ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -- Мемуары -- Зинченко Ф. М. Герои штурма рейхстага

Зинченко Федор Матвеевич
Герои штурма рейхстага

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Зинченко Ф. М. Герои штурма рейхстага. М.: Воениздат, 1983.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/russian/zinchenko_fm/index.html
Иллюстрации: militera.lib.ru/memo/russian/zinchenko_fm/ill.html
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Зинченко Ф. М. Герои штурма рейхстага. М.: Воениздат, 1983. — 192 с. — (Военные мемуары). / Литературная запись Н. М. Ильяша. // Тираж 65 000 экз.

Аннотация издательства: Книга посвящена событиям последних месяцев Великой Отечественной войны. В те победные дни ее автор командовал 756-м стрелковым полком, который участвовал в Висло-Одерской и Берлинской операциях. Герой Советского Союза полковник Ф. М. Зинченко ярко и увлекательно рассказывает, как бойцы, командиры и политработники полка, проявив героизм и отвагу, высокое воинское мастерство, вместе с воинами других частей штурмом взяли рейхстаг и водрузили над ним Красное знамя.

Содержание

На пороге рейха [3]
Перед решающим сражением [21]
Прорыв [44]
Даешь Берлин! [70]
Вижу рейхстаг! [82]
Штурм [125]
Капитуляция [164]
Горнист играет отбой [181] Примечания
Список иллюстраций

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

На пороге рейха

Новый, 1945 год мы встречали твердо уверенные в том, что вскоре гитлеровский фашизм будет окончательно разгромлен, что час решающих событий вот-вот пробьет.

И события начали развертываться стремительно с первых же дней нового года. 12 января началась Висло-Одерская стратегическая наступательная операция.

Наша 150-я стрелковая дивизия в те дни в боях не участвовала. Можно понять, с каким нетерпением все мы ждали приказа о выступлении, как жадно ловили каждую весточку оттуда, с передовой. С радостью узнали бойцы и командиры, что 17 января, сломив ожесточенное сопротивление гитлеровцев, части 1-й армии Войска Польского совместно с частями 61-й и 47-й армий вступили в Варшаву.

А утром 20 января после 40-километрового марша, переправившись по понтонному мосту через Вислу, вошел в Варшаву в составе 150-й стрелковой дивизии и наш 756-й стрелковый полк.

Город встретил нас сплошными руинами. Насколько хватало глаз — жуткая каменная пустыня. Еще дымились пожарища, тошнотворно отдавало взрывчаткой, во рту появился неприятный привкус толченого кирпича и пыли. Саперы разминировали и расчистили грейдерами несколько улиц, ведущих с востока на запад. Справа и слева стояли деревянные таблички с надписями: «Опасно. Мины». Вокруг ни души. И только на западной окраине города сохранились отдельные одноэтажные домики, и тут нас встретили небольшие группки варшавян. На лицах, во взглядах — радость избавления и боль, неизбывное страдание. Неописуемы изуверство и подлость фашистских варваров, которые, несмотря на свое крайне затруднительное положение на фронтах, пошли на то, чтобы выделить значительные [4] специальные силы и технические средства для разрушения старинного, некогда цветущего города с более чем миллионным населением.

А наступление советских войск продолжало стремительно развиваться. Танковые и механизированные соединения, введенные в прорывы, не давая противнику передышки ни днем ни ночью, буквально разрывали вражескую оборону и, обходя блокированные группировки и гарнизоны, неудержимо рвались на запад.

И вот вскоре мы узнаем: наши вышли к Одеру!

После многодневного марша вслед за наступающими войсками полк вместе с другими частями 150-й стрелковой дивизии вышел в район Фандсбурга и, сосредоточившись у деревни Нойхов, приступил к строительству оборонительного рубежа.

Обстановка была сложной. В ходе наступления в городе Шнейдемюль (ныне Пила) была блокирована группировка вражеских войск численностью до 12 тысяч человек. Естественно, гитлеровцы могли в любой момент предпринять попытку вырваться из кольца. Так оно и случилось.

В ночь на 14 февраля противник при поддержке 10–12 танков нанес удар на узком участке в северо-восточном секторе и прорвал оборону стрелкового батальона, который оборонялся на широком фронте.

В час ночи 14 февраля 756-й полк был поднят по тревоге. Через офицера, прибывшего из штаба дивизии, я получил приказ немедленно выступить навстречу прорвавшемуся из Шнейдемюля противнику. Части нашего соединения должны были закрыть ему пути отхода и уничтожить на рубеже Ястров, Гурзен, Тарновка.

Неизмерим солдатский труд на войне. Нет у нее выходных. Напряжение военных будней даже в минуты затишья не спадает, а тем более на территории противника. Бдительность и боевая готовность неослабны, непрерывно ведется оборудование и укрепление позиций, идет упорная подготовка к новым боям.

Ночная тревога! И что с того, что весь прошедший день пришлось обливаться потом, мерзнуть и мокнуть, ползать и бегать и не было ни часу передышки! Тревога! И прерывается тревожный солдатский сон, на полуслове обрываются письма, которые, вполне возможно, уже никогда не будут дописаны.

Тревога! Что ж, после стольких испытаний — дело, обычное. [5]

Через 30 минут полк выступил в район, определенный в приказе. В сырой, холодной темноте слышно лишь иногда глухое побрякивание, негромкие команды.

Впереди первый наш бой в границах гитлеровского рейха. Задача серьезно усложнялась тем, что сведений о противнике, кроме того, где и как он прорвался, мы не имели практически никаких. Офицер, прибывший из штаба дивизии, ничего в дополнение к этому сказать не мог. Полк мог выйти на рубеж развертывания и занять указанные позиции с опозданием. Не исключена возможность встречного боя. требующего особой решительности, инициативности и самостоятельности в действиях командиров всех степеней.

Решено было максимально усилить стрелковые роты артиллерией. Каждая из них получила батарею из четырех орудий приданного нам 328-го артполка, которым командовал майор Георгий Григорьевич Гладких, и подразделений 224-го отдельного истребительного противотанкового дивизиона майора Ильи Михайловича Тесленко. Всего в распоряжении полка было 52 орудия, 22 миномета. В каждой роте насчитывалось 70–80 бойцов, достаточное количество станковых и ручных пулеметов.

Пока командиры батальонов уясняли задачу на марш и строили свои подразделения, заместитель командира полка по политической части подполковник Иван Ефимович Ефимов успел дать указания политработникам полка: прямо на марше разъяснить бойцам характер и значение предстоящего боя, настроить их на то, что враг, стремясь прорваться к своим, будет драться отчаянно. Мы же должны выиграть этот свой первый бой на немецкой земле и во что бы то ни стало выполнить задачу — уничтожить вырвавшуюся из кольца группу фашистов.

В 1-й батальон пошел парторг полка капитан Яков Петрович Крылов, во 2-й — агитатор капитан Александр Матвеевич Прелов, в 3-й — комсорг полка старший лейтенант Николай Михайлович Беляев.

Головной отряд в составе 2-го батальона капитана Петра Никифоровича Боева, усиленного пушечным дивизионом, полковой батареей 76-миллиметровых орудий и батареей 120-миллиметровых минометов, совершал марш организованно и быстро, приняв вместе с тем все необходимые меры, чтобы неожиданно не попасть под огонь противника, своевременно обнаружить его. Вперед была выслана разведка. В головном отряде с оперативной группой штаба находился и я. Столкновения с противником можно было ожидать в любой момент. [6]

Возглавивший разведку младший лейтенант Василий Андреевич Рыжков разделил своих бойцов на три группы. Одна пошла вперед к ближайшему перекрестку дорог, лесом, на километр западнее Гурзена, где встреча с противником была наиболее вероятна. Две другие двинулись слева и справа. Первая группа все ближе подходила к перекрестку. И вдруг утренняя тишина раскололась треском выстрелов: фашисты уже ждали нас.

Младший лейтенант Рыжков умел действовать решительно и с расчетом. Войну он встретил 17-летним юношей еще под Москвой, на сооружении оборонительных рубежей, затем добровольцем пошел на фронт, не раз ходил во вражеский тыл. Боевого опыта и отваги — не занимать. Инсценируя атаку первой группой, Рыжков направил две другие в обход, и они внезапно ударили противнику во фланг. Ворвавшись на одну из позиций, разведчики захватили пленных и быстро отошли.

От пленных мы узнали, что их подразделение прикрывает передовой отряд, насчитывающий около 500 человек, с несколькими танками и самоходными установками. Передовой отряд минут 15–20 назад прошел этот перекресток и продвигается в направлении Ястрова.

Батальон Боева с ходу развернулся в боевой порядок, решительно атаковал оставленное фашистами прикрытие я к 12 часам оседлал перекресток. Стало ясно, что мы отрезали «голову» от «туловища», что вот-вот должны подойти главные силы и полку придется встретиться с ними один на один.

На войне успех боя нередко зависит от самых неожиданных обстоятельств. Порой кажется, что человек не в состоянии ничего противопоставить их слепой игре. Но это только кажется, и противодействие все же есть. Прежде всего, высокое воинское мастерство, знания, боевой опыт и постоянная морально-психологическая готовность к осмысленным и четким действиям в самых сложных ситуациях. В каждом бою командир должен стремиться овладеть инициативой, действовать изобретательно, уметь пойти на продуманный риск, ошеломить противника неожиданным маневром.

Следует отметить, что у многих командиров и бойцов 756-го полка был хорошо развит вкус к поиску нестандартных решений, это всячески поддерживалось и поощрялось, Было над чем поразмыслить и на этот раз. Враг значительно превосходил силы полка как по численности, так и по огневым средствам. В ближайшие часы на подкрепление расчитывать не приходилось, а противник мог появиться с минуты [7] на минуту. И задача состояла не в том, чтобы просто задержать его, а в том, чтобы разбить. Времени для длительных раздумий не было. Краткий обмен мнениями со своими заместителями — и решение принято.

Батальон Боева оставался на перекрестке. 1-й батальон капитана Ивана Васильевича Костыркина, а за ним 3-й капитана Степана Андреевича Неустроева расположились вдоль дороги впереди 2-го батальона. Таким образом создавался достаточно глубокий мешок, и к перекрестку гитлеровцы могли прорваться, только пройдя под губительным огнем двух батальонов.

Подразделения быстро заняли намеченные позиции. Саперы получили приказ установить мины под деревьями, чтобы при подходе вражеских танков устроить завалы. Дорога была каждая минута. Нужно было сделать все так, чтобы не обнаружить себя преждевременно. Если противник заметит ловушку, то у него вполне достаточно сил и средств, чтобы смять нашу оборону.

Вскоре Костыркин, а за ним и Неустроев доложили, что батальоны заняли намеченные рубежи, изготовились к бою и продолжают оборудование и маскировку позиций. Командный пункт полка разместился у перекрестка.

Долго ждать не пришлось. Первым о появлении противника доложил Неустроев, затем Костыркин. Обоим было приказано огня не открывать. А вскоре в просвете деревьев на изгибе дороги увидели колонну и мы с КП полка.

Впереди шли танки, за ними бронетранспортеры и свыше двух десятков автомашин, набитых гитлеровцами, за автомашинами прицеплены орудия. Ближе, ближе...

Нервы напряжены до предела. Артиллеристы прильнули к прицелам, с минами в руках замерли минометчики, изготовились подрывники, стрелки и пулеметчики.

Метров за 300 от перекрестка танки неожиданно остановились, будто принюхивались. Но вот снова двинулись с пехотой вперед. Инженер полка капитан Василий Иванович Шерстнев, который лежит рядом со мной, просит разрешить начать подрывать деревья. Нет, еще рано. Еще хоть сотню метров. Пусть колонна глубже вползет в огневой мешок. Вон до того наклонившегося дерева. Все. С сухим треском рассекает небо серия красных ракет: огонь!

Вздрогнула земля от взрыва приготовленных саперами «сюрпризов» и грохота артиллерийских залпов. Надрывно и резко затарахтели пулеметы, затрещали скороговоркой автоматные очереди, заухали минометы. Ошарашенные и оглушенные гитлеровцы горохом посыпались в разные стороны. [8] Извиваясь по кюветам, цепляясь за каждую складку земли, за кусты и деревья, враг пытается организовать сопротивление, изготовиться к контратаке. Однако удачно подготовленная и откорректированная система огня батальонов не оставляет ему никаких шансов на это. Пылают подбитые танки и автомашины, в вихре огня — беспорядочная суета надежно загнанных в огневой мешок гитлеровцев.

Отлично работали в этом бою батальонные минометчики. Особенно отличился расчет старшины Николая Ивановича Попова. Первой же миной он попал в одну из передних машин, набитую гитлеровцами. Оставшиеся в живых бросились врассыпную, но их тут же деловито «подчистил» огнем станкового пулемета Григорий Тимофеевич Акишев. Наши огневые средства буквально неистовствовали, пули и осколки разили врага на каждом шагу.

Через несколько часов колонна была разгромлена. Большинство гитлеровцев убито, ранено или взято в плен. Лишь немногим удалось скрыться в лесу. Взятый в плен немецкий майор показал, что в передовом отряде, ранее проскочившем перекресток, был комендант шнейдемюльского гарнизона полковник Ремлингер. Незадолго до начала боя он сообщил по радио: «Прошел Гурзен. Оставил прикрытие. В Ястрове встретился с противником, развернулись в боевой порядок и ведем бой. Ускорьте продвижение главных сил».

— Мы были уверены, — сказал майор, — что путь свободен. Ваш огонь был полнейшей неожиданностью.

Мы также узнали, что прорвавшаяся ночью из окруженного Шнейдемюля группировка имеет целью пробиться к своим через Шенфельде — Тарновку — Дойч-Фир — Хоен-Фир.

Вырвавшись из кольца, гитлеровцы разделились на две группы. Замысел Ремлингера был прост. Первая, механизированная группа численностью до трех тысяч человек на автомашинах с танками, со значительным количеством артиллерии и минометов стремительно продвигается по намеченному маршруту, сбивает нашу оборону и выставляет на окраинах населенных пунктов, мостах, перекрестках дорог сильные заслоны. Пропустив колонну главных сил, эти заслоны должны были свертываться и идти в арьергарде. Первой группой командовал сам Ремлингер, второй — руководитель строительства укреплений в Шнейдемюле полковник Бонин.

Успешно выигранный бой окрылил всех. Однако радоваться и расслабляться было рано. К вечеру обстановка резко усложнилась. Подошла вторая колонна противника [9] численностью несколько тысяч человек с танками, артиллерией и минометами. Противник, несомненно, уже знал, что его ждет, и готовился нанести мощный удар с ходу, чтобы любой ценой вырваться из ловушки и под прикрытием ночи ускользнуть к своим.

Однако к этому времени подошли и остальные силы нашей дивизии: 469-й стрелковый полк полковника Михаила Алексеевича Мочалова занял оборону слева от нас и 674-й полк подполковника Алексея Дмитриевича Плеходанова — справа.

Всю ночь с 14 на 15 февраля гитлеровцы настойчиво атаковали наши подразделения. Однако они не дрогнули.

Утро несмело разгоралось над окутанным дымом, заваленным покореженной техникой, искромсанными деревьями, щедро залитым кровью полем боя. И вдруг из предутренней мглы появились новые вражеские цепи. На подмогу гитлеровцам подошла еще одна колонна. Наступил критический момент боя. Не считаясь с потерями, враг непрерывно лез и лез вперед.

Бой длится уже три часа. Батальон капитана Неустроева почти полностью окружен. От батальона отрезана и окружена 8-я рота капитана Ивана Яковлевича Гусельникова. Личный состав взводов лейтенанта Дмитрия Андреевича Шишкова и младшего лейтенанта Николая Алексеевича Антонова уже в который раз поднимается врукопашную.

Плотный огонь наших подразделений косит гитлеровцев, но они подступают все ближе и ближе, еще бросок — и они обрушатся на наших бойцов, залегших в наспех отрытых окопчиках. Глупо встречать врага лежа — затопчет! Младший лейтенант Антонов встает во весь рост, командует:

— Встать! Гранатами по врагу! Бей, коли фашиста! Ура-а!

И, натолкнувшись на это грозное «ура», будто на незримую преграду, враг не выдерживает, бежит. Навстречу выскакивают еще десятка полтора фашистских вояк, но разве можно остановить неистовый порыв нашей штыковой атаки!

В тот трудный день только взводы Антонова а Шишкова уничтожили свыше сотни гитлеровцев и 35 захватили в плен. В одной из схваток Шишков был ранен. Сделав перевязку, медсестра предложила ему уйти в медпункт, но он наотрез отказался и продолжал руководить боем. Вдохновляя бойцов своим примером, он сам в рукопашном бою одолел двух фашистов и смело вступил в поединок с гитлеровским офицером. Вопрос «кто кого?» решился быстро. Фашист [10] не выдержал, истошно заорал: «Гитлер капут!» — и поднял вверх руки.

Коммунист Шишков — один из ветеранов полка. Ему не было и 17 лет, когда он ушел добровольцем на фронт. Был ранен под Старой Руссой, вторично под Себежем, однако вновь и вновь возвращался в строй и дрался с врагом все так же отчаянно-смело и расчетливо.

Геройски дрались бойцы из отделения парторга роты младшего сержанта Короткого: Михаил Тимофеевич Неверов, Александр Павлович Зайков, Василий Ануфриевич Легкий. Вместе со своим командиром они умело и решительно действовали в рукопашных схватках. Младший сержант Михаил Петрович Короткий за этот же бой был награжден орденом Славы. Рассказ о подвиге коммуниста и бойцов его отделения сохранил наградной лист: «Младший сержант, командир отделения Короткий, русский, член ВКП(б), в боях по уничтожению шнейдемюльской группировки в районе Дойч-Фир 15.2 1945 года со своим отделением отбил четыре атаки противника и уничтожил 20 фашистских солдат».

Отважно сражался в этом бою и расчет станкового пулемета комсомольца Архипа Тимофеевича Энны. Когда взводы Шишкова и Антонова поднялись в атаку, Энна заметил группу фашистов, изготовившихся для удара во фланг атакующим. Вместе с номерами расчета Архипом Харлампиевичем Распопой и Григорием Филипповичем Полянским выкатил свой «максим» на удобную позицию и, открыв меткий огонь, вынудил фашистов залечь. Гитлеровцы установили свой пулемет. Началась огневая дуэль. Однако отважный 19-летний пулеметчик ударил несколькими точными короткими очередями, и вражеский пулемет умолк.

Если говорить о виртуозности, артистизме во владении оружием, то пулеметчик Архип Энна был именно артистом-виртуозом своего дела. И, когда Энна занимал огневую позицию в боевых порядках того или иного подразделения, командир радовался, будто получал в подкрепление не один пулемет, а по крайней мере взвод.

— Архип уж если приложится, то фашиста причешет и подбреет! — уважительно говорили бойцы. И точно. Взглянешь на его работу, и становится понятным, какое это грозное оружие — отвага, умноженная на мастерство...

К 10 часам утра 15 февраля около 800 гитлеровцев окружили батальон капитана Костыркина. На выручку пришлось бросить резерв — 4-ю стрелковую роту старшего лейтенанта Николая Петровича Печерских, которая при поддержке [11] минометчиков лейтенанта Николая Фомича Минакова и полковой батареи 76-миллиметровых орудий старшего лейтенанта Ивана Петровича Кучерина разорвала кольцо окружения и в свою очередь зажала в клещи до роты гитлеровцев.

На правом фланге 1-го батальона противнику удалось отрезать от своей роты взвод лейтенанта Ивана Андреевича Корзанова. Восемь атак отбили отважные воины. Мужественно дрался с врагом сам командир взвода: кинулся врукопашную один против четырех гитлеровцев и победил! Не отставая ни на шаг от командира, уложил трех гитлеровцев и двух захватил в плен рядовой Андрей Егорович Иванов. И командир, и боец по праву получили за этот бой ордена.

Вместе с бойцами взвода мужественно сражалась медсестра Валентина Ивановна Пряничникова. Легкая и хрупкая, она появлялась в самых жарких местах боя, оказывая помощь раненым, подбадривая тех, кто оставался в строю. А когда к ней бросились враги, схватила автомат раненого и скосила двух фашистов длинной очередью. Даже получив ранение, она не оставила поле боя.

Чрезвычайно трудно пришлось 3-му батальону. К вечеру 15 февраля ему на помощь подоспели подразделения 597-го стрелкового полка 207-й дивизии. Вместе они контратаковали противника и отбросили его.

Бой постепенно утих. За день вырвавшаяся из Шнейдемюля группа под ударами наших частей потеряла около 100 человек убитыми, 10 танков и самоходок, 30 автомашин. Было захвачено много стрелкового оружия, орудий, минометов. Основные силы гитлеровцев были разбиты.

Утром 16 февраля фашисты, собрав всех, кто только мог двигаться, снова с маниакальным упорством бросились в атаку. Однако после нескольких безрезультатных попыток прорваться они наконец угомонились. Вскоре у поселка Дойч-Фир появились два белых флага. Мы прекратили огонь. Из лесу также с белым флагом вышел парламентер.

Командный пункт полка в это время находился на западной околице Гурзена. В этом же селении разместились командные пункты нашей дивизии и 674-го полка. Немецкий капитан, когда его привели на КП, заявил, что прибыл выяснить условия сдачи в плен. Условия ему объявили тут же: немедленно прекратить огонь, сложить оружие и организованно сдаться. Место сбора — развилка дорог западнее Гурзена. [12]

Парламентер ушел к своим. Однако вместо ответа гитлеровцы внезапно открыли сильный артиллерийский огонь по командному пункту. Нам не привыкать к коварству врага, и очередная его выходка нас не удивила, хотя пришлось туго. Выручило нас то, что командный пункт находился в крепком подвале.

Вот тут-то и нашлась подходящая работка для воинов 22-й артиллерийской дивизии прорыва резерва Верховного Главнокомандования. Начальник связи этой дивизии подполковник Павел Трофимович Филатов прибыл на КП еще рано утром. У него мы и попросили огоньку. Ждать пришлось недолго. Буквально через несколько минут заговорили 152-миллиметровые гаубицы, тяжелые 160-миллиметровые минометы. Это сразу же подействовало. Гитлеровцы снова выкинули белый флаг и начали складывать оружие. Вскоре наступила развязка и у наших соседей. Под вечер первый помощник начальника штаба капитан Андрей Борисович Логвинов доложил, что к нашему КП приближается колонна гитлеровцев. Присмотрелись — действительно. Но впереди и сзади шли наши бойцы! Оказалось, что это 2-й взвод 3-й роты младшего лейтенанта Магомета Козбаева ведет роту пленных.

Комсорг полка старший лейтенант Беляев, во время боя находившийся во взводе Козбаева, рассказал: «Сложилась трудная обстановка. Боеприпасы на исходе, а фашисты лезут и лезут. Возле меня лежит командир отделения сержант Федор Григорьевич Крепков. Солидный такой дядя. Его так все и называют: дядя Федя. Спрашиваю: «Ну как, дядя Федя, выдержим?» А он улыбается: — «Вы взгляните, какие у меня орлы — Игнат Старовойтов, Николай Попков, Семен Григорьев! Да с такими ребятами мы фашистов голыми руками раскидаем».

Но фашиста, ясное дело, голыми руками не одолеть. Козбаев приказал беречь каждый патрон. А ночью, когда гитлеровцы пошли в атаку, он и приказал приготовиться к рукопашной, а пока отпугивать их криком «ура». Как гаркнем дружно, слышим: побежали! Вот уж действительно, пуганая ворона куста боится.

Ну а наутро фашисты приободрились, снова двинулись в атаку. Даже покрикивать стали: «Рус, сдавайся!» Вот тут и пригодились сэкономленные ночью за счет «ура» патроны и гранаты. Да к тому же с боеприпасами во взвод пробрались разведчики Павел Савич с Иваном и Кириллом Криневичами. Ну просто молодцы ребята! Встретили мы [13] гитлеровцев как следует. Больше не лезли. А затем их обер объявил о решении сдаться.

Еще запомнились пулеметчики сержант Иван Игнатьевич Миронов и его второй номер Василий Герасимович Минчаков. Любо глянуть, как работали. Чуть где трудно — они тут как тут. Немцы, наверное, думали, что пулеметов у нас с десяток».

К вечеру 16 февраля шнейдемюльская группировка была полностью ликвидирована. Три дня и три ночи шли ожесточенные бои. Почти три с половиной тысячи вражеских солдат и офицеров было убито, в том числе и комендант Шнейдемюля полковник Ремлингер. Мы выиграли наш первый бой в пределах рейха...

Вечером 18 февраля полк двумя батальонами начал марш в новое место сосредоточения. Третий батальон должен был выступить позднее. Уже стемнело, когда мы прошли Шнейдемюль.

20 февраля полк прибыл в район населенного пункта Нантиков. На следующий день командир нашей дивизии генерал-майор Василий Митрофанович Шатилов собрал командиров частей. Заслушав наши доклады, Василий Митрофанович объявил, что дивизия пока останется в этом районе и что следует полностью использовать представившуюся возможность для приведения в порядок оружия и техники, повышения боеспособности подразделений.

О том, когда дивизии предстоит участвовать в боевых действиях, мы конкретно не знали, но сосредоточение стрелковых, артиллерийских, танковых частей, оборудование огневых позиций, пополнение боеприпасами и другие приметы красноречиво свидетельствовали: долго отсиживаться нам не придется.

Вскоре, однако, стало ясно, что мы будем участвовать в ликвидации крупной вражеской группировки в Восточной Померании, серьезно угрожавшей с севера нашим войскам, вырвавшимся далеко на запад, к Одеру.

Тем временем в полку шла напряженная боевая учеба, политработники развернули широкую массово-политическую работу. Провели партийные и комсомольские собрания, подвели итоги недавних боев. Неутомимо работали в каждой роте, взводе, отделении, беседовали с бойцами подполковник И. Е. Ефимов и его ближайшие помощники капитаны А. М. Прелов и Я. П. Крылов, старший лейтенант Н. М. Беляев, заместители командиров батальонов по политической части лейтенант А. П. Берест, майор И. И. Низяев, [14] парторги батальонов Н. Н. Петров, В. В. Журавлев, С. П. Сидоров.

23 февраля утром полк был выстроен на митинг по случаю 27-й годовщины Красной Армии. Подполковник Ефимов зачитал приказ Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза И. В. Сталина.

Затем выступили командиры, политработники, красноармейцы. Проникновенно прозвучали слова коммуниста командира минометного расчета сержанта Проскурина:

— Мы изгнали фашистских варваров за пределы нашей Родины. Теперь нужно завершить разгром фашизма! И я от имени своих товарищей заявляю, что минометчики не пожалеют ни сил, ни крови, ни самой жизни, чтобы приблизить светлый день Победы!

Огромное впечатление произвело зачитанное на митинге письмо от отца одного из наших бойцов Алексея Дмитриева. Отважный разведчик геройски погиб в одном из недавних боев.

Одна из тяжелейших обязанностей командира на войне — сообщать родным и близким о гибели их отца, мужа, брата, сына... Получил такое письмо от нас и отец Алексея. И ответил нам.

«Дорогие товарищи бойцы и командиры! — писал он. — Тяжелое мое отцовское горе. Но горе не только у меня. Сотни тысяч, миллионы советских людей страдают от кровавого разбоя фашистских душегубов. Эти убийцы не жалели никого: ни детей, ни матерей ваших, ни жен, ни отцов. Отплатите же им по справедливости за все это и за моего Алешу... Пусть не дрогнет ваша рука!»

Посуровели лица бойцов. Мудрое отцовское слово глубоко запало в сердце. И верилось: они еще сильнее будут разить врага...

Подготовка к наступлению продолжалась днем и ночью. С полной нагрузкой действовала и полковая служба тыла под руководством большого знатока своего дела майора Алексея Ефремовича Чапайкина.

Для уточнения очертаний переднего края и системы огня противника на нашем участке крайне необходимо было захватить «языка». Поисковую группу из числа наиболее проверенных разведчиков возглавил командир взвода полковой разведки лейтенант Владимир Игнатьевич Лозовицкий. В состав группы вошли старший сержант Семен Семенович Кухтин, сержант Михаил Алексеевич Егоров, младший сержант Мелитон Варламович Кантария, рядовые [15] Дмитрий Григорьевич Парчевский, Владимир Семенович Могилко и другие. В поиск пошли также и саперы во главе с отличным специалистом минного дела Иваном Федоровичем Сомсоненко.

Я провожал группу вместе с офицером разведки полка капитаном Василием Ивановичем Кондрашовым.

Ночь. Темень. Лишь изредка гитлеровцы взбадривают себя короткими пулеметными очередями, одиночными выстрелами. Иногда чернильную темноту лениво прорезает осветительная ракета.

С напряжением вслушиваемся в шорохи там, на нейтральной полосе, куда поползли наши разведчики.

— Главное для них — не сбиться с направления, — волнуясь, размышляет вслух Кондрашов. — Несколько ночей готовились, вместе здесь ползали, намечали проходы в минных полях. Подползали прямо к проволочным заграждениям. Все получалось вроде бы неплохо.

Прошло почти два часа. Пора бы нашим разведчикам уже и возвращаться, а на нейтральной все так же тихо. Вдруг один из бойцов, лежавших рядом с Кондрашовым, зашептал:

— Ползут, товарищ капитан!

И правда, ползут! Но с чем? И, будто в ответ на наше нетерпение, в траншею скатывается что-то тяжелое, затем спрыгивают разведчики, и слышится голос с таким знакомым кавказским акцентом:

— Ну и тяжелый фриц попался. Еле дотащили...

Кантария, переводя дыхание, вытирает рукавом пот со лба, рядом тяжело дышат Егоров, остальные разведчики. А Кондрашов — быстренько к пленному, осмотрел, радостно докладывает:

— Живой и здоровенький, товарищ полковник!

«Язык» оказался эсэсовским унтер-офицером. Через несколько минут он уже смирнехонько стоял в углу землянки и внимательно прислушивался, пытаясь уловить по нашему поведению, что его ждет. Всем своим видом он показывал готовность выложить все, что знает. А знал он, как оказалось, немало весьма полезного для нас.

Я похвалил разведчиков:

— Молодцы, хорошо потрудились. Объявляю всем благодарность. И, кроме того, предоставляю отпуск на семь дней без учета времени на дорогу. Лейтенант Лозовицкий, отличившихся участников поиска представьте к награждению. [16]

Крепко пожал руки капитану Кондрашову и лейтенанту Лозовицкому и собрался уже было к выходу, когда поднялся Мелитон Кантария:

— Разрешите обратиться, товарищ полковник!

— Пожалуйста.

— Награды — это хорошо. А вот что касается отпуска — думать надо.

— Вы что же, младший сержант, отказываетесь от отпуска?

— Так точно!

— Это почему же?

— Вот закончим с гитлеровцами здесь, а дальше? На Берлин пойдем, наверное, да? Какой тут отпуск?

— Нескладно может получиться, товарищ полковник! — поддержал своего друга Егоров.

— Правильно, дорогие мои!.. — только и сказал я разведчикам.

Егорова и Кантария знал хорошо. Мне часто докладывали о смелых действиях отважных разведчиков.

Михаила Егорова война застала в родном городке Рудне на Смоленщине. В 1941-м семья не смогла эвакуироваться и осталась на оккупированной территории. Но семнадцатилетний комсомолец Михаил Егоров не собирался отсиживаться сложа руки, когда враг топчет родную землю, заливая ее кровью. Не колеблясь, вступил в ряды народных мстителей. В партизанском отряде часто ходил в разводку, не раз приходилось участвовать в выполнении и других боевых заданий — пускать под откос эшелоны, подрывать мосты и склады, громить вражеские гарнизоны. В полк Егоров пришел после освобождения Белоруссии уже бывалым, закаленным в боях воином.

Мелитон Кантария служил на западной границе пулеметчиком. Тут 22 июня 1941 года принял первый бой. Был ранен под Смоленском. Потом воевал под Ростовом, на Северном Кавказе. В 43-м снова был ранен, на этот раз тяжело. Но железное здоровье и горячее стремление вернуться на фронт и за все отплатить врагу помогли снова встать в строй. Летом 1944 года Кантария прибыл в полк и был направлен во взвод полковой разведки. Среди разведчиков быстро стал своим, особенно же подружился с Егоровым.

Возвращался я от разведчиков сквозь темень и сырость той февральской ночи, а сердце согревала мысль: с такими людьми, с такими воинами недолго придется ждать расплаты бесноватому фюреру! [17]

Приказ на наступление был получен 26 февраля. На следующий день генерал Шатилов провел с командирами частей рекогносцировку.

В ночь на 28 февраля дивизия заняла исходные рубежи для атаки. Нам предстояло при поддержке артиллерийской бригады и полка самоходных установок прорвать оборону противника на высотах юго-западнее Нантикова, выйти на восточный берег реки Ины и овладеть населенным пунктом Якобсдорф.

756-й стрелковый полк должен был наступать в первом эшелоне на левом фланге дивизии вдоль дороги Нантиков — лес юго-восточнее господского двора Буххолен. Справа наступал 674-й стрелковый полк, слева — 52-я гвардейская дивизия{1}.

В 8 часов утра 1 марта залпом реактивных установок началась мощная артподготовка, которая продолжалась, как свидетельствует журнал боевых действий 150-й стрелковой дивизии, 45 минут. Запылал, окутался дымом и пылью передний край обороны противника. А в 8.45 поднялась пехота.

Все три батальона 756-го полка дружно пошли в атаку. Вперед вырвались подразделения 4-й роты 2-го батальона. Особенно отличились бойцы отделения комсомольца сержанта Петра Терентьевича Данилова. Они забросали вражескую траншею гранатами, с криком «ура» бросились врукопашную. Сразу замолкли два пулемета, мешавшие продвижению наших подразделений, несколько оставшихся в живых гитлеровцев подняли руки вверх.

К 11 часам все подразделения полка преодолели первую линию обороны гитлеровцев, состоявшую из трех траншей, и вышли на вторую линию, которая проходила в трех километрах северо-восточнее населенного пункта К. Клайн-Зильберг. Тут уже не было сплошных траншей и ходов сообщения. Однако окопы на отделения, опорные пункты, пулеметные площадки, танки и орудия в укрытиях, имея достаточно тесную огневую связь, представляли весьма серьезное препятствие. К тому же всюду были установлены различные инженерные заграждения, а местами просто разбросаны клубки колючей проволоки.

Первой вышла на вторую линию обороны все та же 4-я рота старшего лейтенанта Печерских. Вместе с ней в цепях атакующих наступала, поддерживая их своим огнем, [18] полковая батарея 45-миллиметровых орудий капитана Сергея Феофановича Винокурова. Вперед вырвался взвод младшего лейтенанта Рыжкова, но вдруг остановился и залег. Путь преградила спираль Бруно из колючей проволоки. Ощетинившись иголками, коварно покачивается, как живая, — вперед не пройти. Но и лежать на виду у противника — верная смерть. Что делать? И тогда вперед бросился комсомолец Саит Галин.

Вот как описал этот эпизод в нашей дивизионной газете «Воин Родины» ныне известный писатель, а тогда молодой военный журналист лейтенант Василий Субботин:

«Высокая пружина спирали Бруно преградила путь к логову гитлеровцев. Резать проволоку не было времени. Огонь врага усиливался. Казалось, еще несколько мгновений промедления — и будет сведено на нет то, что было добыто ценой огромных усилий. Часть бойцов стала залегать; лежать на высоте, под самым носом врага, ведущего непрерывный огонь, — значит понести потери и не выполнить боевую задачу. Это отлично понимал комсомолец красноармеец Саит Галин. Не раздумывая, горя единым желанием помочь товарищам, не дать захлебнуться атаке, он бросился вперед, лег на колючие кольца спирали и прижал к земле. Саит Галин испытывал сильную боль — колючки впивались в тело, вокруг свистели пули, пролетали осколки. Но герой думал только об одном: «Скорей бы прошли товарищи».

И бойцы подоспели. Красноармейцы В. П. Белин, Г. Д. Новиков, а за ними и остальные, словно по живому мостику, прошли по телу товарища.

Саит Галин лежал на проволоке, он не поднимался до тех пор, пока все воины не перешли через него на ту сторону спирали. Потом отважный воин последовал за своими боевыми друзьями.

Через минуту он догнал своих товарищей и вместе с ними бросился в траншею врага. Заметив слева немецкого пулеметчика, он стремительно кинулся к нему и ударом приклада свалил его.

Так сражаются за родную землю советские богатыри. Не щадя жизни, отстаивают честь, свободу и независимость любимой Отчизны».

Горячее дыхание того боя и сегодня ощущается в зарисовке политработника Субботина. Этого высокого, худощавого офицера с полевой сумкой через плечо и автоматом на груди часто можно было видеть на переднем крае. Он все хотел видеть и слышать сам, чтобы потом обо всем поведать другим. [19]

Благодаря решительным действиям 4-й стрелковой роты противник был сбит с выгодного рубежа, и батальоны снова двинулись вперед.

У поселка К. Клайн-Зильберг слева из-за высотки неожиданно появились «фердинанды» и около роты пехоты. Под их удар попал взвод младшего лейтенанта Рыжкова. И на этот раз его бойцы не дрогнули, встретили контратакующих сосредоточенным огнем. Тут же ударили по стальным махинам «сорокапятки» Винокурова. На первый взгляд казалось, что снаряды «сорокапяточек» мощному «фердинанду» повредят не более, чем комариные укусы. Но совсем иначе расценивал возможности своего орудия расчет, которым командовал сержант Федор Павлович Матвеев. Лишь только первая самоходка выползла из-за высотки и стала нащупывать хоботом орудия подходящую цель, как наводчик «сорокапятки» Геннадий Георгиевич Евдокимов по команде Матвеева влепил ей в борт снаряд. «Фердинанд», будто споткнувшись, замер на месте и густо задымил. Такой же гостинец точно в свою «ахиллесову пяту» получил от Матвеева и второй «фердинанд». Однако и бойцам Рыжкова, и артиллеристам пришлось бы туго, не подоспей на выручку наши 122-миллиметровые самоходные установки. «Фердинанды» были подбиты, пехота противника бросилась наутек.

