Публикации Центра антиковедения СПбГУ

Эдуард Давидович Фролов

Греция в эпоху поздней классики

(Общество. Личность. Власть)

СПб.: Издательский Центр "Гуманитарная Академия", 2001. 602 с.

(Серия "Studia classica"). ISBN 5-93762-013-5

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

Часть I. Греческое общество в водовороте смут (конец V - IV в. до н. э.)

Глава 1. Роковое испытание успехом

Глава 2. Кризис полиса

Часть II. Возрождение тирании

Введение

Раздел I. Предтечи младшей тирании

Предварительные замечания

Глава 1. Афины

Глава 2. Спарта

Раздел II. Тиранические режимы в Балканской Греции

Предварительные замечания

Глава 3. Фессалия

Глава 4. Фокида

Глава 5. Пелопоннес

Заключение

Часть III. Сицилийский эксперимент. Держава Дионисия

Введение

Раздел I. Установление тирании

Глава 1. Политический кризис в Сиракузах в конце V в.

Глава 2. Приход к власти Дионисия

Глава 3. Создание архе

Раздел II. Государство Дионисия

Глава 4. Личная власть Дионисия

Глава 5. Сиракузская гражданская община

Глава 6. Элементы новой структуры

Глава 7. Проблема политического синтеза

Глава 8. Держава Дионисия

Заключение

Часть IV. Иллюзии доктринерства и политическая реальность

Глава 1. Идеология панэллинизма

Глава 2. Греко-македонская держава Филиппа

Глава 3. Философ у власти: правление Деметрия Фалерского в Афинах (317-307 гг. до н. э.)

Глава 4. Венец творческих усилий авторитаризма: Александрийский Мусейон

Вместо общего заключения

Библиографическое приложение

Список сокращений

(c) 2001 г. Э.Д. Фролов

(c) 2001 Издательский центр "Гуманитарная академия"

(c) 2003 г. Центр антиковедения

office@centant.pu.ru

ВВЕДЕНИЕ

- 5 -

По своему фактическому содержанию эта книга - этюд из античной истории, но по глубинной своей идее - исследование вечно повторяющейся в истории человечества коллизии между установившейся общественной системой и волей индивидуума. Эта коллизия становится особенно резкой и опасной в те периоды, когда общество ослаблено внутренним кризисом, а честолюбивые устремления осознавшей свою силу личности возрастают до крайнего предела. Зачастую это случается в соединении со столь же обычным в жизни общества противостоянием поколений - консервативно настроенного старшего, дорожащего созданным его усилиями порядком, и молодого, ищущего новых возможностей для реализации своих устремлений. Эти амбиции, в соединении со свойственным молодости нетерпением, при случае становятся причиной радикального выступления, которое мы именуем революцией, если речь идет о движении целой социальной группы, и путчем, если дело сводится к выступлению стремящегося к власти супермена. Впрочем, нередко оба эти элемента выступают в комбинации, и движение, начавшееся как социальная революция, завершается установлением режима личной власти.

В этом плане великолепным полем для наблюдений оказывается античная Греция как в эпоху архаической революции, приведшей к созданию нового типа гражданского общества (VIII-VI вв. до н. э.), так и - в еще большей степени - в период поздней классики, когда, после недолговечного расцвета, древнегреческое общество и государство вступили в полосу глубокого кризиса (IV в. до н. э.). В последнем случае столкновение сильной личности с традиционным порядком отличалось особенно разрушительным характером не только потому, что новое, продиктованное эгоистическими мотивами бунтарское выступление личности содействовало

- 6 -

разложению и упадку высокой формы социальной организации, но и потому, что этот бунт был на редкость осознанным и по-своему принципиальным.

Проявлениями такого осознанного эгоистического честолюбия полна историческая традиция позднеклассического времени. Вот характерная реакция юного честолюбца Алкивиада на политические затруднения его старшего сородича, лидера афинской демократии Перикла. Как рассказывает Плутарх, "он хотел повидаться с Периклом и пришел к дверям его дома. Ему ответили, что хозяину недосуг, что он размышляет над отчетом, который должен будет дать афинянам, на что Алкивиад, уходя, заметил: "А не лучше ли было бы ему подумать о том, как вообще не давать отчетов?"" (Alc., 7, 3). О бесконечной жажде власти, присущей тем, кто стремился к тирании, свидетельствует характерное признание ферского правителя Ясона, заявлявшего, что он испытывает чувство сродни голоду, если не может править как тиран (Aristot. Pol., III, 2, 6). А с каким упорством новые властители держались однажды достигнутого положения, можно судить по высказыванию, оброненному в критической ситуации то ли одним из друзей Дионисия Сиракузского, то ли им самим, что тирану не бежать нужно от тирании и не коня запасать для бегства, а, напротив, держаться у власти до последнего, покуда его не потащат за ноги (Diod., ХIV, 8, 5; Plut. Dion, 35, 6; ср.: Liv., ХХIV, 22). И в той же ситуации будто бы кто-то из друзей Дионисия заявил, что лучший саван для тирана - сама тирания (Isocr., VI, 44-45; Diod., ХIV, 8, 5 и др.).

Вообще естественным следствием индивидуалистических претензий было домогательство единоличной, тиранической власти, которая рисовалась взору честолюбца, уверовавшего в свою силу и право, вершиной успеха и счастья. У Эврипида в "Финикиянках", написанных на популярный сюжет о борьбе сыновей Эдипа за отцовское наследие, не желающий ни под каким видом отказываться от власти Этеокл восклицает, обращаясь к своей матери Иокасте:

А я, ничто не утаив, скажу тебе:

К восходу ярких звезд и солнца я пойду

И в глубь земли, когда бы мог достичь той цели:

Обладать богинею всесильной - Тиранией

(503-506, пер. Э. Д. Фролова).

- 7 -

Высказывание Этеокла у Эврипида не только отражает характерное для того времени устремление честолюбцев к единоличной власти, но и перекликается с доктриной тогдашних властителей дум - софистов, доставивших, так сказать, теоретическое обоснование такому устремлению ссылкою на порядок в природе, который будто бы всегда справедливее условного и преходящего порядка, устанавливаемого человеческим законом. "Обычай, - возглашал один из таких софистов, - объявляет несправедливым и постыдным стремление подняться над толпою, и это зовется у людей несправедливостью. Но сама природа, я думаю, провозглашает, что это справедливо, когда лучший выше худшего и сильный выше слабого". И далее: "Это я и считаю справедливым по природе - когда лучший и наиболее разумный властвует и возвышается над худшими" (Plat. Gorg., 483 c-d, 490 a).

Разобраться в характере общественной ситуации, создававшей условия для выступления искателей единоличной власти, постичь природу этих одержимых жаждой власти античных суперменов, исследовать методы и пути их возвышения, формы созданных ими режимов, наконец, сопоставить значение новоявленных греческих тираний и легитимной македонской монархии и оценить их роль в подготовке перехода от классического, полисного типа государственности к эллинистическому - таковы задачи настоящей работы. Соответственно этим задачам строится изложение: часть I посвящена состоянию гражданского общества греков в период поздней классики, части II и III - явлению новой тирании в двух важнейших регионах греческого мира, в Балканской Греции и в Сицилии, часть IV - выступлению македонской монархии.

Предлагаемая вниманию читателей книга - итог долгой работы. Отдельные разделы публиковались в разные годы 1, теперь они сведены воедино. Надеемся, что нам удалось сгладить неизбежные в таком случае швы и обеспечить единство восприятия одной из самых драматических страниц истории античности. Вместе с тем

- 8 -

мы старались обновить все изложение, ориентируясь на новые разработки проблем древнегреческой истории. Особо мы хотели бы обратить внимание на заключительную, IV часть, в которую включены совершенно новые разделы о Деметрии Фалерском и Александрийском Мусейоне, написанные специально для настоящего издания. Возможно, представленный здесь материал, демонстрирующий достаточно плодотворное вмешательство авторитарной власти в дела культуры, будет содействовать преодолению пессимистического впечатления, навеянного знакомством с режимами личной власти в античном мире.

Октябрь 2001 г.

Примечания

1Первая часть воспроизводит соответствующий раздел из книги "Факел Прометея (очерки античной общественной мысли)" (изд. 2-е, Л., 1991), части II и III соответствуют ранее изданным монографиям "Греческие тираны" (Л., 1972) и "Сицилийская держава Дионисия" (Л., 1979), для части IV использована статья, вошедшая в коллективную монографию "Античная Греция" (т. II, М., 1983). назад

Часть I

Греческое общество в водовороте смут

(конец V - IV в. до н. э.)

Глава 1. Роковое испытание успехом

- 9 -

Характерной формой организации древнегреческого общества был полис - город-государство. Самое слово "полис" означает по-гречески "город". Семантически оно вполне соответствует этому русскому понятию, обладая схожим кругом более конкретных, исторически развившихся значений. Действительно, в соответствии с уровнем развития древнегреческого общества слово "полис" могло означать и просто огражденное, укрепленное место, оплот племени во время войны, постепенно становившийся его постоянным административным центром, - "городище"; и более развитое торгово-ремесленное поселение, выросшее под защитою этого древнего городища, которое теперь стало называться верхним городом - акрополем, т. е. город в его новейшем значении поселения, отличного от сельской округи; и государство, поскольку в классической древности оно обычно совпадало с городом; и, наконец, - и с точки зрения существа античной цивилизации самое главное, - коллектив граждан, представляющий это государство и совпадающий с ним1.

В этом своем качестве "полис" означал политически организованную гражданскую общину, противостоящую не только другим, подобным же общинам, но, в рамках своего города-государства,

- 10 -

также и остальным, неполноправным или вовсе бесправным группам населения - переселенцам из других городов и ввезенным из-за границы рабам. Объединяя в общину привилегированное свободное население данной области, полис был,таким образом, формой организации античного рабовладельческого общества, но формой, так сказать, патриархальной. Ведь эта форма сложилась в условиях существования отдельных, независимых этнических групп, тяготевших каждая к своему городскому центру, групп, где основное население отчетливо помнило о своем этническом и культурном единстве и сознавало свое отличие от эллинов, живущих в соседних общинах, и, тем более, от чужаков-варваров. В глазах греков, гордившихся своею принадлежностью к гражданским общинам, где еще в архаическое время в результате длительной внутренней борьбы были выработаны гарантии свободного существования для коренного населения, - в глазах этих свободных граждан чужеземцы-неэллины выглядели людьми второго сорта, казалось, самою природою предназначенными для обращения в рабство.

Подчеркнем, что взгляд этот не был следствием какого-либо изначально заложенного в греках сознания своей высокой исторической миссии. Его развитию в древнегреческом обществе способствовали вполне реальные, исторически обусловленные факторы - утверждение в греческих городах принципов гражданской свободы в такой же степени, как и развитие крупнособственнического, нуждавшегося в рабской силе хозяйства.

Классическая цивилизация гражданских городских общин- полисов складывалась в Древней Греции на протяжении длительного времени, в течение так называемого гомеровского, а затем архаического периодов, что в совокупности составляет свыше полутысячи лет - с середины XII по VI в. до н. э. Здесь не место прослеживать истоки этой цивилизации, представлять во всех подробностях формирование греческого полиса. Это - предмет специальный, к которому не раз уже обращалась мысль исследователей античности и который, несмотря на это, до сих пор остается далеко не исчерпанным2. Нам важно сейчас выделить те главные

- 11 -

основания, на которых покоилась полисная организация древнегреческого общества, и размывание и разрушение которых на исходе V столетия до н. э. привели к острому социально-политическому и идеологическому кризису, вызвавшему к жизни как новые политические формы, и среди них авторитарные тиранические режимы, так и новые идейные движения - нравственную проповедь Сократа

- 12 -

и последующую деятельность писателей-теоретиков по выработке позитивной альтернативы охваченному разложением полисному строю3.

Основанием полиса было прежде всего, в сфере собственно экономической, элементарное единство города и непосредственно примыкающей к нему сельской округи, единство, которое в условиях слаборазвитого межплеменного и межобластного обмена обеспечивало и стимулировало самодовлеющее, автаркичное существование данного полиса. Далее, в сфере социальной важно было своеобразное сотрудничество главных, составлявших гражданский коллектив групп свободного населения - сравнительно немногочисленной знатной прослойки крупных собственников, рабовладельцев, и основной массы простого народа, демоса, "вынужденных, - по выражению К. Маркса и Ф. Энгельса, - перед лицом рабов сохранять эту естественно возникшую форму ассоциации"4. Именно этим объясняется стойкое сохранение в греческом городе-государстве общинных форм организации и контроля в условиях индивидуального хозяйства и частной собственности. Отсюда - такие характерные проявления корпоративного духа, как целый ряд ограничительных мер для предпринимательской деятельности людей состоятельных и весьма разработанная система вспомоществования для бедных.

Что же касается главного, на чем основывалось единство полиса, - внутреннего социального сотрудничества, - то оно находило выражение для людей среднего и малого достатка в своеобразном

- 13 -

налоге кровью - обязанности служить в войске и, таким образом, защищать общее дело полиса, а для богатых еще и в исполнении целого ряда материальных повинностей, литургий, которые служили способом определенного перераспределения прибылей, получаемых крупными собственниками от своих рабов, в пользу всего гражданского коллектива.

Названные экономические и социальные особенности диктовали и соответствующие политические последствия: каждая гражданская городская община конституировалась как независимая, автономная единица, как суверенное государство с характерным республиканским устройством, очевидно, лучше всего отвечавшим общинному, коллективистическому принципу полисной организации. Соответственно и в самой высокой сфере, в области идеологии, все это дополнялось целой системой характерных понятий и идей, в которых находили выражение и получали обоснование устои полисной жизни. Это, во-первых, понятие гражданства, противостоящего, в качестве корпорации свободных людей по преимуществу, всем остальным группам населения, не имеющим счастья принадлежать к коренной этнической общности. Это, далее, другие и как бы иллюстрирующие указанное главное качество понятия гражданского единства, согласия, и гражданского равенства, исономии (равенства перед законом) и исегории (равной свободы слова), что, впрочем, более было характерно для демократических полисов. И наконец, как следствие всего этого, понятие полисного патриотизма, сознание принадлежности своей не только к общей родине и общему единству эллинов, но и к данному, особенному этнополитическому единству, к данной общине, к данному городу, что только и делало человека в глазах древних греков вполне правоспособным, активным членом общества.

Таковы были главные основания полисной системы в том виде, как она сложилась у древних греков к исходу архаической эпохи (рубеж VI-V вв. до н. э.). Нехитрое переплетение охарактеризованных выше свойств создавало особенное социологическое качество, сравнительно простое, но именно в силу этой элементарной простоты и удивительно жизнестойкое, способное вновь и вновь возрождаться к жизни в совершенно, казалось бы, новых условиях. Греческому полису, как и римской civitas, в качестве гражданской городской общины была уготована долгая жизнь После блестящего классического периода, когда вся античная цивилизация воплощалась в микрокосме автаркичных и автономных городов-государств,

- 14 -

полис стал фундаментом новых державных образований вроде Сицилийского государства Дионисия, затем, после Александра Великого, явился одним из главных - если не самым главным - контрагентов монархии в эллинистических царствах и, наконец, в качестве муниципия остался важнейшей элементарной ячейкой мировой Римской империи. Но все это - позднейшие стадии существования полиса, а нас сейчас интересует классический период (V-IV вв. до н. э.) - время, исполненное, как это становится ясно при ближайшем рассмотрении, глубочайшей внутренней диалектики. Ведь как это ни парадоксально, но в тот самый момент, когда важнейшие черты полисной системы достигают наиболее полной формы самовыражения, обнаруживаются и первые признаки опасного соскальзывания за грань допустимого этой системой.

В самом деле, пора высшего расцвета в Древней Греции полисной цивилизации - эпоха так называемого Пятидесятилетия, т. е. время от решающих побед греков в борьбе с персами и до начала междоусобной Пелопоннесской войны (479-431 гг. до н. э.), совпадает с началом развития и таких тенденций, которые скоро должны были подточить самый фундамент этой цивилизации. Скажем яснее: Греко-персидские войны, в ходе которых полисный строй столь убедительно продемонстрировал свои преимущества перед восточной деспотией, резко стимулировали общественный прогресс, а в этом прогрессе и были заложены исторические основания кризиса полиса5.

- 15 -

Прежде всего войны сильно ускорили внутреннее развитие греческих общин, как экономическое, так и политическое. Открыв перед греческими городами новые возможности для сбыта своей продукции и для приобретения сырья и рабочей силы (рабов-варваров), войны оплодотворили греческое ремесло и торговлю, равно как и некоторые товарные отрасли земледелия (производство вина и масла), всюду стимулируя рост крупного рабовладельческого хозяйства. К этому времени относится возникновение крупных состояний в Элладе, как об этом можно судить на примере афинянина Каллия, разбогатевшего за счет добычи, взятой у персов при Марафоне (ср. свидетельства древних авторов: Lys., XIX, 48; Plut. Aristid., 5, 6-8).

Однако содействуя росту богатства, развязывая конкуренцию и, как следствие, способствуя поляризации собственности, войны ускорили естественный процесс социальной дифференциации, что было чревато опасными последствиями для гражданского единства. Конечно, такое развитое полисное государство, как Афины, могло до поры до времени сглаживать острые углы, с одной стороны, энергично побуждая богачей к несению литургий, а с другой, в видах помощи беднякам, организуя вывод военно-земледельческих колоний (клерухий), развивая строительство, вводя дополнительные денежные раздачи. Однако Афины были полисом-гегемоном, руководителем обширной политической системы - Афинского морского союза, и в их распоряжении были дополнительные источники доходов в виде военной добычи от варваров и союзных взносов. Другой лидер греческого мира, консервативная Спарта, в свою очередь, долго могла сопротивляться разлагающему воздействию экономического прогресса посредством жесткой системы регламентации, запрещая внутри спартанской общины хождение золотой и серебряной монеты, затрудняя передачу наследственных земельных наделов сторонним лицам и т. п. Ну а что оставалось делать остальным греческим полисам, с меньшими политическими и экономическими возможностями, чем у Афин, и с менее развитой системой регламентации, чем в Спарте?

Наряду с социально-экономическими в ту же пору обозначились и важные политические сдвиги. Активная внешняя политика, связанная с продолжающейся борьбой с варварами или с обозначившимся

- 16 -

уже соперничеством из-за гегемонии в Элладе, способствовала длительному сохранению у кормила правления одних и тех же авторитетных политиков, а в отдельных случаях и превращению их в единоличных вождей. Правда, во всех таких случаях гражданский коллектив, пользуясь установлениями типа афинского остракизма или как-нибудь иначе, мог пресечь - и действительно пресекал - слишком опасные авторитарные тенденции. Тем не менее временами эти тенденции получали достаточно яркое выражение, так что, к примеру, уже современники Перикла задавались вопросом: чем, собственно, было его правление в Афинах - демократией или монархией?6

С другой стороны, в ту же славную для полиса эпоху явственно проступили признаки начавшегося его преодоления и извне. Развивающиеся между греческими городами все более оживленные торговые сношения подрывали устои автаркичного существования, между тем как крепнущие соответственно политические связи, приведшие к созданию такого сравнительно развитого и устойчивого единства, как Афинский морской союз, поставили под вопрос возможность сохранения целым рядом полисов своей автономии.

Параллельно со всем этим шло наступление на полисную идеологию. Не софисты, как нередко думают (они выступили позднее), а практические деятели раннеклассического времени вроде Фемистокла в Афинах или Павсания в Спарте были теми, кто первым выказал пренебрежение к таким классическим полисным нормам, как верность отеческим установлениям и враждебность всему чужеземному. Пример таких деятелей и стимулировал развитие аполитичных (в буквальном смысле слова, т. е. отрицающих полис) настроений, поощрил индивидуалистические и космополитические наклонности античных суперменов и в конечном счете способствовал формированию соответствующих софистических доктрин, например, о праве сильного от природы на власть.

- 17 -

Впрочем, не только отдельные личности, но и целые государства, и в первую очередь Афины и Спарта, своею великодержавною, империалистскою политикой в самой Элладе способствовали разложению, казалось бы, устоявшихся навеки норм полисной морали и полисной идеологии. До известной степени верно будет сказать, что эти государства сами вызвали к жизни те опасные, разрушительные течения, с которыми им пришлось вести борьбу на рубеже V-IV вв.

В качестве стимулятора всех этих исподволь развивавшихся, крайне опасных для полиса процессов исключительную роль сыграла Пелопоннесская война (431-404 гг. до н. э.)7. Война эта явилась крупнейшим столкновением не только двух наиболее значительных полисов - Афин и Спарты, но и двух важнейших политических и социальных систем - Афинской архэ (державы) с Пелопоннесскою лигой, демократии с олигархией. Глобальный этот конфликт, затянувшийся на долгие годы, резко и непоправимо нарушил равновесие межгражданской и межполисной жизни и уже современниками был воспринят как событие катастрофического характера, как небывалое бедствие, имевшее роковые последствия для всех эллинов, для всей существовавшей тогда системы отношений. Так именно характеризует Пелопоннесскую войну ее историк, сам бывший очевидцем и участником описываемых им событий, афинянин Фукидид. Характеристику эту, выразительную и верную по существу, легшую в основу всех последующих оценок Пелопоннесской войны, стоит привести целиком.

"Из прежних событий, - пишет Фукидид, - самое важное - Персидские войны. Тем не менее и они решены были быстро двумя морскими и двумя сухопутными сражениями. Напротив, эта война затянулась надолго, и за время ее Эллада испытала столько бедствий, сколько не испытывала раньше в равный промежуток времени. Действительно, никогда не было взято и разорено столько городов частью варварами, частью самими воюющими сторонами (в некоторых городах после завоевания их переменилось даже население), не было столько изгнаний и смертоубийств, вызванных или самою войною, или междоусобицами. Что рассказывается о прошлом на основании преданий и на деле подтверждается

- 18 -

слишком редко, то стало теперь несомненным: землетрясения, охватившие разом и с ужасною силою огромную часть земли, солнечные затмения, случавшиеся чаще сравнительно с тем, как передают по памяти о прежних временах, потом засухи и, как их следствие, жестокий голод, наконец, заразная болезнь, причинившая величайшие беды и унесшая немало людей. Все это обрушилось зараз вместе с этой войной" (Thuc., I, 23, 1-3, пер. Ф. Г. Мищенко - С. А. Жебелева).

Присмотримся внимательнее к тому воздействию, которое эта война оказала на жизнь полисных греков. Сделать это необходимо, чтобы представить себе хотя бы в главных чертах характер той примечательной эпохи, когда на авансцену политической жизни выступили честолюбивые политики и полководцы, готовые при удобном случае подмять под себя общество и государство, а с другой стороны, в полную силу развернулась деятельность философских школ, подрывавших традиционную полисную идеологию, - софистов, а затем Сократа и его школы. Прослеживая шаг за шагом развитие кризисных явлений в древнегреческом обществе сначала в период самой Пелопоннесской войны, а затем и в ближайшие за нею десятилетия IV в. до н. э., мы тем самым приблизимся к пониманию тех объективных импульсов, которые вызывали к жизни новые политические формы, а вместе с тем возбуждали движение теоретической мысли, снабжая ее актуальными темами и подсказывая возможное направление их разработки. При этом как для времени Пелопоннесской войны, так и для последующего периода будем держаться одного плана, того, которому мы уже следовали при рассмотрении интересующих нас тенденций в эпоху Пятидесятилетия. Начнем с основы основ - с области социально-экономической, затем перейдем к проблемам политическим, а завершим все обзором перемен в сфере идеологии.

Итак, прежде всего Пелопоннесская война резко нарушила и без того достаточно зыбкое равновесие в социально-экономической структуре полиса. Война дала резкий толчок развитию крупного ремесленного производства, в особенности связанного с выполнением военных заказов. Недаром первое по времени упоминание в источниках о крупной рабовладельческой мастерской, и притом именно специализировавшейся на производстве оружия, связано с периодом Пелопоннесской войны. Это - хорошо известный рассказ оратора Лисия о том, как в конце войны, во время свирепствовавшего

- 19 -

в Афинах олигархического террора, у него и его брата Полемарха - богатых афинских метеков (переселенцев) сицилийского происхождения - была конфискована наряду с прочим имуществом большая оружейная мастерская с уже изготовленными 700 щитами и всеми работавшими на ней рабами (Lys., XII, 8, 12, 19).

Надо думать, что развитие такого рода производства, в свою очередь, сильнейшим образом стимулировало рост торговых и кредитных операций. В этой связи следует отметить значение и такого немаловажного фактора, как введение в обращение долговременных государственных накоплений, ранее отложенных в качестве сокровищ. Так, Афины к началу войны имели солидный валютный запас в 6 тыс. талантов чеканной монеты и на 500 талантов нечеканного золота и серебра (Thuc., II, 13, 3-4; о денежно-весовой системе у древних греков см. ниже, гл. 2, с. 37, прим. 2). И вот все эти огромные суммы были пущены в оборот и истрачены, т. е. по большей части осели в карманах различного рода поставщиков в первые же годы войны.

При всем том не следует заблуждаться относительно общего характера экономической жизни в греческих городах в последней трети V в. до н. э. Гипертрофированное развитие отдельных видов крупного ремесленного производства, рост крупной оптовой торговли и ростовщических операций были лишь одной стороной медали. Другой было разорение мелких предпринимателей, ремесленников и торговцев, в особенности тех, кто занимался изготовлением и сбытом нерентабельных в условиях военного времени видов продукции. В пародийном преломлении эта тема рентабельности ремесленного производства в зависимости от связи его с военным делом нашла отражение в пьесе знаменитого афинского комедиографа Аристофана "Мир" (421 г. до н. э.). Здесь не раз подчеркивается, что война выгодна лишь тем ремесленникам, которые специализируются на изготовлении оружия, тогда как мастерам, производящим орудия труда или предметы обихода, она несет лишь разорение. Ситуация, естественно, может измениться только с переходом от войны к миру. В сцене, следующей за вызволением заключенной в пещеру богини мира (в русском переводе А. И. Пиотровского - Тишины), главный герой, афинский земледелец Тригей, и прислужник богов Гермес такими грубоватыми репликами комментируют воображаемую реакцию зрителей на явление мира:

- 20 -

Тригей

Теперь взгляни на зрителей! Написано

У них на лицах ремесло.

Гермес

И верно ведь.

Тригей

Сидит там, видишь, мастер оружейных дел

И рвет в печали волосы.

Гермес

А рядом с ним

Мотыжник плюнул в рожу оружейнику.

Тригей

Ковач плугов, ты видишь, как доволен он,

В ребро он двинул мастера копейного

(Aristoph. Pax, 543-549, пер. А. И. Пиотровского).

А в конце пьесы кузнец, пришедший на свадьбу Тригея с Опорою, богинею, олицетворяющей сбор урожая, выражает свою благодарность герою, вернувшему людям мир, в таких прочувствованных словах:

Тригей, дружок любезный! Сколько радости

Принес ты нам, вернувши Тишину! Никто

И за полушку кос не покупал у нас.

А ныне за пять драхм я продаю косу.

А тот три драхмы за кувшин берет.

Прими ж в подарок лучшую косу, Тригей,

Кувшин возьми, бери и это! Даром все!

Мы разжились в торговле. И за то теперь

К тебе пришли на свадьбу с подношеньями

(Pax, 1198-1206).

Кузнецы и горшечники радуются, зато печалятся мастера оружейных дел, изготовители и продавцы копий, панцирей, шлемов и прочих воинских принадлежностей; для них всех прекращение войны означало утрату возможностей для обогащения.

Если, таким образом, известные слои городского населения могли выиграть от войны, то среди сельчан таких счастливцев практически не было. В отличие от городского сельское хозяйство только пострадало от войны: военные действия велись в основном на сельской территории, и от вражеских вторжений страдали в первую

- 21 -

очередь хозяйства земледельцев. С другой стороны, военная служба, постепенно превращавшаяся в постоянную, надолго отрывала земледельцев от их занятий, и это тоже самым отрицательным образом сказывалось на их хозяйствах. Семьи многих земледельцев переселялись в города, где зачастую пополняли массу деклассированного люмпенпролетариата, а их заброшенные участки скупались за бесценок спекулянтами-нуворишами. Известный пассаж о спекуляции земельными участками в трактате Ксенофонта "Экономик" ("Об управлении хозяйством"), к которому мы еще вернемся ниже, по-видимому, не случайно соотносится со временем Пелопоннесской войны: он опирается на реально возникшую в конце V столетия ситуацию в афинском сельском хозяйстве.

Способствуя обогащению одной части гражданства и разорению и обнищанию другой, и притом гораздо большей, война, таким образом, сильно ускорила процесс социальной дифференциации, что в конечном счете должно было поставить под вопрос сложившуюся, жизненно важную для полиса систему внутреннего равновесия. Во всяком случае все больше сомнений должна была вызывать способность массы беднеющего народа и впредь нести службу в гражданском ополчении, а стало быть, и далее играть роль активного члена полисного содружества. Ведь из действительного гаранта традиционной полисной системы эта масса стала превращаться в тягостное для государство бремя. Так или иначе углубление имущественной и социальной дифференциации в гражданском обществе вело к обострению внутренней обстановки в каждом отдельном полисе, к нарастанию напряженности в отношениях между бедными и богатыми гражданами, на практике также - между народом и правительством.

Это был вдвойне опасный процесс, поскольку конфликты в гражданской среде развивались перед лицом огромной, в сравнении с числом граждан, массы рабов. Между тем эти последние именно теперь стали представлять особую опасность для полиса. С одной стороны, сама ситуация военного времени должна была развязывать и поощрять опасную для гражданского общества активность рабов, предоставляя им возможности для бегства к неприятелю, вовлекая их в участившиеся внутренние смуты и т. п. С другой - изменились и сами рабы, ибо прекращение наступления на варварскую периферию и обострение межэллинского антагонизма поощряли практику обращения в рабов военнопленных греков. Для примера

- 22 -

сошлемся на случай, о котором упоминается в "Греческой истории" Ксенофонта (I, 6, 14-15): в 406 г. до н. э., после взятия спартанцами города Мефимны на Лесбосе, с аукциона были проданы не только те, кто и раньше был рабом, но и все взятые в плен воины афинского гарнизона. Понятно, какие опасные последствия могла заключать в себе такая практика для традиционного полисного строя, основанного на класически ясном и четком противопоставлении свободных эллинов рабам-варварам.

В ту же сторону, т. е. в сторону размывания главного сословного водораздела в античном обществе, могла вести и другая, также обнаружившаяся в тот период практика полисных государств привлекать к активной военной службе наряду со свободными гражданами, чьей привилегией это до сих пор было, также и неполноправных переселенцев или вольноотпущенников и даже рабов. Так, спартанцы неоднократно привлекали своих рабов-илотов и вольноотпущенников-неодамодов для участия в качестве тяжеловооруженных воинов - гоплитов в ответственнейших предприятиях. Например: в 424 г. - для экспедиции Брасида в тыл Афинской архэ, во Фракию (Thuc., IV, 80, 5 - 700 илотов), в 413 г. - для экспедиции Эккрита в Сицилию, на помощь осажденным афинянами Сиракузам (ibid., VII, 19, 3 - до 600 илотов и неодамодов). В свою очередь и афиняне, например, в 406 г., накануне решающей схватки у берегов Лесбоса, для укомплектования экипажами 110 вновь снаряженных кораблей использовали, по выразительному свидетельству Ксенофонта, всех взрослых мужчин в городе, как свободных, так и рабов (Xen. Hell., I, 6, 24).

Но вернемся к теме социальных конфликтов. История Пелопоннесской войны насыщена ими до предела. Собственно военные столкновения между двумя противными лагерями - афинским и спартанским - непрерывно чередуются и тесно переплетаются здесь с развязанными войною внутренними смутами. Одно сплошь и рядом переходит в другое, и это придает исключительную глубину затянувшемуся на треть века межэллинскому столкновению. Одним из первых и вместе с тем наиболее ярких примеров таких спровоцированных войною внутренних раздоров могут служить события на Керкире в 427 г. до н. э. Соперничающие группировки демократов и олигархов, опиравшихся соответственно на поддержку Афин и Спарты, дошли здесь до открытой гражданской междоусобицы, устрашившей современников своим размахом и жестокостью (см.: Thuc., III, 69 сл.).

- 23 -

На первых порах инициатива и некоторый перевес были на стороне олигархов, которые неожиданным нападением перебили до 60 видных демократов. Однако затем, после ряда стычек, верх взяли демократы, которые, в свою очередь, поощренные прибытием большой афинской эскадры и уходом спартанских кораблей, учинили страшное избиение своих противников. "В течение семи дней, - пишет древний историк, - пока оставался прибывший Эвримедонт с 60 кораблями, керкиряне убивали из числа сограждан всех, казавшихся им врагами, обвиняя их в соучастии с теми, кто хотел ниспровергнуть демократию; иные, впрочем, пали жертвою личной вражды, другие убиты были должниками из-за денег, которые они были должны. Вообще смерть царила во всех видах, происходило все то, что обыкновенно бывает в подобные времена, и даже больше: отец убивал сына, молящих отрывали от святынь, убивали и подле них; некоторые были замурованы в святилище Диониса и там погибли. До такого ожесточения дошла междоусобная распря..." (Thuc., III, 81, 4 сл.).

Замечательно при этом, что в разгар столкновений на Керкире обе враждующие группировки стали призывать к оружию рабов (Thuc., III, 73), создавая тем самым опасный прецедент вовлечения этой стоявшей вне полиса части населения в собственно гражданские распри. Аналогичные опасные ситуации, чреватые активизацией рабского населения, создавались непрестанными вторжениями вражеских войск в неприятельскую страну. Так, в первый период войны захваченный афинянами на мессенском побережье Пилос (425 г.) немедленно стал центром притяжения для спартанских илотов. Сюда они стали устремляться целыми партиями, отсюда, как это было всем ясно, пламя восстания могло перекинуться на весь подчиненный Спарте юг Пелопоннеса. Нет нужды пояснять, как сильно сковало спартанцев возникновение столь опасного очага "заразы" в их глубоком тылу (см.: Thuc., IV, 3 сл.; о бегстве илотов в Пилос - IV, 41, 3; V, 14, 3; 35, 6-7). В свою очередь глубокое и продолжительное вторжение спартанцев в Аттику во второй период войны, приведшее к захвату и укреплению ими расположенной всего в 20 км от Афин Декелеи (413 г.), открыло сходные возможности для афинских невольников. По свидетельству Фукидида, до 20 тыс. афинских рабов, в том числе значительная часть занятых в ремесле, перебежало тогда к неприятелю (Thuc., VII, 19, 1 сл.; о бегстве рабов - VII, 27, 5).

- 24 -

Обращаясь теперь от темы рабов к собственно внутриполисным конфликтам, назовем еще два примера, хрестоматийная известность которых не должна мешать признанию их выдающегося социологического значения. Мы имеем в виду два внутриполитических кризиса в Афинах в заключительный период Пелопоннесской войны, два государственных переворота, бывших, в сущности, вехами одного явления - развязанного трудностями военного времени антидемократического, олигархического движения. В самом деле, в Афинах, этом образцовом греческом полисе, где гражданские, демократические принципы были разработаны до несравненной степени и, следовательно, должны были отличаться особенной прочностью, в конце войны дважды к власти приходили олигархические группировки крайнего, экстремистского толка. Первый раз это произошло вскоре после катастрофического поражения афинян в Сицилии, в 411 г., когда власть перешла в руки олигархического совета Четырехсот. Второй раз - после окончательной капитуляции Афин, в 404 г., когда при прямой поддержке Спарты у кормила правления встала группа, что называется, наиболее оголтелых олигархов в лице чрезвычайной комиссии Тридцати8.

Оба режима устанавливались в Афинах в момент крайнего военного истощения и политической депрессии, оба служили скорее удовлетворению личных интересов правителей, нежели исполнению какой-либо принципиальной программы, и оба осуществлялись в обстановке откровенного насилия и террора. По степени оказывавшегося ими давления на гражданскую общину это были

- 25 -

правления не столько даже олигархические, исполненные избирательной антидемократической тенденции, сколько тиранические, враждебные полисной конституции как таковой9.

Разумеется, порожденные чрезвычайными обстоятельствами, эти режимы могли быть только недолговечными. И действительно, продолжались они считанные месяцы: правление Четырехсот - около 4 месяцев, а правление Тридцати - немногим более полугода. Тем не менее их возникновение по-своему показательно: по ним можно судить, насколько было потрясено войною здание афинской гражданской общины. Вообще не будет преувеличением сказать, что к концу Пелопоннесской войны значительная часть греческих полисов, в первую очередь, конечно, Афины и союзные с ними города, были предельно обескровлены, причем внутренними раздорами не менее, чем собственно военными столкновениями.

Последствия этих общих социально-политических потрясений должны были самым отрицательным образом сказаться на собственно государственной жизни. В самом деле, на долю полисного государства - этой стройной, но хрупкой политической миниатюры - в последней трети V в. до н. э. выпали тяжкие испытания. С одной стороны - затянувшаяся на долгие годы общегреческая война, сама по себе надорвавшая военные и финансовые силы полиса. С другой - внутриполитические осложнения, вызванные растущими претензиями гражданской массы на вспомоществование со стороны государства и параллельно возросшим эгоизмом состоятельной верхушки, обострившимися ввиду этого противоречиями в гражданской среде, наконец, пробуждением политической активности бесправных и эксплуатируемых слоев населения.

Перед лицом этих трудностей полисные государства оказывались несостоятельными, и наряду с традиционными политическими институтами и методами стали являться новые, свидетельствовавшие о начавшемся кризисе полисной государственной системы. Так, наряду с гражданским ополчением, численность которого сокращалась, а выучка оставляла желать лучшего, все чаще стали использоваться отряды профессиональных воинов, комплектовавшихся из отборных граждан (как это было сделано в Аргосе в 421 г. и в Сиракузах в 414 г.) или из наемников-чужеземцев (из источников

- 26 -

можно извлечь целую подборку упоминаний о наемных отрядах пельтастов из Фракии, гоплитов из Пелопоннеса, особенно из Аркадии, лучников с Крита)10. Разительно было финансовое банкротство полисного государства. В Афинах, где огромные, казавшиеся неисчерпаемыми, накопления были израсходованы в первые же годы войны, это нашло выражение в превышении всякой разумной меры в обложении податью союзников: в разгар военных действий, в 425 г., она была доведена до 1460 талантов против 600 в начале войны11. Когда же Афинский союз, наконец, распался, прибегли к организованному грабежу на море: с 410 г. афиняне стали взимать десятипроцентную пошлину со всех товаров, провозимых через Боспор (см.: Xen. Hell., I, 1, 22). В Спарте, где с деньгами всегда было трудно, выход нашли в постепенном переводе своего флота и армии, - разумеется, в обмен на определенные политические уступки - на содержание ненавистного и презренного "варвара" - персидского царя12.

Но не только отдельные ведомства - сама центральная власть все чаще обнаруживала свою несостоятельность. В Афинах суверенный орган власти - народное собрание - не раз демонстрировал свою неспособность принимать ответственные решения, по прихоти своей то склоняясь к опасной внешнеполитической авантюре (вторжение в Сицилию в 415-413 гг.), то карая не в меру

- 27 -

тяжкою карою собственных руководителей (расправа над стратегами - победителями при Аргинусских островах в 406 г.). Возникали ситуации, когда сам народ соглашался с необходимостью учреждения нового, авторитарного органа, призванного удерживать его от необдуманных шагов, что на деле, конечно же, оборачивалось ограничением народного суверенитета. Так было в Афинах в 413 г., когда, после уроков сицилийской авантюры, народ пошел на создание специальной комиссии 10 пробулов, призванных осуществлять предварительное рассмотрение всех решений (см.: Thuc., VIII, 1, 3; Arist. Ath. pol., 29, 2). Создание этого органа стало прелюдией к решительному наступлению олигархов на демократическую конституцию в 411 г.

Одновременно вырождался и прежний тип политического лидера, блестящим образцом которого был еще в начале войны афинянин Перикл, руководитель, воплощавший в своем лице одновременно оратора и стратега. После смерти Перикла (429 г.) и в связи с очевидным истощением тех кадров, которые поставляла полису аристократия, на авансцену политической жизни выступает фигура выскочки из социальных низов, демагога в обычном смысле слова, спекулировавшего на народных настроениях, но не способного направить усилия народа на выполнение сколько-нибудь принципиальной и в то же время конструктивной политической программы (афинские демагоги Клеон, Гипербол, Клеофонт и др.). Специализируясь на речах и интригах в народном собрании, эти ораторы, как правило, не были в состоянии руководить военными действиями. Такое положение содействовало профессионализации военного руководства. Примером может служить афинянин Ламах - толковый командир, способный решать чисто тактические задачи, никогда не задававшийся вопросом о политических целях войны.

Однако в чрезвычайных условиях военного времени отмеченное обстоятельство имело и другое, более важное последствие - появление военачальников с чрезвычайными военными и политическими полномочиями. Так, в Афинах в 415 г. для руководства вторжением в Сицилию были назначены с чрезвычайными и весьма широкими полномочиями три стратега: Алкивиад, Никий и Ламах (Thuc., VI, 8, 2, и 26, 1). В свою очередь, в Сиракузах для отражения афинской агрессии также были назначены три стратега-автократора: Гермократ, Гераклид и Сикан (ibid., VI, 72-73). Позднее появилась должность единоличного стратега-автократора. В Афинах таким стратегом sine collegis стал Алкивиад после

- 28 -

своего возвращения из изгнания и реабилитации в 407 г. (Xen. Hell., I, 4, 20), а в Сиракузах - Дионисий в 405 г. (Diod., XIII, 94, 4-6).

Разумеется, назначение таких стратегов-автократоров создавало опасный прецедент в политической жизни полиса, тем более что прежние методы контроля коллектива над сильной личностью оказывались несостоятельными. Это убедительно показал последний афинский остракизм 416 г., когда ловкому и опасному честолюбцу Алкивиаду удалось обратить изготовленное против него оружие - народный референдум - против признанного вождя демократов Гипербола (см.: Plut. Alc., 13, 4-9; Nic., 11; Aristid., 7, 3-4). Еще более впечатляющим был пример сиракузянина Дионисия, для которого чрезвычайная единоличная стратегия стала мостом для достижения абсолютной монархической власти - тирании13.

Так или иначе, теряя доверие к традиционным полисно-республиканским институтам, гражданская масса в критических ситуациях все чаще начинала прибегать к услугам отдельных авторитетных, как правило, военных деятелей, наделяя их неограниченными полномочиями и, таким образом, вознося сверх всякой меры. Опасные последствия такой практики были очевидны, и, хотя самих греков еще могла ослеплять мишура народного суверенитета, сторонним наблюдателям было ясно существо происходившей перемены; недаром говорят, что со стороны виднее. Во всяком случае, знаменательным является тот факт, что когда персидский сатрап Фарнабаз в 408 г. заключал договор и обменивался клятвами с афинскими стратегами под Калхедоном, то он настоял на том, чтобы клятву дал и Алкивиад. Между тем последний, хотя и состоял фактически одним из руководителей афинского флота, официально афинским стратегом не был и даже еще не удостоился прощения от своего государства (с конца 415 г. Алкивиад находился в изгнании и даже заочно был приговорен в Афинах к смерти). Тем не менее персидскому наместнику было совершенно ясно, что без санкции сильного человека - Алкивиада - договор не будет иметь надлежащей силы (см.: Xen. Hell., I, 3, 8-12).

Наряду с этим процессом внутреннего перерождения резко усилилось в это время и преодоление полиса извне. Война с ее бедствиями и нуждами не только способствовала дальнейшему развитию экономических связей между городами. В ряде случаев она привела к установлению

- 29 -

форменной экономической зависимости воюющих государств от нейтральных периферийных стран. В частности, можно указать на пример Афин, попавших в зависимость от ввоза хлеба из Причерноморья (в особенности после отпадения Эвбеи в 411 г.). На учете этого обстоятельства строилась вся спартанская стратегия борьбы за проливы на заключительной стадии войны (ср.: Xen. Hell., I, 1, 35).

Но не только подрывался принцип полисной автаркии - одновременно шло усиленное наступление и на позиции полисной автономии. Война заставила подавляющее большинство греческих полисов примкнуть к тому или другому лагерю, т. е. практически к той или другой из ведущих держав, к Афинам или Спарте. И сделано это было не только из добровольных побуждений, из желания найти защиту или оказать помощь, но и по принуждению, вследствие давления со стороны названных сверхдержав. Но и сами эти соперничающие лидеры все той же логикой военных действий были поставлены в прямую зависимость от существования вокруг каждого из них более или менее обширной и прочной системы союзных полисов. Последние были важны и как поставщики живой силы (воинов или гребцов), и как источники доходов, и, наконец, как необходимые военные плацдармы. Афины и Спарта одинаково неустанно заботились о расширении своего влияния на все большее число независимых полисов или, по крайней мере, о сохранении уже достигнутого. И хотя эта политика была до известной степени вынужденной, искусственно стимулированной потребностями военного времени, она от этого не переставала быть империалистской, приведшей под конец к фактической ликвидации полисной автономии.

Все эти тенденции реального преодоления полисных норм жизни находили свое естественное продолжение - одновременно и отражение и завершение - в сфере идеологии. Демонстрируя на каждом шагу зыбкость и неустойчивость существующей системы социальных и политических отношений, а следовательно, и относительность существующих представлений о благе и справедливости, о долге и чести, война, как это сознавали уже современники, вызвала повсеместное нравственное и интеллектуальное разложение, как относительное, т. е. с точки зрения традиционных полисных установлений, так и абсолютное, в смысле буквального одичания. Замечательную картину этого разложения, с глубокой оценкой его последствий для социально-политического состояния Эллады, дал Фукидид в своих описаниях чумы в Афинах и гражданской смуты на Керкире (см. соответственно: Thuc., II, 47 сл., III, 70 сл.).

- 30 -

И действительно, чем дальше, тем больше и отдельные люди, и целые государства демонстрировали свое пренебрежение к традиционным нормам полисной морали и политики и, таким образом, подрывали всеобщее к ним доверие. Если, например, неоднократные измены Алкивиада своему отечеству показали, сколь мало чувствовала себя подобная сильная личность связанной представлением о полисном патриотизме, и сколь легко она могла устраиваться повсюду как дома, то ведь не менее опасной была и та легкость, с которой Афинское государство соглашалось простить эти измены.

Далее, если случаи, подобные только что названному, свидетельствовали о трещинах на фасаде полисного здания, то не было недостатка в указаниях и на более глубокие повреждения в самом фундаменте здания. Апелляция к рабам во время гражданских смут или зачисление их на военную службу, вовлечение различных категорий неполноправного свободного населения (вроде афинских метеков) в дела граждан с соответствующим пожалованием гражданских прав, все более широкое участие варваров в эллинских делах, причем именно на равных с эллинами началах, - все это не могло не наводить на мысль об условности граней между свободными и рабами, гражданами и чужеземцами, эллинами и варварами, а следовательно, и об условности социальных принципов полиса вообще. K этому же вела и участившаяся практика порабощения эллинами эллинов. И хотя не было, по-видимому, недостатка в протестах со стороны ревнителей неписанной традиции (примером может служить спартанский военачальник Калликратид в изображении Ксенофонта - Hell., I, 6, 14), естественное развитие событий часто оказывалось сильнее любых протестов.

Понятно, какое воздействие эта коренная ломка должна была оказывать на собственно политическую идеологию. В той степени, в какой прежние принципы оказывались несостоятельными перед лицом новой ситуации и новой практики, перерождению подвергались и все основные политические понятия. Социальные смуты внутри полисов в ущерб прежнему согласию граждан выдвинули новый принцип группового соглашения в рамках олигархического или демократического товарищества - гетерии, между тем как понятия гражданской свободы и равенства не могли не испытать разлагающего влияния откровенно империалистской политики тех самых государств, которые раньше претендовали на право быть признанными носителями этих понятий.

- 31 -

В этой связи интересно отметить резкое возрастание державного акцента в выступлениях афинских политиков, поскольку они нам известны по достаточно, впрочем, субъективному переложению Фукидида. Если в речи Перикла только лишь признается тиранический характер афинского господства над союзниками (Thuc., II, 60 сл.), то в выступлении Клеона свойственный тирании террор объявляется уже единственно возможным способом сохранения этого господства (III, 37 сл.), а в ультиматуме афинских представителей жителям маленького островка Мелоса откровенно и цинически провозглашается profession de foi насильников - их убеждение в санкционированном будто бы самою природою праве сильного на власть (V, 84 сл.).

Но не только отдельные понятия и представления подвергались такому перетолкованию - атака, более или менее последовательная, велась и на самое основное в полисной политической идеологии - на республиканскую доктрину. Чем больше смута подтачивала веру в силу и незыблемость традиционных институтов, тем чаще - особенно в конце войны - взоры не только массы граждан, но и государств обращались в сторону сильной личности, с которой стали связывать надежды на спасение и успех. Показателен был тот торжественный прием, который оказала Алкивиаду при его возвращении на родину в 407 г. масса афинского населения (см.: Xen. Hell., I, 4, 12 сл.). Показательным было и то ходатайство о вторичном - в нарушение традиционной нормы - назначении Лисандра в навархи14, с которым обратились в Спарту в 406 г. представители союзных городов и персидского наместника Кира Младшего (ibid., II, 1, 6-7). Но не менее замечательным было и то, что в обоих случаях полисное государство - спартанское так же, как и афинское - пошло на поводу у этих настроений, санкционировав законом необычные почести и назначение. Нет сомнений, что мы присутствуем здесь при зарождении в обществе монархических настроений, тем более опасных для республиканского строя, что они шли навстречу соответствующим пробудившимся уже влечениям сильной личности.

Разумеется, все эти сдвиги в практической деятельности и политических настроениях должны были резко стимулировать развитие общественной мысли. Именно в период Пелопоннесской войны

- 32 -

завершается формирование нового, социологического направления в греческой философии. Творчество его первых крупных представителей - старших софистов, а затем Сократа достигает своего расцвета как раз в это время. Сама общественная жизнь тех лет, полная быстрых и ярких перемен, давала материал для сопоставлений и суждений диалектического плана, подсказывала необходимые критические выводы. Все это содействовало развитию общественно-политической теории - не просто просветительства, как иногда думают о старшей софистике, а именно науки об обществе, с присущими ей, как и всякой науке, рационализмом и критикой15.

Внимательно наблюдая происходящие в общественной жизни процессы и оценивая их исключительно с позиций здравого смысла, представители этой новой философии поставили под сомнение абсолютность всех принятых норм жизни, открыв таким образом дорогу для критического пересмотра всего сущего. Человек есть мера всех вещей - этот тезис софиста Протагора не только оттенял условность существующих норм, но и признавал за совершенной личностью право на переустройство, по собственному разумению, этих норм. Исторически сложившемуся праву, государственному закону, можно было теперь противопоставить естественное право, безликому обществу - мыслящую личность, представительным органам власти - наделенного разумом и волею правителя, богам толпы - собственное рафинированное божество или даже собственное "я". И независимо от того, куда далее устремлялись взоры мыслителей - к крайнему ли релятивизму и циническому признанию права лишь за сильным от природы, или же к поискам нового абсолюта и осознанию высшего нравственного долга совершенного человека, - центром внимания философской мысли становилась личность с ее индивидуальным разумом и волею.

Новые представления быстро приобретали популярность, что как раз и доказывает их глубокую жизненность. Разумеется, ревнителями старины скоро была осознана опасность новых течений, и уже тогда не было недостатка в выступлениях против них. Одно из самых ранних и вместе с тем ярчайших доказательств этой реакции - постановка в 423 г. пьесы ведущего афинского комедиографа Аристофана "Облака", где в шаржированном образе Сократа была представлена и осмеяна вся новейшая - и по существу, главным

- 33 -

образом, софистическая - философия. А спустя немногим более 10 лет в тех же Афинах, гордившихся своим открытым образом жизни, прямому судебному преследованию за свои "безбожные" идеи подвергся корифей старшей софистики Протагор. Его сочинения, изъятые у их владельцев по официальному требованию, были преданы сожжению, а самому философу пришлось искать спасения в бегстве (см.: Diog. L., IX, 52; Philostr. Vitae soph., I, 10, 3).

И все же натиск новых идей был неодолим, и они властно пролагали себе путь в различных областях интеллектуальной жизни: в науке, в частности исторической (Фукидид), в публицистике (приписываемый Ксенофонту трактат об афинском государственном устройстве), в драматической поэзии (Эврипид). Можно думать даже, что на этот раз теоретическая мысль и сама оказала достаточно ощутимое обратное воздействие на общественное сознание и общественную практику. Во всяком случае, нельзя отрицать сильнейшего влияния софистики на предтеч и первых представителей младшей тирании: Алкивиада и Крития в Афинах (Критий, кстати, и сам был крупнейшим софистом), Лисандра в Спарте, Дионисия в Сиракузах16.

Все вышеизложенное приводит нас к очевидному выводу: Пелопоннесская война явилась началом общего кризиса полисной системы - социального, политического и идеологического. Эта необычная по длительности и ожесточению междоусобная война вызвала к открытому проявлению те разрушительные силы, которые уже дремали в недрах античного общества, а однажды спущенные с цепи эти демоны разрушения уже ничем не могли быть остановлены.

Но дело не ограничилось развязыванием общих губительных для полиса процессов - важны были и непосредственные последствия войны, которые наложили свою печать на последующее развитие эллинского мира, окончательно направив его в русло затяжного кризиса. В самом деле, в конкретно-историческом плане значение Пелопоннесской войны для греков было почти исключительно отрицательным. Войну выиграла Спарта, но хотя она и выступала в роли защитницы свободы эллинов от афинских посягательств, никакой выгоды для эллинов от ее победы не воспоследовало. На смену афинской гегемонии пришла спартанская, и поскольку эта новая гегемония не оправдывалась общностью экономических интересов или культурных традиций, как это было до

- 34 -

известной степени в Афинской архэ, а держалась исключительно силою оружия, она оказалась во сто крат тягостнее для "освобожденных".

С другой стороны, следствием спартанской победы было повсеместное торжество аристократической реакции. Спарта последовательно поддерживала близкие ей по духу олигархические режимы. При ее содействии во многих ранее демократических полисах к власти пришли теперь новые олигархические правительства, защищавшие интересы преимущественно землевладельческой аристократии. Утверждение этих режимов в развитых в торгово-промышленном отношении городах, население которых было привержено демократии, не обходилось без тяжелых внутренних потрясений. Противодействие демократов порождало олигархический террор, ответом на который являлось новое революционное выступление демократического большинства. Примером могут служить события в Афинах, где летом 404 г. при поддержке Спарты к власти пришла олигархическая комиссия Тридцати, правившая затем в обстановке совершенного произвола и насилия. Выступление демократов во главе с Фрасибулом привело к падению этого террористического режима, и после ряда перипетий в Афинах была, наконец, восстановлена демократия (осенью 403 г.). Однако это была лишь тень той великой демократии, которая существовала в Афинах до поражения в войне.

Так или иначе последствия Пелопоннесской войны были для греческого мира катастрофичны. Война уничтожила то равновесие между Афинами и Спартой, между Афинским союзом и Пелопоннесской лигой, которое позволяло полисам различных типов - торгово-промышленным и аграрным - находить условия для своего развития в среде себе подобных. Установившаяся теперь единоличная гегемония Спарты не привела к конструктивной замене прошлого. Спарта не могла создать новой формы организации для развитых морских полисов. Более того, ее собственное державное перерождение скоро стало ощущаться как весьма тягостное даже ее старинными союзниками.

Новый мир и новая система господства были еще более непрочными, чем прежние, и очень скоро греческий мир охватила новая междоусобная брань. Существенным, однако, было то - и это также надо отнести к ближайшим последствиям войны, - что теперь в межэллинские распри все энергичнее стали вмешиваться сторонние силы, соседние "варварские" государства: на

- 35 -

востоке - Персия, привлеченная Спартою к участию в Пелопоннесской войне и, как минимум, восстановившая свой контроль над малоазийским побережьем, а на западе - Карфаген, поощренный к вмешательству в дела сицилийских греков их истощением после отражения афинян.

Как видим, расцвет полисной цивилизации и в самом деле был недолог: едва достигнув полной зрелости, она уже во 2-й половине V в. подошла к опасной черте, которую затем и переступила.

Примечания

1 Таково, по сути дела, определение полиса у самого выдающегося из греческих теоретиков классической эпохи - Аристотеля. Полис, согласно Аристотелю, есть некое объединение (koinwniva), по типу своему наивысшее, или важнейшее (по сравнению с семьей и селением), а по природе политическое, или гражданское, состоящее из известного числа свободных, участвующих в законосовещательной и судебной власти людей - граждан (koinwniva politw'n) (см.: Arist. Pol., I, 1, и III, 1; ср. также: Доватуp А. И. "Политика" и "Политии" Аристотеля. М.; Л., 1965, с. 7 сл.).назад

2 Этим мы не хотим сказать, что названная проблема не становилась предметом обсуждения. Существует обширная литература по отдельным вопросам, в частности, об истоках полисной цивилизации, о гомеровском протополисе, об архаической революции VII-VI вв. до н. э., в ходе кото-рой свершилось становление полиса, о сопутствующем процессе колонизации и явлении тирании и пр. В отечественной историографии можно указать, в частности, на следующие работы (называем только важ-нейшие): Тюменев А. И. Революция VII-VI вв. Афины в VI в. // История Древней Греции, ч. I (История древнего мира / Под ред. С. И. Ковалева, т. II), М., 1937, с. 171-205; Колобова К. М. 1) Из истории ранне-греческого общества (о. Родос IX-VII вв. до н. э.). Л., 1951; 2) К вопросу о минойско-микенском Родосе и проблема "переходного" периода в Эгеиде (1100-900 гг. до н. э.) // Учен. зап. Ленингр. ун-та, № 192, серия ист. наук, вып 21, 1956, с. 21-52; Папазоглу Ф. К вопросу о преемственности общественного строя в микенской и гомеровской Греции // ВДИ, 1961, № 1, с. 23-41; Андреев Ю. В. Раннегреческий полис (гомеровский период). Л, 1976; Яйленко В. П. 1) Греческая колонизация VII-III вв. до н. э. (по данным эпиграфических источников). М., 1982; 2) Архаическая Греция // Античная Греция, т. I, М., 1983, с. 128-193; 3) Архаическая Греция и Ближний Восток. М., 1990. Среди работ зарубежных ученых выделим: Heuss A. Die archaische Zeit Grriechenlands als geschichtliche Epoche (1946) // Zur griechischen Staatskunde / Hrsg. von E. Gschnitzer (Wege der Forschung, Bd. 96). Darmstadt, 1969, S. 36-96; Mazzarino S. Fra Oriente e Occidente. Ricerche di storia Greca arcaica. Firenze, 1947; Finley M. J. 1) The World of Odysseus. New York, 1954; 2) Early Greece. The Bronze and Archaic Ages. L., 1970; Starr Ch. G. 1) The Origins of Greek Civilization, 1100-650 B. C. New York, 1961; 2) The Economic and Social Growth of Early Greece, 800-500 B. C. New York, 1977; Snodgrass A. 1) The Dark Age of Greece. An Archaeological Survey of the 11th to the 8th Centuries B. C. Edinburgh, 1971; 2) Archaic Greece. The Age of Experiment. L., 1980; Sarkady J. Outlines of the Development of Greek Society in the Period between the 12th and 8th Cen-tury B. C. // Acta Antiqua, t. XXIII, 1975, fasc. 1-2, p. 107-127; Jef-fery L. H. Archaic Greece. The City-States ca. 700-500 B. C. L., 1976. Однако фундаментального обобщающего исследования по проблеме формирования греческого полиса пока еще нет ни в зарубежной, ни в отечественной литературе. Нашу собственную работу "Рождение греческого полиса" (Л., 1988) мы рассматриваем всего лишь как опыт принципиального исторического обзора, не более того. назад

3 Нижеследующий обзор основных черт полисной организации опирается в первую очередь на достаточно богатую уже отечественную историографию вопроса. См., в частности: Тюменев А. И. Рабовладельческий город-государство // История Древней Греции, ч. II (История древнего мира, т. III / Под ред. С. И. Ковалева), М., 1937, с. 37-67; Утченко С. Л. 1) Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения республики. М., 1952, с. 7 сл.; 2) Кризис и падение Римской республики. М., 1965, с. 3 сл.; Колобова К. М. Возникновение и развитие рабовладельческих полисов в Греции (Лекции по истории Древней Греции, IV). Л., 1956, с. 43-49; Блаватский В. Д. Античный город // Античный город. М., 1963, с. 7-30; Кошеленко Г. А. 1) Греческий полис на эллинистическом Востоке. М., 1979, с. 3-22; 2) Древнегреческий полис // Античная Греция, т. I, с. 9-36. назад

4 Mapкc К., Энгельс Ф. Немецкая идеология (1845-1846) // Соч., изд. 2-е, т. 3, М., 1955, с. 21. назад

5 Для знакомства с общей историей Греции в классическую эпоху до сих пор полезны старые переводные труды: Белох К. Ю. История Греции, т. I / Пер. с нем. M. О. Гершензона. М., 1897 (гл. XII-XIV); Пёльман P. Очерк греческой истории и источниковедения / Пер. с 4-го нем. изд. С. А. Князькова. СПб., 1910 (гл. VII). Для оценки тенденций социально-экономического развития особенно важны произведения советской историографии: История Древней Греции, ч. I-II (История древнего мира, т. II-III). М., 1937 (ч. I, гл. VIII, написанная К. М. Колобовой, и ч. II, гл. XI, написанная А. И. Тюменевым); Древняя Греция / Под ред. В. В. Струве и Д. П. Каллистова. М, 1956 (статья "К вопросу об экономической жизни Греции классического периода", составленная Н. А. Маш-киным на основе только что названной работы К. М. Колобовой); Кошеленко Г. А. Греческий полис и проблемы развития экономики // Античная Греция, т. I, с. 217-246. Из новейшей зарубежной литературы особенно по-лезны: Bengtson H. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Munchen, 1969 (раздел III); Will Ed. Le Monde Grec et l'Orient, t. I, P., 1972, где, помимо обстоятельного фактического обзора, содержатся ценные указания на дискуссионные проблемы и литературу вопроса. назад

6Напомним знаменитое суждение Фукидида: "Перикл, опираясь на свой престиж и ум, будучи, очевидно, неподкупнейшим из граждан, свободно сдерживал народную массу, и не столько она руководила им, сколько он ею <...>. По имени это была демократия, на деле власть прина-длежала первому гражданину" (II, 65, 8-9, пер. Ф. Г. Мищенко - С. А. Же-белева). Ср. также подборку мнений и обсуждение этого вопроса у Плутарха (Pericl., 15-16). назад

7Для истории Пелопоннесской войны, помимо литературы, указанной выше, в прим. 5, см. также: Ленцман Я. А. Пелопоннесская война // Древняя Греция. М., 1956, с. 267-348. назад

8Важнейшие источники: для истории олигархического переворота 411 г. - Thuc., VIII, 1 и 47 сл.; Arist. Ath. pol., 29-33; Diod., XIII, 34, 2-3, и 38, 1-2; Plut. Alc., 25-26; для правления Тридцати - Xen. Hell., II, 3-4; Arist. Ath. pol., 34-40; Diod., XIV, 3-6, и 32-33; Plut. Lysander, 15 и 21. Новейшая литература вопроса чрезвычайно обширна. В отечественной историографии все еще полезна книга В. П. Бу-зескула "История афинской демократии" (СПб., 1909), затем уже упоминавшаяся выше (см. предыдущее прим.) статья Я. А. Ленцмана. Из трудов зарубежных ученых назовем: Насkl U. Die oligarchische Bewegung in Athen am Aus-gang des 5. Jahrhunderts v. Chr. Munchen, 1960 (наша рецензия - ВДИ, 1964, № 1, с. 168-172); Flach D. Der oligarchische Staatsstreich in Athen vom J. 411 // Chiron, Bd. VII, 1977, S. 9-33; Krentz P. The Thirty at Athens. Ithaca; London, 1982. назад

9Для оценки ср. ниже, ч. II, гл. 1. назад

10Об отрядах отборных граждан см.: в Аргосе - Thuc., V, 67, 2; 72, 3; 73, 4; Diod., XII, 75, 7; 79, 4-7; 80, 2-4; в Сиракузах - Thuc., VI, 96, 3; 97, 3-4; VII, 43, 4-5; Diod., XIII, 11, 4. Что же касается использования наемников, то исчерпывающую сводку материала можно найти в статье: Mapинович Л. П. Наемники в период Пелопоннесской войны // ВДИ, 1968, № 4, с. 70-90. назад

11Сведения о новой раскладке фороса, по которой общая сумма союз-ной подати была доведена до 1460 талантов в год, дает нам надпись с текстом декрета, принятого афинским народным собранием зимой 425/4 г. до н. э. См.: IG2, I, N 63; Meritt В. D., West A. B. The Athenian Assess-ment of 425 В. С. Ann Arbor, 1934; Meritt B. D., Wade-Gerу Н. Т., MсGregor M. F. The Athenian Tribute Lists, vol. I-II, Cambridge (Mass.); Princeton, 1939-1949 (I, p. 154 ff.; II, p. 40 ff.). Ср. также: Коpзун M. С. Социально-политическая борьба в Афинах в 444-425 гг. до н. э. Минск, 1975, с. 127 сл. назад

12Отношения Спарты с Персией были оформлены в 412-411 гг. соответствующими договорами, содержание которых подробно перелагает Фукидид (VIII, 18, 37, 58). назад

13Подробнее см. ниже, ч. III, гл. 2. назад

14Наварх - командующий флотом, второе лицо после царя в спартанской военной иерархии. назад

15Об этом см. подробнее: Фролов Э. Д. Факел Прометея (очерки античной общественной мысли), изд. 2-е., Л., 1991, с. 154 сл. назад

16Об этом подробнее см. далее, ч. II, гл. 1 и 2, и ч. III, гл. 2. назад

Глава 2. Кризис полиса

- 35 -

Итак, на рубеже V-IV вв. до н. э. мир греческих полисов оказался во власти всеобъемлющего кризиса. Перелом был обусловлен самим ходом исторического развития, и в первую очередь естественными сдвигами в социально-экономической жизни древнегреческого общества, а также дополнительным, убыстряющим воздействием ряда политических факторов, среди которых важнейшим была Пелопоннесская война со всеми ее потрясениями и последствиями. И хотя кризис IV в. отнюдь не был равнозначен упадку, а, скорее, наоборот, явился своеобразным следствием и выражением общественного прогресса, современниками он по справедливости был воспринят как тяжкое испытание, выпавшее на долю эллинов. Показателен, во всяком случае, тот акцент на общественные коллизии, на смуту (stavsi"), который отличает произведения и свидетельства всех древних авторов, трактовавших о событиях позднеклассического времени, будут ли то современники Ксенофонт, Исократ, Платон или же позднейшие писатели Диодор и Плутарх.

И в самом деле, в IV в. трещины пошли уже по всему зданию полисной цивилизации. Потрясения охватили все стороны общественной жизни - социальные и политические отношения так же, как и область идей, дела внутриполисные в такой же степени, как и общеэллинские. Проследить развитие этих разрушительных тенденций в век поздней классики - задача первостепенной важности. Сделать это необходимо хотя бы для того, чтобы довести до конца начатый исторический обзор. Вместе с тем очевидно, что только после этого мы сможем судить более или менее основательно о той обстановке, которая создавала условия и подавала поводы как для выступления политиков нового стиля, пытавшихся взамен дряхлевших республик создать сильные авторитарные режимы, так и для

- 36 -

творчества тех философов и писателей, кто эти попытки наблюдал и, со своей стороны, предлагал собственные варианты переустройства общества и государства1.

Начнем опять-таки с самого главного - с экономики и социальных отношений. Экономическая жизнь позднеклассической Греции характеризовалась в сравнении с V в. еще более интенсивным развитием таких процессов, которые вели к подрыву социального равновесия в полисе. Важнейшим из них было прогрессирующее развитие крупнособственнического рабовладельческого хозяйства. С особой силой этот процесс шел в городе. Показательно, что для IV в. по сравнению с предыдущим временем мы располагаем гораздо большим числом упоминаний об эргастериях - крупных ремесленных мастерских, использовавших в основном рабский труд. При этом, как и раньше, ввиду почти непрерывных войн тон в значительной степени продолжали задавать оружейные и иные мастерские, связанные с военным и морским делом.

- 37 -

Ограничимся в этой связи одним примером - упомянем об эргастериях, принадлежавших отцу знаменитого оратора Демосфена, тоже Демосфену по прозвищу "Ножовщик" (oJ Macairopoiov"). К моменту своей смерти он владел, помимо прочего состояния, двумя эргастериями, из которых один специализировался на производстве оружия (мечей), а другой - мебели. В первой мастерской было занято 32 или 33 раба высокой квалификации, оценивавшихся одни в 5-6, а другие - не менее чем в 3 мины каждый и приносившие владельцу 30 мин чистого дохода в год. Во второй было занято 20 рабов, также приносивших достаточно высокий доход - 12 мин в год (Dem., XXVII, 9 и 18; ср:. Plut. Dem., 4)2.

- 38 -

Рост крупного ремесленного производства, в свою очередь, стимулировал дальнейшее развитие торгового и кредитного дела. О большом размахе и значении торговых операций в IV в. свидетельствуют, в частности, развиваемые в литературе того времени взгляды на торговлю как на особый род экономической деятельности, равно как и утвердившееся подразделение ее на специальные виды - на торговлю крупную, оптовую, связанную с перевозками по морю и осуществляющую обмен товарами между городами, и торговлю мелкую, розничную, ограниченную рамками данного городского рынка (относительно этого подразделения см. у Лисия в речи XXII - "Против хлебных торговцев", а также: Plat. Resp., II, 371 d; Sophist., 223 с-d; Polit., 260 c-d; Arist. Pol., I, 4, 2; IV, 3, 11)3. И не случайно, что именно в IV в. укореняются представления о зависимости благоденствия государства от интенсивности торговой деятельности. Такую мысль высказывает, например, Ксенофонт в своем трактате "О доходах" (гл. 3)4.

Что же касается кредитного дела, то опять-таки показательно, что именно к IV в. относятся первые обстоятельные сведения о профессиональном ростовщичестве, о деятельности древних банкиров-трапезитов и даже о целых банкирских домах, осуществлявших кредитные операции в больших масштабах, можно сказать, в рамках всей Эллады. Из речей Исократа (XVII) и Демосфена (XXXVI, XLV-XLVI, XLIX) нам хорошо известен один такой, - правда, по-видимому, наиболее крупный и знаменитый - банкирский дом в Афинах, осуществлявший кредитные операции на протяжении ряда поколений. Сначала им владели совместно Архестрат и Антисфен, затем его унаследовал вольноотпущенник Архестрата, впоследствии ставший полноправным афинским гражданином, Пасион, а еще позже его главою стал Формион, который, в свою очередь, был вольноотпущенником Пасиона и тоже с течением времени приобрел права афинского гражданства. Оборотный капитал этого предприятия, когда во главе его стоял Пасион,

- 39 -

может быть оценен в круглую сумму более чем 50 талантов (см.: Dem., XXXVI, 5)5.

Впрочем, крупное хозяйство делает в это время успехи не только в тех отраслях экономики, которые были непосредственно связаны с городом, но и в земледелии. Об этом можно судить, например, по уже упоминавшемуся выше трактату Ксенофонта "Экономик" ("Об управлении хозяйством"). Хотя это сочинение и содержит некоторые реминисценции из времени Пелопоннесской войны, все же в целом оно отражает ситуацию и настроения IV в., когда и было создано. В трактате доказывается, что при надлежащих условиях земледелие может стать наиполезнейшим и наивыгоднейшим видом экономической деятельности. При этом имеется в виду не просто земледелие, но именно крупное землевладельческое хозяйство, основанное на использовании чужого, главным образом рабского, труда и ориентированное на извлечение товарной прибыли. В качестве идеального образца приводится имение некоего афинянина Исхомаха, сумевшего благодаря рациональным методам управления, в немалой степени через посредство доверенных рабов-управляющих, обеспечить себе верный доход от своих сельских владений6.

Вообще характерной чертой времени становится деловая активность крупных предпринимателей - хрематистов (crhmatistaiv, от crh'ma - "ценность", "добро", "деньги"). Их удачливые операции, служившие выражением общего роста и успеха крупного частновладельческого хозяйства, становятся предметом обсуждения в литературе IV в. Для одних писателей эти операции были всего лишь символом нездоровых спекуляций. Так, афинский оратор Лисий в речи "Против хлебных торговцев" обрушивается на городских спекулянтов, скупивших хлеб у купцов-оптовиков и затем взвинтивших на него цены. "Их интересы - восклицает оратор, обращаясь к афинским судьям, - противоположны интересам других: они всего больше наживаются тогда, когда при известии о каком-нибудь гражданском бедствии продают хлеб по дорогим ценам. Ваши несчастия так приятно им видеть, что иногда о них они узнают раньше всех, а иногда

- 40 -

и сами их сочиняют: то корабли наши в Понте погибли, то они захвачены спартанцами при выходе из Геллеспонта, то гавани находятся в блокаде, то перемирие будет нарушено. Вражда их дошла до того, что они в удобный момент нападают на вас, как неприятели. Когда вы всего более нуждаетесь в хлебе, они вырывают его у вас изо рта и не хотят продавать, чтобы мы не разговаривали о цене, а были бы рады купить у них хлеба по какой ни на есть цене. Таким образом, иногда во время мира они держат нас в осадном положении" (Lys., XXII, 14-15, пер. С. И. Соболевского).

Другие, не отрицая спекулятивного характера подобных операций, интересовались главным образом практическими методами, благодаря которым те или иные дельцы добивались успеха, и эти методы в первую очередь и рекомендовали вниманию общества и государства. Так, Ксенофонт в трактатах "Экономик" и "О доходах" обстоятельно рассматривает эффективные способы обогащения соответственно в сельском хозяйстве и горном деле. В особенности интересны упоминания о спекулятивных операциях, содержащиеся в первом из этих сочинений. Выводимый в трактате "Экономик" идеальный хозяин Исхомах не ограничивается получением стабильного дохода со своего имения, но занимается еще и скупкою и перепродажею земельных участков. Рассказ Исхомаха об этих его подвигах Ксенофонт передает со слов Сократа, от которого он якобы слышал все это в свое время. Здесь интересны как разъяснения афинского делового человека, так и реплики и реакция Сократа, исполненные характерной для этого философа иронии. Пассаж этот столь важен для суждения о тенденциях социально-экономического развития Греции в позднеклассический период, что заслуживает быть процитированным здесь in extenso. Приводим его с небольшими сокращениями в том виде, т. е. в форме диалога между Сократом и Исхомахом, как он излагается у Ксенофонта (первым говорит Исхомах):

"...Для людей, умеющих заботиться о деле и усердно обрабатывающих землю, земледелие - самое эффективное средство обогащения. Мой отец и сам так вел хозяйство и меня научил. Он никогда не позволял мне покупать землю, хорошо обработанную, а такую, которая по небрежности ли хозяев, или по недостатку средств у них не обработана и не засажена; такую он советовал покупать <...>. Уверяю тебя, Сократ, что благодаря нашим стараниям, стоимость многих участков земли стала во много раз больше первоначальной <...>.

- 41 -

- Что же, Исхомах, отец твой сам владел всеми этими именьями, которые он привел в цветущее состояние, или также и продавал, если мог получить хорошую плату?

- Да, клянусь Зевсом, и продавал <...>, но тотчас же, по своей любви к труду, взамен одного покупал другое именье, но запущенное.

- Судя по твоим словам, Исхомах <...>, отец твой, действительно, по натуре своей любил сельское хозяйство не меньше, чем купцы любят хлеб. Ведь и купцы, по своей чрезвычайной любви к хлебу, как прослышат, что где-нибудь его очень много, так и едут туда за ним, переплывают и Эгейское, и Эвксинское, и Сицилийское море. Потом наберут его как можно больше и везут по морю, да еще на том судне, на котором сами едут. Когда им понадобятся деньги, они не выбрасывают хлеб зря, по дешевым ценам, куда попало, а напротив, где, по слухам, цены на хлеб всего выше и где больше всего им дорожат, к тем и везут его на продажу. В таком же роде, должно быть, и твой отец был любителем сельского хозяйства.

- Ты шутишь, Сократ, а я ничуть не меньше считаю даже любителями строительства тех, которые, выстроив дом, продают его, а потом строят новый.

- Нет, клянусь Зевсом, Исхомах <...>, я верю тебе: это так естественно, что все любят то, из чего надеются извлечь себе выгоду" (Xen. Oec., 20, 22-29, пер. С. И. Соболевского).

Несколько позже тех же сюжетов касался Аристотель, для которого подобного рода спекулятивные операции служили поводом к теоретическим размышлениям на политико-экономические темы. Так, в "Политике", рассматривая различные способы обогащения, Аристотель касается темы торговой монополии и вслед за известным, но одиноко стоящим случаем из архаической эпохи - взятии в наем, в предвидении урожая оливок, всех маслодавилен в округе милетским мудрецом Фалесом - приводит пример из близкого ему времени: "Так, в Сицилии некто скупил на отданные ему в рост деньги все железо из железоделательных мастерских, а затем, когда прибыли торговцы из гаваней, стал продавать железо как монополист, с небольшой надбавкой на его обычную цену; и все-таки он на пятьдесят талантов заработал сто. Узнав об этом, Дионисий издал приказ, в силу которого этому человеку разрешалось увезти деньги с собой, сам же он, однако, должен был оставить Сиракузы, так как он нашел источник доходов, который наносил ущерб интересам Дионисия". И далее, сопоставляя два эти

- 42 -

случая, разделенные столь большим промежутком времени, философ заключает: "Находчивость Фалеса и сицилийца была тем не менее одинакова: оба они сумели в одинаковой мере обеспечить себе монополию. Такого рода сведения полезно иметь и политическим деятелям: многие государства, как и семьи, но в еще большей степени нуждаются в денежных средствах и в такого рода доходах. Встречаются и такие государственные мужи, вся деятельность которых направлена к этой цели" (Arist. Pol., I, 4, 7-8, пер. С. А. Жебелева - А. И. Доватура).

Раз уж мы коснулись обсуждения в греческой литературе IV в. проблем хрематистики, т. е. рациональной экономики, ориентированной на получение товарной прибыли, то заметим, что своеобразным венцом этого обсуждения явилась постановка вопроса о ценности вещи (crh'ma). Отчасти эта тема была затронута уже Ксенофонтом и Платоном, но наиболее обстоятельно она была исследована Аристотелем. Последний в "Никомаховой этике", рассматривая вопрос о справедливом, т. е. эквивалентном обмене и деньгах как условном мериле ценности обмениваемых вещей, близко подошел к решению кардинальной проблемы политэкономии - проблемы стоимости. Уловив различие между меновой и потребительной стоимостью товара, Аристотель, однако, оказался не в силах раскрыть природу стоимости. Его мысль была ограничена кругом обмена и ролью в нем денег, которые он склонен был фетишизировать, не понимая, что они - лишь форма выражения стоимости, а не ее суть. Чтобы понять истинную природу стоимости, т. е. того заключенного в товарах внутреннего качества, которое и делает их соизмеримыми, надо было обратиться к более глубинной сфере - к сфере производства, которой античная философия пренебрегала. Решить проблему стоимости как овеществленного труда суждено было поэтому только новейшей политэкономии7.

Закономерным следствием развития крупного частновладельческого хозяйства и предпринимательства была поляризация собственности: рост богатства у известной части общества и разорение и обнищание народной массы. Конечно, в условиях античного общества,

- 43 -

где развитие крупного производства и торговли не было столь безудержным, а воздействие экономических факторов - столь непосредственным и решающим, как при капитализме, процесс разорения массы крестьян и ремесленников не может быть объяснен исключительно или прямолинейно вытеснением мелкого хозяйства крупным вследствие конкуренции. Тут действовали и другие, внеэкономические факторы, и прежде всего беспрерывные войны, ложившиеся особенной тяжестью на простой народ, равно как и различного рода идеологические предрассудки, нередко закрывавшие для граждан возможность обращения к некоторым видам производственной и предпринимательской деятельности, считавшимся уделом несвободного или негражданского населения. В литературе IV в. можно найти великолепные примеры презрительного отношения свободных граждан к "рабским" видам деятельности. Гордясь своим привилегированным положением, иные такие свободные предпочитали перебиваться случайными заработками и голодать, только бы не трудиться наравне с рабами в каком-либо ремесленном производстве или наниматься в управляющие имением к крупному собственнику (см.: Xen. Mem., II, 7 и 8).

Очевидно, впрочем, что при ближайшем рассмотрении бульшая часть этих внеэкономических факторов, подобно только что отмеченному характерному предубеждению, окажется побочным произведением развивавшегося крупного рабовладельческого хозяйства, вследствие чего рост этого хозяйства надлежит признать общей причиной углублявшейся имущественной и социальной дифференциации в среде свободных. Во всяком случае самый факт ускоренной поляризации собственности в IV в. не может быть поставлен под сомнение. Он подтверждается многочисленными свидетельствами современных источников, причем для самых различных полисов - для консервативной Спарты так же, как и для развитых в торгово-промышленном отношении Афин.

Впрочем, для Афин, как и следовало ожидать, мы располагаем особенно богатыми материалами как литературных, так и документальных, эпиграфических источников. Показательно, в частности, массовое возрождение - впервые после Солона - так называемых закладных столбов (o{roi). Это были небольшие каменные столбики, которые ставились на участках, служивших закладным обеспечением займа. На столбиках высекали надписи с указанием имущества, отданного в заклад, имени кредитора и суммы долга или иного имущественного обязательства (например, выплаты приданого). Обнаружение

- 44 -

на территории Аттики довольно большого числа таких закладных столбов, относящихся к IV-III вв. до н. э., нельзя не истолковать как указание на развитие кредитных операций и мобилизацию земельной собственности в греческом полисе на рубеже классики и эллинизма8. Наличие такой массы новых документальных свидетельств позволяет по достоинству оценить неоднократно встречающиеся в литературе того времени заявления об углублении пропасти между крупными и мелкими состояниями, о неуклонной концентрации собственности в руках немногих богачей и обеднении народа. Во всяком случае, когда на суде афинский оратор заявляет, что некоторые ловкачи скупили земли больше, чем ею владеют все, присутствующие в судебной палате (Dem., XXIII, 208), то это не должно восприниматься как риторическое преувеличение, и только.

Нарисованная картина не была уделом одних только Афин. Сходная ситуация складывалась во всех без исключения греческих полисах. О росте крупных состояний и имущественной дифференциации в городах Пелопоннесса можно судить, например, по

- 45 -

мельком сделанному упоминанию в "Греческой истории" Ксенофонта (III, 27, 2) о том, что в Элиде во главе местных лаконофилов стоял некий Ксений, "про которого говорили, что ему приходилось измерять медимном серебро, полученное в наследство от отца" (пер. С. Я. Лурье).

Но, что самое поразительное, общей судьбы не смог избежать даже спартанский полис, где целая система ограничительных запретов долго сдерживала, но так и не смогла сдержать естественно развивавшийся процесс расслоения гражданской корпорации. Принятый около 400 г. закон эфора Эпитадея о свободе дарения и завещания земельных наделов спартанцев уничтожил последние формальные препоны для мобилизации собственности (см.: Plut. Agis, 5)9. После этого Спарта, так сказать, семимильными шагами принялась наверстывать упущенное. Последствия этого движения здесь были поистине катастрофические: в Спарте, где принадлежность к общине "равных" обусловливалась обладанием наследственным наделом-клером и возможностью вносить свою долю в застольное товарищество-сисситию, разразившаяся теперь почти откровенная скупка наделов привела к резкому сокращению числа граждан. Если во времена легендарного законодателя Ликурга спартиатов насчитывалось около 9 или даже 10 тыс. (Plut. Lyc., 8, 5; Arist. Pol., II, 6, 12), а в период Греко-персидских войн их все еще было свыше 5 тыс. (Her., IX, 10 и 28), то к 371 г., по подсчетам К. Ю. Белоха, число спартиатов упало до 150010, а ко времени Аристотеля сократилось еще более.

Указывая на исключительную неравномерность в распределении земли в Спарте и на пагубную роль, которую в этом отношении сыграли законы (Эпитадея?), Аристотель писал: "Дело дошло до

- 46 -

того, что земельная собственность [в Лакедемоне] находится в руках немногих. Законоположения на этот счет также страдают недостатком: законодатель поступил правильно, заклеймив как нечто некрасивое покупку и продажу имеющейся собственности, но он предоставил право желающим дарить эту собственность и завещать ее в наследство, а ведь последствия в этом случае получились неизбежно такие же, как и при продаже". И несколько ниже, характеризуя эти пагубные результаты, философ отмечает: "Вышло то, что хотя государство в состоянии прокормить тысячу пятьсот всадников и тридцать тысяч тяжеловооруженных воинов, их не набралось и тысячи" (Arist. Pol., II, 6, 10 и 11).

Развитие имущественной дифференциации оборачивалось на практике углублением социального неравенства. Теперь это особенно бросалось в глаза ввиду ставших именно в это время особенно резкими различий в быту: чрезмерная роскошь одних лишь ярче подчеркивала нищенство и убожество других. Разумеется, все это должно было самым печальным образом сказаться на внутреннем равновесии в полисе, на единстве гражданского коллектива. При этом трудность ситуации не исчерпывалась лишь одной, объективной стороной дела, т. е. реальным распадом гражданского содружества в силу все большей невозможности для одной группы граждан и незаинтересованности другой выполнять свои взаимные обязательства перед полисом. Компонентами гражданской общины были не абстрактные классы, а живые группы людей, каждая из которых испытывала теперь сильнейшее недовольство сложившейся ситуацией. Бедные были недовольны постигшей их бедностью, которая унижала их гражданское достоинство, богатые - невозможностью в условиях полисного строя полно и открыто наслаждаться своим богатством. Каждая группа в существующем порядке вещей склонна была винить не объективный ход развития, но именно своего партнера по полисному содружеству, и это порождало и усиливало взаимное недоброжелательство и ненависть.

О росте таких настроений можно судить, например, по характерной сценке в "Пире" Ксенофонта. Произведение это принадлежит к числу так называемых сократических сочинений Ксенофонта, однако, несмотря на присутствие в нем Сократа, оно ориентировано скорее на общественную ситуацию IV в. Собеседники рассказывают о том, что составляет для каждого предмет гордости. Один похваляется богатством и благотворительностью, другой - знанием гомеровских поэм, третий - красотой, а некий Хармид - постигшей

- 47 -

его бедностью, которую он полушутливо-полусерьезно превозносит перед богатством. "Когда я жил богато в Афинах, - повествует Хармид, - я, во-первых, боялся, что кто-нибудь пророет стену моего дома, заберет деньги и мне самому сделает какое-нибудь зло. Затем мне приходилось ублажать сикофантов11: я знал, что они мне скорее могут повредить, чем я им. Кроме того, город всегда налагал на меня какие-нибудь расходы, а уехать никуда нельзя было. А теперь, когда заграничных имений я лишился и от здешних не получаю дохода, а, что было в доме, все продано, я сладко сплю растянувшись; город мне доверяет; никто мне больше не грозит, а я уже грожу другим; как свободному, мне можно и здесь жить и заграницей; передо мной уже встают с мест и уступают дорогу на улице богатые. Теперь я похож на царя, а тогда, несомненно, был рабом. Тогда я платил налог народу, а теперь город платит мне подать и содержит меня" (Xen. Conv., 4, 30-32, пер. С. И. Соболевского).

Полисное содружество распадалось, но распадалось не только в силу объективной невозможности дальнейшего гражданского сотрудничества, но и ввиду нежелания главных слагающих полис классов, которые теперь во взаимном озлоблении готовы были буквально пожрать друг друга. Можно сказать и так: упадок классического полиса был подготовлен объективным ходом общественного развития, но его реальный кризис был обусловлен в первую очередь внутренним расколом - междоусобной бранью составлявших его граждан. Платон отказывал в праве называться государствами современным греческим полисам именно потому, что они утратили необходимое внутреннее единство. "Как бы там ни было, - возглашает он устами Сократа, - в них заключены два враждебных между собой государства: одно - бедняков, другое - богачей; и в каждом из них опять-таки множество государств, так что ты промахнешься, подходя к ним как к чему-то единому" (Plat. Resp., IV, 422 е - 423 b, пер. А. Н. Егунова; ср. также: VIII, 551 d).

Платону вторит Аристотель, когда он передает мнение, согласно которому в греческих государствах главными компонентами являются диаметрально противоположные и разделенные враждою группы бедных и богатых (Arist. Pol., IV, 3, 15). В другой связи Аристотель ссылается на характерные проявления взаимной ненависти противоположных группировок в полисе: в демократических государствах демагоги непрестанно подстрекают народ к выступлению

- 48 -

против богачей, между тем как в некоторых олигархических государствах аристократы связывают себя такой клятвой: "И буду я враждебно настроен к простому народу и замышлять против него самое что ни на есть худое" (ibid., V, 7, 19).

Обострение социальных отношений в полисе находило выражение в самых различных формах. Недовольство народной массы сказывалось в растущем давлении на богачей по традиционным полисным линиям, и в частности посредством увеличения возлагавшихся на них общественных повинностей - литургий. Прорывалось оно и в стихийных возмущениях и выступлениях под вновь возродившимися лозунгами сложения долгов и передела земли, которые были столь популярны в век архаики (ср.: для Сиракуз в середине IV в. - Plut. Dio, 37, 5; для Балканской Греции - Dem., XVII, 15; в общей форме - Plat. Resp., VIII, 566 а-е; Leg., III, 684 d-е). Реакцией на это со стороны знатных и состоятельных граждан было уклонение от своих гражданских обязанностей, создание антидемократических товариществ - гетерий и организация контрвыступлений. И если отдельным полисным государством, с развитыми республиканскими институтами и традициями, нередко еще удавалось предотвратить открытые междоусобицы, то в целом в Элладе картина становилась все более удручающей, и все чаще недовольство отдельных социальных групп выплескивалось в радикальных формах - в виде организованных заговоров или стихийных возмущений12.

Для иллюстрации возьмем несколько примеров из "Греческой истории" Ксенофонта - все, относящиеся к первому десятилетию IV в. Пример первый: в 399 г., во время войны Спарты с Элидой, в этой последней местные олигархи во главе с богачом Ксением попытались произвести государственный переворот в пользу Спарты. Неожиданно напав на демократов, заговорщики учинили резню, однако народ, сорганизовавшись, в конце концов одолел их и заставил бежать из страны (III, 2, 27-30).

- 49 -

Далее, в 397 г., теперь уже в Спарте некий Кинадон, спартанец, но уже не принадлежавший к привилегированной группе "равных", совместно с некоторыми другими, очевидно, такими же спартанцами низшего круга, составил заговор с целью ниспровержения существующего олигархического строя. Заговорщики рассчитывали привлечь к своему делу всех бесправных и эксплуатируемых людей в Спарте - илотов, неодамодов, гипомейонов, периэков13. Настроения этих групп спартанского населения были хорошо известны, ибо, цитируем Ксенофонта, "когда среди них заходит разговор о спартиатах, то никто не может скрыть, что он с удовольствием съел бы их живьем". О заговоре, однако, своевременно стало известно спартанскому правительству. Кинадон и его товарищи были схвачены и подвергнуты жестокому наказанию: "ему надели на шею железное кольцо, к которому железными цепями были прикованы руки. Затем его вели по всему городу и били бичом и стрекалом. Такая же судьба постигла и его соучастников" (III, 3, 4-11).

Еще один пример: в 392 г. в Коринфе аристократы составили заговор с целью вывода своего государства из состава антиспартанской коалиции и заключения со Спартою мира. Демократы ответили на это организацией превентивного избиения знати, избрав для этого последний день Эвклий (празднества в честь Артемиды), когда на городской площади собралось чуть ли не все население города. "После того, - повествует историк, - как убийцам, заранее осведомленным об именах тех, кого надлежало убить, был дан условный знак, они обнажили кинжалы и стали наносить удары направо и налево. Один погиб стоя, во время дружеской беседы, другой сидя, третий в театре, а иные даже при исполнении обязанностей арбитра на состязаниях. Когда стало ясно, в чем дело, знатные граждане бросились искать убежища - одни к подножьям статуй богов, стоявших на агоре, другие к алтарям. Но и дававшие

- 50 -

приказания и исполнявшие их были безбожнейшими людьми, и вообще им была совершенно чужда справедливость: они убивали и прильнувших к алтарям".

Этот погром положил начало длительной смуте, поскольку части коринфских аристократов все-таки удалось ускользнуть, и в дальнейшем, при поддержке спартанцев, они стали пытаться вернуться на родину. Успех сопутствовал им, однако лишь в 387/6 г., когда, по заключении так называемого Царского мира, вновь усилившаяся Спарта сумела добиться удаления из Коринфа зачинщиков резни 392 г. и возвращения в город своих протеже - аристократов (IV, 4, 1-13; V, 1, 34). Между тем еще в 391 г. аналогичного рода ситуация возникла на Родосе: изгнанные народом аристократы обратились за поддержкою к Спарте, и та, опасаясь, что полное торжество демократии приведет к упрочению на Родосе афинского влияния, немедленно организовала вооруженную интервенцию на остров (IV, 8, 20).

К этим примерам из Ксенофонта добавим еще один из более позднего времени, о котором рассказывает Диодор (XV, 57-58). В 370 г., в разгар смут, охвативших Пелопоннес после поражения спартанцев при Левктрах, в Аргосе в ответ на антидемократические происки местных аристократов народ, подстрекаемый демагогами, учинил избиение дубинами более чем 1200 именитых граждан. За вычетом небольшой группы - не более 30 человек, - которая, возможно, имела отношение к антидемократическому заговору, все остальные пострадали только оттого, что имели несчастье владеть значительным состоянием. Страшное это событие, вошедшее в историю под названием аргосского скитализма (skutalismov", от skutavlh - "дубина", "палка"), показывает, до каких эксцессов могло доходить тогда социальное противостояние в греческих городах.

Так или иначе приведенных примеров достаточно, чтобы судить об остроте социального брожения в Греции в позднеклассическое время. Распри между отдельными группами граждан расшатывали и разрушали самое строение классического полиса, но они грозили, как это видно по заговору Кинадона, всколыхнуть и более широкую негражданскую массу, в том числе и рабов, что было чревато для античного общества еще более глубинными и опасными потрясениями. Что ситуация в этом плане действительно была опасной, подтверждается характерным признанием Ксенофонта в трактате "Гиерон, или О тиране". Рекомендуя носителю сильной монархической власти блюсти интересы не только свои личные, но и всех,

- 51 -

могущих стать ему опорою "благородных" людей, т. е. знатной и богатой верхушки полиса, автор трактата замечает, как о чем-то общеизвестном и не требующем пояснения: "Ведь уже много господ погибло насильственной смертью от рук рабов (h[dh de; polloi; kai; despovtai biva/ uJpo; tw'n douvlwn ajpevqanon) <...>. Бывают также, как все мы знаем, и злодеи (kakou'rgoi) в городах..." (Xen. Hier., 10, 4). Если первая из упомянутых здесь категорий и в самом деле не требует никаких пояснений, то под второй также без особого труда угадывается скапливавшаяся в городах, скорая на мятежи масса свободных бедняков. Растущая опасность со стороны этих групп населения для жизни и собственности состоятельных граждан бросалась в глаза и вызывала все большую тревогу у идеологов полисной элиты14.

В этих условиях обозначилось банкротство полисного государства, обозначилось тем яснее, что длительная междоусобная война к исходу V столетия завершилась, а оздоровления государственной жизни так и не наступило. Напротив, именно тогда и стало ясно, что упадок греческих государств был вызван прежде всего внутренними причинами, и что Пелопоннесская война лишь ускорила то, что было подготовлено естественным ходом развития. В обстановке нарастающей гражданской смуты и возобновившегося вскоре межполисного соперничества классическая государственность греков оказывалась несостоятельной. Но даже и без этого глубинного обобщения одно не подлежит сомнению: в IV в. печать вырождения легла на главные политические институты греков, и этот упадок самого полисного государства естественно сильно уменьшал возможности преодоления социального кризиса политическими средствами.

Одной из самых "больных" проблем политической жизни греков в IV в. была проблема государственных доходов. Вступив в полосу финансового кризиса еще в период Пелопоннесской войны, греческие государства так и не вышли из нее, ибо как раз перед финансовым ведомством время и поставило в первую очередь трудные, практически неразрешимые задачи. Одной из таких задач было изыскание средств для выплаты пособий народу. Ведь под давлением гражданской массы, требовавшей от государства материального вспомоществования, или, как тогда говорили, кормления (trofhv), правительство должно было вводить все новые и все более

- 52 -

обременительные для казны раздачи денег (divaitai)15. Так, в Афинах к выплате жалованья судьям и другим должностным лицам добавили установление платы за посещение народных собраний (Arist. Ath. pol., 41, 3) и сильно расширили выплату так называемых театральных денег. Другой трудной задачей было нахождение средств для выплаты жалованья воинам - гражданам и особенно наемникам, количество которых в IV в. резко возросло.

Особая значимость финансового ведомства привела в это время к появлению особых же государственных деятелей, так сказать, специализировавшихся на управлении финансами. В Афинах в особенности прославились в этом качестве Эвбул, заведовавший фондом зрелищных денег (на протяжении ряда лет, начиная с 354 г.), и Ликург, возглавлявший общее управление государственных доходов на протяжении трех четырехлетий (338-326 гг.)16. Эти деятели приобретали подчас большое влияние, но даже самым ловким из них удавалось лишь на время освободить государство из тисков финансового кризиса, ибо кардинальное решение проблемы здесь было невозможно17. Нужда в деньгах была несоизмерима с ограниченными

- 53 -

ресурсами полисных государств, и, если не предвиделось какого-нибудь нового, неожиданного источника доходов, правительствам приходилось решать опасную альтернативу: либо посягнуть на раздачи денег народу, либо же усилить и без того обременительное уже обложение состоятельных слоев населения. Любое решение было чревато серьезными внутренними социально-политическими осложнениями.

До какой степени эта финансовая проблема волновала современников, показывает составленный около 355 г. трактат Ксенофонта "О доходах". Афинскому правительству предлагается здесь целая система мер, направленных на повышение государственных доходов, в частности, за счет привлечения в страну метеков, развития торговли и судовладения, а главное, посредством рациональной эксплуатации Лаврийских серебряных рудников, - и все это ради того, чтобы афиняне, цитируем Ксенофонта, "одновременно смогли бы помочь своей бедности и перестали бы возбуждать подозрение эллинов" (I, 1).

Решить проблему кормления бедняков за счет внутренних ресурсов страны - вот главная задача, которую ставит перед собой афинский писатель. Но если в начале сочинения решение этой проблемы увязывается им с разрешением другой, внешнеполитической задачи улучшения отношений Афин с союзниками, на плечи которых они пытались возложить несение своего бремени, то в конце он не ограничивается этим, а связывает исполнение своего проекта с облегчением повинностей и восстановлением старинных привилегий афинской знати. "Однако, - восклицает автор в заключение, - если только ничто из сказанного не является ни невозможным, ни трудным, а при свершении всего этого мы станем более любезными эллинам, будем безопаснее жить, приобретем бульшую славу; если народ получит в изобилии необходимое пропитание, а богатые освободятся от несения расходов на войну <...>; если мы возвратим отеческие права и привилегии жрецам, совету, властям и всадникам, то разве не следует как можно скорее приняться за все это, с тем чтобы еще при нашей жизни мы смогли увидеть государство благоденствующим и счастливым?" (6, 1)18.

Весьма опасным для полисного государства было положение и с военным ведомством - не только потому, что здесь, как и в финансовом

- 54 -

деле, не было недостатка в трудностях, но и потому, что именно здесь рано обнаружилась тенденция разрешить эти трудности путем, который создавал непосредственную угрозу существующему республиканскому строю. Речь идет о продолжающемся упадке гражданского ополчения и росте - наряду и вместо него - наемной армии. Два ряда причин, социальных и технических, вызывали этот процесс. С одной стороны, объективные социальные факторы, о которых мы уже говорили, приводили к сокращению почвы для гражданского ополчения. Действительно, ввиду растущей невозможности для одних граждан и нежелания других выполнять свой воинский долг гражданское ополчение в каждом отдельном полисе непрерывно слабело: уменьшалось число воинов-граждан, падал их боевой дух. "Военными обязанностями мы пренебрегаем настолько, что даже не считаем нужным ходить на проверку, если не получим за это денег", - сетовал Исократ в составленной в 354 г. речи "Ареопагитик" (§ 82, пер. К. М. Колобовой). И если это сетование должно быть отнесено, вероятно, на счет афинской бедноты, то нет недостатка и в указаниях на уклонение от ратных дел людей состоятельных. Ярчайшее доказательство - речь Ликурга против Леократа, афинского богача, обвиненного в уклонении от службы отечеству в грозный для этого последнего час, когда, после поражения эллинов при Херонее, ожидалось вторжение македонских войск в Аттику19.

Но все это лишь одна сторона медали; те же объективные факторы, которые вели к ослаблению традиционной опоры полиса, подготовляли и смену ему. Люди, которые не были в состоянии или не желали выполнять свой воинский долг как граждане, при случае, за пределами своего города, охотно шли на военную службу за деньги, в качестве наемников. К тому же спрос на наемных солдат все время возрастал, поскольку, со своей стороны, и чисто военные факторы стимулировали замену гражданских ополчений наемными армиями. В условиях не прекращающихся войн, когда для эффективной охраны своих границ и для проведения длительных походов за их пределами требовались постоянные отряды хорошо подготовленных профессиональных воинов, становилось все более очевидным преимущество наемного войска перед ополчением граждан20.

- 55 -

Кстати, исходя именно из этого убеждения, некоторые государства проводили реформу самого гражданского ополчения, выделяя из его состава постоянные отряды отборных воинов. Выше мы уже упоминали о подобных экспериментах аргивян и сиракузян во время Пелопоннесской войны. Теперь добавим красноречивый пример из военной практики IV в. - создание в Фивах в пору их возвышения в 70-х гг. так называемого священного отряда (oJ iJero;" lovco") из 300 отборных воинов, находившихся в постоянной боевой готовности и предназначавшихся для наиболее ответственных и опасных дел. Эти 300 покрыли себя неувядаемой славой: в 371 г., при Левктрах именно их стремительный натиск положил начало победоносной атаке беотийского ополчения на превосходящие силы спартанцев, а в 338 г., при Херонее, они, не дрогнув, встретили удар македонской фаланги, и все легли на поле боя, не отступив ни на шаг.

Но вернемся к теме наемников. В IV в. практически не было уже ни одного греческого государства, которое не прибегало бы к помощи наемников, и эти последние, превосходно подготовленные в чисто военном отношении, но вместе с тем лишенные чувства полисного патриотизма и не связанные представлением о гражданском долге, являли собою не только отличное военное орудие, но и опасную политическую силу, именно в руках нелояльно настроенного по отношению к государству полководца. Для наемников их непосредственный командир, из рук которого они получали жалованье и долю добычи на войне, был несравненно ближе, чем нанявшее их гражданское правительство, а это создавало возможность опасного согласия между полководцем и наемниками помимо и даже против правительства. Показательно, что все позднеклассические тираны, - а их явилось в Греции в век разложения полиса великое множество, как грибов после дождя, - начинали свое восхождение и утверждались у власти при непосредственной поддержке наемных отрядов. Так именно действовали Дионисий Старший в Сиракузах в конце V в., Ясон Ферский в Фессалии в 70-х, Эвфрон в Сикионе и Тимофан в Коринфе в 60-х, Филомел и Ономарх в Фокиде в 50-х гг. IV в.21

Вообще заметим, что в этот период соразмерно с ростом значения постоянных армий возросло значение и постоянных, профессиональных военачальников. Эти последние, опираясь на свой военный авторитет, нередко добивались весьма значительного влияния

- 56 -

и играли почти независимую роль в политической жизни даже таких государств с прочными полисными традициями, как, например, Афины. Конон, Ификрат, сын Конона Тимофей, Хабрий, Харет, Харидем - вот имена знаменитых афинских стратегов, которые на протяжении IV в., уступив трибуну в народном собрании демагогам, вершили реальные судьбы своего отечества на поле брани или за столом переговоров. Если же отечество не нуждалось или отказывалось от их услуг, то они нанимались в качестве привилегированных кондотьеров - командиров наемных отрядов на службу за границей, устанавливали дружеские и династические связи с чужеземными властителями и не упускали случая обзавестись с их помощью собственными княжескими доменами22.

Итак, по состоянию важнейших политических ведомств, финансового и военного, мы можем судить, насколько критическим было положение, в котором оказалось полисное государство в IV в. Однако не только состояние отдельных ведомств, но и деятельность суверенных органов власти свидетельствовала о глубоком кризисе полисной политической системы. С одной стороны, можно было наблюдать прогрессирующий упадок или вырождение традиционных полисных институтов. Резко упал авторитет народных собраний, судов и других представительных органов гражданской общины. Объяснялось это в первую очередь общим снижением политической активности народа, которую теперь приходилось даже искусственно стимулировать - в Афинах, например, выплатой жалованья за участие в работе народного собрания23. Пагубные последствия для деятельности представительных гражданских учреждений имело также растущее стремление отдельных социальных групп использовать их преимущественно для защиты своих групповых интересов в ущерб полисному согласию.

В самом деле, как народные собрания, так и суды все чаще становятся не местом, где принимаются решения, имеющие в виду совокупную пользу граждан, а местом, где сводятся социальные счеты. В народных собраниях трибуной окончательно овладевают демагоги - не идейные вожди народа, а беспринципные вожаки групп, готовые при случае, в интересах своей группы или своих собственных,

- 57 -

пожертвовать благом государства. В судах ядовитым цветом распускается сикофантизм, носители которого - сикофанты, профессиональные доносчики и шантажисты, - устраивали теперь форменные облавы на богатых людей, без зазрения совести эксплуатируя социальную неприязнь одной части граждан к другой или еще более низменное чувство - страх судей за свое жалованье.

Для иллюстрации сошлемся на два характерных упоминания в судебных речах оратора Лисия. В речи "Против Никомаха" говорится о беспринципных колебаниях в действиях афинского Совета Пятисот: "Когда у Совета есть деньги для управления, он не прибегает ни к каким предосудительным мерам, а когда попадает в безвыходное положение, то бывает вынужден принимать исангелии (чрезвычайные заявления. - Э. Ф.), конфисковывать имущество у граждан и склоняться на самые скверные предложения ораторов" (Lys., XXX, 22). В другой речи - "Против Эпикрата" - упоминается о распространенной практике сикофантов стращать судей тем, что если они не вынесут обвинительного приговора и в казну не поступит дохода от конфискованного имущества, то властям не из чего будет выплатить им жалованье. "Когда они добивались чьего-нибудь осуждения незаконным образом, - повествует оратор, - они заявляли, как вы много раз слыхали, что если вы не осудите тех, кого они велят, то не хватит денег на жалование вам" (Lys., XXVII, 1). Если верно, что античность отличалась непревзойденной непосредственностью и выпуклостью форм самовыражения, то надо признать, что это равно распространялось на все - на низменное и порочное в не меньшей степени, чем на высокое и прекрасное.

Упадок традиционных республиканских органов власти, измельчание гражданских руководителей - такова была безрадостная картина политической жизни в большей части эллинских полисов в позднеклассическое время. И если подчас гражданский коллектив в том или ином городе оказывался на высоте требований дня и выдвигал из своей среды достойных политических лидеров, таких, например, как Пелопид и Эпаминонд в Фивах, Тимолеонт в Коринфе, Демосфен в Афинах, то необходимо все же помнить, что это были единичные примеры, лишь ярче оттенявшие общую деградацию традиционных полисных институтов, политических методов и гражданских руководителей.

Между тем, с другой стороны, в повседневной практической жизни все большую роль начинают играть профессиональные политики, специалисты, финансисты или военные, которые все чаще

- 58 -

оказывали решающее воздействие на судьбы государства, в трудных случаях беря инициативу на себя и отодвигая на задний план полисные органы власти. Да и сам народ нередко обращался за помощью к таким авторитетным деятелям, наделяя их чрезвычайными полномочиями для решения какой-либо трудной проблемы. Нет нужды говорить, насколько такая практика, развившаяся, как мы видели, со времени Пелопоннесской войны, была чревата опасными последствиями для самого республиканского государства. Нередко она подавала повод честолюбивому политику для дальнейшего возвышения и узурпации власти, иными словами, для установления режима единоличного тиранического правления.

Все тираны позднеклассической эпохи приходили к власти в обстановке социально-политических смут, все опирались при этом на группы личных своих приверженцев и отряды наемных солдат, и для всех, как правило, мостом к узурпации являлось полученное от республиканского правительства чрезвычайное назначение. И Дионисий в Сиракузах, и Эвфрон в Сикионе, а Тимофан в Коринфе, и Филомел и Ономарх в Фокиде - все начали свое восхождение с легальной предпосылки, с чрезвычайного военного назначения. Разумеется, и тогда не было недостатка в случаях, когда гражданская община в сознании своих суверенных прав пресекала слишком удачливую карьеру того или иного политика, однако общая тенденция к вытеснению народа из политической жизни обнаруживалась вполне отчетливо.

Наряду с этими тенденциями внутреннего перерождения в IV в. продолжался процесс преодоления полиса и во внешней сфере. Резко усилились экономические связи между городами - через торговлю, становившуюся все более специализированной, а следовательно, и международной, через кредитное дело, приобретшее в позднеклассическое время не менее широкий характер, и в любом случае благодаря возросшему числу и активности свободных переселенцев-метеков. Эти последние, занимавшиеся по преимуществу ремеслами, торговлей и банковским делом, составляли теперь обширную космополитическую прослойку в городах Греции (в Афинах, например, в конце IV в. на 21 тыс. граждан приходилось 10 тыс. метеков - Athen., VI, 272 с) и самим фактом своего существования взрывали узкие границы полиса24.

- 59 -

Рука об руку и в связи с этим преодолением экономической автаркии шло наступление и на полисную автономию. В позднеклассическую эпоху наблюдаются многократные попытки ряда государств совместными усилиями воссоздать древние или создать новые политические объединения, как правило, на базе исконного областного этнокультурного единства, с очевидной целью хотя бы частичного преодоления полисного партикуляризма. Можно указать на усиление активности Дельфийско-фермопильской амфиктионии - древнего союза общин, связанных общим культом и защитою святилища Аполлона в Дельфах, на возрождение распавшегося во время Пелопоннесской войны Афинского морского союза, на реорганизацию Беотийского, Фессалийского и Фокидского союзов, на создание новых союзов городов на Халкидике и в Аркадии. Хотя большинство этих объединений не были интегральными единствами и потому не могли претендовать на прочность и длительное существование, - исключение представляет, пожалуй, лишь Беотия, где была достигнута высшая стадия союзного государства, - общая тенденция к преодолению политической раздробленности была очевидна25.

Конечно, не следует преувеличивать силы федеративного движения в Древней Греции. Политическая история IV в. показала именно невозможность для греков собственными силами достичь высшей цели - полного и окончательного объединения в масштабе

- 60 -

всей страны. Нельзя закрывать глаза на то, что развитие объединительного движения наталкивалось на серьезные препятствия. Помимо традиционной полисной автономии, порочным было обнаруживавшееся стремление полисов-гегемонов превращать союзы в собственные державы, а с другой стороны, продолжалось соперничество этих сверхполисов из-за гегемонии в Элладе. Все это вело к непрекращающимся междоусобным войнам, которые подрывали федеративные связи, ослабляли греков и поощряли вмешательство в их дела соседних "варварских" государств - Персии и Карфагена.

Тем не менее сама идея объединения не умирала в Элладе. Напротив, ее несомненная большая популярность подсказывала даже особый стиль политики тем, кто претендовал на роль общеэллинских опекунов. В позднеклассический период сильные и инициативные властители - сицилийский тиран Дионисий, ферско-фессалийский правитель Ясон, а затем в особенности македонские цари Филипп и Александр - подкрепляли или маскировали свои державные притязания в Греции искусным использованием панэллинских лозунгов. В конечном счете объединение Эллады было достигнуто внешнею силою, но под флагом выполнения панэллинской программы (Коринфская лига 338/7 г.)26.

Мы рассмотрели главные линии социально-политического развития Греции в IV в. Наш обзор будет, однако, неполным, если в заключение мы не остановимся еще на одной проблеме, имеющей достаточно близкое отношение к дальнейшему изложению, - на отражении охарактеризованного выше кризиса в сфере идеологии. Непрекращающаяся внутренняя смута, охватившая греческий мир в позднеклассический период, смута, которая усугублялась вмешательством в греческие дела сторонних держав, убедительнейшим образом демонстрировала зыбкость, казалось бы, навеки установившихся отношений. Таким образом, сама неустойчивая общественная обстановка, поддерживая убеждение в относительности всего сущего, непрерывно сеяла семена идейного брожения, содействовала вытеснению из умов людей традиционных полисных представлений совершенно новыми настроениями и идеями. При этом надо заметить, что в силу исключительной интенсивности духовной жизни греков кризис в области

- 61 -

идеологии обнаружился даже с особенной отчетливостью и яркостью, найдя более полные формы выражения, чем аналогичного рода явления в низовых, "базовых" областях общественной жизни.

Характерной чертой времени была растущая аполитичность, т. е. равнодушие граждан к судьбам своего полиса, своего родного города и государства. Это находило выражение в поведении и настроении всех слоев гражданского общества. Недаром политическую активность народной массы приходилось искусственно подогревать введением жалованья за то, что было не только долгом, но и привилегией граждан, между тем как с политическим индифферентизмом отдельных, как правило, знатных и состоятельных людей государство все чаще начинало бороться открытыми репрессиями. И действительно, у простого народа, хотя и в извращенной форме, но все же оставалось еще какое-то чувство полисного патриотизма, тогда как богатая верхушка все более пропитывалась чуждыми полису индивидуалистическими и космополитическими настроениями.

Великолепную характеристику такого рода настроений можно найти в речи Лисия, составленной против некоего Филона, новоиспеченного члена афинского Совета 500. "Я утверждаю, - восклицает оратор, - что быть членом совета у нас имеет право только тот, кто, будучи гражданином, сверх того еще и желает быть им: для такого человека далеко не безразлично, благоденствует ли наше отечество, или нет, потому что он считает для себя необходимым нести свою долю в его несчастиях, как он имеет ее и в его счастии. А кто хоть и родился гражданином, но держится убеждения, что всякая страна ему отечество, где он имеет средства к жизни, тот, несомненно, с легким сердцем пожертвует благом отечества и будет преследовать свою личную выгоду, потому что считает своим отечеством не государство, а богатство" (Lys., XXXI, 5-6, пер. С. И. Соболевского).

Не менее красноречива и сценка в одной из последних комедий Аристофана "Богатство". В дверь дома афинского земледельца Хремила, у которого гостит бог богатства Плутос, стучится явившийся с Олимпа Гермес. Следует характерный обмен репликами между слугой Хремила Карионом и просящимся в дом Гермесом:

Карион

А разве хорошо быть перебежчиком?

Гермес

Где хорошо живется, там и родина

(Aristoph. Plut., 1151 сл., пер. А. И. Пиотровского).

- 62 -

Но дело не ограничивалось одним равнодушием. По мере того как кризис затягивался и приобретал все более острые формы, в разных слоях общества нарастало чувство неудовлетворенности, недовольства существующим порядком вещей. Показательно, что в IV в. это чувство захватило не только представителей полисной элиты, но и массы простого народа при всей его приверженности к полису. Это нашло выражение в растущей тяге к иному, более справедливому порядку, в увлечении смутными воспоминаниями или мечтаниями о золотом веке Кроноса, о примитивном, уравнительном коммунизме древней поры. Замечательным источником для изучения этой народной утопии является древняя аттическая комедия, и в первую очередь дошедшие до нас пьесы Аристофана "Женщины в народном собрании" (или "Законодательницы") и "Богатство", где в пародийном плане перетолковываются популярные идеи золотого века.

Источником, откуда народная фантазия черпала необходимый материал, служил главным образом фольклор, хотя, конечно, нельзя исключить возможность воздействия на популярные сказочно-утопические прожекты и со стороны тогдашней политической теории. Что же касается полисной элиты, т. е. той части общества, которая была не только состоятельна, но и образованна, то ее недовольство существующим порядком и ее мечтания о переустройстве с самого начала находили опору в теории, в философии и социологии, в собственно политической науке, развитие которой и было стимулировано соответствующей потребностью в переосмыслении сущего. Социологическое направление в греческой философии, в лице прежде всего софистов, своей рационалистической критикой камня на камне не оставило от прежних, традиционных полисных понятий и представлений (о патриотизме, о социальной и этнической исключительности эллинов, о полисных нормах общежития и пр.). И это же направление в лице его младших представителей (в особенности из школы Сократа) обратилось к активной выработке программ переустройства общества и государства.

Разумеется, подходы к решению этой большой задачи, которую поставила перед общественно-политической мыслью древних греков сама жизнь, могли сильно различаться у разных мыслителей и писателей. Тем не менее из всего многообразия высказанных в этой связи идей и концепций с большим основанием могут быть выделены три ведущие линии, соответственно глубине подхода, широте развитого взгляда и целостности разработанной программы. Первая линия - это линия Сократа, ее главной целью был

- 63 -

сам человек. В полемике как с ревнителями старины, так и новаторами, носителями разрушительного начала, софистами, Сократ заново обосновал абсолютное значение моральных ценностей и развил взгляд на нравственное обновление человека как на важнейший элемент программы оздоровления всей социальной жизни в целом.

Сократ подчеркнуто не интересовался проблемой государства, но восприемники и продолжатели его дела не преминули теснее связать тему человека с темой общества и государства. Развивая этическое учение Сократа все более и более в сторону политическую, они поставили в связь и взаимно обусловили нравственное совершенствование личности и переустройство на новых рационалистических началах всей существующей социально-политической системы. Эта вторая линия - линия Платона и Аристотеля - обогатила политическую мысль древних обстоятельно разработанными проектами государственного устройства - от идеального аристократического государства Платона, где вся полнота власти должна была принадлежать элитарной касте философов, между тем как производящие классы земледельцев и ремесленников обрекались на совершенно рабскую участь, до более сбалансированной, более ориентированной на практическое осуществление "средней политии" Аристотеля.

Но самой результативной в плане приложения к действительности оказалась третья линия, ориентированная на практическую политику и представленная преимущественно писателями публицистического жанра. Эти последние, в своем стремлении дать практические наставления государствам и правителям, в противовес устаревшим полисно-республиканским доктринам разработали две новые доктрины - монархическую и панэллинскую. Замечательной особенностью этих новых концепций была их прямая связь со стихийно развивавшейся общественной практикой и настроениями. С одной стороны, здесь действовало широко распространившееся убеждение, что лишь сильная личность, авторитетный вождь или диктатор, стоящий над гражданским коллективом, сможет найти выход их того тупика, в который зашло полисное государство. В политической литературе, выражавшей запросы полисной элиты, популярными становятся поэтому тема и образ сильного правителя.

Поскольку, однако, внутреннее переустройство не мыслилось без переустройства внешнего, наведение порядка внутри отдельных городов - без установления общего мира в Греции и победоносного отражения варваров, образ сильного правителя приобретал одновременно черты борца за объединение Эллады, руководителя

- 64 -

общеэллинской войны против варваров, черты царя-завоевателя. Не случайно, что обе идеи - монархическая и панэллинская - разрабатывались по сути дела одновременно, одними и теми же писателями, в особенности Исократом и Ксенофонтом, с чьими именами в нашем представлении и связано по преимуществу развитие политической публицистики в позднеклассической Греции.

Разумеется, что касается воздействия всех этих течений общественно-политической мысли на ход исторического развития, то это - проблема особая. Ведь в каждом конкретном случае можно спорить о полноте созвучия развивавшихся идей реальному общественному движению, о степени ориентации соответствующих мыслителей и писателей на политическую действительность, наконец, о степени их влияния на реальных политиков - носителей власти, на непосредственных творцов истории. Но спор может идти только о мере, самый же факт более или менее значительного воздействия политической мысли - политической публицистики прежде всего - на ход исторического развития Греции не может быть поставлен под сомнение. За это говорит несомненное сходство реальных свершений с ранее развитыми идеями, временами - буквальное соответствие социально-политических форм эллинизма теоретическим выкладкам поздней классики.

Впрочем, нам не обязательно сейчас рассматривать вопрос о взаимодействии идеологии и политики в общественной жизни Античной Греции в столь широкой плоскости. Сузим поле обозрения и сосредоточим внимание на явлениях и персонажах той политической драмы, которая нас особенно интересует, поскольку она составляет едва ли не главное социологическое содержание позднеклассического времени. Мы имеем в виду выступление осознавшей свою силу личности против традиционного общинно-республиканского порядка, выступление, следствием которого стало в позднеклассической Греции рождение или, лучше сказать, возрождение (если вспомнить, что аналогичного рода явление происходило уже в век архаики) режимов личной власти и опробование их носителями альтернативных полисному государству форм государственного развития. Все сказанное выше о разложении полисной системы позволяет с большой отчетливостью представить себе социальную и духовную среду, в которой формировалась сильная личность, возможности и перспективы ее реализации в мире политики и, наконец, вероятные отклики ее свершениям в той самой сфере идей, откуда первоначально она получила импульсы к своей деятельности.

Примечания

1 Для последующего обзора основанием послужили как наши собственные наблюдения над античным материалом, так, разумеется, и наблюдения других ученых, обращавшихся к теме кризиса древнегреческого общества в IV в. Литература по этой теме чрезвычайно велика. Из изданий дореволюционных лет все еще могут быть полезны: Бузескул В. П. История афинской демократии. СПб., 1909 (раздел IV); Пёльман Р. Очерк греческой истории и источниковедения. СПб., 1910 (гл. IX). Затем многочисленные труды советских авторов: Тюменев А. И. Афины в IV в. // История Древней Греции, ч. II (История древнего мира, т. III), M., 1937, с. 111-150; Ранович А. Б. Эллинизм и его историческая роль. M.; Л., 1950, с. 10-38; Кудрявцев О. В. Эллинские провинции Балканского полуострова во втором веке н. э. M., 1954, с. 34-45; Дьяков В. Н. Греция в первой половине IV в до н. э. // Древняя Греция. M., 1956, с. 391-447; Глускина Л. M. 1) О специфике греческого классического полиса в связи с проблемой его кризиса // ВДИ, 1973, № 2, с. 27-42; 2) Проблемы социально-экономической истории Афин IV в. до н. э. Л., 1975; 3) Проблемы кризиса полиса // Античная Греция, т. II, M., 1983, с. 5-42. Из новейшей зарубежной литературы назовем: Mosse С. 1) La fin de la democratie athenienne. P., 1962; 2) Le IVe siecle (403-336) // Will Ed., Mosse C., Goukowsky P. Le Mond Grec et l'Orient, t. II, P., 1975, p. 9-244; Hellenische Poleis (Krise - Wandlung - Wirkung) / Hrsg. von E. Ch. Welskopf, Bd. I-IV, Berlin, 1974 (собрание статей разных авторов); Pеиirka J. The Crisis of the Athenian Polis in the IVth century B. C. // Eirene, vol. XIV, 1976, p. 5-29. назад

2 Для того чтобы читатель смог по достоинству оценить приводимые в тексте данные о доходах греческих предпринимателей, надо сделать некоторые пояснения о деньгах, ценах и доходах в Древней Греции. Во-первых, о деньгах. Главной точкой отсчета служил талант - условная денежно-весовая единица (аттический серебряный талант равнялся 26,2 кг). Талант делился на 60 мин, тоже условных единиц (не монет!); мина равнялась 100 драхмам, а драхма - 6 оболам, причем драхмы и оболы были уже монетами и чеканились из серебра различным достоинством (в Афинах чаще всего в 1 и 4 драхмы, в 1, 2 и 3 обола). Для суждения о ценах приведем данные из афинских надписей - так называемых Аттических стел конца V в.: форм пшеницы (1 форм = 1 медимну = 52,5 л) стоил 6-6,5 драхмы, ложе милетской работы - 7-8 драхм, цена раба колебалась от 60 до 360 драхм (см.: Фролов Э. Д. Социально-политическая борьба в Афинах в конце V в. до н. э. Л., 1964, с. 92 сл.). Далее, жалованье должностным лицам в Афинах в IV в. равнялось: судьям за присутствие в день заседания - 3 обола, а всем вообще гражданам за участие в народном собрании - сначала 1, затем 3 и наконец от 6 до 9 оболов (в зависимости от вида собрания), причем 3 обола равнялись, по-видимому, дневному прожиточному минимуму (Латышев В. В. Очерк греческих древностей, ч. I, изд. 3-е, СПб., 1897, с. 226, 255, 300-301). И еще одна опора для сопоставлений: частные состояния оценивались в Афинах: мелкие - в 5 мин (имущество Сократа - Xen. Oec., 2, 3), а крупные - в 160 талантов (имущество Дифила - Plut. Vitae X or., Lycurg., 843 d); государственные доходы Афин - в 1 тыс. талантов в год к началу Пелопоннесской войны (Xen. Anab., VII, I, 27), в 2000 талантов в 422 г. (Aristoph. Vesp., 660) и в 1200 талантов в конце IV в. (Athen., XII, 542 b-с). Читатель может сам теперь судить, сколь велик был доход, получавшийся Демосфеном Старшим от его эргастериев, если он равнялся 8 состояниям Сократа, или 1/200 состояния сверхбогача Дифила. назад

3 Ср. также: Шишова И. A. Emporos и kapelos в древнегреческой торговле // Проблемы социально-экономической истории древнего мира. М.; Л., 1963, с. 239-247. назад

4 О соответствующей ориентации полисного государства в его экономической политике ср.: Шишова И. А. Торговая политика Афин в IV в. до н. э. Автореферат канд. дисс. Л., 1953. назад

5 О развитии кредитного и банковского дела подробнее см.: Глускина Л. М. Проблемы социально-экономической истории Афин IV в. до н. э., с. 71-100. назад

6 Подробный обзор трактата "Об управлении хозяйством" см. в нашей статье: Фролов Э. Д. Экономические взгляды Ксенофонта // Учен. зап. Ленингр. ун-та, № 192, серия ист. наук, вып. 21, 1956, с. 53-80. назад

7 Критическую оценку осуществленного Аристотелем анализа формы стоимости дал К. Маркс в 1-м разделе 1-й книги "Капитала". См.: Mаркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, M, 1960, с. 68-70. Ср. также: Колобова К. М., Фролов Э. Д. Аристотель и его греческие комментаторы (в поисках формулы стоимости) // ВДИ, 1958, № 2, с. 14-28. назад

8 Фундаментальные исследования надписей на закладных камнях в связи с более общими вопросами аграрных отношений в Древней Греции были предприняты в начале 50-х годов Дж. Файном и М. Финли. См.: Fine J. V. A. Horoi. Studies in Mortgage, Real Security and Land Tenure in Ancient Athens (Hesperia, Supplement IX). Baltimore, 1951; Finley М. J. Studies in Land and Credit in Ancient Athens 500-200 В. С. The Horos-inscriptions. New Brunswick (New Jersey), 1952. Эти исследования стимулировали дальнейшее развитие дискуссии о степени поляризации земельной собственности в Аттике и вообще в Греции в позднеклассическое время. Ср.: Глускина Л. М. 1) Новые работы по истории земельных отношений и кредита в древней Аттике // ВДИ, 1957, № 4, с. 154-167 (рецензия на книги Файна и Финли); 2) Аренда земли в Аттике IV в. до н. э. // ВДИ, 1968, № 2, с. 42-58; Андреев В. H. 1) Вопрос о концентрации земли и обезземелении крестьянства в Аттике IV в. до н. э. // Учен. зап. пед. ин-та им. А. И. Герцена, т. 164, ч. 3, ист.-филол. ф-т, Л., 1958, с. 59-88; 2) Размеры земельных участков в Аттике в IV в. до н. э. // ВДИ, 1959, № 2, с. 121-146; 3) Структура частного богатства в Афинах V-IV вв. до н. э. // ВДИ, 1981, № 3, с. 21-48; 4) Аграрные отношения в Аттике в V-IV вв. до н. э. // Античная Греция, т. I, с. 300 сл. (с крайними отрицательными выводами); Peиirka J. Land Tenure and the Development of the Athenian Polis // Geras. Studies presented to G. Thomson. Prague, 1963, p. 183-201; Audring G.Uber Grundeigentum und Landwirtschaft in der Krise der athenischen Polis // Hellenische Poleis, Bd. I, S. 108-131. назад

9 О тенденциях внутреннего развития Спарты с начала IV в. до н. э. см. также: Шмидт Р. В. Спарта, Беотия и Фессалия в IV в. // История Древней Греции, ч. II (История древнего мира, т. III), М., 1937, с. 151 сл.; Голубцова Н. И. К вопросу о внутреннем положении Спарты в начале IV в. до н. э. // Труды Моск. ист.-арх. ин-та, т. XII, 1958, с. 241-266; Печатнова Л. Г. Социально-экономическая ситуация в Спарте на рубеже V-IV вв. до н. э. (закон Эпитадея) // Проблемы социально-политической организации и идеологии античного общества. Л., 1984, с. 32-48; Oliva P. Sparta and Her Social Problems. Prague, 1971, p. 188 ff. назад

10 Beloch K. J. 1) Die Bevolkerung der griechisch-romischen Welt. Leipzig, 1886, S. 136 ff.; 2) Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. II, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1922, S. 282 ff. назад

11 Сикофанты - в Афинах профессиональные доносчики, клеветники. назад

12 Обстоятельный анализ социально-политической смуты, развивавшейся в греческих городах в позднеклассический период, см. в работах: Legon R. Р. Demos and Stasis. Ithaca (N. Y.), 1966; Lintott A. Violence, Civil Strife and Revolution in the Classical City 700-330 В. С. London; Canberra, 1982; Fuks A. Social Conflict in Ancient Greece. Jerusalem; Leiden, 1984; Gehrke H. J. Stasis. Untersuchungen zu den inneren Kriegen in den griechischen Staaten des 5. und 4. Jahrhunderts v. Chr. (Vestigia, Bd. XXXV). Munchen, 1985. назад

13 Нелишним будет пояснить эти категории спартанского населения: илоты - земледельческие рабы, считавшиеся собственностью гражданской общины, но закрепленные за наделами спартиатов; неодамоды - вольноотпущенные илоты; гипомейоны - утратившие полноту гражданских прав спартиаты; периэки - свободные, но лишенные гражданских прав жители небольших городков и селений в основном по периферии Спарты. Подробнее см: Латышев В. В. Очерк греческих древностей, ч. I, изд. 3-е, с. 97-101; Olivа Р. Sparta and Her Social Problems, p. 163-179. назад

14 Ср.: Фролов Э. Д. Ксенофонт и поздняя тирания // ВДИ, 1969, № 1, с. 121. назад

15 Насколько важной, с точки зрения современников, была практика таких раздач, показывает высказывание афинского оратора Демада, назвавшего одну из самых разорительных для государства трат - выдачу гражданам так называемых зрелищных денег (для посещения различного рода представлений в праздничные дни) - "клеем демократии" (kovlla th'" dhmokrativa") (Plut. Plat. quaest., 10, 4, р. 1011 b). назад

16 Об их деятельности см.: Латышев В. В. Очерк греческих древностей, ч. I, изд. 3-е, с. 187-188, 191-192; Белох К. Ю. История Греции, т. II, М., 1899, с. 365, 392-394, 487-488; Mosse С. Le IVe siecle, p. 140-150. Новейшие специальные работы: об Эвбуле - Cawkwell G. L. Eubulus // JHS, vol. 83, 1963, p. 47-67; Hellinekx E. La fonction d'Eubule de Probalinthos // Recherches de philologie et de linguistique, 2eme serie, Louvain, 1968, p. 149-166; о Ликурге - Маринович Л. П. Греки и Александр Македонский (к проблеме кризиса полиса). М., 1993, с. 62-73; Хабихт Хр. Афины. История города в эллинистическую эпоху / Пер. с нем. Ю. Г. Виноградова. М., 1999, с. 29-37; Сolin G. Note sur l'administration financiere de l'orateur Lycurgue // REA, t. XXX, 1928, N 3, p. 189-200. назад

17 Это понимали уже и древние. Ср. критику финансовой политики демократического государства у Аристотеля: "Там, где доходные статьи имеются, следует остерегаться поступать так, как теперь поступают демагоги, которые употребляют на раздачи излишки доходов; народ же берет и вместе с тем снова и снова нуждается в том же, так что такого рода вспомоществование неимущим напоминает дырявую бочку" (Arist. Pol., назад

VI, 3, 4). С резким осуждением финансовой политики афинян, и в частности Эвбула, выступал и современник Аристотеля историк Феопомп Хиосский (FgrHist 115 F 99 и 100). назад

18 Ср. далее: Фролов Э. Д. Политические тенденции трактата Ксенофонта "О доходах" // Проблемы социально-экономической истории древнего мира. М.; Л., 1963, с. 204-221. назад

19 Впрочем, процесс против Леократа состоялся лишь 7 или 8 лет спустя, в 331/30 г. до н. э. назад

20 О развитии наемничества см. также: Маринович Л. П. Греческое наемничество IV в. до н. э. и кризис полиса. М., 1975. назад

21 Подробнее об этом см. в ч. II и III настоящей работы. назад

22 Ср.: Маринович Л. П. Греческое наемничество IV в., с. 260-264. назад

23 Плата за посещение народных собраний была введена в Афинах около 395 г. до н. э. Первоначально она равнялась 1 оболу, но скоро была доведена до 3 оболов, а во времена Аристотеля дошла до 6 (за рядовое) и даже 9 оболов (за главное собрание) (см.: Arist. Ath. pol., 41, 3; 62, 2). назад

24 Роль метеков в позднеклассической Греции всесторонне исследована Л. М. Глускиной. См. в особенности ее книгу "Проблемы социально-экономической истории Афин IV в. до н. э." (Л., 1975). Из ее более ранних работ большой интерес представляет также статья "Афинские метеки в борьбе за восстановление демократии в конце V в. до н. э." (ВДИ, 1958, № 2, с. 70-89). назад

25 Для общей оценки ср.: Белох К. Ю. История Греции, т. II, с. 415 сл.; Mosse С. Le IVe siecle, p. 175-185. Для истории Второго Афинского союза см. также: Гребенский Н. Н. 1) Элементы парламентаризма в конституции Второго морского союза // ВДИ, 1972, № 4, с. 107-118; 2) Оппозиция афинских союзников (370-357 гг. до н. э.) // Вестник Ленингр. ун-та, 1975, № 2, серия ист., яз. и лит., вып. 1, с. 60-64; Цинзерлинг Г. Д. Перерождение Второго Афинского морского союза в Афинскую архэ IV в. до н. э. // ВДИ, 1972, № 4, с. 118-133. Прочие союзы специально исследовались в работах: Беотийский союз - Лурье С. Я. Беотийский союз. СПб., 1914; Кутергин В. Ф. Античная Беотия. Саранск, 1981; Фессалийский союз - Корчагин Ю. В. Фессалийский союз в первой половине IV в. до н. э. // Город и государство в древних обществах. Л., 1982, с. 34-43; Аркадский союз - Байбаков Е. И. Аркадский союз в Мегалополе. Пг., 1915; Корчагин Ю. В. Образование Аркадского союза // Вестник Ленингр. ун-та, 1981, № 20, серия ист., яз. и лит., вып. 4, с. 84-87. назад

26 Подробнее об использовании панэллинских лозунгов державными властителями IV в. до н. э. - соответственно Ясоном Ферским, Дионисием Сиракузским и Филиппом Македонским - см. дальнейшие разделы работы. назад

Часть II

Возрождение тирании

Введение

- 65 -

Во всем многообразии явлений, составляющих существо кризиса полисной системы в Античной Греции, нас особенно интересует то, что всегда было проблемой проблем человеческого общежития, - отношение личности к однажды установившемуся общественному порядку. В Греции позднеклассического времени это отношение определялось стремительным развитие индивидуализма, что в крайнем своем политическом выражении обернулось возрождением самого одиозного из авторитарных режимов - тирании. Прежде чем обратиться к рассмотрению этого предмета по существу, скажем несколько слов о понятии древнегреческой тирании, о ее исторических вариантах - старшей и младшей тирании, об особой актуальности изучения именно второй из них - тирании позднеклассического времени.

Тирания как политическое понятие - изобретение древних греков. По происхождению негреческое (его корни ищут в малоазийских, лидийском или фригийском, или в этрусском языках)1, слово "тиран" рано было усвоено греками и использовалось ими для обозначения правителя, пришедшего к власти незаконным путем, правящего в обстановке произвола и насилия и использующего свою власть в собственных, эгоистических целях. Это значение было воспринято и последующими эпохами. Под тиранией обычно понимают авторитарный режим ярко выраженного насильственного типа; в ней видят политическое воплощение крайнего индивидуализма, кульминацию эгоистического, антиобщественного начала.

- 66 -

С государственно-правовой точки зрения тиранию рассматривают как форму негативную по преимуществу, как своего рода анархию, предполагающую отрицание традиционного порядка и закона, но не ради общей свободы, а для подчинения всех воле одного.

Понятно, что тирания есть явление исключительное, порождаемое чрезвычайными обстоятельствами. В политической жизни древних греков дважды обстоятельства складывались особенно благоприятно для возникновения тиранических режимов, и дважды тирания оказывалась существенным фактором исторического процесса. Первый раз это случилось в архаическую эпоху, в пору возрождения у греков их государственности, а второй - в период уже так называемого кризиса полиса. Соответственно различают и два вида тирании: раннюю, или старшую, эпоха которой определяется с середины VII в. и до 461 г., когда пала последняя такая тирания в Регии и Мессане, и позднюю, или младшую, - с конца V в. и до утраты греками политической самостоятельности.

В обоих случаях принципиальное содержание ситуации составляло одно и то же - общественная смута, и точно так же одинаковым было порожденное этой смутой сопутствующее явление - тирания. Однако характер самой смуты был различен в эти разные эпохи, и это определило и некоторые различия в формах старшей и младшей тирании и еще больше разность исторической роли, которую каждой суждено было сыграть.

Эпоха старшей тирании - это время становления греческих городов-государств - полисов. Новая цивилизация рождалась в ходе борьбы между родовой знатью, узурпировавшей власть в общинах, и остальной массой бесправного народа - демоса, руководимой торгово-ремесленной верхушкой города. В условиях смуты отдельным честолюбцам нередко удавалось насильственным образом, вопреки воле правящего сословия и при поддержке демоса, увлеченного их демагогией, захватить власть в общинах и установить свое единоличное правление. Это было достаточно распространенным явлением. Известны правления Кипсела и Периандра в Коринфе, Орфагоридов в Сикионе, Феагена в Мегарах, Писистрата в Афинах, Поликрата на Самосе и др.

Вынужденные учитывать интересы общественного развития, эти правители часто проводили важные преобразования в своих общинах. Главное, однако, состояло в том, что они сокрушили могущество знатных, аристократических родов и таким образом содействовали окончательному торжеству полиса - постольку, конечно,

- 67 -

поскольку перед этим удавалось избавиться и от них самих. Ибо при всем положительном вкладе, который внесла в исторический процесс старшая тирания, она всегда оставалась тем, чем была с самого начала - режимом личной власти, порожденным бурной, переходной эпохой, правлением насильственным и беспринципным. Поэтому как только общество начинало чувствовать себя достаточно сильным, оно спешило избавиться от тяжкой и суровой опеки, и сделать это было тем легче, что сама тирания - порождение временной, ненормальной ситуации - никогда не была прочным режимом. К началу V в. тирания почти повсюду пала, уступив место полисной республике.

Само слово "тиран" начинает свою историю примерно в одно время с началом исторического существования тирании. Как это было отмечено уже в древности (софистом Гиппием из Элиды - DK 86[79] B 9), первое литературное упоминание о тирании встречается у поэта Архилоха (VII в.). В одном из стихотворений поэт говорит о своем равнодушии к богатству, славе и могуществу, о том, что у него нет зависти даже к Гигу, счастливому властителю Лидии:

О многозлатом Гигесе не думаю

И зависти не знаю. На деяния

Богов не негодую. Царств (megavlh" turannivdo") не нужно мне.

Все это очень далеко от глаз моих

(Archiloch., fr. 22 Diehl3, пер. В. В. Вересаева).

Заимствованное из чужого языка, слово "тирания" стало с этих пор использоваться для обозначения новых, нетрадиционных режимов личной власти. Хотя на практике понятие "тирания" часто употреблялось безразлично наряду со старым понятием "царская власть" (basileiva), все же в отличие от этого последнего новое слово с самого начала обладало особенным оттенком. Тиранами называли чаще всего властителей насильственного типа, пришедших к власти и удерживавших ее незаконным, насильственным образом. В соответствии с этим реальным значением слово "тиран" с самого начала должно было обладать известным негативным смыслом.

Понятно, что на первых порах оно должно было употребляться в таком именно смысле по преимуществу аристократами - исконными врагами тирании. Однако по мере того, как тирания становилась тягостной и для остального общества, такое словоупотребление стало общепринятым. В политической литературе классического

- 68 -

времени стало развиваться представление о тирании как о наихудшей форме власти, вследствие чего слово "тиран" окончательно приобрело тот одиозный смысл, который мы теперь в него вкладываем.

Этому установлению понятия сильно способствовало и новое возрождение режима в позднеклассическое время. Действительно, после кратковременного периода стабилизации греческое общество в конце V в. вновь вступило в полосу смут, и вновь к жизни явилась тирания. Однако характер кризиса был теперь иным. Теперь смуты были связаны не с рождением, а с упадком полисного строя, этой основы основ классической цивилизации. Иную роль играли теперь и возродившиеся тиранические режимы.

Тирания всегда была болезнью общества, но если старшая тирания с известной точки зрения может рассматриваться как болезнь роста, то тирания младшая была уже старческим недугом. Родившаяся в условиях начавшегося кризиса, младшая тирания сама также сильно способствовала крушению полисного строя. Будучи по существу военной диктатурой, она подрывала устои полисных республик и готовила почву для военных монархий эллинистического типа. Насильственное по своей природе, исполненное всяческого произвола, лишенное как будто бы даже такого имевшегося у старшей тирании исторического оправдания, как борьба с аристо-кратической реакцией, правление новых тиранов воспринималось большинством современников как безусловное зло, и это как раз и завершило превращение слова "тиран" в тенденциозный, исполненный именно одиозного звучания политический термин.

* * *

Научное значение темы младшей тирании очевидно. Это, как теперь признается, один из важнейших аспектов более общей темы кризиса полиса2. Отрицательное суждение о младшей тирании, утвердившееся в общем не без основания в древней и в новой литературе, не может заслонить необходимости внимательного изучения

- 69 -

этого явления. Ростки болезни - столь же важный объект для наблюдения, как и развитие здорового организма. Впрочем, здесь мы можем наблюдать не только крушение классического государства, но и рождение новых элементов - возникновение военной монархии за полстолетия до Филиппа и Александра, развитие цезаристских тенденций задолго до Суллы и Цезаря.

Изучение младшей тирании может оказаться весьма плодотворным. Мы располагаем по этой теме обильными материалами, прежде всего хорошей исторической традицией. Исходным пунктом здесь явилась обширная современная младшей тирании литература в лице Ксенофонта, Эфора, Феопомпа, Филиста, Афанида, Тимея, Нимфида.

Правда, из этой литературы полностью сохранились лишь труды Ксенофонта, однако всей массой этих материалов воспользовались прямо или опосредствованно, через литературу эллинистического времени, писатели поздней античности, чьи сочинения дошли до нашего времени, - Диодор, Плутарх, Корнелий Непот, Помпей Трог (в переложении Юстина), Мемнон и др. Опирающиеся на непрерывную историческую традицию, сведения, сообщаемые позднейшими писателями о младшей тирании, могут претендовать на большую степень достоверности, и поправка должна приниматься не столько на меру осведомленности, сколько на тенденциозность (перво)источников. Коррективом и дополнением при этом может служить вся масса классической литературы - сочинения поэтов (Эврипида, Аристофана), речи ораторов (Исократа, Демосфена, Эсхина), труды философов (Платона, Аристотеля), а также - здесь, правда, не очень многочисленные - эпиграфические, нумизматические и археологические материалы.

Дополнительным стимулом для обращения к теме младшей тирании может служить также и то, что этот сюжет до нас почти совершенно не затрагивался в отечественной литературе3. Впрочем,

- 70 -

и в зарубежной историографии ему уделялось, по сравнению с другими, немного внимания. Долгое время единственным сводным сочинением по истории греческой, в частности и младшей, тирании был оставшийся нам от середины прошлого столетия труд Германа-Готтлоба Пласса4. На рубеже XIX-XX вв. литература о младшей тирании пополнилась главным образом соответствующими экскурсами в общих трудах по истории Древней Греции (прежде всего у Эдуарда Мейера и Карла-Юлиуса Белоха) и Сицилии (у Адольфа Гольма и Эдуарда Фримена). В наш век внимание исследователей античности оказалось обращенным прежде всего к социально-экономическим и идеологическим проблемам, и если старшей тирании в этой связи еще уделялось известное внимание (труды Перси Юра, Мартина Нильссона, Павла Оливы и других), то младшая оказалась практически забытой.

Лишь после Второй мировой войны вновь стали появляться работы, трактующие тему греческой, в частности и младшей, тирании в широком плане. Можно указать на статью Томаса Леншау в "Реальной энциклопедии" Паули, на книги Ганса-Иоахима Дизнера, Гельмута Берве, Клод Моссе5. Однако самая трактовка этой темы еще оставляет желать лучшего. В частности, что касается вышеназванных работ, то из них статья Леншау является всего лишь общим обзором, книги Дизнера и Моссе - популярные очерки, а труд Берве с характерным, почти исключительным вниманием к личности не может удовлетворить своей общей концепцией. Поэтому наше обращение к теме младшей тирании, смеем надеяться, не будет сочтено излишним.

Мы начнем с рассмотрения общих условий и первых признаков возрождения тирании на рубеже V-IV вв., а затем проследим историю известных тиранических режимов в Балканской Греции в позднеклассическое время (IV в. до н. э.). Следующим этапом

- 71 -

(и содержанием специальной части) будет изучение и изложение истории самой яркой из тираний, возникших в то время на периферии греческого мира, - тирании в Сицилии.

Примечания

1 См., в частности: Boisacq E. Dictionnaire etymologique de la langue grecque. Heidelberg; P., 1923, p. 992; Hofmann J. B. Etymologisches Worterbuch des Griechischen. Munchen, 1949, S. 379; Frisk H. Griechisches etymologisches Worterbuch, Lief. 20, Heidelberg, 1969, S. 946 f. назад

2 См., например: Пёльман Р. Очерк греческой истории и источниковедения / Пер. с 4-го нем. изд. С. А. Князькова. СПб., 1910, с. 238 сл.; Жебелев С. А. "Младшая тирания" в Греции и Малой Азии // Древняя Греция / Под ред. В. В. Струве и Д. П. Каллистова. М., 1956, с. 448 сл.; Моsse C. Un aspect de la crise de la cite grecque au IVe siecle: la recrudescence de la tyrannie // Revue philosophique, t. 152, 1962, № 1, p. 1-20.назад

3 Исключения немногочисленны. Если оставить в стороне экскурсы, как правило, очень краткие, в общих трудах по истории Древней Греции, то в расчет могут идти лишь очерк С. Абамелека-Лазарева о фессалийской тирании (Ферейские тираны. СПб., 1880) и две статьи П. Ф. Пиленковой-Новиковой о позднейших (эллинистического времени) тираниях в Сицилии и Спарте (Уч. зап. Башкирск. гос. ун-та, за 1968 и 1970 гг.). Обстоятельно изучалась, ввиду ее связи с историей Северного Причерноморья, лишь тема боспорских династий. Из работ последнего (советского) времени здесь выделяются монографии: Блаватская Т. В. Очерки политической истории Боспора в V-IV вв. до н. э. М., 1959; Шелов-Коведяев Ф. В. История Боспора в VI-IV вв. до н. э. // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1984 год. М., 1985, с. 5-187. назад

4 Plass Н. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl. I-II, Bremen, 1852. назад

5 Lenschau Th. Tyrannis // RE, 2. Reihe, Bd. VII, Hbbd. 14, 1948, Sp. 1821-1842; Diesner Н. J. Griechische Tyrannis und griechische Tyrannen. Berlin, I960; Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Munchen, 1967; Mosse С. La tyrannie dans la Grece antique. P., 1969. назад

Раздел I

ПРЕДТЕЧИ МЛАДШЕЙ ТИРАНИИ

Предварительные замечания

- 71 -

Естественным следствием социального, политического и идеологического кризиса греческого общества в позднеклассический период явилось возрождение тирании. Действительно, в условиях все растущей смуты, в пору всеобщего недовольства и бурных общественных потрясений, когда старый порядок рушился, а новый еще не был создан, открывался широкий простор для действий отдельных честолюбцев. Нередко им удавалось на волне общественных смут и при поддержке лично им преданных наемников подняться над обществом и на какое-то время навязать ему свою волю. Дионисии - отец и сын - в Сиракузах, Ликофрон, Ясон и Александр в Фессалии, Филомел, Ономарх, Фаилл и Фалек в Фокиде, Эвфрон в Сикионе, Клеарх и его преемники в Гераклее Понтийской, Гекатомн и две пары его ближайших преемников - Мавсол и Артемисия, Идрией и Ада - в Карии, Спарток и его преемники на Боспоре - вот имена лишь наиболее известных представителей тирании в подзнеклассический период, однако и этого перечня достаточно, чтобы убедиться в том, насколько распространенным явлением оказалась эта поздняя или, как ее еще называют, младшая тирания.

Каковы же были те факторы, которые непосредственно вызвали к жизни это явление? Уже теперь, до изучения самого этого явления, основываясь лишь на том, что нам известно о тенденциях общественного развития на рубеже V и IV столетий, мы можем указать на следующие четыре обстоятельства, которые в данном случае должны были сыграть решающую роль.

Это, во-первых, развитие крайнего индивидуализма, которое порождало у так называемых сильных личностей стремление не только выйти из-под контроля общества, сбросить подчас действительно тягостную опеку коллектива, но и подчинить этот коллектив своей воле, сделать общество орудием удовлетворения своих эгоистических

- 72 -

и честолюбивых устремлений. Не человек - обществу, а общество - сильному человеку, - такова была здесь исходная аксиома, теоретическое основание которой положили софисты своим учением об относительности закона (novmo") по сравнению с природою (fuvsi"), с конечным выводом о безусловном праве сильного от природы человека на первенство и власть над другими.

Во-вторых, разложение существующей общественной системы, что создавало благоприятные условия для действий отдельных честолюбцев на политическом поприще, для их выступлений против существующих порядков, для ниспровержения ими республиканского строя и создания режима личной власти.

В-третьих, распространение наемничества. Именно наемники, которым в отличие от воинов гражданского ополчения менее было свойственно чувство долга перед государством и больше - сознание своей связи с непосредственным командиром, оказывались чаще всего тем средством, с помощью которого честолюбивый и не слишком лояльно настроенный полководец мог свергнуть свое правительство. При этом очевидно, что так могли поступать не только местные политические деятели, занимавшие высокий военный пост по воле своих сограждан, но и обычные начальники наемных отрядов, чужаки-профессионалы, пришедшие на службу - часто вместе со своими отрядами - со стороны, так что кондотьеризм и тирания могли быть в этот период взаимосвязанными явлениями.

И наконец, еще одно обстоятельство - практика самих полисных государств, которые учреждением чрезвычайной военной власти с неограниченными полномочиями (должность стратегов-автократоров) создавали прецедент, а часто подавали даже повод к установлению тирании.

Разумеется, в каждом конкретном случае тиранию вызывало к жизни свое, особенное сочетание всех этих факторов. Могли играть известную роль также и другие обстоятельства, но главными, решающими, по-видимому, были те, о которых мы только что сказали. Их качественное своеобразие предопределяет характер и значение младшей тирании как особого исторического явления.

Дело в том, что, как это отмечалось уже и во введении, повсеместное возникновение (или хотя бы тенденция к возникновению) режимов личной власти в Греции на рубеже V-IV вв. с известной точки зрения было возрождением тирании. На заре своего исторического развития, в пору складывания классической цивилизации, греческое общество уже знало тиранию, и много сходства существует

- 73 -

между той древней тиранией и новой, появившейся в позднеклассический период. И та и другая была режимом личной власти, много общего имеется между ними в условиях возникновения и в формах существования. В частности, мы могли бы и для древней тирании отметить стимулирующее значение индивидуалистических устремлений, о которых нам хорошо известно из лирической поэзии, затем, самый факт появления этой тирании в пору бурных общественных потрясений, большую роль вооруженных телохранителей, нередко из числа наемников, наконец, наличие легального прецедента - эсимнетии.

И все же говорить о возрождении тирании в позднеклассический период можно лишь фигурально, во всяком случае с большими оговорками, памятуя о том, что если между старшей и младшей тираниями были черты сходства, то не меньше было и различий, и притом принципиального свойства. Так, оценивая природу обеих тираний, мы уже сейчас, априори, можем утверждать, что для младшей тирании должны были быть характерны большая осознанность индивидуалистических устремлений, не только подготовленных стихийным развитием настроений и вкусов, но и, так сказать, теоретически обоснованных, а также большая роль военного элемента постольку, поскольку наемные отряды в этот период выполняли функции не только охранителей, но и создателей тиранических режимов, будучи питательной средой, на коей произрастали тираны. Соответственно и характер правления новых тиранов должен был отличаться и большей эгоистичностью и большей суровостью.

Но самое главное, различна была та роль, которую суждено было сыграть обеим тираниям в истории греческого общества. Если старшая тирания, возникшая в пору борьбы демократических сил с родовой знатью и сама много сделавшая для окончательного подавления этой последней, способствовала таким образом движению вперед, на пути к созданию развитого полисного строя, то тирания позднеклассического времени явилась уже могильщиком, хотя, может быть, и слишком ранним, этого строя. Можно сказать, что тирания древняя и тирания поздняя образуют как бы два рубежа классического полиса, но между ними столько же сходства и столько же различия, как между вступлением и финалом классической симфонии. И как и здесь, первые ноты трагической развязки можно обнаружить еще до наступления самого финала. Целый ряд лиц и явлений в политической жизни Греции конца V в. могут быть

- 74 -

охарактеризованы как своеобразные предтечи младшей тирании. К их изучению мы сейчас и обратимся, но перед этим еще одно небольшое разъяснение.

Под предтечами младшей тирании мы понимаем такие лица или явления в политической жизни классической Греции, которые по времени и по характеру своему действительно явились непосредственными предшественниками новой тирании (в рамках ли своего родного города или в масштабе всей Греции, это в данном случае безразлично) и которые были отмечены в качестве таковых уже древними. Таким образом, речь пойдет о времени Пелопоннесской войны, когда открылся особенный простор для действия тех охарактеризованных выше факторов, которые могли вызвать к жизни новую тиранию. Материалом же для наблюдений послужит политическая жизнь крупнейших греческих полисов - Афин и Спарты, где действие этих факторов впервые привело к ощутимым последствиям, отмеченным и нашей традицией.

Глава I. Афины

- 74 -

Как известно, ничто так не ускорило развитие кризиса полиса, как Пелопоннесская война. Среди новых социальных факторов, вызванных ею к жизни, были и такие, которые самым непосредственным образом предуготовляли возрождение тирании. Условия военного времени - объективная необходимость сосредоточения политической и военной власти в немногих руках, шаткость и неустойчивость общественного порядка, кажущаяся или действительная неспособность обычных органов власти справиться с возросшими трудностями - резко стимулировали рост политического значения отдельной личности, что таило в себе немалую опасность для полисного, республиканского строя. В ходе Пелопоннесской войны отчетливо обнаружились противоречия между полисными, коллективистическими принципами жизни и запросами ощутившей свою силу личности, в связи с чем в среде граждан вновь ожила никогда совершенно не умиравшая тревога перед возможным возрождением тирании.

Впервые это проявилось в Афинах, более развитых и более открытых воздействию войны, чем любой другой полис. Сначала Алкивиад своим вызывающим поведением, своими необычайными успехами и неоднократными чрезвычайными назначениями дал повод для серьезных опасений, а затем в лице антидемократических режимов

- 75 -

Четырехсот и Тридцати, и главным образом в лице лидера этих последних - Крития, - афиняне действительно столкнулись с тем, чего они так сильно опасались.

Дать по возможности развернутую характеристику этих только что отмеченных примеров с точки зрения того, как развивался конфликт между полисным и личностным началами,- вот цель, которую мы преследуем в рамках этой главы. Очевидно, что таким путем мы сможем проследить то, что нас более всего интересует, - тенденцию к возрождению тирании.

Однако назначение этой главы определяется не только планом настоящего исследования; одновременно мы имеем в виду и другую самостоятельную задачу - показать несостоятельность одной в сравнительно недавнее время широко распространившейся концепции, согласно которой в Алкивиаде хотят видеть непосредственного предшественника эллинизма. В связи с этим необходимо сказать несколько слов об оценке личности Алкивиада в литературе нового времени.

В свое время историки придерживались того простого, в конечном счете унаследованного от древности взгляда, согласно которому в Алкивиаде нашел воплощение характерный для позднеклассического периода тип сильной личности - честолюбца и эгоиста, превыше всего ставившего свой личный интерес, человека, необузданного в своих страстях и прежде всего одержимого страстью к первенству и власти, неразборчивого в средствах, по существу беспринципного, в своем разрушительном, лишенном нравственного и политического оправдания натиске несшего гибель и своему отечеству и самому себе.

Такой именно взгляд был развит, в частности, в великолепной университетской речи базельского профессора Вильгельма Фишера, произнесенной и изданной первоначально в 1845, а затем переизданной с рядом дополнений в 1877 г.1 В статье Фишера не только давался тонкий анализ характера Алкивиада, но и содержалась серьезная оценка его политической деятельности. При этом подчеркивалась связь между особенностями характера Алкивиада, его безудержным стремлением к власти и неразборчивостью в средствах, и своеобразием его отношения к существовавшим в Афинах политическим партиям, которые он рассматривал лишь

- 76 -

как возможные орудия своего честолюбия, а с другой стороны - между этой его политической беспринципностью и конечной изоляцией и гибелью.

Все же упор у Фишера, как, впрочем, и у других исследователей прошлого века, делался главным образом на моральную оценку Алкивиада, и эта оценка оказала большое воздействие на трактовку личности и деятельности Алкивиада в последующей литературе конца XIX и следующего XX столетия. Здесь явно возобладали морализирующие тенденции: исследователи подчеркивали безграничное честолюбие и эгоизм Алкивиада, его необузданность, отсутствие нравственных начал и самодисциплины и т. п. Отсюда же выводилось объяснение всех прихотливых изгибов в его политической линии2. Это была прежняя точка зрения Фишера, но сильно обедненная и выхолощенная, приобретшая черты расхожего и не всегда убедительного штампа.

При таком подходе - сугубо морализирующем и притом по преимуществу негативного характера - оказывалось трудно объяснить некоторые особенности политической карьеры Алкивиада, его исключительные успехи, его популярность и авторитет, его высокие назначения. Это порождало чувство неудовлетворенности и желание дать переоценку относящегося к Алкивиаду материала - главным образом с политической и притом позитивной точки зрения. Отражением такой установки явились, в частности, работы профессора С. Я. Лурье, который одним из первых задался целью увидеть в Алкивиаде носителя положительного начала, предшественника новой, эллинистической эпохи. В общей форме этот взгляд был высказан им еще в 1941 г. в одной из вступительных статей к русскому переводу избранных биографий Плутарха3, а более подробно развит в специальной статье, опубликованной в польском журнале "Meander" в 1960 г.4

- 77 -

Основные положения Лурье сводятся к следующему. Алкивиад лишь по видимости был беспринципен. На самом деле в его действиях обнаруживается последовательное стремление опереться на торгово-промышленные слои, чьи интересы выходили за рамки полиса. В связи с этим политическая деятельность Алкивиада была подчинена идее создания обширной территориальной монархии в рамках Средиземноморья, а стремление к тирании, о котором говорят древние авторы, было лишь внешним выражением этого тяготения к большой централизованной монархии, к эллинистическому царству.

Эта точка зрения была воспринята многими советскими исследователями. Свидетельство тому - соответствующие характеристики, которые даются Алкивиаду в последних по времени общих трудах по истории Древней Греции: в статье Я. А. Ленцмана в коллективном труде "Древняя Греция" (М., 1956), в книге К. М. Колобовой и Л. М. Глускиной "Очерки истории Древней Греции" (Л., 1958), в последнем издании университетского курса В. С. Сергеева "История Древней Греции" (изд. 3-е, М., 1963).

Между тем совершенно очевиден произвольный социологизаторский характер концепции Лурье. Нигде в наличной традиции об Алкивиаде мы не найдем таких материалов, которые давали бы возможность говорить о нем как о "политическом деятеле, боровшемся за реализацию отвечающего экономическим потребностям тех времен идеала великой централизованной монархии"5. Конструкция Лурье, на наш взгляд, способна породить лишь обратную реакцию, желание вернуться к трезвому взгляду ученых прошлого века, но, разумеется, с учетом новых представлений и новых требований, предъявляемых к историческому исследованию.

Личность и деятельность Алкивиада должны быть оценены не только с абстрактно-морализирующей, но и с конкретной исторической и прежде всего политической точки зрения, однако в строгом соответствии с материалом наших источников, без произвольных, хотя бы и подкупающих своей видимой широтой, истолкований. Образцом такого конкретно-исторического подхода могут служить замечания Г. Берве в его последней книге о греческой тирании6, однако краткость этих замечаний, ограничивающихся

- 78 -

сугубою оценкою тиранических черт и стремлений Алкивиада, не снимает необходимости нового рассмотрения этой темы во всей ее полноте.

* * *

В Афинах, как и в любом другом греческом городе, никогда не было недостатка в честолюбивых, энергичных людях, мечтавших о политической карьере. Однако со времени реформ Клисфена и в особенности в результате последовательного применения остракизма полис постепенно взял под свой контроль честолюбивые устремления отдельных личностей. "Воля к власти" отдельных знатных лиц (ибо, как правило, только представители знати и обладали надлежащей подготовкой и реальной возможностью для активной политической деятельности) могла быть реализована лишь в тех рамках, которые были установлены законом полиса. На протяжении ряда десятилетий это правило оставалось в силе. Фемистокл и Аристид, Кимон и Эфиальт, Перикл и Фукидид, сын Мелесия, - все эти политические лидеры должны были соразмерять свою деятельность с законом полиса, и степень соответствия этому закону определяла и успех их политики и их личную судьбу.

Пелопоннесская война подвела черту под этим периодом. Ускоренные ее воздействием естественные процессы разложения выступили теперь на поверхность. В связи с нарушением системы равновесия и в социально-экономической и в политической области отчетливо обозначались никогда, впрочем, совершенно не исчезавшие противоречия между полисным и личностным началами. Образ сильной личности, казавшийся плодом абстрактных размышлений философов и пылкой фантазии поэтов, неожиданно воплотился в реальные фигуры, а противоречия между традиционным, но отживающим строем и новыми, как казалось, более соответствующими природе устремлениями стали определяющей чертой политической и интеллектуальной жизни.

Свое яркое воплощение эти новые тенденции впервые нашли в личности Алкивиада. Его поведение и деятельность были проникнуты тем новым духом, теми идеями и представлениями, критическими и новаторскими в своей основе, рождение которых было обусловлено всем ходом объективного развития, а усвоение облегчено активной просветительской деятельностью софистов и Сократа, этих столпов нового интеллектуального движения.

- 79 -

Алкивиад родился около 451/50 г. Он был отпрыском знатного и богатого рода. Его отец Клиний принадлежал к старинному роду Эвпатридов, который возводил свое происхождение к мифическому герою Эврисаку, сыну Эанта, а через этого последнего - к самому Зевсу. Его мать Диномаха принадлежала к не менее древнему и еще более знаменитому роду Алкмеонидов. Предки Алкивиада играли видную роль в политической жизни Афин, а два наиболее известных - дед отца Алкивиад и прадед матери Клисфен (этот в особенности) - стояли у колыбели афинской демократии. Сам Алкивиад был щедро наделен от природы телесною силою, красотой, острым умом, наконец (что особенно ценилось в древности) даром красноречия; он получил также превосходное образование в школе софистов и Сократа, с которым особенно был дружен7.

Знатный, богатый, унаследовавший почет и влияние предков, сам наделенный разнообразными способностями и знаниями, Алкивиад обладал замечательными возможностями для участия в политической жизни своего родного города. Казалось, самой судьбой ему было предназначено занять в Афинах такое положение, каким в течение длительного времени обладал его знаменитый родственник и опекун Перикл. Однако политическая карьера Алкивиада была совершенно отлична от того пути, которым обычно следовали афинские аристократы, жаждавшие политической деятельности и славы. Примыкали ли они к тому или иному крылу правящей демократии или даже к оппозиционной олигархии, в любом случае они действовали в духе традиционных полисных доктрин и представлений. Не то было с Алкивиадом: вся его политическая деятельность, как и его личное поведение, была вызовом традиции, ниспровержением укоренившихся норм и представлений.

Современникам и согражданам Алкивиада на первых порах в особенности бросались в глаза его экстравагантные выходки в личной жизни (анекдотами на эту тему, которые не все должны быть отнесены к числу выдумок, пестрят позднейшие рассказы об Алкивиаде,

- 80 -

в частности у Плутарха, Афинея, Элиана). Эти его поступки могли казаться чудачествами своенравного аристократа, и, хотя находились люди, склонные усматривать в поведении Алкивиада преступное пренебрежение к обычаю, не было недостатка и в таких - и среди аристократов, и среди простого народа, - которые готовы были восхищаться дерзкими, но остроумными выходками Алкивиада.

С обращением Алкивиада к активной политической деятельности (после 422 г.) для афинян открылся новый источник беспокойства. Необычайные масштабы, цели и средства, равно как и неожиданные повороты в политических акциях Алкивиада, заставляли все большее число людей с опасением взирать на этого баловня судьбы и кумира публики (об опасениях афинян насчет Алкивиада по поводу его образа жизни и, в более широком плане, в связи с его политической деятельностью см., в частности: Thuc., VI, 15, 4 и 28, 2; Ps.-Andoc., IV; Plut. Alc., 16). Чтобы убедиться в том, насколько опасения этих, по выражению Плутарха, "почтенных граждан" (oiJ e[ndoxoi) были оправданны, необязательно прослеживать всю политическую биографию Алкивиада - достаточно остановиться на некоторых характерных чертах и эпизодах.

Натура Алкивиада, страстная и увлекающаяся, поражает богатством оттенков. "Но, - подчеркивает его биограф Плутарх,-среди многих присущих ему от природы горячих страстей самой пылкой была жажда первенства и победы" (Ptut. Аlс., 2, 1; ср. также отзывы современников: Thuc., V, 43, 2; VI, 15, 2; Хеn. Mem., I, 2, 39). Это сильно развитое честолюбие побуждало Алкивиада добиваться первенства в играх и состязаниях у себя дома, в Афинах, и в Олимпии, где в 416 г. ему удалось одержать блестящую победу в состязании четырехконных колесниц (об этой его победе см.: Thuc., VI, 16, 2; Ps.-Andoc., IV, 25 сл.; Isocr., XVI, 32 сл.; Diod., XIII, 74, 3; Plut. Alc., 11 сл.; Athen., I, 5, p. 3 d-e). Это же честолюбие явилось мощным стимулом его выступления на политическом поприще.

Главное, однако, состояло в том, что честолюбие Алкивиада в духе новых индивидуалистических настроений, а в особенности под влиянием софистической доктрины о естественном праве сильного, было проникнуто безграничным эгоизмом, исключавшим подчинение собственных устремлений идее общего блага. Усвоенный в школе софистов скепсис, доходивший порою до откровенного цинизма, равно как и изощренность в политической демагогии и софистике, делали этого честолюбца вдвойне опасным для афинской демократической

- 81 -

республики (ср. замечательные примеры: Хеn. Mem., I, 2, 40-46 - разговор Алкивиада с Периклом о сущности закона; Diod., XII, 38, 3; Plut. Аlс., 7, 3 - реплика Алкивиада по поводу озабоченности Перикла необходимостью представить отчет о своей деятельности).

Именно в крайнем, осознанном индивидуализме Алкивиада следует искать основание его пресловутой политической беспринципности. В сущности для него в политике всегда была лишь одна цель - личное первенство, к достижению которого он стремился во что бы то ни стало, любыми средствами, дозволенными или недозволенными, отвечавшими тогдашним представлениям о морали или нет. В молодые годы он примкнул к радикальной демократии отчасти в силу традиции своего дома, отчасти в пику своему сопернику Никию, но более всего, как он сам, если верить Фукидиду, позднее объяснял в Спарте, ввиду невозможности иначе играть первенствующую роль в Афинах (Thuc., VI, 89, 3 сл.). Однако его деятельность сразу приобрела отчетливо выраженный демагогический характер, и он никогда не колебался пожертвовать интересами партии, к которой в данный момент примыкал, в угоду собственной выгоде или прихоти. Свидетельством политической беспринципности и беззастенчивости Алкивиада было неожиданное соглашение его со своим соперником и противником Никием против Гипербола накануне проведения остракизма в 416 г., следствием чего было изгнание признанного вождя народа и окончательная компрометация самого остракизма как средства общественного контроля над политически значимыми личностями (Plut. Аlс., 13, 4 сл.; Nic., 11; Arist., 7, 3 сл.; ср.: Thuc., VIII, 73, 3).

Эта же беспринципность сделала для Алкивиада возможным после бегства в Спарту в 415 г. активное сотрудничество с врагами своего родного города8. Он энергично поддержал явившихся

- 82 -

в Спарту с просьбой о помощи послов Коринфа и Сиракуз. В речи, произнесенной по этому поводу в Спарте, он доказывал необходимость активного вмешательства спартанцев в борьбу с афинянами. Это по его совету спартанцы направили в Сицилию вспомогательные войска во главе с суровым и решительным военачальником Гилиппом (в 414 г., Thuc., VI, 88, 9-93, 1; Diod., XIII, 7, 2; Plut. Alc., 23, 2) и открыли военные действия против афинян в Балканской Греции, заняв в самой Аттике важный опорный пункт Декелею (в 413 г., Thuc., VI, 91, 5 сл.; VII, 18, 1; Diod., XIII, 8, 8; 9, 2; Plut., l. с.; Nepos. Alc., 4, 7; Justin., V, 1, 4). При его же содействии в Спарте было решено поддержать сепаратистские устремления афинских союзников в Ионии, наладить сотрудничество с персидским сатрапом Тиссаферном и начать интенсивную морскую войну у побережья Малой Азии (в 412 г., Thuc., VIII, 6, 3; 11, 3; 12 и др.; Plut. Alc., 24, 1 сл.; Nepos., l. с., Justin., V, 2, 1 сл.).

Позднее, когда Алкивиад поссорился с лакедемонянами и искал способа возвратиться на родину, ему было безразлично, у кого искать помощи в достижении своей цели, и он вел переговоры сначала с олигархами против находившихся у власти демократов, а затем с демократами против пришедших к власти и отвергнувших его олигархов (конец 412-411 г., Thuc., VIII, 47 сл.; Diod., XIII, 41, 4-42, 2; Plut. Alc., 25 сл.; Nepos. Alc., 5, 3 сл.; Justin., V, 3).

Своей ловкостью в обращении с людьми, своим блестящим красноречием Алкивиад достигал многого и обычно в первый момент склонял на свою сторону тех, в ком особенно нуждался

- 83 -

(ср. высказывания древних: Plut. Аlс., 24, 5; Nepos. Alc., 1, 2; Justin., V, 2, 6 сл.). Но, конечно, и тогда были люди, которые прекрасно понимали характер Алкивиада и с первого взгляда догадывались о сути его стараний. Одним из таких был, по свидетельству Фукидида, афинский олигарх Фриних. Осенью 412 г. он предупреждал своих товарищей, подготовлявших олигархический переворот, против сотрудничества с Алкивиадом. По словам Фукидида, "он находил, что Алкивиаду, как то было и на самом деле, столь же мало дела до олигархии, как и до демократии (ajllV o{ te jAlkibiavdh", o{per kai; h\n, oujde;n ma'llon ojligarciva" h] dhmokrativa" dei'sqai ejdovkei aujtw'/), что он помышляет только об одном: как бы, ниспровергнув существующий государственный порядок, возвратиться по приглашению своих сторонников" (Thuc., VIII, 48, 4; ср.: Plut. Alc., 25, 6).

Замечательным в этой фразе Фукидида является вводное предложение: o{per kai; h\n - редкое для этого писателя выражение прямого согласия с передаваемой им сентенцией исторического персонажа. В полном соответствии с Фукидидом и, очевидно, с действительностью лучший из новейших биографов Алкивиада мог сказать: "Он (Алкивиад. - Э. Ф.) хотел быть первым, хотел властвовать в Афинах, в Греции, во всем известном тогда мире <...>. Под какой формой была бы достигнута эта цель, ему было все равно. Поэтому в сущности он не принадлежал ни к демократической, ни к постепенно подымающейся олигархической партии; по мере надобности он старался использовать как одну, так и другую"9.

В этом, однако, имелась и своя слабая сторона. Бросавшаяся в глаза уже современникам политическая чужеродность Алкивиада, несовместимость его образа действий с традиционными полисными принципами, демократическими и олигархическими в равной степени, имела своим следствием рано развившееся в обществе подозрение. К Алкивиаду стали относиться с недоверием все - демократы в такой же степени, как и олигархи.

Это таило в себе угрозу изоляции, и действительно, дважды в своей жизни Алкивиад оказывался в положении третьего лишнего. Первый раз - в 415 г., когда против него объединились и демократы, и олигархи, и беспринципные демагоги, тогда разыгрывавшие из себя приверженцев демократии, а позднее ставшие вождями

- 84 -

олигархии (главным возбудителем обвинения против Алкивиада был лидер демократии Андрокл [Thuc., VIII, 65, 2; Andoc., I, 27; Plut. Alc., 19, 1 и 3], подателем официальной жалобы - представитель аристократии Фессал, сын Кимона [Plut. Alc., 19, 3; 22, 4], руководителями следствия - демагоги Лисандр и Харикл [Andoc., I, 27, 36, 43]). Второй раз - в 407 г., когда, отставленный демократами и ненавидимый олигархами, он должен был окончательно отказаться от политической деятельности на родине. Справедливо замечание В. Фишера: "Как раз тем, что он, по правде сказать, не принадлежал ни к какой партии, он главным образом и подготовил себе свое падение"10.

Правда, для политика такого типа всегда оставался выход: используя свой авторитет и популярность, апеллируя к народной массе и опираясь на преданных друзей и войско, он мог попытаться прямо взять власть в свои руки и таким образом стать над обеими традиционными группировками в полисе. Однако ни в 415, ни даже в 407 г. Алкивиад не сделал такого шага, и этим в конце концов обрек себя на политическую смерть.

Политическая беспринципность Алкивиада с точки зрения традиционных полисных представлений не исключала, однако, того, что в своем роде он был замечательным политиком, в котором государство часто испытывало огромную нужду. Исключительная ситуация военных лет, ставшая в условиях затянувшегося афино-пелопоннесского конфликта едва ли не нормой, постоянно требовала исключительных решений и исключительных же методов действия. И хотя это может показаться парадоксом, но именно в беспринципности Алкивиада, в беззастенчивом использовании им любых методов и средств, если они оказывались пригодными для достижения цели, в его порывистой энергии, освобожденной от пут традиции, часто заключался секрет его поразительных успехов в такой ситуации, где политик традиционного типа был обречен на бездействие или даже на поражение.

