| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
![]() |
![]()
«ЗС» № 4/1990 Еще раз о мемуарах Екатерины II
1 Царственные особы, главы государств, нередко вели дневники, писали воспоминания На одном из научных конгрессов западногерманские историки привели обширный перечень таких материалов от «Записок о Галльской войне» Юлия Цезаря и чуть ли не до пресловутых воспоминаний Леонида Ильича Брежнева. Большая часть царских мемуаров и дневников, увы, малосодержательна и порою представляет интерес лишь как доказательство ограниченности их авторов (Людовик XVI, Николай II) Впрочем, представители правящих династий сохранять слишком откровенные записи опасались. Мария Федоровна, жена Павла I, завещала сыну, Николаю I, сжечь несколько тетрадей с ее заметками Были уничтожены и дневники императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра I Кроме дневников существуют также записи монархов, предназначавшиеся в назидание потомству Этот род воспоминаний (первый русский образец «Поучение Владимира Мономаха») всегда содержит интересные сведения, но нередко в ущерб истине. Таковы «История моего времени» прусского короля Фридриха II и мемуары Наполеона, записанные на острове Святой Елены. Записки Екатерины II в некотором отношении выгодно отличаются от перечисленных типов автобиографических документов. Главное отличие незавершенность, незаконченность, неотделанность этих воспоминаний На них не успел еще лечь слой лака, усиливающего «блеск» и скрадывающего «неровности». Исследователям нелегко разобраться в нескольких черновых и переписанных набело тетрадях, отдельных листках и лоскутках бумаги, составивших автобиографические материалы Екатерины. Лишь постепенно А. Н. Пыпин и Я. Л. Барсков, возглавившие в начале XX века академическое издание сочинений императрицы, нашли известную систему в этих рукописях. Выяснилось, что Екатерина II писала воспоминания более полувека, по существу, от прибытия своего в Россию в 1744 году и до самой, смерти в 1796. Первый автобиографический опыт юной великой княгини отличался, по-видимому, характерным для XVIII века стремлением к самопознанию, самовыражению Екатерина писала позже (в начале своих «главных» Записок) «Счастие не так слепо, как его себе представляют. Часто оно есть нечто иное как следствие верных и твердых мер, не замеченных толпою, но тем не менее подготовивших известное событие. Еще чаще оно бывает результатом личных качеств, характера и поведения Чтобы лучше доказать, я построю следующий силлогизм первая посылка качества и характер, вторая поведение. Вывод счастие или несчастие. И вот тому два разительных примера Петр III Екатерина II». Если первые отрывки воспоминаний были почти полностью уничтожены из страха (в 1758 году императрица Елизавета чуть не выслала великую княгиню из России за политические интриги), то запискам императрицы уже ничто не угрожало. Тем не менее вопрос об источниках, которыми пользовалась Екатерина II, весьма не прост. Комментаторы отмечали почти безошибочное описание последовательного ряда фактов, десятки верных дат (с точностью до месяцев и дней) даже для мелких событий, случившихся задолго до вступления Екатерины на престол. Подобную точность невозможно объяснить только «хорошей памятью» мемуаристки по всей видимости, великая княгиня вела еще и дневниковые записи (отдельные фрагменты сохранились), а позже проверяла себя по адрес-календарям, старым газетам, камер-фурьерским журналам (дневникам придворных событий) и т. п. Наиболее интенсивно Екатерина занималась своими мемуарами около 1771 года, а затем уже в последние годы жизни. Узнав, что парижский книготорговец Дидо упомянул о ее записках, императрица 21 июня 1790 года написала своему постоянному французскому корреспонденту Гримму «Я не знаю, что слышал Дидо о моих мемуарах, но в чем я уверена, что они еще не написаны, и если это грех, то я должна извиниться». Исследователями выявлено семь последовательных вариантов (редакций) ее воспоминаний иногда дополняющих, порой противоречащих друг другу. Самой полной редакцией оказалась четвертая (по нумерации А. Н. Пыпина и Я. Л. Барскова). Именно этот текст, завершавшийся в 1790-х годах, через шестьдесят с лишним лет выйдет из «подполья», но об этом чуть позже… «Записки», несомненно, самая ценная часть обширного литературного наследства Екатерины II (далеко не полное академическое издание ее сочинений, вышедшее в начале XX века, составило двенадцать обширных томов); вместе с «Записками» княгини Натальи Борисовны Долгорукой, а также «Записками» Дашковой воспоминания царицы являются первым образцом российских женских мемуаров. Необходимо вспомнить, что в позапрошлом столетии в России