью в народно-демократических революциях в странах Центральной и Юго-Восточной Европы.

Чрезвычайно сложным был опыт взаимоотношений Коминтерна и компартий с социал-демократией: здесь амплитуда простиралась от самой острой, непримиримой конфронтации до пактов о единстве действий против общего врага – фашизма. Одной из наиболее серьезных политических ошибок Коминтерна являлась характеристика социал-демократии как социал-фашизма и заострение удара против нее как главного противника внутри рабочего движения. Размежевание с социал-демократией не было случайным, ведь она отвергла путь революционной борьбы против капитала, создала вместе с буржуазией своего рода “оборонительный вал” против революции, выступила за постепенное улучшение и реформирование капитализма. И поэтому Коминтерн обвинял ее в предательстве интересов рабочего класса, в прямом переходе на сторону буржуазии. В деятельности социал-демократии коммунисты видели главное препятствие, мешающее большинству рабочих встать на путь революционной борьбы. Во всех этих оценках, имевших определенные основания, не хватало понимания всей совокупности факторов, питающих реформизм. Считалось, что развитие капитализма и его противоречий неизбежно усиливает революционную тенденцию в рабочем движении. Но при этом забывали ленинскую мысль о том, что капитализм всегда порождает в рабочем движении и реформистскую тенденцию, стремление “удобно и сносно устроиться при капитализме”, добиться осуществления ряда социальных требований без острой классовой борьбы и сопровождающих ее жертв и лишений. Забывали, что реформизм имеет свои корни в самом капиталистическом воспроизводстве, в политической и социально-психологической сферах капиталистической жизни. В то же время социал-демократический реформизм демонстрировал свою немалую жизнеспособность, организуя борьбу за ближайшие требования трудящихся. На заседании ИККИ 4 декабря 1921 г. Г.Зиновьев при обсуждении вопроса о тактике единого рабочего фронта ссылался на свой разговор с Лениным, на его мысль о том, что рабочие, идущие за социал-реформистами, “должны сами, собственным опытом, испытать те пути, которые им предлагают реформисты и которые для них являются новыми” [34]. По сути, Ленин предлагал в интересах единого рабочего фронта налаживать и соревновательные отношения с социал-демократией. Эти мысли, которые сегодня остаются злободневными, были, к сожалению, забыты или почти забыты в Коминтерне. На протяжении многих лет ИККИ давал директивы своим секциям: “усилить”, “заострить” удар против социал-демократии.

Сама социал-демократия, уверенная в своем влиянии на значительные слои рабочего класса, относилась к Коминтерну и компартиям с изрядной долей высокомерия, была сильно заражена антикоммунизмом и антисоветизмом и, за редкими исключениями, отвергала какие-либо шаги к единству действий с коммунистами. Ров между двумя течениями рабочего движения углубляли с обеих сторон: и коммунисты, и социал-демократы.

Многие неудачи рабочего движения произошли из-за его раскола и конфронтации между коммунистами и социал-демократами. В деятельности Коминтерна такой конфронтационный опыт сильно перевешивает моменты сотрудничества и выступлений единым фронтом. Это все полезно вспомнить, так как и сегодня компартиям приходится строить отношения с социал-демократией, к тому же значительно изменившей свои черты, потерявшей свойства антисистемной оппозиции, но сохранившей поддержку значительной части рабочих.

Огромный массив деятельности Коминтерна – это работа в массах, борьба за привлечение на свою сторону трудящихся. Этой цели коммунисты стремились достичь прежде всего путем организации постоянной борьбы за ближайшие и повседневные требования людей труда. И здесь у Коминтерна наряду с успехами было немало неудач и просчетов. Часто эти просчеты случались потому, что существовало преувеличенное представление об идейной зрелости рабочего класса, о готовности рабочих масс быстро изжить иллюзии и колебания и перейти на коммунистическую платформу. Определенная идеализация трудящихся масс распространялась на мелкобуржуазные слои, и одно время Коминтерн считал, что эти слои, вошедшие в состав фашистских движений, по своей социальной природе таковы, что привнесут в фашизм глубокие противоречия, станут придавать ему другой характер, пропитают и его вооруженную силу и взорвут его изнутри [35]. Часто недоставало понимания того, насколько сильно работает механизм воздействия капитала на трудящихся, обеспечивающий определенное “согласие” масс с его властью. Сегодня такой механизм стал несравненно сильнее и изощреннее, значит, и задачи борьбы с его влиянием неимоверно выросли.

Особо следует отметить твердую линию Коминтерна на укрепление влияния компартий в рабочем классе. В связях с рабочим классом видели жизненное условие существования самой компартии. Как бы ни была тяжела обстановка для деятельности коммунистов, какие бы свирепые преследования ни обрушивались на них, они постоянно действовали в рабочих коллективах. Были моменты, когда жесточайшими репрессиями компартия загонялась в глубочайшее подполье, ставилась вне рабочего класса, как это было, например, в Италии, Венгрии, Японии. Но с помощью Коминтерна компартии вновь и вновь восстанавливали свои опорные пункты, организации. Всегда работать среди пролетариев, не боясь преследований и других трудностей,– это было нерушимым правилом в Коминтерне. В странах, где господствовали фашистские диктатуры, коммунисты должны были решить и вопрос о работе внутри фашистских организаций. Многие считали, что коммунист не должен вступать в фашистские профсоюзы, ведь там придется отдавать фашистское приветствие. Да, советовали в Коминтерне, это плата за проникновение в организацию противника, но, отдавая фашистское приветствие, ты должен думать: вот как глубоко погрязла в преступлениях и крови фашистская диктатура. Решения ИККИ о работе коммунистов в фашистских профсоюзах открыли дорогу для создания там опорных пунктов и для завоевания низовых организаций. Работа компартий разных стран на предприятиях, организация забастовочного движения, агитация среди безработных и т.п.– все это в ИККИ постоянно рассматривалось, совершенствовались формы массовой работы.

Коминтерн как политический инструмент

Коминтерн создавался как политический инструмент международного рабочего движения для организации его борьбы за социалистическое преобразование мира. Он был с самого начала союзом партий и одновременно единой всемирной партией. Соотношение этих двух основных черт организационной структуры Коминтерна постепенно изменялось в сторону все большей централизации. Опыт сотрудничества компартий в таких рамках был специфичен.

При Ленине, однако, секции Коминтерна, несмотря на централизацию руководства, пользовались сравнительно большой самостоятельностью. В обиходе было даже понятие “автономия компартии”. В Коминтерн входили партии различных оттенков: как те, которые имели сильное социал-демократическое крыло, так и партии анархо-синдикалистской ориентации. Уже это заставляло ИККИ учитывать их специфику, их право на свою позицию в ряде вопросов. Сам ИККИ до IV конгресса Коминтерна формировался на основе делегирования представителей от секций. Но самым важным было то, что ИККИ вырабатывал решения на основе широких и достаточно свободных дискуссий, в ходе которых ни один из лидеров Коминтерна – ни Ленин, ни Зиновьев, ни кто-либо другой – не стоял вне критики. ИККИ стремился играть роль инстанции, синтезирующей все ценное из коммунистической мысли и практики, роль арбитра между течениями в партии. Разногласия по тактическим вопросам старались, как правило, разрешить путем компромисса, считая, что они так или иначе будут сняты самой жизнью.

Этот опыт по-настоящему почти неизвестен российским да и зарубежным коммунистам. А он в высшей степени интересен, и из него можно почерпнуть немало такого, что помогает найти решение спорных вопросов. ИККИ во многих случаях предотвращал трещины и расколы в компартиях тем, что заставлял обе дискутирующие стороны ставить в центр внимания принципиальные вопросы борьбы, подчиняя им спорные тактические моменты. Иногда даже прибегали к тому, что спорные вопросы откладывались на время, а проходил какой-то срок – и вырисовывалось приемлемое решение. Один из примеров соглашения – это подписание документа руководством Объединенной коммунистической партии Германии (ОКПГ) и оппозицией, достигнутое 9 июля 1921 г. на совещании делегаций ОКПГ с представителями ЦК РКП(б) под председательством Ленина. Предметом разногласий между руководством ОКПГ и оппозицией была оценка мартовского выступления 1921 г. революционных рабочих Средней Германии. Руководство ОКПГ продолжало придерживаться левацкой “теории наступления” и оправдывало спровоцированную реакцией вспышку, приведшую к поражению рабочих. Оппозиция, в том числе К.Цеткин, отказывалась идти на компромисс с руководством ОКПГ. На III конгрессе Коминтерна Ленин провел несколько бесед с представителями ЦК ОКПГ и оппозицией. В достигнутом соглашении обе стороны обязались проводить в жизнь решения конгресса “со всей силой и энергией”. Это означало, что руководство ОКПГ принимало принципиальную критику “теории наступления”. Ряд пунктов документа был направлен на то, чтобы не допустить возникновения фракций. Признавалась необходимость обсуждения спорных вопросов “в партийной печати и в партийных организациях в самых широких рамках, которые совместимы с интересами движения”. Говорилось и о том, что к партийной работе привлекаются все товарищи, честно намеревающиеся претворять в жизнь решения III конгресса, а их прежняя точка зрения по поводу спорных вопросов “не должна играть при этом никакой роли” [36]. Подобных примеров сочетания принципиальной стойкости и тактической гибкости можно привести немало.