Можно указать здесь на беспрецедентные последствия сложной политической игры, которую Алкивиад вел в 421-418 гг. с целью возобновления решающего наступления на Спарту и которая привела, впервые в истории афино-спартанского противостояния, к созданию в самом Пелопоннесе антилакедемонской коалиции, открыв возможность - задолго до Эпаминонда - непосредственного

- 85 -

нападения на Спарту (Thuc., V, 43 сл.; VI, 16, 6; Isocr., XVI, 15; Diod., XII, 78 сл.; Plut. Alc., 14 сл.; Nic., 9 сл.). Когда же эта попытка окончилась неудачей (не по вине Алкивиада), неуемная энергия молодого честолюбца нашла скоро выход в организации грандиозной Сицилийской экспедиции, открывшей перед афинской политикой невиданные горизонты и создавшей новые перспективы в ведении войны (415 г.). Конечно, сама идея похода в Сицилию не была изобретением Алкивиада; задолго до этого, в 427 и 425 гг., афиняне уже организовывали предприятия подобного рода; однако Алкивиаду этот своеобразный Drang nach Westen был обязан своим размахом, ясностью поставленной цели и грандиозностью замысла в связи с общей переориентацией политики и войны (Thuc., VI, 15 сл.; Diod., XII, 84, 1; Plut. Alc., 17 сл.; Nic., 12 сл.; Nepos. Alc., 3, 1; ср.: Justin., V, 1, 1). Позднее, в сложной ситуации 411-408 гг., когда Афины находились уже на грани поражения, энергичные действия вновь возглавившего афинский флот Алкивиада вернули афинянам контроль над проливами, укрепили их общее положение на море и вселили в их ослабевшие души новые неожиданные надежды (Thuc., VIII, 81 сл.; Хеn. Hell., I, 1-3; Isocr., XVI, 16 сл.; Diod., XIII, 37 сл.; Plut. Alc., 26 сл.; Nepos. Alc., 5, 4 сл.; Justin., V, 3, 6 сл.).

Что во всех этих действиях Алкивиада подхлестывала прежде всего жажда личной славы и возвышения, это не снижает значения самих этих несомненно выдающихся свершений. Между тем как раз то, что еще, помимо честолюбия и эгоизма, порицали его политические противники, - его молодость и безрассудство (см. в речи Никия у Фукидида - Thuc., VI, 12, 2-13, 1), - как раз это, он мог это с полным правом подчеркнуть, и было одной из главных причин его поразительных успехов (см. ответ Алкивиада - ibid., VI, 17, 1).

Понятно, что эти успехи Алкивиада создавали ему невероятную популярность, особенно среди воинов и в массе простого народа. В промежутке между Никиевым миром и Сицилийской экспедицией его авторитет непрерывно возрастал и достиг своей кульминации к 416-415 гг., что нашло отражение косвенным образом в проведении остракизма в 416 г., а более непосредственно в ответственном и почетном назначении Алкивиада одним из трех стратегов-автократоров, на которых возлагалось руководство Сицилийской экспедицией (Thuc., VI, 8, 2; 26, 1; Diod., XII, 84, 3; XIII, 2, 1; Plut. Alc., 18, 1 сл.; Nic., 12, 4 сл.; Nepos. Alc., 3, 1; Justin., IV, 4, 3).

- 86 -

Алкивиад сам сильно содействовал росту своей популярности щедростью и великолепием своих литургий, блеском своих выступлений и побед на общегреческих празднествах - Олимпийском и Немейском. Этому же служила осуществлявшаяся им пропаганда собственных триумфов с помощью соответствующих, созданных по его заказу, художественных произведений. Так, Эврипидом был сочинен эпиникий в честь его победы в Олимпии (Plut. Alc., 11, 2 сл.; Athen., I, 5, р. 3 е), а художником Аристофонтом была написана картина в память другой его победы - на Немейских играх. Алкивиад был изображен здесь сидящим на коленях у Немеи - богини-покровительницы священной местности Немеи (Plut. Alc., 16, 7; Paus., I, 22, 6-7). Впрочем, по другой версии имя художника было не Аристофонт, а Аглаофонт, и картин было две: на одной были изображены Олимпиада и Пифиада, увенчивающие Алкивиада венком, а на другой - Алкивиад на коленях у Немеи (Satyr. ар. Athen., XII, 47, р. 534 d-e)11.

Все это - и действительные успехи, и искусная пропаганда их с помощью самых разнообразных средств - создавало вокруг Алкивиада героический ореол. Сограждане в массе своей восхищались им, прочие греки относились к нему с уважением, а раболепному пресмыкательству афинских союзников вообще не было предела (ср. рассказы о подношениях Алкивиаду во время его пребывания в Олимпии в 416 г. - Ps.-Andoc., IV, 30; Plut. Alc., 12, 1; Athen., XII, 47, p. 534 c-d)12.

- 87 -

Тяжкие потрясения, которые афинянам пришлось испытать после 415 г., не подорвали этой тенденции. Наоборот, чем тяжелее складывалась обстановка, чем менее способными оказывались органы власти и государственные руководители традиционного типа справиться с растущими трудностями, тем больше надежд масса народа склонна была возлагать на необычайные способности Алкивиада, содействуя таким образом рождению культа его личности.

Разумеется, нельзя закрывать глаза на то, что бульшая часть свидетельств о необычайно большой роли и необычайно высоком авторитете Алкивиада исходит от позднейших авторов, склонных в духе своего времени преувеличивать значение отдельной личности. С такой именно тенденцией мы сталкиваемся уже у проникнутого предмонархическими настроениями Исократа (в апологетической речи "Об упряжке", но также и в "Филиппе"). Затем через посредство вышедших из школы Исократа историков Эфора и Феопомпа эта тенденция была усвоена и более поздними писателями - Диодором, Плутархом, Корнелием Непотом, Юстином (Помпеем Трогом).

Однако несомненно, что в случае с Алкивиадом начало таким воззрениям было положено еще при жизни самого героя и не чем иным, как стихийно складывавшимся настроением общества. Замечательно, что отражение такого настроения мы находим уже у Фукидида, писателя, современного Алкивиаду и в отличие от более поздних авторов не склонного еще подчеркивать значение отдельной личности. Рассказывая о политических распрях у афинян в 411 г., Фукидид отмечает благотворную, спасительную роль Алкивиада, который своим вмешательством предупредил открытое выступление демократически настроенного флота на Самосе против закрепившихся у власти в Афинах олигархов и таким образом спас афинский народ от братоубийственной войны, а афинское государство - от

- 88 -

неминуемой гибели (Thuc., VIII, 82, 2 и 86, 4 сл.; ср.: Plut. Alc., 26, 4). Позднее именно этот эпизод был использован Исократом в речи "Об упряжке" (см. в особенности § 16 сл.) для совершенно уже безудержного прославления Алкивиада как всеобщего посредника, умиротворителя и спасителя.

Другие несомненно надежные свидетельства энтузиастического отношения современников и сограждан к Алкивиаду находим мы у Ксенофонта, который рассказывает о характерной гордости солдат Алкивиада, привыкших под его водительством одерживать победы и не желавших поэтому смешиваться с воинами, служившими под началом других, менее удачливых командиров (Хеn. Hell., I, 2, 15 сл.; ср.: Plut. Alc., 29, 1 сл.). Тот же Ксенофонт рассказывает о всеобщем возбуждении, вызванном в Афинах состоявшимся, наконец, летом 407 г. возвращением Алкивиада на родину (Хеn. Hell., I, 4, 8 сл.)13. Ксенофонт сдержан в своем описании, однако его рассказ можно дополнить рядом деталей, которые сообщают, основываясь главным образом на свидетельствах Эфора, Феопомпа и Дурида, позднейшие писатели (Diod., XIII, 68-69; Plut. Alc., 32 сл.; Athen., XII, 49, p. 535 c-d; Nepos. Alc., 5, 7-6, 5; Justin., V, 4, 7 сл.). В существенной своей части, за вычетом анекдотических подробностей, приводимых Дуридом (они были отвергнуты уже Плутархом), эти сообщения должны соответствовать действительности; едва ли их можно рассматривать как простые измышления дружественной Алкивиаду традиции.

Итак, по единодушному свидетельству древних авторов, в тот день для встречи прославленного полководца и победоносного войска в Пирей сошлись чуть ли не все жители Афин. Всех в особенности тянуло посмотреть на Алкивиада, и хотя не было недостатка в таких, которые видели в Алкивиаде виновника всех прошлых бед и вообще относились к нему с подозрением, большинство было настроено весьма доброжелательно, а когда Алкивиад сошел на берег, эта доброжелательность превратилась в восторг. Алкивиада осыпали приветствиями, увенчивали лавровыми венками и тениями (головными повязками) (Plut. Alc., 32, 3; Nepos. Alc., 6, 3), удостаивая его таким образом награды, которая обычно полагалась атлетам - победителям на общегреческих празднествах, но которую с некоторых пор стали переносить и на удачливых полководцев. До

- 89 -

Алкивиада, насколько нам известно, такой награды удостаивались уже Перикл (от своих сограждан после покорения Самоса, Plut. Per., 28, 5) и Брасид (от граждан освобожденной им от афинского владычества Скионы, Thuc., IV, 121, 1).

В данном случае дело, конечно, не ограничилось стихийным поднесением венков и лент. После выступлений Алкивиада на заседании Совета Пятисот и в народном собрании наэлектризованный его речами афинский народ декретировал ему невероятные почести: ему были компенсированы материальные потери, вызванные конфискацией имущества после заочного осуждения в 415 г.; Эвмолпиды и Керики должны были снять с него наложенные ранее проклятия, а стелы с вырезанными на них текстами осуждения и проклятий были брошены в море. Он был награжден золотыми венками (об этом, впрочем, упоминает лишь один Плутарх - Alc., 33, 2). И наконец, как выражение господствующего убеждения в том, что он один в состоянии восстановить былую мощь государства, Алкивиад был назначен главнокомандующим всех вооруженных сил на суше и на море (ср. замечательную характеристику этого акта у Ксенофонта: Hell., I, 4, 20 - ajnarrhqei;" aJpavntwn hJgemw;n aujtokravtwr, wJ" oi|ov" te w]n sw'sai th;n protevran th'" povlew" duvnamin). Подчеркнем это беспрецедентное, по-видимому, назначение Алкивиада стратегом-автократором sine collegis. Правда, затем, кроме Алкивиада, были избраны еще два стратега, но их полномочия были ограничены: они были избраны с согласия Алкивиада (Diod., XIII, 69, 3; Plut. Alc., 35, 1; Nepos. Alc., 7, 1) в качестве его помощников по командованию сухопутными войсками (ср.: Хеn. Hell., I, 4, 21 - hJrh/mevnoi kata; gh'n strathgoiv).

Во всем этом нельзя не видеть свидетельства большой популярности и авторитета, которыми Алкивиад вновь пользовался среди своих сограждан-афинян. Впрочем, авторитет Алкивиада был необычайно велик и за пределами Афин, и отовсюду ему оказывали самые высокие знаки внимания. Так, самосцы, очевидно, в пору наибольших успехов Алкивиада в морской войне у побережья Малой Азии, почтили его бронзовой статуей, которую они поставили в святилище наиболее уважаемой у них Геры (Paus., VI, 3, 15). Всеобщий взгляд на Алкивиада как на наиболее авторитетную фигуру среди афинских военачальников и даже, более того, как на самостоятельную политическую величину превосходно выразил персидский сатрап Фарнабаз, который, заключив в отсутствие Алкивиада договор с афинскими стратегами (под Калхедоном в 408 г.), настоял

- 90 -

затем на том, чтобы этот договор был скреплен еще и клятвою Алкивиада, и обменялся с Алкивиадом особыми заверениями в верности, независимо от общей клятвы, которую они принесли в официальном порядке (Хеn. Hell., I, 3, 8-12; ср.: Plut. Alc., 31, 1 сл.).

Что касается Афин, то здесь популярность Алкивиада в летние месяцы 407 г. непрерывно возрастала и достигла своей кульминации в тот момент, когда ему удалось во время очередных празднеств в честь Деметры и Коры счастливо провести торжественную процессию в Элевсин и обратно по суше, что уже давно не удавалось афинянам ввиду вражеского присутствия в Декелее (Хеn. Hell., I, 4, 20; Plut Alc., 34, 3 сл.). После этого, пишет Плутарх, "Алкивиад и сам возгордился, и войску внушил надменную уверенность, что под его командою оно непобедимо и неодолимо, а у простого люда и бедняков снискал поистине невиданную любовь: ни о чем другом они более не мечтали, кроме того, чтобы Алкивиад сделался над ними тираном (tou;х de; fortikou;" kai; pevnhta" ou{tw" ejdhmagwvghsen, w{stV ejra'n e[rwta qaumasto;n uJpV ejkeivnou turannei'sqai), иные, не таясь, об этом говорили, советовали ему презреть всяческую зависть, стать выше нее и, отбросив законы и постановления, отделавшись от болтунов - губителей государства <...>14, действовать и править, не страшась клеветников. Какого взгляда насчет тирании держался сам Алкивиад, нам неизвестно, но наиболее влиятельные граждане (oiJ de; dunatwvtatoi tw'n politw'n) были очень испуганы и принимали все меры к тому, чтобы он отплыл как можно скорее: они неизменно одобряли все его предложения и, между прочим, подали голоса за тех лиц, каких он сам выбрал себе в товарищи по должности" (Plut. Alc., 34, 7-35, 1).

Этот отрывок - замечательное свидетельство того, насколько тогдашняя ситуация в Афинах была чревата тиранией. Достоверность рассказа не вызывает сомнений: он основан, по всей видимости, на свидетельствах какого-то хорошо осведомленного историка - Эфора или Феопомпа - и находится в соответствии как с общим характером обстановки, так и со всегдашним отношением афинян к Алкивиаду. Действительно, в глазах афинян Алкивиад всегда - а тогда, конечно, более чем когда-либо - был наиболее вероятным

- 91 -

кандидатом в тираны. Целый ряд античных авторов свидетельствует об опасениях, которые внушал на этот счет своим согражданам Алкивиад - как своим вызывающим поведением в личной жизни, так и особенным, необычайным характером своей политической деятельности15. Об этом писал уже современник Фукидид. В сицилийском логосе, разъясняя наперед ненормальный характер отношений, сложившихся между полководцем и народом, он отмечал: "Большинство афинян испугалось крайней распущенности Алкивиада в его личной жизни и его широких планов во всем том, что он делал в каждом конкретном случае; опасаясь стремлений Алкивиада к тирании, они стали во враждебные к нему отношения (wJ" turannivdo" ejpiqumou'nti polevmioi kaqevstesan)" (Thuc., VI, 15, 4).

Несомненно опирался на все еще живую устную традицию автор дошедшей под именем Андокида речи "Против Алкивиада" (ее считают произведением какого-то софиста IV в. до н. э.)16. Оратор, который, по мысли автора, должен был произносить эту речь, разбирает поведение Алкивиада в личной жизни и подчеркивает его высокомерие, нежелание находиться в равном положении с другими, стремление стать выше законов и властей (см. в особенности § 13, 16, 19). Изобличая Алкивиада, он предупреждает афинян против опасности тирании: "Благоразумным людям следует остерегаться граждан, которые возносятся слишком высоко; надо помнить, что именно такие граждане и устанавливают тирании" (Ps.-Andoc., IV, 24). А несколько ниже прямо уже обвиняет Алкивиада в действиях

- 92 -

на манер тирана: "Демократию он не ставит ни во что, на словах прикидывается вожаком народа, а на деле поступает как настоящий тиран" (ibid., § 27).

С той же точки зрения, т. e. имея в виду главным образом поведение Алкивиада в личной жизни и используя те же примеры, что и Псевдо-Андокид, оценивает характер Алкивиада Плутарх, подчеркивая, какие сильные опасения внушал он своими экстравагантными выходками части афинских граждан: "Видя все это, почтенные граждане негодовали и с омерзением отплевывались, но в то же время страшились его презрения к законам и обычаям, угадывая в этом нечто чудовищное и грозящее тиранией" (Plut. Alc., 16, 1-2). И несколько ниже, после ряда новых примеров: "Но людям пожилым и это было не по душе: всё это, твердили они, отдает тиранией и беззаконием" (ibid., § 7).

Замечательно, что распространенность таких подозрений признает и защитник Алкивиада Исократ, но, разумеется, лишь для того, чтобы сразу же опровергнуть их. "Многие из граждан, - заявляет в речи "Об упряжке" Алкивиад Младший, - относились к нему (Алкивиаду. - Э. Ф.) с предубеждением, считая, что он замышляет стать тираном. При этом они исходили не из его поступков, а из простого предположения, что дело это - предмет желаний для всех, свершить же его более всего в состоянии мой отец" (Isocr., XVI, 38).

Впервые эти общие опасения вылились в ясно осязаемый страх в связи с таинственным делом - неожиданным надругательством над гермами накануне Сицилийской экспедиции17. В атмосфере тревожных ожиданий и смутных предчувствий, естественных накануне столь ответственного предприятия, это странное происшествие было воспринято в народе как дурное предзнаменование и, более того, не без участия демагогов было истолковано как признак подготовлявшегося государственного переворота (Thuc., VI, 27, 3;

- 93 -

ср.: Diod., XIII, 2, 3; Plut. Alc., 18, 6; Nepos. Alc., 3, 3). Обнаружившиеся вслед за тем новые преступления против религии, в частности профанация священных мистерий, и действительная или мнимая причастность к этому Алкивиада дали повод многочисленным политическим недругам Алкивиада немедленно связать версию о заговоре с его именем (Thuc., VI, 28, 2; ср.: ibid., 61, 1; Isocr., XVI, 6; Diod., XIII, 5, 1; Plut. Alc., 20, 5; Nepos. Alc., 3, 4 сл.)18. Можно не сомневаться, что утвердившаяся таким образом во мнении общества причастность Алкивиада к преступлениям против религии в свою очередь давала толчок к истолкованию этих преступлений как части более обширного заговора, направленного именно на установление тирании (см.: Thuc., VI, 53-61, где объяснение особого страха афинян перед возможным возрождением тирании ссылкою на их воспоминания о тирании Писистрата не исключает правомерности нашего предположения об Алкивиаде как о своего рода стимуляторе этих исторических воспоминаний).

Эти подозрения насчет Алкивиада никогда совершенно не умирали; понятно, что необычайная популярность и авторитет, которые он снова приобрел в 411-408 гг., и необычайные почести и назначения, которых он удостоился по возвращении в Афины, вновь разбудили старые страхи. Выше мы уже привели свидетельство Плутарха о том, как сильно были обеспокоены влиятельнейшие граждане города и с какой готовностью они шли на все уступки Алкивиаду, лишь бы только поскорее выпроводить его из Афин. Важным дополнением к этому является то, что нам известно об обстоятельствах последовавшего вскоре затем нового смещения Алкивиада. По свидетельству Ксенофонта, причиной этого было раздражение афинян против Алкивиада после неудачи при Нотии, которую они приписывали его небрежности и распущенности

- 94 -

(Xen. Hell., I, 5, 16). Психологические основания столь резкой перемены в отношении афинян к своему любимцу очевидны. Алкивиада погубила, как это ни парадоксально, его же собственная невероятная популярность. Уж слишком безгранична была у массы афинян вера в его силу и способности, и поэтому любую неудачу, даже такую случайную и незначительную, как при Нотии, они готовы были приписать отсутствию у Алкивиада доброй воли (ср.: Plut. Alc., 35, 3 сл.; Nepos. Alc., 7, 1 сл.).

Однако, помимо разочарования, были и другие обстоятельства, содействовавшие падению Алкивиада; о них мы узнаем из более обстоятельного, опирающегося на свидетельства Эфора, рассказа Диодора (Diod., XIII, 71-74). Согласно Диодору, было по крайней мере два повода к обвинению и смещению Алкивиада - насилия его по отношению к союзным городам, в частности против малоазийской Кимы, и случившееся в его отсутствие поражение афинского флота при Нотии. Соответственно было две группы обвинителей - союзники-кимейцы и "некоторые из воинов, находившихся на Самосе" (о недовольстве Алкивиадом в афинском флоте говорят также Ксенофонт [Hell., I, 5, 17] и Плутарх [Alc., 36, 1]; по Плутарху [l. с.], делегацию недовольных возглавлял Фрасибул, сын Фрасона). Одни обвиняли Алкивиада в причинении обид союзным городам, другие - в нелояльности по отношению к собственному городу. В частности, воины с Самоса утверждали, что Алкивиад "сочувствует делу лакедемонян и поддерживает дружбу с Фарнабазом, с помощью которого он рассчитывает по окончании войны подчинить своей власти сограждан" (Diod., XIII, 73, 6).

С этим перекликается и свидетельство Плутарха, согласно которому Алкивиаду ставили в упрек не только обычные распущенность и самоуправство, но и княжеские замашки: "Ему вменяли в вину также постройку крепости, которую он возвел во Фракии близ Висанфы - убежище на случай, если он не захочет или не сможет жить в отечестве, утверждали обвинители" (Plut. Alc., 36, 3).

По Диодору, все эти обвинения были восприняты афинским народом с тем большим вниманием, что он давно уже с подозрением относился к дерзкой отваге Алкивиада (Diod., XIII, 74, 1 - oJ de; tw'n jAqhnaivwn dh'mo" uJforwvmeno" th;n tajndro;" tovlman ktl). О том же свидетельствует и Корнелий Непот, который прямо заявляет, что афиняне боялись возможного стремления Алкивиада к тирании (Nepos. Alc., 7, 3 - timebatur enim non minus quam diligebatur,

- 95 -

ne secunda fortuna magnisque opibus elatus tyrannidem concupisceret). Впрочем, относительно этих опасений мы располагаем и современным свидетельством. Два года спустя Аристофан в "Лягушках" возвращается к теме Алкивиада и устами Диониса заявляет о все еще неравнодушном отношении афинского государства к этому человеку:

Желает, ненавидит, хочет все ж иметь

(Ranae, 1425).

А несколько дальше заставляет другого своего героя - Эсхила - высказать характерное замечание, которое нельзя расценить иначе, как предупреждение согражданам:

Не надо львенка в городе воспитывать.

А вырос он - себя заставит слушаться

(Ibid., 1431 сл.).

Спрашивается теперь: насколько были обоснованны эти опасения и обвинения? Стремился ли действительно Алкивиад к захвату тиранической власти? Прямого ответа на этот вопрос в имеющихся в нашем распоряжении материалах нет. По-видимому, уже в древности на этот счет не было полной ясности. По крайней мере Плутарх, который специально интересовался этой темой, оставляет вопрос открытым (Plut. Alc., 35, 1)19. Все же мы думаем, что есть достаточно оснований для вынесения известного, хотя бы предположительного суждения. Начнем с первой части вопроса: об обоснованности опасений афинян.

Несомненно, ситуация 407 г. в Афинах была чревата тиранией. Налицо были все условия, которые делают возможным рождение тирании: тревожная атмосфера ожидания, когда у массы народа страх за настоящее еще не прошел, а надежды на будущее были весьма неопределенными; присутствие в городе честолюбивого и энергичного политика, всегда мечтавшего о первенстве и власти и теперь не отказавшегося от того высокого назначения, которого его удостоил народ; наличие у этого политика не только воли к власти, не только исключительной популярности и авторитета, этих важнейших предпосылок личного возвышения, но и умения

- 96 -

воздействовать на массы в желательном для себя направлении и известной силы, на которую, как казалось, он мог опереться в решающий момент20.

О харизматическом даре Алкивиада подчинять других своему влиянию мы уже упоминали выше. Заметим, что и тогда, в 407 г., Алкивиад не преминул воспользоваться этой своей способностью. Его первые выступления перед Советом Пятисот и в народном собрании отличались такой силой, довели присутствующую массу народа до такого возбуждения, что совершенно была исключена возможность трезвого и критического обсуждения, возможность оппозиции (ср. характерное замечание Ксенофонта: Hell., I, 4, 20 - oujdeno;" ajnteipovnto" dia; to; mh; ajnascevsqai a]n th;n ejkklhsivan). И в дальнейшем Алкивиад продолжал действовать как ловкий демагог; в частности, он искусно воспользовался успехом с проведением священной процессии в Элевсин, чтобы еще больше разжечь народный энтузиазм и поднять свой авторитет до степени nec plus ultra.

Со всем этим связан и другой вопрос - о реальной силе Алкивиада. Несомненно, он располагал поддержкою широких масс народа. Многие видели в нем спасителя государства, многие возлагали на него надежды на социальное переустройство: бедняки рассчитывали, что он произведет политический переворот и поможет их бедности, богатые, напротив, что он обуздает растущие аппетиты черни. Впрочем, как и в другие годы, так и тогда, более определенными были симпатии простого народа, не социальных верхов (о симпатиях масс и подозрениях верхов вообще см.: Plut. Alc., 16; в 407 г. - ibid., 34, 7-35, 1; о противоположных надеждах бедняков и полисной верхушки - Diod., XIII, 68, 4).

Все это как будто бы указывает на возможность для Алкивиада политической игры в стиле Цезаря или, если угоден пример из более близкого времени, Дионисия Старшего. Такого рода прогноз может показаться тем более вероятным, что и Алкивиад, подобно Дионисию, располагал дополнительною поддержкою войска и группы влиятельных друзей. Об этих последних стоит сказать подробнее.

Алкивиад, как, впрочем, и любой аристократ, занимавшийся активной политической деятельностью, всегда располагал группой

- 97 -

ближайших приверженцев. Их поддержка обеспечила ему первые успехи на политическом поприще (Plut. Alc., 10, 3), возможность рискованной игры во время остракизма 416 г. (ibid., 13, 7) и активную пропаганду похода в Сицилию (Thuc., VI, 13, 1). Они же разделили с ним опалу, которой он подвергся в связи со злополучным делом о профанации святынь (Plut. Alc., 19, 1 сл.; 20, 6; 22, 4). Позднее та их часть, которая оставалась на родине, деятельно работала в пользу его реабилитации и возвращения (ср.: ibid., 27, 1) и, наконец, прямо обратилась к нему с призывом прибыть в Афины (Хеn. Hell., I, 4, 12 - ejpei; dV eJwvra eJautw/' eu[noun ou\san [sc. th;n povlin] <...> kai; ijdiva/ metapempomevnou" tou;" ejpithdeivou" ktl). Они же первыми явились в Пирей встретить его. По свидетельству Ксенофонта, "Алкивиад, пристав к берегу, не сошел тотчас с корабля, опасаясь врагов, но, взобравшись на палубу, высматривал, не пришли ли его близкие (ejskovpei tou;" auJtou' ejpithdeivou", eij pareivhsan). И только тогда, когда он заметил своего двоюродного брата Эвриптолема, сына Писианакта, а вместе с ним и прочих родственников и друзей (kai; tou;" a[llou" oijkeivou" kai; tou;" fivlou" metV aujtw'n), он, наконец, сошел с корабля и поднялся в город, причем сопровождавшие его приготовились к защите на случай нападения" (Хеn. Hell., I, 4, 18-19; ср.: Plut. Alc., 32, 2).

И в дальнейшем, по-видимому, эти близкие Алкивиаду люди составляли его непосредственную опору. Кто же они были? Здесь надо сразу оговориться: нет никаких оснований искать среди ближайшего окружения Алкивиада представителей прогрессивных торгово-промышленных кругов. Внимательное рассмотрение тех мест, где говорится о приверженцах Алкивиада, в частности, тех терминов, которыми они обозначаются (ejpithvdeioi, oijkei'oi, fivloi), убеждает в том, что это были родственники и другие близкие Алкивиаду люди, принадлежавшие к тому же кругу афинской аристократии, что и он сам. Это была группа друзей, такая же, как и у всякого другого политического деятеля античности. Эта группа составляла его личное окружение, его ближайшую опору, с предосудительно-политической точки зрения - его гетерию (ср. соответствующие обозначения в официальной жалобе Фессала - Plut. Alc., 22, 4; ср. также: ibid., 19, 2; Isocr., XVI, 6). Эта гетерия не была партией, но она, несомненно, могла стать ядром более обширной политической группировки, как это показал опыт Дионисия Старшего.

И наконец, еще одно обстоятельство, которое сильно облегчало Алкивиаду достижение тиранической власти и которое именно

- 98 -

поэтому должно было внушать особое беспокойство всем тем, кого такая перспектива страшила. Это - назначение Алкивиада единоличным стратегом-автократором. Обладание таким постом создавало трамплин и вместе с тем легальное прикрытие для захвата тиранической власти.

Итак, налицо был целый ряд благоприятных условий, существовала даже определенная тенденция к установлению тирании в виде стремления некоторой части афинских граждан. Дело было за последним, решительным шагом, которого, однако, Алкивиад так и не сделал. Почему? Может быть, потому, как доказывал В. Фишер, что после перенесенных испытаний он стал совершенно иным человеком, отрешился от прежних, проникнутых эгоизмом, честолюбивых устремлений и не помышлял более ни о чем другом, кроме как о благе отечества?21 Мы не верим в это "очищение" Алкивиада; этому противоречит все его поведение, и прежде всего самое домогательство поста стратега-автократора.

Но, может быть, прав К. Ю. Белох, который считает, что у Алкивиада просто не хватило мужества - в 407 г. так же, как в 415, и он упустил случай, который больше не повторился?22 Трудно поверить, чтобы у человека, который неоднократно отваживался на самые рискованные предприятия, на этот раз не хватило решимости. Скорее дело объяснялось другим - сознанием того, сколь мало шансов имелось у человека, стремившегося к тиранической власти в Афинах, добиться здесь сколько-нибудь значительного, прочного успеха.

Действительно, в городе со столь сильными полисными и демократическими традициями народная масса, которая скорее шла за демагогом, метящим в тираны, могла лишь временно и, так сказать, платонически загореться идеей тирании, а на самом деле имела в своем распоряжении достаточно конституционных средств, чтобы оказывать давление на полисную верхушку в нужном для себя направлении. С другой стороны, и афинское войско еще не превратилось окончательно в наемную армию, утратившую связь с народом и безразличную к судьбам государства; в нем имелось много офицеров, достаточно преданных республике или достаточно самостоятельных, чтобы не стать слепыми орудиями нелояльного командующего. Положиться совершенно на такое войско Алкивиад не мог, как не мог

- 99 -

апеллировать к нему и в 415 г., когда его отзывали на суд в Афины. Напротив, самоуправство (или представление о самоуправстве) Алкивиада довольно скоро вызвало реакцию недовольства и содействовало падению, казалось бы, незыблемого авторитета полководца.

И наконец, - и это отнюдь не последнее - ситуация в Афинах в 407 г., хотя и напряженная, была далеко еще не столь критическая, как в 412-411 или позднее, в 404-403 гг. Парадокс состоял в том, что как раз успехи Алкивиада в 411-408 гг. значительно укрепили позиции афинского государства, и эта стабилизация сузила возможности для авантюрных выступлений честолюбцев. Алкивиаду с его умом, с его знанием политической действительности в Афинах это должно было быть понятно более чем кому-либо. Как правильно замечено Г. Берве, он мог "играть с мыслью о тирании", однако был достаточно мудр, чтобы "не давать ей воли"23.

Так или иначе, фактом остается то, что в решающий момент Алкивиад остался послушен воле народного собрания и, как в 415, так и теперь, в 407 г., смирился со своим смещением. Но теперь он полностью оказался вне игры: демократы отвернулись от него, а пытаться нащупать контакт с олигархами было бесполезно; они ненавидели его еще со времени его двусмысленной игры в 412-411 гг. Не рискуя появляться в Афинах, где многочисленные недруги могли воспользоваться его положением частного лица и начать против него судебные преследования за старые прегрешения (о настроениях в Афинах см.: Diod., XIII, 74, 2 сл.), не имея возможности искать теперь заступничества и у лакедемонян, он просто удалился во Фракию, где им давно уже было подготовлено убежище на такой случай.

Он обосновался на Херсонесе Фракийском, вблизи городка Пактия, где ему принадлежали, возможно, полученные в качестве дара от местного фракийского царька Севфа или его сюзерена Медока, два или три укрепленных пункта, которые он превратил в настоящие крепости (см.: Хеn. Hell., I, 5, 17; II, 1, 25; Lys., XIV, 26, где дается название одного из пунктов - Орны; Diod., XIII, 74, 2; Plut. Alc., 36, 3, где упоминается другой пункт - Висанфа, и Lys., 10, 5; Nepos. Alc., 7, 4, где дается полный перечень замков Алкивиада: Орны, Висанфа и Неонтих; предположение о даре основывается на факте дружественных отношений Алкивиада с Севфом и Медоком, о чем см. ниже; о Медоке, сюзерене Севфа см.: Aristot. Pol., V, 8,

- 100 -

15, p. 1312 а 14). Обзаведясь собственным наемным войском (Plut. Alc., 36, 5 - sunagagw;n xevnou"; Nepos., l. c. - manuque collecta), Алкивиад жил здесь как суверенный владетель: поддерживал дружбу с Севфом и Медоком (Diod., XIII, 105, 3; Nepos. Alc., 7, 5), вел войны с не подчиненными этим царям фракийскими племенами и разыгрывал из себя защитника эллинских интересов в этой варварской периферии (Plut., l. с.; Nepos. Alc., 7, 4).

Так, в этом маленьком микрокосме осуществилось, наконец, стремление честолюбивого афинянина к самостоятельной безраздельной власти. Он снова возродил практиковавшуюся когда-то греческими аристократами манеру обзаводиться собственными княжествами на периферии эллинского мира (вспомним пример Мильтиада Старшего) и указал дорогу последующим авантюристам. Несколько лет спустя, уже по окончании Пелопоннесской войны, неподалеку от этих мест обосновался в качестве тирана Византия и Селимбрии спартанец Клеарх (Diod., XIV, 12), а еще позднее здесь пытался найти себе убежище друг Клеарха Ксенофонт. Этот последний, несомненно, был одержим мечтою о собственном княжестве. В бытность свою командиром наемников, ранее состоявших на службе у Кира Младшего, он сначала пытался основать под собственным руководством новый город на южном побережье Понта (Хеn. Anab., V, 6, 15 сл.; VI, 4, 1 сл.), а затем нанялся на службу все к тому же Севфу, именно на условии, что Севф отдаст ему часть своих приморских владений - крепости Висанфу, Ган и Неонтих с прилегающей территорией (Севф, впрочем, этого условия не выполнил - ibid., VII, 2, 25 и 36 сл.; 5, 8; 6, 43)24.

Вернемся, однако, к Алкивиаду. Жизнь в добровольном изгнании на периферии греческого мира, хотя бы и подслащенная положением владетельного князя, не могла надолго удовлетворить этого человека, привыкшего к крупной политической игре. Он не оставлял надежды вновь вернуться на родину и искал способа снова войти в милость и доверие у своих сограждан. В 405 г., во время стоянки афинского флота у Эгоспотам, он пытался даже установить контакт с афинскими стратегами, однако его советы и предложения услуг были этими последними отвергнуты (Хеn. Hell., II, 1, 25 сл.; Diod., XIII, 105, 3 сл.; Plut. Alc., 36, 6-37, 3; Lys., 10, 5-11, 1; Nepos. Alc., 8).

- 101 -

После поражения афинян у Эгоспотам и установления спартанского господства в районе Геллеспонта Алкивиад покинул Херсонес Фракийский и вместе с сокровищами, накопленными в предшествующие годы, перебрался в более северные районы Фракии (Nepos. Alc., 9, 1 сл.). Затем, опасаясь мести спартанцев и козней пришедших тем временем к власти в Афинах олигархов (режим Тридцати тиранов), он перебрался в Малую Азию. Здесь он сначала нашел радушный прием у Фарнабаза, который, если верить Корнелию Непоту, пожаловал ему во владение городок Гриний в Эолиде с доходом в 50 талантов в год (ibid., 9, 3; ср.: Plut. Alc., 37, 6 сл.).

Алкивиад, однако, не был склонен довольствоваться этим положением вассального владетеля. Он помышлял отправиться к персидскому царю и с его помощью вновь начать борьбу за возрождение Афинского государства, а вместе с тем и собственного политического величия. Однако этим планам не суждено было осуществиться. Обеспокоенные его происками афинские Тридцать обратились к своему покровителю Лисандру, и тот настоял перед Фарнабазом на умерщвлении Алкивиада. Люди Фарнабаза застигли Алкивиада в какой-то фригийской деревне, одного, без войска, без друзей, и подожгли дом, в котором он ночевал. Алкивиад сумел выбраться наружу, и тогда убийцы, не осмеливаясь подойти ближе, издали забросали его копьями и стрелами. Впрочем, по другой версии он так и погиб в пламени пожара (Diod., XIV, 11, 1-4; Plut. Alc., 38-39; Nepos. Alc., 9, 4-10, 6; Justin., V, 8, 12-14)25.

Жизнь Алкивиада, безусловно, являет собою яркий пример обозначившейся в конце V столетия тенденции к столкновению между личностным и полисным началами. Алкивиад не был носителем какой-либо определенной политической идеи; он отнюдь не выступал за создание новой социально-политической системы; вся его деятельность была подчинена цели собственного личного возвышения и в силу этого, с точки зрения не только тогда существовавшей,

- 102 -

но и вообще любой общественной системы, носила по преимуществу беспринципный, негативный характер. Алкивиада нельзя, таким образом, рассматривать как положительного предшественника эллинизма. Его можно считать таковым лишь в самом общем плане - постольку, поскольку рождение любой новой системы не обходится без предварительного разрушения старой, а политическое творчество Алкивиада как раз и несло с собой необходимый разрушительный заряд. Если оно и было провозвестником какой-либо политической формы, шедшей на смену полисной республике, то только тирании, которая из всех государственных форм наиболее полно олицетворяет беспринципное, негативное начало.

* * *

Алкивиаду не суждено было стать родоначальником новой тирании в Афинах. Причиной тому была не слабость его характера - против такого стремления свести все дело к личным особенностям Алкивиада мы также решительно возражаем, - причиной был случай, несовпадение личной готовности Алкивиада выступить в качестве авторитетного руководителя государства с характером политической обстановки в Афинах, в тот момент оказавшейся недостаточно шаткой, недостаточно "больной" для установления тирании. Но если так сложилось дело в 407 г., то все же в жизни Афин этого периода не обошлось без таких, осложненных всякого рода неурядицами, ситуаций, которые могли привести и действительно привели к установлению если и не собственно тиранических, то весьма близких и схожих с ними режимов.

Действительно, в конце Пелопоннесской войны дважды, в 411 и 404 гг., первый раз после катастрофы в Сицилии и развала Афинской архэ, а второй - после поражения при Эгоспотамах и капитуляции самого Афинского государства, к власти в Афинах приходили антидемократические режимы, которые хотя и были логическим завершением традиционного олигархического движения, но вместе с тем по характеру своему были сродни тирании. В настоящем очерке мы не намерены подробно заниматься историей этих режимов. Это заставило бы нас углубиться в историю олигархического движения в Афинах и слишком увлекло бы в сторону от нашей темы. Однако было бы целесообразно, хотя бы в общей форме, отметить те черты, которые роднят эти режимы с тиранией и

- 103 -

потому позволяют рассматривать их как своеобразное проявление все той же интересующей нас тенденции26.

И прежде всего необходимо отметить коренное сходство в обстоятельствах, которые обычно определяют рождение тирании, а тогда сыграли свою роль и в установлении режимов Четырехсот и Тридцати. Действительно, местное олигархическое движение явилось лишь общим основанием для возникновения этих режимов, между тем как решающее значение имела крайне обострившаяся, нездоровая обстановка, а непосредственный толчок исходил от людей, проникнутых честолюбием и эгоизмом не меньше, чем Алкивиад, и, как и он, готовых самым бесцеремонным образом использовать чрезвычайную ситуацию и легальные предпосылки для взятия власти в свои руки. Для таких людей революция под олигархическим лозунгом означала лишь способ удовлетворения личного стремления к власти. Соответственно и самое их правление имело много сходства с тиранией.

Это заметно уже в случае с режимом Четырехсот, несмотря на всю видимую конституционность, которой был обставлен их приход к власти (Thuc., VIII, 1 и 47 сл.; Aristot. Ath. pol., 29-33; Diod., XIII, 34, 2 сл.; 38, 1 сл.; Plut. Alc., 25-26). Налицо были: насильственное устранение лидеров оппозиции, в частности наиболее авторитетного из них - Андрокла; фактическая узурпация власти не только с точки зрения прежней в ходе переворота упраздненной демократической конституции, но и вопреки своим собственным установлениям; последующее правление в обстановке запугивания и террора; наконец, рано обнаружившееся стремление вступить

- 104 -

в сговор с неприятелем и таким образом обрести поддержку против собственного же народа (переговоры с Агисом в Декелее и с эфорами в Спарте, укрепление Эетионеи и пр.). Особенно зловещий оттенок придавал этому режиму характер самих правителей - людей в значительной части совершенно беспринципных, ранее выдававших себя за горячих приверженцев демократии, затем ставших вождями олигархии, а в действительности более всего заботившихся об удовлетворении своих личных интересов (ср. уничтожающие отзывы современников: Thuc., VIII, 66, 1 и 5; 89, 3; Andoc., I, 36; Isocr., XVI, 36).

Все эти признаки делают правление Четырехсот весьма схожим с тираническим. Вероятно, это ясно ощущалось уже современниками, а для вернувшейся к власти демократии это было бесспорным. Это видно из текста официального постановления, принятого по предложению Демофанта вскоре после восстановления демократии в 410/9 г. (см.: Andoc., I, 96-98, где приводится самый текст постановления; ср.: Dem., XX, 159; Lycurg. In Leocratem, 124-127)27. В этом постановлении, составленном на основании более древних законодательных актов, вновь предусматривались санкции против тех, кто впредь стал бы ниспровергать демократию в Афинах или исполнять какую-либо должность по ниспровержении демократии. Все афиняне должны были поклясться в том, что они примут меры, чтобы покарать преступников смертью. В тексте клятвы в одной фразе как два равнозначных преступления упоминаются ниспровержение демократии и установление тирании: "Я убью и словом, и делом, и подачей голоса, и собственной рукой, если будет возможно, всякого, кто ниспровергнет демократию в Афинах, а также если кто после ниспровержения демократии станет исполнять какую-либо должность, а также если кто восстанет с целью сделаться тираном или поможет утвердиться тирану" (Andoc., I, 97).

При этом тем, кто заплатил бы жизнью за попытку покарать преступников, гарантировались посмертно такие же почести, как и знаменитым тираноубийцам Гармодию и Аристогитону (ibid., § 98).

- 105 -

Кстати, примерно в это же время было принято решение, запрещавшее глумиться над памятью этих афинских героев, каковую вольность позволяла себе иногда древняя аттическая комедия (об этом запрещении см.: Hyperid., II, 3)28. Официальная тенденция к сближению антидемократического режима Четырехсот с тиранией нашла отражение и в речах ораторов, и в тогдашней литературе. Десять лет спустя Андокид в речи "О мистериях" прямо уже называет Четыреста тиранами (Andoc., I, 75).

Но особенно показательным в интересующем нас отношении было правление Тридцати, которое de facto было уже не чем иным, как корпоративной тиранией (для истории этого режима см.: Хеn. Hell., II, 3-4; Aristot. Ath. pol., 34-40; Diod., XIV, 3-6 и 32-33; Plut. Lys., 15 и 21; ср.: Lys., XII и XIII). Все существенные черты, которые обычно ассоциируются в нашем представлении с тиранией, были здесь налицо: приход к власти при прямой поддержке извне, вопреки законам страны и воле граждан; понятная поэтому и в дальнейшем ориентация на чужеземную помощь и прямая опора на присланный внешними покровителями гарнизон; разоружение большей части народа; правление в обстановке полнейшего произвола, при отсутствии для граждан каких бы то ни было конституционных гарантий; массовый террор, сопряженный с удовлетворением самых низменных страстей - чувства мести и жажды обогащения на чужой счет; наконец, характерная для правителей такого рода забота о подыскании себе, на случай возможного свержения, какого-либо убежища за пределами своего города (Тридцать приготовили себе такое убежище в Элевсине).

В облике самого видного из Тридцати, поэта, софиста и политика Крития29, отчетливо выступают те же черты, что и у Алкивиада, только в более суровой и беспощадной обнаженности: то же огромное честолюбие, те же безмерный эгоизм и откровенно циническое отношение как к праву, так и к создавшим его людям, наконец, та же политическая беспринципность, делавшая для него, афинского аристократа, возможным не только участвовать в олигархичском

- 106 -

правлении Четырехсот30, но и заигрывать затем с демократией, в бытность свою в изгнании подстрекать к бунту фессалийских пенестов, а затем у себя на родине снова участвовать в антидемократическом движении, вносить предложение о возвращении из изгнания Алкивиада, а затем добиваться его смерти от лакедемонян. Однако этим именно он и отличался от Алкивиада - степенью пренебрежения к общественному мнению, неукротимостью и жестокостью в борьбе за власть.

Как политик Критий проявил себя главным образом во время правления Тридцати. Тогда стало ясно, что, несмотря на свою принадлежность к аристократии, свои проолигархические и проспартанские симпатии, он был личностью сугубо тиранического плана, политиком, который в содружестве с небольшой группой себе подобных осознанно и безжалостно добивался подчинения всего общества своей воле. В этой связи отметим, что столкновение Крития с Фераменом (Хеn. Hell., II, 3, 15 сл.; Aristot. Ath. pol., 36 сл.; Diod., XIV, 4, 5 - 5, 4) было выражением не столько разногласий между двумя олигархическими направлениями - крайним и умеренным, - сколько несовместимости двух взаимоисключающих принципов - тиранического и полисного. Современники, а возможно, и сами действующие лица этой трагедии отдавали себе в этом отчет. У Ксенофонта Критий следующим образом отвечает Ферамену на его возражения против политики массового террора: "Честолюбивые люди должны стараться во что бы то ни стало устранить тех, которые в состоянии им воспрепятствовать. Ты очень наивен, если полагаешь, что для сохранения власти за нами надо меньше предосторожностей, чем для охранения всякой иной тирании: то, что нас тридцать, а не один, нисколько не меняет дела (eij de; o{ti triavkontav ejsmen kai; oujk ei|", h|ssovn ti oi[ei h] w{sper turannivdo" tauvth" th'" ajrch'" crh'nai ejpimelei'sqai, eujhvqh" ei\)" (Хеn. Hell., II, 3, 16).

Высказанное таким образом убеждение не было простой фразой; оно подкреплялось соответствующей политикой, жертвами которой становились отнюдь не только демократы, но и зажиточная

- 107 -

и знатная верхушка города, так что, по свидетельству современника, многие граждане с недоумением и ужасом спрашивали себя: что же это за власть (ibid., § 17 - polloi; dh'loi h\san sunistavmenoiv te kai; qaumavzonte" tiv e[soito hJ politeiva)? Развернутая критика этой политики дается у Ксенофонта в речи Ферамена, критика именно с позиций олигарха, возмущенного тем, что репрессии обрушивались не только на народную массу и ее вождей, но и на аристократическую часть граждан (a[ndre" kaloiv te kajgaqoiv, to; kravtiston th'" povlew"), подрывая таким образом эту естественную для олигархического режима опору. Отмежевываясь от такой политики, которая ничего общего не имела с его представлениями об идеальном олигархическом строе, Ферамен предъявлял Критию обвинение в осуществлении именно тиранического правления (ibid., § 35-49, в особенности § 47 сл., с примечательным использованием для обозначения критикуемого режима глагола turannei'n, а для обозначения его носителей - прилагательного turannikoiv).

Это сходство с тиранией, которое ставили в упрек руководимому Критием правительству принципиальные олигархи типа Ферамена и которое, если верить Ксенофонту, не отрицал и сам глава нового режима, естественно воспринималось находившейся с самого начала в оппозиции демократией как безусловное тождество. С точки зрения демократов борьба с режимом Тридцати была равнозначна борьбе с тиранами. Позднее победившая демократия дала этому официальное выражение: инициаторы открытого выступления против Тридцати были удостоены высоких наград, а смысл их подвига был кратко изложен в следующих знаменательных стихах:

Древний афинян народ даровал им награды за доблесть. Первыми эти мужи подняли нас на борьбу.

С риском для жизни они сбросили иго тиранов,

Грубо поправших закон, правивших волей своей

(Aeschin., III, 187 и 190) 31.

- 108 -

Это, можно сказать, общее мнение о тираническом характере правления Тридцати нашло соответствующее отражение и в древней литературе, в частности, в тех терминах, которые использовались писателями для обозначения этого режима. Так, уже Ксенофонт называл правление Тридцати тираническим, причем не только устами Ферамена, чей взгляд совершенно совпадал с его собственным, но и в своей авторской речи (Xen. Hell., II, 4, 1, вслед за рассказом об устранении Ферамена - oiJ de; triavkonta wJ" ejxo;n h[dh aujtoi'" turannei'n ajdew'" proei'pon ktl.). Для самих Тридцати наряду с обычным у современников обозначением oiJ triavkonta (см. речи Андокида и Лисия, passim; см. также: Plat. Ар. Socr., 20, р. 32 е; Ep. VII, р. 325 а; Хеn. Mem., I, 2, 31 и 32; Hell., II, 3, 11, 18 и др.; Isocr., VII, 62. 65 и др.) в литературе довольно рано, уже в IV в., появилось и oiJ triavkonta tuvrannoi (Polycrat. ар. Aristot. Rhet., II, 24, p. 1401 а 34 сл.). Это обозначение было усвоено и Эфором (Diod., XIV, 2, 1 и 4; 32, 1 и 2) и, очевидно, в значительной степени благодаря ему позднее вошло во всеобщий обиход (ср., например: Plut. Lys., 27, 5; Cic. De leg., I, 15, 42; Ad Att., VIII, 2, 4; Nepos. Thras., 1, 2 и 5; 3, 1; Justin., V, 10, 4; Seneca. De tranqu. an., 5, 1; A. Gell., XVII, 21, 19).

* * *

Рассмотренные выше примеры ясно свидетельствуют о росте антиполисных тенденций в политической жизни Афин конца V в. В выступлении Алкивиада, в деятельности тех, кто возглавил антидемократические режимы Четырехсот и Тридцати, мы видим выход освобождавшейся из-под контроля полиса энергии индивидуума.

- 109 -

И если в возвышении Алкивиада чувствовалась угроза тирании, то в режимах Четырехсот и Тридцати эта угроза оказалась до известной степени материализованной.

Осознание гражданами крайней опасности, которую представляли для полисного, демократического строя эксцессы такого рода, должно было найти выражение в усилении на будущее соответствующих контрольных мер. И действительно, подобно тому, как неприятный опыт со старшей тиранией подсказал афинянам идею остракизма, так еще более неприятные переживания, связанные с господством Четырехсот и Тридцати, содействовали укоренению и расширению практики исангелии, посредством которой можно было в чрезвычайном порядке обжаловать и покарать любое с точки зрения существующего строя нелояльное действие (о политической направленности исангелии см.: Hyperid., IV, 7-8)32. С помощью этой и иных мер афинская демократия сумела обезопасить себя от повторения неприятных опытов с тиранией еще по крайней мере на три четверти века, вплоть до крушения государственной самостоятельности Афин во времена диадохов.

Примечания

1 Vischer W. Alkibiades und Lysandros // Vischer W. Kleine Schriften, Bd. I, Leipzig, 1877, S. 87-152. назад

2 Ср.: Toepffer J. Alkibiades (2) // RE, Bd. I, Hbbd. 2, 1894, Sp. 1516-1532; Beloch K. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. II, Abt. 1, Strassburg, 1914, S. 346 f.; Glotz G., Cohen R. Histoire grecque, t. II, P., 1931, p. 654 s.; Bengtson Н. Griechische Geschichte, 4. Auf. Munchen, 1969, S. 238. назад

3 Лурье С. Я. Две истории пятого века // Плутарх. Избранные биографии. М.; Л., 1941, с. 27 сл. назад

4 Luria S. Alkibiades // Meander, rok. XV, I960, № 4, с. 217-225; № 5-6, с. 275-285. назад

5 Ibid., с. 285. назад

6 Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Munchen, 1967 (I, S. 208 f.; II, S. 630 f.). назад

7 Мы не собираемся писать биографию Алкивиада; обстоятельное изложение ее можно найти в указанных статьях В. Фишера и И. Тёпффера, в книгах Ж. Бабелона и Ж. Хатцфельда (см.: Вabelon J. Alcibiade. 450-404 avant J.-C. P., 1935; Hatzfeld J. Alcibiade. Etude sur l'histoire d'Athenes а la fin du Ve siecle, 2-eme ed., P., 1951). Специально о происхождении Алкивиада см. еще: Dittenberger W. Die Familie des Alkibiades // Hermes, Bd. XXXVII, 1902, S. 1-13. назад

8 В свое время была сделана попытка оправдать это поведение Алкивиада и истолковать в благоприятном для него смысле то место в приводимой у Фукидида речи его перед спартанцами, где он говорит о своей любви к отечеству (см.: Thuc., VI, 92, 4 - tov te filovpoli oujk ejn w/| ajdikou'mai ajllV ejn w/| ajsfalw'" ejpoliteuvqhn ktl; ср.: Pusey N. М. Alcibiades and to; filovpoli // HSClPh, vol. LI, 1940, p. 215-231). Эта попытка должна быть отклонена прежде всего ввиду несостоятельности главного, положенного в ее основу взгляда о фактическом отсутствии или неразвитости у греков классической эпохи понятий о пол исном патриотизме. Если верно то, что привязанность к своему родному городу у грека того времени была сужена представлением о своей принадлежности, с одной стороны, к определенной политической группировке, а с другой - ко всему греческому народу, то все же нет оснований ставить под сомнение самое существование полисного патриотизма как определенной идеи или чувства, основанного на осознании гражданином своей связи с полисом. Но даже если согласиться с мнением о первостепенном значении для древнего грека его принадлежности к политическому сообществу, то и тогда очевидна политическая беспринципность Алкивиада, который одинаково чужд был и олигархам и демократам (это признается и автором вышеназванной статьи, см.: Pusey N. М. Op. cit., p. 231) и в изгнании в Спарте защищал интересы не какой-то партии, а лишь свои собственные. Вместе с тем нет никаких оснований смягчать парадоксальный, граничащий с цинизмом смысл заявления, которое Фукидид вкладывает в уста Алкивиада, - заявления совершенно софистического и вполне в духе самого персонажа. назад

9 Vischer W. Alkibiades und Lysandros, S. 106 сл. Ср.: Toepffer J. Alkibiades, Sp. 1519. назад

10 Vischer W. Alkibiades und Lysandros, S. 107. назад

11 Новейшие исследователи отдают предпочтение версии Плутарха и считают, что обе картины были творением Аристофонта, сына Аглаофонита и брата Полигнота; версию же Афинея относят на счет небрежности, допущенной то ли писателем при переложении своего источника, то ли переписчиком, сократившим ввиду схожести имен первоначальное jAris-tofw'ntoх tou' jAglaofw'nto" в простое jAglaofw'nto". См.: Brunn Н. Geschichte der griechischen Kunstler, 2. Aufl., Bd. II, Stuttgart, 1889, S. 10 и 37; ср.: Toepffer J. Alkibiades, Sp. 1531. назад

12 Ср. великолепную характеристику этих успехов Алкивиада у В. Фишера: "Алкивиад, который обещал удовлетворение всех капризов и страстей черни, который выступил в Пелопоннесе в качестве патрона демократии, который содействовал произвольному обращению с подданными, стал кумиром народа. Его исполненное торжественного блеска выступление в Олимпии, его неслыханные победы там доставили ему положение более высокое, чем это подобало гражданину свободного государства; союзники доискивались его милости как у какого-либо суверенного князя, и он использовал свое могущество не с осторожной осмотрительностью, но проявлял все самоуправство тирана, одного лишь имени которого, казалось, ему еще не доставало" (Vischer W. Alkibiades und Lysandros, S. 109 f.). Другие исследователи также обращают внимание на значение выступлений и побед Алкивиада в Олимпии. При этом справедливо подчеркивают, что стремление Алкивиада окружить себя славою олимпионика напоминало практику более древней эпохи, когда, как известно, победа в Олимпии часто служила средством к завоеванию популярности у себя на родине и к достижению или укреплению тиранической власти. См.: Зельин К. К. Олимпионики и тираны // ВДИ, 1962, № 4, с. 27; Веrvе H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, S. 208. назад

13 В датировке возвращения Алкивиада следуем К. Ю. Белоху (см.: Веloch К. J. GG2, II, 1, S. 413; 2, S. 250-252). назад

14 Здесь в греческом тексте какая-то порча (К. Циглер определяет лакуну), однако общий смысл совершенно ясен, и этим объясняются наши исправления в переводе С. П. Маркиша (в той части фразы, которая следует за испорченным местом). назад

15 Специальный обзор традиции по этому вопросу см. в статье: Seаger R. Alcibiades and the Charge of Aiming at Tyranny // Historia, Bd. XVI, 1967, Н. 1, p. 6-18. Позицию автора отличает особенный упор на личное поведение Алкивиада, которое рассматривается как главное, едва ли не исключительное основание для всех последующих обвинений. С этим, однако, трудно согласиться: и приводимое нами в тексте свидетельство Фукидида, и материалы двух процессов, 415 и 407 гг., подтверждают, что опасения возбуждались не только личным поведением Алкивиада, но и его общественно-политической деятельностью. В этом отношении, несмотря ни возражения Р. Сиджера, более правильным остается взгляд П. Бранта (см.: Вrunt Р. А. Thucydides and Alcibiades // REG, t. LXV, 1952, № 304-305, p. 62 сл.). назад

16 См.: Вlass F. Die attische Beredsamkeit, 2. Aufl., Abt. 1, Leipzig, 1887, S. 332-339; Thаlheim Th. Andokides // RE, Bd. I, Hbbd. 2, 1894, Sp. 2127. назад

17 О происшествии с гермами и последующем процессе над "святотатцами" см.: Фролов Э. Д. Социально-политическая борьба в Афинах в конце V в. до н. э. (материалы и документы). Л., 1964; Goetz W. Der Hermokopidenprozess // JclPh, Supplement-Bd. VIII, 1875-1876, S. 535-581; Мeritt B. D. The Departure of Alcibiades for Sicily // AJA, vol. XXXIV, 1930, № 2, p. 125-152; Pritсhett W. K., Amyx D. The Attic Stelai // Hesperia, vol. XXII, 1953, № 4, p. 225-299; vol. XXV, 1956, № 3, p. 178-328; vol. XXVII, 1958, № 3, p. 163-254 и № 4, p. 255-310. назад

18 Об обоснованности всех этих обвинений судить трудно; ни тогда, ни после полной ясности в этом вопросе достигнуто не было (ср.: Thuc., VI, 60, 2). Зная характер Алкивиада, мы бы не удивились, если бы оказалось, что в прошлом он со своими друзьями действительно справлял шутовские мистерии; однако в высшей степени невероятно, чтобы накануне Сицилийской экспедиции он принял участие в надругательстве над гермами и помышлял о государственном перевороте. Он слишком много труда вложил в подготовлявшуюся экспедицию и слишком много надежд возлагал на ее успех, чтобы испортить все дело участием в бесперспективной интрижке. назад

19 Из новейших биографов Алкивиада так же поступает И. Тёпффер (см.: Toepffer J. Alkibiades, Sp. 1519). назад

20 Кстати заметим, что именно такое сочетание искусства демагогии с реальной силой создавало, по мнению Аристотеля, необходимую предпосылку для захвата тиранической власти в архаическую эпоху (Aristot. Pol., V, 4, 4-5, p. 1305 а 7 сл.). назад

21 Vischer W. Alkibiades und Lysandros, S. 117 f. назад

22 Веloch К. J. GG2, II, 1, S. 361, 415. назад

23 Вerve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, S. 209, 214. назад

24 Подробнее см.: Фролов Э. Д. Жизнь и деятельность Ксенофонта // Уч. зап. ЛГУ, № 251, вып. 28, 1958, с. 55 сл., 60 сл. назад

25 Подробный разбор предания о смерти Алкивиада дается в работе: Perrin B. The Death of Alcibiades // TAPhA, vol. XXXVII, 1906, p. 25-37. Автор, однако, стоит на позициях гиперкритицизма и все подробности, сообщаемые позднейшими античными писателями, склонен отнести на счет литературной фантазии, их собственной или их источников - Эфора и Феопомпа. назад

26 Об олигархическом движении в Афинах во время Пелопоннесской войны подробнее см.: Hignett G. A History of the Athenian Constitution to the End of the Fifth Century B. C., 2nd ed., Oxford, 1962, p. 168 f.; Hасkl U. Die oligarchische Bewegung in Athen am Ausgang des 5. Jahrhunderts v. Chr. (Diss.). Munchen, 1960 (наша рецензия - ВДИ, 1964, № 1, с. 168-172). - Специально о правлении Четырехсот см.: Lenschau Th. Der Staatsstreich der Vierhundert // RhM, Bd. LXVIII, 1913, S. 202-216; Саrу M. Notes on the Revolution of the Four Hundred at Athens // JHS, vol. LXXII, 1952, p. 56-61; Lang М. Revolution of 400: Chronology and Constitutions // AJPh, vol. LXXXVIII, 1967, № 2, p. 176-187. - О режиме Тридцати см.: Жебелев С. А. О "тирании Тридцати" в Афинах // ВДИ, 1940, № 1, с. 27-33; Lenschau Th. OiJ triavkonta // RE, 2. Reihe, Bd. VI, Hbbd. 12, 1937, Sp. 2355-2377; Sаlmon P. L'etablissement des Trente а Athenes // ACl, t. XXXVIII, 1969, fasc. 2, p. 497-500. назад

27 См. также: Kirchner J. Demophantos // RE, Bd. V, Hbbd. 9, 1903, Sp. 145-146; Hignett G. A History of the Athenian Constitution, p. 280; Ostwald М. The Athenian Legislation against Tyranny and Subversion // TAPhA, vol. LXXXVI, 1955, p. 111; Berneker E. Hochverrat und Landesverrat im griechischen Recht // Eos, vol. XLVIII, 1956, fasc. 1, S. 120 f.; Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, S. 210; Bd. II, S. 631. назад

28 Приурочивает запрещение к этому времени Г. Берве (Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, S. 210; Bd. II, S. 631). назад

29 О Критии вообще см.: Nestle W. Kritias // NJklA, Bd. XI, 1903, S. 81-107 и 178-199; Diehl E. Kritias (5) // RE, Bd. XI, Hbbd. 22, 1922, Sp. 1901-1912; Blumenthal A. v. Der Tyrann Kritias, 1923 (эта работа осталась нам, к сожалению, недоступна). назад

30 Участие Крития в правлении Четырехсот - засвидетельствованный традицией факт (Ps.-Dem., LVIII, 67). Попытка некоторых ученых поставить его под сомнение (см.: Avary Н. С. Critias and the Four Hundred // ClPh, vol. LVIII, 1963, № 3, p. 165-167; ср.: Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. II, S. 631) не кажется нам достаточно обоснованной. назад

31 Ср.: Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, S. 211; Bd. II, S. 632. Декрет о награждении борцов с тиранией Тридцати и эпиграмма, о которых упоминает Эсхин, имеют и свою, так сказать, эпиграфическую историю. Еще в 80-х гг. XIX в. на афинском акрополе была найдена стела с текстом декрета о награждении метеков - участников борьбы за восстановление демократии, и немедленно было высказано предположение, что это - тот самый декрет Архина, о котором говорит Эсхин (см.: Ziebarth E. Inschriften aus Athen // AM, Bd. XXIII, 1898, S. 27 f.; Prott Н. v. Das Psephisma des Archinos // AM, Bd., XXV, 1900, S. 34-39; надпись известна как IG2, II/III, 1, № 10; новейшее издание - М. N. Tod, II, № 100). Позднее были обнаружены фрагменты надписи, содержавшей декрет о награждении афинских граждан - "героев Филы" и эпиграмму в их честь (см.: Raubitsсhek A. E. Tne Heroes of Phyle // Hesperia, vol. X, 1941, № 3, p. 284-295). Тождество этих декрета и эпиграммы с теми, на которые ссылается Эсхин, очевидно; между тем в постановлении о награждении метеков надо видеть другое, самостоятельное постановление, принятое позднее и по инициативе совсем иных лиц, чем декрет о награждении граждан (см.: Глускина Л. М. Афинские метеки в борьбе за восстановление демократии в конца V века до н. э. // ВДИ, 1958, № 2, с. 70-89). назад

32 Ср.: Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, S. 212; Bd. II, S. 632.назад

Глава 2. Спарта

- 109 -

Признаки нарождающегося кризиса можно было наблюдать к концу V в. во всех греческих полисах: в государствах, вышедших из Пелопоннесской войны победителями, едва ли не в такой же степени, как у побежденных, в отсталой и консервативной Спарте не меньше, чем в передовых, развитых Афинах.

Как это ни парадоксально, но именно победа в Пелопоннесской войне, поставившая Спарту во главе греческого мира, оказалась для нее источником последующего быстрого упадка. Выведенный теперь из состояния оцепенения, открытый разнообразным внешним влияниям, спартанский полис скоро обнаружил не менее заметные признаки внутреннего разложения, чем это было с более развитыми и более пострадавшими от войны Афинами1.

- 110 -

Материалы, которыми мы располагаем по истории Спарты этого периода, убедительно свидетельствуют, что здесь действовали те же разрушительные факторы, что и в остальных греческих полисах. В области экономики и социальных отношений - победоносное вторжение денег, мобилизация земельной собственности, обнищание масс спартиатов, увеличение числа неимущих и неполноправных граждан и усиление противоречий между ними и немногочисленной привилегированной верхушкой, что нашло столь яркое выражение в заговоре Кинадона (397 г.). В области политической - растущая несостоятельность примитивного полисного государства не только перед лицом этих внутренних трудностей, но и в особенности ввиду сложных внешнеполитических задач, в данном случае вследствие необходимости осуществлять руководство сложившейся обширной державой. А в связи с этим, вместе с поисками новых методов и форм, - столкновение энергичных политиков нового типа с ревнителями старины, с носителями традиционного уклада и порядка, с официальною общиною и государством.

Отражением всего этого в сфере идеологии было прогрессирующее внедрение в жизнь и быт Спарты новых понятий и представлений, причем не было недостатка в попытках и теоретического их обоснования, например Лисандром, и ответной реакции на них, например со стороны царя Павсания, составившего, несомненно с полемической целью, специальный трактат о древнем законодателе Ликурге.

Хотя привилегированной, господствующей верхушке спартанского полиса удалось на время справиться с опасными тенденциями внутреннего разложения и задержать более чем на полтораста лет вспышку социальных смут, было бы крайне поучительно рассмотреть подробнее развитие некоторых из этих тенденций на рубеже V-IV столетий, т. е. в самом начале того периода, который связывается в нашем представлении с понятием кризиса полиса. В частности, мы имеем в виду все ту же тему взаимоотношений сильной личности и государства, тему, которая в случае со Спартой является весьма актуальной не только с собственно исторической, но и с историографической точки зрения.

- 111 -

Действительно, нельзя пожаловаться на недостаток источников, относящихся к нашей теме. Здесь и рассказы современных и хорошо осведомленных историков Фукидида и Ксенофонта, и замечания ораторов и философов Лисия и Исократа, Платона и Аристотеля, тоже современных или, как Аристотель, недалеко еще отстоящих от интересующего нас периода, и, наконец, свидетельства позднейших писателей, греческих - Диодора и Плутарха - и латинских - Корнелия Непота и Помпея Трога (в переложении Юстина). Последние, хотя и в искаженной несколько форме, донесли до нас важные сведения, восходящие не только к известным нам трудам Фукидида и Ксенофонта, но и к другим, утраченным ныне, однако тоже очень ценным сочинениям, в первую очередь популярных в позднейшей античности писателей, младших современников Ксенофонта - Эфора и Феопомпа.

Однако в интерпретации этих материалов и в оценке интересующих нас явлений в новейшей историографии обнаружились значительные расхождения в соответствии с различиями в научных и мировоззренческих установках. Удобнее всего это можно проследить на примере отношения к Лисандру. Весьма плодотворным было изучение жизни и деятельности этого политика в историографии XIX - начала XX в. Исходя из позитивного отношения к античной традиции и давая ей острое политической истолкование, историография того времени, в особенности в лице немецких ученых В. Фишера, В. Юдейха, Эд. Мейера, К. Ю. Белоха, У. Карштедта, В. Эренберга, подчеркивала роль Лисандра как новатора, как ниспровергателя старого порядка и своеобразного предтечу или даже уже представителя новой политической системы с ярко выраженным индивидуалистическим и авторитарным, монархическим началом2. Воспринятые и нашей отечественной историографией и переработанные в соответствии с установившимися в советское время общими взглядами на развитие античного рабовладельческого общества, эти идеи легли в основу прогрессивной оценки Лисандра и в популярном очерке А. К. Бергера (Лисандр - предтеча младшей

- 112 -

тирании)3, и в более специальных исследованиях С. Я. Лурье и его ученицы Э. И. Соломоник (Лисандр - предтеча эллинизма)4, и в послевоенных общих трудах по истории Древней Греции5.

Между тем чрезмерный упор на новаторские моменты в деятельности Лисандра, очевидное тенденциозное их истолкование в духе модных на рубеже столетий исторических концепций (возвеличение "национальной" монархии, преклонение перед ее творцами Филиппом и Александром, пристрастные поиски их "предтеч" еще в классическую эпоху) породили в 30-40-х гг. ХХ в. естественную реакцию, нашедшую отражение в особенности в трудах англо-американских исследователей, отчасти уже у Г. Парка, указавшего на традиционность ряда элементов (в частности, института гармостов) основанной Лисандром системы господства, а затем главным образом у В. Прентиса и Р. Смита6.

Прентис, исходя из правильной предпосылки о необходимости критического отношения ко всем порочащим Лисандра сообщениям, задался целью полностью снять с этого политика обвинения в жестокости, коварстве и нелояльности, которые возводились на него в древности. Он доказывал, что действия Лисандра не определялись его личной инициативой, но являлись выражением официальной линии спартанского государства, и лишь позднее все дурное, что было связано с тогдашней спартанской политикой, стали относить на счет того, кто ее непосредственно проводил, т. е. Лисандра. Вообще, подчеркивал Прентис, подавляющее большинство порочащих Лисандра свидетельств содержится у позднейших писателей Диодора, Плутарха и Корнелия Непота, которые все черпали свои сведения из Эфора, а этот последний, в свою очередь, - из какого-то современного Лисандру, но враждебного ему и дружественного

- 113 -

афинянам источника. Так что все эти свидетельства, ввиду их очевидной тенденциозности, не имеют никакой цены; наоборот, показательно молчание других современных или почти современных Лисандру писателей - Ксенофонта и Феопомпа, не сообщающих о нем ничего дурного.

Это построение, однако, не выдерживает критики. Умолчание Ксенофонта и Феопомпа могло быть также порождено тенденциозностью - нежеланием этих проолигархически и проспартански настроенных писателей сообщать факты, бросающие тень на спартанских руководителей. К тому же и самое умолчание это, во всяком случае у Ксенофонта, не является столь бесспорным, как это выглядит у Прентиса. Трудно также понять, почему на счет тенденциозных измышлений проафинской традиции следует отнести не только всякие рассказывавшиеся о Лисандре "гнусные истории" (ugly stories), включая и о манипуляциях с оракулами, но и все предание о разрабатывавшемся им плане политической реформы: не слишком ли много для того, чтобы опорочить память одного человека?

Не многим более убедительным выглядит и построение Смита, который, исходя из правильного постулата о соответствии политики Лисандра официальному империалистскому курсу Спарты, сделал попытку (отчасти в развитие взглядов Прентиса) опровергнуть сложившееся уже в древности и принятое новейшей историографией представление о конфликте между Лисандром и спартанской общиной и обусловленном этим падении всесильного полководца.

Вообще, невзирая на историографическую закономерность и верность некоторых исходных установок, предпринятый Прентисом и Смитом пересмотр установившихся представлений нельзя признать плодотворным, ибо, подчеркивая в духе гиперкритицизма недостоверность или ненадежность традиции, он закрывал путь к конструктивному, исполненному идейного смысла исследованию. Вот почему вскоре обнаружился поворот к прежним методам позитивной, политически заостренной интерпретации. Так, Д. Лотце, указывая на традиционность ряда моментов в политической деятельности Лисандра, отказываясь от представления о его решительном "падении" и от прямолинейной трактовки его как предтечи эллинизма, все же признает и новаторство Лисандра (в частности, в установлении системы декархий), и наличие известной трагедии, известного несоответствия если и не между личностью и государством, как это было в случае с Алкивиадом, то между действиями

- 114 -

и целями самого Лисандра, чья энергичная новаторская политика была направлена на то, чтобы закрепить господство в быстро развивающемся греческом мире за отсталой, консервативной Спартой7. Равным образом и Г. Берве в последней своей работе о греческой тирании, касаясь опасных тенденций возрастания роли и значения отдельной личности в классическом полисе, останавливается на особенностях карьеры Лисандра и, хотя и отрицает наличие у него тиранических замыслов, своим позитивным отношением к традиции и вниманием к возможностям конфликта между сильной личностью и государством в Спарте стимулирует интерес к исследованию избранной нами темы8.

По-видимому, обнаружившаяся в работах Лотце и Берве тенденция средней линии единственно верная; она предостерегает от крайностей и слишком широких обобщений и слишком глубокого скепсиса. Придерживаясь этой линии, мы попытаемся еще раз проследить развитие отношений между личностью и государством в Спарте, тем более что тема эта не нашла полного отражения у Лотце и лишь конспективно изложена у Берве.

* * *

Выше, на примере Афин, мы убедились в том, как сильно могло возрасти во время Пелопоннесской войны политическое значение отдельной личности, и как много тревог и неприятностей могло доставить это обстоятельство гражданам полиса. Не осталась совершенно в стороне от всего этого и Спарта.

Спартанское государство, пройдя в ранний период через полосу неизбежных смут, затем в течение долгого времени было эталоном стабильности и порядка. Консервативная конституция, связанная с именем полулегендарного законодателя Ликурга, служила надежной гарантией против происков любых честолюбцев, и спартанцы могли гордиться тем, что они с давних пор жили в условиях законности и никогда не были подвластны тиранам

- 115 -

(см.: Thuc., I, 11, 1 - hJ ga;r Lakedaivmwn <...> ejk palaitavtou kai; hujnomhvqh kai; aijei; ajturavnneuto" h\n; ср. также: Her., V, 92). Однако в последней трети V в. в связи с участием Спарты в Пелопоннесской войне эта стабильность была существенно поколеблена. Чрезвычайная ситуация военного времени, затянувшаяся на долгие годы, постепенно расшатала устои традиционного спартанского космоса (порядка) и, конечно, развязала энергию отдельных честолюбцев. Одновременно живой контакт с остальным, охваченным сильнейшим брожением, греческим миром, контакт, который теперь нельзя было остановить никакими запретами, должен был сообщить добавочный толчок местному движению, направленному на подрыв традиционных основ. В плане высвобождения личности от сковывающей опеки полиса это движение было связано прежде всего с именами трех спартанских полководцев - Брасида, Гилиппа и Лисандра.

Необычной была уже военная экспедиция Брасида (424-422 гг.), который с войском, составленным из илотов и наемников, с согласия государства, но на свой страх и риск, совершил далекий и длительный поход на север с целью нанесения удара по тылам Афинской архэ. Тем самым был подан повод не только к изменению общей стратегии войны и характера войска, но и к неизбежному в таких условиях повышению военной и политической роли отдельного полководца (Thuc., IV, 70 сл.; Diod., XII, 67 сл.). Необычны были также те почести, которые оказали Брасиду и при жизни его, и после смерти жители маленьких городков, освобожденных им от власти афинян. Так, сикионяне официально (dhmosiva/, т. e. от имени государства) наградили его золотым венком как освободителя Эллады (wJ" ejleuqerou'nta th;n jEllavda) и частным образом (ijdiva/, т. e. отдельные граждане) увенчивали его головными повязками - тениями - и посвящали ему начатки плодов как атлету (w}sper ajqlhth/', Thuc., IV, 121, 1). Амфиполиты, в свою очередь, после его смерти почтили его различными почестями как героя (wJ" h{rw/), как нового основателя города (wJ" oijkisth'/), как своего спасителя (swth'ra, ibid., V, 11, 1). Мы присутствуем здесь при самом зарождении нового обычая относить почести, ранее назначавшиеся героям или атлетам, на личность удачливого полководца и властителя. Именно эта новизна заставляет Фукидида, который нам об этом рассказывает, все время сопоставлять - чтобы таким образом и объяснить - роль Брасида с ролью героев и иных традиционных персонажей.

- 116 -

Параллель к походу Брасида составляет при всех существенных различиях экспедиция Гилиппа, отправленного спартанским правительством в качестве полномочного эмиссара в Сицилию (414-413 гг.) с поручением оказать скорейшую помощь сиракузянам, с правом поступать по собственному усмотрению, лишь согласовав свои действия с сиракузянами и коринфянами (Thuc., VI, 93, 2-3; 104; VII, passim; Diod., XIII, 7 сл.; 28 сл.; Plut. Nic., 18 сл.; Justin., IV, 4 сл.). Личной инициативе и железной воле этого спартиата в значительной степени была обязана своим успехом оборона Сиракуз (ср. суммирующую оценку у Плутарха - Nic., 19, 6). Позднее Гилипп был одним из сотрудников Лисандра. Суровый и бескомпромиссный воин, он не устоял, однако, перед соблазном присвоить себе часть драгоценной добычи, которую Лисандр после победы при Эгоспотамах поручил ему доставить в Спарту, и тем подал дурной пример многим своим соотечественникам (Diod., XIII, 106, 8-10; Plut. Lys., 16 сл. [ср.: Per., 22, 4; Nic., 28, 4]; Posidon. ap. Athen., VI, 24, p. 234 a = = FgrHist 87 F 48).

Но особенно яркой в плане интересующих нас тенденций является фигура Лисандра, и более значительная сама по себе, и более выпукло отраженная в источниках, в особенности благодаря обстоятельной биографии, составленной Плутархом. На примере Лисандра особенно хорошо заметно развитие и в Спарте двух опаснейших для любого республиканского или, применительно к Спарте лучше сказать, конституционного строя тенденций: объективного повышения роли отдельных военачальников на основе проводившейся самим государством практики чрезвычайных назначений и соответственного роста честолюбивых и властолюбивых устремлений у возвысившихся полководцев и политиков. Уже во время первой своей навархии в 407 г. Лисандр зарекомендовал себя способным военачальником, энергичным и вместе с тем расчетливым, отлично понимающим не только военные, но и политические аспекты своей миссии (важнейшие источники для истории первой навархии Лисандра - Хеn. Hell., I, 5; Diod., XIII, 70 сл.; Plut. Lys., 3 сл.; Justin., V, 5). Он укрепил спартанский флот, ослабленный предыдущими неудачами, провел большую работу по консолидации антиафинских и антидемократических сил в малоазийских городах, положив начало межполисному объединению олигархов, наладил отличные отношения с новым персидским наместником - караном Малой Азии, царевичем Киром Младшим, который теперь стал

- 117 -

щедро финансировать спартанский флот, и, наконец, добился важного если не в военном, так в моральном и политическом отношении успеха при Нотии.

Его преемник Калликратид, мужественный, но бесхитростный спартиат традиционного склада, не сумел ни использовать, ни даже сохранить эти достижения, и после тяжкого поражения при Аргинусских островах Спарта по настоянию своих союзников, как малоазийских греков, так и Кира, должна была вновь призвать Лисандра. При этом, дабы не нарушать традиции, прибегли к фикции: поскольку по закону нельзя было одному и тому же лицу дважды занимать должность наварха, этим званием облекли второстепенного офицера Арака, а Лисандра назначили его заместителем - эпистолеем, на деле, однако, вручив ему всю полноту власти на море (Хеn. Hell., II, 1, 6-7; Diod., XIII, 100, 7-8; Plut. Lys., 7, 2-3). В таком качестве Лисандр возглавлял спартанский флот в 405 г., когда под его командованием была одержана решающая победа при Эгоспотамах. Затем, по всей видимости, его полномочия были продлены, ибо он продолжал командовать спартанским флотом и в следующем, 404 г. (для истории этой второй навархии Лисандра [405-404 гг.] важнейшие источники - Хеn. Hell., II, 1 сл.; Diod., XIII, 104 сл.; Plut. Lys., 7 сл.; Nepos. Lys., 1 сл.; Justin., V, 6 сл.).

Длительное пребывание на посту командующего и практически неограниченные полномочия, которыми Лисандр обладал как для ведения военных действий, так и для политического устройства "освобожденных" территорий, сделали его центральной фигурой в заключительных, решающих событиях Пелопоннесской войны. Естественно, что с его именем по преимуществу стали связывать конечный успех лакедемонян в войне, ему одному стали оказывать то почтение и те почести, которые причитались всему государству лакедемонян. Повторялось то, что мы уже видели в случае с Брасидом, но в несравненно больших масштабах и в более четкой и совершенной форме.

Многие города, по инициативе проолигархически и проспартански настроенных элементов, награждали Лисандра венками (см.: Хеn. Hell., II, 3, 8, где подчеркивается личный характер награды - "венки, которыми награждали его лично союзные государства" [stefavnou" ou}" para; tw'n povlewn ejlavmbane dw'ra ijdiva/], и Plut. Lys., 16, 1, с характерным объяснением причины - ибо "многие, как и следовало ожидать, подносили подарки самому могущественному из греков, своего рода владыке всей Греции"

- 118 -

[pollw'n, wJ" eijkov", didovntwn ajndri; dunatwtavtw/ kai; trovpon tina; kurivw/ th'" JEllavdo"]). В различных святилищах выставлялись его изображения: в храме Артемиды в Эфесе (посвящение эфесцев), в Олимпии (посвящение самосцев) (Paus., VI, 3, 14 сл.). Победителя афинян окружал хор поэтов и кифаредов, на все лады прославлявших его деяния (см.: Plut. Lys., 18, 7 сл., где названы поэты Херил, Антилох, Антимах из Колофона и Никерат из Гераклеи и кифаред Аристоной; к ним следует, по-видимому, добавить Иона Самосского, составителя эпиграммы на базе статуи Лисандра в Дельфах [см. ниже]).

Но самым замечательным было возникновение культа Лисандра. По свидетельству самосского историка Дурида, сохраненному у Плутарха, "ему первому среди греков города стали воздвигать алтари и приносить жертвы как богу (wJ" qew'/), и он был первым, в честь кого стали петь Пеаны" (Duris ap. Plut. Lys., 18, 5 = FgrHist 76 F 71, с цитированием начальных строк одного из таких пеанов, что должно служить надежным подтверждением достоверности этого свидетельства Дурида; ср. также: Duris ар. Athen., XV, 52, р. 696 e = FgrHist 76 F 26). В частности, как указывается далее у того же Плутарха (и, очевидно, все также на основании свидетельств Дурида), на Самосе официальным постановлением традиционный здесь праздник в честь богини Геры был преобразован в праздник Лисандра (Savmioi de; ta; parV aujtoi'" JHrai'a Lusavndreia kalei'n ejyhfivsanto, Plut. Lys., 18, 6; ср.: Hesych. и Phot., s. v. Lusavndreia). Новый этот праздник, справлявшийся с жертвоприношениями и агонами, просуществовал, впрочем, недолго, не дольше, во всяком случае, чем спартанская гегемония на море, конец которой наступил после битвы при Книде (394 г.)9.

Хотя в вышеприведенном Плутарховом переложении Дурида утверждение о многих городах, назначавших божественные почести Лисандру, обязано своим происхождением скорее всего самому Плутарху, который мог расширительно истолковать свидетельство Дурида об одном лишь Самосе, даже и в таком случае трудно переоценить значение этого засвидетельствованного античной традицией явления. Здесь мы сталкиваемся с дальнейшим и весьма радикальным

- 119 -

развитием отмеченной уже в случае с Брасидом тенденции освящения культом личности могущественного полководца и властителя. Если Брасиду в благодарность за то, что он сделал для них, амфиполиты декретировали посмертно героические почести, то Лисандру, очевидно, в меру свершенного им, были определены почести божественные и при жизни. Это один из первых примеров прижизненного воздания божественных почестей полководцу в Древней Греции. В явлении этом нельзя не видеть предвосхищения будущей эллинистической эпохи10. При этом, как правильно подчеркивается у Д. Лотце, очевидны объективные политические основания такой акции. Не абстрактные религиозные мотивы и не какие-либо личные достоинства Лисандра определили решение самосских аристократов учредить Lusavndreia; главную роль сыграли здесь политические заслуги спартанского полководца перед самосской олигархией.

Труднее ответить на вопрос о степени участия во всем этом самого Лисандра. Лотце (здесь именно в духе скептического направления) отвергает мысль о том, что инициатива могла исходить от самого Лисандра, и считает инициаторами самосских олигархов, и только их одних. Однако, принимая во внимание, что Лисандр, как это убедительно доказывает тот же Лотце, присутствовал при учреждении собственного культа на Самосе, и зная его крайнее честолюбие и умение использовать в целях личной пропаганды всё, в том числе и религию, мы не удивились бы, если бы оказалось, что он сам приложил руку к установлению своего культа. Впрочем, сейчас важно отметить другое: как признает это и Лотце, "знаменательным для характеристики общественного положения Лисандра

- 120 -

является то, что благодарность самосцев была направлена на него как на отдельного человека, а не на государство, на службе которого он состоял. Развитие Пелопоннесской войны повлекло за собой то, что государство часто стало отступать на задний план по сравнению со своим полководцем"11.

Несомненно, что все это должно было сильнейшим образом подхлестнуть и без того высоко развитое честолюбие спартиата. А в наличии у Лисандра такого честолюбия - природного или внушенного воспитанием (ср.: Plut. Lys., 2), сейчас это не имеет значения - сомневаться не приходится: это ярко подтверждается всем его образом действий, о котором мы сейчас будем говорить12.

Так или иначе само объективное положение вещей должно было подсказать Лисандру мысль о могуществе и значении собственной персоны, о практически неограниченных возможностях личного успеха. Обладая характером не только честолюбивым, но и деятельным, он рано должен был обратиться к практическим шагам в этой области. И действительно, насколько нам известна политическая деятельность Лисандра, в ней с самого начала усилия, направленные к торжеству дела Спарты и олигархии, сочетались со стремлениями обеспечить свое собственное первенствующее положение. Так было уже в период первой навархии Лисандра, когда он работал над консолидацией сил общегреческой олигархии, ориентируясь прежде всего на лично связанных с ним людей - на своих друзей (fivloi) и гостеприимцев (xevnoi) (Plut. Lys., 5, 6; ср.: Хеn. Hell., I, 6, 4). Так было в период его второй навархии, в самом конце Пелопоннесской войны, когда он последовательно проводил назначение декархов и гармостов во вновь завоеванных или как-нибудь иначе подчиненных городах из числа лично преданных

- 121 -

ему людей (такой именно принцип назначения декархов отмечают Плутарх и Непот: Plut. Lys., 13, 7; 19, 2; Nepos. Lys., 1, 5; о назначении гармостов см.: Хеn. Hell., II, 2, 2 [Сфенелай в Византии и Калхедоне]; Diod., XIV, 3, 5 [Форак на Самосе; при этом ср.: Plut. Lys., 19, 7, где Форак выразительно назван одним из друзей и сотрудников Лисандра - tw'n me;n fivlwn aujtou' kai; sustrathvgwn e{na]; Хеn. Hell., II, 3, 13 сл. [Каллибий в Афинах; в этом случае, правда, назначение исходило от спартанской общины, но Лисандр ему содействовал - sunevpraxen]).

Важным при этом было то, что созданные таким образом проспартанские режимы были не столько нормальными, развившимися естественным путем олигархиями, сколько корпоративными тираниями, приведенными к власти и поддерживаемыми лично Лисандром (ср. в особенности историю афинских Тридцати)13. Обязанные своим назначением прежде всего самому Лисандру, носители этих режимов отлично понимали свою личную от него зависимость и в случае нужды именно к нему обращались за помощью, тогда как он со своей стороны делал все от него зависящее, чтобы обеспечить сохранение власти за этими своими ставленниками (ср. эпизоды с помощью тем же Тридцати - Хеn. Hell., II, 3, 13 сл.; 4, 28 сл.; Lys., XII, 59; Plut. Lys., 21; с организацией экспедиции Агесилая в Малую Азию ради восстановления режима декархий - Хеn. Hell., III, 4, 2 сл.; Plut. Lys., 23; Ages., 6 сл.).

Все это несомненно свидетельствует и об объективной трансформации Лисандра из спартанского военачальника в общегреческого властителя, и о личных его стремлениях упрочить свое могущество в Элладе (ср. суммирующие высказывания древних - Plut. Lys., 13, 6; 16, 1; 21, 2; Nepos. Lys., 1, 4; 2, 1). В практическом отношении важным, однако, было и то, что эта трансформация и эти стремления проявлялись не только во внешней сфере, не только в прочей Греции, но и в самой Спарте. Это находило выражение и в упоминавшемся уже заинтересованном и самовластном назначении гармостов, и в еще более показательном прямо уже княжеском пожаловании города и земель "освобожденного" Сеста своим кормчим и начальникам гребцов (Plut. Lys., 14, 3). Чувствуется это и в характерном вмешательстве Лисандра в спор о престолонаследии

- 122 -

после смерти царя Агиса (399 г.), вмешательстве, продиктованном, по всей видимости, желанием иметь в лице Агесилая многим, если не всем, обязанного ему человека, послушную свою креатуру (Хеn. Hell., III, 3, 3 сл.; Plut. Lys., 22, 6 сл.; Ages., 3, 4 сл.; Paus., III, 8, 10; Nepos. Ages., 1, 5).

Успех Лисандра в этом последнем деле (уже после своего так называемого падения) - доказательство того, что не только за пределами Спарты, но и среди самих спартанцев он располагал влиятельной партией друзей (ср. характерные упоминания о них у Плутарха в рассказах о спорах в Спарте по поводу присланных Лисандром вместе с Гилиппом денег - Lys., 17, 6, о намерении Лисандра реформировать царскую власть - ibid., 24, 4, об интриге с Силеном - ibid., 26, 2-3).

Что все это представляло опасность для спартанского государственного порядка, об этом нет нужды долго говорить. Конфликт между Лисандром и официальными представителями спартанского космоса - царями (главным образом, в лице ревностного приверженца старины Павсания) и эфорами - был неизбежен, а возраставшие надменность и нетерпимость всесильного спартиата (об этих его качествах см.: Plut. Lys., 18 сл.; Nepos. Lys., 1, 3) должны были лишь ускорить его развитие.

Мы едва ли в состоянии проследить, как именно развивался этот конфликт; показания источников на этот счет не отличаются достаточной ясностью и полнотой. Но мы не можем заблуждаться относительно решимости, с которой спартанская община выступила в конце концов против своего слишком занесшегося полководца14. Впрочем, если не придерживаться крайнего, гиперкритического взгляда на состояние нашей традиции, то, комбинируя рассказ нашего главного источника - Плутарха с данными других авторов, можно, пожалуй, наметить и основные этапы этого конфликта.

Вскоре по окончании войны, по-видимому, летом того же 404 г., Лисандр по поручению своего правительства отправился в очередной рейд по городам отдаленных северных и северо-восточных районов Халкидики, Фракии и Геллеспонта для окончательного устроения тамошних дел в спартанском духе (Diod., XIV, 10, 1; Plut. Lys., 16, 1; Nepos. Lys., 2, 2)15. Самоуправство и бесцеремонность,

- 123 -

с которыми распоряжались теперь в подчиненных областях Лисандр и его присные, вызвали протесты со стороны местного населения. С жалобами в Спарту обратился, между прочим, и персидский сатрап Фарнабаз, чья область также подверглась разорению (Plut. Lys., 19 сл.; ср.: Nepos. Lys., 4; Polyaen., VII, 19).

Политические противники Лисандра, активность которых обнаружилась еще во время дебатов по поводу доставленных Гилиппом сокровищ (Plut. Lys., 17), воспользовались этими обращениями союзников и настояли перед правительством на необходимости пресечения самоуправства Лисандра. По-видимому, еще раньше были отменены распоряжения Лисандра относительно устройства в Сесте колонии его привилегированных ветеранов (Plut. Lys., 14, 3). Теперь были привлечены к суду и покараны за нелояльность некоторые из высокопоставленных друзей Лисандра (в частности, Форак, который был уличен в незаконном владении деньгами), а он сам еще до окончания срока своих полномочий был отозван специальною депешею в Спарту (ibid., 19, 7; Polyaen., l. с.).

Хотя из-за авторитета и популярности Лисандра эфоры и не решились, по-видимому, начать против него формальный процесс, тем не менее случившееся должно было послужить для Лисандра грозным предупреждением. Не желая рисковать, он счел за лучшее на время отступить в тень и под предлогом выполнения данного при осаде города Афития (в Халкидике) обета отправился на поклонение к оракулу Аммона в Ливии (Plut. Lys., 20, 6 сл.; ср.: Paus., III, 18, 3).

Однако в его отсутствие противная группировка, возглавляемая царем Павсанием, еще более активизировалась, и когда зимой 404/3 г. началась новая смута в Афинах и вернувшийся из Ливии Лисандр выступил с инициативою немедленного вмешательства в пользу афинских олигархов и даже добился соответствующих назначений для себя и для своего брата Либия, царь Павсаний с согласия большинства эфоров авторитетно вмешался в начавшуюся уже кампанию и, приняв на себя верховное командование, довел дело до всем известного примирения, в первую очередь ради того, чтобы не допустить возвращения к власти в Афинах лично связанных с Лисандром олигархов (Хеn. Hell., II, 4, 28 сл.; Lys., XII, 58 сл.; Aristot. Ath. pol., 38 сл.; Diod., XIV, 32, 6; 33, 5 сл.; Plut. Lys., 21; Nepos. Thras., 3; Justin., V, 10, 6 сл.).

Хотя по возвращении в Спарту Лисандру удалось, склонив на свою сторону второго царя Агиса, возбудить против Павсания

- 124 -

дело по обвинению в государственной измене, состоявшийся процесс закончился оправданием Павсания, и это несомненно означало новое политическое поражение Лисандра (Paus., III, 5, 2). Развивая свой успех, противная группировка вскоре добилась ликвидации основанной Лисандром системы декархий, тем самым решающим образом подорвав его могущество за пределами Спарты (Хеn. Hell., III, 4, 2 и 7; Plut. Ages., 6, 2; Nepos. Lys., 3, 1)16.

Нет нужды, таким образом, отрицать политическое падение Лисандра, свершившееся в ближайшие год или два по окончании Пелопоннесской войны, хотя, с другой стороны, и не следует, по-видимому, придавать этому факту абсолютное значение. В различных городах Эллады, в особенности в малоазийских, у Лисандра оставались многочисленные друзья, а следовательно, и известное влияние, да и в самой Спарте, как это показала история с избранием на царство Агесилая, он продолжал обладать значительным весом. В последующие годы он по крайней мере дважды еще попытался использовать это для нового возвышения. Первый раз это было, когда он содействовал назначению Агесилая в Малую Азию, рассчитывая, отправившись вместе с ним, восстановить основу своего могущества - декархии (396 г.). Второй раз - когда он сам получил назначение в начавшейся войне в Средней Греции (395 г.). Но в первом случае он оказался обманут своим не менее честолюбивым и еще более хитрым протеже (Хеn. Hell., III, 4, 2 сл.; Plut. Lys., 23 сл.; Ages., 6 сл.), а во втором смерть его наступила раньше, чем он успел чего-либо добиться (Хеn. Hell., III, 5, 6 сл.; Diod., XIV, 81, 1 сл.; Plut. Lys., 28 сл.; Paus., III, 5, 3; IX, 32, 5; Nepos. Lys., 3, 4; Justin., VI, 4, 6).

Он умер как спартиат, выполняя поручение, данное ему общиною, и ему были оказаны все посмертные почести, какие полагаются достойным служителям государства (Plut. Lys., 30, 6 сл.). И лишь спустя некоторое время в доме Лисандра среди прочих деловых документов случайно был обнаружен тщательно разработанный проект переустройства государства на новых и опасных началах и стало известно или впервые оказалось возможным составить правильное представление о практических шагах, предпринимавшихся Лисандром в этом направлении. Во всяком случае сохранилось

- 125 -

достаточно свидетельств о реформаторских замыслах и действиях Лисандра. Краткие упоминания можно найти у Аристотеля (Aristot. Pol., V, 1, 5, p. 1301 b 19-20; 6, 2, р. 1306 b 31-33), более подробные рассказы - у Диодора, Плутарха и Корнелия Непота (Diod., XIV, 13; Plut. Lys., 24-26; 30, 3-5; Ages., 8, 3 сл.; 20, 3-5; Nepos. Lys., 3). Правда, ни словом не обмолвился об этом эпизоде Ксенофонт, но его умолчание не может служить основанием для отрицания надежности наличной традиции. Ведь для этого проспартански настроенного писателя естественно было обойти молчанием факты, могущие бросить тень на официальных руководителей и строй Спарты (ср. его подчеркнутые заверения относительно того, что в Спарте никогда не посягали на царскую власть [Хеn. Ages., 1, 4])17.

Существо проекта Лисандра сводилось к реформе царской власти, а именно, согласно наиболее обстоятельным рассказам Диодора и Плутарха, он хотел сделать царскую власть в Спарте из наследственной выборной и из достояния всего лишь двух знатных родов, Агиадов и Эврипонтидов, - достоянием всех Гераклидов, и даже не одних только Гераклидов, но всех вообще спартанцев, кто только мог претендовать на это отличие в силу своей личной доблести.

План этот не был произведением досужего мечтателя; энергичный политик Лисандр предпринял определенные шаги к подготовке его реализации. По его заказу некий Клеон из Галикарнаса, очевидно ученый софист, составил обстоятельную речь, которую Лисандр намерен был произнести перед согражданами в пользу своего проекта. Далее, учитывая традиционное значение оракулов, к которым спартанское общество имело обыкновение прислушиваться при проведении любых политических преобразований, Лисандр неоднократно пытался склонить на свою сторону служителей крупнейших прорицалищ в Дельфах, в Додоне и даже в ливийском оазисе Аммона с тем, чтобы они от имени своих богов огласили составленные им предсказания.

Попытки эти окончились неудачей, равно как и другая более хитроумная попытка (о ней рассказывает только Плутарх) получить и огласить соответствующие предсказания в Дельфах через

- 126 -

посредство некоего Силена, о котором шла молва, что он сын Аполлона. Весьма вероятно, что Лисандр не собирался останавливаться на этом, однако смерть положила конец всем его интригам.

Таково в главных чертах содержание задуманного и подготовлявшегося Лисандром переворота. Изложенная выше версия представлена в общем одинаково у Диодора и Плутарха и - в том, что касается практических манипуляций, - Корнелия Непота. По-видимому, все трое опирались на один общий источник, скорее всего на Эфора, который для данного периода греческой истории вообще является главным источником Диодора и на которого неоднократно, и только на него по имени, ссылается Плутарх (Plut. Lys., 25, 3; 30, 3)18.

Несколько отличаются от этой версии - в том, что касается замысла Лисандра, - сообщения Аристотеля и Корнелия Непота. Согласно Аристотелю, Лисандр собирался совершенно уничтожить царскую власть в Спарте (Aristot. Pol., V, 1, 5, p. 1301 b 19-20 - katalu'sai th;n basileivan), а по Непоту, уничтожив, создать вместо нее должность выборного военного вождя (Nepos. Lys., 3, 1 - reges Lacedaemoniorum tollere, и 5 - ut regia potestate dissoluta ex omnibus dux deligatur ad bellum gerendum). Аристотель не называет по имени своего источника, ограничиваясь туманным "по утверждению некоторых (fasiv <...> tine")", а у Непота нет даже и такой ссылки. Тем не менее, судя по сходству основных выражений (ср.: Diod., XIV, 13, 2 - dienoei'to katalu'sai th;n tw'n JHrakleidw'n basileivan ktl., и 8 - katalu'sai tou;" ajfV JHraklevou" basilei'"), они пользовались тем же источником, что и Диодор и Плутарх, т. е. Эфором (Непот) или общим с Эфором источником (Аристотель), лишь более адаптировав его в соответствии со своими целями19.

Таким образом в их сообщениях не следует видеть отражение какой-то иной, отличной от Диодора и Плутарха, версии. Единственный

- 127 -

существенный нюанс состоит в том, что они с большей определенностью подчеркивают новаторский характер замысла Лисандра - его намерение ликвидировать существовавшую ранее наследственную и двойную царскую власть и заменить ее выборной и единоличной военной диктатурой.

Все эти сведения, в основном восходящие к одному, почти современному и хорошо осведомленному источнику, дают возможность составить достаточно отчетливое представление о содержании затеянной Лисандром политической интриги. Одно остается неясным: к какому именно времени ее следует приурочить? Диодор рассказывает о ней в начале 14-й книги, под 403/2 г., ставя замысел Лисандра в связь с ростом его заносчивости ввиду победы в Пелопоннесской войне и успеха с устроением политических дел в Элладе (Diod., XIV, 13, 2 - diovper ejpi; touvtoi" pefronhmatismevno" dienoei'to ktl.). Корнелий Непот ставит замысел Лисандра в связь с ликвидацией спартанским правительством его системы декархий (Nepos. Lys., 3, 1 - quo dolore incensus iniit consilia etc.), тем самым относя начало интриги к несколько более позднему времени. Наконец, Плутарх рассказывает о ней вслед и в связи с упоминанием о бесславном возвращении Лисандра из Малой Азии от Агесилая (395 г.). При этом, однако, он признает, что Лисандр еще и прежде ненавидел весь существовавший в Спарте государственный строй, и что теперь он решил приступить к осуществлению тех своих планов, которые вынашивал уже давно (Plut. Lys., 24, 2).

Эти замечания Плутарха указывают путь к примирению всех трех свидетельств. Невероятные полномочия, влияние и популярность Лисандра в конце Пелопоннесской войны могли содействовать рождению в его душе различных честолюбивых замыслов, а контрмеры, принятые спартанской общиной против угрожающего возрастания личного могущества Лисандра, должны были раздражить его и внушить прочное уже убеждение в необходимости радикального переворота. Поскольку противодействие каждый раз исходило в особенности от царей - сначала от Павсания, а затем от Агесилая, - то он и решил прежде всего реформировать царскую власть.

План мог вынашиваться исподволь (начиная, может быть, еще с 404 г.), решение могло приниматься (последний раз после афронта, полученного от Агесилая) и вновь откладываться ввиду снова появлявшихся надежд добиться своей цели иным и более простым путем. При этом на одной стадии могли произойти манипуляции с

- 128 -

оракулами Аполлона Дельфийского, Зевса Додонского и Аммона, о которых вслед за Эфором согласно рассказывают Диодор, Плутарх и Корнелий Непот, а на другой - история с Силеном, выдаваемым за сына Аполлона, о которой со ссылкой на анонимного автора рассказывает один лишь Плутарх20. При такой интерпретации отпадает необходимость не только в оказании безусловного предпочтения одному свидетельству перед другим, но и в более точной датировке: можно и, очевидно, должно даже удовольствоваться лишь самым общим указанием на послевоенный период жизни и деятельности Лисандра между 404 и 395 гг.21

Замыслу Лисандра не суждено было осуществиться, однако не это для нас сейчас важно: важен самый факт подобного замысла, свидетельствующего об огромном честолюбии того, кто его вынашивал. Ибо хотя в зарождении планов реформы известную роль могли сыграть и искренние заботы Лисандра об улучшении государственного управления, и с этой точки зрения его можно было бы рассматривать как далекого предшественника знаменитых спартанских реформаторов III столетия22, все же несомненно, что истинной подоплекой всей интриги были не эти заботы, а стремления обеспечить за собой лично первенствующее положение в государстве. Это подчеркивали уже античные писатели, как позднейшие Диодор и Плутарх, отмечавшие, что в случае успеха Лисандр

- 129 -

надеялся сам стать первым избранным по новому принципу царем (Diod., XIV, 13, 2; Plut. Lys., 24, 4 и 6), так и более ранний Аристотель (Aristot. Pol., V, 6, 2, p. 1306 b 31-33). Это подтверждается вообще всем, что нам известно о личности и поведении Лисандра.

Рано обнаружившаяся у Лисандра, еще в период первой его навархии, тенденция придать своим действиям на благо Спарте и общегреческой олигархии известный личный оттенок, характерное предпочтение, которое он оказывал позднее при назначении декархов и гармостов своим личным друзьям, и не менее характерное желание укрепить свою личную связь с войском, например пожалованием земель завоеванного Сеста своим ветеранам, наконец, упорное подчеркивание и пропаганда своих личных заслуг как через посредство раболепствующих перед ним поэтов, так и с помощью соответствующих посвящений в Спарте (изображения двух орлов с Никами в память о своих победах при Нотии и Эгоспотамах [Paus., III, 17, 4]) и в Дельфах (изображения богов и союзных военачальников в память победы при Эгоспотамах со статуей самого Лисандра на переднем плане в группе богов, рядом с Посейдоном, который увенчивал его победным венком [Plut. Lys., 18, 1; Paus., X, 9, 7 сл.; Ditt. Syll.3, I, № 115])23, - всё это были проявления осознанных стремлений Лисандра к упрочению своего личного первенствующего положения в Спарте и в Элладе.

Стремления эти могли быть тем более опасными, что Лисандр, подобно Сулле, с которым его в общем не без оснований сравнивает Плутарх, был достаточно уже заражен скепсисом и цинизмом, в духе времени и не без влияния софистов презирая обычные условности и исповедуя культ силы. О его коварстве и пренебрежении к клятвам свидетельствует не только приписываемое ему высказывание о том, что взрослых надо обманывать клятвами, как детей - игральными костями (Diod., X, 9, 1; Plut. Lys., 8, 4 сл.; Polyaen., I, 45, 3; Aelian. V. h., VII, 12), но и действительное его поведение при устроении политических дел в Милете (Diod., XIII, 104, 5 сл.; Plut. Lys., 8, 1-3; Polyaen., I, 45, 1) и на Фасосе (Polyaen., I, 45, 4; Nepos. Lys., 2, 2 сл.). О его жестокой расчетливости красноречиво

- 130 -

говорит избиение 3000 пленных афинян после битвы при Эгоспотамах с сознательным намерением ослабить таким образом социальную базу демократии в Афинах (Хеn. Hell., II, 1, 30 сл.; Plut. Lys., 13, 1 сл.; Paus., IX, 32, 9)24, а также последующий сгон в Афины всех афинских граждан из других греческих городов с целью вызвать в Афинах как можно скорее голод и тем ускорить их капитуляцию (Хеn. Hell., II, 2, 1 сл.; Plut. Lys., 13, 3 сл.). Не менее показательным является его рационалистическое, если не сказать утилитарное, отношение к религии, столь ярко проявившееся в намерении использовать оракулы для воздействия на умы сограждан при проведении задуманной им реформы царской власти25.

Вообще подготовка Лисандром своего coup d'etat поражает обилием всякого рода сложных и продуманных ухищрений. Насколько обращение к ним не было со стороны Лисандра случайностью, как высоко он ценил здесь помощь профессиональных знатоков политической премудрости - софистов и как близок был с некоторыми из них, видно из того, что речь, которую он намеревался произнести перед гражданами Спарты в защиту своего проекта, составил для него именно один из таких специалистов Клеон Галикарнасский.

И наконец - last but not least - еще одно свойство Лисандра - умение и склонность устанавливать личные контакты с властителями в окружающем мире: сначала с Киром, позднее с Дионисием Сиракузским (о связях с этим последним см.: Plut. Lys., 2, 7 сл.; Apophth. Lac. Lys., 1, p. 229 a; Praec. conjug., 26, p. 141 d-e). Склонность к общению с такими людьми нельзя не рассматривать как свидетельство гомогенности натуры самого Лисандра. Вместе с тем очевидна практическая опасность, которая таилась во всем этом для полиса: при случае дружба нелояльного честолюбца с сильным чужеземным властителем становилась исходным пунктом в его движении к власти (ср. связи Алкивиада с Тиссаферном, Гермократа Сиракузского - с Фарнабазом).

Все эти факты достаточно красноречивы. Властолюбивый, деятельный, не слишком щепетильный в выборе средств, располагающий поддержкою влиятельных друзей и хитроумных советников,

- 131 -

Лисандр должен был внушать сильнейшее недоверие всем истинным приверженцам старинного космоса. Он сам казался хитрым и лукавым софистом, особенно в сравнении с таким носителем старинной добродетели, каким был незадачливый Калликратид (ср.: Plut. Lys., 7, 5 сл.). В его характере и в его поведении угадывались контуры потенциального тирана...26

И все же потенция еще не есть самая реальность, и на вопрос, стремился ли Лисандр именно к тирании, мы не решились бы ответить утвердительно. Дело в том, что с другой стороны - и в этом тоже есть известное сходство с Суллой - в Лисандре чувствуется определенная скованность, продиктованная все еще сильным авторитетом полиса. Сам проект задуманной Лисандром реформы свидетельствует о желании добиться первенствующего положения и единоличной власти по возможности законным путем. Стремясь к этому, Лисандр так и не решился прибегнуть к крайним средствам и ограничился в общем не слишком-то опасными манипуляциями с оракулами, которые, как и следовало ожидать, успеха не принесли. Он никогда не допускал, по крайней мере внешне, таких проявлений нелояльности по отношению к своему государству, на какие решался Алкивиад. В отличие от того, как действовал Критий в бытность свою в Фессалии, он не искал противоестественных для людей его круга контактов с социальными низами, хотя возможности для этого были, например, во время заговора Кинадона. Наконец, в отличие от своего соотечественника и соратника Гилиппа, он не испытал соблазна обогатиться на общественный счет и к концу жизни лично остался столь же беден, как был в начале (Plut. Lys., 2 и 30, со ссылкой на Феопомпа).

Прав, по-видимому, Г. Берве, когда он заключает свои рассуждения о Лисандре следующим образом: "Даже в это время растущего внутреннего загнивания спартанский государственный порядок был достаточно крепок, чтобы удерживать под своим влиянием даже самые сильные, исполненные успеха и вовне распоряжавшиеся самовластно личности. Если Алкивиад мог играть с мыслью о тирании, впрочем из предусмотрительности не давая ей воли, то спартиату Лисандру она была чужда <...>. Для установления

- 132 -

тирании спартанцем в расчет мог идти в лучшем случае лишь чужеземный город, где соответствующий человек повелевал, ну, скажем, в качестве гармоста"27. Примером является Клеарх, сын Рамфия, который на короткое время овладел тиранической властью в Византии28.

В истории Пелопоннесской войны имя Клеарха встречается неоднократно. Фукидид, Ксенофонт и Диодор не раз упоминают об ответственных поручениях, которые спартанское командование возлагало на Клеарха, из чего можно заключить, что он занимал видное положение и пользовался большим авторитетом среди спартанцев. Летом 412 г. Клеарх был назначен руководить предстоящими наступательными операциями в Геллеспонте, т. е. на одном из важнейших участков войны. В следующем, 411 г. он действительно отплыл с 40 кораблями из Милета на север на соединение с Фарнабазом, однако из-за бури должен был вернуться обратно. Лишь 10 кораблям под начальством мегарца Геликса удалось тогда достичь Геллеспонта и склонить к отпадению Византий, между тем как сам Клеарх отправился к месту своего назначения по суше (Thuc., VIII, 8, 2; 39, 2; 80, 1 сл.). В последующем, используя Византий в качестве операционной базы, он вел военные действия совместно с Фарнабазом (ср.: Diod., XIII, 40, 6). В битве при Кизике в 410 г. Клеарх командовал частью спартанских войск и оказал ожесточенное сопротивление афинским военачальникам Фрасибулу и Ферамену (ibid., XIII, 51, 1-4).

Затем он, по-видимому, возвратился в Грецию, но зимой 410/9 г. снова, по настоянию спартанского царя Агиса, был отправлен с отрядом кораблей в Византий с тем, чтобы пресечь снабжение Афин заморским хлебом. Здесь, в Византии, год спустя он был блокирован афинянами под командованием Ферамена и Алкивиада. Нуждаясь в деньгах для выплаты жалованья солдатам и желая собрать корабли для деблокады города, Клеарх отправился за помощью на азиатский материк к Фарнабазу. В его отсутствие

- 133 -

часть византийцев вошла в сговор с неприятелем и открыла ворота города; оставшийся пелопоннесский гарнизон был вынужден капитулировать (Хеn. Hell., I, 1, 35 сл.; 3, 15 сл.; Diod., XIII, 66 сл.; Plut. Alc., 31).

Эта неудача не повлияла, однако, существенным образом на военную карьеру Клеарха: два года спустя он участвует в морском сражении у Аргинусских островов, причем наварх Калликратид на случай своей гибели назначил его своим заместителем (Diod. XIII, 98, 1). Калликратид в этом сражении действительно погиб, однако ни сразу после сражения, ни вообще в последние три года войны мы ничего не слышим о Клеархе, возможно, потому, что он не имел счастья принадлежать к числу друзей становившегося все более могущественным Лисандра. Что это так, косвенным образом подтверждается тем, что после битвы при Эгоспотамах, когда Византий снова перешел на сторону лакедемонян, гармостом в этот город Лисандр назначил не Клеарха, а некоего Сфенелая (Хеn. Hell., II, 2, 1 сл.)29.

Вновь сталкиваемся мы с Клеархом уже по окончании Пелопоннесской войны. В 403 г. жители Византия, страдая от внутренних смут, очевидно развязанных проолигархической политикой Лисандра, а также от нападений соседних фракийцев, которые, естественно, должны были усилить нажим на обессиленный смутами город, обратились к спартанцам с просьбой прислать им толкового военачальника, который мог бы одновременно выступить в роли гражданского посредника и примирителя и организовать оборону города от варваров (Diod., XIV, 12, 2)30. В Спарте выбор пал на Клеарха, вероятно, потому, что он и раньше бывал в Византии, хорошо знал местную обстановку и даже являлся проксеном византийцев (он был им уже ко времени своего второго назначения в проливы, см.: Хеn. Hell., I, 1, 35). Возможно также, что известную роль здесь сыграло стремление спартанского правительства ограничить своеволие Лисандра в греческих городах, противопоставив ему и его клевретам независимых от него правительственных эмиссаров. Что назначение Клеарха исходило именно от правительства, от эфоров, но никак не от Лисандра, в этом во всяком случае сомневаться не приходится (ср.: Хеn. Anab., II, 6, 2 сл.).

- 134 -

Со своей стороны Клеарх, за время войны привыкший выступать на первых ролях, должен был активно добиваться этого назначения, которое сулило ему новые возможности для выдвижения (ср.: Хеn., l. с.).

Человек крутой и властный, правивший весьма сурово уже во время своего пребывания в Византии в качестве гармоста в 409-408 гг. (Diod., XIII, 66, 6), Клеарх менее всего оказался пригоден для роли умиротворителя (для дальнейшего см.: ibid., XIV, 12, 3 сл.). Располагая неограниченными полномочиями и опираясь на большой отряд наемников (pisteuqei;" peri; tw'n o{lwn kai; misqofovrou" pollou;" aJqroivsa"), он, по-видимому, начал с преследования тех, кто в свое время сочувствовал афинянам31, и, идя далее по пути произвола и насилия, очень скоро стал форменным тираном (oujkevti prostavth" h\n, ajlla; tuvranno"). Обманным путем, пригласив на какое-то жертвоприношение, он схватил и перебил городских магистратов (tou;" a[rconta" aujtw'n), затем зверски казнил тридцать других именитых граждан (triavkonta me;n tou;" ojnomazomevnou")32. Имущество всех этих лиц, а также ряда других, вся вина которых состояла лишь в том, что они были богаты, он конфисковал и на вырученные деньги резко увеличил число своих наемников. Опираясь на эту армию, он повел теперь наступление на варваров и на соседние греческие города, захватив, в частности, Селимбрию.

В его планы, возможно, входило создание большого территориального государства в районе проливов33. Однако самоуправство новоявленного правителя вызвало возмущение среди местных жителей и тревогу в Спарте. Спартанское правительство отправило к Клеарху посольство с требованием сложить власть. Поскольку, однако, он не подчинился этому требованию, против него был выслан карательный отряд под командованием Панфеда. Считая свое

- 135 -

положение в Византии ненадежным ввиду озлобленности местного населения, Клеарх перебрался с казною и наемниками в Селимбрию. При приближении Панфеда он выступил ему навстречу, но был разбит и затем блокирован в Селимбрии. Опасаясь теперь худшего, ибо в Спарте его за неповиновение властям присудили к смерти (Хеn. Anab., II, 6, 4)34, он счел за лучшее искать спасения в бегстве и, тайком оставив город, переправился на азиатский материк. Его дальнейшая судьба в качестве вождя наемного отряда на службе у Кира Младшего хорошо известна из "Анабасиса" Ксенофонта (кн. I и II) и из других источников (ср., в частности: Diod., XIV, 19 сл.; Plut. Artax., 6 сл.).

Фигура Клеарха замечательна во многих отношениях. Властолюбивый, решительный и жестокий, он был достойным представителем нового поколения, открыто исповедовавшего культ силы. Он не был единственным, кто в это время стремился обеспечить себе княжеское положение на периферии греческого мира, в частности в районе проливов (для примера можно указать на Алкивиада и Ксенофонта), однако ему одному удалось осуществить эти стремления более или менее полно. Мало того, непродолжительное его правление в Византии в 403-402 гг. было уже по своему политическому содержанию тиранией чистейшей воды. Захват единоличной власти в государстве во время внутренних и внешних осложнений, правление в обстановке полнейшего произвола, массовые казни и конфискации, опора на отряды вооруженных наемников, стремление к новым захватам и расширению своей власти вовне - вот характерные признаки, которые отличают любого тирана, и все эти признаки в случае с Клеархом налицо. И еще одна черта заслуживает быть отмеченной в Клеархе: в его лице, как правильно подчеркивает Г. Берве, впервые нашла воплощение тесная связь тирании с кондотьеризмом, что было так характерно для эпохи младшей тирании35.

- 136 -

* * *

Клеархом мы завершаем ряд примеров, иллюстрирующих постепенное нарастание противоречий между так называемой сильной личностью и государством в Спарте на рубеже V-IV столетий. Развитие явно совершалось по восходящей линии - от общего разрыва с традицией и стихийных проявлений нелояльности к осознанным поискам путей к достижению личной власти и к реализации этих поисков, правда, за пределами собственно Спарты. Хотя спартанский полис в отличие от Афин и Сиракуз избежал в то время язвы тирании, тревожные признаки общей болезни и здесь были налицо, и с этой точки зрения нельзя недооценивать того факта, что по крайней мере одна из известных нам тираний позднеклассического периода - именно в Византии - была обязана своим возникновением более или менее Спарте, ее политике, ее людям. История Спарты - яркое подтверждение того, что даже самые консервативные общины не остались в стороне от того общего движения, которое совершалось в Элладе с конца V столетия и которое мы именуем кризисом полиса.

Примечания

1 См.: Бергер А. К. Социальные движения в древней Спарте. М., 1936, с. 52 сл.; Шмидт Р. В. Спарта, Беотия и Фессалия в IV в. // История Древней Греции, ч. II (История древнего мира / Под ред. С. И. Ковалева, т. III), М., 1937, с. 151-157; Пиленкова-Новикова Т. Р. К вопросу о позднегреческой тирании в Спарте // Вопросы всеобщей истории (Уч. зап. Башкирск. ун-та, вып. 49, № 10). Уфа, 1970, с. 147 сл.; Meyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 751 f., S. 26 f.; Ehrenberg V. Sparta (D. Geschichte) // RE, 2. Reihe, Bd. III, Hbbd. 6, 1929, Sp. 1401 f. назад

2 Vischer W. Alkibiades und Lysandros // Vischer W. Kleine Schriften, Bd. I, Leipzig, 1877, S. 87-152; Judeich W. Kleinasiatische Studien. Marburg, 1892, S. 6 f., 24 f.; Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 739 f., S. 3 f.; Веloch К. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. III, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1922, S. 1 f.; Kahrstedt U. Lysandros (1) // RE, Bd. XIII, Hbbd. 26, 1927, Sp. 2503-2506; Ehrenbеrg V. Sparta, Sp. 1399. назад

3 Беpгеp А. К. Социальные движения в древней Спарте, с. 55. назад

4 Лурье С. Я. Две истории пятого века // Плутарх. Избранные биографии. М.; Л., 1941, с. 27 сл.; Соломоник Э. И. 1) Кир Младший // Уч. зап. ЛГУ, № 80, вып. 10, 1941, с. 177, 179; 2) Ксенофонт, Кир Младший и Лисандр как предшественники эллинизма. Автореф. канд. дисс. Л., 1948. назад

5 Ленцман Я. А. Пелопоннесская война // Древняя Греция / Под. ред. В. В. Струве и Д. П. Каллистова. М., 1956, с. 336-338. назад

6 Parke Н. W. The Development of the Second Spartan Empire (405-371 В. С.) // JHS, vol. 50, 1930, p. 37 f.; Prentice W. K. The Character of Lysander // AJA, vol. XXXVIII, 1934, № 1, p. 37-42; Smith R. E. Lysander and the Spartan Empire // ClPh, vol. XLIII, 1948, № 3, p. 145-156. назад

7 Lоtze D. Lysander und der peloponnesische Krieg (Abhandlungen der Sдchsischen Akademie der Wissenschaften zu Leipzig. Phil-hist. Klasse, Bd. LVII, Н. 1). Berlin, 1964. См. также нашу рецензию: ВДИ, 1964, № 4, с. 156-159. назад

8 Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Mьnchen, 1967 (I, S. 213 f.; II, S. 633). назад

9 Об устройстве и времени существования Лисандрий см. также: Durrbach F. Lysandria // DA, t. III, pt. 2, P., 1904, p. 1451; Nilsson М. P. Griechische Feste von religiцser Bedeutung mit Ausschluss der attischen. Leipzig, 1906, S. 49; Sсherling. Lysandreia // RE, Bd. XIII, Hbbd. 26, 1927, Sp. 2502 f. назад

10 Новаторский характер культа Лисандра признают и подчеркивают большинство новейших исследователей. См.: Kornemann E. Zur Geschichte der antiken Herrscherkulte // Klio, Bd. I, 1901/2, S. 54 f.; Durrbach F. Lysandria, p. 1451; Каerst J. Geschichte des Hellenismus, 3. Aufl., Bd. I, Leipzig; Berlin, 1927, S. 130; Nock A. D. Suvnnaoх qeovх // HSCIPh, vol. XLI, 1930, p. 59 f.; Habicht Ch. Gottmenschentum und griechische Stдdte. Mьnchen, 1956, S. 3 f.; Cerfaux L., Tondriau J. Un concurrent du christianisme. Le culte des souverains dans la civilisation greco-romaine. P.; Tournai, 1957, p. 109 s.; Bengtson Н. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Mьnchen, 1969, S. 259; Lotze D. Lysander, S. 52 f. Отрицают: Wilamowitz-Mollendorff U. v. Der Glaube der Hellenen, Bd. II, Berlin, 1932, S. 263 f.; Taeger Р. Charisma, Bd. I, Stuttgart, 1957, S. 161 f. Ср. также: Nilssоn М. Р. Geschichte der griechischen Religion, Bd. II, Mьnchen, 1950, S. 132 f. назад

11 Lotze D. Lysander, S. 54 f. назад

12 Причиной, стимулировавшей развитие в Лисандре крайнего честолюбия, иногда считают его зависимое, ущербное положение в молодые годы, ибо, согласно некоторым авторам, он был по своему происхождению мофаком (см.: Phylarch. ар. Athen., VI, 102, р. 271 e-f = FgrHist 81 F 43; Aelian. V. h., XII, 43; ср.: Vischer W. Alkibiades und Lysandros, S. 128 f.; Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 720, S. 629-631; Lotze D. Lysander, S. 12, с особенным, впрочем, истолкованием понятия "мофак"). Однако в правомерности этого взгляда позволительно усомниться в такой же степени, в какой в данном случае внушает сомнение надежность античной традиции (ср.: Вeloch К. J. GG2, Bd. II, Abt. 1, S. 416, Anm. 1; Kahrstedt U. Lysandros, Sp. 2503). назад

13 На такой характер послевоенных олигархических режимов справедливо указывал уже Г. Пласс (см.: Plass Н. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl. II, Bremen, 1852, S. 84). назад

14 Попытка Р. Смита отрицать этот очевидный факт представляется нам, таким образом, совершенно неоправданной. назад

15 Следуем хронологии Д. Лотце (см.: Lоtzе D. Lysander, S. 51 f.). назад

16 Ликвидацию декархий, этот последний и решающий момент в ниспровержении могущества Лисандра, следует датировать, таким образом, временем около 402 г. назад

17 Для объяснения позиции Ксенофонта ср.: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 27, Anm. 1; Breitenbach Н. R. Xenophon (6) // RE, 2. Reihe, Bd. IX, Hbbd. 18, 1967, Sp. 1702. назад

18 Ср.: Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 760, S. 48; Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 27, Anm. 1. назад

19 Ср. комментарии Ф. Зуземиля и У. Ньюмена в их изданиях "Политики" Аристотеля: Aristoteles Politik. Griechisch und Deutsch / Hrsg. von F. Susemihl, Tl. II, Leipzig, 1879, S. 318, с несколько прямолинейным допущением, что Эфор и был источником Аристотеля; Aristоtlе. The Politics. With an Introduction etc. / By W. L. Newman, vol. IV, Oxford, 1902, p. 287. назад

20 Раскрыть этот аноним не представляется возможным, однако, судя по контексту и вопреки мнению некоторых комментаторов (ср.: Лурье С. Я., ad locum // Плутарх. Избранные биографии, с. 424, прим. 100), это был во всяком случае иной, отличный от Эфора писатель. Кстати, что Эфор не был единственным источником Плутарха, это подтверждается наличием у Плутарха (Lys., 24, 3 сл.) двух версий замысла Лисандра: согласно одной, Лисандр собирался сделать царскую власть достоянием всех Гераклидов, а по другой (т. е. по версии Эфора) - достоянием вообще всех спартанцев. Впрочем, первая версия, излагаемая Плутархом от собственного имени, может быть просто его личным мнением. назад

21 Близко к этому мнение В. Фишера (см.: Vischer W. Alkibiades und Lysandros, S. 146 f.). назад

22 Показательна уже сама идея реформирования царской власти, и в этой связи нелишним будет отметить, что и в составленной несколько позднее "Лакедемонской политии" Ксенофонта в качестве здорового начала в спартанском государстве подчеркивалась именно царская власть (см. гл. 14-15), и в деятельности реформаторов III столетия Агиса и Клеомена исходным пунктом было радикальное обновление все этого же органа власти. назад

23 Хотя это посвящение в Дельфах не было, строго говоря, личным делом Лисандра, - памятник официально был воздвигнут от имени государства лакедемонян, - все же несомненно решающее участие самого Лисандра в сооружении этого монумента (ср.: Lotze D. Lysander, S. 56 f.). назад

24 Такое именно истолкование этому поступку Лисандра дает Д. Лотце (см.: Lotze D. Lysander, S. 36). назад

25 Для оценки отношения Лисандра к религии ср.: Nilsson М. Р. Geschichte der griechischen Religion, Bd. I, Mьnchen, 1941, S. 743 f. назад

26 Сопоставление Лисандра с тиранами проводилось уже в древности, в частности у Плутарха и Элиана в связи с упоминаниями о приписываемом Лисандру высказывании насчет того, как надо обманывать людей (Plut. Lys., 8, 5; Aelian. V. h., VII, 12). назад

27 Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, S. 214. назад

28 О Клеархе и его тирании в Византии см.: Невская В. П. Византий в классическую и эллинистическую эпохи. М., 1953, с. 88 сл., 95 сл.; Plass Н. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 85-87; Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 759, S. 45, 46; Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 2; Lenschau Th. Klearchos (3) // RE, Bd. XI, Hbbd. 21, 1921, Sp. 575-577; Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, S. 214 f.; Bd. II, S. 633. назад

29 Lenschau Th. Klearchos, Sp. 576. назад

30 Инициаторами обращения могли быть византийские олигархи. См.: Невская В. П. Византий, с. 95. назад

31 Lenschau Th. Klearchos, Sp. 576. назад

32 При интерпретации текста Диодора вслед за Ф. Фогелем следуем чтению древнейшего кодекса P Buzantivouх; чтение позднейших рукописей AHL Boiwtouvх не дает удовлетворительного смысла. Ср.: Меrle Н. Die Geschichte der Stдdte Byzantion und Kalchedon. Kiel, 1916, S. 8, Anm. 2, и S. 72. назад

33 Hевская В. П. Византий, с. 96. - Некоторые подробности о пребывании Клеарха в Византии и его походах во Фракии рассказывают Полиэн (II, 2, 1, 5-10) и Фронтин (III, 5, 1), однако о достоверности их и возможности приурочения к определенному времени судить трудно. назад

34 Впрочем, по Ксенофонту отзыв и осуждение Клеарха последовали сразу после отплытия его из Спарты, что, конечно, неверно. "Неточность" Ксенофонта объясняется, очевидно, желанием снять со Спарты всякую ответственность за последующее поведение ее эмиссара. По той же причине, а также из желания обелить память покойного друга Ксенофонт ничего не говорит о самом его правлении в Византии. назад

35 Веrvе Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, S. 214 f. назад

Раздел II

ТИРАНИЧЕСКИЕ РЕЖИМЫ В БАЛКАНСКОЙ ГРЕЦИИ

Предварительные замечания

- 136 -

Переходя к обзору тиранических режимов на территории собственно Греции, мы должны прежде всего оговорить избранный характер предстоящего изложения. Дело в том, что, хотя возрождение тирании в Греции в позднеклассический период было в общем повсеместным явлением, интенсивность и характер этого явления были различны в различных районах, так же как неодинакова и наша осведомленность об отдельных исторических примерах.

И прежде всего надо заметить, что в крупных городах и одновременно наиболее значительных государствах - в Афинах, в Спарте и в Фивах, - где полисные, республиканские принципы были наиболее сильны, дело ограничилось лишь предвосхищающими тиранию или родственными ей явлениями. Однако до самой тирании здесь так и не дошло, ибо государства эти нашли в себе силы по крайней мере в этот период справиться с нарождающимся снова

- 137 -

злом. Об Афинах и Спарте было сказано выше, в Фивах одно время (382-379 гг.) у власти утвердилась олигархия, бывшая по существу такой же корпоративной тиранией, как и афинские Тридцать. Однако, как и в случае с Тридцатью, возникновение этого режима было связано с прямым чужеземным, именно спартанским вмешательством. Глубоких корней в самой фиванской жизни этот режим не имел, и его существование осталось лишь кратковременным эпизодом в истории позднеклассических Фив (об этом олигархическом правлении, во главе которого стояли Архий, Филипп, Леонтиад и Гипат, см.: Хеn. Hell., V, 2, 25 сл.; 4, 1 сл.; VII, 3, 7; Diod., XV, 20 и 25-27; Plut. Pelop. 5 сл.; Ages., 23 сл.; De genio Socr., 1, p. 575 сл.; Nepos. Pelop., 1 сл.)1.

Так или иначе фактом остается то, что ведущие полисы Эллады в позднеклассический период настоящих тираний не знали. Зато в прочих областях и городах, где полисные, республиканские устои были менее прочными, а давление внешних обстоятельств более сильным, возникновение авторитарных режимов оказывалось достаточно частым явлением. Действительно, в означенный период наличие таких режимов зафиксировано для Фессалии, Локриды Озольской, Фокиды, Эвбеи и Пелопоннеса, а в этом последнем - для городов Пеллены, Сикиона, Коринфа, Аргоса и Мессены. Впрочем, о ряде авторитарных режимов этого времени нам известно лишь очень немногое. Они были эфемерными порождениями, следствиями не столько внутреннего развития, сколько прямого вмешательства извне - сначала со стороны тех самых ведущих полисов, которые, подавляя ростки тиранического начала у себя дома, отнюдь не чурались в великодержавных целях поддерживать их на чужбине, а под конец в особенности со стороны македонских царей. Незначительные и недолговечные, эти режимы не оставили и прочной памяти по себе. Дабы не возвращаться к ним более, мы суммируем то, что нам известно о них, в нижеследующей таблице2.

- 138-139 -

Таблица изготовлена в отдельном файле.

- 140 -

В дополнение и в пояснение этой таблицы еще два общих замечания.

Во-первых, надо указать на то, что число "малых" тираний в Балканской Греции в действительности могло быть гораздо бульшим, чем это выходит на основании вышеприведенного перечня. Ведь совершенно очевидно, что традиция зафиксировала далеко не все интересующие нас случаи. В особенности это должно быть верным по отношению к позднему времени, когда усилиями македонских царей "коллаборационистские" тиранические режимы, как ядовитые грибы, усеяли всю поверхность Греции. Показательны в этом отношении содержательные перечни таких режимов у Демосфена (XVIII, 295) и Полибия (XVIII, 14, 1 сл.), а ведь эти перечни, без сомнения, носят выборочный характер, включая лишь наиболее яркие примеры. В общем, не подлежит сомнению массовый характер совершавшегося в позднеклассический период возрождения тирании (что это возрождение носило в значительной степени искусственный характер, нас сейчас не интересует). Эта массовость должна быть учтена при общей оценке исторической роли, которую суждено было сыграть младшей тирании в Греции.

Во-вторых, важно подчеркнуть, что возрождавшиеся в позднеклассический период авторитарные режимы носили весьма разнообразный характер. С одной стороны, очевидны различия в способе возникновения. Бульшая часть из указанных выше режимов, те именно, об установлении которых мы располагаем какими-то сведениями, являет собой пример возникновения тирании главным образом вследствие чужеземного вмешательства, которое, впрочем, всегда предполагало наличие на месте более или менее накаленной обстановки. Между тем были, очевидно, и такие случаи, когда причиною установления авторитарного режима оказывалось спонтанное, внутреннее развитие или по крайней мере равноправное взаимодействие внутренних и внешних факторов. Это можно предположить для режимов Фрикодема в Эанфии и Каллия в Халкиде, а ниже мы увидим, что это с определенностью устанавливается для авторитарных режимов в Фессалии и в Фокиде.

С другой стороны, есть все основания утверждать, что у авторитарных режимов позднеклассического периода были различия и в форме и в принципах существования. Так, среди перечисленных выше режимов одни были, по-видимому, тираниями в обычном смысле этого слова (правления Фрикодема в Эанфии, Неогена в Орее, Плутарха в Эретрии, Херона в Пеллене), другие - корпоративными тираниями,

- 141 -

близкими по характеру режиму Тридцати в Афинах или правлению Архия и его друзей в Фивах (правления, возглавлявшиеся в Орее - Филистидом, в Эретрии - Клитархом, в Сикионе - Аристратом, в Аргосе - Мнасеем). Одни правители - и таких было большинство - не видели в своей власти иного смысла, кроме возможности удовлетворения собственного честолюбия или корыстолюбия даже за счет интересов своего отечества, другие - в лице, например, Каллия - имели в виду более высокие государственные цели, что давало основание видеть в них не столько тиранов, сколько "национальных" предстоятелей, вождей.

Все это полезно учесть уже сейчас для более всесторонней и правильной оценки тирании в Балканской Греции. Однако с оценкой этой мы повременим до тех пор, пока не будут рассмотрены, теперь уже по возможности подробно, другие примеры - именно авторитарные режимы в Фессалии, в Фокиде и в пелопоннесских городах Сикионе (тирания Эвфрона) и Коринфе. Эти режимы, будучи и сами по себе более значительны и лучше отражены в источниках, представляют и больший исторический интерес. Отложим вынесение окончательного суждения до ознакомления с их историей.

Примечания

1 См. также: Лурье С. Я. Беотийский союз. СПб., 1914, с. 38 сл. 241 сл.; Веloch К. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. III, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1922, S. 104 f.; 144 f. Для оценки ср.: Plass Н. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl. II, Bremen, 1852, S. 67-69; Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Munchen, 1967 (I, S. 299 f.; II, S. 674). назад

2 При составлении таблицы важнейшими пособиями были труды Г. Пласса, К. Ю. Белоха и в особенности Г. Берве, версии которого мы обычно и следуем.назад

Глава 3. Фессалия

- 141 -

1. На пути к тирании. В классическую эпоху, в пору расцвета в Греции городской жизни и цивилизации, Фессалия, подобно некоторым другим по преимуществу аграрным областям, долго была отсталой страной1. В существенных своих чертах здесь сохранялась примитивная, сложившаяся еще в древнейшую эпоху система общественных отношений. Основную массу свободного населения составляли потомки завоевателей - фессалийцев, покоривших эту область во время великого передвижения племен на рубеже II-I тыс. до н. э. По преданию, они явились в долину Пенея из Эпира, из Феспротии, спустя 50 лет после Троянской войны (Her., VII, 176; Thuc., I, 2, 3; 12, 3).

- 142 -

Как и у других народов-завоевателей, сохранявших первобытно-общинный строй, покоренная фессалийцами земля составила собственность всего народа, общий фонд, откуда выделялись наделы для отдельных родов и семей. Традиция приписывает древнему фессалийскому вождю Алеву Рыжему проведение первоначального социально-политического устроения, согласно которому территория Фессалии была разделена на клеры, каждый из которых должен был выставлять по 40 всадников и 80 гоплитов (Aristot., fr. 498 Rose3). Очевидно, на фессалийском клере жила большая патриархальная семья или даже целая община (если только под клерами здесь не следует понимать территориальные округа)2.

Фессалийцы - владельцы клеров составляли привилегированную военно-землевладельческую знать, гражданское сословие в собственном смысле, возвышавшееся над двумя другими группами населения - пенестами и периеками. Пенесты были крепостными, обрабатывавшими наделы фессалийцев. Это были потомки местного населения (частью иллирийского, частью греческого, эолийского происхождения), покоренного завоевателями-фессалийцами. Впрочем, подобно спартанским илотам, они не были собственностью отдельных хозяев, но составляли слой населения, зависимого от общины завоевателей в целом, причем формы этой зависимости строго регулировались рядом установлений, возможно, даже договорного характера. Пенесты были несвободными людьми, прикрепленными к клерам, которые они должны были обрабатывать, однако владельцы клеров не могли ни продать их за границу, ни казнить без суда, как рабов, и они вели собственное хозяйство, внося владельцам клеров строго установленный оброк (Archemach. ap. Athen., VI, p. 264 a-b = FgrHist 424 F 1). В принципе они могли даже призываться на военную службу, как это сделал, правда, с лично от него зависящими пенестами Менон из Фарсала в V в.

- 143 -

(Dem., XXIII, 199; XIII, 23) и как это хотел сделать уже в государственном масштабе Ясон столетием позже (Xen. Hell., VI, 1, 11; см. также ниже)3.

Другую группу неполноправного, но свободного населения составляли периеки. Это были жители периферийных районов - перребы, магнеты, ахейцы, которые, в раннее еще время будучи подчинены фессалийцами, обязаны были платить им дань и поставлять вспомогательные отряды. Однако они были лично свободными, сохраняли свое общинное устройство и известную автономию (например, перребы в V в. чеканили собственную монету) и даже наравне с самими фессалийцами пользовались представительством в Дельфийской амфиктионии4.

Бульшая сносность положения фессалийских пенестов и периеков по сравнению с положением аналогичных групп населения в Спарте несомненно стояла в связи с более рыхлой политической структурой, отличавшей Фессалию от Спарты. Еще и в V столетии Фессалия не представляла собой единого политического организма, но состояла из ряда автономных общин, группировавшихся вокруг знатных родов Алевадов в Лариссе, Скопадов в Кранноне, Эхекратидов в Фарсале, которые осуществляли над этими общинами бесконтрольное олигархическое правление (такой вид крайней олигархии, близкой по существу к корпоративной тирании, древние называли династией)5. Правда, с некоторых пор эти общины в военно-политических целях объединялись в более крупные областные союзы - тетрады, устройство которых традиция приписывала все тому же Алеву Рыжему (Aristot., fr. 497 Rose3), а эти последние - в единый фессалийский союз во главе с выборным военачальником-тагом. Однако слабое развитие городской жизни и в связи с этим

- 144 -

отсутствие единого экономического и политического центра, способного стать носителем прочных объединительных тенденций, обусловили непрочность и как бы недоразвитость этого единства, которое, после кратковременного периода политической активности в VI в., в классическую эпоху влачило достаточно эфемерное существование.

Все же, как ни медленно свершался процесс социального развития в Фессалии, в конце концов и здесь под его влиянием должны были обнаружиться трещины в традиционном порядке вещей. Решающее значение при этом имели, конечно, спонтанное расслоение фессалийских общин и связанное с этим постепенное формирование настоящих городских центров. Первое обстоятельство должно было иметь своим следствием выделение из фессалийских общин собственно знати, чья экономическая и политическая мощь основывалась на сохранении преимущественных связей с традиционной родо-племенной структурой: экономическая - на удержании в своих руках клеров, обрабатываемых пенестами, а политическая - на использовании в собственных интересах общинных органов власти. Располагая материальным достатком и поставляя наиболее важный род войска - конницу, это военно-землевладельческое сословие всадников составляло теперь привилегированный слой, противополагающий себя остальной массе простых общинников. Эти последние стали отныне просто крестьянами. Они владели небольшими наделами, которые обрабатывали собственными усилиями, служили в пехоте (гоплитами или пельтастами) и сохраняли свое политическое значение лишь постольку, поскольку состаляли окружение знатных родов.

Если, таким образом, в рамках самих общин наметилось образование неполноправного слоя крестьян, то с развитием городов началось формирование слоя свободных людей - ремесленников и торговцев, и вовсе утративших связь с общинами и потому лишенных политических прав. Показателем, очевидно, полного устранения от участия в политической жизни всех производительных слоев населения, как ремесленников, так, в конце концов, и крестьян, было в позднейших фессалийских городах существование особой, отделенной от рынка, "свободной площади" (ajgora; ejleuqevra), которая была чиста от всякого рода товаров и на которую был закрыт доступ ремесленникам, крестьянам и тому подобным людям, кроме случаев, когда их вызывали магистраты (Aristot. Pol., VII, 11, 2, p. 1331 a 30 сл.; ср.: Xen. Cyrop., I, 2, 3).

- 145 -

Важно при этом заметить, что развитие ремесла и торговли и формирование нового слоя "бюргерства" наиболее интенсивно шли в приморской части страны, в таком, в частности, городе, как Феры, расположенном поблизости от Пагас, единственной крупной гавани в Фессалии. Недаром позднейшая тирания, острием своим направленная против фессалийской знати, зародилась именно здесь. Но это был район, находившийся в непосредственной близости от мест поселения периеков-магнетов и ахейцев, и надо думать, что и эти последние также оказались вовлечены в поток нового социально-экономического движения.

Оба эти процесса - и разложение общин, и рост городов - создавали объективные предпосылки для развития сословной борьбы. В стране рано или поздно должно было начаться движение неравноправной части фессалийского населения вместе с периеками, а при случае также и с пенестами против засилия родовой знати. Внутренние раздоры в среде этой последней, естественные в пору разложения старого порядка, должны были стимулировать политическую активность остального общества и вместе с тем привлечь к участию в межфессалийских смутах внешние силы.

Вообще при скудости сведений, которыми мы располагаем по социально-политической истории Фессалии, учащающиеся постепенно упоминания о смутах (stavseiх) в Фессалии, о раздорах как среди знати, так и между знатью и остальным народом служат для нас главным показателем неуклонного роста социальной напряженности в фессалийском обществе, начиная примерно с середины V столетия и в особенности на рубеже V-IV вв., когда эта напряженность породила цепь социальных конфликтов и вызвала появление тиранических режимов6.

Одним из первых (если вообще не первым) упоминаний такого рода является рассказ Фукидида об обращении знатного фессалийского изгнанника, сына царя (тага?) Эхекратида, фарсальца Ореста с просьбой о помощи к афинянам и о попытке этих последних в союзе с беотийцами и фокидянами силой возвратить Ореста в его отечество. Попытка эта окончилась неудачей ввиду решительного противодействия фессалийцев, главным образом фессалийских всадников (Thuc., I, 111, 1; ср.: Diod., XI, 83, 3 сл.). Этот эпизод,

- 146 -

датируемый 455 г.7, - первая ласточка, извещающая нас о внутренних раздорах в Фессалии, причем, судя по всему, среди самой фессалийской знати. Следующее упоминание у Фукидида, возможно, тоже имеет в виду внутренние распри среди знати. В первый год Пелопоннесской войны (431 г.) среди фессалийцев, пришедших на помощь афинянам, были между прочим и лариссяне, которыми командовали два военачальника - Полимед и Аристоной, "каждый от своей партии" (ajpo; th'х stavsewх eJkavteroх, Thuc., II, 22, 3). А вот упоминания у того же Фукидида о разногласиях среди фессалийцев по вопросу о том, как следует отнестись к Брасиду, идущему походом через их страну (424 г.), касаются уже более общих расхождений между знатью и народом. Проходу лакедемонян через Фессалию содействовали их сторонники (oiJ ejpithvdeioi), судя по всему немногие знатные лица, между тем как большинство народа (to; plh'qoх tw'n Qessalw'n), искони благорасположенное к афинянам, отнеслось к этому продвижению настороженно, так что, по словам древнего историка, "если бы у фессалийцев в их стране был не династический, а исономический (т. е. демократический. - Э. Ф.) строй, Брасид никогда не прошел бы дальше" (Thuc., IV, 78).

Для последних лет V столетия мы располагаем уже целым рядом свидетельств о социально-политической борьбе в Фессалии. У Ксенофонта упоминается о том, что афинянин Критий, находясь в изгнании в Фессалии (между 407 и 404 гг.), принимал участие вместе с неким Прометеем в каком-то движении, имевшем в виду установление демократии, и в связи с этим даже подстрекал пенестов к выступлению против своих господ (dhmokrativan kateskeuvaze kai; tou;х penevstaх w{plizen ejpi; tou;х despovtaх, Xen. Hell., II, 3, 36; ср.: Mem., I, 2, 24; Philostrat. Vitae soph., I, 16, 1). Далее, по свидетельству того же Ксенофонта, знатный лариссянин, представитель рода Алевадов Аристипп, теснимый у себя на родине противной (демократической?) партией, обратился за помощью к Киру Младшему, который снабдил его наемниками и деньгами для продолжения борьбы (402/1 г.). В эти же годы, по свидетельству Аристотеля, другой, по-видимому, тоже знатный лариссянин Гелланократ, будучи изгнан, искал помощи у македонского царя

- 147 -

Архелая (413-399 гг.), который приютил его и обещал возвратить на родину, но обещания своего не сдержал. Обманутый царем Гелланократ позднее принял участие в заговоре на жизнь Архелая (Aristot. Pol., V, 8, 12, p. 1311 b 17-20).

О смутах в Лариссе около 400 г. говорится и в речи "О государственном устройстве" (Peri; politeivaх), дошедшей до нас под именем Герода (Аттика?), а на самом деле составленной каким-то по-софистически образованным и хорошо осведомленным о фессалийских делах писателем на рубеже V-IV вв.8 Речь эта, имитирующая выступление некоего лариссянина по вопросу о заключении союза с лакедемонянами против Архелая, перекликается с аналогичным произведением софиста Фрасимаха Халкедонского, цитату из которого приводит Клемент Александрийский (см.: Thrasimach. ap. Clement. Alex. Strom., VI, 2, 16, 6 - jArcelavw/ douleuvsomen, УEllhneх o[nteх barbavrw/).

Для Лариссы мы располагаем еще парой свидетельств Аристотеля, ближе не датируемых, но имеющих в виду, судя по всему, обстановку на рубеже V-IV вв. Так, при определении понятия "гражданин", говоря о трудностях, встречающихся при проведении такого рода определения на практике, Аристотель ссылается на высказывание Горгия по поводу лариссян: "Леонтинец Горгий отчасти, пожалуй, затрудняясь (решить этот вопрос), отчасти иронизируя, сказал: "Подобно тому, как ступки - работа соответствующих мастеров, так точно и граждане Лариссы - изделие своих демиургов" (дело в том, что среди этих последних некоторые занимались изготовлением ларис [вид котлов. - Э. Ф.])" (Aristot. Pol., III, 1, 9, p. 1275 b 26-30). В другом месте, при рассмотрении причин переворотов в олигархических государствах, говоря о чреватом опасными последствиями заискивании олигархов у толпы, Аристотель отмечает: "Так, например, в Лариссе так называемые стражи граждан (oiJ politofuvlakeх), избрание которых зависело от черни, стали заниматься демагогическою деятельностью" (ibid., V, 5, 5, p. 1305 b 29-30).

- 148 -

К этим двум высказываниям Аристотеля можно добавить еще одно, имеющее в виду событие уже середины IV в., однако по существу иллюстрирующее все ту же общую тенденцию. Именно в этой же связи при рассмотрении причин переворотов в олигархических государствах, говоря о случае, когда олигархи вследствие взаимного недоверия вручают охрану города солдатам-наемникам во главе с правителем-посредником (a[rcwn mesivdioх), а этот последний захватывает затем верховную власть над соперничающими группировками, Аристотель замечает: "Как это случилось в Лариссе при правлении Алевадов во главе с Симом" (o{per sunevbh ejn Larivsh/ ejpi; th'х tw'n jAleuadw'n ajrch'х tw'n peri; Si'mon, ibid., V, 5, 9, p. 1306 а 29-30)9.

Все эти высказывания нельзя воспринять иначе, как указания на то, что в течение длительного времени в Лариссе шла ожесточенная социально-политическая борьба, с возрастающим давлением народных масс на правящую знать, вынужденную идти на уступки и предоставлять гражданские права широким слоям народа, с усилившимся позднее разбродом среди самой правящей верхушки, искавшей выхода в чрезвычайном назначении какого-либо правителя-посредника, который, однако, оказывался способен к опасному превращению в тирана.

Аналогичного рода события происходили и в других фессалийских городах, например в Фарсале, где к началу 70-х гг. IV в. сложилась столь опасная ситуация, что охваченные смутой (stasiavsanteх) граждане сочли за лучшее доверить охрану акрополя и управление финансами одному почтенному гражданину Полидаманту,

- 149 -

который, оказавшись именно правителем-посредником в Аристотелевом смысле, остался верен первоначальному назначению и удержался от опасного соблазна стать тираном (Хеn. Hell., VI, 1, 2 сл.).

Особого ожесточения социально-политическая борьба достигла, очевидно, в Ферах, наиболее развитом в торгово-промышленном отношении городе Фессалии, где к тому же, как можно предполагать, распри среди свободного народа оказались осложнены выступлениями зависимых сословий пенестов и периеков. Именно здесь, в Ферах, социально-политические смуты дали наиболее значимый в историческом плане и наиболее четко запечатленный в традиции результат - мощную и длительную тиранию.

Однако прежде чем мы перейдем к систематическому обзору ферской тирании, полезно будет на основе уже изложенного материала отметить существенные черты обстановки, сложившейся в Фессалии в целом к концу V - началу IV столетия. И прежде всего, как это было отмечено в свое время еще Г. Плассом, не приходится отрицать сильнейшего сходства процессов социального развития в Фессалии V-IV вв. с тем, что было характерно для остальной Эллады в архаическую эпоху10. Налицо те же социальные конфликты, те же распри внутри правящей аристократической верхушки, та же борьба неполноправного большинства народа, в связи или одновременно с выступлениями зависимых сословий, против засилья знати, наконец, те же способы решения спорных проблем (назначение правителя-посредника, аналогичного эсимнету архаического времени, наделение масс народа гражданскими правами).

Однако - и это тоже не ускользнуло от внимания Пласса11 -социальное развитие Фессалии, поскольку оно не совершалось в полном отрыве от остального и прежде всего греческого мира, испытало сильное воздействие ряда внешних факторов, и это ускорило его и сблизило по характеру происходящего с развитием остальной Эллады в позднеклассический период. Действительно, в V и IV вв. Фессалия все более и более втягивалась в тогдашнюю "мировую" политику, и целый ряд обстоятельств, и среди них, между прочим, обращения самих фессалийцев, изгнанников или иных ущемленных партийной борьбой на родине лиц, вызывали активное

- 150 -

вмешательство в фессалийские дела греческих и даже негреческих государств и правителей - Афин, Спарты, Персии, македонских царей.

Особое значение должно было иметь ширившееся при внешнем содействии использование наемников для решения внутренних проблем. В общей форме это можно предположить уже на основании Аристотелева пассажа о правителе-посреднике (Pol., V, 5, 9, р. 1306 а 24 сл.), но нет недостатка и в конкретных примерах. В конце V в. наемников использовал в борьбе за власть в Лариссе Алевад Аристипп, в начале следующего столетия - Медий (там же, в Лариссе); это же делали все ферские тираны. "Наемники и чужеземные властители, - замечает в этой связи Г. Пласс, - были таким образом впутаны во внутренние дела Фессалии, в соответствии с чем развитие в ней приняло уже более характер этого позднего времени"12.

Наряду с политическими свое влияние должны были оказывать и идеологические факторы, и прежде всего знакомство фессалийского общества, в первую очередь представителей знати, с новыми течениями в греческой общественной мысли, науке и просвещении, с учениями софистов и Сократа. Тяга к знакомству с этими последними была особенно велика. Неслучайно, что один из самых выдающихся представителей старшей софистики Горгий под конец своей жизни поселился в Фессалии, в Лариссе, где у него не было недостатка в богатых учениках (Isocr., XV, 155 сл.). Среди его слушателей были Аристипп и другие представители рода Алевадов в Лариссе и друг Аристиппа - фарсалец Менон (Plat. Meno, 1, p. 70 b; Philostrat. Vitae soph., I, 16, 2). С другой стороны, знатные фессалийцы Эврилох из Лариссы и Скопас из Краннона обращались с призывами (впрочем, безуспешными) к Сократу, приглашая его прибыть в Фессалию (Diog. L., II, 25). Позднее, когда Сократ был осужден в Афинах, друзья предлагали доставить ему убежище в Фессалии (Plat. Crito, 4, р. 45 с).

Сократ остался глух и к тем и к этим обращениям, зато побывал в Фессалии, как уже отмечалось, ученик Сократа и наиболее крупный представитель младшей софистики Критий, в общении с которым фессалийские аристократы должны были узнать много для себя интересного. Ибо, несомненно, для знатных и честолюбивых людей здесь, как и в любом другом месте Эллады, особенно привлекательными

- 151 -

должны были казаться идеи софистов об относительности существующих общественных установлений в сравнении с тем, что диктуется природою, о праве сильного от природы человека на первенство и власть над другими.

Что и в Фессалии под влиянием новых умственных настроений формировались люди, подобные Алкивиаду, Критию и Лисандру, доказывается замечательной, хотя, может быть, и несколько пристрастной, характеристикой, которую Ксенофонт дает в "Анабасисе" фарсальцу Менону, участвовавшему вместо Аристиппа в походе Кира Младшего. По словам Ксенофонта, этот человек был совершенно охвачен страстью к богатству, к власти и славе. Он был убежден в дозволительности любых средств, считая именно обманный путь кратчайшею дорогою к достижению цели. Он в совершенстве усвоил новые представления о морали, так что, заключает Ксенофонт, "в то время как другие гордятся благочестием, правдой и честностью, Менон гордился способностью обманывать, изобретать ложь, насмехаться над друзьями, ибо он всегда считал людей, не способных на хитрости, дураками" (Хеn. Anab., II, 6, 21 сл.). "Не многим иначе, наверное, - замечает в этой связи Г. Берве, - выглядели те люди, которые на рубеже нового столетия создавали на фессалийской почве тирании или добивались схожего с тиранами положения"13.

Так или иначе, подводя итоги этому вступительному очерку, мы должны признать, что в Фессалии на рубеже V-IV вв. сквозь сложный переплет древних, архаизирующих, и новых моментов отчетливо проявлялось действие тех самых тиранообразующих факторов, наличие которых мы констатировали выше в общей форме для всей позднеклассической Греции (см. "Предварительные замечания" к разделу I). Именно здесь мы видим:

1) распространение крайних индивидуалистических настроений, подготавливавших осознанное стремление к единоличной тиранической власти;

2) разложение традиционной социально-политической структуры, существование опасной, чреватой взрывами ситуации, создававшей условия для возвышения отдельной честолюбивой личности;

3) внедрение наемников, которые всегда могли быть использованы в качестве орудия для свержения традиционной власти и установления авторитарного тиранического режима;

- 152 -

4) наконец, характерную практику самих правящих аристократий, в трудных обстоятельствах вверявших полноту власти чрезвычайным магистратам, что создавало легальную предпосылку, своего рода мост к установлению режима личной власти.

Наиболее крупным, наиболее ощутимым результатом действия всех этих факторов в Фессалии явилась тирания в Ферах. Не случайно, конечно, что родиной этой в позднеклассический период самой мощной и самой длительной тирании не только в Фессалии, но и во всей Балканской Греции оказались именно Феры. Это был в консервативно-аграрной Фессалии самый развитый в торгово-промышленном отношении город. Этим он в значительной степени был обязан своей близости к морю, к единственной крупной в Фессалии гавани Пагасам. Естественно, что противоречия между неполноправной народной массой и господствующей аристократией, равно как и ожесточение угнетенных пенестов против своих господ, должны были достигнуть здесь наибольшей остроты. Опасная ситуация здесь могла еще усугубляться близостью пограничных периекских областей, населенных полуавтономными, неспокойными, всегда готовыми подать дурной пример неповиновения общинами магнетов и фтиотидских ахейцев.

Если следовать Эд. Мейеру, то первым проявлением или отголоском назревавшего здесь социального взрыва надо считать выступление Прометея, того самого, который, согласно Ксенофонту, вместе с Критием готовил демократический переворот и в связи с этим даже подбивал пенестов к вооруженному выступлению против их господ (Хеn. Hell., II, 3, 36; см. также выше). Эд. Мейер считает возможным поместить этого Прометея в Феры14. Г. Берве, который, впрочем, не высказывает своего отношения к этому предположению Эд. Мейера, со своей стороны полагает, что истинной целью Прометея, скрытой за, так сказать, официальной демократической программой, могло быть установление именно тиранического режима15. Тогда в этом Прометее можно было бы видеть одного из предтеч ферской тирании, может быть непосредственного предшественника Ликофрона.

Как бы там ни было, несомненным является лишь то, что выступление Прометея и Крития не имело существенных последствий (для оценки степени содеянного ими, может быть, имеет смысл

- 153 -

отметить несовершенное время [imperfectum de conatu?] глаголов в тексте Ксенофонта: kateskeuvaze, w{plizen). На самого Прометея в какой-то момент было организовано покушение (Plut. De сар. ex inim. ut., 6, р. 89 с), и, хотя оно не имело успеха, вскоре он, по-видимому, так или иначе сошел с политической сцены.

Первым точно засвидетельствованным в нашей традиции тираном Фер является Ликофрон16. Это был, как предполагает Г. Вестлейк, человек незнатный, но богатый (о богатстве дома Ликофрона см.: Polyaen., VI, 1), своим выдвижением, возможно, обязанный успехам на коммерческом поприще, в хлебной торговле, которая могла позволить ему разбогатеть самому и обогатить и таким образом привлечь к себе некоторых других представителей плебейского сословия Фер17.

Об обстоятельствах захвата власти Ликофроном нам ничего не известно. Все же можно предполагать, что он первоначально относился к числу народных вожаков и его тирания явилась как бы итогом местной демократической революции. Его приход к власти состоялся во всяком случае до осени 404 г. Под этим годом он впервые упоминается в наших источниках, именно у Ксенофонта в связи с рассказом о сражении, которое правитель Фер дал лариссянам и остальным фессалийцам на исходе лета или в начале осени этого года (Хеn. Hell., II, 3, 4; дата определяется по упоминающемуся здесь солнечному затмению, которое, по выкладкам современных ученых, должно было иметь место 3 сентября 404 г.)18.

Столкновение между Ликофроном и фессалийцами было вызвано рано обнаружившимся у ферского тирана стремлением установить свою власть над всей страной (ср. у Ксенофонта, l. c. - boulovmenoх a[rxai o{lhх th'х Qettalivaх). Как "демократический" тиран, пришедший к власти в своем родном городе при поддержке народной массы, Ликофрон мог рассчитывать на сочувствие неполноправного

- 154 -

и угнетенного населения в остальной Фессалии, однако сломить сопротивление объединившейся против него фессалийской знати было нелегко. Хотя в упоминавшемся выше сражении он добился успеха, ему не удалось достичь главной цели - установить свой контроль над всей Фессалией. Сомнительно даже, удалось ли ему овладеть хоть каким-либо крупным городом, например Фарсалом, как это предполагают Г. Пласс и С. Абамелек-Лазарев19.

Однако известного ослабления враждебной ему аристократии он, вероятно, добился. Возможно, что следствием его победы в 404 г. было свержение господства Алевадов в Лариссе, как об этом можно заключить на основании обращения Алевада Аристиппа за помощью против своих победоносных противников к Киру Младшему (Хеn. Anab., I, 1, 10; см. также выше). Возможно также, что с этим было связано проведение в Лариссе важных демократических преобразований, намек на которые содержится у Аристотеля (см.: Pol., III, 1, 9, р. 1275 b 26 сл; V, 5, 5, p. 1305 b 29 сл.)20.

Правда, Аристипп с помощью полученного от Кира четырехтысячного наемного отряда вскоре нанес ответный удар и в какой-то степени восстановил господство аристократии. Однако, как кажется, его победа не была полной, и противная партия вкупе с Ликофроном не была совершенно уничтожена, ибо, когда вскоре после этого от Кира прибыло приглашение явиться с отрядом для участия в походе, Аристипп не решился покинуть родину и ограничился посылкою к Киру своего друга и протеже Менона всего лишь с полуторатысячным отрядом (Хеn. Anab., I, 2, 1 и 6; II, 6, 28). В это время Аристипп, даже если он выступал от имени всех Алевадов, в силу военного положения и благодаря начальству над

- 155 -

наемниками должен был практически стать единоличным правителем-династом, по существу чем-то вроде тирана21.

Все же положение Аристиппа и его клана продолжало оставаться ненадежным. Возможно, что в этих условиях Аристипп или кто-нибудь другой из Алевадов обратился за помощью к македонскому царю Архелаю, что привело к вторжению македонян в Фессалию и к занятию ими Лариссы (см.: Thrasimach. ар. Clement. Alex. Strom., VI, 2, 16, 6 и дошедшую под именем Герода речь "О государственном устройстве"; ср.: Aristot. Pol., V, 8, 12, p. 1311 b 17 сл). Перед лицом этой новой силы, столь властно вмешавшейся в фессалийские дела, все местные династы должны были стушеваться.

Однако скорая смерть македонского царя (399 г.) избавила Фессалию от опасной опеки и одновременно вновь развязала руки соперничающим властителям. Впрочем, теперь на фессалийские дела начал оказывать влияние новый внешний фактор - Спарта, чье вмешательство было, по-видимому, ускорено действиями Архелая. После того как спартанский полководец Гериппид подавил мятеж в Гераклее Трахинской и усмирил враждебных этеян, большая часть которых выселилась тогда в Фессалию (Diod., XIV, 38, 4-5, под годом архонта Аристократа = 399/8 г.; Polyaen., II, 21), Спарта вновь утвердилась на подступах к Фессалии. Тогда же или вскоре после этого был занят спартанским гарнизоном Фарсал (ср.: Diod., XIV, 82, 6)22.

Это вмешательство повлекло за собой соответствующее размежевание в Фессалии. В то время как большую часть остальных фессалийцев вторжение преследовавшей свои великодержавные цели Спарты должно было встревожить, в одиноко стоящем ферском тиране Спарта, наоборот, должна была найти естественного своего союзника. По-видимому, именно с этого времени и начинается та дружба Ликофрона с лакедемонянами, о которой позднее вспоминал его сын

- 156 -

Ясон (см.: Хеn. Hell., VI, 4, 24; отнесению начала этой дружбы к более раннему времени противоречит, между прочим, содействие, оказанное союзником Спарты Киром Алеваду Аристиппу)23.

Чувствуя за собой поддержку Спарты, Ликофрон вскоре вновь стал теснить фессалийских династов и в первую очередь Медия, сменившего к тому времени Аристиппа в качестве единоличного правителя Лариссы (о Медии - правителе Лариссы - см.: Diod., XIV, 82, 5 - Mhdivou de; tou' th'х Larivsshх <...> dunasteuvontoх; судя по всему и, в частности, по тому, что Медий, как и Аристипп, опирался на наемников [о них см. ниже], его власть должна была носить такой же авторитарный, тиранический характер, как и власть его предшественника)24.

В поисках союзников Медий естественно обратил свой взор к образовавшейся в 395 г. антиспартанской коалиции, которая, отвечая на его призыв, еще в том же 395/4 г. отправила ему на помощь двухтысячный отряд беотийцев и аргивян под командованием Исмения. С их помощью Медий овладел Фарсалом и учинил здесь расправу, продав в рабство не все, конечно, население города, как это выходит по Диодору, но ту, по-видимому, его часть, которая поддерживала Ликофрона и лакедемонян (ibid., § 5 сл.). Так или иначе даже под властью Медия город сохранил свою политическую автономию. Это следует из того, что в следующем году фарсальцы, действовавшие вместе с другими фессалийцами против Агесилая, сражались под началом собственного командира (Хеn. Hell., IV, 3, 8)25.

Между тем Исмений со своим отрядом после взятия Фарсала двинулся на юг и, заняв Гераклею Трахинскую и возвратив на родину местных жителей, трахинских этеян, изгнанных лакедемонянами, покончил со спартанским присутствием в этом районе (Diod., XIV, 82, 6 сл.). В следующем, 394 г., согласно Ксенофонту, уже все фессалийцы - лариссяне, краннонцы, скотуссяне, фарсальцы и "вообще все фессалийцы, кроме тех из них, кто в тот момент оказался в

- 157 -

изгнании" (kai; pavnteх de; Qessaloi; plh;n o{soi aujtw'n fugavdeх tovtV ejtuvgcanon), примкнув к антиспартанскому лагерю, тревожили своими нападениями возвращавшегося из Азии и шедшего через их страну Агесилая (Хеn. Hell., IV, 3, 3 сл.; ср.: Plut. Ages., 16).

Несомненно, это было тяжелое время для всех друзей Спарты в Фессалии и в особенности для Ликофрона. К сожалению, о судьбе этого последнего мы более ничего не знаем. Некоторые исследователи, опираясь на утверждение Ксенофонта об антиспартанской позиции, занятой в 394 г. всеми фессалийцами, кроме изгнанников, а с другой стороны - на выразительное, по их мнению, молчание Ксенофонта и Плутарха о ферском правителе, полагают, что Ликофрон лишился тогда власти и вместе со своими приверженцами и составил ту группу изгнанников, о которой говорит Ксенофонт26. Однако эта точка зрения не нашла поддержки ни у Г. Пласса, ни у позднейших исследователей фессалийской тирании, которые склонны думать, что Ликофрон удержал тогда власть над Ферами27. Последний взгляд, по-видимому, заслуживает предпочтения.

Действительно, onus probandi лежит на тех, кто обосновывает утрату Ликофроном власти в 394 г., однако аргументы, выдвинутые в поддержку этого взгляда, выглядят недостаточно убедительными, и потому ничто не мешает думать о непрерывности правления Ликофрона. Во всяком случае, как это справедливо подчеркнуто у Г. Берве, политическая ситуация в Фессалии еще в том же 394 г., в связи с победой Агесилая при Коронее, должна была существенно измениться28. Отголоском этой перемены и было, наверное, случившееся тогда избиение наемников Медия в Фарсале (Aristot. Hist. an., IX, 31, p. 618 b 13-17; Plin. N. h., X, 12, 33)29.

- 158 -

Имел ли к этому непосредственное отношение Ликофрон, мы не знаем. Но если и имел, что было бы вполне естественно, то все же ему, очевидно, не удалось удержать Фарсал под своим контролем, ибо позднее его сыну Ясону пришлось снова приводить этот город к подчинению30. К тому моменту (375 г.) там уже, по-видимому, в течение длительного времени правителем был Полидамант, пришедший к власти в качестве некоего a[rcwn mesivdioх после периода смут и правивший с благоразумной умеренностью, оправдывая в общем оказанное ему согражданами доверие (Xen. Hell., VI, 1, 2-3)31.

Что же касается Ликофрона, то он, возможно, правил в Ферах еще ряд лет, может быть, даже до конца 80-х гг., и сошел со сцены, обеспечив сохранение власти за своими потомками.

2. Правление Ясона. Новый этап в истории фессалийской тирании связан с именем Ясона, при котором тиранический режим в Ферах достиг наивысшего могущества и стал фактором, оказывавшим решающее влияние на политическое развитие всей Фессалии и весьма существенное на развитие остальной Греции. Ясон был политическим преемником Ликофрона, являясь, как и он, носителем авторитарной идеи в своем родном городе и объединительной во всей Фессалии. Судя по всему, между ним и Ликофроном существовала и родственная связь, но кем он приходился Ликофрону - в точности неизвестно, как неизвестно и то, являлся ли он ближайшим преемником Ликофрона или между ними был еще кто-то. Часть исследователей вслед за В. Ваксмутом считает Ясона сыном Ликофрона. Основанием при этом служат два обстоятельства. Первое - это то, что у Ксенофонта Ясон, предлагая лакедемонянам свое посредничество после Левктр, ссылается на дружбу с ними своего отца и, очевидно, унаследованную от того времени проксению (Xen. Hell., VI, 4, 24). Между тем в прошлом именно Ликофрон был известен своими дружественными отношениями со Спартой. Во-вторых, примечательно то, что один из сыновей Ясона назывался Ликофроном (Diod., XVI, 14, 1; Plut. Pelop., 35, 6), очевидно, в честь знаменитого деда32.

- 159 -

Другая группа исследователей вслед за Ф. Пале оспаривает правильность этого взгляда. При этом ссылаются, с одной стороны, на то, что в наших источниках нигде определенно не названы: Ясон - сыном Ликофрона, а Ликофрон Младший - сыном Ясона, а с другой стороны - на свидетельство позднего (времени Августа) грамматика Конона, согласно которому братья Фебы, дочери Ясона, Тисифон, Ликофрон и Пифолай приходились ей братьями лишь по матери, а отцом их был Эвалк (см.: Соnоn ар. Phot. Bibl., cod. 186, p. 142 Bekker [Eujavlkhх - принятое И. Беккером чтение кодекса А; прочие рукописи дают Eujlabhvх]). Этот Эвалк, должно быть, тождествен с Полиалком, упоминающимся наряду с Ясоном в начале 6-го письма Исократа, в связи с чем Пале предложил в тексте Конона-Фотия вместо даваемого вульгатой Eujlabhvх и принятого Беккером Eujavlkhх читать Poluavlkhх. Жена этого Полиалка, коль скоро один из ее сыновей назывался Ликофроном, могла быть дочерью Ликофрона Старшего (Полиалк в этом качестве в расчет не принимается), а Ясон, женившийся на ней после смерти Полиалка, был, таким образом, не сыном, а зятем Ликофрона33.

Это построение, однако, уязвимо для критики. Во-первых, у основных наших авторов Тисифон, Ликофрон и Пифолай называются просто братьями Фебы без каких бы то ни было оговорок (Xen. Hell., VI, 4, 35-37; Diod., XVI, 14, 1; Plut. Pelop., 35, 6 сл.). Но если Феба - дочь Ясона (Plut. Pelop., 28, 5 сл.), то естественно и братьев ее считать сыновьями Ясона (ср. заголовок 6-го письма Исократа - "К сыновьям Ясона" [Toi'х jIavsonoх paisivn])34. С другой стороны, как справедливо указывает К. Ю. Белох, "Кононовы "Рассказы" - столь мутный источник, что было бы весьма опрометчивым слепо следовать за ним"35, тем более, что текст интересующего нас отрывка испорчен. Наконец, допущению того,

- 160 -

что Тисифон, Ликофрон и Пифолай были сыновьями не Ясона, а его жены от первого брака с Полиалком и, следовательно, были старше Фебы, противоречит как будто бы и общее впечатление от их поведения во время убийства Александра, когда они действовали как юные исполнители воли своей более решительной и, очевидно, более старшей сестры (см.: Xen. Hell., VI, 4, 35-37; Plut. Pelop., 35, 4 сл., где они дважды - в § 9 и 10 - названы neanivskoi). Все это побуждает нас отнестись с недоверием к точке зрения Пале и его последователей и принять более простое и более очевидное заключение Ваксмута о том, что Ясон был сыном Ликофрона.

Что же касается того, как именно Ясон унаследовал свою власть от Ликофрона, в качестве ли непосредственного преемника или как-нибудь иначе, то на этот вопрос нельзя ответить с уверенностью. Мнения здесь расходятся, отчасти в зависимости от решения предыдущего вопроса о степени родства между Ясоном и Ликофроном. Так, Г. Пласс считает Ясона непосредственным преемником Ликофрона36; Ф. Штеелин, наоборот, придерживается того мнения, что Ясон выступил в качестве преемника Полиалка37; Г. Берве оставляет вопрос открытым38. Как бы то ни было, нельзя, по-видимому, пренебречь свидетельством 6-го письма Исократа, где автор говорит, обращаясь к сыновьям Ясона: "Я охотно отправился бы к вам, помня о дружбе, связывавшей меня с Ясоном и Полиалком" (Isocr. Ep., VI, 1). Возможно, что этот Полиалк тоже относился к правящему семейству ферских тиранов и был, например, в качестве старшего сына Ликофрона, его ближайшим преемником и предшественником Ясона39.

Итак, после кратковременного правления Полиалка - ибо оно не могло быть не чем иным, кроме как кратковременным эпизодом - у власти в Ферах встал Ясон. Это был человек выдающихся физических и духовных качеств. Древние авторы подчеркивают его исключительную силу и выносливость (Xen. Hell., VI, 1, 5-6 и 16), его природный ум, хитрость и изворотливость, делавшие его похожим на Фемистокла (Cic. De off., 1, 30, 108), его талант военачальника (Xen. Hell., VI, 1, 6 и 15; Diod., XV, 60, 1; Arrian. Tact., 16, 3),

- 161 -

его неиссякаемую энергию и предприимчивость (Xen. Hell., VI, 1, 15 cл.). Все эти качества были поставлены им на службу собственному честолюбию, которое было безграничным. Его воля к власти была такова, что он, по свидетельству Аристотеля, говорил, что испытывает голодное чувство, если не может править как тиран (Aristot. Pol., III, 2, 6, p. 1277 a 24 - e[fh peinh'n o{te mh; turannoi').

Однако в стремлении своем к власти он не был прямолинейно и узко эгоистичен, как большинство стремившихся к тирании в его время. На его действиях и поведении лежит печать понимания более широких политических задач, стоящих перед любым правителем. Многим он был обязан здесь своему знакомству с политической философией, ибо, судя по всему, он был хорошо по-софистически образованным человеком. В молодости он, подобно другим фессалийским аристократам, мог слушать лекции заезжих софистов, например Горгия, которого он, согласно сохранившемуся свидетельству, определенно ставил выше афинского софиста Поликрата (Paus., VI, 17, 9). Позднее он состоял в дружбе с учеником Горгия, выдающимся афинским публицистом Исократом (Isocr. Ep., VI, 1). Влияние Горгия может чувствоваться на усвоенных им принципах политической морали, согласно которым следовало погрешить в некотором, чтобы иметь возможность быть справедливым во многом (Aristot. Rhet., I, 12, p. 1373 a 26 cл. - dei'n ajdikei'n e[nia, o{pwх duvnhtai kai; divkaia polla; poiei'n; cp.: Plut. Praec. ger. reip., 24, p. 818 a; De tuend. san. praec., 23, p. 135 f), а также на выдвинутой им панэллинской программе, согласно которой следовало, осуществив политическое объединение Греции, приступить к завоеванию персидского Востока (см. ниже).