вообще писалось очень мало воспоминаний; к тому же императрица-мемуарист талантлива, порою искренна, порою лицемерит, приукрашивает, скрывает. Екатерине было в чем оправдываться, что обосновывать, от чего защищаться. Объявляя о своих «законных правах» на престол, она хорошо понимала их относительность. Было всесилие обладательницы громадной империи и страх перед новыми переворотами. Была победа над Пугачевым и призрак Петра III, воскрешенный самозванцем. Была ненависть к французской революции 1789 года, свергнувшей «законного монарха», и собственная «дворцовая революция» 1762 года, свергнувшая другого «законного монарха». Объяснить, оправдать, растворить темную, тайную историю в блеске явной, соединить самовластие с просвещением для всего этого Екатерина предпринимала многое: говорила, писала и печатала; для этого создавались и «Записки». Перед их читателем открывается механизм русского самодержавия и бесконечная цепь мелких придворных сплетен, каждая из которых может породить важное событие в жизни русских «верхов». В мемуарах Екатерины II масса наблюдений о государственных переворотах в России: кроме пяти «больших заговоров» 1 В «Записках» фактически выдвигается программа нового типа взаимоотношений между самодержавным государством и классом, на который это государство опирается. Начиная с Екатерины II, большие и малые перевороты практически прекращаются. Отношения самодержавия с дворянством приобретают более «цивилизованные формы». После 1762 года и до 1917 года (исключая царствование Павла I) в России почти совершенно прекратились аресты министров и других крупных сановников, резко смягчились карательные меры против дворянства (что не мешало, разумеется, жестоким расправам с дворянскими революционерами). Гражданское положение дворянства улучшается по сравнению с первой половиной XVIII века. Разумеется, льготы, доставшиеся благородному сословию, были оплачены народом: около миллиона государственных крестьян, розданных помещикам, значительное увеличение оброка и барщины, каторжные работы за жалобу на помещика, расправа с участниками многочисленных крестьянских восстаний (из которых крестьянская война Пугачева была лишь самым значительным) таковы наиболее заметные признаки непрерывного наступления на мужиков, сопровождавшего рост дворянских вольностей. Впрочем, народ, крестьяне в «Записках» Екатерины почти отсутствуют и это весьма характерно; однако без нескольких десятилетий екатерининского и александровского «просвещенного абсолютизма» не могла бы появиться в русском дворянстве значительная группа людей, достаточно свободных и независимых, чтобы прийти к мысли о необходимости борьбы с самим абсолютизмом. В этом смысле лучшие люди XIX века могли искать и находить в «Записках» Екатерины важнейшие сведения о предыстории их собственных идей. Герцен позже точно определит, что, с точки зрения самодержавия, наиболее опасными, требующими максимального засекречивания были страницы, где Екатерина называла отцом Павла I и, стало быть, прямым предком всех последующих русских императоров своего фаворита Сергея Салтыкова. Хотя, вполне вероятно, что это было ложью, опровергавшей права Павла на престол. Совершенно невозможны для обнародования в подцензурной печати были и многочисленные «зарисовки с натуры» членов царствующей фамилии Елизаветы Петровны, Петра III, а также, по существу, вся картина придворной жизни 1 Мемуары Екатерины не завершены. Сохранилось, однако, примерно полсотни отдельных отрывков, записанных рукой царицы и относящихся к событиям после 1 Царица собиралась все это соединить, но не успела
6 ноября 1796 года Екатерина II еще доживала в беспамятстве последние часы, а Павел уже, «принимал дела». Помогавшие ему великий князь Александр, Безбородко и Ростопчин, по всей видимости, обнаружили и уничтожили завещание императрицы, передававшее престол внуку Александру, минуя сына, Павла. Между секретными бумагами императрицы были и ее незаконченные мемуары с посвящением «Сыну моему Павлу Петровичу » Вместе с мемуарами Павел обнаружил и письмо Алексея Орлова, извещавшее Екатерину II о «нечаянном» убийстве Петра III (через 44 года оно будет напечатано в английском издании «Записок» Дашковой, позже неоднократно обнародовано Вольной русской типографией). Это открытие вызвало у Павла I радость, ибо оно как будто свидетельствовало, что мать не отдавала прямого приказа об убийстве отца С этого времени в истории «Записок» Екатерины начался второй период. С 1796 по 1858 год эти мемуары секретный государственный документ, который власть имущие держат в глубочайшей тайне. Однако даже последовательными усилиями четырех императоров Павла I, Александра I, Николая