Но с течением времени в Коминтерне централизация стала сопровождаться усилением администрирования “сверху” и сужением самодеятельности компартий, их инициативы. Реорганизация аппарата ИККИ в 1926-1927 гг., особенно создание “лендерсекретариатов”, то есть подразделений, ведавших отдельными группами стран, означали по сути, что ИККИ берет в свои руки и руководство конкретными политическими и экономическими выступлениями секций. Из попыток создать более четкую систему политического руководства секциями получилось, как показали уже ближайшие годы, нечто противоположное. Несмотря на то, что в работе лендерсекретариатов обеспечивалось присутствие и активное участие представителей компартий данного региона, в целом механизм политического руководства стал более громоздким, менее подвижным, в большей мере зависимым от самого аппарата ИККИ. Долгие обсуждения в лендерсекретариатах, а затем авторитетное решение по выработанным проектам в руководящих органах ИККИ приводили нередко к тому, что утвержденная резолюция, например Латиноамериканского лендерсекретариата, доставлялась в страну, когда условия уже изменились.

Централизация в Коминтерне совпала с кампаниями по очищению его рядов от оппортунистических уклонов. Эти кампании, в которые неизбежно вносились и личностные мотивы, часто вели к отсечению не только действительных оппортунистов, но и тех, кто по ряду вопросов отстаивал свое мнение, не совпадавшее с мнением большинства. А Р.Зорге был отстранен от работы в ИККИ просто потому, что освобождались от людей, которые считались командой Бухарина.

VII конгресс Коминтерна, сознавая, что новая, антифашистская политика требует от компартий большей политической самостоятельности, маневренности, глубокого вхождения в национальную специфику, рекомендовал Исполкому Коминтерна сосредоточиться на выработке основных политических решений и “избегать, как правило, вмешательства во внутриорганизационные дела коммунистических партий”. С реорганизацией аппарата ИККИ в конце 1935 г., роспуском лендерсекретариатов оперативное политическое руководство в основном передавалось в руки самих компартий. Однако и сложность международного положения, и традиции “директивного руководства” из центра, а также ряд других причин не позволили по-настоящему осуществить заявленные намерения.

Для Коминтерна как международной организации была характерна еще одна важная черта: идейно-политическая, организационная и материальная связь с первой страной пролетарской диктатуры – с Советской Россией и с российской компартией. Эта связь в тех условиях была закономерной, так как Коминтерн и СССР были едины по своей идеологии, классовым целям и основным политическим установкам. Поэтому Коминтерн, об этом надо говорить открыто, выступал в известной степени и как инструмент ВКП(б) и СССР. Области действия Коминтерна и СССР, совпадая во многом, были все же различны. Заявления антикоммунистической историографии о том, что Коминтерн был “слепым орудием Советского государства”, его “вспомогательным войском”, инструментом его “державно-националистической внешней политики”, а компартии являлись-де “зарубежной платной агентурой Москвы” и т.д., – это все попытки ухватиться за одну сторону явления, с тем чтобы игнорировать другую и тем самым исказить всю картину.

Решающее значение имеет тот факт, что секции Коминтерна выражали интересы рабочего класса и трудящихся своих стран, были стойкими и последовательными защитниками этих интересов, организаторами реальной борьбы за социально-экономические и политические требования масс. В этом корни существования компартий, в этом была основа их влияния в народе и основа определенной самостоятельности их в рамках Коминтерна. Кто поверит, что миллионные массы, поддерживавшие компартии Франции в период Народного фронта и в годы борьбы с гитлеровскими оккупантами, действовали потому, что были обмануты Коминтерном, добивавшимся якобы осуществления внешнеполитических целей СССР? Не вернее ли предположить, что народные массы увидели в ФКП свою боевую партию, отважную защитницу национальной свободы и дела трудящихся? А разве 6 млн. голосов за Компартию Германии в ноябре 1932 г., то есть незадолго до прихода гитлеровцев к власти, не свидетельствовали о широкой поддержке масс, хотя и оказавшейся еще недостаточной для отпора наступавшему фашизму? Приоритетной задачей компартий являлось то, что непосредственно касалось судеб своей страны и ее трудящихся. И нелепо объявлять борьбу компартий за интересы своего народа просто “случайным совпадением” с защитой внешнеполитических интересов Москвы. Миллионные движения никак не укладываются в графу “случайных совпадений”. В среде серьезных западных историков есть авторы, которые понимают, что нельзя игнорировать действительные корни компартий, являвшихся секциями Коминтерна, в общественной жизни своих стран. Эти авторы заявляют: нельзя “забывать о широком мире деятельности коммунистов в национальных и местных организациях”, нужно “видеть разумный баланс между контролем сверху (из Коминтерна.– К.Ш.) и степенью адаптации снизу” [37].

Круги деятельности Коминтерна и СССР, имея общий сегмент, были различны; временами возникали между Наркоминделом и ИККИ серьезные расхождения и спорные вопросы. Нарком иностранных дел Г.В.Чичерин в феврале 1922 г. в одной из записок отмечал, что организуемые Коминтерном выступления революционного характера будут в известной мере идти вразрез со стремлениями Советской страны достичь во имя ее укрепления соглашений с капиталистическими державами. Поэтому он рекомендовал строгое разделение деятельности Советского государства и Коминтерна, предоставив последнему коммунистическую агитацию. Если мы, писал он, “забудем это строгое разделение”, то “поставим под вопрос все экономические достижения, составляющие для нас задачу момента” [38].

На протяжении 1922-1928 гг. Политбюро ЦК ВКП(б) и ИККИ несколько раз рассматривали вопросы разделения деятельности Наркоминдела и Коминтерна, и было дано указание, что всякая связь Коминтерна и Наркоминдела заканчивается и впредь не возобновляется. Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1928 г. по докладу И.В.Сталина “О Коминтерне и Советской власти” подтверждало эту установку и предписывало послать советским представителям за рубежом “директиву о строжайшем проведении принципа невмешательства во внутренние дела соответствующих стран”. Несколько раз принимались решения о запрещении советским разведывательным органам вербовать агентуру из актива компартий.

Разграничение сфер деятельности Советского государства и Коминтерна давало последнему больше возможностей для учета конкретных особенностей положения отдельных компартий. Но после Мюнхенского сговора, когда Англия и Франция отдали на растерзание Гитлеру Чехословакию, стремясь отвести удар от себя и подтолкнуть агрессию на Восток, против СССР, стало ясно, что дело идет к большой войне. В такой предвоенной обстановке советское руководство считало необходимым более тесно увязать действия Коминтерна с внешней политикой СССР. И это было оправдано, так как главной реальной силой, противостоявшей фашизму и поджигателям войны, был Советский Союз, и от его роли и действий зависело многое.

Но в момент, когда советское руководство пошло на большой внешнеполитический маневр, связанный с подписанием советско-германского пакта о ненападении, тесная привязка коминтерновской деятельности к советской внешней политике поставила Коминтерн и компартии в сложное положение. Нельзя было срывать маневр, дававший некоторые выгоды для СССР, время для укрепления его обороны. Но Коминтерну пришлось серьезно свертывать свою антифашистскую активность.

После нападения Гитлера на Польшу и развязывания второй мировой войны Сталин в беседе с Генеральным секретарем ИККИ Г.Димитровым 7 октября 1938 г. высказал ряд оценок и указаний, раскрывавших как цели советской внешней политики, так и рамки деятельности Коминтерна. Советское руководство рассчитывало на возможность подталкивать одну воюющую сторону против другой, “чтобы лучше разодрались” и взаимно ослабили друг друга. Это может привести к обстановке, когда будет поставлен “вопрос об уничтожении (капиталистического) рабства” [40]. Советский Союз, как говорил Сталин в беседе с Димитровым 25 октября, в пактах взаимопомощи нашел ту форму, которая позволит “поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран” [41]. Так, внешнеполитическими действиями и маневрами советское руководство надеялось в то время серьезно расширить сферу влияния СССР.