1 марта в 14 часов после напряженного боя 756-й полк во взаимодействии с 674-м полком овладел К. Клайн-Зильбергом и вышел на правый берег реки Ины. А к концу дня был взят и Якобсдорф. С боями было пройдено свыше 14 километров.

Вечером командующий нашей 3-й ударной армией генерал-лейтенант Н. П. Симоняк объявил благодарность всем бойцам и командирам за отличное выполнение боевой задачи дня.

Бой за Якобсдорф был особенно тяжелым. Фашисты пытались любой ценой удержать этот последний крупный опорный пункт на данном участке обороны. С его падением открывалась возможность выхода на оперативный простор нашим танковым соединениям.

В бою за Якобсдорф успешно действовали воины 3-го батальона.

После 15-минутного артналета батальон дружно поднялся в атаку. Вперед вырвалась 7-я рота капитана Селивана Афанасьевича Куксина. Рядом с ним бежал командир взвода лейтенант Михаил Михайлович Дьячков. [20]

Сейчас самое главное — ворваться в населенный пункт и зацепиться хотя бы за один дом. Бойцы бегут изо всех сил, только слышно хриплое прерывистое дыхание. Вдруг слева из-за домов выскакивают две самоходки и до роты гитлеровцев.

Взвод лейтенанта Дьячкова в считанные секунды развернулся фронтом навстречу атакующим, залег и открыл плотный огонь. Одна за другой, как подкошенные, падают серо-зеленые фигуры. Но остальные гитлеровцы, не обращая внимания на потери, упорно лезут вперед. Остается каких-то 70–80 метров. Уже можно различить перекошенные страхом и злобой лица.

«Гранаты — к бою! Приготовиться к рукопашной!» — звучит громкая и уверенная команда Дьячкова. И тут на полном галопе вылетают две «сорокапятки» из огневого взвода младшего лейтенанта Антона Федоровича Галясного. Мгновение — и лошади отстегнуты, щелкнули, заглатывая снаряды, казенники: огонь! Справа заговорил станковый пулемет сержанта Григория Тимофеевича Акишева. Несколько мгновений — и вот уже, как куча сырого хвороста, коптит небо одна самоходка. Это наводчики Курма Байсаргин а Антон Павлович Завадский доказывают, что «сорокапятка» в умелых руках — грозное оружие!

Вторая самоходка поспешно скрывается за развалинами, цепь атакующих рассыпается, начинается беспорядочное бегство. А над полем боя, как крылья, развеваются в стремительном разлете плащ-палатки наших бойцов...

Первыми на окраину города ворвались бойцы В. О. Легкий, С. В. Замостяжик, И. А. Евпака.

Хотя 1 марта оборона противника и была прорвана, он продолжал оказывать организованное сопротивление на рубеже Касхаген, Якобсхаген. Утром 2 марта полк развернул наступление на Якобсхаген. Населенный пункт было приказано взять немедленно. Это должно было окончательно деморализовать противника, лишить его последней возможности препятствовать нашему наступлению.

Я приказал начальнику артиллерии майору Ивану Алексеевичу Крымову выкатить все орудия на прямую наводку и подавить выявленные огневые точки противника. Командиру 2-го батальона капитану Боеву было поручено выслать вперед 4-ю роту старшего лейтенанта Печерских с задачей скрытно, кустарниками, а где нужно, по-пластунски, выдвинуться к окраине городка и по нашему сигналу внезапно атаковать гитлеровцев.

Впереди поползли сам Печерских и младший лейтенант [21] Рыжков. Вот уже наши мины и снаряды рвутся почти рядом со смельчаками. Наконец артиллеристы и минометчики получают от Печерских сигнал и с облегчением переносят огонь в глубину. Капитан Боев падает условный сигнал. Первыми поднимаются командир отделения Петр Данилов со своими бойцами Павлом Козьминым и Василием Самойловым, их дружно поддерживает отделение сержанта Владимира Пархоменко, а за ними и вся 4-я рота. Атакующие как снег на голову сваливаются на гитлеровцев.

Бойцам роты Печерских нет равных в рукопашном бою, и вскоре, уничтожив более двух десятков гитлеровцев и десятка полтора захватив в плен, 4-я рота открыла путь для наступления батальона. Умело проведенный маневр и решительные действия личного состава 4-й роты позволили без существенных потерь решить исход боя. Враг был сломлен.

2 марта к 10 часам утра 756-й стрелковый полк во взаимодействии с частями 52-й гвардейской дивизии овладел Якобсхагеном.

— Кто у вас особенно отличился в бою? — спросил я у старшего лейтенанта Печерских, навестив после боя 4-ю роту.

Устало улыбаясь, он ответил:

— Все. Это же все, как один, герои.

То же самое можно было сказать и о командире роты. От его атлетической фигуры, внимательного взгляда черных глаз всегда веяло спокойствием и уверенностью. Бойцы верили в него и готовы были за своим командиром идти в огонь и воду.

Шесть дней ожесточенных боев позади. На счету воинов нашего полка свыше тысячи убитых, раненых или взятых в плен солдат и офицеров противника. Кроме того, подбито и захвачено около двух десятков танков, самоходных установок, много автомашин, орудий различного калибра, минометов, пулеметов, другого стрелкового оружия и различного снаряжения.

Перед решающим сражением

После завершения боев в Восточной Померании 150-я стрелковая дивизия сосредоточилась в полутора километрах севернее Кенигсберга (померанского). Вокруг простирался лес, еще по-зимнему сумрачный и неприветливый. Но днем уже пригревало солнце, в воздухе пахло весной. Наш 756-й полк разместился на аэродроме в казармах немецких летчиков. Хотя казармы изрядно пострадали во время бомбежек [22] и недавних боев, бойцам они показались весьма комфортабельными.

Целых два дня старательно, с радостным наслаждением мылись в настоящей бане, стирали и чистили обмундирование, ремонтировали обувь, приводили в порядок оружие.

Но вот из штаба дивизии поступил приказ: начать боевую подготовку, особое внимание уделить вопросам преодоления водных преград. Стало ясно, что скоро снова вперед, А водная преграда — Одер! Это радовало. Но многие тут же стали прикидывать: если дивизия будет двигаться и дальше прямо на запад, то мы окажемся значительно севернее Берлина. Все искренне сожалели и сокрушались по этому поводу. И в то же время таили надежду: на войне все может измениться, а вдруг и нам выпадет счастье брать Берлин, добивать в нем фашистского зверя!..

И полк упорно и напряженно начал готовиться к броску через широкую и полноводную реку. Офицеры штаба под руководством начштаба майора Артемия Григорьевича Казакова разработали подробный план боевой подготовки, в котором предусматривалось все — от одиночной подготовки бойца до батальонных учений с боевой стрельбой и преодолением водной преграды. Своеобразным полигоном для подготовки стало озеро Мантель, неподалеку от расположения полка. По ширине озеро было приблизительно таким же, как Одер.

Занятия шли днем и ночью, по 12–16 часов в сутки, с максимальным приближением к реальной обстановке. Развертывался командный пункт, тылы в полном объеме обеспечивали боепитание. Еще затемно с соблюдением всех мер маскировки подвозились, а затем перетаскивались на руках средства переправы (в основном лодки на отделение, изготовленные самими бойцами). Подразделения занимали у берега исходные позиции. Как только начинал брезжить рассвет, артиллеристы и минометчики открывали огонь по «противнику», а бойцы подхватывали лодки и бросались к воде, впрыгивали в них уже на плаву и изо всех сил гребли к противоположному берегу. Лодки еще не успевали коснуться дна, как воины спрыгивали в холодную воду и с криком «ура» бросались в атаку, наступали на глубину до 2–3 километров, закреплялись на «плацдарме», отражали «контратаки», выполняли другие вводные.

После занятий возвращались в расположение усталые, однако настроение у всех было бодрое, боевое. Предчувствие больших, решающих событий еще теснее сплачивало людей, [23] придавало сил. Личный состав не раз проверил на собственном опыте правильность суворовского наставления: «Тяжело в учении — легко в бою».

На занятия в полк часто приезжал комдив, не раз бывал и командир нашего 79-го стрелкового корпуса генерал-майор Семен Никифорович Переверткин. В один из последних дней марта вместе с генералом Шатиловым он от начала до конца наблюдал за учениями 3-го стрелкового батальона капитана Неустроева.

Действия молодого комбата и его бойцов произвели на комкора хорошее впечатление.

— Энергичен, быстро принимает решения, умело управляет действиями батальона, да и внешне подтянут, собран. А как в бою? — спросил он меня о Неустроеве после окончания учений.

Что я мог ответить? Уже одно то, что Неустроев в свои 22 года был комбатом, говорило само за себя. В бою же сложность и напряженность обстановки будто усиливали остроту его командирского мышления. Пять ранений свидетельствовали, что во время боя отсиживаться в укрытии было не в характере молодого командира, за что и любили его бойцы.

Командир корпуса сделал детальный разбор учений, объявил личную благодарность комбату С. А. Неустроеву, командиру 4-й роты Н. П. Печерских, командирам взводов Н. А. Антонову и И. А. Корзанову, сержантам О. Н. Пономареву, Е. Ф. Мичку, бойцам П. Г. Фарафонтову, И. И. Герасименко, А. П. Зайкову. Забегая вперед, скажу, что, показав хорошую подготовленность на учениях, все они отличились и в последующих боях.

Интенсивно велась в полку и партийно-политическая работа. Бойцы внимательно изучали памятку политотдела дивизии «О преодолении водной преграды». Коммунисты и комсомольцы в каждом взводе и отделении получили персональные задания: во время учений, а затем в бою первыми впрыгивать в лодки, первыми выскакивать из них, первыми бросаться в атаку. После учений проходили собрания, на которых заслушивались отчеты коммунистов и комсомольцев, давалась принципиальная оценка действиям каждого.

Мне пришлось побывать на одном таком собрании в 8-й стрелковой роте капитана Гусельникова. Семеро выступавших коммунистов детально проанализировали ход боевой подготовки роты, придирчиво и требовательно обсудили все промахи и недостатки. Чувствовалось, что это действительно [24] боевой авангард роты, способный повести за собой бойцов на выполнение любого задания. Парторг роты старший сержант Илья Яковлевич Сьянов вел собрание спокойно и основательно, как и все, что ему приходилось делать. Именно это и запомнилось мне с первой встречи с ним.

В июне 1944 года во время боев в районе деревни Борисково Псковской области я со своим адъютантом лейтенантом Александром Васильевичем Новинским пришел в расположение 8-й стрелковой роты. Первым в траншее нас встретил старший сержант высокого роста, богатырского телосложения. Крупные черты лица выражали спокойствие и мужество. Сквозь узкие щелки век пытливо смотрели серые внимательные глаза. Представился, четко доложил обстановку. Прошли с ним по траншее. Траншея была глубокой, полного профиля, для каждого бойца оборудованы стрелковые ячейки с подбрустверными нишами, пулеметные площадки с отличным обзором и обстрелом. Продуманно организована система огня. Бойцы и командиры отделений отлично знают свою боевую задачу, подтянуты.

Зашли и в землянку. Чисто, уютно, на нарах свежее сено. Столик аккуратно застелен газетой, на нем брошюры, памятки для бойцов, отдельно — Устав и Программа партии. Здесь же вывешен боевой листок о самых свежих событиях в подразделении. Во всем чувствовалась твердая рука, все это само по себе вселяло чувство уверенности, поднимало настроение.

Бессменный парторг роты, ветеран полка Илья Яковлевич Сьянов дал рекомендации многим бойцам и подготовил их к вступлению в партию. Он хорошо знал, какое огромное значение имеет умение воевать. Но он так же хорошо знал и то, что на войне побеждают только люди сильные духом, имеющие прочные убеждения. Поэтому и на собрании перед броском на Одер парторг Сьянов заботился как о ходе боевой подготовки роты, так и о том, чтобы усилить некоторые отделения коммунистами и комсомольцами, поговорить с бойцом, получившим печальное известие из дому, провести беседу о международном положении и о нашей недалекой уже победе...

Как-то в дивизионной газете «Воин Родины» появился рассказ о Сьянове, в котором, в частности, писалось, что ему всегда сопутствует в бою счастье. Подполковник Ефимов на это резонно заметил:

— Может, и счастье, но это счастье не подваливает само по себе, а дается храбростью и умением. [25]

Парторг... Как много стоит за этим званием! Живой голос партии, ее совесть. Кому поверить самое сокровенное, у кого просить совета, помощи, поддержки? На фронте бойцы шли прежде всего к парторгу своего подразделения. Парторг всегда рядом. Его слово весомо и авторитетно. Но самый убедительный его аргумент — личный пример в бою. И, когда, случалось, исчерпывались уже все силы и возможности, первым поднимался парторг и подавал не предусмотренную ни одним воинским уставом команду: «Коммунисты, вперед!» Даже произнесенная вполголоса, вполхрипа, она громом гремела над полем боя, поднимала всех, кто только способен был подняться, и бросала вперед с одной мыслью: умереть или победить!

С большой теплотой и любовью всегда отзывались в полку солдаты и командиры о парторгах подразделений, мужественных воинах Михаиле Семеновиче Моргуне, Иване Михайловиче Мальцеве, Михаиле Петровиче Коротком, Илье Яковлевиче Сьянове, Борисе Никоновиче Лотошкине, Магомете Шамойловиче Козбаеве, Анатолии Федоровиче Галясном, Иване Андреевиче Корзанове. Это были настоящие парторги.

* * *

В ночь на 8 апреля 1945 года 756-й полк был поднят по тревоге и, совершив марш, к 6 часам утра прибыл в новый район сосредоточения — лес, что в километре южнее городка Клосов и в 5 километрах восточнее Одера.

Подразделения сразу же начали зарываться в землю. В течение дня на каждое отделение были оборудованы землянки с перекрытиями в два, а то и в три наката. Значительно труднее было артиллеристам и минометчикам. Им пришлось позаботиться об укрытиях не только для себя, но и для боевой техники, лошадей.

Укрытия могли и не понадобиться. Но бойцы трудились не жалея сил, все делалось на совесть. Каждый твердо знал солдатскую мудрость: пот на войне защищает от пуль и осколков лучше всякой брони.

В пяти километрах — Одер. И бойцы и командиры пытливо старались уловить приметы, которые ответили бы на один-единственный вопрос: когда же вперед?

С кем бы ни встретился, все будто сговорились:

— Товарищ полковник, а до Берлина далеко?

— Смотря как идти, — отвечаю. — А вообще-то, километров семьдесят.

— Семьдесят?.. Братцы, всего лишь семьдесят! [26]

Лица бойцов освещали радостные улыбки, в глазах вспыхивали решительность и задор.

— Ничего, больше прошли. Пройдем и это!

Сомнений не было: пройдем. Только скорее бы вперед!

Перед обедом 9 апреля в полк прибыл начальник политотдела 79-го стрелкового корпуса полковник Иван Сергеевич Крылов. Бойцы многозначительно переглядывались: это уже кое о чем свидетельствовало.

— Знаю, знаю... — теплой улыбкой отозвался на мое представление Крылов. — Как настроение людей?

— Отличное! — отвечаю.

— Знаю, знаю... — снова обронил он свое излюбленное словцо. — А ну пойдем в подразделения. Ближе, так сказать, к первоисточникам.

Приблизившись к одной группе бойцов, Крылов без вступления, как давний знакомый, обратился к ним:

— А расскажите, товарищи, как тут у вас дела, как самочувствие?

Бойцы обступили нас тесным кольцом. Коренастый, большеглазый, лет сорока автоматчик пробасил:

— А что рассказывать-то, товарищ полковник? Дело ясное из ясных: долго ли сидеть будем? Берлин надо брать и войну кончать! Дома семьи истосковались, измучились, дел невпроворот, а мы тут сидим, зазря хлеб едим!

И, помолчав минутку, добавил все так же неспешно, с расстановкой:

— Пора кончать войну. Одним словом, на Берлин!

Со всех сторон так и посыпалось:

— Правильно! Истину говорит, товарищ полковник! Пора уже!

Полковник внимательно оглядел бойцов.

— За Одером нелегко будет. Адский, можно сказать, труд нас ждет. Сколько взглядом ни кинь — укреплений враг наставил. Сопротивляться будет люто.

— Ничего, товарищ полковник, мы уже всякого повидали. Выковырнем фашиста из-под земли и из-под железобетона. Пора на Берлин!

Иван Сергеевич, довольный настроением бойцов, с отцовской гордостью всматривается в каждого, будто желая навсегда запечатлеть в памяти их лица.

— За что получил орден? — спросил, заметив на гимнастерке у одного из воинов орден Славы.

— Красноармеец Александр Гаевский! — четко представился тот. — За бой в Якобсдорфе. Двоих фашистов [27] пристукнул, а одного в плен притащил. Очень разговорчивым оказался.

— Молодец! Если каждый, товарищи, так будет воевать, то путь к Берлину станет вдвое короче!

Его взгляд остановился на старшине роты Мефодии Ефимовиче Азаранке:

— А у вас, товарищ старшина, за что орден Красного Знамени?

— За бои по уничтожению шнейдемюльской группировки... — застеснявшись, негромко ответил старшина.

— Рассказывайте, рассказывайте! — подбодрил его полковник.

— Шестнадцатого, значит, февраля рота вела бой за селение Дойч-Фир. Я доставил боеприпасы. Только взялись эвакуировать раненых, командир роты лейтенант Ищук вдруг как крикнет: «Немцы справа!» Глянул — и правда, лезут десятка три. Но считать некогда. Со мной два подносчика боеприпасов — Степан Кельдыш и Петр Вивчин да еще старшина медсдужбы Александр Безуглый. Кричу: «За мной, ребята!» Да как ударили из автоматов дружно! Потом уже можно было спокойно и посчитать. Семь, значит, фашистов уложили, пятерых в плен взяли, а остальные убежали.

— Вот так старшина! Спасибо, спасибо вам всем, товарищи!

Иван Сергеевич еще долго и обстоятельно беседовал с бойцами о том, к чему они должны быть готовыми в ближайшие дни и в дальнейшем. После беседы наведался на кухню, попробовал солдатский обед. Похвалил поваров.

Затем собрал партполитработников полка. Каждому, кто хоть раз слушал Ивана Сергеевича, надолго западали в душу его слова — точные, несущие живую мысль, вселяющие уверенность. Бывший пулеметчик-чапаевец, сын ивановских ткачей, он олицетворял лучшие черты коммуниста, бойца партии. Имел ранений и контузий столько, что другой на его месте давно бы осел где-нибудь глубоко в тылу. Но чапаевской закалки комиссар, преодолев и недуг и сопротивление врачей, вновь возвращался в строй.

Все мы внимательно слушали его выступление. А между тем каждого неотступно волновала все та же мысль: когда же вперед?

И в тот же день наконец долгожданное радостное известие: начальнику штаба майору А. Г. Казакову и топографу В. Ф. Пересветову приказано срочно прибыть в штаб дивизии для получения новых топографических карт. [28]

Мы знали, что это означает. Карты дадут точный ответ на вопрос, куда ляжет наш путь. Ведь всегда выдаются карты только той местности, на которой данная часть или соединение будут вести боевые действия.

У штабной землянки собрались офицеры, внимательно присматривались и прислушивались к ним бойцы.

Неустроев просто сгорал от нетерпения:

— И где этот Казаков? Может, послать кого-нибудь навстречу?

Кто-то из офицеров пошутил:

— Что ты, Степан, вертишься на месте? Снял бы сапоги — и вперед! За то время, что ты туда-сюда бегаешь, уже, поди, под Берлином был бы!

Неустроев сокрушенно покачал головой:

— Не могу терпеть больше. Уже несколько ночей подряд во сне вижу, как фашиста по Берлину гоняю.

Майор Казаков вернулся веселый, улыбающийся. И всем стало ясно: идем на Берлин!

А вечером к телефону вызвал начальник штаба дивизия полковник Николай Константинович Дьячков.

— Здравствуйте, Федор Матвеевич, как дела, настроение? — загудел в трубке его басок.

Как-то даже позабыв ответить на приветствие, я сразу же навалился на начштаба:

— Долго ли нам еще здесь в лесу отсиживаться? Бойцы уже слушок пустили, что в лесники будем переквалифицироваться!

В трубке что-то зашипело, щелкнуло и умолкло. Я уже хотел было извиняться за свою нетактичность, но тут снова послышался ровный голос Дьячкова:

— Насчет лесников дискутировать мы не будем, а завтра в восемь ноль-ноль вам лично вместе с комбатами прибыть на КП дивизии. Вот вам и ответ на все вопросы.

Утром 10 апреля точно в назначенное время прибыли на командный пункт дивизии. Генерал Шатилов был в прекрасном настроении, шутил, смеялся. Приподнятое настроение было у всех. Заметив меня и командира 674-го полка Алексея Дмитриевича Плеходанова, Шатилов с затаенной в уголках глаз улыбкой спросил:

— А, миленькие, и вы тут? Значит, уже встретились?

Все мы дружно рассмеялись, ибо вопрос касался недавнего происшествия.

Во время боя на подступах к Якобсцорфу звонит генерал и спрашивает:

— Зинченко, где твой командный пункт? [29]

— На южной околице хутора Мальдорф, — отвечаю.

— А Плеходанов где?

— Где-то еще на подходе.

Тут же генерал позвонил Плеходанову:

— Где Зинченко?

— Где-то еще на подходе.

— А ты где?

— На северной околице хутора Мальдорф.

— Поскольку один из вас на северной, а другой на южной околице хуторка, то протяните руки и пожмите их друг другу. Хотя, впрочем, вы же оба еще... на подходе!

Мы тогда от души посмеялись, действительно встретились с Пдеходановым у хутора и пожали друг другу руки. А комдив, завидев нас вместе, еще частенько потом шутил:

— Так кто там у вас на подходе?

Весь день 10 апреля мы изучали местность, расположение противника, все, что было к тому времени известно о его укреплениях и огневых средствах. Намечались задачи полкам и батальонам, отрабатывалось взаимодействие между стрелковыми подразделениями и артиллерией, танкистами, саперами, определялась система связи и сигнализации.

Тщательную отработку всех деталей предстоящего боя требовалось провести и в каждом полку, в каждом подразделении. Неучтенных мелочей не должно было оставаться ни в чем. Ведь в атаку пойдут живые люди, и никто из них не должен погибнуть из-за недоработок при ее подготовке накануне победы.

Активно работал партийно-политический аппарат полка. Все партполитработники были направлены в подразделения. Главная тема бесед — предстоящее наступление на Берлин. Об этом же шла речь на партийных и комсомольских собраниях. С особой тщательностью прорабатывались с бойцами памятки политотдела дивизии «Бой в крупном населенном пункте», «Прорыв сильно укрепленной обороны противника».

11 апреля состоялось полковое партийное собрание. Коммунисты собрались на небольшом уже зазеленевшем пригорке под высокой сосной. Мертвая тишина воцарилась, когда парторг полка капитан Яков Петрович Крылов перечислил поименно коммунистов, отсутствующих на собрании по одной для всех причине: пали смертью храбрых в боях за Родину.

— Косогоров Виктор Иванович... Шилов Иван Матвеевич... — скорбно звучал голос парторга, и перед живыми, как на поверке, вставали во весь рост погибшие товарищи, [30] использовавшие до конца единственную привилегию, которую имеют коммунисты в бою: первыми броситься на врага и первыми, если нужно, умереть...

Все встали, сняв головные уборы, почтили память погибших минутой молчания.

— Но в наш строй, — вновь обрел звонкую силу голос Крылова, — встанут новые бойцы, которые делами своими будут достойны светлой памяти наших павших товарищей.

Затем он стал зачитывать заявления, анкеты, рекомендации тех, кто решил идти в предстоящий бой коммунистом.

— Прошу вас, товарищи коммунисты, принять меня кандидатом в члены нашей славной Коммунистической партии, — горячо и взволнованно обратился к собранию младший лейтенант Николай Алексеевич Антонов.

— Клянусь, что в бою не посрамлю высокое звание коммуниста, не уроню чести нашего ленинского знамени!

За ним встали лейтенант Василий Андреевич Рыжков, сержант Василий Федорович Пересветов, другие воины.

Коммунисты единодушно проголосовали за вступающих, так как каждого из них отлично знали, видели в бою, за каждого могли поручиться.

Поздравляя принятых в партию, Крылов сказал:

— До вступления в партию вы говорили: «моя рота», «мой взвод», этим самым подчеркивая свою тесную связь с небольшим коллективом подразделения, где общие цели, общие дела, устремления объединяли вас. Но существует еще одно понятие, исполненное высокого смысла и значения. Теперь вы будете говорить «моя парторганизация», теперь каждый из нас в отдельности отвечает за парторганизацию, за партию, как и она отвечает за вас.

Собрание приняло ставшее уже привычным, но каждый раз наполняющееся новым содержанием и смыслом решение: коммунистам всюду быть первыми, личным примером ободрять, вдохновлять и вести за собой остальных.

В каждом подразделении в те дни скрупулезно изучался опыт недавних боев, разбирался каждый боевой эпизод, в котором были проявлены отвага, боевое мастерство, солдатская смекалка. Это было особенно важно для тех, кто только что прибыл в полк с пополнением и по-настоящему еще не нюхал пороху. За новичками закрепляли бывалых воинов. Немаловажная роль в этом отношении отводилась и боевым листкам, которые в эти дни выпускались в каждом батальоне и в каждой роте. [31]

В боевом листке, выпущенном в 1-м батальоне, был помещен рассказ красноармейца Дмитрия Есликова «Гранатой по гусеницам» об одном из эпизодов боя у селения Дойч-Фир.

«...Внезапно из-за леса послышался гул, а вскоре показались немецкие танки. Быстро ползет на тебя стальное чудовище тонн эдак под сорок. Гудит, урчит, лязгает гусеницами, бьет пушка, строчит пулемет. Казалось, еще несколько мгновений — танк раздавит окопы, и нам капут. Но мы не растерялись. Подпустив танк метров на 20, мы с Иваном Герасименко метнули гранаты под гусеницы. Раздался взрыв, и машина остановилась.

Недолго мы возились и со вторым танком. Он отутюжил нас, и фашисты думали, что с нами все кончено, но не тут-то было. Как только танк пошел вперед, мы ему сзади в моторную часть швырнули бутылки с горючей смесью. Танк сразу же охватило пламя. Хорошо мы тогда поработали...»

В боевом листке 2-го батальона под заголовком «Сильнее смерти» рассказывалось о героической гибели ефрейтора Петра Морцева, который забросал гранатами вражеский пулемет, а затем один вступил в схватку с большой группой гитлеровцев, пытавшихся захватить его живым.

«...У Морцева кончились патроны, и он вынужден был прекратить стрельбу. Предвкушая легкую добычу, фашисты снова стали сжимать кольцо вокруг отважного воина. Закипела ожесточенная рукопашная схватка. Десятком жизней заплатили гитлеровцы за попытку захватить в плен советского бойца.

Дорогой товарищ! Сними шапку и минутой молчания почти светлую память нашего товарища Петра Морцева. Он отдал жизнь за нашу Советскую Родину».

Боевой листок артиллеристов сохранил рассказ о том, как расчет «сорокапятки» сержанта Николая Попова с первого выстрела поджег вражескую самоходку, выскочившую навстречу нашим атакующим пехотинцам. Старший врач полка капитан Богданов в боевом листке медиков подробно описал смелые и решительные действия в бою отважного санинструктора Марины Диевой.

К этим написанным от руки, незамысловатым по слогу, с орфографическими погрешностями листкам бойцы относились с огромным уважением. Читая их, воины перенимали драгоценные крупицы боевого опыта, еще и еще раз наглядно убеждались, что в бою каждый на виду у всех, что любая способствующая успеху боя инициатива, смелые действия будут замечены, по достоинству оценены. Понятно, что [32] всей этой работе и командиры и политработники придавали большое значение как одной яз важнейших составных подготовки к предстоящим боям.

12 апреля командир корпуса Семен Никифорович Переверткин провел с командирами дивизий и полков занятия на тему: бой усиленного стрелкового полка при прорыве сильно укрепленной и глубоко эшелонированной обороны противника. Занятия проводились на ящике с песком. Топографы с максимальной точностью в миниатюре отобразили на нем местность, на которой должно будет вскоре развернуться наше наступление.

Была разыграна вся динамика предстоящего боя с прорывом на всю глубину всех трех полос вражеской обороны. Генерал Переверткин своими вводными до предела усложнял обстановку и внимательно наблюдал, как тот или иной командир решал поставленную задачу. Хорошенько «поразмяться» с указками у ящика пришлось и нам с Плеходановым. Подводя итоги занятий, генерал Переверткин сказал, что остался доволен действиями подчиненных, и предложил всем тут же сфотографироваться на память, поскольку надвигались события огромной исторической важности. Эта фотография осталась для всех нас дорогой реликвией тех незабываемых дней.

Занятия, проведенные генералом Переверткиным, еще больше укрепили в каждом из нас уверенность в своих силах, психологически подготовили к новым трудным испытаниям. Умение воодушевить и направить подчиненных — одна из лучших черт генерала Переверткина как командира и воспитателя. У него была изумительная память. Он помнил мельчайшие детали боев, все населенные пункты, через которые проходил корпус, знал имена сотен живых и погибших воинов. Поэтому каждый свой тезис, каждый вывод комкор всегда мог подкрепить яркими примерами, нарисовать убедительные картины смелых и эффективных действий, тут же сравнить с решениями неудачными, ошибочными.

Его авторитет среди подчиненных был непререкаем. Был он человеком требовательным, но в высшей степени справедливым, отличался выдержкой и отзывчивостью. Генерал любил людей, и они платили ему тем же. Забегая вперед, скажу, что в 1961 году мы все с глубоким прискорбием узнали о гибели Героя Советского Союза генерал-полковника С. Н. Переверткина в авиационной катастрофе...

После занятий у командира корпуса каждый из нас понимал, что до наступления остаются считанные дни. [33]

Наконец волнующее событие: 14 апреля — переправа через Одер на кюстринский плацдарм.

Вот он плещется у ног — свинцово-непроницаемый, мутный, холодный. 8 часов 30 минут по московскому времени. Головной батальон нашего полка подошел к штурмовому мостику, заранее наведенному саперами на легких надувных лодках. Ширина мостика около метра, по обе стороны натянуты канаты-поручни. Под напором течения мостик выгнулся «карманом», и казалось, будто река перегорожена неводом.

А метрах в 300 выше по течению по понтонной переправе непрерывным потоком идут и идут на западный берег танки, самоходные установки, артиллерия, груженные всевозможным снаряжением автомашины, повозки.

Еще во время январского наступления воины 5-й ударной армии генерал-полковника Н. Э. Берзарина захватили на левом берегу в районе Кюстрина несколько небольших плацдармов. Несмотря на отчаянные усилия противника, плацдармы были не только удержаны, но и расширены. К концу марта образовался сплошной, до 46 километров по фронту и 10 километров в глубину, плацдарм, имеющий огромное оперативное значение.

И вот теперь на всем этом плацдарме накапливались грозные силы, которые должны были смести последний оплот фашистского зверя, уничтожить его в собственном логове.

На участке, где переправлялась наша 150-я стрелковая дивизия, плацдарм имел глубину всего лишь чуть больше километра. И плацдарм и переправы интенсивно обстреливались.

По всей трехсотметровой ширине реки вздымаются белопенные протуберанцы взрывов. В сумерках, когда мы по понтонному мосту переходили Одер для рекогносцировки, он казался совсем нешироким. Теперь же, при свете дня, под огнем, расстояние между берегами как бы удесятерилось.

Инженер полка капитан Шерстнев инструктирует: бежать по одному на расстоянии 8–10 метров друг от друга, по сторонам не смотреть, возле упавших в воду не останавливаться — их подберут саперы.

Я подозвал к себе командира саперного взвода лейтенанта Андрея Яковлевича Васильченко и приказал начинать переправу. Васильченко пошел к мостику первым, за ним я, мой адъютант Александр Новинский и весь состав оперативной группы полка. Мостик прогибается, под ногами [34] хлюпает вода. То тут, то там рвутся снаряды и мины, обдавая брызгами, леденящим дыханием смертельной опасности.

Где-то через час весь полк уже был на плацдарме. Около десяти бойцов все-таки приняли ледяную ванну, но тут же были подобраны саперами и доставлены на берег.

До прихода 150-й стрелковой дивизии на плацдарм оборону на нашем участке держал 273-й гвардейский стрелковый полк 89-й гвардейской стрелковой дивизии. Оборудованных позиций не хватало, и нашему полку пришлось сразу же приступить к подготовке укрытий. На это ушел весь день. Лишь поздно вечером, когда батальоны надежно зарылись в землю и разместились все службы, можно было немножко передохнуть, заняться решением других вопросов. Расположившись в новом блиндаже, я прилег, и сразу нахлынули воспоминания.

Итак, мы на западном берегу Одера. Почти у стен Берлина. Значит, все-таки дошли.

Труден и долог был путь сюда. 1400 дней шли советские воины по этому пути, оплачивая каждый шаг вперед кровью. Дорогой ценой платили все, каждая семья, в том числе и моя. В круговороте первого года войны где-то на подступах к Москве погиб брат Емельян. Под Сталинградом сложил голову брат Владимир. Получили похоронки на своих мужей все шесть сестер. Не раз был ранен и стал инвалидом брат Иван. Тяжелой, нетерпимой болью полнящий сердце счет к гитлеровцам у каждого, кто пришел сюда для последнего, решающего боя. И этот счет пока не окончен: впереди еще одна битва не на жизнь, а на смерть.

Вместе со всеми войсками двинется вперед и 756-й стрелковый полк...

История его в общем-то короткая, но славных боевых дел в его послужном списке было немало. Сформирован полк в сентябре 1943 года в селе Взвад под Старой Руссой на базе 151-й отдельной стрелковой бригады. Полк вошел в состав 150-й стрелковой дивизии, которой командовал в то время полковник Леонид Васильевич Яковлев.

Познакомиться с Леонидом Васильевичем мне пришлось гораздо позже. Среднего роста, коренастый, подвижный, он всей своей внешностью излучал энергию, волю, решительность, а многочисленные награды убедительно свидетельствовали, что воевал он храбро и умело. Под его командованием дивизия закалилась в боях на Северо-Западном фронте и научилась крепко бить врага.

Проходить эту науку приходилось в труднейших условиях. Местность на участке Северо-Западного фронта в основном [35] лесисто-болотистая, испещренная множеством рек и Речушек, больших и малых озер с зыбкими торфянистыми берегами. В непогоду — полное бездорожье. В болотах тонули ганки, орудия, машины. Бойцу нельзя было окопаться.

В боях на Северо-Западном фронте был заложен прочный фундамент боевой славы дивизии. Только в 1943 году за мужество и героизм, проявленные в борьбе с гитлеровскими захватчиками, орденами и медалями было награждено 2282 ее воина{2}.

Боевой опыт и закалка, приобретенные бойцами и командирами в этих боях, помогали нам успешно справляться с самыми трудными боевыми заданиями в последующем.

Командование по достоинству оценило большие успехи дивизии и заслуги энергичного, способного комдива. Он был отозван на учебу в военную академию, стал генералом. Его заместитель по строевой части полковник А. И. Негода был назначен командиром соседней 171-й стрелковой дивизии.

Когда я в мае 1944 года прибыл в 150-ю дивизию, ею уже командовал полковник Василий Митрофанович Шатилов, вступивший в эту должность двумя неделями раньше.

756-й стрелковый полк, командиром которого я был назначен, произвел на меня хорошее впечатление. Чувствовалась и твердая дисциплина, собранность, и хорошая боевая выучка. Было видно, что мой предшественник подполковник Григорий Карпович Житков, человек большой души, заботливый и требовательный, уделял этим вопросам большое внимание.

Об этом я сказал командиру дивизии в беседе после знакомства с полком. Он со мной согласился и заметил:

— Нам, товарищ Зинченко, досталось хорошее боевое хозяйство, способное выполнять любую задачу.

Это подтвердили и батальонные учения. Присутствовавший на них командующий 2-м Прибалтийским фронтом дал им отличную оценку и наградил наиболее отличившихся бойцов и командиров часами.

Признаться, принимал полк не без волнения, хотя и имел за плечами многолетнюю службу в армии и боевой опыт. Боевое крещение принял еще в 1920 году в частях особого назначения у себя на родине, в бывшей Томской губернии. С 1924 года — в рядах Красной Армии. Война застала меня в должности заместителя начальника политотдела Ленинградского военного училища воздушного наблюдения, оповещения и связи. Училище вскоре было эвакуировано в Башкирию. [36]

То были тяжелые и тревожные дни. Враг подошел к Ленинграду, рвался к Москве. И казалось нестерпимым заниматься каким бы то ни было, пусть даже самым ответственным и необходимым, делом в глубоком тылу, когда враг топчет и терзает родную землю, когда судьба Отчизны решается на поле боя. В конце концов командование приняло во внимание мои многочисленные и настойчивые ходатайства. В ноябре 1941 года меня назначили комиссаром штаба формировавшейся 171-й стрелковой дивизии. В апреле 1942 года соединение прибыло на Северо-Западный фронт и влилось в состав 34-й армии.

Нескончаемые будни войны кажутся еще более тягучими и бесконечными, когда новый день не приносит ничего нового, когда добрая, радостная весточка ожидается с нетерпением, а в сообщениях Совинформбюро так мало утешительного...