I и Александра II эту тайну сохранить не удалось. Сам Павел познакомил с «Записками» своего друга, Александра Борисовича Куракина, того, кто поддерживал Павла-наследника в самые тяжкие для него годы. Куракин вскоре вернул царю рукопись, которая была тут же строжайше засекречена, закрыта под «государеву печать». Павел, однако, не догадался, что Куракин собрал нескольких крепостных писарей (владевших французским!), и за кратчайший срок они сняли копию. По всей видимости, еще при Павле, особенно же в начале царствования Александра I, осторожный Куракин дал ход потаенному тексту. Наиболее ранние достоверные сведения о «недозволенном чтении» рукописи связаны с именем Никиты Петровича Панина, известного государственного деятеля, одного из лидеров антипавловского заговора. 19 октября 1801 года в Петербурге Куракин просил «дорогого кузена» Панина возвратить с оказией «манускрипт покойной императрицы Екатерины II, который Вы, наверное, уже прочли». В тот же день Панин вернул рукопись и благодарил «за удовольствие, которое доставило ему это интересное чтение». После смерти Александра Куракина (1818 год) его брат, князь Алексей Борисович Куракин, подарил копию мемуаров вдове Павла, императрице Марии Федоровне, однако до того текст уже успел скопировать столь известный нам «спутник Пушкина» Александр Иванович Тургенев. Возможно, что в ту же пору, независимо от Куракина и Тургенева, приобрел список другой пушкинский «знакомец» граф М. С. Воронцов. В 1820-х годах А И. Тургенев, вообще сыгравший заметную роль в потаенной судьбе мемуаров, знакомит с текстом ряд крупных деятелей русской культуры. Получив «Записки» Екатерины II, писатель-историограф Н. М. Карамзин пишет родственнику, другу и писателю И. И. Дмитриеву (4 мая 1822 года): «Нынешнею зимою читал я Записки Екатерины Великой, доведенные ею только до 1760 году: очень, очень любопытно Двор Елисаветы, как в зеркале Времена удивительно переменились. Если приедешь к нам в Петербург, то угостим тебя и Записками Екатерины», 19 мая того же года: «Записки Екатерины у нашего любезного Тургенева, но прошу об этом не говорить: он хранит их как зеницу ока и таит, списав с экземпляра Куракинского». В так называемом Остафьевском архиве сохранилась рукопись мемуаров Екатерины II, переписанная Петром Андреевичем и Верою Федоровною Вяземскими. Согласно версии, распространившейся в 1850-х годах, Пушкин познакомился с мемуарами в одесском собрании Воронцова, однако обнаруженная в 1949 году двухтомная копия «Записок», находившихся в распоряжении поэта, потребовала новых объяснений ее происхождения: Пушкин расписался лишь на форзаце каждого из томов, первые несколько строк скопированы рукою Наталии Николаевны Пушкиной, остальные же, по всей видимости, братом жены поэта Дмитрием Гончаровым. Наиболее вероятное время копирования 1 Особый интерес вызывает то обстоятельство, что пушкинская копия очень близка к тексту, который через тридцать без малого лет будет опубликован Герценом. Однако между тургеневско-пушкинским и герценовским этапом хождения рукописи пролегла новая полоса запретов и изъятий, в то время как русское общество с каждым днем все упорнее пыталось узнать о своем «секретном» прошлом. Далеко не все обладатели мемуарных списков Екатерины II торопились отдать их властям. Осведомленный современник писал, что «Император Николай приказал графу Блудову принести себе оригинал, прочел его, запечатал его большой государственной печатью и приказал хранить его в императорских архивах среди самых секретных документов. » Действительно, бывший член литературного общества «Арзамас», автор «Донесения Тайной Следственной комиссии» по делу декабристов, сановник Николая I Дмитрий Блудов приводил в порядок засекреченные мемуары (когда в 1900 году в присутствии президента Академии наук великого князя Константина Константиновича был распечатан пакет секретных бумаг Екатерины II, ученые, возглавлявшие академическое издание сочинений императрицы, обнаружили на бумагах заглавия и пометы, сделанные рукою Блудова). Ознакомившись с представленными документами, Николай I наложил карандашом резолюцию: «В архив коллегии иностранных дел». Николай, не любивший свою бабку и считавший, что она «позорит род», стремился конфисковать все списки. Любопытно, что наследник Николая прочел мемуары прабабки лишь тогда, когда стал императором Александром II: до этого Николай запрещал своим родственникам самостоятельно знакомиться с «позорным» документом (великая княгиня Елена Павловна, например, получила копию мемуаров от Пушкина, который 8 января 1835 года записал: «Великая княгиня взяла у меня Записки Екатерины II и сходит от них с ума»). В 1837 году