Деление капиталистических государств на демократические и фашистские с началом войны, утверждал Сталин, утратило свой смысл. Он рекомендовал Коминтерну снять лозунги антифашистского народного фронта, и компартии должны были направлять удар против своих правительств, ведущих войну. Это было сравнительно трудное время для Коминтерна. Он вынужден был действовать осторожно, антифашистскую работу делать скрыто, чтобы не вызвать осложнений в советско-германских отношениях, не дать гитлеровцам повода для обвинения СССР в нарушении пакта.

Нападение фашистской Германии на СССР создало чрезвычайно опасную, но совершенно ясную в политическом смысле ситуацию. Фашизм столкнулся со своим главным противником – Советским Союзом. В войне против фашизма, начавшего главный бой за достижение господства над миром, сложилась антигитлеровская коалиция. Коминтерн сделал в 1941-1943 гг. многое для развития антифашистской освободительной борьбы в мире. Эта деятельность, в которой особое место занимали подготовка и засылка антифашистских групп в разные страны, ведение разведки, почти не изучена.

По предложению Сталина в мае 1943 г. ИККИ поставил на обсуждение вопрос о роспуске Коминтерна. Причины роспуска сравнительно подробно изложил сам Сталин. Он, судя по дневниковой записи Димитрова, говорил на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 25 мая 1943 г. следующее: “Опыт показал, что и при Марксе, и при Ленине, и теперь невозможно руководить рабочим движением всех стран из одного международного центра. Особенно теперь, в условиях войны, когда компартии в Германии, Италии и других странах имеют задачу свергнуть свои правительства и проводить политику пораженчества, а компартии СССР, Англии, Америки и другие, наоборот, имеют задачу всемерно поддерживать свои правительства для скорейшего разгрома врага. Мы переоценили свои силы, когда создавали Коммунистический Интернационал и думали, что сможем руководить движением во всех странах. Это была наша ошибка. Дальнейшее существование Коминтерна – это будет дискредитация идеи интернационализма, чего мы не хотим.

Есть и другой мотив для роспуска Коммунистического Интернационала, который не упоминается в постановлении. Это то, что компартии, входящие в Коминтерн, лживо обвиняют, что они являются агентами иностранного государства, и это мешает их работе среди широких масс. С роспуском Коминтерна выбивается из рук врагов этот козырь. Предпринимаемый шаг несомненно усилит компартии как национальные рабочие партии и в то же время усилит интернационализм народных масс, базой которого является Советский Союз” [42].

Названные Сталиным причины, конечно, существовали на протяжении всего периода жизни Коминтерна. Но именно в годы войны стало особенно сильно сказываться их воздействие. Не исключено также, что роспуском Коминтерна Сталин хотел убедить союзников по антигитлеровской коалиции в стремлении СССР к самому тесному сотрудничеству с ними, не осложняемому никакими попытками вмешательства в их внутренние социально-политические конфликты. Роспуск Коминтерна должен был, таким образом, послужить и укреплению антигитлеровской коалиции.

Единая мировая партия, строго централизованное руководство, тесная привязка к политике Советского государства – эти черты Коминтерна в основном соответствовали условиям, когда забрезжила возможность мировой социалистической революции и еще продолжалось нарастание мирового революционного процесса. В изменившихся условиях эти черты из преимуществ превращались в тормоз.

Коминтерн остался в истории как боевая организация международного рабочего движения, боровшаяся против капиталистической эксплуатации и угнетения, за социалистическое преобразование мира. Он решительно выступал за повседневные нужды трудящихся, и это вместе с примером социальных завоеваний СССР заставляло капитал идти на уступки трудящимся. Громадна заслуга Коминтерна и компартий в деле мобилизации трудящихся, всех демократических сил против фашизма. Вклад Коминтерна в победу над фашизмом, определившую путь развития человечества на весь XX век, несомненен. Коминтерн способствовал распространению идей социализма, росту и укреплению компартий, совершенствованию стратегии и тактики коммунистов, превращению ряда компартий в национальную политическую силу, уходящую глубокими корнями в жизнь своего народа. Верный интернационализму, Коминтерн поддерживал Советский Союз, его государство, его общественную систему как прообраз нового, будущего мира социальной справедливости и свободы, несмотря на трудности, деформации в советском развитии и трагические ошибки. Все позитивное, что сделал Коминтерн, не может быть забыто и отброшено. Вместе с уроками из трудных идейных и социально-политических битв, из ошибок, просчетов и неудач, эти заслуги и составляют живое наследие.

Сегодня международное сотрудничество коммунистов необходимо больше, чем когда-либо. Прежде всего потому, что капитал в координации своей политики, в объединении своих усилий явно опережает людей труда, эксплуатируемых им. Потому также, что после временного поражения социализма в СССР и ряде других стран распалась система связей между коммунистическими партиями, отличавшаяся разнообразием форм. Сотрудничество особенно важно сегодня и потому, что переломное время после серьезных поражений требует переосмысления многих сторон опыта общественно-политической борьбы, усовершенствования теоретических представлений, всестороннего обоснования положений обновленного социализма. Наконец, нужны импульсы для акций международной солидарности.

Ясно, что не может быть возврата к командно-директивным методам и организационным формам Коминтерна. Мир стал более един, но и более многообразен; социально-политические структуры и их специфика в различных цивилизованных условиях не стали проще, а, наоборот, показывают нам новое богатство форм. Здесь, на наш взгляд, уместны самые различные информационно-консультативные связи компартий, позволяющие аккумулировать все ценное из их опыта, развертывать борьбу за социалистическое будущее человечества.

Литература

1. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. Пер. с англ. М., 1995. С. 37

2. Второй конгресс Коминтерна. Июль-август 1920 г. М., 1934. С. 535

3. Там же

4. Novak К. F. Versailles. Веrlin, 1927, s. 148-149

5. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 47, 69-70, 78-79

6. Там же. С. 228

7. Ленин В. И. Политический отчет ЦК РКП(б). Стенограмма выступления на IX конференции РКП(б) 22 сентября 1920 г.– Исторический архив. 1992, М 1. С. 15, 16, 17

8. Второй конгресс Коминтерна. С. 556, 591

9. Коммунистический Интернационал, 1920, № 15. С. 3076

10. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 5.М., 1969. С. 26

11. Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 402

12. Бюллетень IV конгресса Коммунистического Интернационала. М., 1922, № 11. С. 13-14

13. Там же, № 10. С. 14-15

14. В выступлении перед работниками Госплана в мае 1925 г. Троцкий говорил относительно развития производительных сил капитализма: “Нет даже серьезных симптомов в этом направлении”.– Варга Е., Троцкий Л., Радек К. К вопросу о стабилизации мирового капитализма. М.– Л., 925. С. 33-34

15. Сталин И. В. Сочинения. Т. 7. М., 1947. С. 101

16. Расширенный пленум Исполкома Коминтерна (21 марта-6 апреля 1925 г.). Стенографический отчет. М.– Л., 1925. С. 435

17. Правда, 19 июня 1925 г.

18. Стенографический отчет VI конгресса Коминтерна. Выпуск 6. Тезисы, резолюции, постановления, воззвания. М.-Л., 1929. С. 36

19. Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (Далее: РЦХИ ДНИ), ф. 495, оп. 20, д. 668, л. 121

20. Там же, оп. 127, д. 569, лл. 1-4, 5-7

21. Коминтерн и вторая мировая война. Часть И. После 22 июня 1941 г. М., 1998. С. 355

22. В. И. Ленин и Коммунистический Интернационал. М., 1970. С. 130, 131

23. Там же. С. 145

24. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 74

25. Тольятти П. Избранные статьи и речи. Том 1. М., 1965. С. 150; VII конгресс Коммунистического Интернационала и борьба против фашизма и войны (Сборник документов). М., 1975. С. 258, 304

26. РЦХИ ДНИ, ф. 495, оп. 1, д. 3, л. 39

27. Советская Россия. 31 декабря 1998 г.

28. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 78

29. Грамши А. Избранные произведения в трех томах. М., 1957. Т. 3

30. Димитров Г. Избранные произведения в 3-х томах. Т. 2, М., 1983. С. 152

31. Вопросы истории КПСС. 1969, № 3. С. 13

32. Война и революция в Испании 1936-1939. М., 1968. С. 419-420

33. Historie du Parti communist francais (Manuel). Paris, 1964, р. 307, 343

34. Коммунист. 1988, № 10. С. 110

35. Расширенный пленум Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала (12-23 июня 1923 г.). Отчет. М., 1923. С. 225, 299

36. Третий конгресс Коминтерна. Развитие конгрессом политической линии коммунистического движения. Коммунисты и массы. М., 1975. С. 302

37. К. Мс. Dermott, J. Agnew. The Соmintern. А Нistory of international communism from Lenin to Stalin. London, 1996, р. 119

38. Коминтерн и идея мировой революции. Документы. М., 1998. С. 347-349

39. Адибеков Г.М., Шахназарова Э.М., Шириня К.К. Организационная структура Коминтерна 1919-1943. М., 1997. С. 134

40. Димитров Г. Дневник. 9 март 1933-6 февруари 1949. София. 1997. С. 181-182

41. Там же. С. 184

42. Там же. С. 375

Против извращения истории Коминтерна

Н.Е.Королев

История Коммунистического Интернационала, и особенно роль Ленина, партии большевиков в подготовке, основании и практической деятельности этой всемирной революционной организации была всегда и остается поныне объектом острого идеологического противоборства.