В феврале 1943 года я окончил курсы командиров полка, получил звание майора и попал в резерв Ставки Верховного Главнокомандования.

Командование полком мне пришлось принять несколько неожиданно. Я попросил разрешения посетить свою 171-ю дивизию. Получив пятидневный отпуск, направился к своим боевым друзьям. Дивизия стояла под Старой Руссой и как раз готовилась к наступлению. Меня направили представителем штаба дивизии в 380-й стрелковый полк, которым командовал майор И. М. Ермолаев. Наступление началось 23 февраля. Полк прорвал линию обороны и в ожесточенном бою по коридору шириной до полутора километров между двумя лесными массивами продвинулся на несколько километров вперед. Майор И. М. Ермолаев успешно управлял боем, однако под вечер получил серьезное ранение и был эвакуирован в медсанбат. А вскоре пришел приказ о том, что командиром 380-го полка назначен я.

За год и три месяца прошел с 380-м полком немалый боевой путь. Навсегда запомнился день 1 марта 1943 года, когда полк после ожесточеннейших боев разгромил мощный вражеский узел сопротивления «Луиза», оборонявшийся батальоном штрафников — бывших гитлеровских офицеров. Были освобождены деревни Старые Липовцы и Новые Липовцы, и мы вышли к окраине Старой Руссы. За этот бой я был награжден первой правительственной наградой — орденом Красной Звезды.

И еще особо памятен конец декабря 1943 года. Наш полк получил приказ по узкому коридору, накануне пробитому в обороне противника, пройти в довольно обширный [37] прифронтовой партизанский район неподалеку от озера Неведро в Псковской области, который гитлеровцы намеревались ликвидировать. Погода была дождливая, слякоть и грязь непролазная, пробираться приходилось почти ползком, так как коридор насквозь простреливался. Артиллерия, обоз, кухни отстали. Бойцы тащили на себе станковые пулеметы, минометы, по два боекомплекта боеприпасов. Совершив в таких условиях 20-километровый переход, полк 29 декабря занял оборону неподалеку от озера Неведро. Через день по морозцу подошли артиллерия и обоз.

А утром 1 января уже нового, 1944 года гитлеровцы двинулись на партизанский район. Шли двумя цепями по 500–600 человек в каждой, без единого артиллерийского или минометного выстрела. Стало ясно: противник не знает, что перед ним регулярная часть Красной Армии, и рассчитывает на легкий успех. Оценив обстановку, принял решение: подпустить противника на 20–30 метров, забросать гранатами, прочесать кинжальным пулеметным огнем и решительно, всеми силами ударить в штыки. В это же время одним батальоном выйти во фланг и тыл второй цепи, тем самым подсечь атакующих под корень, отрезав путь к отступлению.

Все произошло так, как мы рассчитывали. Вслед за сокрушительным огневым ударом бойцы с криками «За Родину! За Сталина! Бей фашистов!» бросились в штыки. Это было настолько неожиданно для гитлеровцев, что среди них сразу же поднялась паника, цепи стали сбиваться в кучу, откатываться назад, но их встретил батальон капитана К. В. Абрамова. Фашисты в смятении бросились к озеру Неведро. Неокрепший лед тут же проломился. Оказавшись по грудь в ледяной воде, гитлеровцы просто обезумели, большинство побросало оружие, над озером неслись дикие крики, вопли «Гитлер капут!».

Я приказал прекратить огонь, отойти на 100 метров и передать фашистам, чтобы они выходили на берег и складывали оружие. В плен было взято 1200 солдат и офицеров, мы же потеряли двоих убитыми и троих ранеными. Весь бой длился менее часа. За эту победу многие бойцы и командиры полка получили высокие правительственные награды. Я также был удостоен ордена Суворова III степени и получил звание полковника.

Со многими красноармейцами, сержантами, старшинами и офицерами меня связывали отношения настоящей фронтовой дружбы. Нелегко было расставаться с 380-м полком, когда пришел приказ о переводе в 150-ю дивизию. Однако приказ есть приказ. Успокаивало одно: воевать придется [38] рядом, в полку оставались надежные боевые товарищи, опытные командиры. В будущем нам действительно пришлось сообща решать многие боевые задачи.

756-й стрелковый полк вышел к Одеру также крепко сплоченной, хорошо обстрелянной боевой частью с богатыми традициями, своими героями, ветеранами и, насколько это возможно в условиях постоянных боев, стабильным, опытным и дружным коллективом офицеров.

Заместитель командира полка по политчасти подполковник Иван Ефимович Ефимов прибыл к нам в сентябре 1944 года во время боев за Латвию. Сын железнодорожника, он еще юношей участвовал в революционных событиях в Петрограде, прошел суровую школу гражданской войны, затем работал секретарем райкома партии.

Появился он в полку в разгар одного из боев и, буквально свалившись в мой окоп, представился. Невысокий, с приятным лицом, большими выразительными глазами, он сразу же показался мне давным-давно знакомым. Первое впечатление не обмануло. Уже к вечеру новый замполит чувствовал себя в полку так, будто он находился здесь по крайней мере с начала войны: собрал политработников, познакомился с положением дел в подразделениях, побеседовал с бойцами.

Вскоре Иван Ефимович стал душой полка. Дело свое любил и знал отлично. Всегда спокойный и уравновешенный, он сразу же привлекал людей деловитостью, глубокими знаниями, душевностью. Тонкой шуткой умел разрядить напряженность, поднять настроение, и в то же время все знали его бескомпромиссность и принципиальность, нетерпимость к любым проявлениям нерадивости. Для каждого он умел найти нужное слово. Его, как говорится, хватало на всех. Особенно же любили его бойцы за поистине отцовскую неутомимую заботу о солдатских нуждах и запросах. Иван Ефимович любил повторять:

— Герой тот, кто храбро сражался и геройски погиб. Но дважды герой, кто победил и остался жив.

Кто был на войне, знает, что значит для человека настрой, с которым он идет в бой. Подполковник Ефимов вел партийно-политическую работу неутомимо, вдумчиво, целенаправленно. И в значительной степени благодаря именно этому в полку постоянно поддерживалась высокая боеготовность, наступательный дух, стремление с честью и до конца выполнить свой воинский долг.

В течение первых пяти месяцев моего пребывания в полку по разным причинам сменилось три начальника штаба. [39] Нет нужды доказывать, что без опытного начштаба, способного квалифицированно вести оперативную работу, воевать трудно. И вот в один из дней в конце сентября 1944 года адъютант лейтенант Новинский доложил мне, что прибыл незнакомый майор и просит принять его. Передо мной предстал высокий стройный офицер. Форма отутюжена и безупречно подогнана. Взгляд серых глаз сосредоточен, лицо открытое, вызывающее симпатию.

— Товарищ полковник, майор Казаков прибыл для дальнейшего прохождения службы в должности начальника штаба полка, — четко доложил он.

Артемий Григорьевич оказался как раз тем человеком, который был нужен нам на этой должности. За короткое время он сделал штаб весьма работоспособным и оперативным, сумел прочно взять в свои руки главное в его работе: постоянный контроль за быстро меняющейся обстановкой, налаживание надежной связи и взаимодействия, вдумчивое планирование и всестороннее обеспечение боевой подготовки и боевых действий. Особенно же импонировало его умение быстро ориентироваться в сложной обстановке, делать правильные выводы, предлагать и аргументированно отстаивать свои решения даже тогда, когда они не совпадали с мнением старших командиров. Трижды Артемий Григорьевич был ранен. Однако всегда оставался большим жизнелюбом и мечтателем. В минуты передышки брал в руки гармонь, и ее задушевные напевы сразу же собирали тесный круг благодарных слушателей.

Первым помощником начальника штаба был капитан Андрей Борисович Логвинов. Роста невысокого, темноволосый, с небольшой щеточкой усов на круглом лице и веселой улыбкой на полных губах. Работоспособностью и энергичностью, опытом и знанием дела, пожалуй, не уступал своему новому начальнику. Хотя и был на шесть лет моложе, работал с ним дружно, душа в душу. Неутомимости Логвинова можно было только позавидовать. Бывало, говоришь:

— Андрей Борисович, снова ты целую ночь глаз не смыкал? Буду наказывать.

А он усмехается:

— Добьем фашиста, товарищ полковник, приеду к маме, вот тогда под трели наших курских соловьев и отосплюсь за всю войну! — И добавлял свое неизменное: — Во как!

Опытными и закаленными в боях были и все комбаты. Командир 1-го батальона капитан Иван Васильевич Костыркин особенно отлично проявил себя в тяжелых, изнурительных боях на латвийской земле. С первых дней войны [40] был на фронте и командир 2-го батальона капитан Петр Никифорович Боев. Накопленный опыт и прирожденный ум помогали ему с честью выходить из самых сложных ситуаций.

3-м батальоном командовал Степан Андреевич Неустроев. Один из ветеранов полка, хотя это звучало не совсем привычно: как я уже писал, ветерану было всего лишь 22 года. На фронте тоже с первых дней войны. Этот, в прошлом рабочий, паренек с Урала отличался необыкновенной, можно сказать, отчаянной храбростью. Командовал взводом, ротой. Не раз был ранен, но снова и снова возвращался на передовую.

Неблизок путь к Одеру, и весь он пройден с жестокими боями. Псковщина, Идрица — за массовый героизм, проявленный воинами 150-й стрелковой дивизии при освобождении этого города, ей было присвоено почетное наименование Идрицкой. Затем были Латвия, Польша, Восточная Померания. И вот ожидание новой жестокой битвы, от которой будет зависеть окончание всей войны...

Жизнь на плацдарме становилась все напряженнее и беспокойнее. Весь этот густо начиненный войсками и боевой техникой пятачок простреливался вдоль и поперек. Наши окопы в некоторых местах находились метрах в пятидесяти от вражеских. Неосторожно высунешься — сразу же получишь снайперскую пулю.

Противник внимательно следил за каждым нашим шагом, принимал все возможные меры, чтобы заблокировать советские войска на плацдарме. В наши окопы забрасывались листовки, на которых Берлин изображался в виде неприступного бастиона, ощетинившегося танками, пушками, окруженного минными полями и проволочными заграждениями. Листовку сопровождала надпись на русском языке: «Нашей обороны не прорвете и Берлина никогда не увидите!»

Бойцы лишь посмеивались над геббельсовской агиткой, предназначенной не столько для нашего устрашения, сколько для собственного ободрения.

Настроение у личного состава было боевое, хотя все понимали, что на легкий успех рассчитывать не приходится. Еще во время рекогносцировки, которую проводил накануне переброски дивизии на плацдарм генерал Шатилов, все мы обратили внимание на местность, по которой предстояло наступать. Это был низменный, ровный, как стол, луг, тянувшийся километров на 15, с едва заметным понижением перед Кунерсдорфом — первым крупным населенным пунктом [41] на нашем направлении, имевшим по карте отметку 4,8. К тому же весь район изрезан густой сетью водоотводных каналов. Среди них наиболее глубокие и широкие Позедин — Грабен, Вольщина — Грабен, Миттель — Грабен и Фридляндер — Штром пересекали на всем протяжении полосу предстоящего наступления нашей дивизии. Самый крупный канал Брюк-Зее — Грабен тянулся от нашего рубежа атаки с правого фланга на юго-запад, затем через полтора километра поворачивал на северо-запад. Полосу нашего наступления с севера на юг пересекали также пять шоссейных дорог и одна железная. По всей местности были разбросаны сотни отдельных каменных построек — домов и сараев, превращенных противником в опорные пункты.

Вражеская артиллерия открывала огонь лишь изредка, боясь преждевременно раскрыть свои позиции. Наши артиллеристы в любой момент были наготове и сразу же обрушивали в ответ шквал снарядов. Не отваживалась прорываться к Одеру и вражеская авиация. Наша противовоздушная оборона и истребители поставили перед ней надежный заслон.

Подготовка к наступлению тем временем продолжалась.

Партийные и комсомольские организации подразделений рассматривали все новые и новые заявления от бойцов, желающих идти в бой коммунистами, комсомольцами.

Важнейшее место во всей партийно-политической работе этих дней занимали лекции, беседы, посвященные 75-летию со дня рождения В. И. Ленина. В полку, как и во всех частях и подразделениях, развернулась активная пропаганда ленинских идей о защите Социалистического Отечества, о патриотическом и интернациональном долге советского воина.

Широко обсуждалась и произвела большое впечатление на всех воинов опубликованная 14 апреля в «Правде» статья, в которой еще раз со всей четкостью разграничивалось отношение к гитлеровскому фашизму и к немецкому народу. В ней говорилось: «Красная Армия, выполняя свою великую освободительную миссию, ведет бои за ликвидацию гитлеровской армии, гитлеровского государства, гитлеровского правительства, но никогда не ставила и не ставит своей целью истребить немецкий народ».

С максимальной нагрузкой работал штаб полка. Начальник штаба майор Казаков и его помощник капитан Логвинов предложили сделать на косогоре миниатюрный полигон, на котором с максимальным приближением имитировалась местность в полосе нашего наступления. На этом полигончике [42] мы с комбатами и командирами рот поэтапно отрабатывали все детали и возможные варианты предстоящего боя. В эти дни ни минуты передышки не имела служба тыла. Начальник артиллерийского снабжения полка старший лейтенант Николай Григорьевич Попов вместе со своими помощниками полностью обеспечили доставку боеприпасов, ремонт и пристрелку оружия. Следует отметить, что у Попова всегда в запасе было достаточно и готового к бою оружия, и боеприпасов.

Под руководством старшего врача Сергея Степановича Богданова, одного из немногих ветеранов, прошедших с полком весь боевой путь, напряженно готовилась и наша санитарная часть. Старший врач полка был человеком чрезвычайно беспокойным и заботливым. Медики проверили состояние здоровья всего личного состава, особенно внимательно осмотрели ноги бойцов, многим оказали необходимую профилактическую помощь. Капитану Богданову во всем помогали медсестры Анна Яковлевна Фефелкина и Зинаида Сергеевна Хоруженко.

Стойко и мужественно наравне с мужчинами несли тяжкое бремя бесконечных будней войны все наши замечательные девчата-медики — Марина Диева, Александра Новинская, Евгения Славутская и другие. Им обязаны жизнью десятки, сотни воинов.

К предстоящему наступлению готовились все. И все понимали, что бой будет жестокий, кровавый, а для многих, возможно, и последний...

За несколько часов до наступления было получено обращение Военного совета 1-го Белорусского фронта ко всем красноармейцам, сержантам, офицерам и генералам, в котором говорилось:

«Боевые друзья!

Наша Родина и весь советский народ приказали войскам нашего фронта разбить противника на близких подступах к Берлину, захватить столицу фашистской Германии и водрузить над нею Знамя Победы.

Пришло время нанести врагу последний удар и навсегда избавить нашу Родину от угрозы войны со стороны немецко-фашистских разбойников. Пришло время вызволить из фашистской неволи еще томящихся там отцов и матерей, братьев и сестер, жен и детей наших...

...Мы призываем вас выполнить эту задачу с присущей вам воинской доблестью, честью и славой. Стремительным ударом и героическим штурмом мы возьмем Берлин, ибо не впервые русским воинам брать Берлин. [43]

От вас, товарищи, зависит, сумеем ли мы преодолеть последние оборонительные рубежи врага и ворваться в Берлин.

За нашу Советскую Родину — вперед на Берлин! Смерть немецким захватчикам!»

Как только был получен этот документ, во всех подразделениях состоялись митинги. Глядя в лица товарищей по оружию, красноармейцы, сержанты, офицеры, будто перед лицом своей Родины, произносили скупые и суровые слова клятвы выполнить приказ.

Коммунист сержант Борис Никонович Лотошкин, парторг 2-й стрелковой роты, прошедший с полком весь его путь от Старой Руссы до Одера, сказал:

— Мы долго шли сюда. Но дошли. И Берлин уже недалеко. Что ответим мы на обращение Военного совета фронта? Только одно: будем в гитлеровской столице и добьем там фашистского зверя.

С горячим призывом обратился к бойцам коммунист капитан Боев:

— На нас возлагается огромная ответственность, нам выпала большая честь — нанести последний удар по врагу, первыми ворваться в Берлин. Так будем же первыми и оправдаем эту высокую честь!

В ту незабываемую ночь на 16 апреля, наверное, вряд ли к го спал. Все с напряжением ждали: скоро, скоро начнется... Содрогнется земля. И прозвучит суровое и непреклонное: «В атаку! Вперед!»

Со своей оперативной группой я находился на КП вместе с командиром 674-го полка подполковником Плеходановым. Все то и дело поглядывали на часы. Стрелки ползли нестерпимо медленно, и каждый из нас снова и снова возвращался к размышлениям о предстоящем бое...

Наша дивизия с 328-м и 790-м артиллерийскими полками, 256-м и 868-м легкими артиллерийскими полками, с полком истребительной противотанковой бригады и 23-й танковой бригадой должна была с рубежа атаки — горы Фукс, в полутора километрах западнее Альт Кинитц — прорвать оборону противника на первой позиции вдоль шоссейной дороги Ортвиг — Позедин. В дальнейшем — овладеть второй позицией на рубеже шоссейной дороги Ной-Барним — Клайн-Ноендорф и к концу дня достичь населенных пунктов Гросс-Барним, Клайн-Барним и захватить их.

Дивизии предстояло наступать на фронте два с половиной километра в два эшелона: справа 674-й стрелковый полк шел на Гросс-Барним, слева 469-й стрелковый полк — на [44] Клайн-Барним. Наш 756-й стрелковый полк должен был продвигаться во втором эшелоне за 674-м полком уступом вправо с задачей с рубежа Гросс-Барним развивать успех первого эшелона и быть готовым отбивать атаки противника справа.

Каждому было определено место в предстоящем бою, каждый готовился исполнить свой долг. Никто не мог знать и предвидеть, какая участь ждет лично его, но каждый знал и непоколебимо верил: победа будет за нами.

Прорыв

И вот он настал, долгожданный миг. В 5 часов утра по московскому времени (3 часа ночи по среднеевропейскому) 16 апреля тишину расколол грохот многих тысяч орудий, от взрывов задрожала земля, небо прочертили огненные трассы реактивных снарядов. Смертоносный ураган обрушился на позиции противника, затаившегося в окутанном темнотой лабиринте укреплений.

Вслед за артиллерией заговорил весь наш передний край. Орудия, танки и самоходные установки, стоящие на прямой наводке, расстреливали засеченные огневые точки. Подготовленные для ночной стрельбы пулеметы сплошным свинцовым ливнем поливали вражеские траншеи, изрешечивая все, что хоть на сантиметр возвышалось над землей.

За три минуты до окончания артиллерийской подготовки вспыхнули прожекторы по всему нашему переднему краю. Мощные лучи забегали по вражеским позициям.

С рассветом в поддержку наступления включилась авиация. Бомбардировщики и штурмовики наносили массированные удары по позициям противника в глубине обороны, препятствуя налаживанию организованного сопротивления и выдвижению резервов. Истребители прикрывали наступающие войска с воздуха.

К 8 часам утра передовые батальоны дивизии овладели шоссейной дорогой Ортвиг — Позедин. Таким образом, первая позиция первой полосы обороны была взята. К 14 часам 674-й и 469-й полки, преодолевая вражеское сопротивление, достигли восточного берега канала Позедин — Грабен. Попытались было с ходу форсировать его на подручных средствах, однако, встретив сильный огонь, вынуждены были остановиться.

Сосед слева — 171-я стрелковая дивизия к этому времени овладела сильным узлом сопротивления — населенным [45] пунктом Клайн-Ноендорф, однако при подходе к каналу Позедин — Грабен также вынуждена была приостановить продвижение. Сосед справа — 207-я стрелковая дивизия в жестоком и кровопролитном бою заняла Ортвиг, после чего была выведена во второй эшелон, уступив свой участок частям 47-й армии. С выходом на этот рубеж наши войска полностью овладели второй позицией обороны, продвинувшись вперед на 6 километров. Гитлеровцы к середине дня в значительной степени оправились от потрясения первых часов наступления и начали буквально на каждом метре оказывать упорнейшее сопротивление. Да и результаты нашей артподготовки в глубине вражеской обороны оказались значительно слабее, нежели предполагалось.

756-й полк сосредоточился возле отдельных домов в 700 метрах западнее дороги Ортвиг — Лечин.

Тем временем подошли артиллерийские, минометные и пулеметные подразделения, принимавшие участие в артиллерийской подготовке и поддержке наступления. Вместе с ними были задействованы почти все связисты и саперы. Возвращались возбужденные, просоленные потом, прокопченные пороховым дымом. Потрудиться всем пришлось на славу.

Начальник артиллерии полка майор И. А. Крымов с восторгом рассказывал о том, как артиллеристы батареи 76-миллиметровых орудий лейтенанта Ивана Петровича Кучерина уничтожили 5 пулеметных точек противника, как огневой взвод 45-миллиметровых орудий младшего лейтенанта Василия Федотовича Лященко, все время продвигаясь вперед за боевыми порядками пехоты, точно направлял снаряд за снарядом всюду, где только пытался огрызаться враг. Особенно эффективно действовал орудийный расчет Федора Павловича Матвеева.

Хорошенько дали гитлеровцам прочувствовать свое мастерство минометчики, три Ивана — Колонистов из Великих Лук, Куликов из Подмосковья и Куц из Полтавщины. Их мины разили врага метко, ложились густо.

Отлично подготовилась к ведению огня в ночное время пулеметная рота старшего лейтенанта Михаила Дмитриевича Жаркова. Как всегда, сумел отличиться пулеметчик Архип Энна. Бесперебойно обеспечивали связь радист сержант О. Н. Пономарев и телефонист П. М. Карнаков.

Майор Крымов обладал прекрасным качеством одновременно видеть действия многих воинов, замечать и справедливо оценивать отвагу, мастерство, добросовестный солдатский труд. [46]

Он принимал участие еще в формировании 151-й отдельной стрелковой бригады, на базе которой позднее был сформирован наш полк. Один из немногих ветеранов, живая история полка, как в шутку называли мы его.

Смелый, волевой, Крымов не терпел работы вполсилы. Он был неумолим к тем, кто мог сделать что-то необходимое и не сделал, терпеливо учил тех, кому не хватало знаний и навыков. Слушая его доклад, я не сомневался, что под его руководством огневые подразделения полка с максимальной отдачей поработали на обеспечение нашего наступления.

В населенных пунктах Гросс — и Клайн-Варним, которые находились на расстоянии полукилометра от канала Позедин — Грабен, и на шоссейной дороге Альт Левин — Лечин противник создал один из наиболее мощных узлов сопротивления на третьей позиции первой линии обороны в полосе наступления нашей дивизии. Поэтому подход огневых и саперных подразделений был весьма своевременным. Артиллеристы и минометчики немедленно начали готовить огонь, орудия, танки, самоходные установки выдвигались на прямую наводку, а саперы и пехота принялись за подготовку средств переправы. Вдоль мелких водоотводных каналов росли тополя. Они и пригодились для изготовления плотов. От нашего полка этим занялись также бойцы 2-го батальона капитана Боева.

Весна, голубизна неба, тепло — эти понятия были тогда для всех нас попросту нереальны, лишены смысла. Единственное, что имело значение, — метры и минуты, когда и сколько пройдено вперед.

В 17 часов мощный сосредоточенный артналет по узлу сопротивления. Пехота и саперы подхватывают плоты и бросаются к каналу. Вот уже в нескольких местах одновременно подразделения идущих в первом эшелоне 674-го и 469-го полков начинают переправу. Через час канал Позедин — Грабен форсирован. К концу дня оба полка вышли на рубеж дороги Нойе Левин — Нойе Треббин. Наш 756-й стрелковый полк сосредоточился возле нескольких отдельных домов в 600 метрах на восток от Позедин — Грабен, все время имея задачей прикрывать правый фланг дивизии. После Того как наш первый эшелон овладел Гросс-Барнимом и Клайн-Барнимом, 756-й полк двинулся следом.

Сразу же после форсирования канала 2-й батальон Боева получил приказ немедленно занять оборону на северной окраине Гросс-Барнима и быть готовым к отражению возможной контратаки. Как оказалось, эти меры были приняты [47] весьма своевременно. Лишь успели развернуться в боевые порядки, как капитан Боев доложил о появлении противника со стороны Альт Левина. Перебежав к Боеву (позиции батальона находились метрах в 200 от КП полка), я стал определять силы атакующих. В бинокль была хорошо видна цепь вражеской пехоты численностью до батальона, поддерживаемая пятью самоходками. В это время артиллерия противника открыла сильный огонь по нашим позициям.

Боев решил подпустить атакующих как можно ближе, а затем расстрелять, внезапно открыв огонь, и уничтожить их в рукопашном бою. Я согласился с решением комбата и одновременно приказал капитану Неустроеву выдвинуть свои роты левее 2-го батальона в небольшие заросли кустарника и приготовился к удару во фланг гитлеровцам. Батальон Костыркина окопался на окраине Клайн-Барнима. Наибольшую тревогу вызывали самоходки. Наши артиллеристы все еще не переправились через канал, а подпускать бронированную махину на эффективный бросок гранаты — тактика весьма рискованная и опасная.

Вот цепь атакующих уже менее чем в 150 метрах.

— Огонь! — крикнул Боев, и конец короткой команды потонул в грохоте дружного залпа. Застучали длинными очередями пулеметы, под ногами гитлеровцев взметнулись кусты минных разрывов. Огонь достиг такой интенсивности, что даже вызвал беспокойство у командира дивизии.

— Что там у вас за кавардак поднялся? — спросил он, когда я взял телефонную трубку. Выслушав мой доклад, пожелал успеха и приказал действовать энергично и решительно.

Тем временем вперед выдвинулись вражеские самоходки. Мелькнула тревожная мысль: непросто без артиллерии будет с ними справиться... Но вскоре захлопали орудийные выстрелы, и вот уже я вижу в бинокль, как две самоходки задымились, а остальные остановились, вот уже пятятся назад!

Откуда же подоспела помощь? Вскоре выяснилось, что полковая батарея 45-миллиметровых орудий капитана Винокурова подошла к каналу Позедин — Грабен, и только приготовилась к переправе, как артиллеристы заметили контратакующие наши позиции самоходки гитлеровцев. Винокуров прикинул, что переправиться через канал и выдвинуться на удобные огневые позиции уже не успеть. Полевой дорогой, обсаженной деревьями и идущей параллельно направлению атаки противника, артиллеристы выдвинулись к [48] хуторку, стоявшему неподалеку на восточном берегу канала. Через несколько минут батарея уже заняла огневые позиции. Как только на западном берегу напротив хуторка появились самоходки, подставив борта, «сорокапятки» ударили бронебойными.

За артиллеристами Винокурова должна была переправляться минометная рота старшего лейтенанта Михаила Семеновича Моргуна. Заместитель командира батальона по политчасти майор Низяев, который шел вместе с минометчиками, вдруг остановился:

— Глядите, куда это поскакала галопом батарея Винокурова? Там же противник.

Быстрее всех сориентировался в обстановке сержант Николай Козлов:

— Немцы справа! На наших прут!

— Рота, к бою! — сразу же скомандовал Моргун. Первым о готовности доложил наводчик Адам Ипаков:

— Огонь!

Лишь только первые мины легли в цепи атакующих, как в ответ заговорили вражеские минометы. Местность открытая, ровная, спрятаться негде, да и не об этом забота. Вражеские мины то тут, то там вздыбливали землю. Но ни один из наших минометчиков не оставляет огневую позицию. Главное — быстрее. Но спокойно. Без суеты. Поправка в наведении — и огонь! И минометчики противника уже в панике, стреляют неприцельно, мины ложатся куда попало. Теперь можно перенести огонь и по вражеской пехоте. Вот и она залегла. После огневого налета минометчиков поднялся в атаку батальон Неустроева и ударил противнику во фланг. Тут уж для гитлеровцев осталось одно спасение — бегство...

Атака отбита, захвачены пленные. Снова отличилась рота старшего лейтенанта Печерских. Только командир отделения Петр Данилов с бойцами Павлом Козьминым и Василием Самойловым уничтожили и взяли в плен 10 гитлеровцев. И конечно же выше всех похвал сработали артиллеристы капитана Винокурова. За время войны много вражеских танков и самоходных установок, десятки огневых точек и сотни гитлеровцев нашли гибель от меткого огня его батареи. Капитан Винокуров — ветеран полка, отважный и решительный офицер, отличный артиллерист, всегда непременно поспевал в самые горячие точки боя, сам не раз становился к орудию. Сергей Феофанович был очень силен физически и всегда охотно подставлял свое плечо, когда требовалось выкатить орудие, сменить позицию. Не раз со своими батарейцами ходил в рукопашную. В полку знали: на [49] винокуровцев всегда можно положиться. Может ли быть оценка выше?

Первый день битвы за Берлин медленно погружался в сумерки. Все три позиции первой полосы обороны, на которую враг возлагал свои надежды, прорваны. Мы еще на 9 километров приблизились к Берлину. И все же задача дня выполнена не полностью: отсечные позиции не взяты. Противник выдвинул резервы, упорно сопротивляется, пытается контратаковать.

Полки нашей дивизии в течение ночи медленно продвигались вперед.

На второй день наступления перед дивизией была поставлена задача: уничтожить врага на промежуточной позиции и выйти к каналу Фридляндер — Штром.

Противник оказывал ожесточенное сопротивление, вводил в действие все новые и новые резервы. Перед соединением нашего корпуса появились части 25-й моторизованной дивизии, а под утро были захвачены пленные из авиаполевой дивизии. Из глубины обороны противник выдвинул тяжелую артиллерию, на танкоопасных направлениях для стрельбы по нашим боевым машинам устанавливались зенитные батареи.

И все же к 12 часам дня противник вынужден был отойти за канал Фридляндер — Штром. Нашим передовым подразделениям преодолеть канал с ходу не удалось: сильный, заранее подготовленный огонь вынудил наступающих остановиться. Поступило распоряжение для переброски танков и артиллерии подвезти понтоны. Стрелковые подразделения принялись готовить для себя плоты, используя всевозможные подручные материалы: деревья, росшие по берегам каналов, доски, балки из ближайших строений. Этим и закончился на нашем участке второй день боев на подступах к гитлеровской столице. Первая — главная и наиболее мощная — полоса обороны противника со всеми промежуточными и отсечными позициями была прорвана. Наши войска вышли ко второй полосе, проходившей по линии Вевэ — Кунерсдорф — Альт Фридлянд. В этот день мы приблизились к Берлину еще на 5 километров.

Новый день не обещал передышки. Наоборот, назревали решающие события, и напряжение боя достигло кульминационной точки. В двух километрах от канала на возвышенности — Кунерсдорф. Будто нарисованные на праздничной открытке, каменные постройки тянутся поперек полосы наступления дивизии метров на 800. Слева и справа — поросшие лесом высоты. [50]

Кунерсдорф закрывал нашему корпусу выход из приодерской поймы. Дивизии была поставлена задача овладеть Кунерсдорфом, выйти в лесные массивы к западу от него, очистить их от противника и дать возможность ввести в прорыв танковые соединения, действия которых до сих пор сковывались пересеченной каналами местностью приодерской поймы.

Еще с вечера 17 апреля наш полк получил приказ перейти в первый эшелон. Вместе с 328-м артиллерийским полком, 790-м легким артиллерийским полком, батальоном танков 23-й танковой бригады и истребительно-противотанковым дивизионом мы должны были обойти Кунерсдорф справа, атаковать его северные окраины и выйти в дальнейшем в лес к западу от него. 469-й полк обходил Кунерсдорф слева и наносил удар с юга. 674-й полк атаковал с фронта.

Лишь два километра до Кунерсдорфа. Двадцать минут прогулочной ходьбы... А во что они выльются, эти два километра, в завтрашнем бою? Перед нами — широкий канал Фридляндер — Штром, затем изрезанный глубокими водоотводными каналами луг. И никаких укрытий, кроме редких промоин. Окопаться невозможно, загонишь в землю лопату — сразу же вода. О поддержке танков и говорить нечего — застрянут на первых же метрах. За каждым отводным каналом у врага оборудованы промежуточные позиции.

Противник не только простреливал всю местность, но и имел прекрасные возможности для маневра, перегруппировки сил. С севера на юг через Кунерсдорф проходила шоссейная дорога. В самом населенном пункте и на прилегающих высотах перед нашим 79-м стрелковым корпусом был создан мощный узел сопротивления, состоящий из батальонных и ротных опорных пунктов. Заранее были подготовлены и хорошо оборудованы три траншеи с развитыми ходами сообщения, отовсюду глядели черными зрачками амбразур доты, дзоты, пулеметные точки под железобетонными колпаками. И все это опутано колючей проволокой, все подступы густо нашпигованы минами. Узел сопротивления обороняли два полка авиаполевой дивизии и два батальона 119-го пехотного полка 25-й моторизованной дивизии при поддержке нескольких артиллерийских и минометных дивизионов. Имелось у фашистов и 10 самоходных установок. Но что бы там ни было, а Кунерсдорф назавтра должен быть взят.

Было ясно, что успех боя во многом будет решать быстрота броска вперед. Главное — как можно быстрее сблизиться с противником, не дать ему возможности спокойно [51] расстреливать наступающие цепи. Задача, однако, усложнялась тем, что этот бросок надо было начинать с форсирования канала. Специальных переправ в условиях жестокого боя подготовить не представлялось возможным. Ничего иного для переправы, кроме подручных средств по берегам каналов, у нас практически не было.

Собрав офицеров штаба, командиров батальонов и приданных подразделений, я детально проанализировал обстановку и довел до них задачу, поставленную перед полком. Выработали такое решение: в первом эшелоне наступают два батальона. 1-й, капитана Костыркина, с дивизионом 790-го легкого артиллерийского полка и истребительно-противотанковой батареей идет справа в направлении отдельного сарая метрах в 700 севернее Кунерсдорфа. Ближайшая его задача — перерезать шоссейную дорогу, а последующая — выйти на опушку леса в полутора километрах западнее Кунерсдорфа. 3-й батальон капитана Неустроева, также с дивизионом 790-го артполка, наступает левее, прямо на северную окраину Кунерсдорфа. 2-й батальон капитана Боева продвигается во втором эшелоне уступом вправо за 1-м батальоном с задачей развивать его успех и быть готовым отразить возможные контратаки противника во фланг справа. В поддержку 2-му батальону выделялись дивизион легкого артполка, истребительно-противотанковая батарея и батарея 45-миллиметровых орудий. Начало артподготовки в 8 часов, продолжительность 30 минут, атака в 8.30. Все орудия прямой наводки, пулеметы и минометы направляются в боевые порядки подразделений и поддерживают своим огнем их наступление. Заменивший выбывшего в госпиталь командира 328-го артполка майор Александр Петрович Дерягин изложил план действий артиллеристов. Огневой вал все время будет двигаться впереди атакующих цепей с последующим сосредоточением огня по обнаруженным огневым точкам противника. Дивизионная, корпусная и армейская артиллерия во время артподготовки бьет по Кунерсдорфу, а с переходом пехоты в атаку переносит огонь в глубину вражеской обороны.

Инженер полка капитан В. И. Шерстнев доложил о порядке переправы через канал. С началом артподготовки одна группа саперов и специально выделенных им в помощь бойцов бежит к каналу и переправляется через него вплавь. Вторая такая же группа остается на этом берегу. Далее с обоих берегов они начинают валить деревья с таким расчетом, чтобы их вершины соединились посреди канала. По этим импровизированным мостикам переправляется пехота. [52]

Артиллерия и тяжелые минометы будут переброшены на заранее подготовленных плотах, которые подтянут к каналу и спустят на воду бойцы 2-го батальона.

Возможности командиров всегда жестко ограничены конкретными обстоятельствами. И главное: какими бы ни были обстоятельства, приказ должен быть выполнен. Даже если придется платить самым дорогим — жизнью людей, собственной жизнью.

Бойцы, идя в атаку, должны видеть и верить, что их командиры сделали все возможное для того, чтобы обеспечить успех, и выработали такое решение, которое оставляет каждому бойцу максимум шансов остаться в живых. Расставляя боевые порядки, определяя, кому идти впереди, в центре, на фланге, кому во втором эшелоне, командир, как никто, знает и чувствует, кого какими шансами он наделяет. Тяжелое это право! И поэтому каждое предложение, каждая заслуживающая внимания мысль, каждое обстоятельство должны быть взвешены, проверены, учтены. Командир, конечно, должен быть образцом собранности, подтянутости, должен уметь отлично владеть оружием, уметь зажечь бойцов личным примером. Но все же самая главная обязанность командира на войне — думать.

В конце совещания подполковник Ефимов призвал командиров ни на минуту не забывать еще об одном из важнейших факторов в бою — о настрое, о духе бойцов. В каждом подразделении должны быть проведены партийно-комсомольские собрания, посвященные завтрашнему бою. Коммунисты и комсомольцы завтра, как и всегда, должны быть впереди, помня, что до Берлина — всего лишь 45 километров.

В 22 часа наш полк занял исходные позиции на восточном берегу Фридляндер — Штром. Ночь прошла в напряженной работе. Все работники штаба полка пошли в подразделения, лично контролируя, правильно ли заняты исходные позиции, как оборудованы укрытия, как выполняются требования маскировки, насколько подразделения обеспечены боеприпасами, какова их готовность к завтрашнему бою.

Особенно много забот выпало артиллеристам. Каждое орудие должно было занять выгодную позицию для стрельбы прямой наводкой как можно ближе к каналу, надежно укрыться, подготовить огонь по указанным целям. Все это; было проделано под тщательным контролем начальника артиллерии полка майора Крымова.