Николай I, увидев в списке бумаг погибшего Пушкина «Мемуары Екатерины II», наложил резолюцию: «Ко мне». Так пушкинская копия попала в библиотеку Зимнего дворца (на обоих томах копии выставлено: «№ I» и «№ 2» рукою начальника штаба корпуса жандармов Л. В. Дубельта). Мало того, царь негласно, через III Отделение, обратился к высшему дворянству с настоятельной просьбой вернуть имеющиеся тексты. Многие вернули например, Александр Тургенев, сдавший два рукописных экземпляра (но оставивший у себя третий!). Так или иначе, но в 1840-х начале 1850-х годов, после прямого царского запрета, распространение текста стало значительно более опасным. Число списков уменьшилось, русское общество знало понаслышке о мемуарах императрицы, но почти никто их не читал 30 декабря 1853 года влиятельный вельможа П. А Васильчиков записал: «Сегодня я с Милютиным говорил о Записках императрицы Екатерины: на свете существует только 3 или 4 экземпляра: один у государя, другой у князя Воронцова, третий в Москве, писанный рукою Пушкина». Герцен позже вспомнит- «Константин Арсеньев говорил мне в 1840 году, что им получено было разрешение прочесть множество секретных бумаг о событиях, происходивших в период от смерти Петра I и до царствования Александра I Среди этих документов ему разрешили прочесть «Записки» Екатерины II (он преподавал тогда новую русскую историю великому князю, будущему наследнику престола)». Во время Крымской войны архивы были частично эвакуированы из Петербурга в Москву. Именно туда в апреле 1855 года был направлен с особой миссией главный архивариус империи Ф. Гильфердинг только что вступивший на трон Александр II получил наконец возможность ознакомиться с мемуарами прабабки. 21 мая 1855 года «в двух пакетах» «Записки» Екатерины II были привезены во дворец (всего же новому царю было доставлено двадцать девять секретных пакетов, запечатанных Николаем I), 26 сентября 1855 года документы были возвращены в архив министерства иностранных дел с надписью Александра II: «Собственные записки императрицы Екатерины II. Хранить запечатанными впредь до востребования. Царское Село, 31 августа 1855 года». С этого-то эпизода, кажется, и начинается история первой сенсационной публикации «Записок». Александр Герцен (он же «Искандер») с конца 1840-х годов за границей, где в свое время получает официальное извещение о «лишении гражданства». В ответ начинаются два главнейших герценовских дела: «Былое и Думы», Вольная русская типография. В 1855 году, объявляя о рождении альманаха «Полярная звезда», Герцен представляет читателям план, где рядом с остросовременными публикациями почетное место занимают материалы исторические. «Полярная звезда», писал Искандер, должна быть и это одно из самых горячих желаний наших убежищем всех рукописей, тонущих в императорской цензуре, всех изувеченных ею Рукописи погибнут наконец их надобно закрепить печатью». Пройдет, однако, два-три года, прежде чем исторические материалы начнут поступать в «Полярную звезду», а затем потребуют и специальных изданий Вольной типографии. Сначала сам Герцен представит русскому читателю одну из колоритнейших фигур «екатерининского времени» Екатерину Романовну Дашкову. «В русской истории, бедной личностями, записки женщины, участвовавшей на первом плане в перевороте 1762 года и видевшей возле все события от смерти Елизаветы до Тильзитского мира, чрезвычайно важны, тем больше, что мы очень мало знаем наше XVIII столетие. Мы любим в истории восходить гораздо дальше. Мы из-за варягов, новгородцев, киевлян не видим вчерашнего дня; зубчатые кремлевские стены заслоняют нам плоские линии Петропавловской крепости. Разбирая отчетливо царские грамоты, мы мало знаем, что писалось на ломаном русском языке в петербургских канцеляриях, в то время как под окнами Зимнего дворца ревела дикая крамола и мятеж, угрожая Сибирью и смертью его жителям, и трон не получил еще ту силу и прочность, которую он приобрел не больше как семьдесят пять лет тому назад. Протверживать историю этих времен очень полезно и для правительства, чтоб оно не забывалось, и для нас, чтобы мы не отчаивались». Большая работа Герцена явилась как бы вступлением к целой серии публикаций по истории XVIII столетия. Весной 1858 года появилось первое отдельное издание, где удивительно соседствовали два сочинения, сильно отличающиеся по своим идеологическим установкам, «О повреждении нравов в России» консервативного историка М. М. Щербатова и «Путешествие из Петербурга в Москву» революционера А. Н. Радищева, Герцену было важно, что оба деятеля, расходясь почти во всем, при том внутренне свободны, «не холопы», и оттого занимают свое место в прогрессивной исторической традиции.