Для тех, кто связал свою судьбу с борьбой против власти капитала, эта история является источником революционного опыта, живительным родником знаний, необходимых для революционного действия. Целостное восприятие и усвоение этого опыта требует всестороннего, объективного изучения и осмысления как побед и достижений мирового революционного движения, так и его поражений и неудач. Это необходимо для выработки научно обоснованной политики коммунистической партии, для политического просвещения и воспитания масс. В противном случае и партия, и массы будут действовать на уровне обыденного сознания, апеллируя к пресловутому “здравому смыслу”, искать правильный путь методом проб и ошибок, приобретая необходимый в борьбе опыт слишком дорогой ценой.

Историческая ценность опыта Коминтерна, особенно первых лет его существования, обусловлена тем, что он возник и действовал в обстановке невиданного никогда ранее мирового революционного подъема. С самого начала Коминтерн опирался на могучую поддержку победившего пролетариата Советской России и революционный порыв миллионов тружеников капиталистического мира, поднявшихся на штурм империализма, против несправедливых, захватнических войн, наемного рабства и колониального угнетения. Эта были годы крутого перелома в жизни всего человечества, время жестоких испытаний и величайших революционных перемен, которые дают народам самые ценные и содержательные уроки.

Нужно прямо сказать, что коминтерновской проблематике в советской исторической науке не повезло, хотя систематически публиковались стенограммы и важнейшие документы конгрессов Коминтерна и некоторых заседаний ИККИ, издавались документальные и тематические сборники, а в начале 3О-х гг. вышли научные издания стенографических отчетов первых двух конгрессов Коминтерна. В довоенные годы появилось несколько интересных исследовательских работ, но создать обобщающий труд по истории Коминтерна не удалось. Сформированный для этой цели научный коллектив не смог завершить свою работу, т.к. его руководитель Бела Кун был репрессирован. После роспуска Коминтерна в 1943 г. в течение почти четверти века вообще не выходило сколько-нибудь значимых работ по этой теме. Крупные исследовательские и обобщающие научные труды стали появляться со второй половины 60-х годов. Интерес к этой проблематике проявили и некоторые коммунистические и прогрессивные зарубежные ученые, опубликовавшие ряд серьезных исследований. Но в целом все это было ничтожной каплей по сравнению с океаном враждебной литературы, выходившей в капиталистических странах.

Основной массив буржуазной, социал-реформистской и ревизионистской литературы по истории мирового революционного движения и близкой проблематике всегда отражал с большей или меньшей последовательностью интересы господствующих классов. Раскрывая практическое назначение и методологию создания такого рода трудов, автор книги “Европейский коммунизм” Франц Боркенау писал: “Говорить об “объективности” при изложении истории современного европейского коммунизма было бы не только не честно, но и нелепо. Данная работа исходит из само собой разумеющейся предпосылки отказа от коммунизма, из его оценки как наибольшей опасности для современного мира. Она прежде всего рассчитана на большой круг лиц, которые по своей профессии в качестве политиков, дипломатов, военных и работников спецслужб имеют дело с коммунизмом. Автор сделал все необходимое, чтобы дать им в этой книге соответствующие разъяснения” (Вогkenau F. Dег Euгораisсhе Коmmunismus. Вегn,1952,.5.1О). Здесь, как говорится, комментарии излишни. Всякая объективность при таком подходе, естественно, становится нелепой и неуместной.

Содержание и смысл этих трудов в конечном итоге сводились к изысканию доводов в защиту капиталистического строя и дискредитации его противников. Авторы этих произведений не были обременены поиском научной истины. Поэтому манипуляции с документами, особенно архивными, подгонка фактов под заранее созданные схемы, выхватывание отдельных фактов, игра в примеры – все эти приемы были для них скорее правилом, чем исключением.

Академик Е.В.Тарле, работая в парижских архивах, был в свое время буквально шокирован, обнаружив, с какой бесцеремонностью обращался с архивными материалами крупнейший французский историк Ипполит Тэн (1828-1893), автор шеститомного труда “Происхождение современной Франции”. Создавая свой труд после кровавого подавления Парижской коммуны, Тэн стремился доказать вредоносность и гибельность любой революции вообще. “В Национальный архив, – отмечал Тарле, – Тэн пришел со своей готовой схемой, с этой же схемой он и ушел из архива; он искал не фактов, которые бы его учили, но лишь иллюстраций к своей готовой схеме, а эта манера представляет собой наихудший вид фальсификации науки” (Тарле Е.В. Соч.Т.4. М.,1958, с.612).

Современные извращенцы от науки довели подобные приемы до совершенства. Особенно широко практикуется ими так называемый метод обрезания. При помощи тенденциозного подбора архивных документов и материалов, изъятия наиболее важных из них или фрагментарного их изложения, путем многочисленных купюр в текстах ранее опубликованных документов они изымают из научного оборота принципиально важные положения, оценки, факты, выводы. Таким способом во многих документах, сопровождаемых соответствующими комментариями, не только смещаются акценты, но нередко полностью извращаются подлинный смысл и значение. В результате выпускаются документальные сборники, дающие простор для самых нелепых и злостных инсинуаций по поводу истории мирового революционного движения и Коминтерна.

В качестве примеров такого рода можно привести сборники документов Коминтерна, изданные в Англии, Западной Германии, США и других странах (см.: The Communist International n.1919-1943. Documents. vol 1-3. Sel. and ed. by Jane Degras. London, 1956; Die Kommunistische Internationale. Eine Dokumentation. Hrsg. von H. Weber Hannover, 1966; Lenin and the Comintern. Ed. By M.Draschkowitsch and B. Lasitch. Stanford, 1972). В этом же ряду стоит сборник, изданный недавно в Москве при финансовой поддержке Российского государственного научного фонда (см.: Коминтерн и идея мировой революции. Документы. – М.: Наука, 1998. — 949 с. Илл. Тираж 700 экз. Составители тома и авторы комментариев Я.С.Драбкин, Л.Г.Бабиченко, К.К.Шириня. Ответственный редактор и автор вступительной статьи Я.С.Драбкин).

Об основном замысле и методологии создания этого коллективного труда и пойдет дальше речь.

Вступительная статья озаглавлена “Идея мировой революции и ее трансформации”. Начинается она следующими “откровениями”: “Понятие “мировая революция” принадлежит в наши дни к числу наиболее мифологизированных и мистифицированных. Его нередко трактуют не только как иллюзию или утопию, но и как сознательный обман, как символ стремления коммунистов к мировому господству посредством войны и агрессии, которое сродни стремлению гитлеровских фашистов к мировому господству высшей расы или даже хуже того. С одной стороны, раздаются голоса, будто большевики “использовали” доверчивый русский народ в качестве “вязанки хвороста, бросаемого в костер мировой революции” (В.Кожинов), с другой – появилась наукообразная версия, утверждавшая, будто Ленин сначала “продал Россию” германскому генштабу, а потом он же саботировал германскую революцию и тем “предал” мировую революцию (Ю.Фельштинский)” (с.3).

В чем “мистификация” озвученных трактовок и в чем “наукообразие” версии Фельштинского, типичной для самой низкопробной зарубежной прессы и российского “демократического” телевидения, не объясняется автором никак. Казалось бы, кому как не Драбкину, известному исследователю германской революции и Веймарской республики, показать всю вздорность и антинаучность писаний Фельштинского? Но на головы читателей он просто обрушил несколько самых злобных антисоветских и антикоммунистических измышлений без каких-либо возражений или хотя бы замечаний.

Определяя “методологические принципы пользования понятием “мировая революция”, – подчеркивает Драбкин, – необходимо различать три фактора:

1) идею мировой революции;

2) расхожий лозунг первых революционных лет, отразившийся в представлениях Нагульнова в “Поднятой целине” или Копенкина в “Чевенгуре” и сохранившийся доныне в обыденном сознании;

3) те попытки реализации идеи, которыми на протяжении своего существования занимался Коминтерн (с.3).

Что можно сказать по каждому из этих трех факторов?