Выступление Ясона на политической сцене или, точнее говоря, начало его активной внешней политики падает на рубеж 80-70-х гг. IV в., т. е. относится к тому периоду, когда делами в Греции вновь авторитетно распоряжалась Спарта и когда любое выступление с внешнеполитической инициативой означало неизбежное столкновение с этим государством. Отсюда совершенно иная, чем у Ликофрона, политическая ориентация Ясона: более или менее открытая вражда со Спартой, более или менее искренний союз с ее противниками, в первую очередь с Фивами.

Впервые имя Ясона упоминается в связи с событиями на Эвбее в начале 70-х гг., о которых рассказывает Диодор. В 377 г. афиняне отправили на Эвбею Хабрия с поручением оказать давление

- 162 -

на единственный еще не присоединившийся здесь ко Второму Афинскому союзу город Орей (Гестиея). Город этот сохранил верность лакедемонянам, будучи благодарен им за освобождение от власти некоего Неогена, который незадолго до этого (bracu; me;n pro; touvtwn tw'n crovnwn), набрав с помощью Ясона Ферского отряд наемников, захватил акрополь и стал тираном над Ореем и окружающей областью (Diod., XV, 30, под годом архонта Каллия = 377/6 г.; непосредственно о Неогене - § 3 сл.).

Утверждение Неогена в Орее относится примерно к 380 г. Поддержка, оказанная ему Ясоном, могла быть продиктована желанием ферского тирана взять под свой контроль выход из Пагасейского залива, главной торговой артерии Фессалии. Однако успех Ясона и Неогена был кратковременным. Обеспокоенные усилением ферского тирана, спартанцы выслали против его ставленника отряд под командованием Ферипида, и тот с помощью местного населения положил конец орейской тирании (Diod., XV, 30, 4).

В городе остался спартанский гарнизон, чье присутствие (а не одна лишь благодарность за освобождение от тирании, как выходит по Диодору) обеспечило в ближайшие два года верность Орея Спарте (упомянутой выше экспедиции Хабрия также не удалось поколебать этой верности). В новой войне с Фивами (с 379/8 г.) спартанцы не только разоряли своими набегами Фиванскую область, но и, опираясь на Орей, мешали фиванцам наладить доставку хлеба из Фессалии. Так, в 377 г., уже после экспедиции Хабрия, спартанский наместник в Орее Алкет перехватил хлебный транспорт фиванцев, вышедший из Пагас, взяв при этом в плен около 300 человек. Этот успех, однако, имел для спартанцев неприятные последствия. Запертые на орейском акрополе пленники, воспользовавшись беспечностью Алкета, сумели освободиться из-под стражи, захватили акрополь и склонили граждан Орея к отпадению от Спарты. С тех пор фиванцы могли беспрепятственно доставлять хлеб из Фессалии (Xen. Hell., V, 4, 56 сл.; ср.: Polyaen., II, 7; Frontin., IV, 7, 19)40.

- 163 -

События 380-377 гг., связанные с Эвбеей, и прежде всего история с Неогеном, свидетельствуют о разладе между Ясоном и Спартой. Последняя, ревниво следя за ростом могущества ферского тирана, противодействовала ему не только за пределами Фессалии, но и внутри ее, выступая гарантом автономии отдельных полисов, как об этом можно судить на примере Фарсала (см. ниже). С другой стороны, очевидна дружба Ясона с противником Спарты Фивами, которые естественно могли вывозить хлеб из Пагас лишь с согласия ферского тирана (о принадлежности Ясону Пагас см.: Polyaen., VI, 1, 6). Истоки этой дружбы, судя по имени дочери Ясона Фебы (Qhvbh), могли относиться к еще более раннему времени - к середине или даже к началу 80-х гг. IV в. (Феба родилась не позднее 385 г., ибо в 368 г. она уже была замужем за Александром). В связи с этим, конечно, возникает вопрос: в каком качестве тогда выступал Ясон, подчеркивая свое расположение к Фивам: как частное лицо или уже как правитель Фер? Ответить с уверенностью на этот вопрос, к сожалению, не представляется возможным.

Что же касается 70-х гг., то для этого времени фиванская ориентация Ясона доказывается уже рядом положительных фактов. Об одном таком - содействии в снабжении фиванцев фессалийским хлебом - мы только что говорили. Показательны также усилия Ясона завязать тесную дружбу с ведущими государственными деятелями Фив. С Пелопидом у него в конце концов установились близкие отношения (Plut. Pelop., 28, 7 - h\n [sc. Pelopivdaх] tw'/ jIavsoni sunhvqhх kai; fivloх), и лишь неудачный выбор средства - открытое денежное подношение - помешало установлению такой дружбы с Эпаминондом (Plut. Reg. et imp. apophth., Epam., 13, p. 193 b-с; De genio Socr., 14, p. 583 f; Aelian. V. h., XI, 9). К середине 70-х гг. Ясон во всяком случае уже находился в правильных союзнических отношениях с Беотийской федерацией (см.: Xen. Hell., VI, 1, 10, где Ясон говорит Полидаманту: kai; mh;n Boiwtoiv ge kai; oiJ a[lloi pavnteх o{soi Lakedaimonivoiх polemou'nteх uJpavrcousiv moi suvmmacoi ktl.)41,

- 164 -

и еще ко времени сражения при Левктрах продолжал официально оставаться союзником фиванцев (Xen. Hell., VI, 4, 20 cл.; Diod., XV, 54, 5). Позднее, после его смерти, вдова его проживала в Фивах (Xen. Hell., VI, 4, 37).

Теми же стремлениями приобрести возможных союзников на случай открытого столкновения со Спартой могло быть вызвано и вступление Ясона осенью 375 г. во Второй Афинский союз, если только прав Э. Фабрициус, который в тексте учредительного декрета CIA, II, 1, № 17 В 15 (= М. N. Tod, II, № 123, 111) на месте позднее выскобленного слова восстанавливает jIavsw]n. Основанием для такого восстановления служит, в частности, то, что непосредственно перед выскобленным словом в перечне союзников читаются имена молосскогo правителя Алкета и его сына Неоптолема, которые, будучи вассалами Ясона (Xen. Hell., VI, 1, 7), могли вступить в Афинский союз лишь с согласия и по примеру своего сюзерена. Время возможного вступления Ясона в Афинский союз - осень 375 г. - определяется положением его имени в составленном в общем по хронологическому принципу перечне союзников, где оно стоит сразу же вслед за именами акарнанцев, проннийцев с Кефаллении и Алкета с Неоптолемом, о которых известно, что они, как и упомянутые несколько выше керкиряне, присоединились к Афинскому союзу в результате действий Тимофея в летнюю кампанию 375 г. (Xen. Hell., V, 4, 62-66; Diod., XV, 36, 5-6; Isocr., XV, 109; Nepos. Timoth., 2, 1)42.

Конечно, эпиграфическая ненадежность восстановления Фабрициуса (сохранившаяся последняя буква в выскобленном слове может как будто бы читаться не только как "N", но и как "I", да и букв в этом слове могло быть не пять, а шесть), равно как и передаваемое Ксенофонтом и относящееся примерно к тому же времени заявление самого Ясона о нежелании его вступать в союз

- 165 -

с афинянами (Xen. Hell., VI, 1, 10), подают повод к сомнению в правильности изложенной выше точки зрения43. Однако заявление Ясона у Ксенофонта, по остроумному и здесь, несомненно, справедливому толкованию У. Вилькена, может иметь в виду будущую ситуацию, когда Ясон, став фессалийским тагом, мог и пренебречь союзом с Афинами (в тексте Ксенофонта характерная конструкция в opt. aor. с a[n: kai; jAqhnai'oi de; eu\ oi\dV o{ti pavntapoihvsaien a[n w[ste suvmmacoi hJmi'n genevsqai: ajllV ejgw; oujk a[n moi dokw' pro;х aujtou;х filivan poihvsasqai). Это, однако, не должно исключать возможности такого союза в пору, когда он был еще правителем одних Фер44. С другой стороны, бесспорным является то, что в 373 г., во время процесса Тимофея, Ясон уже был афинским союзником (Ps.-Dem., XLIX, 10), и лучше объяснить это вступлением его в Афинский союз еще в 375 г., в пору, когда он готовился к завершению объединения Фессалии и, следовательно, мог опасаться решительного противодействия со стороны Спарты, чем искать какой-либо другой неизвестный повод и использовать сомнительные показания второстепенных источников, чтобы объяснить союзнические отношения Ясона с афинянами около 373 г.

Тем не менее пребывание Ясона во Втором Афинском союзе не могло быть долговечным. Растущее могущество тирана, его планы приобретения гегемонии в Греции, причем не только на суше, но и на море, с неизбежным ввиду этого обострением отношений с афинянами (см.: Xen. Hell., VI, 1, 10 сл., с анахроничным, впрочем, приурочением этих планов уже к 375/4 г.), должны были привести к выходу Ясона из Афинского союза, в связи с чем, очевидно, его имя и было выскоблено на камне с текстом учредительного декрета (еще до 371 г.)45.

- 166 -

По-видимому, в значительной степени благодаря искусной политике союзов Ясону удалось к середине 70-х гг. достичь большого могущества как в самой Фессалии, так и за пределами ее. Все это должно было внушать сильнейшее беспокойство продолжавшей претендовать на роль общегреческого арбитра Спарте. Весьма возможно, что уже посылка царя Клеомброта с войском в Фокиду в 374 г. имела в виду оказание помощи фокидянам не только против фиванцев, но и против Ясона (Xen. Hell., VI, 1, 1; о вражде Ясона с фокидянами см.: ibid., VI, 4, 21 и 27)46. Но и помимо этого мы располагаем весьма определенным свидетельством о возросшем к тому времени могуществе Ясона. Это - обращение фарсальского правителя Полидаманта в Спарту с просьбой о помощи против угрозы аншлюса со стороны ферского тирана (Xen. Hell., VI, 1, 2 сл.). Излагаемая Ксенофонтом довольно длинная речь Полидаманта, с которой тот выступил перед спартанцами (ibid., § 4-16), в своей основе, как полагают, восходит к действительно сказанному Полидамантом. Она является, таким образом, ценнейшим источником для уяснения фактического положения ферского тирана к середине 70-х гг., а также для суждения о его дальнейших политических планах47.

Миссия Полидаманта в Спарту относится примерно к тому же времени, когда фокидяне запросили у спартанцев помощи против фиванцев (Xen. Hell., VI, 1, 2 - scedo;n de; peri; tou'ton to;n crovnon), т. e., по-видимому, к 374 г. К этому времени, согласно Полидаманту/Ксенофонту, Ясон, опираясь на шеститысячное наемное войско (ibid., § 5-6 и 15), содержание которого облегчалось

- 167 -

для него большим личным состоянием (ср.: Polyaen., VI, 1), не только держал в своей власти родной город Феры, но и поставил под свой контроль бульшую часть остальной Фессалии (см.: Xen. Hell., VI, 1, 5, где приводятся слова самого Ясона - ejgw; ga;r <...> e[cw me;n Qettalivaх ta;х pleivstaх kai; megivstaх povleiх summavcouх). Исключение составлял один лишь Фарсал с зависимыми от него городами (о последних см.: ibid., § 8)48. Власть ферского тирана уже тогда простиралась на периекские области (ср.: ibid., § 19; Diod., XV, 60, 1, с опозданием под годом архонта Дисникета = 370/69 г.), возможно, даже на область северных перребов (Diod., XV, 57, 2, опять, по-видимому, с опозданием под 370/69 г.)49, а также на соседние с Фессалией области мараков и долопов (Xen. Hell., VI, 1, 7). В зависимости от ферского тирана находился также молосский правитель Алкет, который, может быть, и властью-то своей в Эпире был обязан Ясону (ibid., § 7, с характерным, отражающим вассальную зависимость обозначением - oJ ejn th'/ jHpeivrw/ u{parcoх)50. За пределами Фессалии и ее округи политическое значение Ясона обусловливалось союзными отношениями его с Беотийской федерацией и другими враждебными Спарте государствами, а также, весьма возможно, и с Афинами (ibid., § 10; см. также выше).

Сильный своим войском и своею славою (ibid., § 4 - oJ ga;r ajnh;r kai; duvnamin e[cei megavlhn kai; ojnomastovх ejstin), Ясон мог, по-видимому, без особого труда завершить объединение Фессалии, подчинив Фарсал силою. И если тем не менее он предпочел достигнуть этого дипломатическим путем, то объяснялось это сугубо политическим расчетом - желанием не компрометировать уже почти завершенного дела объединения Фессалии откровенным и грубым насилием (ibid., § 7). Возможно также, что известную роль сыграло стремление Ясона не допускать прямого вооруженного столкновения со Спартою. Избежать этого столкновения было тем труднее,

- 168 -

что Фарсал, по-видимому, еще со времени походов спартанцев против Олинфа, т. е. с конца 80-х гг., находился под непосредственным контролем Спарты51.

Так или иначе Ясон вступил в переговоры с Полидамантом и даже изъявил согласие на его обращение в Спарту. Здесь Полидамант выступил по видимости в интересах своего родного города, а на самом деле, не подозревая этого, как орудие ферского тирана, своими разъяснениями о силе, возможностях и планах Ясона содействуя осторожному подходу спартанцев к фессалийской проблеме52. Дальновидная и осторожная политика Ясона увенчалась полным успехом. Спарта ввиду занятости своей на других участках, в Фокиде - против фиванцев, на море, вблизи Пелопоннеса, - против афинян, а в самом Пелопоннесе - против некоторых соседей, а вместе с тем и под влиянием разъяснений Полидаманта отказалась от прямого вмешательства в фессалийские дела и предоставила своих друзей в Фарсале их собственной участи.

По возвращении из Спарты Полидамант принял предложения Ясона и за сохранение Фарсалу определенных свобод и привилегий обещал склонить сограждан к союзу с ферским правителем и содействовать избранию его в фессалийские таги. По заключении этого соглашения Фарсал добровольно присоединился к Ясону, и вскоре ферский властитель с общего согласия стал тагом Фессалии (см.: Xen. Hell., VI, 1, 17-18; Diod., XV, 60, 2, где, однако, теперь уже вне всяких сомнений ошибочно, избрание Ясона в фессалийские таги отнесено к последнему году его жизни)53.

Таким образом, в 374 г. было завершено объединение Фессалии под властью одного правителя Ясона. Однако тем самым была выполнена лишь первая часть обширной политической программы. В планы Ясона, как он, возможно, и в самом деле говорил об этом Полидаманту, входило достижение и более далеких целей - гегемонии в Элладе и завоевания подвластного персам Востока (последнее, впрочем, едва ли уже в 375/4 г.). Опираясь на сильное наемное войско, на большие материальные и людские ресурсы

- 169 -

Фессалии, на политическую поддержку прочих, связанных с ним союзническими отношениями греческих государств, Ясон мог, пожалуй, не без оснований считать осуществление этой программы делом не столь уже трудным.

В особенности заманчивым должно было представляться завоевание Азии. Опыт борьбы с персами греческих наемников Кира Младшего и Агесилая наводил на мысль о легкости этого предприятия, а возможные его плоды могли казаться сказочными (Xen. Hell., VI, 1, 8-12). Важным при этом с точки зрения укрепления политического положения ферской тирании было и то, что если в прочих отношениях растущее могущество Ясона могло вызывать у греков подозрение, как в Фессалии, так и за ее пределами (Xen. Hell., VI, 1, 14; 4, 32; Diod., XV, 57, 2), то здесь он мог рассчитывать на полное сочувствие всей Эллады. И действительно, усиленная пропаганда Ясоном, очевидно, уже в эти годы своей панэллинской программы сильно содействовала росту его популярности среди греков. Возможно, что это же способствовало сближению и дружбе с ферским тираном такого видного теоретика панэллинизма, как Исократ (Isocr., V, 119, сл.; Ер., VI, 1). Однако прежде надо было добиться гегемонии в Элладе, ибо без объединения ее под властью одного правителя нечего было и думать об успешной войне с персами. К выполнению этой задачи Ясон и приступил, вероятно, сразу же после завершения объединения Фессалии.

Впрочем, и теперь он оставался верен своей расчетливой тактике, деятельно, но не спеша подготавливая свой решающий выход на общегреческой сцене. Сначала, казалось, в его внешней политике не произошло существенных изменений. По-прежнему он придерживался ориентации на антиспартанскую коалицию государств во главе с Фивами и сохранял дружественные отношения с афинянами - не только с отдельными государственными деятелями, как это видно из его участия в знаменитом процессе Тимофея в 373 г., когда он вместе со своим вассалом Алкетом явился в Афины для дачи свидетельских показаний в пользу Тимофея (Ps.-Dem., XLIX, 10, 22-24, 31, 62; Nepos. Timoth., 4, 2 сл.), но и официально со всею общиной (Ps.-Dem., XLIX, 10).

Однако тогда же, по-видимому, началось и охлаждение в отношениях между Ясоном и Афинами. Основанием для этого явилось обращение фессалийского властителя как раз в эти годы к реализации своей морской программы (ср.: Xen. Hell., VI, 1, 10 сл. [374 г., планы строительства флота и приобретения гегемонии

- 170 -

на море] и VI, 4, 21 [371 г., упоминание о наличествующем уже флоте]). В связи с этим началось соперничество его с афинянами из-за важных в стратегическом отношении пунктов, в частности, как полагают, из-за Эвбеи и прилегающих к ней островов. Следствием этого, как уже указывалось выше, был выход Ясона из Второго Афинского союза54.

Но если пребывание под чьей-либо союзнической опекой было теперь для самого Ясона невыносимо, то, наоборот, естественно было ожидать от него стремления навязать такую опеку другим. В частности, можно думать, что именно в эти годы и в этой же связи, т. е. в связи с реализацией морской программы, он заполучил в свои сети македонского царя Аминту III, для которого союз с Ясоном несомненно означал вхождение в орбиту влияния этого могущественного фессалийского властителя (ср.: Xen. Hell., VI, 1, 11, где присоединение важной, как там подчеркивается, своим корабельным лесом Македонии связывается еще с будущим временем, и Diod., XV, 60, 2, где, однако, заключение союза между Ясоном и Аминтою, в силу общей и, очевидно, неверной установки Диодора, отнесено к слишком позднему времени; для фессалийского влияния в Македонии ср. еще: Isocr., V, 20; Arrian. Anab., VII, 9, 4)55.

Переломным пунктом во внешней политике Ясона, в смысле перехода от более или менее скрытой подготовки к открытому осуществлению своих гегемонистских планов, явилось лето 371 г., когда очередное вторжение спартанцев в Беотию привело к решающему столкновению воюющих сторон при Левктрах. Взаимная скованность двух крупнейших политических сил, Пелопоннесского и Беотийского союзов, при неопределенной или нерешительной позиции Афин, создавала теперь для фессалийского властителя благоприятные условия для авторитетного вмешательства в общегреческие дела, а обращение к нему фиванцев с просьбой о помощи - все равно, до или после сражения при Левктрах - подавало к этому еще и отличный повод. Впрочем и здесь, по-видимому, большего доверия заслуживает не поздний компилятор Диодор, у которого Ясон является со своей помощью еще до сражения при Левктрах (Diod., XV, 54, 5),

- 171 -

а современник Ксенофонт, согласно которому обращение фиванцев к Ясону, как и к афинянам, состоялось уже после сражения ввиду желания победителей с помощью союзников довершить уничтожение неприятеля (Xen. Hell., VI, 4, 20 сл.)56.

Приведя в состояние боевой готовности свое войско и флот, Ясон во главе отборного отряда в 1500 пехотинцев и 500 всадников (численность указана у Диодора) стремительным маршем пересек Фокиду и появился у Левктр, где противники все еще стояли друг против друга. В то время как фиванцы побуждали своего союзника к немедленному совместному нападению на лакедемонян, Ясон неожиданно выступил с мирной инициативой и своим посредничеством содействовал заключению между фиванцами и лакедемонянами перемирия. На словах он ратовал за соблюдение обеими сторонами благоразумной умеренности и осторожности, на деле же, как это правильно подчеркивает Ксенофонт, целью его было не дать решительного перевеса фиванцам, не добивать спартанцев, но, способствуя сохранению между ними зыбкого равновесия и недоверия, поставить тех и других в зависимость от него самого (Xen. Hell., VI, 4, 25 - e[lege me;n ou\n toiau'ta, e[pratte dV i[swх o{pwх diavforoi kai; ou|toi ajllhvloiх o[nteх ajmfovteroi ejkeivnou devointo). "Под маской честного маклера, - замечает Ф. Штеелин, - Ясон, таким образом, трудился над созданием своей собственной гегемонии в Греции"57.

Весьма знаменательными были с этой точки зрения действия Ясона и во время обратного похода из Беотии в Фесалию, когда он принял меры по обеспечению за собой на будущее свободного прохода в Среднюю Грецию. Проходя второй раз по враждебной ему Фокиде, он взял и разрушил укрепленные предместья Гиамполя, а затем снес стены спартанской колонии Гераклеи Трахинской. При этом, замечает Ксенофонт, "он, очевидно, нисколько не боялся того, что пойдут войной на его владения, если этот вход будет открыт, но больше заботился о том, чтобы кто-нибудь не захватил Гераклеи, господствующей над узким проходом, и таким образом мог бы ему помешать, если б он вздумал пойти походом на Грецию". Земли разрушенной Гераклеи он подарил соседним и, очевидно, зависимым

- 172 -

от него этеянам и малиям (Xen. Hell., VI, 4, 27; Diod., XV, 57, 2, где вначале в качестве цели похода Ясона названа Локрида, по-видимому, по ошибке вместо Фокиды)58.

По возвращении из Беотии Ясон находился в зените своей славы и могущества. По верной в общем, хотя и несколько вычурной, оценке Ксенофонта он был могуществен (mevgaх me;n h\n) как сильный властитель, опиравшийся на многочисленное и отборное наемное войско, и как законный таг Фессалии. Он был еще более могуществен (e[ti de; meivzwn) благодаря многочисленным политическим союзам, ибо одни государства уже были его союзниками, а другие жаждали стать ими. Он был, пожалуй, самым могущественным (mevgistoх dV h\n) из людей своего времени в силу установившегося уже повсюду уважительного к нему отношения (Xen. Hell., VI, 4, 28). Теперь он мог открыто призвать фессалийцев добиваться гегемонии в Элладе, ибо, по его убеждению, "она (эта гегемония. - Э. Ф.), как награда за доблесть, предназначается тем, кто способен ее оспаривать", а такими при ущербности всех остальных эллинов - лакедемонян, афинян, фиванцев, аргивян - могли быть теперь лишь фессалийцы (см.: Diod., XV, 60, 1 cл., где приписываемое Ясону заявление хотя и может быть продуктом творчества самого Диодора или его источника, все же верно передает смысл внешнеполитических устремлений фессалийского правителя)59.

Удобной формой достижения такой гегемонии, как это правильно оценил Ясон, могло бы стать восстановление древнейшей руководящей роли фессалийцев в наиболее почтенном религиозно-политическом объединении греков - Дельфийской амфиктионии. Располагая вместе с зависимыми от нее племенами перребов, долопов, магнетов, этеян, фтиотидских ахейцев и малиев большинством голосов, Фессалия - а вместе с нею и ее вождь - могла смело рассчитывать на руководство в этом союзе60. Нужно было, казалось, лишь громко заявить об этом на первых же Пифийских празднествах.

- 173 -

Зимой 371/70 г. Ясон развернул деятельную подготовку к ближайшему Пифийскому празднику, который должен был состояться в августе - сентябре 370 г. (Xen. Hell., VI, 4, 29 сл.). Всем фессалийским городам он приказал поставить для будущего праздничного жертвоприношения определенное количество животных - быков, овец, коз и свиней. При этом, замечает Ксенофонт, "хотя по его распределению каждому отдельному городу надлежало предоставить жертвенных животных лишь в очень умеренном количестве, тем не менее, как говорили, всего составилось не менее тысячи быков и более десяти тысяч голов прочих жертвенных животных" (ibid., § 29). Одновременно он велел фессалийцам начать и другого рода подготовку - военную, для предстоящего ко времени Пифийского праздника похода (ibid., § 30).

Слухи об этих приготовлениях, естественно, распространились по всей Греции. При этом, как видно из рассказа Ксенофонта, наряду с догадкой о том, что Ясон хочет взять на себя руководство Пифийским праздником, высказывались даже опасения, не наложит ли он руку на сокровища Дельфийского храма. Говорили, рассказывает Ксенофонт, что обеспокоенные дельфийцы обратились даже с вопросом к оракулу: что им следует делать, если Ясон станет посягать на священное имущество? Однако бог ответил им, что он сам за себя постоит. Ксенофонт, передающий все эти слухи, сам не решается судить о том, какие планы были у Ясона. В своих утверждениях он очень осторожен: относительно намерений Ясона принять на себя руководство Пифийским праздником он ссылается на заявления других; говоря о видах Ясона на храмовое имущество, предупреждает, что вопрос остался неясен; эпизод с обращением дельфийцев к оракулу предваряет осторожным "говорят" (levgetai).

А что можем мы сказать по этому поводу? Зная осторожность Ясона как политика, трудно поверить, что целью будущего демарша Ясона был захват сокровищ Дельфийского храма. Этот грубый акт мог бы скомпрометировать все его дело. Скорее всего в его расчеты входило, явившись с богатыми подношениями и в сопровождении многочисленного войска, оказать соответствующее моральное и политическое давление на амфиктионов и добиться признания за собой руководящего положения в этом союзе, так, как это позднее было сделано Филиппом II Македонским. Последнего в этом отношении можно рассматривать как политического преемника Ясона. Когда он добивался руководящего положения в Дельфийской амфиктионии, а затем использовал это в качестве своеобразного

- 174 -

легального моста для достижения политической гегемонии в Элладе, он, несомненно, шел по пути и, возможно, даже сознательно руководствовался примером Ясона.

Трудно сказать, однако, насколько выполнима была эта программа для самого Ясона. Рост могущества ферского тирана давно уже смущал многих как в Фессалии, объединенной, но не убежденной им до конца (Xen. Hell., VI, 1, 14; 4, 32; Diod., XV, 57, 2), так, очевидно, и за ее пределами, а его последние приготовления вызвали, как мы только что видели, сильнейшую озабоченность во всей Греции. Даже если допустить, что Ясону удалось бы добиться руководящего положения в Дельфийской амфиктионии, остается еще неясным, как от этого религиозно-политического лидерства он смог бы перейти к собственно политической гегемонии. И дело не только в том, что на этом пути ему неизбежно пришлось бы столкнуться с противодействием отдельных полисов, которые сами претендовали на гегемонию, - усилившихся Фив и Афин и не сокрушенной совершенно Спарты. Ксенофонт, который в общем судит о Ясоне весьма благожелательно, ибо ему импонировали характер, власть и панэллинские устремления этого правителя, не может умолчать об одном весьма показательном для настроения умов в Элладе факте. Говоря о судьбе убийц Ясона, он замечает: "В эллинских городах, в которые они прибывали, их по большей части встречали с почетом, из чего и обнаружилось, что эллины очень опасались, чтобы Ясон не стал над ними тираном" (Xen. Hell., VI, 4, 32).

Этот страх - свидетельство того, что в массе своей греки еще не были готовы пожертвовать полисной свободой и независимостью ради объединения под властью одного тирана. Такое состояние общественного мнения более всего должно было бы внушать сомнений в возможности достижения ферским тираном гегемонии в Элладе61. Однако гадать здесь бесполезно, потому что в самый разгар описанных выше приготовлений, во время смотра ферской конницы (очевидно, в начале 370 г.), Ясон был убит семью составившими против него заговор юношами (Xen. Hell., VI, 4, 31 сл.; Diod., XV, 60, 5; Valer. Max., IX, 10, ext. 2; Aelian, fr. 52 Hercher).

- 175 -

Возможно, что это было уже не первое покушение на жизнь Ясона. Древние авторы упоминают об одном таком покушении, окончившемся для тирана счастливо. Нанесенный ему удар лишь вскрыл застарелый и не поддававшийся излечению нарыв (см.: Cic. De nat. deor., III, 28, 70; Valer. Max., I, 8, ext. 6). Впрочем, согласно Плинию, это чудо случилось с Ясоном не при покушении, а во время битвы (Plin. N. h., VII, 50, 166), a Плутарх и вовсе аналогичный анекдот с покушением связывает не с Ясоном, а с предположительным предшественником Ликофрона Прометеем (Plut. De cap. ex inim. ut., 6, p. 89 с). Все же полностью отвергать возможность какого-то более раннего покушения не приходится. На это, между прочим, указывает имя, которое Ясон дал своему старшему сыну - Тисифон (буквально "мститель за убийство")62.

Что же касается последнего покушения, то хотя мы неплохо осведомлены о том, как оно было совершенно, нам ничего не известно определенного о его мотивах. Наш главный источник Ксенофонт не говорит по этому поводу ни слова. Впрочем, судя по Ксенофонту (Xen. Hell., VI, 4, 31 сл.), совершившие убийство юноши служили в ферской коннице и, стало быть, принадлежали к местной знати. А согласно Эфору (Diod., XV, 60, 5), при составлении заговора ими руководило желание прославиться (sunomosamevnwn dovxhх e{neka), по всей видимости, в качестве тираноубийц. Отсюда можно, пожалуй, заключить, что убийство Ясона было совершено ферскими аристократами из вражды к тирании.

Окончательным толчком к заговору могло послужить какое-нибудь оскорбление, нанесенное забывшим свою обычную осторожность правителем. Возможно, это было именно то оскорбление, о котором рассказывает Валерий Максим: будто бы Ясон позволил руководителю гимнасия наказать нескольких юношей, взыскав с них по 30 драхм с каждого или дав по 10 ударов. Тот выбрал последнее, и тогда юноши решили убить Ясона как виновника постигшего их позорного наказания (Valer. Max., IX, 10, ext. 2)63.

Диодор приводит еще мнение некоторых писателей (wJх dV e[nioi gravfousin) о том, что виновником убийства Ясона был его брат

- 176 -

Полидор (Diod., l. c.). Зная нравы, царившие позднее при дворе ферских тиранов, мы бы не удивились, если бы это оказалось правдой. С другой стороны, было бы соблазнительно предположить, что убийство Ясона было инспирировано извне теми, кто в первую очередь имел основания страшиться растущего могущества ферского тирана, фиванцами или дельфийцами. В особенности естественно было бы ожидать причастности к заговору дельфийского жречества. Недаром Аполлон Пифийский так уверенно заявил, что он сам сумеет постоять за себя64. Однако ни античная версия о Полидоре, ни современная о фиванцах и дельфийцах не находят подтверждения в нашем главном источнике Ксенофонте, во всяком случае там, где он говорит от своего имени, и потому разумнее всего будет ограничиться первым заключением - о заговоре враждебных тирании аристократов65.

Смерть Ясона оказалась роковой для политического будущего Фессалии, ибо, как это часто случалось в древности, да и в более новые времена, гибель вождя и здесь поставила под вопрос политическую консолидацию и крепость только что созданного им государства. И хотя тираническая власть в Ферах и должность фессалийского тага остались за домом Ясона, о притязаниях на политическую гегемонию в Элладе для преемников Ясона уже не могло быть и речи.

Покончив с общим обзором правления Ясона, попытаемся теперь охарактеризовать основные особенности созданной им политической системы и проводившейся государственной политики. Задача эта непростая как вследствие своеобразия положения самого Ясона, так и ввиду недостаточности наших источников, обходящих молчанием многие важные вопросы. Проводимый ниже анализ никак поэтому не может претендовать ни на законченность, ни на полноту.

Ядром государства, созданного Ясоном, был город Феры с прилегающей областью, куда, в частности, входила морская гавань Пагасы (Polyaen., VI, 1, 6; ср.: Xen. Hell., V, 4, 56 сл.; см. также выше).

- 177 -

Досталась ли Ясону власть в Ферах по наследству или же он добился ее собственными усилиями, - все равно, Феры были и оставались политическим доменом Ясона, его государством в собственном смысле.

Что же касается характера власти Ясона в Ферах, то хотя она, по-видимому, и была лишена всякого формального прикрытая66, известный политический дуализм не исключается. Тиран со своими наемниками стоял рядом с общиной, которая продолжала существовать, как об этом свидетельствует не только наличие гражданского ополчения, но и продолжавшийся при Ясоне чекан монеты от имени ферян67.

О политическом основании и организации этой власти мы почти ничего не знаем. Весьма вероятно, что Ясон, как и сиракузские тираны, опирался прежде всего на круг близких друзей (fivloi), среди которых привилегированное положение могли занимать его ближайшие родственники - братья Мерион, Полидор и Полифрон и племянник Александр (Мерион упоминается у Полиэна [VI, 1, 6]; об остальных см. ниже).

Будучи по существу военной диктатурой, власть Ясона опиралась далее - и это уже не предположение, а факт - на наемное войско. Правда, наряду с ним продолжало существовать и гражданское ополчение, как это следует из упоминания Ксенофонта о проведении Ясоном смотра ферской конницы (Xen. Hell., VI, 4, 31 - ejxevtasin pepoihkw;х kai; dokimasivan tou' Feraivwn iJppikou'; ср.: ibid., VI, 1, 19, где говорится об определении Ясоном размеров контингентов, которые должны были выставляться всеми фессалийскими городами, стало быть, также и Ферами). Однако войско граждан не могло быть совершенно надежным (это подтверждается и фактом последнего покушения), и потому Ясон по возможности

- 178 -

избегал пользоваться его услугами и полагался главным образом на своих наемников. Это наемное войско насчитывало уже к 374 г. до 6 тыс. человек (Xen. Hell., VI, 1, 5), что по оценкам современников было немалой силой (ср.: ibid., VI, 1, 4 и 15; 4, 28). Наемное войско у Ясона включало в себя как пехотинцев, так и всадников (Xen. Hell., VI, 4, 28; ср.: ibid., § 21 и Diod., XV, 54, 5); его ядро составлял отряд телохранителей (dorufovroi, Xen. Hell,, VI, 4, 32), возможно конных (см.: ibid., § 21, где наряду с собственно наемниками упоминаются и окружающие Ясона всадники - sullabw;n de; [sc. jIavswn] tov te xeniko;n kai; tou;х peri; auJto;n iJppevaх).

Тиран проявлял исключительную заботу о наемниках, непрерывно различными упражнениями совершенствуя их подготовку и всеми мерами добиваясь ревностного исполнения ими своего долга. Характеризуя усилия Ясона в этом направлении, Полидамант/Ксенофонт сообщает замечательные подробности об использовавшейся тираном системе поощрений. "При этом, - рассказывал Полидамант, - он удаляет со службы тех из наемников, которые оказываются недостаточно выносливыми, а тех, которые ему кажутся наиболее неутомимыми и наиболее твердыми в опасностях битв, он награждает, увеличивая жалованье в два, три и даже четыре раза, делая им различные подарки, ухаживая за ними во время болезни и устраивая им почетное погребение. Поэтому каждый из его наемников знает, что военная доблесть даст ему в жизни и почет и богатство" (Xen. Hell., VI, 1, 6; ср.: § 15).

Постоянное, тренированное, преданное своему начальнику, это наемное войско было грозной силой, несомненно, как это выразительно подчеркнуто у Ксенофонта, превосходившей обычные ополчения граждан (ibid., § 5). Искусный политик и полководец, Ясон длительное время с успехом использовал эту силу и для охраны существующего порядка внутри государства, и для решения важнейших внешнеполитических задач - объединения Фессалии и достижения гегемонии в Элладе.

Конечно, содержание большой постоянной армии, равно как и обычные при таких режимах пожалования друзьям и сателлитам не только в своей стране, но, очевидно, и за ее пределами (ср. случай с подношением денежного подарка Эпаминонду), требовали больших средств. В особенности содержание наемников не раз ставило тирана в трудное положение, когда он вынужден был даже заниматься вымогательством у близких родственников (см.: Polyaen., VI, 1, где разукрашенные подробностями анекдоты

- 179 -

несомненно отражают в целом достоверный факт). Но вымогательства не могли заменить необходимый в таком случае регулярный источник доходов. Что же им было? Взимал ли Ясон какой-либо прямой налог со своих подданных по крайней мере до того, как под его властью оказались обязанные платить трибут периеки? Ответить на этот вопрос не представляется возможным.

Однако Ясон был главой не одних только Фер, но с 374 г. и всей Фессалии. Здесь его положение также отличалось своеобразием, и притом гораздо более ощутимым в силу более отчетливо выступавшего здесь политического дуализма - переплетения традиционного и нового, тиранического моментов. Действительно, в 374 г. Ясон был назначен фессалийским тагом, как считалось, с общего согласия (oJmologoumevnwх, Xen. Hell., VI, 1, 18), на законном основании (tw'/ novmw/, ibid., VI, 4, 28). Предпосылкой к этому явилось достигнутое, по крайней мере на заключительной стадии, не столько откровенным насилием, сколько путем соглашения объединение всей Фессалии (ср. всю историю с присоединением Фарсала и, в частности, передаваемые Полидамантом/Ксенофонтом высказывания самого Ясона в Hell., VI, 1, 7; ср. также: Diod., XV, 60, 1 сл.). Назначение тага, общего вождя фессалийцев, избиравшегося время от времени для руководства совместными действиями при решении какой-либо важной внешнеполитической задачи, не исключало сохранения отдельными фессалийскими городами своей свободы и автономии68. И теперь они остались, по крайней мере формально, суверенными общинами, как это следует хотя бы из того, что они продолжали чеканить свою монету69, и по крайней мере некоторые из них были свободны от гарнизонов Ясона, как это показывает пример Фарсала (Xen. Hell., VI, 1, 18).

Однако, с другой стороны, не следует забывать, что этот полисный суверенитет был весьма относителен, так же как и конституционность положения Ясона в качестве главы фессалийского объединения. Фессалийские полисы фактически оказались подчинены Ясону еще до того, как он был избран в таги. Их зависимость от него была скреплена, как это показывает тот же случай с Фарсалом, если не принятием гарнизонов, то во всяком случае выдачей заложников. Их согласие на избрание Ясона в таги было таким

- 180 -

образом вынужденным. Более того, судя по всему, сама эта тагия при Ясоне претерпела существенную метаморфозу. Из чрезвычайной военной должности in tempus она стала властью всеобъемлющего и, как оказалось, династического характера. Ведь после смерти Ясона она была унаследована его преемниками в Ферах, сначала его братьями, а затем племянником и таким образом стала наследственным достоянием его дома. Державный характер этой новой тагии был очевиден для древних. Так, у Диодора власть Ясона и его преемников в Фессалии обозначается как "династия" (dunasteiva, Diod., XV, 60, 5; 61, 2 сл.; 80, 1 и 5; 95, 2), причем здесь имеется в виду не династический характер власти в новейшем понимании, но, как и повсеместно у Диодора, авторитарный режим тиранического типа.

Вообще должность тага, именно в своем качестве экстраординарной военной власти, оказалась для Ясона удобной формой для прикрытия своего фактического единовластия в Фессалии. Для него этот традиционный фессалийский институт явился таким же средством к легализации своей тирании в Фессалии, каким была должность стратега-автократора для Дионисия в Сиракузах. Ибо по существу мы должны признать вместе с Г. Берве, что "если таг уже сам по себе противостоял как партнер племенному союзу (Koinon), то позиция Ясона в отношении к этому союзу была схожа с позицией тирана в отношении к своему полису, в котором он, как какой-нибудь Дионисий, занимал чрезвычайную военную должность"70.

Все же, сопоставляя Ясона с Дионисием, надо сделать важную оговорку, которую принимает и Г. Берве. Это сопоставление вполне обоснованно, пока мы сравниваем власть Ясона с властью Дионисия в Сиракузах, но оно будет менее оправданным, если мы будем сопоставлять власть Ясона в Фессалии с властью Дионисия в Сицилии. Здесь на первый план выступает различие, ибо "о тирании Ясона над всей областью по способу территориальной державы Дионисия говорить не приходится"71. Фессалийские города в отличие от сицилийских сохранили свой полисный суверенитет и продолжали играть роль партнеров Ясона в проводившейся им политике72.

- 181 -

Уже в проведенной Ясоном в 374 г., после своего избрания в таги, реорганизации Фессалийского союза чувствуется этот иной, чем у Дионисия, учет роли и возможностей фессалийских полисов (Xen. Hell., VI, 1, 19). В основу новой конституции были положены древнейшие установления, связывавшиеся с именами полулегендарных тагов Скопаса и Алева Рыжего73. В соответствии с этим вновь создавалось общефессалийское войско, в которое каждый город должен был выставить определенное число гоплитов и всадников, причем всего оказалось не менее 20 тыс. гоплитов и свыше 8 тыс. всадников. К этому надо добавить еще большое количество пельтастов, которых должны были выставлять, судя по всему, периекские города (ср.: ibid., § 9). Эти последние, кроме того, обязаны были выплачивать определенный трибут, такой именно, какой был установлен при Скопасе. Эти средства, как и войска, несомненно составляли общесоюзный фонд, которым Ясон распоряжался, строго говоря, лишь постольку, поскольку он был фессалийским тагом.

Вообще в проведении всей этой реорганизации обращает на себя внимание подчеркнутый упор на традиционный момент. Что проведенную Ясоном реорганизацию надо было воспринимать как воссоздание когда-то уже существовавшей политической системы, показывает его собственная речь перед Полидамантом, где он восхваляет состояние Фессалии при тагии (o{tan tageuvhtai Qettaliva), с соответствующими указаниями как на мощь выставляемого тогда войска, в частности и пельтастов, так и на количество выплачиваемого периеками трибута, с выраженной implicite мыслью о необходимости вернуться к такому состоянию (Xen. Hell., VI, 1, 8 сл.). Что это возвращение по необходимости должно было состояться при новых условиях, под властью и по инициативе тага-монарха - это не должно совершенно перечеркивать реставрационный момент.

Вообще признание Ясоном за фессалийскими городами известной политической роли отнюдь не было простой конституционной фикцией, пропагандистским расшаркиванием перед традицией. Это была политическая реальность. Конечно, нельзя отрицать того, что даже

- 182 -

после объединения Фессалии Ясон в течение некоторого времени все еще проводил свою политику на свой страх и риск, силами своих наемников (это ясно проявилось во время его походов в 371 г., Xen. Hell., VI, 4, 21 сл., Diod., XV, 54, 5) и в собственных интересах (подчиненные тогда этеяне и малияне оказались, по-видимому, в зависимости не от фессалийцев вообще, а от него лично)74. Однако в 371/70 г., при подготовке решающего своего выступления на общегреческой сцене, он привлек уже к участию в этом и фессалийские города не только в качестве поставщиков жертвенных животных, но и на активную роль участников готовившейся военной демонстрации в Дельфах (Xen. Hell., VI, 4, 29 сл.). Правда, сами фессалийцы, как мы уже видели, опасались окончательного превращения псевдотагии в тиранию; такое превращение могло бы привести к ликвидации в Фессалии остатков полисного суверенитета, как это случилось в Сицилии. Однако насколько эти опасения были оправданы, судить трудно.

В заключение и в связи с только что поставленным вопросом коснемся еще одного сюжета - социальной политики Ясона. Как кажется, она не должна была подавать фессалийской знати сильных поводов к беспокойству. Древние свидетельствуют, что правление Ясона отличалось умеренностью и справедливостью (Xen. Hell., VI, 4, 29 - kai; e[fasan pavnu metrivwх eJkavsth/ povlei ejpaggellomevnw/ ktl.; Diod., XV, 60, 5 - kai; dokw'n ejpieikw'х a[rcein tw'n uJpotetagmevnwn; ср. также: ibid., XV, 61, 2). И это находило выражение не только в политической гибкости, в стремлении улаживать свои отношения с оппозиционно настроенными кругами не столько силой, сколько соглашением (ср. все тот же эпизод с Полидамантом). Это проявлялось также в умении, в стиле Дионисия Старшего, возбуждать гражданское рвение, когда дела требовали широкого участия общества. Сошлемся в этой связи на отмеченное Ксенофонтом искусное стимулирование Ясоном соревнования в деле с поставками жертвенных животных. "Он велел, - рассказывает историк, - провозгласить, что тот город, который выкормит для бога лучшего быка, годного для того, чтобы идти во главе процессии, получит в качестве приза золотой венок"(Xen. Hell., VI, 4, 29). Наконец, это проявлялось в глубоком понимании общегосударственных задач, в заботах о возвеличении своего родного города Фер (ср.: Strab., IX, 5, 15, р. 436) и поднятии престижа всей

- 183 -

Фессалии. В особенности велико было значение провозглашенной Ясоном панэллинской программы, которая, несомненно, подвела морально-политическую платформу под его политику, так сказать, облагородила ее и сообщила важный направляющий импульс всему фессалийскому народу.

Неудивительно, что ферский властитель пользовался большой популярностью, в особенности в народной массе (ср.: Diod., XV, 61, 2, где жестокому и ненавистному Александру противополагаются его предшественники, т. е. главным образом Ясон: tw'n ga;r pro; aujtou' dunastw'n ejpieikw'х prosferomevnwn toi'х plhvqesi kai; dia; tou'tV ajgapwmevnwn). Можно думать, что режим Ясона держался не только силой оружия, но и сочувствием народа, увлеченного его политической программой, от которой он мог получать и прямые выгоды вследствие несомненного экономического подъема в Ферах, Пагасах и, возможно, некоторых других городах (ср.: Strab., l. c.).

Что касается собственно социальных преобразований, то логично предположить их проведение в том или другом объеме в городе, где установился и существовал собственно тиранический режим, в Ферах, однако едва ли есть основания для такого предположения в отношении всей Фессалии. Во всяком случае ни о радикальном переделе собственности, ни о массовом предоставлении гражданских прав, ни, наконец, о каких-либо изменениях в положении пенестов (за вычетом планировавшегося, но неизвестно, осуществленного ли привлечения их к службе во флоте) в Фессалии во времена Ясона ничего не слышно. Возможно, что именно поэтому, т. е. потому, что Ясон в фессалийских делах не оказался таким новатором, как можно было ожидать, и отношение фессалийской знати к его власти было сравнительно терпимым. Так или иначе, ни о какой активной оппозиции со стороны фессалийской аристократии при Ясоне, в отличие от последующих времен, ничего неизвестно. Заговор, жертвой которого пал Ясон, был делом рук одних лишь ферских аристократов; впрочем, он никак не доказывает наличия и в Ферах широкой и организованной оппозиции.

Подводя итоги, отметим, что как политик Ясон имеет много общего с Дионисием Старшим: та же твердость в достижении и сохранении главного - единоличной власти, та же гибкость в выборе вспомогательных средств, та же политическая мудрость, подсказывавшая необходимость, в собственных же интересах, обоснования или обрамления своего режима большой государственной идеей.

- 184 -

Однако здесь именно и различие - в степени гибкости, в степени проницательности, что видно в более конструктивном подходе к решению большой исторической задачи - сочетания монархического и державного принципов с традиционным политическим укладом и образом мышления греков.

3. Упадок ферско-фессалийской тирании при преемниках Ясона.

В отличие от Ясона его преемники оказались не на высоте исторических задач. При них происходит постепенный упадок созданного усилиями Ясона Ферско-фессалийского государства. Причиной этого была не только междоусобная борьба за власть в правящем семействе, но и шедшее рука об руку с этим вырождение самой политической системы в силу забвения или непонимания наследниками Ясона политических принципов, которым он следовал. Правление преемников Ясона являет собою непрерывное усугубление узурпации, непрерывное сползание в сторону откровенной тирании не только в Ферах, но и в Фессалии, что должно было иметь самые пагубные последствия для всего режима.

Впрочем, на первых порах этот режим еще продемонстрировал свою устойчивость. Без дополнительных осложнений бразды правления после смерти Ясона приняли его братья Полидор и Полифрон, очевидно, потому, что его собственные сыновья были еще несовершеннолетними (Xen. Hell., VI, 4, 33; ср.: Diod., XV, 60, 5, где, однако, в качестве преемника Ясона неверно указан лишь один Полидор; неупоминание Мериона среди братьев-преемников Ясона означает, по-видимому, что он к этому времени уже умер)75. Братья правили совместно, разделив не только тираническую власть в Ферах, как это, вообще говоря, случалось при тираниях (ср. историю Писистратидов в Афинах), но и власть тага в Фессалии (Xen., l. с. - Poluvdwroх <...> kai; Poluvfrwn tagoi; katevsthsan)76. Однако совместное правление Полидора и Полифрона продолжалось недолго. "Оба они, - рассказывает Ксенофонт, - однажды

- 185 -

отправились вместе в Лариссу; ночью, во время сна, Полидор умер, по-видимому от руки своего брата Полифрона: смерть его последовала неожиданно и без всякой видимой причины" (Xen., l. с.). Если это предположение верно и если есть доля истины во взгляде, что Полидор в свое время был причастен к убийству Ясона, то придется признать, что он сам накликал на себя беду, подав дурной пример братоубийственной вражды.

Так или иначе Полифрон стал теперь единоличным правителем и в качестве такового предался неприкрытой, безудержной тирании (Xen. Hell., VI, 4, 34). Естественно, что усиление деспотизма прежде всего должно было ощутиться в Ферах, однако, по свидетельству Ксенофонта, Полифрон даже власть тага сделал схожей с тиранией (kateskeuavsato de; th;n tageivan turannivdi oJmoivan). Повсюду в Фессалии он расправлялся с недовольными или просто влиятельными и, стало быть, потенциально опасными людьми: казнил в Фарсале Полидаманта и еще восемь видных (tou;х krativstouх) граждан, отправил в изгнание многих лариссян, очевидно главным образом представителей знатного рода Алевадов (Хеn., l. с.; ср.: Diod., XV, 61, 3 и 4).

Разумеется, все это должно было еще более усилить недовольство и, возможно, уже тогда фессалийская знать в лице изгнанных из Лариссы Алевадов обратилась за помощью к македонскому царю Александру II (ср.: Diod., l. с.). Однако прежде чем оппозиция успела что-либо сделать, Полифрон был устранен в результате очередного заговора, составленного против него его же племянником, сыном Полидора Александром (Xen. Hell., VI, 4, 34; Diod., XV, 61, 2, где Полидор ошибочно назван вместо Полифрона; Plut. Pelop., 29, 8). Последний, разыгрывая из себя мстителя за отца и тираноборца (см. у Ксенофонта - wJх timwrou'ntoх tw'/ Poludwvrw/ kai; th;n turannivda kataluvontoх), а на самом деле одержимый все той же жаждой власти, покончил с Полифроном, по одной версии, отравив его ядом во время пирушки (Диодор), а по другой - умертвив его копьем (Плутарх). Устранение Полифрона - последнее звено в цепи случившихся в Ферах на протяжении года трех заговоров, вызванных частично или полностью борьбою за власть внутри правящего семейства и стоивших жизни трем братьям - Ясону, Полидору и Полифрону.

Полифрон правил один год (Xen., l. с.; у Диодора - XV, 60, 5 - этот срок по ошибке приписан Полидору). Сменивший его Александр сумел удержаться у власти 11 лет - с 369 по 358 г. (Diod., XV, 61, 2)77.

- 186 -

Утвердившись в качестве правителя Фер и Фессалии (что он стал не только властителем Фер, но и фессалийским тагом, доказывается приводимым ниже свидетельством Ксенофонта), Александр довольно скоро сбросил маску освободителя и явил себя по общему признанию худшим тираном, какого когда-либо порождала греческая земля. "Его правление, - свидетельствует Ксенофонт, - оказалось очень тягостным для фессалийцев" (calepo;х me;n Qettaloi'х tago;х ejgevneto, Xen. Hell., VI 4, 35). Ксенофонту вторит Диодор. "Захватив власть преступным и насильственным образом, - пишет Диодор об Александре, - он распоряжался делами управления, следуя такому же принципу". И ниже он говорит об Александре, что тот "насильственным и тягостным правлением вызывал к себе ненависть" (Diod., XV, 61, 2).

В Ферах Александр, как кажется, совершенно раздавил общинное самоуправление и даже едва ли не первым из правителей такого рода стал чеканить монету не от имени общины, а от своего собственного78. Подозрительный, как Дионисий Сиракузский (Cic. De off., II, 7, 25; Valer. Max., IX, 13, ext. 3), и еще больше, чем он, жестокий (Aristot, fr. 37 Rose3; Plut. Pelop., 26 сл.; De Alex. М. fort., II, 1, p. 334 a-b; Aelian. V. h., XIV, 40; ср.: Diod., l. с.), он безжалостно расправлялся с действительными и мнимыми оппозиционерами, с откровенным садизмом наслаждаясь мучениями своих жертв. По свидетельству Плутарха, он "закапывал людей в землю живыми, а иных приказывал обернуть в шкуру кабана или медведя и, спустив на них охотничьих собак, развлекался, глядя, как несчастных рвут на куски и закалывают копьями" (Plut. Pelop., 29, 6). Если верить древним, он даже гордился этой своей непреклонной cypoвостью и стыдился любых проявлений жалости или сострадания. "Однажды, - рассказывает Плутарх, - он смотрел "Троянок" Эврипида, но вдруг поднялся и ушел из театра, велевши передать актеру, чтобы тот не огорчался и не портил из-за этого своей игры: он-де удалился

- 187 -

не из презрения к исполнителю, но потому, что ему было бы стыдно перед согражданами, если бы они увидели, как Александр, ни разу не пожалевший никого из тех, кого он осуждал на смерть, проливает слезы над бедами Гекубы и Андромахи" (Plut. Pelop., 29, 9 сл.; ср.: De Alex. М. fort., II, 1, р. 334 а-b; Aelian. V. h., XIV, 40). Аналогичным образом распоряжался Александр и в остальной Фессалии, выступая перед свободными фессалийскими городами не столько в качестве союзного тага, сколько державным деспотом.

Эта прямолинейная и недальновидная политика имела для существующего режима самые печальные последствия. Повсюду в стране началось брожение. Растущее недовольство находило выражение в заговорах знати, например Алевадов в Лариссе (Diod., XV, 61, 2), в отпадении городов, со многими из которых ферский тиран уже в первый год своего правления должен был вести настоящую войну (Plut. Pelop., 26, 1). Располагая достаточно многочисленным и хорошо подготовленным войском, Александр, разумеется, всеми силами старался подавить сепаратистское движение и восстановить контроль над страной. Не будучи в состоянии противостоять ему, фессалийские города естественно обратились за помощью к ближайшим соседям, к Македонии и к Фивам, которые не замедлили откликнуться на эти призывы, рассчитывая таким образом ослабить опасное могущество ферских тиранов и укрепить свое влияние в Фессалии.

Сначала ларисские Алевады, продолжая, по-видимому, начатые еще при Полифроне контакты, обратились за помощью к македонскому царю Александру II, и тот, охотно согласившись, явился вскоре в Фессалию с войском и в сопровождении фессалийских изгнанников (Diod., XV, 61, 3 сл., под годом архонта Лисистрата = 369/8 г.). Опередив таким образом ферского тирана, который, узнав о сговоре Алевадов с македонским царем, готовил вторжение в Македонию, Александр II отвоевал теперь у противника Лариссу и присоединил Краннон. Однако вопреки соглашению своему с фессалийцами он и не подумал предоставить этим городам свободу, но, "пренебрегши доброю славою и введя значительные гарнизоны, сам завладел этими городами" (ibid., § 5). Впрочем, закрепиться в Фессалии как следует македонскому царю не удалось, так как в его собственном государстве в это время начались смуты в связи с выступлением Птолемея из Алора (Plut. Pelop., 26, 4).

Между тем фессалийские города, не чувствуя себя в безопасности от ферского тирана и не доверяя больше македонскому царю, обратились за помощью к беотийцам, которые в свою очередь

- 188 -

отправили в Фессалию с войском Пелопида, "дав ему поручение устроить фессалийские дела на пользу беотийцам" (Diod., XV, 67, 3 сл., под тем же 369/8 г.; ср.: Polyb., VIII, 35, 6 сл.; Plut. Pelop., 26). Как авторитетный представитель державы, вершащей судьбы греческого мира, явился Пелопид в Фессалию, занял Лариссу, заставив уйти оттуда македонский гарнизон, затем двинулся дальше в Македонию, куда его призывали в качестве посредника оба соперника, Александр и Птолемей, и здесь решил дело в пользу Александра, за что тот должен был отказаться от притязаний на Фессалию и вступить в союз с Фивами.

Вероятно, лишь после этого (так как будто бы выходит по Диодору, у Плутарха же события излагаются в ином порядке) Пелопид занялся окончательным устроением фессалийских дел. Александру Ферскому, явившемуся к нему для переговоров, Пелопид предложил радикально изменить свою политику в отношении фессалийских городов. По словам Плутарха, он "пытался изменить его нрав, превратив из тирана в умеренного и справедливого правителя" (Plut. Pelop., 26, 2). По-видимому, не требуя полного отказа от верховной власти в Фессалии, Пелопид добивался от Александра возвращения к умеренному режиму времени Ясона, разумеется, под беотийским присмотром. Натолкнувшись, однако, на нежелание тирана идти на компромисс, Пелопид прервал с ним переговоры и теперь провел устройство фессалийских дел таким образом, что мог покинуть страну, "избавив фесоалийцев от страха перед тираном и установив между ними полное единодушие" (ibid., § 4). Возможно, что как раз тогда по инициативе Пелопида был воссоздан независимый от ферского тирана союз фессалийских городов, существование которого засвидетельствовано для более позднего времени (см. надпись с текстом афинского декрета от 361/60 г. - М. N. Tod., II, № 147; ср. также IG2, II/III, 1, № 175). Избиравшийся пожизненно глава этого нового союза вместо ставшего, очевидно, одиозным титула тага получил новое наименование "архонт"79.

Хотя распад Ферско-фессалийской державы был таким образом узаконен, Александр, силы которого еще не были сломлены,

- 189 -

не считал свое дело совершенно проигранным. Как только Пелопид с войском удалился из страны, он немедленно возобновил наступление на фессалийские города, и те, донимаемые тираном, вскоре вновь должны были просить помощи у беотийцев. В Фивах на этот раз недооценили размеров опасности и ограничились посылкой своих представителей Пелопида и Исмения, которые явились в Фессалию одни, без войска, рассчитывая, очевидно, что одного их появления будет достаточно, чтобы вновь обуздать тирана.

И действительно, тот, наверное, сначала присмирел, так как Пелопид вскоре из Фессалии двинулся в Македонию, где Птолемею, наконец, удалось устранить Александра II и взять власть в свои руки и куда Пелопида теперь приглашали друзья убитого царя. К вмешательству в македонские дела фиванцев побуждала также угроза усиления в этой стране враждебного им афинского влияния, поскольку Птолемей в борьбе с новым претендентом Павсанием призвал к себе на помощь афинского полководца Ификрата. Навербовав на месте (auJtovqen, как значится у Плутарха, т. e. в Фессалии) наемников, Пелопид вторгся в Македонию с очевидным намерением уничтожить узурпатора, однако измена солдат (их подкупил Птолемей) вынудила его пойти на компромисс. Птолемей сохранял за собой власть, однако лишь в качестве регента при несовершеннолетних братьях покойного царя и при условии возобновления тесного союза с Фивами.

На обратном пути Пелопид в отместку изменившим ему наемникам решил захватить их имущество, жен и детей, оставшихся в лагере под Фарсалом. Однако не успел он явиться туда с небольшим отрядом фессалийцев, как показался Александр Ферский со своим войском. Судя по всему, встреча произошла неожиданно для обеих сторон. Очевидно, в отсутствие Пелопида тиран вновь занялся усмирением фессалийских городов. Обратившись прежде всего против Фарсала, отпавшего от него, по всей видимости, вместе с другими городами во время первого вторжения фиванцев в 369/8 г.80, он наткнулся здесь на Пелопида. На этот раз Александр не дал себя запугать и явившихся к нему с ультиматумом Пелопида и Исмения попросту арестовал, после чего овладел и Фарсалом (Diod., XV, 71, под годом архонта Навсигена = 368/7 г.; Plut. Pelop., 27; для истории Птолемея ср.: Marsyas ар. Athen., XIV, 27, р. 629 d = = FgrHist 135/6 F 11; Diod., XV, 71, 1; XVI, 2, 4; Justin, VIII, 5, 4;

- 190 -

об афинском вмешательстве в македонские дела - Аeschin., II, 26 сл.; Nepos. Iphicr., 3, 2; о союзе Птолемея с фиванцами - Aeschin., II, 29; о пленении Пелопида - Theopomp., FgrHist 115 F 409; Polyb., VIII, 35, 6 сл.; Plut. Reg. et imp. apophth., Pelop., 4, p. 194 d; Paus., IX, 15, 1; Nepos. Pelop., 5, 1).

Арест Александром высокопоставленных фиванских представителей вызвал в Фивах бурю возмущения, и немедленно в Фессалию было направлено сильное беотийское войско - 8 тыс. гоплитов и 600 всадников под командованием Клеомена и Гипата для проведения карательной экспедиции против вероломного тирана. Александр, который, очевидно, знал, на что он идет, не только сумел противопоставить беотийцам собственное сильное войско (у него, в частности, был большой перевес в коннице), но и заручился поддержкою враждебных Фивам Афин.

Еще весной на совещании участников антифиванской коалиции афиняне безуспешно добивались, чтобы прибывший от Дионисия Сиракузского второй вспомогательный отряд был направлен против фиванцев в Фессалию. Теперь между Афинами и ферским тираном был заключен союзный договор, по которому афиняне обязались оказывать Александру военную помощь, а тот, в свою очередь, поставлять афинянам рогатый скот и, может быть, еще предоставлять денежные субсидии. Стороны не замедлили приступить к выполнению своих обязательств. Афиняне направили на помощь Александру сильную эскадру в 30 кораблей с тысячей воинов под командованием Автокла, а ферский тиран, со своей стороны, был столь щедр в своих поставках афинянам, что те даже почтили его бронзовой статуей как своего благодетеля.

Между тем беотийские военачальники действовали в Фессалии не лучшим образом и скоро потеряли инициативу. Фессалийцы, примкнувшие было к беотийцам, покинули их, тогда как к Александру прибыли подкрепления от афинян и от других союзников. Вдобавок у беотийцев начались трудности со снабжением, и в этих условиях беотархи решили отступать. Александр со своей конницей энергично преследовал отступавших, и если бы не находчивость Эпаминонда, который в этом походе участвовал в качестве простого воина, но теперь волею солдат был избран в главнокомандующие, беотийцам не удалось бы уйти от полного разгрома (Diod., XV, 71, 3 сл.; Plut. Pelop., 28 сл.; Paus., IX, 15, 1 сл.; для позиции Афин ср.: Xen. Hell., VII, 1, 28; о союзе Афин с Александром Ферским - Dem., XXIII, 120; Plut. Pelop., 31, 6; Reg. et imp. apophth., Epam., 17, p. 193 d-e;

- 191 -

M. N. Tod, II, 147, стк. 39 сл.; об участии Эпаминонда в походе Клеомена и Гипата - Nepos. Epam., 7, 1 сл.).

Ободренный достигнутым успехом, Александр энергично продолжал наступление на фессалийские города, а его террор в отношении подчиненных общин достиг теперь своего апогея. Именно в это время он учинил кровавую расправу над жителями фессалийского города Скотуссы. Предъявив городу ряд обвинений, он созвал всех его граждан на народное собрание, окружил их своими наемниками и всех перебил. Тела убитых были брошены в ров перед городской стеной, а сам город подвергнут разграблению. Подобная же участь постигла город Мелибею в Магнесии (Diod., XV, 75, 1; Plut. Pelop., 29, 7; Paus., VI, 5, 2 сл., где, однако, резня в Скотуссе неверно датирована годом архонта Фрасиклида = 371/70 г.)81.

Между тем политический авторитет Фив требовал продолжения борьбы с зарвавшимся тираном, и в следующем году в Фессалию был послан с войском Эпаминонд. Тревога за судьбу фиванских пленников, над которыми тиран в любой момент мог учинить расправу, а также, по-видимому, вопреки радужному повествованию Плутарха, слабое содействие парализованных страхом фессалийцев ограничили инициативу Эпаминонда, и в конце концов он должен был пойти на соглашение с тираном. Было заключено перемирие, согласно которому тиран должен был освободить Пелопида и Исмения и, как кажется, отказаться от Фарсала, однако он сохранял остальные свои владения и, главное, свободу действий на будущее (Diod., XV, 75, 2, под годом архонта Полизела = 367/6 г.; Plat. Pelop., 29; Nepos. Pelop., 5, 2; для Фарсала ср.: Plut. Pelop., 32, 1, откуда как будто бы следует, что ко времени следующего похода беотийцев в Фессалию в 364 г. город уже не был в руках Александра, стало быть, скорее всего был освобожден Эпаминондом)82.

- 192 -

Итак, первый раунд борьбы за Фессалию был по существу выигран Александром. Ему была обеспечена на некоторое время передышка, которой он не преминул воспользоваться. Прочно сидя в Ферах, он изо всех сил старался теперь закрепиться в находившихся, очевидно, и раньше под его контролем соседних областях Магнесии и фтиотидской Ахайи. С этой целью он расставил здесь постоянные гарнизоны. Одновременно oн продолжал наступление и на собственно фессалийские города, захватывая одни, утесняя другие, и в конце концов поставил фессалийцев в такое отчаянное положение, что на третий год после похода Эпаминонда они вновь вынуждены были воззвать к беотийскому вмешательству.

В Фивах с пониманием отнеслись к просьбе фессалийцев, и было решено отправить в Фессалию семитысячный отряд под командованием Пелопида. Возможно, что это решение о новом вмешательстве в фессалийские дела было связано с начавшейся активностью беотийцев на море и стремлением их в этой связи приобрести опору в северных фессалийских портах. Войско уже готово было двинуться в поход, как вдруг случилось солнечное затмение (13 июля 364 г.), и это, как было истолковано, дурное предзнаменование заставило отложить намеченное выступление.

Однако если граждане были смущены случившимся явлением, то не таков был их полководец. Горя желанием отомстить ферскому тирану за прошлые унижения, он не пожелал терять времени, но самолично, без гражданского ополчения, всего лишь с 300 всадниками-волонтерами и небольшим отрядом наемников двинулся в Фессалию. Впрочем, кроме страсти, им руководил и расчет, ибо он надеялся теперь на более активное, чем прежде, содействие фессалийцев и на внутренние слабости своего противника. Ведь со времени своего плена он был хорошо осведомлен о семейных неурядицах, грозивших опрокинуть дом тирана.

В Фарсале Пелопид пополнил свое войско фессалийскими отрядами и, не теряя времени, двинулся дальше, направляясь прямо к Ферам. Хотя расчет на внутреннюю смуту не оправдался и Александр с сильным войском выступил навстречу, Пелопид, не смущаясь этим, смело атаковал неприятеля у Киноскефал и благодаря превосходству в коннице и собственной неукротимой энергии и мужеству добился решительного успеха. Правда, этот успех стоил ему жизни. В заключительный момент боя он далеко вырвался вперед, вызывая Александра на единоборство, однако тиран не пожелал принять вызова, и его воины издали забросали Пелопида копьями.

- 193 -

Эта утрата помешала победителям полностью воспользоваться плодами своей победы. Александр получил передышку, но только временную. Смерть Пелопида подстегнула фиванцев и еще, по-видимому, в том же году в Фессалию явилось сильное беотийское войско - 7 тыс. гоплитов и 700 всадников под командованием Малекида и Диогитона. Александр снова был разбит в сражении и теперь, вконец обессиленный, принужден был согласиться на мир, который ему продиктовали победители. По условиям мирного договора он должен был отказаться от всяких притязаний на Фессалию, освободить захваченные фессалийские города и очистить Магнесию и фтиотидскую Ахайю. Эти периферийные земли поступали теперь под фиванский протекторат (именно так толкуем мы слова Диодора - Mavgnhtaх de; kai; tou;х Fqiwvtaх jAcaiou;х paradou'nai Boiwtoi'х). За Александром оставались лишь Феры с Пагасами и южной частью Магнесии. В довершение всего его внешняя политика ставилась под фиванский контроль, ибо он должен был вступить в тесный союз с Фивами и по их требованию поставлять в их войско вспомогательный отряд. И действительно, два года спустя в составе беотийского войска, которое Эпаминонд в последний раз повел в Пелопоннес, были вспомогательные отряды не только от прочих фессалийцев, давно уже связанных дружбою с Фивами, но и независимо от них от Александра (Diod., XV, 80, под годом архонта Тимократа = 364/3 г.; Plut. Pelop., 31 сл.; Nepos. Pelop., 5, 2 сл.; об активности беотийцев на море ср.: Isocr., V, 53; Diod., XV, 78, 4-79, 1; Plut. Philop., 14, 2 сл.; о сохранении Александром контроля над Пагасами и южной частью Магнесии - Polyaen., VI, 2, 1; об отряде Александра в составе беотийского войска - Хеn. Hell., VII, 5, 4)83.

Таким образом, мир 364 г. свел ферского тирана на положение фиванского вассала. Очевидно, фиванцы не уничтожили его совершенно лишь потому, что рассчитывали иметь в нем пугало для устрашения остальных фессалийцев с тем, чтобы они по-прежнему оставались прикованы к беотийской колеснице. Во всяком случае

- 194 -

мир подвел черту под стремлениями Александра восстановить в полном объеме Ферско-фессалийскую державу. Ограниченный рамками и ресурсами Фер и небольшой прилегающей области, лишенный в силу этого возможности содержать нужное число наемников, он не мог уже вести политику "большого стиля", не мог без посторонней помощи вновь взять в свои руки необходимую инициативу.

Между тем ему не приходилось теперь рассчитывать и на поддержку извне. В прежнее время у него был важный союзник - Афины. Однако уже в 364 г. они не оказали ему никакой помощи, очевидно, будучи парализованы действиями Эпаминонда на море и обнаружившимися признаками распада их Морского союза. Затем по условиям мирного договора Александр, по-видимому, должен был порвать официальные отношения с Афинами, а в последующие годы своими действиями и вовсе настроил их против себя. Дело в том, что, нуждаясь в деньгах для содержания наемников, он завел небольшой флот и занялся разбоем на море (Xen. Hell., VI, 4, 35; Dem., XXIII, 162)84. От этого, естественно, более всего стали страдать морские города - Афины и их союзники. Особенно досталось островам: осенью 362 г. тиран овладел островом Теносом и все его население продал в рабство (Dem., L, 4), а в следующем году ограбил еще ряд Кикладских островов и высадил десант на острове Пепарефе (к северу от Эвбеи).

Афины теперь объявили тирану войну, и на помощь Пепарефу была отправлена эскадра под командованием Леосфена. Последний блокировал воинов Александра в районе Панорма, на юго-западной стороне острова, однако тирану удалось неожиданным нападением разгромить Леосфена и не только освободить своих, но и взять в плен чужих 6 триер и 600 человек. Афиняне отозвали неудачливого Леосфена и вместо него отправили Харета, который, однако, тоже не добился особенных успехов (Diod., XV, 95, 1-3, под годом архонта Никофема = 361/60 г.; Polyaen., VI, 2, 1). Между тем тиран настолько обнаглел, что еще, по-видимому, в том же году совершил дерзкий налет на Пирей. Его корабли без помех вошли в гавань, воины сошли на берег в районе Дигмы и, обратив в бегство

- 195 -

толпу, очистили столы менял, после чего пираты с добычей уплыли восвояси (Polyaen., VI, 2, 2).

В этих условиях закономерным было сближение афинян с заклятыми врагами ферской тирании - свободными фессалийцами. Последние, в свою очередь, с закатом беотийского могущества (после сражения при Мантинее в 362 г.) снова стали терпеть от происков и притеснений со стороны ферского тирана и, не находя на него управы в Фивах, обратились за поддержкою в Афины. В результате все в том же 361/60 г. между Афинами и воссозданным, вероятно, еще в 369 г. Фессалийским союзом85 был заключен договор, предусматривавший оказание взаимной помощи в случае, если какая-либо из сторон подвергнется нападению третьей державы или возникнет угроза государственного переворота. Договор также запрещал сепаратное прекращение одной из сторон войны, которую в данный момент и афиняне и фессалийцы вели против Александра Ферского (М. N. Tod, II, N 147; ср.: IG2, II/III, 1, № 175).

Хотя этот новый союз афинян с фессалийцами остался без практических последствий (и потому, очевидно, о нем и не сохранилось никаких указаний у древних авторов), все же он, несомненно, усилил политическую изоляцию ферского тирана. Превратившись в заурядного пирата, своими действиями поставившего себя вне рамок общепринятых политических отношений, наследник великого Ясона, чтобы не оказаться в совершенном одиночестве, вынужден был искать дружбы всяких подозрительных авантюристов, вроде, например, уроженца Эвбеи кондотьера Харидема, который и сам тоже на рубеже 60-50-х гг. в течение короткого времени был тираном в Троаде (о связях Александра с Харидемом см.: Dem., XXIII, 162). В интересах всех эллинов было, конечно, как можно скорее устранить это опасное порождение. Однако проведение такой акции сулило стать делом весьма и весьма хлопотным, и эллинский мир вздохнул с облегчением, когда в 358 г. тиран был устранен своими же собственными сородичами.

Александр стал жертвою тех самых домашних неурядиц, на которые так сильно рассчитывал Пелопид еще в 364 г. И в самом деле, своей свирепостью и разнузданностью тиран давно уже восстановил против себя даже самых близких ему людей. Он рано сделал несносной жизнь своей жены Фебы, о чем она горько жаловалась старинному приятелю своего отца Пелопиду в бытность

- 196 -

его в плену в Ферах, и, конечно, не без расчета возбуждал тот в молодой женщине нанависть к мужу-тирану. Хотя Пелопид и просчитался, ожидая уже в 364 г. застать дом тирана на краю гибели, в принципе он не ошибся: внутренний семейный разлад погубил Александра. Что касается конкретного повода, приведшего к кровавой развязке, то на этот счет, как свидетельствует Ксенофонт, уже в древности не было согласия: по одной версии, Фебу возмутило коварное убийство тираном своего возлюбленного - красивого мальчика, за которого она просила86, по другой, она была оскорблена тем, что тиран, не имея от нее детей, стал свататься ко вдове Ясона (последняя, очевидно, не была матерью Фебы и, стало быть, была другой, второй женой Ясона).

Так или иначе отношения между супругами накалились до предела, и Феба, опасаясь худшего, решила первой нанести удар. Она вошла в сговор со своими братьями Тисифоном, Ликофроном и Пифолаем, и те, по ее подстрекательству и с ее помощью, проникнув ночью в покои тирана, зарезали его спящим (358 г.). По распространенной версии, тело тирана подверглось публичному поношению: было выброшено на улицу и растоптано жителями Фер. Согласно же Феопомпу, труп Александра был брошен в море, однако один из пагасейских рыбаков, будто бы по наущению Диониса Пелагия, которого особенно почитал покойный, выловил тело и доставил его в Краннон, где оно было предано погребению близкими тирану людьми. Надо ли видеть в этом свидетельстве дополнительный штрих к распространенной версии (ведь труп Александра мог быть брошен в море и после поношения) или же вовсе иную и, возможно, более правильную версию, как это полагает Г. Берве, решить трудно (об убийстве Александра см.: Xen. Hell., VI, 4, 35-37; Diod., XVI, 14, 1, где, однако, неверно, вопреки собственному утверждению Диодора об одиннадцатилетнем правлении Александра [XV, 61, 2], смерть тирана отнесена к 357/6 г.; Plut. Pelop., 35, 4 сл.; ср.: Aristot., fr. 37 Rose3; Plut. De Her. malign., 6, p. 856 a; Amat., 23, p. 768 f; Conon ар. Phot. Bibl., cod. 186, p. 142 Bekker, с неверным, впрочем, определением степени родства между Фебой и Тисифоном и его братьями; Cic. De off., II, 7, 25 и 26; Valer. Max., IX, 13, ext. 3; см. также:

- 197 -

о беседах Фебы с Пелопидом - Plut. Pelop., 28, 5 сл.; о судьбе тела Александра - Moschion, fr. 3, Nauck TGF2 p. 813; Theopomp., FgrHist 115 F 352)87.

Позднейшими античными писателями, поэтами (как, например, Мосхионом, написавшим на этот сюжет специальную драму "Феряне", см.: Nauck TGF2 p. 812 sq.) и прозаиками (например, Плутархом), смерть Александра Ферского рассматривалась как характерная судьба, а он сам как типичнейший образец жестокого и вероломного тирана. И хотя на этом суждении несомненно лежит печать выработанной уже к концу классической эпохи типологической схемы, в основе своей оно верно. Действия Александра, не одухотворенные никакой принципиальной идеей помимо стремления к сохранению и расширению своей власти, являли собой разительный контраст политике Ясона, и он сам в отличие от своего замечательного предшественника был не более чем грубым и вероломным деспотом. Впрочем, этой "цельности" натуры Александра история античного самовластья обязана некоторыми новыми элементами: в политической области - ростом монархического начала, нашедшим выражение в выпуске монеты непосредственно от имени властителя, а в сфере идеологии - развитием культа счастливого случая, благой судьбы. Последнее нашло отражение в одной любопытной детали, на которую Плутарх обращает внимание, живописуя кровожадность и цинизм ферского тирана. "Копье, - пишет Плутарх, - которым он умертвил своего дядю Полифрона, он объявил святыней, украсил венками и приносил ему жертвы, словно богу, называя именем Тихона" (Pelop., 29, 8). В этом эпизоде нельзя не видеть указания на развитие специфического, характерного для последующей эллинистической эпохи суеверия - почитания богини (счастливого) случая Тихи (Tuvch)88.

После устранения Александра власть в Ферах перешла к сыновьям Ясона. При этом верховным правителем по старшинству стал Тисифон (Xen. Hell., VI, 4, 37), однако видное участие в управлении принимал и Ликофрон (Diod., XVI, 14, 1), так что вновь

- 198 -

возродилась система совместного правления, как это было после смерти Ясона. Возможно, что первое время на дела управления известное влияние оказывала и сестра Тисифона и Ликофрона, инициатор только что свершившегося переворота Феба (ср.: Conon ар. Phot. Bibl., cod. 186, р. 142 Bekker)89.

Братья выступили сначала в ореоле славы тираноубийц, возбудив надежды на восстановление республиканского порядка. Однако они и не думали отказываться от власти и, обеспечив себе щедрыми денежными пожалованиями расположение наемников, очень скоро явили себя настоящими тиранами, безжалостно расправившись со всеми инакомыслящими (Diod., XVI, 14, 1). Что режим внутри государства практически не изменился, доказывается или подтверждается тем фактом, что Тисифон, подобно Александру, чеканил монету от собственного имени90.

Внешняя политика Тисифона и Ликофрона также по существу ничем не отличалась от политики их предшественника. Располагая значительными военными силами, братья скоро возобновили наступление на фессалийские города, и теснимые ими Алевады вновь обратились за помощью, но на этот раз не в Фивы и не в Афины, которые одинаково оказались ненадежными, а к новому только что пришедшему к власти македонскому царю Филиппу II. Инициатором обращения или главой посольства к Филиппу был тогда Киней, очевидно, один из лидеров ларисской аристократии. Филипп, явившись с войском в Фессалию, разбил ферских тиранов и принудил их вновь ограничиться рамками своего родного города (Diod., XVI, 14, 2, под годом архонта Агафокла = 357/6 г.; ср.: Polyaen., IV, 2, 19; о Кинее - Dem., XVIII, 295; Theopomp. ар. Harpocr., s. v. Kinevaх = FgrHist 115 F 35)91.

- 199 -

Хотя эта неудача и не сокрушила совершенно тиранический режим в Ферах92, тем не менее она сильно подорвала его авторитет. Как и всегда при тираниях, ближайшим следствием этого должно было стать новое усиление деспотического гнета. Вместе с тем ферские правители должны были заняться поиском новых союзников, и это привело к существенной переориентации их внешней политики. Если еще в 357 г. в соответствии с договором, некогда продиктованным Фивами Александру, Тисифон оказывал помощь фиванцам

- 200 -

во время их борьбы с афинянами из-за Эвбеи (Schol. in Ael. Aristid. or. XIII, p. 179, 6 Dind.), то очень скоро начинается сближение между ферскими тиранами и Афинами, которые после захвата и удержания Филиппом Амфиполя (357 г.) тоже стали искать союзников для борьбы с Македонией. Это сближение привело к обмену посольствами и заключению нового союза между Афинами и Ферами (около 356 г., см.: Isocr. Ер., VI, 1-3).

Окончательная развязка наступила в 354-352 гг., причем в этот момент судьбы ферской тирании оказались тесно переплетенными с судьбами другой только что возникшей в Греции тирании - фокидской. К этому времени Тисифон, по-видимому, умер. В рассказах о событиях этих лет его имя уже не фигурирует, зато наряду с Ликофроном, который теперь, судя по всему, стал верховным правителем, начинает упоминаться Пифолай, очевидно, в роли такого же соправителя, каким раньше был Ликофрон при Тисифоне.

Около 354 г. Ликофрон возобновил наступление на свободные фессалийские города, и те вторично обратились за помощью к македонскому царю. Инициаторами обращения были на этот раз, по-видимому, Эвдик и Сим. Филипп, который только что захватом Мефоны завершил собирание всех македонских земель под своей властью, был готов к активному вмешательству в дела собственно Эллады. Обращение фессалийцев давало ему возможность осуществить давно вынашивавшийся македонскими царями замысел подчинить Фессалию. В 354 г. Филипп вступил с войском в Фессалию и сразу добился решительного перевеса над Ликофроном. Развивая свой успех, македонский царь, возможно, уже тогда занял ферскую гавань Пагасы, отрезав таким образом Ликофрона от моря и лишив его шансов на получение афинской помощи.

Оказавшись в отчаянном положении, Ликофрон обратил свой взор в ту сторону, откуда только еще и могло явиться спасение: он воззвал о помощи к могущественному правителю Фокиды Ономарху. Последний не мог допустить гибели ферской тирании, которая удачно сковывала силы свободных фессалийцев, поддерживавших заклятых врагов фокидян - беотийцев. Возможно, что Ономарх уже раньше своими субсидиями помогал возвышению ферских тиранов в ущерб остальным фессалийцам. Теперь между правителями Фер и Фокиды был заключен настоящий союз, и на помощь Ликофрону был отправлен брат Ономарха Фаилл с семитысячным войском. В столкновении с Филиппом Фаилл, однако, потерпел поражение и должен был отступить из Фессалии.

- 201 -

Тогда в Фессалию двинулся со всеми силами Ономарх с очевидным намерением не только исправить неудачу брата, но и, добившись решительного перевеса, поставить всю Фессалию под свой контроль. В двух сражениях Ономарх разгромил объединенные силы Филиппа и фессалийцев и заставил македонского царя убраться восвояси, после чего (впрочем, уже весной следующего года) фокидское войско произвело победоносное вторжение в Беотию (Diod., XVI, 35, 1 сл., под годом архонта Диотима = 354/3 г.; Polyaen., II, 38, 2; IV, 2, 19; Justin., VIII, 2, 1 сл.; об Эвдике и Симе см.: Dem., XVIII, 48; Harpocr., s. v. Eu[dikoх и Si'moх; о захвате Филиппом Мефоны - Diod., XVI, 31, 6; 34, 4 сл.; для Пагас - Dem., IV, 35; I, 9, 13, 22; II, 11; Diod., XVI, 31, 6; об участии свободных фессалийцев в Священной войне на стороне беотийцев - Diod., XVI, 29, 1; 30, 4; о субсидиях Ономарха ферским тиранам - ibid., XVI, 33, 3)93.

Таким образом, развитие событий окончательно вышло из-под контроля ферских тиранов и их фессалийских антагонистов. Судьбы тех и других стали решаться в споре двух посторонних держав - Македонии и Фокиды. Во всяком случае было ясно, что ферские

- 202 -

тираны, только что спасенные Ономархом от гибели, и впредь смогут существовать лишь в качестве протеже фокидских правителей. И действительно, когда в следующем, 353 г. Филипп II, и не думавший смириться c поражением, снова явился в Фессалию и прямиком двинулся на Ликофрона, последнему не оставалось ничего другого, как снова воззвать о помощи к Ономарху, на этот раз с недвусмысленным обещанием содействовать установлению фокидского протектората над всей Фессалией. Ономарх не замедлил явиться в Фессалию, и на Крокусовом поле, у западного побережья Пагасейского залива, произошло, наконец, сражение, решившее судьбу Фер и Фессалии.

Очевидно, Ономарх шел на соединение с Ликофроном (об участии последнего в сражении на Крокусовом поле во всяком случае ничего не известно), и Филиппу, разумеется, было очень важно не допустить этого соединения. Это предопределило ожесточенный характер происшедшего сражения. Противники имели примерно равное число пехоты (по 20 тыс. человек), однако у Филиппа с присоединением фессалийских контингентов получился шестикратный перевес в коннице (3 тыс. всадников против 500 у фокидян), и на равнине, где происходило сражение, это решило дело. Фокидяне были наголову разгромлены. Они потеряли свыше 6 тыс. убитыми, в том числе и своего полководца Ономарха, и не менее 3 тыс. пленными, которых Филипп как святотатцев велел утопить в море. Крейсировавшая в Пагасейском заливе эскадра, присланная общими союзниками Ликофрона и фокидян афинянами, никакой помощи фокидянам оказать не сумела и осталась немым свидетелем заключительной бойни (Diod., XVI, 35, 3 сл.; ср.: Dem., XIX, 319; Paus., X, 2, 5; Justin., VIII, 2, 3 сл.).

С разгромом фокидян на Крокусовом поле рухнула и ферская тирания. Оставшись практически беззащитными перед лицом победоносного фессало-македонского войска, Ликофрон и Пифолай должны были капитулировать. Они сдали Феры, выговорив себе право свободного ухода. С двумя тысячами своих наемников они удалились в Фокиду к Фаиллу, а освобожденные от тирании Феры вошли, вероятно, в состав опекаемого Филиппом II Фессалийского союза (Diod., XVI, 37, 3; 38, 1).

О дальнейшей судьбе бывших ферских тиранов известно немногое. Как только что было сказано, они удалились со своими наемниками в Фокиду, где обосновались официально, по-видимому, на положении союзников, а по существу в качестве привилегированных

- 203 -

кондотьеров. В роли фокидских сателлитов они принимали участие во всех военных предприятиях своих гостеприимцев (Diod., XVI, 37, 3). Между прочим, в 352 г. они вместе с фокидянами оказали поддержку Спарте, прислав ей для участия в войне с Мегалополем 150 своих всадников (ibid., XVI, 39, 3).

Позднее, когда фокидяне окончательно увязли в войне с беотийцами, Ликофрон и Пифолай начали, очевидно, искать помощи у афинян. Во всяком случае около 349 г. мы застаем их в Афинах, где они должны были защищаться перед судом от каких-то обвинений. В результате процесса Пифолай был лишен афинского гражданства, предоставленного ему, как и его брату, должно быть, еще при заключении союзного договора, О Ликофроне при этом не упоминается, из чего можно, пожалуй, заключить, что он умер еще до окончания процесса (Ps.-Dem., LIX, 91; ср.: Aristot. Rhet., III, 9, p. 1410 a 17 сл., и 3, р. 1405 b 35 сл.; р. 1406 а 7 сл.; 10, р. 1411 а 13 сл., где приводятся выдержки из выступления обвинителя и из защитительных речей Ликофрона и Пифолая).

Диодор упоминает еще о вторичном изгнании Филиппом Пифолая из Фер (Diod., XVI, 52, 9, под годом архонта Каллимаха = 349/8 г.). Из этого, пожалуй, можно было бы заключить, что вскоре после процесса в Афинах (ср. умолчание Диодора о Ликофроне) Пифолай на какое-то время вновь сумел обосноваться в Ферах, возможно, под шумок событий, связанных с Олинфской войной (о брожении в Фессалии в это время см.: Dem., I, 22; II, 11). Однако с полной уверенностью утверждать этого нельзя, так как остается сомнение, не является ли указанное сообщение Диодора очередным его дублетом (ср.: Diod., XVI, 37, 3; 38, 1; 39, 7)94.

Таков был бесславный конец ферской тирании, одно время, казалось, претендовавшей на роль вершителя общегреческих судеб. Она пала прежде всего потому, что преемники Ясона оказались неспособными продолжать ту сравнительно реалистическую политику, которой он следовал. Происходившая при них кристаллизация тиранического режима оказалась гибельной как для созданного

- 204 -

Ясоном объединенного Ферско-фессалийского государства, так и для самой ферской тирании. Спору нет: в самих Ферах тирания была достаточно прочной. Свидетельством тому является сравнительно долгий срок, в течение которого преемники Ясона удерживались у власти. Однако они достигли этого не мудрыми социальными мероприятиями - о них мы ровно ничего не знаем, - а открытым устрашением и террором (ср. избиения противников при Полифроне, Александре и Тисифоне)95. И если в Ферах этот тиранический режим по необходимости терпели, то за пределами Фер, в остальной Фессалии, его жгуче ненавидели. Так или иначе негибкость ферских правителей в их отношениях с фессалийскими городами сначала накликала на них несчастье междоусобной борьбы, а затем привела к тяжким столкновениям с внешними силами, под нажимом которых они в конце концов и пали.

* * *

Кроме Фер, в середине IV в. в Фессалии было еще несколько тиранических режимов, очевидно, возникших после распада державы Ясона, в смутное время междоусобной борьбы между его преемниками и фессалийской знатью. Им всем теперь с установлением македонской супрематии пришел конец.

Так, в Кранноне приблизительно в середине 50-х гг. захватил власть некий Диний, сын Телесиппа. Он происходил из Фер и, возможно, был одним из тех близких Александру людей, которые после смерти тирана бежали в Краннон. Полиэн сообщает анекдотические подробности о том, как он пришел к власти в этом городе. Сначала будто бы он занимался ловлей птиц, а затем взял на откуп службу охраны города и в течение трех лет действовал на пользу граждан, поддерживая в городе такой порядок, что "ночи для поздних прохожих стали более безопасными, чем дни".

Однако Диний не забывал и о своих интересах, а своему брату помог взять на откуп сбор десятипроцентного налога на урожай зерновых и снабдил его вооруженной охраной. Располагая отрядами вооруженных охранников как в городе, так и в сельской местности,

- 205 -

он однажды, во время Итоний (праздника в честь Афины Итонийской), напал на граждан, перебил до тысячи человек и овладел тиранической властью. Дальше ничего не известно ни о том, как он правил, ни о том, какие отношения установились у него с ферскими тиранами и с другими фессалийскими городами. Его правлению, несомненно, пришел конец, когда Филипп и свободные фессалийцы добились решающего перевеса (около 353 г., Polyaen., II, 34; о людях Александра в Кранноне ср.: Theopomp., FgrHist 115 F 352)96.

Несколько позже возникла тирания в Лариссе. Дело в том, что единство, с которым Алевады выступали против ферских тиранов, оказалось недолговечным, и после победы довольно скоро начались междоусобные распри, в результате которых власть в городе захватил глава одной из враждующих группировок Сим (около 350 г.). Возможно, это произошло с согласия Филиппа II, с которым Сим был тесно связан с тех пор, как выступил одним из инициаторов приглашения македонского царя в Фессалию. Сим правил совершенно авторитарно, как об этом можно судить по тому, что он, подобно ферским тиранам Александру и Тисифону, выпускал монету от собственного имени. Однако его режим вызывал оппозицию, впрочем, не столько, по-видимому, у народной массы, сколько у враждебной ему с самого начала части Алевадов, и дело доходило до кровавых эксцессов. Так, один из Алевадов, Эвридамант, сын Медия, убил брата Сима, а тот в отместку не только убил Эвридаманта, но и проволок его тело вокруг могилы брата.

В конце концов противники Сима обратились за помощью к Филиппу II, который изгнал его вместе с группой ближайших приверженцев из города (по-видимому, в 344/3 г.). За этим последовало примирение остальных Алевадов на почве соглашения о назначении наделенного чрезвычайными полномочиями и воинской силой правителя-посредника. Последний скоро узурпировал власть, однако, вне всяких сомнений, немедленно был свергнут Филиппом II (Aristot. Pol., V, 5, 9, p. 1306 a 24 сл.; Dem., XVIII, 48; Diod., XVI, 69, 8; Polyaen., IV, 2, 11; Harpocr., s. v. Si'moх;

- 206 -

Schol. in Dem., I, 22; II, 14; об эпизоде с Эвридамантом - Callimach., fr. 588 Pfeiffer; Schol. in Hom. Il., XXII, 397; Ovid. Ibis, 331 сл.)97.

Так или иначе в 344/3 г. Филипп изгнал тиранов из всех фессалийских городов, где только они еще были (Diod., XVI, 69, 8). В поставленной под македонский контроль и заново реорганизованной Фессалии с македонским царем в качестве пожизненного главы Фессалийского союза (Diod., XVII, 4, 1; Justin., XI, 3, 2), с послушными его воле правителями-тетрархами во главе вновь организованных округов (Dem., IX, 26; Theopomp. ар. Harpocr., s. v. tetrarciva и ар. Athen., VI, 55, p. 249 c = FgrHist 115 F 208 и 209) и, если правильна предлагаемая интерпретация, комитетами десяти - декадархиями - во главе отдельных городов (Dem., VI, 22), с македонскими гарнизонами в важнейших ключевых пунктах (ibid., XIX, 260; ср.: VII, 32; IX, 12; X, 10), - в этой Фессалии места для самостоятельных тиранических режимов больше не было98.

Примечания

1 Для истории Фессалии вообще см.: Busolt G., Swoboda H. Grie-chische Staatskunde, Bd. II, Munchen, 1926, S. 1478-1501; Hiller von Gаrtrin--gen Fr. Thessalia (B. Geschichte) // RE, 2. Reihe, Bd. VI, Hbbd. 11, 1936, Sp. 111-138; Sordi M. La lega tessala fino ad Alessandro Magno. Roma, 1958. Об отсталости: Westlake H. D. Thessaly in the Fourth Century B. C. L., 1935, p. 17 f. (с особенным упором на географический фактор). назад

2 Ср.: Busolt G. Griechische Staatskunde, Bd. I, Munchen, 1920, S. 143, Anm. 8, и 271. - Что касается реформ, которые традиция приписывает Алеву Рыжему, то вопреки Фр. Гиллеру фон Гертрингену (Hiller von Gдrtringen Fr. Das Kцnigtum bei den Thessalern im 6. und 5. Jahrhundert // Aus der Anomia. Berlin, 1890, S. 1-16) их историчность, как, по-видимому, и историчность их творца Алева Рыжего, не должна внушать сомнений. См.: Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde, Bd. II, S. 1481, Anm. 2, и 1483; Westlake H. D. Thessaly, p. 23, n. 2; Sordi M. La lega tessala, p. 65 sg. назад

3 Ср.: Шмидт Р. В. Из истории Фессалии // Из истории античного общества (ИГАИМК, вып. 101). М.; Л., 1934, с. 75 сл.; Lotze D. Metaxu; ejleuqevrwn kai; douvlwn. Studien zur Rechtsstellung unfreier Landbe-vцlkerungen in Griechenland bis zum 4. Jahrhundert v. Chr. Berlin, 1959, S. 48-53. назад

4 Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde, Bd. II, S. 1478 f. назад

5 См.: Thuc., III, 62, 3; Isocr., IV, 105; Xen. Hell., V, 4, 46; Aristot. Pol., IV, 5, 1, p. 1292 b 5-10; 5, 8, p. 1293 a 30-34; V, 2, 4, p. 1302 b 15-18; 5, 9, p. 1306 a 19-26; VI, 4, 2, p. 1320 b 30-33. Ср.: Busolt G. Griechische Staatskunde, Bd. I, S. 358 f.; Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Munchen, 1967 (I, S. 167; II, S. 612). назад

6 Для дальнейшего ср.: Plass H. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl. II, Bremen, 1852, S. 47 f.; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 283 f.; Bd. II, 667 f. назад

7 Принята датировка К. Ю. Белоха (Beloch K. J. Griechische Ges-chichte, 2. Aufl., Bd. II, Abt. 1, Srassburg, 1914, S. 174; Abt. 2, 1916, S. 202 f.). назад

8 Beloch K. J. GG, Bd. II, Strassburg, 1897, S. 132, Anm. 2 (и более подробно во 2-м издании - Bd. III, Abt. 2, Berlin; Leipzig, 1923, S. 16-18); Drerup E. [ Jhrwvdou] peri; politeivaх. Ein politisches Pamphlet aus Athen 404 vor Chr. (Studien zur Geschichte und Kultur des Altertums, Bd. II, H. 1). Paderborn, 1908; Meyer Ed. Theopomps Hellenika. Halle, 1909, S. 199 f.; Westlake H. D. Thessaly, p. 51-54. назад

9 Существуют две версии в истолковании этого места "Политики". Согласно одной, в Симе надо видеть того правителя-посредника, о котором Аристотель говорит выше. Эта версия положена и в основу перевода С. А. Жебелева: "Такую власть захватил в Ларисе Сим при правлении Алевадов" (Аристотель. Политика. М., 1911, с. 227). Лишь стилистически отличается от нее редакция А. И. Доватура: "Так случилось в Ларисе с Симом в правление Алевадов" (Аристотель. Сочинения в четырех томах, т. IV, М., 1983, с. 540). По другой версии, выражение ejpi; th'х tw'n jAleuadw'n ajrch'х tw'n peri; Si'mon надо воспринимать как обозначение времени: "при правлении Алевадов во главе с Симом", и этого последнего следует отличать от сменившего его правителя-посредника. Наш перевод согласован именно с этой, несомненно более правильной, версией. Ср.: Sordi М. La lega tessala, p. 364 sg.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 295; Bd. II, S. 672. назад

10 Plass Н. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 5-8 и 46 f.; ср.: Westlаke Н. D. Thessaly, p. 47 f. назад

11 Plass Н. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 5-8 и 46 f. назад

12 Ibid., S. 47. назад

13 Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 283. назад

14 Meyer Ed. Theopomps Hellenika, S. 251. назад

15 Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 283. назад

16 О Ликофроне, помимо общих трудов по истории Древней Греции, Фессалии и тирании, см. еще: Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны. СПб., 1880, с. 5-7; Kahrstedt U. Lykophron (3) // RE, Bd. XIII, Hbbd. 26, 1927, Sp. 2315. назад

17 Westlаke Н. D. Thessaly, p. 48 f. назад

18 Текст Ксенофонта в Hell., II, 3, 4 некоторыми исследователями считается позднейшей интерполяцией (см., в частности: Lоtze D. Die chro-nologischen Interpolationen in Xenophons Hellenika // Philologus, Bd. 106, 1962, S. 7 f.), однако в надежности самого сообщения во всяком случае сомневаться не приходится. Ср.: Westlake Н. D. Thessaly, p. 54, n. 3. назад

19 У Г. Пласса основанием для такого предположения служит, судя по всему, позднейшее (в 395/4 г.) присутствие в Фарсале гарнизона дру-жественной Ликофрону Спарты (см.: Plass Н. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 48 f.), однако при весьма условном характере наших знаний об отноше-ниях между Ликофроном и Спартой это основание выглядит весьма зыбким. Что же касается С. Абамелека-Лазарева, то у него все строится на невер-ном отождествлении упоминаемой у Ксенофонта битвы 404 г. со случившимся гораздо позднее избиением наемников Медия в Фарсале (см. ниже). назад

20 Meyer Ed. Theopomps Hellenika, S. 252 f.; ср.: Kahrstedt U. Lykophron, Sp. 2315; Westlake Н. D. Thessaly, p. 54 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 284; Bd. II, S. 667. назад

21 Г. Вестлейк утверждает, что Аристипп отослал обратно весь данный ему Киром отряд наемников вместе с дополнительным фессалийским контингентом под командованием Менона (см.: Westlake Н. D. Thessaly, p. 55 f.). Однако из текста Ксенофонта и Диодора (Хеn. Anab., I, 2, 1 и 6; Diod., XIV, 19, 8) это вовсе не следует. Равным образом вопреки Вестлейку из текста Ксенофонта (в Anab., I, 2, 1) отнюдь не вытекает, что Аристипп действительно примирился со своими противниками. В нашем изложении мы следуем несомненно более верной интерпретации Г. Берве (см.: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 284; Bd. II, S. 667). назад

22 Ср.: Westlake Н. D. Thessaly, p. 59. назад

23 Веrve Н. Die Tyrannis, Bd. II, S. 667. назад

24 Г. Вестлейк, ссылаясь на обозначение правления Медия у Диодора как династического (dunasteuvontoх), подчеркивает, что Медий ни в коем случае не был тираном (см.: Westlake Н. D. Thessaly, p. 60, n. 2). В оценке режима Медия, как и раньше, в суждении об Аристиппе, мы следуем несомненно более правильному взгляду Г. Берве (см.: Веrvе Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 284 f.; Bd. II, S. 668, с соответствующими разъяснениями по поводу употребления слова dunasteuvein у Диодора). назад

25 Веrvе Н., l. с. назад

26 Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны, с. 7, со ссылками на более ранние работы И. Роспата и Дю Месниля. назад

27 Plass Н. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 50; Kahrstedt U. Lykophron, Sp. 2315; Westlake Н. D. Thessaly, p. 62 f. назад

28 Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 284. назад

29 Для датировки см.: Plass H. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 50; Meyer Ed. Theopomps Hellenika, S. 254, Anm. 1; Kahrstedt U. Lykophron, Sp. 2315; Westlake H. D. Thessaly, p. 63 f. Последний убедительно показывает несостоятельность предпринимавшихся некоторыми исследователями (последний раз К. Ю. Белохом - Beloch K. J., GG2, Bd. III, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1922, S. 22, Anm. 1) попыток отождествить это избиение с битвою между Ликофроном и фессалийпами 404 г. Ср. также: Sоrdi М. La lega tessala, p. 153 sg.; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 284. назад

30 Kahrstedt U. Lykophron, Sp. 2315. назад

31 Ср. также выше, с. 148. назад

32 Ср.: Wachsmuth W. Hellenische Altertumskunde aus dem Gesichtspunkte des Staates, Tl. I, Abt. 2, Halle, 1828, S. 327; Plass H. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 50; Westlake H. D. Thessaly, p. 68; Sordi M. La lega tessala, p. 156 sg.; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 285; Bd. II, S. 668. назад

33 Ср.: Pahle F. Zur Geschichte der pherдischen Tyrannis // NJPhP, Bd. 93, 1866, H. 8, S. 532 f.; Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны, с. 8 сл.; Stдhelin F. Jason (3) // RE, Bd. IX, Hbbd. 17, 1914, Sp. 771; Каhrstedt U. Lykophron, Sp. 2315. назад

34 Рядом исследователей были высказаны сомнения в подлинности этого письма (см.: Wоуte С. De Isocratis quae feruntur epistulis. Leipzig, 1907, p. 41-53; Munscher К. Isokrates (2) // RE, Bd. IX, Hbbd. 18, 1916, Sp. 2202 f.), однако, кто бы ни был здесь автором, ставить под сомнение осведомленность его в биографии Исократа и в фессалийских делах нет никаких оснований. назад

35 Веlосh K. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 82. назад

36 Рlass Н. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 50. назад

37 Stдhelin F. Jason, Sp. 771. назад

38 Вerve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 285. назад

39 Westlake H. D. Thessaly, p. 68. назад

40 Для датировки и оценки событий см.: Meyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 892, S. 299 f.; § 930, S. 387; § 931, S. 389 f.; ср. также: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 164; Wеstlakе Н. D. Thessaly, p. 69 f.; Glotz G., Cohen R. Histoire grecque, t. III, P., 1936, p. 106; Нammоnd N. G. L. A History of Greece. Oxford, 1959, p. 490; Веrvе Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 285 f. назад

41 Хотя в той части речи Полидаманта/Ясона, где содержится этот отрывок, говорится главным образом о планах Ясона на будущее, данное место нельзя понять иначе, как констатацию уже достигнутого. Так именно понимает его и Г. Берве (Die Tyrannis, Bd. I, S. 286; Bd. II, S. 668); иначе - У. Вилькен, который здесь, по-видимому, неверно относит заявление Ясона о беотийцах на счет будущего времени (см.: Wilсkеп U. Zu Jason von Pherai // Hermes, Bd. LIX, 1924, H. 1, S. 123-127). назад

42 См.: Fabricius Е. Zur Geschichte des zweiten athenischen Bundes // RhM, Bd. XLVI, 1891, S. 589 f. Ср.: Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 935, S. 394 f.; Niese В. Chronologische und historische Beitrдge zur griechischen Geschichte der Jahre 370-364 v. Chr. // Hermes, Bd. XXXIX, 1904, S. 110; Stдhelin F. Jason, Sp. 771 f.; Westlake Н. D. Thessaly, p. 73 f.; Glоtz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 135; Ассame S. La lega ateniese del sec. IV a. C. Roma, 1941, p. 91 sg.; Sоrdi М. La lega tessala, p. 172 sg.; Bengtson Н. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Мьnchen, 1969, S. 275. назад

43 См.: Zingerle J. Zur Geschichte des zweiten athenischen Bundes // Eranos Vindobonensis. Wien, 1893, S. 365 f.; Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 165, Anm. 2; Abt. 2, S. 158; Hatzfeld J. Jason de Phиres a-t-il йtй l'alliй d'Athиnes? // REA, t. XXXVI, 1934, № 4, p. 441-461; Woodhead A. G. IG II2 43 and Jason of Pherae // AJA, vol. LXI, 1957, № 4, p. 367-373. Ср. также: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 286; Bd. II, S. 669. назад

44 Ссылку на работу У. Вилькена см. выше, в прим. 41. назад

45 См., помимо указанной выше работы Э. Фабрициуса: Меуer Ed. GdA, Bd. V, § 940, S. 404 f.; Stдhelin F. Jason, Sp. 772 и 775. - Непосредственной причиной разрыва могло быть, например, столкновение интересов Ясона и Афин в районе Эвбеи или прилегающих островов назад

(см.: Niese В. Chronologische und historische Beitrдge, S. 111, Anm. 1; Stдhelin F. Jason, Sp. 775). - Согласно Г. Вестлейку, Ясон вышел из Афинского морского союза еще в 374 г. незадолго до заключения нового мира между Афинами и Спартой (см.: Westlake Н. D. Thessaly, p. 74 f.), однако столь ранняя датировка ввиду того, что было только что сказано об отношениях между Ясоном и Афинами в 373 г., представляется неубедительной. назад

46 Stдhelin F. Jason, Sp. 772, со ссылкой на работу О. Гриллнбергера (Grillnberger О. Griechische Studien. Wilhering, 1907), которая нам была недоступна. Для хронологии см. еще: Меуеr Ed. GdA, Bd. V, § 936, S. 397 f. (там же справедливые возражения К. Ю. Белоху против его попытки датировать поход Клеомброта в Фокиду, а вместе с тем и обращение Полидаманта в Спарту, весной 371 г.). назад

47 Stдhelin F. Jason, Sp. 773; Wilcken U. Zu Jason von Pherai, S. 126 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. II, S. 668. назад

48 Для истолкования этого места ср.: Westlаkе Н. D. Thessaly, p. 79, n. 2, где правильно разъяснено, что под зависимыми от Фарсала городами надо понимать соседние с ним меньшие городки тетрады Фтиотиды. назад

49 Ср.: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 286. - Ф. Штеелин (Jason, Sp. 774) и Г. Вестлейк (Thessaly, p. 84) относят подчинение Ясоном перребов к периоду после его избрания в таги. назад

50 Klotzsch С. Epirotische Geschichte bis zum Jahre 280 v. Chr. Berlin, 1911, S. 45 f. Ср., впрочем: Westlake Н. D. Thessaly, p. 72 f. назад

51 Westlake Н. D. Thessaly, p. 76 f. назад

52 Тrореa G. Giasone il tago della Tessaglia. Messina, 1898, p. 45 sg. Ср.: Stдhеlin F. Jason, Sp. 773. назад

53 Для датировки и общей оценки ср.: Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 933, S. 391 f.; Stдhеlin F. Jason, Sp. 772 f.; Westlake Н. D. Thessaly, p. 76 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 286; Bd. II, S. 668. назад

54 См. выше, стр. 165 и прим. 45. назад

55 Ср. также: Westlake Н. D. Thessaly, p. 85 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 287; Bd. II, S. 667. - Возможно, что когда в 373-372 гг. Аминта поставлял лес Тимофею (Ps.-Dem., XLIX, 26 сл.), он уже действовал как вассал Ясона (см.: Stдhelin F. Jason, Sp. 774). назад

56 Так считают большинство исследователей; за Диодором следует, насколько нам известно, лишь Дж. Бери (Bury J. В. A History of Greece. L., 1900, p. 596). назад

57 Stдhelin F. Jason, Sp. 776. назад

58 Что у Диодора здесь допущена путаница - это общепринятое мнение. См., в частности: Stдhеlin F. Jason, Sp. 776, со ссылкой на О. Гриллнбергера; Berve H. Die Tyrannis, Bd. II, S. 669. Отстаивает достоверность сообщения Диодора один лишь Г. Вестлейк (Thessaly, p. 95, n. 1). назад

59 Г. Вестлейк, однако, заходит слишком далеко, когда он видит в словах Диодора перифразу подлинного манифеста, с которым якобы Ясон обратился тогда к фессалийцам (см.: Westlake H. D. Thessaly, p. 96 f.). назад

60 Для суждения о составе Дельфийской амфиктионии и соотношении голосов ср.: Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde, Bd. II, S. 1294. назад

61 Высказывают убеждение в том, что Ясон мог добиться осуществления своих планов: Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны, с. 31; Stдhelin F. Jason, Sp. 777; Westlake Н. D. Thessaly, p. 120 f.; сомневаются: Niese В. Chronologische und historische Beitrage, S. 113 f.; Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 170; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 289. назад

62 Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 82. назад

63 Категорически отвергает версию Валерия Максима Ф. Штеелин (Jason, Sp. 777), однако в ней нет ничего неправдоподобного. Ср. упоминания о подобных же случаях у Аристотеля (Pol., V, 8, 9, р. 1311 а 31 сл.); ср. также: Wesllake Н. D. Thessaly, p. 102. назад

64 Предположение о причастности к убийству Ясона фиванцев и дельфийских жрецов было высказано Дж. Тропеа (Tropea G. Giasone, p. 65-67), категорически отвергают его: Stдhelin F. Jason, Sp. 777; Westlake Н. D. Thessaly, p. 100 f. назад

65 При этом в расчет могут идти именно местные, ферские аристократы, отнюдь не ларисские Алевады, как это без достаточных на то основании предполагает Г. Вестлейк (Thessaly, p. 102). назад

66 Ср. замечание Г. Берве: "Von der Bekleidung eines stдdtischen Oberamtes findet sich keine Spur" (Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 287). назад

67 Об ополчении граждан см. ниже; о ферских монетах - Head В. V. Historia Numorum, 2nd ed., Oxford, 1911, p. 307, с выразительным указанием на отсутствие монет с именем Ясона. - Эпиграфический материал, в свою очередь, свидетельствует о сохранении в Ферах и при Ясоне полисных органов власти. См.: Kirsten Е. Pherai (5) // RE, Suppl. - Bd. VII, 1940, Sp. 1015 f. - Сохранение коммунального устройства ("kommunale Ordnung") признает и Г. Берве (Die Tyrannis, Bd. I, S. 287; Bd. II, S. 669). назад

68 Ср.: Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde, Bd. II, S. 1479 f. назад

69 См.: Head В. V. Historia Numorum, p. 290 f.; ср.: Тrореа G. Giasone, p. 61 f. назад

70 Вerve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 288. назад

71 Ibid. назад

72 Эту особенность в политическом устройстве Фессалии при Ясоне подчеркивали уже С. Абамелек-Лазарев (Ферейские тираны, с. 21 сл.) и Дж. Тропеа (Giasone, p. 61 sg.). назад

73 О Скопасе см.: Busolt G., Swoboda Н. Griechische Staatskunde, Bd. II, S. 1483. Ср., однако: Sоrdi М. La lega tessala, p. 61-65, где проводится различие между Скопасом Старшим и его потомком Скопасом Младшим и устроение периекских дел связывается с деятельностью второго Скопаса, бывшего тагом в конце VI в. назад

74 Последнее - предположение Г. Берве (Die Tyrannis, Bd. I, S. 288). назад

75 Для суждения о братьях и сыновьях Ясона ср.: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 170; Abt. 2, S. 81 f. назад

76 К. Ю. Белох, безусловно, неправ, когда он, вопреки этому ясному свидетельству Ксенофонта, на основе путаного сообщения Диодора заключает, что тагом стал как старший один Полидор (см.: Beloch К. J., l. с.; ср., однако: Westlake Н. D. Thessaly, p. 127; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 289). назад

77 Для истории Александра, помимо общих трудов по истории Греции, см.: Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны, с. 33-48; Plass Н. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 57-62; Кaerst J. Alexandros (5) // RE, Bd. I, 1894, Sp. 1408-1409; Westlake Н. D. Thessaly, p. 126-159; Sordi М. La lega tessala, p. 193-234; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 290-293; Bd. II, S. 670 f. назад

78 О монетах Александра см.: Head В. V. Historia Numorum, p. 307 f.; для оценки ср.: Westlake Н. D. Thessaly, p. 145 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 291. назад

79 См.: Кцhlеr U. Attische Psephismen aus der ersten Hдlfte des vierten Jahrhunderts, II // AM, Bd. II, 1877, S. 205; Westlake H. D. Thessaly, p. 134 f.; Sordi М. La lega tessala, p. 207 sg.; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 290. - Для суждения о структуре нового союза см. также: Вusоlt G., Swоbоda H. Griechische Staatskunde, Bd. II, S. 1486 f. назад

80 Westlake H. D. Thessaly, p. 140, n. 4. назад

81 Ср.: Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны, с. 39; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 291; Bd. II, S. 670. назад

82 См. также: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 183; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 291. - Г. Вестлейк, соглашаясь с тем, что Фарсал к 364 г. был уже освобожден, считает, что это освобождение необязательно связывать с Эпаминондом (Westlake Н. D. Thessaly, p. 144, n. 2). M. Сорди, в свою очередь, полагает, что Фарсал был освобожден самими фессалийцами в годы, которые непосредственно последовали за освобождением Пелопида (Sordi M. La lega tessala, p. 216). Однако этот взгляд трудно согласовать с тем, что нам известно о ситуации в Фессалии после ухода оттуда Эпаминонда. назад

83 О связи последнего похода Пелопида в Фессалию с начавшейся активностью беотийцев на море см.: Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны, с. 41, со ссылками на более ранние работы Дж. Грота и А. Шефера; Westlake H. D. Thessaly, p. 148. Для датировки похода Малекида и Диогитона, а также для суждения об условиях мира ср.: Westlake Н. D. Thessaly, p. 150 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 292; Bd. II, S. 670 f. назад

84 С этой морской политикой Александра было связано, по-видимому, и то особенное поклонение, которым он, по свидетельству Феопомпа, отличал культ Диониса Пелагия (Морского) в Пагасах (см.: Theopomp., FgrHist 115 F 352). назад

85 См. выше, стр. 188 и прим. 79. назад

86 Отзвуком этой версии является, возможно, упоминание Плутарха о том, что тиран сделал своим возлюбленным младшего брата своей жены (Plut. Pelop., 28, 9). назад

87 Для датировки см.: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 218; Abt. 2, S. 83 f.; для суждения об обстоятельствах убийства и судьбе тела Александра ср.: Westlake Н. D. Thessaly, p. 156. 158, n. 1. 159; Веrve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 293; Bd. II, S. 671. назад

88 Для оценки культа Тихи см.: Nilsson М. Р. Geschichte der griechischen Religion, Bd. II, Munchen, 1950, S. 190 f.; Веngtsоn Н. GG2, S. 455. назад

89 Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны, с. 49. - Для последнего периода фессалийской (ферской) тирании главными пособиями являются: Westlake Н. D. Thessaly, p. 160 f.; Sordi М. La lega tessala, p. 235 sg.; Веrve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 293-295; Bd. II, S. 671 f. назад

90 Head В. V. Historia Numorum, p. 308 f. Для оценки ср.: Веrvе Н. Die Tyrannis, Bd. II, S. 671. назад

91 Ряд новейших исследователей считает, что свидетельство Диодора в XVI, 14, 2 должно рассматриваться как своего рода общая информация об отношениях между Фессалией и Филиппом II за длительный период и что поэтому нет оснований верить в какое-либо вмешательство Филиппа в фессалийские дела ранее 354-352 гг. (см.: Swoboda Н. Zur griechischen Kьnstlergeschichte // JOAI, Bd. VI, 1903, S. 202 f.; Pokorny E. назад

Studien zur griechischen Geschichte im 6. und 5. Jahrzehnt des 4. Jahrhunderts v. Chr. Greifswald, 1913, S. 46 f.; Ehrhardt Ch. Two Notes on Philip of Macedon's First Interventions in Thessaly // ClQu, vol. XVII, 1967, № 2, p. 296 f.). М. Сорди со своей стороны пытается доказать, что первая интервенция Филиппа в Фессалию была направлена не против преемников Александра, а против него самого, незадолго до его смерти (Sоrdi М. La lega tessala, p. 230-234, 348-354). Мы считаем, что обе эти концепции одинаково несостоятельны. Против первой из них, представленной в последний раз статьею К. Эрхардта, см., в частности, убедительные возражения Г. Гриффита (Griffith G. Т. Philip of Macedon's Early Interventions in Thessaly (358-352 В. С.) // ClQu, vol. XX, 1970, № 1, p. 67-80). В своем изложении мы будем придерживаться прежней, "консервативной", точки зрения, основанной на адекватном понимании текста Диодора и разделяемой большинством исследователей. См.: Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны, с. 49; Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 227 f. (хронологии К. Ю. Белоха мы и следуем в большинстве случаев); Glоtz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 230; Westlake Н. D. Thessaly, p. 166 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 293; Bd. II, S. 671. назад

92 У. Карштедт полагает, что Филипп уже тогда в первый раз изгнал Ясонидов из Фер и что позднее они вновь там обосновались, воспользовавшись неурядицами, вызванными 3-й Священной войной (Kahrsted U. Lykophron (4) // RE, Bd. XIII, Hbbd. 26, 1927, Sp. 2316). Однако для таких крайних предположений у нас нет оснований (ср.: Westlake Н. D. Thessaly, p. 166 f.). К тому же, как это справедливо было подчеркнуто Г. Плассом, в расчеты Филиппа, заботившегося прежде всего о собственных интересах, не могло тогда еще входить совершенное уничтожение ферской тирании. У него не было еще сил, чтобы утвердиться в Фессалии, и для него было выгоднее сохранить источник смуты, чтобы обеспечить себе повод для. нового вмешательства в фессалийские дела (Рlass H. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 63; ср.: Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны, с. 49). Этот взгляд совершенно согласуется с общим мнением о фессалийской политике Филиппа, выраженном древними (см., в частности: Polyaen., IV, 2, 19). назад

93 Для захвата Филиппом Пагас см.: Sordi М. La lega tessala, p. 243, 355-357; ср.: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 294. К. Ю. Белох и вслед за ним Г. Вестлейк относят это событие к следующей кампании Филиппа в Фессалии, той, что закончилась битвой на Крокусовом поле (Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 476; Abt. 2, S. 268; Westlake Н. D. Thessaly, p. 175). К. Эрхардт и Г. Гриффит, в свою очередь, полагают, что захват Филиппом Пагас стал возможен лишь после падения самих Фер (работы Эрхардта к Гриффита указаны выше, в прим. 91). - Что касается фессалийского участия в 3-й Священной войне, то К. Ю. Белох, по-видимому, неправ, когда он на основании упоминания у Диодора в XVI, 29, 1 о фтиотидских ахейцах и магнетах заключает, что все вообще фессалийцы, в том числе и патроны ахейцев и магнетов - ферские тираны, включились в антифокидский хор (Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 252 f.; ср.: Sоrdi М. La lega tessala, p. 236 sg.). Дело в том, что фтиотидская Ахайя и Магнесия, за вычетом разве что южной ее части, еще в 364 г. вышли из подчинения ферских тиранов (см. выше; ср. также: Westlake Н. D. Thessaly, p. 170). - Предположение о финансовой помощи Ономарха ферским тиранам было высказано с соответствующей интерпретацией текста Диодора А. Шефером (Schдfer А. Demosthenes und seine Zeit, 2. Aufl., Bd. I, Leipzig, 1885, S. 504; ср.: Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны, с. 50; Westlake Н. D. Thessaly, p. 172; см. также ниже, гл. 4). назад

94 Версии о возвращении Пифолая в Феры и вторичном изгнании его оттуда Филиппом придерживаются: Абамелек-Лазарев С. Ферейские тираны, с. 51 сл.; Plass Н. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 63; Kahrstedt U. Lykophron (4), Sp. 2316; Westlakе Н. D. Thessaly, p. 183. Сомневаются: Sordi М. La lega tessala, p. 358-361; Веrvе Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 294; Bd. II, S. 672. назад

95 Нет никаких оснований для того, чтобы вместе с Г. Вестлейком считать ферских правителей - преемников Ясона "революционными тиранами" ("revolutionary tyrants") и говорить о массовом освобождении пенестов при Александре (Westlake Н. D. Thessaly, p. 127, 144 f.). назад

96 Ср.: Westlake Н. D. Thessaly, p. 172 f.; Sordi М. La lega tessala, p. 231 sg. и 246 sg., с возражениями, на наш взгляд, недостаточно убедительными против предположения Г. Вестлейка о том, что Диний был одним из близких Александру людей, бежавших после его смерти в Краннон; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 294 f.; Bd. II, S. 672. назад

97 Ср.: Westlake Н. D. Thessaly, p. 190 f., с неверным, однако, отождествлением Сима с Аристотелевым правителем-посредником; Sоrdi М. La lega tessala, p. 285 sg. и 364-368, с убедительными в данном случае возражениями против истолкования Г. Вестлейком (и некоторыми другими) первоначального положения Сима; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 295; Bd. II, S. 672. - О монетах Сима: Head В. V. Historia Numorum, p. 299. назад

98 Об организации Фессалии под властью македонских царей см.: Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde, Bd. II, S. 1488 f.; Westlake H. D. Thessaly, p. 196 f.; Sоrdi М. La lega tessala, p. 261 sg.назад

Глава 4. Фокида

- 206 -

1. Политическое развитие и состояние Фокиды накануне 3-й Священной войны. Тесно связанной с заключительным периодом ферско-фессалийской тирании оказалась судьба авторитарного режима в Фокиде. Режим этот являет собой замечательный пример "национальной" тирании, т. е. тирании, возникшей в условиях и на почве местного, областного, политического самоутверждения, с особой силой обнаружившегося к середине IV в. Чтобы понять природу этого процесса, необходимо хотя бы вкратце проследить политическое развитие Фокиды с древнейших времен до середины IV в.1

- 207 -

Фокида была сравнительно отсталой областью Греции, что объяснялось не только особенностями ее экономического развития как страны по преимуществу аграрной, но и особыми же и неблагоприятными внешнеполитическими условиями. С незапамятных времен населяя долину Кефиса, сначала единым племенным союзом, а затем отдельными независимыми полисами, фокидяне были зажаты между двумя несравненно более крупными этнополитическими группировками - Фессалийским и Беотийским союзами, которые оказывали могущественное воздействие на судьбы этого небольшого народа.

В древнейший период фокидяне наряду с другими племенами Средней и Северной Греции явились учредителями Пилейско-дельфийскои амфиктионии, однако их рано обнаружившиеся претензии на руководящую роль в этом объединении, естественные после возвышения расположенных на их территории Дельф (о древности притязаний фокидян см.: Diod., XVI, 23, 5-6 и др.), были столь же рано парализованы возросшей мощью и прямым вмешательством фессалийцев. Последние, сыграв решающую роль в разгроме Крисы в 1-ю Священную войну (в начале VI в., см.: Aeschin., III, 107 сл.; Diod., IX, 16; Plut. Sol., 11; Strab., IX, 3, 4, p. 418; Paus., II, 9, 6; X, 37, 5 сл.; Polyaen., III, 5; VI, 13 и др.), воспользовались сложившейся ситуацией для утверждения в Средней Греции и подчинили себе Фокиду (Plut. Mul. virt., 2, р. 244 b). Однако господство фессалийцев в Средней Греции было непродолжительным, ибо очень скоро при попытке подчинить Беотию они потерпели сокрушительное поражение (Plut. Camill., 19, 4; De Her. malign., 33, p. 866 f.; Paus., IX, 14, 2 сл.), и восставшие теперь фокидяне изгнали фессалийцев из своей страны и сумели отстоять независимость от последующих повторных посягательств с их стороны (Her., VII, 27 сл.; Plut., Mul. virt., 2, р. 244 b-c; Paus., X, 1, 3 сл.; 13, 6)2.

Длительная борьба с фессалийцами явилась тяжким испытанием для фокидского народа. Все же, помимо тягот, она имела и известное положительное значение. Она способствовала возрождению начавшего было распадаться древнего племенного союза фокидян, который теперь снова явился к жизни, но уже в новом качестве - как союз автономных городов-государств. Существование

- 208 -

этого союза доказывается нумизматическимй данными со 2-й половины VI в.; уже тогда чеканились союзные монеты с надписями FO, FOKI3.

О составе и устройстве Фокидского союза мы располагаем сведениями применительно главным образом к IV в. и еще более поздним векам, однако надо думать, что уже ко времени Греко-персидских войн Союз включал в себя все основные полисы Фокиды и располагал устойчивой структурой. В IV в. в состав Союза входило 22 полиса (Dem., XIX, 123; Paus., X, 3, 1 сл.); есть основание думать, что уже к 480 г. их было в Союзе примерно столько же (Her., VIII, 33-35). Наиболее крупным городом и, возможно, уже в раннее время местом средоточения общесоюзных органов была Элатея. Главным политическим органом Союза было общее собрание фокидян, которое выносило наиболее важные решения о делах Союза, в особенности о войне и мире (Diod., XVI, 23, 4 сл.; 27, 2; 32, 2 сл.; Paus., X, 2, 2 сл.; ср.: Plut. Mul. virt., 2, р. 244 с-d), выбирало и при определенных обстоятельствах смещало общесоюзных должностных лиц (Diod., XVI, 23, 6 - 24, 1; 32, 4 и 33, 2; 56, 3; Paus., X, 2, 5; 6, 7), В случае нужды составлялось общесоюзное войско, которым командовала коллегия из двух или трех стратегов (Plut. Mul. virt., 2, р. 244 с; Paus., X, 1, 8; ср.: 20, 3). Последние были, таким образом, высшими должностными лицами в Фокидском союзе, но избирались ли они регулярно или, что считается более вероятным, лишь на случай войны, неизвестно.

Фокидский союз, как и прочие этнополитические объединения раннего времени, носил характер постоянного, но главным образом внешнего военно-политического содружества, призванного служить целям коллективной обороны или наступления родственных полисов, каждый из которых сохранял полную внутреннюю и весьма значительную внешнюю автономию.

В классический период, в пору роста афинского могущества, фокидяне выступали первоначально в качестве афинских союзников. Их сближение с Афинами было предопределено враждебным вмешательством Спарты в их конфликт с соседними дорийцами. В 458/7 г. они сделали попытку овладеть Доридой, однако сильное спартанское войско пришло на помощь своим дорийским сородичам,

- 209 -

и фокидяне должны были отказаться от уже сделанных приобретений (Thuc., I, 107, 2; Diod., XI, 79, 4 сл.). Когда вскоре после этого началась война между Спартою и Афинами (так называемая Первая, или Малая, Пелопоннесская война) и афиняне после первых неудач добились решающего успеха в битве с беотийцами при Энофитах (в 457 г.), фокидяне без колебаний присоединились к тем, в ком они могли видеть надежного покровителя в случае новых столкновений с поддерживаемыми Спартой соседями, - к афинянам (Thuc., I, 108, 3; Diod., XI, 83, 3; о союзных отношениях фокидян с афинянами ср. еще: Thuc., I, 111, 1; 112, 5).

Очевидно вскоре после этого и при поддержке Афин фокидянам удалось добиться осуществления своей заветной мечты - овладеть Дельфами, которые после 1-й Священной войны оставались свободным городом, не входившим в Фокидский союз, и находились под общим покровительством амфиктионов. Однако фокидское присутствие в Дельфах оказалось непродолжительным. Уже в 449 г. спартанцы выбили фокидян из Дельф, и хотя те через год с помощью афинян вновь овладели священным городом, с поражением афинян при Коронее и падением их супрематии в Средней Греции (447/6 г.) пришел, несомненно, конец и господству фокидян над Дельфами (об этой 2-й Священной войне см.: Thuc., I, 112, 5; Philochor. in Schol. in Aristoph. Av., 556; Plut. Per., 21; Strab., IX, 3, 15, p. 423)4.

Таким образом, Дельфы снова стали свободными, а в Фокиде теперь, надо думать, подняли голову олигархически настроенные элементы. Очевидно, под их влиянием фокидские города порывают с Афинами и становятся союзниками Спарты и даже членами Пелопоннесского союза. В таком именно качестве они принимали участие в Пелопоннесской войне, впрочем, отнюдь не самое активное ввиду, несомненно, все еще значительного влияния проафински настроенных демократических кругов (об участии фокидян в Пелопоннесской войне на стороне Спарты см.: Thuc., II, 9, 2; V, 64, 4; VIII, 3, 2; Diod., XII, 42, 4; о сохранявшихся симпатиях к Афинам - Thuc., III, 95, 1; IV, 76, 3).

Союзные отношения Фокиды со Спартой сохранялись и даже, по-видимому, окрепли в 1-й трети IV в., когда перед лицом усилившегося давления со стороны беотийцев фокидяне неоднократно

- 210 -

должны были взывать о помощи к Спарте (Xen. Hell., III, 5, 3 сл.; IV, 3, 15 и 21; V, 2, 33; VI, 1, 1; 2, 1; 3, 1; 4, 2 и 9; Diod., XIV, 81, 1 сл. и др.). Победа беотийцев при Левктрах (371 г.) покончила со спартанским присутствием в Средней Греции и заставила Фокиду смириться. Фокидяне должны были порвать со Спартой и вступить в союз с Фивами (Diod., XV, 57, 1; ср.: ibid., 62, 4; Xen. Hell., VI, 5, 23 и 30; Ages., 2, 24). Это означало не только смену патрона, но и вообще крутой поворот в судьбе Фокиды, ибо в отличие от прежних союзных отношений с Афинами или Спартой этот новый союз с державой, расположенной в непосредственной близости и исполненной агрессивных устремлений, грозил лишить фокидян какой бы то ни было самостоятельности. Если фокидяне не хотели повторения того, что двумя веками ранее с ними случилось по милости фяссалийцев, им следовало быть готовыми к тому, чтобы дать отпор притязаниям, которые рано или поздно должны были стать невыносимыми5.

И действительно, в отношениях между фокидянами и беотийцами довольно скоро обнаружились две противоположные тенденции: упорное стремление фокидян оградить свой суверенитет от чрезмерных посягательств со стороны беотийцев и не менее ревнивое стремление беотийцев, т. е. главным образом фиванцев, пресечь любые проявления политической самостоятельности своих союзников. Уже накануне последнего похода Эпаминонда в Пелопоннес (362 г.) фокидяне имели смелость отказать беотийцам в поставке вспомогательного отряда, сославшись на букву договора, согласно которому они были обязаны приходить на помощь беотийцам лишь в том случае, если на тех совершалось нападение, а не тогда, когда они сами шли походом на других (Xen. Hell., VII, 5, 4). Момент для демарша был выбран фокидянами удачно. Накануне решающей схватки в Пелопоннесе фиванцы не могли позволить себе роскоши открыть в своем тылу второй фронт и потому оставили без ответа это явное проявление неповиновения.

Между тем после жестокого, но неопределенного сражения при Мантинее и гибели Эпаминонда обстановка для осуществления беотийскими союзниками своих автономистских устремлений, казалось, стала еще более благоприятной. Авторитет и мощь Фив резко

- 211 -

упали, и теперь даже такие в прошлом преданные беотийские союзники, как свободные фессалийцы, следуя собственным интересам, обратили свой взор в другую сторону - к Афинам (о союзе, заключенном в 361/0 г. между фессалийцами и афинянами, см. выше, гл. 3, § 3). Затем на Эвбее, которая после битвы при Левктрах отпала от афинян и присоединилась к беотийцам, вспыхнула смута. Враждующие группировки призывали на помощь соответственно фиванцев и афинян, но афинское вмешательство оказалось более энергичным и Эвбея вновь соединилась с Афинами (в 357 г., см.: Dem., XXI, 161; XVI, 14; IV, 17; I, 8; VIII, 74 сл.; XVIII, 99 со схолиями; Aeschin., II, 164; III, 85; Diod., XVI, 7, 2)6.

Надо думать, что в Фокиде, которая лишь вынужденно примкнула к Беотийскому союзу, ситуация была еще более чревата взрывом. Что касается беотийцев, то они, разумеется, не могли спокойно смотреть на развал созданной ими политической системы. Перспекгива отложения Фокиды, соседней и очень важной в стратегическом отношении области, должна была тревожить их более, чем что-либо другое, и потому на рост нелояльных настроений в Фокиде они непременно должны были ответить соответствующими превентивными мерами. К сожалению, мы плохо осведомлены о том, как нарастало неизбежное в таких случаях обострение отношений и как отражалось оно на внутренней ситуации в Фокиде, на борьбе тамошних политических группировок. Лишь немногие факты можно выявить здесь, однако они должны рассматриваться как вехи безусловно более содержательного процесса.

Ареной схваток между беотийцами и фокидянами стала в 60-50-х гг. IV в. Дельфийская амфиктиония. Здесь после смерти Ясона беотийцам (фиванцам) бесспорно принадлежала руководящая роль, и этот свой авторитет в крупнейшем религиозно-политическом объединении Греции они, разумеется, не преминули использовать в собственных державных интересах, так, как это, по-видимому, собирался сделать Ясон и как будет делать Филипп. Между прочим, фиванцы провели через Совет амфиктионов решение о наказании спартанцев за вероломный захват Кадмеи штрафом в 500 талантов, добившись таким образом если и не реального выигрыша - взыскать эти деньги со спартанцев они все равно не могли, - то все же очень важной пропагандистской победы (Diod., XVI, 23, 2 сл.; 29, 2 сл.). Это же оружие - санкции Совета амфиктионов -

- 212 -

было использованo ими и против фокидян. Уже в 363 г. по несомненно инспирированному беотийцами решению амфиктионов был осужден на изгнание, с конфискацией имущества, глава фокидской партии в Дельфах Астикрат вместе с группой своих приверженцев. Изгнанные нашли убежище в Афинах, где самому Астикрату были пожалованы права гражданства и ателия, а его товарищам - исотелия (Ditt. Syll.3, I, № 175 и 178)7.

Наконец, наступил черед самих фокидян: весной 356 г. по инициативе фиванцев и, может быть, по непосредственному предложению фессалийцев Совет амфиктионов обвинил ряд влиятельных в Фокиде лиц в святотатстве - в возделывании посвященной богу земли. О какой именно земле шла речь, неизвестно, ибо единственное указание на этот счет, имеющееся у Диодора, - о том, что это была земля Кирры (Крисы), - сомнительно ввиду географической удаленности Кирры от области фокидян и основано, по-видимому, на смешении повода к 3-й Священной войне с причиной случившейся позднее войны амфиктионов с локрами.

Так или иначе основание для обвинения фокидян было найдено. Осужденные были приговорены к большому штрафу, и в случае неуплаты его к определенному сроку их имущество должно было быть конфисковано в пользу бога (Diod., XVI, 23, 1 сл.; Paus., X, 2, 1, с указанием на возможную роль фессалийцев; 15, 1-2 и 7; Justin., VIII, 1, 1 сл.; для суждения о фиванцах как инициаторах всего дела ср.: Isocr., V, 53 сл.)8.

Строго говоря, эта мера была направлена не против всей общины фокидян, как об этом могло бы сложиться впечатление при первом ознакомлении с источниками, а лишь против отдельных влиятельных лиц (Diod., XVI, 32, 3, где об Ономархе сказано, что он ратовал за войну, заботясь не столько об общей пользе, сколько о собственной выгоде, ибо наравне с другими был осужден амфиктионами, и штрафа своего не выплатил; ср. также: Aeschin., II, 117)9. Тем не менее решение амфиктионов, истинный инициатор которого был хорошо известен, вызвало в Фокиде бурю возмущения.

- 213 -

Движение протеста возглавили знатные граждане Филомел и Ономарх, которых мы можем назвать вождями "национальной", т. е. прежде всего антифиванской партии (об Ономархе, между прочим, известно, что он еще в 70-х гг. отличился в войне против фиванцев, руководя обороною Элатеи, см.: Polyaen., II, 38, 1; ср.: Хеn. Hell., VI, 1, 1; 2, 1; 3, 1)10. На состоявшемся теперь общем собрании фокидян Филомел выступил с резкой критикой действий и решений Совета амфиктионов. Он указал на непомерность наложенного афиктионами на фокидян взыскания. Не отрицая, по-видимому, самого факта посягательства на священную землю, он ставил под сомнение справедливость принятого амфиктионами решения именно ввиду несоответствия огромности наказания скромным размерам проступка. Оспаривая законность действий амфиктионов, он вместе с тем указывал на особые, унаследованные от предков права и привилегии фокидян в Амфиктионии и призывал их вновь установить свой контроль над святилищем.

Выступление Филомела, отражавшее позицию определенной группы "националистически" настроенных политиков, было теперь обращено главным образом к народной массе, которой должны были импонировать призывы к защите "национальных" прав и которая могла рассчитывать на удовлетворение своих материальных интересов в случае захвата самого богатого в Элладе святилища. При этом должна была иметься и определенная группа оппозиционеров, преимущественно из числа зажиточных и благочестивых граждан, однако их протестующие голоса должны были утонуть в общем хоре одобрения, которым наверняка было встречено выступление Филомела.

Собрание признало решение амфиктионов незаконным и, очевидно, считаясь с возможностью войны, избрало Филомела стратегом-автократором, поручив ему принять необходимые меры для обороны страны в случае враждебные действий со стороны амфиктионов

- 214 -

и для обеспечения особых прав фокидян в Дельфах (Diod., XVI, 23, 4 сл.; Paus., X, 2, 2 сл., с характерным замечанием о том, что речь Филомела вызвала энтузиазм народной массы; Polyaen., V, 45; Justin., VIII, I, 8; для представления о возможном размежевании сил в собрании фокидян ср.: Diod., XVI, 32, 2, где при описании дебатов после смерти Филомела отчетливо противопоставляются две группировки: мирная, состоявшая из граждан, которых Диодор обозначает характерным термином oiJ ejpieikevstatoi, и военная, из людей нечестивых, отличавшихся дерзостью и жадностью; выступивший тогда Ономарх также обращался главным образом к этой массе простолюдинов - proetrevyato ta; plhvqh pro;х to;n povlenon).

Таким образом, фокидянами было принято решение, имевшее самые важные последствия как для судеб самой Фокиды, так и для политического развития Средней и вообще всей Греции. Конечно, нельзя отрицать того, что действия некоторых "национальных" лидеров фокидян были продиктованы не в малой степени их личными интересами. Аристотель в "Политике", рассматривая общие причины государственных переворотов и отмечая в этой связи роль мелких неурядиц, возникающих среди высокопоставленных лиц, ссылается на пример Фокиды: "Точно так же, когда у фокидян возникла распря из-за дочери-наследницы между Мнасеем, отцом Мнасона, и Эвфикратом, отцом Ономарха, эта распря послужила для фокидян началом Священной войны" (Aristot. Pol., V, 3, 4, p. 1304 a 10-13). Как, впрочем, эта частная дрязга повлияла на последующую политическую позицию названных лиц, и как все это было связано с началом Священной войны, об этом можно только догадываться - у Аристотеля на этот счет не сказано ни слова. В отличие от Эвфикрата случай с его сыном Ономархом не вызывает никаких осложнении. Как один из тех, кто подвергся репрессиям со стороны амфиктионов, Ономарх несомненно был лично заинтересован в развязывании войны.

И все же, невзирая на эти личные моменты, принципиальный характер содеянного фокидянами не может быть поставлен под сомнение. Шаг, на который решились фокидяне в 356 г., был обусловлен всем ходом политического развития и конкретной ситуацией, сложившейся к середине 50-х гг. Фокидяне должны были бросить вызов подпавшей под контроль их врагов Амфиктионии или же смириться с неизбежной гибелью как суверенной общины.

- 215 -

2. "Национальная" тирания Филомела. Отказ фокидян принять ультиматум амфиктионов и вручение высшей власти в стране главе "национальной" партии Филомелу означали, что вопрос о войне практически был решен. Голосуя за предложение Филомела и избирая его в стратеги-автократоры, фокидяне проголосовали за войну. Во всяком случае они ясно показали, что не только не страшатся риска войны, отказываясь смириться с решением амфиктионов, но даже идут навстречу этому риску, заявляя о намерении своем поставить под собственный контроль святилище в Дельфах.

В событиях этого бурного года наш взор приковывает прежде всего фигура Филомела. Это его воле и энергии была в значительной степени обязана своим возникновением новая, третья по счету, Священная война, имевшая столь важные последствия для судеб всей Греции. С его же именем связано начало особого авторитарного режима, просуществовавшего в Фокиде все десять лет (небольшой перерыв при Фалеке не в счет), пока шла эта война (356-346 гг.). Очевидно, это был выдающийся человек, и можно лишь пожалеть, что мы так плохо осведомлены о его личности и делах11.

Филомел, сын Феотима, был родом из фокидского города Ледонта (Paus., X, 2, 2; 33, 2). Он был одним из самых богатых и, очевидно, самых знатных людей в Фокиде. О размерах его состояния можно судить по тому, что он внес из своих личных средств около 15 талантов на вербовку наемников в начале войны (Diod., XVI, 24, 2). Ко времени конфликта с амфиктионами он, по-видимому, уже успел проявить себя на политическом поприще. Во всяком случае он пользовался большим авторитетом среди своих соплеменников (ср. характеристики его у древних авторов: Diod., XVI, 23, 4 - mevgiston e[cwn ejn toi'х Fwkeu'sin ajxivwma; Paus., X, 2, 2 - Fwkevwn oujdeno;х ajxiwvmati u{steroх). Несомненный честолюбец, для которого, однако, его личная судьба неразрывно была связана с "национальным" делом фокидян, он отличался неукротимой энергией, дерзкой смелостью и достаточно свободным отношением к предписаниям обычной морали (ср. характерный, хотя

- 216 -

и несколько тенденциозный, отзыв о нем у Диодора: XVI, 23, 1 - ajnhvr qravsei kai; paranomiva/ diafevrwn). Избравшие его фокидяне могли быть уверены в том, что он предпримет все необходимое для того, чтобы отразить силу силой в случае, если амфиктионы прибегнут к карательным мерам, и добьется-таки осуществления заветной цели - установит фокидское господство над Дельфами.

Филомел пришел к власти по воле народа; на всеобщем собрании фокидян он был избран стратегом-автократором, очевидно, на весь срок предстоящего чрезвычайного положения. Прочие ординарные стратеги, если они были избраны в тот год, без сомнения были подчинены его власти. Особенностью новой военной власти в Фокиде было то, что здесь при стратеге-автократоре имелся соправитель (sunavrcwn) или, вернее, заместитель, подобно тому, по-видимому, как в Риме при диктаторе имелся начальник конницы. При Филомеле в качестве такого соправителя состоял Ономарх, другой крупный деятель "национальной" партии (Diod., XVI, 31, 5). Впрочем, как именно состоялось назначение Ономарха, по решению ли фокидского собрания или по воле уже избранного в стратеги-автократоры Филомела, сказать трудно.

Хотя избрание Филомела совершилось по воле народа и вполне законным путем, оно было столь же конституционным, сколь и неконституционным12. Сами выборы проходили в особой, тревожной обстановке и были как бы навязаны извне. Вместе с тем совершенно очевидно, что своим назначением Филомел был столько же обязан воле народа, сколько и собственной инициативе. К сожалению, мы не знаем, как далеко шли собственные честолюбивые устремления Филомела. Но даже если допустить, что первоначально его более всего увлекала идея "национального" величия, все равно возникает вопрос: как долго пришедший таким образом к власти человек, достаточно честолюбивый, чтобы добиваться столь высокого назначения, кроме того, опирающийся на поддержку сильной партии своих приверженцев и народной массы и, главное, получивший в свое распоряжение все вооруженные силы и финансовые средства страны, - как долго такой человек мог оставаться лояльным слугой народа и не поддаваться естественному в его положении бонапартистскому соблазну?

- 217 -

Иными словами, интересно знать, ограничился ли Филомел выполнением поставленной перед ним задачи в рамках данных ему полномочий или же, подобно многим другим, сделал попытку превратить предоставленную ему власть из чрезвычайной республиканской в безусловно монархическую. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо предварительно сделать обзор правления Филомела и, поскольку это необходимо, соответствующего начального периода Священной войны (для этого главный источник - Diod., XVI, 23-31, с дублетом при изложении событий вплоть до похода Филомела в область локров [именно по К. Ю. Белоху, 23, 2-25, 2 = 27, 3 - 30, 3]; прочие авторы [Павсаний, Юстин] лишь незначительно дополняют рассказ Диодора)13.

Придя к власти весной 356 г., Филомел энергично занялся подготовкой к предстоящей борьбе с враждебной фокидянам группой амфиктионов. Прежде всего необходимо было позаботиться об укреплении мощи самого Фокидского государства и о приискании надежных союзников. Имея в виду обе эти цели, Филомел отправился в Спарту, где вступил в тайные переговоры с царем Архидамом. Он указал Архидаму на то, что в борьбе со своеволием амфиктионов лакедемоняне должны быть заинтересованы не меньше, чем фокидяне; ведь и против них в свое время амфиктионами был вынесен столь же несправедливый приговор. Посвятив царя в свои планы захвата Дельф и установления фокидского контроля над святилищем, Филомел призвал его оказать всемерную помощь предприятию фокидян.

Однако Архидама и не надо было уговаривать; он был рад предоставившейся возможности отомстить амфиктионам и в особенности фиванцам за прошлые неудачи и унижения Спарты. Правда, царь не рискнул в настоящий момент, пока еще не ясна была

- 218 -

позиция всех значительных государств Эллады, открыто ратовать перед своим государством в поддержку выступления фокидян против Амфиктионии. Однако он обещал все возможное содействие в будущем и в качестве аванса предоставил Филомелу субсидию в 15 талантов для вербовки наемников (Diod., XVI, 24, 1 сл.; о сношениях фокидских правителей с Архидамом после захвата Дельф см.: Theopomp. ар. Paus., III, 10, 3 сл. = FgrHist 115 F 312, с анекдотическими подробностями об участии царя и его жены в расхищении священных ценностей).

По возвращении в Фокиду, где его на время отсутствия замещал Ономарх, Филомея немедленно приступил к созданию нового войска. Пользуясь своими полномочиями, он призвал на военную службу до тысячи наиболее развитых в физическом отношении (tou;х eujqevtouх) фокидян; кроме того, на деньги, данные ему Архидамом, и на свои собственные средства он навербовал большое количество наемников (Diod., XVI, 24, 2; 28, 1). Имея теперь в своем распоряжении внушительную силу, он мог приступить к выполнению данных фокидянам обещаний. В начале лета он двинулся на Дельфы и без труда овладел ими (ibid., XVI, 24, 3; Paus., X, 2, 3; Justin., VIII, 1, 8).

Амфиктионов захват фокидянами Дельф застал врасплох; лишь соседние локры (oiJ plhsivon oijkou'nteх, очевидно из района Амфиссы), выступили немедленно (paracrh'ma) на защиту святилища, но недалеко от Дельф, у так называемых Федриадских скал, были встречены Филомелом и наголову разбиты (Diod., XVI, 24, 4; 28, 3).

Отбив таким образом первую контратаку своих противников, Филомел занялся устроением дел в Дельфах. Священный город был теперь инкорпорирован в состав Фокидского союза. Друзья фокидян - Астикрат и его товарищи - получили право вернуться на родину14, а их противники подверглись репрессиям: их избивали, а имущество конфисковывали, причем особенно пострадал знатный род Фракидов. Все богатые граждане были обложены налогом, который должен был дать средства для содержания наемников (Филомел первое время старался по возможности не трогать храмовых сокровищ). Прочие дельфийцы, т. е. очевидно, простолюдины, совершенно не пострадали, и было ясно, что Филомел старается привлечь их на свою сторону.

- 219 -

Успокаивая умы, он заверял, что занятие Дельф осуществлено фокидянами не ради ограбления храма и не с какой-либо иной преступной целью, а лишь для восстановления своих старинных прав на руководство святилищем и для уничтожения сделанных амфиктионами несправедливых и противозаконных распоряжений. Последние теперь действительно были уничтожены: Филомел распорядился, чтобы записи о них были соскоблены с каменных стел (Diod., XVI, 24, 3 и 4-5; 28, 2, здесь именно с выразительным подчеркиванием связи между взысканием налога с богатых дельфийцев и нежеланием Филомела посягать на храмовые сокровища; об отношении Филомела к храмовым сокровищам в дальнейшем см. ниже, с. 220 и 224).

Между тем потерпевшие поражение локры обратились за поддержкою в Фивы, где и без того уже были готовы к выступлению против фокидян. Немедленно решением общесоюзного беотийского собрания фокидянам была объявлена война и первые беотийские отряды выступили в поход, по-видимому, в земли локров для защиты их от возможного вторжения фокидян. Одновременно беотийцами была начата энергичная дипломатическая кампания с целью проведения на ближайшей осенней сессии амфиктионов нового осуждения фокидян и объявления им войны уже от имени Амфиктионии (Diod., XVI, 25, 1; 28, 3 сл.; ср.: Paus., X, 2, 4).

Филомел со своей стороны также не терял времени и вел не менее энергичную подготовку как в политическом, так и в чисто военном плане. Искусно использовал он все возможные средства для оправдания совершенной им акции в глазах эллинов и в первую очередь самих фокидян. Он заставил Дельфийский оракул дать ему предсказание о предстоящей войне, и Пифия, уступая принуждению, изрекла, что он может поступать, как ему угодно (o{ti e[xestin aujtw'/ pravttein o} bouvletai). Этот вынужденный и отчасти двусмысленный ответ Филомел не преминул истолковать самым буквальным образом, объявив, что бог предоставил ему право поступать по собственному усмотрению (o{ti oJ qeo;х aujtw'/ divdwsin ejxousivan pravttein o{ ti bouvletai). На созванном теперь общем собрании фокидян он использовал этот, с позволения сказать, оракул для внушения своим соплеменникам большей уверенности в правоте осуществляемых им акций и в успехе в предстоящей войне (Diod., XVI, 25, 3-27, 2).

Одновременно Филомел направил в важнейшие города Эллады - в Афины, в Спарту и даже в Фивы специальных послов (он отобрал их из числа личных своих друзей - ejpevlexe tw'n fivlwn tou;х eujqetwtavtouх eijх ta;х presbeivaх)

- 220 -

с поручением разъяснить его позицию. Филомел заявлял через этих послов, что целью его акции в отношении Дельф отнюдь не был злой умысел против храмовых сокровищ; эти сокровища находятся в полной сохранности, и он готов позволить любому проверить наличный состав хранящихся в Дельфах посвящений; он хотел лишь восстановить старинные права фокидян на руководство святилищем. В сознании правильности совершенного им дела Филомел призывал всех эллинов в случае нападения на новых патронов святилища либо прийти к ним на помощь, либо по крайней мере сохранять нейтралитет.

В Фивах и в дружественных им или зависящих от них городах представления Филомела, разумеется, были отвергнуты. Однако афиняне и спартанцы, в пику фиванцам, не только удовлетворились объяснениями Филомела, но и открыто вступили с ним в союз. Следуя их примеру, так же поступили некоторые другие общины Пелопоннеса, в частности Коринф (ibid., XVI, 27, 3 сл.; 57, 1 сл.; ср.: Dem., XIX, 61 и сл.; Aeschin., III, 118; Paus., III, 10, 3; Justin., VIII, 1, 10 сл.; для Коринфа ср. список наопеев, собравшихся осенью 356 г. - Ditt. Syll.3, I, № 241, с комментарием К. Ю. Белоха)15.

Наряду с дипломатической Филомелом активно велась и непосредственно военная подготовка. Дельфы обнесли стеной, был произведен дополнительный набор граждан в фокидское ополчение, и в широких масштабах осуществлялась новая вербовка наемников. Для привлечения последних Филомел увеличил жалованье в полтора раза. При этом оказалось недостаточно тех средств, которые были получены за счет конфискаций и обложения налогом богатых дельфийцев, и в конце концов пришлось посягнуть на священное имущество Аполлона. Возможно, что это было обставлено Филомелом в форме займа, однако даже если это было и так, истинный характер такого займа должен был быть очевиден всякому.

Разумеется, это посягательство на священную казну общегреческого святилища не могло не скомпрометировать дела фокидян в глазах большинства эллинов. Во всяком случае фиванцами и связанными с ними амфиктионами это немедленно было истолковано как ясное и недвусмысленное подтверждение фокидской злокозненности и нечестия. Однако пока инициатива принадлежала фокидянам, они могли и пренебречь этой хулою. Важнее было завершить создание большой наемной армии, и, очевидно, что фокидские руководители

- 221 -

придерживались того мнения, что при сложившейся ситуации слишком церемониться в выборе средств не приходится. С другой стороны, по меткому, хотя, может быть, и резкому замечанию К. Ю. Белоха, в Греции имелось достаточно людей, готовых продать свою шкуру тому, кто больше заплатит, не слишком-то заботясь о нравственной или религиозной стороне дела16. Поэтому не приходится удивляться, что Филомелу в короткий срок, уже, по-видимому, к осени 356 г., удалось довести численность своей армии до 5 тыс. человек (Diod., XVI, 25, 1; 30, 1 сл.; Polyaen., V, 45; ср.: Paus., X, 2, 4; Justin., VIII, 1, 9)17.

Между тем в начале осени состоялась очередная сессия ам-фиктионов, на которой по предложению беотийцев фокидянам была объявлена Священная война. Решение о войне было вынесено подавляющим большинством голосов, но это были голоса все тех же беотийцев, фессалийцев и связанных с ними общин - локров, дорийцев у Эты, перребов, магнетов, фтиотидских ахейцев, долопов, энианов. Такие важные города Греции как Афины, Спарта, Коринф, остались на стороне Фокиды, и это ставило под сомнение успех

- 222 -

предстоящей борьбы со "святотатцами" (Diod., XVI, 28, 4 - 29, 4). Впрочем, ввиду близости зимы военные действия в этом году так, вероятно, и не начались, и Филомел имел еще несколько месяцев свободного времени, чтобы завершить начатые приготовления. Он с успехом использовал предоставленную ему отсрочку, в частности, для вербовки наемников, и к весне следующего года располагал уже армией, насчитывающей более 10 тыс. пехоты и конницы (ср.: ibid., XVI, 25, 1 и 30, 1-3).

Весенняя кампания 355 г. открылась вторжением фокидян в область соседних, как полагает К. Ю. Белох, восточных локров18. Филомел, очевидно, понимал, что при пассивной обороне фокидяне будут иметь мало шансов на успех в борьбе с объединенными силами своих соседей - локров, беотийцев, фессалийцев, тем более, что их собственные союзники, афиняне и спартанцы, будучи заняты в тот момент своими делами, не могли оказать им эффективной поддержки19. Единственным шансом для фокидян в этих условиях было всемерное использование своего центрального положения и проведение энергичных наступательных операций с целью захвата ключевых позиций, разъединения неприятельских сил и разгрома их по частям. Именно этими соображениями и было, должно быть, продиктовано вступление Филомела в Локриду.

Здесь он первоначально имел успех: в конном сражении разбил локров и явившийся к ним на помощь передовой отряд беотийцев, а затем нанес поражение успевшему проникнуть в Локриду шеститысячному войску фессалийцев и их союзников. Однако оттеснить фессалийцев обратно за Фермопилы так, по-видимому, и не удалось, и когда в Локриду вступили главные силы беотийцев и объединенные войска союзников достигли внушительной цифры 13 тыс. человек (предположение К. Ю. Белоха - у Диодора эта цифра отнесена к одним лишь беотийцам)20, Филомел, на помощь которому прибыло всего лишь 1500 пелопоннесских ахейцев, должен

- 223 -

был ретироваться перед превосходящими силами противника и отступить на юг, за реку Кефис.

Затем какое-то время прошло в маневрировании, целью которого было со стороны союзников найти пути для вторжения в Фокиду, а со стороны Филомела - помешать такому вторжению. Развязка наступила, по-видимому, уже осенью, когда во время очередного маневра недалеко от города Неона (Тифореи) Филомел неожиданно наткнулся на вражеское войско и не смог уклониться от боя в невыгодных для себя условиях. В ожесточенном сражении фокидяне, сильно уступавшие в количестве своим противникам, были наголову разбиты, а их полководец, отчаявшись найти спасение в бегстве, покончил с собой, бросившись вниз с отвесной скалы. Впрочем, заместитель Филомела Ономарх сумел собрать остатки фокидского войска, которые он теперь отвел в глубь страны. Союзники, чьи потери тоже, вероятно, были значительными, не отважились последовать за неприятелем и таким образом оставили победу неиспользованной (Diod., XVI, 25, 2 сл.; 30, 3 - 31, 5; 61, 2; Paus., X, 2, 4, с указанием места последнего сражения - под Неоном; Justin., VIII, 1, 12 сл.).

Поражение под Неоном, сколь бы ни было оно тяжким, отнюдь не привело еще фокидян к полному краху, и война продолжалась еще достаточно долго после гибели Филомела. Однако прервем изложение событий и попытаемся теперь, основываясь на том, что нам известно и о способе прихода Филомела к власти, и о его дальнейшей деятельности, дать общую оценку созданного им режима.

Мы могли бы отметить прежде всего, что конституционные, республиканские формы, при которых состоялось назначение Филомела в стратеги-автократоры, не утратили совершенно своего значения и в дальнейшем. Так, при Филомеле продолжало функционировать общее собрание фокидян, на котором он счел нужным огласить полученный от Пифии оракул, и, очевидно, лишь уважением к полисным, республиканским традициям можно объяснить стремление Филомела воздействовать на умы своих соплеменников обычным путем - через оракулы и речами, произносимыми на народном собрании, равно как и его, пусть даже неискренние, заявления о готовности представить отчет по поводу наличного состава храмовых сокровищ в захваченных им Дельфах.

Однако, с другой стороны, заметно действие и иного, опасного для полисных устоев начала. Мы имеем в виду личный момент, который, сыграв, как уже отмечалось, достаточно большую роль в

- 224 -

достижении Филомелом власти, продолжал проявляться в различных аспектах его правления, придавая ему неконституционный, тиранический оттенок. И прежде всего, нельзя не отметить, что успехом своих первых начинаний, стало быть, и упрочением своего режима, Филомел, подобно многим начинающим тиранам, в немалой степени был обязан личной связи с чужеземным правителем, именно со спартанским царем Архидамом, политическое и финансовое содействие которого явилось в буквальном смысле слова основополагающим для судеб нового режима. Столь же роднит Филомела с другими тиранами и личный характер связи его с наемным войском, которое было создано его усилиями и вначале целиком содержалось на средства, ему лично принадлежавшие или же им самим раздобытые21.

Замечательны также и другие проявления личного начала в действиях Филомела: поручение ответственных дипломатических миссий своим личным друзьям, использование храмовых сокровищ в Дельфах, официально поставленных под контроль общины фокидян, не только по собственному усмотрению, но и на собственные свои прихоти (ср. сообщение Феопомпа, которое необязательно должно быть сплетней, о том, что Филомел подарил золотой венок, бывший посвящением лампсакцев, фессалийской танцовщице Фарсалии [Theopomp. ар. Athen., XIII, 83, р. 605 c-d = FgrHist 115 F 248; ср.: Plut. De Pyth. or., 8, p. 397 f])22.

Наконец, не исключен династический характер унаследования власти преемником Филомела Ономархом. Последний мог и не быть братом Филомела по природе, как это утверждает Диодор (Diod., XVI, 56, 5; 61, 2), ибо прочие авторы, как кажется, различают отцов Филомела и Ономарха (Paus., X, 2, 2 [отец Филомела - Феотим] и Aristot. Pol., V, 3, 4, p. 1304 а 12 [отец Ономарха - Эвфикрат])23. Тем не менее между двумя сменившими друг друга правителями могла вполне существовать личная

- 225 -

связь, ибо весьма возможно, что своим назначением в соправители, а следовательно, и в вероятные преемники, Ономарх был обязан личной воле Филомела.

Все эти проявления личного, монархического начала весьма знаменательны, однако нельзя не признать известной правоты за Г. Берве, когда он подчеркивает, что отзвуки поведения, характерного для тиранов, можно обнаружить лишь в начале деятельности Филомела24. Во всяком случае отмеченные выше отдельные проявления так и не слились при Филомеле в одну господствующую, определяющую линию. У нас нет, например, оснований утверждать, что захват Дельф был произведен Филомелом всецело на свой страх и риск; что избиения, конфискации и обложение налогом богатых дельфийцев осуществлялись им в собственных корыстных целях; что сокровища Дельфийского храма были присвоены им себе лично и пр.

Вообще в случае с Филомелом мы не можем говорить ни о злостной узурпации власти, ни о последующем использовании этой власти всецело в собственных интересах правителя. Наоборот, впечатление такое, что отдельные ростки монархического или даже тиранического начала как-то растворялись в осуществлявшемся Филомелом общем деле фокидян или, иными словами, что личный момент здесь оказался в соподчинении с "национальным". Разумеется, власть Филомела от этого не становилась менее авторитарной, однако таким образом она избежала полного превращения в тиранию. Неверны поэтому по существу как общее утверждение Полиэна о том, что Филомел предоставленное ему предводительство превратил в тиранию (Polyaen., V, 45 - th;n hJgemonivan metevbalen eijх th;n turannivda)25, так и отдельные, встречающиеся у древних авторов обозначения Филомела как тирана (Plut. De Pyth. or., 8, р. 397 f. - Filovmhloх oJ Fwkevwn tuvrannoх; ср. совокупные определения с возможным включением Филомела: Aeschin., II, 131 - tw'n ejn Fwkeu'si turavnnwn; Paus., III, 10, 3 - tw'n dunasteuovntwn ejn Fwkeu'sin, и X, 7, 1 - oiJ ejn Fwkeu'si dunavstai).

- 226 -

В соответствии со всем сказанным одинаково неверным представляется нам и безусловное сближение правления Филомела с тиранией, как это делал Г. Пласс, а затем Г. Парк26, и непременное отделение его от нее, как этого хочет Г. Берве27. Правильнее считать, что в лице Филомела мы сталкиваемся с особым типом единоличного правителя, который, обладая рядом тиранических признаков, в целом оставался верен своему первоначальному назначению и был не столько тираном, сколько "национальным" предводителем, вождем (ср. иной ряд обозначений, прилагаемых древними авторами к Филомелу: Justin., VIII, 1, 8 - igitur Phocenses <...> Philomelo quodam duce <...> templum Apollinis Delphis occupavere; Diod., XVI, 31, 5 - oJ de; sunavrcwn aujtw'/ [sc. Filomhvlw/] strathgo;х jOnovmarcoх diadexavmenoх th;n hJgemonivan ktl.; Paus., X, 2, 5 - meta; de; Filovmhlon teleuthvsanta jOnomavrcw/ me;n th;n hJgemonivan didovasin oiJ Fwkei'х; ср. также совокупные определения с возможным включением Филомела: Diod., XVI, 64, 2 - tw'n ejn Fwkeu'sin hJgemovnwn; Paus., X, 13, 9 - oiJ Fwkevwn hJgemovneх).

Соответственно и созданный Филомелом режим должен быть квалифицирован как режим личной власти, видящей свое призвание в решении большой "национальной" задачи, или, если не порывать совершенно с понятием тирании, как своего рода "национальная" тирания. Основанный на взаимодействии двух различных моментов - личного и "национального", этот режим в дальнейшем мог претерпеть изменения, однако в какую сторону и как далеко - об этом можно будет судить лишь после того, как будет дан обзор правления преемников Филомела - Ономарха, Фаилла и Фалека.

3. Авторитарный режим преемников Филомела. Поражение и гибель Филомела должны были сильно поколебать уверенность фокидян в успехе затеянной ими авантюры. На состоявшемся теперь в Дельфах в присутствии союзников общем собрании фокидян было подвергнуто обсуждению сложившееся положение. Во время дебатов произошло окончательное размежевание политически активных граждан на две различные группировки соответственно различию в подходе к решению вопроса о войне.

- 227 -

Одна группировка склонялась к миру. Это были главным образом представители полисной элиты, состоятельные, благочестивые граждане (oiJ ejpieikevstatoi, по характерному определению Диодора), которых должны были тревожить не одни только предосудительные, с общепризнанной точки зрения, поступки фокидских руководителей в отношении Дельфийского святилища. Помимо этого, помимо превратностей вспыхнувшей из-за этого войны, их, несомненно, пугали перспективы внутреннего развития и прежде всего навязанное обстоятельствами учреждение чрезвычайной военной власти с уже обозначившимися или хотя бы только мерещившимися признаками опасных последствий, таких, например, как рост личного произвола правителей, учащение всякого рода эксцессов в отношениях между властью и гражданами, повышение роли и значения вооруженных наемников-чужеземцев. Стремление этих людей к миру могло быть тем более понятно, что с их точки зрения могло казаться несправедливым подвергать риску всю общину в угоду отдельным честолюбивым и вдобавок, как считалось, провинившимся перед богом лицам. Они могли тешить себя надеждой столь же естественной, сколь и наивной, что, отмежевавшись от "святотатцев", фокидская община легко могла бы урегулировать свой конфликт с амфиктионами.

Этой группировке противостояла другая, состоявшая из людей, по определению Диодора, нечестивых и отличавшихся дерзостью и жадностью (oiJ dV ajsebei'х kai; tovlmh/ kai; pleonexiva/ diafevronteх). Будучи, по-видимому, весьма пестрой в социальном отношении, эта группировка была спаяна общностью материальных и политических интересов. Сюда входили люди, связавшие с происходившими в тот момент политическими пертурбациями надежды на личное возвышение и обогащение. Тон здесь задавали влиятельные персоны из числа осужденных ранее амфиктионами, люди, которые уже не могли отступиться от принятого ранее решения. Опираясь на поддержку сочувствующих и апеллируя к патриотическим чувствам толпы, они шумно агитировали за продолжение войны. Впрочем, их агитация за войну не должна была обязательно казаться безрассудством, продиктованным личными интересами. Их призыв, несомненно, был основан на учете все еще больших возможностей у фокидян, таких, в частности, как огромные запасы ценностей в Дельфийском храме, позволявшие набирать новые армии наемников, и поддержка влиятельных государств Афин и Спарты, которые из вражды к фиванцам не могли допустить полной гибели фокидян.

- 228 -

Впрочем, как бы ни обстояло дело с обоснованием позиций у той или другой группировки, сторонники войны обладали одним и в данной ситуации решающим преимуществом: в лице соратника Филомела Ономарха они располагали таким вождем, о каком не могла и мечтать противная партия28. Ономарх, безусловно, был одним из самых горячих и самых авторитетных защитников "национального" дела фокидян. Как один из тех, кто еще перед войной подвергся осуждению амфиктионов, он, несомненно, лично был заинтересован в продолжении только что начатой борьбы. Однако и без этого он давно уже зарекомендовал себя активным борцом за "национальное" дело и злейшим врагом беотийцев, а его деятельность в качестве ближайшего сотрудника Филомела, вне всякого сомнения, сильно содействовала росту его авторитета.

Пользуясь этим, он веско высказался теперь в защиту первоначального решения и на собрании фокидян произнес по этому поводу, как сказано у Диодора, весьма продуманную речь (pefrontismevnon lovgon). В своем выступлении, которое, очевидно, было столь же продуманным, сколь и эмоциональным, он обращался в первую очередь к народной массе (см. у Диодора - proetrevyato ta; plhvqh) и достиг здесь полного успеха: большинством голосов собрание фокидян высказалось за продолжение войны. Инициатор решения Ономарх, который после смерти Филомела фактически и так уже возглавлял государство, получил теперь официальное назначение. Он был избран стратегом-автократором, а его брат Фаилл, судя по всему, занял при нем такой же пост заместителя, а следовательно, и вероятного преемника, какой он сам в свое время занимал при Филомеле. Благодаря этому, ставшему уже традиционным, акту чрезвычайная военная власть в Фокиде приобрела еще более определенный династический характер (Diod., XVI, 32, 1 сл.; Paus., X, 2, 5; Justin., VIII, 1, 14; для оценки роли Фаилла при Ономархе ср.: Diod., XVI, 35, 1; Harpocr., s. v. Favulloх; о родстве Фаилла и Ономарха ср. также: Diod., XVI, 36, 1; 37, 1; 56, 5; Paus., X, 2, 6).

Утвердившись у власти (в конце 355 г.), Ономарх не замедлил принять меры к предупреждению впредь политических кризисов, к пресечению любых возможностей оппозиции. В качестве главы

- 229 -

государства он действовал гораздо круче и бесцеремоннее, чем Филомел, и теперь оправдались самые худшие опасения тех, кто всегда относился с подозрением к авторитарному режиму. Ономарх без жалости расправился с оппозицией: своих противников он хватал и предавал казни, а их имущество конфисковывал.

Одновременно он энергично готовился к возобновлению военных действий. И здесь он показал себя гораздо более бесцеремонным политиком, чем Филомел. Сокровища Дельфийского храма, которые он, по-видимому, рассматривал как "национальное" достояние фокидян, были теперь безоговорочно поставлены на службу фокидского государства. Золотые и серебряные посвящения без церемоний переплавлялись в металл и использовались для чеканки новых монет, на которых теперь вместо имени фокидской общины ставилось имя правителя Ономарха, а изделия из меди и железа шли на изготовление оружия. Все это дало средства для вербовки и вооружения новых наемников, причем в таких масштабах, каких доселе не знала Балканская Греция. В конечном счете численность армии возросла вдвое и ко времени последнего похода Ономарха в Фессалию достигла 20 тыс. человек.

Параллельно с собственно военной энергично осуществлялась Ономархом и дипломатическая подготовка с целью привлечения уже имеющихся союзников к более активному участию в предприятиях фокидян, а также для приобретения новых союзников и внесения раскола в ряды противника. Для большего успеха Ономарх широко использовал здесь подкуп, не скупясь на щедрые подношения в необходимых случаях, даром что казна Аполлона предоставляла для этого великолепные возможности. Очевидно, именно при нем были выплачены изрядные суммы спартанскому царю Архидаму и сделаны ценные подношения его жене Динихе, если только заслуживает доверия свидетельство всегда склонного к злословию Феопомпа. Тогда же Ономарху удалось добиться замечательного успеха в Фессалии, где он своими субсидиями возбудил энергию ферских тиранов и таким образом сковал силы свободных фессалийцев и исключил их из предстоящей борьбы в Средней Греции (см. выше, гл. 3, § 3).

В общем он превосходно использовал временный перерыв в военных действиях и к новой весенней кампании 354 г. оказался подготовлен еще лучше, чем в свое время Филомел (Diod., XVI, 32, 4 - 33, 3; об использовании Ономархом сокровищ Дельфийского храма ср.: ibid., XVI, 56, 5; о численности его армии во

- 230 -

время последнего похода - ibid., XVI, 35, 4; о подарках Архидаму и его жене - Theopomp. ар. Paus., III, 10, 3 сл. = FgrHist 115 F 312)29.

Весной 354 г., следуя тому же стратегическому плану, что и Филомел, Ономарх первым начал военные действия, произведя вторжение в область северных локров. Он силой овладел Фронием, жителей которого ради всеобщего устрашения продал в рабство. Тогда же, по-видимому, фокидяне заняли и другие соседние с Фермопилами пункты - Альпон и Никею и таким образом полностью поставили под свой контроль проходы из Средней Греции в Северную. Под впечатлением от этих успехов фокидян западные локры, в частности амфиссейцы, сами изъявили покорность, и теперь Ономарх мог спокойно произвести новое вторжение в Дориду, которую он разорил дотла.

Разделавшись таким образом со своими противниками на западе, Ономарх обратился затем на восток, против беотийцев, которые с выходом из игры фессалийцев и разгромом локров и дорийцев оказались в совершенной изоляции. Вторжение Ономарха в Беотию сопровождалось на первых порах большим успехом. Ему даже удалось завладеть Орхоменом, куда он теперь возвратил прежних жителей, тех, кто уцелел после разгрома города фиванцами за десять лет до этого. Однако попытка овладеть соседней Херонеей окончилась неудачей; беотийцам удалось нанести Ономарху поражение, впрочем, судя по всему, не столь уж значительное (Diod., XVI, 33, 3 сл.; ср. также: для пунктов в районе Фермопил - Dem., XIX, 83 и Aeschin., II, 132 сл.; для Амфиссы - Plut. Mul. virt., 13, р. 249 е-f; для Дориды. - Strab., IX, 4, 11, p. 427; для Орхомена - Diod., XVI, 79, 3 сл.; Schol. in Dem., VI, 13)30.

Неудача под Херонеей объяснялась, по-видимому, тем, что Ономарх вел наступление лишь с частью своих сил, ибо примерно в это же время он должен был отправить значительный отряд (7 тыс. человек) под командованием своего брата Фаилла на север, в Фессалию. Там, в связи с очередным вмешательством македонского царя Филиппа II, явившегося на помощь свободным фессалийцам, ситуация резко изменилась. Не будучи в состоянии

- 231 -

противостоять объединенным силам македонцев и фессалийцев, ферские тираны обратились за помощью к Ономарху, и последний, чтобы не допустить полной гибели столь важных для него союзников, должен был ослабить свой нажим на Беотию и отрядить Фаилла с частью сил в Фессалию.

Однако, как оказалось, этих сил было недостаточно для восстановления нарушенного равновесия. В столкновении с Филиппом Фаилл потерпел поражение, и тогда уже сам Ономарх направился со всем войском в Фессалию, намереваясь теперь раз и навсегда решить фессалийскую проблему и поставить всю страну под свой контроль (ср. у Диодора: nomivzwn o{lhх th'х Qettalivaх kurieuvsein). В двух сражениях, благодаря перевесу в силах а также несомненному военному таланту, здесь именно ярко проявившемуся, он наголову разгромил объединенные войска македонцев и фессалийцев и заставил Филиппа с остатками своей армии отступить в Македонию (Diod., XVI, 35, 1 сл., ср.: Polyaen., II, 38, 2).

Теперь Фессалия действительно оказалась под контролем фокидян, и это вместе с достигнутыми еще весною успехами в Средней Греции окончательно превратило Фокидский союз в крупнейшую державу Эллады. Ономарх, усилиями которого Фокида достигла столь блестящего положения, стал ведущей фигурой в политическом мире эллинов (ср.: Polyb., IX, 33, 4 сл.). Его авторитет был чрезвычайно высок, и когда весной 353 г. в Дельфах вновь, после двухлетнего перерыва, собрались наопеи, должностные лица Амфиктионии, ответственные за сооружение нового храма Аполлона, это означало, что Ономарху удалось добиться и от общественного мнения Эллады и от самой Амфиктионии важного фактического признания нового положения Фокиды (Ditt. Syll.3, I, № 241, с комментариями К. Ю. Белоха и У. Фергюсона)31.