15 сентября 1858 года Вольная типография выпустила в свет Удвоенный 23-24-й «лист» (номер) «Колокола». Выпуск содержал пятнадцать статей и заметок, в том числе девять, написанных Герценом (две предположительно), одну статью Огарева, пять других авторов, среди которых, между прочим, Н. А. Добролюбов. То были в основном острые разоблачительные материалы, относящиеся к разным сферам российской жизни; в этом-то общественно-политическом контексте особое значение имело объявление, которое Герцен поместил на последней, 16-й странице сдвоенного номера: «Спешим известить наших читателей, что Н. Трюбнер издает в октябре месяце на французском языке: Memoires de l'imperatrice Catherine II, ecrits par elle-meme . Записки эти давно известны в России по слухам и, хранившиеся под спудом, печатаются в первый раз. Мы взяли меры, чтобы они тотчас были переведены на русский язык. Нужно ли говорить о важности, о необычайном интересе записок той женщины, которая больше тридцати лет держала в своей руке судьбы России и занимала собою весь мир от Фридриха II и энциклопедистов до крымских ханов и кочующих киргизов. В записках описана молодость ее, первые годы замужества тут в зачатках, в распускающихся почках можно изучить ту женщину, о которой Пушкин сказал: Насильно Зубову мила Извещение о «Записках» Екатерины II сопровождалось редакционным примечанием: « те же записки предлагает нам другой корреспондент, которого замечательное письмо будет в следующем листе мы благодарим его за добрую готовность. Об убиении Павла I у нас есть две статьи одна писанная современником. Подробности мало разнятся от рассказа Тьера. Статью Воейкова «Революция 1801 марта 12» мы бы желали иметь». Одним этим объявлением Герцен и Огарев убедительно демонстрировали силу Вольной печати, в распоряжение которой поступило сразу два списка мемуаров Екатерины, и сверх того разные документы о другой главе «секретной истории» убийстве Павла I. С несколькими надежными друзьями Герцен торопится разделить свою издательскую, читательскую и человеческую радость: «Мы издаем на французском языке записки Екатерины II (1739-58) это такая прелесть, так интересно, что просто упадешь« «Мы печатаем теперь «Воспоминания императрицы Екатерины II» (1 Через два месяца 28-й лист «Колокола» извещал о выходе «Записок» императрицы на языке подлинника, французском; предисловие Герцена сопровождается датой 15 ноября 1858 года; 24 ноября экземпляр был послан французскому историку Жюлю Мишле. Обнародование секретных записок Екатерины II происходило ровно через сто лет после описываемых там событий. Власть стремилась отыскать того, кто посмел переслать рукопись «врагу режима № I», и можно вообразить, какие каторжные норы ожидали бы «тайного корреспондента». Оставалось только его отыскать
Александр II не отыскал. Впервые кое-что сообщила в печати много лет спустя, в 1894 году, Н. А. Тучкова-Огарева (с 1856 года жившая в лондонском доме Герцена): «Приехал к Александру Ивановичу один русский, NN. Он был небольшого роста и слегка прихрамывал. Герцен много раз с ним беседовал. Кажется, он был уже известен своими литературными трудами После его первого посещения Герцен сказал Огареву и мне: «Я очень рад приезду NN. он нам привез клад, только про это ни слова, пока он жив. Смотри, Огарев, продолжал Герцен, подавая ему тетрадь, это записки императрицы Екатерины II, писанные ею по-французски; вот и тогдашняя орфография это верная копия». Когда записки были напечатаны, NN был уже в Германии, и никто не узнал об его поездке в Лондон. Из Германии он писал Герцену, что желал бы перевести записки эти на русский язык. Герцен с радостью выслал ему один экземпляр, а через месяц перевод был напечатан Чернецким; не помню, кто перевел упомянутые записки на немецкий язык и на английский, только знаю, что записки Екатерины II явились сразу на четырех языках и произвели своим неожиданным появлением неслыханное впечатление по всей Европе. Издания быстро разошлись. Многие утверждали, что Герцен сам написал эти записки, другие недоумевали, как они попали в руки Герцена. Русские стремились только узнать, кто привез их из России, но это была тайна, которую, кроме NN. знали только три человека, обучившиеся молчанию при Николае I». «Три человека, обучившиеся молчанию при Николае I», очевидно, Герцен, Огарев и сама Тучкова-Огарева. О том, кто такой NN в конце XIX начале XX века начинали догадываться. В рукописных сборниках таких осведомленных коллекционеров, как