В 2 часа ночи из 1-го и 3-го батальонов возвратились капитан Логвинов и мой заместитель по строевой части майор [53] Александр Владимирович Соколовский. Доложили, что батальоны готовы к выполнению боевой задачи. Капитан Шерстнев сообщил, что саперы и выделенные им в помощь бойцы также сосредоточились в указанных местах, четко представляют, как им надо действовать завтра.

Короткие и тревожные часы солдатского отдыха. Они так необходимы после изнурительного дня боев перед днем еще более трудным... Однако их лишь весьма условно можно назвать отдыхом: в небе непрерывно полыхают осветительные ракеты, то тут, то там вспыхивает ружейно-пулеметная стрельба, противник часто делает артиллерийско-минометные налеты по нашим позициям. Нервничают гитлеровцы.

Мне почти всю ночь вновь и вновь пришлось уточнять систему огня всех средств — и своих полковых, и приданных, и поддерживающих, проверять работу тыла по обеспечению завтрашнего боя. У войны страшный аппетит. За несколько скоротечных часов боя она пожирает огромное количество боеприпасов, перемалывает массу всевозможного снаряжения, оружия, техники, других различных материальных ценностей, созданных огромными усилиями тружеников тыла и доставленных сюда за тысячи километров. Нажимая спусковой крючок винтовки или автомата, бойцы понимали дорогую цену каждого патрона. Но и скупиться было нельзя. Ведь речь шла о победе, цены которой не было...

Лишь под утро удалось немножко задремать. А где-то в половине шестого нужно было уже быть на командном пункте, еще раз осмотреть поле предстоящего боя. В 6 часов на КП прибыл командир дивизии. Сразу же стал уточнять на местности действия полка:

— Главная задача тебе, Зинченко, — удар по высоте с отдельным сараем в семистах метрах севернее Кунерсдорфа. Полк должен овладеть высотой и уничтожить опорный пункт, прикрывающий Кунерсдорф с севера. Одновременно одним батальоном будешь помогать 674-му полку овладеть Кунерсдорфом. Сосед слева — 171-я дивизия штурмует опорные пункты Мецдорф и Меглин. После взятия Кунерсдорфа вводится в бой 207-я дивизия — она пройдет через боевые порядки нашей дивизии. О важности сегодняшнего боя говорить не буду. Полагаю, ясно без лишних слов.

Утро 18 апреля выдалось теплым, на небе лишь кое-где бродили небольшие облачка. Воздух полон весенней свежести. Дышать не надышаться. Но единственное, чем могли засвидетельствовать бойцы свое внимание к весеннему теплу, — это снять шинельные скатки и остаться в одних [54] гимнастерках. Все взгляды — туда, где на возвышенности виднелись постройки Кунерсдорфа.

Несколько вражеских самолетов появились над нашими позициями. Однако тут же прилетели наши истребители, и непрошеные визитеры вынуждены были поспешно ретироваться восвояси.

Секундная стрелка пошла на последний круг. 8 часов. Залп «катюш»! Реактивные снаряды мощно, с характерным вибрирующим завыванием прорезают небо. Это сигнал. И сразу же — могучий залп сотен орудий, минометов, танков, самоходных установок. С ревом пронеслись на штурмовку позиций противника наши самолеты. Все вокруг дрожит и грохочет, передний край противника и весь Кунерсдорф исчезают в дыму и пыли. Полки начинают переправу.

В считанные минуты на западный берег канала перебирается группа саперов во главе с лейтенантом Васильченко. И вот уже с обеих сторон канала склоняются и падают в воду первые деревья. Батальоны стремительно преодолевают две сотни метров, отделяющие их от берега, и начинают переправляться через канал.

Первыми у канала бойцы 7-й стрелковой роты Селивана Афанасьевича Куксина. Командир ловко балансирует между веток и вскоре перебирается на противоположный берег. Через несколько минут рядом с ним уже вся рота. Почти одновременно с ней завершает переправу 3-я рота лейтенанта Всеволода Никитовича Ищука из 1-го батальона. Через 15 минут после начала артподготовки 1-й и 3-й батальоны сосредоточились на западном берегу Фридляндер — Штром и в ожидании атаки залегли за прибрежной насыпью.

Саперы и бойцы батальона майора Боева тем временем подтянули к воде плоты для переправы артиллерии и минометов. Однако им пришлось еще ждать, так как батареи вели огонь по противнику и с позиций не снимались.

Слева канал организованно форсировал 674-й полк подполковника Плеходанова.

— Капитан Куксин убит! — растерянно докладывает Логвинов. Я слышу, что он говорит, но смысл сказанного никак не поддается осознанию.

— Что? Куксин? Убит?!

Всего лишь несколько минут назад командир 7-й стрелковой роты Селиван Афанасьевич Куксин увлекал бойцов в атаку личным примером, мужеством и отвагой — и вот уже его нет!.. Пройти такой тяжелый путь от первых дней войны до весны 45-го и упасть сраженным врагом вот [55] здесь, на берегу канала, в нескольких десятках километров до Победы... Сколько же их упадет еще, молодых, сильных, прекрасных парней на этих тысячу раз проклятых километрах?!

8 часов 30 минут. Сигнал атаки. Батальоны дружно поднялись и двинулись вперед. Отдельные группы гитлеровцев, отстреливаясь, медленно отходят под нашим натиском в направлении Кунерсдорфа, цепляясь за каждую промежуточную позицию, за каждый пригорок, канаву, канал.

С большим трудом батальоны преодолели первый километр. До Кунерсдорфа еще километр. Огонь противника усиливается. Наша артиллерия продолжает бить по Кунерсдорфу. Селение сплошь в огне и дыму, что делает противник, не видно. Но стоит лишь атакующим подняться, как навстречу извергается ливень смертоносного металла.

И все же медленно, где по-пластунски, где короткими перебежками, наши бойцы двигались вперед. Командный пункт полка — метрах в 200–300 позади цепей наступающих. Командир не должен выпускать ни на миг из поля зрения действия как своих подразделений, так и вражеских. Заметить и развить малейший успех, своевременно оказать поддержку там, где наиболее трудно, парировать маневр противника — вот какие задачи решает в бою командир. Он должен уметь из разрозненных сведений составлять картину всего боя и умело вести его. Именно вести, а не пускать на самотек.

Как стало известно позднее, стремясь не допустить прорыва обороны на всю ее тактическую глубину, противник дополнительно ввел в бой под Кунерсдорфом еще два авиаполевых полка. Силами от роты до батальона при поддержке четырех-пяти танков и самоходных установок он несколько раз переходил в контратаки из леса севернее Кунерсдорфа.

Сухо и буднично, в нескольких строках рассказывается в журнале боевых действий об этих жарких часах боя. А сколько драматизма было в тех событиях!

Когда до селения оставалось не более 600 метров, гитлеровцы при поддержке пяти самоходок атаковали наш правый фланг. Основной удар пришелся на 1-ю стрелковую роту старшего лейтенанта Джибо Гвелесиани. Она вынуждена была повернуть свои боевые порядки вправо и попала под перекрестный огонь — с фронта и с фланга, со стороны Кунерсдорфа. [56]

В это же время был атакован и 469-й полк, наступавший на левом фланге дивизии.

Подразделения нашего полка вынуждены были залечь и отражать контратаки. Но мы прекрасно понимали, что лежать на открытой местности под огнем гитлеровцев — значит обрекать подразделения на тяжелые потери в людях. Выход один — броситься навстречу и уничтожить контратакующие вражеские подразделения. Бить из Кунерсдорфа по своим, пока идет рукопашная схватка, гитлеровцы наверняка не будут.

Артиллерия и минометы сосредоточивают весь огонь на вражеских цепях, подступающих все ближе. После десятиминутного огневого налета стремительно развернулся в цепь и пошел на сближение с противником 2-й батальон, Во время артналета он скрытно выдвинулся из-за фланга 1-го батальона в небольшие заросли ивняка, и его внезапное появление оказалось для фашистов полнейшей неожиданностью. В центре батальона, как бы цементируя его ударный кулак, шла 6-я рота, которой к этому времени командовал уже лейтенант Рыжков. Как всегда, впереди отчаянные парни — кавалеры ордена Славы Валентин Иванович Баранов и Леонид Максимович Шкледа.

Ряды гитлеровцев сразу же смешались. Явно испугавшись рукопашного боя, фашисты остановились и залегли, открыв беспорядочную стрельбу. Тут настала очередь поработать уже нашим артиллеристам и минометчикам. Они не заставили себя ждать.

Особенно чувствительным для врага оказался огонь полковой батареи 76-миллиметровых орудий старшего лейтенанта Ивана Петровича Кучерина. Быстро выкатив орудия на правый фланг 2-го батальона, батарея ударила прямой наводкой. Мастера меткого огня наводчик Василий Семенович Крагель и командир второго орудия сержант Федор Константинович Мартынюк с первых же выстрелов уничтожили три пулемета. Тут же еще один пулемет подавил метким выстрелом из противотанкового ружья отличный бронебойщик Василий Петрович Самойлов. Гитлеровцы начали вскакивать и поспешно бросились бежать. После отражения контратаки, однако, двинуться дальше на Кунерсдорф не удалось. Очевидно понимая, что единственная возможность остановить наше наступление — это непрерывно контратаковать, гитлеровцы снова пошли на наш правый фланг. Затем еще раз и еще. Лишь после провала четвертой попытки контратаки наконец прекратились. Наша артиллерия снова перенесла огонь на Кунерсдорф, и батальоны медленно [57] начали продвигаться вперед, преодолевая мелкие каналы, буквально выгрызая у противника шаг за шагом промежуточные позиции.

Батальоны продвинулись еще на несколько сотен метров вперед, и КП полка был перенесен к корчме на изгибе дороги в 600 метрах от Кунерсдорфа. Вскоре к нам перебрался и командир 674-го полка подполковник Плеходанов. Отсюда удобно было наблюдать за продвижением обоих наших полков, тут же согласовывать действия. Так мы вместе и управляли боем до самого взятия Кунерсдорфа.

В 11 часов, отразив очередную контратаку, батальоны подошли на 150–160 метров к первой траншее противника. Еще хотя бы несколько десятков метров — и можно подниматься. Через пять минут сигнал. Раскатистое «ура» гремит над полем боя, подразделения стремительно бросаются вперед. В это время справа во фланг атакующим из затаившегося дзота ударили до сих пор молчавшие и не обнаруженные нами два тяжелых пулемета. Кинжальные очереди заставили залечь атакующих, однако это не спасло от настильного огня. С каждой секундой нарастала угроза срыва нашей атаки. Любой ценой и немедленно нужно было заставить дзот замолчать! Не отрываясь от. бинокля, подзываю связного, но тут же замечаю, как отлично сориентировался в обстановке командир стрелкового взвода Анабакир Канафин. Короткими перебежками его бойцы обошли ни на миг не умолкающий дзот. Вижу, как вскакивают два бойца и в амбразуру одна за другой летят гранаты. Пулеметы замолкают. Позднее стали известны и фамилии отважных смельчаков. Это были А. Б. Ковтун и А. И. Овчинников.

Батальон Неустроева на левом фланге стремительным броском достиг северной окраины Кунерсдорфа. Неудержимо атаковал противника и батальон Костыркина, а из-за его правого фланга и батальон Боева. Не прошло и десяти минут, как весь опорный пункт на северной окраине Кунерсдорфа был разгромлен. В это же время слева в центр Кунерсдорфа ворвался 674-й полк. Мы вместе с Плеходановым также двинулись туда, хотя бой в населенном пункте еще продолжался. К 11.30 все было кончено.

С захватом Кунерсдорфа и прилегающих высот на нашем направлении полностью была прорвана вторая полоса обороны, наши войска получили выход из приодерской поймы и простор для действий танковых соединений и артиллерии. Главное, что танки и артиллерия могли теперь идти в боевых [58] порядках стрелковых подразделений, расчищая путь, прикрывая бойцов огнем и броней.

Сбитый с позиций у Куверсдорфа противник отходил, продолжая отчаянно сопротивляться. Холмистая, поросшая лесом и густым кустарником местность благоприятствовала гитлеровцам и усложняла продвижение наших войск.

У соседа слева наступление развивалось успешно. Сосед справа вел ожесточенные бои на подступах к крупному населенному пункту Врицен. Между нашими частями образовался разрыва несколько километров. Это мог использовать враг для нанесения внезапного удара по нашему флангу. Нужно было принимать срочные меры.

В направлении Вевэ немедленно был послан взвод разведки с задачей выяснить, по возможности, положение дел у соседей и собрать данные о противнике. С разведчиками пошли начальник радиостанции старший сержант Александр Иванович Полухин и радист Олег Никонович Пономарев.

2-й стрелковый батальон развернулся фронтом на север и оседлал дорогу из Вевэ в Кунерсдорф. 3-й батальон, преследуя гитлеровцев, углубился в лес западнее Кунерсдорфа. Вслед за ним с северной опушки леса ударил и 1-й батальон. В это же время начали прочесывать лес и бойцы одного из батальонов 469-го полка.

Преследуя противника, бойцы решительно вступали в рукопашные схватки, проявляли высокую боевую выучку, изобретательность и смекалку. Вот только один пример.

Отделение бойцов 2-й роты 1-го батальона, обратив группу гитлеровцев в бегство, бросилось дальше. Но, оглянувшись, боец Александр Никитович Горянов увидел, что с тыла их догоняют еще несколько фашистов. Под ноги им — гранату! Своим кричит: «Ложись!» Прыжок в сторону, взрыв. Горянов чувствует тупой удар в ногу. В глазах темнеет. В этот момент сбоку выскакивает здоровенный гитлеровец, дергает затвор автомата, никак не перезарядит. Рывок к нему — и оба покатились по земле. Все это происходит в одно мгновение. Немец вот-вот осилит, а товарищи в нескольких десятках метров. Но вот один из спешащих на помощь бойцов кричит страшным голосом: «Ха-альт!» Фашист растерянно вертит головой, и в тот же момент его прижимают к земле.

Через некоторое время батальоны соединились на западной окраине леса. Все гитлеровцы, пытавшиеся укрыться в лесу, были уничтожены или взяты в плен. Ускользнуть удалось лишь немногим. [59]

Вскоре оказалось, что меры по обеспечению правого фланга были приняты не напрасно. Около 13 часов возвратились разведчики. На плащ-палатках принесли убитых — своего командира взвода лейтенанта В. И. Лозовицкого и сержанта С. И. Огнева.

При подходе к Вевэ у моста, как оказалось, разведчики наскочили на вражескую засаду. Гитлеровцы заметили наших бойцов раньше и первыми открыли огонь. Сразу же был убит Владимир Лозовицкий. Это был человек, достойный высокого звания командира разведчиков. Не было случая, чтобы Владимир Игнатьевич возвратился из поиска с пустыми руками. В разведке и сразила его вражеская пуля...

Помощник командира взвода старший сержант С. С. Кухтин решил отплатить врагу за смерть командира и во что бы то ни стало выполнить его последний приказ — захватить «языка».

Взвод разделился на три группы. Одна группа — в нее кроме самого Кухтина вошли опытные и отважные, мастерски владеющие оружием разведчики-односельчане (все из села Нобель на Ровенщине) Кирилл Андреевич Криневич, Павел Максимович Савич, Иван Максимович Криневич — открыла огонь, отвлекая внимание противника. Две другие, возглавляемые сержантом Егоровым и младшим сержантом Кантария, пользуясь этим, начали обходить его слева и справа.

Все произошло в считанные минуты. Первая группа, отстреливаясь, начала медленно отходить. Гитлеровцы, приняв этот маневр за отступление, начали преследование. Опомнились лишь тогда, когда все три группы замкнули кольцо. В жестокой схватке 16 гитлеровцев было уничтожено, 5 взято в плен. В бою погиб сержант С. И. Огнев, несколько разведчиков были ранены, в том числе сержант Иван Егорович Пальчиков и красноармеец Илья Саввич Олейник, отличавшиеся особой решительностью и отвагой.

А в захвате пленных решающее слово осталось за разведчиками — Дмитрием Георгиевичем Парчевским и Алексеем Васильевичем Белоусовым. Они прижали пятерых гитлеровцев к водосточной трубе в насыпи шоссейной дороги и поставили перед выбором: пуля или плен. Желающих получить пулю не оказалось.

Я спросил, как же мог очутиться среди разведчиков сержант Огнев? Ведь он — начальник пункта сбора донесений и должен был находиться при штабе. Кухтин рассказал, что Огнев буквально умолял Лозовицкого взять его с собой, и тот не устоял, согласился. Не на прогулку же, в бой. Погибли [60] оба. Даже на прощание с этими прекрасными парнями не было ни одной лишней минуты: вот-вот снова грянет бой.

Пленные были из 25-й моторизованной дивизии. Они рассказали, что высланы в разведку от батальона, который при поддержке семи самоходок движется с севера к Вевэ с задачей нанести фланговый удар по нашим подразделениям, вырвавшимся вперед.

Не успели закончить допрос пленных, как в небо взлетели красная и зеленая ракеты. Это дозор, оставленный Кухтиным, подал сигнал, что противник уже вышел к мосту южнее Вевэ.

Артиллерия сразу же открыла сосредоточенный огонь по указанной местности, 2-й батальон подготовился к бою. Противник атаковал в 15.30. Однако наши подразделения встретили его сильным пулеметным и артиллерийско-минометным огнем и вынудили залечь. Завязалась интенсивная огневая дуэль. Противник несколько раз пытался подняться, но каждый раз губительный огонь снова прижимал его к земле.

Рассчитывать на успех гитлеровцам не приходилось. Наша разведка заблаговременно обнаружила их, нам были известны их силы и намерения, встреча была подготовлена как следует. Однако положение резко усложнилось, когда в разгар боя подошла вторая колонна гитлеровцев, также силами до батальона, поддерживаемая семью танками и самоходками. Понятно, что они учли неудачу первой группы и, приняв боевой порядок, ударили в полукилометровый промежуток между батальонами, намереваясь окружить 2-й батальон и выйти на северную окраину Кунерсдорфа, где в это время находился и командный пункт полка.

Действовать надо было быстро и решительно. Я приказал Неустроеву немедленно повернуть 3-й батальон фронтом на север для встречи противника. Капитан Логвинов получил задание собрать всех саперов, разведчиков, связистов, находившихся на КП, разместить в домах и сараях и приготовиться к отражению противника, если вдруг он прорвется. Командир дивизии, которому я доложил обстановку, срочно выслал к нам противотанковый артдивизион, а во 2-й батальон направил 5 танков.

Пока батальон Неустроева передвигался где-то в лесу, противник успел обойти слева и полуокружить 2-й батальон, а частью сил атаковать северную окраину Кунерсдорфа.

В расположении 2-го батальона с новой силой разгорелся жестокий бой. Неустроев все еще не подошел, а гитлеровцы уже в 300 метрах от КП полка. [61]

— Еще в такой переплет не попадали! — замечает майор Крьымов и тихонько затягивает из любимой в полку песни «Степь да степь кругом» слова: «А жене скажи слово прощальное, передай кольцо обручальное». Когда и как возникли в полку такая традиция, трудно сказать, но в самые критические моменты боя кто-то непременно затягивал эту песню, и она звучала у нас как бы сигналом собраться со всеми силами, призывом стоять насмерть.

Действительно, гитлеровцы еще ни разу так близко к КП полка не подходили. Вокруг все чаще рвутся мины и снаряды. Прижимаясь к самоходкам и стреляя на ходу, гитлеровцы движутся прямо на нас, вот они совсем близко, метрах в 200–250. Все же не выдержали нашего огня, залегли...

Капитан Кондрашов предлагает перебраться в другой дом. Там безопаснее. Но лучше ли будет для управления боем? А как это повлияет на бойцов, приготовившихся огнем встретить врага?

— Оставаться всем на месте!

Обстановка критическая. Нет ничего хуже в бою, чем неясность положения и отсутствие связи. Тогда даже самый лучший командир становится фактически беспомощным.

Многое зависело от батальона Неустроева. Он перед этим доложил по рации, что уже выступил, но до сих пор все еще не появлялся. Минуты ожидания показались часами. И, что хуже всего, прервалась связь со 2-м батальоном. Что там происходит, можно было только догадываться. Ясно одно: бой идет жестокий и упорный, в расположении батальона стоит сплошной грохот.

Направляю во 2-й батальон для выяснения обстановки своего адьютанта Александра Новинского и сержанта Василия Тарасенко и приказываю начальнику связи капитану Якову Степановичу Назюте немедленно восстановить связь.

— Я уже три пары связистов и радистов послал, — как бы оправдываясь, отвечает Назюта. — Видно, не доходят. Такое творится...

И в этот момент в подвал, где разместился КП, полковой связист Илларион Черных втаскивает связиста Василия Кондратенкова нз 2-го батальона. У Кондратенкова прострелены ноги, он стиснул зубы, чтобы не застонать. Пробираясь почти под носом у гитлеровцев, связисты вышли к шоссе. Тут при попытке перебежать через него и напоролся на пулеметную очередь Кондратенков. Открыв ответный огонь, он скатился в кювет, но идти уже не мог. Выручил Черных. Обнаружив неподалеку сквозную водосточную трубу [62] под шоссейной дорогой, взвалил на себя раненого товарища и пополз сквозь эту трубу, прокладывая одновременно телефонный провод.

Наконец есть связь. Вызываю 2-й батальон. У телефона старший адъютант батальона капитан Николай Григорьевич Баринов. Он доложил, что положение у них крайне тяжелое, но батальон держится прочно, все попытки противника смять боевые порядки рот отбиты. Комбат майор Боев находится в 5-й роте лейтенанта Иосифа Константиновича Черниченко.

Сразу же стало легче на сердце. Успокоил и Баринова: продержаться надо совсем немного, вот-вот подойдет Неустроев.

Минут через пять у телефона снова Баринов. Просит немедленно командира полка. Неужели не устояли? Беру трубку. Голос у Баринова взволнованный, прерывается:

— Ранен комбат! Тяжело ранен, товарищ полковник!..

Такого командира терять в такой момент! Отличный офицер, смелый и решительный, всегда серьезный, вдумчивый — и вот нет его в строю.

Приказываю сделать все возможное, чтобы перенести комбата в безопасное место и оказать медицинскую помощь, какую только возможно. Командование батальона принять капитану Ивану Викторовичу Клименкову.

Баринов попросил прислать еще медикаментов я хоть кого-нибудь из медработников: в батальоне много раненых. Капитан Богданов сразу же собрался идти сам, но я его остановил. Бой ведет весь полк, и старший полковой врач должен направлять действия всей медслужбы, а не становиться санитаром сам. Тогда Богданов вызвал с передового медпункта сержанта Анну Фефелкину и лейтенанта медслужбы Евгению Славутскую. Набив сумки медикаментами и перевязочными материалами, девушки по телефонному проводу, проложенному Черных и Кондратенковым, где пригибаясь, где ползком, двинулись во 2-й батальон. Смелые, боевые девчата, обе комсомолки, обе пришли на фронт добровольцами...

1-й батальон в это время, выйдя на западную опушку леса за Кунерсдорфом, встретил сильный огонь со стороны высоты 59,4 и вынужден был остановиться. Бойцы начали зарываться в землю и готовиться к отражению возможной контратаки противника.

Лишь только с батальоном была установлена связь, в трубке послышался взволнованный голос старшего адъютанта Кузьмы Владимировича Гусева:

— Ранен командир батальона капитан Костыркин! [63]

Еще через десяток минут снова старший лейтенант Гусев:

— Ранен командир первой стрелковой роты старший лейтенант Гвелесиани!

Я еще не успел передать трубку телефонисту, как подступил капитан Логвинов:

— У нас ранены командир роты связи старший лейтенант Корниенко и младший лейтенант Козбаев!

Приказал назначить командиром роты связи командира штабного взвода лейтенанта Григория Петровича Пучкина. Буквально через минуту еще известие: ранены командир 8-й роты капитан И. М. Гусельников и заместитель командира батальона по строевой части капитан Д. И. Зимовец. Так за каких-нибудь четверть часа выбыли из строя семь офицеров. Пятеро из них — ветераны, опытные, храбрые командиры, прослужившие в полку со дня его сформирования, — вернуться к нам уже так и не смогли...

Вражеский натиск повсюду еще чувствовался, но в ходе боя уже наметился перелом. Противник явно исчерпал силы, необходимые для наращивания удара. До отказа сжатая пружина начинала с возрастающей силой разжиматься. И вскоре наступил решающий момент. Подошел наконец 3-й батальон: ударил растерявшимся гитлеровцам прямо во фланг и в тыл. Завидев долгожданную помощь, поднял свои роты Клименков. Совместный натиск — и к 15 часам все закончено, враг разбит и отошел.

После завершения боя из 2-го батальона возвратились лейтенант Новинский и сержант Тарасенко. Оба возбуждены, измазаны, глаза горят. Отдышавшись и жадно напившись воды, Новинский начал рассказывать:

— Ну и бой был! Не успели мы даже доложить Боеву, зачем пришли, как он вот так резко рукой нам: «Видите высотку? Там бьется рота Черниченко. Туда и давайте. Комроты обрадуется — как-никак, помощь из резерва комполка прибыла!»

— И вы пошли! А мой приказ?

Новинский виновато опускает голову:

— Виноват! Но ведь связь уже потянули. И не резон было с Боевым спорить — кругом такое творится, связи нет, помощи нет, попробуй откажись, разговор короткий... Уж больно туго им приходилось.

Я молчал, и Новинский заговорил увереннее:

— Два часа фашисты давили. Но ни один из наших не дрогнул. Мы с Тарасенко попали во взвод младшего лейтенанта Николая Астахова. Рядом с нами оказались бойцы [64] Байло и Друкар — отличные ребята. И командир отделения у них сержант Егор Яковлевич Толок, может, помните — полтавчанин, под Шнейдемюлем отличился, Красной Звездой его наградили. Фашисты лезут и лезут, а он их косит из автомата да все покрикивает, нас подбадривает: «Давай, давай им, ребятки! Патронов не жалей! На всех хватит! Еще чуток наддай — сейчас побегут!» — Новинский краем глаза поглядывал, как я воспринимаю его рассказ, и, убедившись, что большого «разгона» ему уже, наверное, не будет, продолжал: — А тут и третий батальон показался. Как завидели гитлеровцы такое дело, сразу остановились. А когда Клименков поднял второй батальон, побежали — только пятки засверкали!..

К 17 часам 756-полк занял исходный рубеж для атаки позиций противника, организовавшего сопротивление в районе высоты 59,4. Слева наступал 469-й полк. 674-й полк после жестокого боя за Кунерсдорф был выведен во второй эшелон дивизии.

После артиллерийской обработки вражеских позиций 756-й и 469-й полки атаковали их, выбили, противника с высоты 59,4. Продвигаясь вперед, 756-й полк вышел к железнодорожному полотну в километре юго-западнее Шульцендорфа, а 469-й полк овладел господским двором Меглин.

Для развития успеха и наращивания силы удара командир корпуса генерал Переверткин ввел в бой свежую 207-ю стрелковую дивизию, которая прошла через боевые порядки нашего соединения и начала успешно продвигаться вперед. 150-я стрелковая дивизия была выведена во второй эшелон.

Впереди оставалась еще одна, третья полоса обороны противника на подступах к Берлину.

Так для нас закончились трехдневные ожесточенные бои. Сложная местность, на которой часто невозможно было применить танки и бой вынуждены были вести лишь стрелковые подразделения при поддержке минометчиков и артиллерии; мощная, глубоко эшелонированная и насыщенная огневыми средствами вражеская оборона; отчаянное сопротивление гитлеровцев — все это в определенной степени нарушило предварительные расчеты нашего командования, и задачу первого дня наступления на ряде участков удалось выполнить только на третий день. Наши воины повсеместно показывали беспримерные образцы героизма и отваги, и вряд ли можно было в то время, в тех условиях сделать больше, чем было сделано.

После выхода из боя полк сосредоточился в большой выемке между железной и шоссейной дорогами у железнодорожной [65] будки в километре на юго-запад от Шульцендорфа. Было тепло и сухо. Весна вступила в свои права.

Подразделения быстро оборудовали для себя укрытия. КП полка разместился в подвале железнодорожной будки. На сырость, темень и плесень таких «жилищ» никто тогда не обращал внимания. Все их достоинства измерялись прежде всего возможностью защитить от вражеских пуль и снарядов.

Люди наши были измотаны трехдневными боями и мечтали лишь об одном — поспать хотя бы несколько часов. Однако отдыхать пришлось далеко не всем. Полк находился на правом фланге корпуса и получил приказ быть готовым отразить возможный удар противника с севера. Выполнить этот приказ поручили 1-му батальону.

Не до сна было и на командном пункте полка. Надо было готовиться к завершающему этапу битвы за Берлин.

С утра 19 апреля в полосе наступления нашего корпуса снова разгорелись ожесточенные бои. Гитлеровское командование бросило на это направление свежие части 11-й моторизованной дивизии и батальоны истребителей танков, вооруженных фаустпатронами. Следует сказать, что фаустпатроны были довольно серьезным оружием и в последние месяцы войны широко применялись гитлеровцами. Кроме фаустников, оборону противника усиливали также минометные подразделения, тяжелая артиллерия, штурмовые орудия, зенитная батарея.

На пути наступления корпуса подступы к фашистской столице прикрывал Притцельский лес, тянувшийся более чем на 16 километров. Повсюду на танкодоступных направлениях гитлеровцы понаделали завалов, вырыли противотанковые рвы, дороги и проходы заминировали, опутали колючей проволокой, поставили на прямую наводку противотанковые орудия. В засадах затаились фаустники.

Однако сдержать наступление наших войск противник был не в силах. Бойцы и командиры нашего корпуса имели большой опыт действий в лесистой местности, приобретенный еще в боях под Старой Руссой, в Калининской, Псковской областях, в Латвии, умело применяли его теперь, действовали решительно, смело, уверенно.

Судя по всему, на продолжительное пребывание во втором эшелоне рассчитывать нам не приходилось. Темп наступления наших передовых частей нарастал. Противник не имел свежих войск для заблаговременного занятия оборонительных рубежей и узлов сопротивления, и их занимали [66] в большинстве случаев формирования из уже разбитых и отброшенных в результате предыдущих боев подразделений. Понятно, что при таком положении дел переломить ход событий гитлеровцы не могли. Значит, были все основания предполагать, что с выходом из второго эшелона наш полк вступит в бой уже непосредственно в самом Берлине и готовиться нужно именно к этому.

Личный состав полка за ночь неплохо — конечно, насколько это было возможно — отдохнул, бойцы привели в порядок себя и оружие, пополнили боеприпасы, запаслись продовольствием. В части к этому времени насчитывалось чуть больше 1200 человек. В стрелковых ротах осталось не больше чем по 40–50 человек, а в пулеметных людей хватало лишь на три расчета. Несколько более полнокровными были минометные и артиллерийские подразделения. Серьезно беспокоила боеспособность ряда подразделений еще и из-за понесенных за время последних боев потерь среди опытных офицеров и младших командиров.

А бой в крупном населенном пункте, да еще таком, как Берлин, требует большой самостоятельности в действиях стрелковых рот, взводов, отделений. Ведь придется драться за каждый отдельный дом, подъезд, этаж, комнату. Поддерживать локтевую связь с соседом здесь просто невозможно. Одно дело, когда в дом врывается отделение из 10 человек, и совсем другое, когда в распоряжении его командира лишь 4–5 человек. Одно полнокровное отделение при таких условиях будет иметь большую ударную силу, чем два ослабленных. Главное, что бойцы будут чувствовать себя увереннее, действовать будут решительнее. Рассуждая так, мы и приняли решение, одобренное комдивом: из трех батальонов сделать два, зато более полнокровных и боеспособных. Из штаба дивизии вскоре на это был получен приказ.

На реорганизацию ушел весь день 19 апреля. 1-й батальон был расформирован, 3-й стал 1-м. 2-й был лишь пополнен. Его командиром остался капитан Иван Викторович Клименков, достойно заменивший на этом посту тяжело раненного в бою под Кунерсдорфом майора Боева. Капитан Клименков имел большой боевой опыт, прошел с полком нелегкий путь от Старой Руссы, трижды был ранен, отлично показал себя во многих боях.

Заместителем по политчасти у Клименкова стал майор Иван Иванович Низяев, старый и опытный партийный работник, спокойный и справедливый, на фронте с первых дней войны. [67]

Заместителем по строевой частя остался капитан Демьян Иванович Зимовец. Получив раненые в бою под Кунерсдорфом, он снова вернулся в строй.

Командиры рот а этом батальоне подобрались также боевые, бывалые, все, как один, на фронте с первых дней войны, все получили отличную боевую закалку. 4-й ротой командовал старший лейтенант Н. П. Печерских, 5-й — старший лейтенант И. К. Черниченко, 6-й — лейтенант В. А. Рыжков. Пулеметную и минометную роты возглавили соответственно старшие лейтенанты А. Г. Соловьев и Н. II. Мусатов. Адъютантом батальона был Н. Г. Баринов, парторгом — лейтенант С. П. Сидоров.

1-й батальон возглавил капитан Неустроев, единственный из трех комбатов, оставшийся в строю после боев под Кунерсдорфом. Заместителем по политчасти у него стал лейтенант Алексей Прокофьевич Берест, старшим адъютантом батальона — старший лейтенант Кузьма Владимирович Гусев, заместителем по строевой части — капитан Василий Иванович Ярунов. Умели воевать смело и решительно также и командиры стрелковых рот старший лейтенант Ефрем Кирсанович Панкратов, который заменил раненого капитана Гусельникова, лейтенант Михаил Федорович Гранкин и лейтенант Всеволод Никитович Ищук. Пулеметную роту возглавлял старший лейтенант Михаил Дмитриевич Жарков и минометную — лейтенант Арсений Иванович Щербаков. Парторгом батальона был лейтенант Н. Н. Петров.

В результате реорганизации в стрелковых ротах численность бойцов возросла до 80–85 человек, а пулеметные были укомплектованы полностью — по шесть расчетов в каждой. Все подразделения возглавили надежные, проверенные в боях командиры, которых бойцы хорошо знали и которым во всем доверяли. Последующие бои показали, что реорганизация полка была правильной, нужной мерой и сыграла не последнюю роль в том, что наш полк вышел к центру Берлина в числе первых.

Отдыхали мы и 20 апреля. Отдыхали — то есть не были в бою. Работы же и забот — хоть отбавляй. Важно было после реорганизации добиться слаженности в каждом отделении, взводе, каждой роте. В подразделениях были проведены партийные и комсомольские собрания, беседы. Главная их цель — довести до каждого бойца смысл проведенной реорганизации, определить роль коммунистов и комсомольцев в предстоящих боях за Берлин. Хорошенько проработали инструкцию о ведении боя в крупном населенном [68] пункте. В подразделениях вышли боевые листки под девизом: «Даешь Берлин!»

В такие короткие промежутки между боями с особой силой в людях пробуждалось желание жить, стремление к тем светлым чувствам и переживаниям, надеждам и мечтам, которые так жестоко опалила, зажала в железные тиски война, но которые, несмотря ни на что, жили в сердце каждого. И выливались эти чувства в скупые строки солдатских писем на Родину, в тихую печальную песню, в беседу-размышление в кругу боевых побратимов о том, что было, будет на свете в том мире, который настанет после войны...

Солдатские письма... Не установить из них ни места, где были конкретно в то время их авторы, ни чем они занимались; нет непременных в обычных письмах описаний и перечней новостей. Только и всего: жив, здоров, бьем врага...

Такой стиль диктовала война. Как накормлен и как одет-обут, чем вооружен, каково настроение — все было военной тайной. И тайной немаловажной. Но как все же дороги были эти несколько строк тем, кому они предназначались! В них было самое главное: сын или отец, муж или суженый жив, бьет врага, и войне скоро конец.

А было и так, что среди нескончаемых боев к командиру приходили двое: он и она. Приходили и просили благословить их любовь. Тут уж командир вынужден был заменять и родителей, и загс. И что с того, что война? Войны всегда кончаются, а настоящая, чистая любовь вечна, ей не страшны самые жестокие испытания. Фронтовые дороги однажды точно так соединили и мою судьбу с судьбой молодой женщины в солдатской гимнастерке. Прошли мы рядом всю войну, пронесли свои чувства сквозь лихолетья и дождались счастья воспитывать внуков...

Между тем до гитлеровской столицы оставалось еще 12–15 километров. После тяжелых пятидневных боев наши войска, взломав многочисленные оборонительные рубежи и узлы сопротивления, вышли к внутреннему обводу обороны Берлина.

21 апреля дивизия получила приказ: продвигаясь в полосе наступления 207-й стрелковой дивизии, к 9 часам выйти в первую линию, с тем чтобы с рубежа в районе городка Блюмберг начать наступление в направлении Бирххольца. Этот городок — последняя преграда на нашем участке по пути к Берлину, и гитлеровцы, понятно, не собирались отдавать его без боя. [69]

Пройдя через боевые порядки 207-й стрелковой дивизии, наш полк вместе с 674-м полком подполковника Плеходанова, продвигавшимся справа, начал преследовать противника и через час подошел к Бирххольцу.

Гитлеровцы встретили передовые подразделения полка массированным артиллерийско-минометным огнем. Стало ясно, что с ходу нам этот населенный пункт не взять.

Срочно подтянули танки и артиллерию. Батальоны были выстроены в линию, во втором эшелоне оставалась только 2-я стрелковая рота. После сильной 15-минутной артподготовки батальоны пошли в атаку. Первой на окраину Бирххольца ворвалась 3-я стрелковая рота лейтенанта Ищука. С разных концов в город вступили другие подразделения. В ожесточенных уличных схватках вражеское сопротивление было сломлено, и к 13 часам Бирххольц уже полностью был в наших руках. Последний опорный пункт противника на пути к Берлину пал, и наши части устремились к фашистской столице.