Весной следующего года Ономарх, чувствуя себя в безопасности со стороны севера, произвел новое вторжение в Беотию. В Коронее дружественная фокидянам партия открыла перед Ономархом ворота акрополя. Попытка другой части коронейских граждан вместе с подоспевшим на помощь отрядом фиванцев отстоять нижний город ycпexa не имела, и таким образом этот важный стратегический пункт перешел в руки фокидян. Здесь, как и в присоединенном в предыдущем году Орхомене, Ономарх установил автономное,

- 232 -

т. е. антифиванское, правление. Развивая свой успех, фокидяне, по-видимому, той же весной овладели Корсиями и Тилфоссеем, установив таким образом свой контроль над всей западной частью Беотии, до гор Геликона (Diod., XVI, 35, 3; ср. также: для Коронеи - Ephor., FgrHist 70 F 94; Aristot. Eth. Nic., III, 11, p. 1116 b 15 сл.; Schol. in Dem., VI, 13; для Корсий и Тилфоссея - Dem., XIX, 141; Diod., XVI, 58, 1)32.

Казалось, над руководимым Фивами Беотийским союзом нависла угроза полного разгрома, однако, как и за год до этого, с севера вновь явилось спасение в лице Филиппа Македонского. Последний и не думал смириться с поражением, которое ему нанес Ономарх в предыдущем году, и, за зиму восстановив свои силы, теперь снова вторгся в Фессалию. Это заставило ферских тиранов вновь обратиться за поддержкою к Ономарху, и тот опять должен был приостановить свое наступление на беотийцев, чтобы вновь со всеми силами поспешить на защиту своих друзей и своего влияния в Фессалии. На пути между Фермопилами и Ферами, на так называемом Крокусовом поле (у западного побережья Пагасейского залива), Филипп, которому очень важно было не допустить соединения Ономарха с ферскими тиранами, встретил фокидян и благодаря шестикратному перевесу в коннице - у него было 3 тыс. всадников против 500 у Ономарха (пехоты у каждого было поровну, примерно по 20 тыс. человек) - добился на этот раз решающей победы. Свыше 6 тыс. фокидских воинов погибло в этом сражении, либо в самом бою, либо при попытке достичь вплавь крейсировавшие в Пагасейском заливе афинские корабли.

Ономарх, который, без сомнения, сделал все от него зависящее, чтобы добиться успеха, также пал в этом сражении. Он был крупным политиком и полководцем, но, по справедливому замечанию К. Ю. Белоха, его несчастье состояло в том, что ему противостоял еще более крупный - македонский царь Филипп33. Что же касается этого последнего, то он прекрасно понимал значение своего столкновения с фокидянами и уже тогда, стремясь приобрести политический капитал, принял на себя роль главного мстителя

- 233 -

за поруганную фокидянами святыню Аполлона, а стало быть - implicite - и роль предводителя амфиктионов. Перед сражением на Крокусовом поле он, по свидетельству Юстина, "приказал всем своим воинам надеть лавровые венки и вступил в сражение как бы под предводительством самого бога". Затем, одержав победу, он повелел всех захваченных в плен фокидских воинов - а их было не менее 3 тыс. - утопить в море как святотатцев, а труп павшего в бою Ономарха распял (Diod., XVI, 35, 3 сл.; 61, 2; ср.: Dem., XIX, 319; Paus., X, 2, 5, с иной, чем у Диодора, и, очевидно, неверной версией гибели Ономарха: вождь фокидян якобы был убит во время бегства собственными солдатами, винившими в своем поражении нерешительность и неопытность полководца; Justin., VIII, 2, 3 сл.).

Ближайшим следствием поражения на Крокусовом поле явилась для фокидян утрата всей Фессалии, за вычетом одного лишь города Галоса (он оставался союзником фокидян вплоть до времени Филократова мира), а также областей Северной и Западной Локриды (ср. ниже о походах Фаилла в Северную Локриду). Вообще это поражение было переломным моментом в истории Фокидской державы. Встретив в лице Филиппа Македонского непреодолимое препятствие и разбившись о него, она никогда уже больше не достигала прежнего могущества и, утратив внешнеполитическую инициативу, стала клониться к упадку.

Конечно, пока хватало сокровищ Дельфийского храма и можно было вербовать новых наемников, фокидские руководители упорно продолжали борьбу за сохранение независимого, державного положения. Однако с неизбежным истощением этих средств и сокращением наемного войска должны были рухнуть и держава фокидян, и создавший ее авторитарный режим. Ибо другие и притом более прочные и, так сказать, коренные основания этого режима - энтузиастическая поддержка собственных граждан и эффективная помощь других влиятельных греческих государств - должны были исчезнуть много раньше, как только стала очевидной объективная невозможность для фокидских правителей продолжать политику "большого стиля".

Впрочем, все это случилось не сразу, и на первых порах фокидяне, т. е. главным образом "национальная" партия, еще не собирались капитулировать. Созданный Филомелом и Ономархом авторитарный режим оказался достаточно крепким, чтобы выдержать первоначальное воздействие поражения на Крокусовом поле, и даже

- 234 -

унаследование власти братом Ономарха Фаиллом прошло, насколько мы знаем, без всяких осложнений. Очевидно, искоренение внутренней оппозиции, проведенное Ономархом, было столь основательным, а поддержка наемников и "националистически" настроенных масс все еще столь безусловной, что официальное утверждение Фаилла в должности стратега-автократора свершилось почти автоматически (Diod., XVI, 36, 1; 37, 1; Paus., X, 2, 6)34.

Все же перед новым правителем стояла трудная задача восстановления сильно уже подорванной военной и политической мощи Фокиды. Необходимо было как можно скорее восполнить причиненный разгромом в Фессалии урон и подготовиться к отражению возможного вторжения неприятеля в саму Фокиду. Надо сказать, что Фаилл, подобно тому как это было в свое время, после гибели Филомела, с Ономархом оказался на уровне поcтавленной перед ним задачи. Будучи, как и брат, столь же энергичным, сколь и бесцеремонным в выборе средств, он без колебаний, в самых широких масштабах использовал все еще колоссальные запасы ценностей в Дельфийском святилище для восполнения понесенных потерь, для выпуска новых золотых и серебряных монет, на которых он, возможно, как и Ономарх, ставил собственное имя, и для изготовления новых комплектов вооружения. Параллельно производилась вербовка новых наемников, причем для пущего их привлечения на фокидскую службу Фаилл увеличил им жалованье вдвое.

Вместе с тем, подобно своим предшественникам, он активно искал помощи за границей, стараясь удержать старых и привлечь новых союзников, а главное, побудить и тех и других к оказанию действенной помощи. При этом он не ограничивался одними призывами, но щедрыми подношениями - как отдельным влиятельным лицам, так и официально целым общинам - добивался того, чтобы помощь была оказана ввиду грозящего вторжения Филиппа в Среднюю Грецию немедленно. В общем не будет преувеличением сказать, что если Фокидское государство не рухнуло сразу же после битвы на Крокусовом поле и даже еще попыталось продолжать борьбу, то этим оно в значительной степени было обязано

- 235 -

энергии преемника Ономарха - Фаилла (Diod., XIX, 36, 1; 37, 1-4; об использовании Фаиллом сокровищ Дельфийского храма ср.: ibid., XVI, 56, 5 сл.; 61, 3)35.

Между тем противники фокидян вовсе не были расположены предоставлять им передышку. Еще, по-видимому, в ту же летнюю кампанию 353 г., после того как стали известны размеры постигшей фокидян катастрофы, перешли в наступление беотийцы с очевидной целью вернуть обратно захваченные фокидянами города. Фаилл с еще, очевидно, недостаточными силами выступил им навстречу и был разбит в ряде полевых столкновений под Орхоменом, у Кефиса, под Коронеей. Тем не менее он сумел удержать в своих руках захваченные ранее города и таким образом сохранил контроль над Западной Беотией (Diod., XVI, 37, 5 сл.).

Тем временем нависла угроза с другой стороны. Филипп Македонский, которому важно было закрепить и развить свой успех, двинулся к Фермопилам с намерением под предлогом продолжения борьбы со "святотатцами" проникнуть в Среднюю Грецию. Однако теперь уже встревожились не на шутку союзники фокидян - Афины, Спарта и другие греческие государства, которые не только ради фокидян, но и в своих собственных интересах не желали допускать Филиппа в Центральную Грецию. Немедленно на помощь фокидянам к Фермопилам выступили союзные контингенты: тысяча лакедемонян, две тысячи ахейцев и пять с лишним тысяч афинян, которые, как ближе всех расположенные к Фермопилам, и помощь выслали наиболее значительную - почти все свое гражданское ополчение (5 тыс. пехоты и 400 всадников) под командованием стратега Навсикла. Вместе с войсками самого Фаилла и нашедших у него приют ферских тиранов - последние явились к нему с 2 тыс. своих наемников - этих сил оказалось достаточно, чтобы прочно загородить Фермопильские проходы и заставить Филиппа отказаться от своего намерения. Фокида на

- 236 -

этот раз была спасена от македонского вторжения (Diod., XVI, 38, 1 сл., и 37, 3; ср.: Dem., IV, 17; XIX, 84 и 319; XVIII, 32; Justin., VIII, 2, 8 сл.).

Теперь, наконец, фокидяне получили необходимую передышку, и всю зиму 353/2 г. Фаилл энергично продолжал начатые приготовления. В результате к весне следующего года силы фокидян были восстановлены уже до такой степени, что Фаилл оказался в состоянии отправить трехтысячный отряд на помощь своим союзникам - спартанцам, которые еще в предыдущем году, воодушевившись успехами Ономарха в Беотии, начали войну против Мегалополя и некоторых других поддерживаемых Фивами общин Пелопоннесса (см.: Diod., XVI, 34, 3, и 39, 1-7; Paus., VIII, 27, 9 сл.; ср. также речь Демосфена "За мегалопольцев" [XVI]). Более того, пользуясь тем, что беотийцы также отправили в Пелопоннес значительную часть своих сил (четыре с половиной тысячи воинов под командованием Кефисиона), Фаилл перешел в наступление и вторгся в Северную Локриду, где овладел всеми городами, за вычетом одного лишь Нарика.

В ответ беотийцы произвели вторжение в Фокиду. Фаилл выступил им навстречу, но у Аб потерпел поражение, после чего беотийские войска опустошили окрестные фокидские земли. Затем беотийцы двинулись на север на помощь осажденному фокидянами Нарику. Здесь их нагнал и нанес им поражение Фаилл, который таким образом отомстил за неудачу при Абах. Вслед за этим фокидяне штурмом взяли Нарик и сравняли его с землей. Северная Локрида вновь была поставлена под фокидский контроль, а связь с укрепленными пунктами близ Фермопил полностью восстановлена (Diod., XVI, 38, 2-5).

Между тем как фокидяне добились столь важных успехов в восстановлении утраченных позиций в Средней Греции, война в Пелопоннесе стала затихать, и вспомогательные отряды беотийцев и фокидян смогли возвратиться на родину. Было ясно, что следующей весной война между беотийцами и фокидянами разгорится с новой силой, и в этих условиях несчастье, случившееся с предводителем фокидян, - он тяжко заболел - было более чем несвоевременным. Чувствуя приближение конца, Фаилл постарался сделать все возможное, чтобы обеспечить. дальнейшее существование авторитарного режима в Фокиде, а вместе с тем и непрерывность в руководстве военными и политическими действиями. По несомненно им лично сделанному распоряжению наследовать ему должен был его племянник, сын Ономарха Фалек, при котором, ввиду его весьма еще юного возраста, должен был

- 237 -

состоять в качестве соправителя и опекуна или, проще сказать, регента один из друзей Фаилла Мнасей. Последний был, по-видимому, не только другом, но и родственником Фаилла, ибо он, очевидно, тождествен с тем Мнасеем, у которого, по свидетельству Аристотеля, еще до начала Священной войны была ссора с отцом Ономарха Эвфикратом из-за какой-то эпиклеры (ср.: Aristot. Pol., V, 3, 4, p. 1304 а 10-13). Судя по всему, с тех пор потомки Эвфикрата успели помириться с Мнасеем, и его назначение в регенты при Фалеке еще более подчеркивало династический характер сделанного Фаиллом распоряжения.

Понадобилось ли Фаиллу официально оформить это распоряжение соответствующим постановлением народного собрания, мы не знаем, но так или иначе, когда после долгой и мучительной болезни Фаилл умер (по-видимому, уже в начале 351 г.), власть в Фокиде в полном соответствии с его волей - народное собрание, если оно было созвано теперь, согласилось с нею - перешла к Фалеку и Мнасею, и это лишний раз подтвердило и устойчивость сложившейся династической традиции, и прочность, все еще несомненную, самого режима (Diod., XVI, 38, 6, с указанием на личную инициативу Фаилла в деле с назначением преемника; о болезни и смерти Фаилла ср.: ibid., XVI, 61, 3; ср. также: Paus., X, 2, 6-7, где, впрочем, Фалек неверно, вопреки общей традиции [см., кроме Диодора, Schol. in Aeschin. or. II, 130] назван сыном Фаилла)36.

Как и предвиделось, новым правителям Фокиды сразу же пришлось заняться трудным делом - отражением возобновившегося натиска беотийцев. Военные действия развернулись главным образом в Западной Беотии, где борьба, как и раньше, шла вокруг захваченных фокидянами городов. У фокидян по первоначальному плану руководство военными действиями должен был осуществлять регент Мнасей, однако в самом начале кампании, во время ночного нападения беотийцев на лагерь фокидян, Мнасей погиб, и таким образом Фалеку рано пришлось принять на себя всю тяжесть и ответственность самостоятельного командования. Наследник Ономарха

- 238 -

и Фаилла постарался не уронить славы своего рода. Он предпринял попытку овладеть Херонеей, являвшейся как бы брешью в цепи занятых фокидянами беотийских крепостей, и после первой неудачи сумел-таки проникнуть в город. Однако удержаться он здесь не смог, и теперь уже беотийцы, переняв инициативу, вторглись на территорию Фокиды и, опустошив сельскую местность и разорив несколько небольших городков, с добычей возвратились домой (Diod., XVI, 38, 7; 39, 8).

Итак, вот уже два года подряд беотийцам удавалось совершать опустошительные вторжения в Фокиду, однако, несмотря на этот видимый успех, дела их были отнюдь не блестящими. Затянувшаяся война резко подорвала силы Беотии, и людские и материальные. В особенности жалким было положение с финансами, и это в конце концов заставило Фивы на исходе 351 г. обратиться за помощью к персидскому царю Артаксерксу Оху, который немедленно предоставил им 300 талантов, но не в виде безвозмездного дара, как это выходит по Диодору, а скорее всего, как предполагает К. Ю. Белох, в качестве аванса за поставку вспомогательного войска для участия в подготовлявшемся Артаксерксом походе против Египта37. Очевидно, именно этим объясняется то, что в ближайшем, 350 г. беотийцы, несмотря на полученную от персов субсидию, так и не предприняли нового наступления на фокидян. В свою очередь и Фалек, наученный осторожности неудачами предыдущего года, также воздерживался от каких бы то ни было активных операций (Diod., XVI, 40).

В последующие два года - 349 и 348 - война несколько оживилась, но существенных изменений не произошло. Стороны попеременно одерживали успехи и терпели неудачи - и те и другие непринципиального свойства. Беотийцы продолжали время от времени производить вторжения в Фокиду, однако фокидяне по-прежнему удерживали важнейшие крепости в Западной Беотии и, опираясь на них, не раз наносили беотийцам удачные контрудары. В 349 г. беотийцы предприняли очередную попытку вторгнуться в Фокиду, на этот раз, как кажется, с двух сторон: с северо-востока, со стороны Локриды Опунтской, и с юго-востока. Однако если на одном направлении, у Гиамполя, они добились успеха, то на юге, у Коронеи, удача сопутствовала фокидянам (Diod., XVI, 56, 1 сл.). В следующем, 348 г. беотийцы вновь произвели вторжение в Фокиду и разорили

- 239 -

сельскую местность (уничтожили посевы хлеба), однако на обратном пути потерпели поражение в столкновении с полевой армией фокидян у Гедилия (ibid., XVI, 56, 2; ср.: Dem., XIX, 148).

Продолжавшаяся таким образом война сильно истощала обе стороны - беотийцев, разумеется, не меньше, чем фокидян (о трудностях беотийцев ср.: Isocr., V, 54 сл.). Тем не менее потенциальная опасность была более велика для Фокиды, чем для Беотии. Менее крупное и менее богатое людьми и материальными ресурсами фокидское государство вело войну главным образом на счет Дельфийского храма, силами нанятых на средства священной казны наемников. Однако уже к началу 40-х гг. обнаружились признаки истощения, казалось бы, неиссякаемых запасов ценностей в Дельфах (ср.: Dem., III, 8). Следствием этого должно было явиться сокращение возможностей для найма чужеземцев-наемников, что должно было самым отрицательным образом сказаться и на военной мощи Фокидского государства, и на прочности существовавшего в нем режима. Ведь и внутри страны ситуация должна была постепенно накаляться в прямой зависимости от ущерба, который причиняли массе населения повторяющиеся вторжения беотийцев.

В этих условиях стоявшее у власти в Фокиде правительство должно было выказать большую выдержку и предусмотрительность, чтобы каким-либо образом не ускорить наступление кризиса. Однако, как это часто случалось, именно таких качеств и не хватило в нужный момент тогдашнему главе государства Фалеку. Подтверждением тому явилась не слишком дальновидная позиция, занятая Фалеком во время смут на Эвбее, приведших к отпадению острова от Афин (349/8 г.). Действуя из каких-то нам неизвестных побуждений, - может быть, для того, чтобы занять своих наемников, содержание которых при отсутствии завоеваний обходилось ему очень дорого, - Фалек оказал вооруженную поддержку выступившим против афинского господства эвбейцам, сначала эретрийцу Клитарху, который именно с помощью наемников Фалека изгнал из Эретрии афинского ставленника Плутарха, а затем халкидянину Тавросфену, который вместе с братом своим Каллием и только что названным Клитархом пытался организовать отпор явившемуся на остров войску афинян.

Замечательно, что в обоих случаях услугами фокидского правителя воспользовались те, кто был связан с Филиппом Македонским. Таким образом, объективно Фалек содействовал утверждению македонского влияния на Эвбее. Но еще важнее было то, что,

- 240 -

оказавшись причастным к отпадению от Афин Эретрии, а затем и всей Эвбеи, Фалек в корне испортил свои отношения с афинянами, давнишними и наиболее надежными союзниками фокидян. Он сам, таким образом, положил основание будущей политической изоляции Фокиды (Aeschin., III, 86 сл. со схолиями; ср.: Dem., XXI, 110, 132 сл., 161 сл., 200; IV, 37 сл.; V, 5 со схолиями; IX, 57; Plut. Phoc., 12 сл.).

Между тем беотийцы, удрученные неудачным исходом последнего своего вторжения в Фокиду в 348 г. и больше прежнего теперь подавленные тяготами войны, обратились за помощью к тому, кто только и мог предоставить им эффективную военную поддержку, - к Филиппу Македонскому (очевидно летом 347 г.). Последний за годы, прошедшие со времени последнего столкновения с фокидянами в Фессалии (353 г.), добился исключительных успехов: утвердил свое влияние в Иллирии и Эпире, подчинил себе почти всю Фракию (за вычетом оставшегося у афинян Херсонеса), присоединил Халкидику. Стоя во главе державы, раскинувшейся от Геллеспонта до Фермопил, он мог теперь возобновить свои попытки пройти через Пилейские ворота и утвердиться в Средней Греции. Обращение беотийцев давало ему отличный повод осуществить это вторжение под маской защитника дела амфиктионов, на роль которого он претендовал еще в 353 г. И хотя вначале, желая посильнее унизить беотийцев, он оказал им совсем незначительную помощь, было ясно, что решительное вмешательство македонцев в дела Средней Греции не заставит себя ждать (Diod., XVI, 58, 1-3; ср.: Isocr., V, 55).

В то время как на севере вновь стали собираться грозные тучи, в самой Фокиде разразился кризис: Фалек был смещен со своего поста (по-видимому, осенью 347 г.). Причины, приведшие наследника Ономарха и Фаилла к крушению, были очевидны. Непрекращающееся разорение страны вторжениями неприятеля вызывало все большее недовольство в массе народа (о разорении Фокиды к концу войны ср.: Dem., XIX, 123). Финансовое положение государства было более чем скверным. Запасы ценностей в Дельфийском храме были почти исчерпаны, и Фалек даже производил раскопки в недрах святилища, у священного очага и у треножника Пифии, в поисках каких-то, якобы спрятанных там еще в глубокой древности, сокровищ. Раскопки эти, как и следовало ожидать, не дали никаких результатов (Diod., XVI, 56, 7 сл.; ср.: Strab., IX, 3, 8, р. 421, где, однако, проведение раскопок неверно приписано Ономарху).

Следствием открывшегося таким образом финансового банкротства должны были явиться и сокращения в вербовке новых наемников, и трудности с содержанием старых, что должно было привести к отчуждению между ними и правителем (никаких конкретных данных на этот счет у нас нет, но это естественно вытекает из факта смещения Фалека, что было бы невозможно без согласия наемников). К этому надо добавить и совершенную утрату инициативы в ведении войны, и растущую внешнюю изоляцию - обстоятельства, которые самым решительным образом подрывали авторитет существующего режима.

- 241 -

В этом же направлении могли действовать и конкретные политические и военные неудачи, в которых, разумеется, не было недостатка. Кстати, как раз летом 347 г., если следовать хронологии К. Ю. Белоха (у Диодора об этом, как, впрочем, и об обращении беотийцев к Филиппу, рассказывается уже после упоминания о смещении Фалека), фокидяне потерпели неприятное поражение при Абах, где они возвели укрепление с целью поставить заслон на пути, которым обычно следовали беотийцы при своих вторжениях в Фокиду. Разбитые в результате неожиданного нападения неприятеля, фокидяне частью бежали в соседние городки, частью - до 500 человек - укрылись в соседнем храме Аполлона, где и сгорели заживо от случайно вспыхнувшего пожара (Diod., XVI, 58, 4 сл.; Paus., X, 35, 3; о маршруте беотийских вторжений ср.: Strab., IX, 3, 6, р. 424)38.

Все эти обстоятельства содействовали возрождению политической оппозиции, которая в конце концов, используя недовольство народа и по меньшей мере равнодушие наемников, провела в собрании фокидян решение о смещении Фалека. Поводом при этом послужило стандартное в таких случаях, но здесь, может быть, вполне обоснованное обвинение Фалека в присвоении себе лично реквизированных на нужды всей общины сокровищ Дельфийского храма. Вместо стратега-автократора теперь вновь были избраны три обычных стратега - Динократ, Каллий и Софан, которым было поручено произвести расследование о хищениях в священной казне. Следственная комиссия так, по-видимому, и не решилась привлечь к ответу самого Фалека; тем более круто поступила она с ближайшими его сотрудниками. Один из них, некий Филон, имевший непосредственное отношение к заведованию реквизированными сокровищами и бывший, кажется, главным инициатором проводившихся

- 242 -

по приказу Фалека раскопок, был подвергнут самому строгому допросу и под пыткой выдал (или оговорил) целый ряд других лиц. Они были схвачены, принуждены к выдаче расхищенных ими ценностей, - тех, что еще остались нерастраченными, - а затем казнены как святотатцы (сам Филон умер еще раньше от пыток).

Одновременно были предприняты шаги к пересмотру внешней политики с тем, чтобы ослабить возросшую в последние годы внешнеполитическую изоляцию и восстановить и упрочить традиционные союзнические отношения с Афинами и Спартой. Именно, чтобы заручиться поддержкой этих государств накануне, как теперь было ясно, скорого вторжения Филиппа в Среднюю Грецию, фокидское правительство предложило афинянам и спартанцам взять на себя защиту Фермопил и для этого занять своими войсками крепости Фроний, Альпон и Никею, которые фокидяне удерживали с 354 г. (Diod., XVI, 56, 3 сл.; 59, 1; Paus., X, 2, 7; ср.: Aeschin., II, 131 сл.).

Между тем ситуация в Греции все больше складывалась не в пользу фокидян. Наиболее близкие и в прошлом наиболее надежные их союзники - афиняне сами были сильно истощены своей войной с Македонией, длившейся еще с 356 г., и давно уже помышляли о мире. Между прочим, обнаружившееся стремление Афин к примирению с Филиппом и неизбежное поэтому в будущем предоставление фокидян их собственной участи не в малой степени объяснялись состоянием дел в самой Фокиде - общим упадком Фокидского государства, исключавшим для афинян возможность рассчитывать на активное содействие фокидян (ср. пренебрежительный отзыв Демосфена: Dem., I, 26), и в особенности авантюристическим курсом Фалека.

Правда, с устранением Фалека и обращением нового фокидского правительства с предложением по поводу Фермопил, казалось, вновь возникла перспектива организации совместного отпора македонскому вторжению. В Афинах решили не пренебрегать представившимся случаем. Стратегу Проксену было приказано немедленно выступить для принятия от фокидян крепостей вблизи Фермопил. Было решено также снарядить 50 триер и призвать под оружие всех граждан до 40 лет для похода в Фокиду. В Спарте также решили оказать фокидянам помощь, и царь Архидам с тысячью гоплитов выступил под Фермопилы.

Однако надежды на организацию совместного отпора Македонии, едва возникнув, тут же улетучились ввиду нового поворота событий в Фокиде. По-видимому, Фалек и после смещения не

- 243 -

утратил совершенно своего влияния39, и очень скоро, сумев каким-то образом опять привлечь на свою сторону наемников и народ, он добился нового своего назначения в стратеги-автократоры (вероятно, в самом начале 346 г.). Считая появление афинских и спартанских войск в Фокиде весьма для себя нежелательным ввиду возможного сговора союзников с оппозицией, которая именно и призвала их, Фалек дезавуировал решение своих предшественников. Вернувшиеся из Афин фокидские послы были арестованы, а Проксен и Архидам, явившись к Фермопилам, получили в буквальном смысле слова от ворот поворот и должны были уйти ни с чем (Diod., XVI, 59, 1 сл.; ср.: Aeschin., II, 132 сл., где, однако, для обозначения власти, распорядившейся судьбой фокидских послов, странным образом употреблено слово tuvrannoi - именно во множественном числе; впрочем, это может быть просто метафорическим обозначением для того, что мы бы сейчас назвали "Фалек и его клика").

Афронт, полученный афинянами в Фокиде, ускорил их движение к миру. Начатые еще до этого переговоры с Филиппом были энергично продолжены, и вскоре был заключен так называемый Филократов мир, В афинском месяце элафеболионе, т. е. в марте-апреле 346 г., он был принят и ратифицирован (подтвержден клятвой) афинянами, а три месяца спустя, в скирофорионе, т. е. в июне-июле, он был ратифицирован и Филиппом.

Обсуждение фокидского вопроса прошло различные фазы, характерной чертой которых было становившееся все более и более определенным отречение афинян от Фокиды. Сначала, во время первого посольства афинян к Филиппу, когда обсуждались условия мира, была достигнута общая договоренность относительно того, что судьба Фокиды будет решена по обоюдному согласию Афин и Македонии. Затем в проекте договора, составленном Филократом, была сделана опасная для фокидян оговорка о том, что Фокида и союзный с ней Галос - единственный город в Фессалии, все еще сохранявший верность Фокиде, - исключаются из общего договора. Правда, эта оговорка не была принята афинским народным собранием, и в окончательном тексте договора, принятом также

- 244 -

и Филиппом, сторона, с которой заключал мир македонский царь, определялась обобщающим образом как афиняне и союзники афинян, т. е. с возможным включением сюда и Фокиды. Однако ясно это нигде не было сказано, и так как фокидяне не принадлежали к числу афинских союзников в строгом смысле слова или во всяком случае после истории с Фермопилами более не считались таковыми с общепринятой точки зрения, то выходило все же так, что они были исключены из общего договора.

Позднее, во время второго посольства афинян к Филиппу (для принятия от него клятв на верность договору), когда стало ясно, что вторжение македонцев в Фокиду дело решенное, с афинской стороны делались попытки облегчить участь фокидян. Эсхином, в частности, было предложено, чтобы наказанию подверглись лишь непосредственные виновники "святотатства", а не их родина. Однако именно частный характер этих предложений, не поддержанных прочими членами посольства, да и не санкционированных государством, лишил их должной убедительности.

Вообще для политической общественности Афин было ясно, что спасти Фокиду уже невозможно и что более целесообразно позаботиться об укреплении хороших отношений с ее победоносными противниками, т. е., в зависимости от политической ориентации тех или иных кругов, либо с Македонией, либо с Беотией. Во всяком случае на афинском народном собрании, состоявшемся по возвращении второго посольства от Филиппа, было принято решение в видах более прочной дружбы с македонским царем распространить условия договора также и на его потомков, а для демонстрации своей доброй воли потребовать от фокидян передать Дельфийское святилище обратно амфиктионам с угрозой в случае отказа применить силу (см. речи Демосфена и Эсхина "О преступном посольстве" и "О венке"; и, в частности, о клаузуле по поводу Фокиды и Галоса в проекте договора, составленном Филократом, - Dem., XIX, 143 и 159; о предложениях Эсхина во время второго посольства афинян - Aeschin., II, 114 сл.; о заключительных решениях афинского народного собрания - Dem., XIX, 17 сл., 29 сл.).

Между тем судьба Фокиды была уже решена: Филипп со своим войском и отрядами союзных фессалийцев вступил в Локриду, а с востока двинулись на соединение с ним беотийцы. В этих условиях Фалек не мог долее продолжать борьбу. Он, правда, еще располагал значительными силами - по данным Диодора, до 8 тыс. отборных наемников (Демосфен указывает другую цифру - 10 тыс.

- 245 -

гоплитов и около 1 тыс. всадников, но это, очевидно, с учетом воинов гражданского ополчения). Фокидяне сохраняли также контроль над важными ключевыми позициями к востоку от Фермопил. Однако финансовые и материальные ресурсы государства были исчерпаны, и о длительном сопротивлении не могло быть и речи. Но и без этого одновременное наступление македонцев и фессалийцев с северо-запада и беотийцев с юго-востока делало положение фокидян с военной точки зрения совершенно безнадежным.

Впрочем, Фалек, по-видимому, предчувствовал такой исход и еще раньше пытался завязать переговоры с Филиппом. Его послы, как и послы других греческих государств, еще с весны находились в Пелле и даже сопровождали Филиппа во время его похода к Фермопилам. Теперь, когда стало известно о последнем решении афинян, исключавшем для фокидян какую бы то ни было надежду на внешнюю помощь, Фалек немедленно возобновил переговоры с македонским царем. Соглашение между ними было достигнуто очень скоро, уже 23 скирофориона, через неделю после принятия афинянами их решения. Фалек капитулировал, сдав Филиппу укрепленные пункты поблизости от Фермопил и оговорив лишь для себя и для своих наемников право свободного ухода; фокидяне были предоставлены их собственной судьбе. После этого Фалек со своими наемниками удалился в Пелопоннес, и фокидяне, оставшись без руководства и без средств защиты, сдались Филиппу (Diod., XVI, 59, 1 сл.; Justin., VIII, 5, 1 сл.; ср.: Dem., XIX, 53 сл.; Aeschin., II, 130 сл.; численность войск Фалека - Diod., XVI, 59, 3; Dem., XIX, 230; его попытки завязать переговоры с Филиппом еще до начала кампании - Dem., IX, 11; Argum. II ad Dem. or., XIX, § 2 и 7; Justin., VIII, 4; ср.: Aeschin., II, 112).

Македонский царь вел борьбу с фокидянами как защитник дела амфиктионов. В соответствии с этой принятой на себя ролью он предоставил решение судьбы побежденных Совету амфиктионов, который теперь после долгого перерыва снова смог собраться в Дельфах. Амфиктионы сурово покарали фокидян, впрочем, лишь в тех пределах, какие представлялись разумными македонскому царю. Крайние меры, которые предлагали некоторые из амфиктионов (например, этеяне настаивали на том, чтобы казнить как святотатцев всех взрослых фокидян), не прошли, и непосредственному наказанию (изгнанию) подверглись лишь те, кто принимал активное или прямое участие в "святотатстве". Прочие фокидяне сохранили свою жизнь, свою свободу и свои владения в неприкосновенности.

- 246 -

Но, разумеется, они должны были возместить тот ущерб, который они причинили Дельфийскому святилищу, в частности, компенсировать ежегодными взносами по 60 талантов расхищенные ими ценности, а также возвратить города и земли, захваченные ими у соседей - у локров и беотийцев.

Затем были приняты определенные меры военного и политического характера для предупреждения в будущем новых выступлений фокидян против Дельф и Амфиктионии. Страна была разоружена: у всех фокидян и их наемников (у тех, очевидно, кто не ушел с Фалеком) изъяли оружие и коней, причем оружие было разбито о скалу и остатки сожжены, а кони проданы40. Впредь фокидянам запрещалось приобретать оружие и лошадей до тех пор, пока не будет выплачен долг Дельфийскому храму. Укрепленные города подлежали срытию, а население расселялось по деревням, каждая из которых должна была состоять не более чем из 50 домов и отстоять от другой не менее чем на стадий. До завершения всех этих мероприятий в стране размещались македонские и беотийские гарнизоны.

Помимо этого, фокидяне лишались участия в Совете амфиктионов и доступа в Дельфийское святилище. Отобранные у фокидян два голоса, которыми они располагали в Совете амфиктионов,

- 247 -

закреплялись за македонским царем, который таким образом официально получал доступ в самое почтенное из всех религиозно-политических объединений в Элладе. Более того, специальным решением на македонского царя вместе с фессалийцами и беотийцами возлагалась впредь забота о подготовке и проведении Пифийских празднеств, что фактически означало закрепление за Филиппом руководящей роли в Амфиктионии. Таким образом, было навсегда покончено с притязаниями фокидян на руководство в Дельфах и в Амфиктионии. Фокидское государство было растоптано, но выиграли от этого не те, кто с самого начала добивался унижения фокидян, - выиграли не беотийцы и их союзники, а вмешавшийся под конец македонский царь, который теперь крепко стоял в центре Эллады и в любой момент мог привести к покорности и Беотию, и прочие еще независимые общины (Diod., XVI, 59, 4 - 60, 5; Paus., X, 3; 8, 2; 13, 6; 15, 1-2 и 7; 33, 1-2 и 9; 35, 6; 36, 6; Justin., VIII, 5, 3 сл.; ср.: Dem., V, 19; XIX, 64-66, 80 сл., 327; Aeschin., II, 142; Ditt. Syll.3, I, N 230-235).

Таков был плачевный исход великого предприятия, затеянного Филомелом и Ономархом. Попытка укрепить независимое существование Фокиды, создав для нее авторитетное, державное положение в Элладе, не удалась. Причиной была главным образом неблагоприятная внешняя обстановка, точнее, несоответствие в силах между фокидянами и их неприятелями, располагавшими более широкими и более естественными людскими и материальными ресурсами. По сравнению с этими объективными обстоятельствами личная ответственность за поражение последнего фокидского правителя Фалека была не столь уж велика.

Замечательное изложение причин поражения фокидян в 3-й Священной войне и крушения существовавшего у них в ту пору авторитарного режима дает афинский оратор Эсхин, сам современник, очевидец и участник тех событий. "Дело фокидян, - пишет он, - погибло прежде всего по воле судьбы (dia; th;n tuvchn), которая господствует над всем, затем - из-за продолжительности времени и десятилетней войны. Ведь одна и та же причина и возвысила дело фокидских тиранов и сокрушила его, ибо они пришли к власти после того, как дерзнули посягнуть на священные сокровища и с помощью наемников переменили строй государства, а низвергнуты они были из-за недостатка денег, когда растратили на оплату наемников бывшие у них средства. В-третьих, их погубила

- 248 -

обычная спутница находящегося в затруднительном положении лагеря - смута (stavsiх); в-четвертых, неведение (a[gnoia) Фалека относительно того, чему предстояло случиться" (Aeschin., II, 131 сл., перевод наш, с учетом перевода Н. И. Новосадского и К. М. Колобовой).

Не со всем здесь можно согласиться: неприемлема для нас характерная для человека античной эпохи ссылка на роль судьбы, едва ли правильно утверждение о неведении Фалека. Однако главное схвачено верно и выражено с такой ясностью, что, пожалуй, исключает необходимость дальнейших разъяснений. Еще лишь несколько слов о судьбе самого Фалека. Как уже было сказано, он вместе с 8 тыс. своих наемников удалился в Пелопоннес. При этом он прихватил с собой остатки священной казны, на которые в течение некоторого времени и содержал своих наемников. Затем, когда деньги стали иссякать, а дйла в Пелопоннесе никакого не подворачивалось, он решил отправиться на запад, тогда объятый смутой, в Италию или Сицилию, с тем, чтобы там или захватить какой-либо город и основать собственное княжество, или, на худой конец, наняться на чью-либо службу, например тарентинцев, у которых шла война с луканами. Зафрахтовав в Коринфе несколько кораблей и объявив своим людям, что он выступает по приглашению западных греков, Фалек двинулся в путь. Однако едва корабли вышли в море, как среди наемников вспыхнул мятеж. Солдаты не поверили в историю с приглашением и, не желая понапрасну подвергаться опасностям длительного морского пути, заставили Фалека повернуть обратно.

Вскоре все они оказались на мысе Малея, где в те времена находился главный пункт вербовки наемников в Элладе. Здесь их наняли на службу посланцы критского города Кносса. Однако Фалек не отказался от прежнего своего намерения основать собственное княжество и, едва высадившись на Крите, немедленно занялся поиском путей к его осуществлению. Ему удалось захватить Ликт, однако изгнанные из города ликтяне обратились за помощью к Спарте. По их просьбе царь Архидам, готовый уже отплыть в Италию на помощь Таренту (все против тех же луканов), изменил свой маршрут и, отправившись на Крит, выбил Фалека из Ликта и вернул город его жителям. Тогда Фалек обратился против Кидонии, но при осаде этого города погиб, то ли во время пожара, охватившего от удара молнии осадные орудия, то ли в результате ссоры с кем-то из своих солдат (около 342 г.).

- 249 -

Оставшихся наемников наняли к себе на службу и перевезли в Пелопоннес для борьбы со своим родным городом элейские изгнанники, однако союзники прочих элейцев аркадяне разбили в бою бывших соратников Фалека. Часть наемников погибла, часть - до 4 тыс. - попала в плен и была разделена между аркадянами и элейцами, причем аркадяне своих пленных продали в рабство, а элейцы своих казнили как святотатцев.

Впрочем, сказанное отнюдь не характеризует судьбу всех фокидских наемников. Хотя при чтении Диодора может сложиться впечатление, что все воины непрерывно сопровождали своего полководца, в действительности дело едва ли обстояло таким образом. По верному замечанию Г. Парка, "наемники не имели склонности хранить верность своему вождю в несчастье (mercenaries were not prone to stick to their leader in adversity)"41. И действительно, согласно уже использовавшемуся выше свидетельству Павсания, за Фалеком отправилась на Крит (откуда: уже из Фокиды или из Пелопоннеса?) лишь часть его солдат42. С другой стороны, известно, что часть фокидских наемников независимо от Фалека переправилась в Сицилию и служила под знаменами Тимолеонта, прославившись одновременно высокими боевыми качествами и низкой дисциплиной. Там, на Западе, они и погибли. Одни, будучи уволены и изгнаны Тимолеонтом, переправились в Италию и здесь были перебиты бруттиями, другие, все еще состоя на службе у Тимолеонта, погибли в боях с карфагенянами и сицилийскими тиранами (около 339 г.).

Само собой разумеется, что трагический конец, постигший Фалека и его товарищей, а еще раньше и других фокидских руководителей - Филомела, Ономарха, Фаилла, был воспринят позднейшими античными писателями, склонными к морализированию, как яркое подтверждение божественного провидения, ниспославшего заслуженную кару на людей, провинившихся перед божеством (Diod., XVI, 61-64; Paus., X, 2, 7; о фокидских наемниках на службе у Тимолеонта ср.: Diod., XVI, 78, 3 - 79, 1; 82, 1 сл.; Plut. Timol., 25 и 30).

Завершая общий очерк фокидских дел в период 3-й Священной войны, мы должны вернуться к поставленному в свое время вопросу о тенденциях политического развития в Фокиде при преемниках Филомела.

- 250 -

Суммируя все вышеизложенное, мы можем отметить прежде всего видимое сохранение и при преемниках Филомела суверенной фокидской общины. Это подтверждается как производившимися время от времени созывами народного собрания (после гибели Филомела, при смещении Фалека), так и правом этого последнего привлекать к ответу и даже смещать высших правительственных лиц (случай с Фалеком). Последние, таким образом, оставались должностными лицами общины. Как правильно подчеркивает Г. Берве, именно "должность стратега-автократора <...>, а не самостоятельная власть стоящего рядом с общиною властителя, была основой их почти монархического положения"43. Нельзя также отрицать, что чрезвычайная стратегия и при преемниках Филомела продолжала в целом соответствовать своему первоначальному назначению. Ведь и при Ономархе, и при Фаилле, и при Фалеке (в бульшую часть его правления) усилия государства по-прежнему были направлены главным образом на защиту "национального" дела фокидян, вследствие чего господствующий режим достаточно долго пользовался поддержкой народа.

Вместе с тем бросается в глаза дальнейшее развитие опасной для республиканского государства тенденции, заключавшейся в неуклонном усилении личного, монархического начала. Действительно, будучи обязана своим возникновением не только воле народа, но и давлению внешних обстоятельств и инициативе отдельных честолюбивых политиков, власть стратега-автократора именно поэтому рано стала приобретать независимый, монархический характер. Отчасти это было уже при Филомеле (ср. вероятное его участие в назначении Ономарха), но совершенно определенно - при его преемниках. Из них по крайней мере двое - Ономарх и Фалек - выпускали монету от своего имени44, и они сами подбирали себе соправителей и преемников из членов своего дома, так что сложившуюся таким образом династическую традицию можно было бы приравнять, если бы нам понадобились параллели, уже не к обычаям Римской республики (мы имеем в виду наше прежнее сравнение с римской диктатурой, см. выше, с. 216), а к практике времен Принципата.

Равным образом и в основании новой власти если и совершались какие-либо изменения, то все в сторону усиления тех элементов, которые являлись непосредственной опорой авторитарного режима.

- 251 -

Так, мы можем говорить о возрастании роли и значения личных друзей правителей (ср. назначение Фаиллом своего друга Мнасея в регенты при юном еще Фалеке) и лично же связанного с ними войска наемников-чужеземцев. Последнее, несомненно, было важным фактором политической жизни при Ономархе и при Фаилле, но в особенности возросла его роль при Фалеке, когда с падением популярности режима в обществе оно стало едва ли не единственной опорой, а следовательно, и распорядителем власти, - совсем как во времена Римской империи45.

Разумеется, организованная и обоснованная таким образом власть стратега-автократора должна была постепенно приобретать все более и более независимый характер и оттеснять на задний план и подавлять традиционные органы власти - народное собрание и коллегии ординарных магистратов, например обычных стратегов. Впрочем, что касается этих последних, то неизвестно, избирались ли они вообще в период, когда функционировали стратеги-автократоры. Единственный повод к размышлению здесь может подать встречающееся у Диодора в рассказе о раскопках в Дельфийском храме выражение oiJ peri; to;n Favlaikon strathgovn (Diod., XVI, 56, 7). Однако в нем надо видеть скорее всего обозначение для командиров наемных отрядов, группировавшихся вокруг Фалека.

Вместе с тем по мере высвобождения новой власти из-под опеки общины и в конкретной политической деятельности фокидских правителей все сильнее выступали волюнтаристские начала с сопутствующими им явлениями - произволом, безответственностью, бесцеремонностью в отношении к предписаниям обычной морали и религии. Подтверждением может служить бесцеремонное, осуществленное именно в тираническом духе, подавление Ономархом оппозиции, с безжалостным избиением политических противников и конфискацией их имущества, возможно, в целях личного обогащения46. Другой пример такого же рода - учиненная Фалеком после вторичного прихода к власти расправа над послами, ведшими переговоры с афинянами относительно Фермопил.

Те же проявления личного произвола можно наблюдать и в других областях внутреннего управления, например в распоряжении храмовыми сокровищами, немалая часть которых была расхищена

- 252 -

преемниками Филомела и растрачена отнюдь не на государственные нужды. Феопомп рассказывает подробности о том, как Ономарх и Фаилл, следуя, впрочем, примеру своего предшественника, раздаривали сокровища Дельфийского храма своим любимцам: первый - красивым мальчикам, второй - женщинам (Theopomp., ар. Athen., XIII, 83, р. 605 a-d = FgrHist 115 F 248; ср.: Ephor. ар. Athen., VI, 22, p. 232 d-233 a = FgrHist 70 F 96; Phylarch. ap. Parthen. Narr. am., 25 = FgrHist 81 F 70). Позднее Фалеку было предъявлено обвинение в присвоении значительной части храмовых сокровищ, и уж доподлинно известно, что в Пелопоннес он отправился с изрядной суммой этих, не принадлежавших ему лично, священных денег. Даже жены фокидских руководителей, если верить античной традиции, приняли участие в расхищении священной казны: одна присвоила себе ожерелье Елены, другая - Эрифилы (Ephor., l. с.; Diod., XVI, 64, 2).

Не менее яркие подтверждения отмеченной тенденции можно обнаружить и в военной и внешнеполитической деятельности преемников Филомела. Несомненно, что в агитации Ономарха за продолжение войны большую роль сыграла его личная заинтересованность в борьбе с амфиктионами. Авантюрный, волюнтаристский характер носили действия Фалека и во время смуты на Эвбее (в 349/8 г.), и накануне решающего столкновения с Македонией, а заключенное им с Филиппом соглашение о капитуляции нельзя расценить иначе как свидетельство сугубой заботы о своих личных интересах и полного безразличия к судьбе отечества.

Любопытной, о многом говорящей чертой внешнеполитической деятельности преемников Филомела была также непременная поддержка действительных или потенциальных носителей авторитарной власти в других странах, своего рода "тираническая солидарность". Так, Ономарх и Фаилл оказывали помощь ферским тиранам Ликофрону и Пифолаю, а одним из мотивов вмешательства Фалека в эвбейскую смуту могло быть, кроме необходимости занять своих наемников, еще желание содействовать утверждению в Эретрии своего знакомца Клитарха47.

В общем, оценивая состояние политических дел в Фокиде при преемниках Филомела, можно с полным правом говорить о дальнейшем развитии проявившегося еще при Филомеле личного, монархического начала. Своей кульминации это развитие достигло,

- 253 -

по-видимому, при Фалеке, который в период своей второй стратегии и, в частности, при заключении соглашения о капитуляции действовал уже как настоящий тиран, от своего имени и в своих собственных интересах. Поэтому и общее замечание Эсхина о том, что фокидские правители с помощью наемников переменили строй государства - dia; xevnwn ta;х politeivaх metevsthsan (Aeschin., II, 131) фактически должно быть отнесено прежде всего и главным образом на счет Фалека. Что же касается последующей судьбы Фалека, то она, как правильно подчеркнуто у Г. Берве, служит замечательной иллюстрацией обычной для этого периода связи тирании с кондотьеризмом48. Судьба Фалека - пример того, как потерпевший крушение тиран мог превратиться в кондотьера и как этот кондотьер, не смирившись со своим падением, вновь и вновь предпринимал попытки вернуться в прежнее княжеское состояние.

Учитывая все вышеизложенное, мы понимаем, почему древние, а по их примеру и некоторые новые авторы без колебаний относили преемников Филомела к числу тиранов (ср. обозначения, используемые древними по отношению к отдельным правителям: Theopomp., ар. Athen., XIII, 83, р. 605 a = FgrHist 115 F 248 - Favullon to;n Fwkevwn tuvrannon; Dem., XXIII, 124 - h] Favulloх oJ Fwkeu;х h[ tiх a[lloх dunavsthх; Aeschin., II, 130 - Falaivkou tou' Fwkevwn turavnnou, и 135 - Favlaikoх oJ tw'n Fwkevwn tuvrannoх; Paus., X, 2, 7 - Fau?lou de; ajpoqanovntoх ejх Favlaikon <...> periecwvrhsen hJ ejn Fwkeu'si dunasteiva; Harpocr., s. v. Favulloх - jOnovmarcoх h\n Fwkevwn tuvrannoх; ср. также совокупные определения: Aeschin., II, 131 - tw'n ejn Fwkeu'si turavnnwn; Polyb., IX, 33, 6 - Fivlippoх <...> ejpaneivleto me;n tou;х turavnnouх; Paus., III, 10, 3 - tw'n dunasteuovntwn ejn Fwkeu'sin, и X, 7, 1 - oiJ ejn Fwkeu'si dunavstai; из новых авторов можно указать на Г. Пласса и Г. Парка)49.

- 254 -

Тем не менее было бы неверно ограничиться столь простым и однозначным решением. Несмотря на то, что в действиях и поступках каждого из преемников Филомела можно наблюдать черты, свойственные тиранам, их правление в целом, как это правильно подчеркнуто у Г. Берве, нельзя назвать чистой тиранией50. По-прежнему, как и для времени Филомела, у нас нет оснований говорить о злостной узурпации власти. Даже об укоренении собственно монархической (династической) традиции следует говорить с осторожностью, памятуя о случае с Фалеком. Равным образом мы не можем утверждать, что свое высокое положение преемники Филомела использовали преимущественно для удовлетворения своих личных прихотей и страстей. Напротив того, мы видим, что, за вычетом кратковременного второго правления Фалека, все остальное время созданная при Филомеле чрезвычайная власть в принципе оставалась верна своему первоначальному назначению, видя главный смысл своего существования в защите "национального" дела фокидян51.

- 255 -

Поэтому, оценивая фокидский режим в целом, мы должны, по-видимому, остаться при том определении, которое было дано еще для времени Филомела. Иными словами, признавая наличие и даже нарастание монархических и тиранических качеств, не отрицая даже заключительной - но именно под самый конец - метаморфозы, мы должны охарактеризовать власть фокидских стратегов-автократоров как своего рода "национальное" предводительство, как военную диктатуру особого типа, с сильным тираническим оттенком, но все же отличавшуюся от обычной тирании именно своим принципиальным "национальным" характером (ср. иной ряд обозначений, прилагаемых древними авторами к преемникам Филомела: Diod., XVI, 31, 5 - oJ de; sunavrcwn aujtw'/ [sc. Filomhvlw/] strathgo;х jOnovmarcoх diadexavmenoх th;n hJgemonivan ktl.; 36, 1 - meta; de; th;n jOnomavrcou teleuth;n diedevxato th;n Fwkevwn hJgemonivan oJ ajdelfoх Favulloх; Paus., X, 2, 5 - meta; de; Filovmhlon teleuthvsanta jOnomavrcw/ me;n th;n hJgemonivan didovasin oiJ Fwkei'х; Justin., VIII, 1, 14 - in huius [sc. Philomeli] locum dux Onomarchus creatur; ср. также совокупные определения: Diod., XVI, 64, 2 - tw'n ejn Fwkeu'sin hJgemovnwn; Paus., X, 13, 9 - oiJ Fwkevwn hJgemovneх).

Чтобы покончить совершенно с Фокидой, еще несколько слов о ее судьбе в ближайшее после 3-й Священной войны время. Униженное состояние Фокиды продолжалось примерно до 339/8 г., когда накануне решающего столкновения Филипп Македонский и его греческие противники, стараясь заручиться сочувствием фокидян и тем обезопасить свой тыл, в равной степени стали проявлять благоволение к бывшим "святотатцам". При их содействии - именно Филиппа в северных районах страны, а афинян и фиванцев в южных - началось восстановление фокидских городов, а вместе с тем и возрождение политической жизни и государственности

- 256 -

фокидян (см.: Paus., X, 3, 3; 33, 8; 36, 3, где, правда, говорится о восстановлении фокидских городов афинянами и фиванцами, а не Филиппом, однако весьма вероятно, что и Филипп в занятом им районе Фокиды действовал точно так же). После Херонеи победитель - македонский царь - не отказался от предпринятых ранее шагов к восстановлению фокидских городов и даже еще более содействовал этому, сократив ежегодные репарационные взносы фокидян с 60 до 10 талантов.

Все же страна по-прежнему оставалась под македонским контролем. Возникает вопрос: не было ли в это время рецидивов тирании, искусственно стимулированных македонцами? Ответить на этот вопрос с определенностью не представляется возможным. В принципе не исключено, что при Филиппе или Александре в отдельных фокидских городах могли существовать "коллаборационистские" тиранические режимы, подобно тому как это было в других районах Эллады, однако никакими достоверными сведениями на этот счет мы не располагаем.

Так, в частности, обстоит дело и в случае с Мнасоном, сыном Мнасея, из Элатеи. Отец Мнасона был одним из самых богатых и самых могущественных людей в Фокиде. Он играл видную роль в политической жизни страны и был даже регентом при Фалеке (Aristot. Pol., V, 3, 4, p. 1304 а 10-13; Diod., XVI, 38, 6-7; см. также выше). Мнасон, разумеется, унаследовал состояние и влияние отца (Timaeus ар. Athen., VI, 86, р. 264 d, и 103, р. 272 b = FgrHist 566 F 11; ср.: Aeschin., II, 143), а Плиний Старший, упоминая о его пристрастии к изящным искусствам, даже называет его тираном (Plin. N. h., XXXV, 10, 99 и 107). На этом основании в литературе нового времени было высказано мнение о том, что Мнасон действительно был тираном Элатеи во времена Филиппа или Александра52. Однако ни Аристотель, который был лично знаком с Мнасоном (Timaeus., l. с.; Aelian. V. h., III, 19; ср.: Aristot., l. с.), ни враждебный тирании Тимей, который сообщает подробности о его состоянии, как кажется, ничего не знают о тирании Мнасона, и потому позволительно усомниться в правоте тех, кто верит, что такая тирания была53.

Примечания

1 Для истории Фокиды вообще см.: Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde, Bd. II, Mьnchen, 1926, S. 1447 f.; Schober F. Phokis // RE, Bd. XX, Hbbd. 39, 1941, Sp. 477 f. назад

2 Для истории 1-й Священной войны и борьбы фокидян с фессалийцами см. также: Beloch К. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. I, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1912, S. 337 f. назад

3 Неаd В. V. 1) A Catalogue of the Greek Coins in the British Museum, vol. VIII (Central Greece), L., 1884, p. 14 f.; 2) Historia Numorum, 2nd ed., Oxford, 1911, p. 338. назад

4 Для истории фокидо-афинских отношений и 2-й Священной войны см. также: Beloch К. J. GG2, Bd. II, Abt. 1, Strassburg, 1914, S. 170, 178 f., 181 f. назад

5 Для истории фокидо-спартанских и фокидо-беотийских отношений ср.: Beloch К. J. GG2, Bd. II, Abt. 1, S. 181 f., 301; Bd. III, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1922, S. 67 f., 71, 160 f., 171. назад

6 Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 222; Abt. 2, 1923, S. 258. назад

7 См. также: Роmtоw Н. 1) Eine delphische stavsiх im Jahre 363 v. Chr. // Klio, Bd. VI, 1906, Н. 1, S. 89-126; 2) Neues zur delphischen stavsiх von Jahre 363 v. Chr. // Klio, Bd. VI, 1906, Н. 3, S. 400-419; Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 246; Schober F. Phokis, Sp. 487. назад

8 Ср.: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 246 f. назад

9 Beloch К. J. GG, Bd. II, Strassburg, 1897, S. 321, Anm. 1. назад

10 Ср.: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 161, Anm. 1; Ferguson W. S. Onomarchos (1) // RE, Bd. XVIII, Hbbd. 35, 1939, Sp. 494. - Лишь с хронологией, которой следуют оба эти исследователя, согласиться невозможно: военные действия в Фокиде, с которыми связывается оборона Ономархом Элатеи, должны быть отнесены не к 371, а к 374 г. Ср.: Меуеr Ed. Geschichte des Altertums, Bd V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 936, S. 397 f. назад

11 Новейшая литература о Филомеле: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 247 f.; Parke Н. W. Greek Mercenary Soldiers. Oxford, 1933, p. 133 f.; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, P., 1936, p. 264 s.; Fiehn. Philomelos (3) // RE, Bd. XIX, Hbbd. 38, 1938, Sp. 2524-2525; Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Mьnchen, 1967 (I, S. 296; II, S. 673). назад

12 Это правильно подчеркивает Г. Парк: "Philomelus' rise to pre-eminence is characteristic of the tyrant" (Parke Н. W. Greek Mercenary Soldiers, p. 133). назад

13 В оценке Диодора, в датировке и обзоре событий 3-й Священной войны мы следуем главным образом К. Ю. Белоху (GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 247 f., 476 f.; Abt. 2, S. 26 f., 262 f.). Для фактической истории войны, помимо работ Г. Парка, Г. Глотца и Р. Коэна, Ф. Шобера, а также статей Финa, У. Фергюсона и Г. Штира, посвященных соответственно Филомелу, Ономарху и Фаиллу (в "Реальной энциклопедии" Паули-Виссовы), ср. еще: Hammond N. G. L. A History of Greece. Oxford, 1959, p. 512 f., 542 f.; Bengtson Н. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Mьnchen, 1969, S. 312 f., с указанием более новой специальной литературы. назад

14 Pomtow Н. Eine delphische stavsiх, S. 97 f.; Dittenberger W. Sylloge inscriptionum Graecarum, ed. III, vol. I, Lipsiae, 1915, p. 240 и 241 сл. назад

15 Beloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 248; Abt. 2, S. 264 сл. назад

16 Beloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 249. назад

17 Использование Филомелом храмовых сокровищ на нужды войны считается обычно фактом, не вызывающим сомнений. Правда, у Диодора в ретроспективном обзоре утверждается, что в отличие от своих преемников Филомел воздерживался от посягательств на приношения, хранившиеся в Дельфийском храме (Diod., XVI, 56, 5). С другой стороны, в приводимом у Эфора/Демофила перечне фокидских правителей, разграбивших Дельфийский храм, имя Филомела также отсутствует (FgrHist 70 F 96). Однако ни то ни другое не может служить основанием для того, чтобы вместе с Г. Парком отрицать инициативную роль Филомела и возлагать ответственность за расхищение храмовой казны на его преемников (см.: Parke H. W. Greek Mercenary Soldiers, p. 134, n. 4, и 135 f.). Утверждение Диодора противоречит его же собственному свидетельству (в XVI, 30, 1) и свидетельствам прочих авторов - Полиэна (V, 45), а также Павсания (X, 2, 4; 8, 7) и Юстина (VIII, 1, 9), а неупоминание Филомела в списке Эфора/Демофила может служить всего лишь аргументом ex silentio. Впрочем, и утверждение Диодора, и неупоминание Филомела у Эфора/Демофила может быть удовлетворительно объяснено тем, что Филомел, возможно, не принимал такого личного, заинтересованного участия в разграблении Дельфийского храма, как последующие фокидские правители (см.: Ferguson W. S. Onomarchos, Sp. 497; Berve H. Die Tyrannis, Bd. II, S. 673). назад

18 Веlосh К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 250, Anm. 1. назад

19 Афиняне, в частности, еще с 357 г. находились в войне с собственными союзниками; вдобавок как раз в 355 г. они ввязались в опасную авантюру на востоке, решив оказать помощь сатрапу геллеспонтской Фригии Артабазу, восставшему против нового персидского царя Артаксеркса Оха (Diod., XVI, 21 сл., ср. также: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 248; Glotz G., Cohen R. Histoire grecque, t. III, p. 265). назад

20 Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 250, Anm. 1. назад

21 Ср.: Plass H. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl. II, Bremen, 1852, S. 71; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 296. назад

22 Сплетней ("Klatschgeschichte") считает сообщение Феопомпа Г. Берве (Die Tyrannis, Bd. I, S. 296; Bd. II, S. 673). назад

23 Версию о родстве принимают: Plass H. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 70; Fiehn. Philomelos, Sp. 2525. Отвергают: Schдfer A. Demosthenes und seine Zeit, 2. Aufl., Bd. I, Leipzig, 1885, S. 492, Anm. 1; Ferguson W. S. Onomarchos, Sp. 494; Berve H. Die Tyrannis, Bd. II, S. 673. назад

24 Вerve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 296: "So sind <...> hochstens in den Anfдngen des Philomelos Anklдnge an das Vorgehen von Tyrannen zu bemerken". назад

25 Обобщающее высказывание Эсхина о том, что фокидские правители с помощью наемников переменили строй государства - dia; xevnwn ta;х politeivaх metevsthsan (Aeschin., II, 131), должно быть отнесено на счет главным образом последнего из фокидских стратегов-автократоров - Фалека (см. ниже). назад

26 Plass H. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 71; Parke H. W. Greek Mercenary Soldiers, p. 133. назад

27 Вerve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 296. назад

28 Об Ономархе см.: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 250 f., 476 f.; Parke H. W. Greek Mercenary Soldiers, S. 135 f.; Glоtz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 266 s.; Ferguson W. S. Onomarchos, Sp. 493-505; Веrvе H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 296 f.; Bd. II, S. 673. назад

29 О монетах с именем Ономарха см.: Head В. V. Historia Numorum, p. 339. назад

30 Ср.: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 252; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 267; Ferguson W. S. Onomarchos, Sp. 497 f. назад

31 Вeloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 254 f.; Abt. 2, S. 264 f.; Fеrguson W. S. Onomarchos, Sp. 500 f. назад

32 Ср.: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 254; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 269; Fеrguson W. S. Onomarchos, Sp. 501 f. назад

33 Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 255: "Sein Verhдngnis war es, dass ihm ein grosserer gegenьberstand, der makedonische Herrscher". назад

34 О Фаилле см.: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 479 f.; Parke H. W. Greek Mercenary Soldiers, p. 137 f.; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 271 s.; Stier H. E. Phayllos (1) // RE, Bd. XIX, Hbbd. 38, 1938, Sp. 1902-1903; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 297; Bd. II, S. 673. назад

35 Одно замечание по поводу чеканки Фаиллом монет с собственным именем. Г. Берве отмечает это как установленный факт; при этом он ссылается на Б. Хеда, у которого, однако, приводится описание монет не с именем Фаилла, а с именем Фалека (см.: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 297; Bd. II, S. 673; ср.: Неad В. V. Historia Numorum, p. 339). Выпуск Фаиллом монет с собственным именем остается, таким образом, предположением, однако предположением весьма вероятным ввиду аналогичной практики Ономарха и Фалека. назад

36 О Фалеке см.: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 481 f., 494 f., 500 f., 509 f.; Parke H. W. Greek Mercenary Soldiers, p. 139 f.; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 272 s.; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 297 f.; Bd. II, S. 673 (у трех последних выразительно подчеркивается роль династического момента в унаследовании власти Фалеком). назад

37 Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 483, Anm. 1. назад

38 Веlосh К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 274, 276. назад

39 Г. Парк предполагает даже, что "он вообще никогда не терял контроля над наемниками (perhaps he had never lost the control of the mercenaries)" (Parke H. W. Greek Mercenary Soldiers, p. 139), однако с этим трудно согласиться, ибо непонятно, как же тогда оппозиции удалось сместить его. назад

40 У Диодора о тех, кому принадлежали оружие и кони, сказано просто: tw'n Fwkevwn kai; tw'n misqofovrwn (XVI, 60, 3), без каких бы то ни было уточнений относительно этих misqofovrwn. Соответственно и Г. Парк думает, что речь шла об оружии и лошадях вообще всех наемников, и заключает отсюда, что по условиям капитуляции наемники Фалека должны были сдать оружие (см.: Pаrkе H. W. Greek Mercenary Soldiers, p. 139). Нам представляется этот вывод необязательным. У Диодора нигде прямо не говорится, что Фалек обязался сдать оружие, да и вообще кажется маловероятным, чтобы Фалек и его наемники согласились на такое крайне опасное для них условие, как полное разоружение. С другой стороны, есть свидетельство Павсания о том, что Фалек переправился на Крит лишь с частью своих людей: Paus., X, 2, 7 - diaba;х <...> ejх Krhvthn oJmou' Fwkevwn toi'х hJrhmevnoiх ta; ejkeivnou kai; moivra/ tou' xenikou'. Павсаний рассказывает о судьбе Фалека кратко и путанно. Он говорит о переправе Фалека на Крит сразу же после упоминания о его смещении, пропуская и вторичный приход его к власти, и последовавшую затем капитуляцию. Тем не менее не дает ли это свидетельство повода думать, что уже из Фокиды за Фалеком последовала лишь часть наемников, а часть, очевидно меньшая, осталась и была разоружена?назад

41 Parke H. W. Greek Mercenary Soldiers, p. 141. назад

42 Ср. выше, прим. 40. назад

43 Веrvе Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 298. назад

44 О монетах Ономарха ср. выше, прим. 29; о монетах Фалека: Неad В. V. Historia Numorum, p. 339. назад

45 Ср., что было сказано о роли наемников выше в связи с рассказом о смещении Фалека. назад

46 Последнее - предположение Г. Берве (Die Tyrannis, Bd. I, S. 297). назад

47 Ср.: Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 297. назад

48 Ibid., Bd. I, S. 298; Bd. II, S. 673. назад

49 Г. Пласс заключает историю фокидских тиранов следующим образом: "Мы знаем всех четверых лишь как полководцев, поскольку писатели, рассказывающие о них, имели побуждение говорить только об этой их деятельности. Также тесная связь, в которую вступили с ними многие пелопоннесцы, а преимущественно афиняне, легко могла бы стать причиной, почему мы не захотели бы видеть в них тиранов. Однако очень даже возможно, что, если бы мы имели более точные сведения об их положении внутри Фокиды, мы могли бы включить их как раз в число тех, кого внутренние распри и преданные наемники возвысили до положения деспота (zu einer Zwingherrschaft erhoben). Свидетельством тому являются отчасти унаследование достоинства в рамках одной и той же семьи, отчасти невозможность того, чтобы вожди таких наемных отрядов, по сравнению с которыми войско собственно фокидян было в высшей степени незначительным, во внутренних делах страны были чем-либо иным" (Plass H. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 71). - В свою очередь Г. Парк начинает раздел о фокидских тиранах следующим заявлением: "Наиболее важной династией тиранов на греческом материке была та, к которой современные специалисты отнюдь не часто прилагают это название. Все же не может быть сомнения, что для современников Филомел и его преемники были мало чем - если только вообще - отличающимися от других автократов, которые строили свою власть на наемном оружии. Возвышение Филомела до сверхуровня (to pre-eminence) типично для тирана; а в качестве дальнейшего указания мы можем отметить, что его преемники и в самом деле вырезали свои собственные имена на фокидских монетах, - практика, до которой даже Дионисий I <...> никогда не доходил" (Parke H. W. Greek Mercenary Soldiers, p. 133). назад

50 Ср.: Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 298. назад

51 Этот принципиальный характер деятельности фокидских стратегов-автократоров признает и Г. Парк. Полемизируя с Ю. Керстом, согласно которому конфликт между Ономархом и Филиппом был с известной точки зрения борьбой между наемной военщиной и национальными силами Эллады, Парк пишет: "Такое заключение достигнуто только благодаря игнорированию факта непрерывного использования наемников Филиппом и неверному истолкованию намерений Ономарха. Он и его преемники были всего лишь поборниками фокидского национализма с сильной личной заинтересованностью в успехе их дела (he and his successors were only champions of Phocian nationalism with a strong personal interest in the success of their cause). У них не было планов добиваться гегемонии в Греции в целом - это было целью их победителя Филиппа" (Parke H. W. Greek Mercenary Soldiers, p. 136). За вычетом последнего утверждения об ограниченности целей фокидских диктаторов (оно опровергается завоеваниями Ономарха), это - правильное замечание. Оно осталось, однако, у Парка без развития и не повлияло на его общую оценку фокидских правителей. назад

52 Plass H. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 105 f. назад

53 Ср.: Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 298 f.; Bd. II, S. 674.назад

Глава 5. Пелопоннес

- 257 -

Предварительные замечания. В Пелопоннесе благоприятные условия для возрождения тирании сложились на рубеже 70-60-х гг. IV в. Катастрофа, постигшая спартанцев в 371 г. при Левктрах, всколыхнула весь полуостров и привела в расстройство сложившуюся за долгие годы спартанского господства систему политических и социальных отношений (Isocr., VI, 64 сл.; Xen. Hell., VI, 5, 1 сл.; Diod., XV, 40 [преждевременно под годом архонта Гипподама = 375/4 г.] и 57 сл.)1. Пелопоннесский союз практически перестал существовать, города высвобождались от давно уже ставшей невыносимой спартанской опеки, между тем как действовавшие наряду с автономистскими сильные объединительные тенденции приводили к возникновению новых политических единств в рамках отдельной исторической области, на основе местных этнополитических связей и совершенно независимо от Спарты. Наиболее ярким выражением этих тенденций явилось образование в 370 г. нового Аркадского союза (Xen. Hell., VI, 5, 6 сл.; Diod., XV, 59).

Политическое брожение дополнялось социальным, которое, исподволь будучи подготовлено внутренним развитием в каждом отдельном городе, окончательно было развязано начавшимся общим движением. В освобождавшиеся от спартанской опеки города возвращались политические изгнанники. Организуя народ на выступление против правящей проспартанской олигархии, они нередко добивались перемены власти и порядка. Между тем в городах, бывших и ранее оплотом демократии и автономии, радикальные тенденции усиливались до такой степени, что подчас находили выход в страшных эксцессах. Примером может служить так называемый скитализм в Аргосе в 370 г., когда масса простого народа, подстрекаемая демагогами, учинила избиение свыше 1200 богатых граждан (Diod., XV, 58).

- 258 -

Определяющим моментом в жизни пелопоннесских городов была, таким образом, смута. Между тем - и теперь это уже незачем разъяснять - общественная смута и была сплошь и рядом тем обстоятельством, которое делало возможным возникновение тирании. К тому же в Пелопоннесе эта смута развивалась в условиях, которые, как мы не раз уже замечали, самым непосредственным образом содействовали рождению тиранических режимов. И прежде всего развитие внутренних конфликтов в городах Пелопоннеса было отмечено активным вмешательством извне, главным образом со стороны Спарты и Фив. Государства эти активно поддерживали взаимно противоположные силы олигархии и демократии и не останавливались перед тем, чтобы прямо посадить у власти своих ставленников. С другой стороны, враждующие группировки и лидеры всегда располагали готовым к их услугам орудием - отрядами вооруженных наемников. Их со времени Пелопоннесской войны в Греции, а особенно в Пелопоннесе, было более чем достаточно. Любые оппозиционные группировки или лидеры всегда могли рассчитывать на их помощь, выступая против существующего режима.

При этом, разумеется, не было недостатка в честолюбивых вождях или военачальниках, которые, будучи вознесены на гребень политической волны собственными усилиями или призывами граждан, могли не устоять перед соблазном использовать сложившуюся ситуацию и существующие возможности для достижения единоличной монархической власти. Понятно, до какой степени в этих условиях обстановка в пелопоннесских городах к началу 60-х гг. была чревата возрождением тирании. А что это возрождение не осталось простой возможностью, но в ряде случаев обернулось вполне осязаемой реальностью, тому могут служить доказательством два исторических примера, о которых мы сравнительно хорошо осведомлены: тирания Эвфрона в Сикионе и путч Тимофана в Коринфе.

1. Тирания Эвфрона в Сикионе. Сикион с незапамятных времен был членом Пелопоннесского союза, и у власти здесь постоянно находилась дружественная Спарте и пользовавшаяся ее поддержкою олигархия2. С годами, однако, и здесь, как и в других

- 259 -

городах Пелопоннеса, стали складываться предпосылки к переменам. Недовольство в народе засилием олигархов послужило основанием для роста демократической оппозиции, которая, выступая против господства олигархии, одновременно должна была ратовать и за разрыв со Спартой. По-видимому, первые ростки оппозиционных настроений стали заметны в Сикионе еще в V в., во время Пелопоннесской войны. Недаром спартанцы, занимаясь устроением пелопоннесских дел после разгрома аргосско-мантинейско-афинской коалиции (в 418 г.), сочли необходимым вмешаться и во внутренние дела союзного с ними Сикиона и содействовали еще большему утверждению здесь власти дружественных им олигархов (Thuc., V, 81, 2).

В последующие десятилетия господство проспартански настроенной олигархии было безраздельным, однако подспудный рост недовольства продолжался. В этих условиях достаточно было какого-либо внешнего толчка, чтобы ситуация сразу же обострилась. Действительно, после Левктр оппозиция немедленно подняла голову, и была даже предпринята попытка государственного переворота, однако правящей олигархии удалось справиться с опасностью и начавшееся движение было потоплено в крови (Diod., XV, 40, 4).

Тем не менее, хотя угроза немедленной внутренней революции была устранена, положение в целом оставалось весьма тревожным. Могущество извечной покровительницы олигархов Спарты было сломлено и ширившееся в Пелопоннесе демократическое и освободительное движение могло рано или поздно захлестнуть и Сикион. В этих условиях сикионская олигархия должна была искать себе новых покровителей и защитников. Весьма возможно поэтому, что уже зимой 371/70 г., когда Афины, пытавшиеся занять место Спарты в Пелопоннесе, выступили с инициативою заключения нового договора о всеобщем мире и союзе между ними и всеми желающими (т. е. в первую очередь государствами Пелопоннеса), среди прочих пелопоннесских делегатов на конгресс в Афины явились и представители от Сикиона (ср.: Xen. Hell., VI, 5, 1-3).

Однако если правящая группировка в Сикионе действительно рассчитывала обрести уверенность, примкнув к Афинам, то эти расчеты были иллюзорны. Афины не были в состоянии взять под свой контроль развитие событий в Южной Греции. Демократическое и освободительное движение в Пелопоннесе продолжало набирать

- 260 -

темп, а вскоре начались и беотийские вторжения в Пелопоннес. Все это вместе в конце концов решило судьбу многих пелопоннесских государств, в том числе и Сикиона.

Все же первый толчок был дан внешнею силою. Если во время первого вторжения беотийцев в Пелопоннес в 370/69 г., когда военные действия шли главным образом в центральных и южных областях, Сикион остался нетронут и правящая в нем олигархия сумела даже отправить в Спарту вспомогательный отряд (Xen. Hell., VII, 2, 2), то во время второго вторжения беотийцев летом 369 г., когда борьба развернулась за обладание районами у Истма, Сикион сам подпал под удар сил антиспартанской коалиции, и это стало началом всех последующих перемен.

Действительно, летом 369 г. беотийцы, невзирая на сильный спартано-афинский заслон у Истма, вторично проникли в Пелопоннес и, соединившись со своими союзниками - аргивянами, аркадянами и элейцами, немедленно двинулись на Сикион. Овладев с помощью военной хитрости сикионской гаванью, союзники обложили город со всех сторон и приготовились к решительному штурму. Однако устрашенная происходящим, правящая группировка в Сикионе решила не доводить дела до крайности, но ценою измены и соглашения с неприятелем спасти хотя бы собственное положение в городе. На состоявшемся теперь народном собрании по инициативе или, по крайней мере, с согласия правящей партии был поставлен вопрос о необходимости разрыва со Спартой и присоединения к антиспартанской коалиции. Народ не пришлось долго уговаривать дать свое согласие на такую перемену, а протесты немногих оставшихся верными Спарте олигархов были заглушены голосами их же товарищей по сословию.

Командующий союзными войсками Эпаминонд, который в принципе не был против соглашения с олигархами, если только они гарантировали присоединение своего города к антиспартанскому лагерю (ср. именно такое его поведение в Ахайе во время третьего похода в Пелопоннес в 367 г. [Xen. Hell., VII, 1, 42]), был вполне удовлетворен решением сикионцев. Олигархическая группировка, согласно П. Мелони, в лице своих более умеренных и менее скомпрометированных связями со Спартой представителей осталась у власти в Сикионе, однако для большей надежности фиванцы уже, по-видимому, тогда поставили на сикионском акрополе свой гарнизон (Xen. Hell., VII, 1, 18; Diod., XV, 69, 1; Paus., VI, 3, 3; IX, 15, 4; Polyaen., V, 16, 3; Frontin., III, 2, 10; об отпадении Сикиона

- 261 -

от Спарты ср.: Xen. Hell., VII, 1, 22 и 44; 2, 1, 11-15, 20-23 и в особенности 3, 2; о занятии акрополя фиванским гарнизоном - ibid., VII, 2, 11 сл.; 3, 4 и 9)3.

Как скоро выяснилось, сикионские олигархи просчитались, надеясь с помощью совершенного маневра спасти свое положение в Сикионе. Заключенное ими соглашение практически выглядело настоящей капитуляцией. Их престиж и авторитет среди граждан должны были сильно упасть, и в такой же степени должна была возрасти активность оппозиции, в особенности ввиду присутствия теперь в городе сочувствующих демократии фиванцев.

Впрочем, неизвестно, как долго демократическая оппозиция в Сикионе собиралась бы с силами для решающего выступления, если бы она не обрела вдруг, совершенно неожиданно для себя, энергичного вождя. В роли такого выступил Эвфрон, знатный гражданин, который ранее принадлежал к партии олигархов и совсем еще недавно в числе других крайних лаконофилов голосовал против отпадения от Спарты (ср.: Xen. Hell., VII, 1, 44; 3, 2 и 8)4. Человек огромного честолюбия, большой энергии и дерзкой отваги (ср. отзыв Диодора: XV, 70, 3 - diafevrwn qravsei kai; ajponoiva/), он во что бы то ни стало стремился играть первую роль и любым путем желал достичь власти. Первоначально он связывал свои надежды со Спартой и успел внушить спартанцам величайшее к себе уважение и доверие (ср. у Ксенофонта, Hell., VII, 1, 44 - para; toi'х Lakedaimonivoiх mevgistoх h\n tw'n politw'n). Когда вопреки протестам его и других крайних лаконофилов было заключено соглашение с фиванцами, он, естественно, должен был на некоторое время отойти в сторону. Затем, решив, что долее хранить верность Спарте бессмысленно, он резко переменил фронт и обратился к аргивянам и аркадянам с предложением устроить в Сикионе демократический переворот.

- 262 -

Хорошо осведомленный (он жил в это время в соседнем Коринфе), хотя и не расположенный к Эвфрону, Ксенофонт так рассказывает о мотивах и самом этом обращении: "Эвфрон, пользовавшийся у лакедемонян наибольшим почетом из всех сикионских граждан и теперь желавший добиться такой же первостепенной роли и у их противников, заявляет аргивянам и аркадянам, что если в Сикионе будут владеть властью богачи (oiJ plousiwvtatoi), то, очевидно, при первом удобном случае город снова встанет на сторону лакедемонян, а если будет демократия (dhmokrativa), то, сказал он, "можете не сомневаться, что город останется вам верен навсегда. Поэтому, если вы мне обещаете поддержку, то я готов созвать народ (to;n dh'mon) и таким образом представить вам доказательство моей преданности и сделать наш город вашим верным союзником. Знайте, - сказал он, - что я поступаю так потому, что, как и вы, давно уже негодую на высокомерие лакедемонян и был бы очень рад случаю избавиться от их ига"" (Hell., VII, 1, 44; ср. также: Diod., XV, 70, 3).

Сколь бы ни был нерасположен Ксенофонт к Эвфрону, он верно уловил главный смысл затеянной этим сикионцем аферы: не любовь к демократии и не преданность делу свободных пелопоннесцев руководила им, а стремление к личному выдвижению и первенству. Понятно было также его желание заручиться поддержкой извне, ведь силы демократии в самом Сикионе были еще не слишком велики. С другой стороны, при естественном развитии событий могли возникнуть трудности в установлении контактов между недавним олигархом-лаконофилом, метящим в народные вожди, и самой демократией. И наконец, свою роль здесь могло сыграть и естественное для деятелей такого типа стремление не ставить себя в совершенную зависимость от местных политических сил. Последним соображением было, по-видимому, продиктовано и обращение Эвфрона именно к аргивянам и аркадянам, а не к фиванцам.

Действительно, странным кажется с первого взгляда то, что, несмотря на присутствие в Сикионе фиванцев, естественных покровителей демократии, Эвфрон обратился за поддержкою не к ним, а к их пелопоннеским союзникам. Однако, как правильно подчеркнул П. Мелони, фиванцы и так уже обосновались на сикионском акрополе и практически держали город под своим контролем. Привлечение их к участию в перевороте могло бы привести к установлению форменного протектората Фив над Сикионом. Между тем

- 263 -

аргивяне и аркадяне были в глазах сикионцев не менее могущественны, чем фиванцы, и, следовательно, могли оказать Эвфрону не менее эффективную поддержку, чем эти последние (ср., между прочим: отзыв Ксенофонта, согласно которому аркадяне и аргивяне были в тот момент самыми могущественными - tou;х dunatwtavtouх - из народов Пелопоннеса [Hell., VII, 2, 2]). К тому же они были фиванскими союзниками, и, следовательно, обращение к ним Эвфрона не могло быть истолковано фиванцами как злостное нарушение только что заключенного соглашения.

Между тем в качестве покровителей и пособников аргивяне и аркадяне обладали, в глазах Эвфрона, бульшим преимуществом по сравнению с фиванцами: у них не было своего плацдарма в Сикионе и, стало быть, их содействие не было чревато такой опасностью, как вмешательство фиванцев. К тому же начавшееся как раз тогда охлаждение между фиванцами и аркадянами, вызванное быстрым ростом аркадского могущества (об этом ср.: ibid., VII, 1, 23 сл.), должно было уравновесить и нейтрализовать активность тех и других в Сикионе. Одним словом для человека, стремившегося не только к власти, но и к самостоятельному правлению - а именно таким и был по всей видимости Эвфрон - обращение за содействием к аргивянам и аркадянам было в тех условиях единственно правильным выходом5.

Пелопоннесские союзники с удовольствием (hJdevwх, как значится у Ксенофонта, - Xen. Hell., VII, 1, 45) откликнулись на предложение Эвфрона и предоставили в его распоряжение своих воинов. Как только те явились в Сикион, Эвфрон созвал народное собрание. Он устроил его, как это отмечено у Ксенофонта, прямо на городской площади, стало быть, не в том специальном месте, где оно созывалось до сих пор, и пригласил на него именно народ, демос, подчеркивая обоими этими жестами намерение преобразовать государственный строй на началах полного равноправия. Откровенная демагогия этих действий подкреплялась внушительной поддержкой присланных аргивянами и аркадянами воинов, которые тут же присутствовали. За демагогией жестов должна была последовать

- 264 -

демагогия речей. Эвфрон, несомненно, повторил на собрании те выпады по адресу богатых, проолигархически и проспартански настроенных граждан, которые содержались в его выступлениях перед союзниками. Очевидно, запугивая народ угрозой нового сближения со Спартой и усиления олигархической реакции, спекулируя на неприязни масс к зажиточной верхушке, он требовал радикального переустройства государства. Во всяком случае он предложил избрать новое руководство. Собрание, отчасти убежденное, отчасти запуганное, согласилось с Эвфроном, и было избрано пять новых стратегов, в том числе и сам Эвфрон (ibid.). Возможно также, что уже на этом собрании было принято то постановление о репрессиях против олигархов-лаконофилов, на основании которого Эвфрон позднее изгнал целый ряд знатных и богатых граждан (ср.: Xen. Hell., VII, 3, 1).

В новом правительстве руководящую роль несомненно играл сам инициатор переворота - Эвфрон. Он лихорадочно работал теперь над закреплением достигнутого и подготовкой нового перехода - от искусственно вызванной к жизни, бутафорной демократии к открытой единоличной диктатуре. И прежде всего он постарался взять под свой контроль и подчинить своему влиянию тех наемников, которые уже находились на службе у сикионского государства. Он добился, чтобы их прежний начальник Лисимен был смещен, а на его место был назначен его, Эвфрона, собственный сын Адей (Xen. Hell., VII, 1, 45).

Распоряжаясь по собственному усмотрению государственной казной, храмовыми сокровищами и имуществом тех, кто изгонялся по обвинению в лаконофильстве, он осыпал подарками и расположил к себе многих старых наемников и навербовал еще новых, так что в короткий срок создал послушное своей воле войско в 2 тыс. человек (ibid., § 46; ср. также: Diod., XV, 70, 3; о количестве наемников - Xen. Hell., VII, 2, 11). Репрессиями, которые он проводил, опираясь на решение народного собрания, а еще больше на силу своих наемников, он раздавил сикионскую олигархию, а затем наступил черед и вновь созданной демократии. Коллегия стратегов была уничтожена; часть ее членов была казнена, часть отправлена в изгнание (Xen. Hell., VII, 1, 46).

Ксенофонт подчеркивает, что Эвфрон поступил коварно (dovlw/). Не означает ли это, что для устранения своих коллег Эвфрон прибегнул к помощи таких же уловок, какими в свое время воспользовался Дионисий Старший (ср.: Diod., XIII, 91 сл.,

- 265 -

а также ниже, ч. III, гл. 2)? Ведь и в других отношениях путь этого сикионца к власти удивительно схож с выдвижением Дионисия: та же демагогия, особенно вначале, та же действительная опора на наемников, та же узурпация власти6. Лишь наличие в качестве исходного момента чужеземной военной помощи отличает рождение тирании в Сикионе. Однако это отличие здесь несущественно ввиду чисто вспомогательного характера этой оказанной Эвфрону извне помощи.

Так или иначе с республиканским правлением в Сикионе было покончено. Полностью сосредоточив власть в своих руках, Эвфрон теперь открыто явил себя тираном (ср.: Xen. Hell., VII, 1, 46 - w{ste pavnta uJfV eJautw'/ ejpoihvsato kai; safw'х tuvrannoх h\n; Diod., XV, 70, 3 - th'х povlewх ejdunavsteusen). О времени, когда это произошло, судят по-разному, в зависимости от упора на те или иные указания традиции. Наш главный источник Ксенофонт рассказывает о приходе Эвфрона к власти вслед за упоминанием о третьем походе Эпаминонда в Пелопоннес и последующих событиях в Ахайе - демократических переворотах, учиненных там по инициативе фиванских гармостов, и олигархических контрпереворотах, приведших к новому отпадению ахейских городов к Спарте (Xen. Hell., VII, 1, 41-43). Эти события относятся к 367-366 гг. К рассказу о революции Эвфрона Ксенофонт переходит с помощью вводной фразы, в которой как будто бы содержатся указания на непосредственную временнэю связь с событиями в Ахайе: "Сикион до этих пор (to; me;n mevcri touvtou) управлялся по исконным установлениям. Но после этих событий (ejk de; touvtou) Эвфрон и т. д." (ibid., VII, 1, 44). На этом основании некоторые ученые считали, что революция в Сикионе действительно произошла сразу же вслед за олигархическими переворотами в ахейских городах и отпадением их к Спарте в качестве своего рода ответа и предупреждения аналогичной метаморфозы в Сикионе7.

Однако изложение в этой части "Греческой истории" Ксенофонта вообще носит достаточно сумбурный характер, и выражения to; me;n mevcri touvtou и ejk de; touvtou являются, возможно, не столько

- 266 -

хронологическими указаниями, сколько стилистическими связками. Сам же Ксенофонт в следующем за этим пространном, явно вставочном очерке о событиях во Флиунте (ibid., VII, 2, 1 сл.) упоминает об участии Эвфрона в походе на этот город в 367 г. (§ 11 сл.). Естественно думать, что Эвфрон, который ко времени этого похода успел обзавестись войском в 2 тыс. человек, пришел к власти по крайней мере за несколько месяцев до того. С другой стороны, Диодор на основании своих источников упоминает о перевороте Эвфрона еще под годом архонта Лисистрата, т. е. под 369/8 г. (Diod., XV, 70, 3). По-видимому, это указание верно, и приход Эвфрона к власти надо отнести примерно к 368 г., как это и делают, вслед за К. Ю. Белохом, современные исследователи8.

Правление Эвфрона в Сикионе было недолгим, всего около трех лет, и в традиции оно получило весьма скудное отражение, однако то, что известно, характеризует его как тиранию чистой воды, подстать таким откровенно тираническим режимам, какими были, например, правления Дионисиев - Старшего и Младшего - в Сицилии или преемников Ясона в Фессалии. Вся власть в государстве была сосредоточена в руках самого Эвфрона, который правил, не опираясь, по-видимому, ни на какое конституционное прикрытие, просто как тиран. Органы общинного самоуправления были им, очевидно, совершенно раздавлены. Во всяком случае мы видели, что коллегия стратегов была уничтожена, а о деятельности народного собрания ничего не известно. Правда, кое-какие остатки общинного строя сохранились, например, в виде существовавшего отдельно от наемного войска гражданского ополчения (ср. упоминание о нем у Ксенофонта в рассказе о походе на Флиунт в 367 г., Hell., VII, 2, 11 сл.), но это были столь жалкие остатки, что говорить о каком-либо даже видимом двоевластии здесь не приходится9.

- 267 -

Единственным суверенным началом в государстве был сам Эвфрон, который, как кажется, даже чеканил монету с собственным именем: до нас дошли от этого времени бронзовые монеты с легендою EU, что с большой долей вероятности можно считать сокращением от EUFRWN10.

Что касается реальных оснований нового режима, то он, по-видимому, покоился на уже известной нам из других случаев комбинации сил: друзья и вообще лично близкие тирану люди плюс наемное войско плюс сателлиты из некоторых слоев гражданского населения. Относительно первого компонента мы, конечно, больше догадываемся; все же не будем забывать о таком примечательном факте, как назначение сына Эвфрона Адея на пост командира наемников. Роль этих последних была чрезвычайно велика; по существу, это была главная реальная сила, которую тиран мог использовать для охраны себя и своей власти в Сикионе и в качестве инструмента внешней политики (об использовании Эвфроном своего наемного войска в предприятиях своих союзников см.: Xen. Hell., VII, 1, 46, и 2, 11 сл.). Понятно, что тиран не жалел сил и средств для увеличения числа и усиления преданности своих наемников, используя для этого все, что можно было выжать из государственной казны или получить от реквизиций храмовых сокровищ и конфискаций имущества проскрибированных лиц (о финансовой политике Эвфрона ср.: ibid., VII, 1, 46; 3, 8; Diod., XV, 70, 3).

- 268 -

Доходы от конфискаций составляли, несомненно, важнейшую часть экстраординарных поступлений, ибо социальная политика Эвфрона характеризовалась прежде всего непрерывными гонениями на знатных и богатых граждан. Разумеется, гонения эти осуществлялись тираном не только из фискальных, по и из принципиальных соображений (ср.: Xen. Hell., VII, 1, 46; 3, 1, 3, 4, 5, 8; Diod., l. с.). В пику знати, от которой он всегда мог ожидать неприятностей, Эвфрон по-прежнему, должно быть, заигрывал с народной массой, среди которой, как кажется, был весьма популярен. Что конкретно, помимо гонений на знать, сделал он для того, чтобы завоевать эту популярность, мы не знаем, однако народ имел основания считать Эвфрона своим благодетелем (ср. ядовитое замечание Ксенофонта по поводу посмертных почестей, оказанных Эвфрону в Сикионе: Hell., VII, 3, 12 - "отсюда ясно, что толпа склонна считать доблестными людьми тех, которые ей угождают").

Что Эвфрон во всяком случае заботился о том, чтобы иметь среди граждан преданных себе людей, - это не требует доказательств. Впрочем, есть, по-видимому, и доказательства: противники обвиняли Эвфрона в том, что он, обрушиваясь с гонениями на лучших людей, в то же время освобождал на волю и наделял гражданскими правами рабов (см. у Ксенофонта в речи убийцы Эвфрона: ibid., VII, 3, 8). Едва ли в этом упреке надо видеть одно из общих мест; если прочие поступки, инкриминировавшиеся Эвфрону его противниками (§ 7 сл.), находят соответствия в авторском тексте Ксенофонта и, следовательно, - это можно утверждать без опасений, - соответствовали действительности, то, очевидно, так обстояло дело и в данном случае. Избивая или изгоняя аристократов и освобождая на волю и зачисляя в состав граждан их рабов, Эвфрон мог осуществлять желательную для себя трансформацию основного сословия: из граждан - в подданных. Заметим, что точно так же поступал и Дионисий Старший, с политикой которого политика Эвфрона, как мы уже могли убедиться, имеет много общего.

Вернемся, однако, к обзору внешних событий. Политика Эвфрона за пределами Сикиона определялась прежде всего необходимостью сохранять добрые отношения с членами антиспартанской коалиции - с аргивянами и аркадянами, с одной стороны, и с фиванцами - с другой. Первые помогли ему прийти к власти, вторые не противились этому, но и те и другие зорко наблюдали за тем, чтобы Сикион при новом режиме оставался верен принятым обязательствам. При этом трудно сказать, чей контроль был более жёсток:

- 269 -

аргивян и аркадян, которые, обеспечив Эвфрону успех, вывели свои войска из Сикиона, но всегда готовы были к новому вмешательству, или фиванцев, чей гарнизон по-прежнему оставался на сикионском акрополе.

В этих условиях от правителя Сикиона требовалась большая политическая изворотливость, чтобы не испортить отношений со своими сильными покровителями и опекунами и в то же время добиться для себя максимума самостоятельности. Надо отдать Эвфрону должное: на первых порах он великолепно справлялся с этой задачей. С аргивянами и аркадянами у него сохранялась дружба, и он обеспечил полное их невмешательство во внутренние дела Сикиона отчасти с помощью подкупа, отчасти тем, что с готовностью участвовал вместе со своими наемниками в их военных предприятиях (Xen. Hell., VII, 1, 46). С фиванцами у него тоже установились хорошие отношения, возможно даже скрепленные специальным договором (ср. у Ксенофонта, в речи, с которой убийца Эвфрона выступает перед фиванцами: ibid., VII, 3, 8 - pista; de; dou;х kai; labw;n parV uJmw'n pavlin prou[dwken uJma'х ktl.)11.

Во всяком случае он сумел поладить с начальником фиванского гарнизона, ибо тот не мешал ему править по собственному усмотрению. За это Эвфрон оказывал ему необходимое содействие, в частности, во время организованного этим фиванским гармостом похода на Флиунт в 367 г. (Xen. Hell., VII, 2, 11 сл.). По-видимому, вскоре после этого фиванский гарнизон был выведен с сикионского акрополя (ibid., VII, 3, 1, где говорится о случившемся несколько позднее занятии акрополя аркадянами, - стало быть, фиванцев там уже не было)12. Было ли это успехом Эвфрона или его удачей, мы не знаем. Так или иначе он получил возможность укрепиться на акрополе и с этих пор мог чувствовать себя гораздо увереннее и в самом Сикионе, и в отношениях со своими союзниками.

Вообще со временем поведение Эвфрона должно было преисполниться большой самостоятельности, гораздо большей, чем это могло устраивать его союзников и покровителей. В особенности аркадяне, чье положение после нового отпадения ахейских городов к Спарте (в начале 366 г.) сильно ухудшилось (ibid., VII, 1, 43), имели основания беспокоиться за положение в Сикионе. Не доверяя Эвфрону и не желая долее компрометировать себя связью

- 270 -

с откровенно тираническим режимом, они решили - и довольно скоро - положить конец ими же вызванной к жизни тирании. В начале лета 366 г. аркадский стратег Эней из Стимфала явился с войском в Сикион и, проникнув на акрополь, призвал сикионцев к восстанию (ibid., VII, 3, 1 сл.). Время события определяется на основании указания Ксенофонта, что это произошло примерно в одно время с экспедицией Харета на помощь флиунтянам (ibid., VII, 3, 1 - scedo;n de; peri; touvton to;n crovnon), а последняя имела место в начале лета 366 г., уже после отпадения ахейских городов к Спарте и незадолго до потери афинянами Оропа (ibid., VII, 2, 18 сл.; 4, 1; Diod., XV, 75, 3; для Оропа ср.: Diod., XV, 76, 1; Schol. in Aeschin. or. III, 85).

Поскольку на содействие симпатизировавшего Эвфрону демоса рассчитывать было трудно, Эней обратился к зажиточной и знатной верхушке полиса, именно к той умеренной группировке, которая, сменив крайних олигархов-лаконофилов, правила в Сикионе до выступления Эвфрона. Вступив на акрополь, свидетельствует Ксенофонт, Эней "созывает знатных сикионцев, которые оставались в городе, а также посылает за теми, которые были изгнаны без официального постановления" (sugkalei' tw'n Sikuwnivwn tw'n te e[ndon o[ntwn tou;х krativstouх kai;tou;х a[neu dovgmatoх ejkpeptwkovtaх metepevmpeto) (Xen. Hell., VII, 3, 1, перевод наш). Из последних слов древнего историка видно, что Эней содействовал возвращению в Сикион не всех вообще изгнанников-аристократов, а лишь тех, кто был изгнан Эвфроном без решения народного собрания. С крайними лаконофилами, которые как раз и были изгнаны по народному постановлению, Эней, разумеется, сотрудничать не мог.

Перед объединенными силами аркадян и внутренней оппозиции Эвфрон должен был отступить. Он бежал в сикионскую гавань, а затем, не видя другого выхода, решил искать помощи у прежних своих друзей, которым когда-то изменил, - у спартанцев. Вызвав из Коринфа главу тамошних лаконофилов Пасимела, он через его посредство вступил в переговоры со спартанцами. Свое прежнее поведение он объяснил давлением обстоятельств, а в залог будущей своей верности вручил спартанцам сикионскую гавань. Спарта, далеко не столь сильная, как прежде, не сумела удержать это неожиданное приобретение: спустя короткое время гавань была занята обретшими свободу сикионцами, которым помогали аркадяне (ibid., VII, 4, 1). В это же время фиванцы, которые с тревогой следили за всем происходящим и не слишком-то доверяли аркадянам,

- 271 -

вновь ввели на сикионский акрополь свой гарнизон (см.: ibid., VII, 3, 4 и 9, откуда видно, что ко времени возвращения Эвфрона в Сикион на акрополе уже находился фиванский гармост со своим отрядом)13.

Лишившись города и гавани, оставшись без средств, а следовательно, по всей видимости, и без войска, Эвфрон настойчиво побуждал своих новых союзников, сначала спартанцев, а затем и афинян, к более решительному вмешательству в сикионские дела. Между тем в самом Сикионе началась гражданская смута. Борьба шла между аристократической группировкой, вновь, благодаря аркадскому вмешательству, вернувшейся к политической активности, и демократией, считавшей себя естественной преемницей свергнутого режима и не желавшей допускать возрождения олигархии (Xen. Hell., VII, 3, 4).

Аркадяне, чье влияние в Сикионе было нейтрализовано фиванским присутствием, совершенно утратили контроль над развитием событий, и всем этим теперь не преминул воспользоваться Эвфрон. Поскольку Спарта, опасавшаяся расширения военного конфликта в Пелопоннесе, не изъявила достаточной готовности помочь сикионскому авантюристу, он обратился в Афины. Здесь были рады случаю утвердиться в одном из важнейших районов Пелопоннеса вместо своих союзников - спартанцев или аркадян (с этими последними афиняне вступили в союз, не порывая своих отношений со Спартой, осенью 366 г., ibid., VII, 4, 2 cл.) и уж во всяком случае в пику своим врагам - фиванцам. Составив с помощью афинян новое наемное войско, Эвфрон, по-видимому, уже зимой 366/5 г. явился в Сикион и с помощью народа, который он сумел привлечь на свою сторону, вновь овладел городом (ibid., VII, 3, 4). Однако на акрополе остался фиванский гарнизон. Эвфрону, несмотря на все усилия, не удалось его оттуда выбить. Было ясно, что пока фиванцы оставались на акрополе и сохранялось убежище для враждебных тирании, но склонных к сотрудничеству с фиванцами аристократов, победа Эвфрона не могла быть прочной (ibid.; о вмешательстве афинян и попытке Эвфрона силой выбить фиванцев с акрополя ср. дальше, в речи убийцы Эвфрона, § 9),

Между тем шансы на то, чтобы вытеснить фиванцев силою, казались минимальными. Как раз в то время позиции Фив в Северном Пелопоннесе значительно окрепли. Целый ряд городов,

- 272 -

прежде враждебных Фивам, утомленный длительной войной, заключил с фиванцами мир. Первым это сделал Коринф, его примеру последовали Флиунт и, вероятно, города арголидской Актэ (в 365 г., Xen. Hell., VII, 4, 6 сл.; ср.: Isocr., VI, 11 cл., и - для городов арголидской Актэ - 91). В условиях усилившегося фиванского могущества, не получая помощи от Спарты и теперь, с утверждением фиванского влияния на Истме, лишившись надежды и на афинскую поддержку, Эвфрон в который раз решил пересмотреть свои позиции. Он также стал искать сближения с Фивами. Более того, запасшись деньгами, он, по-видимому, уже на исходе 365 г. лично отправился в Фивы, намереваясь окольным путем добиться там того, чего не смог достичь силою в Сикионе: подкупом склонить фиванских правителей к согласию вывести свои войска с сикионского акрополя, прекратить поддержку сикионских аристократов и оставить Сикион в руках Эвфрона, разумеется, в обмен на новую дружбу и сотрудничество с его стороны (Xen. Hell., VII, 3, 4).

Надо отдать должное предприимчивости и если не отваге, то дерзости Эвфрона. Явившись во враждебный ему город, он смело приступил к делу и уже успел установить (не с помощью ли денег?) дружеский контакт с членами фиванского правительства и, пожалуй, достиг бы своей цели, если бы не был остановлен на полпути внешнею силою. Сикионские аристократы из числа тех, кто был ранее изгнан Эвфроном (у Ксенофонта - oiJ provsqen fugavdeх), узнав о его приготовлениях и отъезде в Фивы, последовали за ним с твердым намерением любым путем помешать установлению альянса между тираном и фиванцами. "Когда они увидели, - продолжает Ксенофонт, - в каких близких отношениях находится Эвфрон с фиванскими правителями, то некоторые из них, испугавшись, как бы он не добился исполнения своего замысла, пошли на отчаянное дело и закололи Эвфрона на фиванском акрополе, в присутствии совместно заседавших членов правительства и Совета" (Xen. Hell., VII, 3, 5, перевод наш, с учетом перевода С. Я. Лурье).

Убийцы были немедленно задержаны и преданы на суд членов Совета. Беотархи, взявшие на себя роль обвинения, уличили убийц Эвфрона в самоуправстве и потребовали для них смертной казни. Обвиняемые, вопреки очевидному, отрицали свое участие в убийстве, и лишь один имел достаточно мужества, чтобы сознаться. При этом он произнес целую речь (она приводится у Ксенофонта), в которой доказывал, что поступил справедливо, и требовал для себя оправдания. Убийца напомнил фиванцам о прошлой измене и общей

- 273 -

ненадежности Эвфрона. Яркими красками изобразил он тираническое правление Эвфрона в Сикионе и свой поступок сравнил с расправою, которую сами фиванцы в свое время учинили над тиранами Архием, Гипатом и их товарищами. Яркая речь этого человека возымела свое действие. Представители фиванской демократии, которые в массе своей не доверяли Эвфрону и, по-видимому, были даже рады тому, что, наконец, избавились от этого опасного авантюриста, признали, что Эвфрон понес заслуженную кару, и оправдали его убийц (Xen. Hell., VII, 3, 5-12).

Однако, оправдав убийц Эвфрона, фиванцы не выказали никакого желания привести их к власти: если Эвфрон был ненадежен, то этим заклятым олигархам и лаконофилам можно было доверять еще меньше. По-видимому, с согласия фиванцев в Сикионе теперь утвердилась демократия, которая тем более должна была чувствовать себя законной преемницей тирании, что всем или, по крайней мере, многим была обязана этой последней14. Одним из первых актов нового сикионского правительства был поэтому перевоз тела Эвфрона на родину. Покойный диктатор удостоился героических почестей: он был погребен на городской площади, вопреки древнему обычаю, запрещавшему хоронить мертвецов в пределах городских стен (ср.: Plut. Arat., 53, 1), и впредь его стали почитать как нового основателя города (Xen. Hell., VII, 3, 12 - oiJ mevntoi poli'tai aujtou' wJх a[ndra ajgaqo;n komisavmenoi e[qayan te ejn th'/ ajgora'/ kai; wJх ajrchgevthn th'х povlewх sevbontai). Другим актом нового правительства явилось завершение начатого Эвфроном, но жизненно важного и для сикионской демократии дела: был заключен союз с Фивами. Верные этому союзу сикионцы сражались на стороне фиванцев в битве при Мантинее в 362 г. (Diod., XV, 85, 2), а в 352 г. вместе с фиванцами пришли на помощь Мегалополю против Спарты (ibid., XVI, 39, 2).

Вообще продолжение начатого Эвфроном курса - против лаконофильствующей аристократии, за союз с демократическими Фивами - было тем более естественным для сикионских демократов, что во главе их стояли или во всяком случае среди них пользовались большим влиянием люди, которые самым тесным образом были связаны с покойным правителем: его сын Адей, а затем его внук Эвфрон Младший. Весьма возможно, что именно усилиями Адея было доведено до конца начатое Эвфроном дело -

- 274 -

заключение союза с Фивами15. Что касается Эвфрона Младшего, то он был последовательным противником Македонии. За свою деятельность он подвергался гонениям со стороны македонских ставленников в Сикионе, был изгнан, но с началом Ламийской войны вернулся и содействовал изгнанию македонского гарнизона и присоединению Сикиона к антимакедонской коалиции. Афиняне дважды - в 323/2 и 318/7 гг. (второй раз посмертно) - удостаивали его высшей похвалы в специально принятых постановлениях (Ditt. Syll.3, I, № 310 и 317; наш перевод в ВДИ, 1963, № 1, с. 212 сл. и 214).

Таким образом, несомненно, что потомки Эвфрона играли видную роль в политической жизни Сикиона. Однако - и это надо особенно подчеркнуть во избежание каких-либо недоразумений - они были наследниками только политической линии, отнюдь не положения Эвфрона. У нас нет никаких оснований, чтобы утверждать, что кто-либо из них в какой-то момент был тираном Сикиона16. Напротив, все говорит за то, что оба известных нам потомка Эвфрона - Адей вероятно, а Эвфрон Младший несомненно - были лидерами новой демократии17. Проведенное разграничение очень важно для правильной оценки самого создателя тирании - Эвфрона Старшего. Нам кажется неверным стремление П. Мелони представить его последовательным и принципиальным борцом за государственную самостоятельность Сикиона18. Эвфрон был таким же законченным, исполненным самого низменного, эгоистического честолюбия авантюристом, каким был, например, Дионисий Старший. С последним, как мы уже отмечали, его вообще многое роднит: и способ прихода к власти, и существо внутренней, социальной политики. Если мы учтем вдобавок, что и способ устранения Эвфрона от власти, - а это, пожалуй, самое главное для вынесения окончательного суждения, - был оба раза по необходимости насильственным,

- 275 -

то станет ясно, как правы были те, кто уже в древности зачислил Эвфрона в разряд тиранов (Xen. Hell., VII, 1, 46, и ниже, в речи убийцы Эвфрона, 3, 7, 8 и 10; Diod., XV, 70, 3).

Очевидно, что никакая идеализация такого политического деятеля невозможна. Вместе с тем нельзя отрицать того, что объективным результатом деятельности Эвфрона было утверждение политической самостоятельности Сикиона и рост в нем прогрессивных демократических тенденций. Заступившая место тирании демократия имела известные основания видеть в Эвфроне основателя-архегета нового сикионского государства, вследствие чего деятельность Эвфрона в глазах последующих поколений не только в древности (ср. благостные упоминания о предках Эвфрона Младшего во втором из афинских декретов), но, как мы видели на примере П. Мелони, и в самое новейшее время могла обрасти таким благородным ореолом, каким в действительности она и не обладала.

2. Путч Тимофана в Коринфе. Подобно Сикиону Коринф издавна был членом Пелопоннесского союза, и здесь также у власти постоянно находилась олигархия19. Однако в отличие от многих других городов Пелопоннеса этот экономически развитый, богатый и многолюдный город, располагавший вторым по величине флотом в Элладе, не был просто сателлитом Спарты. Равным образом и правившая в нем олигархия, чья мощь основывалась не только на земельных владениях, но и на активном участии в экономической и социальной жизни города, не была в такой степени обязана своим положением поддержке Спарты, как это было в некоторых других городах. Поэтому, невзирая на тесную связь и союзные отношения со Спартой, Коринф всегда сохранял свою самостоятельность. Его политика определялась прежде всего его собственными интересами, и когда эти интересы шли вразрез с устремлениями Спарты, правившая в Коринфе олигархия не останавливалась перед тем, чтобы пойти даже на разрыв со своим старшим другом и покровителем.

Так было уже в V в., когда по окончании первого периода Пелопоннесской войны коринфяне вместе с некоторыми другими союзниками Спарты отказались подписать выработанный представителями Спарты и Афин мирный договор (Thuc., V, 17, 2; 22, 1).

- 276 -

Более того, когда вскоре после этого Спарта вступила в союз с Афинами, Коринф отложился от Спарты и вместе с Мантинеей и Элидой вступил в союз с враждебным Спарте Аргосом (в 421 г., ibid., V, 25, 1; 27 сл.). Впрочем, это отчуждение между Коринфом и Спартой продолжалось недолго. С присоединением к возглавляемому Аргосом альянсу Афин наступило отчуждение в отношениях между коринфянами и аргивянами, и Коринф вновь сблизился со Спартой (в 420 г., ibid., V, 48). Теперь возобновилось сотрудничество Коринфа со Спартою, однако это было именно сотрудничество, не простое послушание. А когда в конце Пелопоннесской войны в Спарте стал обсуждаться вопрос о том, как надо поступить с запросившими мира афинянами, между союзниками вновь вспыхнули разногласия. Непримиримо настроенные коринфяне, как и некоторые другие из союзников Спарты, настаивали на полном уничтожении Афин, между тем как спартанцы не желали идти на это и в конце концов настояли на заключении мира (в 404 г., Xen. Hell., II, 2, 19 сл.).

По окончании Пелопоннесской войны, когда гегемонистские и великодержавные тенденции стали превалирующими в политике Спарты, полосы отчуждения между коринфянами и спартанцами стали повторяться все чаще и чаще. Так, уже на следующий год по окончании войны коринфяне отказались участвовать в предпринятой спартанцами интервенции в Аттику (в 403 г., Xen. Hell., II, 4, 30; III, 5, 5). Затем они уклонились от участия в походе Агиса в Элиду (в 401 г., ibid., III, 2, 25), в Азиатском походе Агесилая (в 396 г., Paus., III, 9, 2) и, наконец, в походе Павсания в Беотию (в 395 г., Xen. Hell., III, 5, 17 и 23). Более того, в разразившейся теперь новой общегреческой войне, позднее получившей название Коринфской, коринфяне открыто встали на сторону союзников (ibid., III, 5, 1 сл.; IV, 2, 1 и 10 сл.; Diod., XIV, 82, 1 сл.).

Столь радикальный разрыв со Спартой не мог остаться без последствий для внутреннего политического развития в самом Коринфе. В этом высоко развитом в экономическом отношении городе давно уже должны были сложиться предпосылки для демократического движения. Теперь это движение несомненно получило дополнительный толчок, и оппозиция, нажиму которой и следует, возможно, приписать открытое выступление Коринфа на стороне врагов Спарты, ждала теперь лишь удобного момента, чтобы поставить все точки над "и": дополнить свершившееся уже изменение внешнеполитического курса внутренней революцией, свергнуть олигархию и установить демократию.

- 277 -

Скорейшее осуществление этого казалось лидерам оппозиции тем более необходимым, что довольно скоро знатной верхушке города война осточертела, и все чаще стали поговаривать о возможности заключения сепаратного мира. Чтобы помешать этому, оппозиционеры составили заговор и, заручившись поддержкой коринфских союзников, главным образом аргивян, учинили в городе погром, перебили или изгнали значительную часть знатных граждан и установили демократическое правление. Тогда же, чтобы надежнее закрепиться у власти, новые правители Коринфа вступили в тесную унию с правящей демократией Аргоса и осуществили инкорпорацию своего города в Аргосское государство (в начале 392 г., Xen. Hell., IV, 4, 1 сл.; Diod., XIV, 86, и 91, 2 - 92, 2).

Такое положение продолжалось до конца Коринфской войны. Однако по условиям Анталкидова мира Коринф снова стал автономным полисом, а изгнанные ранее аристократы получили возможность вернуться на родину. Аргосский гарнизон должен был покинуть город, устроители демократического переворота отправились в добровольное изгнание, а вернувшиеся из изгнания олигархи не только вновь встали у власти, но и возобновили союз со Спартой (зимой 387/6 г., Xen. Hell., V, 1, 29 сл., в особенности § 34 и 36; Ages., 2, 21; Diod., XIV, 110).

Происшедшая таким образом реставрация не была автомагическим возвратом к прошлому. Положение правящей олигархии, а вместе с тем и всего коринфского государства отличалось отныне сравнительной неустойчивостью, отсутствием характерной для более ранних времен стабильности. Дружба со Спартой была теперь для коринфской олигархии условием sine qua non. Обязанные своим возвращением и новым утверждением у власти всецело Спарте, коринфские олигархи не чувствовали себя уверенно в собственном отечестве. Путь демократической революции был однажды уже указан, между тем в городе имелось достаточно горючего материала, а за рубежом, в Афинах и еще ближе, в Аргосе, находилось немало эмигрантов, всегда готовых заронить искру пожара. При любом внешнем осложнении можно было опасаться возобновления общественной смуты. И действительно, как только стало известно о разгроме спартанцев при Левктрах, коринфские изгнанники сразу же предприняли попытку вернуться на родину. При содействии своих близких и друзей они проникли в город, однако об этом немедленно стало известно властям, и тогда, чтобы не попасться в руки своих врагов, они перебили друг друга. Власти провели теперь широкое расследование и, обвинив

- 278 -

многих граждан в содействии изгнанникам, одних осудили на смерть, других приговорили к изгнанию (Diod., XV, 40, 3).

Эта скорая и суровая расправа предупредила возникновение новой смуты в Коринфе. Город остался под властью олигархии и в последующие годы, когда начались вторжения беотийцев в Пелопоннес, сохранял верность Спарте и служил главной операционной базой для войск антифиванской коалиции (см., в частности, для времени первого похода Эпаминонда в Пелопоннес - Хеn. Hell., VI, 5, 29 и 33 сл.; VII, 2, 2; для времени второго похода - ibid., VII, 1, 15 сл.; Diod., XV, 68 сл.).

Так продолжалось до 365 г., когда обстоятельства сложились таким образом, что дальнейшее участие в войне на стороне Спарты стало для Коринфа практически невозможно. Причиной возникших осложнений явилась прежде всего политика Афин, которые, разочаровавшись в своих пелопоннесских союзниках, ничем не помогших им во время борьбы за Ороп, стали проводить совершенно самостоятельную линию, исходя из собственных ближайших интересов. Осенью 366 г. афиняне, не порывая официально со Спартой, заключили договор о дружбе и взаимной помощи с аркадянами (Хеn. Hell., VII, 4, 2 сл.), а затем, чтобы обеспечить себе пути проникновения в Северный Пелопоннес, решили овладеть Коринфом и его крепостями, даром что там и так давно уже находились их гарнизоны.

Дерзкое это решение не было осуществлено ввиду своевременно принятых коринфянами мер (ibid., § 4 сл.), однако отношения между союзниками были теперь безнадежно испорчены, и это сильно ухудшило военное положение Коринфа. Старый друг и покровитель Коринфа Спарта давно уже не была в состоянии оказывать эффективную поддержку своим союзникам на севере Пелопоннеса, а теперь не стало надежды на получение помощи и от более близких и, несомненно, более мощных Афин.

Коринфяне спешно позаботились об увеличении своей армии, навербовав значительное число наемников и составив из них новые отряды пехоты и конницы (ibid., § 6). Однако чтобы противостоять силам антиспартанской коалиции, этого все равно было недостаточно. Утомленные длительной войной, не располагая достаточными силами для защиты своего отечества и не рассчитывая более на помощь извне, коринфяне в конце концов вступили в переговоры с фиванцами и вскоре, с согласия спартанцев, заключили с Фивами сепаратный мир. Их примеру, как мы уже отмечали, последовали и некоторые другие союзники Спарты в Пелопоннесе (Хеn. Hell., VII, 4, 6 сл.; ср.: Isocr., VI, 11 сл. и 91).

- 279 -

Хотя извне Коринфу теперь не угрожала непосредственная опасность, правящей группировке пришлось пережить еще немало неприятных моментов в связи с обострением обстановки в самом городе. Действительно, как это было четырьмя годами ранее в Сикионе, заключенный с фиванцами мир подчеркнул слабость правившей в Коринфе олигархии и несомненно стимулировал активность демократической оппозиции. Это было тем более естественно, что масса граждан была объята недовольством. Многие тяготились необходимостью служить в войске или уплачивать взносы на содержание наемников, многие были раздражены материальными утратами, понесенными из-за вражеских вторжений, немало было таких, которые совершенно разорились и, сетуя на свое положение и завидуя богатству своих более счастливых сограждан, были рады поддержать любое радикальное выступление.

В общем сложилась ситуация, если и не совсем чреватая взрывом, то близкая к этому, и хотя принципиальная демократическая оппозиция так и не собралась с силами для самостоятельного выступления, тем не менее нашелся человек среди самих аристократов (и вдобавок облеченный доверием правительства), который решил воспользоваться этой ситуацией для свержения существующего режима и достижения тиранической власти. Это был Тимофан, старший брат знаменитого впоследствии Тимолеонта (важнейшие источники - свидетельство Аристотеля [Pol., V, 5, 9, р. 1306 а 21 сл.] и основывающиеся на рассказах Эфора, Феопомпа и Тимея показания позднейших авторов - Диодора [XVI, 65], Плутарха [Timol., 3 сл.] и Корнелия Непота [Timol., 1])20.

- 280 -

Тимофан был одним из самых богатых и знатных граждан Коринфа и по своему положению принадлежал к кругу правящей олигархии (о его богатстве свидетельствует Диодор: XVI, 65, 3 - proevcwn tw'n Korinqivwn plouvtw/ te kai; tovlmh/, и далее, где говорится о вооружении Тимофаном черни; о знатности - Plut. Timol., 3, 4, где рассказывается о происхождении Тимолеонта - h\n me;n ou\n gonevwn ejpifanw'n, и 4, 1 сл., где упоминается о службе Тимофана в коннице, а также все, что нам известно о его военной и политической карьере). Он несомненно был наделен большим честолюбием и, как подчеркивают древние авторы, отличался характером порывистым и дерзким (см., кроме цитировавшегося выше места Диодора, отзыв Плутарха, Timol., 3, 6). Его исключительная храбрость на войне доставила ему репутацию человека смелого и энергичного, и он неоднократно удостаивался назначения на командные посты (Plut. Timol., 3, 7). Одно время он даже командовал коринфской конницей (ibid., 4, 1 сл.).

Успешная военная карьера вскружила голову этому честолюбцую. Он стал мечтать о достижении высшей, тиранической власти (Diod., l. с. - pavlai me;n h\n fanero;х turannivdoх ojregovmenoх). Его поощряли в этих устремлениях друзья и наемники-чужеземцы, постоянно его окружавшие (см. у Плутарха: Timol., 3, 6 - Timofavnhn <...> diefqarmevnon e[rwti monarcivaх uJpo; fivlwn fauvlwn kai; xevnwn stratiwtikw'n ajei; peri; aujto;n o[ntwn). В том же направлении могли действовать и наглядные исторические примеры, опыт Дионисия Сиракузского и, еще ближе, Эвфрона Сикионского. Не удивительно, что он без колебаний воспользовался случаем, который доставила ему сложившаяся к 365 г. политическая обстановка. Тогда, как пишет Плутарх, "коринфяне, опасаясь, как бы им снова не потерпеть насилия от собственных союзников и снова не лишиться своего города, решили держать на службе четыреста наемников и начальником отряда назначили Тимофана, а он, забыв о чести и справедливости, тотчас стал принимать меры к тому, чтобы подчинить город своей власти" (Timol., 4, 4; о назначении Тимофана командиром наемников см. также: Aristot. Pol., V, 5, 9, p. 1306 а 21 сл.; ср.: Nepos. Timol., 1, 3 - dux а Corinthiis delectus).

Что это произошло именно в 365 г., сомневаться не приходится. Под случившимся уже однажды с коринфянами несчастьем, о котором упоминает Плутарх, - утратою по вине союзников собственного города, - надо разуметь включение Коринфа в состав

- 281 -

Аргосского государства в 392 г., а повторения подобной операции коринфяне могли опасаться именно в связи с действиями афинян в 365 г. При этом очевидно, что решение содержать 400 наемников тождественно тому решению, о котором Ксенофонт упоминает как об ответной акции коринфян после попытки афинян захватить их город (ср.: Xen. Hell., VII, 4, 4 сл.). Та же дата - 365 г. - получается и на основании другого указания Плутарха о том, что после устранения Тимофана Тимолеонт в течение почти 20 лет воздерживался от участия в общественной жизни до тех пор, пока не был назначен стратегом в Сицилию, а это назначение, как известно, состоялось в 345 г. (Plut. Timol., 7, 1; ср.: Соmр. Aem. Pauli et Timol., 2, 11). Противоречащее этому изложение событий у Диодора, по которому выходит, что устранение Тимолеонтом Тимофана случилось непосредственно накануне прибытия в Коринф послов из Сицилии (Diod., XVI, 65, 7), вне всякого сомнения является следствием небрежной компоновки историком материала своих источников и не заслуживает доверия.

По своему характеру выступление Тимофана ничем не отличалось от выступлений других известных нам честолюбцев, стремившихся достичь единоличной, тиранической власти в государствах с республиканским, притом именно олигархическим образом правления. Исходным пунктом, легальной предпосылкой к достижению тиранической власти явилось и здесь чрезвычайное, но вполне официальное назначение Тимофана в начальники вновь сформированного наемного войска. Это повысило его авторитет в государстве и дало ему в руки ту реальную силу, с помощью которой он мог попытаться устранить законное правительство. Однако ему не хотелось выступать в роли простого узурпатора-насильника. Своему путчу он старался придать вид народной революции и потому не гнушался союза с самыми низшими слоями населения, как пишет Диодор, "привлекая к себе бедняков (tou;х ajpovrouх) и снабжая их полным вооружением и держа при себе самых подлых людей (tou;х ponhrotavtouх)" (Diod., XVI, 65, 3).

Конечно, эта блокировка с низами населения носила преимущественно демагогический характер и большого практического значения не имела. Важнейшей действительной опорой Тимофана были его личные друзья (на их активную роль указывает Плутарх - Timol., 3, 6) и подчиненные ему наемники. Решающую роль этих последних подчеркивают все древние авторы, среди которых важнейший -

- 282 -

Аристотель. "Во время войны, - замечает он в "Политике", - олигархи оказываются вынужденными, не доверяя народу, пользоваться наемными воинами, и тот, кому они их вручат, зачастую становится тираном, как, например, в Коринфе Тимофан" (Pol., V, 5, 9, р. 1306 а 21-24; ср. цитировавшиеся выше места из Плутарха [Timol., 3, 6, и 4, 4], а также свидетельство Непота [Timol., 1, 3 - nam cum <...> Timophanes <...> tyrannidem per milites mercennarios occupasset etc.]).

Удалось ли Тимофану добиться желаемого? Стал ли он действительно тираном? Аристотель и Непот, как это видно из только что приведенных цитат, не сомневались в этом. Не сомневался в этом, по-видимому, и Плутарх, который свой рассказ о движении Тимофана к власти завершает следующим образом: "И, казнив без суда многих виднейших граждан, в конце концов открыто провозгласил себя тираном" (Timol., 4, 4). Точно так же, т. е. как об уже свершившемся факте, упоминает Плутарх о порабощении Тимофаном своего отечества и позднее, когда рассказывает о реакции общества на поступок Тимолеонта. По словам Плутарха, лучшие люди хвалили Тимолеонта за то, что он предпочел государственные интересы домашним, "убив (брата), когда тот составил злой умысел против отечества и поработил его" (ibid., 5, 1, перевод наш).

Менее решительно высказывается по этому поводу Диодор; по его словам, Тимофан, окружив себя чернью, "стал обходить городскую площадь, явно не выдавая себя за тирана, однако совершая дела, свойственные тирании" (Diod., XVI, 65, 3). Что это были за дела, Диодор не поясняет; скорее всего это было избиение знати, о котором говорит Плутарх. Несомненно, однако, что для Диодора достижение Тимофаном тиранической власти рисовалось не как нечто завершенное, а скорее как находившееся в процессе совершения.

Впрочем, и у Плутарха мы не найдем более никаких подробностей о тирании Тимофана, а Аристотель и Непот ограничиваются лишь простой констатацией захвата им власти. Очевидно, путч Тимофана имел своим следствием лишь кратковременный захват власти, может быть даже правильнее было бы сказать, установление фактического контроля Тимофана над некоторыми важными частями города - районом центральной площади (Diod., XVI, 65, 3 и 4) или акрополем (намек на это как будто бы содержится у Плутарха, когда он рассказывает о вторичном визите

- 283 -

Тимолеонта к Тимофану: Timol., 4, 6 - au\qiх ajnevbh pro;х ajdelfovn), - однако ни о каком настоящем правлении говорить не приходится21.

Кроме первоначального избиения знати, что свидетельствовало, по-видимому, не только о стремлении обезвредить самых опасных своих противников, но и о желании продолжать играть роль народного вождя, Тимофаном ничего более не было совершено: ни радикального преобразования существующей политической и социальной структуры22, ни даже, вероятно, полного устранения находящегося у власти правительства. Так, судя по тому, что сразу же после убийства Тимофана коринфские граждане обратились к герусии (государственному совету) с требованием высказать свое отношение к поступку Тимолеонта (Diod., XVI, 65, 6 сл.; см. также ниже), этот орган коринфской олигархии продолжал существовать все время, пока длились беспорядки23. Конечно, действия Тимофана парализовали на какое-то время волю коринфского правительства, однако прежде чем узурпатор смог окончательно разделаться с республикой, он сам был устранен в результате заговора, составленного против него его же собственным братом Тимолеонтом, буквально через несколько дней или недель после первоначального выступления.

Об устранении Тимофана древние авторы - Диодор, Плутарх и Непот - рассказывают подробно, гораздо подробнее, чем о самом путче (Diod., XVI, 65, 4 сл.; Plut. Timol., 4, 5 сл.; Nepos. Timol., 1, 4 сл.). Это и понятно: ведь именно эта часть истории

- 284 -

Тимофана связана непосредственно с судьбой Тимолеонта, которая одна только и интересовала древнюю традицию. По свидетельству Плутарха, который обстоятельнее и точнее других передает древнее предание, Тимолеонт, убежденный республиканец и тираноненавистник, был возмущен действиями брата и вначале пытался убедить его оставить безумную затею и каким-либо образом загладить свою вину перед согражданами. Когда же тот высокомерно отверг эти увещания, Тимолеонт, взяв с собой одного из сородичей, шурина Тимофана Эсхила, а из друзей - прорицателя по имени Орфагор или Сатир (первое имя, согласно Плутарху, называют Эфор и Тимей, второе - Феопомп), снова явился к брату (на акрополь?), и втроем они стали умолять его одуматься. "Тимофан, - продолжает Плутарх, - вначале насмехался над ними, но потом разгневался и вышел из себя, и тогда Тимолеонт отошел в сторону и, покрыв голову, заплакал, а двое остальных обнажили мечи и уложили тирана на месте" (Timol., 4, 8).

Примерно так же передает эту историю Корнелий Непот; лишь об участвовавшем в убийстве сородиче говорит он иначе, называя его, по-видимому неверно, не братом жены Тимофана, а мужем сестры Тимофана и Тимолеонта, да о поведении Тимолеонта во время убийства сообщает другую и менее сентиментальную подробность: "Пока совершалось дело, он стоял в отдалении на страже, чтобы никакой прихвостень не мог прийти на помощь (nam dum res conficeretur, procul in praesidio fuit, ne quis satelles posset succurrere)" (Timol., 1, 4).

Сильнее отличается рассказ Диодора, у которого Тимолеонт после неудачи с уговорами сам "заколол (брата), когда тот прогуливался по площади (peripatou'nta kata; th;n ajgora;n ajpevsfaxen)" (XVI, 65, 4). Поскольку однажды мы уже имели возможность убедиться в неточности Диодора (ср., что было сказано выше о времени выступления Тимофана), можно думать, что и здесь он повинен в том же самом и что его радикальная версия порождена либо простой небрежностью, либо стремлением сгустить краски ради пущей драматизации рассказа. Труднее судить о другой подробности, сообщаемой Диодором, - о месте, где был убит Тимофан. По Диодору, это была городская площадь, однако текст Плутарха, как мы уже отмечали, дает как будто бы основание думать, что это был акрополь. Все же ввиду гипотетичности этой версии с акрополем вопрос придется оставить открытым.

- 285 -

Выступление Тимолеонта предупредило утверждение в Коринфе тирании. Главный возмутитель спокойствия был устранен; его друзья и сателлиты были слишком обескуражены, чтобы самостоятельно продолжать движение, а наемники, возможно, еще раньше распропагандированные Тимолеонтом24, и вовсе не имели такого желания. Тем не менее вопреки ожиданию смута в Коринфе не прекратилась (Diod., XVI, 65, 5 сл.; Plut. Timol., 5; Nepos. Timol., 1, 5 сл.).

Дело в том, что отнюдь не все граждане отнеслись с одобрением к самоотверженному поступку Тимолеонта. "Почтенные" (oiJ carievsteroi, Diod., XVI, 65, 6) или "лучшие" граждане (oiJ kravtistoi tw'n Korinqivwn, Plut. Timol., 5, 1), т. е., попросту, аристократы, естественно, обрадовались устранению человека, который стал их злейшим врагом и прославляли Тимолеонта как тираноубийцу и освободителя отечества. Однако не все были с ними согласны; нашлись такие, которые, не отваживаясь порицать самое убийство тирана, осуждали участие в нем Тимолеонта, который, как они заявляли, запятнал себя братнею кровью.

Древние авторы не определяют точнее, что это были за люди. Диодор называет их просто "врагами Тимолеонта" (Diod., l. с.). Плутарх говорит о них как о "людях, которые не выносили демократического правления и привыкли ловить взоры властителя" (Timol., 5, 2). Напрашивается мысль, что это могли быть те самые бедняки, которые, будучи привлечены Тимофаном к участию в перевороте, имели более всего оснований быть недовольными его провалом. Однако они едва ли были столь авторитетны, чтобы заставить коринфскую герусию заниматься расследованием совершенно ясного дела (об этом см. ниже). Очевидно, здесь надо иметь в виду более влиятельных особ; наверное, это были те самые "друзья" (fivloi) Тимофана, которые так сильно укрепляли его в стремлении сделаться тираном. Эти люди, без сомнения, принадлежали к тому же знатному сословию, что и Тимофан.

Очевидно, что как в Сиракузах во время выступления Дионисия Старшего, так и здесь, в Коринфе, знатная верхушка города не была едина и существовала группа достаточно влиятельных лиц, которые по тем или иным причинам, главным образом в видах личного возвышения и обогащения, с сочувствием относились

- 286 -

к идее переворота и поддерживали Тимофана. С гибелью Тимофана рухнули и их надежды. Не отваживаясь на открытое возмущение, они мстили теперь нежданному и нежеланному освободителю Тимолеонту, возбуждая против него общественное мнение ссылками на святотатственный характер его поступка. Уступая их давлению, коринфское правительство в лице вновь вернувшегося к жизни олигархического Совета вынуждено было начать расследование учиненного Тимолеонтом братоубийства (Diod., XVI, 65, 6 сл.).

Дело кончилось, по всей видимости, оправданием Тимолеонта, однако последний должен был учесть сложившееся о нем среди значительной части граждан неблагоприятное мнение. Ведь даже часть его сородичей с осуждением отнеслась к его участию в убийстве старшего брата. По свидетельству древних, собственная мать с проклятием отвернулась от него и закрыла перед ним двери своего дома (Plut. Timol., 5, 3, и 7, 1; Nepos. Timol., 1, 5). В этих условиях Тимолеонт счел за лучшее отстраниться от участия в общественной жизни. Он удалился из города и жил в уединении в своем загородном имении до тех пор, пока обращение сиракузян не предоставило ему случая вновь вернуться к политической деятельности.

Такова история Тимофанова путча. Он оказался неудачным главным образом ввиду энергичных контрмер, принятых приверженцами республиканского строя. Устранения вождя оказалось вполне достаточно, чтобы эта верхушечная революция потухла в самом начале. Если бы этого не случилось, то, можно не сомневаться, коринфяне имели бы у себя такого же тирана, какого получили еще в конце V столетия их колонисты-сиракузяне, а совсем незадолго до этого их соседи-сикионцы.

И действительно, в выступлении Тимофана бросается в глаза целое сплетение признаков, характерных для рождения и существования новой тирании: наличие легальной предпосылки, изначального официального назначения; существование группы влиятельных "друзей", бывших если и не инициаторами, то, по крайней мере, активными участниками переворота; широкая демагогия, привлечение к движению низших слоев населения и в то же время преимущественная опора на наемников; злостная узурпация власти и ярко выраженный тиранический и демагогический характер первых социальных "мероприятий". И в довершение всего - last but not least - по необходимости насильственное устранение узурпатора.

- 286 -

Все это достаточно красноречиво, и потому, несомненно, правы были древние авторы, когда они без дальнейших околичностей называли Тимофана тираном, а его не совсем установившийся режим тиранией (Aristot. Pol., V, 5, 9, p. 1306 а 23; Plut. Timol., 4, 4; 5, 2; Nepos. Timol., 1, 1, 3, 4; с некоторыми оговорками - Diod., XVI, 65, 3)25.

Примечания

1 Ср.: Дьяков В. Н. Греция в первой половине IV в. до н. э. // Древняя Греция / Под ред. В. В. Струве и Д. П. Каллистова. М., 1956, с. 433 сл.; Meyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 947 f., S. 418 f.; Веloch К. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. III, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1922, S. 172 f.; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, P., 1936, p. 151 s.; Hammond N. G. L. A History of Greece. Oxford, 1959, p. 495 и 496; Bеngtson H. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Mьnchen, 1969, S. 278 f. назад

2 Для истории Сикиона вообще см.: Geyer F. Sikyon, Sikyonia (6 а. Geschichte) // RE, 2. Reihe, Bd. II, Hbbd. 4, 1923, Sp. 2535 f.; Skalet Ch. H. Ancient Sicyon (Johns Hopkins University Studies in Archaeology, № 3). Baltimore, 1928. назад

3 См. также: Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 952, S. 429 f.; Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 180; Geyer F. Sikyon, Sp. 2559; Meloni P. La tirannide di Eufrone I in Sicione // RF, vol. XXIX, 1951, fasc. 1, p. 13-15 и 20-21. назад

4 Об Эвфроне, помимо общих трудов по истории Греции и Сикиона, см.: Plаss H. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl. II, Bremen, 1852, S. 81-83; Swoboda H. Euphron (1) // RE, Bd. VI, Hbbd. 11, 1907, Sp. 1217-1218; Meloni P. La tirannide di Eufroni I, passim; Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Mьnchen, 1967 (I, S. 305-307; II, S. 676). назад

5 Ср.: Meloni Р. La tirannide di Eufroni I, p. 19 sg., где, однако, делается чрезмерный упор на заботу Эвфрона о государственной самостоятельности Сикиона и упускается из виду, что главную роль здесь могли играть его личные честолюбивые устремления. Критическую оценку взгляда П. Мелони см. также ниже. назад

6 На схожесть действий Эвфрона, когда он шел к власти, с действиями Дионисия Старшего в общей форме указывает Г. Берве (Die Tyrannis, Bd. I, S. 305). назад

7 Swoboda H. Euphron, Sp. 1217; Gеуеr F. Sikyon, Sp. 2539; Busоlt G. Griechische Staatskunde, Bd. I, Mьnchen, 1920, S. 400; Skаlеt Ch. H. Ancient Sicyon, p. 73, n. 45. назад

8 См. прежде всего: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 187 f.; Abt. 2, S. 243 f.; ср.: Mеloni Р. La tirannide di Eufroni I, p. 15-18; Веrvе H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 305; Bd. II, S. 676. - Хронология К. Ю. Белоха, развитая и уточненная П. Мелони и вслед за этим последним принятая также Г. Берве, положена в основу нашего дальнейшего изложения. назад

9 Г. Берве полагает, что поход на Флиунт был организован фиванским наместником Сикиона совместно ("gemeinsam") с Эвфроном, причем "сикионское ополчение находилось в его (т. е. фиванского наместника. - Э. Ф.) подчинении, между тем как Эвфрон как стоящий наряду с полисом тиран возглавлял своих наемников" (Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 306). Кажется, что текст Ксенофонта дает известные основания для такого заключения (см., в частности, начало рассказа). Однако если даже это и так и действительно во время этого похода сикионское ополчение было выведено из подчинения Эвфрона, то все же очевидно, что это не имело никаких политических последствий. назад

10 Атрибуция монет с легендою EU тирану Эвфрону предложена Р. Вейлем (Weil R. Nordpeloponnesische Mьnzen // ZN, Bd. VII, 1880, S. 375 f.). Она принята рядом последующих исследователей. Ср.: Gardnеr Р. A Catalogue of the Greek Coins in the British Museum, vol. XI, L., 1887, p. 48; Swoboda H. Euphron, Sp. 1217; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 305; Bd. II, S. 676. С сомнением относится к предложению Вейля Б. Хед; он склонен датировать эти монеты концом IV - 1-й половиной III в. (Hеad В. V. Historia Numorum, 2nd ed., Oxford, 1911, p. 410). Ч. Скэлет, со своей стороны, предлагает приписать эти монеты внуку тирана Эвфрону Младшему (Sсаlеt Ch. H. Ancient Sicyon, p. 74, n. 48), однако это невозможно ввиду совершенно отличного положения Эвфрона Младшего: он был не самовластным правителем, а одним из лидеров демократии (ср. справедливые возражения Г. Берве; см. также ниже). назад

11 Ср.: Swoboda H. Euphron, Sp. 1217. назад

12 Ср.: Веrvе Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 306. назад

13 Ср.: Berve H., l. с. назад

14 Geyer F. Sikyon, Sp. 2540; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 306 f. назад

15 Ср.: Вeloch К. J. GG2, Bd. III, Bd. 1, S. 192; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 167; Meloni P. La tirannide di Eufrone I, p. 33. - Лишь с крайним утверждением этих авторов, что Адей унаследовал власть Эвфрона, согласиться невозможно. назад

16 Как было уже отмечено, ряд исследователей считает, что после смерти Эвфрона власть была унаследована его сыном Адеем (см. предыдущее прим.). назад

17 Ср.: Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 306 f. назад

18 Meloni Р. La tirannide di Eufrone I, в особенности p. 19 sg., 23, 27. назад

19 Для истории Коринфа вообще см.: Lenschau Th. Korinthos // RE, Suppl. IV, 1924, Sp. 1007 f. назад

20 О Тимофане известно немногое, и новейшая литература о нем представлена главным образом небольшими экскурсами в общих трудах по истории Греции или греческой тирании. См.: Жебелев С. А. "Младшая тирания" в Греции и Малой Азии // Древняя Греция. М., 1956, с. 450; Plass H. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 78 f.; Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 968, S. 463 и 465; Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 192; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 166; Веrvе H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 304 f.; Bd. II, S. 676. - Тимофану уделяют также внимание в связи с историей его более знаменитого брата Тимолеонта. См.: Stier H. E. Timoleon // RE, 2. Reihe, Bd. VI, Hbbd. 11, 1936, Sp. 1276 f.; Wetslake H. D. Timoleon and His Relations with Tyrants. Manchester, 1952, p. 58 f.; Sоrdi M. Timoleonte. Palermo, 1961, p. 4 sg. - Специальная статья о Тимофане имеется в "Реальной энциклопедии" Паули-Виссовы: Stier H. E. Timophanes // RE, 2. Reihe, Bd. VI, Hbbd. 12, 1937, Sp. 1307. назад

21 Как неудавшуюся попытку расценивают путч Тимофана Г. Пласс, Эд. Мейер, К. Ю. Белох, Т. Леншау, С. А. Жебелев; о действительном захвате власти считают возможным говорить Г. Глотц и Р. Коэн ("s'empara du gouvernement"), Г. Штир (в статье о Тимофане - "machte sich <...> zum Tyrannen"), Г. Берве ("machte er sich zum Herren der Stadt"). - Для истолкования текста Плутарха ср.: Plass H. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 80. - В категорической форме говорит о захвате Тимофаном акрополя Эд. Мейер. назад

22 Это признает и Г. Берве. Тем более непонятно, почему он считает возможным говорить о нескольких месяцах правления Тимофана (ср.: Веrve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 305 - "Eine Дnderung der Verfassung oder der sozialen Zustдnde hat die nur wenige Monate wдhrende Tynannis nicht zur Folge gehabt"). назад

23 О коринфской герусии см.: Busolt G. Griechische Staatskunde, Bd. I, S. 363. назад

24 Предположение Г. Берве. Впрочем, уже Г. Глотц и Р. Коэн считали, что Тимофан был предан своими наемниками. назад

25 Точно так же судят о Тимофане и новейшие исследователи: Г. Пласс, Эд. Мейер, К. Ю. Белох, Т. Леншау, Г. Глотц и Р. Коэн, Г. Штир, С. А. Жебелев, Г. Берве. Все они видят в Тимофане фигуру тиранического плана, а в правлении, которое он нес с собой, - тиранию.назад

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

- 287 -

Завершая этот очерк младшей тирании и сопутствовавших ей явлений в Балканской Греции, мы хотели бы вкратце сформулировать некоторые исторические выводы, которые, как нам кажется, подсказываются изложенным выше материалом. Подчеркиваем: это будут лишь самые краткие, самые необходимые выводы, имеющие непосредственную связь с рассмотренным историческим материалом.

Прежде всего мы имеем, по-видимому, полное право сказать, что решающую роль в возникновении тиранических режимов в позднеклассической Греции сыграла нездоровая общественная ситуация, исподволь подготовленная спонтанным социально-экономическим и политическим развитием греческих городов, усугубленная войнами и начавшимся кризисом полисной системы.

Не случай и не инициатива отдельных честолюбцев породили позднеклассические тирании. Их возникновение было закономерным этапом в политической истории Древней Греции, и эта закономерность нашла свое выражение прежде всего в естественно сложившейся, чреватой политическими смутами и переворотами общественной ситуации. Мы видели, как еще в конце V в., в период Пелопоннесской войны, появились признаки этой ситуации, как еще до рождения самих тираний в греческих городах выступили на авансцену политические деятели и стали возникать режимы, предвосхищавшие полосу новых тираний. Позднее мы могли убедиться в том, что и рождение самих тираний во всех случаях было обусловлено острыми конфликтными ситуациями: внутренними, по преимуществу социального характера, как это было в Фессалии, внешними,

- 288 -

связанными с ростом регионального самоопределения, как это было в Фокиде, наконец, сочетанием тех и других, внутренних и внешних, как это было в городах Пелопоннеса.

Нельзя сказать, что творцами новых авторитарных режимов были вполне определенные и всегда одни и те же по своей социально-политической характеристике лица, партии и слои населения. История младшей тирании показывает, что ни одна из традиционных политических партий не подготавливала целенаправленно установление тиранических режимов, но что эти режимы возникали в периоды общественной смуты и гражданской депрессии в результате некой неожиданной комбинации сил, будучи как бы навязаны сложившимися обстоятельствами или внешними причинами. Скажем иначе: у тирании не было определенного творца в смысле устойчивой, давно сложившейся политической партии, или социального слоя. Она порождалась обстановкой, демонстрировавшей банкротство традиционных политических институтов перед трудностями нового времени и создававшей благодаря этому условия для возникновения режимов личной власти.

Но если истинным творцом младшей тирании была общественная ситуация, то из этого следуют по крайней мере два важных вывода о характере ее как власти и об ее исторической роли. С одной стороны, очевидно, что тирания могла быть лишь преходящей, не имеющей прочных корней в обществе властью. Она опиралась не на тот или иной определенный социальный слой и соответствующую этому последнему политическую партию, а на своеобразную временную комбинацию сил, ядром которой была небольшая инициативная группа в лице самого тирана и его ближайших друзей, группа, располагавшая реальной силой - наемным войском и пользовавшаяся известной поддержкой масс. Не связанная тесно с определенным социальным слоем (или слоями), существующая не в интересах общества (или хотя бы существенной части общества), а, так сказать, сама по себе и для себя, такая власть не могла рассчитывать на длительное существование. Лишь отдельным носителям тиранических режимов, таким, например, как Ясон Ферский, в силу присущей им политической прозорливости и особого стечения обстоятельств удавалось находить удачное обоснование своей власти, связывая ее существование с выполнением какой-либо большой государственной или "национальной" программы. Это, безусловно, сообщало тиранической власти дополнительную устойчивость, но тогда и сама она перерождалась и переставала быть просто тиранией.

- 289 -

С другой стороны, коль скоро матерью тирании была нездоровая общественная ситуация, но самый характер этой ситуации в зависимости от места и времени существенно различался, должно быть естественным предположение о многоликости и многозначимости позднеклассической тирании. Как форма власти тирания - вполне определенное понятие, характеризуемое такими признаками, как более или менее открытая узурпация власти, преимущественная опора правителей на вооруженных наемников (при разоружении собственного народа), само правление в обстановке произвола и насилия при отсутствии для граждан каких-либо конституционных гарантий, использование правителями своей власти для преимущественного удовлетворения собственных, личных интересов, наконец, невозможность устранения таких правителей иным путем, кроме насильственного.

Повторяем: как форма власти тирания - однозначное понятие. Однако как историческое явление тирания, в частности тирания позднеклассическая, могла быть различной. Она могла быть откровенно беспринципным режимом, когда лицо или лица, возглавляющие режим, не видят в своей власти ничего другого, кроме возможности удовлетворить свои собственные эгоистические стремления. Такова была власть преемников Ясона в Ферах, отчасти Фалека Фокидского и большинства мелких тиранов, посаженных у власти посторонним вмешательством. Вместе с тем тирания могла рядиться в одежды защитницы дела народа и государства, как это, очевидно, было в случае с Эвфроном Сикионским. Она могла быть, наконец, формой действительного "национального" предводительства, как это было в случае с Ясоном - тагом Фессалии или с фокидскими стратегами-автократорами.

Соответственно различна была и историческая роль, которую суждено было сыграть тому или другому тираническому режиму: от безусловно негативной, сугубо разрушительной до позитивной и конструктивной. В последнем случае лишь степень сохранения своей основной политической сущности ограничивала позитивный вклад тирании (если, конечно, такой режим можно еще назвать тиранией) в историю.

Теоретическая мысль древних, очевидно, улавливала это своеобразие тирании. Недаром крупнейшие представители политической публицистики IV в. Ксенофонт и Исократ уделили столь большое внимание возможностям использования тиранической власти в

- 290 -

интересах полисной элиты1. Последнее особенно знаменательно как косвенное подтверждение высказанной выше мысли о несвязанности или, лучше сказать, необусловленности тирании служением одному определенному слою или партии. Поэтому, например, было бы неверно, упрощая дело, определять позднегреческую тиранию просто как "диктатуру наемнических вождей" или как власть, "опиравшуюся на деклассированные элементы" 2, коль скоро этой властью всерьез интересовались идеологи знатной и состоятельной верхушки полиса.

Сказанного достаточно, чтобы судить о младшей тирании и в плане ее отношений к последующим эллинистическим монархиям. Эти отношения могли быть различны: тирания позднеклассического времени могла быть, но могла и не быть предшественницей эллинизма. Одно несомненно: она была характерным феноменом бурного переходного времени, когда старый порядок рушился, - и она, как правило, помогала его разрушению, - а новый еще не был создан.

Но здесь мы как раз и должны остановиться. Мы пишем историю, а не философский трактат. Оценка тирании с общеисторической точки зрения не входит в наши намерения. Мы с удовольствием уступим решение этой задачи специалистам по философии истории.

Примечания

1 См. наши работы: 1) Ксенофонт и поздняя тирания // ВДИ, 1969, № 1, с. 108-124; 2) Монархическая идея у Исократа // Проблемы отечественной и всеобщей истории (Сб. статей к 150-летию Ленингр. ун-та). Л., 1969, с. 3-20; 3) Факел Прометея (очерки античной общественной мысли), изд. 2-е, Л., 1991, соответственно с. 306 сл. и 336 сл.назад

2 Ср.: Сергеев В. С. История Древней Греции, изд. 3-е, М., 1963, с. 358.назад

Часть III

Сицилийский эксперимент. Держава Дионисия

Введение

- 291 -

1. Позднеклассическая тирания в Сицилии как историческая проблема История западных эллинов - греческих колоний в Сицилии, Южной Италии и Адриатике, на средиземноморском побережье нынешней Франции и Испании - изучена гораздо меньше, чем история греческих метрополий - древнейших культурных центров Балканского полуострова, островов Эгейского архипелага, греческих городов западного побережья Малой Азии. В отечественной литературе можно указать, в частности, на единственную в своем роде монографию Ф. Ф. Соколова "Критические исследования, относящиеся к древнейшему периоду истории Сицилии" (СПб., 1865), где обстоятельно рассмотрено древнейшее прошлое Сицилии - культура местных племен сикулов и сиканов, проникновение греков в Сицилию и история основанных ими здесь поселений до конца VI в. до н. э. (до выступления Дейноменидов). К этому можно было бы добавить ряд ссылок на статьи более новых (советских) авторов, тоже, как правило, трактующих вопросы древнейшего колонизационного движения греков на Запад, но очень редко обращающихся к последующей истории основанных греками в этой части Средиземноморья городов.

Между тем история западных эллинов представляет важный раздел в истории Древней Греции. Многочисленные греческие поселения на побережье и островах Западного Средиземноморья составили как бы особый мир, где развитие, совершаясь в общем в том же направлении, что и в городах собственно Греции, обнаружило ряд особенностей, обусловленных своеобразным положением этих периферийных центров. В частности, для истории греческой государственности и, еще конкретнее, греческой тирании, каковая и является предметом наших специальных изысканий, прошлое западных эллинов дает замечательный параллельный, в некотором роде

- 292 -

даже образцовый материал, который позволяет полнее представить процесс социально-политического развития греческих городов-государств - полисов и роль в этом процессе тирании.

Как уже отмечалось, тирания была устойчивым спутником политической жизни древних греков. По крайней мере дважды, в бурные переломные периоды, она сыграла большую роль в развитии греческой государственности. Первый раз это было в архаическое время (с середины VII до начала V в. до н. э.), когда тирания, родившись в борьбе демоса с родовой знатью, сокрушила господство аристократии и этим содействовала окончательному торжеству полисного - государственного и республиканского - начала. Второй - в позднеклассическое время (с конца V в.), когда, явившись вновь к жизни в условиях уже начавшегося кризиса полиса, тирания способствовала подрыву полисных устоев жизни, принципов свободного и независимого существования гражданской городской общины, чем и расчистила путь к поглощению полиса территориальной державой.

В оба эти периода мы обнаруживаем тиранию не только в греческих городах - метрополиях, но и в периферийных районах греческой колонизации, причем в некоторых местах - в Сицилии и на южном побережье Понта - она достигает такой развитости, такой интенсивной формы самовыражения и соответственно столь полного отражения в исторической традиции, что служит образцом для реконструкции других не столь отчетливо выраженных режимов.

В чем причина этого явления? Одним из условий, облегчавших рождение и утверждение тираний на периферии греческого мира, была относительная нестабильность здесь политического положения: меньшая, по сравнению с метрополиями, развитость и крепость полисных устоев жизни, бульшая обнаженность и острота социальных и этнических конфликтов и обусловленная все этим бульшая подвижность и сменяемость социальных порядков и политических форм. Другим условием была непрерывная внешняя опасность, угроза греческим поселенцам со стороны соседних варварских племен и государств. От этой угрозы не были застрахованы и греки метрополии, но здесь, на периферии, где греческие колонии выглядели небольшими чужеродными вкраплениями на фоне огромных варварских массивов, давление было во сто крат больше и чаще оборачивалось прямой военной угрозой, которая, нередко вкупе с внутренними неурядицами, содействовала форсированному переходу к военной диктатуре, а там и к тирании.

- 293 -

Значение этих факторов применительно к Сицилии сознавалось уже древними. Так, Фукидид, афинский историк V в., подчеркивал особенную неоднородность населения и, очевидно, обусловленную этим частую смену политических порядков в сицилийских городах (Thuc., VI, 17, 2). Нестабильность политического положения в Сицилии накануне второго вторжения туда афинян (в 415-413 гг.) уточняется у Фукидида, далее, указаниями на внутренние смуты в греческих городах (§ 4) и на угрозу - это уже специально для Сиракуз - со стороны не до конца еще замиренных соседних варваров-сикулов (§ 6). Платон, живший уже в IV в., особое внимание обращал на непомерный рост богатства и роскоши в сицилийских городах (Plat. Ep., VII, р. 326 b), на неслыханные претензии могущественных лиц и обусловленную этим непрерывную смену форм правления, среди которых он упоминает и тиранию (р. 326 d). С другой стороны, тот же Платон утверждение тирании Дионисия в Сиракузах в конце V в. прямо ставил в связь с неимоверно возросшей варварской, именно карфагенской опасностью (Ep., VIII, р. 353 а-с). Наконец, Диодор, который жил на рубеже эллинистического и римского периодов (I в. до н. э.) и потому мог оценить общий ход политической истории греков, не решаясь вдаваться в причины, все-таки отметил самый факт того, что нигде попытки захвата единоличной власти не повторялись так часто, как в Сицилии (Diod., XIX, 1, 1 сл.)1.

Как бы там ни было, пышное развитие тирании на периферии греческого мира и в первую очередь в Сицилии - факт очевидный. Блестящие тому подтверждения - тирания сицилийских Дейноменидов Гелона, Гиерона I и Фрасибула в архаическую эпоху, тирания обоих Дионисиев - отца и сына - в позднеклассическую, тирания Агафокла и Гиерона II - в эллинистическую. Для нас сейчас особый интерес представляет история Дионисия Старшего, поскольку она дает возможность заново проследить и во многих пунктах уточнить тот процесс возрождения тирании в

- 294 -

позднеклассическую эпоху, который ранее мы попытались показать на материале полисов Балканской Греции2.

Явившаяся к жизни в ходе острого политического кризиса в конце V в. до н. э., вторая сиракузская тирания оказалась весьма прочной и продолжительной. Ее основатель Дионисий I (405-367) сумел удержать власть, несмотря на огромные трудности, с которыми ему пришлось столкнуться в начале своего правления. Ни неудачный исход первой войны с карфагенянами (началась еще до прихода Дионисия к власти, закончилась в 405 г.), ни два подряд восстания сиракузян (мятеж всадников в 405 и общее восстание в 404 г.) не сокрушили новый режим. Наоборот, из этих испытаний тирания вышла окрепшей настолько, что очень скоро, обретя внутреннюю устойчивость, сумела развить также и внешнеполитическую инициативу, крайне важную для существования режимов такого типа.

Важно, однако, яснее представить, с какого нуля пришлось начинать Дионисию. Мир, завершивший первую войну с карфагенянами, перечеркнул все державные завоевания, достигнутые Сиракузами при старшей тирании и при последующей демократии. Греческие города северо-восточной части Сицилии Леонтины и Мессана, а также, очевидно, Катана и Наксос, равно как и все общины сикулов, стали свободными и независимыми. Размеры сиракузского государства были ограничены городом Сиракузами и ближайшей примыкающей к нему территорией. Зато резко возросло могущество карфагенян, которые расширили и консолидировали свои владения на западе острова (с этих пор можно говорить о существовании правильно организованной карфагенской провинции в Сицилии) и поставили под свой контроль все греческие города южного и северного побережья - Селинунт, Гимеру (Фермы), Акрагант, Гелу, Камарину. Военный разгром и последующее политическое унижение этих городов означали резкое ослабление позиций греков в Сицилии. Последним оплотом эллинства остались Сиракузы, и было ясно, что исход возобновившегося противоборства карфагенян с греками будет зависеть от способности к сопротивлению именно этого полиса.

Для Дионисия подготовка к новой войне с карфагенянами стала первоочередной задачей. Ведь он прекрасно понимал, что только в такой войне может найти оправдание существование основанного

- 295 -

им режима. Уже в 401 г., пользуясь внутренними трудностями Карфагена, он начал наступление на независимые сикульские общины и, таким образом, денонсировал соглашение с карфагенянами, на которое он вынужден был пойти в 405 г. Восстание сиракузян прервало начатую кампанию, но лишь на короткое время. Подавив оппозицию, Дионисий немедленно возобновил наступление на сикульские и греческие города Восточной Сицилии и вел его столь успешно, что к 399 г. установил свой контроль над всей этой частью острова.

Восстановление сиракузской супрематии в Восточной Сицилии означало создание необходимой политической предпосылки для последующей открытой борьбы с Карфагеном. Одновременно в широких масштабах Дионисием осуществлялась и собственно военная и техническая подготовка к этой борьбе: Сиракузы были обнесены новым кольцом укреплений, было заготовлено большое количество оружия и новых тогда метательных орудий - катапульт, созданы сильный флот (свыше 300 единиц) и многочисленная сухопутная армия. Завершив подготовку, Дионисий в 398 г. начал новую войну с Карфагеном, открыто провозгласив своей целью полное изгнание карфагенян из Сицилии.

Эта 2-я Карфагенская война продолжалась до 392 г. Своей цели в полном объеме Дионисий достичь не смог: совершенно изгнать карфагенян с острова ему не удалось. Однако успехи были значительны и приобретения обширны; его держава простиралась теперь далеко на запад, включительно по Селинунт на южном побережье и Гимеру (Фермы) на северном. Одновременно шло расширение этой державы и за пределами Сицилии, в первую очередь за счет южноиталийских земель. Ведя борьбу с Регием, давнишним врагом сиракузской державы, и с федерацией греков-италиотов, поддерживавших Регий, Дионисий сумел в союзе с Локрами и варварами-луканами добиться исключительных успехов. В 388 г. сиракузский тиран нанес италиотам сокрушительное поражение при р. Эллепоре, его власть распространилась теперь на юге Италии вплоть до Скиллетийского перешейка, а в 386 г. был взят, наконец, и Регий.

Таким образом, к середине 80-х гг. IV в. на западе Средиземноморья сложилась мощная территориальная держава, раскинувшаяся по обе стороны Мессанского пролива. Создавший эту державу сиракузский тиран не снижал своей политической активности и в последующие годы. Правда, в Сицилии, где он еще дважды воевал против карфагенян, ему не удалось добиться новых успехов.

- 296 -

В итоге 3-й Карфагенской войны он даже должен был уступить неприятелю часть своих владений на западе (до линии Фермы - Гераклея Минойская включительно), и последняя, 4-я война, которую он вел с карфагенянами в год своей смерти (367/6 г.), ничего не изменила в этом отношении. Зато на других направлениях он добился многого. В северных водах его преобладание было безраздельным, о чем свидетельствуют и вывод колоний на побережья и острова Адриатического моря, и глубокое вторжение в Тирренское море, совершенное ради устрашения этрусков. В Южной Италии он расширил свои владения за пределы Скиллетийского перешейка, овладев очень важным Кротоном. Наконец, он осуществлял систематическое вмешательство в дела Балканской Греции, действуя здесь на пользу своей союзницы Спарты, но одновременно имея в виду и свои собственные державные интересы.

Созданная усилиями сиракузского тирана держава была тогда, по справедливой оценке древних, самой мощной в Европе (Diod., XVI, 5, 4; 9, 1; XX, 78, 3 - megivsth tw'n kata; th;n Eujrwvphn dunasteiva). На протяжении нескольких десятилетий это новое государство играло важную роль в политической жизни античного Средиземноморья, оказывая сильное воздействие на развитие дел на Западе и достаточно ощутимое - на Востоке. Длительность существования этой державы (она пережила и своего творца) и непрерывность и эффективность оказывавшегося ею политического воздействия должны рассматриваться как признаки силы и прочности созданного Дионисием государства, в первую очередь его главного ядра - сиракузской тирании.

Сам Дионисий, по свидетельству древних авторов, с гордостью заявлял, что оставляет своим наследникам власть, скованную стальными узами (Diod., XVI, 5, 4; Plut. Dion, 7, 6; ср.: Diod., XVI, 70, 2; Plut. Dion, 10, 4; Aelian. V. h., VI, 12). Как бы ни обстояло дело с источником, к которому следует возвести это переданное поздними авторами высказывание Дионисия Старшего3, надо признать, что у сиракузского тирана были достаточные основания, чтобы так говорить. Очевидно, что организация и характер созданного Дионисием государства заслуживают самого основательного изучения, ибо только таким путем может быть найдено объяснение

- 297 -

удивительному феномену - длительному существованию обширной империи, в основании которой лежала, как это казалось древним, сугубая тирания.

2. Античная историческая традиция о Дионисии. Изучение истории второй сиракузской тирании может оказаться тем более плодотворным, что мы располагаем в данном случае сравнительно неплохой источниковедческой базой4. Материалов о Дионисии и созданном им государстве гораздо больше, и они несравненно надежнее, чем все те сведения, достаточно случайные и отрывочные, которыми мы вынуждены пользоваться при изучении истории других позднеклассических тираний. Во-первых, от государства Дионисия сохранились, так сказать, непосредственные, вещественные следы. Памятники археологические представлены остатками грандиозных оборонительных сооружений, возведенных Дионисием вокруг Сиракуз5, нумизматические - некоторым количеством сиракузских монет, позволяющих судить о состоянии экономики и финансов в государстве Дионисия6, эпиграфические - рядом афинских надписей, важных для понимания отношений между сиракузским правителем и полисами Балканской Греции7.

- 298 -

Во-вторых, существует обширная литературная традиция о Дионисии. Ее начало относится ко времени жизни знаменитого тирана, отчасти к нему самому непосредственно. Известно, что сиракузский правитель принимал деятельное участие в литературной жизни своего времени, стараясь словом обосновать правоту своего дела. Он занимался нсториописанием (Suid., s. v. Dionuvsioх m Bekker - e[graye <...> kai; iJstorikav), т. е., как предполагают современные ученые, работал над составлением исторических мемуаров8, и написал несколько трагедий на обычные у греков мифологические темы. От его мемуаров до нас не дошло ни строчки, но из трагедий сохранилось несколько небольших фрагментов, позволяющих догадываться о самоосмыслении тираном собственного положения и участи9.

Вообще же личность и свершения сицилийского властителя вызывали большой интерес у современников, а характер созданного им государства порождал непрерывную литературную полемику. Из Афин, бывших центром политической и культурной жизни полисной Греции, к тому же долгое время находившихся в противном Дионисию лагере, вышли первые критики и судьи новой сиракузской тирании. Уже в начале 80-х гг. IV в. в Афинах была поставлена комическая пьеса "Киклоп, или Галатея" Филоксена из Киферы, известного мастера дифирамбической поэзии, ранее близкого к Дионисию, а теперь, после ссоры с ним, осмеявшего его в образе глупого увальня Киклопа (Athen., I, 11, р. 6 е - 7 а; Schol. in Aristoph. Plut., 290)10. За Филоксеном обратила против Дионисия жало своей сатиры вся аттическая комедия in corpore - Аристофан (Plut., 290 сл.; ср.: 550), Страттид (fr. 6 и 65), Эвбул (fr. 25), Эфипп (fr. 16 Kock).

От поэтов не отставали и писатели-публицисты. Оратор Лисий выступил в 388 г. с Олимпийской речью (XXXIII), в которой зачислял сицилийского тирана вместе с персидским царем в

- 299 -

один разряд врагов эллинской свободы и независимости. Другой выдающийся афинский публицист, Исократ, также отдал дань общему критическому отношению к Дионисию: в опубликованном в 380 г. "Панегирике" он обвинял сиракузского правителя в порабощении Сицилии и опустошении Италии (IV, 126, 169). Впрочем, позиция Исократа не осталась неизменной, и десятью годами позже он уже считал возможным обращаться к Дионисию с призывами стать защитником общеэллинского дела (в письме I, датируемом 369/8 г.).

Большой интерес вызывали личность и деятельность Дионисия и у афинских философов. Платон в 388 г. совершил свое первое путешествие в Сицилию, несомненно имея в виду наряду с прочими целями также и лучшее ознакомление с новым государством, созданным Дионисием. Свои впечатления от личности и действий сиракузского правителя - по преимуществу отрицательные - философ отразил отчасти в общем портрете тирана, представленном в VIII и IX книгах "Государства" (около 375 г.), отчасти же и более конкретным образом в позднейших своих письмах близким и друзьям погибшего Диона (письма VII и VIII). Аристотель, в свою очередь, не раз ссылался на пример Дионисия, когда приходилось трактовать о тирании, о способах прихода тиранов к власти и возможностях удержания ими власти (главным образом, в "Политике").

Не обошла стороною Дионисия и аттическая историография. У Ксенофонта в "Греческой истории" есть ряд замечаний, главным образом по поводу военных и дипломатических демаршей Дионисия в Балканской Греции, где он выступал в качестве союзника Спарты. У проспартански и монархически настроенного Ксенофонта эти упоминания о Дионисии, естественно, лишены обычного для афинских писателей антитиранического пафоса.

Если дело Дионисия вызывало суровую критику со стороны приверженцев полисного уклада, то не было совершенно недостатка и в защитниках, разумеется, в первую очередь из окружения самого тирана. Известно, например, что сиракузский поэт Ксенарх по заказу Дионисия написал стихотворный памфлет против враждебных Дионисию регийцев, где изобразил их, вопреки всякой исторической правде, трусами (Suid., s. v. JRhgivnouх). Другой сиракузянин, оратор Аристотель, также, по-видимому, по побуждению Дионисия составил возражение на "Панегирик" Исократа, возвеличивавший Афины и осуждавший Спарту за сотрудничество с сиракузским

- 300 -

тираном (Diog. L., V, 35). Но гораздо большее значение, чем композиции такого рода, составлявшиеся придворными писателями по заданию тирана, имел труд Филиста, одного из самых выдающихся сподвижников Дионисия, принципиального сторонника сильной монархической власти, человека, которого Корнелий Непот называл другом не столько тирана, сколько тирании (Nepos. Dion, 3, 2 - hominem amicum non magis tyranno quam tyrannidi)11.

В высказывании Непота содержится намек на судьбу Филиста, который был ближайшим сотрудником Дионисия в первую половину его правления, но затем, будучи вовлечен в дворцовую интригу, впал в немилость и должен был удалиться из Сиракуз (около 386/5 г.), куда смог вернуться лишь после смерти Дионисия Старшего, в правление его сына Дионисия Младшего. Впрочем, изгнание Филиста, если и не сразу, то очень скоро, превратилось в вид почетной ссылки: есть основания предполагать, что по поручению Дионисия он занялся освоением Северо-западной Адриатики. Так или иначе его личная ссора с сиракузским правителем не повлияла на его принципиальную политическую позицию, и позднее, при Дионисии Младшем, он был одним из самых упорных защитников дела тирании.

Равным образом и его большое историческое сочинение, составленное, по-видимому, в основном в изгнании, в годы сравнительного досуга, отличалось последовательной протиранической направленностью. Сочинение это состояло первоначально из 2 частей (suntavxeiх), или 11 книг. В первой части - "О Сицилии" (кн. I-VII) - излагалась история Сицилии с древнейших, мифических времен до выступления Дионисия, т. е. до 406/5 г. Во второй части - "О Дионисии" (кн. VIII-XI по общему счету) -рассказывалась история правления Дионисия Старшего до его смерти в 367 г. (Diod., XIII, 103, 3; Dion. Hal. Ep. ad. Pomp. Gem., 5; Cic. Ep. ad Quint. Fratr., II, 11, 4; Suid., s. v. Fivlistoх).

- 301 -

При этом, как считают, первая половина правления Дионисия Старшего до взятия Регия в 386 г. рассматривалась в труде Филиста очень подробно, между тем как для второй, очевидно, ввиду удаления своего из центра политической жизни и недостаточной осведомленности, он ограничился лишь самым общим обзором (соответственно первой половине уделено три книги, а второй лишь одна)12. Впоследствии Филист обратился к составлению и третьей части, посвященной времени Дионисия Младшего, но успел написать лишь первые две книги, в которых довел изложение до 363 г. (Diod., XV, 89, 3).

Изложение Филиста, хотя и проникнутое сильнейшей протиранической тенденцией, отличалось большой обстоятельностью и благодаря этому легло в основу последующей исторической традиции о второй сиракузской тирании. Уже у Эфора и Феопомпа, двух крупнейших историков второй половины IV в., создавших, так сказать, вульгату общегреческой истории, в соответствующих разделах их трудов, где рассказывалось о тирании Дионисия, можно предположить наличие в качестве основного источника Филиста. Эфор в своей "Истории" рассказывал о правлении Дионисия Старшего в двух книгах: о первой половине (до 392 г.) - в XVI, а о второй - в XXVIII; Феопомп в "Истории Филиппа" посвятил правлению обоих Дионисиев целый раздел из трех книг, с XXXIX по XLI13. Изложение первого, насколько можно судить по сохранившимся фрагментам, отличалось сравнительной объективностью, рассказ второго был подчинен задачам морализирующей критики. Для Эфора использование Филиста подтверждается прямою ссылкою (FgrHist 70 F 220), для Феопомпа таких прямых подтверждений нет, однако на основании общих соображений можно предполагать то же самое14.

- 302 -

Но особенно широко воспользовался трудом Филиста сицилийский историк Тимей из Тавромения. Подробно излагая в своей "Истории" дела западных эллинов, Тимей в части, касающейся Дионисия, основную массу фактического материала заимствовал у Филиста, однако радикально переработал его версию в духе собственных политических симпатий и антипатий15.

Тимей был сыном Андромаха, который в конце правления Дионисия Младшего заново основал Тавромений (Diod., XVI, 7, 1, под 358/7 г.), а затем одним из первых присоединился к Тимолеонту (Diod., XVI, 68, 8, под 345/4 г.; Plut. Timol., 10, 6-8). Унаследовав от отца враждебное отношение к тирании, Тимей после захвата власти в Сиракузах Агафоклом (317/6 г.) должен был покинуть Сицилию. Он поселился в Афинах, где и провел безвыездно почти пятьдесят лет. Будучи непримиримым противником тирании, Тимей свел с нею счеты в своих составленных в основном в Афинах исторических сочинениях. Среди них важнейшее -"История", где давался подробный обзор истории западных и восточных эллинов с древнейших времен до начала 1-й Пунической войны (264 г.).

Рассказывая здесь, в частности, и о правлении Дионисия Старшего и опираясь, естественно, на Филиста, Тимей постарался придать своему изложению, насколько было возможно, сильнейший антитиранический оттенок, используя для этого обычные в таких случаях приемы: тенденциозное перетолкование намерений и поступков сиракузского правителя, соответствующие умолчания или, наоборот, вставки, долженствующие иллюстрировать тираническую направленность действий Дионисия. К Тимею восходят, в частности, такие фигурирующие в позднейшей традиции о Дионисии детали,

- 303 -

как пророческое сновидение некой гимерянки, возвестившее гибельный для свободы западных эллинов приход к власти Дионисия (FgrHist 566 F 29), синхронистическое сопоставление смерти Эврипида, мастерски воспроизводившего трагические страсти, и выступления Дионисия, ставшего живым воплощением этих страстей (FgrHist 566 F 105).

Из Тимея почерпнуты также сохраненные Диодором характерные подробности борьбы Дионисия за власть в 406/5 г., подавления им мятежа всадников в 405 и общего восстания сиракузских граждан в 404 г. и, наконец, антитиранического выступления в Сиракузах во время осады города карфагенянами в 397/6 г. с центральным эпизодом - большой обличительной речью сиракузского всадника Феодора. Изложение Тимея, в общем почти столь же обстоятельное, как и у Филиста, в глазах античной публики выгодно отличалось своею близостью к шаблонному образу тирании, а потому и вытеснило из широкого обращения шокировавший своей откровенно протиранической направленностью труд Филиста.

Тимей создал, таким образом, вульгату истории Дионисия, унаследованную последующей античной историографией. Однако в своем стремлении во что бы то ни стало развенчать сиракузскую тиранию он уснастил собственно историческое изложение многочисленными, характерно подобранными анекдотами, отчасти взятыми из устного предания, отчасти же почерпнутыми из той антитиранической литературы, которая имела широкое хождение в Афинах. Что такой литературный материал был уже в наличии в Афинах ко времени Тимея, доказывается, например, составленной около 300 г. Псевдо-Аристотелевой "Экономикой", где во второй книге имеется большая подборка анекдотов о финансовых махинациях Дионисия.

Подхватив эту особенную традицию, Тимей дал толчок к развитию в дальнейшем в предании о Дионисии наряду с главной, собственно историографической линией, еще и побочной, анекдотической. Первая линия представлена главным образом у Диодора и Помпея Трога (в переложении Юстина), отчасти также у Плутарха (в биографии Диона) и Корнелия Непота (тоже в биографии Диона и в небольшой заметке "О царях"). При этом особое значение имеет "Историческая библиотека" Диодора, где правлению Дионисия посвящено в 13, 14 и 15-й книгах в общей сложности более 100 страниц и где сквозь воспринятую от Тимея риторическую переработку хорошо еще чувствуется прагматическая основа рассказа Филиста. Вторая линия - линия исторических или псевдоисторических анекдотов -

- 304 -

представлена из греческих писателей у того же Плутарха (не только в биографии Диона, но и в различных этических трактатах, вошедших в корпус "Моралий"), а кроме того, у Полиэна, Афинея, Клавдия Элиана и, наконец, у лексикографов (Свида), из латинских - у Цицерона, Валерия Максима, Фронтина.

Ни труд Филиста, ни сочинения опиравшихся на него (в части, касавшейся второй сиракузской тирании) Эфора, Феопомпа и Тимея до нас не дошли. Однако античная литературная традиция римского времени донесла главное содержание сложившегося еще в IV в. до н. э. предания о Дионисии, и это создает возможность для адекватного понимания и реконструкции истории Дионисия современными учеными.

Конечно, нельзя забывать, что литературная основа предания о Дионисии известна нам, так сказать, во втором приближении - через посредство Эфора, Феопомпа и Тимея, во-первых, и позднейших писателей римского времени, во-вторых. Понятно, что отсюда вытекают две трудные задачи: при использовании собственно историографической традиции - на основе сохранившегося текста Диодора за позднейшей риторической переработкой и привнесениями Тимея выявить прагматическое существо рассказа Филиста, а при использовании анекдотической традиции - помнить об условно-историческом характере этого источника и соблюдать необходимую осторожность.