М. Н. Лонгинов и А. Б. Лобанов-Ростовский, находится «незашифрованный» фрагмент соответствующего отрывка Тучковой-Огаревой (очевидно, составителям сборников был доступен полный автобиографический текст, посвященный корреспонденту Герцена, ныне его местонахождение неизвестно). Под заглавием «Выписка из записок Натальи Алексеевны Огаревой-Тучковой, ненапечатанная» Лонгинов и Лобанов-Ростовский цитируют только что приведенный отрывок, однако вместо литеров NN во всех случаях был назван Бартенев. Даже в конце XIX начале XX века подобный факт подлежал утаиванию. Публикуя еще раз сообщение Тучковой-Огаревой, что тайного корреспондента Герцена «уже нет на свете», лучшие знатоки екатерининских сочинений Пыпин и Барсков сделали примечание: «Автор «Воспоминаний» ошибается». Действительно, в те годы, когда публиковались воспоминания Н. А. Тучковой-Огаревой и академическое издание «Записок» Екатерины, историк, издатель журнала «Русский архив» Петр Иванович Бартенев, был еще жив. Позже мнение о Бартеневе как о корреспонденте Герцена поддержал известный филолог М. П. Алексеев; подчеркивалось, что Бартенев был как раз маленького роста и прихрамывал. В 1951 году историк Л. Б. Светлов обратил внимание на подобный рассказ в дневнике самого Бартенева насчет вскрытия секретного архивного сейфа (произведенного Ф. Гильфердингом в 1855 году по поручению Александра II). В то время, когда Гильфердинг разыскивал для нового царя «Записки» Екатерины II, Бартенев, служивший в Архиве иностранных дел, очевидно, помогал ему в розысках и имел возможность снять копию. К этому следует добавить, что Бартенев был близок с семьей Гильфердингов и мог получить соответствующее разрешение у самого архивариуса. Тайный корреспондент Герцена многое, очень многое знал; например, что «существовали разрозненные заметки, которые должны были служить материалом для продолжения [записок]»; и что «на клочках бумаги» царица «означала отдельные случаи своего прошедшего и, вероятно, потом составляла по ним рассказ свой». Старик Бартенев в 1905 году и позже пытался отрицать свою роль в передаче «Записок», просил о том не распространяться, ибо «это может повредить мне у некоторых лиц». В самом деле, весьма умеренные монархические взгляды историка, казалось бы, противоречили герценовской версии. Однако в молодости Бартенев был иным; к тому же, не разделяя взглядов Герцена, он возмущался тем, что «Записки» Екатерины II сокрыты от народа и что же делать, если негде их опубликовать, кроме как у революционера? В общем, пока не стоит менять давно сложившееся мнение о причастности Бартенева пересылке в Лондон мемуаров императрицы, хотя многие детали все же требуют уточнений.
Получив французский текст «Записок» Екатерины, а вслед за тем русский перевод и предисловие (П. И. Бартенева), Герцен извещает в 27-м листе «Колокола» (1 ноября 1858 года) о скором выходе мемуаров «на французском языке». 15 февраля 1859 года 36-й лист герценовской газеты уже извещал о начавшейся продаже русского перевода; затем последовали второе французское, немецкое, датское, шведское издания
Обнародование мемуаров Екатерины II вызвало многообразные европейские отклики Одним из главных был значительный спрос на эти издания, по слухам, «поощряемый» царским правительством, оно распорядилось скупить и уничтожить максимальное количество экземпляров, и Герцену оставалось только увеличить тиражи «за счет российской тайной полиции». В связи с появлением герценовских изданий были сделаны попытки, возможно, инспирированные Петербургом, объявить «Записки» Екатерины II подложными. Так, в 1862 году французский публицист Капефиг утверждал, будто «Записки» Екатерины составлены «несколькими живущими в Англии эмигрантами под влиянием мемуаров Дашковой»! После 1859 года мемуары, изданные Герценом, неоднократно перепечатывались на Западе, постепенно становились историографическим фактом, их использовали Сент-Бев, Мишле, Рамбо и другие западные историки; однако, несмотря на это, в России они по-прежнему «под арестом». Праправнук Екатерины Александр III пожелал лично ознакомиться с мемуарами, после чего наложил на них «дополнительный запрет». Это уже пятый монарх руку приложил… Тем не менее во второй половине XIX века и ссылки на мемуары Екатерины II, и отдельные цитаты из них просачиваются в разные издания. Насколько власти боялись откровений Екатерины, свидетельствуют те препоны, которые они чинили серьезному исследователю В. А. Бильбасову. 