1. К 1917 году идея мировой революции существовала уже не просто как идея, а как фундаментально разработанная научная теория. А это, как говорится, две большие разницы. Драбкин отмечает, что истоки идеи мировой революции намного старше большевизма, ее корни – в гуманистической традиции Просвещения, в исторической традиции великих революций XVII-XVIII веков в Европе и Америке, в интернациональной солидарности трудящихся, в деятельности I и II Интернационалов.

Но автор умалчивает о том, какой вклад в развитие этой идеи внесли Маркс и Энгельс, умалчивает о том, что понятие “мировая революция” стало важнейшей составной частью теории научного коммунизма и стоит в одном ряду с такими основополагающими понятиями марксизма, как общественно-экономическая формация, освободительная миссия рабочего класса, диктатура пролетариата, пролетарский интернационализм. И, конечно, автор ни слова не говорит о ленинском исследовании империализма и о том новом, что внес Ленин накануне и в первые годы после победы Великого Октября в развитие марксистской теории мировой социалистической революции. А ведь именно эта теория стала для партии большевиков, других коммунистических партий и для Коминтерна в целом руководством к действию в годы мирового революционного кризиса.

2. Драбкин как-то полупрезрительно характеризует пламенный призыв к мировой революции, получивший широчайший отклик в массах в годы мирового революционного подъема в России и ряде других стран, как некий расхожий лозунг, отразившийся в представлениях людей типа названных им литературных героев. Сам прием использования литературных персонажей для анализа реальных исторических событий вызывает сомнения. С таким же успехом можно ссылаться на Штирлица для характеристики службы безопасности фашистской Германии. И вообще, вряд ли позволительно смешивать научный и художественный методы познания действительности. В научных исследованиях это открывает неограниченные возможности для подмены реальной жизни художественным вымыслом и далеко не художественными домыслами.

Собственно, так и происходит. Упрощается и извращается диалектика сознательного и стихийного, диалектика взаимодействия между революционной теорией и революционной практикой, между провозглашаемыми пролетарской партией лозунгами и отражением их в сознании и деятельности многомиллионных масс. Все эти проблемы вовсе не так примитивны, как излагает автор, и требуют глубокого научного подхода. Драбкин изображает дело таким образом, будто некая “исходная”, незамутненная идея мировой революции, рожденная гуманистическими традициями западной культуры, попав на российскую почву, сначала оказалась искаженной большевиками, а затем и вовсе доведена до абсурда в результате стихийных выступлений масс, состоявших в большинстве своем из малообразованных, а то и вовсе неграмотных людей типа Макара Нагульнова.

Ленин, раскрывая в свое время несостоятельность идей о возможности “чистого” империализма и “чистой” социальной революции, писал: “Социалистическая революция в Европе не может быть ничем иным, как взрывом массовой борьбы всех и всяческих угнетенных и недовольных. Часть мелкой буржуазии и отсталых рабочих неизбежно будут участвовать в ней – без такого участия невозможна массовая борьба, невозможна никакая революция – и столь же неизбежно будут вносить в движение свои предрассудки, свои реакционные фантазии, свои слабости и ошибки. Но объективно они будут нападать на капитал, и сознательный авангард революции, передовой пролетариат, выражая эту объективную истину разношерстной и разноголосой, пестрой и внешне-раздробленной массовой борьбы, сможет объединить и направить ее, завоевать власть, захватить банки, экспроприировать ненавистные всем (хотя по разным причинами) тресты и осуществить другие диктаторские меры, дающие в сумме ниспровержение буржуазии и победу социализма, которая далеко не сразу “очистится” от мелкобуржуазных шлаков” (Ленин В.И. ПСС. Т. 3О. С.54-55).

Из рассуждений Драбкина следует, что он категорически не приемлет любые стихийные взрывы, когда доведенные до отчаяния массы начинают по-своему, по-плебейски расправляться со своими угнетателями, ведомые классовым инстинктом и собственными представлениями о “революционной совести”, “революционной целесообразности” и т.д. Однако даже Александр Блок, лично пострадавший от такого бунта (его имение было дотла сожжено восставшими крестьянами), глубоко верно объяснял причины подобных перехлестов революции, от которых особенно громко стонала часть интеллигенции, лишившаяся былого благополучия. В знаменитой статье “Интеллигенция и революция” (1918) Блок писал: “Почему дырявят древний собор? Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – Потому, что там пороли и насиловали девок; не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? – Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью” (Блок А. Собр. Соч. Т. 4. Л., 1982. С.235).

Если подходить к оценке стихийных движений протеста не с позиций буржуазной юстиции или социал-демократических деятелей типа Носке, то нужно признать, что стихийность движения – это свидетельство прежде всего его глубины и размаха, когда массы не могут и не хотят больше терпеть и их возмущение перехлестывает через край. В этих условиях особенно важной для коммунистов является задача внесения в это движение организованности и социалистической сознательности. Ведь именно эти слои наиболее угнетенных и наименее просвещенных трудящихся составляют основную массу политической армии социалистической революции. И только эта армия, объединяющая в своих рядах подавляющее большинство эксплуатируемых и угнетенных масс, способна сломить под руководством сознательного пролетарского авангарда власть капитала.

Так что снобистская ирония по отношению к этим массам и их конкретным “необразованным” представителям типа Макара Нагульнова (в реальной жизни это были Чапаев, Котовский, Буденный и сотни тысяч других самоотверженных борцов революции) обнажает лишь определенную классовую позицию автора. Эта ирония вполне сравнима с юродствам тех заангажированных телесатириков и пошляков от науки, которые ежедневно с экранов телевизоров и со страниц желтой прессы глумятся над Великой Октябрьской социалистической революцией и над нашей советской историей.

3. Как уже отмечалась, о вкладе Ленина, других революционных марксистов в развитие теории мировой социалистической революции и о тех научных и политических дискуссиях, которые велись в международном рабочем движении по этим вопросам, во вступительной статье не говорится ни слова. Автор никак не раскрывает понятия мировой революции, каким оно сложилось в марксистских исследованиях к 1917 году. Не дает он и своего собственного определения, не поясняет, какое содержание он сам вкладывает в это понятие. Так что из драбкинских “методологических принципов пользования понятием “мировая революция” остается совершенно неясным, о попытках реализации Коминтерном какой идеи мировой революции он ведет речь? И какая – изначально гуманная, чистая и благородная — идея претерпела в результате деятельности Коминтерна многочисленные трансформации и мистификации, превратившись в утопическую, мифическую, иллюзорную, а затем и вовсе – в свою полную противоположность?

Впрочем, четкая постановка этого центрального вопроса, вынесенного в заголовок книги, составителей вовсе не беспокоит. Об этом свидетельствует тот факт, что в сборнике начисто отсутствуют тексты основополагающих теоретических и программных документов, официально принятых на всех, кроме первого, конгрессах Коминтерна и расширенных пленумах его Исполкома. Составителей интересуют, главным образом, документы второго и третьего ряда. И фокус здесь в том, чтобы при их помощи показать в превратном свете важнейшие теоретические, политические и организационные решения Коминтерна, тексты которых в сборнике отсутствуют. Составители видят свою особую заслугу в том, что они впервые опубликовали некоторые документы, не предназначавшиеся ранее для печати. Среди новых текстов основную массу составляют письма, наброски, черновые, подготовительные и другие сопутствующие материалы, в том числе финансовые отчеты, обсуждения методов нелегальной работы, вооруженной борьбы и т.д. Все это было бы очень полезным для науки, если бы составители при отборе как опубликованных, так и неопубликованных ранее архивных документов, и особенно в своих комментариях и трактовках этих документов, проявили элементарную научную добросовестность и объективность, исключающую односторонность, тенденциозность и тем более предвзятость. Ведь, как писал Маркс, в науке “не только результат исследования, но и ведущий к нему путь должен быть истинным” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.1. С.7).

Рассматриваемый документальный сборник этому высокому научному критерию не соответствует. Документы и материалы для него отобраны крайне тенденциозно, а комментарии, особенно во вступительной статье, носят совершенно определенную политическую окраску, совпадая во всем существенном с антикоммунистическими взглядами основателей “Антикоминтерновского пакта” и концепциями буржуазной, социал-реформистской и ревизионистской историографии.

Особо пристальное внимание составителей привлекли следующие три группы документов и материалов:

1) о помощи из Москвы зарубежным коммунистам финансами, людьми, оружием, пропагандой солидарных действий;

2) о нараставших спорах относительно темпа и маршрута международной революции, этапов стратегии, наступательной или оборонительной тактики;

3) о военно-конспиративной деятельности компартий.