Мы предполагали, что, преследуя противника, полк должен будет вступить в северо-восточный пригород Берлина Каров. Но только лишь вышли из Бирххольца, как командир дивизии по рации сообщил, что между Бирххольцем и Каровом в полосе нашего наступления находится концлагерь.

— На карте его нет, — объяснил генерал Шатилов. — Но в действительности он есть, и, как свидетельствуют пленные, в нем находится много узников из разных стран, а в большинстве — наши, советские люди. По только что полученным данным, фашисты начали расстрелы. Нужно максимально ускорить наступление и освободить узников. Освободить живыми!

Батальонам был передан приказ ускорить продвижение, при обнаружении концлагеря сразу же доложить на КП полка. Вскоре комбат Клименков сообщил, что концлагерь найден.

Немедленно быстрым маневром он был окружен, и его охрана решительно атакована подразделениями 1-го и 2-го батальонов. Слева их поддержали воины 171-й стрелковой дивизии.

То, что увидели бойцы, ворвавшись на территорию лагеря, невозможно передать словами. Посреди плаца возвышалась груда тел. Она стонала и шевелилась!.. Во все стороны буквально ручьями текла кровь. Палачи настолько торопились, что не имели времени добивать раненых, и они были свалены вперемешку с мертвыми. [70]

Звериная жестокость этого преступления потрясла даже тех, кто прошел через все ужасы войны с самого ее начала.

Оставшиеся в живых узники, поняв, что они спасены, многотысячной толпой ринулись навстречу освободителям. Взглянуть, сказать слово, дотронуться до освободителей, убедиться, что это правда, не сон, не бред... Радость была такой огромной, что ни освободители, ни освобожденные не могли сдержать слез...

Даешь Берлин!

Батальоны снова двинулись вперед. Вместе с нами справа наступал 674-й полк подполковника Плеходанова. Общая задача — выйти к пригороду Берлина Карову.

На правом фланге нашего полка, где действовал батальон капитана Клименкава, вдруг послышалась частая стрельба, грохнули гранатные разрывы и застучали автоматные очереди. Все на КП полка забеспокоились: раз в ход пошли гранаты, значит, сейчас уже сошлись с противником врукопашную. Что же там происходит? Нарвались на засаду? Противник контратакует? Нужно ли посылать помощь? Вызываю по рации Клименкова.

— Никакой контратаки, товарищ полковник, нет, — слышу сквозь треск эфира возбужденный голос комбата. — Просто бойцы узнали, что мы уже в пригороде Берлина, вот и решил дать по фашистской берлоге залп из всех видов оружия!..

Это случилось в 18 часов 21 апреля.

Мы понимали, какие чувства охватили бойцов. Почти четыре года мечтали они об этой минуте, пробивались к ней через невыразимую горечь потерь, через жестокие бои и нечеловеческие испытания. И вот он, Берлин, перед нами!

Итак, мы у Карова. Это был небольшой, но широко разбросанный городишко с каменными домами дачного типа, утопающими в садах, уже облитых густым бледно-розовым цветением.

Отсутствие крупных зданий, разбросанность домиков облегчали нашу задачу. В отдельных, пусть даже каменных, но не связанных между собой в узлы сопротивления домах долго не продержишься, особенно если в штурме участвуют танки и артиллерия.

Мы приняли такой план боя: 1-й батальон, усиленный ганками и самоходками, при поддержке артиллерии вгрызается в оборону противника и, не заботясь о своих флангах, как можно быстрее прорывается к центру пригорода. 2-й [71] батальон наступает следом, и в городе 4-я и 5-я роты развертываются веером в стороны, а 6-я остается в резерве на случай контратаки или других каких-либо непредвиденных действий противника.

Наступление началось 30-минутной артиллерийской подготовкой. Передний край противника на окраине Карова заволокло дымом и пылью, в воздух полетели черные фонтаны земли, обломки строений, цветущие ветви и целые деревья...

Как только артиллерия перенесла огонь в глубь городка, из-за укрытий выскочили танки приданного нам танкового батальона майора И. Л. Ярцева, появились самоходки, за ними двинулась пехота. Первым ворвался на передний край противника в Карове танк старшего лейтенанта А. Г. Гаганова. Мастерски маневрировал грозной машиной механик-водитель старший сержант П. Е. Лавров, точно вел огонь на ходу наводчик орудия старший сержант М. Г. Лукьянов. Расстреляв и раздавив несколько огневых точек, разогнав обороняющихся фольксштурмовцев, отважный экипаж пробил во вражеской обороне изрядную брешь. В нее устремились бойцы взвода лейтенанта Дмитрия Шишкова из 5-й роты. Смело и решительно действовал их командир.

Неудержимо рвалась вперед и 4-я рота старшего лейтенанта Печерских. Отделение Петра Данилова первым захватило большой двухэтажный дом. В одной из комнат командиру отделения попался на глаза небольшой кусок красной материи. Данилов приказал бойцу Николаю Попкову сделать из него флаг. Попков складным ножом вырезал древко, расщепил один конец и закрепил в нем полотнище. Флаг укрепили на фронтоне этого первого захваченного на берлинской окраине дома.

Вскоре мы вышли на противоположную окраину Карова, а к концу дня 756-й стрелковый полк, прорвав оборону противника у каналов юго-западнее Бланкенбурга, перехватил главную дорогу, ведущую в пригород Панков-Шенфлинде. Наступающий справа 674-й стрелковый полк овладел станцией Бланкенбург, а подразделения 469-го полка в это время добивали блокированные группы гитлеровцев в Карове.

Вечером на КП полка возвратился наш агитатор капитан Прелов. Весь в пыли и копоти, лицо усталое, на лбу огромная ссадина. Однако в голосе бодрость, в глазах радость.

— Был во втором батальоне Клименкова. Что там только творилось — трудно передать словами! Бойцы обнимались, поздравляли друг друга, кричали: «Ура! Мы в Берлине!» [72] А с какой страстностью и отвагой атаковали Каров! Вместо обычного «вперед», «ура» только и слышно было: «Даешь Берлин!» — Прелов увлеченно, в деталях рассказал о первом бое в городской черте Берлина: — Я шел во взводе младшего лейтенанта Николая Семеновича Кулагина, вместе с отделением сержанта Ермолия Петровича Генералова. Без преувеличения — отличный, инициативный командир. Только подошли к Карову, а он подает команду: «Салют по Берлину!» Ворвались на окраину Карова, видим, впереди убегает группа фашистов. Бойцы за ними. Гитлеровцы во двор. Генералов командует: «Отделение, за мной! А вы, товарищ капитан, оставайтесь здесь, у ворот. А то нагорит мне за вас!» Сержант с бойцами во двор, а я прижался за углом, жду. Вдруг слышу топот. Выглядываю, а на меня с десяток фашистов прет. Я им под ноги гранату, а следом очередь из автомата. Вдруг как ударили меня чем-то по каске, видимо кирпичом, — только в глазах сверкнуло. Вот видите, как разукрасило? Что было потом, не знаю. Помню только голос, будто из подземелья: «Товарищ капитан, товарищ капитан!..» Открываю глаза — а надо мной сержант Генералов склонился. Увидел, что я приоткрыл глаза, да как закричит: «Живой, живой наш капитан!» А сам аж приплясывает от радости.

Александр Матвеевич был прирожденным агитатором. До призыва в армию получил отличную партийно-политическую закалку, работал секретарем райкома партии.

В 756-й полк прибыл в 1943 году. Когда я беседовал с ним во время первого знакомства, запомнилось, как он сказал: «Должность агитатора в действующей армии я сначала считал невоенной. Об этом и заявил в отделе кадров. Однако уже с первых дней понял, что на фронте невоенных должностей не бывает».

Что это действительно так, капитан Прелов не раз сам доказывал на деле. Он не только словом поддерживал боевой дух воинов, но и подавал пример личной отваги и мужества в бою, появляясь в наиболее опасных местах.

В ночь на 22 апреля наш полк боя не вел. Выставили усиленное боевое охранение и организовали несколько поисковых групп, которые ушли в разведку. Остальным бойцам был предоставлен отдых. Подразделения привели в порядок оружие, пополнили боеприпасы.

Поисковые группы были высланы от каждого батальона и от полковой разведки. Противник, отступив на Буххольц, оторвался, и нужно было определить и уточнить очертания его переднего края, захватить «языка». [73]

Разведчики приступили к поиску, а тем временем на КП полка прибыли командиры артиллеристов и танкистов. Вместе согласовали на завтрашний день возможные варианты взаимодействия, решили выдвинуть танки и артиллерию в боевые порядки пехоты, часть орудий поставить на прямую наводку.

Политработники провели беседы с бойцами. Тема — итоги первого дня боев в Берлине и задачи на завтрашний бой.

На КП прибыл заместитель командира полка по тылу майор Алексей Ефремович Чапайкин. Он доложил, что в подразделения доставлен ужин и все заявки командиров подразделений на боеприпасы выполняются.

Не было такого случая, чтобы майор Чапайкин не появился на КП полка с докладом о сделанном за день. Даже если полк вел бой, если на КП нужно было добираться под огнем. За время пребывания в полку не припомню, чтобы у нас были перебои со снабжением боеприпасами, продовольствием, снаряжением.

Когда началась война, Чапайкин просился на фронт, и только на передовую. Стрелял отлично, добился зачисления в снайперы. Но образованию, опыту и организаторским способностям мог бы быть и командиром и политработником. А тут вдруг вызывают — и приказ: будешь организовывать работу тыла. Вначале взбунтовался. Сказали: ты коммунист, надо... Так и закончилось снайперство на передовой.

Потом, когда разобрался в работе тыловиков, понял, что все рассказы об их сладкой жизни — сплошные басни. Хлопот — невпроворот. Попробуй чего-либо не подай вовремя — бойцы и командиры душу вытрясут. Дождь ли, снег, лес или болото — не пройти ни машиной, ни повозкой, — а боеприпасы подавай, еду подавай, эвакуацию раненых обеспечь, всех одень, обуй. Бывало, все ездовые, писари, заведующие складами и даже повара становились в цепочку и на плечах под огнем доставляли в батальон, роту все необходимое для обеспечения боя.

* * *

К часу ночи одна за другой начали возвращаться поисковые группы. Привели и двух «языков». Особенно удачно действовала группа старшего сержанта Кухтина в составе семи разведчиков и двух саперов. По прибытии Кухтин доложил:

— Товарищ полковник, захватили всамделишного фашиста! Разведчики Павел Савич и Дмитрий Парчевский постарались. [74]

Фашист действительно оказался «всамделишный» — в коричневой форме, с паучьей свастикой на рукаве. Лет ему было под 60. На лице испуг и предупредительность. На все вопросы отвечает с готовностью и подробно, как бы спеша Выложить все, что знает.

Сведения оказались ценными. Фашист служил в 1-й роте 869-го батальона фольксштурма. Батальон находился в резерве, а вечером был поднят по тревоге и на машинах переброшен в Буххольц. По дороге слышали, что русские прорвали берлинскую оборону и взяли Каров. Прибыв я Буххольц, батальон занял позиции на стыке между 309-м и 606-м пехотными полками, обороняющимися на рубеже Буххольц — товарная станция.

Второй пленный, захваченный разведчиками 1-го батальона, оказался 16-летним юнцом, членом гитлерюгенда, мобилизованным в отряд истребителей танков.

22 апреля в 10 часов утра после массированной артподготовки наш и 674-й полки атаковали передний край противника. Вперед вырвалась 1-я рота старшего лейтенанта Панкратова. Она удачно вклинилась в оборону гитлеровцев, ее успех сразу же заметил и умело использовал комбат Неустроев. Он ввел в этот прорыв другие подразделения и ударил противнику во фланг, угрожая окружением.

Батальон Клименкова тем временем, попав под сильный огонь, вынужден был отойти на исходный рубеж. Взвесив обстановку, я решил ввести 2-й батальон вслед за 1-м. Расчет оправдался. Войдя в пробитую 1-м батальоном брешь, 2-й батальон ударил в северном направлении, в глубину вражеских позиций, которые в это время с фронта атаковал 674-й стрелковый полк. В результате отсечные позиции противника были захвачены, и он утратил управление. Значительная часть обороняющихся вскоре была окружена. К 12 часам мы полностью очистили Буххольц от фашистов, взяли около 300 пленных, захватили значительное количество трофеев.

Бой за Буххольц развивался скоротечно, обстановка резко менялась каждые 5–10 минут. Успех боя в значительной мере зависел от умения командиров подразделений действовать самостоятельно, инициативно и быстро. Этот бой еще раз подтвердил, что они такими качествами обладают.

В этом бою отлично взаимодействовали с пехотой артиллеристы и танкисты. Вместе с бойцами 1-й стрелковой роты шел танк младшего лейтенанта Василия Алексеевича Баранова, командира взвода 269-го танкового батальона. Только рота ворвалась на окраину города, как справа, из проулка, [75] из-под железобетонного колпака ударил пулемет и вынудил роту залечь. Танкисты сразу же обнаружили вражескую огневую точку, и механик-водитель старшина Иван Ермолаевич Кокухин направил на нее танк, а Баранов тут же поразил ее точным выстрелом из орудия.

В этот момент командир «сорокапятки» Федор Матвеев заметил, что на втором этаже соседнего дома затаились готовые ударить по танку фаустники. В считанные секунды артиллеристы развернули орудие и первыми же выстрелами уничтожили гитлеровцев. Такое взаимодействие и взаимовыручка были чрезвычайно важны и необходимы во время боев в городе, где удара врага можно ждать не только с любого направления, но и сверху и снизу, из подвалов, канализационных люков и других подземных сооружений.

Во второй половине дня полк вышел к Витенау — еще одному пригороду Берлина. В это время связь со штабом дивизии прервалась. Миновала тревожная ночь. Утро 23 апреля выдалось на редкость ясное и теплое. Природа наполнена весенней свежестью, пьянящими запахами, щедрым солнцем... А вокруг гремит канонада, которая становится все сильнее и сильнее по мере того, как набирает силу новый день.

Прямо в тылу нашего полка, километрах в четырех, гремит жаркий бой. Как мы догадывались, а позже уточнили, это атаковал врага полк Плеходанова. Левее него должны были наступать части 171-й стрелковой дивизии. Справа также вспыхнула ожесточенная пальба — вперед пошли полки 207-й стрелковой дивизии, имевшие задачу овладеть пригородом Тегель.

А со штабом нашей дивизии связи все еще не было. Как удалось установить интенсивной разведкой, коридор, который с боями пробил вчера полк в обороне противника, за ночь закрылся. Гитлеровцы подтянули резервы и отрезали нас. Полк оказался фактически в окружении. Во что бы то ни стало нужно было восстановить связь с КП дивизии. Я послал на линию вместе с бойцами лично начальника связи полка капитана Назюту.

А тем временем нужно было срочно и окончательно решать, что делать: ждать подхода своих, идти им навстречу или продвигаться вперед.

Противник вокруг нас вел себя подозрительно тихо. Действительно ли он не имеет сил для активных действий, как свидетельствуют разведчики, или готовит какой-нибудь сюрприз? [76]

Принимаю решение наступать. Спрашиваю начальника артиллерии полка майора Крымова:

— Готовы к артналету?

— Так точно.

В небо взлетает серия зеленых ракет. И сразу же залп орудий и минометов. Через несколько минут серия красных ракет. Атака.

Первой в расположение противника врывается 6-я стрелковая рота лейтенанта Рыжкова. Взвод младшего лейтенанта Н. В. Астахова окружил большой четырехэтажный дом. Бойцы взвода несколько раз пытаются ворваться в него, но безуспешно. А взять дом надо: занимая ключевую позицию в обороне противника, он мешает нашему наступлению. В это время командир отделения Илья Ермолаевич Величко обратил внимание на огромный, в два обхвата толщиной, тополь. Вершину дерева срубило снарядом, и почерневший ствол, склонившись к дому, уперся в одно из окон четвертого этажа. Величко смекнул, что было бы неплохо воспользоваться этим «трамплинчиком» и ударить по фашистам сверху, с четвертого этажа. Доложил об этом командиру взвода, тот — ротному. Идея всем понравилась. Подтянули к дому орудия, танки. Для ведения огня по окнам отобрали лучших стрелков, кроме того, определили цели и для фаустпатронов, которыми весьма неплохо наловчились пользоваться петеэровцы лейтенанта Никиты Козлова.

Дружно ударили все вместе из всех видов оружия. Под прикрытием огня бойцы приблизились к дому для решительного броска. Огонь внезапно для врага прекратился. Величко подал сигнал и рванулся к дереву, за ним — бойцы Г. С. Бабичев, А. Г. Горбацкий и другие. Пока ошеломленный огневым шквалом противник пришел в себя, бойцы уже были наверху. Величко швыряет в окно одну за другой две гранаты, дает длинную очередь из автомата и прыгает через подоконник внутрь. За ним остальные. Дальше все решается за несколько минут. Бойцы свалились на гитлеровцев сверху как снег на голову. Их удар был настолько неожиданным, что фашисты, почти не оказав сопротивления, сдались в плен. Путь вперед был открыт. За отвагу и высокое воинское мужество, проявленные в этом бою, сержант Величко был награжден орденом Славы.

К полудню полк полностью овладел Витенау и через час подошел к восточной окраине Тегеля, где был остановлен сильным огнем хорошо организованной обороны противника. К этому времени наладилась наконец связь со штабом [77] дивизии. Мы узнали, что успешно продвинулись вперед и другие наши части. Через час из штаба дивизии прибыл майор Лазаренко с приказом изменить направление наступления.

Он рассказал, что в результате трехдневных упорных боев наш 79-й стрелковый корпус занял северные предместья Берлина: Блюмберг, Бланкенбург, Буххольц, Каров, Нидер, Шенхаузен, Розенталь, Вильгельмсрюх, Витенау и другие. До сих пор корпус наступал с востока на запад, отбивая один пригород за другим и как бы проходя по северным окраинам Берлина. Теперь же, в соответствии с новым приказом, части корпуса должны были повернуть круто на юг и, выйдя в тыл девятому — центральному — сектору обороны Берлина, нанести удар в направлении Тиргартена, Задача была очень сложная, но и очень почетная. Мы встретили ее радостно, с чувством большой гордости.

Боевой порядок корпуса был выстроен в два эшелона. На левом его фланге наступала наша 150-я дивизия.

В ночь на 24 апреля мы заняли исходные позиции для наступления. Перед фронтом нашей дивизии гитлеровцы удерживали рубеж на северной окраине Рейникердорфа и улицу Фильзенекштрассе. Сведения о противнике у нас были крайне скудные. Появилась срочная работа у разведчиков, благо идти было недалеко. Вскоре поисковые группы возвратились и привели пленных. Они показали, что перед нами держат оборону 807-й и 813-й батальоны фольксштурма.

Наш полк был усилен танковым батальоном 23-й танковой бригады, шестью 122-миллиметровыми самоходными артиллерийскими установками, артдивизионом 328-го артполка, батареей 1957-го истребительно-противотанкового полка и поддерживался двумя гаубичными полками артиллерийской бригады (из состава дивизионной группы).

Утром 24 апреля после мощной 15-минутной артподготовки и стремительной атаки подразделений полка противник начал откатываться. Наш 756-й стрелковый полк, наступая в первом эшелоне, вместе с другими частями к 12 часам полностью овладел пригородом Рейникердорф.

Однако во второй половине дня сопротивление противника резко усилилось. Особенно упорные бои пришлось вести полку с выходом на западную окраину пригорода Веддинг. В полосе нашего наступления оказалось несколько военных заводов и трамвайный парк, превращенные противником в мощные опорные пункты. [78]

Один из военных заводов, обнесенный высокой и толстой железобетонной стеной, преградил путь 2-му батальону. В стене были проделаны амбразуры, к длительной обороне приспособили большинство цехов завода. С потерей этого важного узла сопротивления гитлеровцы практически не могли бы ни за что зацепиться до самого канала Берлин — Шнандауэр — Шиффарт, так как сразу же за заводом начинался большой лесопарк. Понятно, что противник стремился удержать завод и другие опорные пункты вблизи него любой ценой.

Как только наши подразделения приблизились к заводу, фашисты встретили их бешеным огнем. Трижды батальон Клименкова при поддержке танков, самоходных установок и орудий прямой наводки бросался в атаку и трижды откатывался назад, неся потери. Продолжать дальше подобные атаки было бессмысленко.

Для непосредственного управления боем я со своим КП перебрался к Клименкову и разместился метрах в 200 от завода. К 11 часам по моему приказу майор Крымов подтянул все, какие только были в нашем расположении, огневые средства и подготовил по заводу, в первую очередь по ограде — чтобы проделать в ней проломы, — мощный 15–20-минутный артналет. Крымов доложил, что на линию огня поставлено 30 орудий, 12 танков и пять 122-миллиметровых самоходных установок. По цехам завода подготовились бить 328-й артиллерийский полк и батарея 120-миллиметровых минометов старшего лейтенанта Николая Фомича Минакова.

Этого показалось мало, и я вызвал на КП командира взвода противотанковых ружей лейтенанта Никиту Никифоровича Козлова.

— Я знаю, что ваши бронебойщики умело пользуются фаустпатронами.

— Хорошо их освоили, товарищ полковник, — ответил лейтенант. — Стрелять ими совсем несложно, а эффект дают весьма неплохой.

— Сколько фаустов может взять с собой один боец?

— Можно по два в руку, — значит, четыре. Это свободно.

— Так вот, Козлов, как только начнется артналет по заводу, ваш взвод должен подползти к ограде на шестьдесят — семьдесят метров — лишь бы не доставали наши осколки, — и, как только огонь будет перенесен вглубь, дадите четыре залпа по этой треклятой стене. Да выбирайте, где побольше трещин и снарядных пробоин. Бить дружно, [79] кучно, всем вместе, чтобы и стену проломить, и врага оглушить. Ясно?

— Так точно, товарищ полковник.

— Выполняйте.

На этот раз все прошло как по нотам. Только закончился артналет, как один за другим грохнули четыре залпа фаустпатронов бронебойщиков лейтенанта Козлова. «Музыка» получилась эффектная. Не успели осесть дым и пыль, как в проделанные снарядами и фаустпатронами проломы кинулись наши бойцы. Завязался жаркий бой на территории завода. Каждый цех пришлось брать штурмом, и каждый шаг вперед стоил нам крови и жизни боевых товарищей.

Бой гремел еще несколько часов, пока удалось наконец окончательно сломить врага. В отдельных цехах продолжалась перестрелка, когда мы с группой управления вошли на территорию завода. На ходу обсуждали план дальнейших действий. Батальон Неустроева, атаковавший трамвайное депо, ощутимого успеха все еще не имел. Но с падением завода у нас открывалась возможность помочь Неустроеву ударом во фланг и тыл оборонявшим депо.

Тем временем завод был очищен от гитлеровцев. Нам доложили, что около 300 оборонявшихся взято в плен, все они в какой-то странной униформе — полугражданской, полувоенной. Оказалось, что завод оборонял отряд, сформированный из старой гитлеровской гвардии, вот и экипирован он в форму нацистской партии. Гитлер лично напутствовал этот отряд, призывая умереть, но не пропустить русских к центру столицы. Командовали отрядом офицеры-эсэсовцы. Однако умереть за фюрера пожелали далеко не все...

Пока пленных строили в одну колонну, примчался возбужденный капитан Логвинов:

— Товарищ полковник! Бойцы Гитлера поймали.

— Не может быть. Вы что-то путаете, Логвинов.

— Но ведь точно же, товарищ полковник! Сейчас сами увидите!

Через несколько минут два красноармейца привели гитлеровца. Он и вправду оказался поразительно схож с известными всем изображениями бесноватого фюрера фашистского рейха. Точно такая же прядь волос спадает к глазу, такая же щеточка усов, такой же нос.

— Вот он, товарищ полковник, Гитлер-то.

И тут до сих пор молчавший нацист вдруг истошно завопил:

— Найн! Их бин кайн Гитлер! Их бин кайн Гитлер! Гитлер капут! [80]

— Это не Гитлер, — говорю бойцам.

— Как не Гитлер?

— А вот так, Федот, да не тот...

— А может, все-таки сойдет за Гитлера? — хитро жмурит глаза один из красноармейцев.

— У нас в полку, может, и сошел бы, — рассмеялся я. — Но ведь его же тогда надо будет выставлять на всемирное обозрение. Оскандалимся! Уж больно хлипок ваш фашист...

Начштаба майор Казаков доложил, что пленные собраны, и поинтересовался, не желаем ли мы взглянуть на нацистскую «гвардию» ближе.

Медленно идем вдоль колонны. Воцарилась напряженная тишина, слышно даже дыхание.

Вот она, «гвардия» Гитлера. Та, которая намеревалась поставить на колени весь мир, вынашивала планы уничтожения целых народов, чтобы высвободить «жизненное пространство» для арийской расы. Думал ли кто из них о таком финале?

Приказал начальнику штаба отправить пленных в тыл и предупредил, чтобы все были доставлены в целости и сданы до единого. С ними разберутся, кому это положено, и каждому воздастся по справедливости.

Около нас собрались бойцы. Я обратился к ним. Говорил о том, что злость и ненависть не должны ослеплять нас. Злость и ненависть придают силы в бою, но после боя они — плохой помощник и советчик. Мы пришли на немецкую землю прежде всего затем, чтобы освободить Германию от фашизма. А гитлеровских преступников покарает справедливый суд народов. Призвал бойцов помнить о нашей великой миссии и быть достойными ее. Смотрел в их усталые лица и удивлялся, гордился ими, верил им.

День заканчивался. Батальоны совместными усилиями быстро овладели трамвайным парком. Перед полком открылся путь к каналу Берлин — Шпандауэр — Шиффарт.

Генерал Шатилов проинформировал меня, что справа 469-й полк, войдя в полосу наступления 23-й гвардейской дивизии, завязал бои с противником, однако успеха не имел и, приостановив наступление, сосредоточился западнее Веддинга. 674-й полк находился во втором эшелоне дивизии и сосредоточился слева от нас в районе горы Рах.

Когда совсем стемнело, я спустился с наблюдательного пункта на третьем этаже дома в подвал с намерением быстренько поужинать и хоть немного подремать. Однако внизу уже ждал заведующий делопроизводством строевой части штаба полка старшина Андрей Филиппович Мичковский. [81] Он беседовал со своим земляком, кустанайцем, начальником радиостанции сержантом Константином Михайловичем Волочиевым. Взглянул я на старшину и понял, что с отдыхом придется повременить.

Мичковский всегда приходил с кипой документов, чаще всего — наградных листов и приказов о награждении. Необходимо было все просмотреть и подписать. Дело неотложное. Ведь речь шла о людях, которые отличились в бою и которым завтра снова идти в бой. Это так важно — заметить, поддержать, поднять в человеке стремление к подвигу, по достоинству оценивать смелость, отвагу, мужество.

Следует отметить, что старшина Мичковский не только оформлял документы на награды другим, но и сам сумел отличиться не раз. Он был награжден медалью «За отвагу», еще будучи старшиной роты, за то, что сумел пробиться к окруженному батальону в районе Сучинских болот и доставить ему боеприпасы и сухари. Тогда старшине пришлось по шею в болоте отбиваться от преследования, прикрывая всю группу.

Вскоре за мужество и отвагу он получил и орден Красной Звезды.

Неутомимым тружеником и храбрым воином был другой кустанаец, сержант Волочиев. Всем запомнилось, как он, еще будучи телефонистом, восстанавливал перебитую взрывами связь с отрезанным у деревни Ромашево батальоном капитана Петра Кутыша. Выпрыгнув из траншеи, Волочиев помчался вдоль кабеля. Его тут же заметили гитлеровцы и устроили за ним настоящую охоту. Не раз юркая фигура связиста накрывалась разрядами мин и снарядов. И все же в конце концов в ожившей телефонной трубке послышалось долгожданное: «Связь налажена!» Став радистом, Волочиев постоянно находился на КП полка, его радиостанция всегда работала безотказно. А в трудные моменты, когда на КП наседали фашисты, сержант брал в руки автомат, и он действовал в его руках так же безотказно и точно, как и рация.

На утро 25 апреля наша дивизия получила приказ форсировать канал Берлин — Шпандауэр — Шиффарт.

По приказу командира корпуса мы форсировали канал левее, на участке 23-й гвардейской стрелковой дивизии, которая уже преодолела его.

Сначала переправился наш 756-й, а вслед за нами — 469-й полк. Позднее, к 22 часам, на южный берег канала перебрался и находившийся во втором эшелоне дивизии 674-й полк. [82]

После форсирования канала 756-й и 469-й полки сразу же вступили в бой, передвинулись вправо на свой участок наступления и начали пробиваться к обводу центральной части Берлина — северному берегу Фербиндунгс-канала. Там, за Фербиндунгс-каналом, вздымалась нагромождением многоэтажных зданий центральная часть города. Именно там предстояло добить бешено сопротивлявшегося врага, там должно взвиться в весеннее небо красное Знамя нашей Победы.

Но туда нужно было еще дойти...

Вижу рейхстаг!

Как мы узнали позднее, чтобы максимально ускорить разгром берлинской группировки, советское командование бросило в бой дополнительно новые танковые соединения, по городу беспрерывно наносила мощные удары наша авиация и артиллерия. 25 апреля кольцо окружения Берлина сомкнулось в районе Потсдама. Гитлеровское командование лишилось возможности маневрировать резервами и получать подкрепление. Вместе с тем завершение окружения фактически перечеркнуло также надежды гитлеровской верхушки на изменение обстановки путем политических комбинаций и дипломатических маневров.

К концу дня 25 апреля борьба за Берлин перешла непосредственно в центральные районы города.

Чем можно было объяснить упорное сопротивление врага, исключительную ожесточенность боев за Берлин? Ведь из гитлеровских вояк к этому времени, казалось бы, должен быть окончательно выбит пресловутый «дух непобедимости», с которым они в 1941 году вторглись на нашу землю.

Да, этим духом в Берлине даже не пахло. Все чаще нашим бойцам приходилось слышать: «Гитлер капут!» — и видеть поднятые вверх руки. Миллионы немцев уже сознавали, в какую катастрофу вверг Германию их бесноватый фюрер, и проклинали его. Однако над каждым из тех, кто оставался в Берлине, продолжал безраздельно господствовать парализующий чувства и разум страх перед фашистскими карательными органами. По малейшему подозрению, по первому доносу — расстрел. А геббельсовская пропаганда кричала из каждого репродуктора, с каждого печатного клочка бумаги: русские вырежут, солдат, всю твою семью — жену, детей, отца, мать. Ты — немец, а значит, тебе придется отвечать [83] за все содеянное в России. Поэтому пощады не жди, тебе остается только одно: драться до последнего.

К тому же в Берлине собралась масса оголтелого, одержимого патологической ненавистью к нашей стране, к социалистическому строю гитлеровского отребья: эсэсовцев, гестаповцев, активистов нацистской партии. На совести каждого из них было множество преступлений. Понятно, что эти выродки дрались с отчаянием обреченных, оттягивая час расплаты. В эти же дни, как вскоре стало известно, в ряды защитников столицы рейха влились 35 тысяч полицейских и... все уголовные преступники из берлинских тюрем.

Преступная война и фашистский строй превратили гитлеровское воинство в орду убийц.

Ужасы войны — неисчислимые жертвы и страдания, гибель родных и близких, необходимость уничтожать врага — конечно же наложили свой неизбежный отпечаток и на советских воинов. Но, несмотря на все это, они вышли из жестоких испытаний с достоинством и честью. Коммунистическая партия, сама природа социалистического строя взрастили и воспитали советских воинов людьми поразительной отваги и стойкости и вместе с тем — людьми высочайшего гуманизма, достойными своей великой освободительной миссии. Их героизм и мужество в боях за Берлин позволили сломить яростное сопротивление фашистских недобитков, и в этих же боях нашли наиболее полное проявление нравственная чистота, духовная зрелость, человечность освободителей. Подтверждение этому — неисчислимое множество примеров. Многие из них стали хрестоматийными, все они увековечены в величественном памятнике — фигуре Воина-освободителя со спасенной немецкой девочкой на руках в Трептов-парке. Вот только несколько запомнившихся мне эпизодов.

1-й батальон нашего полка штурмовал трамвайный парк. КП полка и батальонов разместились в четырехэтажном доме. Перед нами — вымощенная брусчаткой площадь. Враг сопротивлялся отчаянно. Артиллеристы готовили очередной мощный артналет. Вдруг из большой воронки выскочил старик с ребенком на руках и побежал в нашу сторону через площадь к ближайшему дому. Бойцы 2-й роты, как по команде, прекратили огонь. Замолчали и гитлеровцы. Но только на мгновение. Из здания трамвайного парка ударил пулемет. Старик упал как подкошенный, на площади осталась рыдающая девчушка лет четырех.

Наши бойцы буквально оцепенели. [84]

— Товарищ лейтенант, разрешите?... — первым пришел в себя и обратился к командиру роты парторг сержант Борис Никонович Лотошкин.

— Опасно, сержант. Скосят же вмиг! — Но, встретив взгляд Лотошкина, тихо добавляет: — Смотри сам. Такое дело...

Лотошкин пружинисто выпрыгнул из окна и, петляя, помчался к девочке. Он перепрыгивал через воронки, полз по-пластунски, перекатывался. Пули часто зацокали вокруг него о камня. Наши бойцы открыли яростный огонь по гитлеровцам, стремясь хоть как-то помочь смельчаку. Комбат Неустроев бросился к телефону, чтобы попросить ударить по фашистам артиллеристов. Все происходит в считанные минуты. Еще мгновение — и Лотошкин, схватив девчушку, бросился в ближайшую воронку. Проходит минута, вторая — не появляется. Неужели настигла вражеская пуля? Наконец показывается краешек каски. Жив! Все с облегчением переводят дыхание. Яростно ударили наши пушки. Лотошкин стремительно выскакивает из воронки и, прижав ребенка к груди, петляя, несется к своим. Фашисты стреляют еще сильнее. А сержант бежит, будто заговоренный, еще несколько метров — и сваливается на руки товарищей! Бойцы обнимают отважного парторга, а он стоит смущенный и счастливо улыбается...

...Когда 28 апреля полк вел бои в районе Моабитской тюрьмы, неподалеку от нее пожар охватил большой многоэтажный дом. Пробегая мимо, санинструктор 6-й роты Марина Диева услышала детский плач и крики, доносящиеся со второго этажа. Не раздумывая, девушка бросилась в пылающий подъезд. В комнате, где, по ее расчетам, должны были находиться дети, было полно дыма. Детей нашла по крику, выбила окно. Тут как раз подоспели связисты Вера Абрамова и Мария Петренко. Связав простыни, Марина спустила на них в руки подруг троих детей. Так же были спасены и две немецкие женщины.

Пламя, в последний момент охватившее комнату, опалило отважному санинструктору лицо, серьезно повредило зрение, восстановить которое, несмотря на длительное лечение, полностью Марине так и не удалось.

...В первый же день, как только мы вступили в Берлин, майор Чапайкин доложил, что повара Михаил Уваров и Зоя Машкова просят разрешения выдавать ежедневно хотя бы по одному котлу пищи гражданскому населению. Невозможно, говорят, смотреть на измученных голодом людей, особенно детишек. Такое разрешение было дано. [85]

...Не раз бывали случаи, когда дом, в котором засели гитлеровцы, мы могли бы вдребезги разнести с помощью артиллеристов, но, узнав, что там укрывается также гражданское население, не делали этого. Пушки молчали, а вперед, навстречу вражеским пулям, шли советские бойцы. Шли и падали на чужую землю. Герои жертвовали собой, чтобы жили немецкие дети, женщины, старики...

Наши потери были нестерпимо горькими и болезненными. Но они не были напрасными. Вспоминаю весну 1965 года, когда я был приглашен в ГДР на празднование 20-й годовщины освобождения Германии от гитлеризма. Все время пребывания на немецкой земле меня сопровождал подполковник танковых войск Ричард Фишер. Он окончил нашу Военную академию бронетанковых войск имени Маршала Советского Союза Малиновского Р. Я. и отлично говорил по-русски. И вот что он рассказал о том, как встретил первого советского солдата.

Отец Ричарда был рабочим. С приходом к власти фашистов его бросили в концлагерь, оттуда он уже не вернулся. Когда пришли советские войска и в городе закипели бои, 15-летний Ричард, оставив мать и сестренку, выбрался из убежища поглядеть, что делается на улице. Только вышел из ворот, вдруг окрик:

— Хальт! Хенде хох!

Мальчуган замер с поднятыми вверх руками. К нему приближался советский солдат!..

А солдат подошел, разглядев, кто перед ним, велел опустить руки и спросил по-немецки:

— Во дворе есть немецкие солдаты?

— Все сбежали.

— А отец твой где? Тоже с ними?

Выслушав рассказ об отце, боец погладил мальчишку по голове и сказал:

— Плохи, братец, твои дела. Но ничего, не горюй, будешь теперь жить по-другому. Мы недаром сюда пришли...

Затем снял вещевой мешок, вынул буханку хлеба, банку консервов, несколько кусков сахара, завернул все в газету.

— Бери, браток. Беги к матери. А мне воевать надо...

Ричард никогда не забудет этого солдата. Не забудут наших воинов и тысячи других немцев, спасенных из огня, из-под завалов, из затопленных убежищ, станций метро. Геббельс кричал о зверствах большевиков, а наши воины сразу же, как только откатывался дальше бой, подвозили походные кухни и тут же делились с немецкими детьми [86] солдатской пищей. Шла битва не только за каждый дом, улицу, квартал. Шла битва за каждого человека, за возрождение у немецкого народа новых надежд, нового видения и понимания мира...

* * *

На центральную часть Берлина была нацелена вся 3-я ударная армия, в состав которой входил наш 79-й стрелковый корпус. Правее нашей армии в западном и северо-западном направлении наступала 47-я армия, а слева к центру Берлина, как и мы, пробивалась 5-я ударная армия.