19 декабря 1891 года Главное управление по делам печати запретило две части его книги «История Екатерины II» «по оскорбительности для памяти царствующих особ империи последней половины XVIII века» Работа В. А. Бильбасова по закону не подлежала предварительной цензуре, но по особому распоряжению министра внутренних дел И. Н. Дурново для нее было сделано исключение, и готовую книгу (3000 экземпляров) задержали в типографии. Как рассказывает известный знаток литературы и крупный чиновник Е. М. Феоктистов, узнав о содержании второго тома бильбасовской «Истории Екатерины II», Александр III решил «отобрать у Бильбасова через полицию эти материалы, по крайней мере, те из них, которые он заимствовал в Государственном архиве». «Недоставало бы только этого!» восклицает Феоктистов, даже министр И Н. Дурново восстал против подобной меры Меж тем на исходе XIX столетия над мемуарами царицы работали уже упоминавшиеся историки-библиографы М. Н. Лонгинов и А. Б. Лобанов-Ростовский. Почти ничего не публикуя о запретных мемуарах, не имея доступа к автографам императрицы (при том, что оба занимали высокие государственные посты; Лобанов-Ростовский в 1 Потаенное изучение мемуаров царицы, когда даже влиятельные чиновники-исследователи могут лишь сопровождать рукописным комментарием запрещенные в стране издания Герцена, ситуация парадоксальная и в то же время характерная! Лишь после революции 1905 года, ослабившей цензуру, появилась возможность опубликовать в России текст «Записок» императрицы. Казалось бы, окончилось время запретов, когда сегодняшняя власть принимала «недостатки Екатерины» на свой счет, долгая историческая дистанция снимала политику раскрывала двери «чистой науке». Однако посмертная биография секретных «Записок» оказалась причудливее, чем можно было ожидать. Мы уже говорили о фактическом замалчивании этого документа после 1917 года И не одних только мемуаров царицы! Можно привести целый список сочинений, которые по одним причинам не печатались или «плохо печатались» до революции и совсем по другим причинам не вызывали энтузиазма у советских издательств. Так, «Записка о древней и новой России» Карамзина, где консервативные убеждения автора сочетались с яркой, резкой критикой власти, несколько раз, в XIX и начале XX века, запрещалась или урезалась цензурой, и только в 1914 году вышло полное издание, впрочем, весьма малым тиражом. В советские же годы несколько попыток новых публикаций карамзинского текста оспаривались несокрушимым доводом. «Зачем печатать этого реакционера?». Точно так же дореволюционная цензура не любила «Философические письма» Чаадаева по своей логике, а послереволюционная по своей. Записки Екатерины II для властей XIX века подрыв самодержавия, для наших «блюстителей» сочинение «враждебного лидера»! Теперь, в годы перестройки, мы не без труда выходим из разных «мертвых зон». И тут оказывается, что пришедшая к нам свобода задним числом распространяется и на XIX и на XVIII столетия, даже позволяет взять в руки советское издание императрицы. Ну что ж, задумаемся над всем этим и попытаемся предугадать будущее, памятуя и недавнюю злую шутку: «Россия страна с непредсказуемым прошлым«… Публикацию подготовила Ю. МАДОРА Безвременная смерть остановила работу талантливого историка и писателя Натана Яковлевича Эйдельмана. В этом году ему исполнилось бы 60 лет. Он напряженно и очень плодотворно работал, исследуя важнейшие события русской истории. Тема «Народ и толпа» красной нитью проходила почти во всех его исследованиях. Именно этой теме было посвящено его Последнее выступление по Центральному телевидению. Его мы предлагаем читателю, Народ и толпа. Разговор об этом стал возможен только сейчас, поскольку дело, конечно, связано с демократией, со свободой. Само слово «демократия» («власть народа») появилось в Древней Греции, где отчетливо понимали, что противоположностью демократии является политическая система во главе с тираном, то есть деспотия. Но греки знали также, что возможна еще и анархия дурная власть народа. Был даже термин, сейчас хорошо забытый, «охлократия», в котором «охлос» чернь, чернь, а не «демос», народ. Чернь толпа. Толпократия, чернократия можно сказать и так. И везде, где есть гражданское общество, а мы начинаем к нему двигаться, приходится выбирать между демократией и охлократией. Каждый из нас частица народа, все мы народ. И в то же время все мы и каждый из нас бывал и, увы, будет еще толпою. Психоз ли подействует, общее чувство, эмоции