Однако фактом остается то, что историческая традиция о Дионисии достаточно богата и - подчеркиваем это особо - в главной своей ветви восходит через ряд непрерывных посредствующих звеньев к хорошему исходному началу. Все это несомненно должно стимулировать обращение ученых нового времени к теме Дионисия, тем более, что древняя наука практически почти совершенно не использовала имевшиеся в ее распоряжении материалы в плане оценочном, в плане аналитическом, для исследования существа созданной Дионисием политической системы

В самом деле, древность не задавалась вопросом об особенностях власти Дионисия Старшего; постановка такого вопроса составляет заслугу историографии нового и даже, скорее, новейшего времени. Отношение к Дионисию Старшему в древности было по преимуществу отрицательным. Правда, в оценке личности и внешних достижений сиракузского правителя еще наблюдались расхождения. Наряду с преобладающим безусловно отрицательным мнением, нашедшим выражение, например, у Лисия, Спевсиппа, Тимея,

- 305 -

Цицерона, Плутарха, можно встретить и отдельные положительные суждения. Так, Исократ и Платон признавали заслуги Дионисия в защите западных эллинов от угрозы порабощения карфагенянами (Isocr., III, 23; Plat. Ep., VIII, p. 353 a-с). Тот же Исократ и Полибий восхищались энергией Дионисия, сумевшего при незначительных исходных средствах не только добиться власти в Сиракузах, но и создать обширную державу в Сицилии и Италии (Isocr., V, 65; Polyb., XV, 35, со ссылкой на мнение Сципиона Африканского). Это восхищение масштабами достигнутого нередко чувствуется и у Диодора, несмотря на общую, воспринятую от Тимея антитираническую окраску рассказа. Предупреждая читателя, что к теме Дионисия придется возвращаться неоднократно, историк замечает: "Ибо он, как кажется, создал себе тиранию из всех засвидетельствованных историей самую великую и самую продолжительную (dokei' gar; ou|toх megi;sthn tw'n iJstoroumevnwn turannivda peripepoih'sqai diV eJautou' kai; polucroniwtavthn)" (Diod., XIII, 96, 5). Наконец, Корнелий Непот счел возможным отметить целый ряд привлекательных черт в характере сиракузского тирана: храбрость, опытность в военных делах, воздержанность и пр. (Nepos. De regibus, 2, 2).

Однако в отношении к созданному Дионисием режиму расхождений не было. В глазах древних власть Дионисия была несомненной тиранией, более того, ярчайшим, типическим примером этой сугубо негативной формы правления. Тот же Платон, отдавая должное заслугам Дионисия в защите сицилийских греков от карфагенян, сурово порицал вырождение власти Дионисия в тиранию (Plat. Ep., VIII, р. 353 с.). Позднее Аристотель ссылался на правление Дионисия как на типический пример тирании (Aristot. Magna Moralia, II, 6, 33, p. 1203 a 22-23; Pol., III, 10, 10, p. 1286 b 39-40; V, 4, 5, p. 1305 a 26-28 и др.). А под пером заклятого врага сиракузской тирании Тимея этот тезис о сугубо тиранической сущности правления и власти Дионисия Старшего приобрел убедительность исторического факта.

Это негативное отношение к власти Дионисия, выработанное еще в позднеклассическое время, было воспринято всей последующей античной традицией. Уже на исходе старой эры оно еще раз прекрасно было суммировано Цицероном. В "Тускуланcких беседах", следуя примеру своих греческих предшественников, автор живописал трагичность положения сиракузского тирана (Cic. Tusc. disp., V, 20, 57 - 22, 63), а в трактате "О государстве" вынес

- 306 -

суровый приговор самой его власти: "Итак, кто назвал бы это "достоянием народа" (rem populi), т. е. государством (id est rem publicam), когда все были угнетены жестокостью одного и не было ни общей связи в виде права, ни согласия, ни союза людей, собравшихся вместе, что и есть народ? Это же было и в Сиракузах. Этот знаменитый город, по свидетельству Тимея, величайший из греческих городов и самый красивый из городов мира, его крепость, достойная изумления, гавани, воды которых омывают самое сердце города и его плотины, его широкие улицы, портики, храмы, стены - все это в правление Дионисия никак не заслуживало того, чтобы называться государством; ведь народу не принадлежало ничего, а сам народ принадлежал одному человеку. Итак, где существует тиран, там не просто дурное государство, <...> а <...> вообще не существует никакого государства (ergo ubi tyrannus est, ibi nоn vitiosam, <...> sed <...> dicendum est plane nullam esse rem publicam)" (Cic. De re publ., III, 31, 43, пер. В. О. Горенштейна). Ясно, что при таком, ставшем нормой негативном отношении путь к объективному аналитическому изучению созданной Дионисием системы был закрыт.

3. Государство Дионисия в оценке историографии нового времени. Выработанный в древности сугубо отрицательный взгляд на тиранию Дионисия был воспринят и последующей европейской литературой. Последний поэт средневековья и первый поэт начинающегося Возрождения Данте Алигьери в своей "Божественной комедии" вспомнил о Дионисии Сиракузском и поместил его вместе с Александром Ферским и другими насильниками в первом поясе седьмого круга Ада:

Вдоль берега над алым кипятком

Вожатый нас повел без прекословий.

Был страшен крик варившихся живьем.

Я видел погрузившихся по брови.

Кентавр сказал: "Здесь не один тиран,

Который жаждал золота и крови:

Все, кто насильем осквернил свой сан.

Здесь Александр и Дионисий лютый,

Сицилии нанесший много ран

Quivi e Alessandro, e Dionisio fero

Che fe' Cicilia aver dolorosi anni)"

(Dante Alighieri. La divina commedia. Inferno,

XII, 100-108, пер. М. Л. Лозинского).

- 307 -

Историческая литература нового времени на первых порах развивала именно это традиционное воззрение. Основоположник науки всеобщей истории Б. Г. Нибур судил о Дионисии по преимуществу отрицательно, не находя в нем "ничего привлекательного, ничего прекрасного (nichts Anziehendes, Schцnes ist in ihm)"16. За вычетом отдельных несущественных оговорок, вполне в духе античной традиции вслед за Диодором изображал политическое творчество Дионисия Старшего и автор первой научной истории Древней Греции, созданной в новое время, англичанин Дж. Грот17. Но в особенности много было сделано для обоснования заново критического суждения о Дионисии немецким историком Г. Г. Плассом, автором первого фундаментального труда по истории греческой тирании18.

Пласс первым систематически обосновал принципиальное различие между старшей и младшей тиранией. При этом он подчеркнул, что в отличие от старшей тирания младшая явилась не столько естественным следствием внутренней сословной борьбы, сколько побочным порождением внешних обстоятельств, действовавших в условиях начавшегося внутреннего разложения, а ее роль в истории греческого народа - безусловно отрицательная - определялась тем, что, деморализовав греческое общество, она подготовила его к восприятию чужеземного, римского владычества.

В полном соответствии с этой общей схемой, а вместе с тем и в согласии с традиционным взглядом Пласс дал резко отрицательную оценку режиму Дионисия Старшего: "В отношении внутреннего управления <...> Дионисий был злым военным деспотом (ein arger Militair-Despot), который противозаконно присвоил себе неограниченную власть и любыми средствами решил удержать ее в своих руках. Все государство он рассматривал как существующее ради его собственной персоны <...>. К тому же он любил войну и все, что служило ей; управление внутренними делами было поэтому подчинено целям внешних завоеваний"19.

- 308 -

Указав, что опорой Дионисия были наемники и что он совершенно раздавил гражданство, Пласс заключал о полном отсутствии конституционности в режиме Дионисия: "О каком-то определенном государственном устройстве говорить, стало быть, едва ли возможно (von einer bestimmten Verfassung des Staates kann also kaum die Rede sein), каждый раз воля самого правителя формировала все так, как ему это было угодно. Самое большее лишь в сфере низшего управления и судопроизводства имел место какой-то правильный порядок действий, поскольку воля одного не была в состоянии охватить также и эти области; но где она вмешивалась, там прекращалось всякое другое право и обычай"20. Понятно, что и значение этого режима в жизни западного эллинства определялось в общем как отрицательное, реакционное.

Таков был на первых порах взгляд историографии нового времени на правление Дионисия. Однако очень скоро начался пересмотр этого традиционного критического воззрения. Первым Ад. Гольм высказал ряд соображений, имевших целью показать известное положительное значение режима Дионисия21. Отрицая в принципе различие между старшей и младшей тираниями22, Гольм указывал, что основная политическая линия у Дионисия была та же, что и у его предшественников, сицилийских тиранов архаического и раннеклассического времени, именно защита сицилийских греков от угрозы порабощения карфагенянами23, Само рождение режима Дионисия было обусловлено тем трудным положением, в котором оказались сиракузяне и другие сицилийские греки в конце V в. ввиду возобновившейся агрессии карфагенян. Положительное значение деятельности Дионисия состояло в том, что он сумел перед лицом карфагенской опасности сплотить сицилийских греков в единое централизованное государство, хотя бы и спаянное одной лишь его личной волей24.

При этом, по мнению Гольма, Дионисий сумел правильно оценить значение сотрудничества между греками и туземным сикульским населением, выступив, таким образом, зачинателем новой, эллинистической политики: "До него в Сицилии были три враждебные группы: греки, сикулы и карфагеняне. Дионисий понял, что

- 309 -

в качестве чужеземцев должны рассматриваться только карфагеняне и что лишь тот властитель будет в полном смысле властителем сицилийским, который сумеет объединить греков и сикулов. Таким образом, при всем сходстве со своими предшественниками он занимает все же, по сравнению с ними, совершенно своеобразное положение; он является основателем эллинистического, т. е. эллино-варварского, государства на Западе (er ist der Grьnder eines hellenistischen, d. h. hellenisch-barbarischen Staates im Westen), и он должен рассматриваться как предшественник той политики, которая после него в еще больших масштабах будет проводиться Александром. Этот достигнутый на Западе именно благодаря первому Дионисию приоритет в эллинистической идее, которой суждено было стать столь плодотворной для Востока, есть замечательный, до сих пор не получивший признания факт"25.

Признавая заслуги Дионисия в защите национальных интересов эллинов и указывая на его принципиальное политическое новаторство, Гольм, впрочем, был далек от полной реабилитации Дионисия. В области практического управления Дионисий, по мнению Гольма, придерживался тех же негативных принципов, тех же методов произвола и насилия, что и более ранние сицилийские тираны26. Однако эта заключительная оговорка существенного значения не имела. Начало общей переоценки исторической роли Дионисия было положено, и, как мы сейчас увидим, очень скоро от положительного суждения о его внешней политике перешли к поискам конструктивных начал и в его внутренней политике, в организации его государства.

Среди тех, кто вслед за Гольмом выступил с положительной оценкой Дионисия, первыми должны быть упомянуты К. Ю. Белох и Эд. Мейер27. Этим крупнейшим представителям немецкой историографии, шедшей в русле официальных пангерманских и монархических идей, весьма импонировали фигуры сильных национальных монархов, какими они считали Филиппа и Александра.

- 310 -

В Дионисии они склонны были видеть прямого предтечу этих монархов - объединителей греческой нации. Подобно Гольму, Белох и Мейер подчеркивали историческую необходимость и неизбежность режима Дионисия: при слабости полисных демократических республик он один созданием единой сицилийской монархии сумел обеспечить национальные интересы западных эллинов, защитить их от угрозы порабощения карфагенянами. При этом Белох систематическим рассмотрением конституционных основ власти Дионисия (как сиракузского стратега-автократора и как общесицилийского архонта) постарался показать позитивные основания созданной Дионисием системы28, между тем как Мейер, идя еще дальше, чем Гольм и Белох, взял под защиту политические приемы Дионисия, объявив их исторически неизбежными, а потому также и этически оправданными29. Реабилитация Дионисия была, таким образом, завершена.

Конечно, было бы преувеличением утверждать, что эта новая концепция получила всеобщее признание. В протестантах недостатка не было. Для примера сошлемся на Р. Пёльмана, заявившего, что "реакция против прежнего слишком пессимистического взгляда на Дионисия в настоящее время зашла слишком далеко"30. Пёльман подчеркивал видимость конституционных основ режима Дионисия и непоследовательность и беспринципность проводившейся им внешней политики31. В России Р. Ю. Виппер протестовал против новейшей тенденции оценивать правление Дионисия Старшего как важный положительный фактор, содействовавший экономическому и социально-политическому развитию западных греков. По мнению Виппера, "целью Дионисия вовсе не было создание большой торговой державы наподобие Перикловых Афин или современного ему Карфагена <...>. Сицилийская держава была и осталась чисто военным государством, большим лагерем наемников"32. Говорить

- 311 -

о конструктивных началах, о позитивном политическом строительстве поэтому не приходится; наоборот, "трудно нарисовать ту степень разгрома и принижения общественной жизни, которая получилась в результате военно-бюрократического управления Дионисия"33.

Тем не менее преобладающей в литературе конца XIX - первой половины XX в. стала линия, намеченная Гольмом и развитая Белохом и Мейером. Влияние этой линии чувствуется уже у Эд. Фримена и Б. Низе. Первый вновь после Дж. Грота и Ад. Гольма подробно рассмотрел всю историю правления Дионисия Старшего34. Оценивая результаты его политического творчества, английский историк, с одной стороны, обращает внимание на враждебность сиракузского правителя свободному строю жизни греков, на опасные для западного эллинства последствия его политики разрушения греческих городов и выдвижения на первый план в качестве союзников местных варваров. Как бы ни было благотворно для европейской цивилизации приобщение сицилийских и италийских туземцев к эллинской культуре, нельзя отрицать того, что "поселением италийских наемников на острове он предвосхищал и подготавливал пути к подчинению Сицилии - первой из всех земель вне Италии - италийской силе"35.

Однако, с другой стороны, Фримен считает нужным подчеркнуть, что с правлением Дионисия был связан и иной, прогрессивный момент в истории Сиракуз и всей Греции. "Все же, - продолжает он,- в целом правление Дионисия является в некотором смысле временем греческого успеха, в том самом смысле именно, в каком является таким временем правление македонских завоевателей <...>. Он поработил свой родной город, сделал своих сограждан собственными подданными, но в то же время он сделал Сиракузы величайшим городом европейского мира и, более того, превратил их в столицу такой державы, какой европейский мир никогда до того не

- 312 -

видывал. С Дионисия, стало быть, мы по праву можем вести начало той экстенсивной греческой жизни македонских времен, в которой греческая свобода старого типа - свобода нескольких городских республик - уступает дорогу более широкому полю действия, более разнообразным политическим отношениям, дающим почувствовать нам наступление таких новых порядков, какие невозможно было найти в прежней политической системе греков"36.

Сходным образом обстоит дело и с нормативной статьей Б. Низе о Дионисии Старшем в "Реальной энциклопедии" Паули-Виссовы37. Статья эта в целом выдержана в духе объективизма. В конце автор, подобно Фримену, отмечает роковые для западных эллинов последствия политики Дионисия, который содействовал внедрению варварских, прежде всего италийских элементов на греческую почву. Однако сразу же за этим Низе считает необходимым отметить значение режима Дионисия для выработки монархического типа власти: "Он (Дионисий. - Э. Ф.) явился первым греческим монархом большого стиля (er ist der erste griechische Monarch im grossen Stile) <...> и стал образцом для оформления и устройства <монархической> власти, для придворной жизни и придворных обычаев"38.

Отмеченная тенденция к переосмыслению деятельности Дионисия в положительном плане продолжала развиваться и в 20-е и 30-е гг. прошлого столетия. Подтверждения тому - соответствующие разделы в больших коллективных трудах по античной истории у Дж. Бьюри в "Кембриджской древней истории" и Г. Глотца и Р. Коэна в издававшейся под руководством Глотца "Всеобщей истории"39. Подводя итоги своему обзору истории Дионисия, Бьюри отмечал прежде всего, что под его управлением Сиракузы далеко переросли естественные рамки греческого города-государства. "Сиракузы стали более чем ведущим городом Сицилии; они стали континентальной державой и не только основывали колонии на материке, к которому их остров географически принадлежал, но и давали почувствовать свою силу в странах за Адриатикой"40. Военная монархия

- 313 -

Дионисия была предшественницей македонских монархий, однако главная заслуга сиракузского правителя состояла в выполнении им большой исторической задачи своего времени: "Он был замечательно успешным защитником Европы против семитов"41.

Как и его предшественники Фримен и Низе, Бьюри делает оговорку относительно незаинтересованности Дионисия в развитии собственно эллинской цивилизации и одним из следствий его союза с луканами и галлами считает пробуждение опасной для греков активности италийского материка. Тем не менее в целом он исключительно высоко оценивает роль Дионисия в политической истории греков: "Дионисий выступает как наиболее способный и наиболее значительный греческий государственный деятель в промежутке между Периклом Афинским и Филиппом Македонским (Dionysius stands out as the ablest and most important Greek statesman between Pericles of Athens and Philip of Macedon). По оригинальности своих идей и смелости планов он стоит совершенно особняком среди всех правителей своего времени; он был пионером нового века, в который мировым условиям суждено было радикально перемениться"42.

У Глотца и Коэна правление Дионисия Старшего также оценивается как важный прогрессивный этап в развитии западного эллинства. Определяя власть Дионисия как режим военной монархии (un regime de monarchie militaire), французские авторы указывали на следующие достижения этого режима: расширение и укрепление самого города Сиракуз, объединение сицилийских полисов в единое государство, ставшее, в свою очередь, центром обширной империи, содействие этим экономическому развитию греческого Запада, наконец, тенденции к слиянию греков с туземным населением, в чем, как и во многом другом, Дионисий должен рассматриваться как предшественник Филиппа и Александра. Оценивая столь полно достижения Дионисия, признавая его политику непосредственным предвосхищением новой эры (l'ampleur et la hardiesse de cette politique annoncent un вge nouveau), Глотц и Коэн довели до степени nес plus ultra выработанное на рубеже столетий позитивное суждение о Дионисии43.

Как одно из последних проявлений этой линии можно рассматривать характеристику Дионисия в популярной книге о греческих

- 314 -

тиранах английского историка Э. Эндрьюса44. Отмечая невозможность дать удовлетворительное объяснение с позиций традиционного критического отношения к Дионисию, причин его возвышения и удержания им власти в течение столь длительного времени, Эндрьюс заявляет об исторической закономерности режима Дионисия, который один сумел спасти западных эллинов от порабощения карфагенянами и наметил для них новый путь политического развития в рамках большой территориальной монархии45.

Между тем наряду с этими отголосками сугубо положительного суждения о Дионисии, после Второй мировой войны в западной историографии стало развиваться новое направление, характерными чертами которого были признание исторического своеобразия режима Дионисия, учет не только достижений, но и просчетов этого властителя, стремление оценить его политическое творчество во всей сложности и противоречивости. Уже Г. Бенгтсон, автор ставшего в наше время наиболее популярным общего обзора греческой истории, счел необходимым отметить двойственность, противоречивость дела Дионисия46. С одной стороны, бесспорны большие внешние достижения сиракузского правителя, особенно в плане защиты западных эллинов от карфагенской опасности, а также его политическое новаторство: "Пока полисы греческой метрополии губили себя в непрерывных распрях, в это же время на сицилийской почве возникло государство, которое разорвало узкие рамки полиса и нашло путь к территориальному государству (zum Territorialstaat)"47. Вместе с тем нельзя закрывать глаза на то, что режим Дионисия так и не освободился от отвратительных черт тирании (allerdings vermochte seine Herrschaft die abstossenden Zuge der Tyrannis nicht zu verleugnen), да и затеянное сиракузским правителем грандиозное предприятие осталось незавершенные (auch seine Leistung als Politiker blieb, so gross sie auch war, letztlich Stuckwerk): полностью изгнать карфагенян из Сицилии Дионисию так и не удалось48.

- 315 -

Если у Бенгтсона, таким образом, были намечены общие контуры более всесторонней, так сказать, комплексной оценки Дионисия, то еще дальше пошли К. Ф. Штроекер и Г. Берве, которые систематически обосновали двойственность и противоречивость политического творчества Дионисия49. Штроекер отвел Дионисию видное место в предыстории эллинизма: "От архе Дионисия не идет непрерывной линии к миру эллинистических государств, которые вышли из империи Александра. Тем не менее этот сиракузянин относится к великим пионерам своего времени. Монархическое существо и форма его правления, превращение Сиракуз в крупнейший из тогдашних греческих городов, повышение роли техники и наемников, а в особенности попытка выйти за пределы полиса и создать территориальную державу (und vor allem der Versuch, aus der Polis heraus eine territoriale Herrschaft zu errichten) - все это изобличает в нем движение по пути, который решительно удалялся от прежних представлений о греческом государстве и уже подводил к формированиям будущего времени. Дионисий является видным представителем позднеклассической, предэллинистической монархии, ее возможностей, но и ее пределов"50.

Ограниченность политического творчества Дионисия Штроекер видит в том, что тирану не удалось слить воедино две столь противоположные, по воззрениям греков, политические формы - полис и монархию. Соединение этих двух форм было осуществлено Дионисием чисто внешне, посредством его личной власти, органического же единства посредством новой политической организации так и не было достигнуто: "Как в Сиракузах, так и во всей архе дело остановилось на монархической надстройке (es blieb sowohl in Syrakus als auch in der ganzen Arche bei einem monarchischen Uberbau), существенные черты которой обнаруживались в сосредоточении власти на ее вершине и в роли военного элемента на ее службе, а отнюдь не в образовании собственной управленческой организации. Это обрамленное монархическими формами положение личной власти и было тем, что Дионисий при своей кончине передал по наследству старшему сыну, и только оно одно и могло быть унаследовано"51. Однако, полагает Штроекер, было бы несправедливо

- 316 -

из-за этого несовершенства политического творчества Дионисия умалять его историческое значение. Путь был намечен правильно, но дойти до его конца было еще невозможно. Несовершенство здания, возведенного Дионисием, отражает особенности исторического периода - двойственность и противоречивость переходного времени между классикой и эллинизмом52.

Иное воплощение получила комплексная точка зрения у Берве. Автор последнего монументального труда по истории греческой тирании высоко оценивает личные качества Дионисия: его волю и энергию, его талант организатора и реализм политика (лишь по поводу его военных дарований делаются существенные оговорки)53. Берве не отрицает также известного полигического новаторства сиракузского правителя: "Что составленный им план объединения всей Сицилии, после изгнания карфагенян, в одно политическое единство, хотя и не смог быть полностью осуществлен, все же открыл новую эпоху в истории Сицилии и как идея (als Idee) оказывал свое воздействие вплоть до времени римского завоевания, это неоспоримо"54.

Однако получила ли эта новая идея исторически значимое воплощение в творчестве самого Дионисия? На этот вопрос Берве отвечает отрицательно: ни субъективно, своею волею и намерением, ни объективно, "посредством элементарной силы своего эгоистического стремления к власти", Дионисий не стал творцом нового политического порядка, который мог обеспечить западным грекам дальнейшее независимое развитие, защитить их от угроз варварской периферии. Главное состояло в том, что "территориальная монархия Дионисия с характерными для нее подавлением и уничтожением эллинских общин, хотя и могла держаться силой его выдающейся личности и выполняла указанные внешнеполитические задачи, тем не менее пренебрежением к полисной автономии сама лишила себя того базиса, который мог обеспечить ей длительность существования". Поэтому, полагает Берве, невозможно сколько-нибудь серьезное сопоставление государства Дионисия с эллинистическими монархиями: "С первого взгляда может показаться, что создание широко раскинувшейся территориальной державы, абсолютизм правления, резиденция, совет "друзей" и придворное общество выставляют

- 317 -

Дионисия как предтечу тех (эллинистических. - Э. Ф.) царей, однако более важным, чем подобные сходства, является принципиальное различие в положении, а вместе с тем и в характере власти".

Разъясняя, что в отличие от эллинистических монархий власть Дионисия не опиралась на конструктивное сотрудничество с греческими полисами и не приобрела поэтому качеств легитимности, Берве начисто отрицает, таким образом, связь режима Дионисия с эллинизмом. Объявляя Дионисия в конечном счете тираном, он выносит тем самым беспощадный приговор всему его политическому творчеству: "Отсутствие всякого традиционного базиса и любых сверхличных, устойчивых основ лишило созданную им принудительную организацию (Zwangsorganisation) возможности дальнейшего существования и развития за пределами времени жизни правителя и <нескольких> лет его непосредственного посмертного влияния. Опиравшаяся на наемников, поддерживаемая демонической волей к власти насильника, не обращавшего внимания на принятый в государстве образ мыслей, обычай и порядок, эта организация была и осталась преходящей тиранией, несмотря на все усилия придать ей некий вид духовной легитимности, подобно тому как сам Дионисий был и остался тираном, правда, величайшим, среди многих, которые выступали на поверхность в греческом мире"55.

Суждение Берве - последнее в ряду принципиальных оценок тирании Дионисия, которые выдвинула западная историография нового времени56. Внимательное рассмотрение этого ряда наводит на мысль, что развитие здесь шло как бы по кругу: от сугубо негативного суждения Пласса к попыткам позитивной оценки, предпринятым Гольмом, Белохом и Мейером, а затем снова к возрождению

- 318 -

критической линии, причем у Берве - на новом этапе и несомненно после более глубокого и всестороннего анализа, чем у Пласса, - эта линия завершилась вновь категорическим осуждением Дионисия. Практическое возвращение к исходной тезе после ста с лишним лет серьезных изысканий, по-видимому, означает, что научная мысль зашла в тупик.

Между тем здравый смысл восстает против такого завершения. Нельзя предать забвению целый ряд важных и обоснованных наблюдений, сделанных за эти сто лет: о достижениях Дионисия в борьбе с карфагенянами и в создании территориальной державы (Гольм и Белох), о наличии известных конституционных и конструктивных начал в созданной им политической системе (Белох), об оригинальном переплетении республиканских и монархических элементов в этой государственной структур (Штроекер, Берве). Эти наблюдения отвергнуть невозможно; они заставляют считаться с наличием в режиме Дионисия ряда положительных черт и делают невозможным его простое осуждение; они заставляют вновь вернуться к мысли об историческом своеобразии политики и власти Дионисия.

В самом деле, на неутешительные общие заключения, сформулированные в работах новейшего времени (частично у Бенгтсона и Штроекера, но в особенности у Берве), хочется возразить:

Что с того, что нельзя доказать близкого соответствия режима Дионисия монархическим системам времени эллинизма? Разве это закрывает возможность для оценки государства Дионисия как своеобразного исторического явления?

До такой ли степени режим Дионисия был лишен позитивного политического основания, как это рисуется взору новейших исследователей? Разве длительность существования этого государства и сила оказывавшегося им воздействия не свидетельствуют об обратном?

Представители новейшего критического направления, в особенности Штроекер и Берве, проделали большую работу по изучению различных сторон политического творчества Дионисия. Однако в какой-то момент началось отклонение от научно обоснованного движения. Мы должны вернуться к той точке, откуда началось это отклонение, продолжить поиск в нужном направлении, не связывая себя неоправдавшейся версией о генетическом родстве между тиранией Дионисия и эллинистическими монархиями, но и не закрывая глаза на очевидное - на необходимость оценки этого режима как своеобразного исторического явления, как особого варианта поиска путей перехода от полиса к территориальному монархическому государству.

Примечания

1 Особая предрасположенность греческих периферийных и в первую очередь сицилийских полисов к тирании отмечается и в новейшей историографии. Ср., в частности, в связи с историей второй сиракузской тирании: Plass H. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl. II, Bremen, 1852, S. 198; Holm A. Geschichte Siziliens im Altertum, Bd. II, Leipzig, 1874, S. 96; Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Munchen, 1967 (I, S. 220 f.; II, S. 637).назад

2 См. выше, часть II.назад

3 Вопрос остается открытым. Ср.: Stroheker K. F. Dionysios I. Gestalt und Geschichte des Tyrannen von Syrakus. Wiesbaden, 1958, S. 147 и 238 (прим.).назад

4 Более или менее подробный обзор источников по истории Дионисия дают: Holm A. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 367-374; Freeman E. A. The History of Sicily from the Earliest Times, vol. IV, Oxford, 1894, p. 493-498; Beloch K. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. II, Abt. 2, Strassburg, 1916, S. 25-27; Bd. III, Abt. 2, Berlin; Leipzig, 1923, S. 42-49. Но особенно полезен своею обстоятельностью и надежностью выводов соответствующий раздел в книге К. Ф. Штроекера: Stroheker К. F. Dionysios I, S. 11-31 (гл. I - "Zu den Quellen und ihren Problemen").назад

5 См., в частности: Mauceri L. Il castello Eurialo. Roma, 1928; Fabricius K. Das antike Syrakus (Klio-Beiheft 28). Leipzig, 1932; Drцgemьl-ler Н. P. Syrakus (Gymnasium-Beiheft 6). Heidelberg, 1969, S. 97 ff.назад

6 Holm A. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 146 и 173, 446-447 и 457-459 (прим.); Evans A. J. The finance and coinage of the Elder Dionysios // Freeman E. A. The History of Sicily, vol. IV, p. 234 f.; Head B. V. Historia Numorum, 2nd ed., Oxford, 1911, p. 175 f.; Tudeer L. Die Tetradrachmenprдgung von Syrakus // ZN, Bd. XXX, 1913, S. 63 f.; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 8, 165, 186-187, 246-248 (прим. с более подробными библиографическими указаниями).назад

7 IG2, II/III, 1, N 18, 101, 103, 105 или соответственно - Ditt. Syll.3, I, N 128, 154, 159, 163.назад

8 Jacoby F. FgrHist 557 вместе с комментарием. Скептическое отношение к этой версии см.: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 214 (прим. 51 к гл. IV), более позитивное - Веrvе Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 256; Bd. II, S. 655.назад

9 Фрагменты из трагедий Дионисия собраны в издании: Nauсk А. TGF2, p. 793 сл.назад

10 Для датировки постановки "Киклопа" в Афинах см.: Maas P. Philoxenos (23) // RE, Bd. XX, Hbbd. 39, 1941, Sp. 192.назад

11 Фрагменты из сочинения Филиста собраны последний раз у Ф. Якоби (см: FgrHist 556 вместе с комментарием). Из специальных работ, помимо комментария Якоби, следует отметить: Koerber W. De Philisto rerum Sicularum scriptore (Diss.). Breslau, 1874; Laqueur R. Philistos // RE, Bd. XIX, Hbbd. 38, 1938, Sp. 2409-2429; Gitti A. 1) Ricerche sulla vita di Filisto. Adria ed il luogo dell' esilio // MAL, serie VIII, vol. IV, fasc. 4, 1952, p. 223-272; 2) Studi su Filisto. Le cause dell' esilio. Bari, 1953; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 25-31; Zoepffel R. Untersuchungen zum Geschichtswerk des Philistos von Syrakus (Diss.). Freiburg i. Breisgau, 1965. назад

12 Koerber W. De Philisto, p. 24-26; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 192-193, 194 (прим. 104 и 133 к гл. I).назад

13 См. соответственно: Jacobу F. FgrHist 70 и 115 вместе с комментарием.назад

14 Сильнейшим косвенным подтверждением того, что вся позднейшая традиция, начиная уже с Эфора и Феопомпа, при изложении истории Дионисия опиралась в конечном счете на Филиста, служит, как указал К. Ф. Штроекер, самая неравномерность сохраненного у Диодора предания, очевидно, именно такая, какой она была у Филиста. В 13-й и 14-й книгах своей "Исторической библиотеки" Диодор подробно расска-назад

зывает о первой половине правления Дионисия, до 386 г., а после этого в 15-й книге ограничивается лишь краткими и отрывочными замечаниями. Соответственно в новейших печатных изданиях Диодора первая половина рассказа занимает до 90 страниц, а вторая не многим более 10. По-видимому, эта неравномерность была свойственна всей предшествовавшей Диодору традиции, вплоть до хорошо известных ему Эфора и Феопомпа, что и должно доказывать зависимость всей этой традиции от того первоисточника, в котором впервые рассказ был построен так неравномерно, т. е. от Филиста (см.: Stroheker К. F. Dionysios I, S. 30 f.).назад

15 Собрание фрагментов из сочинения Тимея - Jacobу F. FgrHist 566 вместе с комментарием. См. также: Laqueur R. Timaios (3) // RE, 2. Reihe, Bd. VI, Hbbd. 11, 1936, Sp. 1076-1203; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 16-24; Brown T. S. Timaeus of Tauromenium. Berkeley; Los Angeles, 1958.назад

16 Niebuhr B. G. Vortrдge ьber alte Geschichte, Bd. III, Berlin, 1851, S. 211.назад

17 Grote G. A History of Greece, vol. X-XI, L., 1852-1853 (X, p. 619 f.; XI, p. 1 f.).назад

18 Plass Н. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen. Tl. I-II, Bremen, 1852 (о тирании Дионисия - II, S. 198-240).назад

19 Plass Н. G. Ор. cit., II, S. 232 f.назад

20 Ibid., S. 234.назад

21 Holm A. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 92 f. и 427 f. (прим.).назад

22 См. его прямое заявление на этот счет: Ibid., S. 428 f.назад

23 Ibid., S. 155.назад

24 Ср.: Ibid., S. 96.назад

25 Ibid., S. 155.назад

26 Ibid., S. 155 f.назад

27 О правлении Дионисия см. соответственно: Beloch К. J. Griechische Geschichte, Bd. II, Strassburg, 1897, S. 87 f., 150 f.; 2. Aufl., Bd. II-III, Strassburg; Berlin; Leipzig, 1914-1923 (II, Abt. 1, S. 408 f.; III, Abt. 1, S. 48 f., 110 f., с соответствующими экскурсами во вспомогательных полутомах); Мeyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 776 f., S. 76 f.; § 805 f., S. 128 f.; § 822 f., S. 161 f.; § 985 f., S. 497 f.назад

28 Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 127-129 (общая оценка); Abt. 2, S. 185-204 (систематический анализ устройства державы Дионисия).назад

29 См. в особенности: Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 782, S. 87 f.; § 827 f., S. 170 f.назад

30 Пёльман P. Очерк греческой истории и источниковедения / Пер. с 4-го нем. изд. С. А. Князькова. СПб., 1910, с. 260, прим. 2.назад

31 Там же, с. 259 сл.назад

32 Виппер Р. Ю. История Греции в классическую эпоху (IX-IV вв. до Р. Х.). М., 1916, с. 467.назад

33 Там же, с. 468.назад

34 Freeman E. A. The History of Sicily, vol. III-IV, Oxford, 1892-1894 (III, p. 539 f.; IV, p. 1 f.). Том IV был издан уже после смерти Фримена. Подготовивший его к печати А. Эванс снабдил текст примечаниями и присоединил к основному изложению ряд специальных дополнений, в частности к главе о Дионисии - о монархии Дионисия, об его адриатических колониях и об его финансах и монетах (Supplements I-III, р. 211-238).назад

35 Freeman E. A. Op. cit., IV, p. 2-3.назад

36 Ibid., p. 3-4.назад

37 Niese B. Dionysios I // RE, Bd. V, 1905, Sp. 882-904.назад

38 Ibid., Sp. 902.назад

39 Bury J. В. Dionysius of Syracuse // САН, vol. VI, 1927, p. 108-136; Glotz G., Cohen R. Histoire grecque, t. III, P., p. 380 s.назад

40 Bury J. В. Dionysius of Syracuse, p. 135.назад

41 Ibid., p. 136.назад

42 Ibid.назад

43 Glоtz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 407.назад

44 Andrewes A. The Greek Tyrants, 2nd ed., L., 1958, p. 137 f.назад

45 Ibid., p. 139 f., 141, 142.назад

46 Bengtson Н. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Mьnchen, 1969, S. 286 f. (цит. по последнему нам доступному изданию; 1-е издание вышло в 1950 г.).назад

47 Вengtson Н. GG4, S. 287.назад

48 Ibid., S. 290.назад

49 См. соответственно: Stroheker К. F. Dionysios I; Вerve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 221 f.; Bd. II, S. 637 f. (прим.).назад

50 Stroheker К. F. Dionysios I, S. 183.назад

51 Ibid., S. 175.назад

52 Ibid., S. 183 f.; ср.: S. 147.назад

53 Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 256 f.; Bd. II, S. 656.назад

54 Ibid., I, S. 258 f.назад

55 Ibid., I, S. 259 f.назад

56 Соответствующие разделы в популярных книгах Г. Дизнера (Diesnеr Н. J. Griechische Tyrannis und griechische Tyrannen. Berlin, 1960) и К. Моссе (Мossй С. La tyrannie dans la Grиce antique. P., 1969) лишены теоретического значения. Что же касается новейшей отечественной историографии (после 1917 г.), то в ней интересующая нас тема исследовательски никогда не была представлена. Все, что мы имеем здесь по поводу второй сиракузской тирании, ограничивается пока лишь краткими справками в пособиях общего типа. См., напр.: История Древней Греции, ч. 2 (История древнего мира / Под ред. С. И. Ковалева, т. 3). М., 1937, с. 199-202 (в главе, написанной С. А. Жебелевым); Сергеев В. С. История Древней Греции, изд. 3-е, М., 1963, с. 368-371.назад

РАЗДЕЛ I

УСТАНОВЛЕНИЕ ТИРАНИИ

Глава 1. Политический кризис в Сиракузах в конце V в.

- 319 -

1. Сила и слабость Сиракузской республики. Последний представитель старшей тирании в Сиракузах, младший брат знаменитого Гелона Фрасибул должен был отказаться от власти в 466/5 г. до н. э. (Diod., XI, 67-68), и с этих пор в Сиракузах, а по их примеру и с их помощью и в других греческих городах Сицилии утверждается полисный строй жизни1. Созданная усилиями Дейноменидов территориальная держава распалась, входившие в нее греческие города и сикульские общины вновь обрели свободу и независимость, причем в греческих городах, начиная в первую очередь с Сиракуз, политический прогресс нашел выражение в утверждении наиболее передовой политической формы - демократической республики (см. выразительные указания у Диодора, XI, 68, 5-6, и 72, 2).

Правда, новым греческим республикам пришлось еще пройти через полосу тяжелых внутренних смут, порожденных распрями между исконными гражданами и новыми, ставшими таковыми милостью тиранов. При этом в Сиракузах одно время, в связи с выступлением некоего Тиндарида, возникла даже опасность возрождения тирании, так что после подавления этого выступления пришлось даже ввести на некоторое время особую форму суда - петализм (от pevtalon - масличного листа, служившего бюллетенем при голосовании), который, подобно афинскому остракизму, должен был служить целям контроля гражданского коллектива

- 320 -

над политически значимыми личностями (Aristot. Pol., V, 2, 11, p. 1303 а 38 - b 2; Diod., XI, 72-73, 76, 86-87). Однако довольно скоро эти трудности были преодолены, и к середине V в. до н. э. демократические порядки у сицилийских греков обрели значительную устойчивость, а их города достигли высокой ступени процветания.

В особенности большие успехи делали сиракузяне, обладавшие крупнейшим в Сицилии городом с отличными естественными гаванями и большой, хорошо освоенной сельскохозяйственной округой. Налицо здесь было такое сочетание условий, которое позволяло населению одновременно заниматься морским делом, городскими промыслами и сельским хозяйством, благодаря чему можно было рассчитывать на гармоническое развитие полисной экономики, на ее неуклонный рост и процветание. Мы не слишком осведомлены о деталях социально-экономического и политического развития Сиракуз в этот, оказавшийся таким коротким классический период полисной жизни, однако можно думать, что в принципе движение здесь совершалось в том же направлении, что и в Афинах и в других экономически и социально развитых полисах: внутри - в сторону все большей демократизации общественной и политической жизни, а вовне - в сторону растущей великодержавности. О последней стороне мы более осведомлены, и она, в свою очередь, позволяет судить о росте радикально-демократических тенденций во внутренней жизни Сиракуз, ибо, как это хорошо известно на примере Афин, именно запросами развивавшейся демократии и обусловливалась чаще всего агрессивная инициатива античного города-государства.

Согласно Диодору, уже на следующий год после истории с Тиндаридом сиракузяне совершают в два приема глубокое морское вторжение на север против терроризировавших греческую торговлю этрусков (Diod., XI, 88, 4-5, под 453/2 г.). Еще через пару лет Сиракузы в союзе с Акрагантом вступают в борьбу со сложившейся к тому времени и ставшей уже внушать серьезные опасения грекам сикульской державой Дукетия. Борьба довольно быстро завершается победой греков; покинутый большинством своих соратников, Дукетий вынужден был сдаться на милость победителей - сиракузян и по их решению отправиться на поселение в Коринф (ibid., XI, 91-92, под 451/50 г.; о предыдущих действиях и успехах Дукетия ср. замечания Диодора: XI, 76, 2; 78, 5; 88, 6 - 90, 2).

- 321 -

От этой победы в особенности выиграли Сиракузы, которые теперь установили свой контроль над внутренними сикульскими районами и стали реально претендовать на гегемонию в греческой Сицилии. Попытка акрагантян вооруженною силою остановить рост сиракузского могущества окончилась неудачей (Diod., XII, 8), и к концу 40-х гг. V в. Сиракузы практически добились если и не гегемонии в буквальном смысле слова, как это значится у Диодора, то, во всяком случае, весьма авторитетного положения среди греческих городов Сицилии (ср.: ibid., XII, 26, 3, под 442/1 г.).

Что же касается сикулов, то подчинение большей их части Сиракузам стало уже свершившимся фактом. Правда, сумевший вернуться в Сицилию Дукетий попытался создать новые очаги сопротивления, в частности в основанном им при помощи греческих переселенцев городе Калакте, однако его попытка имела лишь временный успех. После смерти Дукетия - он умер от болезни в разгар приготовлений к дальнейшей борьбе - сиракузяне немедленно выступили против последнего еще не подчиненного им сикульского города Тринакии, и с захватом и разрушением этого городка с независимостью сикулов было покончено. Они все теперь стали подданными сиракузян, и это их положение было подчеркнуто обязанностью регулярно платить дань (Diod., XII, 8, под 446/5 г. [возвращение Дукетия в Сицилию и основание им Калакты] и 29, под 440/39 г. [смерть Дукетия и падение Тринакии]; о том, что сиракузяне облагали сикулов данью, упоминается несколько ниже, 30, 1 - fovrouх aJdrotevrouх toi'х uJpotetagmevnoiхSikeloi'х ejpitiqevnteх).

Так, в течение каких-нибудь 30-35 лет после свержения тирании Сиракузы выросли в могущественный полис, ставший центром обширного политического единства, которое лишь немногим уступало территориальной державе Дейноменидов. Важным этапом на пути создания новой сиракузской архе должно было стать подчинение сохранявших полную самостоятельность ионийских (халкидских) полисов Леонтин, Катаны и Наксоса. Наступление на эти города привело, однако, к ряду затяжных войн, в которые оказались вовлечены и прочие сицилийские и даже часть италийских полисов. Сиракузы опирались обычно на помощь остальных дорийских полисов Сицилии, в Италии их союзником были Локры Эпизефирские. Сицилийских халкидян поддерживал родственный им и близко расположенный Регий. Но главную свою надежду халкидские полисы возлагали на Афины, которые по их призыву

- 322 -

охотно вмешались в междоусобную распрю западных эллинов. Во время Пелопоннесской войны афиняне дважды - в 427-424 и 415-413 гг. - совершали вторжения в Сицилию, по видимости, чтобы оказать помощь родственным ионийским городам, терпевшим от притеснений сиракузян, а на самом деле, чтобы лишить своих противников, дорийцев Пелопоннеса, помощи от их западных сородичей и, наоборот, найти для себя новые дополнительные ресурсы и новый плацдарм для наступления на Пелопонесскою лигу.

Как известно, оба вторжения афинян окончились неудачей. Первое было в конце концов нейтрализовано дипломатическим маневром Сиракуз, сумевших на конгрессе сицилийских греков в Геле (в 424 г.) добиться общего примирения, которое сделало афинское присутствие в Сицилии неуместным (для истории первого вторжения афинян в Сицилию см.: Thuc., III-IV, passim; Diod., XII, 53-54). Второе после длительного военного противоборства, где Сиракузам помимо некоторых сицилийских полисов помогали еще и Спарта и другие города Пелопоннесского союза, завершилось полным военным разгромом афинян, что в значительной степени предопределило общий исход Пелопонесской войны в пользу Спарты и ее союзников (см. соответственно: Thuc., VI-VII, passim; Diod., XII, 82, 3-84, 4; XIII, 1-33).

Что же касается Сиракуз, то они добились - не будем пока говорить, какой ценой - по крайней мере части желаемого. По окончании первой войны с участием афинян леонтинцы должны были купить мир с сиракузянами ценою отказа от своей полисной независимости. Они получили права сиракузского гражданства и должны были войти в состав сиракузской гражданской общины, а их город был превращен сиракузянами в собственную сторожевую крепость (Diod., XII, 54, 7; ср. также ниже, 83, 1).

Диодор передает только заключительный акт соглашения, но Фукидид (V, 4, 2-4) сообщает важные подробности о предшествовавших этому событиях в самих Леонтинах, которые и предопределили судьбу города. По окончании войны леонтинская община, очевидно, сильно ослабленная людскими потерями, пополнила свои ряды включением массы новых граждан со стороны, в связи с чем правящая демократия замыслила произвести радикальный передел земли. Однако состоятельные граждане упредили эти замыслы: они призвали на помощь сиракузян и изгнали демократов из города, после чего возглавившие общину олигархи форсировали

- 323 -

соглашение с сиракузянами и инкорпорацию Леонтин в состав сиракузского полиса. Эта смута в Леонтинах представляет исключительный интерес как предвосхищение целого ряда подобных же, спровоцированных непрестанными войнами, социально-политических конфликтов, которые станут определяющими для жизни сицилийских полисов в конце V в. до н. э.

Так или иначе в 423 г. Леонтины вошли в состав сиракузского государства и контроль над этим важным пунктом сиракузяне сохраняли вплоть до начала второй войны с афинянами. Последним, несмотря на все их старания, так и не удалось восстановить Леонтины как независимую и противостоящую Сиракузам общину, и к моменту выступления Дионисия Леонтины по-прежнему входили в состав сиракузского государства в качестве сторожевой крепости. В 406 г. сиракузяне предоставили Леонтины в качестве места для поселения лишившимся своего города акрагантянам (Diod., XIII, 89, 4), а в начале следующего года Дионисий использовал Леонтины для проведения заключительного акта своей политической кампании (95, 3 - 96, 2, с выразительным указанием в самом начале на положение Леонтин - au{th dV hJ povliх tovte frouvrion h\/n tw'n Surakosivwn).

Что же касается остальных халкидских городов, т. е. Катаны и Наксоса, то они остались независимыми, поддерживали афинян во время их второго вторжения в Сицилию и еще в 409 г. с помощью уцелевших от разгрома афинян продолжали вести трудную войну с сиракузянами, которые согласились на примирение лишь ввиду нового наступления карфагенян (о продолжении халкидянами борьбы с сиракузянами - Diod., XII, 56, 2; об участии афинян в защите Катаны - Lys., XX, 24 сл.).

Для внутреннего развития Сиракуз эти внешнеполитические успехи, среди которых особенно впечатляющим было последнее победоносное отражение афинян, имели огромное значение2. Война с Афинами, принявшая характер настоящей народной освободительной борьбы, и в особенности одержанные демосом победы на море, которые и предопределили исход этой борьбы, решающим

- 324 -

образом должны были содействовать росту и, как казалось тогда, окончательному торжеству радикально-демократических тенденций во внутренней жизни Сиракуз. Не случайно, что сразу же после победы над афинянами, в 412 г., вождь сиракузских демократов Диокл провел важные преобразования в государственном устройстве Сиракуз, придав ему, в частности введением выбора должностных лиц по жребию, отчетливо выраженный радикальный характер (Aristot. Pol., V, 3, 6, p. 1304 а 27-29; Diod., XIII, 33, 2-3; 34, 6 - 35, 5).

Однако торжество демократии в Сиракузах было только кажущимся3. В этом дорийском полисе, с большой сельскохозяйственной хорой и прочными земледельческими традициями, всегда было велико значение тех классов свободного населения, которые были связаны с землей, и сиракузской землевладельческой аристократии - гаморам в архаическую эпоху и всадникам в классическую - принадлежало видное место в социальной жизни полиса. Правда, социальные пертурбации конца VI - начала V в., связанные с выступлением демоса и установлением тирании, сильно пошатнули значение сиракузской землевладельческой знати, однако вовсе оно никогда не было уничтожено, ибо поддерживалось самим характером экономического и социального строя Сиракуз. В последние десятилетия V в. всевозрастающее политическое влияние городской демократии естественно должно было привести к ответной консолидации и реакции со стороны этой землевладельческой аристократии.

Новому размежеванию сил и постепенному росту напряженности в сиракузском обществе должны были содействовать также и более общие процессы социально-экономического развития,

- 325 -

приводившие к поляризации богатства и бедности и к связанному с этой имущественной дифференциацией обострению отношений между малоимущими и состоятельными гражданами, что в Сиракузах должно было вылиться в противостояние городской бедноты и зажиточной землевладельческой знати. Но еще больше способствовали росту этой социальной напряженности те самые непрекращающиеся войны, которые так возвысили Сиракузы. В особенности последняя, сильно затянувшаяся и потребовавшая огромного напряжения сил война с Афинами резко стимулировала обострение социальных и политических отношений в сиракузском полисе.

Первое такое обострение зафиксировано в нашей традиции уже для начала войны, когда при обсуждении военной ситуации и способов защиты в сиракузском народном собрании вспыхнула острая полемика между представителем аристократии Гермократом и лидером демократов Афинагором (Thuc., VI, 32, 3 - 41, 4). Конец войны был ознаменован новыми острыми дебатами в сиракузском народном собрании, которое решало судьбу афинских военнопленных. И вновь различие мнений по частному вопросу привело к столкновению политиков противоположного направления - нового лидера демократов Диокла и все того же Гермократа (Diod., XIII, 19, 4 - 33, 1; Plut. Nic., 28, где, впрочем, сиракузский демагог, оппонент Гермократа, назван не Диоклом, а Эвриклом). Самая реформа Диокла, проведенная сразу же после отъезда Гермократа на восток (он был послан с эскадрой кораблей для продолжения войны с афинянами в Эгеиде), свидетельствовала о желании демократов достигнуть безусловного преобладания. И она же как следствие вызвала новое углубление противоречий между консервативными и радикальными группировками, иными словами - новое обострение социальных отношений, что в конечном счете должно было подорвать основу полисного строя - гражданское единство.

Наряду с пагубным воздействием на социальную обстановку вуйны способствовали развитию опасных для полиса тенденций и в чисто политической сфере. Здесь опять-таки особенно велико значение второй войны с афинянами, потребовавшей от сиракузян, ввиду особенной своей трудности, радикальных перемен в традиционной военной практике. Война поощрила профессионализацию армии и усилила значение отборных, кадровых отрядов. Так, в 414 г. был сформирован отряд специального назначения из

- 326 -

600 отборных гоплитов, который затем дважды отличился при защите Эпипол (Thuc., VI, 96, 3; 97, 3-4; VII, 43, 4-5; Diod., XIII, 11, 4)4.

Вместе с тем война повысила роль военачальников и вызвала к жизни практику чрезвычайных назначений. Уже осенью 415 г., наперекор предупреждениям последовательных республиканцев, вместо регулярной коллегии из 15 стратегов были избраны 3 стратега-автократора (Thuc., VI, 72-73; Diod., XIII, 4, 1). И затем трижды еще, если правильны расчеты М. Шееле, производилось назначение такой же чрезвычайной комиссии (один раз - переизбрание тех же лиц на новый срок и еще дважды-назначение новых), пока, наконец, весной 412 г. не вернулись к прежнему порядку избрания более представительных коллегий5. Понятно, как сильно должны были ускорить эти новые факторы развитие опасного для любой республики противопоставления профессионального войска гражданскому коллективу, а наделенных особым авторитетом политиков и полководцев - обычным должностным коллегиям общины.

Кристаллизация всех этих опасных для полиса явлений в самом конце V в. была решающим образом ускорена новой внешней опасностью - нашествием карфагенян6. Одним из следствий междоусобной Пелопоннесской войны было взаимное ослабление греков, которым не преминули воспользоваться соседние варварские государства, вечные противники греческого мира, - Персия и Карфаген. С 412 г., когда Спарта впервые обратилась за помощью к персидскому царю, начинается систематическое вмешательство персов в дела Балканской Греции. А два года спустя

- 327 -

и Карфаген, вмешавшись в спор двух соседних сицилийских городов - элимской Эгесты и дорийского Селинунта, - открыл новую завоевательную кампанию в Сицилии (Diod., XIII, 43-44, под 410/9 г.).

При этом очень скоро оказалось, что планы карфагенян далеко выходят за рамки оказания помощи обратившейся к ним за поддержкою Эгесте. Их операции почти немедленно приняли характер тотального наступления на греческую часть Сицилии. Уже первое вторжение карфагенян в 409 г. привело к ужасающему разгрому двух цветущих греческих городов Селинунта и Гимеры (Diod., XIII, 54-62; [Хеn.] Hell., I, 1, 37). Затем, в 407 г., закрепляясь в греческой части острова, они основали новый город Фермы (на северном побережье, неподалеку от разрушенной ими Гимеры, Diod., XIII, 79, 8). А в 406 г. карфагеняне начали второе вторжение, еще более внушительное, причем на этот раз удар был направлен против Акраганта, второго после Сиракуз крупнейшего греческого города в Сицилии (Diod., XIII, 80 сл.; [Хеn.] Hell., I, 5, 21).

Впервые со времени страшного поражения, нанесенного им Гелоном в 480 г. при Гимере, карфагеняне возобновили в таких масштабах свое наступление на западных эллинов. Вновь, как когда-то, над греками нависла угроза порабощения, и было очевидно, что лишь исключительные усилия, мужество, организованность и единство в действиях способны отвратить эту угрозу. В мужестве недостатка не было; Диодор рассказывает о замечательной самоотверженности, с которой защищали свои города селинунтяне и гимеряне в 409 и акрагантяне в 406 г. Однако организованность и единство оставляли желать лучшего. В 409 г. сиракузяне, а глядя на них и акрагантяне и гелойцы, промедлили с оказанием помощи Селинунту (Diod., XIII, 54, 3; 55, 3; 56, 1 сл.; 59, 1), а затем послали лишь незначительный отряд - всего около 4000 человек - на помощь Гимере (XIII, 59, 9). Впрочем, командовавший этим отрядом Диокл после первой же неудачи союзников счел за лучшее вернуться обратно в Сиракузы. Расплатой за такое малоинициативное ведение войны явилась утрата греками уже в первый же год важнейших форпостов в западной части острова.

Нам трудно судить о всех причинах этой опасной медлительности греков в организации отпора карфагенянам. Точно мы знаем только одно, что в 409 г. Сиракузы были заняты продолжением войны с халкидскими полисами и, разумеется, должны были покончить с этой войной прежде, чем выступить на помощь Селинунту

- 328 -

и Гимере. Понятно также, что промедление признанных лидеров - сиракузян должно было сковать волю и остальных сицилийских греков. Однако, учитывая все, что мы выше изложили относительно состояния Сиракуз ко времени завершения второй войны с афинянами, надо думать, что отсутствие энергии и предприимчивости у крупнейшего греческого полиса Сицилии объяснялось и более общими причинами - усталостью массы граждан от непрерывных, изматывающих войн, давно уже сложившейся напряженностью в отношениях между различными политическими группами и лидерами, общим обострением внутренней социально-политической обстановки. Вторжение карфагенян не ослабило этой внутренней напряженности, но, напротив того, как и следовало ожидать, лишь усилило ее, а роковые неудачи первых лет войны должны были и вовсе до предела накалить обстановку - в Сиракузах так же, как и в остальных сицилийских полисах.

Так или иначе, в 409 г. Сиракузы оказались на грани политического кризиса, и в этой ситуации случилось неизбежное: и здесь, как и в полисах Балканской Греции, неустойчивость социально-политической обстановки развязала инициативу отдельных честолюбивых политиков, готовых - здесь именно больше, чем где-либо в другом месте - в случае конфликта с собственной общиной силой отстоять свое право на первенство и власть. Когда на третий год войны с карфагенянами изгнанный незадолго до того Гермократ попытался, опираясь на наемников и личных приверженцев в Сиракузах и используя в своих интересах тревожную военную ситуацию, силой добиться восстановления в своих правах, стало ясно, сколь реальна угроза ниспровержения республики и установления тирании в Сиракузах.

2. Путч Гермократа. Гермократ, сын Гермона, выдающийся сиракузский политик конца V в. до н. э.7, происходил из знатного и богатого рода. Помимо свидетельства Тимея (FgrHist 566 F 102)

- 329 -

на это указывает целый ряд фактов его биографии. Так, он, должно быть, получил хорошее специальное образование, как об этом можно заключить на основании его репутации - весьма высокой - оратора и военачальника (Thuc., VI, 72, 2; Хеn. Hell., I, 1, 30 сл.; ср.: Plat. Tim., p. 20 а), а также из того, что он даже других брался обучать ораторскому и военному искусству (Хеn. Hell., I, 1, 30). Он должен был также обладать досугом и состоянием, что было необходимой предпосылкой для профессиональных занятий политикой. Наконец, в его политической деятельности красной нитью проходит враждебное отношение к демагогам, к их прямолинейно-радикальной политике (столкновения Гермократа с демагогами: в 415 г. - с Афинагором, Thuc., VI, 32, 3 - 41, 4; в 413 г. - с Диоклом, или Эвриклом, Diod., XIII, 19, 4 сл.; Plut. Nic., 28), из чего, впрочем, мы должны уже сделать вывод не только о происхождении, но и о политической ориентации Гермократа: он явно принадлежал к олигархически настроенным кругам сиракузского гражданства8.

Гермократ был влиятельным политиком уже к середине 20-х гг. V в. Весь первый период его политической деятельности (до отъезда на восток в 412 г.) отмечен последовательной стойкой борьбой против империалистских поползновений Афин в Сицилии. В 424 г. он был одним из участников конгресса сицилийских греков в Геле, и его выступление с призывом к единению сицилийских греков перед лицом внешней опасности сильно способствовало принятию участниками конгресса решения прекратить междоусобные распри, что и заставило афинскую эскадру удалиться из Сицилии (Thuc., IV, 58 сл.)9.

B 415 г., когда стало известно о движении афинян в сторону Сицилии, он выступил с призывом к организации энергичного отпора и, очевидно, уже тогда предложил ряд мер, направленных к

- 330 -

ограничению "своеволия" масс и к установлению последовательной военной централизации, чем, по-видимому, и навлек на себя подозрение в стремлении к олигархическому перевороту (ibid., VI, 32 сл.; ср.: 72). Тем не менее осенью 415 г., когда угроза вражеской блокады стала очевидной, община прислушалась к советам Гермократа и, следуя его рекомендациям, пошла на учреждение чрезвычайной военной власти - трех стратегов-автократоров, одним из которых стал сам Гермократ (Thuc., VI, 72-73; Diod., XIII, 4, 1; Plut. Nic., 16).

Впрочем, служебный год тогда уже подходил к концу, и, чтобы новые стратеги могли справиться с возложенными на них задачами, весной следующего, 414 г., когда происходили обычные выборы должностных лиц, недавно назначенные стратеги-автократоры были переизбраны на новый срок (Thuc., VI, 96, 3, с разъяснениями М. Шееле)10. Гермократ и его коллеги развернули энергичную подготовку к новой борьбе, как дипломатическую (посольства в Грецию и в сицилийские города - Thuc., VI, 73, 2; 75, 3 сл.; 88, 7 сл.; Diod., XIII, 4, 1 сл.; 7, 1 сл.), так и военную (сооружение укреплений, создание отряда из 600 отборных воинов - Thuc., VI, 75, 1; 96). Тем не менее в следующую кампанию летом 414 г. новые стратеги не сумели помешать афинянам высадиться, захватить Эпиполы и начать блокаду города и потому были отрешены от должности (Thuc., VI, 103, 4)11.

Это смещение не положило конец военной и политической карьере Гермократа; в конце концов в неудачах первой половины кампании 414 г. он лично был повинен менее всего. Поэтому, хотя в последующем ему, по-видимому, и не удавалось добиться вновь столь высокого назначения, как осенью 415 г., все же он продолжал активно участвовать в разработке планов и оказывал существенное влияние на руководство войной. Весной 413 г. он вместе с Гилиппом убеждает сиракузян обратиться к активным действиям на море (Thuc., VII, 21, 3 сл.). Несколько позже, командуя отрядом из 600 отборных воинов, он отличился при защите Эпипол (Diod., XIII, 11, 4; ср., впрочем: Thuc., VII, 43, 4-5). Наконец, предпринятая им военная хитрость задержала окончательное отступление

- 331 -

афинян и тем сильно содействовала их поражению и победе сиракузян (Thuc., VII, 73; Diod., XIII, 18, 3-5; Plut. Nic., 26; Polyaen., I, 43, 2)12.

Вскоре после разгрома афинян в Сицилии сиракузяне по настоянию Гермократа отправили в Эгеиду на помощь пелопоннесским союзникам сильную эскадру с тем, чтобы содействовать окончательному поражению афинян. Командовать эскадрой было поручено коллегии из трех, по-видимому, стратегов, однако практически руководство с самого начала было сосредоточено в руках самого авторитетного из них, который и был инициатором всего предприятия, - Гермократа (Thuc., VIII, 6, 1, с указанием на инициативную роль Гермократа; Diod., XIII, 34, 4; 39, 4; 63, 1, где все время говорится об одном командующем - Гермократе; однако ср.: Хеn. Hell., I, 1, 27 сл., где сиракузский военачальник выступает в окружении других стратегов - своих коллег).

Гермократ, вероятно, сам добивался этого назначения не только потому, что это давало ему возможность продолжать борьбу с афинянами, но и потому, что на родине, в Сиракузах, ввиду усиления радикально-демократической группировки во главе с Диоклом

- 332 -

теперь сложились неблагоприятные условия для политической деятельности таких людей, как он (ср. неудачное для Гермократа столкновение с демагогами по вопросу о том, как надо поступить с афинскими пленными, - Diod., XIII, 19, 4 сл.; Plut. Nic., 28).

С этих пор начинается новый период в военно-политической деятельности Гермократа. Под его руководством сиракузский флот принимает активное участие в морской войне у берегов Малой Азии и в проливах - при деблокаде пелопоннесцами Милета и взятии Иаса в 412 г. (Thuc., VIII, 26, 1; 28, 2), в битвах при Киноссеме и при Абидосе в 411 г. (ibid., VIII, 104, 3; 105, 2 и 3; 106, 3; Diod., XIII, 39, 4; 40, 5; 45, 7), вплоть до неудачного сражения при Кизике в 410 г. (Хеn. Hell., I, 1, 18). Возглавляя крупное воинское соединение, Гермократ авторитетно вмешивался в руководство войною, между прочим решительно противясь попыткам Тиссаферна сократить субсидии союзному флоту и разоблачая его двойную игру и интриги с Алкивиадом (Thuc., VIII, 29, 2; 45, 3; 85, 2-4; Хеn. Hell., I, 1, 31).

Находясь в течение долгого времени вдали от родины, ведя войну часто на свой страх и риск, Гермократ постепенно превращался в независимую политическую фигуру, подобно тому как это было с Алкивиадом и Лисандром13. Весьма возможно, что и это тоже, а не одно только поражение и потеря кораблей под Кизиком, как обычно считают14, было причиной смещения и изгнания Гермократа вместе с его товарищами по должности (Thuc., VIII, 85, 3; Хеn. Hell., I, 1, 27 сл.; Diod., XIII, 63, 1, с характерным указанием на то, что Гермократ стал жертвой заговора со стороны своих политических противников - uJpo; tw'n ajntipoliteuomevnwn katestasiavsqh).

К этому времени авторитет Гермократа в войске, особенно среди офицеров - триерархов и кормчих, стоял столь высоко, что воины, по свидетельству Ксенофонта, при получении известия о решении народного собрания в Сиракузах едва не взбунтовались. Они не пожелали, как, очевидно, того требовала инструкция, выбрать временных командиров на место смещенных стратегов и настояли

- 333 -

на том, чтобы эти последние вместе с Гермократом продолжали выполнять свои обязанности вплоть до прибытия вновь назначенных стратегов. А когда наступил момент расставания, "большинство начальников триер поклялось, что они, вернувшись на родину, добьются отмены декрета об изгнании" (Хеn. Hell., I, 1, 29).

Ксенофонт с обычным своим вниманием ко всему, что характеризует личность полководца-властителя, рассказывает любопытные подробности с тем, чтобы яснее показать и объяснить популярность Гермократа среди воинов: "Особо обращаясь к Гермократу, они (триерархи. - Э. Ф.) сожалели о разлуке с ним, отличавшимся такой заботливостью, великодушием и общительностью; так, например, он два раза в день - рано утром и с наступлением вечера - собирал в свою палатку тех из начальников триер, кормчих и морских воинов, которых считал наиболее подходящими, и сообщал им содержание своих будущих речей и что он намерен совершать; он занимался также их военным образованием, заставляя их высказывать свои мнения как экспромтом, так и по здравом размышлении. Поэтому-то Гермократ пользовался большим успехом на собраниях, имея репутацию наилучшего оратора и тактика" (Hell., I, 1, 30 сл., пер. С. Я. Лурье с некоторыми нашими изменениями).

Весьма возможно, что побуждали к таким занятиям Гермократа не только заботы о риторическим и военном образовании своих подчиненных, но и стремление укрепить свою личную связь с войском, в первую очередь с наиболее подходящими, с его точки зрения, офицерами и солдатами. Кстати заметим, что у Ксенофонта в слове oiJ ejpieikevstatoi, которое мы осторожно перевели выражением "наиболее подходящие", может заключаться не просто оценка интеллектуальных способностей, как именно обычно и понимают (ср. переводы: С. Я. Лурье - "наиболее даровитые", Ж. Хатцфельда - "les plus capables"), но и оценка морально-политических качеств. Иными словами, под этими "наиболее подходящими" могут иметься в виду люди, близкие Гермократу по своим симпатиям и интересам, такие именно, в которых он мог видеть своих действительных или возможных единомышленников, свою опору в войске. Что oн работал над созданием такой опоры, это, во всяком случае, не вызывает сомнений15.

- 334 -

Но если Гермократ был именно таким полководцем, со склонностью к упрочению своего авторитарного положения, почему же тогда он не стал апеллировать к войску и сдал все-таки командование вновь прибывшим стратегам? На этот вопрос мы не в состоянии ответить с уверенностью. Вероятно, он еще сам колебался принять окончательное решение, а может быть, просто не был уверен в том, что за ним последует все войско, ибо значительная часть флотских экипажей должна была быть и социально и политически связана с той самой демократией, которая теперь порывала с ним16. Скорее всего - это последнее, ибо, сдав команду, Гермократ немедленно начал готовиться к насильственному возвращению на родину, из чего, по-видимому, следует, что у этого честолюбивого и энергичного полководца с самого начала явилась мысль не смиряться на этот раз и силой отстоять свое право на политическое первенство. При этом возможно, что какие-то подготовительные шаги были им предприняты еще до окончательной сдачи командования, в те полгода, что отделяют получение известия о смещении (зима 410/9 г.) от прибытия новых стратегов (лето 409 г.)17.

Так или иначе летом 409 г., очевидно, сразу же после передачи войска новым командирам, Гермократ явился к персидскому сатрапу Фарнабазу, с которым его уже раньше, по-видимому, связывала

- 335 -

общая вражда к Тиссаферну, и без труда (у Ксенофонта - "прежде чем попросил" [pri;n aijth'sai]) получил от него деньги, на которые "стал готовить наемников и триеры для возвращения в Сиракузы" (Хеn. Hell., I, 1, 31; ср.: Diod., XIII, 63, 2). Из лояльного полководца Гермократ, таким образом, превратился в авантюриста-кондотьера, и этот кондотьер готовился теперь к вооруженному вторжению на свою родину. Впрочем, кроме чужеземных денег и наемников, Гермократ определенно рассчитывал на помощь своих сторонников в самих Сиракузах, и прежде всего тех военных, которые, по свидительству Ксенофонта, столь пылко выразили ему свою солидарность при расставании в Милете; ведь еще тем же летом сиракузская эскадра была отозвана на родину (Diod., XIII, 61, 1; Justin., V, 4, 5).

Что у Гермократа в Сиракузах имелась группа личных приверженцев - "друзей" (fivloi), это прямо подтверждается свидетельствами Диодора в рассказе о последующих попытках Гермократа проложить себе путь к возвращению (Diod., XIII, 63, 3; 75, 6 сл.). При этом к числу близких друзей Гермократа в Сиракузах могли относиться не только молодые и незнатные честолюбцы, вроде Дионисия, мечтавшие возвыситься, держась за полу плаща Гермократа, но и отдельные влиятельные граждане, такие, например, как Гиппарин и Филист, которые позднее поддержали Дионисия и могли, стало быть, с сочувствием отнестись и к предприятию Гермократа, в противоположность остальной части полисной элиты, которая в принципе отнеслась враждебно и к выступлению Гермократа, и к выступлению Дионисия18.

С полученными от Фарнабаза деньгами Гермократ явился в Пелопоннес и здесь, в Мессении, построил 5 триер и навербовал 1000 наемников (Diod., XIII, 63, 2, где место строительства кораблей - Мессения - спутано с местом высадки в Сицилии - Мессаной)19. С этими силами он, как кажется, помог спартанцам при взятии обратно Пилоса зимой 409/8 г. (Diod., XIII, 64, 5, с чтением П. Весселинга; ср.: Хеn. Hell., I, 2, 18)20. Весной 408 г.

- 336 -

мы застаем Гермократа и его брата Проксена примкнувшими к лакедемонскому посольству, которое направлялось к персидскому царю (Хеn. Hell., I, 3, 13). Возможно, впрочем, что цель самого Гермократа была не столь далекой и что он отправился снова в Малую Азию просто для того, чтобы еще раз повидать своего покровителя Фарнабаза21. Наконец летом 408 г. приготовления к возвращению были закончены и Гермократ во главе своего небольшого отряда отплыл в Сицилию (Diod., XIII, 63, 1 сл.).

В Сицилии Гермократ застал тревожную ситуацию. Только что прошла первая волна карфагенского нашествия, стершая с лица земли Селинунт и Гимеру, и все греческое население острова жило в страхе перед возможным возобновлением карфагенских атак. Гермократу эта ситуация оказалась очень на руку. Высадившись в Сицилии, в Мессане (Diod., XIII, 63, 2, с учетом приведенного выше разъяснения), он присоединил к своему отряду около 1000 лишившихся своего отечества гимерян и, полагаясь на поддержку друзей, к тому времени активизировавших свои усилия в Сиракузах, сделал попытку, очевидно, силой проложить себе дорогу на родину.

Однако эта попытка провалилась, по-видимому, вследствие противодействия со стороны правящей радикально-демократической группировки во главе с Диоклом (Diod., XIII, 63, 3, с указанием на помощь "друзей" - sunagwnizomevnwn aujtw'/ tw'n fivlwn; о противодействии противников Гермократа ср.: 63, 1 и 6; 75, 4 сл.). Тогда он пересек весь остров с востока на запад, занял и укрепил часть лежавшего в развалинах Селинунта и стал созывать отовсюду уцелевших селинунтян и других греков, пострадавших от карфагенского вторжения. Вскоре у него было до 6000 отборных воинов, и с ними он на свой страх и риск повел борьбу с карфагенянами, опустошая исконные владения финикийцев в западной части острова (XIII, 63, 3 сл.).

Имя Гермократа стало теперь символом всеобщей освободительной борьбы, вследствие чего резко возросла его популярность и в его родном городе Сиракузах, где настроение общества все больше изменялось в пользу Гермократа (Diod., XIII, 63, 5) и где народ на собраниях все с большим сочувствием прислушивался к участившимся теперь выступлениям с призывом вернуть прославленного полководца из изгнания (XIII, 63, 6).

- 337 -

Готовясь предпринять новую попытку к возвращению, Гермократ из Селинунта перешел в Гимеру. Здесь он собрал останки павших в 409 г. в битве с карфагенянами соотечественников и с пышной процессией, в сопровождении верных людей, отправил их для захоронения на родину, а сам, подчеркнуто демонстрируя свое уважение к закону, остался на границе и стал выжидать результатов затеянной акции (Diod., XIII, 75, 2 сл.). Все это делалось в пику Диоклу, который в 409 г. командовал сиракузским отрядом, посланным на помощь гимерянам, и должен был отступить, оставив тела павших без погребения (ср.: XIII, 59, 9 - 61, 6).

В Сиракузах теперь разразился политический кризис (Diod., XIII, 75, 5 - ejnevpesen eijх ta; plh'qh stavsiх). Диокл, понимая пропагандистский характер предпринятого Гермократом шага, со свойственной ему прямолинейностью воспротивился погребению присланных останков и этим оттолкнул от себя народную массу, которая теперь, несомненно по подстрекательству друзей Гермократа, приняла решение не только о торжественном погребении павших воинов, но и об изгнании противившегося этому Диокла. Однако и после этого друзьям Гермократа не удалось провести решение о возвращении его из изгнания. Сиракузяне, пишет Диодор (l. с.), "относились с подозрением к дерзкой отваге этого мужа, опасаясь, как бы он не добился руководящего положения и не объявил себя тираном (mhvpote tucw;n hJgemonivaх ajnadeivxh eJauto;n tuvrannon)".

Выше мы могли убедиться, что народная масса скорее склонялась на сторону Гермократа. С другой стороны, известно, что в дальнейшем, при Дионисии, наиболее упорное сопротивление тирании оказали аристократы-всадники. Поэтому можно предположить, что и тогда уже опасениями были охвачены в особенности эти аристократические слои и именно они оказали решающее противодействие планам Гермократа. Сделать это им было тем легче, что после устранения Диокла большим влиянием в государстве стала пользоваться умеренная, близкая олигархии группировка во главе с Дафнэем (ср.: Aristot. Pol., V, 4, 5, p. 1305 а 26-28; Diod., XIII, 86, 4 сл.; 96, 3; Polyaen., V, 7)22.

Так или иначе, но и эта попытка Гермократа сорвалась. Он возвратился в Селинунт, но через некоторое время, очевидно, уже

- 338 -

в начале 407 г., согласовав свои действия с друзьями в Сиракузах, в третий раз сделал попытку проложить себе дорогу на родину (Diod., XIII, 75, 6 сл., с указанием в самом начале на роль друзей - tw'n fivlwn aujto;n metapempomevnwn). С трехтысячным отрядом он выступил из Селинунта, прошел через область Гелы и ночью явился под Сиракузы, в условленное место (ejpi; to;n suntetagmevnon tovpon), к воротам, ведущим в северную часть тогдашнего города - Ахрадину. Его сторонники к этому времени заняли отдельные пункты (tou;х tovpouх), очевидно в этой же части города.

Во время ночного марша бульшая часть войска отстала от Гермократа, и он теперь решил обождать их. Это дало возможность республиканскому правительству организовать отпор. Граждане с оружием в руках явились на городскую площадь и оттуда атаковали Гермократа и его друзей. В уличной схватке сам Гермократ пал, большинство из его сторонников было перебито, а оставшиеся в живых были преданы суду и приговорены к изгнанию. Впрочем, некоторые из тяжело раненных были объявлены своею роднею мертвыми, и это спасло их от немедленного суда и изгнания. Одним из таких спасенных был 23-летний Дионисий, будущий сиракузский тиран.

Попытка государственного переворота, предпринятая Гермократом, окончилась неудачей. Однако этот эпизод показал, сколь близка и реальна была угроза возрождения тирании в Сиракузах, в городе богатом и процветающем, с развитыми уже полисными и демократическими традициями, где народ, гордый недавнею победою над афинянами, только что, казалось бы, окончательно утвердил свой суверенитет. Нависшая угроза карфагенского нашествия поставила под вопрос прочность сложившейся политической системы, а выступление Гермократа показало, что и в Сиракузах не было недостатка в людях, готовых воспользоваться тревожной ситуацией и из честолюбивых соображений пойти на свержение законного республиканского правительства.

В этой связи подчеркнем, что нам не представляются удачными попытки частичной реабилитации Гермократа, которые мы встречаем у ряда современных исследователей. Утверждают, что Гермократ почти до самого конца оставался лоялен перед своим государством и на последний отчаянный шаг решился не из честолюбия, а из патриотизма, движимый тревогою за судьбу своего отечества, оставшегося накануне решающих схваток с карфагенянами на попечении

- 339 -

неспособного правительства23. Однако, как мы видели, смирение Гермократа перед решением сиракузского народного собрания зимой 410/9 г. было скорее всего внешним, вынужденным. Он рано стал готовиться к насильственному возвращению на родину, и его известный патриотизм не исключал, как это признают и нынешние его апологеты, его конечной политической метаморфозы: в 408/7 г. этот аристократ готов был стать тираном.

Интересна, далее, комбинация сил и средств, которыми располагал Гермократ при осуществлении своей попытки государственного переворота. Отправной точкой служила помощь со стороны чужеземного властителя, непосредственным орудием - наемные войска, а скрытой опорой - группа личных приверженцев на родине. Слабость оппозиции - ибо противодействие Гермократу со стороны сиракузского общества было вплоть до последнего момента далеко не единодушным - повышала шансы этого честолюбца на успех. При этом с точки зрения методов борьбы за власть поучительна эксплуатация Гермократом популярной идеи, патриотического лозунга борьбы с карфагенянами. Вместе с тем опыт Гермократа показал, что указанных выше сил было еще недостаточно для успеха и что этот недостаток не могла компенсировать даже ловкая эксплуатация патриотических настроений. Необходимо было обеспечить сотрудничество более широких масс, и здесь важно было дополнить "национальную" демагогию демагогией социальной. Этот "недостаток" был исправлен Дионисием Старшим.

Примечания

1 Для истории как Сиракуз, так и вообще всей Сицилии в классический период см.: Holm A. Geschichte Siziliens im Altertum, Bd. I, Leipzig, 1870, S. 254 f. и 430 f. (прим.); Freeman E. A. The History of Sicily, vol. II, Oxford, 1891, p. 324 f.; Meуеr Ed. Geschichte des Altertums, Bd. III, Stuttgart, 1901, § 357 f., S. 640 f.; Beloch K. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. II, Abt. 1, Strassburg, 1914, S. 127 f.; Hackforth R. Sicily // САН, vol. V, 1927, p. 151 f.; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. II, P., 1931, p. 679 s.; Pais E. Storia dell' Italia antica e della Sicilia, 2ndа ed., vol. I, Torino, 1933, p. 379 sg.; Hammond N. G. L. A History of Greece to 322 B. C. Oxford, 1959, p. 376 f.; Bengtson Н. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Munchen, 1969, S. 215 f. - Для Сиракуз специально: Wickert L. Syrakusai // RE, 2. Reihe, Bd. IV, Hbbd. 8, 1932, Sp. 1489 f.назад

2 Для истории Сиракуз в конце V в. (после 413 г.) см., в частности: Holm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, 1874, S. 77 f. и 417 f. (прим.); Free-man E. A. The History of Sicily, vol. III, 1892, p. 439 f.; Meyer Ed. GdA, Bd. V, 1902, § 766, S. 59 f.; Pais E. Storia, vol. I, p. 438; Wickert L. Syrakusai, Sp. 1504 f.назад

3 Ограниченность политического прогресса в Сиракузах была от-мечена уже Р. Ю. Виппером. Оценивая тенденции внутреннего развития Сиракуз после реформы Диокла, свидетельствовавшей, казалось бы, о торжестве таких же демократических начал, как и в Афинах, он писал: "И, однако, Сиракузы пошли политическим путем, очень отличным от Афин. Несмотря на введение образцовых конституционных учреждений, общество здесь оставалось политически невоспитанным" (Виппер Р. Ю. История Греции в классическую эпоху [IX-IV вв. до Р. Х.]. М., 1916, с. 459). В более новой литературе обоснованную характеристику отличий и слабостей сиракузской демократии по сравнению с демократией афинской можно найти, например, в книге: Mossй С. La tyrannie dans la Grиce antique. P., 1969, p. 100-101.назад

4 Впрочем, формирование такого отряда не было абсолютным новшеством - тому были свои прецеденты. У Диодора под 461/60 г. уже упоми-нается об отряде из 600 отборных воинов, благодаря которому сиракузя-не одержали победу над бывшими наемниками тиранов (Diod., XI, 76, 2). Стабильное и кратное трем число 600 могло стоять в связи с принципом комплектования сиракузского ополчения по 3 филам, на которые, подобно тому как это было и в других дорийских полисах, подразделялись граждане Сиракуз. См.: Hоlm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 418.назад

5 Scheele М. Strategos Autokrator. Staatsrechtliche Studien zur griechi-schen Geschichte des 5. u. 4. Jahrhunderts (Diss.). Leipzig, 1932, S. 34 f.назад

6 Для истории карфагенского нашествия 409-405 гг., помимо соответствующих разделов в общих трудах по истории античной Греции и Си-цилии, см.: Meltzer О. Geschichte der Karthager, Bd. I, Berlin, 1879, S. 258 f.назад

7 О нем, помимо экскурсов в трудах общего характера, см. также: Lenschau Th. Hermokrates // RE, Bd. VIII, Hbbd. 16, 1913, Sp. 883-887 (с обстоятельно разработанной хронологией, легшей в основу после-дующих штудий); Westlake Н. D. Hermocrates the Syracusan // BJRL, vol. XLI, N 1, 1958, September, p. 239-268; Stroheker K. F. Dionysios I. Gestalt und Geschichte des Tyrannen von Syrakus. Wiesbaden, 1958, S. 33 f.; Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Mьnchen, 1967 (I, S. 215 f.; II, S. 634).назад

8 Общепринятое мнение. Оспаривает принадлежность Гермократа к проалигархическим кругам только Г. Вестлейк (Westlake H. D. Hermocrates the Syracusan, p. 249-251). Однако его доводы нельзя признать убедительными. Ср.: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 215.назад

9 Для оценки развитых Гермократом на конгрессе в Геле идей о геополитическом единстве (греческой) Сицилии см.: Landmann G. P. Inter-pretation einer Rede des Thukydides: Die Friedensmahnung des Hermo-krates (Diss.). Basel; Tьbingen, 1932. О возможном влиянии этих идей на по-следу-ющую державную политику Дионисия в Сицилии см.: Strohe-ker K. F. Dionysios I, S. 38. назад

10 Scheele М. Strategos Autokrator, S. 34 f.назад

11 Весьма возможно, что свою роль здесь сыграли, как предполагает Г. Вестлейк, и происки враждебных Гермократу демагогов (Westlake Н. D. Hermocrates the Syracusan, p. 254).назад

12 Сохранилось свидетельство об еще одной услуге, оказанной Гермократом своему отечеству во время войны с афинянами. Полиэн рассказывает, как в Сиракузах началось опасное движение рабов, которое было подавлено лишь благодаря хитрости и энергии бывшего тогда одним из стратегов Гермократа. Руководители мятежа были заманены в ловушку и схвачены, после чего остальные рабы были приведены к покорности и лишь триста из них успело перебежать к афинянам (Polyaen., I, 43, 1). Отношениe к этому рассказу в новейшей историографии различно. Ад. Гольм видел в нем фрагмент местной традиции, восходящей к Тимею или даже Филисту, вдвойне ценной тем, что она давала независимую от Фукидида, с дополнительными подробностями, версию войны сиракузян с афинянами (Holm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 366). Относясь к сообщению Полиэна с полным доверием, Гольм приурочивал самый эпизод ко времени чрезвычайной стратегии Гермократа (ibid., S. 37). Напротив, Эд. Фримен считал рассказ Полиэна безусловно недостоверным, хотя и не отрицал в принципе самой возможности восстания рабов в Сиракузах или перебежки их к неприятелю во время осады города афинянами (Freeman E. А. The History of Sicily, vol. III, p. 673-674). Вслед за Гольмом с доверием относился к рассказу Полиэна и Т. Леншау (Lenschau Th. Hermokrates, Sp. 884), и, признаться, мы тоже не видим никаких особых оснований отрицать достоверность предания.назад

13 Ср.: Ленцман Я. А. Пелопоннесская война // Древняя Греция / Под ред. В. В. Струве и Д. П. Каллистова. М., 1956, с. 333 сл. Ср. также выше, часть II, гл. 1 и 2. назад

14 Freeman E. А. The History of Sicily, vol. III, р. 429; Вeloch К. J. GG2, Bd. II, Abt. 1, S. 402 f.; Abt. 2, S. 245 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 215.назад

15 О морально-политических оттенках слова и производных от него у Аристотеля и других писателей IV в. до н. э. см.: Доватуp А. И. Социаль-ная и политическая терминология в "Афинской политии" Аристотеля //ВДИ, 1958, № 3, с. 76 сл. Для истолкования приведенного отрывка из Ксенофонта ср.: Holm A. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 75, где oiJ ejpieikevstatoi переведены как "die angesehensten", и особенно: Freеman E. A. The History of Sicily, vol. III, р. 431, n. 7. Приведя целиком нужное место, Фримен замечает: "Эти действия, конечно, могли быть обычной практикой Гермократа, но мы можем быть уверены, что их значение возросло в то время, пока он ожидал своего преемника. Эти ejpieikevstatoi - весьма опасная категория в устах все равно Гермократа или Ксенофонта, и мы можем отметить примечательное отсутствие демократических nau'tai на этих собраниях".назад

16 Ср.: Freeman E. А. The History of Sicily, vol. III, р. 430 f.; Ве--loch K. J. GG2, Bd. II, Abt. 1, S. 403.назад

17 Мы, таким образом, решительно не согласны с теми, кто, в отличие от Фримена, склонен подчеркивать искреннюю лояльность Гермократа при сдаче им командования в 409 г. См.: Scheele М. Strategos Autokrator, S. 37; Westlake Н. D. Hermocrates the Syracusan, p. 261; Stroheker K. F. Doiny-sios I, S. 33 и 34; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 215 и 216. Ср. однако: Frееman E. А. The History of Sicily, vol. III, р. 431 f.назад

18 О возможной связи с Гермократом отдельных представителей сиракузской знати, при общем отрицательном отношении аристократических кругов к его предприятию, ср.: Strоhеkеr К. F. Dionysios I, S. 39 и 195 (прим. 14 к гл. II); Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 221; Bd. II, S. 637.назад

19 Lenschau Th. Hermokrates, Sp. 885.назад

20 Lenschau Th., l. c.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 215; Bd. II, S. 634.назад

21 Freеman E. A. The History of Sicily, vol. III, p. 727-728; Len-schau Th., l. c.назад

22 Ср.: Strоheker К. F. Dionysios I, S. 34 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 216; Bd. II, S. 634.назад

23 Такова точка зрения Г. Вестлейка, К. Ф. Штроекера и Г. Берве. Своеобразную позицию занимал Эд. Фримен: допуская возможность нелояльных действий со стороны Гермократа уже в 409 г., он считал, однако, что руководящей идеей для этого сиракузского политика оставалось стремление скорее к олигархии, чем к тирании, и что если бы даже он и решился добиваться тирании, то сделал бы это, в отличие от Дионисия, не ради самой власти, а для блага отечества (Freеman E. А. The History of Sicily, vol. III, р. 506 f.). Еще дальше в этом смысле шел М. Шееле, который отстаивал безусловную верность Гермократа аристократическим идеалам (Scheele М. Strategos Autokrator, S. 37 f.).назад

Глава 2. Приход к власти Дионисия

- 339 -

Прежде чем обратиться непосредственно к истории возвышения Дионисия Старшего, мы должны подчеркнуть уникальность того исторического материала, который в данном случае находится в

- 340 -

нашем распоряжении. Бесценными, в частности, являются те девять или десять страниц текста Диодора (кн. XIII, гл. 91-96), где последовательно, с очень важными подробностями, восходящими к свидетельству очевидца и участника событий Филиста, рассказывается о движении Дионисия к власти. Нигде в другом случае (применительно к позднеклассическому периоду) мы не имеем возможности столь обстоятельно проследить историю установления тирании, как здесь, и каждый раз для восполнения недостающих звеньев мы вынуждены мысленно обращаться к истории Дионисия Старшего, чтобы оттуда почерпнуть необходимые сопоставления и объяснения. Благодаря такому исключительно благоприятному состоянию традиции путь Дионисия к власти оказывается в буквальном смысле слова образцовым, заслуживающим самого пристального изучения.

Разумеется, этот материал неоднократно уже подвергался исследованию учеными нового времени. Выше, знакомясь с историографией темы, читатель мог убедиться, сколь богата, по крайней мере, западноевропейская литература трудами о Дионисии Сиракузском. Однако не только более общий вопрос о политическом существе и исторической роли государства Дионисия, но и этот частный сюжет, к которому мы теперь обращаемся (история прихода Дионисия к власти), трактован в новейшей литературе отнюдь не безупречным образом. Во-первых, бросается в глаза неверная исходная установка, которая со времени Ад. Гольма в той или иной степени оказалась воспринятой большинством западных ученых, именно стремление объяснить - и, таким образом, по существу и оправдать - установление тирании в Сиракузах в 406/5 г. до н. э. исторической необходимостью консолидации сил западных эллинов перед лицом варварской опасности.

Во-вторых, можно констатировать отсутствие должного внимания к методам борьбы Дионисия Старшего за власть и в силу этого недостаточную изученность таких аспектов темы, которые с общеисторической точки зрения представляются и наиболее интересными, и наиболее поучительными. Все вместе служит достаточным основанием для нового обстоятельного разбора традиции о драматических перипетиях той борьбы за власть, которая вновь вспыхнула в Сиракузах через год с небольшим после гибели Гермократа.

В самом деле, провал путча Гермократа отнюдь не означал, что опасность, нависшая над Сиракузской республикой, миновала. Положение оставалось весьма тревожным и в силу напряженности

- 341 -

во внутренних отношениях, и ввиду растущей угрозы со стороны карфагенян. Внутренние противоречия в Сиракузах достигли особой остроты как раз в связи с выступлением Гермократа. Как мы видели, своими спекуляциями на патриотических настроениях Гермократу удалось привлечь к себе симпатии народной массы и с помощью своих друзей в Сиракузах добиться устранения вождя радикальной группировки Диокла. В этих условиях решающее противодействие планам Гермократа было оказано, по-видимому, олигархически настроенными кругами полисной элиты, сплотившимися перед угрозой установления тирании вокруг политика консервативного направления Дафнэя.

Победа над Гермократом усилила влияние этой консервативной группировки, что должно было вызвать подозрение у пылких приверженцев демократии, которые теперь не без основания могли опасаться олигархического переворота (ср. последующие спекуляции Дионисия на этой почве). При этом у демократов не было недостатка в поводах для критики: малоэффективная внешняя политика и прежде всего недостаточно энергичное сопротивление карфагенянам делали весьма уязвимыми позиции правящей партии.

Таким образом, начиная с 408/7 г., когда вследствие происков Гермократа и его друзей впервые вспыхнула внутренняя смута (stavsiх, Diod., XIII, 75, 5), сиракузское общество непрерывно находилось в состоянии брожения, и это состояние действительного или потенциального раскола безусловно должно было облегчить выступление нового претендента на власть. Исходной точкой для такого выступления, как это подсказывал опыт Гермократа, могла стать критика осуществлявшейся правительством военной политики, которая, как казалось, могла закончиться для государства катастрофой.

И действительно, последовавший за падением Селинунта и Гимеры двухлетний перерыв в военных действиях с карфагенянами ни сиракузяне, ни остальные сицилийские греки практически никак не использовали. Сиракузяне, в частности, чья инициатива была парализована выступлением Гермократа, ограничились бесплодными дипломатическими демаршами (Diod., XIII, 79, 8). Затем, в 406 г., когда уже стало известно о готовящемся новом вторжении карфагенян, Сиракузы выступили инициатором определенных защитных мер. Они обратились с призывом к грекам Сицилии объединить свои усилия в защите общей свободы и независимости и отправили послов к италийским грекам и в Спарту с просьбой о помощи (XIII, 81, 1 сл.).

- 342 -

Однако карфагеняне успели высадиться и начали осаду Акраганта прежде, чем составилось союзное войско, а когда это последнее, наконец, выступило на помощь акрагантянам - на этот раз довольно большой отряд в 30 000 пехоты и 5000 конницы под командованием Дафнэя (XIII, 86, 4 сл.), - то действовало оно не лучшим образом. Союзникам удалось разгромить выставленный карфагенянами заслон и соединиться с осажденными акрагантянами, однако свой успех они не сумели развить. Мало того, из-за преступной медлительности стратегов - командиров союзных и собственно акрагантских войск (акрагантские стратеги за эту свою медлительность подверглись даже обвинению в предательстве и были побиты камнями), а также из-за небрежного ведения войны на море греки очень скоро попали в трудное положение и вынуждены были оставить Акрагант (в начале зимы 406/5 г., Diod., XIII, 85 сл.; [Хеn.] Hell., I, 5, 21; II, 2, 24).

Хотя размеры этой новой неудачи были поистине огромны, все же было бы антиисторично думать, что при тогдашнем своем партикуляризме и республиканском строе греки Сицилии фатально, так сказать, были обречены на поражения и что единственное спасение могло прийти от сильного вождя, от монарха-объединителя, который своей властью спаял бы разрозненные рыхлые общины в мощное единое целое1. Опыт Греко-персидских войн показал,

- 343 -

что и полисные республики могли в принципе достигнуть единства и вести успешную борьбу с могущественным внешним врагом. Однако в конце V в. до н. э. греческие города Сицилии уже вступили в полосу социального кризиса. Признаками этого были и выступление Гермократа в Сиракузах в 408/7 г., и нервозность масс в Акраганте, и их расправа над стратегами в 406 г., и, наконец, те события в Сиракузах и в Геле, о которых мы сейчас будем говорить. В этих условиях первые же крупные неудачи развязали внутренние смуты, в результате которых оказалось возможным торжество тирании над республикой. Не республика вообще, а слабая республика демонстрировала свою несостоятельность в борьбе с карфагенским нашествием, и только это дало возможность тирании украсить себя одеждами защитницы национального дела2.

Так или иначе взятие карфагенянами Акраганта повергло в ужас всю Сицилию. Масса беженцев - от прежнего времени селинунтяне и гимеряне, а теперь в особенности из Акраганта - скопилась в Сиракузах и своим присутствием и своими речами о предательстве стратегов накаляла обстановку, так что и здесь, в конце концов, накапливавшееся годами социальное недовольство выплеснулось в политическое выступление народа против правительства. Инициатором этого выступления явился один из соратников покойного Гермократа Дионисий, который воспользовался сложившейся ситуацией, чтобы добиться для себя единоличной власти (Diod., XIII, 91-96; ср.: [Хеn.] Hell., II, 2, 24; Plat. Ep. VIII, p. 353; Aristot. Pol., III, 10, 10, p. 1286 b 39-40; V, 4, 5, p. 1305 а 26-28; 5, 6, р. 1306 а 1-2; 8, 4, p. 1310 b 30; Dionys. Hal. Ant. Rom., VII, 1; Plut. Reg. et imp. apophth., Dionys. Mai., 1, p. 175 с-d; Polyaen., V, 2, 2).

- 344 -

Дионисий, сын Гермократа (так у всех древних авторов - Diod., XIII, 91, 3; [Хеn.] Hell., II, 2, 24; Polyaen., V, 2, 2; Aelian. V. h., XII, 46; Diog. L., III, 18), или, может быть, правильнее Гермокрита (ср.: Ditt. Syll.3, I, № 159, стк. 21, где один из двух упомянутых там сыновей Дионисия назван Гермокритом)3, происходил из незнатной, но все же, по-видимому, почтенной и зажиточной сиракузской семьи (Isocr., V, 65 - pollosto;х w]n Surakosivwn kai; tw'/ gevnei kai; th'/ dovxh/ kai; toi'х a[lloiх a{pasin; Polyb., XV, 35, 2 - ejk dhmotikh'х kai; tapeinh'х uJpoqevsewх oJrmhqeivх; Diod., XIII, 96, 4 - ejk <...> tou' tucovntoх ijdiwvtouх <...> ejgenhvqh tuvrannoх; ср., однако: Cic. Tusc. disp., V, 20, 58 - qui quum esset bonis parentibus atque honesto loco natus; на известный достаток семьи косвенно указывает полученное будущим тираном хорошее образование - ibid., V, 22, 63, и ниже). Указание одного позднего источника, что отец Дионисия был погонщиком ослов (Helladius ар. Phot. Bibl., cod. 279, p. 530 а 30-32 Bekker), надо, очевидно, отнести на счет позднейших измышлений4.

В момент захвата власти, в 406/5 г., Дионисию было 25 лет (Cic. Tusc. disp., V, 20, 57; ср.: Ephor. ар. Polyb., XII, 4 а, 3-4 = FgrHist 70 F 218), из чего следует, что он родился около 431/30 г.5 Кажется, он рано лишился своего отца и был воспитан отчимом Гелоридом, с которым, по-видимому, хорошо ладил, ибо позднее мы видим этого Гелорида в числе ближайших друзей тирана (Diod., XIV, 8, 5). У Дионисия было два брата - Лептин и Феарид, оба младше его (Plat. Ep. VII, р. 332 а), сестра Феста (имя приводит Плутарх - Plut. Dion, 21, 7). Рослый, рыжеволосый,

- 345 -

с лицом, усыпанным веснушками, Дионисий резко выделялся из толпы и производил впечатление сильного и деятельного человека (о его внешности см.: Tim. ар. Schol. in Aeschin., II, 10 = FgrHist 566 F 29; Valer. Max., I, 7, ext. 6). От природы он был наделен крепким здоровьем, твердым характером и большим умом, был предприимчив, смел, настойчив, в его речах и действиях обнаруживались и трезвый расчет, и страстная убежденность, производившие исключительное впечатление на окружающих его людей. Вообще он в большой степени был наделен харизматическим даром воздействовать на души других и подчинять их своему влиянию.

Для характеристики его духовного облика важны не только общие замечания некоторых авторов о полученном им хорошем образовании (Cic. Tusc. disp., V, 22, 63 - homini praesertim docto a puero et artibus ingenuis erudito), но и более конкретные свидетельства - о его качествах превосходного оратора, обнаружившихся с самого начала (см. у Диодора описания его выступлений перед народом во время борьбы за власть и перед началом второй войны с карфагенянами - Diod., XIII, 91, 3 сл.; 92, 4 сл.; 94, 1 сл.; 95, 5 сл.; XIV, 45, 2 сл.); о позднейших его увлечениях и интересах в области поэзии (Diod., XIV, 109; XV, 6-7; 74, 1-4; ср.: Cic. Tusc. disp., V, 22, 63; Suid., s. v. Dionuvsioх m Bekker и др.; A. Nauck, TGF2, p. 793 сл.), музыки (Cic., l. с.), истории (Suid., l. с.) и вместе с тем о внимании к точным, техническим, прикладным дисциплинам - строительному делу, военной технике и даже медицине (о последнем - Aelian. V. h., XI, 11); наконец, о ярко выраженном рационалистическом, зачастую цинично-потребительском отношении к религии, - всё, по-видимому, указывающее на большое влияние господствовавшего тогда в области образования софистического направления6.

Под этим влиянием, а еще больше под непосредственным воздействием окружающей среды и обстановки - империалистских столкновений держав, внутренних социально-политических распрей, честолюбивых происков отдельных политиков - завершилось формирование натуры Дионисия. Это была удивительно современная личность, подстать тому выработанному софистикой идеальному типу, который нашел столь яркое выражение в образе эврипидовского Этеокла и в реальных фигурах Алкивиада, Крития, Лисандра, с теми же, а может быть, и еще сильнее развитыми, характерными

- 346 -

качествами - ненасытной жаждой деятельности и успеха, неукротимым стремлением к первенству и власти, готовностью на этом пути всегда противопоставить традиционным политическим и нравственным нормам свое право сильной личности.

Стремясь выбиться на поверхность, Дионисий поначалу старался держаться какого-либо сильного покровителя, и, очевидно, именно это привело его к участию в отчаянном предприятии Гермократа. В уличной схватке в 407 г. Дионисий был ранен, его родичи объявили его погибшим, и это спасло его от немедленного суда и изгнания (Diod., XIII, 75, 9). По-видимому, он нашел затем способ реабилитировать себя в глазах сиракузян, возможно, храбрым поведением на войне с карфагенянами (ср.: XIII, 92, 1). В 406 г. во время борьбы за Акрагант он исполнял уже должность секретаря коллегии стратегов (Dem., XX, 161; Diod., XIII, 96, 4; XIV, 66, 5; Polyaen., V, 2, 2), т. е. занимал пост, хотя и не очень высокий, но важный, позволявший быть в курсе всех событий и по-своему оказывать на них влияние7. Причастный к руководству военными действиями, но лично неответственный за их неудачный исход, Дионисий мог со знанием дела подвергнуть критике тогдашних военачальников, что он и не преминул сделать на первом же народном собрании, созванном в Сиракузах зимой 406/5 г. для обсуждения ситуации, сложившейся после падения Акраганта.

Диодор, в чьем рассказе чувствуется еще свежий тон современной хроники Филиста, рисует ужасную картину паники, царившей тогда в Сиракузах, и растерянности, которая охватила народ, собравшийся для принятия ответственного решения (Diod., XIII, 91, 1 сл.). Никто не решался подать совета, и тут тягостное молчание нарушил Дионисий, который выступил и обвинил стратегов в предательстве. Дионисий призвал народ (ta; plhvqh) не дожидаться

- 347 -

положенного по закону переизбрания или суда, а немедленно покарать виновных (mh; perimei'nai to;n kata; tou;х novmouх klh'ron, ajllV ejk ceiro;х eujqevwх ejpiqei'nai th;n divkhn)8. Власти осудили выступление Дионисия как подстрекательское и наложили на него штраф, однако Дионисия поддержал будущий историк Филист, один из самых богатых граждан (oujsivan e[cwn megavlhn), который демонстративно заплатил за Дионисия штраф и ободрил его к дальнейшим выступлениям, заявив, что готов хоть целый день платить за него штрафы.

Дионисий продолжил свои нападки на стратегов, прямо теперь уже объявив, что они оставили Акрагант, будучи подкуплены карфагенянами. Заодно он обрушился с обвинениями и на остальных виднейших граждан, утверждая, что они являются сторонниками олигархии. "Он советовал, - продолжает Диодор, - выбирать в стратеги не сильнейших, а скорее наиболее преданных и демократичных, ибо те, первые, деспотически управляя гражданами, презирают массу и в несчастьях отечества видят источник собственной выгоды, тогда как люди менее значительные ничего подобного не будут делать, испытывая страх из-за собственного своего бессилия".

Совершенно очевиден демагогический характер выступления Дионисия, однако при этом замечательно то, что у него в отличие от Гермократа с самого начала "национальная" демагогия, т. е. своекорыстная эксплуатация патриотического лозунга защиты отечества, сочеталась с демагогией социальной, с разжиганием вражды простого народа к знатной и богатой верхушке города, которую он делал ответственной за все несчастья, и внешние и внутренние. Использование этого приема было закономерным, ибо оно опиралось на действительно распространенное представление о неблагонадежности богатых и знатных граждан в демократическом государстве (ср. аналогичные рассуждения в Псевдо-Ксенофонтовой "Афинской политии"), а, с другой стороны, оправдывалось конкретной политической ситуацией в тогдашних Сиракузах, где власть сосредоточилась в руках умеренной, консервативной группировки, близкой олигархии.

- 348 -

Разглагольствование о народных интересах составляло важную черту выступлений Дионисия, но это было именно разглагольствованием, пропагандистским приемом в политической борьбе, где целью был захват власти. Показательно при этом, что Дионисия поддерживали - еще до того, как он склонил на свою сторону народную массу - отдельные представители полисной элиты, той самой, против которой он разжигал ненависть народа. Так, по свидетельству Аристотеля, один из влиятельнейших граждан Гиппарин, порвав с олигархической группировкой, к которой ранее принадлежал, подбивал Дионисия к установлению тирании (Aristot. Pol., V, 5, 6, p. 1306 а 1-2). Затем, как мы видели, поддержал и, так сказать, финансировал выступление Дионисия богач Филист. Очевидно, что полисная элита не была единой, сплоченной группой. От нее откололся ряд лиц, которые и подготовили выступление Дионисия. При этом возможно, что еще раньше эти лица поддерживали Гермократа и входили в ту группу его "друзей" в городе, которая так усиленно хлопотала о его возвращении. Уже тогда они могли оценить способности смелого и энергичного Дионисия и после смерти Гермократа могли связать с Дионисием те надежды, которые раньше возлагали на Гермократа9.

- 349 -

Замечательно, что эти связи не расстроились и после того, как Дионисий перетянул на свою сторону народ и, казалось, мог уже не зависеть от своих влиятельных друзей. В ту же зиму, сразу же после завоевания власти, Дионисий породнился с домом покойного Гермократа (см. ниже, с. 360). Позднее он женился на дочери Гиппарина Аристомахе и приблизил к себе его сына Диона. А что касается Филиста, то тот на долгие годы стал деятельным сотрудником нового режима. Замечательно также, что во время мятежа сиракузских всадников (в 405 г., спустя немного времени после захвата Дионисием власти) не все эти аристократы покинули Дионисия - часть осталась ему верна (Diod., XIII, 112, 5; 113, 1).

Причины, которые побудили некоторых представителей полисной элиты порвать со своей группой и поддержать Дионисия, были, наверное, самые различные - и своекорыстный расчет поправить свое состояние, как это было у Гиппарина (Aristot., l. с.), и принципиальное убеждение в превосходстве тирании (монархии) над республиканскими формами правления, как это было у Филиста (ср. уже приводившуюся выше замечательную характеристику Филиста у Корнелия Непота). Однако самый факт образования влиятельными гражданами антиреспубликанского заговора и создания ими партии личных приверженцев, "друзей" тирана, не подлежит сомнению.

Вернемся, однако, к тому собранию, на котором состоялось первое выступление Дионисия (Diod., XIII, 92, 1 сл.). Его демагогия имела успех: распаленный его речами народ (oJ dh'moх) немедленно отрешил от власти прежних стратегов во главе с Дафнэем и

- 350 -

избрал новых, в их числе Дионисия и, может быть, также Гиппарина10. Успех окрылил Дионисия, и он энергично продолжал начатое восхождение, совершенно осознанно и последовательно добиваясь тиранической власти (dio; kai; metewrisqei;х tai'х ejlpivsi pa'n ejmhcanhvsato pro;х to; genevsqai th'х patrivdoх tuvrannoх)11.

С самого начала он отказался сотрудничать со своими коллегами, очевидно потому, что большая часть их не была его сторонниками12. Он не являлся на их заседания и вообще никак с ними

- 351 -

не общался. Одновременно он делал все для того, чтобы дискредитировать и эту новую коллегию, распуская слухи об их связях с карфагенянами. Народная масса (oJ dhmotiko;х o[cloх), зачарованная его демагогическими речами, продолжала слепо верить ему как своему вождю и заступнику-простату, однако почтенные граждане (oiJ carievstatoi tw'n politw'n) подозревали его цели и при каждом удобном случае, на всех сходках поносили его как злейшего врага.

Словом oiJ carievstatoi обозначается здесь у Диодора состоятельная и знатная прослойка граждан13. Очевидно, как и в случае с Гермократом, - теперь мы даже можем утверждать это с большей определенностью, - сопротивление возникающей тирании исходило в особенности от этой аристократической верхушки, точнее говоря, от ее большинства, но отнюдь не от народной массы. Чтобы противостоять этим оппозиционно настроенным "почтенным" гражданам и вместе с тем не быть зависимым от прихотей изменчивой в своих настроениях толпы, т. е., как правильно подчеркивает Г. Берве, чтобы встать над обеими традиционными социально-политическими группами в полисе14, Дионисию важно было укрепить партию своих личных приверженцев. С этой целью на одном из народных собраний, посвященных подготовке к войне с карфагенянами, Дионисий под предлогом консолидации сил провел решение о возвращении изгнанников (Diod., XIII, 92, 4 сл.).

В самом этом решении ничего необычного не было; так нередко поступали греческие полисы в условиях большой внешней опасности (ср., например, решение афинян об амнистии изгнанников накануне вторжения персов в 480 г. до н. э. - Andoc., I, 107 сл.; Aristot. Ath. pol., 22, 8; Plut. Them., 11, 1; Arist., 8, 1)15. Однако эта, как казалось, весьма оправданная мера по существу таила в себе большую опасность для Сиракузской республики, ибо cpеди

- 352 -

изгнанников большинство в данном случае несомненно составляли те, кто в свое время был осужден за участие в выступлении Гермократа16. Эти люди и раньше были связаны с Дионисием, а теперь тем более, как он правильно рассчитывал, они должны были составить его личную партию (см. у Диодора - tou'to dV e[praxen oJ Dionuvsioх ejlpivzwn ijdivouх e{xein tou;х fugavdaх) и из благодарности за возвращение, и потому также, что лишь через него они могли надеяться получить обратно конфискованное имущество и отомстить врагам.

Как демагогу, метящему в тираны, Дионисию было мало, однако, обзавестись в городе свитою друзей. Важно было установить еще прочную связь с войском, подчинять его своему влиянию, сделать его послушным своей воле. Случай скоро помог Дионисию сделать важный шаг в этом направлении (Diod., XIII, 93, 1 сл.). Из Гелы прибыло послание с просьбой ввиду грозящего наступления карфагенян прислать вдобавок к уже ранее отправленному сиракузянами отряду под кoмaндoвaниeм спартанского кондотьера Дексиппа новое солидное подкрепление. В Гелу был отряжен с отрядом в 2000 пехотинцев и 400 всадников Дионисий (очевидно, в начале 405 г.)17. Он застал в Геле гражданскую смуту - богачей в распре с народной массой (tou;х eujporwtavtouх stasiavzontaх pro;х to;n dh'mon), что, весьма вероятно, было связано не только с общим накалом социальных противоречий, но и более конкретно - с трудностями содержания воинов Дексиппа, которым сиракузское правительство задерживало выплату жалованья18.

Дионисий решительно вмешался в эти распри, выступил в народном собрании гелойцев с обвинениями по адресу богачей, добился

- 353 -

их осуждения и казни19, а из конфискованного у них имущества выплатил задолженные суммы воинам Дексиппа. Одновременно он обещал и тем воинам, которые прибыли с ним из Сиракуз, что добьется для них удвоения назначенного им от казны жалованья. Таким образом, он сильно расположил к себе солдат ("сделал их себе лично преданными" - tai'х eujnoivaiх ijdivouх kateskeuvasen) как гарнизона в Геле, так и своего собственного отряда, который он привел из Сиракуз. Он пытался даже Дексиппа перетянуть на свою сторону и сделать участником своих интриг, однако встретил здесь отказ.

Между тем народ в Геле, в восторге от всего содеянного (может быть, и от того также, что ему перепала часть конфискованного у богачей имущества), в особом постановлении почтил Дионисия как восстановителя свободы и со специальными послами отправил текст этого постановления для зачтения в Сиракузы. Чувствуя за собой поддержку солдат и рассчитывая на впечатление, которое должны были произвести на народную массу в Сиракузах прокламации гелойских посланцев, располагая, кроме того, уже значительной партией личных приверженцев, Дионисий решил, не откладывая, добиваться для себя в Сиракузах единоличной власти. Пообещав гелойцам вскоре вернуться с еще большим войском для защиты их от вторжения карфагенян, он отправился вместе со своим отрядом обратно в родной город20.

- 354 -

В Сиракузах в день возвращения Дионисия давали театральное представление, но никто из присутствовавших в театре и не подозревал, что вечером им уготовано стать зрителями и одновременно участниками еще одной великолепной постановки (Diod., XIII, 94, 1 сл.). Как искусный актер, рассчитал Дионисий свой новый выход и превосходно провел всю сцену. Он появился в городе как раз в тот момент, когда толпа народа выходила из театра. К нему бросились, стали расспрашивать о карфагенянах. Он отвечал народу, что злейшие враги - не вне города, а внутри. Это нынешние руководители государства; они расхищают общественное достояние, оставляя воинов без жалованья, и не обращают никакого внимания на грозные приготовления врагов. Он, Дионисий, и раньше знал, почему они так поступают, теперь же он располагает на этот счет совершенно точными сведениями. Дело в том, что и к нему самому командующий карфагенской армией Гимилькон обратился с призывом если не присоединиться прямо, то, по крайней мере, не мешать, поскольку, мол, остальные его коллеги и так уже запродались карфагенянам. Ввиду всего этого, патетически заключил Дионисий, он слагает с себя обязанности стратега, "ибо ему невыносимо, чтобы, в то время как другие продают отечество, он один и разделял опасности вместе с гражданами, и рисковал прослыть участником этого предательства"21.

Сцена удалась. Народ разошелся по домам с тягостным чувством. На следующий день было созвано народное собрание (Diod., XIII, 94, 4 - 95, 2). Дионисий выступил уже с формальным обвинением против своих коллег и своей речью до крайности возбудил раздражение народа против стратегов22. В конце концов кто-то

- 355 -

из присутствующих закричал (tevloх de; tw'n kaqhmevnwn tine;х ajnebovhsan), что надо тотчас же назначить Дионисия стратегом-автократором. Нечего дожидаться, пока враги подойдут к самым стенам города; надо немедленно возложить все руководство военными делами на одного способного стратега. Ведь и в прежнюю войну победы над карфагенянами удалось добиться лишь потому, что был стратег-автократор - Гелон (strathgou'ntoх Gevlwnoх aujtokravtoroх).

В накаленной, истерической обстановке этот призыв был немедленно подхвачен множеством голосов. Если бы кто-либо вздумал здесь протестовать, его бы попросту не услышали; впрочем, таких протестантов, кажется, и не оказалось. Собрание приняло решение о смещении прежних стратегов и о назначении Дионисия стратегом-автократором; разбор дела о "предателях" был отложен до другого раза23.

- 356 -

Так состоялось по видимости конституционное - с соблюдением известных формальностей, со ссылками на исторические прецеденты24, с подразумеваемыми обычными оговорками относительно цели и времени назначения (здесь - для ведения и на время войны с карфагенянами)25, - а на самом деле искусно инспирированное и проведенное в ненормальной обстановке и ненормальным путем (без формального предложения, без обсуждения по существу) избрание Дионисия в стратеги-автократоры.

Вновь назначенный стратег-автократор в соответствии со своими предыдущими обещаниями (см. выше, при описании пребывания Дионисия в Геле) немедленно внес предложение об увеличении жалованья воинам вдвое (Diod., XIII, 95, 1). Мотивировалось это необходимостью поднять дух воинов накануне решающих схваток с карфагенянами. Что же касается средств, то на этот счет Дионисий советовал не беспокоиться: "источник средств найдется легко" (e[sesqai ga;r aujtw'n [sc. crhmavtwn] to;n povron rJav/dion). Тогда было еще не ясно, к каким экстраординарным мерам будет прибегать новый глава государства, чтобы расплатиться с солдатами, и потому предложение было с легкостью принято.

- 357 -

Итак, две трети пути Дионисием были пройдены. Теперь ему оставалось сделать немногое, чтобы закрепиться на занятом месте и раз и навсегда обезопасить себя от риска смещения. Для этого нужно было еще более упрочить свою личную независимость от обеих главных групп гражданства - полисной элиты и простого народа, завершить в связи с этим создание сильной партии личных приверженцев, добиться формирования специального отряда личной охраны и, используя эти две силы, сковать волю общества, не допуская впредь никаких попыток республиканской реставрации.

Дионисий незамедлительно приступил к выполнению этой задачи (Diod., XIII, 95, 3 - 96, 2). Для завершения своей программы он с умыслом избрал теперь место вне Сиракуз, ибо здесь его действия могли бы быть скованы присутствием и авторитетом всей массы граждан. Пользуясь своими новыми полномочиями, он отдал приказ всем военнообязанным гражданам в возрасте до 40 лет явиться с оружием в Леонтины (в начале лета 405 г.)26. Городок этот, как было отмечено, еще с 20-х гг. V в. составлял часть сиракузских владений. Здесь теперь скопилось большое число беженцев и бывших изгнанников (последние находились здесь, по-видимому, потому, что их дома в Сиракузах еще не были им возвращены). На сотрудничество этих людей, ввиду их заинтересованности в переменах, Дионисий, конечно, мог рассчитывать. С другой стороны, он мог думать, что значительная часть rpaждан - те именно, кто все более страшился тирании и мог предчувствовать наступление худшего, - вовсе не явится в Леонтины и этим только облегчит проведение им заключительной акции. В Леонтины должны были отправиться те, кто еще не утратил веры в Дионисия как в народного простата. С их помощью ловкий демагог и намеревался сыграть последний акт затеянного им политического фарса.

Во время ночного привала, рассказывает Диодор, неподалеку от Леонтин Дионисий с помощью своих личных слуг (dia; tw'n ijdivwn oijketw'n) поднял шум, как будто на него было совершено покушение, затем оставил лагерь и бежал на леонтинский акрополь, где и провел остаток ночи, вызвав к себе, очевидно, для предварительной обработки наиболее авторитетных солдат (tou;х gnwrimwtavtouх tw'n stratiwtw'n metapempovmenoх). С наступлением дня гражданское ополчение явилось в Леонтины, и теперь Дионисий выступил перед воинами с речью, в которой живописал опасность своего положения

- 358 -

и требовал предоставления себе личной охраны. Сбитые с толку, в массе своей все еще видевшие в Дионисии народного вождя, присутствовавшие на собрании воины вынесли постановление, разрешавшее Дионисию отобрать по своему усмотрению 600 человек для личной охраны.

Так с помощью уловки, к которой до него прибегали и другие, например Писистрат (сопоставление приводится уже у Диодора [Тимея]), Дионисий добился от народа принятия последней конституционной меры, в которой он еще нуждался. Хотя решением собрания численность личной охраны Дионисия была ограничена, и в этом, очевидно, надо видеть следы последней страховки республиканцев (так именно расценивает оговорку о численности и Аристотель, Pol., III, 10, 10, p. 1286 b 39-40), тем не менее важен был самый факт такого решения, который открывал перед Дионисием возможность создания собственной военной силы, а следовательно, и возможность окончательной трансформации из демагога в тирана (решающее значение проведенной в Леонтинах акции признавали уже древние, ср.: Philist. ар. Cic. De divin., I, 33, 73 = FgrHist 556 F 58 - ut Dionysius paucis post diebus regnare coeperit; Diod., XIII, 95, 6 - kai; tovte Dionuvsioх <...> ejnhvrgei ta; th'х turannivdoх)27.

Немедленно Дионисий начал формирование своей гвардии, отобрав для этой цели, как рассказывает далее Диодор, свыше 1000 человек из числа людей необеспеченных и потому готовых на все (tou;х crhmavtwn me;n ejndeei'х, th'/ de; yuch/' qrasei'х ejpilevxaх). Без церемоний нарушив предписанное ограничение, он создал себе многочисленный отряд телохранителей, которых постарался как можно крепче привязать к себе, одарив роскошным оружием и осыпав щедрыми обещаниями. Вместе с тем он усиленно склонял на свою сторону наемников.

Повсюду, и в гражданском ополчении, и в наемном войске, он проводил важные перемещения, назначая на командные посты лично преданных ему людей и избавляясь от услуг тех, кто внушал опасения. Между прочим, он отослал обратно в Грецию спартанца Дексиппа, с которым ему так и не удалось установить надлежащий

- 359 -

контакт. Отряд наемников, которым этот Дексипп командовал, Дионисий вызвал из Гелы и принял теперь под свое начало. Одновременно, стараясь максимально увеличить число своих приверженцев, Дионисий отовсюду созывал изгнанников и прочих отщепенцев, не брезгуя помощью, если верить Диодору (Тимею), даже преступных элементов (pantacovqen sunh'ge tou;х fugavdaх kai; ajsebei'х). Наконец, когда он счел себя достаточно сильным, он двинулся обратно в Сиракузы.

Вступив в город (Diod., XIII, 96, 2 сл.), Дионисий занял теперь своими войсками важнейшие ключевые позиции, прежде всего район большой гавани с морским арсеналом (kateskhvnwsen ejn tw'/ naustavqmw/)28, открыто действуя уже как тиран (fanerw'х auJto;n ajnadeivxaх tuvrannon)29. Сиракузяне - теперь, наверное, даже

- 360 -

многие из тех, кто до этого безропотно шел за Дионисием, - были возмущены, однако присутствие многочисленых наемников, преданных узурпатору, а также сознание того, сколь опасной может оказаться для государства внутренняя смута перед лицом внешней угрозы, сковали волю граждан.

Продолжая свою политику расширения группы личных приверженцев и, в частности, стремясь еще более укрепить свои связи с кругом друзей Гермократа, влиятельными людьми, поддержка которых всегда была важна для Дионисия, он женится (именно теперь) на дочери Гермократа, а за его шурина Поликсена выдает замуж свою сестру Фесту. Опираясь на поддержку своих влиятельных друзей, на готовых к услугам сателлитов, на сочувствие городской черни и, конечно, на силу своих телохранителей и своих наемников, Дионисий действительно был теперь господином в государстве. Он сразу же дал это почувствовать, созвав народное собрание и проведя на нем решение о казни двух наиболее влиятельных лидеров оппозиции (у Диодора - tw'n ajntipraxavntwn aujtw'/ tou;х dunatwtavtouх) - Дафнэя и Демарха. По-видимому, это было завершением того суда над стратегами - "предателями", который был начат еще на собрании, где состоялось избрание стратега-автократора.

Примечательно, что казненные были лидерами основных политических группировок в Сиракузской республике: Дафнэй - консервативной, а Демарх - радикально-демократической (он был, очевидно, в качестве сторонника Диокла одним из тех, кто в 409 г.

- 361 -

сменил Гермократа и его коллег на посту командиров сиракузской эскадры в Эгеиде - Thuc., VIII, 85, 3; Хеn. Hell., I, 1, 29). Таким образом, удар Дионисия был направлен по полисным силам в принципе, ради упрочения своего собственного положения и своей новой партии30. Впрочем, заняться более основательным искоренением враждебных элементов у тирана не было времени. Началась летняя кампания 405 г., карфагеняне двинулись на Гелу, последний крупный греческий город на южном побережье Сицилии, и Дионисий спешно должен был заняться организацией отпора, от успеха которого, как это было совершенно ясно, зависела возможность дальнейшего оправдания тирании ссылкою на национальное благо.

Завершая рассмотрение этого уникального материала, попытаемся выделить наиболее важные черты в предстающей перед нами столь отчетливо картине борьбы за власть в Сиракузах на рубеже 406-405 гг. до н. э. Сделать это тем более необходимо, что путь Дионисия к власти является в некотором роде образцовым, таким, по которому мы можем судить, как обстояло дело и в других, менее обеспеченных источниками случаях.

И прежде всего пример Дионисия Старшего ярко показывает первостепенное, решающее значение общественной обстановки для возникновения тирании. Общество, охваченное социальными смутами, стимулируемыми или осложненными угрозами извне, атмосфера страха перед грядущей опасностью и неверия в собственные силы - вот что оказывалось благоприятной почвой для развития режима личной власти. Разумеется, при возрождении тирании в Сиракузах свою роль сыграли и другие факторы - личная инициатива честолюбца, наличие наемников, могущих быть использованными нелояльным полководцем против правительства и общества, наличие легальных предпосылок (назначение в стратеги-автократоры). Однако более всегo бросаются в глаза роль u значение нездоровой обстановки - истинной матери тирании.

Далее, история Дионисия Старшего с исключительной полнотой и наглядностью демонстрирует методы, с помощью которых оказывалось возможным достичь тиранической власти. Дионисий с самого начала действовал как демагог, и именно это сделало возможным его возвышение и подготовило последующее превращение его из квазинародного вождя в тирана (принципиально это было

- 362 -

подчеркнуто уже Аристотелем, Pol., V, 4, 5, p. 1305 а 26-28; 8, 4, р. 1310 b 30). Отличительным признаком демагогии является своекорыстная эксплуатация популярной народной идеи каким-либо лицом или группой лиц. Демагогия Дионисия Старшего была двоякого рода - "национальная" и социальная. С одной стороны, он беззастенчиво эксплуатировал популярную "национальную" идею - идею борьбы с варварами-карфагенянами, доказывая (или подсказывая) сначала необходимость замены одного правительства другим, с его личным участием, затем необходимость замены коллегиальной власти единоличной и, наконец, неизбежность тирании, - и все это якобы ради лучшей защиты отечества. Истинный же смысл этого приема состоял в маскировке эгоистического стремления к власти идеей "национальной" пользы, лозунгом спасения отечества.

С другой стороны - и это только как самое важное и отмечает Аристотель - он столь же беззастенчиво эксплуатировал и популярную социальную идею - идею борьбы с эгоизмом и коррупцией стоящих у власти и вообще всех богатых и влиятельных лиц. Причем здесь особого внимания заслуживает именно это умышленное обобщение, имевшее целью подкрепить или прикрыть конкретную и беспринципную политическую акцию более широким социальным обоснованием. Подстрекательскими речами и действиями он провоцировал выступления народа против правительства, простых и бедных граждан - против влиятельных и богатых, сознательно стремясь вызвать в городе политический и социальный кризис, породить раскол в государстве и обществе, дискредитировать республиканское правительство и его сторонников, увлечь за собой массу народа.

В этом плане показательны характерные словоупотребления и противопоставления в рассказах Диодора о действиях Дионисия: XIII, 91, 3 - tw'n me;n strathgw'n kathgovrhsen <...>, ta; de; plhvqh parwvxune pro;х th;n aujtw'n timwrivan; 4 - ajnevseie ta; plhvqh, kai; <...> dievballe tou;х strathgouvх <...>, sugkathgovrhse de; kai; tw'n a[llwn tw'n ejpishmotavtwn politw'n (см. также: 91, 5; 92, 1; 93, 2; 94, 1-3 и 4) и о реакции на них общества: 92, 3 - oiJ me;n carievstatoi tw'n politw'n <...> ejblasfhvmoun aujtovn, oJ de; dhmotiko;х o[cloх <...> ejphv/nei (см. также далее: 92, 6; 93, 3).

Замечательно, однако, что эта общая апелляция к народной массе сочеталась у Дионисия с практической ориентацией - в конкретных действиях уже за пределами народного собрания - главным образом на влиятельных друзей, на всякого рода сателлитов,

- 363 -

в особенности из числа бывших изгнанников и других, так сказать, деклассированных элементов, на лично преданные ему отряды телохранителей и наемников.

Эти главные моменты, составляющие содержание демагогической политики Дионисия, дополняются рядом технических аксессуаров, без которых, очевидно, не обходится никакая демагогия. Это прежде всего активный шантаж общества, запугивание его то жупелом военной опасности, то угрозой антидемократического переворота, а в связи с этим - широкое использование обвинений в предательстве для компрометации и устранения политических противников (обвинения в предательстве: в первых выступлениях Дионисия - Diod., XIII, 91, 3 сл.; после избрания его в коллегию стратегов - 92, 2; в выступлениях Дионисия после возвращения из Гелы - 94, 1 сл.). Это, далее, искусственное нагнетание истерии, имеющее в виду вызвать в народе необходимый эмоциональный порыв, исключить возможность трезвого обсуждения, заглушить голоса оппозиции.

Показательны опять-таки характерные словоупотребления в рассказах Диодора о выступлениях Дионисия и производимом ими эффекте: на первом народном собрании в Сиракузах, XIII, 91, 3 - ta; de; plhvqh parwvxune; 4 - ajnevseie ta; plhvqh; 92, 1 - ejxh're to;n tw'n ejkklhsiazovntwn qumovn, oJ ga;r dh'moх <...> dia; tw'n lovgwn paroxunqei;х ktl.; при обсуждении вопроса об изгнанниках, 6 - oujdei;х ejtovlma peri; touvtwn ajnteipei'n diav te th;n tou' plhvqouх oJrmh;n ktl.; сразу по возвращении из Гелы, 94, 4 - paroxunqevntwn de; ejpi; toi'х rJhqei'si ktl., tovte me;n ei|х e{kastoх ajgwniw'n eijх oi\kon ejcwrivsqh; на следующий день на народном собрании - to;n de; dh'mon kata; tw'n strathgw'n parwvxune, и, далее, описание ненормального порядка избрания Дионисия в стратеги-автократоры.

Это, наконец, прямой обман, хитрые уловки, имеющие целью сбить с толку общественное мнение и подготовить проведение тех или иных важных мероприятий. Как мы видели, Дионисий дважды прибегал к помощи таких уловок: первый раз - после возвращения из Гелы, подготавливая свое избрание в стратеги-автократоры, а второй - в Леонтинах, подготавливая назначение себе личной охраны, в обоих случаях показав себя отличным постановщиком и актером политической комедии.

И последнее. Демагогия была для Дионисия важным средством достижения власти, но все же, поскольку она является всего лишь приемом в политической борьбе, могла ли она одна обеспечить окончательную, как мы видели, достаточно быструю и недвусмысленную

- 364 -

трансформацию квазипростата в тирана? Очевидно, у Дионисия должна была быть еще какая-то реальная сила, опираясь на которую он мог поставить точки над "и" и удержаться у власти даже тогда, когда у значительной части общества наступило прозрение (в общей форме на необходимость такой силы для окончательной трансформации демагога в тирана указывал уже Аристотель, Pol., V, 4, 4, p, 1305 а 7-15).

И действительно, прослеживая восхождение Дионисия, мы видим, какое большое значение имела для него поддержка влиятельных друзей (ср.: Diod., XIII, 91, 4; 96, 3), как упорно расширял он круг своих личных приверженцев (XIII, 92, 4 сл.; 95, 3; 96, 1 сл.) и как настойчиво стремился подчинить своему влиянию войско (XIII, 93, 2 сл.; 94, 1; 95, 1; 95, 3 - 96, 2). Вот эта-то группа личных его друзей и сторонников и войско, в особенности отряды телохранителей и наемников, и явились той политической силой, которая составила реальную опору для нового, тиранического режима.

Это была необычная политическая сила, не совпадавшая ни с одной из двух традиционных политических группировок полиса, с их четкой ориентацией на определенные социальные слои, - ни с демократией, ни с олигархией. Это был сложный организм, составленный из различных по происхождению, но единых в стремлении, связанных между собою элементов (можно, например, проследить связь "друзей" с войском: Филист позднее был комендантом сиракузской цитадели, Лептин и Феарид - навархами), пестрая, но достаточно устойчивая и сильная военно-политическая "организация". Хотя отдельные элементы ее, в частности инициативная группа "друзей", существовали еще до переворота, в целом она сложилась в процессе борьбы Дионисия за власть, и сам Дионисий был столько же творцом ее, сколько и ставленником. Опираясь на эту силу, он смог прочно обосноваться на той высоте - над партиями и над обществом, - куда вознесли его сложившаяся общественная ситуация, происки влиятельных интриганов и собственная политическая ловкость.

Примечания

1 Ср.: Holm A. Geschichte Siziliens im Altertum, Bd. II, Leipzig, 1874, S. 96: "Здесь может быть сделано общее замечание о том, что в столь необычном положении, как то, в котором тогда находилась Сицилия, неограниченная демократия еще раз проявила свою неспособность <...>. Сицилия, которой карфагеняне угрожали гибелью, могла искать помощи лишь у тирании <...>. В войне греков против карфагенян у греческой стороны должно было иметься центральное руководство. Следовало ли различным независимым государствам, которые тогда еще существовали в Сицилии, образовать союз таким образом, чтобы один город стоял во главе? Это было непрактично; лишь в том случае, если бы руководство было передано отдельному лицу, оно смогло бы обнаружить необходимую силу <...>. За основание Дионисиевой тирании надо выдать сицилийцам отпущение грехов". - Эта точка зрения в той или иной степени разделяется большинством западных ученых. См., в частности: Meyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 782, S. 87; Burу J. B. Dionysius of Syracuse // CAH, vol. VI, 1927, p. 112; Andrewes A. The Greek Tyrants, 2nd ed., L., 1958, p. 141; Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, Mьnchen, 1967, S. 221.назад

2 Принципиальная связь возрождения тирании с кризисом полиса - в Сицилии так же, как и в других областях греческого мира - для современной науки становится все более очевидной. См.: Пёльман Р. Очерк греческой истории и источниковедения / Пер. с 4-го нем. изд. С. А. Князькова. СПб., 1910, с. 238 сл.; Жебелев С. А. "Младшая тирания" в Греции и Малой Азии // Древняя Греция / Под ред. В. В. Струве и Д. П. Каллистова. М., 1956, с. 448 сл.; Mossй С. 1) Un aspect de la crise de la citй grecque au IVe siиcle: la recrudescence de la tyrannie // RPh, t. 152, 1962, N 1, p. 1-20; 2) La tyrannie dans la Grиce antique. P., 1969, p. 91 s. Ср. также: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 219.назад

3 Предположение и обоснование К. Ю. Белоха (Belосh K. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. III, Abt. 2, Berlin; Leipzig, 1923, S. 102; ср. также: Stroheker K. F. Dionysios I. Gestalt und Geschichte des Tyrannen von Syrakus. Wiesbaden, 1958, S. 37; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 222; Bd. II, S. 638).назад

4 Plass H. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Bd. II, Bremen, 1852, S. 202; Holm A. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 93 и 427 f. (прим.); Niese B. Dionysios I // RE, Bd. V, 1905, Sp. 882; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 37; Berve Н. Die tyrannis, Bd. I, S. 222; Bd. II, S. 638; Mossй C. La tyrannie, p. 106. - Принимают версию Гелладия, насколько нам известно, только Г. Глотц и Р. Коэн (Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, P., 1936, p. 384).назад

5 См. также: Stroheker К. F. Dionysios I, S. 37 и 43, с исчерпывающим разбором в примечаниях всего относящегося к этой теме материала.назад

6 Ср.: Stroheker К. F. Dionysios I, S. 38.назад

7 См.: Niese B. Dionysios I, Sp. 882 f.; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 39. - Г. Пласс и Г. Берве, как кажется, склонны думать, что Дионисий занимал должность секретаря еще до участия в путче Гермократа (Plass H. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 202; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 222), однако это представляется нам менее вероятным. Неточна характеристика секретарских функций Дионисия у Эд. Фримена, который, забывая о свидетельстве Полиэна, говорит о службе Дионисия клерком у какого-то из сиракузских должностных лиц ("he had acted as a clerk to some of the Syrakusan magistrates") и называет эту его должность гражданской ("civil") (Freеman E. A. The History of Sicily, vol. III, Oxford, 1892, p. 540).назад

8 Не слишком ясное выражение Диодора (в первой части приведенной фразы) толкуют по-разному: не дожидаться определенного законом времени судебного разбирательства (точнее, времени избрания по жребию судей) - Holm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 93, 420; Freеman E. A. The History of Sicily, vol. III, p. 541; Mossй C. La tyrannie, p. 104; времени переизбрания должностных лиц - Niеsе В. Dionysios I, Sp. 883.назад

9 Большинство исследователей не сомневается в том, что Дионисий на первых порах выступал в качестве креатуры или при поддержке партии Гермократа, авторитетнейшими фигурами в которой были Гиппарин и Филист. Ср.: Holm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 93 и 95; Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 776, S. 76 f.; Beloch K. J. GG2, Bd. II, Abt. 1, S. 408; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 384; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 39 и 195 (прим. 14 к гл. II); Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 221 и 222; Bd. II, S. 637 и 638. - При этом, однако, не следует забывать о различии между путчистски настроенной группой Гермократа и остальной сиракузской аристократией, которая после падения Диокла приобрела решающее влияние в Сиракузском государстве и была последовательной противницей авантюристов, шедших к тирании, как Гермократа, так и Дионисия. Ошибаются те, которые, подобно Ад. Гольму и Эд. Мейеру, изображают выступление Дионисия как продолжение аристократическою группою Гермократа борьбы против неспособной защитить интересы отечества демократии. Гермократ только начинал как оппозиционно настроенный против демократии аристократ, а кончил он как путчист, искавший тирании. Дионисий же и вовсе был человеком простого происхождения и в 406/5 г. выступал как демагог под лозунгом защиты интересов народа от посягательств укрепившейся к тому времени у власти олигархии, что, однако, не мешало ему опираться на поддержку знатных друзей Гермократа, стремившихся и раньше и теперь к свержению республиканского правительства: раньше - демократического, а теперь - олигархического (такова именно версия Штроекера и Берве, которая безусловно заслуживает предпочтения). Отсюда ясно, насколько неверно прямолинейное отождествление группы Гермократа с сиракузской олигархией и тем более сближение с этой последней демагога Дионисия. Между тем так именно поступает Г. И. Дизнер (Diеsnеr Н. J. Griechische Tyrannis und griechische Tyrannen. Berlin, 1960, S. 37). Ясно также, что старания М. Шееле, стремящегося изо всех сил оторвать простолюдина и демагога Дионисия от сиракузской олигархии, а таким путем и от партии Гермократа, бьют мимо цели (см.: Scheele М. Strategos Autokrator. Staatsrechtliche Studien zur griechischen Geschichte des 5. und 4. Jahrhunderts. Diss. Leipzig, 1932, S. 38 f.).назад

10 Совершенно не заслуживают доверия свидетельства Платона и Полиэна о якобы имевшей тогда место расправе над смещенными стратегами (Plat. Ep. VIII, р. 354 d-e [побитие камнями всех 10 стратегов]; Polyaen., V, 2, 2 [осуждение на смерть одних, на изгнание других]). Ни о чем таком у Диодора не упоминается, и, очевидно, утверждения Платона и Полиэна являются следствием какой-то путаницы, допущенной, возможно, по ассоциации с событиями в Акраганте (предположение Дж. Грота - Grote G. A History of Greece. A new ed., vol. X, L., 1869, p. 196, n. 2; см. также: Holm A. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 428; Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 775, S. 76; § 776, S. 78; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 196 [прим. 28 к гл. II]; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. II, S. 638). Что вместе с Дионисием в числе новых стратегов мог быть избран Гиппарин, это предполагают Мейер (Меуеr Ed. GdA, Bd. V, § 779, S. 77 f.) и Берве (Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 222); отрицают на основании общего недоверия к путаному свидетельству первоисточника (Платона) Шееле (Scheele М. Strategos Autokrator, S. 40); Штроекер (Stroheker К. F. Dionysios I, S. 196 f. [прим. 39 к гл. II]). О возможном назначении Гпппарина см. ниже, с. 355, прим. 24. По Б. Низе выходит, что тогда же был вновь избран в стратеги Дафнэй (Niese В. Dionysios I, Sp. 883), однако это представляется нам совершенно невероятным, ибо на Дафнэя как на фактического главу прежнего правительства и должны были быть направлены в первую очередь и нападки Дионисия и гнев народа. Ср. также: Freеman E. А. The History of Sicily, vol. III, р. 561; Stroheker К. F. Dionysios I, S. 43, где о смещении Дафнэя упоминается как о само собой разумеющемся факте.назад

11 Наличие у Дионисия уже тогда осознанного стремления к тиранической власти подчеркивает Берве (Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 222; Bd. II, S. 638).назад

12 Так предполагают Гольм (Ноlm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 93), Низе (Niese Н. Dionysios I, Sp. 883). При этом, однако, вопреки мнению Ад. Гольма, большинство вновь избранных стратегов отнюдь не принадлежало к той же партии, что и только что смещенные: те были олигархами, эти же, новые, по справедливому заключению М. Шееле, назад

должны были быть демократами. Стремление Дионисия к тиранической власти изобличалось как раз тем, что, свалив олигархов, он немедленно принялся подготавливать и падение заступивших их место демократов (см.: Scheele М. Strategos Autokrator, S. 41).назад

13 Ср.: Freеman E. A. The History of Sicily, vol. III, p. 544 f. назад

14 Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 222.назад

15 См. также: Usteri P. Дchtung und Verbannung im griechiischen Recht (Diss.). Berlin, 1903, S. 119 f.; Balogh E. Political refugees in Ancient Greece. Johannesburg, 1943, p. 57 f.назад

16 Ср.: Freеman E. А. The History of Sicily, vol. III, р. 545; Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 777, S. 78; Niese B. Dionysios I, Sp. 883; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 40; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 222.назад

17 О составе воинов, с которыми Дионисий был послан в Гелу, -были ли это наемники или же часть гражданского ополчения, - сказать что-либо определенное трудно. Диодор никак ближе их не определяет, и когда Г. Парк без особых раздумий называет их сиракузскими гражданами (Parke Н. W. Greek Mercenary Soldiers. Oxford. 1933, p. 65), то это остается всего лишь одной из возможных версий. Ср. более осторожную позицию Эд. Фримеиа (Freеman E. А. The History of Sicily, vol. III, р. 548 f.). Для датировки см.: Stroheker К. F. Dionysios I, S. 41.назад

18 Niese B. Dionysios I, Sp. 883.назад

19 Эд. Фримен отказывается поверить в то, что в Геле совершено было избиение всех богатых граждан, да еще, как об этом сказано у Диодора, после формального обсуждения и по решению народного собрания, и думает, что дело ограничилось осуждением только гелойских стратегов (Freеman E. А. The History of Sicily, vol. III, р. 549). Очевидно, так же склонен думать и Г. Берве, у которого при изложении событий в Геле говорится о расправе над "главарями богачей" (Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 222). Однако свидетельство Диодора должно опираться на хороший первоисточник, а в самой акции, какой бы чудовищной она ни выглядела, ничего невозможного нет, если принять во внимание подчеркнутый Диодором накал социальных распрей в Геле и целенаправленную и безграничную демагогию Дионисия.назад

20 А. Гольм полагает, что в намерения Дионисия входило сначала основать тиранию в Геле (так, как это сделал в свое время Гелон) и что лишь противодействие Дексиппа заставило его отказаться от этого плана (Holm A. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 94). Однако оснований для такого заключения нет, и потому в пребывании Дионисия в Геле вряд ли надо видеть нечто большее, чем эпизод в борьбе за власть в Сиракузах. Ср.: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 41.назад

21 Об обоснованности этих заявлений Дионисия Эд. Мейер замечает: "Есть ли какая-либо правда в его обвинениях, мы более не можем установить; возможно, что хотя бы некоторые, отчасти потому, что они признавали защиту безнадежной, отчасти чтобы удержать свои позиции в городе и осилить противников, желали отдать Сиракузы в руки карфагенян; подобное было совершенно обычным, например, в греческих городах Малой Азии" (Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 777, S. 79). Однако ни в этом, ни в других таких же случаях, - а Дионисий выступал с подобными обвинениями неоднократно - мы ничего не слышим ни о доказательствах, ни о правильном расследовании; скорее всего это была просто низкая политическая интрига.назад

22 Обвинения Дионисия, естественно, были направлены против всех его коллег, кроме Гиппарина, если только тот действительно был членом коллегии стратегов.назад

23 Рассказу Диодора, по-видимому, противоречат замечания Платона и Плутарха, из которых как будто бы следует, что Гиппарин был коллегой Дионисия по чрезвычайной стратегии (Plat. Ер., XIII, р. 353 а-b - tovte ga;r ei{lonto Dionuvsion me;n wJх nevon kai; polemikovn <...>, suvmbolon de; kai; presbuvteron JIpparivnon, aujtokravtoraх, w{х fasin, turavnnouх ejponomavzonteх [ср. также: p. 354 d]; Plut. Dion, 3, 3 - JIpparivnou, prwteuvsantoх ajndro;х Surakosivwn kai; Dionusivw/ sunavrxantoх, o{te prw'ton aujtokravtwr <...> hJ/revqh strathgovх). В соответствии с этим Б. Низе прямо утверждал, что было избрано два стратега-автократора - Дионисий и Гиппарин, только Гиппарин с самого начала находился на заднем плане, а затем и вовсе исчез из поля зрения ввиду скорой своей смерти (Niese В. Dionysios I, Sp. 883 f.; ср. также: Вusоlt G. Griechische Staatskunde, Bd. I, Mьnchen, 1920, S. 391, Anm. 2). Однако, хотя в самом факте избрания двух стратегов-автократоров ничего особенного не было бы (ср. избрание трех стратегов-автократоров в Афинах накануне знаменитой Сицилийской экспедиции и неоднократное избрание тоже трех стратегов-автократоров в Сиракузах в 415-413 гг.), в данном случае дело, по-видимому, обстояло не так. Надо отдать предпочтение ясному и логичному рассказу Диодора, который в конечном счете опирается на показания хорошо осведомленного Филиста, а странное замечание Платона (Плутарх, очевидно, самостоятельного значения не имеет) отнести на счет скорее фактического (и сильно преувеличенного в угоду друзьям и близким Диона), чем официального положения Гиппарина. Таково в принципе мнение большинства исследователей, хотя и здесь есть свои различия: отрицают совершенно возможность какого бы то ни было формального назначения Гиппарина при избрании Дионисия в стратеги-автократоры - Holm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 428; Freеman E. А. The History of Sicily, vol. III, р. 554, n. 1; Scheele М. Strategos Autokrator, S. 39 f.; Stroheker К. F. Dionysios I, S. 196 f. (прим. 39 к гл. II); отрицают формальное назначение Гиппарина, но допускают возможность его фактического участия в управлении в качестве ближайшего сотрудника Дионисия - Веlосh К. J. GG2, Bd. II, Abt. 1, S. 410, Anm. 1; Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus. Prag, 1929, S. 99, Anm. 2; предполагают возможность формального назначения Гиппарина в советники (suvmbouloх) нового стратега-автократора - Meyer E. GdA, Bd. V, § 777, S. 79 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 223; Bd. II, S. 638. Впрочем, не исключена возможность что Гиппарин мог быть коллегою Дионисия по первой, обычной стратегии (ср. с. 350, прим. 11), и это могло дать повод к последующей путанице у Платона и Плутарха. назад

24 Впрочем, ссылка на Гелона могла быть и не совсем корректной, так как весьма сомнительно, чтобы Гелон официально занимал должность стратега-автократора (см.: Scheele М. Strategos Autokrator, S. 23 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 143 f.; Bd. II, S. 601).назад

25 Ср.: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 42 - "Можно <...> не сомневаться в том, что Дионисий также первоначально должен был занимать свою должность лишь с определенным поручением - для отражения карфагенян и на ограниченное время, самое большее на год, как это было обычно для ординарной стратегии".назад

26 Для датировки см.: Stroheker К. F. Dionysios I, S. 43.назад

27 Это же справедливо подчеркивают новейшие исследователи: Freеman E. А. The History of Sicily, vol. III, р. 558; Scheele М. Strategos Autokrator, S. 41; Andrewes A. The Greek Tyrants, p. 138; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 42 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 224; Bd. II, S. 639.назад

28 Ср.: Frееmаn Е. А. The History of Sicily, vol. III, р. 560.назад

29 Эти слова Диодора едва ли следует истолковывать вместе с У. Карштедтом в том смысле, что Дионисий добился тогда от сиракузского народного собрания официального признания своего нового положения; нужды в такого рода признаниях у него уже не было (см.: Kahrstedt U. Forschungen zur Geschichte des ausgehenden fьnften und des vierten Jahrhunderts. Berlin, 1910, S. 168; ср. справедливые возражения ему: Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus, S. 101; Scheele М. Strategos Autokrator, S. 41 f.; Strohеkеr K. F. Dionysios I, S. 197 [прим. 55 к гл. II] и 238 [прим. 8 к гл. VII]). Но текст Диодора не следует истолковывать и в другом, буквальном смысле, заключая из него, как это делает К. Моссе, что Дионисий сам открыто провозгласил себя тираном. "Поражает факт, - пишет Моссе, - аутентичность которого трудно поставить под сомнение: подтверждение Дионисием действительного характера своей власти. Конечно, он носит законный титул стратега-автократора, но он заявляет себя владыкою своего отечества. В противоположность тиранам архаической эпохи, заботившимся о том, чтобы создавать видимость уважения к законам и не носить никакого особого титула, Дионисий не плутует с действительностью. Здесь налицо новый факт - показатель развития умов в эти последние десятилетия V в., показатель глубокого кризиса, который переживает греческий народ" (Моssй С. La tyrannie, р. 106).

Однако сколь бы ни были откровенны и циничны стремления к самоутверждению у новых суперменов, выступивших в позднеклассический период, на полное пренебрежение принятой формой и открытое провозглашение себя тираном не мог пойти ни один добившийся действительной власти честолюбец. Конечно, у Диодора и других поздних античных авторов не раз встречается выражение типа oJ dei'na ajnevdeixe eJauto;n tuvrannon (см. помимо приведенного в тексте места: Diod., XIII, 75, 5; XV, 30, 3; XVI, 14, 1; Plut. Timol., 4, 4), которое, может быть, и позволительно переводить современным - "открыто провозгласил себя тираном" (так именно у С. П. Маркиша в переводе указанного места из Плутарха). Однако показательно, что такой вдумчивый писатель, как Ксенофонт, бывший современником и очевидцем политических пертурбаций конца V-IV в. до н. э., в подобном же случае, говоря об утверждении у власти Эвфрона Сикионского, воспользовался иным, менее ошеломляющим выражением: "Таким образом, он подчинил все своей власти и сделался явным тираном (kai; safw'х tuvrannoх h\n)" (Xen. Hell., VII, 1, 46, пер. С. Я. Лурье). Очевидно, что ученым нового времени не пристало подражать в неточности выражения поздним античным автора (ср.: Humpers A. Tyrannus // DA, t. V, ptie 1 (s. a), p. 572, о Дионисии Старшем - "et enfin ose prendre le titre de tyran"; Моssй C. La tyrannie, p. 98, о кондотьерах IV в. - "la tentation est grande <...> de se faire proclamer tyran") и даже, как это мы видели у Моссе, делать на основании такой ненадежной фразеологии дальнейшие исторические выводы.назад

30 Ср.: Scheele М. Strategos Autokrator, S. 41; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 43; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 224. назад

Часть II

Возрождение тирании

Глава 3. Создание архе

- 364 -

Весной 405 г. до н. э. карфагеняне возобновили свое наступление на греческие города Сицилии, и Дионисий должен был теперь оправдать то высокое назначение, которого он добился, в значительной степени спекулируя на внешней опасности. Карфагенское

- 365 -

войско перезимовало в Акраганте, а в начале лета 405 г. выступило в поход и вскоре начало осаду Гелы. Дионисий со значительными силами двинулся на помощь гелойцам; в составе его войска кроме сиракузских граждан и наемников были также вспомогательные отряды из других греческих городов Сицилии и Южной Италии - всего, согласно Тимею, до 30 тысяч пехоты и 1000 всадников; флот насчитывал до 50 военных кораблей.

После ряда небольших столкновений Дионисий решил дать карфагенянам под Гелой генеральное сражение. Однако интересно задуманный план одновременного нападения на карфагенский лагерь тремя различными колоннами, с которыми должны были также взаимодействовать флот и конница, не принес успеха ввиду несогласованности в действиях отдельных подразделений1. Нападение на карфагенян закончилось неудачно, после чего Дионисий по рекомендации друзей решил оставить Гелу. Население было своевременно эвакуировано, а сам Дионисий со своим войском прикрывал отступление. Равным образом была очищена затем и Камарина, население которой также было принуждено покинуть свой город (Diod., XIII, 108-111; [Хеn.] Hell., II, 3, 5).

Таким образом, на первых порах Дионисий оказался не более счастлив, чем его предшественники, и еще на обратном пути в его войске вспыхнуло возмущение, во главе которого стояли заклятые враги тирании - сиракузские аристократы-всадники. Правда, попытка покончить с самим тираном не удалась, поскольку Дионисий был настороже и постоянно находился в окружении сохранявших ему преданность наемников. Однако всадники сумели, опередив тирана, проникнуть в Сиракузы, где они разграбили дом Дионисия и учинили насилие над его женой (молодая женщина после этого наложила на себя руки). Они полагали дело уже выигранным, однако не знали, с каким упрямым противником им выпал жребий вести борьбу. С отборным отрядом из 700 человек Дионисий поспешил вдогонку за мятежными всадниками. Ночью он явился под стены Сиракуз, огнем сокрушил ворота, ведшие в главную часть Нового города Ахрадину, и утром ворвался в город. В короткой уличной схватке он одолел своих противников и частью

- 366 -

перебил их, а частью заставил бежать из города. Позднее эти беглецы осели в сиракузской крепости Этне (на южном склоне одноименной горы).

Кажется, что во время этого мятежа основная масса воинов и граждан не присоединилась к противникам Дионисия и этим дала возможность ему без особого труда вновь овладеть положением2. Открытое недовольство выражали лишь гелойцы и камариняне, которые не могли простить Дионисию сдачи их городов неприятелю. Эти беженцы удалились в Леонтины, где еще раньше с согласия сиракузян обосновались беглецы из Акраганта. Возможно, что тогда же в Леонтины вернулась какая-то часть прежних их жителей и городок вновь стал независимой общиной (Diod., XIII, 112-113; о судьбе жены Дионисия ср.: ibid., XIV, 44, 5; Plut. Dion, 3, 2; для Леонтин см. также: [Хеn.] Hell., II, 3, 5; ср.: Diod., XIV, 14, 3-4; 15, 4)3.

Между тем карфагеняне подступили к Сиракузам и начали осаду города. Мы не знаем в точности, как развивались события, поскольку в тексте Диодора, нашего единственного источника, в данном месте имеется значительная лакуна4. Мы знаем только, что войско карфагенян из-за разразившейся в лагере эпидемии попало в трудное положение и карфагенский полководец Гимилькон сам начал переговоры о мире. Его противник, со своей стороны, имел столько же, если не еще больше, оснований стремиться к перемирию. Все же условия заключенного теперь договора отражали реальное превосходство карфагенян: за ними выразительно признавалась власть над всей западной частью острова, включая не только старинные финикийские поселения (Мотия, Панорм, Солунт), но и земли элимов и сиканов. Равным образом под их властью оставались и пять греческих городов, захваченных ими начиная с 409 г., - Селинунт, Гимера, Акрагант, Гела и Камарина. Жители этих городов получали право вернуться на родные места, но обязаны были впредь не укреплять стенами свои поселения и регулярно выплачивать карфагенянам трибут. Договор подчеркивал независимость сикулов и греческих городов Восточной

- 367 -

Сицилии Леонтин, Meccaны, а также, по-видимому, Катаны и Наксоса. За Дионисием признавалось право на власть над одними Сиракузами (Diod., XIII, 114, 1-3)5.

Итог 1-й Карфагенской войны был для греков Сицилии плачевным и уж, конечно, он не мог способствовать укреплению авторитета нового правителя Сиракуз. Однако Дионисий не терял надежд на успех, а пока, учтя неприятный опыт недавнего оппозиционного выступления, занялся укреплением своего положения в самих Сиракузах. В старой части города, на связанном лишь узкой дамбой с материком острове Ортигия он возвел мощный замок, который отныне стал его личной резиденцией. В кольцо замковых укреплений была взята также расположенная к северу от Ортигии малая сиракузская гавань Лаккий с военно-морским арсеналом. Здесь же, на Ортигии, поселились друзья тирана и были расквартированы его наемники. По периметру Ортигии была возведена стена, которая отделила эту цитадель от жилых кварталов Нового города. Одновременно Дионисий провел важные преобразования в составе сиракузской общины, пополнив ее новыми гражданами из числа освобожденных на волю рабов, - очевидно, тех, которые принадлежали погибшим или изгнанным аристократам. Владения этих последних - их дома и земли - были пущены в передел, причем лучшую часть получили люди из окружения тирана, а остальное было распределено равными долями между гражданами и чужеземцами-наемниками (Diod., XIV, 7, 1 сл.).

На проведение этих мероприятий ушла зима 405/4 г., а новой весной Дионисий, нисколько не чувствуя себя связанным соглашением с карфагенянами, начал кампанию по восстановлению державного положения Сиракуз в Восточной Сицилии. Он выступил против сикульского городка Гербесс, однако начатая было осада этого поселения оказалась прерванной новым неприятным для Дионисия происшествием. В лагере под Гербессом среди его

- 368 -

воинов вспыхнуло возмущение, которое вскоре превратилось в массовое антитираническое движение. Восставшие сиракузяне призвали к себе на помощь изгнанников из Этны и все вместе, возвратившись в Сиракузы, начали осаду акрополя на Ортигии, где тем временем укрылся Дионисий. Восставшие обратились за помощью также к мессанцам и регийцам, которые отправили в их распоряжение весь свой наличный флот (до 80 кораблей). Наконец, из метрополии сиракузян Коринфа прибыл полномочный эмиссар Никотел, которому и было доверено руководство борьбою с тиранией. Положение Дионисия одно время было столь отчаянным, что он даже был готов начать с восставшими переговоры о капитуляции на условиях свободного ухода. Однако ободренный своими друзьями и поддержанный наемниками-кампанцами, которые сумели пробиться на соединение с ним, он сумел выдержать осаду и в конце концов, обманув бдительность своих противников, нанес им поражение, после чего полностью восстановил свою власть над городом.

Сиракузское гражданское ополчение распалось, и участники восстания, опасаясь расправы, рассеялись по округе; часть их, числом до 7000, в конце концов удалилась в занятую еще раньше всадниками Этну. Однако вопреки ожиданиям Дионисий на этот раз обошелся с побежденными мягко и всячески старался добиться примирения с гражданством. По-видимому, ему действительно удалось достичь этого в отношении большей части сиракузских граждан, ибо затем мы ничего не слышим о массовых антитиранических выступлениях. Во всяком случае, многие из тех, кто укрылся в Этне, воспользовались объявленной амнистией и вернулись в Сиракузы, хотя не было недостатка и в таких, которые, храня непримиримую ненависть к тирану, отвергли все его предложения и остались в своем убежище, ожидая случая для возобновления борьбы (Diod., XIV, 7, 5 - 9, 9; о Никотеле - 10, 3).

По наведении в городе порядка Дионисий провел ряд дополнительных мер, чтобы обезопасить себя и свой режим от новых покушений: окружил еще одним кольцом укреплений акрополь, осуществил разоружение граждан и навербовал новых наемников. При этом большую помощь новому режиму оказали спартанцы в лице своего специального посланца Ариста, который, если верить традиции, помог тирану устранить очень опасного Никотела. С этих пор начинается длительная дружба Дионисия со Спартой. Этой взаимно выгодной дружбе обе стороны оставались верными на протяжении

- 369 -

всего долгого правления Дионисия (Diod., XIV, 10, 2-4; об Аристе ср. также дальше, 70, 3, где он, однако, назван Аретом)6.

Уладив внутренние трудности, Дионисий вновь обратился к выполнению той задачи, которую он, очевидно, считал важнейшей в плане восстановления державного положения Сиракуз, - к подчинению сикульских и греческих общин восточной части Сицилии. Начиная с 403 г., он провел cерию военных и дипломатических акций, в результате которых действительно подчинил своему контролю всю эту область: овладел Этной, ранее занятой сиракузскими изганниками (им теперь пришлось искать приюта в других местах), и основал неподалеку от нее новый город Адран; подчинил своей власти или вовлек в тесные союзные отношения бульшую часть сикульских общин; наконец, добился полного подчинения извечных противников Сиракуз - халкидских городов Леонтин, Катаны и Наксоса. Леонтинцы вновь были принуждены войти в состав сиракузской общины, Катана и Наксос, взятые изменой, подверглись полному разгрому: сами города были разрушены, население частью продано в рабство, частью рассеяно, после чего Наксос был отдан соседним сикулам, а в Катану была выведена колония кампанских наемников. Проводя походы и осуществляя захваты исключительно силами своих наемников, тиран чувствовал себя полным хозяином завоеванных территорий и распоряжался ими совершенно самовластно по собственному усмотрению (Diod., XIV, 14-16; Polyaen., V, 2, 5; об основании Адрана - Diod., XIV, 37, 4, под 400 г.)7.

Страшная участь халкидских городов Восточной Сицилии естественно возбудила большую тревогу в соседних Мессане и Регии. В особенности последний, ставший теперь основным пристанищем для сиракузских изгнанников, выступал инициатором принятия против Дионисия превентивных мер. Довольно сильное

- 370 -

объединенное войско мессанцев и регийцев выступило даже в поход, но, дойдя до границ сиракузских владений, из-за внутренних несогласий, возможно, инспирированных Дионисием, повернуло назад. Сиракузский тиран не преследовал отступавших. Напротив, он охотно пошел на заключение предложенного его противниками мира, стремясь обеспечить себе тыл и развязать руки для предстоящей новой войны с карфагенянами (Diod., XIV, 40, под 399 г.).

Стремление к реваншу пронизывает всю внешнюю политику Дионисия в первые годы его правления. Покончив с подчинением сикульских и халкидских городов и восстановив таким образом сиракузскую супрематию в Северо-восточной Сицилии, тиран немедленно приступил к подготовке новой войны с Карфагеном. Фактически уже в 404 г. нападением на Гербесс Дионисий денонсировал соглашение с карфагенянами. Однако до открытого разрыва дело пока не доходило: карфагеняне еще не оправились от последствий страшной эпидемии, а Дионисий не чувствовал себя в силах начать войну раньше, чем будет в полном объеме завершена необходимая техническая подготовка.

Эта подготовка включала в себя целый ряд широко задуманных и последовательно осуществлявшихся мероприятий. Уже в 402 г. Дионисий начал постройку вокруг Сиракуз новой большой обводной стены, которая должна была включить в себя обширное плато Эпипол и, таким образом, исключить возможность тесной блокады города, как это было во время войны с афинянами. Благодаря энергичным мерам (мобилизация до 60 тыс. рабочих, рациональное распределение труда, продуманная система поощрений и т. п.) огромная стена была возведена в кратчайший срок. В крайней западной точке она была увенчана мощным замком Эвриалом, развалины которого высятся здесь до сих пор (Diod., XIV, 18, под 402 г.)8.

- 371 -

Затем все силы были обращены на изготовление оружия и постройку нового мощного флота. В дополнение к наличным 110 кораблям было заложено и вскоре спущено на воду более 200 новых, в большинстве своем триер. Наряду с ними тогда же было построено впервые в истории греческого кораблестроения некоторое количество тетрер и пентер. При заготовке оружия было обращено внимание не только на производство множества комплектов личного вооружения, но и на создание новых военных машин - катапульт и баллист. Все эти работы выполнялись под непосредственным наблюдением, а часто и при личном участии самого Дионисия и его "друзей". Быстрое выполнение всей этой обширной программы в немалой степени объяснялось еще и тем, что она находила сочувствие в массе сиракузских граждан. Идея "национальной" войны с заклятым врагом эллинства Карфагеном несомненно воодушевляла многих сицилийских греков и содействовала укреплению авторитетa режима Дионисия (Diod., XIV, 41, 2 - 44, 3, под 399-398 гг.)

Последним аккордом в ряду этих приготовлений явилось заключение Дионисием ряда дружественных соглашений с Мессаной и италийскими греками. Дружбу мессанцев сиракузский правитель купил отказом в их пользу от части пограничных земель. Он пытался также наладить дружеские отношения и с Регием, но его предложения были здесь решительно отвергнуты. Зато был подтвержден и упрочен традиционный союз Сиракуз с Локрами Эпизефирскими. Союз был скреплен браком Дионисия со знатной локрийкой Доридой. С этих пор Локры становятся важнейшей опорой Дионисия в Южной Италии.

Одновременно с женитьбой на Дориде тиран, вопреки всякому обычаю, женился также и на сиракузянке, дочери своего старого друга Гиппарина Аристомахе. Заключение этого брака также преследовало прежде всего политическую цель - дальнейшее упрочение положения Дионисия в Сиракузах установлением более тесных связей с влиятельными местными семьями. Двойную свадьбу тиран отпраздновал роскошными пирами, к участию в которых широко приглашались как наемники, так и граждане. По завершении этих празднеств Дионисий созвал в Сиракузах народное собрание,

- 372 -

на котором единодушно было принято решение предъявить карфагенянам ультиматум с требованием очистить захваченные ими греческие города, а в случае отказа выполнить это требование немедленно начать с ними войну (Diod., XIV, 44, 3 - 46, 5, под 398 г.).

Сиракузский ультиматум естественно был в Карфагене отвергнут, и война была решена. Ранним летом 398 г.9 Дионисий, первым закончивший подготовку, с огромным войском в 80 тыс. пехоты и свыше 3 тыс. всадников вторгся в карфагенскую провинцию. Сухопутную армию сопровождал двигавшийся вдоль южного побережья новый сиракузский флот, насчитывавший до 200 единиц. В состав войска помимо наемников и сиракузских граждан, вновь призванных на военную службу, вошли союзные контингенты от сикулов, из Мессаны и южноиталийских городов, а затем также из освобожденных греческих городов Южной и Северной Сицилии - из Камарины, Гелы, Акраганта, Гимеры и Селинунта. Главный удар был направлен Дионисием против сильной карфагенской крепости на западном побережье Сицилии Мотии. Напрасно карфагеняне пытались отвлечь Дионисия от Мотии, организовав нападение, правда, небольшим отрядом в 10 кораблей, прямо на сиракузскую гавань. Не имела успеха и другая их попытка, предпринятая уже бульшими силами, прорвать начатую Дионисием блокаду Мотии и не допустить падения этой своей сицилийской твердыни. После длительной осады, несмотря на отчаянное сопротивление жителей, город был взят штурмом и полностью разгромлен. И этим не ограничился успех Дионисия. Еще до падения Мотии он провел подчинение сиканов, присоединил Эрикс и ряд других городков элимов, и только Галикии, Эгеста и Энтелла, а также старинные финикийские города Солунт и Панорм сумели выстоять против этого первого натиска (Diod., XIV, 47-53; Polyaen., V, 2, 6).

В следующем, 397 г. Дионисий снова выступил в поход для завершения завоеваний в западной части острова. Однако карфагеняне сумели подготовить значительные силы, и в Панорме теперь высадилась мощная карфагенская армия под командованием Гимилькона. Перед превосходящими силами противника Дионисий должен был очистить занятые территории и отступить обратно к Сиракузам.

- 373 -

Не желая рисковать, он уклонялся от генерального сражения и рассчитывал укрыться за только что возведенными мощными стенами. Готовясь к длительной оборонительной войне, он заботился о приведении в надлежащее состояние сиракузских крепостей, свозил в них провиант, перевел кампанцев из Катаны в более укрепленную Этну, а главное, всячески заботился о пополнении своей армии новыми силами, для чего навербовал в Пелопоннесе новых наемников и даже освободил на волю и зачислил на военную службу часть рабов. Эти его заботы оказались тем более обоснованными, поскольку очень скоро бульшая часть союзных греческих контингентов, недовольная оборонительной тактикой сиракузского правителя, покинула его и разошлась по домам.

Между тем карфагенская армия, вновь овладев разрушенной Мотией и восстановив контроль карфагенян над западной частью острова, двинулась по северному побережью на восток. Слабо защищенная Мессана была карфагенянами взята и разрушена, после чего на их сторону перешла и бульшая часть сикулов, включая и тех, которые раньше были поселены Дионисием в Наксосе, а теперь, по совету Гимилькона, перешли в более укрепленный Тавромений. Поскольку очередное извержение Этны сделало невозможным продвижение дальше по побережью, карфагенский полководец разделил свое войско и со всей массой сухопутной армии пошел в обход Этны, между тем как флот должен был следовать вдоль побережья по направлению к Катане, где и намечено было соединение обеих частей. Пользуясь разделением карфагенских сил, Дионисий попытался добиться хотя бы частичного успеха, однако предпринятое им нападение на карфагенский флот у Катаны закончилось полной неудачей. Командовавший сиракузской эскадрой брат Дионисия Лептин самым катастрофическим образом проиграл сражение (потери составили свыше 100 кораблей и 20 тыс. экипажа), и теперь для Дионисия действительно не оставалось ничего другого, как укрыться под защиту сиракузских стен (Diod., XIV, 54-61).

Осажденный в Сиракузах с суши и с моря, Дионисий попал в трудное положение. Вражеская блокада привела к нехватке продовольствия, и в городе вновь подняла голову республиканская оппозиция. Диодор рассказывает, как в отсутствие Дионисия, занятого какой-то операцией на море, сиракузяне сумели добиться успеха в столкновении с карфагенянами в Большой гавани, что до крайности возбудило энтузиазм республиканцев. Явившийся в город Дионисий созвал собрание и попытался успокоить граждан, однако один

- 374 -

из присутствующих, некий всадник Феодор, в ответ на его увещания произнес целую речь, в которой обличал тирана в несправедливых действиях, в неумении вести войну и требовал его отказа от власти. С большим трудом Дионисию удалось успокоить страсти, причем большую помощь ему оказали верные наемники, в решающий момент сплотившиеся вокруг него, и новый спартанский эмиссар Фаракид, который на призыв сиракузян содействовать восстановлению свободы решительно ответил, что он послан своею общиною не для свержения существующего в Сиракузах режима, а для оказания помощи сиракузянам и Дионисию (Diod., XIV, 62, 1 - 70, 3).

Тем временем ситуация стала для Дионисия постепенно улучшаться. Новые стены Сиракуз оказались неприступными для врага, из Италии и из Пелопоннеса к сиракузянам прибыли новые подкрепления, между тем как в лагере карфагенян начались обычные трудности, связанные с нехваткою продовольствия и распространением эпидемических заболеваний. Дождавшись удобного момента, очевидно, уже летом 396 г., Дионисий осуществил удачную вылазку, взял штурмом возведенные карфагенянами на берегу Большой гавани укрепленные форты и уничтожил бульшую часть их флота. Попавший в отчаянное положение Гимилькон должен был капитулировать: за выплату Дионисию втайне от сиракузян и их греческих союзников 300 талантов он получил возможность вывезти на оставшихся кораблях воинов собственно карфагенского ополчения; всех прочих своих солдат и весь лагерь он должен был оставить в добычу нсприятелю (Diod., XIV, 70, 4 - 75, 9)10.

- 375 -

Этот успех разом вернул Дионисию все проигранное и практически означал победу в решающем противоборстве с врагом. Карфагеняне были теперь очень ослаблены. Вдобавок в ближайшие годы они оказались связаны восстанием своих союзников и подданных в Африке, благодаря чему Дионисий получил полную свободу действий в Сицилии. Первым делом он уладил свои отношения с наемниками, значительная часть которых во время долгой блокады стала выражать недовольство трудностями службы. Подстрекателя солдатского возмущения лакедемонянина Аристотеля Дионисий отослал обратно в Спарту, после чего произвел массовое увольнение со службы наемников, которым в качестве вознаграждения предоставил земли Леонтин. На место уволенных были навербованы новые наемники, в их числе, может быть, даже какое-то количество освобожденных на волю рабов11, и с реорганизованным таким образом войском Дионисий обратился к новым завоеваниям (Diod., XIV, 76, 1 - 78, 3; Polyaen., V, 2, 1, с искажением действительности; Justin., XIX, 2, 7-3, 12).

Прежде всего он вновь подчинил своей власти Северо-восточную часть Сицилии. Одним из первых его приобретений была Мессана, которая теперь прочно вошла в состав архе Дионисия. Связь была укреплена выводом в ослабленный карфагенским разгромом город новой колонии в составе наемников Дионисия и переселенцев из дружеских ему южноиталийских городов Локров и Медмы (395 г.). Вскоре затем на северном побережье Сицилии тиран основал еще одну колонию своих наемников - Тиндариду (394 г.). Одновременно происходило подчинение сикульских общин. Часть из них - Менэн, Моргантина, Кефалэдий и Энна - были Дионисием просто захвачены, другие - Агирий, Кенторипы, Гербита, Ассор и, возможно, также Гербесс - вошли с ним в тесные дружеские отношения посредством заключения соответствующих договоров. Продвигаясь далее по северному побережью на запад, Дионисий в конце концов овладел даже финикийским Солунтом. Надо думать, что и расположенная между Кефалэдием и Солунтом Гимера также именно тогда вошла в состав державы Дионисия. Это же можно предполагать и для греческих городов южного побережья - Камарины, Гелы, Акраганта и Селинунта (Diod., XIV, 78, 4 сл.; для Гимеры ср.: Aen. Tact., 10, 22)12.

- 376 -

Резкое усиление сиракузского правителя снова возбудило подозрения регийцев, которые до сих пор в войне Дионисия с Карфагеном держались нейтралитета. К враждебным действиям против Дионисия регийцев побуждали также обосновавшиеся у них изгнанники - не только из Сиракуз, но и из разрушенных халкидских городов Катаны и Наксоса. В 394 г., пользуясь занятостью Дионисия, ведшего тогда борьбу с сикулами Тавромения, регийцы переправили и поселили в Милах (городок в области Мессаны) оставшихся наксосцев и катанцев. Одновременно было произведено нападение и на укрепленную Дионисием Мессану. Однако колонисты и наемники, поселенные сиракузским тираном в Мессане и Тиндариде, отбили это нападение, а затем восстановили власть Дионисия и над Милами. Сам Дионисий, долгое время осаждавший Тавромений, уже зимой решился на штурм этого сильно укрепленного пункта, но был отражен сикулами с большими потерями. Следствием этой временной неудачи было то, что в некоторых городах, уже подпавших под власть сиракузского тирана, подняли голову его противники, и, если верить Диодору, от него тогда на время отпали Акрагант и Мессана (Diod., XIV, 87-88)13.

Последнее, возможно, стояло уже в связи с возобновившейся активностью карфагенян, которые в 393 г. высадили в Сицилии новую армию под командованием Магона. Карфагенянам удалось продвинуться на восток в глубь острова и даже склонить на свою сторону бульшую часть сикулов. Однако в сражении при Абакэне Дионисий нанес Магону сильный урон. В том же году сиракузский тиран совершил первую экспедицию против Регия, опустошил

- 377 -

сельскую территорию регийцев и принудил их заключить годичное перемирие. Встревоженные прямым вторжением сиракузского властителя на италийский материк, греки-италиоты теснее сплотились в союз, созданный, очевидно, еще раньше для отражения донимавших их своими нападениями луканов (Diod., XIV, 90, 1 - 91, 1; о лиге италиотов ср.: Polyb., II, 39, 6-7)14.

В следующем, 392 г. Магон с еще более сильным войском вновь вторгся в Центральную Сицилию. Пользуясь поддержкой значительной части сикулов, он дошел до Агирия, который один остался верен союзу с Дионисием. Выступивший навстречу Магону Дионисий, ведя войну в союзе с правителем Агирия, влиятельным сикульским династом Агирисом, скоро поставил карфагенян в трудное положение. Сиракузские воины требовали от своего полководца покончить с врагом одним решительным ударом, однако тот предпочитал одолеть карфагенян голодной блокадой. Возмущенные сиракузяне оставили лагерь и двинулись обратно к родному городу. Встревоженный Дионисий поспешил раньше их вернуться в Сиракузы и призвал на службу в войско рабов, которых, впрочем, скоро, с заключением мира, вновь вернул их господам.

Действительно, тревога тирана оказалась напрасной: демарш воинов гражданского ополчения не вылился в антитираническое выступление, как это было в 404 г. Очевидно, к этому времени никакой организованной республиканской оппозиции в Сиракузах уже не было, да и авторитет новой власти был неизмеримо выше, чем десять лет назад. Все же распри в лагере сиракузян дали возможность Магону выйти из трудного положения. Противники теперь с готовностью пошли на переговоры, и, по-видимому, еще в то же лето 392 г. был заключен мир, положивший конец этой долгой и трудной войне.

По свидетельству Диодора, условия соглашения были примерно такими же, как и в мирном договоре, закончившем 1-ю Карфагенскую войну, за одним лишь исключением: карфагеняне теперь признали власть Дионисия над областью сикулов, включая даже не завоеванный им еще Тавромений. Общее суждение Диодора справедливо подвергается критике подавляющим большинством новейших исследователей. Решающим возражением при этом служит

- 378 -

указание того же Диодора на условия мира, заключенного в конце следующей, третьей войны Дионисия с карфагенянами. По условиям этого мира Дионисий должен был уступить карфагенянам часть своих владений на западе и отойти за реку Галик. Отсюда естественно сделать вывод, что по условиям мира 392 г. границы владений Дионисия были установлены гораздо дальше на запад от Галика, как предполагают, по реке Мазар. Вместе с тем весь ход событий в последние четыре года (395-392 гг.) должен подвести нас к заключению, что не только сикульские земли, но и все греческие города Сицилии к концу войны должны были находиться в руках Дионисия. Спорным является только вопрос о финикийском Солунте, который, возможно, был возвращен карфагенянам15. Сразу же по заключении мира Дионисий штурмом овладел Тавромением, и на этом война в Сицилии действительно закончилась (Diod., XIV, 95-96; ср.: XV, 17, 5).