На основе этих материалов, пишет Драбкин, можно распутать некоторые сложные узлы разнонаправленных тенденций скорее на зигзагообразном, чем прямом, пути Коминтерна:

– от революционного романтизма первых лет, грешившего авантюризмом, к позднее более реалистичной оценке российской и международной ситуации;

– от конфронтации коммунистов с социал-демократией к тактике единого фронта;

– от экспорта революции к “социализму в одной стране”;

– затем снова к иллюзиям “революционного штурма” и к пагубной концепции “социал-фашизма”, потом к идее народного фронта;

– от приспособления к условиям, созданным пактом Сталина-Гитлера, к антифашистской войне, а после нападения Германии на Советский Союз — к антигитлеровской коалиции (с.5).

Публикуемые материалы, по утверждению Драбкина, делают более цельной картину эволюции политики Коминтерна, полнее раскрывают динамику “постепенного перерождения как самой исходной (исходной от чего – от эпохи Просвещения или эпохи империализма? – Н.К.) идеи о мировой революции и строительстве социализма, так и взглядов на маршруты революции, стратегию и тактику, средства и методы действий коммунистов в центральных инстанциях Коминтерна, в ВКП(б) и других секциях” (с.5).

Исходя из этой посылки, Драбкин строит свою периодизацию “этапов трансформации идеи мировой революции, а вместе с тем и характера деятельности Коминтерна” (с.5). Выглядит она следующим образом:

1. Основание Коминтерна.

2. Штаб мировой революции.

3. От штурма к осаде.

4. Военно-конспиративная деятельность коммунистов.

5. Мировая революция или “социализм в одной стране”?

6. Зрела ли “идея штурма” в сознании масс?

7. Антифашизм и сталинизм.

“Предлагаемая периодизация, – подчеркивает автор, – несмотря на ее условность, позволяет проследить, как изначально гуманная идея, имевшая целью спасти от гибели человеческую цивилизацию и открыть перед всем миром интернациональные перспективы социализма, шаг за шагом превращалась в полную свою противоположность и, наконец, в прикрытие националистически-державной политики сталинизма” (с.5-6).

В действительности предлагаемая Драбкиным и другими составителями периодизация не просто условна. Она отрывает теоретическую и практическую деятельность Коминтерна от объективного анализа хода всемирной истории и реального противоборства двух мировых систем в период между двумя мировыми войнами и потому носит заведомо предвзятый, антинаучный характер. Она используется вовсе не для того, чтобы помочь нынешнему поколению трудящихся освоить все ценное из богатейшего опыта Коминтерна и извлечь уроки из допущенных им ошибок. Эта схема преследует иную цель, а именно: так подогнать под нее факты и документы, чтобы на корню опорочить Коминтерн и его политику, которая якобы представляла собой сплошную цепь ошибок и преступлений и потому полностью дискредитировала саму “исходную”, “изначально гуманную” идею мировой революции.

При таком подходе вполне логично звучит окончательный вердикт Драбкина в отношении Коминтерна и всего мирового революционного движения: “История неопровержимо доказала, что великая, благородная цель освобождения человека и человечества не может быть достигнута неадекватными насильственными, репрессивными методами и средствами. Удастся ли ее достичь ненасильственными действиями, или она так и останется недосягаемым идеалом, вечно манящей путника звездой – это покажет будущее” (с.66-67). Чувствуете, какое изящество слога! Какая сила мысли! И какой гениальный вывод: будущее покажет!

Предоставим читателю самому решить, чего в этой статье больше:

– пренебрежения к опыту всемирной истории, которая в обществах, разделенных на классы, неизбежно развивается по законам классовой борьбы, которую эксплуататорские классы, как только возникает реальная угроза их господству, немедленно превращают в гражданскую войну против собственного эксплуатируемого народа, прибегая при этом к вооруженной помощи иностранных интервентов;

– лицемерия, замешанного на передержках, подтасовках, передергиваниях, умолчаниях и т.д.;

– или элементарных заимствований из самых грязных антикоммунистических источников.

В любом случае ничего принципиально нового, чего нельзя было бы найти в антикоммунистической литературе, во вступительной статье нет. Попыток представить порочными саму идею революционного преобразования общества и практику применения эксплуатируемыми классами методов революционного насилия по отношению к эксплуататорам было бесконечное множество. Разоблачению такого рода попыток Маркс и Энгельс посвятили в “Манифесте Коммунистической партии” специальный раздел под названием “Консервативный, или буржуазный, социализм”. Позднее, критикуя Дюринга, Энгельс писал: “Для г-на Дюринга насилие есть нечто абсолютно злое... Лишь со вздохами и стонами допускает он возможность того, что для ниспровержения эксплуататорского хозяйничанья понадобится, может быть, насилие, – к сожалению, изволите видеть, ибо всякое применение насилия деморализует, дескать, того, кто его применяет”... “И это тусклое, дряблое, бессильное поповское мышление, – заключал Энгельс, – смеет предлагать себя самой революционной партии, какую только знает история?” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.20. С.189).

Огромное значение критике такого круга идей придавал и Ленин. В 1920 г. он обратил особое внимание на две брошюры Отто Бауэра: “Мировая революция” и “Большевизм или социал-демократия?” Ленин настойчиво рекомендовал коммунистам изучить эти работы, чтобы знать позицию своих противников и уметь противостоять ей. Коварство аргументации Бауэра заключалась в том, что он под видом якобы беспристрастного теоретического анализа пытался исказить саму суть Октябрьской революции и содержание политики большевиков. Он изображал диктатуру пролетариата, установившуюся в Советской России, как некое царство голого насилия, исключающего саму возможность какой-либо творческой созидательной работы. При этом всякую революцию Бауэр изображал как вынужденную, но не желательную форму общественной эволюции. Наиболее целесообразный метод освобождения пролетариата и построения социалистического общества, заключал он, – “не в драматических революционных боях, а путем постепенно прогрессирующих реформ, проводимых под давлением рабочего движения” (Die Weltrevolution / Wien, 1919, S.18).

Ленин считал, что подобные рассуждения, да еще в обстановке, когда буржуазия в ряде стран Европы развязала гражданскую войну против собственного народа и продолжала вооруженную интервенцию против Советской России, особенно наглядно демонстрировали “всю бездну недомыслия, педантства, подлости и предательства интересов рабочего класса – и притом под соусом “защиты” идеи “всемирной революции””(Ленин В.И. ПСС. Т.41. С.4). К чести Отто Бауэра следует сказать, что позднее он сделал должные выводы из уроков истории послевоенного развития капиталистического мира и особенно фашистского переворота в Германии. Он имел мужество признать, что жизнь опровергла его теорию о возможности для рабочего класса с помощью реформ преобразовать капиталистическую организацию общества в социалистическую, а буржуазную демократию – в пролетарскую (см.: Ваuег О. Zwieschen zwei Weltkriegen? Die Krise der Weltwirtschaft, der Demokratie und des Sozialismus. Bratislawa, S. 193).

Знают ли составители об этих признаниях Отто Бауэра? Знают, но во внимание не принимают. Знают ли они, кто, как и зачем взращивал фашизм в Италии, Германии, Испании? И что не социал-демократия, а Коминтерн, несмотря на известные просчеты и недостаточную гибкость своей политики, был наиболее влиятельной антифашистской силой в международном рабочем движении? И что не социал-демократы, а коммунисты шли в первых рядах движения Сопротивления и принесли наибольшие жертвы на алтарь победы над фашизмом? Знают, но поддакивают тем, кто обвиняет Коминтерн, а заодно и Советский Союз во главе со Сталиным в том, будто они помогли Гитлеру сначала прийти к власти, а затем и развязать Вторую мировую войну. Знают они и о том, какой ценой были завоеваны трудящимися СССР и других стран социализма не мифические, а реальные достижения в экономике, науке, культуре, образовании, социальной сфере и т.д. Знают, но помалкивают об этом. Они предпочитают утопить эти факты, имевшие решающее жизненное значение для подавляющего большинства трудящихся Советского Союза, в нескончаемых разговорах о ГУЛАГах, их палачах и жертвах, о расстрелах и других репрессиях, умалчивая о том, что Великая Французская и другие буржуазные революции сопровождались гораздо более масштабными и жестокими репрессиями.

Для них моментом истины, главным уроком всемирной истории ХХ века являются не многомиллионные жертвы двух мировых и бесконечного числа локальных войн, развязанных империалистами ради многомиллиардных прибылей, не победа Великого Октября, открывшего эру мировой социалистической революции против преступного господства финансового капитала, а крах КПСС и компартий Восточной Европы, крушение того социализма, который был построен под их руководствам. Впрочем, о подлинных причинах такого провала и особенно о тех бедах и страданиях, которые обрушились на головы трудящихся масс после победы контрреволюции и прихода к власти криминально-компрадорской буржуазии в союзе с номенклатурно-коррумпированным чиновничеством, они тоже помалкивают. Они предпочитают трубить об ошибках, просчетах, преступлениях Коминтерна, который якобы с самого начала и в теории, и на практике поставил мировое коммунистическое движение на неправильные рельсы, что и привело его к невиданному поражению и дискредитации самой “исходной”, “изначально гуманной” идеи мировой революции.