К концу дня 25 апреля наш полк должен был выйти к Фербиндунгс-каналу. Вокруг грохотал бой, везде дым, смрад, все завалено кирпичом, невозможно даже различить направления улиц, и кажется, что эти каменные джунгли бесконечны, сколько и в какую сторону ни пробивался бы. Бойцы устали до предела, но никто об отдыхе даже не вспоминал. Каждый понимал, что войне вот-вот конец, и делал все возможное, чтобы он настал скорее.

А гитлеровцы оборонялись отчаянно. Не дойдя километра два до Фербиндунгс-канала, полк вынужден был остановиться. Замедлился темп наступления и других наших частей. Войска несли чувствительные потери. Чтобы сберечь людей и технику, необходимо было всесторонне осмыслить обстановку, наметить более эффективный план действий.

Во второй половине дня 25 апреля командиры полков были срочно вызваны на КП дивизии. Мы шли к командиру дивизии с плохим настроением и знали, что нас ждет далеко не приятный разговор.

Генерал Шатилов, как и следовало ожидать, встретил нас неприветливо. Да это и понятно. Похвалиться заметными успехами в тот день ни один из нас не мог. С этого Василий Митрофанович и начал.

— Так кто будет докладывать: я вам или вы мне? — окинул он нас суровым взглядом. — Задача дня не выполнена. Ни один полк до сих пор к каналу не вышел. — Генерал выдержал неприятную паузу и обратился ко мне: — Полковник Зинченко, объясните, что помешало полку выполнить до конца задачу дня?

В таких ситуациях, естественно, любой ответ звучит неубедительно. Несколько сникнув под взглядом комдива, я, помнится, ответил что-то не очень внятное, вроде того, что наступать тяжело, противник дерется отчаянно, до последнего, не считаясь с потерями. Приблизительно в таком же [87] духе доложили полковник Мочалов и подполковник Плеходанов.

— А что же вы хотели, — сурово спросил комдив, — чтобы противник встречал вас с распростертыми объятиями? Да вы же знаете, кто здесь остался! Загнанный и смертельно раненный зверь всегда огрызается отчаянно и готов на все. — Генерал помолчал и четко приказал: — Нужно использовать всю мощь артиллерии и танков. Их у нас вполне достаточно. Снарядов не жалеть. Смелее выдвигайте танки и орудия в боевые порядки подразделений. — После этого, снова помолчав, Василий Митрофанович взволнованно произнес: — Наша дивизия получила задачу: форсировать Фербиндунгс-канал и, наступая через район Моабит, выйти к реке Шпрее в районе моста Мольтке и захватить его. В дальнейшем наступать на рейхстаг и быть в готовности овладеть им.

Наступать на рейхстаг... Да ведь это же будет последняя наша боевая задача в боях за Берлин! Пусть это еще не приказ непосредственно о взятии рейхстага, а лишь задача на перспективу, не разложенная еще по дням и часам, но она уже поставлена! По мере нашего продвижения вперед она все более и более будет конкретизироваться. Главное, что она доверена нам, и теперь все зависит от того, сумеем ли мы оправдать это высокое доверие!

Генерал Шатилов уточнил задачи полкам. Наш 756-й полк получил приказ выйти к мосту через Фербиндунгс-канал в районе железнодорожной станции Бойсельштрассе, захватить его и в дальнейшем наступать через район Моабит в направлении моста Мольтке на реке Шпрее, 469-й полк наступает справа, 674-й остается во втором эшелоне дивизии.

Закончив, генерал перевел взгляд на начальника политотдела дивизии подполковника Михаила Васильевича Артюхова. Тот был сосредоточен, чувствовалось, что он хочет сообщить нам нечто весьма важное. И Михаил Васильевич взволнованно начал:

— Товарищи! Командующий генерал-полковник Василий Иванович Кузнецов и член Военного совета армии генерал-майор Андрей Иванович Литвинов подписали приказ об учреждении девяти знамен, то есть по одному на каждую дивизию. Назначение всех знамен одно: та дивизия, которая первой выйдет к рейхстагу, и должна будет водрузить это знамя на его куполе. Имейте в виду, товарищи, что водружение знамени будет иметь большое политическое значение... — Все мы, затаив дыхание, слушали начальника политотдела, [88] стараясь не пропустить ни. слова. А его голос зазвучал сильнее, звонче и торжественнее: — Приближается день и час нашей великой победы над фашистской Германией, и вы должны отчетливо понимать, какой высокой была бы честь, каким огромным было бы для нас всех счастье, если бы воины нашей дивизии водрузили Знамя Военного совета армии над поверженным рейхстагом. Знамя над рейхстагом еще больше поднимет боевой наступательный дух всех воинов Красной Армии и ускорит окончательный разгром врага. Необходимо провести широкую разъяснительную работу во всех подразделениях по поводу вручения нашей дивизии одного из этих знамен. Надо провести митинги, партийные и комсомольские собрания. Еще раз подчеркиваю: дело большой политической важности, и нужно, чтобы люди почувствовали это...

Никогда не забыть, как мы, трое командиров полков, вышли от комдива. Не попрощались торопливо, не поспешили в свои части, как всегда это делали после таких совещаний, а встали рядом, молча, без единого слова закурили. Нужно было что-то сказать, но все слова казались малозначительными и неуместными. Наконец я прервал молчание:

— Ну что же, друзья, разве уж так важно, кто первым выйдет к рейхстагу? Главное, что мы туда непременно выйдем! И если эта честь выпадет кому-либо из нас, то другие должны всячески помогать ему. Так же, как мы помогали друг другу до сих пор.

Одновременно взлетели и сомкнулись в крепком пожатии три руки...

Сообщение об учреждении знамен молниеносно облетело все части. В армии между дивизиями, а в дивизиях между полками сразу же разгорелось соревнование за право установить Знамя Победы над рейхстагом.

В подразделениях состоялись короткие митинги, беседы, партийно-комсомольские собрания. К концу дня 25 апреля о знамени, врученном дивизии, и его назначении знали все.

А между тем битва за Берлин продолжала полыхать без пауз и перерывов, требуя все новых усилий и новых жертв...

В течение ночи полк медленно, с боем продвигался вперед. 1-й батальон капитана Неустроева шаг за шагом теснил противника. Особенно отличилась 3-я рота. Успеху одной из наиболее удачных атак способствовали бойцы Николай Михайлович Карнаков и Георгий Владимирович Петраков, уничтожившие очень опасную огневую точку гитлеровцев. [89]

В сложных условиях ночного боя особенно важна была бесперебойная связь. Ее надежно обеспечил юный радист Виталий Савчен. С двадцатикилограммовой рацией он ни на шаг не отставал от комбата, получив ранение, из боя не вышел. В 1943 году этот семнадцатилетний паренек пришел в военкомат и попросился на фронт. Ему посоветовали подрасти. Но юноша добился своего. В 1944 году он пришел к нам в полк и вскоре был награжден орденом Красной Звезды. Став радистом, вновь сумел показать себя героем. Именно из таких проявлений мастерства, стойкости, отваги и складывался наш общий успех.

К 8 часам утра 26 апреля полк по Зеештрассе вышел к каналу. 2-й батальон попытался с ходу захватить мост, но был остановлен ураганным огнем из-за канала. Одновременно справа к каналу подошел 469-й полк и слева — части 171-й дивизии.

За Фербиндунгс-каналом многоэтажные здания сливались в сплошные массивы кварталов. Этот район города был особенно хорошо приспособлен к обороне. Каждый дом служил сильным опорным пунктом, все они, как правило, поквартально объединялись в узлы сопротивления. Их дополняла и связывала в одно целое система инженерных оборонительных сооружений. Многие улицы и переулки преграждали баррикады и противотанковые рвы. Подступы к каждому опорному пункту могли перекрываться многослойным огнем из соседних зданий. Опорные пункты оборонялись гарнизонами, численность которых в зависимости от тактического значения объекта достигала роты, а то и батальона.

В системе обороны широко использовались подземные сооружения и коммуникации города: метро, бомбоубежища, канализационные коллекторы, всевозможные водосточные и водоотводные каналы, трубы, туннели. Огневые точки в железобетонных колпаках, как правило, были установлены вблизи выходов из подземных сооружений. При угрозе их захвата гарнизон отходил подземными ходами. Разветвленная система подземных коммуникаций позволяла противнику осуществлять быструю и скрытную переброску своих подразделений из квартала в квартал, неожиданно появляться в любом месте, даже глубоко в тылу наших передовых частей. Диверсионные группы автоматчиков, снайперов, фаустников устраивали засады, неожиданно открывали огонь по автомашинам, танкам, артиллерийским расчетам, нападали на связистов, одиночных солдат и офицеров, [90] выводили из строя линии связи. В случае возникновения опасности диверсанты исчезали под землей.

Серьезным препятствием на пути наших войск оказались также реки и каналы, которые пересекали в разных направлениях город. Отходя за них, гитлеровцы взрывали мосты и огнем с противоположного берега стремились превратить полосу воды буквально в полосу смерти. Такой вот полосой смерти лег перед нашим полком и Фербиндунгс-канал.

Берега канала спадают к воде вертикальными каменными стенами. Между берегами всего каких-то полсотни метров. Но как их преодолеть? Даже вне зоны досягаемости вражеского огня переправиться через канал непросто. А под огнем? Вражеские позиции подходят почти вплотную к противоположному берегу, а с пятидесяти метров даже плохой стрелок попадает в цель...

Мост через канал гитлеровцы подорвали. Однако взрыв был не совсем удачен: уцелели две продольные балки. Посреди канала между ними был разрыв метра полтора. По балкам можно было бы перебежать поодиночке, но никто не знал, выдержат ли они после взрыва вес человека. Испытывать эту «переправу» было бы рискованно даже в мирных условиях, а тут надо решаться на бросок под градом пуль и осколков.

Передний край противника в полосе наступления нашего полка проходил непосредственно по южному берегу Фербиндунгс-канала, гавани Вестхафен и железнодорожному полотну станции Бойсельщтрассе. В расположении противника разведчиками было выявлено 7 орудий прямой наводки, много минометов, до 60 различного типа пулеметов. При обстрелах наших позиций гитлеровцы также не жалели фаустпатронов. Кроме того, обороняющихся на нашем участке поддерживали два дивизиона тяжелой артиллерии. Шапками не закидаешь. Атакуя противника в лоб, можно было за считанные минуты понести большие потери и не решить задачу. Обстановка на других участках, как мне стало известно, была не лучше.

Необходимо было мощным тараном пробить брешь и укреплениях врага, подавить его огонь. Командир дивизии генерал Шатилов, придя к такому выводу, действовал исключительно энергично и последовательно. Роль тарана возложил на 756-й стрелковый полк.

— Ваше дело, товарищ Зинченко, — напутствовал генерал, — идти вперед, пробивая брешь в обороне противника. Заботу о флангах и всем прочем беру на себя. [91]

Начиная с этого дня, 26 апреля, и до момента капитуляции врага 756-й полк наступал впереди дивизии. К тому времени в полку насчитывалось 980 солдат и офицеров. В 1-м батальоне было 350 человек, приблизительно столько же — во 2-м. Нам был придан танковый батальон 23-й танковой бригады (21 танк и шесть 122-миллиметровых самоходных артиллерийских установок), дивизион 328-го артиллерийского полка, батарея 1957-го истребительно-противотанкового полка. Мы имели также свои артиллерийские и минометные подразделения, хорошо обстрелянные в берлинских боях и относительно полнокровные. Кроме того, полк поддерживали два полка гаубичной бригады. Можно себе представить, какой мощи мог достигать сконцентрированный на узком участке удар всех этих средств.

На каждую стрелковую роту, наступающую в первом эшелоне, приходилось 6–7 орудий и 7–8 танков. Средства усиления придавались даже каждому взводу, с орудием и танком могло идти в бой каждое отделение. Специальных штурмовых групп решено было не создавать, так как по насыщенности огневыми средствами, опыту бойцов и командиров штурмовым фактически был весь полк. Батальоны наступали поочередно, и средства усиления работали все время на те подразделения, которые шли вперед.

Однако силу и мощь нашего тарана определяли не только дополнительно выделенные нам огневые средства.

Около 10 часов утра 26 апреля на КП полка прозвенел звонок и поступило распоряжение подполковнику Ефимову прибыть на командный пункт дивизии.

Не прошло и 40 минут, как снова позвонили с КП дивизии. Беру телефонную трубку и слышу взволнованный голос Ефимова:

— Товарищ полковник, поздравляю! Знамя Военного совета комдив вручил нашему полку. Вот оно, у меня в руках!

Я несколько секунд помолчал, осмысливая радостную новость, а потом, стараясь сдержать волнение, сказал:

— Иван Ефимович! И тебя также от всей души поздравляю. Прошу заверить командование дивизии от имени всего состава полка и от меня лично, что мы оправдаем высокое доверие. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы первыми быть у стен рейхстага и водрузить на нем врученное нам знамя!

Тут же мы договорились, что знамя он принесет не на КП полка, а прямо в 1-й батальон, отведенный как раз во второй эшелон, и там проведет короткий митинг. [92]

На КП полка подполковник Ефимов возвратился под большим впечатлением, которое произвел на него митинг в 1-м батальоне.

— Когда я прибыл в батальон, там уже все знали, что знамя вручено нам. Солдатский «телеграф» сработал, — рассказывал он. — Лейтенант Берест встретил меня радостной улыбкой, уже и помещение успели подготовить для митинга. Собрали батальон в большом подвале. Я развернул знамя, наблюдаю за бойцами... — Взгляд Ивана Ефимовича потеплел, он будто снова был там, среди бойцов... — Этого не передать словами. Это нужно видеть. Все понимают, что это не просто знамя, а олицетворение чего-то самого дорогого, о чем мечтали: победа, конец войне, счастье жить, не идя ежедневно на смерть!.. И когда я объявил, что нашему полку выпала большая честь установить это знамя на куполе рейхстага, грянуло громовое «ура», крики «Даешь рейхстаг!», «Вперед на рейхстаг!».

Замполит замолчал, минуту смотрел куда-то мимо нас, сквозь стены, содрогающиеся от артиллерийской канонады.

— А как выступал командир взвода старший сержант Илья Сьянов, парторг первой роты! Помните, говорит, товарищи, как мы десятого февраля подошли к границе рейха и увидели сделанные танкистами щиты с надписями: «Вот она, фашистская Германия!» и «Добьем фашистского зверя в его собственном логове, в Берлине!»? Тогда мы думали: дойти бы. И вот мы в Берлине. Так не пожалеем же ни сил, ни самой жизни, чтобы первыми ворваться в рейхстаг, чтобы скорее добить фашистскую гадину! Даешь рейхстаг! — Ефимов снова помолчал, а затем совсем тихо закончил: — Я верю, что они будут первыми. Их теперь не удержит ничто.

Доверие, оказанное полку, нужно было оправдывать сразу же. И первое испытание — форсировать Фербиндунгс-канал...

26 апреля в 12 часов после 10-минутной артподготовки в атаку поднялся 2-й батальон. 4-я рота бросилась к разрушенному мосту. Однако, не добежав до него метров 25–30, вынуждена была остановиться и, потеряв двоих убитыми и троих ранеными, отошла в укрытие на исходные позиции.

Атака сорвалась. Однако она была не безрезультатной. За время боя мы засекли ряд до сих пор не известных нам огневых точек противника. Все пулеметы 1-го батальона, оставшегося во втором эшелоне, заняли позиции для ведения огня по окнам зданий на вражеском берегу. Лучшие [93] стрелки разместились на верхних этажах с задачей уничтожить каждого гитлеровца, откуда бы он ни высунулся. На 400-метровом участке фронта было поставлено на прямую наводку 26 орудий, около 40 танков, шесть 122-миллиметровых самоходных установок.

В 12 часов 4-я рота снова пошла в атаку. И снова ей пришлось отступить. После этой попытки она была отведена в тыл.

Сорвать еще одну атаку мы не имели права. Конечно, та, же самая 4-я рота снова и снова могла идти грудью на пули, точно так же могли бы идти другие роты. Но это уже была бы бессмысленная демонстрация бессилия командиров.

Нужно было чем-то озадачить противника, сбить его с толку, ввести в заблуждение, поставить его в такие условия, чтобы он оказался неспособным воспрепятствовать нам.

Начальник химслужбы дивизии капитан Н. Н. Мокринский по указанию командира дивизии подготовил постановку дымзавес. Командиру химвзвода нашего полка Анатолию Андреевичу Панину было дано задание во время артподготовки переправить своих людей через мост и поставить минут на 15 дымовую завесу на берегу, занятом врагом. Впереди химиков на мост должны были выйти полковые саперы лейтенанта Васильченко, чтобы проверить, выдержат ли уцелевшие балки, и по возможности усилить их. Все это было весьма рискованно. Но не более, чем просто идти на пули и снаряды противника.

Каждый боец, каждый расчет и экипаж получил задачу, куда и как стрелять. У каждого орудия побывал и лично проверил знание задачи майор И. А. Крымов, у каждого танка — заместитель командира танковой бригады подполковник М. В. Морозов. Артиллерия и минометы, стоящие на закрытых позициях, должны были бить по станции Бойсельштрассе, разрушить складские помещения в 200 метрах правее нее и как бы окаймлять огнем 2-й батальон, когда он приступит к переправе через канал. Место впереди 4-й роты заняла 5-я рота.

В 20 часов 30 минут на 400 метрах фронта одновременно загрохотало до 150 стволов, вражеский берег сплошь заклубился разрывами.

Из подвального этажа, где размещался КП полка, выскочила группа саперов и побежала к мосту. До него метров 200. Все видно как на ладони. А в бинокль можно различить даже выражения лиц. Ближе, ближе, вот уже у берега. Залегли. Еще момент, и один из них вскакивает, стремительно подбегает к мосту. Бежит по уцелевшей балке к середине. [94] Останавливается на краешке у разрыва, несколько раз подпрыгивает. Балка выдерживает. Отступает на несколько шагов, разбегается и перепрыгивает на кончик второй балки. Припал к ней, огляделся. Замечает разбросанные взрывом шпалы и доски настила, хватает одну из них, снова возвращается к месту разрыва. Прилаживает доску, проверяет, крепко ли держится, и бежит дальше к противоположному берегу. Молодчина, умница!..

Все с замиранием сердца следят за действиями отважного сапера. Мне уже доложили, что это красноармеец С. И. Станкевич. Паренек уже не раз выручал свой взвод в трудную минуту. Но этот геройский поступок оказался последним в его жизни. Он успел проложить путь другим, успел добежать до вражеского берега. И здесь его настигла фашистская пуля...

А по балкам уже бежала цепочкой группа химиков во главе с помкомвзвода старшиной Н. В. Тиньковым. Канонада продолжала грохотать так, что казалось, полопаются барабанные перепонки в ушах. По сигналу капитана Мокринского с КП химики зажгли шашки, густо-сизый дым повалил огромными клубами и через минуту заслонил нас от противника.

Наблюдаю в бинокль, как 5-я рота бросилась к мосту. Вперед вырвался взвод младшего лейтенанта А. С. Баранова. Вижу, что командир роты старший лейтенант И. К. Черниченко уже подбегает к мосту, но вдруг как подкошенный падает на землю. Баранов на миг склоняется над ним, затем выпрямляется, что-то кричит, потрясая поднятым в руке автоматом, и увлекает бойцов вперед. Первыми проскакивают через мост бойцы С. М. Порван и С. В. Замостяник. Вместе с 5-й ротой перебираются за канал и пулеметчики взвода младшего лейтенанта Ю. М. Герасимова. Мгновенно разворачивают они свой «максим», открывают огонь, помогая роте закрепиться на плацдарме.

Через час на противоположный берег канала переправился весь 2-й батальон. К 23 часам батальону удалось выбить противника из складских помещений и в сотне метров западнее от них захватить участок железнодорожного полотна.

Я приказал комбату Клименкову надежно закрепиться на захваченном плацдарме и обеспечить переправу 1-го батальона и наведение через канал моста для танков и артиллерия. Это было теперь самым важным. Противник конечно же не будет сидеть сложа руки, а, оправившись, сделает все возможное, чтобы сбросить в воду успевшие переправиться подразделения. [95]

Опасения оправдались. Личному составу 2-го батальона выпала самая тяжелая с начала боев в Берлине ночь. Придя в себя, гитлеровцы провели одну за другой четыре отчаянных атаки со стороны Сименсштрассе и вдоль железнодорожного полотна. Но батальон Клименкова не только выстоял, дав возможность переправить основные силы полка и дивизии, но и изрядно измотал противника, нанеся ему чувствительные потери.

К 3 часам ночи с 26 на 27 апреля через канал переправился 1-й батальон и занял исходные позиции уступом вправо за 2-м батальоном. Вслед за ним в один из подвалов складских помещений был перенесен и командный пункт полка.

Ночь выдалась на редкость темной. Видно было лишь, как то тут, то там вспыхивают огни взрывов да время от времени за каналом чернильную тьму с шипением прорезают осветительные ракеты противника. Подбежав с адъютантом Новинским к мосту, мы несколько минут никак не могли найти балку с доской.

Вокруг посвистывают шальные пули, то тут, то там плюхаются в воду снаряды и мины и водяные фонтаны с шумом спадают в темень канала. Освещать переправу нельзя. Это все равно, что выставить себя вместо мишени. Наконец проскакиваем на другой берег. Тут нас ожидает высланный навстречу Неустроевым связной, и через несколько минут мы уже в подвале на КП 1-го батальона.

К концу ночи через канал переправился также 469-й полк. Обе части до рассвета вели бой и сумели отбить еще несколько зданий.

Тем временем дивизионные саперы вместе с саперными подразделениями, выделенными командованием корпуса, навели переправу, и по ней немедленно были переброшены артиллерия и минометы, в том числе пять батарей 86-й тяжелой гаубичной бригады полковника Н. П. Сазонова.

С рассветом гитлеровцы снова зашевелились. Было ясно, что они попытаются вернуть утраченные позиции. В 8 часов от станции Бойсельштрассе началась атака. 2-й батальон встретил врага дружным сосредоточенным огнем, и атака быстро захлебнулась. Однако через полтора часа гитлеровцы полезли снова, на этот раз значительно большими силами. И снова 2-й батальон встретил их стойко и мужественно. По приказу комбата Клименкова бойцы подпустили противника метров на сорок и с криком «ура» поднялись в рукопашную. Их порыв был настолько мощен и стремителен, что гитлеровцы повернули назад и бросились бежать. [96]

Буквально на их плечах батальон ворвался на станцию Бойсельштрассе, где взял в плен роту фашистов — 110 человек вместе с командиром. Батальон захватил находившийся неподалеку от станции концлагерь, в котором оказалось около 1200 узников, в большинстве — советских военнопленных.

После этого 2-й батальон сменили подразделения 525-го полка 171-й дивизии, к этому времени также переправившегося через канал.

После каждого боя командиру исключительно важно проанализировать все его детали, разобрать действия подразделений и командиров, уяснить причины как успехов, так и неудач. Не менее важно выяснить, кто и в какой момент совершил искусный маневр, сделал решающий рывок, отметить отличившихся. Без этого нельзя идти в новый бой.

Во 2-м батальоне с момента атаки моста и до захвата станции Бойсельштрассе находился капитан Логвинов. Его наблюдения и впечатления были очень интересны. Он рассказал: «Перед 4-й ротой, конечно, стояла чрезвычайно трудная задача. Но я заметил, что она оба раза поднималась в атаку как-то вяло и недружно, с оглядкой. Сразу же было видно, что бойцы не уверены в успехе. Позже, когда к атаке начала готовиться 5-я рота, я подумал: а что, если и эта рота пойдет вперед с таким настроением? Своими мыслями поделился со старшим лейтенантом Черниченко.

— Я это тоже заметил, — ответил ротный. — Пойду с головным взводом. Я уверен, что бойцы пойдут за мной, что бы там ни было.

Как только был дан сигнал атаки, Черниченко поднялся во весь рост, бросился вперед.

— В атаку! За мно-о-ой!.. — перекрыл грохот боя его уверенный голос. Все бойцы дружно бросились за своим командиром. Вот уже и мост. До него остается каких-то полтора-два метра! И тут Черничеико падает, сраженный вражеской пулей. Бойцы на миг растерялись. Ну, думаю, сорвется атака...

Но тут раздался звонкий высокий голос:

— Рота! Слушай мою команду!.. За нашего командира, за мной, впере-о-о-д!

Это младший лейтенант Баранов.

— Отделение, за мной! — первым на его призыв откликнулся командир отделения сержант Светличный. Его отделение первым ворвалось на мост и первым зацепилось за противоположный берег. [97]

Вслед за отделением Светличного перебрались через мост и мы с Барановым, остальные бойцы роты — за нами. Как ни молотили во время артподготовки фашиста, и дымовую завесу отличную поставили, но все равно на мосту ох как несладко пришлось. Мины, снаряды то там, то здесь рвутся, фаусты один за другим падают, пули кругом свистят. Да, многим бойцам не посчастливилось проскочить этот проклятый мост...

Зацепились там за полоску земли, а когда собралась вся рота — ударили вдоль Бойсельштрассе. Чувствуем, идет дело. Но вдруг из-за угла выползает «тигр»! Ведет огонь из пулеметов, водит туда-сюда хоботом пушки и посылает снаряд за снарядом. Рота врассыпную, в подъезды, подворотни, залегли — никакого движения.

И тут снова сержант Светличный:

— Разрешите, мы его, фашиста, укротим?

Логвинов с восхищением рассказывал, как Светличный, прихватив рядовых С. В. Замостяника, С. Д. Хилкова и С. Л. Парфина — бойцов как на подбор, кавалеров ордена Отечественной войны, — «укрощали» «тигра»:

— Ждем, ждем — вдруг взрыв! Глядим, а «тигр» пылает, как свеча. Ну, а дальше уже пошло и пошло. Вот как...» — закончил излюбленным словом свой рассказ Логвинов.

* * *

К 11 часам через Фербиндунгс-канал переправились и заняли места в боевых порядках стрелковых рот танки. 150-я и 171-я стрелковые дивизии изготовились для нового удара.

Перед 150-й дивизией была поставлена задача наступать через старинный район Берлина Моабит, перерезать главную магистраль этого района — улицу Альт Моабит, захватить парк Клайн-Тиргартен и выйти на берег Шпрее. А за Шпрее — Тиргартен, правительственные учреждения, рейхстаг...

756-й шел, как и прежде, в первом эшелоне дивизии. В 12 часов началась 10-минутная артподготовка. 2-й батальон через боевые порядки 1-го снова пошел в атаку.

Пробиваться сквозь проломы в стенах, подвалы, фантастические сплетения руин было нередко легче, нежели улицами и дворами. Роты упрямо продвигались вперед. Врываясь в здания, бойцы старались захватить прежде всего лестницы и коридоры, чтобы задушить противника, лишить его возможности маневрировать внутри помещений. Часто [98] вспыхивали ожесточенные схватки. Тут уже не поможет ни танкк, ни пушка. Исход боя решали автомат, граната, бутылка с зажигательной смесью, отбитые у врага фаустпатроны. Первым заметить, первым дать очередь, бросить гранату. С первого же раза в цель. Второй попытки в таком бою, как правило, не дается. А когда доходило до рукопашной, то и это оружие оказывалось ни к чему — били врага прикладами, главным оружием становился кулак, нож, обломок кирпича. Большую роль играли физическая закалка, тренированность. Враг дрался отчаянно, но рукопашной гитлеровцы боялись и почти всегда уступали в ней нашим бойцам.

К 16 часам, медленно продвигаясь, 1-й батальон достиг улицы Вильгельмсхафенер. Под вечер перерезали важнейшую магистраль района — улицу Альт Моабит. Тут полк вынужден был остановиться. Путь преградили печально известная всему миру тюрьма Моабит и чрезвычайно сильно укрепленные кварталы вокруг нее. Нужно было разведать подступы, подтянуть тылы, собрать для удара мощный огневой кулак.

К этому же времени 469-й полк, продвигавшийся справа, вышел на берег Шпрее. Слева 171-я дивизия продолжала бои в районе стадиона и учебного плаца.

Запомнился интересный эпизод. Пулеметчик Архип Энна и его второй номер Антон Мосейчук вели огонь через улицу по засевшему в четырехэтажном доме противнику. И вдруг оттуда, метрах в 60 от наших бойцов, выскочила и что есть мочи побежала в нашу сторону какая-то девушка. Энна прекратил огонь. Лежавший рядом Мосейчук вдруг встал на колени и закричал:

— Галя! Галя! Сюда быстрей!

И девушка узнает его! С криком «Дядя Антон!», «Дядя Антон!» она, заливаясь слезами, падает в объятия Мосейчука.

Еще пятнадцатилетней девчушкой Галю угнали в Германию. Три года фашистской неволи! И вот наконец свобода.

— Тебя же могли убить, — заметил я в беседе с Галей, когда ее проводили на КП полка.

— Ой, дяденька, родной! Пусть бы и убили, но не было больше моченьки терпеть ни одной минуты!.. — И все время повторяла: — Товарищи, товарищи — как это здорово, как прекрасно звучит, дорогие вы мои, родные!..

В конце этого дня генерал Шатилов подвел некоторые итоги. Наша дивизия нанесла противнику существенный урон: около 200 солдат и офицеров убито, 173 взято в плен. [99]

Захвачено более 200 автомашин. Очищено от врага 12 заводов.

Командир дивизии отметил отличные действия танкистов 23-й танковой бригады, поддерживавшей наше соединение. Бригада начала свой путь под Москвой, вступив в бой еще даже полностью не укомплектованной людьми и боевыми машинами. Выпало ей сражаться и на огненной Курской дуге. За образцовое выполнение боевых заданий и проявленные доблесть и мужество при освобождении украинских городов Севска, Глухова, а позднее Речицы бригаде были присвоены почетные наименования Глуховской и Речицкой.

На белорусской земле за участие в разгроме бобруйской группировки противника и освобождении Барановичей бригада награждена орденом Суворова II степени. За бои на польской земле на знамени бригады засиял орден Красного Знамени, а позднее за овладение городом Альтдам — орден Ленина.

С 21 апреля до 2 мая, пока не закончилась битва в Берлине, 756-й полк ни разу не отводился во второй эшелон. И все это время днем и ночью с нами были танкисты 23-й танковой бригады.

Пехота, продвигаясь вперед, укрывалась за развалинами, выступами стен, в подъездах, пробиралась через дома, дворы, подвалы. Танкистам же приходилось наступать заваленными улицами, каждую минуту рискуя попасть под огонь установленных в укрытиях орудий, врытых в землю вражеских танков и самоходок. Из каждого окна, каждого подъезда зданий по обеим сторонам улицы в любой момент в броню мог впиться коварный фаустпатрон, могла полететь под гусеницы граната. А танкисты шли. Шли, неся потери. На место подбитой машины становились другие и снова уничтожали гитлеровцев гусеницами, броней, точными выстрелами орудий, свинцовым ливнем пулеметов. С благодарностью вспоминаю я командира танковой роты старшего лейтенанта П. Е. Нуждина, командира танкового взвода лейтенанта А. К. Романова, командира танка старшего лейтенанта А. Г. Гаганова, механиков-водителей старшего сержанта П. Е. Лаврова и старшину И. Н. Клентай и многих других воинов-танкистов.

Особой дерзостью и отвагой отличался экипаж, которым командовал Герой Советского Союза старший лейтенант В. И. Чудайкин. Его танк не раз был подбит и горел, но отважные танкисты с честью выходили из сложнейших ситуаций, помогая пехоте выполнить боевую задачу. [100]

Действия танкистов умело направляли командир бригады полковник Семен Васильевич Кузнецов, заместитель комбрига по строевой части подполковник Михаил Васильевич Морозов, заместитель командира бригады по политической части полковник Исаак Абрамович Пригожий и начальник штаба бригады подполковник Трофим Кириллович Катырко.

С утра 27 апреля — снова вперед. После ожесточенной схватки с фольксштурмистами овладели парком Клайн-Тиргартен и полностью очистили улицу Альт Моабит.

Во время боя за парк на одном из участков впереди отделения сержанта Михаила Алексеевича Ляпкало бежал командир взвода младший лейтенант Николай Крылов. Уже на окраине парка младший лейтенант выскочил на пригорок — прямо на автоматные очереди гитлеровцев. Упал и замер. Ранен, убит? А если жив?

Уже в санроте сержант Ляпкало рассказал:

— Спасать надо было командира. Поднимаю голову, а к нему уже ползет красноармеец Дмитрий Есликов. Вдруг рядом мина как рванет! Ранило Есликова в ногу, кровь хлещет, пришлось ему поворачивать обратно. А к взводному пробирается Ваня, молоденький красноармеец из пополнения, первый день в отделении, я даже фамилии не успел напомнить. Вот не повезло парнишке — тут же сразу и он получил ранение. Ну, думаю, мой черед... Ползу, пули кругом так и свистят. Командир уже рядом, но вдруг что-то как ударит в руку! Разрывной, фашист угодил. Дотянул все-таки до взводного, тронул — живой. Давай тащить его и так, и сяк, и на спине. От боли мутит! Метров двадцать было всего, а казалось — километры. Вытянул. Будет жить младший лейтенант. Совсем ведь молоденький, мне, поди, в сыновья годится. Одного жаль: рейхстаг рядом, а мне руку вон как упаковали...

Смело поднимались первыми в атаку командиры, в самое пекло шли за ними бойцы. Ибо каждый знал и был уверен: рядом боевые друзья, побратимы — они не подведут, они всегда выручат, не пожалеют ради товарища ничего, даже жизни.

* * *

Следующая наша цель — мост Мольтке. До него оставалось еще километра три.

Комбату Клименкову было приказано выделить одну роту, чтобы блокировать тюрьму Моабит. Направленная для [101] решения этой задачи 6-я рота лейтенанта Рыжкова с двумя танками и полковой батареей капитана Винокурова двинулась уступом влево за 1-м батальоном с целью обойти тюрьму и занять оборону фронтом против нее, чтобы не допустить контратак гарнизона тюрьмы в тыл и фланг полка. А Неустроеву — как можно быстрее выйти к Шпрее.

Однако все обернулось иначе. На КП полка позвонил комдив:

— Зинченко, видишь тюрьму Моабит?

— Отлично вижу, — отвечаю. — От КП до нее метров триста.

— Пленные говорят, что там Геббельс. Немедленно окружить и взять тюрьму. Непременно схватить Геббельса.

2-й батальон находился рядом, во втором эшелоне. 6-я рота уже выступила, чтобы блокировать тюрьму. Значит, 2-му батальону и брать ее. Ему немедленно я передал почти все огневые средства.

Хмурая громада тюрьмы настороженно молчала. Огромное пятиугольное сооружение будто съежилось, ожидая удара и готовясь ответить на него всей своей затаенной силой и злобой. Ее толстенные старинные стены не боялись пуль и снарядов, в окнах решетки сняты, и каждое из них стало теперь амбразурой. Хорошо организована круговая оборона.

4-я рота старшего лейтенанта Печерских быстро пошла вперед, пробиваясь к тюрьме через дворы, дома, подвалы. За ней, ликвидируя уцелевших и продолжавших сопротивление гитлеровцев, наступала 5-я рота младшего лейтенанта Баранова. К 12 часам тюрьма была полностью окружена.

Сдаваться гитлеровцы явно не собирались и чувствовали себя в ней уверенно. Снаряды орудий прямой наводки, танков и даже 122-миллиметровых самоходных установок ничего не могли сделать ее мощным стенам. Каждый маневр наших подразделений гитлеровцы встречали огневым шквалом. Мы не могли сдвинуться с места ни на шаг. А комдив приказал скорее ворваться в тюрьму и сделать все, чтобы ни в коем случае не ускользнул Геббельс.

— Сейчас я их, подлецов, приведу в чувство, — воскликнул командир 86-й тяжелой гаубичной бригады полковник Н. П. Сазонов, находящийся здесь же, на КП полка. — Выкатим на прямую наводку 152-миллиметровую дорогушу — пусть понюхают, чем пахнет ее гостинец. [102]

— Это было бы неплохо! Но ведь вашу пушку можно вытянуть только тягачом, а на нем никакого броневого прикрытия, — возразил я.

— А разве у ваших пехотинцев есть такое прикрытие? Или, может, есть иной выход? Будем рисковать.

Через некоторое время Сазонову сообщили, что орудие уже двинулось на указанную позицию. Трактор ведут добровольцы.

— Докладывают, что, как только водителям разъяснили, насколько опасная и ответственная задача выпала на их долю, вести трактор изъявили желание все, как один. Решили, что пойдут только коммунисты и комсомольцы. Однако остальные страшно обиделись. Мы также, говорят, беспартийные большевики. Пришлось бросать жребий, чтобы отобрать пятерых. Они и тянут орудие.

Вскоре из окна дома на Альт Моабит, в котором разместился КП полка, мы увидели тягач и пушку. Она, по-видимому, должна была стать правее кирхи на открытой площади перед тюрьмой метрах в 300–350.

Пока что пушка идет под прикрытием зданий. Водитель — совсем юный парнишка — сидит прямо и напряженно смотрит вперед. Еще две-три минуты — и он, беззащитный, не имея возможности даже пригнуться, медленно выведет свой трактор на открытое место, под ливень пуль и осколков. Он знает об этом. В бинокль мне хорошо видно его лицо. Оно спокойно. Только губы крепко сжаты.

Из тюрьмы сразу же замечают, как трактор выползает из-за дома. Первый момент немцы молчат, будто пораженные отчаянной смелостью наших ребят, но, увидев, что они им готовят, открывают неистовую стрельбу. А трактор ползет и ползет, уже прошел десятка три метров. Но вот гремит несколько длинных пулеметных очередей, и прошитый пулями тракторист медленно склоняется на рычаги...