ли возьмут верх над разумом, и вот мы уже толпа. Но ведь, с другой стороны, овладение своими эмоциями превращает человека в личность, делает его действительно частью народа Пока деспотизм крепок и власть тоталитарно манипулирует массами, выбора нет; а вот когда есть выбор, полюса его демократия и охлократия, и без демократической традиции возможно превращение человека в часть толпы. Древнейший пример в Евангелии. Толпа бежит побивать камнями блудницу. И вот Христос обращается к этим озлобленным бегущим: «Пусть кинет первым, кто без греха». Толпа останавливается. Другой пример из нашей жизни заседания Верховного Совета. К сожалению, довольно часто депутаты, заполнившие зал заседаний, превращались в толпу. Но вот всем, наверное, памятно выступление Гавриила Попова. Конечно, мгновенно превратить толпу в народную массу невозможно, но его выступление шаг к такому превращению, это то воздействие, которое возвращает нам самих себя. Думаю, что главнейший вопрос всей истории вообще всегда один это превращение толпы в народ, создание истинной демократии. Сейчас мы много говорим об идеалах и реальности, вспоминаем свою историю, историю Европы, Америки. Вспоминаем, что в американском обществе демократии уже несколько веков. Мы же, да простится дурная шутка, после Государственной думы остались не на второй, а на семьдесят второй год по части демократии. Именно поэтому так трудно нам дается сегодняшнее время. Именно поэтому митинги, например, возникновение которых факт сам по себе отрадный и, безусловно, один из результатов демократизации общества, митинги эти принимают, прошу прощения, то и дело какие-то дикие формы. Процесс превращения толпы в народ дело трудное и нескорое. Если раньше говорили об отделении церкви от государства, теперь, думаю, можно и нужно говорить об отделении общества от государства в процессе болезненном и сложном, процессе создания гражданского общества. А такое создание и есть превращение толпы в народ, в демос, в древнем и вечно новом смысле этого слова. Чрезвычайно важно, что митинги, какие бы они ни были, собираются. А завтра? Завтра у нас появятся новые требования, если, конечно, не будем стоять на месте, если будем двигаться вперед. Скажу по совести про самого себя, и, думаю, многие присоединились бы к моему мнению, я думал, что народ настолько задавлен, обманут и задерган, что не окажется он в Верховном Совете. Не удивляюсь, как много там людей пассивных. Удивления достойно другое: сколько же тут людей активных, представляющих народ, а не толпу. И их должно становиться с каждым днем больше. Конечно, мы нетерпеливы. Нам так хотелось бы сразу, вдруг, на следующее утро проснуться гражданским обществом со всеми вытекающими из этого последствиями. Что ж, нетерпение неплохая штука. Это нетерпимость плохо, а нетерпение без него сидели бы мы и по сей день при тоталитарном режиме. Сейчас об этом страшно подумать. И значит, движение есть вышли мы из тоталитаризма и мучительно ищем свое человеческое лицо.
Секрет Искандера (1962 год, № 1, Н. Натанов), Иду по следу (1962 год, № 12), В поисках Бояна (1963 год, № 3, Н. Натанов). Пра-пра (1965 год, №№ 10, 11), Серно (1966 год, № 3). Человек происходит от Дарвина (1966 год, № 9), Омар ибн Ибрахим (1967 год, № 2, Н. Натанов совместно с В. Смилгой). Саранча летела и села (1968 год, №№ 8, 9), Таинственный XIV век (1970 год, № 1), За 150 лет и 5000 верст (1970 год, № 6), В гостях у прошлого (1972 год, № 11), Пушкин. «Замечания о бунте» (1973 год, № 6), Болдинская осень (1974 год, №№ 1-3, Н. Эйдельман совместно с В. Порудоминским). Эксперимент в исторической науке имеет право на существование (1975 год, № 1), Дети 1812-го (1975 год, №№ 11, 12), В одном классе (1976 год, № 9), Пущин Пушкин (1978 год, №№ 11, 12), Учитесь читать (1979 год, № 8), Исповедь необыкновенного человека (1980 год, № 6), В родню свою неукротим (1981 год, № 1), Семнадцать веков (1981 год, № 8), «Чему, чему свидетели » (1981 год, № 11), Эпиграф Тынянова (1982 год, №№ 5, 6), 17 сентября 1773 года (1984 год, № 1), 19 февраля 1861 года (1984 год, №4), Двадцать два слова (1985 год, № 1), «Был канун зимнего Николина дня» (1985 год, № 2), «Произошло же » (1985 год, № 7), Последние стихи (1985 год, №8), В пушкинском зеркале (1986 год, № 6), Урок истории вся жизнь (1987 год, № 1), На Кавказ, к Грибоедову (1987 год, № 8), О Герцене (1987 год, № 12), Письмо царю (1988 год, № 1). |
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|