Составители делают вид, будто не знают, что революций без контрреволюций не бывает, и что возможны случаи, когда силы контрреволюции одерживают верх. Революции гибнут по разным причинам: объективным и субъективным, внутренним и внешним. Каждый такой случай требует глубокого научного объяснения. Однако конкретный анализ подобных зигзагов истории, обусловленных перипетиями классовой борьбы как внутри отдельной страны, так и во всемирном масштабе, составителей не интересует. Главное для них – это подвести читателя к ложному выводу, будто Коминтерн нанес непоправимый ущерб международному рабочему и освободительному движению, и “изначальные” виновники всех бед – это Ленин и партия большевиков, в деятельности которых якобы всегда преобладали романтизм, волюнтаризм, авантюризм, фанатизм, слепая вера во всемогущество силы и воли, злоупотребление властью и т.д. Это – генеральная мысль всего сборника. Под нее выстроена соответствующая концепция, сконструирована периодизация, написана вступительная статья, сгруппированы документальные разделы.

Каков же конечный вывод? Представляется, что рассматриваемый сборник, несмотря на свой академический антураж и большую дозу наукообразия, больше напоминает объемистую докладную записку весьма специфического назначения. В теоретическом плане, если так можно выразиться, документы подобраны и прокомментированы таким образом, чтобы оболгать ленинизм как некое родившееся на незрелой почве варварское учение, которое при своем воплощении в жизнь не могло принести трудящимся ничего хорошего. С еще большим рвением, чем ренегат Пауль Леви, и прибегая к тем же приемам, Драбкин обвиняет Ленина в том, что он якобы абсолютизировал классовый подход к демократии, а своей бескомпромиссной борьбой против правых социал-демократов и центристов якобы толкнул коммунистов на путь самоизоляции от рабочих масс. В практически-политическом плане сборник, особенно в части, касающейся финансовой, организационной, военно-конспиративной деятельности Коминтерна, представляет собой попытку собрать “научно обоснованный” компромат на коммунистов для обвинений их в экстремизме, авантюризме, терроризме и прочих преступлениях, подлежащих уголовному преследованию.

В заключение хотелось бы сказать следующее. В наше время повсеместно в капиталистических странах, и особенно в России, идет невиданное, тотальное наступление на Ленина, ленинизм и коммунистическое движение. К каким только ухищрениям не прибегают хулители коммунизма, чтобы доказать, будто ленинизм был порожден особыми обстоятельствами своего времени и специфическими условиями России, будто он исторически исчерпал себя, и что в наши дни уже никто не в состоянии возродить его как научную теорию и практическое руководство к действию. Нужно признать, что подобные домыслы, сочиняемые в основном ренегатами и усердно распространяемые “демократическими” СМИ, нередко оседают в головах коммунистов, других левых сил, и особенно молодежи. Поэтому надо утроить усилия, чтобы противостоять информационному натиску и морально-психологическому террору антикоммунизма.

Сегодня особенно в ходу насквозь лживая легенда, основанная на выдранных из контекста и произвольно истолкованных цитатах из трудов Ленина и воспоминаний бежавших из Советской России деятелей, о том, будто Ленин с введением нэпа коренным образам изменил свои взгляды на социализм, признал политику большевиков провалившейся и готовился чуть ли не сдать Советскую власть меньшевикам. А во внешней политике будто бы заменил концепцию мировой социалистической революции концепцией мирного сосуществования двух систем. На самом деле Ленин был абсолютно уверен и никогда от этого не отказывался, что из России нэповской будет Россия социалистическая. А в международном плане новая экономическая политика означала: и торговать, и революцию делать. С переходом Советской России к мирному социалистическому строительству, считал Ленин, ее хозяйственные успехи могли оказать наибольшее влияние на дальнейший ход мировой социалистической революции.

На Четвертом конгрессе Коминтерна 13 ноября 1922 г. Ленин выступал с докладом “Пять лет российской революции и перспективы мировой революции”. Это было его последнее выступление на международном форуме коммунистов. Через весь доклад провел он главную мысль, что коммунисты везде и всегда должны постоянно учиться, учиться и учиться. В Советской России первейшая задача на тот момент заключалась в том, чтобы помочь трудящимся массам преодолеть элементарную неграмотность и накопить полезный опыт хозяйственного строительства. В капиталистических странах перед коммунистами на первый план выходила другая задача — постижения принципиальных основ организации, содержания, методов революционной работы в массах и умения творчески применять революционную теорию применительно к конкретным условиям своих стран. Если мы научимся эти задачи решать, будем делать меньше глупостей и станем умнее, заключал свой доклад Ленин, то и “перспективы мировой революции будут не только хорошими, но и превосходными” (Ленин В.И. ПСС. Т.45. С.294). Этот ленинский вывод и поныне остается в силе. Всерьез и надолго.

Мгновения величественной эпохи, отраженные одним из ее созидателей

(К выходу в свет “Дневника Георгия Димитрова”)

В.Н. Мазаров

Издание дневниковых записей Георгия Димитрова, осуществленное в 1997 году софийским издательством “Cв. Климент Охридски”*, представляет значительный научный и общественный интерес. Ведь в записях одного из крупнейших деятелей международного коммунистического движения отразились многие кульминационные моменты первой половины уходящего столетия, очевидцем и непосредственным участником которых был сам автор.

Многие теоретические и политические произведения Г.Димитрова широко известны. Так, только в 16 томах второго издания Сочинений, выпуск которого был прерван в условиях ползучего контрреволюционного переворота в 1990 году, опубликовано 1880 различных текстов (с.55). Неоднократно в поле зрения исследователей оказывались и дневниковые записи. Как установлено, Г.Димитров вел дневник во время первой мировой войны (июнь 1916 г. – ноябрь 1917 г.), во время пребывания в Софийской (август-декабрь 1918 г.) и румынской (1920 г.) тюрьмах. Есть сведения о записях 1918-1923 годов – к сожалению, утраченных (с.55).

Советский читатель знаком с дневником Г.Димитрова периода Лейпцигского процесса. Так, в сокращенном виде публиковались записи с 9 марта по 24 декабря 1933 года (см.: Георгий Димитров. Лейпцигский процесс. Речи, письма и документы. – М.: Политиздат, 1984. – с.232-251; в рецензируемом издании – с.61-90), а также с 27 февраля по 1 сентября 1934 года (см.: Денчев К., Мещеряков М.Т. Дневниковые записи Г.Димитрова // Новая и новейшая история. – 1991. – №4. – С.63-74; в рецензируемом издании – с.97-110).

В 1991 году болгарское издательство “Христо Ботев” совместно с Институтом социальной истории и Центральным партийным архивом подготовили к печати дневниковые записи 1933-1949 годов, длительное время практически недоступные широкому кругу исследователей, однако в силу сложившихся обстоятельств издание пришло к читателю лишь через 7 лет.

Оригинал дневника Г.Димитрова содержит 12 тетрадей и 9 отдельных страниц за 1949 год, а также ряд приложенных машинописных документов – всего в общей сложности 1673 страницы текстов (с.56). Записи велись автором на болгарском, немецком и русском языках, в издании осуществлен перевод всех текстов на болгарский язык. Составители допускают возможность пробелов в сохранившихся текстах, с чем связывается полное отсутствие записей в период с 1 февраля 1935 года по 18 августа 1936 года, а также с 18 марта по 15 августа 1938 года (с.57).

Академический характер издания обуславливает его структуру, включающую: обращение к читателю сына Г.Димитрова Бойко Димитрова (с.7-9); статью академика И.Димитрова “Георгий Димитров и его дневник” (с.11-54); введение (с.55-58); обширные примечания и указатели (с.653-784) и собственно дневниковые записи Георгия Димитрова (с.61-652). В издании помещено также 90 фотографий.

Дневниковые записи охватывают широкий диапазон проблем и вопросов, и вместе с тем – это глубоко личная книга, проливающая свет на ряд подробностей жизненного пути Г.Димитрова, не входивших ранее в предмет исследования его биографов. В текстах находят отражение многие повседневные вопросы, взаимоотношения с близкими, личные трагедии (смерть жены и сына), проблемы здоровья, финансовые, бытовые и другие вопросы.

Но главным, как справедливо полагают составители, является то, что публикация представляет исследователям возможность более углубленно и в разных направлениях раскрыть объективную историческую правду (с.788). Это касается и уточнения некоторых биографических деталей, ведь, отмечает болгарский исследователь, “в исторической и библиографической литературе все еще не пролито достаточно света на главные периоды жизни и деятельности Георгия Димитрова... Особенно мало написано о советском периоде его биографии” (В.Хаджиниколов. Георги Димитров и съветската общественност. 1934-1945. – София, 1972. – С.348).