Из-за машины стремительно выскакивает другой водитель, бережно кладет убитого товарища рядом и берет рычаги, еще теплые от его рук, в свои. Тяжелый тягач проходит 15–20 метров, и второй водитель, выбитый свинцом из сиденья, падает на мостовую... А на его месте — третий! Дает полный газ, рывок, быстрый разворот — и огромное орудие уже смотрит своим внушительным жерлом на тюрьму. Водитель успевает соскочить с трактора в объятия двоих своих товарищей, а возле орудия уже хлопочут артиллеристы.

Лишь тогда почувствовал я боль в пальцах, стискивающих бинокль. Все стоявшие рядом также буквально оцепенели, [103] наблюдая за этим героическим беспримерным поединком со смертью...{3}

Через несколько минут орудие тяжело ухает, и первый же его снаряд вырывает изрядный кусок стены. Артиллеристы посылают снаряд за снарядом, бойцы 2-го батальона снова поднимаются в атаку. Огонь противника слабеет, гитлеровцы явно в панике. Наши врываются внутрь тюрьмы. Короткая схватка — и гитлеровцы капитулируют.

А где же Геббельс? Его нет ни среди пленных, ни среди убитых. Неужели ускользнул?!

Да, Геббельс здесь действительно был, подтвердили пленные, но незадолго до нашего прорыва в этот район выехал неизвестно куда. Он, оказывается, был ответственным за оборону этого сектора Берлина и по приказу Гитлера все время «поддерживал дух» обороняющихся здесь фашистских вояк.

В тот день, 28 апреля, Геббельс сбежал от нас. Но от своего приговора ему убежать не удалось. Через несколько дней мне все-таки довелось увидеть его, вернее, то, что когда-то было им. Лежал он маленький, жалкий. На обгорелом трупе из одежды уцелел лишь остаток галстука на шее. Как петля... Рядом с ним его жена и шестеро собственноручно умерщвленных ею детей. Теплый майский ветер гнал обгорелые куски бумаг, бывших еще недавно важными документами фашистского рейха. К трупам наши специально назначенные офицеры подводят захваченных в плен высокопоставленных гитлеровцев, и они опознают мертвых.

— Да, это доктор Геббельс... Да, это Магда Геббельс... Да, это их дети... — ошеломленно бормочут те, кто годами преклонялся и пресмыкался перед фашистскими бонзами. И лишь теперь, возможно, начинают осознавать всю глубину катастрофы, к которой они привели свою страну и ее народ...

Жаль было, конечно, что Геббельс нам не попался, зато тюрьма была взята. Бой за нее завершился к 15 часам. Из тюремных казематов были освобождены находившиеся в них политзаключенные.

Когда полк вышел к Шпрее, в тюрьме разместились наши тылы. Майор Чапайкин был очень доволен: лучшего помещения у тыловиков не было, наверное, за всю войну. Даже лошади нашли приют и укрытие. [104]

Все эти дни тыловики трудились просто-таки героически, проделали колоссальную работу. Не только наш полк — все войска, принимавшие участие в Берлинской битве, не чувствовали недостатка ни в чем. А сколько же всего было нужно — боеприпасов, оружия, снаряжения, продовольствия! И все это необходимо было привезти за тысячи километров, доставить в подразделения, подать на позиции.

Вспоминается 400-километровый переход полка через Польшу. К службам тыла требование — не менее чем дважды в день кормить бойцов горячей пищей. И кормили. Ездовые — наш полк полностью был на конной тяге, — кроме того, еще должны были заботиться о лошадях. Сам отдохнул ли, сыт ли — неважно, а лошади должны быть накормлены, напоены, готовы снова к доставке грузов. Не легче и поварам. Только обед раздал, а уже и ужин пора готовить, а там и о завтраке для тех, кто на передовой, нужно думать. Бывало, по нескольку суток не смыкали глаз. К тому же тылы всегда были не в полном штате, всегда в тылах одному за двоих приходилось работать.

Именно такими — всегда озабоченными, до предела занятыми, с воспаленными от бессонницы глазами, но всегда собранными, расторопными, энергичными помнятся наш командир транспортной роты лейтенант Сергей Андреевич Еретнев, командир санитарной роты Иван Григорьевич Нестеренко, командир комендантского взвода лейтенант Петр Павлович Воронов, бойцы Иван Алексеевич Мищенко, Василий Павлович Бубнов, Алексей Дмитриевич Химушкин, многие другие воины-труженики...

После взятия Моабитской тюрьмы 1-й батальон, получив все освободившиеся средства поддержки, начал успешное наступление вдоль улицы Альт Моабит, ведущей к мосту Мольтке. Но вскоре новое препятствие — пятиэтажное П-образное здание, принадлежавшее, как оказалось, министерству финансов и занимавшее целый квартал. Оно стояло на правой стороне Альт Моабит и оказалось в тылу 1-го батальона, двигавшегося чуть левее. Гитлеровцы оборудовали здесь мощный опорный пункт и держали под сильным обстрелом все прилегающие к нему подступы. Не овладев этим зданием, к мосту не выйдешь. Овладеть им при огневой поддержке 1-го батальона получил приказ батальон Клименкова.

После 15-минутной артиллерийской обработки здания в него стремительно ворвалась 6-я рота и рассекла его гарнизон на две части. Одновременно с разных сторон к нему устремились 4-я и 5-я роты. К 18 часам здание было полностью [105] очищено, и 2-й батальон надежно закрепился в нем. Это позволило 1-му батальону пробиться к мосту Мольтке. Попытка с ходу захватить его успеха не имела.

Под вечер КП полка также переместился в министерское здание, тут же в полуподвальных помещениях расположились и КП батальонов.

Перед нами Шпрее. Речка для масштабов такого огромного города невелика. Однако ее вялое течение сковывали железобетонные берега, возвышавшиеся над уровнем воды метра на три и более. Из-за реки, особенно из зданий вдоль набережной Шлиффен-уфер, интенсивно простреливался из всех видов оружия каждый метр на нашей стороне. О форсировании реки на подручных средствах не могло быть и речи. Оставалось одно — прорываться через мост Мольтке: гитлеровцы его не подорвали. Однако для этого надо до предела сузить фронт атаки полка, но и тогда при такой насыщенности огня пытаться проскочить через него было равносильно самоубийству. К тому же вход на мост был перегорожен стенкой метра полтора высотой и не менее метра в толщину. На другом конце — такая же стенка, а по всему мосту — надолбы. Все это против наших танков. Попробуй расчистить им дорогу под огнем... Значит, снова придется первым идти пехотинцу. Неширокая река стала на нашем пути чрезвычайно серьезной преградой.

Выйдя к Шпрее, подразделения полка вынуждены были остановиться, чтобы немного перевести дыхание, пополниться боеприпасами, тщательно подготовиться к броску через Шпрее к Тиргартену. Мост Мольтке взяли под наблюдение и обстрел, чтобы не подпустить гитлеровцев, если они вознамерятся взорвать его.

Последние рубежи, последние испытания. По всему было видно, что за Шпрее предстоят трудные бои. Мощный узел сопротивления гитлеровцев опирался на треугольный квартал, начинавшийся напротив моста Мольтке и тянувшийся влево вдоль улицы Кронпринцен-уфер. Весь квартал состоял из четырех-пятиэтажных зданий, сливавшихся в сплошной массив. Правее моста, то есть западнее его, возвышалось мощное здание министерства внутренних дел, которое мы называли «домом Гиммлера». Несколько правее этого здания, метрах в 300 к юго-западу, — театр Кроль-опера. Прямо на юг, в 500 метрах от моста Мольтке, — рейхстаг, за ним в 250 метрах — Бранденбургские ворота, в 400 метрах — южная оконечность Тиргартена. Важное место в системе обороны центрального сектора занимал также квартал иностранных посольств. [106]

Оставались не километры, а лишь сотни метров. Но каких метров!..

По нашим сведениям, этот район обороняло до 10 тысяч гитлеровцев. Они имели достаточное количество всевозможного вооружения и боеприпасов. Особенно фаустпатронов. Подступы к мосту Мольтке держали под многослойным прямым и перекрестным огнем орудия прямой наводки и пулеметы.

На этот узел сопротивления наступал весь наш 79-й стрелковый корпус. Его поддерживали значительные силы артиллерии, минометов, танков. Но атаковать нужно и можно было пока лишь узкую полоску моста.

Из этой части дома министерства финансов, где разместился командный пункт полка, плохо просматривался мост и подступы к нему. Решили перейти в южную часть здания. Минут через 20 капитан Кондрашов доложил, что удобное место для КП найдено. Я приказал капитану Логвинову свертываться и, как только будет дана связь, всем переходить на новый КП. Сам же с группой управления поспешил через двор. Только прошли несколько десятков шагов, как вдруг сзади прогрохотал мощный взрыв. Оглянулись — на месте помещения, в котором только что мы находились, дымятся развалины. Бросились назад. Вход на второй этаж завален нагромождениями обломков. А под ними остались капитан Я. С. Назюта, командир радиовзвода младший лейтенант М. С. Ланда, другие наши офицеры и красноармейцы. И никакой надежды, что хоть кто-нибудь из них жив.

Давать волю чувствам не было времени. Чтобы сохранить жизнь многим нашим товарищам, быстрее прорываться к последнему пристанищу гитлеровцев, добить их!

С нового КП обзор отличный. Видно как на ладони мост, дома за рекой. Но прежде чем атаковать противоположный берег, необходимо сделать все возможное и необходимое на этом берегу. Правее моста, метрах в 200 от нас, дом, выходящий к Шпрее, еще удерживали гитлеровцы. Из него они обстреливали во фланг 1-й батальон, перекрывая сильным огнем подступы к мосту. К тому же дом был весьма удобен для размещения наших огневых средств. Оттуда они могли бы оказать хорошую поддержку во время атаки моста. Овладеть этим домом было приказано Клименкову.

Роты 2-го батальона быстро заняли исходные позиции. Короткий мощный артналет — и атака. Впереди 4-я рота. Бойцы атакуют дружно, с подъемом. В течение часа дом был полностью очищен, и в нем начали обживаться наши артиллеристы и пулеметчики. [107]

На очереди мост. Но до него еще надо добраться. Атака с ходу показала, что это будет непросто. 1-й батальон сосредоточился в доме министерства финансов. Отсюда атаковать мост наиболее удобно. В 12 часов интенсивный артналет, и батальон поднимается в повторную атаку. 1-я рота, которой выпало идти впереди, сразу же попала под бешеный огонь. Стало ясно, что и на этот раз к мосту не прорваться. Пришлось отходить.

Во время атаки получил тяжелое ранение командир 1-й роты старший лейтенант Е. К. Панкратов. Капитан Неустроев, докладывая об этом, выразил серьезную озабоченность тем, что равнозначную замену такому командиру вряд ли удастся найти. Оставлять роту без командира в такой тяжелый момент также нельзя. Я посоветовал ему назначить командиром роты парторга, старшего сержанта Илью Яковлевича Сьянова. Он уже два года командовал взводом, не раз приходилось ему принимать на себя и командование ротой. Хоть и без офицерских погон, но не уступит в знании военного дела и опыте многим офицерам, авторитет среди бойцов имеет неоспоримый. Так Сьянов стал командиром 1-й роты.

При отходе после последней неудачной атаки никто не заметил раненого красноармейца, который остался на открытом месте между мостом и зданием министерства финансов. Уже из укрытия бойцы увидели, как он пытается ползти в нашу сторону. Гитлеровцы тоже заметили его и открыли по раненому сильный огонь. А боец медленно и упрямо продолжал ползти к своим. И каждое его движение острой болью, немым укором отдавало в сердце всех, кто наблюдал эту сцену.

Из подвального окна выскользнула медсестра Марина Диева и бросилась к раненому. Добежала, подхватила, втащила в ближайшую воронку. Там перевязала его и минут через десять двинулась с ним ползком. Наши артиллеристы, танкисты, пулеметчики, стрелки открыли ураганный огонь по гитлеровцам, стремясь прикрыть отважную медсестру и раненого.

Было видно, что ползти и тащить раненого Марине тяжело. Вокруг них по булыжнику и брусчатке стучали пули. Тут на помощь подруге бросилась Валентина Казарова. Подбежала, и вместе они потащили бойца дальше.

— Скорее, скорее сюда! — кричали отовсюду бойцы, будто девчата сами не старались как можно быстрее добраться до спасительного укрытия. Несколько бойцов все же не выдержали, выпрыгнули из окон и, подхватив раненого [108] и его спасительниц на руки, укрыли их за стенами дома. Все облегченно вздохнули. Геройские у нас девушки!

Подруги не только спасли жизнь еще одному бойцу, они своей отвагой зажгли сердца десятков воинов и вдохнули в них новые силы, укрепили решимость скорее одолеть врага.

Еще во время атаки моста на КП полка прибежал командир санитарного взвода лейтенант Иван Бойко и сообщил, что мы... окружены. Фашисты прошли в тыл, к южной части парка Клайн-Тиргартен, и обстреляли повозки с ранеными, которых сопровождал Бойко. Я поручил капитану Кондрашову взять саперов и взвод разведчиков и немедленно ликвидировать гитлеровцев. Прошло около часа, и вот Кондрашов вернулся. Он доложил, что тыл очищен, захвачено... около 200 пленных.

Мы с Иваном Ефимовичем недоверчиво переглянулись. Кондрашов заметил это и усмехнулся:

— Не верите? Пленные стоят во дворе. Уверяю, таких пленных у нас еще не бывало. Не желаете взглянуть?

Мы поднялись из подвала во двор и увидели картину действительно необычную — строй женщин в эсэсовской форме. Среди них даже несколько офицеров. Выяснилось, что это жены офицеров СС, погибших под Сталинградом. Гитлер мобилизовал эсэсовских вдовушек, чтобы они отомстили за своих мужей или отправились вслед за ними. На первое вдовушки оказались неспособными, второго явно не пожелали.

...Позвонил комдив и приказал: завтра, 29 апреля, взять мост во взаимодействии с батальоном 674-го полка, овладеть зданием министерства внутренних дел и занять исходное положение для штурма рейхстага. 469-й полк, проинформировал генерал, очищает южную часть Моабитского района и занимает оборону широким фронтом вдоль северного берега Шпрее. 674-й полк без одного батальона находится во втором эшелоне дивизии и вводится в бой при штурме рейхстага.

Я пригласил комбатов и командиров приданных подразделений, объявил приказ комдива. Наметили план действий. На главном направлении так и остается 1-й батальон, который взаимодействует с батальоном Давыдова, 2-й вступит в бой при атаке «дома Гиммлера». Тут же согласовали план взаимодействия стрелковых и приданных подразделений. Уточнить детали плана договорились завтра утром непосредственно на местности. [109]

На этом наконец закончился еще один, казалось бесконечный, день. Все неотложное вроде решено. Можно бы попробовать два-три часика отдохнуть.

Однако заснуть никак не удавалось. Из головы не выходил проклятый мост. Ясно, что гитлеровцы будут драться за него с остервенением. Затянуть его штурм — значит застопорить наступление всей дивизии, опоздать к рейхстагу, не выполнить ответственнейшую задачу.

Мост — ключ ко всему району, прилегающему здесь к берегу Шпрее. И враг сосредоточил все внимание на его обороне. По нашим подсчетам, только в прилегающих непосредственно к мосту домах засело по меньшей мере до батальона гитлеровцев. У них достаточно артиллерии, поставленной на прямую наводку. Их позиции позволяют вести по мосту губительный фланкирующий и косоприцельный огонь из стрелкового оружия и фаустпатронов.

С Кенигсплаца — площади перед рейхстагом — по мосту вели огонь тяжелые орудия. А мост — как на ладони. Батальону Неустроева до него почти 300 открытых метров.

Две атаки 1-го батальона никакого результата не дали.. Что же, и завтра вот так снова и снова посылать бойцов под огонь? Немного пользы и чести принесет такая тактика. А сколько людей погибнет? Что может быть хуже и горше смерти на последних метрах, в последние дни, часы войны?. Сможешь ли ты, командир, спать спокойно потом, после Победы, вспоминая эти метры и эти часы?

Нужен был четкий план захвата моста. Продуманный, обоснованный во всех деталях и главное — чем-то озадачивающий противника.

На рассвете 29 апреля я поднялся на пятый этаж здания министерства финансов, где был оборудован наш наблюдательный пункт.

— Что нового у противника? — спросил у капитана Кондрашова, который встретил меня.

Всю ночь был слышен шум и лязг гусениц, — ответил он.

— Уж не отходит ли?

— Некуда ему уже отходить, — понял шутку Кондрашов. — Стягивает на передний край все, что может.

Метр за метром осматриваю поле предстоящего боя. Сверяю снова и снова свои ночные размышления и расчеты. Прежде всего меня интересовали поперечные каменные стенки-заборы по обеим концам моста и надолбы, разбросанные по нему. Для танков преграда, а для пехотинца прикрытие! Но до моста 300 метров, на которые в любой [110] момент может быть обрушен смертоносный шквал огня, Именно здесь необходимо как-то перехитрить врага, выиграть хотя бы две-три минутки, чтобы проскочить к мосту, к первой спасительной стенке. А уж дальше пойдет!..

Мои размышления вдруг прервал разведчик Парчевский, ведущий наблюдение за противником.

— Товарищ полковник! — взволнованно доложил он. — Я, кажется, вижу... купол рейхстага!

Припав к биноклю, внимательно всматриваюсь туда, куда показывает Парчевский. В предутренней мгле действительно проглядываются неясные контуры купола. Будто наполовину погруженная в воду рубка фантастического подводного корабля. Несомненно, это был рейхстаг!

Через несколько минут на наблюдательный пункт, прихрамывая (последствия все того же злосчастного взрыва на старом КП полка), поднялся капитан Логвинов.

— Товарищ полковник! — доложил он, сияя по-мальчишески радостной улыбкой. — Внизу уже все знают, что виден купол рейхстага. Вот как!

— Как здоровье, самочувствие, капитан? — спрашиваю.

А он будто не слышит.

— Какие будут указания, товарищ полковник?

Спросил он это так, будто теперь, когда виден купол рейхстага, нужно всем немедленно что-то делать, действовать. И какие, дескать, там разговоры о здоровье, самочувствии, если виден рейхстаг?!

— Немедленно вызовите на наблюдательный пункт комбатов, командиров артиллеристов и танкистов, — не смог удержаться от улыбки и я. — Это пока все.

Когда все собрались, я, к большой своей радости, увидел, что вместе с заместителем командира танковой бригады подполковником М. В. Морозовым в помещение наблюдательного пункта входит старый боевой товарищ командир 328-го артиллерийского полка майор Георгий Григорьевич Гладких.

— Прибыл?! — шагнул я ему навстречу, и мы, крепко обнявшись, расцеловались. — Из ремонта, значит?

— Из ремонта, из ремонта, — забасил Гладких. — Врачи все грозились меня в тыл сплавить. И это в такой момент! Насилу вырвался от них. Все боялся, что без меня рейхстаг возьмете.

— Не волнуйся. Успел в самый раз!

Георгий Григорьевич — кадровый офицер. Вначале по совету отца-шахтера поступил в горный техникум. Однако давнишняя мечта победила: с третьего курса ушел в артиллерийское [111] училище. Боевое крещение лейтенант Гладких получил в 1940 году во время войны с Финляндией. В одном из боев сам встал к прицелу и из пушки, выдвинутой на прямую наводку, разнес вражеский дзот, долго не позволявший своим огнем подняться нашей пехоте. Тогда ставить орудия на прямую наводку было в новинку, лейтенант Гладких в числе первых в совершенстве овладел этим эффективным приемом ведения боя.

С первых же дней сформирования 756-го стрелкового полка вместе с ним неразлучно через все испытания шел 328-й артиллерийский. С первого же знакомства у нас с Георгием Григорьевичем сложились отличные дружеские и деловые отношения, мы понимали один другого, как говорится, с полуслова. Гладких всегда лично наблюдал за ходом боя и моментально реагировал на любые изменения обстановки. Его маневры огнем всегда были целесообразными, своевременными и эффективными. Не скрою, что именно этим, в первую очередь, и порадовало меня его появление на наблюдательном пункте. Ведь в бою за мост артиллерия должна сыграть едва ли не решающую роль. И если ее действиями будет руководить сам Гладких, можно быть спокойным.

Я детально изложил свой план захвата моста. 1-й батальон строит свой боевой порядок в несколько цепей, наступающих одна за другой, что позволит непрерывно наращивать удар по противнику. В первой цепи пойдет стрелковый взвод, усиленный пулеметными расчетами и саперным отделением. Вместе с ними идет также взвод бронебойщиков лейтенанта Козлова, вооруженный фаустпатронами. Все бойцы должны быть максимально обеспечены боеприпасами и иметь не менее чем по 5 гранат на тот случай, если придется определенное время вести бой на противоположном берегу в отрыве от основных сил.

— Какой взвод выделяете? — спросил я Неустроева.

— Первым, думаю, пойдет взвод младшего лейтенанта Лебедева.

— Согласен. Лебедев не растеряется, решительный командир.

Излагаю далее суть плана. Главное — проскочить на мост. Чтобы ввести в заблуждение противника, артподготовку будем вести необычным порядком. В 9.30 артиллерия, минометы, танки открывают пятиминутный ураганный огонь по вражеским позициям. Максимально интенсивный огонь ведется также из всех видов стрелкового оружия. Внезапно огонь прекращается. Пятиминутная пауза — и снова [112] огонь! Затем с пятиминутным перерывом еще два таких же мощных огневых налета. В 10 часов из всех видов оружия снова открывается самый мощный, наиболее интенсивный огонь. Его начало — сигнал для атаки моста взводом Лебедева. Огонь будет вестись непрерывно, прикрывая атакующих до тех пор, пока они не перейдут мост и не атакуют дом напротив него.

Самое главное, что должен сделать взвод Лебедева, — это добежать до стенки, перегораживающей вход на мост. Не останавливаясь и укрываясь за надолбами, бойцы перебегают к стенке на другом конце моста, накапливаются за ней и делают передышку. Это первый этап атаки.

Затем бронебойщики лейтенанта Козлова дают несколько залпов из фаустпатронов по дому через улицу Кронпринцен-уфер. Дружный бросок — взвод Лебедева врывается в этот дом. Козлов со своими бойцами остается за стенкой, прикрывает Лебедева и следит, чтобы противник не заблокировал его в доме.

Не дожидаясь, когда первый взвод достигнет второй стенки, к мосту бежит следующий, отвлекая внимание противника и способствуя развитию успеха взвода Лебедева.

Снова спрашиваю Неустроева:

— Кто пойдет во второй цепи?

— Первая рота Сьянова.

— Хорошо, согласен. За захват моста и плацдарма на том берегу Шпрее ответственны, капитан, вы. Готовьте людей к штурму. Командир 2-го батальона капитан Клименков получил задачу организовать плотный огонь по окнам «дома Гиммлера» и быть готовым перейти на противоположный берег Шпрее вслед за 1-м батальоном.

Начальник артиллерии полка майор Крымов должен был распределить цели между орудиями прямой наводки, танками и самоходными установками, организовать косоприцельный и окаймляющий мост огонь с прекращением в тот момент, когда бойцы Козлова дадут залп из фаустпатронов и Лебедев атакует дом за мостом.

Артиллеристам майора Гладких поручалось бить по огневым точкам врага в «доме Гиммлера», а также левее моста в треугольном квартале, кроме того, быть готовыми подавить огонь вражеской артиллерии и минометов, стреляющих с закрытых позиций. Одновременно вся артгруппа должна была подготовить заградительный огонь по улице Шлиффен-уфер и Кронпринцен-уфер в случае контратак противника.

Кажется, продумано и предусмотрено все возможное. В Берлине только лишь занимается утро. До начала артподготовки [113] два часа. Подготовка к штурму моста началась.

Подполковник Ефимов со всеми помощниками — в подразделениях. Задача в принципе ясна всем, значение боя за мост — также. Но всем дорого напутственное слово политработников. Коммунисты и комсомольцы будут впереди. Это не просто призыв, пожелание. Каждый из них получил поручение, точно знает, какое конкретно место в бою ему надлежит занять, чтобы быть впереди.

В 1-м батальоне эту работу направлял агитатор полка капитан Прелов, исполняющий одновременно и обязанности парторга полка, так как парторг капитан Крылов в это время заболел. Решили, что с ударным взводом Лебедева пойдет парторг роты сержант Борис Никонович Лотошкин. На усиление взвода с ним пойдет также группа лучших бойцов-комсомольцев. Боевые листки и листки-молнии во всех ротах на одну тему: взять мост.

О своем плане взятия моста доложил комдиву. Он одобрил его и на усиление нашего огневого удара прислал дополнительно противотанковый дивизион майора Ильи Михайловича Тесленко.

И вот от мощного залпа содрогается земля. Пять минут огненного урагана. И внезапно наш огонь прекращается. Но что это? Вокруг моста продолжают густо рваться мины и снаряды! Значит, гитлеровцы попались на нашу хитрость: ожидая атаки, они открыли заградительный огонь из всех своих огневых средств. Их стало значительно больше, чем вчера, понатащили, очевидно, за ночь все, что смогли. Попали бы под такой огонь атакующие — смело бы их начисто. Не помогли бы ни стенки, ни надолбы...

Наши артиллеристы только и ждали, чтобы вражеские батареи обнаружили себя. Буквально через какие-то секунды на них обрушиваются наши снаряды. Гитлеровцам сразу же становится невмоготу: позиции их артдивизиона и минометных батарей накрыты точно, их огонь на глазах слабеет. Умолкают и наши.

Затем ударил второй шквал артподготовки. После пятиминутной паузы — третий. И вот наконец четвертый удар — самый мощный. Весь противоположный берег Шпрее превращается в настоящий ад. Рушатся стены зданий, земля ходит ходуном. Командир 1-го батальона капитан Неустроев по телефону докладывает:

— Лебедев пошел!

Все внимание присутствующих на КП полка — туда, на мост, где все ревет и грохочет в огне. С замиранием сердца [114] ждем появления наших бойцов. Наконец вот они! Бегут, перепрыгивая через воронки, вперед, вперед!

Вот за бойцами Лебедева — петеэровцы Козлова, обвешанные фаустпатронами. Головастые «фаусты» мешают, но бронебойщики все же бегут быстро и ловко.

С ними рядом перепрыгивает через воронки еще кто-то из офицеров. Смотрю в бинокль. Так и есть: старший лейтенант Беляев, комсорг полка. Что-то кричит, показывает рукой вперед. Молодец, комсомолия!

Бойцы бегут что есть силы, а отсюда, с КП, кажется, что расстояние между ними и мостом совсем не уменьшается. От волнения и нервного напряжения секунды кажутся бесконечными. Скорее, скорее, дорогие мои!.. Еще немножечко, еще один бросок! Ну, наддайте! Только не останавливайтесь!

Сбитый с толку и ошеломленный нашим огнем, противник до сих пор еще не пришел в себя, однако огонь, вначале неприцельный, разрозненный по мосту и подступам к нему, все крепчает. И падают на истерзанную землю, на выщербленные пулями камни капли горячей крови.

Наконец первые бойцы достигают предмостовой стенки. Это парторг роты командир отделения сержант Б. Н. Лотошкин и с ним бойцы Б. А. Коломиец, Т. Д. Комащук, А. Д. Еиновский. Вскоре рядом с ними — вся первая группа. Прижались к стенке, на несколько мгновений затаились. Но засиживаться нельзя, пока враг оглушен и растерян, надо действовать.

В бинокль хорошо видно, как к мосту с большой сумкой через плечо и автоматом в руке бежит лейтенант медслужбы Иван Бойко. Вдруг в десятке метров от спасительной стенки резко, как бы натолкнувшись на незримую преграду, останавливается, хватается за грудь и медленно оседает на мостовую.

Медсестра Александра Новинская, бежавшая за ним, подхватила лейтенанта и в момент оттащила под прикрытие стенки. Резким движением разрывает гимнастерку и безвольно опускает руки: помощь лейтенанту уже не нужна...

Наша артиллерия и танки продолжали интенсивно обстреливать позиции противника, не давая ему опомниться. Тем временем бойцы Лебедева все еще оставались за первой стенкой, и это начинало тревожить. Нельзя допускать заминки, нельзя дожидаться, пока противник сориентируется и предпримет ответные меры! Будто угадывая эти мысли, бойцы по-пластунски выползают из-за стенки и, прижимаясь к перилам по обеим сторонам моста, движутся вперед. [115] Первыми ползут рядовые Яков Дмитриевич Алексеев и Владимир Сергеевич Ефремов из отделения Лотошкина. За ними — сам Лотошкин и остальные бойцы отделения, весь взвод.

Еще несколько томительных минут. Но вот уже все лебедевцы сосредоточились за стенкой на противоположном конце моста, изготовились для броска через набережную. Без задержки проскочил к ним и взвод Козлова.

Один за другим грохают три залпа из фаустпатронов. Наша артиллерия, танки и минометы прекращают или переносят огонь в глубь вражеской обороны. Пулеметчики и бронебойщики Козлова берут под интенсивный обстрел окна домов напротив моста. Взвод Лебедева одним рывком пересекает набережную Кронпринцен-уфер и врывается в средний подъезд углового дома. Тем временем по мосту на помощь Лебедеву переправляется рота Сьянова.

Переживания тех минут у его участников не забылись, не сгладились даже по прошествии десятилетий.

Вспоминает один из участников этого боя, бывший парторг роты Борис Никонович Лотошкин:

«...Те памятные дни не забыть. Мне особенно врезалось в память форсирование моста через Шпрее. Мы его прозвали «огненным» мостом. И это так. Фашисты били по нему с трех сторон: слева, и справа, и с фронта, из красного дома, что за мостом через улицу.

Бежим мы к мосту — пули свистят, искры выбивают из камня мостовой, снаряды падают, правда, ни один не попал в нас — все больше в воду шлепались, поднимая водяные столбы. Впереди бегут командиры. Думаю: нехорошо, непорядок это. И кричу: «Отделение, поднажми! За мной!»

Мы первыми добежали до каменного забора. Я немедленно организовал огонь по окнам красного дома.

Когда за забором собрались все, командир взвода Николай Лебедев подал команду: «Третье отделение! Вперед, к следующему забору!» Это мое отделение, значит. Но подняться нельзя. Ползем по-пластунски от надолбы к надолбе, прижимаясь к бетонным перилам моста. Осталось метров десять до забора. Даю команду: «Отделение, за мной! Бегом к забору!» И тут меня ранило в руку, кровь моя осталась на этом мосту. Здесь же был убит комсомолец Комащук из моего отделения. Я его никогда не забуду. Это был храбрый солдат...»

К 11 часам весь 1-й батальон вместе с командиром перешел мост и сосредоточился в комнатах полуподвального и первого этажей дома, захваченного 1-й ротой. [116]

Решили немедленно перенести за Шпрее и КП полка. Впереди меня с группой разведчиков бежал капитан Кондрашов. Однако перед мостом нас встретил плотный огонь пулеметов и фаустпатронов из-за Шпрее, в особенности из красного здания — «дома Гиммлера», расположенного правее моста. Началась интенсивная перестрелка на противоположном берегу и вокруг углового дома, занятого батальоном Неустроева, левее моста. Пришлось нам отойти назад в укрытие. Неустроев доложил, что гитлеровцы в угловом доме контратакуют и батальон ведет ожесточенный бой. Видно, гитлеровцы начинают приходить в себя.

Недооценивать принимаемых фашистами мер нельзя. Надо Неустроеву помочь, усилить натиск. Вновь заработали наши артиллеристы и танкисты, сосредоточили всю свою огневую мощь на «доме Гиммлера». Под прикрытием их огня через Шпрее немедленно двинулся батальон Клименкова с задачей вместе с 1-м батальоном любой ценой удержать угловой дом.

Как позднее показали пленные, гитлеровское командование бросило на подмогу гарнизону «дома Гиммлера» около 300 моряков-курсантов 5-й военно-морской школы с задачей уничтожить наши подразделения, прорвавшиеся за Шпрее, и взорвать мост Мольтке. Курсанты были переброшены по приказу Гитлера из Ростока в Берлин на транспортных самолетах 27 апреля и до сих пор находились в резерве. Они-то и контратаковали 1-й батальон.

Наши контрмеры оказались своевременными. Вскоре капитан Неустроев доложил, что его батальон вместе с батальоном Клименкова отбил контратаку, перешел в наступление сам и вскоре очистит от гитлеровцев весь дом.

К 14 часам дом действительно был полностью очищен. В него к этому времени перебрался и КП полка.

Неподалеку от здания министерства финансов проходила железная дорога, размещались различные склады. При переходе КП полка к мосту Мольтке у одного из складов нас неожиданно остановил немолодой боец.

— В чем дело? — строго спросил я.

Однако лицо бойца осталось спокойным, в глазах хитринка:

— Все воюют, а меня вот старшина приставил всем, кто идет за Шпрее, часы выдавать. Возьмите, товарищ полковник, себе, и ваши офицеры и бойцы пускай возьмут! — С этими словами он протянул мне карманные часы с коричневым циферблатом и покрытыми фосфором стрелками. — Я их выдаю всем нашим, кто бежит туда! — повторил боец и махнул рукой в направлении Шпрее. [117]

Оказывается, нам достался целый склад высококлассных швейцарских карманных и наручных часов. Как мы узнали позднее, эти часы были закуплены по распоряжению самого фюрера и предназначались гитлеровским воякам, отличившимся при взятии... Москвы.

— А часики-то нам достались! За взятие Берлина! — смеялись бойцы.

Переправившись через Шпрее, разместили КП полка в угловом здании рядом с КП 1-го батальона. Вместе с нами сюда пришел и майор Гладких, чтобы обеспечить более эффективное управление огнем артиллерии.

Итак, Шпрее позади. Но мы пока только зацепились за противоположный берег, только держимся здесь, а нужно идти вперед. Тем временем в нашем тылу все еще продолжались бои по очищению от противника кварталов района Моабит. Рядом только что прорвавшиеся вслед за нами подразделения 380-го полка 171-й стрелковой дивизии. Они завязали бой в треугольном квартале левее моста, намереваясь овладеть швейцарским посольством. Мост Мольтке перегорожен и все еще находится под таким обстрелом, что саперы никак не могут подступиться к надолбам и стенке, чтобы освободить путь для танков и артиллерии. Все наши танковые и артиллерийские части вынуждены оставаться на старых позициях. Они могли вести прямой прицельный огонь только по открытой для них северной части «дома Гиммлера» и правее него. До внутреннего двора дома можно было достать разве что огнем минометов. Артиллеристы могли эффективно бить также по району рейхстага и Бранденбургских ворот. Однако их возможности оказать надлежащую поддержку непосредственно нашим стрелковым подразделениям были весьма ограниченными.

Нужно было непременно взять «дом Гиммлера». Он стал после моста Мольтке главным препятствием на пути к рейхстагу. По форме это неправильный четырехугольник. Фасад его был обращен на восток, в сторону рейхстага. Одна сторона здания выходила на северо-восток, прямо напротив наших подразделений, закрепившихся в угловом доме. Расстояние через улицу — не более 50 метров.

Противник превратил «дом Гиммлера» в мощный опорный пункт, который обороняли два батальона фольксштурма и часть моряков-курсантов.

Мы могли атаковать этот дом сравнительно узким фронтом, что предоставляло противнику дополнительные преимущества. Однако полк за время берлинских боев уже приобрел [118] достаточный опыт борьбы за отдельные здания. Поэтому план атаки созрел быстро.

Буквально на каждое окно, выходившее в нашу сторону, выделили станковый или ручной пулемет, группу автоматчиков, метких стрелков. Их задача — непрерывно бить по каждому окну независимо от того, есть ли там кто-либо или нет. Главное, чтобы ни один гитлеровец не имел возможности высунуться. Кроме того, припасли побольше фаустпатронов. Бронебойщики Козлова отлично наловчились угощать гитлеровцев их же «гостинцами», и в ходе штурма здания при отсутствии непосредственной артиллерийской поддержки на них возлагались особые надежды.

Атаковать будут наш 1-й батальон и батальон Давыдова из 674-го полка. Удар нацелен на северо-восточную часть дома. Наш батальон строится в три эшелона. Впереди идет 2-я рота лейтенанта Гранкина. Она должна захватить хотя бы несколько комнат подвального и первого этажей и закрепиться в них. Второй эшелон — 3-я рота лейтенанта Ищука. Она должна пробиться к окнам и выходам во внутренний двор и взять его под обстрел, лишив тем самым противника возможности перебрасывать подкрепления из одной части дома в другую. Вслед за 3-й ротой идет 1-я рота Сьянова и, ворвавшись в дом, продолжает очищать от противника первый этаж.

2-й батальон поддерживает атакующих всеми своими огневыми средствами. Затем 5-я и 6-я его роты также втягиваются в «дом Гиммлера» и очищают все подвальные помещения его северо-восточной части, подрезая гитлеровцев под корень. В дальнейшем обе роты должны выйти на восточную сторону дома и занять оборону на случай вражеских контратак из района рейхстага и со стороны Альзенштрассе.

* * *

Наша артиллерия сделала мощный огневой налет по району рейхстага, Бранденбургских ворот и театра Кроль-опера. Минометы плотно накрывали внутренний двор «дома Гиммлера», а орудия и танки, стоящие на прямой наводке по ту сторону Шпрее, ударили по его северной части и вправо от него. Наши бойцы открыли также интенсивный огонь из всех видов стрелкового оружия и фаустпатронов по окнам северо-восточной стороны.

Я перенес свой наблюдательный пункт в помещение, выходящее окнами на «дом Гиммлера», чтобы наблюдать за развитием атаки. Поскольку, стоя в оконном проеме, живо [119] можно было получить пулю, для наблюдения пришлось установить стереотрубу.