Успех во 2-й Карфагенской войне - решающий момент в формировании новой территориальной державы Дионисия. С этих пор можно говорить о существовании нового большого греческого государства на Западе, которое соединило воедино все греческие общины Сицилии. Последующие кампании Дионисия имели в виду как укрепление внутреннего единства этого нового государства, так и обеспечение его внешних границ, в особенности в районе Мессанского пролива. Первая задача была выполнена в ходе военных и дипломатических операций в области сикулов. Показательно, что с тех пор в источниках не встречается упоминаний о сикульских вождях, которые продолжали бы играть существенную роль в сицилийской политике16. Дольше и труднее решалась другая задача - утверждение в проливе и подчинение Регия. Дальнейшее наступление Дионисия на регийцев привело его к столкновению с союзом южноиталийских греческих городов, среди которых особой активностью отличались Фурии, Кротон и Кавлония.

В 390 г. Дионисий, отчасти по побуждению Локров, возобновил свое наступление на Регий, однако ввиду неблагоприятного сезона и оказанной регийцам из Кротона помощи прекратил начатые операции. В ответ на выступление италиотов он заключил теперь союз с луканами, которые, по-видимому, уже в следующем,

- 379 -

389 г. совершили вторжение в область Фурий. Когда же на защиту Фурий выступили объединенные силы остальных италийских греков, луканы отступили, заманивая вырвавшихся вперед фурийцев в глубь материка. Дионисий отправил на помощь луканам флот под командованием своего брата Лептина и на глазах этого последнего фурийцы были наголову разгромлены луканами у Лаоса (город на западном побережье Италии). Неожиданно для всех Лептин вмешался в дело в пользу фурийцев и содействовал заключению мира между ними и луканами. Недовольный действиями Лептина Дионисий сместил его с поста наварха и передал начальство над флотом другому своему брату Феариду (Diod., XIV, 100-102; Dionys. Hal. Ant. Rom., XX, 7, 2; Strab., VI, 1, 1, p. 253; Justin., XX, 1, 1-5; 5, 1 сл., с большими неточностями).

В 388 г., опираясь на Мессану, Дионисий возобновил свое наступление на италийских греков. После того как Феарид у Липарских островов захватил 10 регийских кораблей, сам Дионисий двинулся на Кавлонию. На выручку осажденному городу из Кротона выступило сильное войско италиотов под командованием видного сиракузского изгнанника Гелорида. Стремительным маршем Дионисий выступил ему навстречу и в битве у реки Эллепора наголову разгромил италиотов. Гелорид погиб в самом начале, во время авангардной стычки, а бульшая часть его войска была оттеснена на один из холмов, заключена в плотное кольцо и, лишенная воды и убежища, должна была капитулировать. Насколько Дионисий действовал решительно как полководец, настолько же после победы он проявил себя разумным политиком. К сдавшимся он отнесся с необычайной мягкостью, отпустил их без выкупа на свободу и этим побудил италиотов к заключению с ним мирного договора. Однако в одном они должны были теперь уступить победителю - предоставить своей судьбе Регий и Кавлонию (Diod., XIV, 103-105; Dionys. Наl., l. с.; Polyaen., VI, 11).

Еще в том же году Дионисий подступил к Регию, и город, чтобы отвратить от себя худшее, должен был согласиться на тяжкие условия, которые продиктовал ему сиракузский тиран. Регийцы должны были выплатить контрибуцию в 300 талантов, выдать оставшийся у них флот из 70 кораблей и, сверх того, дать 100 заложников. Затем Дионисий осадил Кавлонию. Оставленные без поддержки граждане Кавлонии должны были сдаться, впрочем, на почетных условиях. Их город был разрушен, земля присоединена к Локрам, а сами они должны были переселиться в Сиракузы, где, однако,

- 380 -

вошли в состав гражданской общины. Тогда же или несколько позже кротониаты должны были отказаться от Скиллетия в пользу Локров (Diod., XIV, 106; Strab., VI, 1, 10, p. 261).

Та же судьба, что и Кавлонию, постигла в следующем году Гиппоний, а затем Дионисий начал завершающую атаку на Регий. Город отчаянно защищался и был принужден к сдаче голодной блокадою лишь спустя одиннадцать месяцев (386 г.). С регийцами, вечными противниками Сиракуз и своими личными врагами, Дионисий поступил крайне сурово. Город был разрушен, а граждане его были перевезены в Сиракузы, где все, кто не мог заплатить за себя 1 мины выкупа, были проданы в рабство (Diod., XIV, 107-108, 111-112; Ps.-Aristot. Oec., II, 2, 20, p. 1349 b 17-27; Polyb., I, 6, 1-2; Dionys. Hal., l. с.; Strab., VI, 1, 6, p. 258; Frontin., III, 4, 3)17.

С завоеванием Регия длинная полоса войн, которые Дионисий вел ради создания новой державы, практически подошла к концу. Во всяком случае, главная цель была им достигнута: он был теперь бесспорным хозяином всей греческой Сицилии, его власть или влияние простирались также на всю южную оконечность Италийского полуострова вплоть до Скиллетийского перешейка. Как с признанным владыкою италийского юга с ним установили дружественные отношения только что разгромившие Рим галлы. Союз с этими победоносными северными варварами, заключенный Дионисием, возможно, еще во время осады Регия, стал важным фактором дальнейшего усиления Сиракузской державы. Он не только открыл для Дионисия новый источник пополнения своих наемников, но и дал ему в руки мощный инструмент для оказания давления на тылы своих действительных или потенциальных

- 381 -

противников на севере - этрусков и италиков. Возможно, что и активность Дионисия в Адриатике уже стояла под знаком этого нового альянса (Justin., XX, 5, 4-6)18.

В самом деле, развивая внешнеполитическую инициативу, сиракузский тиран в ближайшие за взятием Регия годы обратился к активной колонизационной деятельности в Адриатике. Основав колонии на острове Исса у далматского побережья, в Адрии (в устье По), в Анконе и Нумане на побережье Пицена и, может быть, также и в других местах, он поставил под свой контроль все морские пути в этом районе и, в частности, установил прочную связь с иллирийскими племенами. С их помощью он осуществлял затем вмешательство в дела северных греков - эпиротов, стремясь восстановить в качестве правителя одного из главных эпирских племен молоссов своего протеже Алкета (Diod., XV, 13, 1-5; 14, 1-2; Etym. Magn., s. v. jAdrivaх; Strab., V, 4, 2, p. 241; Plin. N. h., III, 13, 111).

Без сомнения, уже на Адриатическом море Дионисий должен был столкнуться с древними врагами западных эллинов этрусками, которые даже после галльского вторжения удерживали в своих руках часть побережья. Однако непосредственно против этрусков было направлено другое предприятие Дионисия - морская экспедиция вдоль западного побережья Италии на север. В 384 г., возможно, имея в виду главным образом Эльбу и Корсику, Дионисий с большим флотом вторгся в Тирренское море. По дороге сиракузяне высадились в Пиргах, гавани этрусского города Агиллы (Цере), разграбили находившееся там святилище Левкотеи, разгромили затем выступившее из Агиллы ополчение этрусков и овладели в результате всего огромной добычей (примерно в 1500 талантов), которую Дионисий использовал для подготовки к новой войне с карфагенянами. От берегов Этрурии сиракузский флот двинулся к Эльбе, а затем к Корсике, где на южном побережье была, по-видимому, основана новая сиракузская колония (Diod., XV, 14, 3-4; Ps.-Aristot. Oec., II, 2, 20, p. 1349 b 33 - 1350 а 5; Strab., V, 2, 8, p. 226; Polyaen., V, 2, 21; Aelian., V. h., I, 20)19.

- 382 -

В Сицилии после почти десяти лет мира сиракузский правитель действительно вновь вел дело к войне. Отчасти его побуждало к этому принципиальное стремление достигнуть полного объединения всех сицилийских земель в рамках одного греческого государства, отчасти же толкало к новой войне отпадение от карфагенян пограничных городов, которым Дионисий не хотел отказывать в поддержке. В 382 г. началась 3-я Карфагенская война. На этот раз карфагеняне нашли союзников в Италии, вследствие чего Дионисию пришлось вести борьбу на два фронта.

К сожалению, плохое состояние традиции не позволяет представить во всей отчетливости ход событий. В Сицилии Дионисию под конец войны удалось добиться успеха в большом сражении при Кабалах (точное местоположение неизвестно), в котором погиб сам главнокомандующий карфагенян Магон. Карфагеняне понесли такие потери, что должны были начать переговоры о мире. Дионисий чувствовал себя в тот момент столь сильным, что потребовал от карфагенян очистить всю Сицилию. Те согласились, но лишь для того, чтобы выиграть время и собраться с силами. Сын и преемник Магона Гимилькон использовал перемирие для реорганизации войска, а затем дал Дионисию сражение при Кронии (предположительно - недалеко от Панорма), которое на этот раз закончилось полным разгромом греков. В этом сражении нашел себе смерть брат Дионисия Лептин, который командовал одним из флангов. Вновь был начаты переговоры о мире, и теперь уже Дионисий должен был проявить уступчивость. Мир был заключен, по-видимому, в 374 г. на условиях сохранения в принципе каждой стороной своего положения в Сицилии. Однако Дионисий должен был отказаться в пользу карфагенян от части своих западных владений, включая Гимеру, Селинунт и половину акрагантской области вплоть до реки Галик. Кроме того, он должен был выплатить карфагенянам в возмещение убытков до 1000 талантов (Diod., XV, 15-17; Polyaen., V, 8, 1-2; 10, 5; VI, 16, 1; Frontin., II, 5, 11; для оценки территориальных потерь Дионисия ср. также: Diod., XIX, 2, 2 [Гимера/Фермы]; ibid., XVI, 9, 4; Plut. Dion, 25, 11 [Гераклея Минойская]).

Более успешно развивались для Дионисия события на италийском фронте. Хотя здесь на стороне Карфагена выступил союз италиотов, в общем счастье скорее сопутствовало сиракузскому тирану. В 379 г. карфагенянам удалось восстановить Гиппоний, однако Дионисий в ответ повел наступление на главные города италиотов и, как кажется, еще в том же году добился крупного успеха -

- 383 -

овладел Кротоном. Позднее он, вероятно, восстановил свою власть и над Гиппонием. Примирение наступило в конце концов при посредничестве влиятельных в италийских городах пифагорейцев, которых, несмотря на их первоначально враждебное отношение, Дионисий сумел рядом благородных жестов склонить к соглашению. Инициатива при этом несомненно принадлежала самому значительному из италийских городов Таренту, где уже в это время за дружбу с Дионисием выступал выдающийся философ и политик Архит. В дальнейшем Тарент продолжал оставаться в дружеских отношениях с сицилийским властителем, захваты которого не пошли далее Кротона, хотя влияние чувствовалось очень сильно на всем побережье Тарентского залива и дальше, в Калабрии и Апулии (Diod., XV, 15, 2 [союз карфагенян с италиотами]; 24, 1 [восстановление Гиппония]; Dionys. Hal. Ant. Rom., XX, 7, 3; Liv., XXIV, 3, 8 [захват Дионисием Кротона]; Aelian. V. h., XI 61 [неудачная атака тирана на Фурии]; Polyaen., V, 2, 22; 8, 2 [отношения с пифагорейцами и Тарентом])20.

Завершение военных кампаний в Южной Италии привело к тому, что у Дионисия отпала надобность в сохранении союзных отношений с луканами. Судя по некоторым сообщениям (у Страбона и Юстина), в дальнейшем тиран даже вел войны с этими италийскими варварами и, чтобы преградить им путь в глубь своих италийских владений, а также и для консолидации своей власти в этом районе, планировал укрепление узкого Скиллетийского перешейка рвом и валом (Strab., VI, 1, 10, р. 261; Justin., XXIII, 1, 11-12; Plin. N. h., III, 10, 95).

Последний раз Дионисий попытался добиться решительного успеха в борьбе за Западную Сицилию в конце своего правления. Воспользовавшись ослаблением Карфагена вследствие очередной эпидемии и восстаний в Африке и на Сардинии, подавление которых затянулось на долгие годы, он начал в 368 г. свою четвертую войну с карфагенянами. Со значительными силами - у него было до 30 тыс. пехоты, 3 тыс. всадников и 300 кораблей - двинулся он на запад и сумел овладеть Селинунтом, Энтеллой и Эриксом. Затем он осадил Лилибей, важный портовый город, основанный карфагенянами

- 384 -

вблизи разрушенной Мотии. Однако с наступлением зимы осаду пришлось прервать, а так как одновременно сиракузский флот, стоявший в гавани Эрикса, понес сильные потери от нападения карфагенской эскадры, Дионисий счел за лучшее заключить с неприятелем перемирие. Военные действия, однако, так и не возобновились: в следующем, 367 г. тиран умер, а его преемник, не отличавшийся воинственностью Дионисий Младший, поспешил заключить с карфагенянами мир на условиях возврата к прежнему положению (Diod., XV, 24, 2-3; 73, 1-5; Polyaen., V, 9; Justin., XX, 5, 10-14; о мире, заключенном Дионисием II, - Diod., XVI, 5, 2; Plut. Dion, 6, 5; 14, 4).

Заветной цели - совершенно изгнать карфагенян из Сицилии - Дионисию достичь не удалось. Однако это не значит, что мы должны вместе с Г. Бенгтсоном подчеркивать незавершенность его политического дела. Во-первых, самое главное все-таки было сделано: Дионисию удалось объединить все греческие и сикульские земли, т. е. добрых две трети острова, в рамках одного целостного государства. Это государство практически являло собой то геополитическое единство, к которому со времени Гермократа стремились сицилийские греки. Оставшаяся за карфагенянами западная часть острова лежала как бы за пределами этого идеального единства. Во-вторых, и именно поэтому, не следует преувеличивать жизненной необходимости двух последних войн Дионисия с карфагенянами. Они велись сиракузским правителем уже не столько для утверждения своей власти или ради создания архе, сколько ради политического престижа, далее, для того чтобы доставить занятие и средства к содержанию многочисленной наемной армии, наконец - и это самое главное - для сохранения и развития внешнеполитической инициативы, от которой прямо зависело существование авторитарных и милитаристских режимов типа Дионисиева.

До какой степени ни авантюрные заморские предприятия, ни две последние войны с карфагенянами не сковывали всерьез силы Дионисия, доказывается постоянным и широким вмешательством его в дела Балканской Греции как раз в эти десятилетия, после завершения в 392 г. великой войны с карфагенянами. Это вмешательство осуществлялось сиракузским правителем в общем по тем же причинам, по каким он непрерывно возобновлял борьбу с карфагенянами. А побудительными мотивами были каждый раз соответствующие обращения балканских греков, которые после решающих успехов Дионисия во 2-й Карфагенской войне привыкли видеть в нем сильнейшего властителя в Европе.

- 385 -

Выше мы уже упоминали о вмешательстве Дионисия в дела эпиротов, где он действовал в пользу молосского князя Алкета. Это вмешательство, осуществлявшееся Дионисием главным образом руками варваров-иллирийцев, было, однако, приостановлено Спартою. Дионисий всегда держался союза со Спартой и, когда эта последняя пришла на помощь эпиротам против иллирийцев, немедленно отступился от начатого дела и предоставил Алкета своей судьбе (Diod., XV, 13, 1-3; о судьбе Алкета, который сумел удержаться на молосском троне и впоследствии выступал в качестве афинского союзника, ср., в частности: Diod., XV, 36, 5; Ditt. Syll.3, I, № 147, стк. 109-110).

Еще раньше, в начале Коринфской войны, Дионисий отклонил предпринятые афинянами попытки к сближению. Ни принятый в Афинах в 393 г. почетный декрет в честь нового "архонта Сицилии" и его братьев (Ditt. Syll.3, I, № 128), ни последовавшая затем попытка связать Дионисия брачными связями с другом афинян Эвагором Кипрским (Lys., XIX, 19-20) успеха не имели. Сиракузский тиран остался верен дружбе со Спартою, которой он летом 387 г. отправил на помощь эскадру из 20 кораблей под командованием своего шурина Поликсена. Эскадра эта помогла лакедемонянам вновь добиться перевеса на море, что побудило афинян к скорейшему принятию условий Царского мира (Хеn. Hell., V, 1, 25 сл.).

Равным образом и позже, в трудное для спартанцев время, Дионисий неоднократно посылал им на помощь эскадры и отряды наемников - во время борьбы за Керкиру в 372 г. (Хеn. Hell., VI, 2, 4 и 33-36; Diod., XV, 47, 7), а затем после роковой для спартанцев битвы при Левктрах, в 369 и 368 гг., когда его помощь в какой-то степени помешала окончательному сокрушению Спарты беотийцами (Хеn. Hell., VII, 1, 20-22 и 28-32; Diod., XV, 70, 1; 72, 3; Plut. Ages., 33, 5).

С афинянами после афронта, полученного ими в 393 г., отношения у Дионисия были более чем прохладными. Ведшаяся между двумя государствами холодная война сильнейшим образом стимулировала развитие в афинских общественных кругах враждебного отношения к Дионисию, которое и без того развивалось своим чередом в силу естественной враждебной реакции полисных греков на ломавшую все традиционные установления политику сиракузского гирана. Не случайно, что на 80-е гг. IV в., как уже отмечалось (см. введение, § 2), падает несколько антитиранических выступлений в афинском театре и публицистике: в 389 г. - постановка

- 386 -

"Киклопа" Филоксена, в 388 г. - выступление Лисия и отчасти инспирированный именно этим выступлением скандал с посольством Дионисия на Олимпийских играх (Lys., XXXIII, cum argumento; Diod., XIV, 109, 1-6; XV, 7, 2), в 380 г. - опубликование "Панегирика" Исократа.

Изменения в отношениях между Афинами и Дионисием произошли только в начале 60-х гг., когда перед лицом усиливающегося могущества Фив Афины сблизились со Спартой. Это должно было привести к сближению их и с Дионисием. В 368 г. афинское народное собрание вынесло специальное постановление о награждении сиракузского правителя и его сыновей золотыми венками и правами афинского гражданства (Ditt. Syll.3, I, № 159; [Dem.], XII, 10). Затем со стороны афинян был сделан еще один любезный жест: на Ленеях 367 г. трагедии Дионисия "Выкуп Гектора" была присуждена первая награда (Diod., XV, 74, 1-4; Tzetzes. Chil., 5, 180). И наконец, чуть позже, в том же 367 г. последовало заключение формального союза между Афинами и Дионисием, "архонтом Сицилии" (Ditt. Syll.3, I, № 163).

Таким образом, к середине 60-х гг. IV в. два авторитетнейших полиса Балканской Греции - Афины и Спарта - составили вместе с новой сложившейся на западе греческой державой Дионисия тесный альянс, которому лишь скорая смерть сицилийского властителя помешала сказать новое слово в политической жизни древнего мира.

Примечания

1 Обвинение в предательстве, которое, если верить Диодору (Тимею), предъявляли Дионисию по этому поводу, как указал уже Ад. Гольм, должно быть решительно отвергнуто ввиду очевидной своей нелепости. Ср.: Hоlm A. Geschichte Siziliens im Altertum, Bd. II, Leipzig, 1874, S. 98.назад

2 Niese В. Dionysios I // RE, Bd. V, 1905, Sp. 885.назад

3 По поводу Леонтин ср. также: Niese В., l. с.; Berve H. Die Туrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Mьnchen, 1967 (I, S. 225; II, S. 639).назад

4 Niebuhr B. G. Vortrдge ьber alte Geschichte, Bd. III, Berlin, 1851, S. 213.назад

5 Как по поводу всего договора в целом, так, в частности, и относительно Катаны и Наксоса ср. в особенности: Веloch К. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. II, Abt. 1, Strassburg, 1914, S. 412-413; Stroheker К. F. Dionysios I. Gestalt und Geschichte des Tyrannen von Syrakus. Wiesbaden, 1958, S. 49-52. Факт признания карфагенянами власти Дионисия над Сиракузами подчеркивают: Bury J. В. Dionysius of Syracuse // CAH, vol. VI, 1927, p. 113; Berve H., l. с.; Mossй С. La tyrannie dans la Grиce antique. P., 1969, p. 107.назад

6 Сближение Спарты с Дионисием, возможно, было форсировано благодаря инициативе всемогущего тогда Лисандра, властолюбивой натуре которого мог импонировать режим Дионисия. Несколько позже Лисандр и сам побывал с посольством в Сиракузах. См.: Plut. Lys., 2, 7-8; ср.: Holm A. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 103-104 и 432; Strоheker К. F. Dionysios I, S. 55-56; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 227; Bd. II, S. 640.назад

7 Для оценки характера завоеваний Дионисия в Сицилии ср.: Вerve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 228; Bd. II, S. 640.назад

8 У Диодора под 402 г. рассказывается о сооружении только северной стены - от Гексапилона до Эвриала; много позднее, под 385 г., историк вновь упоминает о возведении Дионисием "на досуге" обводной стены вокруг Сиракуз (XV, 13, 5). Опираясь на эти сообщения, Ад. Гольм так и считал, что в 402 г. была построена только северная стена, а южная была добавлена лишь по окончании больших войн, после 387 г. (Ноlm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 107 и 433, 133 и 440). Однако большинство исследователей справедливо держится того мнения, что за сооружением северной стены в ближайшие же годы последовало возведение стены и по южному краю Эпипол; иначе была бы непонятна неуязвимость Сиракуз во время осады города карфагенянами в 397/6 г. Это, конечно, не исключает возможности завершения всех крепостных работ в более позднее время. Ср.: Веloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1922, S. 53; Strohеkеr K. F. Dionysios I, S. 63; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 243-244; Bd. II, S. 648.назад

9 При дальнейшем обзоре военных кампаний Дионисия (до 4-й Карфагенской войны) следуем хронологии К. Ю. Белоха (Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, 1922, S. 54 f., 110 f.; Abt. 2, 1923, S. 366 f.).назад

10 Диодор (Тимей), объявляя главным мотивом, побудившим Дионисия вступить в сделку с Гимильконом, желание тирана сохранить в лице карфагенян пугало для своих сограждан, по существу обвиняет Дионисия в измене общеэллинскому делу. Это обвинение, по-видимому, надо отвергнуть. Дионисием могли двигать и другие, более близкие побуждения: понимание риска последней отчаянной схватки, желание скорее избавиться от присутствия все еще опасного врага, стремление пополнить свою истощенную казну и пр. (ср.: Holm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 120; Meyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 797, S. 115-116; принимают версию Диодора [Тимея]: Вurу J. В. Dionysius of Syracuse, р. 125; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, P., 1936, p. 396). Соответственно нет нужды идти так далеко, чтобы отрицать историчность самого факта соглашения Дионисия с Гимильконом (так именно делают: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 60, Anm. 1; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 79 и 210 [прим.]).назад

11 Berve Н. Die Tyrannis, Bd. II, S. 641.назад

12 Ср. также: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 61, Anm. 1.назад

13 Свидетельство Диодора (XIV, 88, 5) об отпадении акрагантян и мессанцев в части, относящейся к этим последним, обычно подвергают сомнению, поскольку, согласно тому же Диодору (XIV, 90, 3), в следующей кампании 393 г. Мессана была враждебна карфагенянам и, стало быть, оставалась на стороне Дионисия. Одни признают текст испорченным и предлагают вместо Messhvnioi читать что-либо другое, например, Kamarinai'oi (Holm A. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 124 и 438), другие предлагают понимать под Messhvnioi Диодора... пелопоннесских мессенцев, поселенных Дионисием в Тиндариде (Meyer E. GdA, Bd. V, § 799, S. 118; Wiсkеrt L. Syrakusai // RE, 2. Reihe, Bd. IV, Hbbd. 8, 1932, Sp. 1510). И то и другое по справедливости должно быть отвергнуто; удовлетворительного объяснения этой истории с Мессаной пока предложить не удается. Ср.: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 112, Anm. 1; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 211 (прим. 110 к гл. III).назад

14 Ср. также: Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 804, S. 127-128; Ciaceri E. Storia della Magna Grecia, vol. II, Milano; Roma; Napoli, 1927, p. 413 sg.; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 113-114.назад

15 См.: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 113, Anm. 1; Abt. 2, S. 188; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 232.назад

16 Niese B. Dionysios I, Sp. 892.назад

17 Согласно вполне определенному свидетельству Страбона, Регий был полностью разрушен, что, конечно, не могло помешать созданию там позднее, по инициативе того же Дионисия или его сына, нового укрепленного форта или колонии. Так или иначе нет никаких оснований подвергать сомнению свидетельство античного автора, как это делают К. Ю. Белох и некоторые другие исследователи (Веlосh К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 117, Anm. 3; Evans A. J. The monarchy of Dionysios // Freeman E. A. The History of Sicily, vol. IV, Oxford, 1894, p. 217-218; Niese B. Dionysios I, Sp. 893; Ciaceri E. Storia, vol. II, p. 429-430; ср., однако: Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 807, S. 131; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 118; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 235).назад

18 О времени заключения Дионисием союза с галлами см.: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 120. Для оценки ср. в особенности: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 119.назад

19 Основание Дионисием колонии на Корсике предполагает К. Ю. Белох (GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 120, со ссылкой на Diod., V, 13, 3).назад

20 Об отношениях Дионисия с пифагорейцами, Тарентом и Архитом подробнее см.: Ciaceri E. Storia, vol. II, р. 434, 440 sg.; Fritz K. von. Pythagorean Politics in Southern Italy. New York, 1940, p. 75 f.; Strohe-ker K. F. Dionysios I, S. 128 f., 135 вместе с прим.назад

РАЗДЕЛ II

ГОСУДАРСТВО ДИОНИСИЯ

Глава 4. Личная власть Дионисия

- 386 -

Обращаясь к теме устройства государства Дионисия, мы должны, по всей видимости, начать с изучения центрального звена - политической системы, сложившейся при Дионисии в самих Сиракузах. Здесь прежде всего встает вопрос о власти самого Дионисия, ее конституционной обоснованности и оформлении, ее фактическом существе и официальном выражении. Для зачинателя новейшей историографии по греческой тирании Г. Г. Пласса такого вопроса не существовало. Пласс считал правление Дионисия тиранией чистейшей воды и отрицал какую бы то ни было конституционность

- 387 -

этого режима1. Однако представители позитивного направления, в особенности К. Ю. Белох, поколебали надежность этого простого взгляда, указав на ряд несомненно конституционных начал в режиме Дионисия. "Положение Дионисия имело свое конституционное основание в стратегии (Dionysios' Stellung hatte in der Strategie ihre verfassungsmдssige Grundlage)" - таково было принципиальное мнение Белоха2. "Тирания Дионисия проистекла из народного избрания (die Tyrannis des D. ist hervorgegangen aus der Volkswahl)", - заметил в свою очередь Б. Низе3.

И действительно, положение Дионисия в качестве главы Сиракузского государства было оформлено рядом соответствующих народных постановлений. В начале зимы 406/5 г. на народном собрании, состоявшемся в Сиракузах вскоре после падения Акраганта, было произведено внеочередное переизбрание коллегии стратегов. Дионисий стал одним из новых стратегов, и это положило основание его дальнейшему возвышению (Diod., XIII, 91, 3 - 92, 1). На исходе той же зимы Дионисий добился следующего важного решения: коллегия стратегов была отставлена, а на ее место был избран Дионисий в качестве единоличного стратега-автократора. Его назначение было оправдано военной опасностью, и он получил свои чрезвычайные полномочия именно для ведения и, очевидно, на время войны с карфагенянами (ibid., XIII, 94, 4 - 95, 1; ср.: Plat. Ep., VIII, p. 353 a-b; Plut. Dion, 3, 3)4. Наконец, в начале лета 405 г. на сходке сиракузских воинов в Леонтинах Дионисий получил важное право иметь личную охрану. Хотя и с оговоркой относительно количества воинов-телохранителей, это решение придало чрезвычайной республиканской власти Дионисия определенный монархический оттенок, так сказать, санкционировало ее трансформацию в монархию (Diod., XIII, 95, 3 - 96, 1; ср.: Aristot. Pol., III, 10, 10, p. 1286 b 39-40).

- 388 -

Конечно, нельзя закрывать глаза на то, что все эти решения народа были инспирированы самим Дионисием и, следовательно, по существу были неконституционны. Однако самый факт и известное значение этих постановлений отрицать не приходится. Очевидно, что свое единоличное правление Дионисий мог осуществлять до известной степени на законном основании.

И действительно, как стратег-автократор Дионисий должен был унаследовать обширные военные и политические полномочия, которые ранее принадлежали в Сиракузах коллегии стратегов5. В соответствии со своим официальным назначением он осуществлял верховное военное командование и мог в этой связи назначать и смещать всех военных командиров (см. об этом у Диодора, XIII, 96, 1 - metetivqei de; kai; ta;х tavxeiх, toi'х pistotavtoiх ta;х hJgemonivaх paradidouvх [об общем перемещении, произведенном Дионисием во время пребывания в Леонтинах в начале лета 405 г.]; XIV, 7, 6-7; 53, 5; 102, 3; XV, 14, 2 [упоминания об отдельных назначениях]).

В его компетенцию входило, далее, заботиться о техническом и вообще материальном оснащении войска: о возведении укреплений (XIV, 18; 58, 1; XV, 13, 5), об изготовлении оружия и сооружении военных машин и кораблей (XIV, 41-43; XV, 13, 5), о заготовке необходимого оборудования и провианта (XIV, 47, 7; 58, 1; 103, 2; XV, 73, 2). Для ведения войны он обладал неоспоримым правом призывать на военную службу граждан (XIII, 95, 3; 109, 1; XIV, 43, 4; 44, 2; 95, 3), производить набор наемников (XIII, 109, 1; XIV, 43, 4; 44, 2; 58, 1; 62, 1; 95, 3; XV, 14, 4) и созывать союзные контингенты (XIII, 109, 1). Наконец, он мог на законном основании взимать чрезвычайные военные налоги и осуществлять другие финансовые мероприятия, необходимые для ведения войны и санкционированные народным собранием (см., в частности: Ps.-Aristot. Оес., II, 2, 20, р. 1349 а 14-20, 25-28, 33-36).

Наряду с военными он располагал также важными политическими полномочиями: ему принадлежало право, если не исключительное, то преимущественное, созыва и председательства в народном собрании и вынесения на рассмотрение народа различных предложений (Diod., XIII, 95, 1; 96, 3; XIV, 45, 2-5; 64, 5-70, 3;

- 389 -

Aristot., l. с.)6, и он осуществлял представительство сиракузской общины во внешних сношениях (см., в частности: Diod., XIII, 114, 1; XIV, 46, 5; 47, 1-2; 96, 3-4; XV, 15, 2; 17, 5 [сношения с карфагенянами]; IG2, II/III, 1, № 18, 103, 105 [с афинянами]).

Если, таким образом, нельзя отрицать известной конституционности единоличного правления Дионисия, то, с другой стороны, неоспоримо и монархическое, или тираническое, существо его власти. Не говоря уже о Г. Г. Плассе, который только это и считал характерным для режима Дионисия, тот же К. Ю. Белох, при всем его стремлении объяснить власть Дионисия полномочиями стратега-автократора, не мог не сделать существенной оговорки: "На самом деле, конечно, положение Дионисия было совсем иным, чем положение стратегов при демократии, ибо у него не было коллег и он занимал свою должность всю жизнь, а стало быть, ему не надо было и давать отчета, в особенности же потому, что он мог опереться на постоянное войско наемников"7. Равным образом и Б. Низе отмечал, что власть Дионисия поддерживалась насилием ("aufrecht erhalten wird sie [sc. die Tyrannis] durch Gewalt")8. Все же у Белоха дело ограничилось оговоркой, а у Низе - констатацией факта; детальное рассмотрение этот аспект проблемы получил у представителей новейшего критического направления - сначала у М. Шееле, а затем у К. Ф. Штроекера и Г. Берве, чьи наблюдения будут теперь для нас весьма полезны9.

Прежде всего бросается в глаза быстрое и недвусмысленное перерождение власти Дионисия из чрезвычайной республиканской в монархическую. Знаменательным, впрочем, было уже само назначение Дионисия в стратеги-автократоры. Хотя это назначение

- 390 -

формально оставалось в рамках республиканской конституции (власть стратега-автократора была республиканской магистратурой), для демагога, метившего в тираны, каким был Дионисий, оно оказывалось мостом к достижению единоличной монархической власти. В тех условиях, как справедливо отметили М. Шееле и К. Ф. Штроекер, избрание Дионисия в стратеги-автократоры уже означало победу монархического начала над республиканским, как олигархическим, так и демократическим в равной степени10. С созданием в Леонтинах личной охраны Дионисием был сделан решительный шаг к утверждению своего монархического положения11, а с возвращением войска из Леонтин в Сиракузы, окончательная трансформация квазинародного простата в тирана стала фактом, который был очевиден для сиракузян и, если верить традиции, не скрывался и самим Дионисием (Diod., XIII, 96, 2)12.

- 391 -

Что во всем этом надо видеть пример узурпации - отрицать не приходится. В Сиракузах конца V в. объективная необходимость централизации военной и политической власти оказалась, таким образом, условием для установления режима личной власти. Ловкий и решительный демагог, Дионисий использовал сложившуюся ситуацию в своих личных интересах. Инспирированные им решения народного собрания создали необходимые легальные предпосылки, а он сам позаботился о приискании средств для захвата монархической власти. Платон имел все основания упрекать Дионисия и его друзей в том, что они дурно воспользовались предоставленным им от государства даром (Plat. Ep. VIII, р. 353 с - hJ tutanni;х oujk ojrqw'х th'/ th'х povlewх dwrea'/ katakevcrhtai).

Важно, далее, заметить, что узурпация Дионисия отнюдь не носила характера одноактного эпизода. Своевольное преобразование чрезвычайной стратегии в монархический режим не ограничилось временем 1-й Карфагенской войны, на заключительный период которой Дионисий и получил свое назначение, а стало явлением перманентным. Ведь Дионисий не сложил своих полномочий ни после первой, ни даже после второй, оказавшейся удачной, войны с карфагенянами. Он сохранил свое положение и власть в течение всей жизни.

Правда, К. Ю. Белох, которому важно было показать по преимуществу конституционный характер власти Дионисия, выдвинул предположение, что "он (Дионисий. - Э. Ф.) должен был позднее посредством народного решения обеспечить себе передачу полномочий стратега на всю жизнь или же каждый раз заново на определенный ряд лет; иначе нельзя было бы и думать о конституционном сотрудничестве с народным собранием, какое между тем имело место в его правление". Согласно Белоху, это урегулирование могло иметь место сразу же по окончании 1-й Карфагенской войны в 405/4 г., когда формально истекли полномочия Дионисия - стратега-автократора или, во всяком случае, по окончании восстания сиракузян в 404/3 г., когда Дионисий при спартанском посредничестве сумел прийти к соглашению со своими противниками13.

- 392 -

Однако в нашей традиции нет и намека на то, что в какой-то момент имело место подобное урегулирование. Скорее наоборот, из одного места в изложении Диодора - в речи сиракузянина Феодора, составленной, впрочем, самим Диодором по образцу и, во всяком случае, в духе Тимея, - видно, что в древности знали лишь об единовременном предоставлении Дионисию чрезвычайной стратегии, без всяких последующих подтверждений (Diod., XIV, 66, 4 - para; de; toi'х polivtaiх pisteuqei;х a{pax strathgivaх eujqevwх ajfeivleto th;n ejleuqerivan)14. Из этого следует, что Дионисий ограничился простым удержанием однажды предоставленных ему полномочий. Особенностью его режима было именно фактическое, не оформленное специальными юридическими актами сосуществование и сотрудничество единоличной власти с государственной общиной.

От исходных принципиальных моментов обратимся теперь к области практической политики и посмотрим, в чем реально нашло свое отражение то новое автократическое начало, которое выступило на сцену в лице Дионисия. Мы увидим, что у нас не будет недостатка в примерах, подтверждающих и факт узурпации, и монархическую сущность и выражение власти Дионисия.

И прежде всего вполне реальным было подавление новым правителем всяческой оппозиции: и отдельных лидеров традиционных полисных группировок (учиненная Дионисием сразу же по возвращении из Леонтин расправа над лидером консерваторов Дафнэем и вождем радикально-демократической группировки Демархом, Diod., XIII, 96, 3), и определенных социальных слоев (подавление мятежа всадников в том же 405 г., XIII, 112-113), и гражданского общества в целом (подавление большого восстания сиракузян в 404/3 г., XIV, 7, 6-9, 9; 10, 2-4).

Убедившись на опыте, как опасно оставлять оружие в руках народа, Дионисий после восстания 404/3 г. провел массовое разоружение граждан (Diod., XIV, 10, 4; ср. также: 64, 4; 66, 5; 67, 3). Он возвратил им оружие накануне нового решающего столкновения с карфагенянами в 398 г. (XIV, 44, 2; ср.: 45, 5; 47, 4; 64, 4; 67, 2-3; 69, 4; 95, 3; 96, 2 сл.), однако не исключено, что по окончании 2-й Карфагенской войны он вновь на

- 393 -

известный период (или периоды) лишал граждан оружия (ср.: Polyaen., V, 2, 14)15.

Военной опорой Дионисия с самого начала были по преимуществу наемники - отряд его личных телохранителей, насчитывавший уже в 405 г. свыше 1000 (Diod., XIII, 96, 1), а позднее, может быть, доведенный до 10 000 человек (ср.: Plut. Dion, 14, 3), и прочие наемные войска, которые состояли на службе самого правителя и пользовались, по сравнению с гражданами, целым рядом льгот и преимуществ. Оттеснив на задний план менее боеспособное и менее надежное гражданское ополчение, наемники стали главной силой нового режима. Они позволяли ему сохранять контроль и власть над гражданской общиной и вести независимую от нее внешнюю политику16.

- 394 -

Опираясь на эту новую силу, отличную и политически и социально от простой массы граждан, новая власть также и пространственно отделилась от гражданского общества. В 405 г. во время мятежа всадников обнаружилось отсутствие у Дионисия надежного опорного пункта в самих Сиракузах. Восставшие без труда овладели городом, и даже дом правителя оказался открыт для их нападения. Лишь беспечность врагов позволила Дионисию вновь овладеть положением. Однако он извлек из случившегося урок и сразу же по окончании войны с карфагенянами среди прочих мер, направленных на укрепление своей власти и положения в Сиракузах, осуществил сооружение новой резиденции (Diod., XIV, 7, 1 сл., под 405/4 г.). Древняя часть Сиракуз - близко соприкасающийся с материком остров Ортигия, или просто Остров - была взята в кольцо укреплений и отделена стеной от остального города. В северной части этого острова Дионисий возвел для себя укрепленный замок в качестве убежища на случай всяких неожиданностей, как выразительно подчеркнуто у Диодора (XIV, 7, 3 - pro;х ta;х aijfnidivouх katafugavх).

- 395 -

Замок был обнесен двойной стеной (вторая стена была добавлена после восстания 404/3 г., XIV, 10, 4), и в кольцо его укреплений была взята северная военная гавань Лаккий с доками, рассчитанными на 60 триер. Прежние жители были удалены с Острова, а их дома были переданы друзьям и наемникам Дионисия, которые поселились здесь вместе с ним (ср. помимо Диодора свидетельства Платона, Ер., VII, p. 348 а-b, 349 с-d и 350 а, из которых тоже следует, что жилища наемников находились на Ортигии, хотя и вне замка правителя).

В этом пространственном отделении правителя и его окружения от остального общества отразилось особенное положение нового режима и его главы - властителя, стоящего вне и над полисом. Нависший над городом замок Дионисия надолго стал символом тирании, придавившей республику (ср. обвинение в речи Феодора, Diod., XIV, 65, 3 - hJ me;n ga;r ajkrovpoliх <...> kata;th'х povlewх ejpiteteivcistai). Много лет спустя непримиримый борец с тиранией Тимолеонт завершит дело освобождения Сиракуз торжественным срытием замка Дионисия, этого вещного олицетворения чуждого полису авторитарного начала (Diod., XVI, 70, 4; Plut. Timol., 22, 1-3; Nepos. Timol., 3, 3)17.

Опираясь на укрепленный замок и отряды вооруженных наемников, Дионисий мог чувствовать себя настоящим хозяином в городе и государстве и мог позволять себе такие вторжения в жизнь общества, для которых его полномочия стратега-автократора не давали ему ни повода, ни возможностей. Жизнь гражданского населения была поставлена под жесткий полицейский контроль. С этой целью был создан целый штат осведомителей и доносчиков, в частности и из числа певиц и гетер (Plut. De curios., 16, p. 522 f - 523 a; Polyaen., V, 2, 13; ср.: Aristot. Pol., V, 9, 3, p. 1313 b 9-16; Plut. Dion, 28, 1-2). Любые проявления нелояльности в поступках, словах или мыслях немедленно и безжалостно пресекались.

- 396 -

Политика репрессий осуществлялась не только в моменты массовых вооруженных выступлений против существующего режима - она стала повседневной практикой. Изгнания постигали даже близких правителю лиц, если они своими поступками вызывали его неудовольствие (укажем для примера на судьбу Лептина и Филиста, Diod., XV, 7, 3 сл.; Plut. Dion, 11, 4 сл.). Преобразованные в тюрьму каменоломни в районе Эпипол наполнились узниками (Cic. Verr., V, 55, 143; Diod., XV, 6, 2 сл.; Aelian. V. h., XII, 44; ср.: Plut. Dion, 29, 6; Justin., XXI, 1, 5). Число казненных достигло, по некоторым данным, впрочем, без сомнения преувеличенным, 10 000 человек (Plut. De Alex. M. fort. aut virt., II, 5, p. 338 b).

При этом, распоряжаясь жизнями, всесильный властитель естественно не щадил и собственности опальных лиц. Широко практиковавшиеся при нем конфискации служили одновременно и средством к вящему подавлению враждебных элементов, и способом, облегчавшим решение трудных финансовых и социальных проблем (о конфискациях при Дионисии см.: Diod., XIV, 7, 4 сл.; ср.: 65, 2; 66, 5)18.

Воздействие нового режима на гражданское общество не ограничивалось полицейским контролем и репрессиями; можно говорить о проведении Дионисием широкой целенаправленой политики преобразования гражданского коллектива19. Выступив в качестве демагога, сознательно игравшего на противоречиях между народной массой и зажиточной верхушкой полиса, добившись власти в значительной степени благодаря поддержке общественных низов, Дионисий и в дальнейшем не отказывался совершенно от роли

- 397 -

народного простата и стремился найти опору в массе простого народа20.

В особенности в первые годы своего правления, когда новый режим еще не обрел должной устойчивости и приходилось утверждать его силой, сламывая сопротивление оппозиции, Дионисий провел ряд мероприятий, которые по видимости подтверждали верность его интересам демократии, но еще больше служили упрочению его собственного монархического положения. Избивая и изгоняя оппозиционно настроенных граждан, принадлежавших главным образом к зажиточной аристократической верхушке общества (см., в частности, что происходило при подавлении восстаний 405 и 404/3 гг., Diod., XIII, 113, 2 сл.; XIV, 9, 5 сл.; ср. обвинения в речи Феодора, XIV, 65, 2; 66, 5), Дионисий одновременно ввел в состав граждан много новых людей, на которых он мог больше положиться, - освобожденных на волю рабов, которые принадлежали репрессированным аристократам (Diod., XIV, 7, 4; ср.: XIV, 58, 1; 65, 2 и 3; 66, 5; 78, 3; 96, 3; Cic. Tusc. disp., V, 20, 58; 22, 63; Valer. Max., IX, 13 b, ext. 4), а также жителей отдельных покоренных городов Сицилии и Южной Италии, чье население полностью или частично было переведено в Сиракузы (Diod., XIV, 15, 4 [Леонтины]; 106, 3 [Кавлония]; 107, 2 [Гиппоний])). При этом за счет конфискованного у богачей и аристократов имущества оказалось возможным наделить сиракузскую бедноту и новоиспеченных граждан участками земли и домами (ibid., XIV, 7, 4-5; ср.: 65, 3)21.

- 398 -

Эти мероприятия имели своим следствием ряд серьезных изменений как количественного порядка, так и качественного. С одной стороны, резко сократилось число зажиточных и знатных граждан, достаточно самостоятельных в силу своего положения, политически наиболее развитых и наиболее преданных полисным традициям. С другой - безмерно, в гораздо большей пропорции, выросла масса простого народа. Эта масса состояла отныне из ряда гетерогенных в социальном и даже в этническом отношении элементов, чье соединение в целое было обусловлено не естественным процессом сближения, а волею слившего их воедино властителя.

В большинстве своем это были новые граждане, ставшие таковыми милостью правителя. Новые же, необычные для полисной республики, но характерные для монархии черты проступали

- 399 -

в отношениях между этим народом и главой государства22. Последний при случае умел подчеркнуть свое милостивое отношение к народу. Во время грандиозной подготовки ко 2-й Карфагенской войне Дионисий поощрял усердие граждан не только высокою платою и специальными наградами за отлично выполненную работу, но и такими чисто монархическими жестами, как приглашениями к своему столу (Diod., XIV, 18, 6 сл.; 41, 4; 42, 1). Равным образом и празднование собственной двойной свадьбы послужило для него поводом к тому, чтобы устройством массовых угощений проявить свое расположение к народу (XIV, 45, 1).

От этой формы демонстрации своих добрых чувств к народу Дионисий не отказывался и позднее (XIV, 70, 3). В свою очередь от граждан несомненно ожидалось проявление той особой благорасположенности (eu[noia), которую апологеты монархии уже во времена Дионисия считали характерной чертой подданнических отношений (ср.: Isocr., III, 48 сл., и в частности § 61, где для обозначения общей преданности граждан правителю употреблено именно это слово). Замечательно, что, когда Дионисий Старший умер, первое, что сделал его сын и преемник, было обращение к народу с призывом сохранить унаследованную от отцов благорасположенность к существующему режиму (Diod., XV, 74, 5 - parekavlese <...> threi'n th;n patroparavdoton pro;х aujto;n eu[noian).

Итак, несомненно, что при Дионисии гражданский коллектив подвергся серьезному внутреннему перерождению. В результате целенаправленно проводимой социальной политики он утратил в значительной степени качества органической, сознающей свое единство и дорожащей своими правами и привилегиями корпорации. Очевидно, что в руках ловкого и изощренного в демагогии политика, каким был Дионисий, такая масса должна была стать послушным орудием. Правитель мог без особого труда добиваться от народного собрания принятия предлагаемых им мер, если только он вообще нуждался в подобном санкционировании своей воли23.

- 400 -

Замечательно, что само общение главы государства с народным собранием проходило теперь в формах, более свойственных парламентской монархии, чем республике. Дионисий появлялся в собрании в окружении своих телохранителей (Diod., XIV, 70, 2; ср.: XX, 63, 2) и, обращаясь к народу, говорил с особой высокой трибуны, из которой фантазия позднейших писателей сделала целую башню (Cic. Tusc. disp., V, 30, 59 - idemque quum in communibus suggestis consistere non auderet, contionari ex turri alta solebat)24.

Следствием этих метаморфоз было очевидное падение авторитета гражданской общины и роли ее представительных органов. По

- 401 -

существу шло активное вытеснение республиканских органов власти монархическими в лице в первую очередь самого бессменного стратега-автократора, его приватного Совета друзей и создававшейся им новой военной и гражданской администрации. Впрочем, эти вопросы - о судьбе представительных органов власти и формировании новой администрации - будут нами рассмотрены особо. Пока же признаем, что положение и власть Дионисия без сомнения отличались превалированием монархических элементов.

Именно это по преимуществу подчеркивала и древняя литературная традиция. По словам Исократа, Дионисий овладел Сиракузами (Isocr., V, 65 - katevsce me;n Surakouvsaх) и, невзирая на первоначальные трудности, укрепил свою власть над гражданами (VI, 45 - ejgkratestevran de; th;n ajrch;n th;n tw'n politw'n katesthvsato). Полибий, Диодор и Цицерон без обиняков называют Дионисия тираном - Диодор также и династом - сиракузян (Polyb., XV, 35, 3; Diod., XIII, 1, 3; 75, 9; 109, 1; XIV, 2, 2; 14, 1; 44, 1 и др. [династ - XIV, 103, 1; 107, 2]; Cic. Tusc. disp., V, 20, 57). А Цицерон, который наиболее ярко отражает установившуюся со времени Тимея господствующую тенденцию, говорит даже о полном порабощении Дионисием сиракузян (Cic., l. с. - servitute oppressam tenuit civitatem; cp.: De re publ., III, 31, 43 - nihil enim populi, et unius erat populus ipse)25.

Но даже официальные документы, фиксировавшие не впечатление, а действительную ситуацию и соответствующие правовые нормы, насколько мы можем судить, недвусмысленно признавали монархическое существо власти Дионисия. В договоре о союзе, заключенном афинянами с Дионисием в 368/7 г. (IG2, II/III, 1, № 105 = Ditt. Syll.3, I, № 163 = М. N. Tod, II, № 136), в качестве правомочных партнеров выступают, с одной стороны, афиняне, а с другой - Дионисий и его потомки (Dionuvsioх kai; oiJ e[kgonoi aujtou', стк. 10/11, 14/15, 18/19, 24/25, 27/28). Между

- 402 -

тем на долю представительных органов сиракузской общины остается выступать наряду с Дионисием в качестве лишь участников клятвы на верность этому договору (см. стк. 34-37, где, правда, названия должностных коллегий приходится восстанавливать, однако имя общины - tw'n Surakosiv[wn] - читается ясно)26.

И все же именно это обстоятельство - упоминание о представительных органах сиракузской общины в официальном договоре афинян с Дионисием - заставляет воздержаться от окончательной однозначной оценки режима Дионисия как тиранического или монархического. Напротив, мы должны вспомнить об изначальной двойственности власти самого Дионисия, об его двойном качестве республиканского стратега-автократора и узурпатора-тирана. Но и независимо от того, как мы будем судить о власти самого Дионисия, - признаем ли мы окончательное превращение ее в тиранию или же будем настаивать на сохранении ею известной двойственности, что нам самим кажется заслуживающим большего предпочтения, - материал официального документа ставит нас перед фактом политического дуализма, сосуществования авторитарной власти Дионисия с полисом.

Очевидно, что следующим этапом нашей работы должно быть исследование самой социально-политической организации Сиракуз при Дионисии. Мы должны выяснить, в какой степени сохранилась прежняя гражданская община с ее представительными органами власти и какова была роль тех новых элементов, рождение которых в социально-политической структуре Сиракуз при Дионисии можно предполагать априори. Выяснение этих вопросов несомненно будет содействовать более основательному суждению и о власти самого Дионисия и о характере его режима в целом.

Примечания

1 Plass H. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl. II, Bremen, 1852, S. 232 f.назад

2 Beloch K. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. III, Abt. 2, Berlin; Leipzig, 1923, S. 195.назад

3 Niese B. Dionysios I // RE, Bd. V, 1905, Sp. 898.назад

4 На ограниченность компетенции и срока чрезвычайной стратегии Дионисия указывают: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 195; Stroheker K. F. Dionysios I. Gestalt und Geschichte des Tyrannen von Syrakus. Wiesbaden, 1958, S. 42; Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Mьnchen, 1967 (I, S. 223 и 236; II, S. 644).назад

5 О полномочиях, которыми располагал Дионисий в качестве стратега-автократора, впервые подробно см.: Вeloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, 1922, S. 51; Abt. 2, S. 195 f.; ср. далее: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 237; Bd. II, S. 644.назад

6 По мнению Г. Свободы и В. Хюттля, Дионисию как стратегу-автократору принадлежало исключительное право вносить предложения в народное собрание (Swoboda Н. Lehrbuch der griechischen Staatsaltertьmer (Hermann K. F. Lehrbuch der griechischen Antiquitдten, I6, 3). Tьbingen, 1913, S. 88, Anm. 9; Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus. Prag, 1929, S. 102), однако Г. Берве справедливо заметил, что это предположение недоказуемо (Berve H. Die Tyrannis, Bd. II, S. 644).назад

7 Веlосh K. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 196 f.назад

8 Niеsе B. Dionysios I, Sp. 898.назад

9 Scheele М. Strategos Autokrator. Staatsrechtliche Studien zur griechischen Geschichte des 5. und 4. Jahrhunderts. Diss. Leipzig, 1932, S. 38 f.; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 147 f.; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 236 f.; Bd. II, S. 644 f.назад

10 Scheele М. Strategos Autokrator, S. 41; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 148.назад

11 Это справедливо подчеркивается современными учеными. Ср.: Freеman E. A. The History of Sicily, vol. III, Oxford, 1892, p. 558; Scheele М. Strategos Autokrator, S. 41; Andrewes A. The Greek Tyrants, 2nd ed., L., 1958, p. 138; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 42 f., 148; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 224; Bd. II, S. 639.назад

12 Из текста Диодора, однако, никак не следует, что новое положение Дионисия было официально признано сиракузянами на народном собрании, состоявшемся вскоре после возвращения Дионисия из Леонтин. Таково именно мнение У. Карштедта (см.: Kahrstedt U. Forschungen zur Geschichte des ausgehenden fьnften und des vierten Jahrhunderts. Berlin, 1910, S. 168). Для такого заключения нет достаточных оснований: из текста Диодора нельзя извлечь больше того, что там буквально сказано ("открыто явив себя тираном"); вместе с тем очевидно, что тогда Дионисий уже не нуждался ни в каких официальных признаниях (ср.: Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus, S. 101; Scheele М. Strategos Autokrator, S. 41 f.; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 197 [прим. 55 к гл. II] и 238 [прим. 8 к гл. VII]). Но если не было никакого провозглашения со стороны народного собрания, то не было и самопровозглашения. К. Моcсе заходит слишком далеко, буквально толкуя слова Диодора как свидетельство того, что Дионисий открыто провозгласил себя тираном (Mossй С. La tyrannie dans lа Grиce antique. Pаris, 1969, p. 106). Сколь бы ни было сильно в Дионисии индивидуалистнческое начало, на такую прокламацию он пойти не мог, поскольку это закрыло бы для него возможность сотрудничества с гражданской общиной, что, между тем, составляет характерную черту его правления. Ср. также с. 359 (прим. 30 к гл. 2).назад

13 Веloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 195 f. - Этой же точки зрения по существу придерживаются и историки английской школы Эд. Фримен, А. Эванс и Дж. Бьюри, которые, впрочем, идут еще дальше и предполагают ежегодное переизбрание Дионисия стратегом-автократором (Frееman E. A. The History of Sicily, vol. IV, 1894, р. 7-8; Evans A. J. The monarchy of Dionysios // Ibid., p. 212; Burу J. B. Dionysius of Syracuse // САН, vol. VI, 1927, p. 116).назад

14 Ср.: Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus, S. 101; Scheele М. Strategos Autokrator, S. 42; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 150; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 236; Bd. II, S. 644.назад

15 При оценке действий Дионисия полезно учесть мнение древних, которые считали разоружение народа типично тираническим актом: Plat. Resp., VIII, р. 569 b; Aristot. Pol., V, 8, 7, p. 1311 а 12 сл. - Для позиции К. Ю. Белоха показательно, что он разоружение Дионисием народа связывает с функциями стратега-автократора по поддержанию порядка внутри государства (Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 197; ср., однако: Scheele M. Strategos Autokrator, S. 45). - К. Моссе, в свою очередь, держится того взгляда, что разоружение Дионисием народа было весьма относительным, что, как Писистрат, так и Дионисий, скорее всего, ограничился разоружением своих прямых противников - аристократов (Моssй С. La tyrannie, р. 215; ср.: р. 67), однако никаких оснований для такого ограничительного суждения у нас нет.назад

16 Значение наемных войск как характерного элемента и как решающей силы созданного Дионисием авторитарного режима справедливо подчеркивают: Plass Н. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 233 - "Seine Macht stьtzte er auf Sцldner"; Niese B. Dionysios I, Sp. 898 - "Die wichtigste Stьtze ist das stehende Heer, die Sцldnertruppe"; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 156 - "So war in Syrakus das polisfremde Sцldnerheer zum ausschlaggebenden militдrischen Faktor geworden und stellte als solcher ein ganz wesentliches Element in Aufbau der Tyrannis dar"; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 238 - "Eindeutig tyrannisch war ferner, dass Dionysios' Machtstellung weitgehend auf eigenen Sцldnertruppen beruhte". - Сугубую связь режима Дионисия с наемным войском отмечает и К. Моссе, которая в личном влиянии Дионисия на наемников видит признак, возвещающий в сиракузском властителе новый тип тирана - вождя наемников ("le tyran chef de mercenaires"), характерный для позднеклассического и эллинистического времени (Mossй С. La tyrannie, р. 155 s.). - На особое значение именно отряда телохранителей как внешнего символа созданной Дионисием тирании ("the badge of his tyranny") указывает Эд. Фримен (Freеman E. A. The History of Sicily, vol. IV, 1894, p. 6); равным образом и А. Эванс (ibid., p. 214) считает личную охрану Дионисия наиболее характерным институтом созданного им режима ("the most characteristic institution of Dionysios' tyrannis"). При этом, однако, нет ровно никаких оснований считать лейб-гвардию Дионисия модификацией находившегося ранее в распоряжении одного из сиракузских стратегов отряда из 600 отборных воинов (так именно - Веlосh G. L'Impero Siciliano di Dionisio // MAL, ser. III, vol. VII, 1881, p. 229; Evans A. J., l. c.; Swoboda Н. Lehrbuch, S. 87; Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syracus, S. 99, Anm. 3). Сходными здесь являются лишь принцип особого отбора да самое число 600, обусловленное, по-видимому, обычным способом комплектования такого рода отрядов по 3 филам (ср. выше, с. 326). Однако прежние отборные отряды не находились в особом распоряжении какого-либо стратега, тем более не имели своим назначением охрану его персоны (ср.: Scheele М. Strategos Autokrator, S. 41, Anm. 61). Напротив, созданный Дионисием отряд отборных воинов с самого начала был его личной охраной, и эта личная связь нашла далее выражение в резком изменении и численности и состава воинов. С 600 человек Дионисий очень скоро довел свою гвардию до 1000, а потом, может быть, и до 10 000, а воинов для нее стал подбирать если не исключительно, то по большей части из чужеземцев-наемников (о наемниках см. ниже, гл. 6, § 2).назад

17 В устройстве правителем особой отделенной от города и укрепленной против него резиденции впервые Г. Берве усмотрел характерный признак авторитарного тиранического режима. См.: Berve H. Wesenszьge der griechischen Tyrannis // HZ, Bd. 177, 1954, S. 5, 7. Ср. в его более поздней книге о тирании, уже специально для Дионисия: Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 225 - "Wie er als selbstherrlicher Gewalthaber mehr neben als in der Polis stand, so nahm er auch seine Residenz ausserhalb der Bezirke des bьrgerlichen Lebens" (и дальше, S. 236, 238). Ср. также: Stroheker К. F. Dionysios I, S. 52 (со ссылкой на указанную выше статью Берве).назад

18 К. Ю. Белох даже учреждение Дионисием тайной полиции пытался как-то связать с его функциями стратега-автократора (Веlосh К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 197; ср. также: Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus, S. 102), однако большинство исследователей справедливо держалось и держится иной точки зрения, видя в полицейском режиме одно из характерных проявлений тиранической власти Дионисия (Plass Н. G. Die Tyrannis, Bd. II, S. 233 f., 236 f.; Hоlm A. Geschichte Siziliens im Altertum, Bd. II, Leipzig, 1874, S. 156; Niese B. Dionysios I, Sp. 901; Scheele М. Strategos Autokrator, S. 45; Strоheker K. F. Dionysios I, S. 241 [прим. 25 к гл. VII]; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 238; Bd. II, S. 645).назад

19 Принципиальное значение этой политики было впервые отмечено Г. Г. Плассом (Die Tyrannis, Bd. II, S. 211 f., 233); обстоятельный анализ и глубокую оценку ее дал: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 52 f., 150 f.; ср. также: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 226, 237 f.; Bd. II, S. 639, 644.назад

20 Эту особенность политики Дионисия отмечает и К. Моссе, однако, увлекаясь, видит в ней больше демократичности и меньше расчетливой демагогии, чем это было на самом деле (Моssй С. La tyrannie, р. 113 s.).назад

21 Социальные преобразования проводились Дионисием со значительным размахом и имели, как сейчас будет показано, серьезные последствия для жизни сиракузского общества и государства. И все же не следует заблуждаться относительно масштабов и характера осуществленного Дионисием переворота: источники не дают оснований говорить ни о всеобщем переделе собственности, ни об освобождении на волю всех рабов (настаивают на радикальном характере переворота: Holm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 101; Pцhlmann R. v. 1) Griechische Geschichte, 5. Aufl., Mьnchen, 1914, S. 255 f.; 2) Geschichte der sozialen Frage und des Sozialismus in der antiken Welt, 3. Aufl., Bd. I, Mьnchen, 1925, S. 343 f.; Wickert L. Syrakusai // RE, 2. Reihe, Bd. IV, Hbbd. 8, 1932, Sp. 1508). Никакой социальной революции Дионисий не совершил. В 405/4 г. в раздел поступила лишь собственность, конфискованная у противников нового режима, т. е. у части знатных и состоятельных граждан, и освобождения удостоились лишь рабы, принадлежавшие этим репрессированным аристократам (ср.: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 49; Meyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 783, S. 90; Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus, S. 100; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 53, 152; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 226; Bd. II, S. 639). И в последующем если Дионисий проводил новые освобождения рабов, то касалось это отнюдь не всех вообще рабов, а лишь необходимой для пополнения войска части. Покушений на систему рабства в целом, как справедливо отметила это К. Моссе, у Дионисия не было (Моssй С. La tyrannie, p. 116 s.). - Особый вопрос: кто были те рабы, которых Дионисий освободил в 405/4 г. и включил в состав гражданской общины под именем неополитов? Ряд ученых склонен думать, что это были киллирии - земледельческие рабы туземного происхождения, положение которых в Сиракузах было, очевидно, сходно с положением земледельческих рабов в других дорийских общинах - илотов в Спарте, мариандинов в Гераклее Понтийской и пр. (Beloch К. J. 1) Die Bevцlkerung der griechisch-rцmischen Welt. Leipzig, 1886, S. 280; 2) GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 49; Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 788, S. 97 и 99; Scheele М. Strategos Autokrator, S. 28, Anm. 41; Mossй C. La tyrannie, p. 117). Однако поскольку о киллириях в античной традиции со времени их выступления вместе с сиракузским демосом против гаморов в самом начале V в. до н. э. (Нег., VII, 155, 2) более не упоминается, кажется более вероятным, что они уже тогда, после победы над гаморами, добились для себя свободы и что Дионисием были отпущены на волю и включены в состав граждан рабы обычного частновладельческого типа, принадлежавшие репрессированным аристократам (ср.: Wiсkеrt L. Syrakusai, Sp. 1508; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 240 [прим. 22 к гл. VII]; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 226; Bd. II, S. 639).назад

22 Следующий анализ этих новых черт есть развитие ценных наблюдений, сделанных К. Ф. Штроекером (Dionysios I, S. 153).назад

23 Ср. великолепную суммарную оценку в работах К. Ф. Штроекера и Г. Берве: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 151 - "Народное собрание, с которым он (Дионисий. - Э. Ф.) имел дело, уже после первых лет его правления, в которые только еще и сообщается об открытой внутренней оппозиции, не представляло, таким образом, более замкнутой в себе, органически выросшей гражданской общины. Оно состояло теперь из гетерогенных групп, которые как в своем социальном происхождении, так и по своей этнической принадлежности сильно отличались друг от друга. Воля одного, за которой стояла его превосходящая сила, могла быть осуществлена среди этой пестрой по составу массы при некоторой ловкости даже без слишком явного нажима". Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 237 f. - "Возможность воздействия стратега-автократора на все области городской и государственной жизни была, конечно, велика, и она еще возросла в той степени, в какой по желанию Дионисия в состав полиса были включены в большом числе новые граждане. Дело не только в том, что таким путем значительно увеличился процент его сторонников; раздувание числа граждан, как его сходным образом проводил уже Гелон, и вызванное этим увеличение массы почти исключили собственную единодушную инициативу народного собрания. И без того политическое сознание и воля были выражены у сиракузян менее, чем в Спарте или Афинах. Вдобавок Дионисий, который мастерски владел искусством обращения с людьми, умел при всех суровых мерах, в которых недостатка не было, приобретать симпатии. Поэтому некоторые мероприятия, которые наша зависящая от Тимея традиция выдает за проявления произвола, в действительности могли быть предложены народному собранию и затем приняты этим последним".назад

24 Что в сообщении Цицерона надо видеть восходящее к Тимею тенденциозное преувеличение, это несомненно. Спор, однако, может идти об исходном историческом факте. По мнению Г. Свободы, В. Хюттля и М. Шееле, можно думать об особой президентской трибуне (Swоboda H. Lehrbuch, S. 88, Anm. 8; Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus, S. 102, Anm. 30; Sсheele М. Strategos Autokrator, S. 43), по мнению К. Ф. Штроекера, - об одной из высоких башен стены, отделявшей Ортигию от остального города, с которой Дионисий в критическом случае мог раз или два обращаться к народу с речью (Stroheker K. F. Dionysios I, S. 240 [прим. 24 к гл. VII]). Первое нам представляется ближе отражающим реальную ситуацию.назад

25 Г. Берве решается даже поставить вопрос о том, не сознавал ли себя Дионисий после двукратного насильственного овладения Сиракузами полным собственником города ("ob Dionysios nach der zweimaligen militдrischen Einnahme von Syrakus sich als Besitzer der Stadt angesehen hat"), однако признает, что ответить с определенностью на этот вопрос невозможно (Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 238). На наш взгляд, коль скоро ни разу Дионисий решительно не посягал на конституцию сиракузского полиса, для постановки такого вопроса оснований нет.назад

26 Ср.: Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 238 f.назад

Глава 5. Сиракузская гражданская община

- 402 -

Обращаясь к анализу социально-политической организации Сиракуз при Дионисии Старшем, мы снова, как и при анализе его собственной власти, и даже еще более определенно, сталкиваемся с реальностью сосуществования двух противоположных начал - полисно-республиканского и монархического.

В самом деле, что бы ни было сказано ранее о вивисекциях над гражданской общиной, нельзя отрицать, что эта община как суверенная политическая организация в принципе продолжала существовать

- 403 -

и при режиме Дионисия1. Ее внутреннее строение - традиционное членение на три дорийские филы - не подверглось изменению. Это подтверждается тем, что в основанной Дионисием около 385 г. колонии на о. Исса зафиксировано существование трех дорийских фил - диманов, гиллеев и памфилов (Ditt. Syll.3, I, № 141). Надо думать также, что вводившиеся в общину новые граждане приписывались все к этим же исконным подразделениям2.

Гражданская община сохраняла свое значение действительной политической корпорации. Ее участие в жизни государства находило выражение, в частности, в военной службе граждан, которые образовывали собственное ополчение. Военное и политическое значение гражданского ополчения было весьма значительным в начале правления Дионисия. Своим положением главы государства он был обязан назначению в стратеги-автократоры, т. е. в главнокомандующие вооруженными силами сиракузской общины, и свои первые кампании (до большого восстания 404/3 г.) он совершал главным образом силами гражданского ополчения (см. об участии граждан в походе под Гелу летом 405 г. - Diod., XIII, 109, 1; в походе в область сикулов в 404 г. - XIV, 7, 6 сл.).

Хотя в дальнейшем в своем стремлении раздавить гражданскую оппозицию Дионисий не останавливался перед полным разоружением народа, в периоды большой внешнеполитической активности или опасности он вновь созывал ополчение граждан, которые, таким

- 404 -

образом, становясь воинами, вновь обретали возможность оказывать воздействие на ход событий и общую политическую ситуацию. Так именно было во время 2-й Карфагенской войны (398-392 гг.). После нескольких лет перерыва, когда граждане были разоружены и к военной службе не привлекались (после восстания 404/3 г.), Дионисий вновь дал народу оружие, и в начавшейся новой войне с карфагенянами гражданское ополчение принимало столь же активное участие, как и наемные войска.

Во флоте половина экипажей была укомплектована наемниками, а половина - гражданами, а в сухопутной армии доля гражданского ополчения могла быть еще выше, если учесть тотальный характер мобилизации, проведенной среди граждан накануне этой "национальной" войны. Нехитрый подсчет показывает, что во флоте, насчитывавшем до 200 единиц, должно было служить тогда до 20 тыс. граждан, а в армии, насчитывавшей свыше 80 тыс. человек, число воинов-граждан могло достигать 30-35 тыс. (при допущении того же соотношения наемников и граждан, что и во флоте, но со скидкой нескольких тысяч на контингенты сицилийских и италийских союзников). Эти цифры достаточно красноречиво говорят о роли гражданского ополчения, по крайней мере в начале 2-й Карфагенской войны. Понятно, что это возрождение военного значения имело следствием повышение также и политической активности граждан (Diod., XIV, 43, 4; 44, 2 [привлечение граждан к военной службе накануне 2-й Карфагенской войны]; 47, 7 [численность флота и армии]; 47, 4; 64, 1-3; 95, 3 [участие граждан в войне]; 64, 3 сл.; 96, 2 сл. [возрождение гражданской оппозиции]).

У нас нет определенных сведений о том, как обстояло дело с привлечением граждан к военной службе после 2-й Карфагенской войны. Но если не исключена возможность нового разоружения народа, то, с другой стороны, не приходится отрицать и схожести ситуации при начале 3-й и 4-й Карфагенских войн с той, какая была накануне второй войны, а следовательно, и возможности нового созыва гражданского ополчения. Вообще представляется маловероятным, чтобы те большие армии, которые Дионисий мобилизовывал для двух последних войн с карфагенянами и еще раньше для борьбы с италийскими греками, целиком состояли из наемников; по крайней мере часть их должны были составлять воины-граждане (о силах Дионисия в указанных кампаниях ср.: Diod., XIV, 100, 2; 103, 2; XV, 17, 4; 73, 2; подробнее см. также в следующей главе, в разделе о наемниках).

- 405 -

Сохранение гражданами своей политической организации нашло выражение в продолжавшемся и при Дионисии функционировании представительных органов сиракузской общины - народного собрания, совета, коллегий должностных лиц. О деятельности народного собрания нам уже пришлось упоминать выше в связи с рассмотрением вопроса о полномочиях Дионисия - стратега-автократора. Теперь отметим, что народное собрание функционировало на всем протяжении достаточно длительного правления Дионисия, - не только в самом начале, когда для своего упрочения новый режим нуждался в одобрении народа, но и позднее, когда потребность в таком одобрении, казалось, отпала. Созывалось народное собрание, по всей видимости, самим Дионисием, созывалось не часто, как правило, в наиболее ответственные моменты, из чего надо заключить, что своим важнейшим акциям всемогущий стратег-автократор стремился придать силу и авторитет народных решений. Назвать ряд примеров будет полезно для того, чтобы судить о характере ситуаций, в которые собиралось народное собрание при Дионисии, и о сфере его компетенции.

В 405 г., сразу же по возвращении из Леонтин и утверждении своей власти в Сиракузах, Дионисий созывает народное собрание для суда над своими политическими противниками, лидерами республиканских группировок Дафнэем и Демархом. Расправа над ними была, таким образом, санкционирована народною волею (Diod., XIII, 96, 3). В 398 г., завершив подготовку к новой войне с карфагенянами и стараясь придать своему делу вид большой национальной акции, Дионисий созывает народное собрание. Он побуждает граждан принять решение о новой войне и свое последующее обращение с ультиматумом к карфагенянам обосновывает этим решением сиракузян (XIV, 45, 2; о ссылке Дионисия в своем ультиматуме карфагенянам на решение сиракузян - 46, 5; 47, 2). В 396 г., в критический момент, когда Сиракузы были осаждены карфагенянами, Дионисий счел нужным вновь созвать граждан на собрание. Это - то самое собрание, на котором, если верить Диодору, при обсуждении сложившегося положения представитель оппозиционно настроенного всадничества Феодор потребовал немедленной отставки Дионисия (XIV, 64, 5; далее, в гл. 65-69, излагается речь Феодора, а в начале гл. 70 рассказывается о вмешательстве спартанца Фаракида и о благополучном завершении этого опасного для Дионисия собрания). Наконец, Дионисий неоднократно, хотя и неизвестно, когда именно, созывал народное собрание для соответствующего оформления проводимых

- 406 -

им чрезвычайных финансовых мероприятий (Ps.-Aristot. Oec., II, 2, 20, р. 1349 а 14-20, 25-28, 33-36).

Замечательно также, что первым публичным актом преемника Дионисия Старшего, его сына Дионисия Младшего, был созыв народного собрания. В призыве, с которым новый правитель обратился к народу - сохранить по отношению к нему унаследованную от отцов благорасположенность, - заключалось приглашение санкционировать таким образом унаследование им самим отцовской власти (Diod., XV, 74, 5).

Обзор этих сохраненных традицией примеров убеждает в том, что народное собрание созывалось при Дионисии каждый раз в критический для государства момент и что в компетенцию этого органа входило обсуждение и решение вопросов чрезвычайной важности: осуществление высшего суда и вынесение смертного приговора, решение вопросов войны и мира, обсуждение критической военной ситуации, принятие законов о чрезвычайных финансовых мерах, избрание или по крайней мере подтверждение полномочий высших должностных лиц. Конечно, было бы нелепо отрицать очевидное - то, что при Дионисии права граждан, права народного собрания были существенно ограничены. Однако точность требует сделать оговорку: ограничена была инициативная роль народного собрания, но его значение как важного политического партнера режимом Дионисия никогда совершенно не отрицалось.

Для своей работы, какова бы она ни была, народное собрание нуждалось в специальном подготовительном органе. Это заставляет предположить существование в Сиракузах при Дионисии государственного совета, такого, какой обычно существовал в греческих полисах и какой засвидетельствован и для Сиракуз более позднего времени (накануне захвата власти Агафоклом - Diod., XIX, 4, 3; 5, 6 сл.; Justin., XXII, 2, 10-11; при Гиероне и после убийства Гиеронима - Liv., XXIV, 22 сл.)3.

Сохранение гражданской политической организации предполагает существование при Дионисии не только народного собрания и совета, но и должностных лиц, избиравшихся общиною и управлявших делами общины, хотя бы и под контролем авторитарной власти. Правда, важнейшая должностная коллегия республиканского

- 407 -

времени - коллегия стратегов - безусловно прекратила свое существование, так как ее функции все целиком перешли к стратегу-автократору4, однако прочие менее важные магистратуры должны были сохраниться. Унаследованной от республиканского периода была, по-видимому, должность полианома (или полианомов), о которой нам известно благодаря случайной реплике Платона. В письме Платона к Дионисию II, относящемся ко времени вскоре после возвращения философа из 2-й поездки в Сицилию, упоминается о неком Терилле, родиче Тисона, бывшего полианомом в момент отъезда Платона из Сиракуз (Plat. Ер., XIII, р. 363 с - Teivswnoх dV e[stin [sc. Thvrilloх] khdesthvх, o}х tovte o{qV hJmei'х ajpeplevomen ejpolianovmei). Равным образом следует отнести к разряду традиционных, унаследованных от республики должностных лиц тех упоминаемых у Полиэна триерархов, лояльность которых Дионисию пришлось проверять с помощью специальной уловки (Polyaen., V, 2, 12)5.

- 408 -

К сожалению, это и все, что нам известно о представительных органах сиракузской общины при Дионисии. Что в принципе такие органы продолжали существовать и даже играли известную роль в политической жизни Сиракуз, это доказывается еще известной надписью 368/7 г., содержащей текст договора о союзе между афинянами и Дионисием (IG2, II/III, 1, № 105 = Ditt. Syll.3, I, № 163 = M. N. Tod, II, № 136).

В заключительной клаузуле об обмене клятвами на верность договору перечисляются те, кто должен был поклясться с той и другой стороны. С афинской стороны клятву должны были принести Совет Пятисот и высшие должностные лица, по общепринятому чтению (текст сохранился плохо и его приходится восстанавливать) - стратеги, гиппархи и таксиархи. См. стк. 32-34 - [ojmovsai de; thvn te] boulh;n kai; to;[j strathgou;х kai; tou;х iJppav] rcouх kai; tou;[j taxiavrcoх. С другой стороны это должны были сделать Дионисий и какие-то должностные лица сиракузян, однако какие именно, судить трудно, ибо текст здесь также сохранился плохо, а убедительного восстановления найти не удается6. По версии Ад. Вильгельма (у Ch. Michel, Suppl. I, № 1452), которая получила наибольшее признание (принята, в частности, И. Кирхнером, В. Диттенбергером, М. Н. Тодом), это должны были быть совет и архонты, а также стратеги и триерархи. См. стк. 34-37 - [ojmovsai de; Dio]nuvsion kai; tou;[j a[[rcontaх kai; th;n boulh;n] tw'n Surakosiv[wn kai; strathgou;хkai; trih]ravrcouх.

Однако бесспорным кажется здесь одно th;n boulhvn7. Относительно архонтов возникает сомнение, была ли вообще такая высшая коллегия в Сиракузах, и не выступали ли в их роли, т. е. в роли высших гражданских магистратов, все те же стратеги или соответственно стратег-автократор. В самом деле, как указал К. Ф. Штроекер, в основе предложенного впервые Б. Низе восстановления tou;[j a[[rcontaх]8, вероятно, лежало высказанное еще Ад. Гольмом предположение,

- 409 -

что в ходе радикальной реформы Диокла в Сиракузах гражданские полномочия стратегов перешли к (новой?) избиравшейся по жребию коллегии архонтов9. Однако ничего определенного о существовании такой коллегии в Сиракузах нам не известно ни до прихода к власти Дионисия, ни после.

Вообще по этому поводу есть только два заслуживающих внимания упоминания, и оба у Диодора. Одно - в рассказе о решении сиракузским народом судьбы сикульского вождя Дукетия, где архонтами названы должностные лица, созвавшие и проводившие народное собрание (Diod., XI, 92, 2, под 451 г. - oiJ me;n a[rconteх sunhvgagon ejkklhsivan ktl.). Другое - в рассказе о первых выступлениях Дионисия перед народом, где архонтами названы должностные лица, наложившие на Дионисия штраф за подстрекательские речи (ibid., XIII, 91, 4 - tw'n dV ajrcovntwn zhmiouvntwn to;n Dionuvsion ktl.).

Однако, как кажется, слово "архонты" здесь в обоих случаях - просто иное название для стратегов, которые, как нам известно, по крайней мере для времени второго вторжения афинян в Сицилию могли председательствовать в сиракузском народном собрании (Thuc., VI, 41, где не названный по имени сиракузский стратег авторитетно заключает прения в собрании, созванном для обсуждения грядущего афинского вторжения)10. В обстоятельном рассказе Диодора о приходе к власти Дионисия Старшего мы ничего более не слышим об архонтах, зато все время сталкиваемся со стратегами, которые одни выступают в качестве носителей высшей власти и одни служат объектом нападок Дионисия. Правда, по ходу изложения Диодор еще однажды употребляет слово "архонты", но теперь уже вне всяких сомнений для обозначения тех же стратегов (XIII, 94, 4, где говорится о формальном обвинении в предательстве, которое Дионисий предъявил своим коллегам - "архонтам").

Помимо Диодора, в традиции о сицилийских делах при Дионисии слово "архонты" встречается еще, как кажется, только у Полиэна, но в самом общем смысле, для обозначения низших должностных лиц,

- 410 -

занимавшихся по приказанию Дионисия распродажей посвящений из святилища Асклепия (Polyaen., V, 2, 19). Таким образом, представляется весьма вероятным, что специальной коллегии высших гражданских магистратов в Сиракузах вообще не было и коллегия стратегов - resp. стратег-автократор - одна воплощала в своем лице высшую исполнительную власть, военную и гражданскую одновременно11.

Ввиду всего сказанного вариант с архонтами, скорее всего, должен быть оставлен. Между тем, поскольку договор должен был иметь силу не только для Дионисия, но и для его потомков, естественно было бы среди лиц, приносящих присягу, сразу же после Дионисия встретить и его взрослых сыновей. Поэтому кажется соблазнительным вместо варианта с архонтами принять предложенное еще У. Кёлером (CIA, II, 1, № 52) и повторенное Р. Скалою и К. Ю. Белохом: tou;[j uJei'х aujto']. Белох при этом указал на хорошую параллель: при заключении договора о союзе между афинянами и македонским царем Аминтой III клятву на верность договору должен был принести не только сам царь, но и его сын Александр (IG2, II/III, 1, № 102 = Ditt. Syll.3, I, № 157 = М. N. Tod, II, № 129, от 375/4 г.)12.

Затем, кажется невозможным упоминание о стратегах; ведь при Дионисии такой коллегии существовать не могло. Белох предлагал поэтому вместо strathgouvх дополнить либо taxiavrcouх, либо ciliavrcouх, либо, наконец, что ему самому казалось наиболее предпочтительным, - to;х xenagovх13. Однако участие ксенагов, вербовщиков или командиров наемных отрядов, в заключении межгосударственного соглашения выглядело бы весьма странным. Кажется также маловероятным вариант с хилиархами, ибо такая должность засвидетельствована для Сиракуз лишь для более позднего времени - после смерти Тимолеонта (Diod., XIX, 3, 1 сл.). Скорее уж заслуживает предпочтения вариант с таксиархами,

- 411 -

поддержанный В. Хюттлем и К. Ф. Штроекером, если только корректна ссылка на Диодора, у которого как будто бы есть указание на членение сиракузского ополчения при Дионисии на tavxeiх (XIV, 44, 2 - tw'n ou\n Surakosivwn katevlege [sc. Dionuvsioх] tou;х ejpithdei;ouх eijх tavxeiх, причем, однако, не исключено, что выражение eijх tavxeiх употреблено здесь в самом общем смысле - "в ряды", "в войско")14.

Наконец, не безупречным остается и последнее восстановление - [trih]ravrcouх, ибо, как заметил Белох, трудно понять, каким образом триерархи могли участвовать в принесении клятв с сиракузской стороны, когда у афинян эти клятвы приносили наряду с советом лишь высшие военные магистраты. Однако собственное предложение Белоха - [frou]ravrcouх - кажется не более убедительным, поскольку ожидалось бы встретить упоминание о сиракузских магистратах, меж тем как фрурархи были офицерами, назначенными самим правителем (см. ниже)15. Может быть, поэтому было бы лучше остаться при прежнем чтении [trih]ravrcouх, тем более что мы не можем с уверенностью судить о военно-политической субординации в тогдашних Сиракузах.

Таким образом, с учетом указанных выше предпочтительных вариантов фраза с перечнем лиц, дававших клятву с сиракузской стороны, могла бы выглядеть следующим образом:

- 412 -

[ojmovsai de; Dio]nuvsion kai; tou;[j uJei'х aujto' kai; th;n boulh;n] tw'n Surakosiv[wn kai; taxiavrcouхkai; trih]ravrcouх. Разумеется, настаивать на надежности этого варианта не приходится. Надпись, таким образом, не может быть использована для уточнения наших представлений о полисных органах власти в Сиракузах. Однако она подтверждает в принципе существование таких органов при тираническом режиме Дионисия, а это, в конце концов, только и важно для наших целей.

Примечания

1 Это признают и представители новейшего критического направления, которые вообще судят достаточно скептически о сотрудничестве монархии Дионисия с полисом и склонны подчеркивать подавление тиранией гражданского общества. Ср.: Stroheker K. F. Dionysios I. Gestalt und Geschichte des Tyrannen von Syrakus. Wiesbaden, 1958, S. 149 - "Точно так же, как и старшие тираны, Дионисий не посягал на существование подчиненного его власти полиса и полисной конституции". Веrvе Н. Die Тугаnnis bei den Griechen, Bd. I, Mьnchen, 1967, S. 237 - "Столь же мало узнаем мы из нашей традиции о том, продолжали ли функционировать в полисе избиравшиеся по жребию архонты и тоже, по-видимому, избиравшийся по жребию совет и заботились ли они по-прежнему об общинных делах. Также и здесь лишь по некоторым признакам и на основании общей вероятности можно предполагать, что дело обстояло именно так и что сиракузская община <...> со своими гражданскими органами власти продолжала существовать".назад

2 Веloch К. J. Griechische Geschichte, 2 Aufl., Bd. III, Abt. 2, Berlin; Leipzig, 1923, S. 194.назад

3 Ср.: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, 1922, S. 51; Abt. 2, S. 195; Niese B. Dionysios I // RE, Bd. V, 1905, Sp. 899; Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus. Prag, 1929, S. 100 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 237.назад

4 Ср.: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 197, 203; Niese B. Dionysios I, Sp. 899.назад

5 К. Ю. Белох первым заявил, что при Дионисии должно было сохраниться избрание народом должностных лиц, правда, лишь для нужд гражданского управления ("die Zivilbeamten", "die Beamten fьr die Zivilverwaltung"), поскольку в войске и флоте командовали лишь назначавшиеся Дионисием офицеры (Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 51; Abt. 2, S. 195, 197). Равным образом и Г. Берве, признавая существование при Дионисии избиравшихся по жребию должностных лиц, ссылается лишь на цивильных магистратов - архонтов и полианомов; назначение военных командиров, по его мнению, исходило всецело от Дионисия (Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 237, 242; Bd. II, S. 644, 647). Однако уже Б. Низе счел возможным заявить более общим образом о существовании при Дионисии общинных магистратов ("die Gemeindeдmter") и в подтверждение этого справедливо сослался и на упоминание Платона о полианоме Тисоне и на рассказ Полиэна о проверке Дионисием преданности триерархов (Niese B. Dionysios I, Sp. 899). Позднее К. Ф. Штроекер, подводя итоги дискуссии по поводу восстановления заключительных строк надписи IG2, II/III, 1, N 105, признал обоснованным предположение, что здесь наряду с советом упоминались еще высшие военные магистраты сиракузской общины ("die Inhaber hoher militдrischer Дmter der Polis"), нo, разумеется, не стратеги (Stroheker K. F. Dionysios I, S. 150). Ниже, при более подробном разборе этой надписи, мы рассмотрим возможные варианты этих должностных лиц. Одновременно представится случай высказать наше мнение - отрицательное - по поводу взгляда Берве о существовании специальной коллегии архонтов.назад

6 Ср. обстоятельный обзор дискуссии у К. Ф. Штроекера (Dionysios I, S. 239 [прим. 17 к гл. VII]).назад

7 Ср.: Ibid., S. 149 f. - Из современных ученых принятую ранее версию Ад. Вильгельма принимает полностью, игнорируя все спорные моменты, только одна К. Моссе (Моssй С. La tyrannie dans la Grиce antique. P., 1969, p. 118).назад

8 Niese B. Chronologische und historische Beitrдge zur griechischen Geschichte der Jahre 370-364 v. Chr. // Hermes, Bd. XXXIX, 1904, S. 130 f.назад

9 Holm A. Geschichte Siziliens im Altertum, Bd. II, Leipzig, 1874, S. 418.назад

10 Что под архонтами у Диодора надо подразумевать тех же стратегов, на это было указано уже К. Ю. Белохом (GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 195, со ссылкой на отмеченный пассаж у Фукидида). Против - Веrve Н. Die Tyrannis, Bd. II, S. 644.назад

11 Ср.: Scheele M. Strategos Autokrator. Staatsrechtliche Studien zur griechischen Geschichte des 5. und 4. Jahrhunderts (Diss.). Leipzig, 1932, S. 31 f.; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 239 (прим. 17 к гл. VII).назад

12 Scala R. v. Die Staatsvertrдge des Altertums, Tl. I, Leipzig, 1898, S. 153; Beloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 203 f.; ср.: Meyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 787, S. 97; Stroheker K. F., l. c.назад

13 Belосh. K. J., l. c.назад

14 Ср.: Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus, S. 129, Anm. 5; Stroheker K. F., l. c.назад

15 Вариант с фрурархами был предложен еще А. Кирхгофом, примеру которого последовали К. Ю. Белох и Р. Скала (Кirсhhоff A. Ein attisches Psephisma // Philologus, Bd. XII, 1857, S. 573, 577; Beloch G. L'Impero Siciliano di Dionisio // MAL, ser. III, vol. VII, 1881, p. 233 sg.; Scala R. v., l. с.). Однако уже У. Кёлер воздержался от принятия этого варианта (ср., помимо CIA, II, 1, N 52, его статью: Kцhler U. Die griechische Politik Dionysios des Alteren // AM, Bd. I, 1876, S. 24, 25). С сомнением отнесся к нему и А. Эванс (в книге: Freеman E. A. The History of Sicily, vol. IV, Oxford, 1894, p. 204, n. 2), а Б. Низе обосновал его невозможность именно ссылкою на то, что фрурархи были уполномоченными тирана, а не сиракузскими магистратами, упоминания о которых следовало ожидать; Низе же первый предложил вариант с триерархами (Niese В. Chronologische und historische Beitrдge, S. 131). Возвращение к варианту с фрурархами у Белоха - GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 203 f.; ср. также: Meyer Ed., l. c.; Huttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus, S. 107, Anm. 82; новые возражения ему см.: Stroheker К. F., l. c.назад

Глава 6. Элементы новой структуры

- 412 -

Если в существовании гражданской общины, с ее ополчением и представительными органами власти, надо видеть свидетельство сохранения Сиракузским государством и при Дионисии своей полисно-республиканской структуры, то, с другой стороны, нет недостатка и в указаниях на возникновение и развитие новых элементов, звеньев новой политической структуры, глубоко чуждой полисному строю. Укажем сразу же на самое главное: при Дионисии происходит формирование новой социально-политической прослойки, которая лишь частично совпадала со старым гражданством. Наглядно социально-политическую структуру сиракузского общества при Дионисии можно представить в виде двух пересекающихся сфер, из которых одна являет собою старое гражданское общество, а другая - новое сообщество лиц, чье положение как политически активных людей определялось в первую очередь их близостью к новой авторитарной власти. В это сообщество входили, с одной стороны, граждане, связавшие свою судьбу со служением новому режиму: личные друзья Дионисия, его прочие второстепенные, но многочисленные сателлиты, в особенности из низов гражданского общества, наконец, недавние чужаки, новоиспеченные граждане, в частности из числа бывших рабов, неополиты (neopoli'tai, Diod., XIV, 7, 4). С другой стороны, сюда входила масса неграждан - прежде всего и главным образом многочисленные наемники Дионисия, положение которых как активных членов нового сиракузского общества было обусловлено прямо и единственно их служением новому режиму в качестве воинов.

1. "Друзья". В особенности велико было значение группы личных друзей Дионисия - ядра созданной им во время борьбы за власть собственной партии. В группу друзей (fivloi) входили как

- 413 -

ближайшие родственники Дионисия, на которых он мог в первую очередь положиться (его отчим Гелорид, его братья Лептин и Феарид), так и люди, не состоявшие с ним в непосредственном родстве, но бывшие его энергичными и влиятельными приверженцами (Гиппарин и Филист, шурин Гермократа Поликсен, сыновья Гиппарина Мегакл и Дион)1. Все эти честолюбивые и энергичные люди, связавшие свою судьбу с новым режимом либо из корыстных, эгоистических соображений (Гиппарин), либо же же из принципиальной убежденности в необходимости замены республиканского порядка монархическим (Филист), составляли ближайшее окружение Дионисия, его непосредственную политическую опору.

Роль этих людей в возникновении и существовании нового авторитарного режима была весьма значительна. Они выступали в поддержку Дионисия во время его движения к власти. Они образовали при новом стратеге-автократоре нечто вроде мозгового центра, его личный совет, к рекомендациям которого он считал необходимым прислушиваться. Наконец, они составили костяк новой администрации, ибо из их среды брались люди для замещения высших государственных постов или для руководства отдельными ответственными операциями.

Так, Лептин в течение длительного времени был навархом, т. е. практически замещал Дионисия в качестве главнокомандующего во флоте (Diod., XIV, 48, 4; 53, 5; 54, 4; 55, 2 сл.; 59, 7-60, 7; 64, 1; 72, 1; 102, 2 сл.). Позднее, в 3-й Карфагенской войне, Лептин разделял с Дионисием командование в несчастной битве при Кронии (XV, 17, 1 сл.). Лептина сменил на посту наварха Феарид (XIV, 102, 3; 103, 2 сл.). Он же возглавлял посольство Дионисия на Олимпийских празднествах 388 г. (XIV, 109, 2).

- 414 -

Финансировавший первые выступления Дионисия Филист позднее стал комендантом сооруженной на Ортигии укрепленной цитадели. В течение долгого времени он оберегал для своего патрона это надежнейшее из убежищ (Plut. Dion, 11, 5 - kai; th;n a[kran diefuvlaxe frourarcw'n epi; polu;n cro;non). Рано породнившийся с домом Дионисия Поликсен неоднократно выполнял ответственные поручения. Во время 2-й Карфагенской войны, накануне решающего наступления карфагенян па Сиракузы, он был отправлен в Великую Грецию и Пелопоннес с поручением искать и привести союзников (Diod., XIV, 62, 1 и 63, 4). Десятилетием позже мы видим его во главе эскадры в 20 кораблей, которую Дионисий в самом конце Коринфской войны послал на помощь Спарте (Хеn. Hell., V, 1, 26 и 28). Наконец, самый молодой в кругу влиятельных друзей и родственников Дионисия Дион был, по-видимому, третьим после Лептина и Феарида навархом (ср.: Plut. Dion, 7, 2)2, и он же неоднократно выполнял ответственные поручения, в частности при переговорах с карфагенянами (ibid., 5, 8; Nepos. Dion, 1, 3-5).

Приведенные примеры весьма красноречивы. Они показывают большое значение группы "друзей" в политической жизни новых Сиракуз. Вместе с тем они наводят на мысль, уже подчеркивавшуюся в научной литературе, что в общем кругу друзей Дионисия выделялся еще как бы суперкруг, состоявший из особо близких к правителю и особо влиятельных лиц3. В большинстве своем это были люди, либо изначально связанные с Дионисием узами родства, как его отчим Гелорид и братья Лептин и Феарид, либо ставшие родственниками Дионисия вследствие заключенных им брачных союзов, как это было в случае с Поликсеном, дядей первой жены Дионисия, и с Мегаклом и Дионом, братьями его другой жены Аристомахи.

Проводимая Дионисием династическая политика имела в виду, однако, еще более тесное сплочение этих людей в одну семью. Этому служили заключенные по инициативе Дионисия новые брачные

- 415 -

союзы между этими друзьями-родственниками и женщинами из его дома. Так, Поликсен получил в жены сестру Дионисия Фесту (Diod., XIII, 96, 3; ср.: Plut. Dion, 21, 7-9), Лептин - его дочь Дикэосину (Diod., XV, 7, 4, с разъяснениями К. Ю. Белоха)4. Феарид - его другую дочь Арету (Plut. Dion, 6, 1). Позднее, после смерти Феарида, Арета была выдана замуж за Диона (Plut., l. с.).

Очевидно, что в этой династической политике надо видеть отражение и усвоенной Дионисием концепции авторитарной власти, и свойственной вообще античности веры в решающее значение гентильных связей. Захваченную им власть Дионисий рассматривал как свое личное достояние, и если уж приходилось в какой-то степени делить эту власть с другими, то эти последние должны были быть как бы частицами его собственного "я", т. е., что представлялось единственным выходом, членами его семьи, отделенной вместе с ним от остального общества, замкнутой в себе, не делящей свое привилегированное положение ни с одной другой семьей в государстве5.

Единство этой группы в первую половину правления Дионисия было весьма прочным, так что вовне она выступала как единое целое, с почти одинаковым для сторонних наблюдателей значением отдельных членов. Показательно, что в афинском декрете в честь Дионисия от 394/3 г. наряду с самим правителем Сицилии чествуются и его братья Лептин и Феарид и его шурин Поликсен (Ditt. Syll.3, I, № 128, стк. 6 сл.).

Тем не менее говорить о единой правящей семье во главе с Дионисием можно лишь метафорически6. Древние нигде положительно не утверждают и у нас нет оснований заключать о существовании при Дионисии корпоративного правления, своего рода династии (dunasteiva) в том смысле, какой вкладывали в это слово

- 416 -

античные писатели7. Все, что мы знаем о политической ситуации в Сиракузах времени Дионисия, свидетельствует об обратном - о решающей роли самого Дионисия, который действительно был единоличным правителем; о сохранении дистанции между этим правителем и его окружением, пусть даже самым ближайшим; о том, что друзья Дионисия оставались его подданными, хотя и самыми привилегированными8.

Заботясь о материальном обеспечении своих приверженцев и своих подданных, Дионисий естественно оказывал предпочтение своим друзьям. Во время перераспределения собственности (в 405/4 г., после подавления мятежа всадников) он наделил этих близких ему людей лучшими участками земли и предоставил им жилища на Ортигии, рядом со своей собственной резиденцией (Diod., XIV, 7, 4 сл.). Он предоставил им почетное право составлять его окружение, его свиту, его придворную знать (ср.: XIV, 18, 6; XV, 6, 3 сл.; 74, 2) и допускал их к участию в причитавшихся ему внешних почестях (ср. тот же почетный декрет афинян). За это от них ожидались особая преданность и особое усердие в защите интересов их патрона, ибо было очевидно, что от благорасположенности (eu[noia) этой политически наиболее значимой части подданных в значительной степени зависела стабильность нового режима.

К сожалению, ограниченность наших сведений не позволяет проследить, как складывались отношения между Дионисием и его друзьями в разные периоды его долгого правления. Можно утверждать, что первые полтора десятилетия, пока шла борьба за утверждение новой власти в Сиракузах и за создание (или воссоздание) Сицилийской державы, между правителем и его ближайшим окружением существовало полное единство и согласие; этого требовали интересы общего дела. Для доказательства сошлемся на совещания Дионисия с друзьями в критические моменты: в 405 г., после неудачного сражения с карфагенянами у Гелы (Diod., XIII, 111, 1); в 404/3 г., во время большого восстания сиракузян (XIV, 8, 4 сл.); в 397 г., после разгрома сиракузского флота карфагенянами у Катаны (XIV, 61, 2).

- 417 -

Для этого периода можно отметить лишь один конфликтный случай - с Гелоридом, который по неизвестной нам причине рассорился с Дионисием и уже в середине 90-х гг. IV в. оказался в лагере его противников-италиотов (XIV, 87, 1 сл.; 90, 5; 103, 5 - 104, 3).

Однако с течением времени случаи разногласий и конфликтов стали учащаться. Так, в 389 г. за самовольный поступок - содействие заключению мира между союзниками Дионисия луканами и его врагами италиотами - был смещен с поста наварха Лептин (Diod., XIV, 102, 2 сл.). Вскоре за этим под благовидным предлогом Лептин был удален из Сиракуз; он был отправлен с небольшим отрядом наемников нести сторожевую службу в Гимере (Фермах) (Aen. Tact., 10, 21 сл.). Дальнейшие самовольные действия Лептина - выдача без согласования со старшим братом одной из своих дочерей замуж за Филиста - привели к изгнанию из Сицилии обоих, и Лептина и Филиста. С Лептином, правда, Дионисий скоро помирился и вернул его в Сиракузы. Что же касается Филиста, то тот, как кажется, должен был оставаться в изгнании вплоть до начала правления Дионисия II (Diod., XV, 7, 3 сл.; Plut. Dion, 11, 4 сл.; Nepos. Dion, 3, 2; ср.: Philist. ар. Plut. Timol., 15, 10 = FgrHist 556 F 60)9. Весьма вероятно, что в дело с Лептином

- 418 -

и Филистом оказались вовлечены и другие лица - и в качестве сочувствующих, и в качестве жертв, пострадавших от гнева тирана. Возможно, что именно тогда и в связи с опалою, постигшей Лептина и Филиста, должен был уйти в изгнание и другой старый соратник Дионисия Поликсен (Plut. Dion, 21, 7 сл.)10.

Древние связывали начало конфликтов между Дионисием и его окружением с ростом подозрительности и раздражительности тирана после неудачи, постигшей его посольство в Олимпии в 388 г. (Diod., XV, 7, 3). Однако думается, что причина лежала глубже - не в порче характера тирана (чье самолюбие, впрочем, действительно могло быть задето провалом в Олимпии), а в общем изменении политической ситуации. Решающие успехи во 2-й Карфагенской войне и окончательное торжество авторитарного режима должны были усилить самовластные притязания и замашки сиракузского правителя. Однако эти же успехи должны были вскружить голову по крайней мере некоторым из влиятельных соратников Дионисия, которых честолюбие побуждало стремиться к дальнейшему возвышению. Конфликты Дионисия с его друзьями были в этих условиях неизбежны11.

- 419 -

Когда Лептин своим посредничеством между луканами и италиотами обнаружил стремление приобрести популярность за счет своего брата и повелителя, когда, выдавая свою дочь замуж за Филиста, он попытался заложить основы новому личному союзу, в котором не было места Дионисию, последний решительно пресек эти поползновения, которые он имел основания считать для себя опасными. Именно так оценивает мотивы действий Дионисия вдумчивый современный писатель Эней Тактик, когда он приводит случай с удалением Лептина из Сиракуз как типичный пример предупреждения правителем усиления опасного соперника (Aen. Tact., 10, 20-22)12.

- 420 -

Вообще надо признать, что в авторитарных режимах типа Дионисиева всегда заложена была тенденция к самораспаду. Там, где решающим началом выступал не закон, а личная воля и где поступки лиц, участвовавших в управлении, определялись не принципиальными соображениями, а их личными расчетами или прихотями, там непрестанно присутствовала возможность конфликтов между главой государства и людьми из его окружения, возможность, чреватая опасными последствиями для всего режима. Однако возможность - это еще не самая реальность. У проницательного и энергичного правителя, каким был Дионисий, в распоряжении имелось достаточно средств, чтобы справиться с опасностью такого рода. Ведь власть Дионисия отнюдь не зависела только от поддержки друзей, но опиралась на более широкое основание. Это заставляет нас вернуться к рассмотрению более общего вопроса о составе массы приверженцев Дионисия.

2. Наемники. Если "друзья" составляли высшую прослойку в той социально-политической структуре, на которую опиралась власть Дионисия, то наемники образовывали ее наиболее массовый слой. При этом соответственно положению различались и функции этих двух групп: первая поставляла новому режиму помощников и советников, вторая исполняла роль массовой ударной силы. Большое значение наемников в жизни Сиракуз при Дионисии определялось именно тем, что они одновременно являлись и главным орудием власти и важной частью общества. Причины этого, в свою очередь, коренятся в природе нового режима,

- 421 -

который явился к жизни в условиях военного времени вследствие политического переворота, а окончательно утвердился благодаря перевороту социальному.

Режим Дионисия был прежде всего военной монархией. Он был порожден войной, и его существование должно было находить оправдание в ведении войн, которые при Дионисии были практически почти непрерывными. Для этого требовалось большое и хорошее войско. И действительно, стараниями Дионисия в Сиракузах были созданы такая армия и такой флот, какими не располагало тогда - имеем в виду IV в. - никакое другое греческое государство. Древние оценивали вооруженные силы, созданные Дионисием Старшим и унаследованные его сыном, примерно в 100 тыс. пехоты, 9 или 10 тыс. конницы, 10 тыс. копьеносцев-телохранителей и 400 или 500 военных кораблей, с соответствующими огромными запасами оружия, снаряжения и провианта (Diod., XVI, 9, 2; Plut. Dion, 14, 3; Aelian. V. h., VI, 12; Nepos. Dion, 5, 3; ср.: Plut. Timol., 13, 5-6).

Эти данные, приводимые в общих контекстах для иллюстрации мощи второй сицилийской тирании, кажутся, конечно, сильно завышенными. Та же древняя традиция для конкретных случаев называет гораздо более скромные цифры: 50 или, по другим данным, 30 тыс. пехотинцев, 1 тыс. всадников и 50 кораблей - для похода Дионисия под Гелу летом 405 г. (Diod., XIII, 109, 2); 80 тыс. пехоты, свыше 3 тыс. всадников и немногим менее 200 кораблей - для похода в Западную Сицилию в начале 2-й Карфагенской войны (XIV, 47, 7); 30 тыс. пехоты, свыше 3 тыс. всадников и 180 кораблей - для похода навстречу карфагенянам в момент их решительного наступления на Сиракузы в 397 г. (XIV, 58, 2); 100 триер - для первого рейда Дионисия против Регия в 393 г. (XIV, 90, 4); не менее 20 тыс. воинов - для похода навстречу Магону в конце 2-й Карфагенской войны (XIV, 95, 3); 20 тыс. пехоты, 1 тыс. всадников и 120 кораблей - для нового рейда против Регия в 390 г. (XIV, 100, 2); свыше 20 тыс. пехоты, около 3 тыс. всадников, 40 военных и не менее 300 транспортных кораблей - для похода против италиотов в 388 г. (XIV, 103, 2); 60 триер - для экспедиции в Тирренское море (XV, 14, 3, под 384/3 г.); 30 тыс. пехоты, 3 тыс. всадников и 300 триер - для похода в Западную Сицилию в начале 4-й Карфагенской войны (XV, 73, 2).

В этом перечне наиболее внушительными выглядят данные о силах Дионисия в начале 2-й Карфагенской войны. Они несомненно отражают результаты той беспримерной тотальной мобилизации,

- 422 -

которая была проведена Дионисием ради этой войны, и потому не могут служить средним показателем. А между тем и они значительно ниже тех общих цифр, которые мы привели в самом начале. Тем не менее даже если взять за среднее те выглядящие достаточно реальными данные, которые сообщаются о силах Дионисия в начале его последней войны с карфагенянами - 30 тыс. пехоты, 3 тыс. всадников и 300 кораблей, - то и тогда армия и флот сиракузского правителя окажутся наиболее крупными в современном ему греческом мире. Для сравнения укажем, что потенциальные возможности другого крупнейшего греческого государства - созданной Ясоном Ферско-фессалийской державы - оценивались современниками всего лишь в 20 тыс. гоплитов и 8 тыс. всадников при большом, но ближе не определенном количестве пельтастов и при полном отсутствии флота (Хеn. Hell., VI, 1, 19)13. Фессалийскому вождю, впрочем, так и не удалось развернуть эти силы, а выступившие несколько позднее македонские цари Филипп и Александр располагали полевой армией, не превышавшей армию Дионисия, и флотом, сильно уступавшим по своей мощи флоту сиракузскому.

В сиракузском войске при Дионисии служили и граждане и наемники, однако первые составляли лишь часть войска и лишь в известные периоды; постоянной и основной его частью были именно наемники, состоявшие на службе самого правителя. Вообще наемники привлекались на военную службу в Сиракузах и до Дионисия, однако тогда они находились на службе всего государства, а не отдельного, пусть даже важного правительствующего лица, и их роль наряду с гражданским ополчением была достаточно вспомогательной. Можно указать, в частности, на отряд наемников под командованием спартанского кондотьера Дексиппа, который зимой 406/5 г. нес по поручению сиракузского правительства гарнизонную службу в Геле (Diod., XIII, 93, 1 сл.; о Дексиппе, который ранее состоял на службе акрагантян, ср. также: XIII, 85, 3 сл.; 87, 4 и 5; 88, 7; о последующей судьбе Дексиппа и его отряда - XIII, 96, 1 сл., где люди Дексиппа выразительно названы misqofovroi)14.

- 423 -

Во время борьбы за власть Дионисий постарался привлечь на свою сторону эту не связанную органически с гражданской общиной силу и очень скоро стал использовать ее как свою собственную против сиракузского полиса - по существу уже при утверждении своем в Сиракузах в начале лета 405 г. (после возвращения из Леонтин), а совершенно открыто при подавлении обоих антитиранических выступлений сиракузских граждан в 405 и 404/3 гг. (о заигрываниях Дионисия с наемниками во время борьбы за власть см. у Диодора, XIII, 93, 2-3; 96, 1; об опоре на наемников при утверждении в Сиракузах - XIII, 96, 2; об использовании наемников при подавлении восстаний сиракузян - XIII, 113, 2; XIV, 8, 5 сл.; 9, 2 сл.). Переход наемников на личную службу к Дионисию стал, таким образом, свершившимся фактом. И хотя не исключено, что и в дальнейшем в отдельных случаях, именно перед началом больших "национальных" войн с карфагенянами, вербовка наемников могла производиться все еще от имени и на счет сиракузской общины (XIII, 109, 1; XIV, 44, 2), преимущественная связь наемного войска с правителем была отныне неоспорима15.

При Дионисии наемники стали решающей военной силой в государстве, оттеснившей на задний план гражданское ополчение. Это было обусловлено объективными причинами. Ведение почти непрерывных войн с превосходящим по силе противником Карфагеном было возможно только при наличии большого, постоянного, хорошо подготовленного войска, каким могло бьть лишь наемное войско, а не собиравшееся от случая к случаю гражданское ополчение. С другой стороны, положение нового режима внутри государства было таково, что он мог довериться только военной силе, не связанной с гражданской общиной. Стало быть, и в этом отношении его опорою могли быть лишь наемники, а не вооруженные

- 424 -

граждане16. Отсюда характерные черты военной политики Дионисия: заботы по созданию и содержанию постоянного наемного войска, преимущественное использование наемников во внешних предприятиях и исключительная опора на них внутри государства, укрепление связи авторитарного режима с этой решающей военной силой в государстве.

На протяжении всего своего правления Дионисий неустанно заботился о поддержании своего наемного войска на необходимом количественном уровне. Оценив значение наемников в первые трудные для себя годы, когда только благодаря им ему удалось подавить двукратное выступление оппозиции, Дионисий никогда уже не упускал из виду важного дела комплектования наемного войска. Сразу же по окончании смуты он уволил со службы отличившихся, но ненадежных кампанцев и занялся систематическим подбором нужных ему воинов (Diod., XIV, 9, 8, и 10, 4). И в дальнейшем он не раз проводил вербовку новых наемников, в особенности перед началом, а по мере надобности и в ходе больших войн с карфагенянами (XIV, 43, 4; 44, 2; 58, 1; 62, 1; 75, 8 сл.; 78, 3 [перед и в ходе 2-й Карфагенской войны]; XV, 14, 4 [перед 3-й Карфагенской войной]).

Дело в том, что для государственной казны было, конечно, обременительно содержать непрерывно большое наемное войско. Такое войско нужно и можно было содержать только в период войны, ибо война - в особенности завоевательная война - не только требовала солдат, но и давала средства для их содержания. Поэтому массовые вербовки наемников проводились непосредственно перед началом военных кампаний (ср. у Диодора по поводу найма Дионисием солдат непосредственно перед началом 2-й Карфагенской войны - XIV, 43, 4). В промежутках же между войнами сохранялся лишь необходимый минимум, в частности отряд личных телохранителей Дионисия, его, так сказать, лейб-гвардия, которую

- 425 -

он довел постепенно до 10 тыс. человек (ср.: Diod., XIII, 96, 1; Plut. Dion, 14, 3); что телохранители состояли если не исключительно, то по большей части из наемников, это не требует доказательств (ср., впрочем: Plut. Dion, 10, 4; Cic. Tusc. disp., V, 20, 58; Valer. Max., IX, 13 b, ext. 4).

Этот отряд, строго говоря, и был только постоянной частью наемного войска Дионисия. Однако по греческим масштабам 10-тысячный отряд уже составлял достаточно большую армию, так что утверждение о существовании при Дионисии постоянного наемного войска остается в силе, даже если иметь в виду одну лишь его лейб-гвардию. Впрочем, периоды военных действий были столь велики, а промежутки между ними столь незначительны, что практически на службе у Дионисия всегда находилось гораздо большее число наемников, лишь часть которых, правда наиболее важную, составляли его личные телохранители.

К сожалению, мы не располагаем точными данными об общем числе наемников на службе Дионисия. Встречающиеся в источниках (главным образом, у Диодора) цифры все относятся к отдельным подразделениям. Так, 1200 кампанских и 300 еще каких-то наемников привлек Дионисий для подавления восстания сиракузян в 403 г. (Diod., XIV, 9, 2 сл.). Свыше 1000 наемников получил он от лакедемонян в разгар 2-й Карфагенской войны (XIV, 58, 1). 1000 мятежных наемников пожертвовал он при штурме карфагенских укреплений под Сиракузами (XIV, 72, 2 сл.). 10 тыс. уволенных со службы солдат получили наделы на земле Леонтин (XIV, 78, 1-3). 600 мессенских наемников были поселены в Мессане, а затем переведены в Тиндариду (XIV, 78, 5 сл.). 2 тыс. кельтов и иберов посланы на помощь Спарте в 369 г. (XV, 70, 1).

Лишь для начала 2-й Карфагенской войны мы располагаем указаниями, позволяющими приблизительно определить общее число наемников Дионисия: до 20 тыс. во флоте и до 30-35 тыс. в сухопутной армии (о расчетах ср. в предыдущей главе, в разделе о гражданском ополчении). Это, конечно, рекордные цифры. В последующих кампаниях, где общая численность войск Дионисия была гораздо меньше, меньше было и количество наемников, однако, коль скоро доля их в этих не столько уже "национальных", сколько личных предприятиях Дионисия должна была возрасти, общее число их должно было оставаться весьма значительным17.

- 426 -

В выборе своих наемных служак Дионисий не был щепетилен. Как человек новой формации, вполне усвоивший софистические представления об относительности принятых норм, и как тиран, поправший закон и обычай, он был лишен тех социальных и этнических предубеждений, которые в такой степени были свойственны грекам классической эпохи. Он вербовал своих солдат повсюду: в низах сиракузского гражданского общества (ср.: Diod., XIII, 96, 1); среди масс бездомного люда - остатков населения разоренных карфагенянами греческих городов Сицилии (ср.: XIII, 95, 3); среди скитальцев-мессенцев, которых спартанцы прогнали с мест, где они ранее обосновались (XIV, 34, 3; 78, 5 сл.); в страдавших от перенаселения городах Балканской Греции, в первую очередь Пелопоннеса (XIV, 44, 2; 58, 1; 62, 1); наконец, среди варваров, в особенности после удачного опыта с кампанскими наемниками, так сильно помогшими тирану при подавлении республиканского движения (XIV, 8, 5-6; 9, 2-3 и 8-9).

При этом замечательно, что по мере роста политического могущества сиракузской державы расширялся и круг варварских народов, откуда свободный от предрассудков властитель черпал необходимую ему живую силу. Так, за кампанцами (о них у Диодора, помимо только что указанных мест, см. еще: XIV, 15, 3; 58, 2) явились иберы (Diod., XIV, 75, 8 сл. [396 г.]; Хеn. Hell., VII, 1, 20 сл.; Diod., XV, 70, 1 [369 г.]), кельты (Justin., XX, 5, 6 [по-видимому, с 382 г.]; Хеn. Hell., VII, 1, 20 сл.; Diod., XV, 70, 1 [369 г.]; Хеn. Hell., VII, 1, 28 сл. [368 г.]), ливийцы (Justin., XXIII, 1, 11 сл.).

Особо отметим, что в критические моменты Дионисий не останавливался даже перед тем, чтобы призвать на военную службу рабов, которые в связи с этим получали свободу (Diod., XIV, 58, 1; 78, 3; 96, 3; ср. обвинения в речи Феодора - XIV, 65, 2 и 3)18.

Составленное таким образом войско являло собой пестрое смешение людей, принадлежавших к различным этническим и социальным группам (ср. общие замечания Диодора по поводу изготовления разнообразного по типу оружия накануне 2-й Карфагенской войны: XIV, 41, 4 - dia; to; tou;х misqofovrouх ejk pollw'n ejqnw'n sunesthkevnai, - и дальше, 44, 2; XV, 14, 4). Несмотря на это,

- 427 -

наемное войско сиракузского тирана представляло грозную силу. Во всяком случае, для основанного Дионисием авторитарного режима оно обладало, по сравнению с гражданским ополчением, целым рядом преимуществ. Это была постоянная армия, всегда готовая к выполнению любых задач, которые мог поставить перед ней глава государства. Это была армия профессиональных солдат, обладавших несравненно более высокой выучкой и способных к выполнению более сложных маневров, чем недостаточно подготовленные и привыкшие к традиционной агональной тактике воины гражданского ополчения. В политическом отношении наемное войско было также несравненно надежнее, чем гражданское ополчение, где никогда совершенно не умирал дух республиканской оппозиции. С этой точки зрения даже пестрота состава наемной армии могла представлять известные преимущества, затрудняя единство действий наемников в случае их мятежного выступления против нанявшего их правителя, ибо только он один и объединял их в единое целое19.

С помощью этого инструмента Дионисий решал все задачи внешней и внутренней политики, где только надо было приложить силу. Наемники были непременными участниками и сплошь и рядом главными исполнителями всех его внешних предприятий. Более того, в промежутках между большими, "национальными" войнами Дионисий вообще, по-видимому, предпочитал иметь дело с одними наемниками. С ними, по сравнению с воинами гражданского ополчения, меньше было риска нарваться на возмущение, а сделанные руками этих находившихся на его личной службе солдат приобретения он мог с полным правом рассматривать как свои собственные, были ли это территориальные захваты или политический капитал. Так, по крайней мере, он поступал в годы между 1-й и 2-й Карфагенскими войнами, когда, после первого печального опыта с использованием гражданского ополчения для похода на сикульский городок Гербесс (в 404 г., Diod., XIV, 7, 5 сл.), он все последующие операции по подчинению Восточной Сицилии вел силами одних лишь наемников20.

- 428 -

Само собой разумеется, что и внутри государства, когда требовалось применить силу для борьбы с оппозицией, Дионисий мог положиться только на наемников. При помощи наемников он не только утвердился у власти, но и успешно боролся с любыми попытками республиканцев свергнуть его режим. Так было и в первые годы, когда наемники подавили ему два подряд вооруженных восстания, и много позже, во время 2-й Карфагенской войны, в момент осады Сиракуз карфагенянами, когда решительное вмешательство наемников наряду с твердой позицией спартанского эмиссара Фаракида пресекло начавшееся в народном собрании опасное брожение, грозившее вылиться в новую революцию (Diod., XIV, 70, 2). Противники тирании имели достаточно оснований считать, что масса наемников была собрана и содержалась Дионисием исключительно ради того, чтобы держать в порабощении сиракузских граждан (ср. обвинения в речи Феодора - XIV, 65, 3, и дальше, 66, 5; 67, 3).

Для укрепления связи своей с наемной армией, этой решающей силой в государстве, Дионисий не жалел никаких средств. В период борьбы за власть он старался склонить наемников на свою сторону любыми способами - и подчеркнутой заботой об их жалованьи (ср.: Diod., XIII, 93, 2 сл.; 94, 1; 95, 1), и щедрыми посулами и обходительным обращением (91, 1). И в дальнейшем он никогда не скупился на пожалования наемникам, щедро вознаграждая их за усердие на его службе. Отличившиеся на войне - очевидно, наемники так же, как и воины гражданского ополчения - получали денежные премии (XIV, 53, 4). Распространенной формой массового вознаграждения была также отдача солдатам на разграбление захваченных неприятельских городов или лагерей или уступление им части добычи (Diod., XIV, 15, 2 сл.; 53, 3; 75, 9; Ps.-Aristot. Oec., II, 2, 20, p. 1349 b 33 - 1350 а 5; Polyaen., V, 2, 21).

Однако наемники получали и совершенно особые награды за помощь, которую они оказывали своему патрону при подавлении гражданских выступлений. Здесь, помимо обычной формы расплаты деньгами или подарками (ср. расчет с кампанцами после подавления восстания 404/3 г., Diod., XIV, 9, 8), Дионисий использовал и другое средство - предоставление наемникам собственности репрессированных граждан. Так именно было после подавления мятежа сиракузских всадников (405 г.). Тогда лучшие участки поступившей в передел земли получили наряду с личными друзьями Дионисия также и военные командиры, среди которых часть по

- 429 -

крайней мере могли составлять офицеры-наемники (см. у Диодора, XIV, 7, 4 - th'х de; cwvraх th;n me;n ajrivsthn ejxelovmenoх ejdwrhvsato [sc. Dionuvsioх] toi'х te fivloiх kai; toi'х ejfV hJgemonivaiх tetagmevnoiх)21. А в дележе остальной земли приняли участие на равных началах все прочие сторонники Дионисия - как граждане, включая новоиспеченных неополитов, так и чужеземцы, под которыми, скорее всего, следует понимать отслуживших свой срок наемных солдат (см. у Диодора вслед за цитировавшимся только что отрывком - th;n dV a[llhn ejmevrisen ejpV i[shх xevnw/ te kai; polivth/; o разделе земли среди всех вообще приверженцев тирании говорится и далее, в речи сиракузянина Феодора, XIV, 65, 3 - Dionuvsioх de; pa'san [sc. th;n cwvran] poihvsaх ajnavstaton toi'х th;n turannivda sunauvxousin ejdwrhvsato)22.

Что наемники в принципе участвовали в совершавшемся тогда переделе недвижимой собственности, доказывается прямым свидетельством Диодора относительно судьбы жилых домов на Ортигии: они были поделены между друзьями Дионисия и его наемниками (XIV, 7, 5 - dievdwke de; kai; ta;х oijkivaх toi'х o[cloiх plh;n tw'n ejn th'/ Nhvsw/, tauvtaх de; toi'х fivloiх kai; toi'х misqofovroiх ejdwrhvsato).

Этот способ расплаты с наемниками не деньгами, а недвижимостью широко применялся Дионисием и в дальнейшем. Поскольку социально-политическая ситуация в самих Сиракузах стабилизировалась и собственность сиракузских граждан в массовый передел

- 430 -

более не поступала, Дионисий стал использовать земельный фонд завоеванных или как-либо иначе подчиненных сицилийских городов, выводя на их территории колонии своих ветеранов. При этом, конечно, решалась и другая важная задачи - обеспечение прочного контроля над вновь присоединенными областями. Впервые такая военно-земледельческая колония была устроена около 400 г. на территории только что захваченной Катаны. Здесь Дионисий поселил кампанских наемников (Diod., XIV, 15, 3). Позднее, во время второй войны с карфагенянами, Дионисий перевел эту колонию в более укрепленную Этну (XIV, 58, 2; 61, 4-6). За решающими успехами во 2-й Карфагенской войне последовало основание новых военно-земледельческих колоний - в Леонтинах, где будто бы зараз было поселено до 10 тыс. уволенных со службы наемников (XIV, 78, 1-3), в Мессане и Тиндариде (78, 5 сл.) и, наконец, в Тавромении (96, 4).

Систематическая практика таких пожалований имела своим следствием важное изменение в структуре сиракузского общества. Наряду с традиционным слоем людей, обладавших исключительным правом на владение недвижимостью - гражданами, появился новый многочисленный слой земле- и домовладельцев из числа бывших наемников. Оставаясь в массе своей негражданами, - традиция, рассказывающая о наделении наемников землей, ничего не говорит о предоставлении им прав гражданства, - эти новые землевладельцы уже в силу одного своего качества земельных собственников конституировались в социальную группу, которая отныне выступала самостоятельно рядом со старою массою граждан23. В своих отношениях с сиракузским обществом Дионисий с тех пор ориентировался на два сосуществующих бок о бок социально значимых слоя - граждан и наемников. Когда по случаю своей двойной свадьбы он устраивал в Сиракузах открытые пиршества, к своему столу он приглашал и тех и других - наемников так же, как

- 431 -

и граждан (Diod., XIV, 45, 1 - sunecei'х eJstiavseiх ejpoiei'to tw'n stratiwtw'n kai; tw'n pleivstwn politw'n)24. Укоренившиеся в жизни Сиракуз двумя различными способами - как постоянное войско профессиональных солдат и как многочисленная группа новых землевладельцев, вдвойне сплоченные вокруг Дионисия как вокруг своего военного командира и своего социального патрона, наемники бесспорно были одним из важнейших факторов существования нового авторитарного режима.

Конечно, в отношениях Дионисия с наемниками не обходилось совершенно без осложнений. Бывали моменты, особенно в трудных военных ситуациях, сопряженных с нехваткою продовольствия и задержкою жалованья, когда эта привыкшая к подачкам и привилегиям масса начинала роптать, и тогда от правителя требовалось немало изобретательности и решительности, чтобы справиться с чреватой смертельной опасностью смутой. Дионисий в этих случаях всегда оказывался на высоте положения. Так, в 404/3 г., во время осады восставшими сиракузянами Острова, от Дионисия отложилась часть наемников. Однако энергичными действиями, связанными с использованием вновь навербованных кампанцев, Дионисию удалось остановить дальнейший распад своей армии (Diod., XIV, 8-9).

Позднее, во время 2-й Карфагенской войны, в момент решающих схваток с неприятелем под стенами Сиракуз Дионисию пришлось столкнуться со строптивым поведением части наемников, очевидно, недовольных трудными условиями службы. Он сознательно тогда пожертвовал тысячей мятежных воинов, бросив их в атаку на карфагенские укрепления и затем оставив без поддержки

- 432 -

(XIV, 72, 2 сл.). А когда из-за продолжавшихся затяжек с выплатою жалованья смута среди наемников вновь возобновилась, Дионисий снова нашел выход, изолировав главного зачинщика - спартанца Аристотеля и расплатившись с остальными землею Леонтин (XIV, 78, 1-3).

Возможно, что бывали и другие трудности, в частности, в связи с увольнением со службы, вопреки их желанию, ветеранов. Однако Дионисий умел улаживать эти трудности: шел на соглашение, если наталкивался на единодушное сопротивление солдат, и без колебаний нарушал это соглашение, как только удавалось разъединить строптивую массу и изолировать тех, с кем надо было рассчитаться (ср.: Polyaen., V, 2, 11)25. Вообще же Дионисий умел ладить с наемниками; ему удавалось поддерживать необходимую дисциплину, и он избегал открытых конфликтов. Если же таковые случались, то носили они характер отдельных недоразумений и не оказывали заметного воздействия на общее положение, для которого было характерно сохранение прочной взаимозаинтересованной связи между авторитарным режимом и наемниками.

3. Администрация. Высокопоставленные друзья и наемные солдаты составляли одновременно и социальное основание новой власти, и ее существенные звенья. Рассматривая эту власть как таковую, мы должны напоследок остановиться на вопросе об ее административном строении. К сожалению, это такой сюжет, о котором мы очень скудно осведомлены. Традиция сохранила случайные упоминания о тех или иных офицерах и чиновниках Дионисия, так что из темноты выступают лишь отдельные элементы структуры, которая в действительности несомненно была и более объемной и более содержательной.

Руководящий состав военного ведомства состоял из целого штата офицеров, чье назначение исходило непосредственно и исключительно от самого Дионисия. Первым здесь должен быть упомянут наварх, который фактически был заместителем стратега-автократора во

- 433 -

флоте. Должность наварха была создана в Сиракузах впервые Дионисием, очевидно, по спартанскому образцу26. Замещалась она исключительно доверенными лицами из числа ближайших родственников правителя (см. в разделе о "друзьях"). Из прочих военных должностей известны эпархи (oiJ e[parcoi), командовавшие отдельными частями (Diod., XIV, 7, 6-7; XV, 14, 2); фрурархи (oiJ frouvrarcoi), возглавлявшие гарнизоны в городах (Plut. Dion, 11, 5 [Филист в Сиракузах]; Diod., XIV, 53, 5 [сиракузянин Битон в Мотии]; Aen. Tact., 10, 21-22 [Лептин в Фермах]); наконец, начальники пограничной стражи, о которых упоминается в 7-м письме Платона (щoiJ ejn tai'х th'х cwvraх ejxovdoiх a[rconteх, Plat. Ер. VII, р. 329 е). Что же касается гражданских ведомств, то здесь помимо обширного штата полицейских служащих - шпиков и доносчиков, о которых упоминалось ранее, нам известно еще о существовании специальных чиновников, которые заведовали казной тирана (Plut. Dion, 4, 2).

Особо должен быть упомянут так называемый Совет друзей, с которым Дионисий, согласно традиции, консультировался в моменты крайней опасности (Diod., XIII, 111, 1 - tw'n fivlwn sunevdrion; XIV, 8, 4 сл.; 61, 2). Этот совет стоит собственно вне обычной администрации. В нем едва ли надо видеть правильно функционирующий административный орган. Скорее, это было собираемое от случая к случаю совещание не специальных, штатных чиновников, а вообще ближайших доверенных и авторитетных сотрудников

- 434 -

Дионисия. Тем не менее значение этого учреждения очевидно: в нем - точно так же, как позднее, в период Римской империи, в совете принцепса (consilium principis), - заключался зародыш нового имперского государственного совета, призванного оттеснить на задний план традиционный совет (resp. сенат) республиканского времени27.

Вообще новый управленческий аппарат, который должен был обслуживать режим Дионисия, отражен в источниках слабо. Это наводит некоторых на мысль, что, может быть, и самого такого аппарата еще не существовало и что монархическая власть в Сиракузах практически была представлена самим стратегом-автократором и его личным окружением, не более28. Что новая управленческая организация находилась еще в начальной стадии своего развития, это бесспорно. Однако сомневаться в ее существовании в целом едва ли допустимо: те отдельные свидетельства о должностных лицах, состоявших на службе тирана, которые мы только что привели, побуждают к обратному заключению о существовании достаточно разветвленной бюрократической системы, а недостаточная информативность источников может быть объяснена обычной для античной традиции концентрацией внимания на личности и деяниях правителя.

Впрочем, при вынесении окончательного суждения об организационной основе режима Дионисия в расчет должны приниматься не только новый административный аппарат, который действительно мог быть еще недостаточно развит, но и более широкие звенья новой государственной структуры - так называемые друзья и наемники тирана. Рассматриваемые с такой точки зрения, т. е. не только как особые социальные группы, но и как своеобразные ветви управленческой системы, эти две корпорации могут служить убедительным свидетельством существования в Сиракузах при Дионисии новой политической организации, на которую в первую очередь и опирался авторитарный, монархический режим.

Примечания

1 О Мегакле, брате Диона, упоминается в традиции в связи с борьбой Диона против Дионисия Младшего (Diod., XVI, 6, 4; Plut. Dion, 28, 3; 29, 1 и 4). У Диодора Мегакл, свойственник (oJ khdesthvх) Дионисия, фигурирует также в позднейшей реминисценции о знаменитом совещании Дионисия Старшего с друзьями в момент крайней опасности (XX, 78, 3). Этот Мегакл, по мнению Г. Берве, не может быть тождествен брату Диона; принимая во внимание раннюю дату описываемой у Диодора сцены (404 г.), надо думать скорее об одноименном брате Гиппарина. См.: Berve Н. Dion (Abh. Akad. Mainz, 1956, N 10). Mainz; Wiesbaden, 1957, S. 18, Anm. 2. Сp.: Stroheker K. F. Dionysios I. Gestalt und Geschichte des Tyrannen von Syrakus. Wiesbaden, 1958, S 157, 197 (прим. 39) и 202 (прим. 114 к гл. II).назад

2 Это предположение К. Ю. Белоха (Веlосh K. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. III, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1922, S. 131; Abt. 2, 1923, S. 198). Г. Берве, хотя и ставит под сомнение возможность использования свидетельства Плутарха (Berve Н. Dion, S. 22, Anm. 1), в конечном счете готов разделить взгляд Белоха (Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Mьnchen, 1967 [I, S. 242, 251; II, S. 647]). Ср. также: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 158.назад

3 Ср.: Strohеkеr K. F. Dionysios I, S. 157.назад

4 Belосh K. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 104.назад

5 Ср.: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 250 -"Цель этой брачной политики очевидна: ни одна другая семья не должна была пользоваться таким же значением; господствующий дом должен был, так сказать, автаркично возвышаться над другими знатными сиракузскими семьями".назад

6 Всерьез пытался обосновать мысль о единой правящей семье Ф. Сартори. Привлечение Дионисием членов своей семьи к управлению государством он рассматривал как свидетельство корпоративного, династического (в античном смысле слова) режима (Sartori F. Sulla dynasteia di Dionisio il Vecchio nell' opera Diodorea // Critica Storica, vol. V, 1966, p. 3-61).назад

7 См. например: Thuc., III, 62, 3; Isocr., IV, 105; Хеn. Hell., V, 4, 46; Aristot. Pol., IV, 5, 1, p. 1292 b 5-10; 5, 8, p. 1293 а 30-34; V, 2, 4, р. 1302 b 15-18; 5, 9, p. 1306 а 19-26; VI, 4, 2, р. 1320 b 30-33. Ср.: Busolt G. Griechische Staatskunde, Bd. I, Mьnchen, 1920, S. 358 f.назад

8 Ср. справедливые возражения Г. Берве против тезы Ф. Сартори (Berve Н. Die Tyrannis, Bd. II, S. 651).назад

9 При изложении фактов, характеризующих развитие конфликта между Дионисием и Лептином, мы придерживаемся взгляда К. Ю. Белоха, согласно которому пребывание Лептина в Гимере должно быть отнесено ко времени между смещением его с поста наварха и удалением в изгнание (Beloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 121; Abt. 2, S. 188; ср.: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 83, 130). О судьбе Филиста древние авторы свидетельствуют по-разному. Согласно Диодору, Дионисий помирился с Лептином и Филистом, и оба они, вернувшись в Сиракузы вошли в прежнюю милость у тирана, причем Лептин женился на дочери Дионисия. Напротив, согласно Плутарху и Непоту, возвращение Филиста в Сиракузы состоялось лишь при Дионисии Младшем. Как справедливо полагают новейшие исследователи, рассказ Диодора, судя по всему, страдает неточностью. Он объединяет воедино судьбы Лептина и Филиста, между тем как на самом деле они были различны. С Лептином у Дионисия состоялось, по всей видимости, примирение, и тот смог вернуться в Сиракузы еще до начала 3-й Карфагенской войны. Примирение было скреплено браком Лептина и Дикэосины. Напротив, Филист так, по-видимому, и не удостоился полного прощения, хотя Дионисий и смягчил его судьбу: заменил ему изгнание на своего рода почетную ссылку, дав поручение заняться освоением отдаленного северо-западного угла Адриатики (ср. упоминание у Плиния Старшего о fossa Philistina в устье По - Plin. N. h., III, 16, 121). Предположение о назначении Филиста "губернатором Адрии" (выражение Белоха) позволяет в какой-то степени примирить обе версии - Диодора (амнистия Филиста при Дионисии Старшем) и Плутарха (возвращение из изгнания при Дионисии Младшем). Так или иначе, в Сиракузы Филист смог вернуться только после смерти Дионисия Старшего. Ср.: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 121; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 25, 125, 158 f. (с подробным обзором в примечаниях всех новейших контроверз); Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 235 f., 251; Bd. II, S. 643, 652.назад

10 Связь бегства Поликсена с делом Лептина и Филиста впервые предположил Дж. Грот (Grote G. A History of Greece. A new ed., vol. X, L., 1869, p. 311, n. 1; ср. также: Beloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 121; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 159).назад

11 Для характеристики чисто монархического стремления Дионисия все поставить под свой личный контроль и для суждения о реакции на это со стороны его ближайшего окружения ценный материал можно найти подчас в самом неожиданном источнике. Вот, например, любопытный пассаж из Аристотелевой "Экономики": "А персидский способ (управления хозяйством. - Э. Ф.) - чтобы все содержалось в порядке и за всем следить самому, то, что говорил Дион о Дионисии" (Aristot. Оес., I, 6, 3, р. 1344 b 34-35, пер. Г. А. Тароняна). Отталкиваясь от этого сделанного уже в древности наблюдения, К. Ф. Штроекер высказал глубокое суждение о неизбежности конфликтов между Дионисием и его ближайшими соратниками: "Очевидно, что родственники охотно рассматривали бы существующий режим, по примеру древних тиранических домов, как вид ступенчатой совместной власти, тогда как Дионисий признавал как за ними, так и за "друзьями" лишь прекарное и всецело зависимое от его решений положение. Прочие члены династии лишь с трудом мирились с назначенной им ролью, и несомненно прежде всего заявленное властителем автократическое притязание вело к повторяющимся трудностям с ближайшими помощниками и советниками" (Stroheker К. F. Dionysios I, S. 158).назад

12 Что в самовольных действиях Лептина и Филиста надо видеть проявления чисто дворцовой фронды, не осложненной никакими особенными идеологическими привнесениями, это, на наш взгляд, несомненно. Выдвинутое Р. Лакёром предположение, что в развитии конфликта Дионисия с Лептином и Филистом существенную роль сыграло то идеологическое противостояние Диона и Филиста, которое позднее оказалось роковым для правления Дионисия Младшего (Laqueur R. Philistos // RE, Bd. XIX, Hbbd. 38, 1938, Sp. 2411), справедливо было отвергнуто А. Джитти и Г. Берве по той причине, что невероятно было бы в начале 80-х гг. IV в. ожидать от еще юного Диона столь большого влияния на политические дела, да еще при столь самостоятельном правителе, как Дионисий Старший. См.: Gitti A. Studi su Filisto. Bari, 1953, p. 14, n. 2, и 32; Berve Н. Dion, S. 22, Anm. 2; ср.: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 217 (прим. 100 к гл. IV). С другой стороны, не выглядит убедительным и предположение Джитти, что в основе этого конфликта лежало осуждение Лептином и Филистом с позиций панэллинизма политики Дионисия по отношению к италийским грекам (Gitti A. Op. cit., p. 12 sg., 28 sg.). Сколачивание Лептином собственной партии приверженцев в Сиракузах (свидетельство Энея Тактика) и проведение им собственной династической политики (свидетельство Плутарха) изобличают в нем интригана, стремившегося создать себе независимое положение рядом со своим старшим братом, а может быть, и заменить этого последнего в качестве правителя Сиракуз. Проявленная Лептином по отношению к италиотам гуманность, о которой рассказывает Диодор, скорее всего была одной из первых его попыток нажить для себя лично политический капитал (ср. оценку его действий у того же Диодора, XIV, 102, 3 - sumferovntwх auJtw'/, ouj lusitelw'х de; Dionusivw/ sunteqeikw;х to;n povlemon). Последовавшее за этим смещение с поста наварха должно было уязвить самолюбие Лептина и подхлестнуть его к новым действиям, чреватым дворцовой революцией (ср.: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 244 [прим. 96 к гл. VII]). Впрочем, уже К. Ю. Белох справедливо рассматривал действия Лептина и связанных с ним лиц - в расчет может идти не только Филист, но и Поликсен - как типичное проявление соперничающего честолюбия (Веlосh K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 121).назад

13 См. также выше, ч. II, гл. 3, § 2.назад

14 Дексипп прибыл в Сицилию, возможно, как эмиссар Спарты после обращения сиракузян за помощью ввиду нового вторжения карфагенян в 406 г. (Diod., XIII, 81, 2; ср.: Meyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 773, S. 71-72, вместе с прим.), но здесь он стал заурядным кондотьером, служившим поочередно различным сицилийским общинам. Помимо отряда Дексиппа на службе Сиракузской республики в то тревожное время могли находиться и другие наемники. В частности, не исключено, что и те 2400 воинов, с которыми Дионисий еще в качестве обычного стратега совершил свой первый поход в Гелу, также были наемниками. Как и солдаты Дексиппа, они состояли на жалованьи у Сиракузского государства, и, как и тех, Дионисий старался привязать их к себе соответствующим решением этого для них наиболее важного вопроса об оплате (Diod., XIII, 93, 1 сл.; ср., впрочем, выше, с. 352, прим. 17).назад

15 Ср.: Stroheker К. F. Dionysios I, S. 154; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 238, 241; Bd. II, S. 647.назад

16 О преимуществах наемного войска ср. также: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 154 f., где справедливо подчеркнуто, что не только политические мотивы, на которые делает особенный акцент враждебная тирании традиция, но и чисто военные факторы стимулировали использование режимом Дионисия наемников. По всем вопросам, связанным с темой наемничества, см. также: Parke Н. W. Greek mercenary soldlers. Oxford, 1933 (o наемниках Дионисия Старшего специально см. с. 63-72). Из более новых работ важнейшая: Маринович Л. П. Греческое наемничество IV в. до н. э. и кризис полиса. М., 1975. назад

17 Ср.: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 155.назад

18 Для правильной оценки этих акций Дионисия ср.: Моssй С. La tyrannie dans la Grиce antique. P., 1969, p. 116 s.; ср. также выше, с. 397, прим. 21.назад

19 О преимуществе, связанном с пестротой состава, см.: Stroheker K. F., l. c.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 241 f.; Mossй C. La tyrannie, p. 115 s.назад

20 Ср.: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 154; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 227 f.; Bd. II, S. 640. - Показательно также употребление наемников для экспедиций на помощь Спарте, этих своего рода операций престижа, в 369 и 368 гг. (Diod., XV, 70, 1; Хеn. Hell., VII, 1, 20 сл., 28 сл.).назад

21 В источниках сохранились упоминания о некоторых высокопоставленных офицерах-чужеземцах, состоявших на службе Дионисия: Diod., XIV, 52, 5; 53, 4 (фуриец Архил); 78, 1 сл. (лакедемонянин Аристотель); Хеn. Неll., VI, 2, 35 (родосец Меланипп).назад

22 Возможность на основании свидетельства Диодора (XIV, 7, 4 - th;n dV a[llhn ejmevrisen ejpV i[shх xevnw/ te kai; polivth/) сделать вывод об участии наемников наравне с гражданами в переделе земли признается большинством исследователей. См.: Holm A. Geschichte Siziliens im Altertum, Bd. II, Leipzig, 1874, S. 101; Beloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 49; Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 783, S. 90; Wiсkert L. Syrakusai // RE, 2. Reihe, Bd. IV, Hbbd. 8, 1932, Sp. 1508 f.; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 53, 152. Лишь Г. Берве, указывая на слишком общий характер выражения Диодора ("Mit xevnoх im Gegensatz zu polivthх (singular!) kцnnen schwerlich Sцldner <...> gemeint sein"), ограничивается общим же указанием на участие чужеземцев ("Fremde") в переделе земли (Berve H. Die Tvrannis, Bd. I, S. 226; Bd. II, S. 639).назад

23 Утверждение о предоставлении наемникам прав гражданства, встречающееся в трудах некоторых исследователей (Holm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 101; Niese В. Dionysios I, Sp. 885, 899; Busolt G. Griechische Staatskunde, Bd. I, S. 395), подкрепить положительным свидетельством традиции невозможно. Более осторожного и по существу более верного взгляда придерживаются те, кто говорит лишь о наделении наемников землею (Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 49; Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 783, S. 90; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 53, 152).назад

24 На этот эпизод обратил уже внимание именно в связи с оценкою социально-политической роли наемников К. Ф. Штроекер (Stroheker K. F. Dionysios I, S. 242 [прим. 52 к гл. VII]). К. Моссе, в свою очередь, указала на другой подобный же случай, правда, относящийся к более позднему времени, когда в глазах современника наемники в Сиракузах выступают как самостоятельная сила наряду с остальною массою граждан: в письме к Дионисию Младшему Платон жалуется, что во время пребывания своего в Сиракузах он подвергался клевете со стороны друзей тирана перед наемниками и сиракузским народом (Plat. Ер. III, р. 315 е - pro;х tou;х misqofovrouх kai; eijх to; Surakosivwn plh'qoх dieblhvqhn). "Иными словами, - заключает Моссе, - эти наемники кончили тем, что приобрели в городе место и роль, сопоставимые с местом и ролью самого демоса" (Моssй С. La tyrannie, р. 115).назад

25 У Полиэна есть и другое сообщение о конфликте между Дионисием и наемниками, который будто бы закончился избиением мятежных солдат в Леонтинах (Polyaen., V, 2, 1). Однако сообщение это являет собой скорее всего анекдотическую версию того, о чем более правильно рассказывает Диодор (см.: Diod., XIV, 78, 1-3; ср. также: Meyer Ed. GdA, Bd.V, § 799, S. 118; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. II, S. 647).назад

26 Упоминания у Диодора о навархах в сиракузском флоте до Дионисия (Diod., XI, 88, 4; XIII, 61, 3; 63, 1) не следует понимать буквально (Evans A. J. The monarchy of Dionysios // Freeman E. A. The History of Sicily, vol. IV, Oxford, 1894, p. 214): эти навархи на самом деле были обычными стратегами, исполнявшими по назначению функции морских начальников (ср. соответствующие упоминания у Фукидида и Ксенофонта о командирах сиракузской эскадры, действовавшей в Эгенде в 412-409 гг.). Об учрежденной Дионисием навархии см. также: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 197 f.; Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus. Prag, 1929, S. 106 f.; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 158. - Дж. Бьюри в угоду отстаиваемой им тезы об ежегодном переизбрании Дионисия на посту стратега-автократора предполагает аналогичное ежегодное назначение народом и наварха (Bury J. В. Dionysius of Syracuse // САН, vol. VI, 1927, р. 116). Однако и для этого предположения никаких серьезных оснований нет; ср. справедливые возражения К. Ф. Штроекера (Dionysios I, S. 243 [прим. 86 к гл. VII]).назад

27 Для оценки ср.: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 199 f.; Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus, S. 108; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 157; Веrve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 239, 251; Bd. II, S. 645; Mossй С. La tyrannie, p. 118.назад

28 Так именно считает К. Ф. Штроекер (Dionysios I, S 175, 179, 181 f., 183 f.).назад

Глава 7. Проблема политического синтеза

- 435 -

Завершая анализ социально-политической организации сиракузского общества при Дионисии Старшем, мы должны констатировать в качестве главного вывода наличие ярко выраженного дуализма. Старое гражданское общество перекрещивается с новой прослойкой граждан и неграждан, чье положение политически активных людей определяется сугубо их связью с новым авторитарным режимом; наряду с гражданским ополчением выступает новая наемная армия, а рядом с традиционными представительными органами гражданской общины выросла новая монархическая администрация. Этот дуализм политической организации венчается двойственным положением главы государства, который выступает одновременно в двух лицах - как избранный однажды стратег-автократор и как узурпировавший власть тиран.

Реальное сосуществование двух противоположных политических начал - полисно-республиканского и монархического - находит свое выражение и вместе с тем подтверждение в параллельном выходе двух разных форм суверенитета. С одной стороны, сохраняется суверенное самовыражение гражданской общины, именно - в факте продолжающегося выпуска монеты традиционного типа с надписью SURAKOSIWN1. С другой - достаточно недвусмысленно выступает суверенитет установившейся в Сиракузах монархии. Верховный правитель обосновался в особой укрепленной резиденции и как настоящий монарх окружил себя пышным двором; его выходы к народу обставляются особой торжественностью, чему служат не только свита друзей и эскорт телохранителей, но и такие чисто царские инсигнии, как колесница, запряженная четверкою белых коней, пурпуровое одеяние и золотой венок (об этих последних см.: Diod., XIV, 44, 8; Duris ap. Athen., XII, 50, p. 535 e = FgrHist 76 F 14; ср.:

- 436 -

Theopomp. ар. Athen., X, 47, p. 436 a = FgrHist 115 F 187; Liv., XXIV, 5, 4)2.

Этому вещному монархическому маскараду соответствовало и вполне определенное идеологическое обрамление. Рационалистическое отношение к религии отнюдь не исключало, а наоборот, предполагало продуманное использование Дионисием религиозных форм для вящего обоснования своей власти. Без колебаний, когда того требовали обстоятельства, налагая руку на храмовые сокровища, сиракузский правитель в других случаях заявлял себя радетелем о богах, обеспечивая, таким образом, по античным понятиям, поддержку себе небожителей. Он строил им новые храмы (Diod., XV, 13, 5), совершал в их честь пышные жертвоприношения (74, 2), отправлял богатые дары в общеэллинские святилища Зевса в Олимпии и Аполлона в Дельфах (XVI, 57, 2 сл.). Это он, судя по всему, ввел в обиход тот ритуал торжественного молебствия, о котором сообщает Плутарх для времени Дионисия Младшего: в определенное время во дворце справлялось жертвоприношение богам и глашатай возносил молитву о долговечности и неколебимости существующего

- 437 -

режима (Plut. Dion, 13, 5). И это по его почину или, во всяком случае, не без его ведома распространялись слухи о божественном предопределении его миссии (следы этого обнаруживаются в уцелевших фрагментах исторического труда Филиста - Cic. De div., I, 20, 39 и Valer. Max., I, 7, ext. 7; Cic. De div., I, 33, 73; Aelian. V. h., XII, 46) и, если верить позднейшему свидетельству, ставились статуи бога Диониса с лицом, схожим с лицом самого сиракузского правителя (Dio Chrys., XXXVII, 21). Новейшие исследователи справедливо видят в этих акциях подход к тому культу властителя, который будет выработан позднее, в эллинистическую эпоху, и который останется краеугольным камнем доктрины о царской власти божьей милостью3.

И наконец, еще одно суверенное проявление монархического начала при Дионисии - ясно выраженная династическая политика этого правителя. Дионисий был женат трижды. Первый раз он женился на дочери знаменитого Гермократа, однако брак этот оказался недолговечен. Во время мятежа сиракузских всадников жена Дионисия погибла, так, по-видимому, и не успев родить ему наследника (Diod., XIII, 96, 3; 112, 4; Plut. Dion, 3, 1-2)4. Спустя несколько лет, уже накануне 2-й Карфагенской войны, Дионисий женился снова, на этот раз сразу на двоих - на локрийке Дориде и сиракузянке Аристомахе, дочери его ближайшего соратника Гиппарина (Diod., XIV, 44, 3-45, 1; Plut. Dion, 3, 3-6; Aelian. V. h., XIII, 10; Cic. Tusc. disp., V, 20, 59; Valer. Max., IX, 13 b, ext. 4). Если верить традиции, то обе свадьбы были отпразднованы одновременно. Во всяком случае, фактом является то, что Дионисий был женат одновременно на двух женщинах, причем каждая из них одинаково была наделена правами супруги5.

- 438 -

В этом жесте Дионисия современные историки справедливо усматривают пренебрежение к обычаю, продиктованное откровенно исповедуемой политической выгодой6. Однако заключавшиеся Дионисием брачные союзы преследовали не только ближайшую политическую цель - укрепление положения тирана связью с влиятельными семьями двух важнейших городов его державы - Сиракуз и Локров. Если верить Диодору, когда, спустя ряд лет после гибели первой жены, Дионисий стал подыскивать себе новую супругу, он сознательно стремился и к более далекой цели - к упрочению и сохранению власти в своей семье, к созданию собственной династии (Diod., XIV, 44, 5 - e[speude teknopoihvsasqai dialambavnwn th'/ tw'n gennhqevntwn eujnoiva/ bebaiovtata thrhvsein th;n dunasteivan). Эта цель была им достигнута. Умирая, Дионисий действительно мог оставить свою власть (возможно, даже путем формального завещания) своему старшему сыну (от Дориды), названному в его честь тоже Дионисием7.

Вместе с властью Дионисий оставил своему сыну и значительное состояние: различные драгоценности, которыми, по свидетельству Диодора, дом тирана будто бы был полон уже в 405 г. (Diod., XIII, 112, 4);

- 439 -

роскошную дворцовую обстановку, которую позднее приобрел тезка сиракузского тирана - гераклейский тиран Дионисий (Memnon ар. Phot. Bibl., cod. 224, p. 224 а 35-37 Bekker = FgrHist 434 F 4, 5; ср. также: Ps.-Aristot. Oec., II, 2, 20, p. 1349 а 36 - b 6); наконец, самый дворец в старом городе, на Ортигии, и обширные земельные владения вне Сиракуз, в районе так называемого Гиата, или Гиарота (Plut. Dion, 37, 2). Поскольку Дионисий по происхождению не принадлежал к самой верхушке сиракузского общества, надо думать, что бульшая часть этих богатств была составлена им путем конфискаций, вероятно, тогда же, когда он наделял землями и домами своих сторонников, т. e. после подавления мятежа сиракузских всадников. Наличие у главы государства огромного состояния, не сравнимого ни с каким другим, и закрепление этого состояния за его семьей в наследственное владение должны рассматриваться как признаки образования настоящего княжеского домена, что также показывает суверенное монархическое положение Дионисия8.

Сосуществование двух суверенных начал в Сиракузах при Дионисии подчас самым непосредственным образом фиксируется древней традицией, там именно, где речь идет о заключении Сиракузским государством внешнеполитических соглашений. Так, уже в конце 1-й Карфагенской войны командующий карфагенской армией Гимилькон, если только правильно наше понимание текста Диодора, вел переговоры о мире с сиракузянами и Дионисием: он отправил гонца в Сиракузы, а ответ получил от Дионисия (Diod., XIII, 114, 1). Новая, 2-я Карфагенская война открылась совместной акцией сиракузян и Дионисия. Сиракузским народным собранием было принято решение об ультиматуме карфагенянам, а переслан был этот ультиматум в Карфаген Дионисием (XIV, 46, 5; 47, 1-2). В разгар этой войны спартанский эмиссар Фаракид на обращение склонявшихся к мятежу сиракузян ответил, что он послан своим государством не для свержения власти Дионисия, а на помощь сиракузянам и Дионисию против карфагенян (XIV, 70, 2). Вскоре затем, после поражения карфагенян под Сиракузами,

- 440 -

их полководец предложил Дионисию сделку, и тот принял ее втайне от сиракузян и союзников, которые, как понимал Дионисий, могли и не разрешить ее (XIV, 75, 1-2). К этим примерам из литературной традиции надо добавить и то замечательное место из договора афинян с Дионисием от 368/7 г., где говорится, что с сиракузской стороны клятву на верность договору должны будут принести Дионисий и должностные лица сиракузян9.

Эти факты не только подтверждают тезис о сосуществовании двух противоположных политических начал. Показывая длительность и обязательность такого сосуществования, они позволяют говорить о большем - об их более или менее конструктивном взаимодействии. В чем причины этого удивительного явления? Очевидно в естественности и крепости самих взаимодействующих компонентов.

Естественным было рождение в Сиракузах IV в. тирании. Она явилась к жизни в ходе внутренней социально-политической смуты, благодаря искусной демагогии честолюбца, сумевшего придать своей власти черты социальной монархии. Вместе с тем - и именно потому, что внутренняя смута была стимулирована и развязана внешней опасностью - новая тирания в Сиракузах сразу же усвоила

- 441 -

дополнительные качества монархии национальной, стремившейся оправдать свое существование защитою западных эллинов от варваров-карфагенян10. При этом действительно большой размах военных операций содействовал широкому использованию профессиональных воинов-наемников, а это доставило новому режиму уже не видимый, а вполне реальный милитаристский характер.

С другой стороны, очевидной была и прочность полисных устоев в Сиракузах, где полвека свободного развития, в особенности же победа над афинянами и последовавшая реформа Диокла, подтвердили жизнеспособность гражданской общины. Более того, прочность полисного строя в Сиракузах дополнительно обусловливалась необходимостью в условиях страшной внешней опасности сохранения гражданского ополчения, а вместе с тем и коммунальной организации11.

- 442 -

Таким образом, как это ни парадоксально, но одно и то же обстоятельство - затянувшееся противоборство с варварами - и стимулировало здесь кризисную ситуацию и облегчало рождение тирании, и требовало от любого авторитарного режима сотрудничества с гражданской общиной и, следовательно, ее сохранения как известного целого.

Эта прочность полисных устоев и, наоборот, отсутствие подготовленной деспотизмом почвы, как это было на азиатском Востоке, обусловили длительность и болезненность утверждения монархии на греческом Западе. Ни Дионисий Старший, ни преемник его Дионисий Младший не решились официально провозгласить царскую власть в Сиракузах и правили, довольствуясь фактическим утверждением монархического принципа и соблюдая известный modus vivendi с гражданской общиной12.

- 443 -

Лишь сравнительно поздно, после целой полосы республиканской реакции (Тимолеонт), Агафоклу удалось увенчать заново построенное здание официальным принятием царского титула. Таким

- 444 -

образом, Сиракузы IV в. демонстрируют нам пример весьма своеобразного движения от полисной республики к монархии - пример, не схожий с восточным эллинизмом, а скорее предвосхищающий римский принципат13. Дополнительные подтверждения этому можно обнаружить при анализе структуры и организации управления созданной Дионисием архе, его территориальной державы.

Примечания

1 Head B. V. Historia Numorum, 2nd ed., Oxford, 1911, p. 175 f.; Tudeer L. Die Tetradrachmenprдgung von Syrakus // ZN, Bd. XXX, 1913, S. 63 f.; ср. также: Beloch K. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. III, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1922, S. 51-52; Abt. 2, 1923, S. 195; Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus. Prag, 1929, S. 100 f.; Stroheker K. F. Dionysios I. Gestalt und Geschichte des Tyrannen von Syrakus. Wiesbaden, 1958, S. 149, 165; Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, Mьnchen, 1967, S. 237, 240.назад

2 Роль Дионисия в выработке атрибутов монархической власти отметил уже Б. Низе (Niese B. Dionysios I // RE, Bd. V, 1905, Sp. 902). Что касается существа дела, то здесь прежде всего встает вопрос об источниках, откуда Дионисий мог заимствовать отдельные формы. Одним из таких источников могла быть традиционная греческая символика, связанная с награждением победителей на Олимпийских играх (здесь может иметься в виду прежде всего торжественный венок). С другой стороны, кое-что, в частности пышное пурпуровое облачение, могло быть заимствовано из обихода правителей на азиатском Востоке, где уже давно был выработан торжественный этикет царских выходов и подобран соответствующий реквизит. Своеобразную посредническую роль мог сыграть здесь, как показал А. Альфёльди, греческий театр: актеры, игравшие в трагедиях царей, выступали в костюмах, подражавших пышному облачению персидских монархов (Аlfцldi A. Gewaltherrscher und Theaterkцnig // Late Classical and Mediaeval Studies in Honor of A. М. Friend, jr. Princeton, 1955, p. 15-55). Насколько закономерным было внимание Дионисия к внешней стороне своей власти, к способу подачи ее на людях, подтверждается соответствующими рассуждениями и рекомендациями первых теоретиков единовластия - Исократа (II, 32) и Ксенофонта (Суrор., VIII, 1, 40-42; 3, 1 сл.), причем пример последнего показывает, сколь было естественным здесь обращение греков к давно известному чужому образцу - к персидской монархии. Ср. также: Stroheker К.F. Dionysios I, S. 159 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 251 f.; Bd. II, S. 652 f.назад

3 Evans A. J. The Monarchy of Dionysios // Freeman E. A. The History of Sicily, vol. IV, Oxford, 1894, p. 216-217; Bury J. B. Dionysius of Syracuse // САН, vol. VI, 1927, р. 135; Stroheker К. F. Dionysios I, S. 160; ср. также: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 254 f., 256; Bd. II, S. 655 f.назад

4 Заявление Корнелия Непота, что Дионисий Старший имел детей от всех своих трех жен (Nepоs. De reg., 2, 3 - cum ex tribus uxoribus liberos procreasset), очевидно, страдает неточностью. Ср.: Вeloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 102.назад

5 По поводу свидетельства древних об одновременном заключении браков Дионисия с Доридой и Аристомахой мнения у новейших исследователей расходятся: доверяет традиции Ад. Гольм (Holm A. Geschichte Siziliens im Altertum, Bd. II, Leipzig, 1874, S. 109 и 434); категорически отвергает свидетельство древних, доказывая, что брак Дионисия с Аристомахой был заключен на несколько лет раньше, чем брак с Доридой, К. Ю. Белох (Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 129; Abt. 2, S. 102 f.); вновь защищают традиционную версию Эд. Мейер (Meyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 792, S. 106) и особенно К. Ф. Штроекер (Stroheker K. F. Dionysios I, S. 68); сдержанную позицию занимает Г. Берве (Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 249 f.; Bd. II, S. 651).назад

6 Помимо указанных только что работ ср. также: Моssй С. La tyrannie dans la Grиce antique. P., 1969, p. 118.назад

7 О том, что тиран заблаговременно назначил своего старшего сына - тоже Дионисия - наследником своей власти, можно сделать вывод на основании свидетельств: Plut. Dion, 6, 2; Nepos. Dion, 2, 4; Cic. De nat. deor., III, 35, 84. - Этот вывод ставится под сомнение Б. Низе (Niese B. Dionysios II // RE, Bd. V, 1905, Sp. 904), но разделяется другими исследователями (Вeloch К. J. GG2, Bd. III, Abt.2, S. 202; Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus, S. 109 f.; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 147 [вместе с прим. ad locum]; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 260; Bd. II, S. 656). Версию о формальном завещании выдвинул Белох (l. с.), который ссылается при этом на свидетельство Ливия об аналогичном случае в более позднее время, при переходе власти от Гиерона II к его внуку Гиерониму (Liv., XXIV, 4, 6 сл. - cum expirasset [sc. Hiero] per tutores testamento prolato pueroque in contionem producto etc.).назад

8 О возможном источнике и времени составления владений Дионисия ср.: Stroheker К. F. Dionysios I, S. 166; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 240; Bd. II, S. 646; для оценки этих владений как династического домена ср. также: Виппер Р. Ю. История Греции в классическую эпоху (IX-IV вв. до Р. Х.). М., 1916, с. 468.назад

9 Представители новейшего критического направления не прошли мимо этих примеров, но оценили их не лучшим образом. К. Ф. Штроекер использовал характерные формулы в заявлении Фаракида и в клаузуле об обмене клятвами в договоре 368/7 г. лишь для того, чтобы еще раз подчеркнуть свой главный тезис о не преодоленной режимом Дионисия противоположности двух политических начал - полисного и монархического. Основной же упор он делает на другой особенности договора 368/7 г. - на том, что в главном тексте соглашения партнером афинян выступает только Дионисий со своим потомством, а не Дионисий и сиракузяне вместе (Strоheker К. F. Dionysios I, S. 167). Вслед за К. Штроекером и Г. Берве выделяет в этом документе прежде всего данное, в реальном отношении действительно наиболее важное, обстоятельство. Впрочем, несколько дальше, ссылаясь на реплику Фаракида, Берве высказывает интересную мысль о выступавшем и при Дионисии характерном для режимов такого типа дуализме государственной и квазигосударственной организации (Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 238 f.; Bd. II, S. 645). Однако эта мысль осталась без развития; внимание автора как до этого, так и после приковано главным образом к личности и положению самого Дионисия, а основным мотивом исследования остается тезис о подавлении тираном гражданской общины.назад

10 На своекорыстное использование Дионисием популярных идей защиты эллинов и изгнания карфагенян из Сицилии указывала уже восходящая к Тимею античная традиция, которая, впрочем, в своих преувеличенных нападках на тирана доходила до утверждения, что тот будто бы нарочно затягивал войны и щадил неприятеля, чтобы сохранить пугало для сограждан и иметь оправдание своей власти (Diod., XIII, 112, 1 сл.; XIV, 7, 1; 45, 5; 68, 1 сл.; 75, 3). В новейшей научной литературе это традиционное положение трактуется по-разному. С одной стороны, нет недостатка в тех, кто настаивает на принципиальной связи внешней политики Дионисия с программой панэллинизма. Не говоря уже об апологетах второй сиракузской тирании Ад. Гольме и особенно К. Ю. Белохе и Эд. Мейере, которые подчеркивают заслуги Дионисия в защите национальных интересов западного эллинства и нападки традиции отвергают a limine (ср.: Ноlm А Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 155 f.; Beloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 127 и 60, Anm. 1; Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 782, S. 89; § 797, S. 115 f.), можно указать на К. Ф. Штроекера, который также судит достаточно позитивно о связи политики Дионисия с панэллинизмом (Stroheker K. F. Dionysios I, S. 43 f., 148 f., 179 f.). Напротив, Эд. Фримен и Дж. Бьюри признание заслуг Дионисия в защите интересов западных эллинов сопровождают рядом серьезных оговорок и не упускают случая подчеркнуть, что первостепенной для Дионисия всегда была забота о собственной власти, ради которой он мог при случае пожертвовать и общим делом греков (Freеman E. А. The History of Sicily, vol. III, p. 506 f.; vol. IV, p. 1 f.; Burу J. B. Dionysius of Syracuse, p. 125-126, 136). В свою очередь Г. Берве, отбрасывая очевидные крайности восходящей к Тимею традиции, в принципе разделяет ее основную критическую установку (Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 221, 237, 246 f., 256, 258 f.; Bd. II, S. 644, 619, 656).назад

11 Близкие этому идеи можно обнаружить у Г. Берве в пассаже, где он рассуждает о причинах сохранения тираном Дионисием своего официального положения стратега-автократора: "Если Дионисий все-таки, несмотря нa опору своей власти на собственные наемные отряды, в противоположность властителям прежних времен не желал отказаться от должности (стратега-автократора. - Э. Ф.), то это потому, что развитый город-государство его времени представлял собой прочный организм (weil der ausgebildete Stadtstaat seiner Zeit einen festen Organismus darstellte), управлять которым по должности тирану начинающегося IV столетия должно было казаться более необходимым, чем давнишним городским владыкам, которые в еще примитивной общине могли осуществлять свою волю не прямо, а через доверенных лиц. Также и для запланированного вытеснения карфагенян с острова нельзя было обойтись без командования над ополчением сиракузских граждан (auch war fьr die geplante Verdrдngung der Karthager von der Insel das Kommando ьber das syrakusanische Bьrgeraufgebot nicht zu entbehren). Действительно, это последнее с возобновлением большой войны вновь было вызвано к жизни, а вместе с этим снова обрела свой смысл чрезвычайная должность полководца" (Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 236 f.). Высказанные здесь автором идеи, будучи должным образом развиты, несомненно могли бы быть использованы против его же собственного основного тезиса о подавлении сиракузской тиранией полиса.назад

12 Что ни один из Дионисиев - ни первый, ни второй - не решился принять официально царского титула - это общепринятое мнение. См., в частности: Freеman E. А. The History of Sicily, vol. IV, р. 6 f.; Веlосh K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 51 f.; Niese B. Dionysios I, Sp. 898; Busolt G. Griechische Staatskunde, Bd. I, Mьnchen, 1920, S. 391; Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus, S. 108, Anm. 90; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 173; ср. также: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. II, S. 649. Исключение в литературе последних лет представляет только статья американского исследователя С. И. Уста, который попытался доказать, что не только Агафокл и Гиерон II (что не оспаривается), но и сиракузские властители более раннего времени - Дейномениды и оба Дионисия - носили царский титул (Ооst S. I. The Tyrant Kings of Syracuse // ClPh, vol. 71, N 3, 1976, July, p. 224-236). Доводам Уста нельзя подчас отказать в остроумии, однако его построение в целом - по крайней мере в части, касающейся Дионисиев, - неубедительно. Укажем вкратце на те аргументы, которые могут быть выдвинуты против тезиса о принятии Дионисием Старшим царского титула:

1) не существует монет с именем или изображением Дионисия Старшего или его сына;

2) в античной традиции и, в частности, что особенно важно, в специально сицилийской историографии (у Диодора) Дионисий обозначается чаще всего как тиран или династ, но никогда - как царь;

3) те немногие исключения в древней греческой литературе, когда Дионисий причисляется к разряду царей, встречаются у писателей, не трактующих специально о сицилийских делах и упоминающих о Дионисии в общих контекстах, в ряду других известных властителей (Ps.-Lys., VI, 6-7; Polyb., XV, 35);

4) замечательно, что даже поздние латинские авторы (Цицерон, Корнелий Непот, Помпей Трог/Юстин), вопреки утверждению Уста, никогда не величают Дионисия царем, но всегда - тираном (в указанных Устом местах встречаются лишь непоказательные производные от rex - regnum, regnare, regius, но не самое rex);

5) различные косвенные свидетельства, в том числе и упоминания об усвоенных Дионисиями царских инсигниях, не имеют решающего значения, поскольку сиракузские правители могли заботиться о придании своему положению блеска царской власти, не посягая до времени на вершину вершин - царский титул;

6) наконец, предположение Уста, что царский титул был принят Дионисием Старшим, по примеру Гелона, после 1-й Карфагенской войны, выглядит и вовсе фантастическим: никаких упоминаний в источниках об этой акции Дионисия нет, а параллель с Гелоном явно неудачна ввиду совершенного различия ситуаций: Гелон после победы над карфагенянами при Гимере действительно был на высоте положения, тогда как Дионисий после унизительного мира 405 г. должен был еще бороться за восстановление своего авторитета.назад

13 Сопоставление политической системы, созданной Дионисием, с Римской империей проводилось по ряду признаков уже А. Эвансом (Evans A. J. The Monarchy of Dionysios, p. 216 f.).назад

Глава 8. Держава Дионисия

- 444 -

Державная политика Дионисия представляет особую историческую проблему, решение которой связано со значительными трудностями. Прежде всего очевидна недостаточность наших источников: документальных материалов почти нет, а литературные свидетельства, как правило, сконцентрированы вокруг личности самого Дионисия и его действий на широкой военно-политической арене. И если даже ситуация в центре государства Дионисия, в Сиракузах, рисуется достаточно случайно в связи с отдельными крупными событиями, то еще более случайными оказываются упоминания о положении дел в других пунктах, в составных частях новой державы.

При этом ввиду утраты основного позитивного свидетельства - хроники Филиста характерно преобладание односторонне отрицательных суждений о политике Дионисия внутри своей архе. Признавая известные заслуги Дионисия в укреплении внешней мощи главного греческого города Сицилии Сиракуз и в защите западного эллинства от карфагенской опасности, античная традиция не уставала подчеркивать, какой дорогой ценой для самих же западных греков были куплены эти достижения. В 80-х гг. IV в. два афинских оратора, два защитника полисных устоев жизни (при всем различии прочих социальных и политических симпатий) Лисий и Исократ одинаково судили о ситуации на греческом Западе: сицилийские греки оказались в порабощении у сиракузского тирана, а греческие города Италии разорены им дотла (Lys., XXXIII cum argumento; Isocr., IV, 169).

Несколько позже Платон, находясь под впечатлением того хаоса, который воцарился в Сицилии после гибели Диона, вынес суровый приговор государственному строительству Дионисия в Сицилии. По

- 445 -

мнению философа, сиракузский тиран оказался не способен решить конструктивным образом проблему своих отношений с подчиненными городами: Дионисий, "захватив много крупных городов Сицилии, еще раньше совершенно разрушенных варварами, не был в состоянии, восстановив их, учредить в каждом из них надежное правление из дружественных ему людей (oujk oi|ovх tV h\n katoikivsaх politeivaх ejn eJkavstaiх katasthvsasqai pista;х eJtaivrwn ajndrw'n)" (Plat. Ep. VII, р. 331 е, пер. С. П. Кондратьева). Единственным результатом его державной политики было гипертрофированное расширение Сиракуз, поглотивших остальные города сицилийских греков (так мы перелагаем слова Платона eijх mivan povlin aJqroivsaх pa'san Sikelivan), но и в этом единственном полисе тиран с трудом удерживал власть, не имея доверенных помощников (р. 332 с).

Порабощение всех без исключения греческих городов, насильственное перетряхивание их социально-политической структуры со специальной целью подавления эллинского и полисного начал, радикальное уничтожение целых греческих общин и насаждение на их месте поселений враждебных эллинству кампанских наемников, наконец, как результат всего этого, общее обезлюдение и запустение греческих областей Сицилии и Италии - таков безрадостный итог державной политики Дионисия, как он рисовался Платону и как его затем, по всей видимости, обосновывал и Тимей (для Платона ср. еще: Ep. VII, р. 332 е, 336 ad; VIII, р. 353 е, 357 b; для Тимея - Diod., XIV, 66, 4; 68, 3; 66, 5).

Наука нового времени в данном пункте, как и в суждении о политическом творчестве Дионисия в целом, начала с повторения этого выработанного еще в классической древности отрицательного мнения. К нему присоединился Г. Г. Пласс, его разделяли впоследствии Р. Пёльман и Р. Ю. Виппер1. Из этих двух первый счел необходимым подчеркнуть самый факт порабощения сиракузским тираном прочих греческих городов Сицилии, второй - уничтожение им их кантональной автономии, и оба они отметили его нарочитое, в ущерб эллинам, благожелательное отношение к туземным племенам италийского корня.

- 446 -

Правда, апологетически настроенная по отношению к Дионисию немецкая историография конца XIX - начала XX в. сумела по-иному взглянуть на ведущие линии в державной политике сиракузского правителя. Ад. Гольм, например, в дружеских контактах нового властителя с сикулами и италиками нашел доказательство сознательного стремления Дионисия в борьбе с карфагенянами опереться на два главных этнических компонента в Сицилии - греков и сикулов и в этой его ориентации усмотрел предвосхищение собственно эллинистической политики2. К. Ю. Белох, в свою очередь, систематическим анализом состава и организации державы Дионисия попытался показать неоднозначность положения подчиненных правителю Сиракуз общин, наличие известных конституционных (договорных) начал в отношениях между Дионисием и членами его архе и даже конституционность положения самого Дионисия в качестве главы созданного им обширного территориального единства3.

Эта линия позитивного суждения о державе Дионисия была подхвачена некоторыми новейшими историками, например Г. Глотцом и Р. Коэном в их "Греческой истории"4, однако - и это показательно - в конце концов возобладали взгляды противоположного направления. Английская школа в лице Эд. Фримена, А. Эванса и Дж. Бьюри вновь акцентировала внимание на тенденциях этнической политики Дионисия и в поощрении им сикулов и италиков, бывших, по мнению названных ученых, главной опорой нового режима, усмотрела исходный момент в той реакции туземного италийского материка, которая, в конце концов, привела к падению мира западных эллинов5.

Критическая линия нашла свое развитие и в немецкой историографии. К. Ф. Штроекер, по существу продолжив аналитическую работу Белоха как в плане дальнейшего уточнения (а следовательно, и обоснования самого факта существования) различных категорий

- 447 -

подчиненных Дионисию территориальных и этнических единиц, так и на предмет более точного определения его собственного официального положения6, при вынесении окончательного суждения сделал упор на неразрешимости для времени и режима Дионисия важнейшей проблемы - установления конструктивного взаимодействия центральной монархической власти с массивом подчиненных общин. "До какого-либо равномерного организационного проникновения подвластной территории, - замечает Штроекер, - так, очевидно, и не дошло. Все осталось при основанном на военной мощи объединении с вершиною в лице монарха. При этих условиях не могло сформироваться никакого общего государственного чувства, как и вообще о "государстве" или "империи" Дионисия можно говорить лишь с соответствующей оговоркой. В этом смысле критика Платона бьет в правильную точку, не указывая, впрочем, со своей стороны никакой другой убедительной возможности для разрешения этих трудностей"7.

Отрицательный заряд в этом общем суждении был еще более усилен в последней работе Г. Берве8. Этот крупнейший на Западе историк греческой тирании настаивает на безусловном преобладании - даже по сравнению с ситуацией в Сиракузах - абсолютистских монархических тенденций в державной политике Дионисия. "Если позиция Дионисия по отношению к сиракузскому полису, - пишет Берве, - выступала в двойном свете постольку, поскольку он распоряжался в городе как в силу своей должности чрезвычайного стратега, так и в силу своей тиранической власти, то дальнейшая область его господства как в Сицилии, так равным образом и в Италии и на побережье Адриатического моря являет однозначную картину территориальной монархии, в которой отдельные общины обладали лишь некоторой еще коммунальной самостоятельностью"9.

Несмотря на последнюю оговорку, Берве склонен оценивать положение подчиненных общин в государстве Дионисия как по сути своей подданническое, и в этом суждении своем о подавлении сиракузским тираном полисной жизни греков он полностью солидаризируется

- 448 -

с античной традицией. Мало того, что таким путем он закрывает все возможности для более сбалансированного, включающего и позитивные моменты суждения о государственном строительстве Дионисия. Ставя под сомнение искренность панэллинских устремлений Дионисия, указывая вновь на злонамеренное искоренение тираном ряда греческих общин и нарочитое заигрывание его с сикулами и италиками, Берве возвращает нас и к другому восходящему к классической древности взгляду - о безусловной ответственности Дионисия за запустение и варваризацию греческих областей Сицилии и Италии, а следовательно, и за конечное крушение мира западных эллинов10.

Чтобы составить собственное мнение по этому, как мы подчеркивали еще во введении, достаточно спорному сюжету, необходимо вновь рассмотреть весь круг относящихся сюда вопросов: особенности формирования территориальной державы Дионисия, ее состав и принципы отношений различных составных частей с центральной властью, официальное положение носителя этой власти Дионисия и тенденции его собственной политики по отношению к подчиненным городам и народам.