Между тем именно насыщенный важнейшими событиями советский период жизни Г.Димитрова – от прибытия в Москву в 19.30 27 февраля 1934 года до отъезда в Болгарию 4 ноября 1945 года – наиболее полно отражен в дневниковых записях (с.97-510). В них спрессована многогранная общественно-политическая деятельность Г.Димитрова, включая такой слабо изученный аспект, как его деятельность в качестве депутата Верховного Совета СССР первого созыва, в Совет Союза которого он был избран от Костромского избирательного округа.

Наибольшую ценность представляют свидетельства о работе в Исполнительном Комитете Коммунистического Интернационала. Первоначально предполагалось, что на Димитрова будет возложено руководство Среднеевропейским секретариатом ИККИ (запись от 23 апреля 1934 года – с.102). Однако уже 29 апреля 1934 года он был избран членом Политсекретариата и Политкомиссии Политсекретариата ИККИ, 23 мая – членом Президиума ИККИ, а в августе следующего года на VII конгрессе – Генеральным секретарем Исполкома Коминтерна (см.: Адибеков Г.М., Шахназарова Э.И., Шириня К.К. Организационная структура Коминтерна. – М.: Росспэн,1997. – С.151-152, 184).

В записях руководителя Коминтерна тех лет – многочисленные свидетельства громадной работы по сплочению и координации действий коммунистических и рабочих партий. Показана и теоретическая работа штаба комдвижения – “освещенное глубоким философским миросозерцанием и богатым знанием истории подытожение опыта” (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т.33, с.29), трансформация устоявшихся представлений и выработка форм и методов борьбы, адекватных моменту.

Необходимость ответа на усиление буржуазной реакции, наступление фашизма и возрастание военной угрозы – по данным МОПР в 1933 году в легальных условиях имели возможность действовать лишь 13 секций КИ, число убитых революционеров возросло с 192290 в 1928 году до 429722 в 1933 году, количество арестов выросло в 7-9 раз (Черномордик М. К вопросу о коммунистических партиях // Коммунистический Интернационал. – 1934. – №32/33. – С.53) – обуславливает выработку тактики единого фронта. Многие дневниковые записи Г.Димитрова посвящены обобщению опыта революционных битв трудящихся Франции, Испании, Германии, Польши, Китая.

Значительную ценность представляют приводимые выдержки, порой и полные тексты решений Политбюро, Секретариата и Оргбюро ЦК ВКП(б) по вопросам Коминтерна. Среди них: решения о принятии в СССР интербригадовцев после победы франкистского режима (с.166), открытии школы для испанских коммунистов (с.180), создании годичной школы подготовки руководящих кадров (с.206), многие другие вопросы, включая финансирование Коминтерна (с.161-162, 193, 235 и др.).

“Главнокомандующий Коминтерна” (по образному выражению К.Ворошилова, – с.213), Г.Димитров показывает сложный и во многом противоречивый процесс взаимодействия коммунистических партий мира, их соотнесение с партией первой страны победившего социализма. Вывод И.Сталина: “Мировая революция как одновременный акт есть глупость. Она совершается в разное время в разных странах” (запись от 21 января 1940 года – с.188). В условиях частичной стабилизации капитализма потребовалась трансформация самой структуры Коммунистического Интернационала, программа которой изложена в общих чертах И.Сталиным 20 апреля 1941 года (с.227-228) и конкретизирована в беседе с секретарем ЦК ВКП(б) А.Ждановым 12 мая 1941 года (с.233-234). Для уяснения обстоятельств подготовки и принятия решения о роспуске Коммунистического Интернационала интерес представляет запись о беседе с В.Молотовым 8 мая 1943 года (с.372), обсуждение вопросов в ИККИ, коммунистических партиях, изучение реакции коммунистов (с.372-380).

Записи Г.Димитрова богаты именами беззаветных борцов, тех, о ком в 1935 году журнал “Коммунистический Интернационал” писал так: “Коммунистический Интернационал воспитал массовый пролетарский героизм, создал фалангу бесстрашных пролетарских революционеров, которые с пением “Интернационала” шли на эшафот” (Люди Коминтерна // Коммунистический Интернационал. – 1935. – №7. – С.4).

Но правда истории, находящая свое отражение и в дневниковых записях Генерального секретаря ИККИ, в том, что многие из них, павших, погибали не в боях... Начиная с сообщения об отстранении от работы в ИККИ в 1936 году Белы Куна (с.112-113) в записях много фиксаций трагических по своей сути репрессий в отношении крупных деятелей коммунистического движения. Причем, если в разговорах с Л.Фейхтвангером 18 февраля 1936 года и 2 февраля 1937 года (с.119, 122-123) достаточно критично оцениваются юридические аспекты политических процессов 1936-37 годов, то в последующем автор ограничивается простым упоминанием факта. А весьма спорное утверждение И.Сталина: “Все вы там в Коминтерне работаете на противника...” (с.123) лишний раз подчеркивает масштаб трагедийности ситуации, когда репрессиям, по далеко не полным данным, подвергалось свыше 110 руководителей мирового комдвижения.

Бесспорна ценность записей бесед Г.Димитрова со многими крупными партийными и государственными деятелями Советского Союза, коммунистических и рабочих партий, общественными и политическими деятелями многих стран. В тексты дневниковых записей логично вплетаются проекты документов, телеграммы, официальные сообщения, тексты инструкций и письма (например, письма, адресованные И.Сталину – с.99, 208-209, 210, 397, 424-425, 453, 485 и др.). Многим деятелям даны выразительные характеристики, не исключая и нелицеприятных.

Публикация приоткрывает завесу над малоизвестными страницами борьбы Коминтерна в годы второй мировой и Великой Отечественной войны. Показан процесс выработки линии Коммунистического Интернационала и его секций в условиях мировой войны. Интерес вызывает запись от 21 июня, согласно которой из шифропереписки руководителей Компартии Китая стало известно о называемой Чан Кайши дате нападения на Советский Союз – 21 июня (с.235). Ценный материал представлен о работе Коминтерна по организации антифашистского движения Сопротивления, воссоздании разгромленных коммунистических организаций. Важны и описания создания и функционирования Отдела международной информации ЦК ВКП(б), руководителем которого стал в 1943 году Г.Димитров.

Большую ценность представляют и записи, посвященные борьбе за социалистические преобразования на Балканах, в первую очередь, в Югославии, Румынии и Болгарии. Еще в середине 30-х годов Г.Димитров обосновывал возможность особой формы демократической диктатуры рабочего класса и крестьянства, государства, которое, как указывалось на заседании Секретариата ИККИ по испанскому вопросу в сентябре 1936 года, “еще не будет советское государство, но государство антифашистское, левое, с участием подлинно левой части буржуазии”. Концепция народной демократии, положенная в основу программы Отечественного фронта (См.: Славов С. Георги Димитров. Опит за теоретически портрет. – София, 1983. – С.123 и далее), стала теоретическим обоснованием практических изменений в Болгарии после сентября 1944 года

Последние годы жизни и, соответственно, последние дневниковые записи Г.Димитрова посвящены вопросам строительства основ социализма в Болгарии, укрепления народной демократии и сотрудничества с другими социалистическими странами. В последние месяцы 1948 и в начале 1949 года это отражает письмо И.Сталину от 2 ноября 1948 года, где содержится развернутое изложение общих положений и задач, стоящих перед болгарскими коммунистами (с.637-640), а также решение об участии в создаваемом Совете Экономической Взаимопомощи (с.649).

Все это служит подтверждением преемственности линии, изложенной еще на VII конгрессе Коминтерна в заключительном слове его Генерального секретаря: “...надо учиться живому и конкретному применению, соответственно особенностям каждой страны, единой интернациональной линии в борьбе против капитала, учиться нещадному изгнанию, опозорению, всенародному осмеянию фразы, шаблона, педантизма и доктринерства” (Димитров Г. Избранные статьи и речи. – М.: Политиздат, 1972. – С.216).

В целом же дневниковые записи Георгия Димитрова представляют собой очень ценный источник, позволяющий уточнить некоторые аспекты исторического прошлого, а также взглянуть глазами непосредственного крупного участника на разворачивающееся в 30-40-х годах XX столетия масштабное, на мировой арене, классовое противоборство, развертывание и упрочение международного коммунистического движения, первые достижения в социалистическом строительстве.

*Георги Димитров. Дневник (9 март 1933 – 6 февруари 1949). София: Университетско издателство “Св. Климент Охридски. 1997. – 794 с. – далее при ссылках на это издание указано только страницу