Как было показано в исторической части этой работы, результатом многолетних целеустремленных действий Дионисия явилось создание обширного политического единства, включившего в себя территории по обе стороны Мессанского пролива. И по размерам своим, и по характеру административно-политических связей это своего рода Государство Обеих Сицилий сильно отличалось от обычных у греков классической поры полисных объединений гегемонистского типа и действительно напоминало образования более позднего времени, периода норманнов и Штауфенов11.

Непосредственная власть или сильное политическое влияние Дионисия распространялись в Сицилии помимо самого города Сиракузы с его ближайшею округою практически на все земли греков и сикулов вплоть до реки Галик (а в промежутке между 2-й и 3-й Карфагенскими войнами даже и еще дальше на запад, до реки Мазар, но по условиям мира, завершившего третью войну с карфагенянами, Дионисий должен был несколько отступить на восток,

- 449 -

за линию Гимера/Фермы - Гераклея Минойская). В руках сиракузского правителя даже после 3-й Карфагенской войны было сосредоточено до двух третей всей сицилийской территории, или, по подсчетам К. Ю. Белоха, около 17 600 км2 (из общей площади острова в 25 600 км2)12. По ту сторону Мессанского пролива власть Дионисия простиралась на всю юго-западную оконечность италийского сапога, до Скиллетийского перешейка включительно, а с подчинением в период 3-й Карфагенской войны Кротона и дальше на север, вплоть до реки Кратис. Вместе с этими италийскими владениями государство Дионисия достигало действительно внушительных - в особенности по греческим масштабам - размеров, по оценке новейших исследователей, до 23-25 тыс. км2, с населением круглым счетом до 1 млн человек13.

Помимо этого сплошного массива подвластных территорий в Сицилии и Италии под контролем Дионисия находились еще отдельные важные стратегические пункты на побережьях Адриатического и Тирренского морей, куда он выводил колонии или где оборудовал укрепленные форты. В Адриатике это была, во-первых, Исса с дочерними колониями на Черной Керкире и на далматском материке, в Эпетии и Трагурии; затем, уже на италийском побережье, - Адрия, Анкона и, может быть, Нумана; наконец, на побережье Тирренского моря, на Корсике, - так называемая Сиракузская гавань. Опираясь на эти пункты, на силу размещенных там отрядов и эскадр, а также на дружественные союзы с вождями иллирийских, италийских и галльских племен, сиракузский властитель мог осуществлять политическое господство или влияние далеко за пределами собственно архе, во всех трех окружавших морях - Ионийском, Адриатическом и Тирренском и на прилегающих к ним территориях.

Новая сицилийская держава отличалась, однако, не только своими солидными размерами; что еще важнее, она обладала новым структурным качеством, делавшим ее в корне непохожей на традиционные политические объединения греков. Решающим было то, что это государственное единство было создано усилиями новой утвердившейся в Сиракузах авторитарной власти. Уже по одному этому оно не могло быть всего лишь восозданием в бульших масштабах прежней сиракузской архе14. Города, племена и территории,

- 450 -

вошедшие в состав новой сицилийской державы, были связаны союзническими или подданническими отношениями прежде всего с самим главой авторитарного режима в Сиракузах, а не с сиракузским полисом, и это безусловно должно было сообщить созданному таким образом политическому единству новое качество территориальной монархии. Признание за державою Дионисия этого нового качества не должно, однако, обязательно привести нас вместе с Г. Берве к однозначной оценке ее как абсолютистско-монархической системы. Внимательное рассмотрение состава и характера связей между элементами новой архе и ее центральной властью скорее может подсказать иной, более сложный и, как нам кажется, более правильный взгляд на государство Дионисия.

В архе Дионисия при ближайшем рассмотрении можно выделить три группы составляющих ее элементов: во-первых, центральное звено - сам город Сиракузы с ближайшей округой и другими приданными ему территориями; во-вторых, прочие туземные и греческие общины, связанные с Дионисием союзническими или подданническими отношениями, но сохранившие свое коммунальное устройство; в-третьих, новые основанные сиракузским правителем поселения - военно-земледельческие и иные колонии, правовой статус которых нуждается в уточнении.

Что касается Сиракуз, то бесспорно их положение главного, хотя отнюдь и не единственного, как это можно вывести из Платона, города архе. Мы располагаем целым рядом фактов, свидетельствующих о неустанных заботах Дионисия по укреплению и расширению сиракузского полиса. Уже в ходе первых своих завоевательных кампаний, начиная с 403 г., Дионисий восстановил державное положение своего родного города в Сицилии. Он вновь добился инкорпорации Леонтин в состав сиракузской общины (Diod., XIV, 15, 4) и привел к подчинению ряд сикульских общин (окончательно, впрочем, лишь после решающих успехов во 2-й Карфагенской войне, ср.: XIV, 58, 1; 78, 6; 90, 3; 95, 2; 96, 4). При этом, вероятно, он вновь обязал эти сикульские общины выплачивать Сиракузам или, что в данном случае все равно, их стратегу-автократору традиционный подданнический трибут (ср.: Diod., XII, 30, 1; XIX, 6, 3; Thuc., VI, 20, 4)15. В результате всего он расширил

- 451 -

границы сиракузского полиса далеко в глубь и на север острова, так что сиракузские владения вошли в непосредственное соприкосновение с землями мессанцев (ср.: Diod., XIV, 40, 4 и 6).

Хотя в дальнейшем никаких новых территориальных добавлений Сиракузы, по-видимому, не получали, Дионисий продолжал заботиться об увеличении их населения, в связи с чем он переселил в Сиракузы и включил в число тамошних граждан жителей ряда подчиненных италийских общин - Кавлонии, Гиппония и, может быть, частично Регия (см. соответственно: Diod., XIV, 106, 3; 107, 2; 111, 4). Если мы учтем, что Сиракузы были не просто городом, но именно гражданской общиной, сохранявшей и при тирании свои качества суверенного целого, то будет ясно, до какой степени эта составная часть архе Дионисия могла быть не только его опорной базой, но и заинтересованным партнером по строительству нового государственного единства.

Но и с прочими подчиненными Дионисию общинами дело отнюдь не обстоит так просто, как это выходит по оценкам древних и новых критиков. Начать с того, что масса этих общин не была однородной. В ней, в свою очередь, можно выделить две категории общин, различие в положении которых было обусловлено, очевидно, разностью их политического веса и конкретными обстоятельствами вхождения в архе Дионисия. С одной стороны, выделяется группа несомненно привилегированных общин, которые находились с Дионисием в правильных союзнических отношениях, оформленных соответствующими договорами. Это были, во-первых, сикульские города Агирий, Кенторипы, Гербита, Ассор, а также, по-видимому, Гербесс, союзнические отношения с которыми были окончательно оформлены Дионисием в момент решающих успехов во 2-й Карфагенской войне (Diod., XIV, 78, 6, где сообщается, что с первыми четырьмя Дионисий заключил, очевидно, союзнические договора [sunqhvkaх ejpoihvsato], a с последним - мир [eijrhvnhn ejpoihvsato]). Из греческих городов на положении привилегированного союзника всегда находились Локры Эпизефирские, дружественные отношения Дионисия с которыми были скреплены своего рода личной унией - браком с дочерью знатного и влиятельного локрийского гражданина Ксенета Доридой.

Благодаря союзу с Дионисием эти общины сохранили, а в некоторых случаях и сильно округлили свои территории. Так, Локры получили от Дионисия земли подчиненных им в Италии Кавлонии, Гиппония и Скиллетия (Diod., XIV, 106, 3; 107, 2;

- 452 -

Strab., VI, 1, 10, p. 261). Эти общины, далее, обладали значительной автономией во всем, что касалось их внутренней жизни. Во всяком случае, показательно сохранение ими и при Дионисии прежних форм политического устройства: в Агирии и Кенторипах - династий, схожих с режимом самого Дионисия (ср.: Diod., XIV, 9, 2; 78, 6; 95, 4 сл.), в Гербите - народоправства (XIV, 15, 1; 16, 1; 78, 6), в Локрах - аристократии (Aristot. Pol., V, 6, 7, p. 1307 а 34-40). Очевидно также, что эти союзные общины были свободны от гарнизонов сиракузского тирана (в Локры, например, гарнизон был введен только Дионисием Младшим, Justin., XXI, 2, 9; Strab., VI, 1, 8, р. 259) и от уплаты ему (или Сиракузам) трибута, по крайней мере в той форме, как его, по всей видимости, обязаны были выплачивать сиракузские подданные - сикулы. Впрочем, не исключено, что эти общины могли вносить своего рода союзническую подать, в качестве вклада в общее военное дело, как это было в Афинском морском союзе, однако никаких точных подтверждений этому у нас нет16.

На ином положении находились те туземные и греческие общины, чье значение было недостаточным, чтобы остаться на уровне равноправных партнеров, и чья судьба решалась волею более сильного. К этой категории помимо ряда сикульских общин (тех именно, с кем Дионисий мог посчитать необязательным заключать или возобновлять договоры при их окончательном подчинении в 395-392 гг.) относилась еще бульшая часть подчиненных тирану греческих городов: в Сицилии - Камарина, Гела, Акрагант, Селинунт и Гимера (до мира, завершившего 3-ю Карфагенскую войну, когда два эти города снова перешли под власть карфагенян), далее Липары, Милы и Мессана (до ее превращения в колонию), в Италии - Кротон и ранее подчиненные ему городки.

Формально эти общины могли считаться союзными (ср.: Diod., XIII, 109, 1; XIV, 47, 4; 55, 5; 66, 1-4), но по существу их положение напоминало скорее положение подданных, чем равноправных союзников. В эти города Дионисий при необходимости без церемоний вводил свои гарнизоны (см. для Гимеры/Ферм - Aen. Tact., 10, 22), несомненно облагал их более или менее постоянным трибутом, требовал выполнения различных других повинностей, в том числе поставки по разнарядке (kata; provstagma) мастеров оружейного дела (Diod., XIV, 41, 3) и воинов для вспомогательных отрядов (XIV, 44, 2).

- 453 -

Эти города также сохраняли известную внутреннюю автономию, однако здесь Дионисий решительно вмешивался в социальные отношения, стараясь - и, вопреки Платону, небезуспешно - создать в каждом из них слой преданных ему людей.

Мы располагаем свидетельствами по крайней мере о двух таких вмешательствах Дионисия во внутренние дела городов, оказавшихся в той или иной степени под его контролем. Один раз это было в Геле, где он помог демосу расправиться с богачами (Diod., XIII, 93). Другой раз - в каком-то, не названном по имени, только что им захваченном городе, где он отпустил на волю рабов и дал им в жены сестер, жен и дочерей их перебитых или изгнанных хозяев с тем именно, чтобы иметь в этих вольноотпущенниках надежную для себя опору (Aen. Tact., 40, 2-3; Polyaen., V, 2, 20). С этими частными указаниями полезно сопоставить и общее замечание в речи сиракузянина Феодора о том, что Дионисий изгонял людей, обладавших значительным состоянием, а жен изгнанников выдавал замуж за рабов и людей нечистого происхождения (Diod., XIV, 66, 5)17. Что сиракузский тиран определенно имел группы сторонников в подвластных ему городах, доказывается тем, что происходило в Акраганте и Мессане во время их недолгого отложения от Дионисия в конце 2-й Карфагенской войны: граждане начали здесь с удаления всех тех, кто сочувствовал Дионисию (XIV, 88, 5 - tou;х ta; Dionusivou fronou'ntaх metasthsavmenoi)18.

Особую группу поселений составляли военно-земледельческие и иные колонии, основанные самим Дионисием на захваченных или как-нибудь иначе подчиненных территориях. Больше всего таких поселений было создано Дионисием в Сицилии, где они служили целям стратегического контроля, а также для расселения отслуживших свой срок наемников, которых тиран нередко заместо денег награждал земельными участками и домами из фондов подвластных областей. В Сицилии, во всяком случае, больше половины основанных Дионисием новых колоний были именно военно-земледельческими

- 454 -

поселениями его ветеранов. Первую такую колонию он основал в 403 г. на месте разгромленной Катаны; здесь он поселил своих кампанских наемников (Diod., XIV, 15, 3). Позднее, во время 2-й Карфагенской войны, он перевел эту колонию для большей безопасности в крепость Этну (XIV, 58, 2), но, как кажется, только на время. Во всяком случае, позднее, во времена Тимолеонта, в Катане снова находились кампанцы, если судить по тому, что в городе распоряжался италик родом тиран Мамерк (Nepos. Timol., 2, 4)19. За Катаною последовали две другие колонии ветеранов - в Леонтинах, где Дионисий будто бы зараз поселил до 10 000 уволенных со службы наемников (Diod., XIV, 78, 1-3, под 396 г.), и в Тавромении (XIV, 96, 4, под 392 г.). Кроме того, были основаны новые колонии в Мессане и Тиндариде, где наемники составили лишь часть нового населения, тогда как другая и бульшая часть была составлена из переселенцев - жителей других греческих городов (XIV, 78, 5-6, под 396 г.). Еще в Сицилии Дионисием был основан город Адран, но о составе населения его мы ничего определенного не знаем (XIV, 37, 5, под 400 г.).

За пределами Сицилии новые поселения были основаны Дионисием в Южной Италии, в Адриатике и на Корсике. В Южной Италии речь идет прежде всего о Регии, который был первоначально разрушен (Strab., VI, 1, 6, р. 258), но где тиран позднее построил себе дворец и разбил большой парк (Theophr. Hist. plant., IV, 5, 6; Plin. N. h., XII, 1, 7). Это предполагает оборудование в Регии по крайней мере постоянного военного форта, если даже согласиться со Страбоном (l. с.), что правильную колонию под новым названием Фебия здесь впервые устроил Дионисий Младший20. Затем Юстин сообщает о захвате наемниками Дионисия, ливийцами, какой-то крепости луканов и об основании ими там - надо думать, с ведома тирана - новой общины со смешанным населением, отчасти из этих ливийцев, отчасти из местных пастухов-бруттиев (Justin., XXIII, 1, 11-12).

В Адриатике, согласно свидетельству Диодора, Дионисий планировал основание целого ряда новых городов (Diod., XV, 13, 1 - e[gnw kata; to;n jAdrivan povleiх oijkivzein). И действительно, им

- 455 -

были основаны новые сиракузские колонии на Иссе (XV, 13, 4, где, как и дальше, в 14, 2, вместо рукописного Livssoх надо, по-видимому, читать [Issa; ср.: Ps.-Scymn., 413-414; Ps.-Scyl., 23), далее, в Адрии (Etym. Magn., s. v. jAdrivaх; Tzetzes ad Lycophr., 631; ср.: Plin. N. h., III, 16, 121; Plut. Dion, 11, 6), в Анконе (Strab., V, 4, 2, p. 241; ср.: Plin. N. h., III, 13, 111; Iuvenal., IV, 40) и, может быть, также в Нумане (Plin., l. с.)21. Впоследствии Исса, в свою

- 456 -

очередь, вывела ряд колоний на соседние острова и далматское побережье - на Черную Керкиру (Ditt. Syll.3, I, № 141), в Эпетий и Трагурий (Polyb., XXXII, 18, 1-2; Strab., VII, 5, 5, p. 315)22.

О характере этих колоний и составе их населения ближе нам почти ничего не известно. Все же можно предполагать, что это были поселения торгово-земледельческого характера, с населением большей частью из сиракузян (для Иссы и Анконы это прямо засвидетельствовано источниками). Сходного типа было, по-видимому, и сиракузское поселение на Корсике, если только правильны догадки о существовании такого поселения (на основании упоминания у Диодора [V, 13, 3] о так называемой Сиракузской гавани на Корсике) и отнесение даты его возникновения ко времени Дионисия23.

Положение этих вновь основанных поселений отличалось известным своеобразием. С одной стороны, они конституировались - по крайней мере в большей своей части - как автономные общины.

- 457 -

Полисный строй определенно засвидетельствован в наших источниках для Леонтин (правда, для более позднего времени Диона, Plut. Dion, 40, 1), для Тиндариды (Diod., XIV, 78, 6), полулегендарной Бруттии (Justin., XXIII, 1, 12) и, наконец, для Иссы и ее колоний (Ditt. Syll.3, I, № 141). С другой стороны, на том же примере Иссы видно, что и в колониях, как и в самих Сиракузах, полисное самоуправление сочеталось со стоящей над общиною авторитарной властью, здесь именно - назначаемых Дионисием военных губернаторов-эпархов, командовавших размещенными в стратегически важных поселениях гарнизонами (Diod., XV, 14, 2; возможно, что и положение Филиста в Адрии было тоже такого рода эпархией).

Понятно, что связь этих колоний с центральной властью была более тесной, чем у других общин, входивших в состав новой архе. Военные контингенты, выставлявшиеся поселениями ветеранов, не входили в категорию союзных и находились в непосредственном распоряжении главы авторитарного режима в Сиракузах (см. для кампанской колонии в Этне: Diod., XIV, 61, 6, где, впрочем, отношения этой колонии с Дионисием неточно обозначены как союзные - summaciva)24. Сходным образом, по-видимому, обстояло дело и с другими повинностями, которые постоянно или при случае должны были выполнять эти вновь основанные колонии. Впрочем, не все они находились в одинаковом положении. У нас нет, например, прямых свидетельств, что колония кампанских наемников была организована как самоуправляющаяся гражданская община-полис. С другой стороны, есть указания, что верность таких составленных из варваров поселений могла обеспечиваться взятием у них заложников (см. для тех же кампанцев в Этне: XIV, 61, 7).

Проведенный обзор показывает, насколько неоднозначным было положение составных частей архе Дионисия, сколь сложной, стало быть, была ее структура. При этом уже сейчас можно отметить замечательное сохранение по крайней мере большей частью вошедших в состав государства Дионисия городов - как старых, так и вновь созданных - полисной организации и полисной автономии. Все это, очевидно, должно предостеречь от поспешной односторонней оценки державы Дионисия как территориальной монархии с абсолютистским режимом, нивелировавшим положение подчиненных общин и практически раздавившим их полисный уклад жизни.

- 458 -

Вместе с тем нельзя отрицать очевидного - действительно присущего государству Дионисия территориального и монархического характера, в силу которого оно, разумеется, являло собой разрыв с полисной традицией; не следует только преувеличивать масштабы этого разрыва. Уже древним было свойственно представление о государстве Дионисия как территориальной державе. Это нашло отражение, во-первых, в соответствующих прямых обозначениях. Укажем на замечательное выражение hJ ajrch; th'х jItalivaх kai; Sikelivaх у Платона (Ер., VII, р. 327 е) и по крайней мере три случая использования термина dunasteiva в смысле территориальной державы у Диодора (XIV, 14, 2; 18, 1; 100, 1)25. Во-вторых, и даже еще более, показательны обозначения положения главы этого государства - как тирана (династа) (Lys., XXXIII, 5; Isocr., IV, 126; Theopomp. ар. Athen., VI, 77, p. 261 a = FgrHist 115 F 134; Diod., XIV, 18, 1; XV, 23, 5), царя (Polyb., XV, 35, 4) или архонта Сицилии (Ditt. Syll.3, I, № 128, 159, 163). Какой бы вариант мы здесь ни выбрали, т. е. будем ли мы считать, что власть Дионисия над Сицилией официально обозначалась как тираническая, или как царская, или как архонтство, в любом из этих случаев замечательно дополнительное определение власти Дионисия не по его городу, а по более обширному территориальному целому26. Но нам, конечно, не безразлично, какой именно из указанных вариантов следует предпочесть, ибо правильный выбор позволит приблизиться к более точному пониманию характера государства Дионисия.

При рассмотрении титулатуры Дионисия в качестве правителя Сицилии приходится сразу же отбросить два первых варианта как безусловно неточные. Как в Сиракузах, так и в прочей архе Дионисий не мог официально именоваться тираном, и у нас нет никаких серьезных оснований считать, что он решился на провозглашение себя царем. Обозначения "тиран Сицилии" и "царь Сицилии" надо рассматривать как приблизительные, условные, где отмечено лишь видимое существо дела - территориальный характер государства Дионисия и его личное монархическое положение, однако это последнее охарактеризовано неточно, в зависимости от позиции автора с уклоном либо в "худшую" (тиран), либо в "лучшую" сторону (царь).

- 459 -

Большего внимания заслуживает третий вариант - "архонт Сицилии". Это выражение тем более может претендовать на официальное обозначение, что оно встречается в современных Дионисию официальных документах - в трех афинских надписях соответственно от 394/3, 369/8 и 368/7 гг., содержащих постановления в честь или для сицилийского правителя. Данные этих надписей были самым внимательным образом изучены и эффективно использованы К. Ю. Белохом, который после первого предположения о принятии Дионисием должности и звания архонта вместо чрезвычайной стратегии в Сиракузах27 разработал более основательную версию о принятии Дионисием титула архонта Сицилии именно для узаконения своей власти в Сицилии подобно тому, как в Сиракузах она была узаконена посредством стратегии28. При этом Белох специально обосновывал:

1) официальный характер обозначения Дионисия архонтом Сицилии как титула, не только использованного афинянами, но и принятого самим сицилийским правителем;

2) принятие Дионисием этого титула именно в связи с созданием территориальной державы, скорее всего после решающей победы над карфагенянами под Сиракузами в 396 г. (ср. подчеркивание державного характера власти Дионисия в третьей афинской надписи с текстом союзного договора, стк. 19 и 29, где при определении сиракузской стороны использована формула: Dionuvsioх h] oiJ e[kgonoi aujtou' h] o{swn a[rcei Dionuvsioх);

3) конституционный характер этого акта ввиду вероятного провозглашения Дионисия архонтом Сицилии на съезде представителей сицилийских городов так, как это было в случаях провозглашения царями Сицилии Пирра и Гиерона II (ср.: Polyb., VII, 4, 5; I, 9, 8);

4) наследственное закрепление этой должности и звания за домом Дионисия (ср. неоднократные указания в упомянутом союзном договоре, что заключаемое соглашение будет иметь силу и для Дионисия, и для потомков его, стк. 10/11, 14/15, 18/19, 24/25, 28);

5) обусловленность этим и предполагаемого наследования должности сиракузского стратега-автократора в доме Дионисия.

Эти построения Белоха вызвали целый ряд соответствующих откликов и выступлений "за" и "против". Еще в ответ на первое

- 460 -

предположение Белоха о принятии Дионисием должности и звания архонта вместо чрезвычайной стратегии в Сиракузах А. Эванс высказал мнение, развитое затем и самим Белохом, о державном смысле титула "архонт Сицилии", который был принят Дионисием для подчеркивания в отношениях с другими государствами своего нового положения сицилийского властителя. В принятии этого титула Дионисий, по мнению Эванса, шел по стопам сикульских вождей, возможно Архонида из Гербиты, претендуя также и на их фактическое наследие - на верховную власть над сикульскими землями так же, как и над греческими городами29. Гипотеза Эванса была позднее развита Дж. Бьюри, который указал на время, когда Дионисий, по примеру Архонида, мог принять титул архонта, - либо при заключении первого соглашения с гербитянами в 403 г. (Diod., XIV, 15, 1; 16, 1 сл.), либо же при заключении с ними нового договора в 395 г. (XIV, 78, 6)30.

В дальнейшем дискуссия развернулась главным образом вокруг новой версии Белоха. Ряд исследователей категорически отверг всю его конструкцию вместе с центральным положением об официальном характере принятого Дионисием титула "архонт Сицилии". По мнению Б. Низе, Г. Бузольта, М. Шееле, Л. Викерта, а также и Г. Берве (в его последнем труде о греческой тирании), выражение "архонт Сицилии" в афинских надписях означает не официальный титул Дионисия, а приукрашенное, или щадящее, обозначение его реальной тиранической власти в Сицилии31.

Однако нет недостатка и в тех, кто готов разделить главную концепцию Белоха. Вслед за ним официальное качество титула "архонт Сицилии" признают В. Хюттль, Г. Глотц и Р. Коэн, Г. Бенгтсон и, наконец, К. Ф. Штроекер, позиция которого, впрочем, отличается

- 461 -

известным своеобразием32. Штроекер решительно отвергает предположение Эванса-Бьюри об унаследовании Дионисием титула "архонт Сицилии" от сикульских вождей. Он указывает на традиционность собственной геополитической концепции сицилийских греков, в которой не было места ни карфагенянам, ни сикулам, ни другим племенам негреческого корня. Эта концепция была разработана уже Гермократом, а затем принята на вооружение и Дионисием. Вместе с тем и в конструкции Белоха Штроекер справедливо видит элементы увлечения, стремления к выработке законченного конституционного образа высшей должности сицилийского архонта.

Признавая официальный характер титула "архонт Сицилии", Штроекер решительно отделяет его от должности. Дионисий принял этот титул, а афиняне признали его как оправданную реальным положением вещей претензию сиракузского правителя на власть над всей Сицилией. Использование Дионисием этого титула было тем более понятным, что само по себе слово "архонт" нейтрально и может быть применено для обозначения любой реально существующей власти. Но титулу "архонт Сицилии" не соответствовало никакой должности, как и вообще в строительстве организационных основ своей державы Дионисий остановился на самом начале - на личном утверждении с соответствующим провозглашением в качестве властителя, не более.

Со своей стороны мы также склонны согласиться с тезисом об официальном характере титула "архонт Сицилии" у Дионисия. Не повторяя всего, что было сказано в пользу этого Белохом, а затем Штроекером, отметим два, на наш взгляд, решающих объективных аргумента. Это, во-первых - стойкое употребление этого титула в современных Дионисию официальных документах. А во-вторых - напрашивающиеся параллели как с боспорскими Спартокидами, которые употребляли титул архонта для обозначения своей власти

- 462 -

над греческими городами созданной ими архе33, так и с Ясоном Ферским и его преемниками, которые, обладая авторитарной тиранической властью в своем родном городе, возглавляли союз фессалийских городов на правах и с титулом тагов - конституционных магистратов под стать архонтам34.

Разумеется, согласие с главным тезисом Белоха не означает автоматического принятия и всех других его положений. Заключения Белоха о времени и процедуре принятия Дионисием титула архонта Сицилии должны быть отнесены к разряду недоказуемых гипотез, а утверждение об обусловленности наследования чрезвычайной стратегии в Сиракузах наследственным характером должности сицилийского архонта и вовсе является чистым домыслом. Но главное остается. Это - официальное качество принятого Дионисием титула и, очевидно, также должности архонта Сицилии (с проводимым у Штроекера разделением мы, пожалуй, не согласимся - оно выглядит слишком искусственным). Это, далее, реальное соответствие и несомненная пригодность данного титула для обозначения того, что было достигнуто Дионисием в Сицилии, т. е. особенного вида монархической власти, не унаследованной, а благоприобретенной, и не безусловно тиранической, а претендующей на некую конституционность ввиду проводимого ею диалога с подчиненными общинами. Это, наконец, действительно достигнутая некоторая легитимность в силу внешнего признания и предполагаемой передачи власти по наследству.

Решение вопроса с титулатурою нового сицилийского властителя несомненно стоит в связи и с более общей проблемой - с оценкой основных тенденций политики Дионисия внутри архе. Действительно, основываясь на изложенном выше фактическом материале, можно выделить следующие замечательные черты этой политики, которые находят подтверждение и в усвоенном новой властью официальном

- 463 -

обозначении. Прежде всего - и здесь мы совершенно согласны с К. Ф. Штроекером - представляется несомненной связь державной политики Дионисия с геополитической концепцией сицилийских греков, заявленной когда-то еще Гермократом35. Все правление Дионисия прошло под знаком борьбы за объединение греческих общин Сицилии и прилегающего района Италии в единое политическое целое, спаянное общим подчинением утвердившемуся в Сиракузах авторитарному режиму и общим же участием в направляемой этим режимом войне с карфагенянами. Что Дионисий использовал тенденции панэллинизма в собственных интересах, отрицать не приходится. Что при построении новой архе, в борьбе с карфагенянами и в спорах с отдельными упорно отстаивавшими свое право на автономию греческими общинами ему приходилось опираться на союз с сикулами и италиками, это также вполне понятно. Однако все это не мешает признать созданное им политическое единство государственным образованием по преимуществу греческим.

В самом деле, не следует преувеличивать масштабов осуществлявшегося Дионисием подавления эллинского элемента и возвышения варварского. В борьбе за создание новой архе Дионисием действительно был разгромлен ряд греческих городов. Однако полезно помнить, что из них полностью были уничтожены лишь три (те именно, которые всегда противились возвышению Сиракуз) халкидских города: Катана, Наксос и Регий. Остальные - Леонтины, Кавлония и Гиппоний - были, скорее, инкорпорированы в состав ведущих полисов новой державы Сиракуз и Локров. С другой стороны, взамен уничтоженных было основано по крайней мере вдвое больше новых городов, отчасти на месте ранее ликвидированных (в Катане, в Леонтинах, возможно также в Регии), причем из этих вновь основанных лишь один или два - Катана/Этна и полулегендарная Бруттия - были бесспорно заселены варварами. Из остальных примерно 10-11 поселений шесть - в Мессане, Тиндариде, Иссе, Адрии, Анконе и на Корсике - точно были греческими, а еще три - в Леонтинах, Тавромении и Нумане - весьма вероятно (ничего определенного нельзя сказать только об Адране и Регии)36.

- 464 -

Равным образом не следует преувеличивать степени участия варваров в государственном строительстве Дионисия. Сиракузский тиран широко привлекал италиков, иберов, кельтов и даже ливийцев на службу в свои наемные войска. При случае он мог оставить тот или другой захваченный город на попечение гарнизона, составленного из сикулов. Однако, что показательно, возглавлять такой гарнизон все равно поручалось греку - мы имеем в виду случай с Мотией, где Дионисий оставил гарнизон из сикулов под командованием сиракузянина Битона (Diod., IV, 53, 6), - как и вообще среди ближайшего окружения Дионисия, среди его "друзей" мы не найдем ни одного, кто не был бы греческого происхождения37.

Другая важная особенность державной политики Дионисия, очевидно, тесно связанная с предыдущей, - сохранение полиса как основной ячейки нового государственного единства. Вопреки утверждениям Р. Ю. Виппера и Г. Берве не видно никакого особенного посягательства на полисную организацию подчиненных общин. Напротив, мы видели, что ведущие полисы державы Дионисия были укреплены и усилены за счет принудительного синойкизма (Сиракузы) или расширения территории (Локры), что прочие подвластные Дионисию города также сохранили, хотя, разумеется, и в урезанном виде, свой полисный статус, а вновь основанные греческие поселения, как правило, организовывались как гражданские общины. С известным основанием можно утверждать, что полисы - собственно греческие или эллинизированных сикулов - всегда оставались организационною основою архе Дионисия38.

- 465 -

Но, разумеется, не следует преувеличивать степени автономности отдельных общин в государстве Дионисия. Оставаясь полисами, они вместе с тем были элементами нового территориального единства, и это единство поддерживалось не только силою связавшего свою архе "стальными цепями" Дионисия, не только продиктованным нуждою интересом вошедших в состав этой архе греческих общин, но и соответствующей административной политикой центральной власти. Нельзя согласиться ни с Штроекером, ни с Берве, когда и тот и другой отрицают наличие какой бы то ни было административно-политической организации в державе Дионисия. Конечно, состояние нашей традиции, в особенности по данному вопросу, оставляет желать лучшего, и все же нельзя сказать, чтобы не было вовсе никаких указаний на проведение Дионисием соответствующей административной политики. Напомним о назначении им особых военных губернаторов-эпархов во вновь основанные города (Diod., XV, 14, 2). О заботах Дионисия по устроению и охране границ нового территориального единства свидетельствуют упоминания о пограничной страже (Plat. Ep. VII, р. 329 е) и о попытках создания на Скиллетийском перешейке укрепленной пограничной полосы (Strab., VI, 1, 10, р. 261; Plin. N. h., III, 10, 95). Наконец, характерна осуществленная Дионисием централизация монетного дела, приведшая к прекращению выпуска серебряной монеты в подвластных городах и к сосредоточению чекана этой монеты в главном городе архе Сиракузах39.

Разумеется, последнее обстоятельство можно рассматривать не только как выражение административной централизации, но и как сильнейшее ограничение суверенитета ранее вполне автономных общин. Что эти общины не располагали правом самостоятельного ведения внешней политики, это также очевидно, и яркое подтверждение тому можно найти в процедуре заключения союзного договора с Афинами (Ditt. Syll.3, I, № 163). Единственным правомочным партнером афинян здесь выступает Дионисий со своими потомками, тогда как органы сиракузской общины фигурируют лишь

- 466 -

в качестве дополнительных гарантов, а прочие города архе и вовсе лишены какого бы то ни было представительства и, очевидно, целиком растворились в объектной категории владений Дионисия (o{swn a[rcei Dionuvsioх).

Было ли достигнуто таким путем интегральное единство подчиненных Дионисием городов, племен и территорий? Были ли уже тогда выработаны в полном объеме соответствующие организационные формы и правовые представления, включая понятие единого сицилийского гражданства? Предположение в таком духе было высказано У. Карштедтом на основании одной афинской надписи, относящейся к началу IV в. до н. э. и содержащей постановление о даровании ателии некоему сицилийцу (IG2, II/III, 1, № 61 - e\nai jA[...... tw'i S]ikeliwvth[i ajtevleian to'] metoikiv[o ktl.). По мнению Карштедта, в этом сицилийце надо видеть "подданного того государства, над которым властвовал в качестве архонта Сицилии Дионисий"40.

Мы думаем, что для таких далеких заключений достаточных оснований пока нет. Сделанное Дионисием надо рассматривать, скорее, как приступ к созданию правильной державной организации. Однако нельзя отрицать того, что этот приступ был весьма эффективен. Построенное сицилийским властителем здание оказалось достаточно прочным, чтобы пережить своего творца и продолжить существование даже при его слабохарактерном и малоинициативном преемнике.

Примечания

1 Plass Н. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl. II, Bremen, 1852, S. 232 f.; Пёльман Р. Очерк греческой истории и источниковедения / Пер. с 4-го нем. изд. С. А. Князькова. СПб., 1910, с. 259; Виппер Р. Ю. История Греции в классическую эпоху (IX-IV вв. до Р. Х.). М., 1916, с. 463, 466.назад

2 Holm A. Geschichte Siziliens im Altertum, Bd. II, Leipzig, 1874, S. 106, 155.назад

3 Bеloch К. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. III, Abt. 1-2, Berlin; Leipzig, 1922-1923 (1, S. 110 f., 127; 2, S. 185 f.).назад

4 Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, P., 1936, p. 392, 407.назад

5 Freеman E. A. The History of Sicily, vol. IV, Oxford, 1894, p. 2-3; Evans A. J. The Monarchy of Dionysios // Ibid., p. 216; Burу J. B. Dionysius of Syracuse // САН, vol. VI, 1927, p. 136.назад

6 Stroheker K. F. Dionysios I. Gestalt und Geschichte des Tyrannen von Syrakus. Wiesbaden, 1958, S. 168 f.назад

7 Ibid., S. 179.назад

8 Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Mьnchen, 1967 (I, S. 245 f., 258 f.; II, S. 648 f., 656).назад

9 Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 245.назад

10 Ibid., S. 246 f.назад

11 Сопоставление проводили уже: Holm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 446 f.; Evans A. J. The Monarchy of Dionysios, p. 218; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 407.назад

12 Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 312.назад

13 Beloch K. J., l. c.; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 168.назад

14 Это правильно подчеркивает: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 169-170.назад

15 Ср. также: Niese B. Dionysios I // RE, Bd. V, 1905, Sp. 892; Beloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 190; Stroheker K F. Dionysios I, S. 167, 170-171.назад

16 Ср.: Strоheker К. F. Dionysios I, S. 167.назад

17 Для оценки такого рода "брачной" политики ср. теперь: Asheri D. Tyrannie et mariage forcй. Essai d'histoire sociale grecque // Annales, 32е annйe, N 1, 1977, janvier-fйvrier, p. 21 s.назад

18 Свидетельство Диодора в части, касающейся Мессаны, вызывает обычно недоверие (ср. выше, с. 376). Однако существо рассказа об удалении из отпавших городов сторонников Дионисия ставить под сомнение, во всяком случае, необязательно.назад

19 Ср. также: Веlосh К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 190.назад

20 Предположение об устройстве в Регии военной колонии уже Дионисием Старшим было высказано К. Ю. Белохом (GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 191; ср. также: Niese В. Dionysios I, Sp. 893).назад

21 Мы не можем входить здесь в обсуждение во всех деталях достаточно запутанной истории колонизационной деятельности Дионисия в Адриатике. Не выходящий за рамки прагматического изложения обзор дал уже Ад. Гольм (Holm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 134-135 и 440-441 [прим.]), исполненную политического смысла интерпретацию - К. Ю. Белох сначала в своей итальянской статье (Веloch G. L'Impero Siciliano di Dionisio // MAL, ser. III, vol. VII, 1881, p. 217), а затем и в рамках "Греческой истории" (GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 118-119). Мы придерживаемся его версии и в том, что касается оценки колонизационной деятельности Дионисия в целом, и в суждениях об отдельных деталях (отношение к тексту Диодора, вопрос об Анконе). Разумеется, изучение проблемы не остановилось на Белохе, однако последующие изыскания или суждения, как правило, идут в русле его идей, и расхождения касаются лишь частностей. Полностью следуют за Белохом: Evans A. J. The Adriatic Colonies of Dionysios // Freeman E. A. The History of Sicily, IV, p. 220-229; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 403-404; Bengtson Н. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Mьnchen, 1969, S. 289. Отрицает необходимость каких бы то ни было исправлений в тексте Диодора и считает, что колония была основана Дионисием именно в иллирийском Лиссе: Fluss М. 1) Lissus (2) // RE, Bd. XIII, Hbbd. 25, 1926, Sp. 733 f.; 2) Issa // RE, Suppl. V, 1931, Sp. 347. Считают, что колонии были основаны Дионисием и в Лиссе и на Иссе: Meyer Ed. Geschichte des Altertums, Bd. V, Stuttgart; Berlin, 1902, § 822, S. 162-163; Niese B. Dionysios I, Sp. 894; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 122-124; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 235; Bd. II, S. 643; Braccesi L. Grecitа adriatica, 2nda ed., Bologna, 1977, p. 187 sg., 226 sg. Держатся традиционного взгляда, что Анкона была основана не Дионисием, а его противниками - сиракузскими изгнанниками: Niese В., l. с.; Bury J. В. Dionysius of Syracuse, р. 129; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 236. - В науке об античности никогда, впрочем, не было недостатка в выступлениях, ставящих целью радикальный пересмотр давно установившегося взгляда. По данному вопросу с попыткой такого рода еще в 30-е гг. выступил английский исследователь Р. Боумонт (Веaumоnt R. L. Greek Influence in the Adriatic Sea before the 4th Century B. C. // JHS, vol. 56, 1936, pt. 2, p. 202-203 [Appendix III. The Adriatic Enterprise of Dionysius of Syracuse]), а затем его аргументацию подхватил и развил другой английский ученый Дж. Вудхед (Woodhead G. The "Adriatic Empire" of Dionysios I of Syracuse // Klio, Bd. 52, 1970, p. 503-512). По их мнению, действия Дионисия в Адриатике вовсе не определялись каким-либо широко составленным и последовательно выполняемым планом колонизации. Речь шла о естественном стремлении тирана в целях упрочения своей власти в Южной Италии поставить под свой контроль Отрантский пролив (Боумонт) или даже о еще более частной операции - оказании помощи молосскому князю Алкету (Вудхед). В этой связи Дионисием был оборудован временный форт в Лиссе, и тем и ограничились его операции в Адриатике. Критические выступления такого рода обусловлены нарочитым стремлением разрушить логически связное и подкрепленное фактами историческое построение и ввиду этого своего нигилизма никакого сочувствия не вызывают.назад

22 О колонии иссейцев на Черной Керкире в связи с анализом декрета о разделе земли между колонистами см. в частности: Brunsmid J. Die Inschriften und Mьnzen der griechischen Stдdte Dalmatiens (Abhandlungen des Archдologisch-epigraphischen Seminares der Universitдt Wien, Н. 13). Wien, 1898, S. 2-14; Wilhelm A. Die Landlose der Ansiedler aus Issa auf Korkyra Melaina (Neue Beitrдge zur griechischen Inschriftenkunde, Tl. III, 15) // SB Wien, Bd. 175, Abh. 1, 1913, S. 3-18; Яйленко В. П. К интерпретации декрета иссейцев о разделе земли колонистами // ВДИ, 1971, № 2, с. 9-24.назад

23 Это предположение К. Ю. Белоха (GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 120). Его принимают: Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 823, S. 164 и 165; Glotz G., Соhen R. Histoire grecque, t. III, p. 403; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 128; Bengtson Н. GG4, S 289; отвергает: Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 236; Bd. II, S. 644.назад

24 Ср.: Веloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 192; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 172.назад

25 Места указаны К. Ф. Штроекером (Dionysios I, S. 249 [прим. 165 к гл. VII]).назад

26 Это правильно подчеркивает К. Моссе (Mossй С. La tyrannie dans la Grиce antique. P., 1969, p. 119).назад

27 Веloch G. L'Impero Siciliano di Dionisio, p. 227 sg.назад

28 Belоch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 111; Abt. 2, S. 200 f.назад

29 Evаns A. J. The Monarchy of Dionysios, p. 211-213.назад

30 Bury J. В. Dionysius of Syracuse, р. 118.назад

31 Niese В. Dionysios I, Sp. 898; Вusolt G. Griechische Staatskunde, Bd. I, Mьnchen, 1920, S. 392, Anm. 1; Scheele М. Strategos Autokrator. Staatsrechtliche Studien zur griechischen Geschichte des 5. und 4. Jahrhunderts (Diss.). Leipzig, 1932, S. 43-44; Wickert L. Syrakusai // RE, 2. Reihe, Bd. IV, Hbbd. 8, 1932, Sp. 1512; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 245-246; Bd. II, S. 648-649. - По существу того же взгляда придерживается и М. Н. Тод (Tod М. N., II, р. 26 - "oJ Sikelivaх a[rcwn <...> is a descriptive phrase rather than an official title").назад

32 Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus. Prag, 1929, S. 108 f.; Glotz G., Cohen R. Histoire grecque, t. III, p. 392; Bengtson Н. GG4, S. 288; Stroheker K. F. Dionysios I, S. 172 f. - Всего лишь вариантом этой точки зрения надо считать мнение, что Дионисий действительно величал себя архонтом Сицилии, но лишь в сношениях с иностранными государствами. Этого мнения придерживались: Meyer Ed. GdA, Bd. V, § 787, S. 96; Swoboda Н. Lehrbuch der griechischen Staatsaltertьmer (Hermann K. F. Lehrbuch der griechischen Antiquitдten, I6, 3). Tьbingen, 1913, S. 85, Anm. 2.назад

33 Ср. в боспорских надписях формулу датировки с титулатурою правителей IV в. до н. э. Левкона I и Перисада I: a[rcontoх Bospovrou kai; Qeodosivhх kai; basileuvontoх Sivndwn ktl. (КБН, № 6, 10-11, 971-972, 1014-1015, 1037-1040). О характере власти и титулатуре боспорских Спартокидов подробнее см.: Гайдукевич В. Ф. 1) Боспорское царство. М.; Л., 1949, с. 62-63; 2) История античных городов Северного Причерноморья // Античные города Северного Причерноморья, т. I, М.; Л., 1955, с. 114-117. - Более обширный перечень литературы указан в комментарии к надписи КБН, № 6.назад

34 По этому поводу подробнее см. выше, ч. II, гл. 3, § 2-3.назад

35 Ср.: Stroheker K. F. Dionysios I, S. 179-181.назад

36 Как справедливо указывает К. Ю. Белох, среди населения основанных Дионисием военно-земледельческих колоний, кроме очевидного исключения с поселением кампанцев в Катане/Этне, большинство должны были составлять греки, хотя бы потому, что в первые годы нового режима, на которые и падает основание этих колоний, Дионисий вербовал своих наемников главным образом среди эллинов. С другой стороны, в ряде мест к этим новым поселенцам могли добавиться старые жители - тоже греки (Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 2, S. 191).назад

37 На это правильно обращает внимание: Stroheker К. F. Dionysios I, S. 252 (прим. 240 к гл. VII).назад

38 Принятие в расчет эллинизированных сикульских общин нам кажется в данном случае вполне справедливым. Эллинизация туземцев, которая, как считают, именно при Дионисии сделала большие успехи (Freеman E. A. The History of Sicily, vol. IV, p. 3; Niese B. Dionysios I, Sp. 896; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. I, S. 247; Bd. II, S. 649), должна была привести и к постепенной трансформации социально-политического быта местных племен, к усвоению их общинами черт выработанной греками полисной организации. Ср. рассуждения К. Ф. Штроекера о характерной для времени Дионисия "сильной политической нивелировке" греко-сикульского региона Сицилии (Strоheker К. F. Dionysios I, S. 179).назад

39 См. из старой литературы: Holm А. Geschichte Siziliens, Bd. II, S. 146, 446; Evans A. J. 1) The Monarchy of Dionysios // Freeman E. A. The History of Sicily, vol. IV, p. 216; 2) The Finance and Coinage of the Elder Dionysios // Ibid., p. 234-235; а из новой в особенности: Christ K. Literaturьberblicke der griechischen Numismatik. I. Sizilien // JNG, Bd. V/VI, 1954-1955, S. 226 f.назад

40 Kahrstedt U. [Rec. in:] Hьttl W. Verfassungsgeschichte von Syrakus. Prag, 1929 // HZ, Bd. 143, 1931, Н. 3, S. 540.назад

Заключение

- 466 -

Завершая обзор истории и анализ структуры государства Дионисия, отметим самое главное: здесь мы сталкиваемся с особым вариантом свершавшегося повсеместно в греческом мире перехода от собственно полисного государства к государству державно-территориальному. Сходство политической системы, созданной на Западе Дионисием Сиракузским, с эллинистическими государствами, возникшими двумя-тремя поколениями позже на Востоке, очевидно. Как и там, мы видим в Сицилии расширение государственных пределов до масштабов крупного территориального единства, авторитетное выступление новой монархической власти и соответственное

- 467 -

развитие новых административных форм и идеологического обрамления. Однако сходство с восточным эллинизмом наблюдается лишь в конечном результате и в отдельных обрамляющих его формах, сам же процесс - исходные моменты и их взаимодействие - выглядит здесь иначе, вследствие чего правильнее считать западную сицилийскую и восточноэллинистическую системы особыми, не покрывающими друг друга вариантами закономерного исторического движения от городской республики к территориальной монархии.

Особенность сицилийского варианта состоит прежде всего в большей крепости и силе полисных традиций. В городах - членах архе Дионисия - полисная структура была естественной формой организации, унаследованной от предшествующего периода, а не искусственно насажденной сверху. Отсюда - большее политическое значение полисов, с которыми новая авторитарная власть по необходимости должна была вступать во взаимодействие. Отсюда же - более или менее широкое развитие договорных, федеративных начал в державно-территориальном государстве Дионисия. Ближайшим образом эта особенная ситуация объяснялась тем, что новое государственное образование сложилось здесь не как (или не только как) результат глобального военного подчинения, завоевания чужой территории и порабощения инородного населения. Формирование крупного территориального единства было обусловлено здесь столько же подчинением, сколько и объединением греческих городов перед лицом внешней опасности - наступления карфагенян. Иными словами, война на греческом Западе играла роль не непосредственно творящего, а, скорее, стимулирующего фактора.

Этим объясняется и своебразный характер сиракузско-сицилийской монархии. Она не утверждается прямолинейно благодаря руководству в завоевательном походе и вследствие подчинения чужеземного населения. Ее рождение обусловлено более сложным взаимодействием различных факторов. Авторитарный режим рождается в Сиракузах в ходе социально-политических смут и благодаря искусно разыгрываемой демагогии несет на себе печать демократической тирании или, как было принято в свое время говорить, социальной монархии. Новая власть утверждается, далее, благодаря руководству или претензии на руководство общегреческою борьбою с внешним врагом и потому приобретает дополнительные черты монархии "национальной". Наконец, она опирается непрерывно на силу и мощь профессиональных наемных отрядов, и вследствие этого

- 468 -

ее по праву можно квалифицировать как милитаристскую деспотию. Однако, как бы ни был сложен процесс формирования новой монархической власти в Сицилии, сколь бы причудливым переплетением различных черт она ни отличалась, ее главной особеностью остается бульшая спонтанность, ненавязанность извне, но именно в силу этого и меньшая разработанность, меньшая откровенность, ибо она - греческая среди греков, обязанная вести с ними, т. е. с их общинами, конструктивный политический диалог.

Сказанным определяется оценка места и роли политического творчества Дионисия в формировании территориальной монархии у западных эллинов. Правление Дионисия - это важный момент в движении от первоначального, рожденного в период смут, довольствующегося фактическим преобладанием авторитарного режима к укоренившейся и должным образом оформленной царской власти в том виде, как она будет существовать при Агафокле и Гиероне II. Эта первоначальная неразвитость авторитарного режима, возникшего на местной греческой почве, вынужденного считаться с силою полисных традиций и потому лишь постепенно обретающего черты правильной монархии, роднит созданную Дионисием систему с политической системой в Риме на рубеже старой и новой эры и делает вполне правомерным сопоставление сицилийского опыта не только с восточным эллинизмом, но и с римским принципатом.

Часть IV

Иллюзии доктринерства и политическая реальность

Глава 1. Идеология панэллинизма

- 469 -

В деятельности наиболее видных носителей авторитаризма в позднеклассической Греции важную роль играла эксплуатация популярных политических идей, и прежде всего - идеи панэллинизма. Примерами могут служить соответствующие заявления и действия Ясона Ферского и Дионисия Сиракузского, но более всего - политика создателя нового "национального" единства, македонского царя Филиппа II. Прежде чем обратиться к обзору политического творчества этого наиболее значимого из властителей греко-македонского мира до Александра Великого, будет уместно познакомиться ближе с идеологией панэллинизма, дабы представить себе, в какой степени эта идеология могла подготовить торжество македонской монархии и насколько, в свою очередь, политика этой последней отвечала расчетам тех, кто выражал сокровенные чаяния греческого общества, точнее, его наиболее значимой в социальном плане прослойки, его элиты.

Доктрина панэллинизма явилась своеобразным идеологическим эхом того кризиса, который охватил мир греческих полисов в позднеклассический период. Сутью ее было убеждение в необходимости покончить с межполисными раздорами, добиться общего мира, сплотить Элладу в единое политическое целое и общими силами всех эллинов осуществить завоевательный поход против варваров.

Хотя окончательное формирование этой доктрины связано с условиями, возникшими в период кризиса классического полиса (IV в.), истоки панэллинизма как особой идеи и политики уходят еще в эпоху ранней классики (первая половина V в.). Тогда, в ходе Греко-персидских войн, окончательно утвердился своеобразный полисный строй греков, а одержанная благодаря ему

- 470 -

победа в столкновении с персами привела греков к осознанию своего отличия и, более того, превосходства над народами древнего Востока1.

Великолепными иллюстрациями могут служить отдельные высказывания древней аттической драмы. Уже у Эсхила в "Персах" (472 г.) мы находим яркое подтверждение укоренившегося мнения об отличии и превосходстве политической природы эллинов по сравнению с варварами. Вдова Дария и мать Ксеркса Атосса рассказывает хору персидских старейшин о своем вещем сне - как привиделось ей, будто сын ее Ксеркс пытался надеть ярмо и впрячь в колесницу двух женщин, олицетворявших одна - страну варваров, а другая - Элладу, одна - рабскую покорность, а другая - любовь к свободе:

Сбруе этой радуясь,

Одна из них послушно удила взяла.

Зато другая, взвившись, упряжь конскую

Разорвала руками, вожжи сбросила

И сразу же сломала пополам ярмо

(192-196, пер. С. Апта).

Пелопоннесская война, не только обескровившая междоусобной бранью греческие полисы, но и положившая начало новому вмешательству соседних "варварских" государств в греческие дела, дала новый толчок к размышлению над темой о различии эллинов и варваров и историческом предназначении тех и других. При этом, по мере того как становились очевидными катастрофический характер политических пертурбаций в Греции и реальность персидского (на западе - карфагенского) вмешательства, трактовка традиционной темы эллинов и варваров начинала приобретать все более определенный политический смысл, дополняясь такими чертами, которые очень скоро - в начале следующего столетия - должны были сделать из ряда взаимосвязанных идей форменную доктрину. Первым таким дополнением естественно явилось требование единства эллинов перед лицом враждебных им варваров. С таким именно призывом выступил Аристофан, в пьесе которого "Лисистрата" (412 г.) главная героиня, обращаясь одинаково и к афинянам, и к спартанцам, восклицает:

- 471 -

Как родные, кровные,

Из одного ковша вы возливаете

На алтари, у Фермопил, в Олимпии,

В Пифо, да где еще, не перечесть всего!

И вот, перед лицом враждебных варваров

Поля Эллады вы опустошаете!

(1149-1154, пер. А. Пиотровского).

Затем из старинного убеждения в превосходстве эллинов над варварами был сделан вывод о природной предопределенности эллинов - властвовать над варварами, а последних - подчиняться эллинам. У Эврипида в "Ифигении в Авлиде" (407-406 гг.) мы находим замечательное выражение этой идеи. Между тем как самим сюжетом своим и характерным пафосом пьеса наводила на мысль о возможности возобновления героического противоборства единой Эллады с заклятым врагом - азиатскими варварами, устами главной героини - готовой принести себя в жертву ради победы над врагом Ифигении - поэт провозглашал принцип, исполненный столь же высокого патриотизма, сколь и самого откровенного и низменного шовинизма. Русский романтизированный перевод И. Анненского именно в силу своего романтизма не передает адекватным образом того простого и четкого, достигающего высочайшей степени обобщенности положения, которое, отражая самую суть античного миропонимания, делает из Эврипида - философа на сцене - прямого предтечу того, кто был философом ex professo, - Аристотеля:

Грек цари, а варвар гнися! Неприлично гнуться грекам

Перед варваром на троне. Здесь - свобода, в Трое - рабство!

(barbavrwn dV {Ellhnaх a[rcein eijkovх, ajllV ouj barbavrouх,

mh'ter, JEllhvnwn: to; me;n ga;r dou'lon, oi} dV ejleuvqeroi)

(1400-1401).

Формирование панэллинской доктрины решающим образом было ускорено кризисом, охватившим полисную систему греков на рубеже V-IV вв.2 Победа Спарты в Пелопоннесской войне обернулась для Греции настоящей трагедией. Противоестественное утверждение проспартанских олигархических режимов в сравнительно развитых, тяготевших ранее к Афинам городах, разрушение крупнейшего политического единства - Афинского морского союза,

- 472 -

который хорошо ли, плохо ли, но удовлетворял потребностям к сближению этих развитых полисов, неспособность консервативной Спарты возместить этот урон - все это были факторы дестабилизации, содействовавшие усугублению социально-политического хаоса в Греции в позднеклассическое время.

К этим внутренним отрицательным моментам надо добавить еще и внешний - усилившееся в результате Пелопоннесской войны вмешательство в греческие дела соседних государств - Персии на востоке и Карфагена на западе. Противоборствующие социально-политические группировки в отдельных полисах и в еще большей степени соперничающие государства и объединения, призывая на помощь персов или карфагенян и затем оплачивая эту помощь территориальными или политическими уступками, развязали инициативу соседей-"варваров".

Персия уже в ходе Пелопоннесской войны благодаря соглашениям со Спартой (412-411 гг.) восстановила утраченные в первой половине V в. позиции в западной, греческой части Малой Азии. Когда же Спарта, переоценив свою силу и возможности, попыталась оспорить эти уступки - сначала, пока шла распря Кира Младшего с его братом Артаксерксом II, различными происками, а затем и прямыми военными действиями (с 400 г.),- персы не только отразили спартанские вторжения в Азии, но и сумели навязать Спарте силами остальных греков войну в самой Греции. В результате Коринфской войны (395-386 гг.), когда против Спарты при поддержке персов выступила целая коалиция греческих полисов (Фивы, Афины, Коринф и Аргос), Спарта лишилась своего монопольного, державного положения в Греции, между тем как персидский царь, продиктовавший борющимся сторонам условия так называемого Царского, или Анталкидова, мира, стал на долгие годы - вплоть до решающих успехов Филиппа II - высшим арбитром в греческих делах.

В свою очередь и карфагеняне, пользуясь ослаблением после двух афинских вторжений в конце V в. ведущего полиса Сицилии Сиракуз, попытались подчинить себе греческий Запад. И хотя решающего успеха они не добились - их натиск был остановлен выросшей во время и благодаря этим осложнениям тиранией Дионисия Старшего, - тем не менее их давление на западных греков оставалось весьма ощутимым вплоть до выступления - уже в III в. - римлян.

Конечно, политическую жизнь Эллады в IV в. нельзя однозначно расценивать как состояние хаоса. Естественные процессы экономического роста и обусловленного им экономического и культурного

- 473 -

сближения приводили к преодолению узких рамок полисного государства. Это преодоление полиса во внешней сфере находило свое выражение в целом ряде характерных явлений. Можно указать на попытки возобновления традиционных военно-политических объединений типа симмахий, как было в случае с Афинским морским союзом (возобновлен на несколько иных началах в 378/7 г.). Затем - на возрождение и пробуждение к активной политической жизни старинных религиозно-политических объединений - амфиктионий. Примером может служить судьба Дельфийской амфиктионии, которой суждено было сыграть важную роль в политической игре Ясона Ферского, фокидских стратегов и, наконец, Филиппа Македонского.

Но, вероятно, самым замечательным было возрождение или создание заново региональных, опиравшихся на племенное родство и соседские связи союзов - ta; koinav. Можно назвать целый ряд таких объединений, проявивших себя именно в позднеклассическое время: Халкидикский союз, сложившийся вокруг Олинфа еще в период Пелопоннесской войны; Фессалийский союз, возобновленный на новой, авторитарной основе Ясоном Ферским, а затем, еще раз, на республиканских началах - освободившимися от опеки Ясонидов фессалийскими городами; Фокидский союз, пробудившийся к жизни - правда, кратковременной - ввиду необходимости для фокидских городов совместными силами противостоять давлению беотийцев; союз этих последних, возрожденный и реконструированный на основе демократической централизации Пелопидом и Эпаминондом; наконец, Аркадский союз, созданный при поддержке тех же беотийцев в качестве противовеса Спарте.

Во всех этих региональных koinav примечательным было движение в сторону более или менее конструктивного политического единства (особенно в Беотийском союзе). Впрочем, такого рода тенденцию можно обнаружить даже в некоторых симмахиях традиционного типа (о чем говорит опыт II Афинского морского союза), вследствие чего справедливо говорить о больших успехах федерализма в IV в.3

- 474 -

Однако сколь бы ни были значительны успехи греков в преодолении полисного партикуляризма и обусловленного им политического хаоса, более впечатляющими были проявления именно этого последнего. Полисная автаркия и автономия, равно как и порожденные ими эгоистические традиции внешней политики отдельных полисов, все еще оставались неодолимыми препятствиями на пути к объединению. Возрождение более или менее обширных военно-политических единств приводило к усугублению межполисных коллизий. И если росту той или иной симмахии не клали предел усилия соперничающих с нею полисов или союзов (как было в случаях с Беотийским и Фокидским союзами), то она все равно разваливалась из-за великодержавных устремлений ведущего полиса-гегемона и ответной реакции его "малых" партнеров (характерный пример - практический распад II Афинского союза в результате так называемой Союзнической войны). В свою очередь, амфиктионии нередко становились ареной сведения счетов между отдельными полисами или группами полисов. Примером может служить конфликт между беотийцами и фокидянами, приведший к третьей Священной войне (356-346 гг.).

Что же касается региональных объединений, то их федеральные структуры были еще слишком неразвиты и слабы, чтобы претендовать на прочность. Опасности, проистекавшие от великодержавных устремлений ведущих полисов или амбиций соперничающих общин, и здесь были велики. И уж, конечно, не приходилось рассчитывать на дальнейшее естественное объединение этих koinav в общегреческое единство.

Самое большее, чего удавалось добиться в ту пору совместными и добровольными усилиями всех греков, это провозглашение общего мира (koinh; eijrhvnh). И действительно, по примеру и в развитие общего мира, однажды объявленного в Греции благодаря инициативе персидского царя (Царский мир 386 г.), не раз в последующем достигались соглашения о koinh; eijrhvnh: в 375/4, 371, 362/1 и, может быть, также 346 гг. Однако дальше провозглашения дело здесь так и не пошло. Не подкрепленные надлежащими политическими гарантиями в виде авторитетной общегреческой организации, способной беречь и охранять однажды добытый мир, соглашения о koinh; eijrhvnh так и оставались до времени окончательного торжества Филиппа II лишь прокламациями, отражавшими, помимо непосредственной корыстной заинтересованности инициаторов, лишь известное стремление общества, но не реальную

- 475 -

готовность к утверждению такого мира путем отказа от полисной свободы и автономии и создания общегреческого политического единства4.

Все в целом складывалось в довольно безрадостную картину, и чем дольше затягивалось это бесперспективное состояние политического разброда, чем сильнее ощущалась опасность чужеземного, "варварского" вмешательства, тем более пробивала себе дорогу мысль о необходимости форсированного преодоления этого состояния путем скорейшего, достигнутого даже чрезвычайными мерами, замирения и объединения Эллады ради последующего совместного наступления на "варваров". Для IV столетия мы располагаем целым рядом не отдельных, достаточно случайных высказываний, а настоящих разработок панэллинской идеи. На многочисленных примерах мы можем проследить развитие и оформление этой идеи в подлинную политическую доктрину5.

Первыми здесь должны быть названы ораторы сицилийского происхождения Горгий и Лисий. По-видимому, не случайно важный импульс к развитию панэллинской идеи был дан именно сицилийцами. Бурная сицилийская действительность, с весьма рано обострившимися внутренними противоречиями, стимулированными и осложненными внешней опасностью, с напряженным противостоянием эллинов "варварам"-карфагенянам и угнетающей опекою

- 476 -

навязанной обстоятельствами тирании, должна была самым естественным образом подводить к мысли о необходимости единения и согласия эллинов ради общего успешного противостояния и "своим" тиранам, и чужеземцам-"варварам".

Во всяком случае, первым, кто официально провозгласил и разработал в специальных программных сочинениях панэллинскую идею, был именно сицилиец - уроженец Леонтин Горгий (годы жизни приблизительно 485-380)6. В глубокой уже старости он выступал в Олимпии на празднествах 392 г. с речью, которая, по общему мнению античности, стала важнейшей в его наследии политического оратора. Ибо, продолжает древний биограф Горгия, "видя, что Эллада враждует, он стал советовать грекам держаться единомыслия, направляя их против варваров и убеждая их, чтобы греческие города сражались не друг с другом, но с землей варваров" (Philostr. Vitae soph., I, 9, 2, пер. А. О. Маковельского).

Те же мысли Горгий развил затем (впрочем, возможно, еще в том же 392 г.) в "Надгробной речи", произнесенной им в Афинах на торжественном погребении воинов, павших в сражениях во время Коринфской войны. Учитывая ситуацию и находя невозможным прямо советовать афинянам, еще охваченным пылом борьбы, отказаться от ведения войны в Элладе, Горгий главную мысль свою о необходимости эллинам покончить с междоусобиями и обратить оружие против "варваров" формулировал косвенным образом, доказывая - несколько вычурно, - что трофеи побед над варварами заслуживают гимнов, трофеи же побед над эллинами - сетования (ibid.).

Мысли эти, так сказать, носившиеся в воздухе, сразу были подхвачены другими. Сын сиракузянина Кефала афинский метек Лисий (ок. 445-380 гг.) также выступил с двумя речами сходного жанра и содержания7. В "Надгробной речи", составленной по

- 477 -

такому же поводу, что и эпитафий Горгия, но, очевидно, двумя или тремя годами позже, Лисий, вспоминая о героическом прошлом Афин, подчеркивал, что утрата афинянами их гегемонии на море была переменой к худшему для всех эллинов: варвары явились с флотом в Эгейское море, куда им прежде был закрыт доступ, а в греческих городах утвердились тираны (Lys., II, 58-60).

Если в этом эпитафии идея боевого единения эллинов против "варваров" и тиранов выражена еще implicite, в виде сожаления об идеализированном прошлом, то в речи, произнесенной Лисием в 388 г. в Олимпии, эта идея сформулирована уже прямо в виде программы на будущее. При этом у Лисия, лично пережившего ужасы тирании в период правления в Афинах Тридцати тиранов и потому особенно горестно воспринимавшего угнетение тиранией его древней родины Сиракуз, настойчиво сопоставляются два зла - вторжение в Элладу "варваров" и утверждение в свободных ранее городах тиранов, а отсюда - призыв объединиться для борьбы с этими двумя напастями - против варваров так же, как и против тиранов, против персидского царя Артаксеркса II так же, как и против сиракузского правителя Дионисия. "Поэтому, - заключает оратор, - вам следует прекратить войны между собой, единодушно стремиться к общему спасению, стыдиться прошлого, бояться за будущее, подражать предкам, которые у варваров, желавших завладеть чужой землей, отняли их собственную и, изгнавши тиранов, сделали свободу всеобщим достоянием" (Lys., XXXIII, 6, пер. С. И. Соболевского).

Но особенно много для понимания сущности и перспектив развития интересующей нас доктрины дает творчество Исократа (436-338), этого, пожалуй, самого выдающегося публициста позднеклассического времени, оратора, развившего особенный жанр письменного, памфлетного красноречия, сосредоточенного преимущественно на идеях морально-политических, среди которых главною, несомненно, была идея панэллинизма8. Уже в одной из своих ранних

- 478 -

эпидейктических речей "Похвала Елене" (около 384-381 гг.) среди прочих аргументов, которые можно было бы выдвинуть в защиту пресловутой виновницы Троянской войны, Исократ указывает и на такой, напоминающий, как и самый сюжет речи, несомненно заимствованный у Горгия, об идеях знаменитого леонтинца: "Мы по справедливости можем считать Елену также причиной того, что мы не оказались рабами варваров. Легко обнаружить, что именно благодаря Елене эллины смогли прийти к согласию и предприняли совместный поход на варваров. Тогда-то впервые Европа водрузила трофей в честь победы над Азией" (Isocr., X, 67, пер. А. И. Зайцева и М. Н. Ботвинника).

Если в "Похвале Елене" панэллинская идея была высказана лишь в заключение парадоксального софистико-риторического упражнения и, как и у Лисия на первых порах, привязана к прошлому, то в опубликованном несколько позже, в 380 г., "Панегирике" эта идея была уже развита совершенно самостоятельно в качестве актуальной политической программы, ориентированной на настоящее или на самое ближайшее будущее. В речи, которая мыслится произносимой перед большой аудиторией, по всей видимости, в Афинах на каком-то торжественном празднестве, Исократ провозглашает в качестве главнейшей политической задачи достижение согласия между эллинами и осуществление завоевательного похода на Восток.

В осуществлении этой программы Исократ видит единственное средство спасения, единственный способ преодолеть тот кризис, который охватил Грецию в IV в. Яркими красками живописует оратор различные аспекты этого кризиса: внутренние трудности, обусловленные ростом бедности, порчей отношений между гражданами, опасным развитием наемничества и пиратства, возрождением тирании; политический раскол в Элладе, усугубляющий эти трудности, а кроме того, поощряющий вмешательство варваров в эллинские дела, содействующий установлению персидской опеки над эллинами; наконец, пагубные последствия

- 479 -

Царского мира, который, закрепляя власть персидского царя над всей Азией, включая и расположенные там города эллинов, ложится тяжким позором на тех, кто согласился его подписать (см.: Isocr., IV, 115 сл., 167 сл., 175 сл.).

Завоевательный поход на Восток, полагает Исократ, разрешит все эти проблемы. Он снимет унизительное ярмо Царского мира. Он объединит в общем военном предприятии всех эллинов и таким образом будет содействовать общему согласию и единству. Наконец, перенеся войну в Азию, а богатство Азии в Европу, он освободит эллинов от всех удручающих их сейчас материальных невзгод. "Необходимо, - наставляет оратор, - предпринять этот поход еще при жизни нынешнего поколения, чтобы люди, вместе переносившие бедствия, могли бы воспользоваться и преимуществами, а не провели бы всю остальную жизнь, терпя неудачи. Достаточно уже и того времени, в течение которого каких только ужасов они не изведали! Кроме множества бедствий, существующих на свете в силу человеческой природы, мы сами, помимо неизбежных, изобретаем еще и новые, затевая смуты и междоусобные войны. При этом одни противозаконно погибают у себя на родине, другие блуждают с женами и детьми на чужбине, многие, не имея куска хлеба, вынуждены служить наемниками и умирают, сражаясь против друзей за интересы врагов <...>. Напрасно теперь мы заключаем соглашение о мире: мы не прекращаем войн, а лишь откладываем их и дожидаемся удобного момента, когда сможем нанести друг другу непоправимый вред. Надо отбросить эти коварные помыслы и приступить к тем делам, которые предоставят нам возможность безопасно жить в своих городах и с бульшим доверием относиться друг к другу. Сказать об этом можно легко и просто: невозможно сохранить прочный мир, пока мы не начнем общими силами войну с варварами, и не будет согласия среди эллинов, пока они не научатся извлекать выгоду из одного и того же источника и рисковать своей жизнью в борьбе с одним и тем же врагом. Когда это осуществится, мы избавимся от нужды в куске хлеба, которая разрушает дружбу, обращает родство во вражду, вовлекает всех людей в войны и смуты. Тогда несомненно между нами утвердится согласие и истинное расположение. Ради этого мы должны приложить все усилия, чтобы как можно скорее перенести войну отсюда на материк <...>. Такая война лучше мира, она скорее похожа на священное посольство, чем на поход; она полезна и для тех, кто стремится к мирной жизни, и кто мечтает о войне. Одни могли бы

- 480 -

спокойно извлекать пользу из своего добра, другие - приобрести большие богатства за чужой счет" (IV, 167-168, 172-174, 182, пер. К. М. Колобовой).

Решение социально-экономических проблем Греции за счет азиатского Востока - это, пожалуй, самый важный пункт в выдвигаемой "Панегириком" программе. Исократ не раз подчеркивает этот момент в качестве главной перспективы, а однажды - правда, в другом контексте, критикуя спартанцев за несправедливый образ действий по отношению к эллинам и указывая им на способы оказать этим эллинам услуги за счет варваров, - он намечает и конкретные формы освоения греками богатств Востока. Спартанцы, сетует оратор, облагают данью островитян, задыхающихся от недостатка земли, "и это в то время, когда жители материка оставляют невозделанной бульшую часть страны ввиду исключительного плодородия земли, ибо и с тех полей, которые обрабатываются, извлекаются огромные богатства" (§ 132). Вывод, хотя и не сформулирован прямо, напрашивается сам собой: надо вывести избыточное аграрное население Греции в Азию и таким образом, за счет населения азиатского материка, решить свои трудности. А как же поступить с самим этим населением? Выход указан в этом же контексте, в связи с другим упреком в адрес спартанцев: они принуждают своих соседей жить на положении илотов, "а ведь они могли бы, примирившись с нами, превратить варваров в периэков всей Эллады" (§ 131).

Эта программа подкрепляется или маскируется надлежащим, вполне в духе античности, идеологическим обоснованием. Слушателям (или читателям) подсказывается идея мести варварам за поруганные еще во время Греко-персидских войн эллинские святыни и даже выдвигается тезис о естественной, от природы, вражде эллинов и варваров (см.: § 155 сл., 181 сл.).

Разъяснение целей восточного похода и его морально-политическое обоснование дополняются подробным доказательством его реальных возможностей: Персидская держава сильна лишь с виду, опыт многочисленных войн и внутренних смут показывает военную слабость персов, а объясняется это по большому счету ущербностью их общественного строя - деспотизмом, убивающим в населении все доблести свободных людей (см.: § 138 сл., 160 сл.).

Но военная возможность - еще не возможность политическая. Кто будет организатором восточного похода? Кому будет принадлежать руководство или, выражаясь языком памфлета, гегемония

- 481 -

в этом общеэллинском предприятии? Какая сила в Элладе окажется достаточно авторитетной, чтобы взять на себя эту функцию? Это была проблема в практическом отношении самая трудная, что автор "Панегирика" отлично сознавал и гордился таким пониманием. Признавая во введении, что избранную им тему до него затрагивали и другие, Исократ подчеркивает отличие своего подхода: он указывает не только общую цель, в определении которой у него нет расхождения с другими, но и конкретный путь к ее достижению - установление согласия между ведущими полисами Эллады, Афинами и Спартою, под двойной гегемонией которых только и возможно проведение завоевательного похода на восток (см.: § 3 сл., 15 сл.).

Памфлет Исократа был опубликован в тот момент, когда демократическое правительство его родного города изо всех сил трудилось над восстановлением Афинского морского союза, а в перспективе - и афинской гегемонии на море. Однако недавний лидер Греции Спарта, ослабленная, но не сокрушенная Коринфской войной, не утратила полностью своих позиций, тем более что и персы содействовали этому, и все еще оставалась сильнейшей сухопутной державой в Греции. Как афинский патриот, Исократ много красноречия потратил в "Панегирике" на обоснование права Афин на гегемонию в Греции - этому посвящена вся первая и бульшая часть трактата (§ 19-132). Но, как реалистически мыслящий публицист, он понимал, что никакое общегреческое единство и никакое совместное военное предприятие против персов невозможны без доброго согласия между Афинами и Спартой, которые в тот момент были сильнее других греческих государств и потому были призваны руководить делами в Элладе (ср., помимо введения, § 129 сл.).

Сколь ни был, может быть, оправдан проект Исократа ситуацией конца 80-х гг., ему не суждено было осуществиться. Опыт ближайших двух десятилетий показал, что ведущие полисы Греции не были готовы взять на себя миссию, к исполнению которой их призывал афинский оратор. Правда, Афины возродили свой союз, но очень скоро их великодержавные замашки поставили под вопрос прочность нового здания. Спарта, в свою очередь, исчерпала последние силы в безуспешных попытках остановить рост фиванского могущества. И все карты окончательно были спутаны возвышением руководимого фиванской демократией Беотийского союза. Перед лицом этого нового соперника Афины, наконец, сблизились со Спартой, но это сближение было продиктовано не заботами об

- 482 -

интересах всей Греции, а именно низким соперничеством, которое ввергло страну в состояние беспримерного хаоса и привело к полному истощению противоборствующих сторон.

Разочарование в способностях полисных государств взять на себя исполнение той программы, которую он считал единственным средством национального спасения, заставило Исократа обратиться в ту сторону, откуда только и могла еще прийти помощь, - к тем новым, возникавшим по преимуществу на периферии автократическим системам, которые демонстрировали завидную силу и, казалось, самой судьбой были предназначены для борьбы с "варварами". Обращение это было для Исократа тем естественнее, что он никогда не был поклонником демократии - ни афинской, ни тем более фиванской, а стремительный упадок всех без исключения ведущих полисов Греции заставил его и вовсе усомниться в целесообразности республиканского строя и обратить свои взоры в сторону монархии9.

Свидетельством этого явилась группа составленных на рубеже 70-60-х гг. так называемых Кипрских речей (II, III и IХ) - памфлетов, обращенных Исократом к правителю Саламина Кипрского Никоклу, с которым афинского ритора давно уже связывали близкие отношения (Никокл в свое время был учеником Исократа). Показательно было развитие здесь Исократом (в особенности в речи III - "Никокл, или к жителям Кипра") взгляда на монархический образ правления как на лучшую форму правления вообще, с которой не могут сравняться традиционные у греков полисно-республиканские

- 483 -

устройства - ни демократические, ни олигархические. А один из этих памфлетов, посвященный памяти знаменитого отца Никокла - кипрского властителя Эвагора (речь IХ), примечателен именно намечающейся связью панэллинских устремлений автора с его растущими монархическими симпатиями. Существенным моментом в прославлении Эвагора служит здесь подчеркивание его заслуг перед греками-киприотами, его успехов в борьбе с вечными соперниками греков на Кипре финикийцами и даже с самим персидским царем.

С этих пор Исократ непрестанно пытается заинтересовать сильных греческих властителей своей программой объединения Эллады и наступления на варваров. За Кипрскими речами, где связь панэллинских прожектов с монархией еще только угадывалась, последовало составленное с вполне определенными намерениями послание к сиракузскому тирану Дионисию Старшему (письмо I по традиционной нумерации, датируемое 367 г.). Правда, от этого письма сохранилось только начало, и есть даже основания думать, что работа над посланием так и не была завершена ввиду известия о смерти тирана, но и то, что имеется в нашем распоряжении, достаточно красноречиво.

Уже здесь мы находим мысль, навеянную сознанием безуспешности предыдущих обращений к гражданской общине. Всем должно быть ясно, замечает автор письма, что "для лиц, желающих отличиться в красноречии, наиболее походящей аудиторией является праздничное собрание (ведь только там человек сможет раскрыть силу своего искусства перед большим количеством людей); те же лица, которые хотят добиться своей речью чего-либо конкретного, должны обращаться с речами к тому, кто скорее всего сможет воплотить в действительность выдвинутые в данной речи положения" (Ер. I, 6, пер. В. Г. Боруховича и Т. В. Прушакевич). Народная масса глуха к разумным предложениям, имеющим в виду интересы всей Эллады, а республиканские должностные лица развращены или скованы в своих действиях мертвым законом. Единственная надежда остается на правителей нетрадиционного типа, на властителей, обладающих реальной силой и возможностями для действий, - таково лежащее здесь в основе убеждение, которое позднее будет в полном объеме развито в речи "Филипп".

Далее в сохранившейся части письма к Дионисию мы читаем то, что могло бы быть вступлением к изложению панэллинской темы в ее новом варианте, обращенном к монарху. Исократ говорит, что

- 484 -

он "вознамерился выступить с советами об общем для всех эллинов благе и спасении (§ 7). Он указывает, что раньше, в пору господства Спарты, сиракузскому правителю "нелегко было бы заняться делами, касающимися нашей земли". Но теперь препятствия в лице Спарты нет, она слишком ослаблена. "А наше государство, - продолжает оратор свое обращение к Дионисию,- охотно предоставило бы себя в твое распоряжение для совместной борьбы, если ты пожелаешь сделать доброе дело для всей Эллады" (hJ dV hJmetevra povliх hJdevwх a]n auJthvn soi paravscoi sunagwnizomevnhn, ei[ ti pravttoiх uJpe;r th'х JEllavdoх ajgaqovn) (§ 8). О какой "совместной борьбе" идет речь, каким образом Дионисий Старший мог бы сделать "доброе дело для всей Эллады", - автор не успел этого пояснить, но с большой долей вероятности можно предполагать, что он обращался к Дионисию с предложением взять на себя руководство панэллинскою программою.

Трудно сказать, насколько вариант с Дионисием был в этом плане реален. Ведь даже если бы преждевременная смерть не унесла тирана в могилу, едва ли ввиду непрерывных войн с карфагенянами у него нашлись бы досуг и возможности для столь энергичного вмешательства в дела Балканской Греции, как того желал Исократ. Вообще в принципе было, по-видимому, бесперспективно связывать выполнение панэллинской программы с тираниями, пусть даже такими своеобразными, каким были кипрская и сицилийская тирании. Режимы эти были достаточно ущербны и сами по себе, а кроме того, слишком скованы непрерывными войнами со своими непосредственными соседями, вольными греческими городами или "варварами", чтобы стать исполнителями общегреческого дела. Больше шансов выступить в этой роли имела окрепшая и выросшая к середине IV в. македонская монархия, к которой в конце концов Исократ и обратился в составленном в 40-е гг. памфлете "Филипп" (речь V) и примыкающем к нему послании, тоже адресованном царю Филиппу10.

Исократов "Филипп" замечателен именно тем, что здесь ясно и недвусмысленно исполнение панэллинской программы было связано

- 485 -

с монархией. Автор памфлета счел нужным специально обосновать свое обращение к столь необычному, по понятиям полисного грека, адресату, как македонский царь. Он откровенно признается в разочарованиях, постигших его в деле с собственным отечеством, которое осталось глухо к его призывам, и он не делает секрета из тех новых надежд, которые возлагает на македонского царя Филиппа: этот правитель один только и обладает реальными силами и способностями, необходимыми для осуществления его, Исократа, программы (см.: V, 13 сл., 128 сл.).

Что же касается самой программы, то ее существенными пунктами по-прежнему остаются преодоление царящего в Греции политического разброда, создание общего политического единства и осуществление общими силами завоевательного похода на Восток. Рисуя Филиппу перспективы завоеваний в Азии, Исократ еще раз уточняет конкретные цели предприятия. Это прежде всего колонизация обширных пространств азиатского материка и удаление таким путем из Греции беспокойной, все растущей массы люмпенов и наемников. "Какова же будет твоя слава, - восклицает старый ритор, - если ты осуществишь это на деле и главным образом попытаешься полностью сокрушить это царство или по крайней мере захватить как можно больше земли и занять Азию, как говорят, от Киликии до Синопы; кроме того, основать города на этой территории и поселить там тех, кто скитается теперь за неимением средств к жизни и вредит всем встречным. И если мы не остановим роста их численности (а это мы можем сделать, предоставив им достаточные средства к жизни), то их незаметно для нас станет так много, что они будут нисколько не менее опасны для эллинов, чем для варваров. А мы на это не обращаем никакого внимания и не видим, как растет общая угроза и опасность для всех нас. Поэтому человек с большими замыслами, дружественно настроенный к эллинам и более дальновидный, чем другие, должен, использовав таких людей против варваров и отрезав столько земли, сколько я посоветовал выше, избавить бездомных людей от бедствий, которые и сами они испытывают, и другим причиняют, основать для них города, превратить эти города в границу Эллады и оплот для всех нас" (V, 120-122, пер. В. Г. Боруховича).

Как и в "Панегирике", Исократ вновь - и теперь, может быть, с бульшим на то основанием - настаивает не только на необходимости, но и на возможности осуществления своей программы.

- 486 -

В особенности велики его расчеты на того, кого он выставляет в руководители всего дела. В качестве царя, пользующегося унаследованной от предков законной монархической властью, властью, практически неограниченной и чрезвычайно могущественной, Филипп более чем кто-либо другой способен достичь великой цели. Греческие полисы склоняются перед его авторитетом, а слабость персов более чем когда-либо очевидна (см.: § 41, 57 сл., 89 сл.). В борьбе с персидским царем, указывает, между прочим, Исократ, Филипп, кроме вооруженной силы, с пользой сможет употребить и политические лозунги, в частности лозунг свободы (ejleuqeriva), который привлечет на его сторону всегда готовых отложиться от своего сюзерена персидских сатрапов, не говоря уже о греческих городах Малой Азии (см.: § 104).

В плане разработки панэллинской и монархической идей "Филипп" - итоговое произведение Исократа. Здесь эти идеи - и каждая в отдельности, и своеобразный синтез их - достигают предельной степени развития, - предельной для политической мысли греков классической поры. В самом деле, замечательны не только увлечения Исократа планами объединения Эллады и завоевания Востока, не только те надежды, которые он возлагал в осуществлении этих планов на македонскую монархию, но и те молчаливые или заявленные оговорки, которые должны предупредить против крайних выводов относительно панэллинизма или монархизма даже в случае с таким, казалось бы, убежденным их выразителем, как Исократ.

Нигде в писаниях Исократа мы не найдем конкретного образа будущего общегреческого политического единства. Оратор ограничивается призывом к согласию и единению греческих государств, но результат этого объединения мыслится весьма туманно, как некое аморфное содружество свободных греческих полисов под патриархальною эгидою македонского монарха. "Что может быть больше такого счастья, - восклицает Исократ, обращаясь к Филиппу, - когда к тебе придут послами от великих государств люди, пользующиеся наибольшим почетом (o{tan prevsbeiх me;n h{kwsin ejk tw'n megivstwn povlewn oiJ mavlistVeujdokimou'nteх), и ты будешь совещаться с ними об общем спасении (meta; de; touvtwn bouleuvh/ peri; th'х koinh'х swthrivaх), о котором, как станет ясным, никто другой не проявил такой заботы" (V, 69). Это, как кажется, единственный пассаж, где дается характеристика будущего содружества - не как единого территориального государства, построенного

- 487 -

на федеративных началах и венчаемого монархическим навершием, а как своего рода необязательной ассамблеи, в которой македонский царь будет совещаться об общеэллинских делах с послами, очевидно, сохраняющих свою независимость крупных полисов11.

Что же касается самой македонской монархии, то ей у Исократа отводится роль инициативного начала, объединяющего и направляющего эллинов, но не подавляющего их (см. в особенности: § 15 сл., 144 сл.). Примечательно заключительное увещание, с которым Исократ обращается к царю Филиппу в конце одноименного памфлета. "Я утверждаю, - заявляет оратор царю, - что ты должен быть благодетелем эллинов, царем македонян, повелителем возможно большего числа варваров (fhmi; ga;r crh'naiv se tou;х me;n {Ellhnaх eujergetei'n, Makedovnwn de; basileuvein, tw'n de; barbavrwn wJх pleivstwn a[rcein). Если ты будешь это делать, все будут тебе благодарны: эллины - за услуги, македоняне - если ты будешь править ими как царь, а не как тиран, другие народы - если избавятся благодаря тебе от варварской деспотии и окажутся под покровительством Эллады" (§ 154).

Готовый в теории признать монархию лучшим видом государственного устройства, определенно признавая огромные преимущества сильной Македонии перед разрозненными и слабыми греческими полисами, Исократ все же не мог полностью расстаться с идеей полисной республики как единственно приемлемой формы государства для греков (ср.: V, 105 сл.). Признавая невозможным осуществление своей панэллинской программы без помощи македонского царя и потому призывая его вмешаться в греческие дела, он тем не менее подчеркивал необходимость мирного объединения Эллады и стороннему монарху отводил лишь роль инициативного вождя или арбитра, благодетеля эллинов, а не их самовластного царя. Достичь конструктивного взаимодействия столь различных по своей природе элементов, как мир свободных греческих полисов и централизованная македонская монархия, было мечтою греческого писателя, который проникся уже новыми идеями, но не был в состоянии радикально порвать с традиционным полисным образом мышления. Надо ли говорить, сколь иллюзорна была эта надежда и какое горькое разочарование

- 488 -

она должна была доставить со временем тому, кто ею тешился?12

В произведениях Исократа панэллинская идея достигает наиболее высокой, какая вообще возможна была для греческой публицистики классической поры, степени воплощения. Собственно, на Исократе можно было бы и остановиться, и лишь для полноты изложения, но также и для того, чтобы показать, до какой степени Исократ был не одинок и как сильно подобного же рода идеи занимали умы его современников, мы продолжим обзор "панэллинских" сюжетов в литературе IV в. Великолепную параллель публицистическим выступлениям Исократа составляет твopчecтво Ксенофонта (ок. 445-355), писателя, который подвизался в различных литературных жанрах, писал мемуары, историю, трактаты на философские и другие специальные темы, но который везде обнаруживал живейший интерес к актуальным политическим проблемам13. Будучи, как и Исократ, выразителем интересов состоятельной и знатной верхушки греческого общества, Ксенофонт внес крупный вклад в развитие тех двух идей, которые особенно импонировали настроениям полисной элиты, - идеи монархической и идеи панэллинской. Ратуя за создание сильной монархической власти, за объединение Эллады и осуществление совместными силами завоевательного похода на Восток, Ксенофонт выступал таким же

- 489 -

духовным предтечею эллинизма, как и его знаменитый соотечественник и современник Исократ.

Но остановимся несколько подробнее на этом видном представителе греческой политической мысли и литературы. Личность Ксенофонта замечательна во многих отношениях, но, пожалуй, самая впечатляющая черта его характера, проявившаяся как в его практической деятельности, так и в литературном творчестве, заключалась в стремлении к реализации выдвинутого еще софистами положения о праве сильного от природы на власть. Этим были продиктованы его искания для себя самого независимого княжеского положения, а поскольку этим исканиям не суждено было осуществиться - преклонение перед удачливыми военачальниками и политиками, перед сильными властителями. Отсюда же проистекало и влечение к монархическому идеалу, в обоснование которого он внес существенный вклад.

Движение его в этом направлении было вполне закономерным. Будучи аристократом по крови и по духу, он продолжил традицию олигархической памфлетной литературы, с ее критикой афинской демократии и идеализацией спартанского строя (в последнем отношении особенно показательна Ксенофонтова "Лакедемонская полития"). Затем, исповедуя культ сильной личности, он обратился к теме монархии и в трактате "Гиерон, или О тиране" и особенно в большом квазиисторическом романе "Киропедия" ("Воспитание Кира") нарисовал образ идеального правителя-монарха и составил программу новой государственной политики (рубеж 60-50-х гг. IV в.).

В обоих названных произведениях объектом рассмотрения является сильная монархическая власть. Но если в первом из них - в "Гиероне" - была предложена программа преобразования обычной, т. е. по существу злокачественной, тиранической власти в форму, приемлемую для полисной элиты, для людей благородных (oiJ kaloi; kajgaqoiv) под стать самому Ксенофонту, то во втором - в "Киропедии" - была представлена уже непосредственно фигура идеального властителя, от рождения и по воспитанию предназначенного стать строителем совершенной модели сословно-монархического государства.

Важно, однако, подчеркнуть, что, как и у позднего Исократа, монархическая идея у Ксенофонта выступает в синтезе с идеей панэллинской. Писатель никогда не упускал случая, характеризуя деятельность симпатичных ему сильных греческих правителей, подчеркнуть

- 490 -

их заслуги перед панэллинизмом, состояли ли эти заслуги только в намерениях или же успели вылиться в конкретные действия. Так, в "Греческой истории" он с интересом фиксирует панэллинский жест спартанского царя Агесилая, который, отправляясь в 396 г. в Малую Азию в поход против персов, жертвоприношением в Авлиде, как некий новый Агамемнон, пытался придать своей экспедиции общегреческий характер (Hell., III, 4, 3-4). Подобно Исократу, проявляет он также большой интерес к деятельности и намерениям Ясона Ферского, в 70-х гг. IV в. планировавшего, по завершении объединения Фессалии, добиться руководства в Дельфийской амфиктионии, утвердить свою гегемонию в Элладе и затем сокрушить царство персов (Hell., VI, 1, 4 сл.; 4, 20 сл.).

В небольшом сочинении, посвященном памяти все того же Агесилая, Ксенофонт вновь подчеркивает панэллинские устремления своего покойного покровителя и друга: его решение в 396 г. упредить персидского царя и сделать так, чтобы война велась не для обороны Эллады, а ради завоевания Азии (Ag., 1, 8), его старания быть другом эллинов и врагом персов, по возможности щадить своих противников в Элладе, дабы сохранить силы эллинов для борьбы с варварами, и, наоборот, всячески вредить царю персов, поддерживая восстания подчиненных ему народов, мятежные выступления сатрапов и другие смуты в Персидском государстве (Ag., 7, 4-7; 8, 3-5).

По существу, во всех этих случаях мы имеем дело с выходами комбинированной монархо-панэллинской идеи, но с особой силой эта идея была развита Ксенофонтом в "Киропедии", большом итоговом произведении, составленном в форме историко-философского романа, повествующего о жизни и делах персидского царя Кира Старшего14. Это сочинение - своего рода утопия, где жизнь и дела создателя Персидской державы служат условным фоном, создающим для этой утопии иллюзию необходимого расстояния. Главное в "Киропедии" - не история, а созданные воображением автора образы идеального правителя и идеального государства.

Образ Кира у Ксенофонта - своего рода причудливая амальгама где мы узнаем живые черты различных исторических персонажей, близких автору романа. Среди качеств, которыми Ксенофонт

- 491 -

наделяет своего героя, отчетливо проступают чисто спартанские доблесть и дисциплина, роднящие Кира с Агесилаем, мудрость в духе Сократа, умение повелевать в стиле восточного деспота, каким был - или мог стать - Кир Младший.

Такой герой мог появиться только в результате особой системы воспитания, якобы искони осуществлявшейся на родине Кира - в Персии. Последняя выступает в изображении Ксенофонта в виде своеобразного патриархального государства, наделенного многими чертами сходства с той идеальной Ликурговой Спартой, образ которой наш автор еще раньше представил в трактате "Лакедемонская полития". Однако при всем сходстве выступает и отличие. Идеальная система у персов порождает не только дисциплинированных граждан и мужественных воинов; венцом ее творения оказывается идеальная сверхличность - воитель и монарх, который своею волею расширяет пределы протогосударства и создает новую территориальную державу. Так своеобразно оказываются объединенными у Ксенофонта традиционные для греческих аристократов симпатии к сословно-аристократической конституции Спарты и новые, рождавшиеся в кругах современной Ксенофонту полисной элиты монархические и державные устремления.

Новое государство, возникающее в результате завоеваний Кира, выступает также в виде своего рода амальгамы полиса и империи. Исходное ядро - идеальное протогосударство персов - сохраняется, и в этом надо видеть со стороны нашего автора дань уважения прошлым полисным традициям, от которых ни один грек не был свободен. Однако гораздо более впечатляющей оказывается теперь картина новой, созданной на основе этого протогосударства территориальной державы. Идея этой державы принадлежит уже будущему, ее художественным воплощением в "Киропедии" Ксенофонт замечательно предвосхищает действительные свершения века эллинизма.

Показателен уже самый способ образования новой державы. Она создается путем завоевания: народ-воитель, наделенный высшей доблестью, покоряет другие, более слабые народы. Примечательно при этом, что объектом порабощения становятся именно богатые и многолюдные, но слабые в военном отношении государства древнего Востока.

Социально-политическая структура нового государства ярко отражает сословно-аристократические симпатии автора "Киропедии". В основу модели положен спартанский строй, но, разумеется, воспроизведенный

- 492 -

на расширенном основании и в несколько модифицированном виде. Стержнем новой социальной структуры являются отношения победителей и побежденных: первые становятся господами, вторые низведены до положения порабощенной массы (см.: Cyrop., VII, 5, 36 и 72). Оставаясь свободными людьми par excellence, будучи сплочены для защиты своего привилегированного положения в своеобразную корпорацию воинов-аристократов, завоеватели-персы и их союзники противостоят массе покоренного ими населения так же, как спартанцы - илотам.

Однако сопоставление этого нового господствующего сословия со спартиатами возможно лишь до известной степени. В Спарте аристократы-спартиаты составляли гражданскую общину в собственном смысле слова, где каждый являлся частью суверенного целого. Напротив, новые аристократы в государстве Кира, хотя и сплочены тоже в привилегированное сословие, суверенной общины не составляют. Они группируются вокруг сюзерена-царя и выступают в роли служилой знати того именно типа, который будет характерен для эллинистических государств.

Замечательной в плане предвосхищения эллинизма выглядит у Ксенофонта и политическая надстройка нового общества. Здесь особенно бросаются в глаза черты синкретизма, взаимодействие и взаимопроникновение республиканского и монархического, полисного и державного принципов, что будет так характерно для времени эллинизма. Во главе нового мирового государства стоит монарх-завоеватель, однако на родине его, которая остается интегральной частью его державы, по-прежнему сохраняются авторитетные власти общины (aiJ ajrcaiv). В отношении покоренных народов Кир выступает царем-самодержцем, для персов же он, как и раньше, остается царем-пастырем, который руководит своим народом согласно установленным законам, более того, в соответствии со специальным договором, который по окончании завоевательного похода заключен между Киром и персидскою общиною (Cyrop., VIII, 5, 22-27).

Идеальное спартанское установление - возобновляющиеся регулярно договоры спартанских царей с представителями гражданской общины - здесь трансформировано и приспособлено к новой ситуации, возникающей в результате создания монархом-завоевателем мировой империи. В мистифицированном виде Ксенофонтом, таким образом, ставился и по-своему - достаточно наивно, конечно, - решался вопрос большой исторической значимости - о

- 493 -

правовых принципах, регулирующих отношения между автономными полисами и монархом - главой державы, куда эти полисы должны были войти.

Суммируя идейное содержание "Киропедии", отметим: в образе Кира Старшего здесь представлена совершенная творческая личность того именно типа, который особенно импонировал настроениям греческой элиты IV в. Этот идеальный герой становится творцом нового миропорядка. В структуре созданного им государства обнаруживается много сходного с идеальной спартанской политией, но ее отличают и принципиально новые качества. Аристократическая организация общества сочетается с сильной монархической властью, а самое государство возникает вследствие завоевания народом - носителем высшей доблести прочих стран Востока. Так в форме мнимоисторического романа греческим читателям IV в. была предложена актуальная политическая программа, исполненная такого же звучания, как и выступления Исократа, и в такой же степени - если не глубже - предвосхищавшая свершения наступавшего века эллинизма.

Вклад политической публицистики в разработку панэллинской и монархической доктрин очевиден. Однако подобного рода идеи или созвучные им настроения настолько захватили греческое общество в позднеклассическое время, что даже высокая философия, концентрировавшая свое внимание на более отвлеченных идеалах, не обошла стороной это направление. Для примера сошлемся на Платона (427-327), который не остался в стороне от тех духовных увлечений и исканий, что были свойственны аристократической элите греческого общества, к которой он так же, как и Ксенофонт, принадлежал и по рождению, и по духу15.

- 494 -

В социологии Платона центральное место занимает учение о социальной справедливости и идеальном государстве. В соответствии с глубинным принципом своей этико-политической теории, заключающимся в признании соответствия души человеческой и государственного организма, Платон в "Государстве" дает определение лучшего, идеального, и худших, отступающих от идеала типов государства и человека. Лучший тип государства - царская власть или аристократия, которому соответствует и определенный тип человека - аристократический. Все остальные формы государства - худшие. Это - тимократия, олигархия, демократия и тирания, причем самая последняя - тирания - является безусловно наихудшей. Соответственно характеризуются и четыре типа человека: тимократический, олигархический, демократический и тиранический, из которых последний - самый порочный.

В критике и оценке тиранической формы власти и соответственного типа человека Платон весьма выразителен, что вполне понятно, поскольку он опирался не только на общие наравственно-политические представления, но и на собственные наблюдения и печальный опыт общения с тиранами16. В этом контексте поразительным является обращение Платона к тирании, к этой худшей из всех форм, при поиске наиболее эффективного средства для реализации своего политического идеала, для построения совершенного типа государства, покоящегося на справедливости. Впрочем, использование в этих целях тирании мыслится возможным постольку, поскольку само тираническое правление может быть сопряжено с истинным знанием, с философией, и, так сказать, заряжено высокой политической мудростью.

Надо особенно подчеркнуть, что это обращение Платона к тирании не было случайностью. Оно было обусловлено нарастанием интереса к авторитарной, монархической форме правления как к возможному инструменту государственного преобразования. Эта линия проходит через все этапы творческой деятельности философа, через разновременные, но одинаково значимые его произведения. Так, уже в "Государстве", датируемом 80-ми гг. IV в., в общей

- 495 -

форме утверждается, что государствам не избавиться от зла, и не увидит света конструируемая в этом сочинении идеальная форма, "пока в государствах не будут царствовать философы, либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино - государственная власть и философия" (Resp., V, 473 c-e; ср. также ниже: VI, 499 b-с). Совершенно идентичный взгляд, и почти в тех же самых выражениях, будет высказан и позднее, в письме VII, относящемся уже к концу 50-х гг. IV в., к концу жизни философа (326 a-b).

Далее, в диалоге "Политик" (60-е гг.) проводится важная мысль, что умение управлять свойственно не большинству граждан, а лишь немногим или даже, скорее, одному, и что искусство управления выше предписаний законов, выше непосредственной воли граждан. Тем самым достигается - на это нельзя закрывать глаза - обоснование целесообразности сугубо авторитарной, монархической и даже тиранической формы правления (см.: Polit., 291 c и далее).

Наконец, в "Законах" (50-е гг.) поставлены как бы точки над "и" и уже не в общей форме, а прямо и точно провозглашается, что именно тирания, более чем какая-либо другая форма, может стать орудием перехода к идеальному государству (Leg., IV, 709 b - 712 b). Платон рассуждает так: пусть явится тиран, молодой, великодушный, способный к учению; пусть судьба сведет его со славным законодателем, и правитель согласится действовать в духе идей мудреца. При безграничной власти и возможности воздействовать на своих подданных в нужном направлении тирану не составит труда провести необходимое радикальное переустройство. Особенно подчеркивается в этом плане преимущество крайнего, неограниченного единовластия. "Поскольку, - читаем мы, - чем меньшее число лиц стоит у власти, тем она крепче, как, например, при тирании, то именно в этом случае всего быстрее и легче совершается переход" (711 a).

Спрашивается: как осмыслить такое парадоксальное сближение у Платона форм наихудшей и наилучшей, вульгарной тирании и идеальной политии? Насколько оправданным и корректным было для философа - поборника высоких нравственных и политических истин выдвижение тирании в качестве предпочтительного орудия построения идеального или близкого к идеалу государства? Тут есть над чем поразмыслить. Решимся утверждать, что здесь мы сталкиваемся

- 496 -

с форсированным, т. е. по существу, с позиций учения самого Платона, не обоснованным, решением проблемы. Именно допускается маловероятная возможность, что под воздействием философии состоится радикальное перерождение носителя авторитарной власти из обычного властителя в совершенного правителя (еще менее вероятный вариант - приход к власти истинного философа), следствием чего будет и более общая трансформация государства из наихудшего в наилучшее.

Действительно, насколько было обоснованным допущение такой возможности? Конечно, как мы уже отмечали, в ту пору многим бросались в глаза известные преимущества сильной монархической власти перед более рыхлой демократической или олигархической республикой. Отсюда - ярко выраженный монархизм таких мыслящих и одновременно практически настроенных представителей полисной элиты, как Ксенофонт и Исократ. Очевидно, этим же мог быть обусловлен известный интерес и склонность к монархии также и Платона. Однако, как показывал опыт, надеждам мыслителей на обращение земных владык в свою высокую веру не дано было сбываться, а прямое сближение их с тиранами и вовсе оказывалось чревато большим личным риском. Тут уж нет ничего ярче примера самого Платона. Его паломничества ко двору сицилийских тиранов, его старания зарядить их идеями высокой философии были безрезультатными; мало того, он сам каждый раз оказывался на краю гибели17.

Так что же все-таки заставляло его до конца дней своих уповать на обращение в свою веру тирана? Нам представляется, что объяснение здесь надо искать в природном честолюбии Платона, роднящем его с такими бесспорно честолюбивыми натурами, как Гераклит Эфесский или Ксенофонт, в обусловленном этим повышенном интересе и внутренней симпатии к сильной единоличной власти. Это политическое влечение, едва ли оправданное у мыслителя такого ранга, действовало наперекор всем его высоким интеллектуальным и нравственным устремлениям и заставляло питать иллюзии насчет возможности сочетать низменную власть с высшей правдой.

- 497 -

Но Платон схож со своими современниками Исократом и Ксенофонтом не только интересом к монархии и тирании. В его сочинениях можно найти выходы и другой популярной идеи - панэллинской. В центральном своем политическом произведении "Государство", при обсуждении темы войны и военного дела в создававшейся его воображением идеальной системе, Платон, естественно, затронул и такие злободневные проблемы, как отношения эллинов друг к другу и их взаимоотношения с варварами. В трактовке им этого сюжета мы узнаем уже знакомые нам мотивы извечной противоположности и вражды эллинов и варваров, естественности войны между ними и противоестественности раздора среди эллинов, необходимости мирного согласия в Элладе.

"Мне кажется, - заявляет Сократ у Платона, - что недаром есть два названия - война и раздор (povlemovх te kai; stavsiх). Это два разных [проявления], зависящих от двух видов разногласий. Двумя я считаю их вот почему: одно - среди своих и близких, другое - с чужими, с иноземцами. Вражда между своими была названа раздором, а с чужими - войной <...>. Я утверждаю, что все эллины - близкие друг другу люди и состоят между собою в родстве, а для варваров они - иноземцы и чужаки <...>. Значит, если эллины сражаются с варварами, а варвары - с эллинами, мы скажем, что они воюют, что они по самой своей природе враги и эту их вражду надо назвать войной. Когда же нечто подобное происходит между эллинами, надо сказать, что по природе своей они друзья, но Эллада в этом случае больна и в ней царит междоусобица, и такую вражду следует именовать раздором".

Далее следуют указания на губительность этих раздоров - между полисами и внутри отдельных полисов - и призыв к эллинам быть сдержанными в проявлении вражды друг к другу: "Пусть не забывают они, что цель - заключение мира: не вечно же им воевать!" (Resp., V, 16, р. 470 b-е, пер. А. Н. Егунова).

Но пора подвести итоги проделанному обзору. Панэллинская идея, развившаяся в IV в. в настоящую доктрину, включала в себя целый ряд характерных элементов отчасти патриотического, отчасти монархического свойства: требование установления мира и согласия между греками и организации совместными усилиями отпора вмешательству соседних варваров в греческие дела; желание перенести войну в Азию и решить больные проблемы Греции за счет Востока; наконец, - это было высказано теми, кто изверился в возможностях полисных республик и склонялся к централизованной

- 498 -

монархии, - намерение поручить исполнение этих больших "национальных" задач сильной авторитарной власти, будь то какая-либо из младших греческих тираний или македонская монархия.

У различных писателей, развивавших эту идею, на первый план могли выступать различные ее элементы, но общим и решающим, как это видно хотя бы из только что приведенных слов Платона, было убеждение в невозможности далее терпеть существующее положение и стремление так или иначе изменить его. Этому устремлению теоретиков воплотить свои идеи в действительность должна была естественным образом соответствовать и обратная тенденция политиков-практиков использовать популярное представление в своих целях.

Примечания

1 Таково общепринятое мнение. Ср.: Burckhardt J. Griechische Kulturgeschichte. В., s. a., Bd. I, S. 294. назад

2 Ср. выше, ч. I, гл. 1-2. назад

3 Ср.: Vischer W. Uber die Bildung von Staaten und Bunden oder Centralisation und Foderation in alten Griechenland // Vischer W. Kleine Schriften, Bd. I, Leipzig, 1877, S. 326 f.; Beloch K. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Berlin; Leipzig, 1922, Bd. III, Abt. 1, S. 515 f.; Will E., Mossй C., Goukowsky P. Le monde grec et l'Orient, t. II, P., 1975, p. 175-185. назад

4 О лозунге и движении koinh; eijrhvnh в IV в. до н. э. подробнее см.: Taeger F. Der Friede von 362/1. Ein Beitrag zur Geschichte der panhellenischen Bewegung im 4. Jahrhundert (Tubinger Beitrage zur Altertumswissenschaft, II). Stuttgart, 1930; Momigliano A. La koinh; eijrhvnh dal 386 al 338 a. C. // RF, N. S., vol. XII, 1934, fasc. 4, p. 482-514; Hampl F. Die griechischen Staatsvertrage des 4. Jahrhunderts v. Chr. Geb. Leipzig, 1938; Ryder T. T. B. Koine Eirene. General Peace and Local Independence in Ancient Greece. L.; Oxford, 1965; Will E., Mossй C., Goukowsky P. Le monde grec, t. II, p. 86-96. назад

5 О развитии панэллинской идеи в IV в. см. также: Wendland P. Beitrдge zu athenischer Politik und Publizistik des vierten Jahrhunderts // NGG, 1910, Н. 2, S. 123-182; Н. 4, S. 289-323; Kessler J. Isokrates und die panhellenische Idee (Studien zur Geschichte und Kultur des Altertums, Bd. IV, Н. 3). Paderborn, 1911; Wilcken U. Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee // SB Berlin, 1929, № XVIII, S. 291-318; Dobesch G. Der panhellenische Gedanke im 4. Jahrhundert v. Chr. und der "Philippos" des Isokrates. Wien, 1968; Sakellariou M. B. Panhellenism: from Concept to Policy // Philip оf Macedon. Athens, 1980, p. 128-145. назад

6 В общей оценке политико-публицистического творчества и датировки отдельных выступлений Горгия мы следуем за К. Ю. Белохом (Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 521 f.). Ср. также материалы и комментарии в изданиях: Маковельский А. О. Софисты. Баку, 1940, вып. 1, гл. IV, с. 21-47; Diels Н., Kranz W. Die Fragmente der Vorsokratiker, 9. Aufl., Berlin, 1959, Bd. II, Kap. 82 [76], S. 271-307. назад

7 Ср. статьи и комментарии С. И. Соболевского в кн.: Лисий. Речи / Пер. С. И. Соболевского. М.; Л., 1933, в частности с. 37 сл., 430 сл. Ср. далее: Ferckel F. Lysias und Athen. Der Redner und sein Gaststaat (Diss.). Wьrzburg, 1937; Gigante М. Il discorso Olimpiaco di Lisia // Studi in onore di Luigi Castiglioni. Firenze, 1960, p. 375 sg. назад

8 О публицистическом творчестве Исократа и, в частности, о развитии им панэллинской идеи, помимо трудов, указанных выше, в прим. 5, см.: Борухович В. Г., Фролов Э. Д. Публицистическая деятельность Исократа // ВДИ, 1969, № 2, с. 200-220; Фролов Э. Д. Факел Прометея (очерки античной общественной мысли), изд. 2-е, Л., 1991, с. 326-349; Исаева В. И. Античная Греция в зеркале риторики. Исократ. М., 1994; Scala R. v. Isokrates und die Geschichtsschreibung // Verhandlungen der 41. Versammlung deutscher Philologen und Schulmдnner in Mьnchen. Leipzig, 1891, S. 102-121; Beloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 353-356, 466-468, 522-525; Mathieu G. Les idees politiques d'Isocrate. P., 1925; Levi M. A. Isocrate. Saggio critico. Milano; Varese, 1959; Bringmann K. Studien zu den politischen Ideen des Isokrates (Hypomnemata, Н. 14). Gottingen, 1965. назад

9 О развития монархической доктрины у греков в позднеклассический период см.: Kaerst J. Studien zur Entwickelung und theoretischen Begrundung der Monarchie im Altertum. Munchen, 1898, S. 12-38; Pohlenz M. Staatsgedanke und Staatslehre der Griechen. Leipzig, 1923, S. 136-156; Sinclair T. A. A History of Greek Political Thought. L., 1951 (гл. VII-ХI, passim); Mossй C. La fin de la democratie athenienne. P., 1962, p. 375-399. О месте тирании в концепции монархической власти: Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Mьnchen, 1967 (I, S. 343-372; II, S. 695-704 [Teil III, Kapitel 6 - "Der Tyrann im Urteil des vierten Jahrhunderts"]); Giorgini G. La cittа e il tiranno. Il concetto di tirannide nella Grecia del VII-IV secolo a. С. (Arcana Imperii, 29). Milano, 1993, p. 267-358 (capitoli VII-VIII). Специально для Исократа: Фролов Э. Д. Монархическая идея у Исократа // Проблемы отечественной и всеобщей истории, вып. 1, Л., 1969, с. 3-20; Kehl H. Die Monarchie im politischen Denken des Isokrates (Diss.). Bonn, 1962. назад

10 Мы имеем в виду адресованное Филиппу письмо II, которое датируется 344/3 г. Сохранившееся в корпусе сочинений Исократа и также адресованное Филиппу письмо III ввиду сомнений, которые вызывает его подлинность (см.: Munscher K. Isokrates (2) // RE, Bd. IX, Hbbd. 18, Sp. 2219 f.), здесь в расчет не принимается. назад

11 Ср.: Wilcken U. Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee, S. 310 f. назад

12 Неудивительно, что Исократ не смог пережить кровавой битвы при Херонее - битвы, которая показала полную несостоятельность расчетов на мирное объединение Эллады под эгидою македонского царя. По преданию, получив известие об этом сражении, старый ритор покончил с собой, отказавшись принимать пищу (Dionys. Hal. Isocr., 1; Ps.-Plut. Vitae X Or., Isocr., p. 837 e-f, 838 b; Incerti auctoris vita Isocr., p. 105 сл. Dind.). Правда, это предание ставится некоторыми исследователями под сомнение, однако, как показал К. Мюншер, скепсис в данном случае не оправдан (см.: Munscher К. Isocrates, Sp. 2219 f.). назад

13 Для оценки Ксенофонта как политического писателя см. в особенности: Weil А. Xenophon et l'avenir du monde grec // Festschrift Th. Gomperz. Wien, 1902, p. 118-121; Luccioni J. 1) Les idees politiques et sociales de Xenophon. Gap, 1947; 2) Xenophon et le socratisme (Publications de la Facultй des Lettres d'Alger, t. XXV). P., 1953; Delebecque E. Essai sur la vie de Xйnophon. P., 1957. Ср. также наши работы: 1) Ксенофонт и поздняя тирания // ВДИ, 1969, № 1, с. 108-124; 2) Ксенофонт и его "Киропедия" // Ксенофонт. Киропедия. М., 1976, с. 243-267; 3) Факел Прометея, с. 294-326. назад

14 Ср.: Фролов Э. Д. Ксенофонт и его "Киропедия", с. 256 сл. назад

15 Из необозримой литературы, посвященной Платону, назовем лишь те работы, которые практически необходимы и (или) имеют непосредственное отношение к интересующему нас сюжету: Виндельбанд В. Платон / Пер. с нем. А. Громбаха. СПб., 1900; Асмус В. Ф. 1) "Государство" (Платона) // Платон. Сочинения в трех томах, т. III, ч. 1, М., 1971, с. 579-613; 2) Платон. М., 1975; Лосев А. Ф. "Законы" (Платона) // Платон. Сочинения в трех томах, т. III, ч. 2, М., 1972, с. 583-602; Бейна-ро-вич Л. Е. Проблема справедливости и принципы власти в "Государ-стве" Платона // ВДИ, 1985, № 1, с. 113-125; Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Платон. Аристотель. М., 1993; Barker E. Greek Political Thought. Plato and His Predecessors, 5th ed., 1957; Luccioni J. La pensee politique de Platon (Publications de la faculte des Lettres d' Alger, XXX). P., 1958. назад

16 По этому вопросу см. также: Фролов Э. Д. Платон и тирания // Интеллектуальная элита античного мира. Тезисы докладов научной конференции. СПб.: СПбГУ, 1995, с. 31-30; Heintzeler G. Das Bild des Ty-rannen bei Plato. Stuttgart, 1927; Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 350 f.; Bd. II, S. 697 f.; Giorgini G. La cittа e il tiranno, p. 313 sg. назад

17 О путешествиях Платона в Сицилию ко двору Дионисия Старшего (в 388 г.), а затем его сына Дионисия Младшего (в 366 и 361-360 гг.) см.: Berve H. Die Tyrannis, Bd. I, S. 252-253, 261-266; Bd. II, S. 653-654, 657-659; Fritz K. v. Platon in Sizilien und das Problem der Philoso-phenherrschaft. Berlin, 1968. назад

Глава 2. Греко-македонская держава Филиппа

- 498 -

Первые попытки использования панэллинских лозунгов в интересах собственной державной политики были предприняты еще в эпоху расцвета полисной жизни ведущими городами-государствами Греции, одинаково претендовавшими на гегемонию, - Афинами и Спартой. По свидетельству Плутарха, "когда спартанцы стали смотреть с неудовольствием на возвышение Афин, Перикл, желая еще более пробудить народную гордость и внушить гражданам стремление к великим делам, внес в народное собрание предложение о том, чтобы все эллины, где бы они ни жили, в Европе или в Азии, в малых городах и больших, послали на общий съезд в Афины уполномоченных для совещания об эллинских храмах, сожженных варварами, о жертвах, которые они должны были принести за спасение Эллады по обету, данному богам, когда они сражались с варварами, о безопасном для всех плавании по морю и о мире" (Plut. Per., 17, 1 , пер. С. И. Соболевского). Предложение было принято, и в различные районы Греции, включая острова и побережье Малой Азии, было направлено до 20 специальных афинских посланцев, которые должны были уговорить греков "прийти в Афины и принять участие в совещаниях о мире и общих действиях Эллады" (ibid., 17, 3).

Попытка эта окончилась ничем в первую очередь ввиду решительного противодействия Спарты и дружественных ей пелопоннесских государств, отлично понимавших смысл афинской инициативы. В ту пору - а это происходило, по-видимому, в начале 40-х гг. V в., вскоре после заключения Каллиева мира - проведение

- 499 -

панэллинского конгресса в Афинах означало бы санкционирование ведущей роли Афин в Греции, а стало быть, и признание общегреческого характера их морской гегемонии. Но хотя это афинское начинание и осталось без последствий, замечательно здесь предвосхищение того, что позднее станет общим приемом для обоснования державных притязаний - ссылка на заботу о мире вообще или хотя бы ради безопасного плавания по морю; апелляция к общегреческим религиозным чувствам, замешанным на более или менее патриотической закваске; претензия инициативной стороны на то, чтобы быть лучшим исполнителем "национальных" политических и религиозных чаяний1.

Позднее Спарта перехватила эту пропагандистскую эстафету из рук Афин и в Пелопоннесскую войну вступила под лозунгом предоставления эллинам свободы от афинской тирании, которая-де одна только и является препятствием общему миру. Согласно Фукидиду (I, 139, 3), текст последнего ультиматума, который спартанцы предъявили афинянам, так и гласил: "Лакедемоняне желают мира, а он будет, если вы оставите эллинов автономными" (пер. Ф. Г. Мищенко - С. А. Жебелева). Насколько эффективным оказалось использование этого пропагандистского хода, сознавали уже современники. Тот же Фукидид, описывая состояние в Греции накануне войны, отмечал, что "сочувствие эллинов склонялось больше на сторону лакедемонян, в особенности благодаря заявлению их, что они освобождают Элладу" (II, 8, 4).

Как известно, подобного рода лозунги не помешали Спарте по достижении победы заменить афинскую тиранию своей собственной, причем на пути к этому те, кто выдавал себя за защитников общегреческого дела, не погнушались даже пойти на сделку с персидским царем, признав в обмен на персидскую финансовую помощь

- 500 -

власть царя над греческими городами Малой Азии2. Когда же спустя несколько лет дело дошло до разрыва между Спартой и Персией, спартанское правительство попыталось придать общегреческий "национальный" характер своей войне с персами в Малой Азии. Согласно уже привлекавшемуся выше свидетельству Ксенофонта в "Греческой истории" (III, 4, 3), царь Агесилай перед отплытием в 396 г. в Азию "решил отправиться в Авлиду и принести жертву на том месте, где Агамемнон совершил жертвоприношение перед отплытием в Трою" (пер. С. Я. Лурье). И вновь, как когда-то это было с афинской инициативой, примечательно было полное равнодушие, с каким прочие греческие государства, уже познавшие цену спартанской пропаганды, отнеслись к акции Агесилая. А беотийские власти, как об этом рассказывается далее у Ксенофонта (III, 4, 4), силою даже воспрепятствовали спартанскому царю довести начатый обряд до конца.

В позднеклассический период на смену старинным, клонившимся к упадку полисным республикам в качестве выразителей идеи панэллинизма явились новые государства, более сильные и энергичные, которые, казалось, самою судьбою были предназначены для такой роли, именно развивавшиеся в особенности на периферии греческого мира авторитарные монархические режимы.

Уже Дионисий Старший, готовясь ко второму, решающему столкновению с Карфагеном и стремясь заручиться поддержкой общественного мнения всех греков, в выступлениях перед народным собранием, как свидетельствует Диодор (XIV, 45, 2 сл., под 398 г.), призывал сиракузян начать войну с карфагенянами как ввиду общей враждебности этих варваров ко всем эллинам, так и вследствие происков их против сикелиотов. Не преминул он использовать и другой столь же сильный аргумент - необходимость освобождения греческих городов Сицилии из-под варварского ига. Последний мотив был затем использован Дионисием и при предъявлении от имени сиракузской общины ультиматума карфагенянам. Дионисий извещал карфагенское правительство, что "сиракузяне объявляют карфагенянам войну в случае, если те не освободят порабощенные

- 501 -

ими эллинские города" (XIV, 46, 5; ср. также: 47, 2). Позднее, уже во время самой войны, Дионисий не уставал подчеркивать "национальный" характер направляемой им борьбы и в этой связи считал своим долгом сурово расправляться с теми греками, которые, изменяя общему делу, оставались на службе у карфагенян. Так, после взятия вражеской крепости Мотии (на западной оконечности острова) оставшиеся в живых "варвары" были проданы Дионисием в рабство, тогда как взятые в плен греческие "союзники" карфагенян (очевидно, наемники) были по его приказу подвергнуты мучительной казни (XVI, 53, 4, под 397 г.)3.

Равным образом большой интерес представляют панэллинская программа и политика Ясона, тирана Фер, в 70-е гг. IV в. боровшегося за объединение Фессалии и достижение гегемонии во всей Греции. О его планах нам известно из двух современных и перекликающихся друг с другом источников - Ксенофонта и Исократа. Ксенофонт в "Греческой истории" приводит большую речь фарсальца Полидаманта, ведшего переговоры со Спартой о возможностях совместных действий против ферского тирана (Hell., VI, 1, 4-16)4. Высоко отзываясь об уме и энергии Ясона, Полидамант подробно рассказывает также и о его планах, о которых ферский правитель сам поведал Полидаманту при их личной встрече (§ 8-12). В эти планы входило, во-первых, объединение всей Фессалии в единое государство под властью Ясона; затем, подчинение соседних областей, включая Македонию, привлечение Беотии в качестве союзника, нейтрализация Афин и Спарты и достижение таким путем гегемонии в Греции; наконец, военный разгром и подчинение Персии. Обосновывая возможность победоносной войны с Персией, Ясон указывал на те же обстоятельства, на которые обращал

- 502 -

внимание и Исократ в "Панегирике", - на слабость персов, являющих собою толпу рабов, лишенных гражданской доблести, и на удачные уже опыты борьбы с ними греческих наемников Кира Младшего и Агесилая. Рассказу Ксенофонта в части, касающейся персидских прожектов Ясона, вторит и Исократ в поздней своей речи "Филипп". По словам Исократа, Ясон достиг большой славы одним только тем, что "распространял слухи, будто собирается переправиться на материк и воевать с царем" (Isocr., V, 119, пер. В. Г. Боруховича).

Как известно, Ясон Ферский успел выполнить лишь часть обширной программы. Он добился объединения Фессалии под своей властью, и ему действительно удалось поставить под свой контроль соседние греческие области - не только малоизвестных мараков и долопов, но и эпиротов и македонян. После Левктр, не допустив завершающего разгрома спартанцев победоносным беотическим ополчением, он выступил с претензией на роль высшего арбитра в Греции и уже готовился к походу в Дельфы с тем, чтобы взять на себя руководство делами храма и председательством в Дельфийской амфиктионии форсировать установление собственной гегемонии в Греции, когда насильственная смерть положила конец его стремительному возвышению (370 г.). Не случись этого, кто знает, как обернулось бы дело, и не суждено ли было фессалийскому народу вместе со своим вождем Ясоном исполнить ту историческую роль, какую позднее сыграли македоняне во главе с царями Филиппом и Александром?5

Все же всесторонний учет условий и обстоятельств, в которых происходило развитие тиранических режимов в позднеклассической Греции, заставляет усомниться в возможности реализации панэллинской программы даже такими деятелями, как Ясон Ферский или Дионисий Сиракузский. Как бы ни была оригинальна их политика, каких бы значительных успехов ни добивались они в государственном строительстве и сколь бы ни были подчас ошеломляющими их достижения во внешней сфере, трудной проблемой оставалось для них преодоление пропасти, отделявшей тиранические режимы от гражданских традиций полиса, из недр которого они выросли и на который должны были опираться. Трудная для решения в рамках того естественного политического единства, где рождался данный тиранический режим, эта задача оказывалась во

- 503 -

сто крат труднее для решения ее в масштабах большой исторической области, а тем более всей Греции. Ясон погиб при попытке форсировать решение этой задачи. Дионисий Старший был более удачлив, он создал на греческом Западе новую, обширную Сицилийскую державу. Однако его преемник, бесталанный и бесхарактерный Дионисий Младший, не сумел сохранить оставленного ему богатого наследия, и авторитарной власти на западе в лице Агафокла, Пирра и Гиерона II пришлось снова и снова решать все ту же задачу преодоления полиса и построения монархического государства. И это продолжалось до тех пор, пока, наконец, Рим включением западных греческих общин в свою державу не положил конец этим местным усилиям. Впрочем, что касается Дионисия Старшего, то его активное вмешательство в дела Балканской Греции было уже постольку исключено, поскольку непрерывные войны с Карфагеном, от которых в первую очередь и зависела судьба его государства, и без того занимали все его силы.

В этих условиях естественным было выступление на первый план новой политической силы - Македонской монархии, которая, включившись в борьбу за гегемонию в Греции, довольно скоро перехватила панэллинское знамя у своих соперников - слабеющих полисных республик и непопулярных тираний. Тяготение к общеэллинскому достаточно рано обнаруживается у македонских царей6. Уже Александр I (годы правления приблизительно 495-450/40) выказал отчетливое стремление приобщиться к кругу религиозно-культурной жизни греков (между прочим - своим участием в Олимпийских празднествах), за что и заслужил в позднейшей традиции прозвище Филэллина. При Архелае I (414/3-400/399) Македонская монархия не только изъявила претензию стать центром этой культурной жизни (в частности, приглашением ко двору крупнейших деятелей греческой культуры - художника Зевксиса, эпического

- 504 -

поэта Херила, драматургов Агафона и Эврипида, философа Сократа и др.), но и сделала первые попытки вмешаться в греческие дела (вторжение в Фессалию на рубеже V-IV вв.). Гибель Архелая и последующие внутренние смуты почти на полстолетия сковали внешнеполитическую инициативу Македонского государства, но когда при Филиппе II (359-336) неурядицам, наконец, был положен предел и государство окончательно консолидировалось в централизованную и военизированную, хотя и не лишенную черт патриархальности монархию, эта инициатива немедленно была возобновлена7.

Покончив в первые пять лет своего правления с отражением соседних "варварских" племен (разгром иллирийцев в 357 г. и союза - так называемой Северной лиги - иллирийцев, пеонийцев и фракийцев в 355 г.) и в борьбе с Афинами достигнув выхода к морю (занятие Амфиполя в 357, Пидны в 356 и Мефоны в 354 г.), Филипп перешел к активным наступательным операциям, стремясь одновременно расширить пределы своего государства за счет фракийских земель на востоке, покончить с вклинивавшимся в его владения Халкидикским союзом и, наконец, утверждением в Фессалии заложить основу македонского господства в Греции. Последнее направление в македонской внешней политике было безусловно важнейшим, и именно здесь проявилось умение Филиппа II использовать в интересах собственной державной политики популярные греческие идеи и лозунги.

Обращение свободных фессалийских городов к Филиппу II с просьбой оказать им поддержку против ферских тиранов Ясонидов доставило македонскому царю удобный повод для вмешательства

- 505 -

в греческие дела. Это вмешательство стало еще более активным, когда ферские тираны, в свою очередь, вступили в альянс с фокидскими стратегами-автократорами. То было время третьей Священной войны (356-346 гг.), в которой против фокидян, аннексировавших храмовый город Дельфы, выступила коалиция общин-амфиктионов под руководством беотийцев и фессалийцев. Приняв сторону последних, Филипп получил возможность действовать как защитник общеэллинского дела, как борец за освобождение святыни Аполлона из-под власти святотатцев (см.: Diod., XVI, 35, 1 сл., под 354 г.; Polyaen., II, 38, 2; IV, 2, 19; Justin., VIII, 2, 1 сл.).

Неоднократные вторжения Филиппа в Фессалию завершились в конце концов решительным успехом. В 352 г. на Крокусовом поле (к западу от Пагасейского залива) он наголову разгромил войско фокидского стратега-автократора Ономарха. Перед сражением царь, по свидетельству Юстина, "приказал всем своим воинам надеть лавровые венки и вступил в сражение как бы под предводительством самого бога" (Justin., VIII, 2, 3, пер. А. А. Деконского и М. И. Рижского). Затем, одержав победу, он повелел всех захваченных в плен фокидских воинов, а их было не менее трех тысяч, утопить в море как святотатцев, а труп павшего в бою Ономарха распять (Diod., XVI, 35, 6; 61, 2). Победа на Крокусовом поле решила судьбу Фессалии. Тирания в Ферах пала, и вся область, объединенная в единый, радикально реорганизованный союз, вошла - посредством, так сказать, личной унии, ибо македонский царь был провозглашен пожизненным главой этого союза (Diod., XVII, 4, 1; Justin., XI, 3, 2) - в состав Македонской державы8.

Обретя новые силы и новые импульсы к захватам, искусно продолжая эксплуатировать однажды удачно найденные политические лозунги, Филипп в последующие годы стремительно продолжал движение к уже определившейся цели - установлению македонской супрематии на всем Балканском полуострове. В 352 г. в ходе успешной военной кампании Филипп расширил македонские владения на Фракийском побережье до Пропонтиды, к 348 г. он завершил покорение Халкидики, а в 346 г. добился очень важного

- 506 -

политического соглашения с лидером свободной Эллады Афинами. Заключенный в этом году так называемый Филократов мир не только санкционировал все доселе сделанные Филиппом захваты, но и подготовил - отречением афинян от дружбы со "святотатцами" - последовавшую расправу над Фокидой. Еще в том же году Филипп вместе с фессалийцами и беотийцами вторгся в Фокиду и принудил последнего фокидского стратега-автократора Фалека к капитуляции.

Македонский царь вел борьбу с фокидянами как защитник дела амфиктионов. В соответствии с этой принятой на себя ролью он предоставил решение судьбы побежденных Совету амфиктионов, который теперь после долгого перерыва снова смог собраться в Дельфах. По воле царя и по приговору амфиктионов фокидяне были полностью разоружены, их укрепленные города подлежали срытию, а жители - расселению по деревням. На страну был наложен тяжелый денежный штраф в возмещение убытков, понесенных казной дельфийского храма. Наконец, фокидяне лишились доступа в святилище и участия в Совете амфиктионов. Отобранные у фокидян два голоса, которыми они располагали в Совете амфиктионов, закреплялись за македонским царем, который таким образом официально получал доступ в самое почтенное из всех религиозно-политических объединений в Элладе. Более того, специальным решением на македонского царя вместе с фессалийцами и беотийцами возлагалась впредь забота о подготовке и проведении Пифийских празднеств, что фактически означало закрепление за Филиппом руководящей роли в Амфиктионии. Реорганизация Амфиктионии была увенчана провозглашением общего мира (koinh; eijrhvnh), хотя он и имел первоначально силу лишь для членов Амфиктионии (см.: Diod., XVI, 59, 4 - 60, 5; Paus., X, 3; 8, 2; 13, 6; Justin., VIII, 5, 3 сл.)9.

Итогом третьей Священной войны было, таким образом, полное уничтожение опасного смутьяна в Средней Греции - Фокидского государства. Однако выиграли от этого не те, кто с самого начала добивался уничтожения фокидян, выиграли не беотийцы и не их союзники, а вмешавшийся под конец македонский царь, который теперь крепко стоял в центре Эллады и в любой момент мог

- 507 -

обрушиться и на Беотию, и на другие еще независимые общины. Новые военные и политические успехи Филиппа - распространение македонского влияния на Эпир, освоение и преобразование Фракии в настоящую македонскую провинцию, союз с Гермием, правителем города Атарнея в Эолиде, и подготовка, таким образом, плацдарма для вторжения в Азию, нападение на Перинф и каперство в проливах пробудили, наконец, от спячки значительную часть греческих полисов, которые сплотились вокруг Афин в антимакедонскую коалицию. A когда Филипп, воспользовавшись новой распрей среди греков (дело амфисских локров), под все тем же предлогом защиты интересов Дельфийской амфиктионии вторгся в Среднюю Грецию, к антимакедонскому союзу примкнули и беотийцы, и дело дошло до открытого фронтального столкновения между Македонией и массою греческих полисов во главе с Афинами и Фивами (Спарта воздержалась от участия в этом выступлении)10.

Спор был решен в роковом для греков сражении при Херонее (1 сентября 338 г.). Победа македонского царя над союзным греческим войском, ядро которого составляли афиняне и фиванцы, была столь полной, а потери союзников - столь значительными, что ни о каком продолжении борьбы со стороны греков и речи быть не могло. Теперь Филипп был хозяином в Элладе, и он, разумеется, поспешил закрепить результаты военной победы соответствующим политическим урегулированием. При этом, опираясь на авторитет победителя и на реальную силу, он действовал решительно, но гибко, соразмеряя степень давления не только с ближайшими военно-политическими интересами, но и с политическим весом отдельных греческих полисов, а более всего стремясь к тому, чтобы установившаяся де-факто македонская гегемония была надлежащим образом оформлена и закреплена общим политическим соглашением.

На первых порах, однако, Филипп занялся сведением счетов и урегулированием отношений с отдельными греческими государствами -

- 508 -

участниками антимакедонской коалиции. С Фивами, которые были сильнейшим форпостом свободных эллинов в Средней Греции и сами претендовали на гегемонию в этом районе, Филипп расправился самым суровым и безжалостным образом. В город был введен македонский гарнизон. Были возвращены изгнанные ранее приверженцы Македонии, из которых теперь были образованы новый правящий совет и суд. Противники Филиппа были подвергнуты наказанию: одних казнили, других отправили в изгнание, имущество тех и других было конфисковано. Фивы оказались, таким образом, под жестким македонским контролем.

Вместе с тем были приняты меры к тому, чтобы на будущее пресечь чрезмерное усиление Фив в Беотийском союзе, а самому этому союзу, который продолжал существовать, создать какой-либо противовес. Первое было достигнуто восстановлением некогда разрушенных фиванцами Орхомена и Платей (Paus., IV, 27, 10; IX, 1, 8; 37, 8), второе - возрождением Фокидского союза (ibid., X, 3, 3; 33, 8; 36, 3). Фокидские города стали восстанавливаться еще до Херонейского сражения, одновременно, по-видимому, по инициативе эллинских союзников и Филиппа. Теперь это дело было продолжено и даже облегчено тем, что Филипп сократил ежегодный репарационный взнос фокидян в казну Дельфийского храма с 60 талантов до 10.

Не менее круто обошелся Филипп и с другими общинами Средней Греции и Пелопоннеса, которые имели смелость примкнуть к антимакедонскому лагерю. Эвбейский союз, созданный халкидянами Каллием и Тавросфеном, был уничтожен, в Халкиду был введен македонский гарнизон. Македонские войска заняли также Амбракию и Акрокоринф. Тем более удивительным может показаться снисходительное и даже уважительное отношение македонского царя к Афинам11.

- 509 -

В самом деле, вопреки ожиданию Филипп не стал спешить с вторжением в Аттику. Македонскому царю, в особенности после опыта с Перинфом и Византием, должны были быть ясны трудности осады такого большого морского города, как Афины, которые все еще сохраняли свою главную силу - флот и были готовы защищаться до последней возможности. С другой стороны, для македонского царя было выгоднее не довершать разгрома Афин и не ожесточать против себя сердца сторонников полисной свободы, а добиться примирения и почетным для Афин соглашением вбить клин в отношения между ними и бывшими их союзниками, обеспечив за собой положение высшего арбитра. Филипп оказался достаточно мудр, чтобы, взвесив все эти соображения, первым протянуть руку к примирению.

В Афинах, где первоначальная отчаянная решимость скоро уступила место более трезвым размышлениям, с пониманием отнеслись к предложениям царя, и вскоре было выработано окончательное соглашение. По условиям договора Афины сохраняли основные свои владения, включая и заморские территории (острова Лемнос, Имброс и Скирос, а также Самос). Они сохраняли также протекторат над Делосом, но должны были отказаться от Херсонеса Фракийского, который с тех пор стал македонским владением, и признать роспуск своего морского союза. Зато в качестве своего рода компенсации они получали Ороп - подношение, которое несомненно должно было углубить раскол между афинянами и беотийцами.

Когда афинское народное собрание, у которого в общем не было выбора, утвердило этот договор, македонский царь еще больше подсластил пилюлю. Он без выкупа освободил пленных афинян и, более того, в сопровождении почетного эскорта во главе со своим сыном Александром и двумя видными офицерами Антипатром и Алкимахом отправил на родину останки афинских воинов, павших при Херонее. На этот жест царя афиняне должны были ответить любезностью: они почтили македонского царя бронзовой статуей, даровали ему и его сыну права афинского гражданства и предоставили проксению и права гражданства Антипатру и Алкимаху. Стороны с лихвой, таким образом, продемонстрировали свои дружеские чувства, однако то простое обстоятельство, что эта дружба была навязана одним партнером другому, заставляло усомниться в ее прочности12.

- 510 -

Устроив таким образом дела в Средней Греции, Филипп перешел с войском в Пелопоннес и здесь также позаботился об упрочении своего влияния. Мегары, Коринф и Ахайя, сдавшиеся победителю, были поставлены под жесткий македонский контроль (в Коринф, как указывалось, был введен македонский гарнизон). С Аргосом, Аркадией, Мессенией и Элидой, которые еще раньше вступили в союз с Филиппом и в последней войне сохраняли дружественный по отношению к Македонии нейтралитет, были укреплены союзнические отношения. Наоборот, против Спарты, которая из неприязни к Фивам не участвовала в антимакедонском выступлении, но теперь не торопилась и с поздравлениями победителю, царь вместе с пелопоннесскими союзниками провел карательную экспедицию. В результате от Спарты были отторгнуты все пограничные области, которые в свое время она захватила у соседей. Аргос теперь получил обратно Кинурию, Тегея и Мегалополь - Скиритиду и земли у истоков Эврота, Мессения - Денталиатиду (на западном склоне Тайгета). Все же, как и в случае с Афинами, царь не пошел на полное уничтожение Спарты и сохранил ее в качестве противовеса и своего рода пугала для прочих пелопоннесских государств - его союзников13.

- 511 -

Оценивая в целом политику Филиппа после Херонеи, нельзя не признать, что его действия, направленные на создание нового политического порядка, отличались большой продуманностью и гибкостью. Македонский царь, разумеется, делал все возможное для закрепления своей супрематии в Греции, однако он не форсировал события и не пытался напрямик, используя военный успех, включить греческие государства в состав Македонской державы. Он не мог не сознавать, что если бы даже в тот момент это получилось, надолго сохранить такое господство над Грецией - страной многолюдной, экономически и социально более развитой, чем Македония, вдобавок привыкшей жить в условиях политической свободы и независимости, - все равно не удалось бы.

Разумнее было попытаться создать такую систему отношений, которая позволяла бы македонскому царю, сохраняя фактическое господство, одновременно выступать в роли и на правах естественного арбитра. Заняв гарнизонами ключевые пункты страны, подавив силою сопротивление одних общин, склонив к соглашению другие, изолировав третьи, а бульшую часть привязав к себе посредством личной унии (Фессалия), через Дельфийскую амфиктионию или двусторонними соглашениями, Филипп создал реальные предпосылки для своего выступления в качестве всеобщего высшего устроителя и арбитра. Это положение должно было быть теперь оформлено на всеобщем эллинском конгрессе, который по инициативе Филиппа был созван в Коринфе на исходе осени или в начале зимы 338 г.14

- 512 -

Обращаясь к истории самого Коринфского конгресса, необходимо прежде всего подчеркнуть, что его работа носила сложный и длительный характер. Есть все основания считать, что конгресс собирался в два приема, что было две его сессии: первая, учредительная, на которой было оформлено новое политическое единство, и вторая, на которой было принято решение о войне с персами. Впервые это различие этапов было принято во внимание К. Ю. Белохом, затем, на основании тщательного сличения рассказов Диодора и Юстина, наших главных источников по истории конгресса (Diod., XVI, 89; Justin., IX, 5), оно было обстоятельно обосновано У. Вилькеном, к мнению которого присоединяются большинство ученых15.

На первую, учредительную сессию, рассказ о которой содержится у Юстина, съехались по приглашению македонского царя посланцы всех греческих государств. Лишь Спарта, до конца не усмиренная, игнорировала адресованное ко всем эллинам приглашение Филиппа. Съехавшиеся, как правильно подчеркнуто у Вилькена, были именно посланцами (у Юстина, IX, 5, 1 - legati), не членами общего синедриона, который только еще предстояло создать16. Официальная программа конгресса была, очевидно, изложена Филиппом заранее в специальном эдикте (diavgramma), который был разослан отдельным общинам, а затем оглашен царем при открытии общего собрания.

- 513 -

Предположение об издании Филиппом такого эдикта было высказано все тем же Вилькеном, который для суждения о действиях Филиппа в 338 г. привлек свидетельство Диодора о действиях Полиперхонта в 319/8 г. (Diod., XVIII, 55 сл.). Согласно Диодору, чей рассказ основывается на показаниях хорошо осведомленного Гиеронима из Кардии, Полиперхонт, намереваясь произвести переустройство политических дел в Греции и восстановить мир и порядок, существовавшие при Филиппе и Александре, начал именно с издания общего эдикта. При этом в прокламации Полиперхонта coдepжaлась прямая ссылка на предшествующие эдикты Филиппа и Александра. Подтверждение своему тезису об издании Филиппом общего эдикта Вилькен находит в рассказе Юстина, согласно которому македонский царь в Коринфе пожаловал грекам мир (Justin., IX, 5, 2 - ibi pacis legem universae Graeciae <...> statuit). Хотя Юстин и упрощает дело - процедура принятия решения о мире была в действительности сложнее, - в его рассказе несомненно отразилось знание его прототипа Помпея Трога о царском эдикте17.

Все сказанное имеет большое значение для сравнительной оценки роли Филиппа и греков в истории Коринфского конгресса. Мы видим, что инициатива здесь полностью принадлежала македонскому царю, который не только созвал конгресс, но и заранее авторитетно определил его программу и решения. Тем не менее нельзя недооценивать того факта, что свою волю царь хотел облечь именно в форму общеэллинских решений. В этом заключалось признание за греками известного политического значения, известной мощи, которая заставляла считаться с ними и обращаться, по крайней мере в известных случаях, не как с подданными, а как с партнерами. Созывом Коринфского конгресса Филипп признавал важность того, чтобы политическое урегулирование, казалось бы уже продиктованное им Элладе, в конечном счете выступило в качестве совместного акта македонского царя и всех эллинов. Лишь это, очевидно, могло сообщить новому порядку надлежащую силу и устойчивость.

Первым важным решением Коринфского конгресса было провозглашение общего мира. У Юстина, как мы уже видели, это решение изображается просто как предписание Филиппа. Однако это - упрощение. Инициативная роль царя нашла выражение в предваряющем общеэллинское собрание эдикте, окончательные же решения

- 514 -

были приняты самим этим собранием, явились результатом и содержанием общего договора. Поэтому в греческих источниках принятые в Коринфе решения официально обозначаются не как повеления царя Филиппа, но, с одной стороны, как постановления эллинов (to; dovgma или ta; dovgmata tw'n JEllhvnwn - Ditt. Syll.3, I, № 283, стк. 13; Arr. Anab., I, 16, 6; III, 23, 8), a с другой - как соглашения эллинов с Филиппом (aiJ sunqh'kai - IG2, II/III, 1, № 236, стк. 4/5, 15/16, 17/18, по тексту в реконструкции Вилькена; Ps.-Dem., XVII, passim).

Что касается решения о мире, то, согласно тексту официальных документов и судя по восприятию современников, оно составляло главное содержание заключенного в Коринфе договора. Так, в надписи, содержащей афинский вариант общего договора, предмет соглашения определяется кратко hJ eijrhvnh, возможно также - hJ koinh; eijrhvnh (IG2, II/III, 1, № 236, стк. 9/10, 13/14, 19/20). Равным образом и у Псевдо-Демосфена предмет общего соглашения обозначается как hJ koinh; eijrhvnh или просто hJ eijrhvnh (Ps.-Dem., XVII, в частности § 2, 4, 10).

Об отдельных статьях соглашения о мире можно судить отчасти на основании надписи с афинским вариантом общего договора, отчасти же - по речи Псевдо-Демосфена, который специально трактует о нарушении Александром договора о мире. В самом начале этого договора в торжественной форме провозглашались свобода и автономия для всех эллинов. Это видимое сохранение полисного партикуляризма отнюдь не означало признания за греками того права на свободную гражданскую и политическую борьбу, которое доселе считалось их неотъемлемой собственностью. Обладание свободой и автономией было сопряжено для участников договора с принадлежностью к новой политической системе, существенными признаками которой должны были стать прочный мир и твердый порядок.

Действительно, основное содержание договора сводилось к установлению прочного мира, гражданского и политического, в каждом отдельном полисе и в Элладе в целом. Забота о поддержании гражданского мира нашла выражение прежде всего в признании незыблемости тех государственных порядков, которые существовали у участников договора к моменту его заключения. "И я не буду ниспровергать, - гласит соответствующая часть официальной присяги, - ни царской власти Филиппа и его потомков, ни государственных устройств, существовавших у всех участников, когда они приносили клятвы на верность миру" - [oujde; t]h;n basileivan [t]h;n F[ilivppou kai; tw'n ejkgovn]wn kataluvsw oujde; ta;[j politeivaх ta;х ou[saх] parV eJkavstoiх o{te t[ou;х o{rkouх tou;х peri; th']х eijrhvnhх w[mnuon (IG2, II/III, 1, № 236, стк. 11-14).

- 515 -

При этом бросается в глаза - по крайней мере в изложении Псевдо-Демосфена - выразительное запрещение любых действий, связанных с ломкою общественных отношений, если эти действия противоречили существующей конституции и служили целям переворота. По словам оратора, должностным лицам, призванным стоять на страже общих интересов, вменялось в обязанность "заботиться о том, чтобы в государствах - участниках мирного договора не применялись ни казни, ни изгнания вопреки установленным в этих государствах законам, ни отобрания в казну имуществ, ни передел земли, ни отмена долгов, ни освобождение рабов в целях государственного переворота" - ejpimelei'sqai<...> o{pwх ejn tai'х koinwnouvsaiх povlesi th'х eijrhvnhх mh; givgnwntai qavnatoi kai; fugai; para; tou;х keimevnouхtai'х povlesi novmouх, mhde; crhmavtwn dhmeuvseiх, mhde; gh'х ajnadasmoiv, mhde; crew'n ajpokopaiv, mhde; douvlwn ajpeleuqerwvseiх ejpi; newterismw'/ (Ps.-Dem., XVII, 15, пер. С. И. Радцига).

Что все эти запреты, ставившие предел социально-политическим смутам, должны были в конечном счете содействовать благополучию состоятельных слоев гражданского общества, в этом сомневаться не приходится. С этой точки зрения социальный характер установлений о гражданском мире бесспорен18. Однако из этого вовсе не следует, что в самый момент заключения договора эти установления имели в виду прежде всего социальные интересы состоятельной верхушки греческого общества. Не надо забывать о том, что Коринфский конгресс был заключительным эпизодом вполне определенной политической борьбы, а не социальной революции (или контрреволюции), и положение, которое он должен был оформить, было именно положением политическим, с уже установившимися отношениями господства и подчинения.

С точки зрения главного устроителя Коринфского конгресса - македонского царя Филиппа, было важно прежде всего закрепить достигнутое политическое положение, подтвердить незыблемость македонской супрематии, нерушимость установленных или санкционированных македонским царем порядков. Именно этим, по нашему

- 516 -

мнению, объясняется и внимание Коринфского конгресса к вопросу о гражданском мире. Македонским царем двигала здесь не столько забота об интересах имущих слоев населения - расчет приобрести таким образом симпатии состоятельной элиты мог играть лишь побочную роль, - сколько естественное стремление утвердить собственную власть и власть дружественных ему режимов в Греции. Отсюда характерная формула официальной присяги, имеющая в виду именно государственные интересы македонских царей и их греческих сателлитов (IG2, II/III, 1, № 236, стк. 11-14 - oujde; th;n basileivan th;n Filivppou kai; tw'n ejkgovnwn kataluvsw ktl.). Отсюда и все те конкретные запреты, о которых говорится у Псевдо-Демосфена: они направлены были прежде всего на предотвращение политических переворотов, а затем, конечно, и социальных преобразований, которые могли быть инспирированы антимакедонскими группировками.

С этим же были связаны и настоятельные, возможно даже не раз повторявшиеся в решениях конгресса требования не допускать возвращения изгнанников, т. е. тех несомненно политических деятелей и групп, которые до этого были противниками Македонии и которые впредь могли стать инициаторами ниспровержения только что установленных порядков (ср.: Ps.-Dem., XVII, 3-9, 16-18).

Возвращаясь к содержанию договора о мире, отметим, что его статьями предусматривалось установление в Элладе не только гражданского мира, но и мира политического. Впредь между участниками общего договора запрещались всякие войны, а в случае нарушения этого запрета все участники договора должны были прийти на помощь государству, подвергнувшемуся нападению, и совместными усилиями покарать нарушителя (см. текст официальной присяги IG2, II/III, 1, № 236, в частности стк. 5 сл. и 17 сл.).

Конечно, одного провозглашения мира и порядка еще было мало для того, чтобы они действительно утвердились в жизни. Необходимо было подвести какое-то реальное основание под это новое здание, и таким основанием стало следующее важное решение конгресса - о заключении военного оборонительного и наступательного союза между эллинами и македонским царем Филиппом. Для суждения о новом союзе решающее значение имеет свидетельство Юстина, который не только рассказывает об организации вооруженных сил, но попутно отмечает и характер этого нового союза (Justin., IX, 5, 4; auxilia deinde singularum civitatium describuntur, sive adiuvandus ea manu rex oppugnante aliquo foret seu duce illo bellum inferendum). Юстин, правда, не употребляет самого слова "союз",

- 517 -

но что такое слово было произнесено на Коринфском конгрессе, что наряду с решением о мире было принято и решение о союзе, доказывается рядом упоминаний в других источниках (Diod., XVI, 89, 3; XVII, 63, 1; Arr. Anab., II, 1, 4, но особенно III, 24, 5, где названы одновременно оба важнейших пункта общего договора - решение о мире и решение о союзе, hJ eijrhvnh kai; hJ xummaciva). На основании всех этих материалов, а главным образом ввиду напрашивающейся параллели с эпидаврской надписью SEG, I, № 75, содержащей текст договора о союзе (summaciva) между царями Антигоном и Деметрием и греками (302 г.), Вилькен имел полное право предложить следующее восстановление начальных строк надписи IG2, II/III, 1, № 236: jEmmenw' [th'i summacivai kai; ou; luvsw ta;х s]unqhvkaх ta;[j pro;х Fivlippon Makedovna]19.

- 518 -

Союз между греками и Филиппом II был заключен на подчеркнуто равноправных началах, что, между прочим, нашло выражение и в официальном обозначении нового содружества именами двух его главных партнеров - македонского царя и эллинов (ср. позднейшее jAlevxandroх kai; {Ellhneх, Ditt. OGIS, I, № 8, стк. 6; Arr. Anab., I, 16, 7; II, 2, 2). Суверенные права эллинских союзников были выразительно подчеркнуты не только общей прокламацией о свободе и автономии всех эллинов - участников общего договора, но и специальной оговоркой, содержавшейся по крайней мере в некоторых, частных вариантах договора, о том, что за эллинами сохраняется право самим решать вопрос о своем участии в этом соглашении (Ps.-Dem., XVII, 30).

Всем эллинским государствам - участникам договора гарантировалась неприкосновенность их границ (ibid., 26 сл.). Специально была оговорена свобода эллинов от уплаты какой-либо подати (Schol. in Dem., XVIII, 89, p. 255, 12 Dind.) и от принятия чужих гарнизонов (Polyb., IV, 25, 7; XVIII, 46, 5), последнее - невзирая на фактическое присутствие македонских гарнизонов в целом ряде греческих городов. Участники договора были обязаны только поставлять в союзное войско свои отряды воинов и кораблей. Размеры этих контингентов были тогда же точно определены в соответствии с возможностями отдельных общин. При этом, по свидетельству Юстина, оказалось, что число воинов от одних только эллинских союзников, без учета собственно македонского войска и отрядов от соседних подчиненных македонскому царю варваров, составило 200 тыс. пехотинцев и 15 тыс. всадников, что, конечно, отражает не реальные силы нового союза, а его потенциальные возможности.

Все эти положения не должны затемнять истинной природы и характера нового объединения. Военный союз между греками и Филиппом II был формой, в которой нашло выражение свершившееся еще до Коринфского конгресса объединение Греции под властью македонского царя. И на будущее этот союз должен был служить целям сохранения сложившейся системы отношений. Эта его природа и назначение обусловили и своеобразие его организации, состав и полномочия его руководящих органов. Обращение к этой собственно организационной стороне позволит составить более точное представление о сущности нового объединения.

Внешне организация нового союза являла черты дуализма, отражая таким образом формальное равноправие вступивших в соглашение сторон: греки были представлены своим общим советом -

- 519 -

синедрионом, а Македония - царем, который был провозглашен гегемоном союза.

Самый факт учреждения в Коринфе общего совета засвидетельствован Юстином, который, впрочем, прямолинейно относит эту акцию к числу распоряжений македонского царя (Justin., IX, 5, 2 - consiliumque omnium veluti unum senatum ex omnibus legit). Об этом синедрионе говорится уже в тексте официальной присяги, если только верно восстановление Вилькена (IG2, II/III, 1, № 236, стк. 20/21 - kaqovti [a]n dokh'i tw'i koinw'i suned]rivwi), а в последующей традиции упоминания о нем вообще довольно часты.

Синедрион состоял из представителей греческих государств - участников общего договора, причем норма представительства была, очевидно, определена в соответствии с политическим весом и численностью населения, а практически - с размерами контингентов, которые та или иная община (или группа общин) поставляла в общесоюзное войско20.

Синедрион был учрежден в качестве высшего политического органа объединенных в союз эллинов. Ему вменялось в обязанность следить за сохранностью политического порядка, установленного решениями конгресса, предоставлялось право выносить принципиальные решения, в частности о войне и назначении в этой связи стратега-автократора, и вершить суд во всех спорных делах, касающихся как целых государств - участников договора, так и отдельных граждан.

Имеющиеся в нашем распоряжении материалы как будто бы говорят о том, что синедриону эллинов было уготовано играть важную роль в новом союзе21. Однако это скорее внешнее впечатление; при ближайшем рассмотрении оказывается, что значение этого органа было не столь уж велико и что его никак нельзя признать суверенным представителем эллинской нации. Дело в том, что все

- 520 -

действия синедриона определялись и направлялись стоящим вне политической организации греков македонским царем. Последний был не только партнером греков по союзу, но и их главой. На Коринфском конгрессе он официально был провозглашен гегемоном союза, главнокомандующим всеми его вооруженными силами на суше и на море. В рассказе Юстина о первой сессии Коринфского конгресса (IX, 5, 4) содержится, правда, лишь косвенное указание на избрание Филиппа гегемоном союза (seu duce illo bellum inferendum), однако нет недостатка и в прямых свидетельствах (Dem., XVIII, 201; Polyb., IX, 33, 7; Plut. Inst. Lac., 42, p. 240 a; Schol. in Ael. Aristid. Panath., p. 178, 16 Dind.; ср. также упоминание о гегемоне в тексте официальной присяги IG2, II/III, 1, № 236, стк. 21/22 - kaqovti [a]n] <...> oJ hJgemw;[n paraggevllhi]).

Гегемон отнюдь не был только военным главой союза - фактически он осуществлял и политическое руководство. Именно он определял своим эдиктом принципиальное содержание решений, которые предстояло принять синедриону, и ему же, а не самим эллинам принадлежала инициатива созыва этого совета. По крайней мере в двух известных нам случаях, когда синедрион собирался на свои сессии (в 337 и 336 гг.), инициатива каждый раз исходила от македонского царя (Diod., XVI, 89, 2 сл.; XVII, 4, 9). С другой стороны, в решениях Коринфского конгресса было записано, что свои важнейшие функции - надзор за сохранением существующего порядка и применение необходимых санкций к нарушителям договора - синедрион должен осуществлять совместно с гегемоном союза, т. е. македонским царем. По свидетельству Псевдо-Демосфена, в договоре было определено, что заботиться о поддержании гражданского мира должны "члены синедриона и лица, поставленные на страже общего дела" - tou;х sunedreuvontaх kai; tou;х ejpi; th'/ koinh'/ fulakh'/ tetagmevnouх (Ps.-Dem., XVII, 15), где под "лицами, поставленными на страже общего дела", надо понимать, по всей видимости, македонского царя или его представителей22. По существу, о том же свидетельствует и текст официальной присяги:

- 521 -

"И буду воевать со всяким, нарушающим общий мир, согласно тому, как решит общий синедрион и прикажет гегемон" - kai; polemhvsw tw'[i th;n koinh;n eijrhvnhn par]abaivnonti kaqovti [a]n dokh'i tw'i koinw'i suned]rivwi kai; oJ hJgemw;[n paraggevllhi] (IG2, II/III, 1, № 236, стк. 19-22, с восстановлениями Вилькена).

Правда, как раз последняя фраза может дать повод к заключению о высокой политической роли синедриона, о том, что именно он принимал принципиальные решения, между тем как гегемон лишь руководил их практическим осуществлением23. Однако такое заключение будет основываться лишь на формальном анализе фразы, а не на сути дела. По существу же важно то, что только один гегемон - македонский царь - обладал реальной силой для проведения в жизнь любых решений. Это лишало представительный орган греков реального политического значения и низводило его до уровня младшего партнера с совещательным голосом24.

Таким образом, было бы неверно усматривать в раздельном существовании синедриона эллинов и гегемона какой-то реальный политический дуализм или разделение властей в новом союзе и на этом основании делать вывод о равноправном сотрудничестве двух заключивших его сторон. Разделение властей было здесь видимым, а сотрудничество - фиктивным. Напротив, то обстоятельство, что один из партнеров в новом союзе - именно македонский царь - был одновременно и гегемоном и только он один обладал реальной политической силой, делает это объединение безусловно похожим на прежние симмахии гегемонистского типа25. От Пелопоннесского или от Афинских союзов новое объединение отличалось не характером, а количеством вошедших в него общин (почти все, за исключением, кажется, одной Спарты) и более разработанными организационными формами.

- 522 -

Провозглашением общего мира и созданием нового греко-македонского союза была исчерпана повестка первой сессии Коринфского конгресса. Следующая сессия, рассказ о которой содержится у Диодора (XVI, 89, 2 сл.), открылась несколько времени спустя, после того как первые принципиальные решения конгресса были одобрены и ратифицированы участниками договора. По подсчетам Вилькена, новая сессия открылась примерно в начале лета 337 г.26; она должна была обсудить вопрос о войне с Персией.

Как убедительно показали Ю. Кэрст и У. Вилькен, война с Персией диктовалась македонскими державными интересами. Захват фракийских земель и выход македонцев на побережье Боспора, Пропонтиды и Геллеспонта привели их в непосредственное соприкосновение с персами, которые должны были с тревогой следить за распространением македонской власти в сторону Азии. Вмешательство персидских сатрапов в войну Филиппа с пропонтидскими греками и помощь, которую они оказали в 340 г. осажденному Перинфу, показали, до какой степени Персия не склонна была ограничиваться ролью стороннего наблюдателя. С другой стороны, создание Филиппом новой эллинской лиги под собственным руководством означало полную ликвидацию существовавшей еще со времени Анталкидова мира политической системы, при которой за персидским царем все время сохранялось значение высшего арбитра и авторитета в Греции. Все это - и обоснование Македонской державы в новых границах, и утверждение македонского царя в качестве нового гегемона Эллады - неизбежно вело к войне с Персией. Лишь победоносная война с этой сверхдержавой могла дать македонскому царю гарантию надежности всех достигнутых успехов27.

Впрочем, помимо ближайших политических интересов, к войне с Персией могли толкать македонского царя и более общие соображения. Филипп не мог не понимать, что прочное утверждение македонской гегемонии над привыкшими к свободе и независимости эллинами будет невозможно без соответствующего оправдания, например, необходимостью выполнения большой "национальной" задачи. Война, большая общая война могла не только дать такое оправдание,

- 523 -

но и сообщить новой политической системе мощный импульс, благодаря которому она обрела бы дополнительную прочность и устойчивость. Популярные в Греции идеи панэллинизма подсказывали обращение в ту сторону, куда уже толкали Филиппа державные македонские интересы. Такой войной при тогдашних обстоятельствах и состоянии умов могла быть только общая борьба с варварами, отражение их от границ нового греко-македонского единства и организация совместного завоевательного похода на Восток.

До Филиппа идею общей борьбы с варварами уже нещадно эксплуатировали Дионисий Старший и Ясон Ферский. Македонский царь не мог не быть знаком с их опытом. Впрочем, ко времени Коринфского конгресса он сам уже приобрел большой навык в использовании популярных идей для прикрытия своих державных целей. Так, как мы видели, вмешательство в фессалийские дела он осуществлял под благовидным предлогом защиты свободных эллинов от тирании, а вторжения в Среднюю Грецию проводил, выступая от лица амфиктионов, в качестве мстителя за поруганную святыню Аполлона. Теперь, в Коринфе, он взял на себя новую роль вождя эллинов в борьбе с их заклятым врагом - Персией. Выступить с идеей возобновления такой борьбы было тем естественнее, что само место нового панэллинского конгресса - Коринф - подсказывало сопоставление с временем великого единения эллинов в борьбе с полчищами Ксеркса. Отсюда же, а также, конечно, из практического опыта с Дельфийской амфиктионией заимствована была Филиппом и оригинальная мотивировка новой войны - необходимость отмщения варварам за надругательства над святынями эллинов28.

Судя по рассказу Диодора, Филипп стал распускать слухи о готовящейся им новой войне с персами еще накануне первой сессии Коринфского конгресса. Именно тогда, стараясь заручиться

- 524 -

симпатиями греков, он выдвинул идею этой новой войны и дал ей надлежащее обоснование. На самой первой сессии вопрос о войне с Персией еще не обсуждался. Начинать открытую борьбу с персами до окончательного устроения собственно греческих дел Филиппу, очевидно, не казалось целесообразным. Однако, как выразительно подчеркнуто у Юстина, ни для кого не было тайной, что учреждавшиеся тогда общесоюзные вооруженные силы предназначались именно для борьбы с Персией (Justin., IX, 5, 5 - neque enim dubium erat imperium Persarum his apparatibus peti). Теперь, на второй сессии конгресса, этот вопрос был уже поставлен совершенно официально.

И на сей раз инициатива целиком принадлежала македонскому царю. Заранее соответствующим эдиктом он известил греческие общины о своем намерении обсудить с ними вопрос чрезвычайной важности. Когда по переданному таким образом приглашению в Коринф собрались делегаты - теперь это были уже члены синедриона, - они услышали заявление царя о необходимости начать борьбу с персами (Diod., XVI, 89, 3). Заявление это было встречено с одобрением, и, таким образом, вопрос о войне был решен.

Затем специальным постановлением конгресс передал македонскому царю для ведения войны чрезвычайные полномочия, избрав его стратегом-автократором (Diod., XVI, 89, 3; Рар. Оху., I, № 12, стб. III, стк. 9-13)29. Тогда же, если только это не было сделано еще на первой сессии конгресса, было принято решение, запрещавшее эллинам служить в качестве наемников у варваров (Arr. Anab., I, 16, 6; 29, 6; III, 23, 8; 24, 5)30. Весной 336 г.

- 525 -

первые отряды македонских войск переправились в Малую Азию, и только неожиданная смерть царя Филиппа, заколотого во время празднеств в Эгах его бывшим фаворитом Павсанием, помешала немедленному исполнению принятого Коринфским конгрессом решения.

Политическое творчество Филиппа II - важный момент в истории не только Македонии, но и всей Балканской Греции. Кульминацией этого творчества явилось создание в 338/7 г. Коринфской лиги - нового греко-македонского единства, призванного служить сохранению общего мира и порядка в Греции, нацеленного, далее, на выполнение грандиозной внешнеполитической программы - завоевание персидского Востока. В Коринфской лиге нашли воплощение заветные стремления македонских царей к утверждению в качестве лидеров греческого мира. В ее построении вместе с тем отразилось своеобразие осуществлявшегося под руководством Филиппа II взаимодействия македонской державной политики с обществом греческих полисов. Насколько же конструктивным и плодотворным оказалось это взаимодействие? Ответить на этот вопрос можно, суммируя впечатления от истории Коринфского конгресса.

Для начала надо учесть весьма своеобразный характер ситуации, которая сложилась накануне конгресса. Существенными признаками обстановки были военный разгром Филиппом коалиции свободных эллинов и определение им своих отношений с эллинскими общинами таким образом, что это давало ему возможность и впредь выступать в роли высшего арбитра и авторитета. Иными словами, предыстория Коринфского конгресса характеризуется тем, что македонскому царю фактически уже удалось добиться господства в Греции. Однако отчасти в силу присущего Филиппу политического такта, отчасти же ввиду сохранения некоторыми греческими общинами потенциальной возможности к сопротивлению заключительное устроение политических дел в Греции было осуществлено таким образом, что создавалась предпосылка для оформления этого положения общим, пусть чисто видимым, соглашением.

Как бы там ни было, не приходится сомневаться, что инициатива в созыве общеэллинского конгресса целиком принадлежала победителю греков - македонскому царю Филиппу. Но отсюда следует, что и заинтересован в этом конгрессе был более всего он сам. Равным образом решения Коринфского конгресса отчетливо

- 526 -

отразили прежде всего македонские интересы. Это очевидно даже в отношении решения о гражданском и политическом мире в Элладе. Интересы состоятельной верхушки греческого общества могли играть здесь лишь побочную роль. И уж совершенно бесспорна преимущественная забота Филиппа о собственных интересах в решении, определившем организацию новой политической системы, в решении о новой симмахии. Возможно, по замыслу устроителя, эта симмахия должна была будить в греках воспоминания о славном эллинском союзе времен Греко-персидских войн, однако по существу эта новая организация не имела ничего общего со свободным союзом эллинов. Она была сродни гегемонистским объединениям типа Афинской или Пелопоннесской архэ или той системе, которая была навязана грекам условиями Анталкидова мира.

Наконец, не может быть поставлена под сомнение важная роль собственно македонских интересов и в тех решениях, которые определили будущую внешнюю политику нового союза. Война с Персией была неизбежна с точки зрения ближайших державных интересов Македонии. Она была необходима македонскому царю и для того, чтобы придать на будущее надлежащую устойчивость созданной им политической системе. При этом естественной была спекуляция царя на панэллинских, шовинистических настроениях греческого общества. Однако реальная политика определялась именно державными интересами Македонии, а не призывами идеологов панэллинизма.

Сказанное подводит к общему - неутешительному с точки зрения панэллинизма - суждению о Коринфском конгрессе 338/7 г. Событию этому должно быть отведено место не столько в истории собственно эллинской, сколько в истории державной македонской политики, последовательным проводником которой - и только ее одной - был царь Филипп. Оформленное решениями Коринфского конгресса объединение Эллады не было результатом внутреннего, спонтанного развития греческой нации. Это объединение было навязано эллинским полисам силой оружия, а затем закреплено мнимо равноправным соглашением в Коринфе. Ни о создании единого греко-македонского государства, ни даже о фактическом союзе македонской монархии с состоятельной верхушкой греческого общества говорить не приходится. Результатом политического творчества Филиппа II, частью которого

- 527 -

был и Коринфский конгресс 338/7 г., явилось создание симмахии, системы искусственной и эфемерной, не пережившей своего творца31.

В самом деле, едва весть о смерти Филиппа (336 г.) достигла Греции, как началось всеобщее волнение, и новому македонскому царю Александру пришлось немедленно отправиться в дипломатический вояж по греческим городам для подтверждения своего, унаследованного от Филиппа положения главы греко-македонского союза. Эта миссия имела успех: фессалийцы провозгласили Александра вождем-архонтом своего союза, Дельфийская амфиктиония признала его своим председателем, а в Коринфе на заседании союзного синедриона на него были возложены чрезвычайные полномочия стратега-автократора для ведения войны с Персией32.

Однако успех македонской дипломатии был временным. Стоило Александру покинуть Грецию и отправиться в поход против северных варваров - фракийцев, трибаллов, гетов, а затем иллирийцев, -

- 528 -

как брожение возобновилось, а когда распространился слух о гибели юного царя, вспыхнуло открытое восстание (335 г.). Центром движения стали более всего униженные после Херонеи Фивы. Здесь верх взяла антимакедонская группировка, и фиванцы осадили македонский гарнизон на Кадмее. Афиняне, аркадяне и элейцы более или менее открыто солидаризировались с ними. Понадобились стремительное вторжение Александра с войском и суровое наказание Фив, чтобы остановить это опасное для македонцев движение.

Смирившись, афиняне и другие греки приветствовали своего протектора-карателя, однако было ясно, до какой степени шатко возведенное македонскими царями здание и как взрывоопасна ситуация в Элладе. Когда в следующем, 334 г. нетерпеливый Александр выступил в поход на Восток, ему пришлось принять меры для обеспечения своего тыла не только от возможных вторжений соседей-"варваров", но и от весьма вероятных антимакедонских выступлений в Греции. Один из лучших македонских полководцев Антипатр был оставлен в качестве наместника Македонии и заместителя царя в Греции с титулом стратега Европы и примерно с четвертью всего македонского войска (12 тыс. пехоты и 1500 всадников), чтобы держать под прицелом и соседних варваров, и греков (Diod., XVII, 17, 5; Arr. Anab., I, 11, 3)33. Когда в отсутствие Александра в 331 г. в Элладе в очередной раз вспыхнет антимакедонское движение, на этот раз по инициативе Спарты (выступление царя Агиса III), Антипатр без колебаний применит вооруженную силу для подавления этого движения.

В войну с Персией Александр вступил не только как македонский царь, но и как глава греко-македонского союза, Коринфской лиги, и в этом своем последнем качестве он, конечно, использовал не только панэллинские лозунги, но и силы прикованного к его державной колеснице панэллинского союза. Однако как мало было привлечено этих сил для похода и как мало, стало быть, доверял Александр грекам! Из 200 с лишним тысяч воинов, которые, по подсчетам Юстина, могла выставить объединенная в союз Эллада, в поход с македонским царем выступили всего-навсего 7 тыс. пехотинцев и 600 всадников - против 30 тыс. пехотинцев и 5 тыс. всадников собственно македонского войска (Diod., XVII, 17, 3-4; Arr. Anab., I, 11, 3). И очень может быть, что присутствие достаточно

- 529 -

незначительных греческих контингентов в войске царя служило целям не столько военным, сколько политическим - быть заложниками верности своих общин34. Правда, македонское войско сопровождал еще довольно сильный греческий флот (до 160 триер), но активной роли в войне этот флот не играл и с окончанием малоазийской кампании 334 г. был отпущен домой.

И в дальнейшем Александр не скупился временами на панэллинские жесты, назначением которых было поддерживать соответствующее настроение у греков, именно - что поход совершается не только в державных интересах Македонии, но и ради всей Эллады. Так, сразу же после переправы через Геллеспонт царь посетил древний Илион, совершил там жертвоприношение в честь богини Афины и возложил венок на могилу Ахилла. После первой большой победы над персами при Гранике он распорядился отправить в Афины в дар богине Афине 300 захваченных у врага комплектов вооружения с характерным посвящением: "Александр, сын Филиппа, и эллины, за исключением лакедемонян, взяли у варваров, населяющих Азию" (Plut. Alex., 16, 17-18; Arr. Anab., I, 16, 7). В тоже время он сурово расправился с греческими наемниками, которые служили у персов и попали к нему в плен. Обвинив их в измене общеэллинскому делу, он приказал заковать их в цепи и отправить на работы в Македонию (Arr. Anab., I, 16, 6). Наконец, он допустил сожжение царского дворца в древней столице персов Персеполе, оправдывая этот акт вандализма необходимостью отомстить варварам за разрушение ими Афин и сожжение эллинских святынь во время Греко-персидских войн.

Однако все это были скорее пропагандистские жесты, реальная же политика македонского царя вся была подчинена целям создания мировой империи, в которой Греции была отведена роль терпимого младшего партнера, необходимого, но ненадежного сателлита, своего рода подсобного резервуара, откуда можно было черпать наемников и колонистов, потребных для завоевания и освоения земель Востока. По существу, уже с первых стадий похода стало ясно, как мало Александра заботили дела и интересы возглавляемого им общеэллинского союза, как мало он воспринимал себя союзным стратегом и как сильно - державным властелином. Завоеванные персидские провинции он ставил под начало собственных

- 530 -

сатрапов из числа близких ему македонцев (назначение Каласа наместником Малой Фригии, Асандра - наместником Лидии и Ионии, и т. д.). Равным образом - и это еще более показательно - освобожденные от персидской власти греческие города Малой Азии не были включены в состав эллинского союза, а стали непосредственными подданными македонского царя.

И чем дальше, тем сильнее и откровеннее проступали в действиях Александра замашки державного властелина мира. Уже после победы при Иссе он высказал - в ответе пытавшемуся договориться с ним Дарию - претензию на титул царя Азии (Arr. Anab., II, 14), а после решающего успеха при Гавгамелах и в самом деле был провозглашен царем Азии (Plut. Alex., 34, 1). Он скоро перенял царские инсигнии Ахеменидов и стал насаждать при своем дворе заимствованный у Ахеменидов же монархический этикет. И одновременно с этим, действуя уже не столько в традициях Востока, сколько в русле развившихся у греков в позднеклассическое время представлений, он последовательно работал над созданием собственного культа. Проявлениями этой политики были провозглашение его сыном Аммона в ливийском оазисе Сива, признание его сыном Зевса ионийскими жрецами Бранхидами в Дидимах и эрифрейской Сивиллою и пр.

Это свершавшееся во время похода перерождение македонской монархии не обходилось без недоразумений в отношениях между порывистым и нетерпеливым царем и его воспитанным в патриархальных традициях окружением. Известно, как решительно подавлял Александр голоса протеста, раздававшиеся среди его македонских соратников. Здесь, однако, надо подчеркнуть, что с греками царь склонен был церемониться еще меньше. Доказательство - безжалостная расправа над сопровождавшим его в походе греческим историком Каллисфеном, который согласен был прославлять Александра как борца за общеэллинское дело, но решительно отказался признать новый обычай приветствовать царя глубоким поклоном (проскинесис).

Вообще, сколь бы внешним ни было панэллинское прикрытие восточного похода, в 330 г., после захвата сердца Персидской империи, было покончено и с этим. В Экбатанах греческие контингенты были отпущены домой, и оставшиеся этапы похода - завоевание Восточного Ирана и Западной Индии, экспедиция по Гидаспу и Инду, равно как и продвижения по Центральному и Южному Ирану на обратном пути, - были проделаны Александром

- 531 -

вполне однозначно в качестве македонского царя, исключительно по собственной инициативе и собственными силами.

С завершением грандиозных завоеваний на Востоке и созданием небывалой по масштабам мировой империи державная тенденция в политике Александра по отношению к грекам должна была окончательно и безоговорочно возобладать. Когда по возвращении из похода царь направил греческим полисам указы с требованиями возвратить изгнанников и почитать его самого как новоявленное божество, стало очевидно окончательное низведение Эллады до положения подвластной мировому властелину провинции. Ведь требование вернуть изгнанников, какими бы соображениями оно ни мотивировалось, означало грубое вмешательство македонского царя во внутренние дела Эллады, более того - прямое попрание им возобновленного им же самим Коринфского договора. И если это повеление представляло собой откровенное насилие над греками в области политической, то требование апофеоза, противоречившее вековым традициям и представлениям полисных греков, означало столь же неприкрытое насилие над ними в сфере идеологии.

Коринфское соглашение было навязано грекам в 338/7 г. их победителем царем Филиппом. Оно было еще раз принудительным образом возобновлено наследником Филиппа Александром, который окончательно придавил и принизил греческие полисы. Можно ли было ожидать прочности от обусловленных таким соглашением мира и союза? Могло ли греческое общество - в лице своих ораторов, историков и философов, которые ратовали за объединение страны и завоевание совместными силами стран Востока,- испытывать удовлетворение от достигнутого таким образом воплощения в жизнь панэллинских идеалов? Очевидно, что нет, и это было доказано не только антимакедонскими выступлениями после смерти Филиппа в 336 и 335 гг., но и еще больше в 323 г., когда после смерти Александра в Греции немедленно началось новое антимакедонское движение и новый эллинский союз, сплотившийся еще раз вокруг Афин, перечеркнул искусственное построение македонских царей.

* * *

В заключение - еще несколько слов об историческом парадоксе панэллинизма. Идеология и политика панэллинизма в их взаимосвязи бесспорно представляют одну из характернейших, можно сказать - важнейших, черт исторического развития Греции в век поздней

- 532 -

классики и раннего эллинизма. Как явление идеологическое, панэллинизм был порождением чисто греческим. Он был своеобразным ответом на кризисную ситуацию IV в., ответом всеобъемлющим, предлагавшим решение как внутренних социально-политических проблем, перед которыми стояло каждое полисное государство, так и трудностей внешнеполитических, связанных с отношениями между греческим миром и варварским окружением. Разработанная мыслителями и писателями позднеклассического периода до уровня форменной доктрины, панэллинская идея предполагала, в частности, установление согласия и мира среди эллинов, объединение доселе враждовавших полисов в союз и проведение общими силами завоевательного похода на Восток в целях устранения раз и навсегда "варварской" опасности и, более того, разрешения за счет азиатских стран своих собственных проблем. Именно имелось в виду предоставление занятия и заработка массам наемников, вывод избыточного аграрного населения на новые земли и достижение таким образом социального мира и благополучия в Элладе.

Вступив во взаимодействие с другой идеей, рождение которой тоже было обусловлено поисками выхода из кризисной ситуации, - идеей монархической, - панэллинская доктрина в конце концов включила в качестве важного элемента мысль о руководящей роли кого-либо из греческих тиранов или, наконец, македонского царя. При этом, однако, идеологи панэллинизма, выросшие на почве полиса и потому не способные порвать с традиционным полисным образом мышления, не уставали подчеркивать, что такому монарху должна быть отведена роль инициативного вождя и благодетеля эллинов, которые и под его началом сохранят свой полисный строй и уклад жизни.

Программа панэллинизма отличалась, таким образом, не только естественным, как могло показаться, решением всех больных проблем в комплексе - внутренних так же, как и внешних, и первых именно посредством вторых, - но и причудливым переплетением безусловно различных устремлений: общегражданских и социально-элитарных, полисно-республиканских и монархических. В этой сложносоставной, амальгамированной природе панэллинизма, несомненно, заключалось известное превосходство его как доктрины над другими, более частными и ограниченными в своих принципиальных установках концепциями. Но в этом же заключалась и радикальная апория панэллинской программы, ставившая под вопрос возможность ее практического осуществления.

- 533 -

Проблема состояла именно в том, чтобы соединить трудно- или вообще несоединимое: полисный партикуляризм - с установлением всеобщего твердого порядка, свободу и автономию городских республик - с гегемонией монархического государства. К этому надо добавить зависимость осуществления всей программы от важного внешнего условия - победоносной войны с "варварами". Хотя положение дел в Персии, равно как и опыт некоторых частных авантюр (Десяти тысяч, Агесилая), внушали сильные надежды на успех, риск при глобальном столкновении был велик и удача не могла быть заранее гарантирована.

Как бы там ни было, эту доктрину исповедовали в IV в. многие греки, представители различных социальных слоев и политических группировок, последовательные демократы и патриоты своего полисного отечества так же, как и те, кто симпатизировал аристократии или монархии и был заражен космополитизмом. При желании можно было бы привести примеры панэллинских высказываний даже у такого афинского патриота, каким был Демосфен35. Тем не менее фактом является то, что с наибольшей настойчивостью и обстоятельностью панэллинскую идею разрабатывали те, кого можно считать идейными представителями полисной элиты, состоятельной и знатной верхушки греческого общества, менее скованной, в отличие от демократии, представлениями о полисной свободе и независимости, вообще полисным патриотизмом, и более открытой для новых космополитических и монархических настроений, естественным образом предуготовлявших или смыкавшихся с панэллинизмом.

Впрочем, эта открытость полисной элиты для новых, шедших вразрез с классическими традициями идей никогда не достигала у людей, выросших на почве полиса, степени абсолюта. Напротив, она уживалась с сохранением ряда старых установок, и вот как раз эта амальгама старого и нового, отразившаяся до известной степени и в доктрине панэллинизма, делала возможным при случае подключение к ней и сугубых, казалось бы, ревнителей полисных традиций.

- 534 -

Но дело не ограничивалось исповеданием и пропагандою идей. В позднеклассический период панэллинизм в силу своей особенной популярности становится своего рода стилем любых действий общегреческого диапазона, атрибутом державной политики любого государства, добивавшегося успеха на общегреческой арене. Уже вождь афинской демократии в V в. Перикл пробовал подкрепить притязания своего полиса на гегемонию в Греции ссылкою на своего рода панэллинскую программу. Позднее эта линия была продолжена Спартою - и в ходе Пелопоннесской войны, и после нее, в трудный период отстаивания уже достигнутого руководящего положения, в борьбе с Персией и поддерживаемыми ею греческими соперниками. С ослаблением ведущих полисов Эллады эстафета панэллинизма была подхвачена молодыми и более сильными автократическими государствами - младшими тираниями и, наконец, Македонской монархией. При этом очевидно, что степень развития панэллинской политики была прямо пропорциональна несвязанности проводившего ее режима полисными традициями. Во всяком случае, носителям авторитарной власти, строителям новых монархических государств удавалось более успешно применить на деле эту программу, чем правительствам старых полисных республик.

От широты использования панэллинизма в державной политике надо, однако, отличать степень его результативности в государственном строительстве. Здесь мы сталкиваемся с видимым парадоксом. Шире всего - в масштабах почти всей Греции и с выработкою впечатляющих внешних форм - политика панэллинизма была использована македонскими царями. Объяснялось это, надо думать, именно их независимостью от полисных традиций, тем, что они при всей родственности их грекам стояли вне их традиционной политической системы и, стало быть, были более свободны в использовании политики нового стиля. Венцом этой политики явились создание Коринфской лиги - структуры более разработанной, чем какая бы то ни была из прежних симмахий, - и организация совместного завоевательного похода на Восток, завершившегося полным покорением Азиатского материка.

Однако все эти успехи именно в части, касавшейся греков, были безнадежно скомпрометированы эгоизмом и насилием македонских царей, для которых панэллинизм, как оказалось, был лишь вспомогательным средством, дипломатическим tour de force для достижения собственных державных целей. Та самая несвязанность

- 535 -

полисными традициями, которая обусловила широкое использование македонскими царями лозунгов и форм панэллинизма, оказалась и причиной принципиальной внутренней несовместимости македонской монархии с миром греческих полисов,- несовместимости, которая привела к краху все воздвигнутое с таким искусством здание, как только ушли из жизни его непосредственные сильные творцы.

Парадокс и одновременно трагедия греческой истории состояли в том, что преодолеть укоренившиеся полисные традиции было невозможно, стоя на почве собственно греческой. А достигнутое чужой волей и чужими силами такое преодоление ввиду неизбежного при этом радикального разрыва с полисными принципами, составлявшими основу основ общественной жизни греков, было обречено на скорое крушение. И так продолжалось, по крайней мере, до вмешательства в греческие дела Рима, и более мощного, и, может быть, более гибкого в своих отношениях с подпавшими под его власть греческими общинами.

Примечания

1 О времени и смысле затеянной Периклом акции с панэллинским конгрессом подробнее см.: Miltner F. Perikles (1) // RE, 1937, Bd. XIX, Hbbd. 37, Sp. 763-764; Martin V. La vie internationale dans la Grece des cites. P., 1940, p. 366 s.; Merritt B. D., Wade-Gery H. T., McGregor М. F. The Athenian Tribute Lists, vol. III, Cambridge (Mass.); Princeton (N. J.), 1950, p. 279 f.; Levi М. A. Plutarco e il V secolo. Milano, 1955, p. 134 sg., 305 sg. См. далее: Dienelt K. Die Friedenspolitik des Perikles. Wien, 1958; Raubitschek A. E. The Peace Policy of Pericles // AJA, vol. 70, 1966, N 1, p. 37-41; Bengtson Н. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Munchen, 1969, S. 213; Will E. Le monde Grec et l'Orient, t. I, P., 1972, p. 166-167.назад

2 Эта сделка была оформлена в трех последовательных договорах, которые спартанцы заключили с персами в 412-411 гг. См.: Thuc., VIII, 17-18, 36-37, 57-58; Bengtson Н. Die Vertrage der griechisch-romischen Welt von 700 bis 338 v. Chr. (Die staatsvertrage des Altertums, II). Munchen; Berlin, 1962, N 200-202.назад

3 Более подробный разбор и оценку панэллинской политики Дионисия см.: Stroheker K. F. Dionysios I. Gestalt und Geschichte des Tyrannen von Syrakus. Wiesbaden, 1958, S. 43 f., 148 f., 179 f.; Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Munchen, 1967 (I, S. 221, 237, 246 f., 256, 258 f.; II, S. 644, 649, 656). См. также выше, ч. III, гл. 2-3.назад

4 По мнению новейших исследователей, эта излагаемая Ксенофонтом речь в своей основе восходит к действительно сказанному Полидамантом и потому является ценнейшим источником для суждения о реаль-ном положении, политике и планах ферского властителя. См.: Staehelin F. Jason (3) // RE, Bd. IX, Hbbd. 17, Sp. 773; Wilcken U. Zu Jason von Pherai // Hermes, Bd. 59, 1924, Н. 1, S. 126 f.; Berve Н. Die Tyrannis, Bd. II, S. 668.назад

5 Ср. выше, ч. II, гл. 3, § 2.назад

6 Для истории ранней Македонии, в частности для суждения о греческой политике македонских царей, см.: Abel O. Makedonien vor Konig Philipp. Leipzig, 1847; из более новой литературы см.: Geyer F. Makedonien bis zur Thronbesteigung Philipps II (Historische Zeitschrift, Beiheft 19). Munchen; Berlin, 1930; Paribeni R. Macedonia sino ad Alessandro Magno. Milano, 1947; Cloche P. Histoire de la Macedoine jusqu'a l'avenement d'Alexandre le Grand (331 avant J.-C.). P., 1960; Hammond N. G. L., Griffith G. T., Walbank F. W. A History of Macedonia, vol. I-III, Oxford, 1972-1988 (главным образом т. II, изданный в 1979 г.). назад

7 О политике Филиппа II вообще см.: Momigliano A. Filippo il Ma-cedone. Saggio sulla storia greca del IV secolo a. C. Firenze, 1934; Geyer F. Philippos (7) // RE, Bd. XlX, Hbbd. 38, Sp. 2266-2303; Cloche P. Un fondateur d' empire: Philippe II, roi de Macedoine. Saint-Etienne, 1955; Ellis J. R. Philip II and Macedonian Imperialism. L.; New York, 1976. Специально о взаимоотношениях Филиппа с греками в решающий период после Филократова мира см.: Wust F. R. Philipp II. von Makedonien und Griechenland in den Jahren von 346-338 v. Chr. (Munchener Historische Abhandlungen, 1. Reihe, H. 14). Munchen, 1938. Об отношениях с Афина-ми: Philip and Athens / Selected and Introduced by S. Perlman. Cambridge; New York, 1973; с персами: Kienast D. Philipp II. von Makedonien und das Reich der Achaimeniden (Abhandlungen der Marburger gelehrten Ge-sellschaft, Jg. 1971, № 6). Munchen, 1973.назад

8 Об организации Фессалии под властью македонских царей см.: Busolt G., Swoboda Н. Griechische Staatskunde, Bd. II, Munchen, 1926, S. 1488 f.; Westlake Н. D. Thessaly in the Fourth Century B. C. L., 1935, p. 196 f.; Sordi М. La lega tessala fino ad Alessandro Magno. Roma, 1958, p. 261 sg. См. также выше, ч. II, гл. 3, § 3. назад

9 О реорганизации Дельфийской амфиктионии см. также: Wust F. R. Philipp II. von Makedonien und Griechenland, S. 18 f. Для общей оценки ср. также: Bengtson Н. GG4, S. 318 f.; Will E., Mosse C., Goukowsky P. Le monde Grec et l'Orient, t. II, P., 1975, p. 53 s.назад

10 Для истории этой последней кампании, помимо соответствующих разделов в общих трудах по истории древней Греции и литературы о Македонии и Филиппе, указанной выше, см.: Glotz G. Philippe et la surprise d'Elatйe // BCH, t. XXXIII, 1909, p. 525 s.; Mosley D. J. Athen's Alliance with Thebes 339 B. C. // Historia, Bd. XX, 1971, Н. 4, p. 508-510; Hammond N. G. L. The Victory of Macedon at Chaeronea // Ham-mond N. G. L. Studies in Greek History. Oxford, 1973, p. 534-559. назад

11 О действиях и распоряжениях Филиппа в отношении городов Средней Греции (кроме Афин) ср.: Beloch К. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. III, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1922, S. 569, 573; Roebuck C. The Sett-lements of Philip II with the Greek States in 338 B. C. // ClPh, vol. XLIII, 1948, N 2, p. 76 f., 82 f. Относительно судьбы Эвбейского союза мы придерживаемся взгляда А. Шефера и Ф. Р. Вюста (Schefer A. De-mosthenes und seine Zeit, 2. Aufl., Bd. III, Leipzig, 1887, S. 38; Wust F. R. Philipp II. von Makedonien und Griechenland, S. 174). Попытка К. Роубака оспорить этот взгляд не представляется убедительной.назад

12 О соглашении Филиппа с Афинами см.: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 569-573; Roebuck С. The Settlements of Philip II, p. 80-82. Неясной остается связь этого договора с вхождением Афин в Коринфскую лигу. Со времен А. Шефера утвердилось мнение, что в договоре Филиппа с Афинами уже содержалось обращенное к Афинам предложение присоединиться к будущему общему союзу (Schefer А. Demosthenes, Bd. III, S. 29; Beloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 572; Roebuck C. The Settlements of Philip II, p. 81). Однако, как убедительно показал В. Г. Борухович, источники, привлекаемые для решения этого вопроса (Ps.-Dem., XVII, 30; Plut. Phoc., 16, 4-7), не дают оснований для такого заключения. Скорее, наоборот, предложение Демада, о котором говорится у Плутарха, могло быть сделано после заключения мира между Филиппом и Афинами, в ответ на новые предложения македонского царя. А оговорка, о которой упоминается у Псевдо-Демосфена, содержалась - тут уже не может быть двух мнений - именно в тексте общего договора, а не в сепаратных соглашениях Филиппа с Афинами. См.: Борухович В. Г. Ко-ринфский конгресс 338 г. до н. а. и его решения // Учен. зап. Горьк. гос. ун-та, вып. 46, 1959, с. 202-204.назад

13 О политике Филиппа в Пелопоннесе см. также: Beloch К. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 573-575; Roebuck С. The Settlements of Philip II, p. 83 f., 91 f. У последнего специально рассматривается вопрос об участии Коринф-ской лиги в урегулировании споров между Спартой и пелопоннесскими союзниками Македонии. Дело в том, что и в Пелопоннесе, как и в других случаях, Филипп позаботился о том, чтобы своим действиям придать хотя бы вид законности. Когда была создана Коринфская лига, он передал на рассмотрение объединенных в эту организацию эллинов вопрос о территориальных претензиях пелопоннесских полисов к Спарте. Коринф-ская лига в лице специально созданного трибунала или непосредственно синедриона расследовала дело и своим постановлением санкционировала фактически уже состоявшееся решение (об этом достаточно формальном участии Коринфской лиги см.: Polyb., IX, 33, 12).назад

14 Главным источником для истории Коринфского конгресса 338/7 г. являются краткие, но ценные свидетельства античных авторов - Диодора, Помпея Трога (в переложении Юстина), Плутарха, Арриана. Для ре-конст-рукции решений конгресса важна прежде всего найденная на афинском акрополе надпись IG2, II/III, 1, № 236 = Ditt. Syll.3, I, № 260 = M. N. Tod, II, № 177 с текстом, очевидно, составленного для Афин варианта общего договора. Надпись дошла в сильно поврежденном виде. Сохранившиеся части ее содержат: фрагмент а - заключительную часть клятвы на верность договору, а фрагмент b - перечень общин, вступивших в союз, с указанием количества голосов, которыми эти общины располагали в общесоюзном совете. Из предложенных реконструкций этой надписи наи-более удачна, на наш взгляд, та, что дана У. Вилькеном в статье 1929 г. (Wilcken U. Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee // SB Berlin, 1929, № XVIII, S. 291-318). Далее, важна сохранившаяся в корпусе речей Демосфена речь "О договоре с Александром" (XVII), автором которой, как считают, был не великий оратор, а кто-то из его современников, тоже, впрочем, принадлежавший к антимакедонской группировке. Упрекая Александра в нарушении договора об общем мире - очевидно, того самого, который он заключил с греками в 336 г. и который в существенных своих частях повторял договор Филиппа, - оратор перелагает или цитирует отдельные статьи этого договора, давая нам, таким образом, возможность восстановить их содержание.назад

15Beloch К. J. Griechische Geschichte, 1. Aufl., Bd. II, Strassburg, 1897, S. 572-574, 606; Wilcken U. Beitrage zur Geschichte des Korinthischen Bundes // SB Munchen, 1917, Abh. 10, S. 4 ff.назад

16 Wilcken U. Beitrage, S. 25-26.назад

17 Wilcken U. 1) Beitrage, S. 29 f.; 2) Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee, S. 299 f.назад

18 Это было отмечено уже Ю. Керстом. См.: Kaerst J. Geschichte des hellenistischen Zeitalters. Leipzig; Berlin, 1901, Bd. I, S. 208; ср. позд-нейшее издание: Geschichte des Hellenismus, 3. Aufl., Bd. I, Leipzig; Berlin, 1927, S. 276.назад

19 Wilcken U. Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee, S. 302 f. Вопрос о государственно-правовой основе Коринфской лиги явля-ется, безусловно, одним из наиболее сложных. Неудивительно, что конструкция Вилькена - представление о симмахии как организационной основе Коринфского договора и соответствующая интерпретация и восстановление надписи IG2, II/III, 1, № 236 - вызвала оживленную дискуссию. В. Шван первым выступил против теории Вилькена. Согласно Швану, следует разли-чать договор об общем мире, который и определил политическую структуру новой Греции, и договор о союзе; афинская надпись IG2, II/III, 1, № 236 относится именно к договору о мире (Schwahn W. Heeresmatrikel und Landfriede Philipps von Makedonien [Klio, Beih. 21]. Leipzig, 1930). Вслед за Шваном Ф. Шель также высказался за отделение договора о мире от договора о союзе, однако в истолковании афинской надписи Шель вернулся к точке зрения Вилькена: надпись относится к договору о союзе, хотя и включает или повторяет отдельные положения договора о мире (Schehl F. Zum korinthischen Bund vom Jahre 338/37 v. Chr. // JOAJ, Bd. XXVII, H. 2, 1932, S. 115-145). А. Момильяно, в свою очередь, при-нимая те-зис Швана и Шеля о раздельности договоров, надпись IG2, II/III, 1, № 236 отнес к договору о мире (Momigliano A. La koinh; eijrhvnh dal 386 al 338 a. C. // RF, N. S., vol. XII, 1934, fasc. 4, p. 482-514). Против тезиса о двух различных договорах выступил, однако, Ф. Хампль, согласно которому был лишь один договор - об общем мире (Hampl F. Die griechischen Staatsvertrage des 4. Jahrhunderts v. Chr. Geb. Leipzig, 1938, S. 34 f., 89 f., 134 f.). Эти колебания в "уточнении" точки зрения Вилькена по своему показательны. Остроумные в частностях, эти построения неубедительны в основном. Конструкция Вилькена и с общеисторической точки зрения, и ввиду очевидной параллели с эпидаврской надписью продолжает оставаться наиболее убедительной.назад

20 О критерии и норме представительства в синедрионе ср.: Lar-sen J. А. О. Representative Government in the Panhellenic Leagues // ClPh, vol. XX, 1925, N 4, p. 319; Berve H. Das Alexanderreich auf prosopogra-phischer Grundlage, Bd. I, Munchen, 1926, S. 230; Wilcken U. Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee, S. 300; Schwahn W. Heeres-matrikel und Landfriede, S. 4 f.назад

21 Отсюда - та высокая оценка, которую некоторые исследователи склонны были давать возможностям развития федеративного начала в учрежденной Филиппом симмахии. См.: Kaerst J. Geschichte des Hellenis-mus, I3, S. 282 f.; ср.: Wilcken U. Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee, S. 309.назад

22 Ср.: Kaerst J. Geschichte des Hellenismus, I3, S. 280, Anm. 1; Schwahn W. Heeresmatrikel und Landfriede, S. 46 f., 49 f. (под tou;х ejpi; t. k. f. tetagmevnouх подразумевается попросту македонский царь); Wilcken U. Ьber eine Inschrift aus dem Asklepieion von Epidauros // SB Berlin, 1922, № XVIII, S. 139-140; Momigliano A. La koinh; eijrhvnh, p. 508 (имеются в виду представители македонского царя). Г. Берве несколько прямолинейно видит в указанных лицах командиров македонских гарнизонов в греческих городах (Berve H. Das Alexanderreich auf prosopographischer Grundlage, Bd. I, Munchen, 1926, S. 230). назад

23 Так именно у Вилькена (Wilcken U. Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee, S. 307 f.).назад

24 Это правильно было отмечено Р. Пельманом и В. Шваном (Пёльман Р. Очерк греческой истории и источниковедения / Пер. с 4-го нем. изд. С. А. Князькова. СПб., 1910, с. 288; Schwahn W. Heeresmatrikel und Landfriede, S. 49 f.).назад

25 На этом совершенно справедливо настаивает В. Эренберг (Ehren-berg V. Der Staat der Griechen, Bd. I, Leipzig, 1957, S. 85 f., 111 f.).назад

26 Wilcken U. 1) Beitrage, S. 21-25; 2) Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee, S. 299, 310.назад

27 Ср.: Kaerst J. Geschichte des Hellenismus, I3, S. 269 f.; Wilcken U. Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee, S. 295 f.назад

28 Что мотив отмщения за поруганные святыни был пущен в оборот самим Филиппом и что при этом, при выдвижении и обосновании идеи новой войны с персами, как и при учреждении самого нового союза, Фи-липп мог сознательно играть на параллелях с временем Греко-персидских войн, - это предположения У. Вилькена (Wilcken U. Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee, S. 314-316). Что в использовании Филиппом идеи священной войны, идеи войны ради мщения за пору-ганные святыни, известную роль мог сыграть опыт тех войн, которые он вел под флагом защиты святыни Аполлона в Дельфах, - на это указал еще раньше Ю. Керст (Kaerst J. Geschichte des Hellenismus, I3, S. 272).назад

29 См.: Wilcken U. Beitrage, S. 27 f. Вслед за Вилькеном признают такое особенное назначение Филиппа в стратеги-автократоры: Berve Н. Das Alexanderreich, Bd. I, S. 231; Schwahn W. Heeresmatrikel und Land-friede, S. 56; отрицают: Scheele М. Strategos Autokrator. Staatsrechtliche Studien zur griechischen Geschichte des 5. und 4. Jahrhunderts (Diss.). Leipzig, 1932, S. 12 f.; Momigliano A. La koinh; eijrhvnh, p. 500, 510 sg.; Hampl F. Die griechischen Staatsvertrage, S. 46, 135. Ср., однако, контрвозражения Г. Бенгтсона (Bengtson H. 1) Die Strategie in der hellenistischen Zeit, Bd. I, Munchen, 1937, S. 3 f.; 2) GG4, S. 327.назад

30 К первой сессии конгресса относили это решение Вилькен и Белох (Wilcken U. Beitrage, S. 25 f.; Beloch K. J. GG2, Bd. III, Abt. 1, S. 576), ко второй - тот же Вилькен в своей более поздней статье (Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee, S. 310, Anm. 3; ср.: Schwahn W. Heeresmatrikel und Landfriede, S. 57 f.).назад

31 Попытку М. А. Кондратюк (см. ее работу: Коринфская лига и ее роль в политической истории Греции 30-20-х годов IV в. до н. э. // ВДИ, 1977, № 2, прим. 29) оспорить это мнение и доказать известное позитивное значение Коринфской лиги в политической жизни греков нельзя признать удачной. Подчеркивая формальное равенство всех греческих полисов в рамках нового, созданного Филиппом политического единства, М. А. Кондратюк делает заключение о снижении роли крупных, некогда ведущих полисов, о соответствующем возрастании значения малых греческих государств и о поддержке ими в силу этого политики Филиппа. Однако принижение Филиппом ведущих полисов Эллады не означало тем самым усиления роли малых государств, а свидетельствовало лишь о ниве-лирующей тенденции низвести все греческие города до положения зависимых македонских сателлитов или подданных.назад

32 Тогда, же, очевидно, как об этом следует заключить на основании приписываемой Демосфену речи "О договоре с Александром", юным царем было возобновлено в полном объеме заключенное его отцом соглашение с греками. См.: Wilcken U. Alexander der Grosse und der Korinthische Bund // SB Berlin, 1922, № XVI, S. 97 f. Является ли, однако, найденная на афинском акрополе надпись IG2, II/III, 1, № 329 именно этим договором между Александром и греками о возобновлении Коринфского соглашения, ввиду плохой сохранности надписи остается неясным. Ср.: Schmitt Н. Н. Die Vertrage der griechisch-romischen Welt von 338 bis 200 v. Chr. (Die StaatsVertrage des Altertums, III). Munchen, 1969, N 403, S. 7-8; Seibert J. Alexander der Grosse (Vertrage der Forschung, Bd. X). Darmstadt, 1972, S. 74-77.назад

33 Ср. также: Bengtson H. Die Strategie, Bd. I, S. 15 f.назад

34 Ср.: Wilcken U. Alexander der Grosse und der Korinthische Bund, S. 104 f.назад

35 Для суждения о панэллинизме - достаточно проблематичном - Демосфена см.: Dunkel Н. В. Was Demosthenes a Panhellenist? // ClPh, vol. XXXIII, 1938, p. 291-305; Jaeger W. Dеmosthenes, der Staatsmann und sein Werden. Berlin, 1939; Luccioni J. Demosthиne et le panhellenisme. P., 1961; Bockisch G. Der Panhellenismus bei Isokrates und Demosthe-nes // Actes de la XIIe Conference internationale d'etudes classiques "Eirene" [1972]. Bucuresti; Amsterdam, 1975, S. 239-246.назад

Глава 3. Философ у власти: правление Деметрия Фалерского в Афинах (317-307 гг. до н. э.)

- 535 -

Взаимоотношения философской или политической мысли с властью в античном мире (как, впрочем, и в любом ином) могли выливаться в разные формы и иметь различные последствия. В одних случаях, как это было с Платоном в его отношениях с сиракузскими тиранами, итогом могло быть полное отвержение носителями авторитарного режима предложенной им программы преобразования их правления в более совершенную форму. В других - власть откровенно шла на сближение с общественным мнением и широко использовала популярные лозунги и идеи, но делала это не в интересах выдвинувшего их общества, а ради укрепления собственного могущества. Так именно поступили македонские цари с разработанной греческими публицистами панэллинской идеей, что обернулось подлинной трагедией для главного идеолога панэллинизма - Исократа.

Но в истории позднеклассической Греции мы сталкиваемся с еще одним вариантом подобной коллизии, когда приобщенный к философским занятиям человек оказался достаточно гибким, чтобы

- 536 -

поладить с могущественным властным патроном, утвердиться при его поддержке в качестве правителя-сателлита и в какой-то мере - разумеется, весьма ограниченной - реализовать взлелеянную философской мыслью модель разумного политического устройства. Таким человеком, воплотившим на стыке классики и эллинизма новый тип интеллектуала и политика, был в Афинах Деметрий Фалерский. Мы полагаем, что знакомство с его деятельностью в качестве афинского правителя, ставшего таковым по милости македонского властителя Кассандра, равно как и с последующей его деятельностью в изгнании, в Александрии, где его инициативе были обязаны своим возникновением знаменитые Мусейон и библиотека, будет небезынтересно для тех, кто пожелает взглянуть на политическую жизнь в позднеклассической Греции более широко, принимая во внимание не только рождение новых форм авторитарной власти, но и формирование нового типа человека.

Приступая к описанию жизни и деятельности Деметрия Фалерского, мы хотели бы привести несколько характерных высказываний, которые могут стать своего рода вехами для трактовки избранного нами сюжета.

Платон, Письма, VII, p. 326 a-b: "Человеческий род не избавится от зла до тех пор, пока истинные и правильно мыслящие философы не займут государственные должности или властители в государствах по какому-то божественному определению не станут подлинными философами" (пер. С. П. Кондратьева).

Цицерон, О законах, III, 6, 14: "Последователь Феофраста, знаменитый Деметрий Фалерский <...> на удивление всем извлек это учение (о государстве. - Э. Ф.) из тайников, где его, пользуясь досугом, скрывали начитанные люди, и вывел его не только на свет солнца и на песок арены, но и для испытаний в битвах. Ведь мы можем назвать многих не особенно ученых людей, бывших великими государственными деятелями, и ученейших людей, неискусных в делах государства; что же касается человека, выдающегося в обоих отношениях, который был бы первым и в занятиях наукой, и в управлении государством, то кто может сравняться с Деметрием Фалерским?" (пер. В. О. Горенштейна).

И.-Г. Дройзен, История эллинизма, т. II, кн. 3, гл. 3, в пассаже о правлении Деметрия Фалерского: "Это был человек, одинаково одаренный талантом и суетностью, столь же разносторонний в литературном отношении, как и бесхарактерный в политике, словом, бонвиван, который везде умел найти себе место" (пер. М. Шелгунова).

- 537 -

Эд. Вилль, Политическая история эллинистического мира, т. I, ч. I, гл. 2, § 3, в заключение рассказа о судьбе Деметрия Фалерского после падения его власти в Афинах: "Карьера этого политика-интеллектуала, этого консервативного доктринера, который вполне добросовестно и с совершенным бескорыстием принялся опробовать свои идеи в отечестве, задыхавшемся от чужеземного покровительства, а затем с легкостью приспособился к столь отличной атмосфере царского двора, характерна для новых времен (хотя и не лишена прецедентов) и в особенности показательна для тенденции, сформировавшейся в школе перипатетиков".

* * *

1. Исторический фон. В истории древней Греции в период, который находится на стыке двух эпох - классики и эллинизма, Деметрию Фалерскому бесспорно принадлежит видное место. Философ и оратор, вышедший из школы Аристотеля и Феофраста, писатель, чьими сочинениями в древности зачитывались многие поколения образованных людей, он был также и государственным деятелем, который в последней трети IV в. до н. э. играл заметную роль в политической жизни своего родного города Афин, а на протяжении десяти лет был даже его единоличным правителем.

Это было время заката классической полисной цивилизации1. На фоне клонившегося к упадку мира греческих городов-государств стремительно возвышалась до того стоявшая в стороне от общегреческих дел Македония, которая при царях Филиппе II (359-336) и Александре Великом (336-323) добилась безусловного господства на Балканском полуострове. Тщетными были усилия, прилагавшиеся

- 538 -

лидером свободных греческих полисов - Афинами, чтобы остановить рост македонского могущества. Отчаянная попытка коалиции свободных греческих городов помешать Филиппу утвердиться в сердце Эллады закончилось их сокрушительным поражением при Херонее и вынужденным вхождением в созданную македонским властителем новую политическую систему - Коринфскую лигу (338 г.).

Чуть позже вызванное неожиданной смертью Филиппа искушение вновь обрести свободу было на корню пресечено кровавым уроком, преподнесенным грекам преемником Филиппа, юным Александром, - уничтожением возмутившихся Фив (335 г.). Равным образом и после смерти Александра новая попытка эллинов во главе с Афинами сбросить македонское иго завершилась полной неудачей. Понеся поражение в так называемой Ламийской войне (323-322 гг.), Афины должны были капитулировать и принять все условия, которые им продиктовал победитель - македонский наместник, "стратег Европы" Антипатр. В Афинах заместо традиционной демократии была установлена олигархия, при которой права гражданства сохранили лишь те, у кого было состояния не менее чем на 2000 драхм, т. е. достаточно зажиточные граждане, а радикально настроенных патриотических лидеров Демосфена и Гиперида (оба погибли) сменили творцы нового промакедонского порядка Фокион и Демад (322 г.).

К этой новой правящей группе примкнул и только еще выходивший тогда на политическую сцену Деметрий Фалерский. Правда, существование новой олигархии оказалось недолгим. Уже в 319 г. смерть Антипатра и борьба за власть в Македонии между новым официальным регентом Полиперхонтом и сыном Антипатра Кассандром дали новый шанс афинским патриотам. Стремясь привлечь к себе симпатии эллинов, Полиперхонт издал манифест о даровании греческим городам свободы и автономии, чем не преминули воспользоваться сторонники демократии. В Афинах было восстановлено народоправство, а Фокион и группа его единомышленников и соратников, в свою очередь, стали жертвами свершившегося переворота. Фокион и ряд его друзей были осуждены и казнены, но Деметрию и некоторым другим удалось вовремя покинуть Афины и укрыться в занятом гарнизоном Кассандра Пирее (318 г.).

Но вот под стенами Афин появился сам Кассандр, и Афины, не получившие никакой помощи извне, вновь должны были капитулировать. После неоднократного обмена посольствами и трудных

- 539 -

переговоров, в которых на стороне Кассандра активное участие принимал Деметрий Фалерский, афиняне согласились вновь на введение цензовой, т. е. по сути олигархической конституции. Правда, в отличие от времен Антипатра, ценз был снижен до 1000 драхм, однако новый режим оказался даже не олигархическим, а вполне авторитарным. По предложению Кассандра афинское народное собрание своим голосованием утвердило выдвинутого Кассандром на должность попечителя города Деметрия Фалерского. Так началось в Афинах правление питомца школы Аристотеля и Феофраста, философа-тирана Деметрия Фалерского, которое продолжалось десять лет (317-307).

2. Источники и историография. Но познакомимся, наконец, с этим историческим персонажем поближе, благо историческая традиция не обошла его стороною и оставила нам хотя и в россыпи, в отрывках, но множество занятных сообщений. Так, по ссылкам у позднейших античных авторов нам известно, что Деметрий Фалерский, сам - крупный писатель, оставил воспоминания о собственном правлении в Афинах - сочинение "О десятилетии" (Peri; dekaetivaх), к которому примыкало специальное "Обличение афинян" ( jAqhnaivwn katadromhv) (Diog. L., V, 5, 81; cp: Strab., IX, 1, 20, p. 398). О его деятельности писали также современные ему историки: последний и самый значительный из аттидографов Филохор; тоже афинянин, автор всеобщей истории, продолжавшей традицию Эфора, Диилл; наконец, писатели-историки Дурид Самосский, афинянин Демохар и Гиероним из Кардии. Нам известно также, что двое из них - Дурид и Демохар - относились к Деметрию враждебно: Дурид, тоже вышедший из школы Феофраста и также ставший тираном (он был правителем на Самосе), - в силу естественного соперничества, а Демохар, продолжатель дела Демосфена (он, кстати, приходился ему племянником), - вследствие принципиального отвержения всего противного демократии. Именно им позднейшая традиция обязана массою отрицательных суждений и сплетен о Деметрии Фалерском. Наоборот, Гиероним из Кардии, как можно судить по изложению опиравшегося на него Диодора, судил о Деметрии достаточно объективно и с сочувствием.

Жаль, конечно, что вся эта современная Деметрию литература, включая и его собственные сочинения, до нас не дошла. Но она послужила основанием для развития историко-биографической традиции эллинистическо-римского времени. Среди писателей этого

- 540 -

направления нам известны, в частности: от III в. - Гермипп из Смирны, грамматик, ученик Каллимаха, составитель биографий знаменитых людей; от II в. - Каристий из Пергама, разносторонний писатель, подвизавшийся, в частности, и в историческом жанре, и Гераклид Лемб из Египта, высокий администратор и плодовитый писатель, составивший, помимо прочего, сокращения историко-биографических произведений более ранних авторов (Гермиппа, Сатира и Сотиона); от I в. до н. э. - Деметрий из Магнесии, автор сочинения "Об одноименных поэтах и писателях", и Дидим из Александрии, знаменитый грамматик, автор многочисленных ученых сочинений и комментариев; наконец, от рубежа I-II вв. н. э. - Фаворин из Арелата, ритор, видный представитель второй софистики, писавший как по-гречески, так и по-латыни. К этим известным писателям надо добавить еще и некоего Асклепиада, ближе не известного автора, на сочинение которого о Деметрии Фалерском есть ссылка у Афинея (ХIII, p. 567 d - wJх jAsklhpiavdhх ei[rhken <...> ejn tw'/ peri; Dhmhtrivou tou' Falhrevwх suggravmmati).

Вся эта литература погибла, но на нее в той или иной степени опирались писатели, чьи произведения дошли до нас: историк Диодор, историк и географ Страбон, мастер исторической биографии Плутарх, составитель историко-философской антологии Афиней, которые по отдельным поводам касались и Деметрия Фалерского, и, наконец, Диоген Лаэртский, в составе сочинения которого "О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов" есть целостная биография Деметрия Фалерского (V, 5 , 75-85). Наряду с Диогеном Лаэртским связную справку о Деметрии можно найти и в известном лексиконе Свиды, или Суды, византийского времени (Х в.), но ее значение ничтожно (см.: Suid., s. v. Dhmhvtrioх Fanostravtou Falhreuvх).

Понятно, что фигура Деметрия Фалерского не была обойдена молчанием и в историографии нового времени. О нем можно найти более или менее содержательные пассажи в общих трудах по греческой истории, равно как и в трудах по истории эллинистического времени, в частности, у И.-Г. Дройзена, Р. фон Пёльмана, К.-Ю. Белоха, У. С. Фергюсона, Г. Бенгтсона, Эд. Вилля, Клер Прео, Хр. Хабихта2. Правление Деметрия в Афинах рассматривалось

- 541 -

также в контексте исследований, посвященных истории греческой тирании3. Литературное и научное творчество Деметрия естественно затрагивалось в трудах по истории греческой литературы - у Джона Магаффи, Альфреда и Мориса Круазе, Вильгельма Шмида и Отто Штелина, у Б. В. Горнунга, С. И. Соболевского и А. С. Ахманова в фундаментальном академическом труде послевоенных лет4. Нет недостатка и в специальных исследованиях, как статьях, из которых особенно надо отметить великолепный, обстоятельный очерк Э. Мартини и специальные этюды Д. Коена и Х.-И. Герке5, так и монографиях, среди которых выделяются фундаментальные труды Хр. Остермана и Эриха Байера6. Надежным

- 542 -

основанием для изучения жизни и деятельности Деметрия Фалерского являются новейшие комментированные собрания текстов, изданные Фрицем Верли (1949) и Уильямом Фортенбо и Экартом Шютрумпфом (2000)7.

Наше собственное обращение к теме Деметрия Фалерского обусловлено несколькими мотивами. Во-первых, это - естественный исторический интерес, поскольку правление Деметрия в Афинах как бы заключает ту более общую тему кризиса классического полиса и возрождения тирании, которой мы давно занимаемся. Кстати, заметим, что в этом плане нашей прямой предшественницей была французская исследовательница Клод Моссе. Во-вторых, очевидна историографическая актуальность обращения к теме Деметрия Фалерского, поскольку в отечественной литературе этот сюжет еще не становился предметом специального рассмотрения. Наконец, в-третьих, мы руководствовались совершенно особым историко-философским мотивом, поскольку на примере Деметрия Фалерского, как мы полагаем, можно показать характерную смену ценностных ориентаций в греческом мире при переходе от классики к эллинизму.

3. Биография Деметрия Фалерского до его прихода к власти. Начальный период биографии нашего персонажа известен лишь в самых общих чертах. Деметрий, сын Фанострата, афинянин из дема Фалер, был человеком незнатного происхождения (Diog. L., V, 5, 75 - oujk eujgenh;х w[n). Его семья была связана своего рода клиентскими отношениями с домом Конона и Тимофея (ibid., V, 5, 76 - h\n ga;r ejk th'х Kovnwnoх oijkivaх, со ссылкою на Фаворина). Передаваемый Элианом нелепый слух, что Деметрий был

- 543 -

домашним рабом (oijkovtriba genevsqai levgousin) Конона или Тимофея (Aelian. V. h., XII, 43), возможно, был обязан своим возникновением тому обстоятельству, что отец или дед будущего афинского правителя был вольноотпущенником одного из этих аристократов8. Как бы то ни было, незнатность происхождения не исключала известной зажиточности, поскольку юный Деметрий, подобно своему брату Гимерею, обладал и досугом и состоянием, чтобы заниматься философией и политикой.

Свое образование - философское и риторическое - Деметрий завершил в школе перипатетиков: традиция определенно называет его учеником Феофраста (с ним и позднее его связывали узы самой тесной дружбы), но не исключено, что он мог слушать лекции и самого основоположника школы - Аристотеля. Очевидно, что принадлежность к школе перипатетиков, основоположники которой тяготели к македонским правителям, должна была сказаться на последующей политической ориентации Деметрия Фалерского. Что касается его ораторской подготовки, то здесь, помимо теоретической выучки в Ликее, свою роль могло сыграть и раннее знакомство с непревзойденным мастером публичного красноречия Демосфеном. Деметрий сам позднее вспоминал об уроках, вынесенных из этого знакомства, однако, надо заметить, ни приверженцем взглядов Демосфена, ни поклонником его стиля он никогда не был (см.: Plut. Dem., 9, 11, 14, где приводятся и воспоминания, и оценочные суждения Деметрия о Демосфене). Зато показательна дружба Деметрия с известным оратором Динархом (Dionys. Hal. De Dinarcho, 2, 2), который во время скандального процесса Гарпала составил три речи для обвинителей, в том числе для того, который выступал против Демосфена.

- 544 -

Традиция отчетливо определяет момент обращения Деметрия к политической деятельности - год, когда Гарпал с казной бежал от Александра в Афины, т. е. 324 г.: a[rxasqai dV aujto;n th'х politeivaх <...> oJpovte fugw;n jAlevxandron eijх jAqhvnaх h|ken ХArpaloх (Diog. L., V, 5, 75, со ссылкой на Деметрия Магнесийского). Отталкиваясь от этого указания, можно попытаться определить время его рождения - между 345 и 355 гг. (если учесть, что гражданское совершеннолетие для афинян наступало в 20-летнем возрасте, а полная политическая правоспособность - в 30-летнем). Что касается времени его смерти, то оно определяется указанием все той же традиции, что он окончил свои дни в изгнании, в Египте, вскоре после прихода к власти Птолемея II, т. е. вскоре после 283 г. (ibid., V, 5, 78). Таким образом, круглым счетом время жизни Деметрия Фалерского может быть определено между 355 и 280 гг.

Синхронизация начала политической деятельности Деметрия и процесса Гарпала в Афинах может побудить к спекуляциям на тему о том, принимал ли участие молодой оратор в этом скандальном процессе и в каком именно качестве, однако никаких оснований к сколько-нибудь определенным заключениям на этот счет у нас нет. Несомненно одно: Деметрий рано приобрел известность как политический оратор (Diog. L., V, 5, 75 - dhmhgorw'n de; parV jAqhnaivoiх ktl.), а первые его шаги на политическом поприще, о которых мы в точности осведомлены, были сделаны им в качестве сторонника Фокиона, т. е. в качестве сторонника той умеренной, во внешней политике настроенной промакедонски группировки, за которой в традиции закрепилось наименование людей благородных, воспитанных и порядочных (oiJ bevltistoi, oiJ ajstei'oi kai; cariventeх [Plut. Phoc., 16, 4; 29, 5; 34, 5]). Вместе с Фокионом он принимал участие в переговорах с Антипатром и Кратером после поражения афинян в Ламийской войне (322 г., Demetr. De elocutione, 289). Затем, судя по всему, участвовал в управлении государством при новой цензовой, т. е., по сути дела, олигархической конституции. Наконец, после восстановления демократии понес свою долю ответственности за участие в олигархическом правительстве, но, в отличие от Фокиона и ряда других, сумел вовремя ускользнуть из Афин и укрыться в Пирее, который был занят отрядом Никанора, полководца Кассандра (318 г., Plut. Phoc., 35, 4-5; Nepos. Phoc., 3, 1-2). Затем, как уже было сказано, Деметрий принял участие в переговорах между явившимся

- 545 -

под стены Афин Кассандром и афинянами, сумел оказаться полезным Кассандру и после окончательной капитуляции Афин по рекомендации Кассандра был избран афинянами на пост попечителя города (весна 317 г.)9.

4. Правление Деметрия в Афинах. Положение самого Деметрия было неоднозначным: хотя фактически он был приведен к управлению волею чужеземного властителя, тем не менее была соблюдена форма законности, поскольку на свой пост он был избран - по рекомендации Кассандра - голосованием в афинском народном собрании (Diod., XVIII, 74, 3 - sunevqento th;n eijrhvnhn w{ste <...> katasth'sai dV ejpimelhth;n th'х povlewх o}n a]n dovxh/ Kasavndrw/: kai; hJ/revqh Dhmhvtrioх oJ Falhreuvх; cp.: CIA, II, 1, N 584 = IG2, II, N 1201 = Ditt. Syll.3, I, N 318, с восстановлением Ад. Вильгельма). Его должность верховного правителя Афин, по-видимому, и в самом деле, как то дважды передано у Диодора (помимо XVIII, 74, 3, см. также XX, 45, 2), обозначалась словом oJ ejpimelhthvх, что по-русски может быть переведено как "попечитель". Менее убедительными выглядят другие версии, опирающиеся на толкование тех или иных текстов, например, что Деметрий исполнял должность "настоятеля" - oJ ejpistavthх (из Diod., XX, 45, 5 - ou|toх [sc. Dhmhvtrioх oJ Falhreuvх] e[th devka th'х povlewх ejpistathvsaх; Strab., IX, 1, 20, p. 398 - ejpevsthse ga;r [sc. Kavsandroх] tw'n politw'n Dhmhvtrion to;n Falhreva) или "предстоятеля" - oJ prostavthх (из Demochar. ap. Polyb., XII, 13, 9 - aujto;n toiou'ton gegonevnai prostavthn th'х politeivaх, где слово "простат", очевидно, является неформальным определением). По сравнению с этими версиями прямое и определенное свидетельство Диодора о назначении/избрании Деметрия эпимелетом выглядит несомненно более предпочтительным. К тому же, как на это указала К. Моссе, есть хорошие исторические параллели, когда термин "эпимелет" прилагается именно к назначенному чужой властью попечителю. Так, в 293 г. Деметрий Полиоркет назначил Гиеронима

- 546 -

из Кардии "эпимелетом и гармостом" в беотийские Фивы (Plut. Demetr., 39, 4)10.

Для вящего соблюдения законных форм Деметрий также время от времени занимал обычные республиканские должности - архонта (в 309/8 г. , Marm. Par., B 22-24, ep. 19; Diod., XX, 27, 1; ср.: Duris ap. Athen., XII, 60, p. 542 e) и стратега (CIA, II, 3, N 1217 = IG2, II, N 2971 = Ditt. Syll.3, I, N 319, если только эта надпись действительно относится к нашему Деметрию, а не к его одноименному внуку)11. Вообще по видимости сохранялась традиционная

- 547 -

полисная конституция. Сохраняли свое коммунальное устройство низовые общинные ячейки-демы, граждане которых могли собираться на свои собрания и принимать постановления, например - что, конечно, показательно - в честь самого верховного правителя (Ditt. Syll.3, I, N 318 - постановление дема Эксоны, принятое в 318/7 г. в честь Деметрия Фалерского ). Продолжали созываться и общие собрания афинских граждан, на которых выбирали должностных лиц и принимали предложенные правителем законы или постановления, например, в честь соратников его самого и его патрона Кассандра (Ditt. Syll.3, I, N 320 - постановление, принятое афинянами в 314/3 г. в честь сатрапа Карии, македонца Асандра, сына Агафона). Тем не менее общий авторитарный характер правления Деметрия Фалерского был очевиден, вследствие чего некоторые древние авторы без обиняков именуют его самого тираном, а его режим - тиранией (к примеру, см.: Paus., I, 25, 6).

Будучи поставлен во главе управления Афин в качестве македонского ставленника, Деметрий был в особенности ограничен в том, что касалось внешней политики: она целиком направлялась его властным патроном Кассандром. Однако во внутренней жизни Афин ситуация была иной. После того как конституция Афин вновь была преобразована в олигархическом духе (введение гражданского ценза в 1000 драхм), а Деметрий в качестве избранного по рекомендации Кассандра эпимелета стал гарантом лояльности афинян в их отношении к македонскому властителю (об этих исходных положениях см.: Diod., XVIII, 74, 3), последний более практически не вмешивался в управление городом, и здесь Деметрий мог чувствовать и вести себя как самовластный правитель.

Он начал с общего пересмотра и составления заново свода основных законов, выступив, по отзыву древних, в качестве третьего (очевидно, после Драконта и Солона) великого законодателя афинян (Marm. Par., B 15-16, ep. 13, под годом афинского архонта Демогена = 317/6 г., - o{te Dhmhvtrioх novmouх e[qhken jAqhvnhsin; Georgius Syncellus. Ecloga Chronographica, p. 521 Dind. - Dhmhvtrioх oJ Falhreu;х ejgnwrivzeto trivtoх nomoqevthх jAqhvnhsin). Нам не известно содержание законодательства Деметрия Фалерского, но можно думать, что оно носило всеобъемлющий характер, касаясь политических институций, правовых процедур и личной жизни граждан. Оно было проникнуто консервативным духом, ориетируясь на вечно модный образец - установления предков (ta; pavtria), и отличалось особенным стремлением к упорядоченности, как то и следовало

- 548 -

ожидать от политика, получившего ученую подготовку в школе Аристотеля и Феофраста и специально занимавшегося изучением афинского права и конституции. Действительно, древняя традиция свидетельствует, что среди его богатого учено-литературного наследия были специальные труды "Об афинском законодательстве" (Ta; peri; th'х jAqhvnhsi nomoqesivaх) в пяти книгах и "Об афинском государственном устройстве" (Peri; tw'n jAqhvnhsi politeiw'n) в двух книгах (Diog. L., V, 5, 80)12.

Более мы осведомлены о государственной политике Деметрия Фалерского. Она характеризовалась рядом новаций, подчас несомненно позитивного свойства. В особенности велики были его заслуги в области экономической и социальной.

Прежде всего он привел в порядок финансовые дела и довел государственные доходы до впечатляющей суммы в 1200 талантов в год. Об этом свидетельствует хорошо осведомленный современник Дурид Самосский - Dhmhvtrioх dV oJ Falhreu;х <...> cilivwn kai; diakosivwn talavntwn katV ejniauto;n kuvrioх genovmenoх (Duris ap. Athen., XII, 60, p. 542 b-c; ср. также: Aelian. V. h., IX, 9, где, впрочем, вместо Деметрия Фалерского ошибочно назван другой Деметрий - Полиоркет). Это был большой успех, уступавший разве что достижениям знаменитого Ликурга, возглавлявшего финансовое ведомство Афин в 338-326 гг., при котором ежегодные государственные доходы Афинского государства достигали 1200-1500 талантов13.

Мало того, Деметрий добился общего экономического благоденствия, изобилия и дешевизны всех жизненно необходимых товаров в Афинах. Об этом свидетельствует другой современник - Демохар, по словам которого Деметрий именно "превозносил себя за то, что многие предметы потребления дешево продавались в городе и все жизненные припасы имелись в изобилии" (Demochar. ap. Polyb., XII, 13, 9-10).

- 549 -

Далее, в целях оздоровления экономической и социальной жизни Деметрий, действуя в духе давно уже забытых инициатив Солона, провел ряд законов против роскоши. Так, по свидетельству специально изучавшего этот вопрос Цицерона, он запретил неумеренные траты на погребальные обряды и сооружение дорогих гробниц и памятников, ограничив набор последних небольшой колонной, или столом, или чашей (Cic. De leg., II, 25, 64; 26, 66). В этой же связи, по свидетельсту современников - перипатетика Линкея (брата Дурида), комедиографов Тимокла и Менандра, аттидографа Филохора, он установил нормы трат на разного рода торжества, жертвоприношения и пиршества, определив, в частности, что количество гостей на любом пиру не должно превышать тридцати (Lynceus, Timocles, Menander et Philochor. ap. Athen., VI, 45-46, p. 245 а-c).

Возможно, что были установлены также запреты на использование предметов роскоши в быту. Такой вывод можно сделать, в частности, на основании сообщения Диогена Лаэртского о том, что киник Кратет из Фив в ту пору подвергся преследованию в Афинах за то, что его одежда была из дорогого тонкого полотна, так называемого синдона (Diog. L., VI, 5, 90).

Можно спорить о том, какова была скрытая интенция этих ограничительных мер - демократическая (или, скорее, популистская), рассчитанная на завоевание симпатии масс, или же аристократическая, имевшая в виду сохранить видимое корпоративное равенство среди представителей гражданской элиты14. Но вот что касается другой очень важной меры - устроения дела с издержками на музыкальные и танцевальные состязания и обучение и содержание хоров для драматических представлений, - то здесь социальная направленность реформы Деметрия не подлежит никакому сомнению: она была проведена, без всяких сомнений, в пользу состоятельных слоев.

В самом деле, в прежние времена несение этих издержек составляло содержание одной из самых разорительных литургий, возлагавшихся на богатых граждан, - хорегии15. По свидетельсту Плутарха, Деметрий Фалерский считал эту литургию сущей

- 550 -

пагубой для тех, кому приходилось ее нести (Plut. De gloria Ath., 6, p. 349 c). И вот при нем, как это впервые было установлено на основании эпиграфических данных У. Кёлером16, с этой практикой было покончено. Впредь хорегию стал исполнять сам народ (oJ dh'moх ejcorhvgei), т. е. издержки приняло на себя государство, причем конкретно заведовать этим стало специальное должностное лицо - устроитель состязаний, агонофет (ajgwnoqevthх), в распоряжение которого предоставлялись определенные государственные средства, но от которого ожидалось и дополнительное личное вложение. Предполагают, что при Деметрии Фалерском богатые люди были избавлены и от других обременительных литургий, в частности и от столь же разорительной триерархии17.

Особый аспект внутренней политики Деметрия составляла его строительная деятельность. Здесь линия его поведения характеризовалась известной двойственностью. С одной стороны, следуя все тому же принципу экономии, он и в сфере строительства, по-видимому, старался соблюдать меру (ср. его критические отзывы о тратах Перикла на сооружение Пропилеев, Cic. De off., II, 17, 60). Однако Деметрий не был бы носителем авторитарной власти, всегда склонной к самовозвеличению, если бы вовсе не тратился на монументальные сооружения. Скорее наоборот: согласно общему мнению античности, передаваемому Диогеном Лаэртским, "стоя у власти, он сделал для родного города много самого хорошего, обогатив его и доходами и постройками (kai; ga;r prosovdoiх kai; kataskeuai'х hu[xhse th;n povlin)" (Diog. L., V, 5, 75). Так, известно, что при нем к храму Деметры и Коры, сооруженному в Элевсине еще при Перикле архитектором Иктином, был добавлен по фасаду внушительный портик, благодаря чему здание приобрело вид роскошного простиля. Новое сооружение было возведено известным архитектором Филоном (Vitruv. De arch., VII, praef., 16-17), который прежде руководил сооружением

- 551 -

морского арсенала в Пирее (см.: Ditt. Syll.3, III, N 969 - надпись с предписаниями относительно строительства этого арсенала, датируемая 347/6 г.)18.

Если, таким образом, афинская архитектура не осталась вовсе без живительных инициатив, то этого нельзя сказать о пластических искусствах. Ограничения, наложенные законом Деметрия на сооружение погребальных памятников, положили конец традиции, в русле которой афинскими мастерами было создано множество прекрасных рельефных и статуарных изображений. Впрочем, негативное последствие для искусства, проистекшее от закона Деметрия, не должно ставить под сомнение целесообразность самого его законодательства в принципе19.

Но вернемся к собственно культурной политике Деметрия. Здесь необходимо коснуться еще одной черты, которой отличалось его правление, - того размаха и той пышности, с которыми устраивались при нем всякого рода фестивали. По отзыву Плутарха, Деметрий, подобно Периклу, относился к числу тех искусных политиков, которые, удерживая народ от крайних проявлений вольности, умели предоставлять ему свободу в мелочах и в этой связи понимали роль всякого рода празднеств и зрелищ, которые могли доставить согражданам необходимую разрядку (Plut. Praec. ger. reip., 24, p. 817 f - 818 e: <...> ejkei'no de; politikwvteron paravggelma, to; ta; mikra; toi'х polloi'х proi>vesqai carizovmenon ejpi; tw'/ toi'х meivzosin ejnivstasqai kai; kwluvein ejxamartavnontaх <...> kai; ga;r toi'х Periklevouх politeuvmasi kai; toi'х Dhmhtrivou polla; toiau'tV e[nesti <...>)20.

Руководствуясь этим соображением, а к тому же обладая вкусом к свободным искусствам и ценя все проявления культуры, Деметрий много внимания уделял надлежащему оформлению всякого рода государственных торжеств, театральных представлений и иных фестивалей. О фантастическом обрамлении устраиваемых при нем процессий с негодованием рассказывает один из его критиков Демохар (Demochar. ap. Polyb., XII, 13, 11). Можно предполагать

- 552 -

также, что он придал новый вид состязаниям рапсодов, в связи с чем стояло переименование их в гомеристов ( JOmhristaiv, Aristocles ap. Athen., XIV, 12, p. 620 b). Впрочем, в чем конкретно состояло существо этой новации, об этом судить трудно.

Нет нужды распространяться о том, что просвещенный правитель благоволил ко всякого рода философским занятиям, оказывая особое покровительство своей родной школе перипатетиков. Так, по свидетельству Диогена Лаэртского, он помог Феофрасту приобрести в собственность сад, чем, по-видимому, было завершено формирование комплекса Ликея (Diog. L., V, 2, 39). У того же Диогена можно найти сообщения об услугах, оказанных Деметрием схоларху платоновской Академии Ксенократу, киренаику Феодору и кинику Кратету (см. соответственно: IV, 2, 14; II, 8, 101; VI, 5, 90).

Понятно, что весь этот комплекс финансово-экономических, социальных и морально-бытовых мер не мог обойтись без соответствующего оформления - не только законодательного, но и институционного. В этой связи особого внимания заслуживают административные реформы Деметрия. Он учредил новые коллегии номофилаков (буквально "стражей законов"), гинекономов ("надзирателей за женщинами") и апостолеев ("отправщиков [кораблей]"). Что учредителем этих коллегий был именно Деметрий Фалерский, это, строго говоря, - предположение, но предположение весьма вероятное. Оно опирается на то обстоятельство, что об этих должностях Филохор - наш главный источник - рассказывал в 7-й книге своей "Аттиды", где давался обзор событий с 318 до 311 г. (Philochor., fr. 141 sqq. M = FgrHist 328 F 64 sqq.). Оно согласуется с упоминаниями у разных других авторов о гинекономах в связи с мерами Деметрия против роскоши. Наконец, оно подкрепляется созвучием функций этих учреждений - мы имеем в виду институты номофилаков и гинекономов - как в практике Деметрия, так и в теории Аристотеля (о чем еще речь пойдет далее): их назначение отвечало отчетливо выраженной аристократически-консервативной охранительной тенденции.

Правда, согласно одному из фрагментов "Аттиды" Филохора, номофилаки были учреждены в Афинах Эфиальтом в связи с его реформой Ареопага (Philochor. ap. Lex. Cantabr., s. v. nomofuvlakeх = fr. 141 b M), однако это свидетельство стоит совершенно особняком и находится в явном противоречии с массою других сообщений и указаний. Поэтому представляется правильным либо вовсе

- 553 -

его отвергнуть, либо, допуская раннее существование номофилаков, видеть в них второстепенную коллегию, может быть, ведавшую хранением законов, которая позднее была преобразована Деметрием Фалерским в важный контрольный орган21.

Итак, номофилаки (числом семь) должны были, во-первых, следить за тем, чтобы должностные лица соблюдали законы, а во-вторых, заседая вместе с проэдрами в президиуме народного собрания или совета, не допускать принятия решений, вредных для государства - ta;х de; ajrca;х hjnavgkazon toi'х novmoiх crh'sqai, kai; ejn th'/ ejkklhsiva/ kai; ejn th'/ boulh'// meta; tw'n proevdrwn ejkavqhnto kwluvonteх ta; ajsuvmfora th'/ povlei pravttein (Philochor., fr. 141 a-b M). В этом последнем качестве они схожи были с другим хорошо известным консервативным институтом пробулов.

Обязанностью гинекономов было, вопреки их более конкретному наименованию, следить за исполнением законов против роскоши не только женщинами, но всеми вообще людьми. Эту обязанность разделяли с ними, по-видимому, ареопагиты и астиномы (Philochor., fr. 143 M; ср. также: Lynkeus, Timocles et Menander ap. Athen, VI, 45-46, p. 245 a-c; Cic., De leg., II, 26, 66; для астиномов - Diog. L., VI, 5, 90).

Что касается апостолеев, то это была должность более частного, именно военно-морского назначения; их функции заключались в подготовке к отправке кораблей в плавание (Philochor., fr. 142 M).

К области административных новаций Деметрия надо отнести также и проведенную им то ли в год своего архонтства (т. е. в 309/8 г.), то ли, может быть, даже в первый год своего попечительства - мнения здесь расходятся22 - перепись всего населения Аттики, включая граждан, метеков и рабов - ejxetasmo;n genevsqai uJpo; Dhmhtrivou tou' Falhrevwх tw'n katoikouvntwn th;n jAttikhvn (Ctesicl. ap. Athen., VI, 103, p. 272 c). В результате оказалось 21 тыс. граждан, 10 тыс. метеков и 400 тыс. рабов (последняя

- 554 -

цифра, как известно, вызывает сомнения у большинства ученых нового времени, но нам сейчас необязательно касаться этой полемики)23.

Проведение этой переписи должно было стоять в связи - если и не прямо во времени, то по существу - с реализацией нового, более либерального в сравнении с временем Антипатра и Фокиона, гражданского ценза. Действительно, если в 322 г., при цензе в 2000 драхм, полноправных граждан оказалось лишь около 9000 (Diod., XVIII, 18, 4-5; Plut. Phoc., 28, 7), то теперь, при цензе в 1000 драхм, их число возросло более чем вдвое, достигнув 21 тыс. Вместе с тем, в плане идеальном, напрашивается сопоставление социальной политики Деметрия Фалерского с учением его духовного наставника Аристотеля о предпочтительной форме государственного строя, об условно-образцовой, или средней, политии (hJ mevsh politeiva), при которой носителями политических прав и власти выступают граждане, способные приобрести тяжелое гоплитское вооружение24.

В этом отношении показательно мнение Э. Мартини. "Законодательная деятельность Деметрия, - пишет он, - лишь тогда поддается пониманию в полном объеме, если ее рассматривать с точки зрения зависимости от политических теорий Аристотеля. Идеал, который представлялся Фалерцу при осуществленной им организации афинской общины, был не чем иным, как аристотелевской политией par excellence, той государственной формой, которая представлялась как смешение олигархии и демократии, при которой ни богатые, ни неимущие не имели решающего значения, а только средний слой граждан (ср.: Arist. Pol., IV, 8, p. 1293 b 33). Это было, по его мнению, лучшее достижимое при данных условиях государственное устройство. Посредством введения относительно низкого ценза (1000 драхм <...>), который позволял пользоваться активными гражданскими правами, Деметрий достиг того, что средний слой граждан составил решающее большинство в государстве"25.

- 555 -

В этом плане интерес вызывает также очевидная перекличка административных реформ Деметрия Фалерского с положениями политической теории родоначальника школы перипатетиков. Мельком уже упоминалось о созвучии функций номофилаков и гинекономов в Афинах времени правления Деметрия и в "Политике" Аристотеля. Последний не раз упоминает о связи этих должностей с аристократически-консервативным строем и большом значении их контрольной деятельности. Приведем относящиеся сюда наиболее интересные высказывания автора "Политики".

При обсуждении форм государственного строя, в разделе о монархии, III, 11, 3, p. 1287 a 18-22: "Предпочтительнее, чтобы властвовал закон, а не кто-либо один из среды граждан. На том же самом основании, даже если будет признано лучшим, чтобы власть имели несколько человек (ka[n ei[ tinaх a[rcein bevltion), следует назначать этих последних стражами закона и его слугами (nomofuvlakaх kai; uJphrevtaх toi'х novmoiх)" (здесь и далее пер. С. А. Жебелева - А. И. Доватура).

При обсуждении видов государственной власти, в разделе о законодательной власти, IV, 11, 9, p. 1298 b 26-30: "В олигархиях (ejn de; tai'х ojligarcivaiх) следует либо добавлять путем избрания известное число людей из народной массы, либо установить такую должность, какая существует в некоторых государствах, - пробулов и номофилаков (probouvlouх kai; nomofuvlakaх), и обсуждать только те дела, о которых они представят свои предварительные заключения (peri; w|n a]n ou|toi probouleuvswsin)".

При обсуждении видов государственной власти, в разделе об исполнительной власти, IV, 12, 9, p. 1300 a 4-8: "Педономы, гинекономы и другие должностные лица, имеющие подобную область ведения, - все это должности, свойственные аристократии, а не демократии (ajristokratikovn, dhmokratiko;n dV ou[). Каким образом гинекономы могли бы, например, запрещать женам бедняков выходить из дому? Гинекономия, впрочем, не свойственна и олигархическому строю: ведь жены олигархов живут в роскоши".

При обсуждении организации демократических и олигархических государств, в разделе о магистратурах, VI, 5, 13, p. 1322 b 17 - 1323 a 9: "В государствах, где больше досуга и благоденствия и где,

- 556 -

сверх того, заботятся о добронравии, бывают следующие особые должности: гинекономия, номофилакия, педономия, гимнасиархия <...>. Некоторые из этих должностей явно не свойственны демократии (fanerw'х eijsin... ouj dhmotikaiv); таковы, например, гинекономия и педономия. Ведь неимущим людям приходится пользоваться в качестве слуг и женами и детьми за неимением рабов. Из трех должностей, на которые некоторые избирают должностных лиц с верховными полномочиями, именно номофилаков, пробулов и членов совета, номофилаки - аристократическое установление (ajristokratikovn), пробулы - олигархическое (ojligarcikovn), совет - демократическое (dhmokratikovn)".

Очевидно, что высказывания Аристотеля о назначении институтов, подобных номофилакам и гинекономам, были связаны с представлениями о корпоративно-аристократическом строе. Очевидна также близость охарактеризованных им институтов учреждениям и законодательству Деметрия Фалерского. Спрашивается, однако, в какой степени административные реформы Деметрия были продиктованы идеями его старшего наставника? И можно ли считать эти реформы реализацией идей Аристотеля?

Нам кажется, правы те из ученых нового времени, которые, не исключая известной близости, с осторожностью относятся к возможности прямой органической связи новаций Деметрия с идеями Аристотеля. Такому форсированному сближению слишком мешают авторитарное положение и стиль политики и поведения Деметрия. По существу он был самовластным правителем, тираном, и его заботы по поддержанию благозакония и благонравия в родном городе не мешали ему самому самым резким образом нарушать принципы аристократической корпоративности. Об этом свидетельствует прежде всего вызывающе роскошный образ жизни, которого он держался; высказывания древних по этому поводу отнюдь не должны быть чистой выдумкой (ср. мнения ранних авторов Дурида и Каристия, представленные у Афинея, Athen., XII, 60, p. 542 b - 543 a; ср. также: Aelian. V. h., IX, 9, где, впрочем, ошибочно все это приписано другому Деметрию - Полиоркету). О том же говорят вотированные Деметрию в Афинах (и несомненно им же самим инспирированные) невероятные почести, среди которых чаще всего упоминают воздвижение ему в течение неполного года более 300 статуй, изображавших его по большей части верхом на коне или стоящим на колеснице (Nepos. Miltiad., 6, 4; Strab., IX, 1, 20, p. 398; Diog. L., V, 5, 75). Наконец, примечательным

- 557 -

является и тот факт, что правление Деметрия в Афинах было отмечено такой характерной для эпохи эллинистических властителей чертой, как формирование культа самого правителя. По свидетельству Дурида, сохраненному у Афинея (ХII, 60, р. 542 е), в год архонтства Деметрия, во время празднества в честь Диониса, в песнопении в честь божества звучали и такие слова: "Особенно же отличает тебя божественными почестями благородный солнцеподобный архонт (eujgenevtaх hJliovmorfoх a[rcwn)".

Ввиду всего этого истинную подоплеку реформ Деметрия Фалерского правильнее было бы искать не столько в философском доктринерстве, прямолинейном желании выученика Ликея воплотить в жизнь идеи его наставников, сколько в целенаправленном стремлении государственного деятеля, достигшего положения авторитарного властителя, стабилизировать социальную ситуацию в своем городе, по-возможности опереть свою власть не только на внешнюю силу, но и на целую систему социально направленных и по видимости легитимных мер и законоположений и, таким образом, сделать ее популярной в наиболее значимой среде состоятельных граждан. При этом, разумеется, столь образованный политик, как Деметрий Фалерский, не мог не воспользоваться как практическим опытом других греческих государств, переживавших сходные с Афинами ситуации социально-политического кризиса, так и навеянными этим же опытом рекомендациями близкой ему философской школы26.

Просвещенный характер правления Деметрия Фалерского и заботы его по благоустройству города и обеспечению сносного уровня жизни для соотечественников не заменили, однако, для них утраченной свободы и демократии. По-видимому, все время правления Деметрия в Афинах существовала скрытая оппозиция его режиму, которая только ждала удобного момента для выступления. В условиях общей политической нестабильности, характерной для греческого мира в эпоху диадохов, такой случай рано или поздно должен был представиться. Многое здесь зависело от прочности положения патрона Деметрия - Кассандра. Последний в сложной политической

- 558 -

игре сумел переиграть официального македонского регента Полиперхонта и, в конце концов, утвердился в Македонии. Но очень скоро ему пришлось принять участие в борьбе диадохов против непомерно усилившегося Антигона. Здесь Кассандр действовал в союзе с остальными противниками Антигона - Птолемеем, Лисимахом, Селевком, сатрапом Карии Асандром.

Понятно, что Деметрию Фалерскому время от времени приходилось принимать участие в военных предприятиях Кассандра. Так, в 314 г. по требованию Кассандра ему пришлось отправить эскадру в 20 кораблей для операций против державшего сторону Антигона Лемноса. Операция закончилась полной неудачей и гибелью всей афинской эскадры (Diod., XIX, 68, 3-4).

Это был ощутимый урон для афинского флота и несомненно тяжелый удар по престижу Деметрия. Но гораздо более опасной оказалась ситуация в 312 г., когда военачальник Антигона, его племянник Птолемей завладел городом Оропом на границе Аттики и Беотии, привлек на свою сторону также эвбейские города Эретрию и Карист и начал вторжение в саму Аттику. Оппозиция не замедлила воспользоваться удобным случаем. "Афиняне, - пишет Диодор, - поначалу тайно посылали гонцов к Антигону, прося освободить их город, а затем, когда Птолемей появился вблизи города, осмелев, принудили Деметрия заключить перемирие и отправить к Антигону послов для переговоров о союзе" (Diod., XIX, 78, 3-4).

В тот момент Кассандр и Деметрий были близки к тому, чтобы лишиться: первый - важнейшего опорного пункта в Греции, а второй - своего властного положения. Их спасло тогда лишь внезапное изменение ситуации: сын Антигона Деметрий потерпел сокрушительное поражение от войск египетского правителя Птолемея при Газе, что заставило Антигона пойти на заключение мира со своими противниками (311 г.).

Вообще режим Деметрия держался лишь до тех пор, пока была эффективна поддержка создавшего его Кассандра. Как только внешняя ситуация обострилась и явилась опасность, которую патрон Деметрия не смог упредить, правлению македонского ставленника пришел конец. Это произошло в 307 г., когда противники Кассандра Антигониды совершили мощное вторжение в Элладу, подкрепленное по-прежнему весьма эффективным пропагандистским приемом - обещанием предоставить эллинам свободу. Появление в гавани Пирея флота Деметрия Полиоркета моментально вызвало

- 559 -

взрыв энтузиазма у афинян. Войско Деметрия Фалерского отказалось сражаться, а народное собрание принудило его начать переговоры с "освободителем". Правитель-философ должен был капитулировать. Победитель отнесся к нему с уважением и позволил удалиться за пределы Афин, снабдив надлежащей охраной. Последнее было тем более необходимо, что возродившаяся в Афинах демократия дала волю своей нелюбви к тирану: статуи его были немедленно сокрушены, некоторые даже переплавлены в ночные горшки, а в списке архонтов против имени Деметрия Фалерского поставили "[год] беззакония (ajnomivaх)" (Marm. Par., B 24-25, ep. 20; Philochor. ap. Dion. Hal. De Dinarcho, 3, 4-5; Diod., XX, 45, 1-5; Plut. Dem., 8-10; Polyaen., IV, 7, 6; Diog. L., V, 5, 76-77, 79)27.

5. Жизнь Деметрия в изгнании. Деметрий удалился в Беотию, в остававшиеся под контролем Кассандра Фивы, где он провел следующие затем десять лет, влача довольно жалкое существование (Plut. Quomodo adulator ab amico internoscatur, 28, p. 69 c-d: peri; Qhvbaх ajdoxw'n kai; tapeina; pravttwn dih'gen). Когда же, после смерти Кассандра (297 г.), ситуация и здесь стала для него ненадежной, он нашел приют в Египте. Здесь, при дворе Птолемея I, он жил на положении привилегированного царского советника (Plut. De exilio, 7, p. 601 f - 602 a: prw'toх w]n tw'n Ptolemaivou fivlwn; Reg. et imp. apophthegmata, p. 189 d; Diog. L., V, 78; Cic. De fin., V, 19, 53-54).

В этом качестве им был инициирован ряд важных новшеств. Так, им была составлена - по-видимому, по образцу афинской - конституция для города Александрии. Такой вывод делается на основании слов Элиана: "А в Египте, где его принял Птолемей, он стал блюстителем закона" (kai; ejn Aijguvptw/ de; sunw;n tw'/ Ptolemaivw/ nomoqesivaх h\rxe, Aelian. V. h., III, 17)28. Им же была

- 560 -

подана мысль и начата подготовка к учреждению в Александрии первого в эллинистическом мире государственного научно-культурного центра - Мусейона с прилегающей к нему библиотекой (Aristeas. Epistula ad Philocratem, 9-10; Georgius Syncellus. Ecloga chronographica, p. 518 Dind.; Ioannes Tzetzes. Prolegomena de comoedia Graeca, proemium II)29. Наконец, в связи с учреждением последней им же, если верить традиции, был составлен проект перевода на греческий язык священного писания евреев, их Библии (Aristeas. Ep. ad Phil., 9-11, 28-32, 301-317; Ioseph. Contra Apionem, II, 45-47; Clem. Alex. Strom., I, 22, 148, 1; Tert. Apol., 18, 5)30.

Впрочем, реализация двух последних проектов была осуществлена только позднее, уже без Деметрия. Дело в том, что в его жизни случилась новая и самая страшная катастрофа. Он имел неосторожность ввязаться в династические споры в семействе престарелого царя Птолемея I. Он поддержал претензии на наследование сына Птолемея от Эвридики Птолемея Керавна, однако царь отдал предпочтение другому сыну - от Береники, который стал его соправителем (с 285 г.),

- 561 -

а затем и преемником (283 г.). С воцарением Птолемея II звезда Деметрия закатилась окончательно: он был взят под стражу и сослан в сельскую местность, где и умер спустя какое-то время, по официальной версии - от укуса змеи (Diog. L., V, 78-79; Cic. Pro Rabirio Postumo, 9, 23).

* * *

Здесь мы теперь и остановимся. Мы сделали по возможности подробный обзор жизни и общественной деятельности Деметрия Фалерского. Следовало бы, конечно, добавить к этому столь же подробное рассмотрение его ораторской и учено-литературной деятельности, благо античное предание сохранило немало указаний и суждений о его качествах оратора и его многочисленных трудах самого разного характера - исторических, политических, философских, литературоведческих. Ибо, по свидетельству его античного биографа, "обилием сочинений и количеством строк он превзошел едва ли не всех перипатетиков своего времени, будучи более всех и образован и многоопытен" (Diog. L., V, 5, 80, с приложением длинного перечня произведений Деметрия). Однако от выполнения этой задачи, как сейчас не самой главной для нас, мы воздержимся или, по крайней мере, отложим до другого раза, а пока подведем итоги обозрению реальной биографии нашего героя.

В деятельности Деметрия Фалерского особенно примечательно сочетание ученых и государственных занятий. Он действительно представлял собой то редкое явление правителя-философа, которое Платон считал залогом успешного управления государством. А по мнению Цицерона, он вообще в этом плане являлся исключением (см. высказывания, приведенные в начале нашего очерка). Конечно, остается вопрос, в какой степени Деметрий Фалерский отвечал высоким требованиям Платона. Даже не входя в детали его научного творчества, можно усомниться в том, насколько оригинальными были взгляды и труды этого, как бы там ни было, не самого важного отпрыска школы перипатетиков. Сомнения вызывает также и соответствие его деятельности в качестве правителя Афин теоретическим положениям его учителей Аристотеля и Феофраста. Тем не менее отрицать известной переклички государственных деяний Деметрия и идейных установок его наставников не приходится, что делает, в принципе, обоснованным приведенное выше суждение Цицерона.

- 562 -

Но личность Деметрия Фалерского интересна и в более общем плане. Ее можно считать знаковой для той эпохи, промежуточной между классикой и эллинизмом, когда решительно менялись ценностные ориентиры и трансформировались традиционные качества общественного деятеля. Именно в ту пору, на исходе IV столетия, на смену классическому типу оратора, использовавшего красноречие как орудие активной общественной борьбы, явился новый вид мастеров красноречия, сделавших публичную речь изящнее, но одновременно превративших ее в род чистого искусства - в показательное выступление на отвлеченную тему. Конечно, и до того уже были виртуозы эпидейктического (показательного) красноречия. Можно вспомнить об известных представителях старшей софистики Протагоре и Горгии и выступившем чуть позже Исократе. Но в сравнении с представителями живой публичной речи, судебной или политической, они были фигурами маргинальными. Теперь же, когда, с кризисом республиканского строя, пришло в упадок и нормальное публичное красноречие, в моду вошли ораторы-декламаторы.

Отличие нового модного типа красноречия от прежнего - и именно на примере Деметрия Фалерского - прекрасно охарактеризовал Цицерон. "Когда эти ораторы (имеются в виду Демосфен и его современники Гиперид и Эсхин, Ликург и Динарх. - Э. Ф.) были уже стариками, им на смену пришел юный Деметрий Фалерский; самый образованный из них, он, однако, был подготовлен не столько для настоящих сражений, сколько для учебных состязаний. Поэтому афинян он скорее очаровывал, чем воспламенял, так как на поле битвы, под жаркие лучи солнца он вышел не из палатки воина, а из тенистых приютов ученейшего Феофраста. Деметрий первый сделал речь гибкой, придал ей мягкость и нежность и больше любил казаться не внушительным, а приятным, каким он и был на самом деле. Но это была приятность, которая вливалась, а не врывалась в душу; память о его сладкозвучии сохранилась в потомстве, но в отличие от Перикла, изображенного Евполидом, он не сумел вместе с удовольствием оставить и жало в сердцах своих слушателей" (Brut., 9, 37-38)31.

- 563 -

Равным образом и в теоретических ученых занятиях смелая трактовка принципиальных вопросов государственной и человеческой жизни сменилась антикварно-правовыми, литературоведческими, риторическими и этико-философскими изысканиями и, конечно же, составлением трактатов ad usum principis. Действительно, в творчестве Деметрия Фалерского были представлены все эти направления. В частности, к антикварно-правовому жанру относились, по-видимому, сочинения "Об афинском законодательстве", "Об афинском государственном устройстве", "О политике", "О законах", "Перечень архонтов"; к литературоведческому - "Об Илиаде", "Об Одиссее", "Эзоповы басни", "Об Антифане"; к риторическому - "О риторике", "Изречения"; к этико-философскому - "О любви", "О вере", "О милости", "Об удаче", "О великодушии", "О старости", "Апология Сократа"32, - все жанры и темы, которые останутся излюбленными для историко-антикварных и этико-философских занятий ученых позднейшего эллинистическо-римского времени, от Зенодота и Каллимаха до Плутарха и Диона Хрисостома.

Что же касается трактатов, содержавших наставления для правителей, то начало этому жанру было положено еще в классическую эпоху писателями, проявлявшими повышенный интерес к монархии, - Ксенофонтом (в "Гиероне" и "Киропедии") и Исократом (в речах "К Никоклу" и "Филипп")33, примеру которых последовал и основатель Ликея Аристотель. Последний, согласно традиции, составил для юного еще Александра небольшое сочинение "О царской власти" (Peri; basileivaх) , а позднее для него же - "Александр, или В защиту поселенцев" ( jAlevxandroх h] uJper; ajpoivkwn) (Diog. L., V, 1, 22)34. Равным образом и у Феофраста были специальные

- 564 -

сочинения "О царской власти" (Peri; basileivaх) и "О воспитании царя" (Peri; paideivaх basilevwх) (ibid., V, 2, 42). У следовавшего в русле их учено-литературных опытов Деметрия Фалерского аналогичный характер, возможно, носило упомянутое в списке Диогена Лаэртского сочинение "Птолемей". По догадке А. Н. Деревицкого, напомнившего, что Деметрий играл при Птолемее I роль советника, сочинение это "было не исторического и не хвалебного содержания, как обыкновенно думают, а скорее представляло нечто вроде докладной записки или проекта рекомендуемых автором мероприятий и преобразований, т. е. относилось к разряду так называемых lovgwn sumbouleutikw'n (совещательных речей)"35.

Под стать этим переменам в риторических и философских занятиях также и в политике на смену отважным поборникам принципиальных республиканских истин пришли более осторожные служители, чей успех зависел от правильного выбора властительного патрона. В конечном счете таким именно служителем был и Деметрий Фалерский, сначала при Кассандре, а потом при Птолемее I.

Конечно, его десятилетнее правление являло собой не худшую пору в истории эллинистических Афин. Древние авторы признавали, что он обеспечил своему городу продолжительный мир (Diod., XVIII, 74, 3), что его стараниями возросли государственные доходы и материальное благосостояние населения (Duris ap. Athen., XII, 60, p. 542 b-c; Philochor. ap. Polyb., XII, 13, 9-10), что его законодательство и реформы содействовали упорядочению и оздоровлению социальной жизни, а строительная и культурная политика - благоустройству и украшению города (Diog. L., V, 5, 75), что, наконец, его обхождение с согражданами, несмотря на собственное властное положение, отличалось похвальной благожелательностью (Diod., l. c.). Отсюда некоторыми делались выводы, что его правление было в общем благословенным временем для афинян (Diog. L., l. c.; Aelian. V. h., III, 17; Cic. De re publ., II, 1, 2).

Даже в том, что касалось политического режима при Деметрии, не было недостатка в хвалебных отзывах. Так, по словам Страбона, "Деметрий не только не уничтожил демократии, но даже еще больше укрепил ее (o}х ouj movnon ouj katevluse th;n dhmokrativan ajlla; kai; ejphnwvrqwse), как это явствует из "Воспоминаний", которые он написал о своем правлении" (Strab., IX, 1, 20, p. 398).

- 565 -

Но здесь уже являлась крайность, несомненно продиктованная некритическим восприятием апологии Деметрия. На самом деле при нем республиканский строй был фикцией; даже созданная им цензовая конституция, как отметил Плутарх, была лишь на словах олигархией, а по сути дела, в силу могущества Деметрия, превратилась в монархию (Plut. Demetr., 10, 2 - lovgw/ me;n ojligarcikh'х, e[rgw/ de; monarcikh'х katastavsewх genomevnhх dia; th;n tou' Falhrevwх duvnamin). Мало того, самая эта монархическая система носила марионеточный характер, ибо изначальным творцом и гарантом ее был чужеземный властитель - Кассандр. Так что и в политике, как и в ораторском деле и в ученых занятиях, Деметрий Фалерский являл собой причудливую фигуру пережившего свой век носителя классических традиций, ставшего по необходимости субалтерном новой эллинистической системы.

Примечания

1 Следующая далее историческая справка носит по необходимости лишь самый краткий характер. Более подробный обзор политической истории и социальной обстановки в Греции в переходный период между классикой и эллинизмом (2-я половина IV в. до н. э.) можно найти в трудах: Пёльман Р. Очерк греческой истории и источниковедения / Пер. с 4-го нем. изд. А. С. Князькова. СПб., 1910, с. 264 сл.; Эллинизм: эконо-мика, политика, культура / Коллективная монография под ред. Е. С. Го-лубцовой. М., 1990 (см., в частности, главы, написанные Э. Д. Фроловым, В. И. Исаевой и Л. П. Маринович); Маринович Л. П. Греки и Александр Македонский (к проблеме кризиса полиса). М., 1993; Bengt-son H. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Munchen, 1969, S. 293 f. назад

2 Дройзен И.-Г. История эллинизма / Пер. с франц. М. Шел-гунова, т. II, М., 1893, с. 128-129, 245-252; Пёльман Р. Очерк греческой истории и источниковедения, с. 322-324; Хабихт Хр. Афины: история города в эллинистическую эпоху / Пер. с нем. Ю. Г. Виноградова. М., 1999, с. 58-77; Beloch K. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. IV, Abt. 1, Berlin; Leipzig, 1925, S. 104-105, 147-150; Ferguson W. S. Hel-lenistic Athens: An Historical Essay. L., 1911, p. 38-94; Bengtson H. GG4, S. 373-374, 377; Will Ed. Histoire politique du Monde Hellenistique (323-30 av. J.-C.), t. I, Nancy, 1966, p. 44-45, 61-63; Preaux C. Le Monde Hellenistique: La Grece et l'Orient (323-146 av. J.-C), t. II, 2-eme ed., P., 1988, p. 450-451. назад

3 Plass H. G. Die Tyrannis in ihren beiden Perioden bei den alten Griechen, Tl. II, Bremen, 1852, S. 116-123; Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I-II, Munchen, 1967 (I, S. 386-387; II, S. 707); Mosse C. La tyrannie dans la Grece Antique. P., 1969, p. 155-166 (3-eme partie, chapitre II - "Demetrios de Phalere, le tyran philosophe").назад

4 Магаффи Дж. История классического периода греческой литературы / Пер. А. Веселовской, т. II, М., 1883, с. 371-372; Круазе А. и М. История греческой литературы / Пер. с 7-го франц. изд. В. С. Елисеевой. СПб., 1912, с. 529-530; История греческой литературы / Коллективная монография под ред. С. И. Соболевского и др., т. I-III, М., 1946-1960 (I, с. 47-49, в разделе, написанном Б. В. Горнунгом; II, с. 296-297, в разделе С. И. Соболевского; III, с. 356, в разделе А. С. Ах-манова); Schmid W., Staehlin O. Geschichte der griechischen Literatur, Tl. II, Bd. 1, Munchen, 1920, S. 76-80.назад

5 Martini E. Demetrios von Phaleron // RE, Bd. IV, 1901, Sp. 2817-2841; Cohen D. De Demetrio Phalereo // Mnemosyne, N. S., vol. 54, 1926, p. 88 s.; Gehrke H. J. Das Verhaltnis von Politik und Philosophie im Wirken des Demetrios von Phaleron // Chiron, Bd. VIII, 1978, S. 149-193.назад

6 Ostermann Chr. Commentatio de Demetrii Phalerei vita, rebus gestis et scriptorun reliquiis. Hersfeld; Fulda, 1847-1857 (с первым объемным собранием фрагментов); Bayer E. Demetrios Phalereus der Athener (Tubinger Beitrage zur Altertumswissenschaft, Heft 36). Stuttgart; Berlin, 1942.назад

7 Wehrli F. Demetrios von Phaleron (Die Schule des Aristoteles, Heft 4). Basel; Stuttgart, 1949; Fortenbaugh W. W., Schuetrumpf E. Demetrius of Phalerum: Text, Translation and Discussion (Rutgers University Studies in Classical Humanities, vol. IX). New Brunswick (USA) and London (UK), 2000. Последнее издание состоит из двух больших разделов: первый включает в себя собрание древних текстов, которое подготовили и снабдили анг-лийским переводом П. Сторк, Я. М. ван Офойзен и Т. Доранди (P. Stork, J. M. van Ophuijsen, T. Dorandi, p. 1-310, принятое сокра-щение - SOD); второй - блок статей разных авторов (S. V. Tracy, M. Gagarin, H. B. Gott-schalk et al.).назад

8 Martini E. Demetrios von Phaleron, Sp. 2818 (со ссылкой на оставшуюся нам недоступной работу Хр. Остерманна). Впрочем, было бы рискованно настаивать на предположениях, выводимых на основании таких поздних и ненадежных авторов, как Диоген Лаэртский (Фаворин) и Элиан (ср. категорическое отвержение традиции о рабском происхождении Демет-рия К. Ю. Белохом [Beloch K. J. GG2, Bd. IV, Abt. 1, S. 104, Anm. 2]). Единственное, что можно вывести из их свидетельств, так это существование каких-то связей Деметрия с семьей Конона и Тимофея, - как полагают некоторые исследователи, в силу родства по браку (Хабихт Хр. Афины, с. 58-59; ср.: Wehrli F. Demetrios von Phaleron, S. 49).назад

9 Diod., XVIII, 74, 3, под годом архонта Архиппа = Ол., 115, 3 = = 318/7 г. до н. э. И. Г. Дройзен точнее датировал это событие осенью 318 г., но позднейшая историография вслед за Б. Низе и К. Ю. Белохом (Niese B. Geschichte der griechischen und makedonischen Staaten seit der Schlacht bei Chaeronea, Tl. I, Gotha, 1899, S. 247; Beloch K. J. GG2, Bd. IV, Abt. 1, S. 105) обычно относит его к первой половине 317 г.назад

10 Mosse C. La tyrannie dans la Grece Antique, p. 160. Большая часть ученых нового времени - от И. Г. Дройзена до Г. Бенгтсона - убеждена, что официальным обозначением должности, на которую был избран афинянами, по представлению Кассандра, Деметрий Фалерский, было "эпимелет". Против - К. Ю. Белох, который считает, что ни "эпимелет", ни "эпистат" не могло быть официальным титулом Деметрия, поскольку в Афинах сохранялась республиканская форма государственного устройства. Со своей стороны, он полагает, что Деметрий стоял во главе государства в качестве первого стратега ("als erster Stratege" [Beloch K. J. GG2, Bd. IV, Abt. 1, S. 105]). Обстоятельный обзор различных версий относительно официального обозначения должности Деметрия в связи с восполнением испорченного места надписи Ditt. Syll.3, I, N 318, см. в статье: Dow S., Travis A. H. Demetrios of Phaleron and His Lawgiving // Hesperia, vol. XII, 1943, N 2, p. 144-156.назад

11 Эту надпись, сопровождавшую посвящение богам, поставили воины афинских гарнизонов в Элевсине, Панакте и Филе, "увенчавшие стратега Деметрия, сына Фанострата, из дема Фалер" (to;n strathgo;n Dhmhvtrion Fanostravtou Falhreva stefanwvsanteх). В надписи упомина-ется, что чествуемый уже трижды исполнял должность стратега и дважды - гиппарха. Надпись обычно связывали с знаменитым Деметрием Фалерским, пока С. В. Трейси не выступил с обоснованием того, что надпись по эпиграфическим признакам должна датироваться серединой III в. и, следо-вательно, может относиться лишь к внуку тирана-философа. См.: Tracy S. V. 1) Hands in Greek Epigraphy - Demetrius of Phalerum // Boeotia Antiqua, IV, 1994, p. 151-161; 2) Demetrius of Phalerum: Who was He and Who was He not? // Fortenbaugh W. W., Schuetrumpf E. Demetrius of Phalerum, p. 334-335. Как бы то ни было, нельзя отрицать возможность замещения Деметрием Фалерским, как это бывало и с другими носителями авторитарной власти, должности стратега. Подтверждением этого может служить упоминание у Полиэна о том, что в 307 г., во время рейда Деметрия Полиоркета на Афины, город защищал Деметрий Фалерский в качестве стратега афинян (IV, 7, 6 - jAqhnaivwn strathgw'n). назад

12 О вкладе Деметрия Фалерского в афинское законодательство см. также: Gagarin M. The Legislation of Demetrius of Phalerum and the Transformation of Athenian Law // Fortenbaugh W. W., Schuetrumpf E. Demetrius of Phalerum, p. 347-365.назад

13 Ps.-Plut. Vitae X or., Lyc., p. 841 b; Decreta, 3, p. 852 b. Ср.: Ла-тышев В. В. Очерк греческих древностей, ч. I (Государственные и военные древности), СПб., 1997, с. 176-177, 260-261; Маринович Л. П. Греки и Александр Македонский, с. 62-73; Хабихт Хр. Афины, с. 29-37. назад

14 Ср. рассмотрение этой альтернативы, с защитою именно второй, аристократической тенденции, у Хр. Хабихта (Афины, с. 61).назад

15 См.: Латышев В. В. Очерк греческих древностей, ч. I-II, СПб., 1997 (I, с. 267-269; 279-280).назад

16 См. его статьи в "Athenische Mitteilungen" (Bd. III, 1878, S. 229-241) и "Rheinisches Museum" (Bd. 53, 1898, S. 492 f.), а также комментарий к надписи IG2, II, N 3073 .назад

17 Ср.: Латышев В. В. Очерк греческих древностей, ч. II, с. 280; Martini E. Demetrios von Phaleron, Sp. 2825; Mosse C. La tyrannie, p. 163; Gehrke H. J. Das Verhaltnis von Politik und Philosophie, S. 171-173; Хабихт Хр. Афины, с. 62-63. назад

18 Ср. также: Martini E. Demetrios von Phaleron, Sp. 2824; Хабихт Хр. Афины, с. 35 и 68.назад

19 Martini E. Demetrios von Phaleron, Sp. 2824-2825; Хабихт Хр. Афины, с. 61-62.назад

20 Ср.: Gehrke H. J. Das Verhaltnis von Politik und Philosophie, S. 173, 185-186.назад

21 Ferguson W. S. The Laws of Demetrius of Phaleron and Their Guardians // Klio, Bd. XI, 1911, Heft 3, p. 271-276; Bayer E. Demetrius Phalereus der Athener, S. 25-35, 132-136; Gehrke H. J. Das Verhaltnis von Politik und Philosophie, S. 151 f., 189-191.назад

22 Первую дату принимают, в частности: Дройзен И.-Г. История эл-линизма, т. II, с. 247; Латышев В. В. Очерк греческих древностей, ч. I, с. 184, прим. 1; вторую - Bayer E. Demetrius Phalereus der Athener, S. 21-25; Mosse C. La tyrannie dans la Grece Antique, p. 161-162.назад

23 Подробнее об этой полемике см.: Доватур А. И. Рабство в Аттике в VI-V вв. до н. э. Л., 1980, с. 29 сл. назад

24 О взглядах Аристотеля на этот предпочтительный вид средней политии подробнее см.: Доватур А. И. "Политика" и "Политии" Аристотеля. М.; Л., 1965, с. 37 сл.назад

25 Martini E. Demetrios von Phaleron, Sp. 2827. Того же мнения держится и К. Ю. Белох: "Деметрий был озабочен тем, чтобы по возможности осуществить государственный идеал школы перипатетиков" (Beloch K. J. GG2, Bd. IV, Abt. 1, S. 147). Наконец, как можно видеть по цитате, приведенной в начале нашего этюда, это мнение разделяет и Эд. Вилль (Will Ed. Histoire politique du Monde Hellenistique, t. I, p. 44, 63). назад

26 См.: Хабихт Хр. Афины, с. 63-64; Bayer E. Demetrios Phalereus der Athener, S. 21-93; Gehrke H. J. Das Verhaltnis von Politik und Phi-losophie, passim; Gottschalk H. B. Demetrius of Phalerum: A Politician among Philosophers and A Philosopher among Politicians // Fortenbaugh W. W., Schuetrumpf E. Demetrius of Phalerum, p. 367-380. назад

27 Падение власти Деметрия Фалерского, согласно древней хроногра-фической традиции - Паросскому мрамору, свершилось в год, когда в Афинах архонтом был Кэрим (Kaivrimoх), т. е. в 308/7 г., а по дополни-тельному сообщению Плутарха - в конце 11-го афинского месяца Фарге-лиона, т. е. в начале июня 307 г. до н. э. Ср.: Beloch K. J. GG2, Bd. IV, Abt. 1, S. 150. назад

28 Martini E. Demetrios von Phaleron, Sp. 2821; Preaux C. Le Monde Hellenistique, t. II, p. 590-591. назад

29 Часть исследователей, подчеркивая ненадежность исходного пунк-та традиции о роли Деметрия Фалерского в основании Александрийской библиотеки (ибо первое по времени свидетельство принадлежит апокрифу Псевдо-Аристея от конца II в. до н. э.), отвергает предание (см., в частности: Martini E. Demetrios von Phaleron, Sp. 2837-2838), но большинство следует ему. См.: Деревицкий А. Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции. Харьков, 1891, с. 49-52; Mueller-Graupa. Museion // RE, Bd. XVI, Hbbd. 31, 1931, Sp. 803; Bayer E. Demetrios Phalereus der Athener, S. 105-108; Wehrli F. Demetrios von Phaleron, S. 54-55; Preaux C. Le Monde Hellenistique, t. I, 3-eme ed., 1989, p. 133, 232. назад

30 Предание об этом предприятии Деметрия Фалерского, как всецело восходящее к Псевдо-Аристею, как правило, отвергается. См.: Martini E. Demetrios von Phaleron, Sp. 2838; Wehrli F. Demetrios von Phaleron, S. 55; Preaux C. Le Monde Hellenistique, t. II, p. 569-570. Однако скепсис уче-ных нового времени необязательно разделять в полном объеме: легендарные подробности можно отбросить, но зерно предания - об интересе учредителей Александрийской библиотеки к сочинениям не только греческим, но и иностранным, в том числе и к книгам древних евреев - можно оставить. К тому же надо быть последовательным: если мы до-веряем преданию об участии Деметрия в основании Александрийской библиотеки, то мы должны отнестись с доверием и к его ответвлению - преданию о переводе (или начале работы над переводом) книг еврейского Закона по почину все того же Деметрия Фалерского. назад

31 Сходные, но более краткие отзывы Цицерона о красноречии Деметрия Фалерского см.: De orat., II, 23, 95; Brut., 82, 285; Orator, 27, 92, 94. Ср. также суждения Квинтилиана: Inst. or., II, 4, 41-42; X, 1, 33, 80. назад

32 Названия произведений Деметрия даны в тех версиях, которые были предложены М. Л. Гаспаровым в его переводе сочинения Диогена Лаэртского "О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов" (М., 1979).назад

33 Подробнее см.: Фролов Э. Д. Факел Прометея (очерки античной общественной жизни), изд. 2-е, Л., 1991, с. 307 сл., 336 сл., 346 сл.назад

34 См. также: Деревицкий А. Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции, с. 50, прим. 76; Berve H. Das Alexanderreich auf prosopographischer Grundlage, Bd. II, Munchen, 1926, S. 72; Weil R. Aristote et l'histoire. P., 1960, p. 157-159. - Мы не касаемся здесь еще одного сочинения - дошедшего в средневековой арабской рукописи так называе-мого Письма Аристотеля к Александру о политике по отношению к городам, подлинность которого остается сомнительной. См.: Кошеленко Г. А. Аристотель и Александр // ВДИ, 1974, № 1, с. 22-44.назад

35 Деревицкий А. Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции, с. 52, прим. 78.назад

Глава 4. Венец творческих усилий авторитаризма:

Александрийский Мусейон

- 565 -

Исторические явления редко носят однозначный характер. Это замечание вполне относится и к авторитарным режимам, возникшим в пору смут в позднеклассической Греции. Так, в государственной политике Ясона Ферского и Дионисия Сиракузского можно наблюдать усилия, направленные на достижение исторически вполне оправданных целей - преодоления полисного партикуляризма и создания более или менее обширного "национального" единства. В еще большей степени это относится к политическому творчеству Филиппа Македонского, сколь бы ни было недолговечным достигнутое под его эгидою объединение эллинов. Даже марионеточному режиму Деметрия Фалерского нельзя отказать в стремлении провести в жизнь отдельные рекомендованные тогдашней политологией разумные новации, например, ограничение показного расточительства и роскоши. Более того, свойственному Деметрию интересу к науке и культуре обязано своим рождением одно из самых замечательных достижений античной цивилизации - учреждение, правда, уже в чужой стране и под ауспициями и на счет другого царственного патрона, первого государственного научно-учебного центра - Александрийского Мусейона с примыкавшей к нему знаменитой библиотекой.

Этот эпизод заслуживает внимательного рассмотрения, поскольку он достойно венчает общественную деятельность Деметрия

- 566 -

Фалерского и ярко иллюстрирует, так сказать, перетекание традиций классической эпохи в мир эллинизма. Однако, чтобы по достоинству оценить названное совместное свершение двух автократов, бывшего - Деметрия Фалерского и пребывавшего тогда у власти - Птолемея I, необходимо начать несколько издалека и пояснить назначение и характер древних очагов учености, так называемых Мусейонов, а вместе с тем и самое своеобразие научной подготовки или, если угодно, высшего образования в классической древности.

Античная цивилизация характеризовалась высоким уровнем духовной культуры - это очевидная истина. Важно, однако, заметить, что основой этой замечательной культуры было соответствующее высокое развитие образования и науки, опиравшееся, в свою очередь, не только на индивидуальные свершения ученых, но и на достаточно разработанные организационные формы, на своего рода учебно-научные центры, контуры и судьба которых, при всем историческом своеобразии, напоминают явления нового времени. Особого внимания заслуживает, в частности, развитие в античном мире специальных философских школ, освященных именем Муз и потому называвшихся Мусейонами, этих прообразов университетов нового времени. Но более всего интересна и поучительна их трансформация в поздний эллинистическо-римский период из частных учреждений в государственные институты.

Мы полагаем поэтому, что наше обращение к истории античных Мусейонов будет небесполезно в контексте современных дискуссий о судьбах высшего образования, тем более что отечественная историография, в отличие от зарубежной, не может похвастаться богатством исследований на эту тему. В западной историографии мы прежде всего можем опереться на небольшую, но очень содержательную статью немецкого антиковеда Вальтера-Хатто Гросса в известном лексиконе "Der Kleine Pauly"1. Для более обстоятельных справок полезно обращение к более ранней работе тоже немецкого специалиста Мюллер-Граупы в фундаментальном справочном издании "Pauly's Realencyclopaedie der classischen Altertumswissenschaft"2.

- 567 -

Наш очерк мы построим по следующему плану. Во-первых, остановимся на общем понятии Мусейона; во-вторых, рассмотрим первые примеры Мусейонов, определившихся в качестве высших философских школ, впрочем, вполне еще частного характера (мы имеем в виду платоновскую Академию и аристотелевский Ликей); в-третьих, постараемся воссоздать облик Александрийского Мусейона как первого в своем роде государственного института научно-учебного назначения.

1. Общее понятие Мусейона. В классической древности каждое место, на котором почитали Муз, называлось "Мусейон" (to; Mousei'on [sc. iJJerovn]). Вершины гор, рощи, гроты, всегда оборудованные алтарем, реже - храмом, были столь типичными Мусейонами, что Плиний Старший обозначает этим словом даже сооружавшиеся в домах искусственные гроты (N. h., XXXVI, 154). Поскольку Музы представляли идею божественного происхождения всякого пения и сказания, мусическое искусство (hJ mousikh; [sc. tevcnh]) было существенной частью общего образования. Вследствие этого Мусейонами назывались как вообще жертвоприношения при культе Муз и празднества в их честь (Paus., IX, 31, 3), так и специальные школьные праздники (Aeschin., I, 10 - peri; Mouseivwn ejn toi'х didaskaleivoiх), а в позднем греческом языке так обозначались даже сами школы (Liban. Or. LVIII, 14; LXIV, 112). Платон называет Мусейонами даже учебные книги, а именно сочинения софиста Пола из Акраганта по риторике (Phaedr., p. 267 b - mousei'a lovgwn).

2. Мусейон как частное сообщество ученых почитателей Муз. Из связи Мусейона как святилища Муз и как учения (или места для учения) объясняются Мусейоны философов - религиозно-ученые сообщества, объединенные общим почитанием Муз3. Возможно, первым примером такого философского Мусейона был Союз пифагорейцев в Кротоне (рубеж VI-V вв. до н. э.), если, конечно, доверять имеющейся на этот счет поздней и не совсем надежной традиции (Iamblich. De vita Pythag., 45, 170, 261, 264; ср.: Porphyr. Vita Pythag., 4; Diog. L., VIII, 1, 15, 40). Более определенные

- 568 -

примеры являет позднеклассическое время (IV в. до н. э.). Это, прежде всего, Мусейон платоновской Академии, который был в одно и то же время местом культа и научно-исследовательским институтом. Центром школы перипатетиков - Ликея также было святилище Муз. Как в Академии, так и в Ликее совместная жизнь и научные занятия (to; sumfilosofei'n) учителей и учеников составляли существо сложившихся там ученых сообществ. Самое же возникновение и дальнейшее существование этих сообществ всецело было обязано инициативе, авторитету и личным средствам мэтров - учредителей и их преемников.

Эти два Мусейона - платоновская Академия и аристотелевский Ликей - являют собой сравнительно ранние, но уже хорошо представленные в традиции ученые сообщества частно-правового типа, бывшие одновременно и первыми институционализированными научными учреждениями. Будет полезно познакомиться поближе с их основанием и организацией4.

1. Платоновская Академия5. Платон основал свою школу вскоре после первого путешествия в Сицилию и неудачной попытки обратить на путь истины сиракузского тирана Дионисия Старшего, приблизительно в 385 г. до н. э. Школа Платона получила название по месту своего расположения в роще со святилищем древнего аттического героя Академа (в северо-западном предместье Афин, примерно в километре с небольшим от городских стен и Дипилонских ворот). К тому времени здесь уже существовал гимнасий - помещение или, вернее, комплекс помещений, предназначенных для физических и интеллектуальных занятий. Собственно, первоначальным

- 569 -

назначением гимнасиев было, как показывает само название (to; gumnavsion [от корня gumnovх - "обнаженный"] - физическое упражнение или место для таких упражнений), служить физическому воспитанию свободных людей. Однако портики в гимнасиях рано стали излюбленным местом встреч философов и риторов со своими учениками, и это привело к постепенному преобразованию гимнасиев из собственно спортивных школ в общеобразовательные центры (откуда и понятие гимназии в новейшее время), причем нередко они стали обзаводиться специальными залами для лекций и даже библиотеками.

Во времена Платона, во всяком случае, эта метаморфоза стала свершившимся фактом. Древний биограф Платона Диоген Лаэртский определенно свидетельствует о том, что по возвращении из первого путешествия в Сицилию философ избрал местом своих занятий Академию, "а это, - поясняет Диоген, - гимнасий в роще за городскими стенами (to; dV ejsti; gumnavsion proavsteion ajlsw'deх)". Новостью здесь, однако, было то, что философ прочно обосновался в Академии: он купил здесь участок земли ("садик" [khpivdion], т. е. часть священной рощи), посвятил его Музам, богиням - покровительницам искусств и наук, и воздвиг в их честь специальное святилище (Mousei'on), а кроме того, построил помещение для жилья и крытую галерею для занятий с учениками (ejxevdra). Ибо то, что он устроил на этом новом священном участке, было именно училищем (didaskalei'on), точнее - высшей философской школой, обладавшей, помимо этого, качествами научной коллегии и религиозного союза (ср.: Diog. L., III, 7, 20; IV, 1, 1; 3, 19; Olympiodor. Vita Plat., p. 4 West.).

Как обстояло с правами собственности в этом случае? Был ли Платон единственным и безраздельным собственником участка, посвященного Музам? На этот вопрос не так просто ответить. Напомним, что, согласно популярному преданию (которое не обязательно оспаривать), сиракузский тиран, расставшись с Платоном, уготовил ему тяжкое испытание: по его поручению спартанец Поллид, под присмотром которого Платон возвращался из Сицилии в Грецию, высадил философа на Эгине и, как обычного военнопленного, выставил для продажи в рабство. К счастью для Платона, он тогда уже пользовался известностью и уважением в греческом мире, и один из его почитателей, Анникерид из Кирены, находившийся в то время на Эгине, выкупил его из плена и препроводил в Афины. При этом, по одной из версий, излагаемых Диогеном

- 570 -

Лаэртским, деньги для выкупа Платона прислал также сицилийский почитатель философа, сородич Дионисия Старшего Дион, "но, - продолжает Диоген свое переложение, - Анникерид не взял их себе, а купил на них Платону садик в Академии" (Diog. L., III, 20). Чуть раньше в том же параграфе Диоген упоминал о том, что друзья философа в Афинах (oiJ eJtai'roi) немедленно собрали и отослали Анникериду деньги в возмещение его затрат, "но он их отверг, заявив, что не одни друзья вправе заботиться о Платоне". Нельзя ли предположить, что собранный таким образом и оставшийся невостребованным фонд, куда могли войти пожертвования и местных друзей Платона, и чужеземных его почитателей, и был употреблен на приобретение участка в Академии? Из этого, однако, не обязательно заключать, что Платон не мог быть в таком случае собственником или, если угодно, реальным владельцем священного участка, и что последний был коллективным владением участвовавших в складчине друзей.

Для сравнения укажем на сходный случай с приобретением Ксенофонтом в Скиллунте много времени спустя после возвращения из похода Десяти тысяч большого земельного участка в дополнение к тому имению, которым его наградили спартанцы. Названный участок был приобретен Ксенофонтом на общие деньги греческих наемников, вырученные от продажи добычи; он был посвящен богине Артемиде, но распоряжался им, как своим собственным, сам Ксенофонт, и только он один (см.: Xen. Anab., V, 3, 4-13; Diog. L., II, 51-52; Paus., V, 6, 5-6)6.

Впрочем, все эти предположения об обращении собранного друзьями совместного фонда на покупку участка в Академии строятся на очень шатком источниковом основании и потому остаются всего лишь предположениями, не более того. Ничто не мешает считать, что участок был куплен на собственные средства самим Платоном и что он и являлся его владельцем без всяких околичностей. Но если так и было, то надо подчеркнуть великодушие Платона, сделавшего свое имение общим пристанищем друзей-философов. Конечно, содержание святилища и особенно школы требовало значительных расходов, да и проведение время от времени совместных трапез, сколь бы скромными, по свидетельству древних,

- 571 -

они ни были (Athen., I, 7, p. 4 e; X, 14, p. 419 c-d; XII, 69, p. 547 f - 548 a; ср.: Plut. Quaest. conv., VI, prooem.; Aelian. V. h., II, 18), не обходилось вовсе без затрат. Между тем, как это следует из одной (cохранившейся в позднейшей передаче) реплики Дионисия Младшего из его письма к Спевсиппу, Платон, в отличие от своих преемников по руководству Академией, не взыскивал платы с учеников (см.: Diog. L., IV, 1, 2; Athen., VII, 279 e-f; XII, 546 d). Будучи не только сократиком, но еще и богатым человеком, он мог позволить себе такую роскошь, как, очевидно, и единоличное содержание своего училища.

Во всяком случае, нам ничего не известно - по крайней мере вначале - об обязательных взносах питомцев Академии, что, конечно, не должно исключать возможности получения Платоном всякого рода пожертвований и субсидий от добровольных спонсоров. Помимо названных выше случаев с Анникеридом и Дионом, традиция упоминает еще о даре сиракузского тирана Дионисия (неясно, впрочем, какого - Старшего или Младшего), презентовавшего афинскому философу поистине круглую сумму в 80 талантов (Diog. L., III, 9). Да и позднейшие руководители школы (схолархи) нет-нет да и получали пожертвования от сильных мира сего, которым было лестно прослыть меценатами Академии или иного какого-либо известного научного центра. Так, по свидетельству Плутарха, сиракузянин Дион, живший во время изгнания в Афинах и приобретший здесь загородное имение, перед возвращением в Сицилию подарил его племяннику Платона и будущему схоларху Академии Спевсиппу (Plut. Dion, 17, 2). Позднее, по сообщению Диогена Лаэртского, Александр Великий прислал большой денежный дар третьему схоларху Академии Ксенократу. Впрочем, последний, отличаясь крайней независимостью, "отложил себе 3000 аттических драхм, а остальное отослал обратно, сказавши: "Царю нужно больше - ему больше народу кормить"" (Diog. L., IV, 2, 8, где приводятся и другие примеры, подтверждающие независимый нрав Ксенократа).

Возвращаясь к теме обустройства платоновской Академии, можно высказать предположение, что и основатель школы, и последующие схолархи прилагали всяческие усилия к дальнейшему благоустройству и украшению Академии. Известно, например, что преемник Платона Спевсипп - цитируем Диогена Лаэртского - "воздвигнул изваяния Харит в святилище Муз, основанном Платоном в Академии" (Diog. L., IV, 1, 1). Наверное, заботились они

- 572 -

и о создании столь нужной для ученых занятий библиотеки. Известно, что Платон собирал книги и тратил подчас большие деньги на приобретение особенно интересовавших его сочинений. Так, из Сицилии он вывез сочинения ценимого им сиракузского мимографа Софрона (Diog. L., III, 18), а Диона просил купить для него за 100 мин у Филолая Кротонского три пифагорейские книги (ibid., III, 9; VIII, 7, 84).

От материального основания Академии обратимся к ее живому составу. Об этом можно судить по перечню учеников Платона, который дается Диогеном Лаэртским в конце биографии философа (III, 46-47). Приводимый здесь длинный ряд несомненно только наиболее известных учеников Платона может служить указанием на то, что количество слушателей в его школе могло быть весьма значительным, но сказать с определенностью, сколько их было в течение учебного года, невозможно. Кстати, трудно сказать, был ли точно определен срок обучения: одни могли ограничиваться обычными в таких случаях одним-двумя годами, а другие могли заниматься в Академии и более длительное время. Аристотель, например, оставался слушателем Платона 20 лет (Diog. L., V, 1, 9).

Что нам известно в точности - так это характерный, так сказать, космополитический состав слушателей Академии: как раньше у Сократа, так и у Платона они являлись из самых разных уголков греческого мира - из самих Афин, из других городов Балканской Греции, с далеких окраин. Среди них были не только мужчины, но и женщины; последних, впрочем, было немного (по именам известны Аксиофея из Флиунта и Ласфения из Мантинеи). Нам не известно, на каких условиях принимались ученики в школу Платона, но какие-то условия, надо думать, ставились, коль скоро возникала нужда в сплочении этой пестрой группы в спаянную общим духом корпорацию.

Что касается устроения самой жизни в Академии, то здесь также можно высказать одни лишь предположения. Местом жительства Платона и большинства последующих схолархов (известное исключение - Спевсипп) была сама Академия, т. е. какой-то возведенный еще основателем школы жилой дом. Ученики могли жить в городе, а могли и селиться в самой Академии, в каких-то легких, специально для того возводимых строениях. Так было, в частности, при Полемоне, четвертом схолархе Академии. По словам Диогена, "жил он затворником в саду Академии, а ученики его селились вокруг, поставив себе хижины (kaluvbia) близ святилища Муз и крытой

- 573 -

галереи" (Diog. L., IV, 3, 19). Из упоминаний у древних авторов (выше приводились ссылки на Афинея, Плутарха и Элиана) можно заключить, что от случая к случаю устраивались общие пирушки, но едва ли можно говорить о регулярном совместном столовании. Скорее, на основании одного пассажа у Диогена Лаэртского (IV, 4, 22), где говорится, что две пары академиков, связанные дружбой и любовью, - Полемон c Кратетом и Крантор с Аркесилаем, - жили порознь, а столовались вместе в доме Крантора, можно заключить о раздельном быте членов Академии.

В остальном и самом главном жизнь в Академии была жизнью сообщества: вместе все посещали занятия, на которых слушали лекции наставников или присутствовали при проводимых ими беседах, вместе принимали участие в религиозных церемониях, связанных с культом особо чтимых божеств или почитанием памяти основателя школы, чья могила, находившаяся здесь же, в саду Академии, могла быть естественным культовым дополнением к святилищу Муз. Совместным характером, естественно, отличались и те дружеские пирушки, которые свершались в дни празднеств, после свершения жертвоприношений, или по другому какому-либо поводу, на счет схоларха или спонсора или же вскладчину.

Как ученые занятия, так и прочие совместные действия членов Академии определялись правилами, которые при Платоне, возможно, носили менее формальный характер, но при третьем схолархе Ксенократе приобрели вид правильного устава - "законов", послуживших затем образцом для устава, составленного Аристотелем для своей школы (Diog. L., V, 1, 4; Athen., I, 5, p. 3 f; V, 2, p. 186 b). Воля схоларха была определяющим началом в жизни Академии: и сохранение материального комплекса Академии (жилых и учебных строений, святилища, гробниц, статуй и пр.), и выработка распорядка занятий и церемоний, и составление завещательных распоряжений, касавшихся средств на продолжение деятельности учреждения, - все это было безусловной прерогативой главы школы, совмещавшего в своем лице ученого лидера и верховного администратора.

Также и назначение преемника, т. е. будущего схоларха, поначалу определялось распоряжением главы школы; так, Платон назначил своим преемником Спевсиппа, а тот, в свою очередь, Ксенократа. Однако уже назначение Ксенократа носило лишь рекомендательный характер и было подтверждено последующим избранием, которое и стало обычным способом замещения должности схоларха.

- 574 -

Платоновская Академия являлась ученым, философским содружеством. Светский интерес и светские связи преобладали в этом сообществе, но оно не было лишено и религиозной окраски. Напомним, что Платон приобрел участок для своей школы в священной роще Академа и что сам этот участок был посвящен Музам, почитание которых было своеобразной религиозной эгидой для нового содружества. Но важным было и почитание самого учредителя этого философского содружества - Платона - по тому, очевидно, типу, по какому обычно практиковалось почитание основателей религиозных сообществ.

У нас есть основания полагать, что ближайшим окружением Платона рано, весьма вероятно, сразу после кончины учителя, стала строиться легенда о его божественном происхождении, которая должна была стать основанием для сложения настоящего посмертного культа великого афинского мудреца. Сразу после смерти Платона его преемник Спевсипп и относившийся с симпатией к покойному перипатетик Клеарх (из Сол на Кипре) почтили память основателя Академии специальными сочинениями, в которых удостоверяли широкое распространение молвы о мистическом зачатии матерью Платона не от смертного своего мужа, а от бога Аполлона (Diog. L., III, 2). Сходным образом позднее будет разрабатываться версия о божественном происхождении Александра Великого. Но то будет с великим царем и завоевателем, чье обожествление выглядит закономерным этапом в хорошо известном процессе сложения культа удачливых полководцев и политиков, начиная с Алкивиада и Лисандра у греков и кончая Юлием Цезарем и другими императорами у римлян. Здесь же прослеживается аналогичная, но другая линия - культа учительского, тянущаяся от Пифагора и Сократа к Христу и его апостолам. Во всяком случае, из учителей человеческих именно к Платону, за его несравненную мудрость, впервые официально было приложено определение божественного (qei'oх), как о том свидетельствовала надпись, высеченная на его надгробии в саду Академии волею схоронивших его там учеников (Diog. L., III, 43).

2. Аристотелевский Ликей7. Ученик Платона, Аристотель основал свою собственную школу в 335 г. Она находилась в северо-восточном предместье Афин, в так называемом Ликее - урочище

- 575 -

Аполлона Ликейского, расположенном в полукилометре от городских стен. Здесь были роща и храм, посвященные названному божеству, а также существовавший с незапамятных времен гимнасий. Сооружение последнего одними приписывалось Писистрату (Theopomp. ap. Harpocr. et Suid., s. v. Luvkeion = FgrHist 115 F 136), другими - Периклу (Philochor., ibid. = FgrHist 328 F 37). В IV в. этот гимнасий подвергся полной реконструкции, причем заново были сооружены палестра и окружавшие ее портики и разбит сад. Это произошло по инициативе выдающегося государственного деятеля Ликурга, стоявшего во главе финансового ведомства Афин в 338-326 гг., т. е. в то самое время, когда Аристотель открыл здесь свою школу8.

Основанная Аристотелем школа, подобно платоновской Академии, получила свое наименование "Ликей" от той местности, где она располагалась. И точно так же, как в первом случае, само это слово пережило античность и в новое время стало использоваться (через латинскую форму Lyceum) для обозначения учебных заведений особого, повышенного типа (классических гимназий во Франции, привилегированных колледжей в старой России и пр.). Но у школы Аристотеля было и другое наименование - "Перипатос", а применительно к состоявшим в ней - "перипатетики", поскольку, особенно на первых порах, пока слушателей было немного, ее основатель имел обыкновение проводить свои занятия, прогуливаясь (peripatw'n) в крытой галерее, примыкавшей к святилищу Аполлона Ликейского и специально приспособленной для такого времяпровождения (perivpatoх).

Очевидно, как и Платон, Аристотель приобрел участок земли в районе Ликея и обустроил его для постоянного жительства и ведения занятий с группой учеников. То, что Стагирит был в Афинах чужаком-переселенцем, метеком, не обязательно должно было помешать ему в приобретении земельного участка, поскольку, будучи влиятельным другом македонских царей, он мог получить от афинян

- 576 -

награду, которая нередко предоставлялась заслуженным метекам, - право приобретать недвижимость в их городе (e[gkthsiх gh'х kai; oijkivaх). Обустройство школы, во всяком случае, было выполнено по образцу Платонова, ставшего, так сказать, типическим. В деталях мы можем судить об этом на основании подробного завещания Феофраста (Diog. L., V, 2, 51-57), почерпнутого Диогеном Лаэртским из специального сборника завещаний выдающихся перипатетиков, который был составлен тоже перипатетиком Аристоном Кеосским, другом четвертого схоларха в Ликее Ликона (269-225 гг.). Поскольку в приводимом тем же автором завещании самого Аристотеля никаких упоминаний об училище в Ликее нет (см.: ibid., V, 1, 11-16), современные ученые обычно полагают, что школа в Ликее приобрела законченный вид именно стараниями Феофраста. Возможно, так оно и было, однако не исключено, что застройка участка для школы перипатетиков проходила в несколько этапов, поскольку и в завещании Феофраста не раз говорится о восстановлении или завершении тех или иных строений (см.: V, 2, 51-52). Поэтому ничто не мешает допустить, что оборудование школы, если и не во всех частностях, то в главных чертах, первоначально было осуществлено уже самим ее основателем.

Но вернемся к тем данным, что можно извлечь из завещания Феофраста. Как и в Академии, участок для школы в Ликее был посвящен Музам, и соответственно центром его было святилище этих богинь (to; mousei'on) с особо упоминаемым алтарем (oJ bwmovх). К святилищу примыкали портики - главный, служивший прогулочным местом (perivpatoх), и два других - малый (to; stwivdion) и нижний (hJ kavtw stoav); последний, согласно завещанию Феофраста, должен был быть украшен картинами, изображавшими контуры земли. На участке стояли статуи Аристотеля и его сына Никомаха, а также другие изваяния. По крайней мере часть участка являла собой сад (oJ kh'poх), где располагались гробницы погребенных здесь схолархов (в частности, самого Феофраста). К саду со святилищем примыкали различные строения (aiJ oijkivvai), предназначенные для проживания схоларха и какой-то части слушателей, для ученых занятий (включая помещения для библиотеки и различных научных коллекций), для разных служб.

Для ухода за святилищем и садом и выполнения различных необходимых работ содержался штат слуг - рабов и вольноотпущенников. В завещании Феофраста упомянуты доверенные слуги

- 577 -

Помпил и Фрепт (-а?), которые еще раньше получили вольную, а теперь удостаиваются ценного денежного подарка (2000 драхм) и получают в собственность одну из рабынь, но при этом должны оставаться в Ликее и заботиться о святилище, саде, прогулочной галерее и гробнице хозяина. Тому же Помпилу как для собственного житья, так, возможно, и для обихода остающихся слушателей оставляется из домашней утвари (tw'n de; oijkhmatikw'n skeuw'n) столько, сколько сочтут нужным душеприказчики. Кроме того, из числа отпускаемых на волю рабов двое - Манес и Каллий - получают вольную при условии, что они еще четыре года будут продолжать работать в саду.

Говоря о материальном оснащении школы в Ликее, особо надо отметить библиотеку. Перипатетики проявляли особенную приверженность к книгам, и уже у Аристотеля, по единодушному свидетельству древности, было большое книжное собрание, которое он, перебираясь из Афин в Халкиду, передал вместе со школой Феофрасту. Последний, несомненно, умножил это собрание и, в свою очередь, завещал его Нелею, сыну Кориска (ученика Платона), из Скепсиса, возможно, исходя из того расчета, что тот станет его преемником по руководству школой. Однако новым схолархом стал другой ученик Феофраста - Стратон, а Нелей вместе с завещанными ему книгами вернулся на родину (Strab., XIII, 1, 54, p. 608-609; Plut. Sull., 26, 3; Diog. L., V, 2, 52; Athen., I, 4, p. 3 a).

О дальнейшей судьбе книжного собрания Аристотеля и Феофраста древние авторы рассказывают по-разному. По одной версии, драгоценную коллекцию купил у Нелея египетский царь Птолемей II Филадельф, который присоединил ее к своей библиотеке в Александрии (Athen., I, 4, p. 3 b). По другой, ее приобрел у наследников Нелея (по-видимому, уже в начале I в. до н. э.) большой любитель книг Апелликон с Теоса. Он перевез ее в Афины и использовал для издания неизвестных сочинений Аристотеля. После смерти Апелликона Сулла, завладевший Афинами в 86 г. до н. э., вывез библиотеку Аристотеля и Феофраста в Рим, где грамматик Тираннион привел ее в порядок, после чего перипатетик Андроник Родосский по полученным от Тиранниона копиям осуществил новое издание трудов Стагирита (Strab., XIII, 1, 54, p. 609; Plut. Sull., 26, 1-3; Athen., V, 53, p. 214 d-e).

Утрата книжного собрания Аристотеля и Феофраста была, конечно, весьма досадной для школы в Ликее, однако она не осталась вовсе без книг. Возглавивший школу после Феофраста

- 578 -

Стратон, в свою очередь, составил большую библиотеку, которую завещал вместе с руководством школою своему преемнику Ликону (Diog. L., V, 3, 62). Надо думать, что и последующие схолархи не оставляли заботы по сохранению и умножению библиотеки Ликея.

Что касается внутреннего обихода перипатетиков, то, весьма вероятно, он строился по подобию Академии: совместные занятия и время от времени совместное же проведение праздничных церемоний (в частности, в честь тех же Муз), что сопровождалось обычными в таких случаях коллективными застольями. О практике последних прямо свидетельствует упоминание в завещании Стратона об утвари, покрывалах и чашах для совместной трапезы (to; sussivtion), оставляемых им своему преемнику Ликону (Diog. L., V, 3, 62). Кстати, возможно, именно при Ликоне установилось правило взимать с начинающих слушателей (oiJ ejpiceirou'nteх) взносы (aiJ sumbolaiv) на проведение общих застолий - по 9 оболов, т. е. по полторы драхмы, в месяц; однако слушатели со стажем (oiJ presbuvteroi) были освобождены от таких платежей (Antigon. Caryst. ap. Athen., XII, 69, p. 547 e). Где именно жили слушатели Ликея, сказать трудно. Наиболее близкие к схоларху ученики могли проживать вместе с ним в самом Ликее, но большая часть должна была сама искать себе пристанища в городе.

Между Ликеем и Академией были, конечно, не только сходства, но и отличия. К числу последних надо, по-видимому, отнести менее выраженное почитание основоположника - Аристотеля, о культе которого, даже в такой не слишком выраженной форме, как это было у академиков по отношению к Платону, говорить не приходится. Зато к числу сходств надо добавить наличие также и в Ликее устава занятий и общежития, составленного самим основателем школы в подражание уставу Ксенократа. Между прочим, содержался в этих правилах и такой, не слишком понятный пункт, "чтобы каждые десять дней назначать (нового) начальника (a[rconta)" (Diog. L., V, 1, 4). Разумееется, под этим последним нельзя понимать руководителя школы - схоларха, поскольку должность последнего обычно была пожизненной. Скорее всего речь шла о неком сменяющемся помощнике схоларха, своего рода старосте, как именно вполне обоснованно и перевел греческий термин М. Л. Гаспаров9. Позднее

- 579 -

администрация Ликея умножилась: по свидетельству Антигона из Кариста, при Ликоне, помимо старосты-архонта, которого избирали на 30 дней для наблюдения за дисциплиной начинающих учеников (au{th [sc. ajrchv] h\n ejpi; th'х eujkosmivaх tw'n ejpiceirouvntwn), назначались специальные попечители (iJeropoiovх, ejpimelhthvх) для заботы о святилище и проведении празднеств в честь Муз (Athen., XII, 69, p. 547 e-f)

Школа была собственностью и содержалась самим схолархом. Необходимые для этого средства составлялись, вероятно, за счет гонораров, получаемых мэтром за свое преподавание, а также благодаря пожертвованиям и дарениям различных меценатов. Аристотель, несомненно, получал щедрые вознаграждения за услуги, которые он оказывал македонским царям Филиппу и Александру. Феофраст получал поддержку от утвердившегося позднее в Македонии Кассандра (Diog. L., V, 2, 37) и его ставленника в Афинах Деметрия Фалерского, причем от последнего он получил в собственность какой-то сад (i[dion kh'pon, ibid., § 39). Под этим садом можно понимать тот самый участок в Ликее, где обосновалась школа перипатетиков (если держаться той точки зрения, что он не мог быть приобретен в собственность самим Аристотелем, коль скоро тот был метеком), или же, что нам самим кажется более вероятным, какой-то другой участок, который мог быть присоединен к первому, а мог остаться и отдельным имением Феофраста. Позднейшие схолархи также пользовались поддержкою знатных покровителей. Так, Стратон, бывший одно время наставником Птолемея II Филадельфа, получил от того 80 талантов (Diog. L., V, 3, 58), а Ликон пользовался попечением со стороны пергамских царей Эвмена I и Аттала I (ibid., V, 4, 67).

Не подлежит никакому сомнению, что руководители школы в Ликее были богатыми или, по крайней мере, состоятельными людьми. Однако надо подчеркнуть, что, владея и распоряжаясь значительной собственностью, они всегда строго различали ликейский комплекс и прочее свое имение. Первый был как бы условным их владением, он всегда оставался своеобразным майоратом и переходил как целое от одного руководителя школы к другому, тогда как прочие владения могли завещаться схолархами в обычном порядке, т. е. по своему свободному усмотрению, разным близким людям. Так, Феофраст, помимо Ликея, который остается в общем владении его последователей, завещает Меланту и Панкреонту, сыновьям Леонта (судя по именам, своим сородичам) имение на родине,

- 580 -

"дома" (oi[koi), т. е. в Эресе на Лесбосе, а Каллину - имение в Стагире, и им же отдельно значительные суммы денег: первым двум - по таланту, а Каллину - 3000 драхм (Diog. L., V, 2, 51, 52, 55, 56). Точно так же, помимо Ликея, Стратон завещает Лампириону и Аркесилаю (тоже, по-видимому, своим родичам) имение на родине, т. е. в Лампсаке (ibid., V, 3, 61). Позднее его преемник Ликон завещает своим братьям Астианакту и Ликону имение на родине, т. е. в Троаде, а имущество в городе (ejn a[stei, т. е. в самом городе Афинах, а никак не в Ликее) и на Эгине - тоже Ликону, но, по-видимому, другому, приходившемуся ему племянником (ibid., V, 4, 70).

Что касается самого Ликея, то его унаследование могло происходить по-разному. Школа могла быть передана схолархом своему преемнику по распоряжению, еще при жизни, или по завещанию. Так, Аристотель передал Ликей Феофрасту в связи с вынужденным своим отъездом из Афин в Халкиду (Diog. L., V, 2, 36), а Стратон оставил школу Ликону по завещанию (ibid., V, 3, 62). Иначе поступили Феофраст и Ликон, которые прямо не назначали себе преемников. Феофраст оставил комплекс Ликея в общее распоряжение своих друзей и учеников. "Сад и прогулочное место и все постройки при том саде, - пишет он в своем завещании, - отдаю тем из названных здесь друзей, которые пожелают и впредь там заниматься науками и философией <...> ; и пусть они ничего себе не оттягивают и не присваивают, а располагают всем сообща, словно храмом (wJх a]n iJero;n koinh'/ kekthmevnoiх), и живут между собой по-домашнему дружно, по пристойности и справедливости. А быть в той общине (e[stwsan de; oiJ koinwnou'nteх) Гиппарху, Нелею, Стратону, Каллину, Демотиму, Демарату, Каллисфену, Меланту, Панкреонту, Никиппу" (ibid., V, 2, 53).

В этом завещательном распоряжении замечательно ясно выраженное восприятие философского содружества как своего рода религиозного сообщества. Однако содержащиеся здесь предупреждения насчет необходимости вести дружный образ жизни наводят на мысль, что не все было гладко в отношениях членов содружества в конце жизни Феофраста. О том же могут свидетельствовать и отказанные по завещанию особые дарения Нелею (книги) и Каллину (имение в Стагире и денежный подарок) - по-видимому, особенно близким Феофрасту людям, ни одного из которых он, однако, не решился назначить своим преемником. Этим новым схолархом станет, очевидно, по воле большинства членов сообщества,

- 581 -

Стратон, которого Феофраст хотя и упомянул в числе друзей - восприемников его дела, но не удостоил никакого особого пожалования.

В свою очередь, преемник Стратона Ликон, также оставляя Ликей в общее пользование друзей-философов, прямо предоставит решение вопроса о его преемнике их общей воле. "Прогулочное место, - пишет он в своем завещании, - оставляю тем из моих ближних (tw'n gnwrivmwn), которые его примут <следует перечень, как и у Феофраста, из десяти лиц>, а они по усмотрению пусть назначат над школою (prosthsavsqwsan dV aujtoiv) того, кто сможет быть при работе долго и вести ее широко, остальные же ближние (oiJ loipoi; gnwvrimoi) будут ему содействовать из любви ко мне и к нашему общему крову" (Diog. L., V, 4, 70).

Мы видим, что при определении нового руководителя Ликея могли использоваться разные способы. В одних случаях это могла быть передача прежним схолархом руководства над школою одному из своих последователей - прямо, что называется, из рук в руки, ввиду собственного вынужденного отхода от дел, как это было в случае с Аристотелем, или же по завещанию, как это сделал Стратон. В других случаях дело оставлялось на усмотрение учеников, которые после смерти старого схоларха выбирали себе нового собственным голосованием. Делалось ли это с молчаливого согласия прежнего схоларха (случай Феофраста) или же по его ясно выраженной воле (завещание Ликона), суть дела не менялась: нового схоларха назначали посредством выборов. Но во всех случаях школа сохранялась как общественное целое, как ученое сообщество со всем необходимым для его деятельности материальным обеспечением (сюда относились земельный участок, различные строения и утварь, библиотека и штат слуг).

Заключая характеристику Мусейона классической поры, выступавшего в роли учебно-научного центра, подчеркнем особенное качество главы институционализированной таким образом философской школы. Мы видим его выступающим в двух ипостасях: с одной стороны, в качестве собственника обустроенного и содержавшегося им на свои средства заповедного научного комплекса, а с другой - в качестве ученого руководителя, кровно заинтересованного в продолжении начатого им научного дела. Это заставляет нас вспомнить о своеобразии классической древности, где высокий уровень культуры был достигнут без прямого участия государства, усилиями самого гражданского общества (которое, впрочем, в принципе,

- 582 -

и совпадало с тем же государством), и где, при отсутствии государственной поддержки высшего образования и фундаментальной науки, успехи в этих областях были обусловлены всецело усилиями и средствами частных лиц.

Однако в чистом виде такая ситуация характерна была именно для классической эпохи, для времени расцвета городов-государств, полисов. В более позднюю эллинистическо-римскую эпоху, когда на авансцену политической жизни вышла территориальная монархия, положение изменилось, и государственная власть взяла на содержание и поставила под свой контроль и высокую науку, и образование. Примером может служить Александрийский Мусейон, к характеристике которого мы теперь и обратимся.

3. Царский Мусейон в Александрии10

1. Учреждение Мусейона в Александрии. Образцом нового типа государственного научно-учебного центра стал Мусейон в Александрии Египетской. Традиция связывает его основание с именем все того же Деметрия Фалерского, который сыграл заметную роль в развитии школы перипатетиков в Афинах. Известно, что после свержения его правления в Афинах (307 г.) Деметрий некоторое время проживал в Беотии, в Фивах. Но когда после смерти его покровителя Кассандра (297 г.) ситуация и там стала для него небезопасной, он перебрался в Египет, где нашел приют при дворе Птолемея I. Основатель династии Лагидов высоко оценивал знания и опыт знаменитого афинянина, и тот занял при египетском

- 583 -

правителе положение привилегированного советника (Diog. L., V, 5, 78-79; Plut. Reg. et imp. apophthegmata, 189 d). Есть основания думать, что именно Деметрием, по поручению Птолемея I, была составлена конституция для пользовавшейся статусом греческого полиса Александрии (ср.: Aelian. V. h., III, 17). И им же - Деметрием Фалерским - была подана египетскому царю мысль об учреждении в его столичном городе нового Мусейона и библиотеки. Свидетельствуют об этом два ученых византийца - хронист Георгий Синкелл (рубеж VIII-IХ вв.) и филолог Иоанн Цец (ХII в.). Приведем их свидетельства полностью.

Георгий Синкелл: "Этот Птолемей Филадельф, собрав отовсюду, так сказать, все книги мира старанием Деметрия Фалерского, третьего законодателя афинян, человека весьма уважаемого у эллинов, а в числе этих книг и писания евреев <...>, учредил в Александрии в 132-ю Олимпиаду (252/1-249/8 гг.) библиотеку, при составлении которой и умер (246 г.). В ней было, по утверждению некоторых, 100 000 книг" (Georgius Syncellus. Ecloga chronographica, p. 518 Dind.).

Иоанн Цец: "Тот самый царь Птолемей (т. е. Птолемей Филадельф, о котором упоминалось в предыдущем пассаже), поистине философская и божественная душа, крайний любитель всего прекрасного, и вида, и дела, и слова, когда через посредство Деметрия Фалерского и других почтенных мужей за счет царской казны собрал отовсюду в Александрию множество книг, то поместил их в две библиотеки, из которых во внешней (т. е. в Серапейоне) их насчитывалось 42 800, а в той, что была расположена внутри царских чертогов (т. е. в Мусейоне), - книг сложного состава насчитывалось 400 000, а простых и несложных - 90 000" (Ioannes Tzetzes. Prolegomena de comoedia Graeca, prooemium II)11.

Правда, упоминая об инициативах Деметрия Фалерского, оба византийца приписывают основание Александрийской библиотеки - а тем самым и Мусейона - Птолемею II Филадельфу, однако более ранние и авторитетные источники определенно свидетельствуют, что основателем библиотеки был Птолемей I. Плутарх в одном из своих трактатов упоминает о первом Птолемее как об учредителе

- 584 -

Мусейона (Non posse suaviter vivi sec. Epic., 13, p. 1095 d - Ptolemai'oх oJ prw'toх sunagagw;n to; mousei'on). По существу, о том же свидетельствует Ириней Лионский, цитируемый Евсевием Кесарийским: "Еще до римского владычества, когда Азия была во власти македонян, Птолемей, сын Лага, горя желанием украсить основанную им в Александрии библиотеку самыми совершенными произведениями всех народов, попросил у жителей Иерусалима их книги, переведенные на язык эллинов" (Irenaeus [Adversus haereses] ap. Euseb. Hist. eccl., V, 8, 11).

Поскольку таким образом подтверждается устроение Александрийского Мусейона при Птолемее I Сотере, то нет нужды оспоривать причастность к этому делу Деметрия Фалерского, что нередко делается в новейшей литературе как раз на том основании, что в правление Птолемея II, ко времени которого относят основание библиотеки в Александрии цитированные выше византийские авторитеты, места для инициативы Деметрия не могло быть. Второй Птолемей, как известно, был враждебно настроен по отношению к Деметрию, которого он и устранил очень скоро после прихода к власти. Напротив, при Птолемее I инициатива Деметрия Фалерского, о которой говорят византийцы, была и естественна и вероятна.

2. Расположение Мусейона. Где именно в Александрии был расположен Мусейон - в точности неизвестно; по наиболее вероятному предположению, он находился к юго-западу от Восточной гавани12. В любом случае, согласно Страбону, он был составной частью дворцового района в Брухейоне. Приведем полностью соответствующее место из труда древнего географа, поскольку оно важно для понимания не только местоположения, но и устройства Мусейона в Александрии. "Мусейон, - пишет Страбон, - также является частью помещений царских дворцов; он имеет место для прогулок, экседру и большой дом, где находится общая столовая для ученых, состоящих при Мусейоне. Эта коллегия ученых имеет не только общее имущество, но и жреца-правителя Мусейона, который прежде назначался царями, а теперь - Цезарем" (tw'n de; basileivwn mevroх ejsti; kai; to; Mousei'on, e[con perivpaton kai; ejxevdran kai; oi\kon mevgan, ejn w|/ to; sussivtion tw'n metecovntwn tou' Mouseivou filolovgwn andrw'n. e[sti de; th'/ sunovdw/ tauvth/ kai; crhvmata koina; kai; iJereu;х oJ ejpi; tw'/ Mouseivw/ tetagmevnoх tovteme;n uJpo; tw'n basilevwn nu'n dV uJpo; Kaivsaroх) (Strab., XVII, 1, 8, p. 793-794).

- 585 -

Итак, главными строениями Мусейона были, согласно Страбону, перипатос, экседра и большой дом, в котором находилась трапезная соучаствующих в Мусейоне мужей-филологов. Таким образом, главным помещением был общий столовый зал для членов Мусейона (о планировке египетских столовых залов интересные подробности сообщает Витрувий, VI, 3, 9). Экседра с одной стороны открывалась на двор с колоннадой; она служила местом для преподавания и диспутов (Vitr., V, 11, 2 - exhedrae spatiosae, habentes sedes, in quibus philosophi, rhetores reliquique, qui studiis delectantur, sedentes disputare possint). Перипатос - обсаженная деревьями аллея под открытым небом - служила прежде всего местом для бесед. Конечно, там был и алтарь для Муз, хотя о нем нигде не упоминается, равно как и помещения для библиотеки, обсерватории и инвентаря, вероятно, даже для экзотических зверей и птиц (ср.: Athen., XIV, 69, p. 654 b-c), а также жилые помещения для членов Мусейона, так чтобы им были возможны совместная жизнь и труд. Неясным остается, была ли упомянутая у Каллимаха (Epigr., 2) лесха (levsch) идентична с экседрой или она была самостоятельным строением, а также были ли расположены жилые помещения членов Мусейона непосредственно в нем самом или же в другом месте дворцового района.

3. Организация Александрийского Мусейона. В плане организационном Мусейон был видом синода (suvnodoх, Strab., l. c.), своего рода фиасом Муз (qivasoх tw'n Mousw'n) под руководством назначавшегося царем жреца (iJereuvх). Последний в надписях именуется также архиереем (ajrciereuvх) и эпистатом (ejpistavthх) (например, OGIS, 104 - надпись с Делоса II в. до н. э. в честь александрийца Хрисерма, бывшего экcегетом Александрии, главой корпорации врачей и эпистатом Мусейона). Члены Мусейона также назначались царем, который предоставлял в их распоряжение общие средства (koina; crhvmata). Эта особенная роль царей подчеркивает, в противоположность платоновской Академии и школе перипатетиков, ярко выраженный монархический характер интересующего нас института, в чем отчетливо отразились перемены в окружающем мире. Члены Мусейона получали полное содержание (кормление - sivthsiх, Strab., l. c.; Dio Cass., LXXVII, 7; Athen., I, 41, p. 22 d) и твердое жалованье

- 586 -

(sunvtaxiх basilikhv, Athen., XI, 85, p. 493 f - 494 a), о величине которого едва ли дают правильное представление те 12 талантов в год, которые получал Панарет, ученик Аркесилая (Athen., XII, 77, p. 552 c - sunegevneto Ptolemaivw/ tw'/ Eujergevth/ tavlanta dwvdeka to;n ejniauto;n lambavnwn). Члены Мусейона пользовались освобождением от налогов и, наверное, также от других общественных повинностей (OGIS, 714, 4 сл. - tw'n ejn tw'/ Mouseivw/ seitoumevnwn ajtelw'n). Что касается числа сотрудников Мусейона, то определить его теперь невозможно. При первых Птолемеях, в период расцвета александрийской учености, их количество во всяком случае исчислялось десятками, доходя, возможно, до сотни13.

Из аппарата управления Мусейона мы знаем лишь о казначеях (tamivai) и их счетных книгах (ta; bibliva, ejn oi|х aiJ ajnagrafaiv eijsi tw'n ta;х suntavxeiх lambanovntwn) (Athen., XI, 85, p. 493 f - 494 a); другие необходимые должностные лица, как, например, секретарь (grammateuvх) и пр., не упоминаются.

4. Ученые занятия в Александрийском Мусейоне. В отличие от Афин в Александрии на первый план сильнее выступали чисто филологические науки, так что Страбон прямо мог назвать членов Мусейона мужами-филологами (filovlogoi a[ndreх). Однако слава великих библиотекарей, поэтов и филологов, таких, как Зенодот из Эфеса, Каллимах из Кирены, Аристофан из Византия, Аристарх с Самофракии, не может умалить значения Мусейона и как математико-естественно-научного исследовательского центра непревзойденного в древности уровня. Наряду с универсальными учеными вроде Эратосфена из Кирены, чье измерение окружности Земли составило эпоху в истории науки, славе Мусейона способствовали и поддерживали ее на надлежащей высоте математики и астрономы Конон с Самоса, Аполлоний из Перги, Гиппарх из Никеи, позднее также Созиген, а также медики Герофил из Халкедона и Эрасистрат с Кеоса.

Ученые Мусейона могли посвящать себя совершенно свободно своим научным занятиям. Однако хотя в источниках об этом выразительно не сообщается, весьма вероятно, что они все, помимо чисто научных занятий, выступали также и с лекциями.

Важной частью научного обихода были также проводившиеся с известной регулярностью диспуты между членами Мусейона. Об их организации свидетельствует неоплатоник Порфирий: "В Александрийском

- 587 -

Мусейоне был закон выдвигать темы для исследования и записывать предложенные решения" (ejn tw'/ Mouseivw/ tw'/ kata; jAlexavndreian novmoх h\n probavllesqai zhthvmata kai; ta;х ginovmenaх luvseiх ajnagravfesqai) (Porphyr. Ad Iliad., I, 682 [p. 141 Schr.]). В ученых диспутах временами принимали участие и сами египетские цари, подобно тому как позднее это делал Адриан. О "научных подвигах" последнего читаем в его древней биографии: "В Александрии, в Музее он (Адриан) поставил специалистам много вопросов, и на эти поставленные им вопросы сам же ответил" (apud Alexandriam in musio multas qaestiones professoribus proposuit et propositas ipse dissolvit) (SHA. Ael. Spart. Hadrian., 20, 2).

Все же свобода ученых сотрудников Александрийского Мусейона не была абсолютной. Конечно, они зависели от тех, кто их содержал, - от египетских царей, а позднее от римских императоров. Сходство их зависимого положения с жизнью содержащихся в клетках дорогих певчих птиц бросалась в глаза уже в древности. "Силлограф Тимон Флиунтский, - свидетельствует Афиней, - где-то называет Мусейон корзинкой, насмехаясь над содержавшимися в нем философами, потому что они питаются там, словно в какой-нибудь клетке, подобно дорогим птицам:

Народу много кормится в Египте многолюдном,

Книгомарателей, ведущих вечно споры

В корзинке Муз"

(Athen., I, 41, p. 22 d).

5. Судьба Александрийского Мусейона. Высший расцвет Мусейона падает на раннюю пору при Птолемеях II и III (годы правления соответственно 282-246 и 246-222). При Птолемее VIII Эвергете II (170-116) обозначается глубокий спад: преследование царем друзей его брата Птолемея Филометора побудило всех именитых ученых к бегству в Пергам, на Родос, в Афины и другие места (Athen., IV, 83, p. 184 b-c; ср.: Justin., XXXVIII, 8, 2 сл.). Царь даже назначил тогда главой библиотеки одного из своих офицеров - Кидаса (Pap. Oxy., X, 1241). Но даже и после приглашения новых членов Мусейон не достигал более прежнего значения.

Со времени Августа заботу о Мусейоне приняли на себя римские императоры, правда, подчас несколько своеобразным способом; так, например, Клавдий основал собственный, второй Мусейон (Suet. Claud., 42, 2).

- 588 -

В раннее императорское время, как кажется, особенно процветали филологические занятия, представленные, к примеру, такими учеными, как Феон, Трифон, Апион. Адриан, по всей видимости, предоставлял членство в Мусейоне как расхожую милость14. Но даже и во II в. в Мусейоне еще были именитые ученые, как, например, филологи Аполлоний Дискол, Гарпократион и Гефестион, математик Менелай, врач Соран, астроном и географ Клавдий Птолемей.

Общий кризис, охвативший Римскую империю в III в., не обошел стороною и центр александрийской учености. Мусейон сильно пострадал при Каракалле, который в 216 г. отдал Александрию на разграбление своим солдатам (Dio Cass., LXXVII, 22), однако еще в середине III в. там преподавал такой крупный математик, как Диофант. Во время смут при Аврелиане, в 269/270 или 273 г., главные здания Мусейона (в Брухейоне) были разрушены (Amm., XXII, 16, 15 сл.), однако преподавание (по-видимому, в Серапейоне) продолжалось. Главное значение Мусейона для будущего состояло тогда в его косвенном воздействии на учителей христианской церкви в Александрии. Остававшаяся во все времена языческой, эта ученая школа погибла окончательно при Феодосии I вследствие его распоряжений о запрещении языческих культов и разрушении языческих святилищ. Тогда александрийские христиане разгромили Серапейон, на руинах которого они воздвигли свою церковь (391 г.). Последним известным по имени членом Мусейона был Феон, отец Гипатии, погибшей в 415 г. С гибелью Александрийского Мусейона практически пресеклась античная традиция научно-учебных центров с таким наименованием. Наследники имени, музеи нового времени служат иному назначению - сохранению художественных, литературных или научных коллекций, не исключающему, впрочем, естественно сопряженных с этим известных научных занятий.

Примечания

1 Gross, Walter Hatto. Museion (Mousei'on, Museum) // Der Kleine Pauly, Bd. III, Munchen, (1975) 1979, Sp. 1482-1485.назад

2 Mueller-Graupa. Mouseion (1) // RE, Bd. XVI, Hbbd. 31, 1933, Sp. 797-821.назад

3 Об особом почитании философами Муз см.: Boyance P. Le culte des Muses chez les philosophes grecs (Bibliotheque des Ecoles francaises d'Athenes et de Rome, t. 141). P., 1937.назад

4 О философских сообществах у древних греков см. соответствующий раздел в старой, но до сих пор полезной книге Э. Цибарта: Ziebarth E. Das griechische Vereinswesen. Leipzig, 1896, S. 69-74. Специально этому сюжету посвящена наша работа: Фролов Э. Д. Философские содружест-ва в Античной Греции как вид альтернативных социальных сообществ // AKADHMEIA. Материалы и исследования по истории платонизма, вып. 2, СПб., 2000, с. 111-149. Далее, в разделах об Академии и Ликее, мы опираемся на текст этой нашей статьи.назад

5 О платоновской Академии, помимо общих трудов по истории гречес-кой философии и работ о Платоне, см. также специальные исследования: Шофман А. С. Академия Платона // Древний мир и средние века: ис-тория, историческая мысль. Уфа, 1993, с. 3-11; Schuhl P. M. Platon et l'activite politique de l'Academie // REG, t. 59-60, 1946-1947, p. 46-53. назад

6 Подробнее по этому поводу см. в нашей статье: Фролов Э. Д. Жизнь и деятельность Ксенофонта // Уч. зап. Лен. гос. ун-та, № 251, серия ист. наук, вып. 28, 1958, с. 66-68.назад

7 О школе Аристотеля см.: Moreau J. Aristote et son ecole. P., 1962.назад

8 О реконструкции Ликургом Ликея см.: Plut. Vitae X or., Lycurg., p. 841 c-d; Decreta, III, p. 852 = Ditt. Syll.3, I, N 326. О деятельности Ликурга Афинского см. также: Латышев В. В. Очерк греческих древностей, ч. I, изд. 3-е, СПб., 1897, с. 191-192; Colin G. Note sur l'ad-ministration financiere de l'orateur Lycurgue // REA, t. XXX, 1928, N 3, p. 189-200; Gartner H. Lykurgos (10) // Der Kleine Pauly, Bd. III, (1975) 1979, Sp. 825-826.назад

9 Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / Пер. М. Л. Гаспарова. М., 1979, с. 206. назад

10 Для истории Александрийского Мусейона и тесно связанной с ним библиотеки, помимо названных выше статей Мюллер-Граупы и В. Х. Гросса, см. также: Деревицкий А. Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции. Харьков, 1891, с. 41-104 (гл. II - "Музей и библио-тека Лагидов в Александрии"); Боннар А. Греческая цивилизация / Пер. с франц. Е. Н. Елеонской, т. III, М., 1962, с. 234-248 (гл. ХI - "Царство книг. Александрия. Библиотека и Мусейон"); Чистяков Г. П. Эллинистический Мусейон (Александрия, Пергам, Антиохия) // Эллинизм: восток и запад / Под ред. Е. С. Голубцовой. М., 1992, с. 298-315; Rostovtseff M. Histoire economique et sociale du Monde Hellenistique [1941]. Traduit de l'anglais par O. Demagne. P., 1989, p. 772-773, 778-779; Fraser P. M. Ptolemaic Alexandria, vol. I, Oxford, 1972, p. 305-335 (ch. VI - "Ptolemaic Patronage: the Mouseion and Library"); Preaux C. Le Monde Hellenistique. La Grece et l'Orient (323-146 av. J.-C.), t. I, P., (1978) 1989, p. 230-238 (раздел "Les instituts de recherche").назад

11 Относительно того, что понимать под упомянутыми у Цеца "книгами сложного состава" и "книгами простыми и несложными", см.: Деревицкий А. Н. О начале историко-литературных занятий в древней Греции, с. 99-103.назад

12 Helck H. W. Alexandreia // Der Kleine Pauly, Bd. I, Sp. 244.назад

13 Mueller-Graupa. Museion, Sp. 809. назад

14 Подробности: Ibid., Sp. 817.назад

Вместо общего заключения

- 589 -

Заканчивая обозрение проблем политической истории Греции в позднеклассический период, надо признать, что это была не лучшая пора в жизни античного мира. Можно сказать, что это было время бесконечных смут и безрезультатных экспериментов. Гражданское общество раздиралось внутренними противоречиями, что создавало условия для действий честолюбивых политиков, пытавшихся подмять это общество под себя и сконструировать, взамен ослабленной и захиревшей полисной системы, новый порядок, при котором им самим было бы обеспечено лидирующее властное положение. Однако выступление сильной личности против системы традиционных установлений оказывалось, по большому счету, бесплодным, поскольку определялось, как правило, исключительно демоническим влечением к власти, без сколько-нибудь принципиальной программы государственного строительства, предполагающей не просто снисходительный диалог с подданными, но действительный учет интересов гражданского общества и соответственную опору на его представительные институты.

Отсюда - роковая эфемерность возникавших в позднеклассическое время авторитарных режимов и трагическая судьба подавляющего большинства их творцов и носителей. Действительно, история младшей тирании без труда может быть сведена к повествованию о гибели знаменитых мужей, наподобие латинского творения Джованни Боккаччо "De casibus virorum illustrium". Алкивиад, Критий, Лисандр, Ясон Ферский и ряд его преемников, фокидские правители Филомел и Ономарх, наконец, Эвфрон Сикионский и Тимофан Коринфский - все кончили плохо независимо от различий в их политической деятельности и личном поведении. Исключений здесь нет. Даже при большей результативности политических свершений Дионисия Сиракузского и, особенно, македонских властителей Филиппа II и его великого сына Александра, чье правление знаменовало начало новой эллинистической эпохи, нельзя

- 590 -

закрывать глаза на хрупкость созданных ими систем в собственно эллинском мире, а в случае с Филиппом Македонским - и на трагическую судьбу самого строителя греко-македонской державы.

Печальный опыт тирании - и, под конец классического времени, в особенности, младшей тирании - укрепил негативное отношение к самовластным режимам, развившееся в общественном мнении и литературе древних греков параллельно с формированием полисного республиканского строя. В конце V в. до н. э. Эврипид не ограничился проведением вослед софистам антитетического сопоставления тирании и демократии (в "Просительницах"), но красочно живописал те глубинные изъяны, которые таятся за блестящей внешностью самовластья (в "Ионе" и "Финикиянках"). В "Ионе" главный герой восклицает, обращаясь к своему мнимому отцу, афинскому царю Ксуфу: Ты хвалишь царский жребий. Точно, с виду

Отраден он, но глубже загляни:

Там каково? О, счастье! О, блаженство!

Век трепетать насилья, озираясь,

Не свило ли поблизости гнезда.

Безвестное, но счастье! - а тираном

Я быть не льщусь. Он рад, коль залучит

В друзья себе злодеев. Всякий честный

Тирану - острый нож. Трепещет он

В нем своего убийцы. Скажешь: деньги

Вознаградят за все - в обилье сладость.

Нет, не хочу дрожать при каждом шуме,

Над сундуками сидя; мне тревоги

Богатых ненавистны. Я беспечной

Хочу и скромной жизни...

(621-632, пер. И. Ф. Анненского).

В следующем столетии Платон и Ксенофонт, по-видимому, независимо друг от друга развили тезис своего общего наставника Сократа о принципиальном различии тирании и царской власти как форм соответственно нелегитимной и легитимной (ср.: Xen. Mem., IV, 6, 12). Платон в своей классификации форм правления соответственно видам человеческого характера наихудшей политической формой признал тиранию под стать наихудшему типу человека - тираническому (в "Государстве", кн. VIII-IХ). Ксенофонт, в свою очередь (в "Гиероне"), более непосредственно продолжая мысль учителя, показал коренную противоположность порочной тирании

- 591 -

и доброй монархии: тиранический режим исполнен самовластья и своекорыстия, а потому носитель его, будучи всем ненавистен, обречен на гибель, тогда как правление монарха, служащее интересам лучших людей, т. е. общественной элиты, отличается завидной популярностью и крепостью. Эту же мысль о коренной противоположности тирании и правильной монархии (царской власти) проводил и Аристотель (в "Политике", кн. III, IV и V).

Не обошла стороною критическая мысль древних и строителей македонской державы. Так, Феопомп в "Истории Филиппа", отдавая должное заслугам македонского царя, вместе с тем подвергал критике (впрочем, не лишенной злословия) его поведение и характер. То же можно отметить и для Александра. Если Арриан продолжал официальную апологетическую линию историков, вышедших из придворного окружения Александра, то Курций Руф отразил иную, критическую в отношении македонского властителя традицию, которая, возможно, восходила к перипатетикам и, несомненно, сохраняла в своих оценках ориентацию на ценности классического гражданского общества.

Конечно, нельзя закрывать глаза на известный интерес позднеклассической политической литературы к авторитарной власти, а в этой связи и к тирании, как возможной отправной точке для радикального политического реформирования охваченного кризисом полисного государства. Уже Платон, при всем высоком идеализме и аристократизме своих воззрений, не отказывался от возможности увлечь своими планами какого-либо тирана и таким форсированным способом, используя неограниченные возможности авторитарной власти, осуществить построение идеального или близкого к идеалу государства (ср.: De rep., V, 473 c-e; VI, 499 b-c; Polit., 291 с и сл.; Leg., IV, 709 b - 712 b). Ксенофонт в "Гиероне" специально рассматривает возможности трансформации обычного, т. е. злокачественного, тиранического режима в приемлемый вид авторитарной власти. Равным образом и Аристотель, рассуждая о способах предотвращения переворотов при тираническом режиме, намечает все ту же программу положительной трансформации тирании в правильную монархию (Pol., V, 8-9).

Однако очень показательно, что все подобного рода программы вращаются исключительно вокруг темы политической линии или стиля поведения авторитарного властителя. То, что при этом теоретическая мысль греков обходит молчанием возможность или необходимость фундаментальной институционализации авторитарной

- 592 -

власти, обусловлено, по-видимому, практическим отсутствием этого момента в политической деятельности греческих властителей позднеклассического времени.

Известным приближением к реализации такого момента можно считать державную политику Дионисия Сиракузского, включавшую некоторые элементы партнерства в отношении к подчиненным его власти общинам, а чуть позже - и на более высоком уровне - построение Филиппом Коринфской лиги. Однако в обоих этих случаях дело остановилось на квазисоюзническом уровне отношений победоносного властителя и подчиненных его власти общин. Вот почему эксперименты как тиранов державного типа, вроде Ясона Ферского или Дионисия Сиракузского, так и македонских властителей, при всем бросающемся в глаза отличии в размахе их свершений, оставались, в принципе, на одном и том же уровне державного авторитаризма, без радикального обновления и расширения институционной основы, а стало быть, в том, что касается собственно эллинского мира, и без прочного исторического результата.

Великая историческая задача выйти за рамки полисного или этнического государства была выполнена в античном мире только Римом, у которого достало сил и мудрости в сложных перипетиях борьбы за державное господство в Средиземноморье найти пути к соединению в гармоничное и прочное целое различных естественно возникших элементов государственности. То были республиканские институции, важнейшим из которых всегда оставался сенат, и личная воля императоров - полководцев и властителей; державное положение города-гегемона Рима и автономия италийских муниципиев; имперские амбиции Римско-италийского государства и, под покровом более или менее глубокой романизации, сохранение традиций местного городского или этнического коммунального устройства, равно как и местной культуры.

Это был пример редкого в истории конструктивного глобализма - явления, служащего предметом столь оживленной полемики в наше время. Однако феномен Римской империи - это особая тема, которой мы могли здесь коснуться лишь в самом общем плане, чтобы отчетливее обрисовать исторические контуры и значение политических экспериментов в Греции на стыке эпох - классики и эллинизма.

Библиографическое приложение

Как уже было сказано в Предисловии, основные разделы работы, за вычетом двух последних глав части IV, издавались отдельными этюдами в разное время. Со времени опубликования некоторых из них прошел ряд лет, за которые увидели свет новые специальные исследования как отечественных, так и зарубежных авторов. Не имея возможности учесть их по существу и отреагировать на них соответствующим образом, мы сочли небесполезным приложить список этих новых исследований, расположив их в тематической последовательности. Таким образом, к использованной литературе надо добавить:

В части I

Глава 2

Le IVe siecle av. J.-C.: approches historiographiques. Etudes reunies par Pierre Carlier (Etudes anciennes, 15 [Publication des contributions presentees au Colloque de Nancy 28-30.IX.1994]). Nancy; P., 1996.

Beck H. Polis und Koinon. Untersuchungen zur Geschichte und Struktur der griechischen Bundesstaaten im 4. Jahrhundert v. Chr. (Historia-Einzel-schriften, H. 114). Stuttgart, 1997.

Daverio Rocchi G. Citta-stato e stati federali della Grecia classica: lineamenti di storia delle istituzioni politiche. Milano, 1993.

В части II

Глава 1

Aurenche O. Les groupes d'Alcibiade, de Leogoras et de Teucros. Remarques sur la vie politique athenienne en 415 av. J-C. P., 1974

Bloedow E.F. "An Alexander in the wrong place": Alcibiade "the ablest of all the sons of Athens" // Studi classici e orientali (Pisa), vol. 41, 1991, p. 191-216.

Bringmann K. Alkibiades und der Sturz der athenischen Demokratie: die dramatischen Ereignisse des Jahres 411 v. Chr. // Grosse Verschworungen: Staatsstreich und Tyrannensturz von der Antike bis zur Gegenwart / Hrsg. von U. Schultz. Munchen, 1998, S. 19-32.

Ellis W. M. Alcibiades. London; New York, 1989.

Forde S. Ambition to Rule: Alcibiades and the Politics of Imperialism in Thucydides. Ithaca; London, 1989.

Romilly J. de. Alcibiade ou les dangers de l'ambition. P., 1995.

* * *

Adeleye C. Critias - Member of the Four Hundred? // TAPhA, vol. 104, 1974, p. 1-9.

Bermpohl F. Flugelkampfe unter Oligarchen: Xenophon, Hellenika, II, 3 // Anregung. Zeitschrift fur Gymnasialpaedagogik (Munchen), Bd. XXXVII, 1991, S. 31-46.

Buck R. J. The Character of Theramenes // The Ancient History Bulletin (Calgary), vol. IX, 1995, № 1, p. 14-24.

Canfora L. Storie di oligarchi (La memoria, 72). Palermo, 1983.

Harris E. M. The Constitution of the Five Thousand // HSClPh, vol. 93, 1990, p. 243-260.

Lehmann G. A. Oligarchische Herrschaft in klassischen Athen: zu den Krisen und Katastrophen der attischen Demokratie im 5. und 4. Jahrhundert v. Chr. Opladen, 1997.

Nemeth G. Metamorphosis Critiae? // ZPE, Bd. 74, 1988, p. 167-180.

Ostwald M. Oligarchia. The Development of a Constitutional Form in Ancient Greece (Historia-Einzelschriften, H. 144). Stuttgart, 2000.

Rhodes P. J. The Five Thousand in the Athenian Revolutions of 411 B. C. // JHS, vol. 92, 1972, p. 115-128.

Whitehead D. Sparta and the Thirty Tyrants // Ancient Society, vol. 13/14, 1982/83, p. 105-130.

Глава 2

Печатнова Л. Г. История Спарты (период архаики и классики). СПб., 2001 (гл. VI и VII).

Bommelaer J.-F. Lysandre de Sparte. Histoire et traditions (Bibliotheque des Ecoles Francaises d'Athenes et de Rome, t. 240). P., 1981.

Wylie G. Lysander and the Devil // ACl, t. 66, 1997, p. 75-88.

Глава 5

Griffin A. Sikyon. Oxford, 1982.

Whitehead D. Euphron, Tyrant of Sikyon: an unnoticed problem in Xe-nophon, Hellenica, VII, 3, 8 // Liverpool Classical Monthly, vol. V, 1980, № 8, p. 175-178.

* * *

Melita Pappalardo M. R. Timoleonte e Timofane // Messana. Rassegna di studi filologi, linguistici e storici, vol. XIII, 1992, p. 105-121.

Salmon J. B. Wealthy Corinth. A history of the city to 338 B. C. Oxford, 1984.

В части III

Введение и оба раздела

Caven B. Dionysios I, War-Lord of Sicily. New Haven; London, 1990.

Consolo Langher S. N. Un imperialismo tra democrazia e tirannide. Siracusa nel secoli V e IV a. C. (Supplementi a "Kokalos", 12). Roma, 1997.

Meier-Welcker H. Dionysios I. Tyrann von Syrakus (Personlichkeit und Geschichte, H. 57). Gottingen, 1971.

Sanders L. J. Dionysius I of Syracuse and Greek Tyranny. L., 1987.

Sordi M. La dynasteia in Occidente (studi su Dionigi I). (Saggi e materiali universitati, 19. Serie di antichita e tradizione classica, 18). Padova, 1992.

Глава 1

Billault A. De l'histoire au roman: Hermocrate de Syracuse // REG, t. 102, № 487-489, Juillet-Decembre 1989, p. 540-548.

Глава 3

Raccuia C. Messana, Rhegion e Dionysios I dal 404 al 398 a. C. // Rivista storica dell' antichita, Anno 11, № 1-2, Gennaio-Decembre 1981 (Bo-logna, 1982), p. 15-32.

Sinatra D. Dionysio I e i Celti // Kokalos, vol. 42, 1996, p. 373-381.

Sordi M. Dionigi I e gli Italioti // Aevum, Anno 52, fasc. 1, Gennaio-Aprile 1978, p. 1-16.

Глава 5

Zahrnt M. Der Demos von Syrakus im Zeitalter der Dionysioi // Volk und Verfassung im vorhellenistischen Griechenland. Beitrage auf dem Sym-posium zu Ehren von K.-W. Welwei in Bochum 1-2. Marz 1996 / Hrsg. von W. Eder und K.-J. Holkeskamp. Stuttgart, 1997, S. 153-175.

В части IV

Глава 1

Jehne M. Koine Eirene. Untersuchungen zu den Befriedungs- und Stabi-lisierungsbemuhungen in der griechischen Poliswelt des 4. Jahrhunderts v. Chr. (Hermes-Einzelschriften, H. 63). Stuttgart, 1994.

Глава 2

Borza E. N. In the Shadow of Olympus: the Emergence of Macedon. Princeton, 1990.

Buckler J. Philip II and the Sacred War (Mnemosyne-Supplementum 109). Leiden, 1989.

Cawkwell G. Philip of Macedon. London; Boston, 1978.

Hammond N. G. L. Philip of Macedon. L., 1994.

Глава 3

Mosse C. Demetrios de Phalere: un philosophe au pouvoir? // Alexandrie, IIIe siecle av. J.-C.: tous les savoirs du monde ou le reve d'universalite des Ptolemees / Dir. par Chr. Jacob et F. de Polignac (Memoires, 19). P., 1992, p. 83-92.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

а) сборники источников, справочные пособия, общие труды

КБН - Корпус боспорских надписей. М.; Л., 1965.

ATL - Meritt B. D., Wade-Gery H. T., McGregor M. F. The Athenian Tribute Lists. Vol. I-IV. Cambridge (Mass.); Princeton (N. Y.), 1939-1953.

CAH - The Cambridge Ancient History. Vol. I-XII. Cambridge, (1923) 1924-1939 (2nd ed., 1970-).

CIA - Corpus Inscriptionum Atticarum. Vol. I-III. Berlin, 1873-1897.

CIG - Corpus Inscriptionum Graecarum. Vol. I-IV. Berlin, 1828-1877.

DA - Daremberg Ch. et Saglio E. Dictionnaire des antiquites grecques et romaines. T. I-V. P., 1877-1919.

Ditt. Syll.3 - Dittenberger W. Sylloge Inscriptionum Graecarum. Editio III. Vol. I-IV. Leipzig, 1915-1919.

DK - Die Fragmente der Vorsokratiker. Griechisch und Deutsch von Hermann Diels, 8 Aufl. Hrsg. von W. Kranz. Bd. I-III. Berlin, 1956.

FgrHist - Jacoby F. Die Fragmente der griechischen Historiker. Tl. I-III. Berlin; Leiden, 1923-1958.

FHG - Muelleri K. et Th. Fragmenta Historicorum Graecorum. Vol. I-V. P., 1841-1872.

IG - Inscriptiones Graecae. Vol. I-. Berlin, 1873-.

IG2 - Inscriptiones Graecae. Editio minor. Vol. I-II/III. Berlin, 1913-1924.

IOSPE - Latyschev B. Inscriptiones antiquae Orae Septentrionalis Ponti Euxini Graecae et Latinae. Vol. I-II, IV. Petropoli, 1885-1890, 1901 (Vol. I2 - 1916).

Kleine Pauly - Der Kleine Pauly. Lexikon der Antike. Bd. I-V. Munchen, 1964-1975.

Ch. Michel - Michel Ch. Recueil d'inscriptions grecques. P., 1900. Supp-lement: P., 1912.

ML - Meiggs R., Lewis D. A Selection of Greek Historical In-scrip-tions to the End of the Fifth Century B. C. Oxford, (1969) 1971.

Nauck TGF2 - Nauck A. Tragicorum Graecorum Fragmenta. Editio II. Leipzig, 1889.

OGIS - Dittenberger W. Orientis Graeci Inscriptiones Selectae. Vol. I-II. Leipzig, 1903-1905.

RE - Pauly's Realencyclopaedie der classischen Altertum-swissen-schaft. Neue Bearbeitung. Stuttgart; Munchen, 1894-1978.

M. N. Tod - Tod M. N. A Selection of Greek Historical Inscrip-tions. 2nd ed. Vol. I-II. Oxford, 1946-1948.

б) периодические издания

ВДИ - Вестник древней истории

ЖМНП - Журнал министерства народного просвещения

ИАН СССР - Известия Академии наук СССР. VI серия

СА - Советская археология

Abh. Akad. Mainz - Abhandlungen der Akademie der Wissenschaften und der Literaur in Mainz. Geistes- und sozialwissenschaft-liche Klasse

ABSA - The Annual of the British School at Athens

ACl - L'Antiquite classique

AJA - American Journal of Archaeology

AJPh - American Journal of Philology

AM - Mitteilungen des Deutschen Archaeologischen Insti-tuts. Athenische Abteilung

BCH - Bulletin de correspondance hellenique

BJRL - Bulletin of the John Rylands Library

ClPh - Classical Philology

ClQu - Classical Quarterly

CM - Classica et mediaevalia

CRAI - Comptes-rendus des seances de l'Academie des in-scrip-tions et belles-lettres

HSClPh - Harvard Studies in Classical Philology

HZ - Historische Zeitschrift

JclPh - Jahrbucher fur classische Philologie

JHS - The Journal of Hellenic Studies

JNG - Jahrbucher fur Numismatik und Geldgeschichte

JOAI - Jahreshefte des Oesterreichischen Archaeologischen Ins-titutes in Wien

MAL - Atti della Academia Nazionale dei Lincei. Memorie. Classe di scienze morali, storiche e filologiche

NGG - Nachrichten von der Gesellschaft der Wissenschaften zu Goettingen

NJPhP - Neue Jahrbucher fur Philologie und Paedagogik

PP - La parola del passato. Rivista di studi antichi

RA - Revue archeologique

REA - Revue des Etudes Anciennes

REG - Revue des Etudes Grecques

RF - Rivista di filologia e di istruzione classica

RhM - Rheinisches Museum fur Philologie

RPh - Revue philosophique

SB Berlin - Sitzungsberichte der (Preussischen) Akademie der Wis-senschaften zu Berlin. Philosophisch-historische Klasse

SB Leipzig - Sitzungsberichte der Saechsischen Akademie der Wis-senschaften zu Leipzig. Philologisch-historische Klasse

SB Munchen - Sitzungsberichte der Bayerischen Akademie der Wis-sen-schaften zu Munchen. Philosophisch-philologische und historische Klasse

SB Wien - Sitzungsberichte der Oesterreichischen Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-historische Klasse

TAPhA - Transactions and Proceedings of the American Philo-logical Association

WS - Wiener Studien

ZN - Zeitschrift fur Numismatik

ZPE - Zeitschrift fur Papyrologie und Epigraphik

Примечания

1 См., в частности: Boisacq E. Dictionnaire etymologique de la langue grecque. Heidelberg; P., 1923, p. 992; Hofmann J. B. Etymologisches Worterbuch des Griechischen. Munchen, 1949, S. 379; Frisk H. Griechisches etymologisches Worterbuch, Lief. 20, Heidelberg, 1969, S. 946 f.