Минут через десять 2-я рота лейтенанта Гранкина начала атаку. Первыми стремительным рывком достигли «дома Гиммлера» бойцы отделения сержанта Вачика Давидяна.

Прижались к стене. В ней ни одной двери, только окна. Там, за стеной, гитлеровцы. Огонь 2-го батальона не дает им выглянуть. Справа атакующих окаймляют огнем наша артиллерия и танки из-за Шпрее. Рота Гранкина сосредоточилась под стеной как бы в огневой «коробочке», вне досягаемости для огня противника.

Сколько раз приходилось вот так наблюдать и выжидать: кто же первый? Кто первым поднимется в атаку, кто первым ворвется во вражескую траншею, кто отважится броситься на огневую точку? Это они, первые, последними оставляли позицию в тяжелые дни начала войны, они цементировали веру и волю к победе, на них, первых, прежде всего скрещивались вражеские прицелы, но они всегда шли вперед, делали этот самый трудный первый шаг и вели за собою всех...

Окна высоко. И неизвестно, что ждет внутри дома того, кто первым отважится броситься в черный оконный провал. Все замерли в напряжении.

Вдруг совсем рядом слышу подзадоривающее:

— Эй, паря, не дрейфь! Швыряй гранату и полезай!

Знакомые интонации! Поворачиваясь к бойцу, спрашиваю:

— А ты, паря, откуда будешь?

— Чаво? — оглядывается тот. — Томский я, а что?

По одному этому «чаво» можно догадаться, что томский...

— Товарищ боец, а ну подойдите ко мне ближе, — подзываю земляка.

Он подходит. По обмундированию и внешнему виду я, как и другие офицеры, мало чем отличался от рядовых бойцов, тем более после стольких дней непрерывных боев. Внимательно всматриваемся друг в друга. И вдруг оба одновременно:

— Петр!..

— Федор!..

Крепко обнялись, расцеловались. Случится же такое: воюем вместе, плечом к плечу, и вот так встречаемся!..

С Петром Жуковским мы по путевкам комсомола вместо служили в Томске, в частях особого назначения, вместе и боевое крещение принимали. В июле 1920 года недобитые [120] колчаковцы вознамерились организовать в Томске вооруженное выступление. Но заговор был своевременно раскрыт. Арестованных участников заговора поместили в подвале купеческого склада. Два выходящих на улицу окна этого подвала поручено было охранять нам с Жуковским. Утром ранехонько, чуть забрезжил рассвет, из расположенной неподалеку церкви послышался перезвон колоколов. Вроде обычный звон к заутрене, но только что-то уж очень рано. Видим, в конце улицы появляется и движется в нашу сторону какая-то процессия. Подходит ближе. Оказывается, монахи, десятка два. Эдак смиренно горбятся, в черные сутаны кутаются. А впереди — священник, в сложенных на животе руках крест держит, что-то под нос себе бормочет, вроде молитву читает.

Жуковский первым заподозрил неладное, взял «трехлинейку» на изготовку и решительно потребовал:

— Поворачивай вправо! Ближе не подходить!

— Вы что, православные? — завел нараспев священник. — На молитву мы, на молитву. Пропустите нас!..

А процессия меж тем подступает все ближе и ближе.

— Стой, стрелять буду! — пригрозил Жуковский.

Тут процессия рассыпалась. У «святых отцов» вмиг сутаны нараспашку, под сутанами-то — офицерские кители, а в руках наганы!.. Жуковский как закричит:

— Зинченко, к бою!

Загремели выстрелы. Жуковский тут же был ранен, но не дрогнул. Благодаря его решительности мы сумели продержаться те несколько минут, пока примчался поднятый в ружье караул. Нападающие бросились наутек, несколько человек удалось захватить. На допросе они показали, что целью вылазки было освобождение арестованных.

За два года совместной службы мы с Жуковским накрепко сдружились. После расформирования чоновского батальона расстались, но в 1924 году нас призвали на службу в Красную Армию, и мы снова оказались вместе! Служили в одном полку, вместе вступили в ряды Коммунистической партии. В 1927 году я уехал во Владивосток в военно-пехотную школу, а коммунист Петр Жуковский был направлен организовывать первые колхозы. Вот с тех пор и не виделись. И вдруг такая встреча!

Стоит передо мной тот же Петр, что и два десятка лет назад: коренастый, широкоплечий, лицо круглое, с почти прямоугольным подбородком, из-под густых черных бровей все такой же открытый взгляд карих глаз. Вот только в некогда смолистой шевелюре много серебра, очень много... [121]

Оказывается, Жуковский лишь вчера прибыл в полк с пополнением. Естественно, за ночь не успел узнать, что командир полка у него — земляк, товарищ юности. Часто бывало, что бойцы из пополнения шли в бой, не успев как следует познакомиться даже друг с другом в отделении, не то что с командиром полка.

Мы оба искренне радуемся встрече, перебиваем друг друга вопросами: как ты? а как ты? Жуковский в нескольких словах обрисовал свой путь: жил, трудился, на фронте с первых дней войны. Сражался под Москвой, был ранен. Вторично ранен на Курской дуге, а под Варшавой и в третий раз. Вот после госпиталя и прибыл в полк.

Узнаю, что он награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны, двумя медалями. Что же, значит, воевал неплохо старый чоновец!

Сколько воспоминаний нахлынуло... Но земляк с улыбкой роняет:

— В атаку, однако, мне пора, товарищ полковник... Доживем до победы — наговоримся!

Забегая вперед, скажу, что Петр Васильевич Жуковский дожил до Победы. После штурма рейхстага я поинтересовался у командира 2-й роты Н. А. Антонова, как воевал мой земляк.

— Отличный воин! — отвечал Антонов. — В рейхстаг ворвался вместе со мной. Но особенно отличился во время рукопашного боя на втором этаже. Дрался по-богатырски и еще, что запомнилось, подзадоривал всех: «Ребята, не дрефь! Бей фашистов! Пока мы живы, нет смерти, а ежели смерть придет, так нас уже не будет!» Я вот представляю его к ордену Славы. Заслужил, что называется. Поддержите?

Снова мы расстались с Петром Васильевичем в 1946 году. На этот раз навсегда. В 1966 году я побывал в родных краях, решил навестить друга юности. Но его уже не было в живых.

А в тот день еще раз крепко пожали друг другу руки. Через несколько секунд Жуковский с группой бойцов уже бежали через улицу. Вот и они под стеной. Теперь нужно ворваться внутрь здания.

Первыми бросились к окнам и ворвались в дом бойцы П. А. Коломиец и В. А. Павлович. Они первые в каждом бою. За ними — вся 2-я рота и весь 1-й батальон. На первых этажах и в подвальных помещениях закипели ожесточенные схватки.

Как только батальоны втянулись в дом, я позвонил комдиву и доложил ему: [122]

— Товарищ генерал! Мы в здании министерства внутренних дел. Очищаем помещения от противника, встречаем сильное сопротивление.

Комдив приказал:

— Удерживаться в доме! Это главная ваша задача. Сейчас подтягиваются батальоны 674-го полка. К вам зайдет Плеходанов. На месте ознакомите его с обстановкой, посоветуете, где лучше занять позиции для наступления его полку.

Да, подмога нам была бы весьма кстати. Накал боя нарастал.

Вспоминает боец Прокофий Коломиец:

«Когда подбежали под стену и прижались под окнами, командир отделения подает команду: «Гранатами по окнам — огонь! Павлович и Коломиец, в окно — вперед!» Взглянул я вверх: высоковато до окна-то, рукой не достать. А внутри что? Сколько там гитлеровцев, и в каких углах притаились? Но раздумывать особо некогда. Кто-то уже додумался, подставляет спину, рядом встают еще несколько наших. Мы с Павловичем швыряем по паре гранат, одним махом вскакиваем на спины товарищей и вслед за разрывами вваливаемся в комнату. С ходу наскакиваю на что-то мягкое. Присматриваюсь — а это фашист стоит на коленях. «Хенде хох!» — кричу ему во всю глотку. А он не подымается. Прижался лицом к стенке и скулит: «Гитлер капут! Гитлер капу-ут!» А тут уже наши один за другим вваливаются в окна — и пошло дело...»

Бой шел упорный и жестокий за каждую комнату, за каждый метр коридора. По опыту мы хорошо знали, что первый успех всегда ненадежен, если его не закрепить. Сравнительно легко уступив неожиданному натиску, противник, опомнившись, непременно во много крат усиливает сопротивление, яростно контратакует, стремясь вернуть утраченные позиции. Так вышло и теперь.

Капитан Неустроев со своим КП перебрался в «дом Гиммлера». В город медленно вползали сумерки. Кончался еще один, за все последнее время едва ли не самый трудный для нашего полка, день. Роты в обоих батальонах сильно поредели, и все меньше оставалось в строю тех, кто каких-то десять дней назад вступал в пригороды Берлина...

Вдруг меня срочно позвали к телефону. В трубке прерывающийся от волнения, радостный голос Неустроева:

— Товарищ полковник! Вижу рейхстаг! [123]

Я попросил немедленно прислать провожатых. Черев несколько минут прибыл ординарец Неустроева Петр Пятницкий с еще одним бойцом.

Не мешкая, я вместе с провожатыми поспешил к Неустроеву.

— КП переносить? — спросил капитан Логвинов вдогонку.

— Позвоню от Неустроева.

На КП батальона нас встретил Неустроев, коротко доложил обстановку, затем подвел меня к одному из окон на фасадной стороне дома.

— Вот он! — торжественно объявил комбат, протягивая вперед руку.

Да, это был, несомненно, рейхстаг!

В последних отблесках догоравшего дня сквозь облака дыма проступало огромное, тяжелое и мрачное сооружение. Над ним поблескивал осколками разбитых стекол ребристый купол. Спутать рейхстаг с каким-либо другим зданием было невозможно. После поджога в 1933 году фотографии окутанного дымом рейхстага обошли все газеты мира.

Вот он, рейхстаг, перед нами. Радость у всех какая огромная! И терпкая, с горечью... Не заглушить под сердцем жгучей боли от спрессованных в мгновенное воспоминание тысяч пройденных сквозь огонь километров, нечеловеческих испытаний и неисчислимых утрат.

— Дошли наконец! — узнаю голос агитатора полка капитана Прелова.

— Завтра поглядим, каков он и внутри, — тихо отвечает ему кто-то.

Сколько мыслей всколыхнулось у каждого в этот момент! Конец войне, может быть, даже завтра! И мы ближе всех к рейхстагу. В ту минуту зримо представлялась картина: над рейхстагом наше Красное Знамя Победы! И больше всего хотелось — чего греха таить! — чтобы первым ворвался в рейхстаг и установил это знамя наш полк.

Уточнив обстановку, я доложил комдиву, что полк вместе с батальоном Давыдова ведет бой в «доме Гиммлера», я нахожусь в боевых порядках 1-го батальона и главное — что нам виден рейхстаг.

— А вы там не ошибаетесь? Буду докладывать выше, и тут никаких сомнений не должно быть.

— Убедился лично, ошибка исключена.

— Хорошо, буду докладывать.

Вскоре появился Плеходавов. Я рассказал ему, где и как проявляет себя противник. А он предпринимал все новые [124] отчаянные попытки, чтобы восстановить утраченные позиции. Около полуночи прорвавшись сквозь боевые порядки 380-го полка, ведущего бой за швейцарское посольство, гитлеровцы значительными силами обрушились со стороны Альзенштрассе на 4-ю роту, которая одна оставалась в угловом доме. Ей на помощь тут же были направлены полковые разведчики и саперы.

Завязался короткий кровопролитный бой. Озверевшие гитлеровские моряки и эсэсовцы лезли напролом, не обращая внимания на потери. Им удалось ворваться в угловой дом и отрезать взвод младшего лейтенанта Кабдуллы Кускенова. Дошло до рукопашной. Кускенов получил ранение, но продолжал руководить боем. Особенно трудно пришлось отделениям сержантов Петра Терентьевича Данилова и Виктора Семеновича Иванова. Они занимали на первом этаже коридоры, ведущие к выходу на набережную Кронпринцен-уфер напротив моста Мольтке. Сюда и стремились любой ценой прорваться гитлеровцы, чтобы выйти к мосту и взорвать его. Так приказал Гитлер.

Разведчики во главе с командиром взвода М. М. Булановым подоспели вовремя. Гитлеровцы бросили взрывчатку и, оставив в доме около 30 убитых, поспешно отошли. В ходе боя нашим бойцам удалось захватить в плен еще 37 фашистских вояк.

После боя в одной из комнат было найдено тело рядового Алексея Ивановича Гусева. Рядом три скрюченных трупа эсэсовцев. Никто не видел и не мог видеть, как протекала эта схватка. Но ясно было и без слов, что Гусев дрался и погиб как герой.

Грохот боя вокруг постепенно начал стихать. На КП полка в «доме Гиммлера» из подразделений один за другим пришли мои заместители Ефимов, Соколовский, Чапайкин, начальник штаба Казаков, начальник артиллерии полка Крымов, Шерстнев, Беляев. Тут же были Морозов и Гладких. За все время боев в Берлине офицеры аппарата полка, приданных и поддерживающих средств в таком составе не собирались еще ни разу.

Все были возбуждены, оживленно беседовали, обменивались впечатлениями дня. Тут попросил минутку внимания капитан Прелов. Вынув из полевой сумки исписанные листки, он объявил, что сейчас расскажет нам о рейхстаге.

— «Рейх» по-немецки означает государство, империя, а «рейхстаг» значит имперское или государственное собрание, то есть парламент, — начал он. — При кайзере ему отводилась весьма ограниченная роль. В 1919–1933 годах при так [125] называемой Веймарской республике значение рейхстага возросло, хотя его права существенно ограничивались правительством и президентом. После прихода к власти фашистов рейхстаг сохранялся лишь формально, поскольку гитлеровские заправилы узурпировали неограниченное право законодательной и исполнительной власти.

— Если он не имеет ни политического, ни военного значения, то почему мы к нему так рвемся? Лучше бы Гитлера застукали в его норе. Она тоже должна быть где-то здесь, рядом!.. — сказал кто-то.

— Рейхстаг является историческим олицетворением германского государства. Отсюда в 1933 году фашисты на глазах всего мира начали свой кровавый поход против коммунизма. Тут мы должны и завершить его разгром. Вот вам и военное, и политическое значение.

Когда Прелов закончил, к присутствующим обратился я:

— Итоги нынешнего дня, двадцать девятого апреля, хорошие. Мы взяли мост Мольтке, форсировали Шпрее, отбили все контратаки противника, закрепились в здании министерства внутренних дел и вышли на исходный рубеж непосредственно для штурма рейхстага. Завтра мы должны участвовать в штурме рейхстага и водрузить на его куполе наше знамя. Более важной задачи в жизни каждого из нас, пожалуй, не будет...

Штурм

Этот особенный, незабываемый день начинался совершенно обычно, как и все предыдущие дни битвы за Берлин, — стрельбой, грохотом взрывов, дымом пожарищ.

«30 апреля 1945 года навсегда останется в памяти советского народа и в истории борьбы с фашистской Германией. В этот день войсками 3-й ударной армии генерала В. И. Кузнецова была взята основная часть здания рейхстага. Непосредственный штурм рейхстага осуществлял 79-й стрелковый корпус генерала С. Н. Переверткина. Главный удар наносила усиленная 150-я стрелковая Идрицкая дивизия генерала В. М. Шатилова. Ее поддерживали 23-я танковая бригада и другие части корпуса. Вспомогательный удар наносила 171-я дивизия»{4}, — вспоминал четверть века спустя Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков.

Все мы с нетерпением дожидались рассвета. А он, казалось, нарочно медлил, как бы не решаясь подставлять под пули и осколки снарядов рождающийся день. [126]

Солнце еще пряталось где-то далеко за горизонтом, за нагромождениями окутанных дымом и предутренней мглой развалин, а всюду уже гремел бой.

К 7 часам утра 2-й батальон капитана Клименкова полностью выбил гитлеровцев из северной части «дома Гиммлера» и закрепился метрах в 120 от него вдоль рва. От рва до рейхстага оставалось приблизительно 250 метров. Этот ров и вал земли возле него стали для наших бойцов хорошим прикрытием и удобной исходной позицией для штурма рейхстага. 1-й батальон продолжал сражаться в «доме Гиммлера».

Наконец совсем рассвело. При свете дня мы могли теперь детально рассмотреть рейхстаг и подступы к нему. Он был, казалось, совсем рядом. У парадного входа — массивные колонны. Сверху — огромный каркас купола. Окна в рейхстаге заложены кирпичом. В них оставлены лишь небольшие отверстия, служившие гитлеровцам амбразурами.

Здание рейхстага построено во второй половине XVIII века, впоследствии его внешний вид менялся незначительно. Длина с севера на юг до 100 метров, ширина — около 60. Если не считать цокольного этажа и купола, то здание рейхстага всего лишь двухэтажное. Однако этажи очень высокие, одни только окна имеют высоту до 4 и ширину до 3 метров. Окна помещений подвального этажа выступают над поверхностью земли приблизительно на 2 метра.

В центре здания полуовальный зал заседаний длиной около 60 и шириной до 25 метров. Над залом возвышается большой стеклянный купол, сквозь который проникает дневной свет.

Из четырех входов в рейхстаг главный — западный. Он вел, как оказалось, в овальный вестибюль, из которого был вход в зал заседаний.

Всего в рейхстаге кроме большого зала заседаний и залов для заседаний фракций насчитывалось более 500 различных комнат и помещений, просторные подвальные помещения.

Перед самым зданием проходили две траншеи, соединенные между собой и с рейхстагом ходами сообщения. Дверь парадного входа не была забаррикадирована. Стены рейхстага изрядно поковырены снарядами, минами, пулями. Площадь перед фасадом сплошь изрыта воронками от бомб и снарядов, загромождена разбитыми, обгорелыми автомашинами, орудиями, танками, бронетранспортерами. От северо-восточной части центрального парка Тиргартен почти повсеместно остался только перепаханный воронками пустырь, [127] усеянный обугленными обломками деревьев, так и не успевших зазеленеть.

Правее от рейхстага виднелись Бранденбургские ворота. До них от нас метров 600. В этом районе мы заметили зарытые в землю танки и пулеметные точки под железобетонными колпаками. Левее рейхстага — метрах в 500 от нас, за излучиной Шпрее, — квартал иностранных посольств. Там также были зарыты танки и самоходки. Справа от нас метрах в 600, на южной окраине Тиргартена, установлены три зенитные батареи — 18 орудий, приспособленных для стрельбы по наземным целям. Все эти огневые средства прикрывали подступы к рейхстагу.

В 300 метрах южнее Бранденбургских ворот — имперская канцелярия. Там, в бункере, еще досчитывал свои последние минуты главный фашистский преступник — Гитлер. Всего лишь 800 метров от нас. Но тогда, 30 апреля, мы этого не знали. А жаль. Могли бы попробовать и туда постучаться. Сил для этого у нас имелось вполне достаточно.

Утром 30 апреля в руках гитлеровцев еще находилась значительная часть центра города. В полосе наступления 79-го корпуса наиболее серьезными очагами сопротивления оставались рейхстаг, театр Кроль-опера, район Бранденбургских ворот, северо-восточная часть Тиргартена и квартал иностранных посольств. Все эти пункты еще довольно эффективно взаимодействовали между собой.

На подступах к рейхстагу и в самом его здании оборонялись остатки разгромленных батальонов фольксштурмистов и переброшенный сюда сборный батальон эсэсовцев, моряков-курсантов, летчиков и пехотинцев. Их напутствовал лично Гитлер. Общая численность вражеских войск, оборонявших рейхстаг, составляла более 1000 человек, хорошо вооруженных и обеспеченных боеприпасами.

Командный пункт противника находился в подвальном помещении южной части рейхстага. В подвалах также укрывались резервные подразделения.

Расположение наших частей к 7 часам 30 апреля было таково: 380-й полк 171-й стрелковой дивизии — сосед слева — вел бой в квартале северо-восточнее здания министерства внутренних дел, локтевой связи с ним у нас не было. Еще дальше, влево от него, наступал 525-й полк этой же дивизии. 2-й батальон нашего 756-го полка, как я уже писал, еще затемно вышел ко рву перед рейхстагом. 674-й полк Плеходанова дрался в доме министерства внутренних дел и одним батальоном прикрывал свой правый фланг на случай контратак со стороны театра Кроль-опера. 469-й полк [128] нашей дивизии расположился широким фронтом по северному берегу Шпрее. 207-я дивизия как раз переправлялась через мост Мольтке и занимала исходные позиции для атаки театра Кроль-опера.

Наши саперы в это время расчищали мост Мольтке, чтобы как можно быстрее пропустить танки и артиллерию.

Решение командира корпуса на 30 апреля: 150-я стрелковая дивизия во взаимодействии со 171-й штурмом овладевает рейхстагом. 207-я стрелковая дивизия должна была уничтожить противника в театре Кроль-опера и выйти на южную окраину Тиргартена, где ей надлежало соединиться с частями 8-й гвардейской армии.

Я позвонил комдиву и доложил обстановку.

В трубке некоторое время молчали. Слышно было, как комдив с кем-то переговаривался. Потом сказал:

— 756-й полк наступает на главный вход и во взаимодействии с 674-м полком овладевает рейхстагом. Начало артподготовки в тринадцать часов, атака — в тринадцать тридцать. Вашему полку ставлю особую задачу: установить Знамя Военного совета армии над рейхстагом. — В заключение Василий Митрофанович добавил: — Плеходанов сейчас придет к вам, организуйте с ним взаимодействие в подготовке и проведении штурма рейхстага.

Закончив разговор с комдивом, я взглянул на часы. Было 7 часов по московскому времени, 5 — по местному. Всходило солнце.

Внезапно артиллерия и минометы противника открыли огонь по позициям 2-го батальона. Одновременно мы заметили, как из-за Шпрее, из квартала иностранных посольств, к рейхстагу выдвигается до десятка танков и самоходок. Заняв огневые позиции по набережной Рейхстаг-уфер, они также открыли огонь. Заговорили и огневые точки из рейхстага. Под прикрытием этого огня из-за северной части рейхстага высыпало до двух батальонов пехоты, которые, приняв боевой порядок, двинулись в атаку на позиции 2-го батальона.

Натиск гитлеровцев был яростным. Они, по всей видимости, намеревались смять 2-й батальон, закрепившийся вдоль рва, и соединиться с подразделениями, которые еще держались в здании министерства внутренних дел.

Напряжение боя стремительно нарастало. Острие удара врага пришлось на 6-ю роту лейтенанта Рыжкова. Она вскоре оказалась почти полностью окруженной. Клименков быстро снял с правого фланга 5-ю роту младшего лейтенанта Баранова, оставив на месте только пулеметы на случай [129] атаки из рейхстага, и бросил ее на помощь 6-й, которой с каждой минутой становилось все труднее сдерживать натиск гитлеровцев, уже вклинившихся в боевые порядки батальона.

Положение становилось угрожающим. С КП полка хорошо был виден весь ход боя, но чем можно помочь Клименкову? Танки и артиллерия все еще не подошли, батальон Неустроева прочно связан боем с крупными группами гитлеровцев, еще сопротивляющимися здесь, внутри «дома Гиммлера». Попросить помощи у соседей? Но сосед слева, 380-й стрелковый полк, все еще сражался в больших домах треугольного квартала и, находясь несколько сзади нас, оказать поддержку не мог. 674-му полку также тяжело. Кроме того, что его подразделения очищали свое крыло «дома Гиммлера», было слышно, как разгорелся бой и снаружи: гитлеровцы атаковали со стороны Кроль-опера.

Медлить было нельзя. На помощь Клименкову я направил полковых разведчиков и взвод саперов. Группу возглавил капитан Кондрашов. Они быстро и незаметно выскользнули из дома и начали заходить атакующим гитлеровцам во фланг.

Находящиеся на КП связисты, наблюдатели, посыльные неотрывно следили за боем и также обратились с просьбой разрешить и им пойти на помощь товарищам. Не удержался и радист приданного нам артполка коммунист Александр Антонович Жердецкий:

— Товарищ полковник! Что же это такое? Война кончается, а я еще лично ни разу в атаку не ходил. Разрешите? Лезут же вон как! Хоть с одним фашистом расквитаюсь!

Эту группу возглавил лейтенант Новинский. Получив разрешение, схватил автомат и бросился вдогонку за товарищами и сержант Жердецкий.

Помощь подоспела вовремя. Разведчики, саперы и «сборная» Новинского внезапным ударом во фланг внесли в ряды гитлеровцев смятение. Еще натиск — и враг начал поспешно отходить, стремясь как можно быстрее укрыться за рейхстагом.

Вместе с другими бойцами на КП вернулся и Жердецкий. Вспотевший, запыленный, глаза возбужденно горят.

— Что, сержант? Расквитался?

— Порядок, товарищ полковник! Не с одним, а даже с тремя!..

К 8 часам утра 1-й батальон полностью очистил среднюю часть «дома Гиммлера», и две его роты — 2-я рота младшего лейтенанта Н. А. Антонова, заменившего раненого [130] М. Ф. Гранкина, и 3-я лейтенанта В. Н. Ищука — тоже вышли ко рву перед рейхстагом. 1-я рота старшего сержанта Сьянова оставалась в здании министерства внутренних дел в качестве полкового резерва.

В 8 часов на КП полка пришел подполковник А. Д. Плеходанов. Я рассказал ему о вылазке гитлеровцев. Он ответил:

— Нам тоже было несладко. Пришлось отбивать атаку с южной окраины Тиргартена. Очумели фашисты совсем — лезут как сумасшедшие.

Подошел заместитель командира 23-й танковой бригады подполковник М. В. Морозов с командирами танковых батальонов майором И. Л. Ярцевым и капитаном С. В. Красовским, тут же был командир артгруппы майор Г. Г. Гладких.

Приказ и указания комдива о штурме рейхстага всем присутствующим были хорошо известны. Поскольку представителей из штаба дивизии не было, мы приступили к организации взаимодействия. Нам всем приходилось уже не раз совместно решать ответственные боевые задачи, поэтому мы, не теряя времени, по-деловому принялись за работу.

Сначала обсудили общую обстановку, затем перешли непосредственно к плану штурма рейхстага.

Проникнуть в рейхстаг наиболее удобным было бы, конечно, через один из четырех имеющихся в нем входов — западный, северный, южный или восточный. Южный вход прикрывался сильным фланкирующим огнем из больших зданий, расположенных метрах в сорока от этого входа и несколько восточнее него. Подступы к нему находились также под огнем и танков, и орудий прямой наводки. Наша артиллерия и танки подавить огневые точки в этих зданиях не могли, так как они были прикрыты стенами самого рейхстага.

Атаковать северный вход также не имело смысла. 380-й полк все еще не вышел к рейхстагу с этой стороны. К тому же вражеские подразделения, недавно контратаковавшие нас, отсюда могли при поддержке из квартала иностранных посольств в любой момент сделать новую вылазку.

Что касается восточного входа, то он выходил на противоположную от нас сторону рейхстага, в район, еще полностью находящийся в руках гитлеровцев. Понятно, что этот вход был недосягаем и для наших огневых средств.

Оставался западный, главный вход, он же парадный. В предлагаемом плане и предполагалось ворваться в рейхстаг именно через этот вход. Его расположение обеспечивало нашим подразделениям широкий фронт атаки и самую полную [131] огневую поддержку. К тому же и для дела, по которому мы оказались здесь, годился, как кто-то пошутил, только парадный вход.

Боевой порядок атакующих подразделений — эшелонированный в глубину. Я решил атаковать главный вход в рейхстаг силами своего 1-го батальона, который, ворвавшись в здание, очищает его северо-восточное крыло. 2-й батальон остается на месте с задачей прикрывать атакующие подразделения слева от возможных контратак противника из квартала иностранных посольств. Подполковник Плеходанов силами батальона Давыдова намеревался ворваться в рейхстаг через депутатский вход и очистить юго-восточную часть здания. Остальные два батальона 674-го полка прикрывают атакующих справа и отбивают возможные атаки противника из района Бранденбургских ворот и южной окраины Тиргартена.

Майор Гладких сообщил, что по приказу комдива на время штурма артиллерийские группы 674-го и 756-го полков объединяются в одну — это получалось четыре гаубичных полка, десятки других орудий. 79-й корпус в целом к тому времени имел в своем распоряжении свыше тысячи орудий и минометов. Таким образом, кроме огневых средств, находившихся непосредственно в распоряжении 674-го и 756-го полков, мы могли получить фактически неограниченную огневую поддержку.

На прямую наводку решено было поставить 89 орудий, около 40 танков и 6 самоходных 122-миллиметровых артустановок — всего свыше 130 единиц. Орудия прямой наводки имели задачу проделать проломы в окнах и уничтожить огневые точки в рейхстаге.

Артиллерийская группа должна была подавить огневые средства противника в районах Бранденбургских ворот и квартала иностранных посольств. Кроме того, перед нею ставилась задача окаймлять огнем рейхстаг с востока, чтобы не допустить подтягивания резервов, а также уничтожить зенитные батареи в южной части Тиргартена и подготовить заградительный огонь по районам Бранденбургских ворот и квартала иностранных посольств на случай новых вражеских контратак оттуда.

Батарея 228-го истребительного противотанкового артдивизиона старшего лейтенанта Евгения Андреевича Куца закреплялась за 2-м батальоном Клименкова для оказания помощи в отражении возможных танковых контратак.

Договорились о сигналах. Начало артподготовки — залп реактивных минометов, сигнал атаки — серия красных ракет. [132] Этот же сигнал для артиллеристов означал перенос огня в глубину. О контратаках противника решено было оповещать серией зеленых ракет.

Когда все вопросы были обсуждены и согласованы, мы сверили время. Это была как бы торжественная минута молчания.

Тут же мы доложили о выработанном решении комдиву. Он внимательно выслушал и в ответ коротко сказал:

— Добро!..

После этого мы с Плеходановым вышли во двор и сфотографировались на память.

Плеходанов, как и я, в прошлом был политработником. Он мне всегда нравился своей прямотой и решительностью. К тому же он был человеком острым на слово, с иронией, умел тонко высмеять тот или иной недостаток, незло подтрунить, веселой шуткой поднять настроение. 674-й полк под его командованием воевал отлично. Радовало, что наши полки вместе пойдут в этот трудный, ответственный и, возможно, последний бой.

В 9 часов собрались командиры батальонов и подразделений приданных частей. Я довел до них задачу и план действий, сообщил время начала артподготовки и штурма рейхстага, а также сигналы.

В это время вошел подполковник Иван Ефимович Ефимов и внес Знамя Военного совета армии, врученное нам 26 апреля. Знамя расчехлили и развернули так, чтобы его могли видеть все, кто находился на КП.

Никто тогда, естественно, не думал, что это знамя войдет в историю Великой Отечественной войны как Знамя Победы, но все понимали, что это знамя необычное. Встав у него, я с волнением обратился к присутствующим. Говорил, что право на это знамя наш полк и помогавшие нам части завоевали в жестоких испытаниях мужеством и героизмом своих бойцов и офицеров. Вместе с тем его вручение нам — это огромное доверие, оправдать которое мы должны при любых обстоятельствах. Мы должны водрузить это знамя над рейхстагом!

В ответ грянуло «ура» всех, кто был при этом на КП полка. Чувства, вызвавшие это «ура», различными путями передались всем участникам предстоящего штурма. В сердце каждого росла и крепла уверенность в решимость: приказ Родины будет выполнен!..

Подготовка к штурму рейхстага развернулась с огромной энергией и напряжением. [133]

Подходили и занимали огневые позиции танки, выкатывали на прямую наводку орудия артиллеристы, пополнялись запасы боеприпасов. Офицеры полка и приданных частей, связисты и посыльные все время сновали между подразделениями и КП — в ходе подготовки возникали десятки вопросов, и их нужно было решать четко и незамедлительно.

На КП полка вошел командир подразделения реактивной артиллерии капитан Николай Шаров:

— Товарищ полковник, разрешите тут во дворе установить эрэсы?

— Что за установки?

— М-31 в ящиках. Пусть там, в рейхстаге, понюхают и нашего огонька.

— Нет, по рейхстагу бить не будете. Видите белые дома левее рейхстага? Вот по ним и ударите.

Товарищ полковник, а по рейхстагу хотя бы разок разрешите?..

— Не могу, капитан. Вы же прекрасно знаете мощь своих снарядов. Наши люди будут рядом — опасно.

Я собрался пойти взглянуть, как идет подготовка в подразделениях, когда на КП полка вошел молодой худощавый офицер в летной форме.

— Майор Башкиров, — представился он, — командир эскадрильи 519-го истребительного авиационного полка 283-й истребительной авиационной дивизии. Мы получили приказ обеспечить поддержку атакующих рейхстаг с воздуха. Прибыл осмотреть объект и уточнить обстановку...

Вероятность сколь-либо активных действий вражеской авиации была незначительна, но поддержка с воздуха, конечно, не помешает. Радовали и придавали уверенность внимание и забота командования о всестороннем обеспечения штурма, и приход этого бодрого, энергичного майора был для нас как бы еще одним убедительным подтверждением, еще одним напоминанием, что мы — только острие удара, что за нами стоят во всей грозной силе и боевой готовности целые армии, все наши Вооруженные Силы, вся наша могучая Родина...

Я с искренней доброжелательностью побеседовал с майором, мы договорились о взаимодействии, времени и сигналах. Майор сказал на прощание:

— Будем в воздухе над рейхстагом — махнем крылом. До встречи после победы!

...В Москве во время празднования 30-летия нашей Победы в Великой Отечественной войне ко мне подошел уже пожилой, но стройный и бодрый, с юношеским задорным [134] взглядом полковник, На его груди поблескивали Золотая Звезда Героя Советского Союза и десятка два боевых орденов и медалей.

— Федор Матвеевич, с праздником вас! — сказал он, протягивая руку для приветствия.

Я поспешно перебирал в памяти имена, события, пытаясь припомнить, где я видел этого, такого знакомого лицом и фигурой, человека. Видя мое затруднение, полковник встал по стойке «смирно» и так же звонко, как 30 лет назад, доложил:

— Бывший майор Башкиров Виктор Андреевич. Во время штурма рейхстага поддерживал вас с воздуха!

Воистину неисповедимы пути человеческие. Мы крепко, по-братски обнялись...

Время приближалось к 10. Я распорядился: офицеру разведки полка капитану В. И. Кондрашову взять двух лучших разведчиков и прибыть с ними на КП. Тут им будет вручено Знамя Военного совета армии для водружения его на куполе рейхстага.

Миновало несколько минут, и разведчики уже стояли передо мной, но не два, а... целый взвод! Белоусов, Егоров, Малюженко, Иванов, Кантария, Коноваленко, Заливчий, И. Криневич, К. Криневич, Мягченко, Олейник, Чернишков, Пальчиков, Парчевский, Могилко, все три Савича и 14-летний Гоша Артеменков, наш любимец, сын полка.

Я удивленно и несколько даже сердито взглянул на Кондрашова: неужели непонятно был отдан приказ? Кондрашов так же молча ответил мне взглядом, едва заметно передернул плечом: попробуйте, дескать, сами выбрать двоих лучших, разведчики — все как один, каждый достоин высокой чести...

— Ну и Кондрашов.., — промолвил я, чувствуя, как мое недовольство угасает и вместо него появляется чувство гордости за этих парней, за этих прекрасных воинов, каждый из которых действительно был достоин стать знаменосцем нашей Победы. Вряд ли и мне удалось бы выбрать из них двоих лучших.

— Вы что-то сказали, товарищ полковник? — вытянулся по стойке «смирно» Кондрашов.

— Да нет, капитан, ничего я не сказал... — выразительно взглянул я на него в ответ. — Вы получили мое распоряжение? Выполняйте!..

Кондрашов долго посматривал то на меня, то на разведчиков, так, как будто получил неразрешимую задачу. Затем [135] о сожалением вздохнул, еще раз оглядел своих орлов и решительно, твердым голосом приказал:

— Егоров и Кантария! К командиру полка!

Все разведчики тотчас скрестили взгляды на двух своих товарищах. В тех взглядах я не заметил ни тени сомнения в том, что их боевые друзья достойны оказанного им доверия. Они как бы подтверждали, что капитан назвал лучших, хотя на их место достоин и готов бы встать каждый...

Я подозвал Егорова и Кантария к себе ближе, подвел к окну:

— Вот перед вами рейхстаг, всмотритесь в него хорошенько. Купол видите?

— Так точно, товарищ полковник.

— Ваша задача — установить на этом куполе Знамя Военного совета армии.

Я хорошо понимал и чувствовал, как волнуются в этот момент оба разведчика, хотя и стараются не подавать вида.

— Будет выполнено, товарищ полковник! — ответили они в один голос.

Я вручил им знамя, крепко пожал руки.

— Товарищи, вы понимаете, что это означает? — уже совсем не по-командирски обратился я к ним. — С этой минуты вы не просто разведчики, а и знаменосцы. Знаменосцы нашей Победы! Вам доверена честь полка, дивизии, армии!.. Так в добрый же путь!.. — Затем приказал Кондрашову: — Вы отвечаете за водружение знамени. С группой разведчиков будете сопровождать Егорова и Кантария. В рейхстаг войдете сразу же вслед за первым батальоном.

— Товарищ полковник, можно и я?.. Ну пожалуйста, разрешите!.. — вдруг по-детски, умоляюще затянул Гоша Артеменков. — Я уже и стреляю хорошо, пускай хоть кто подтвердит. И пуль не боюсь. Пошлите меня в рейхстаг!

Задал мне задачку! Разведчики, капитан Кондрашов замерли, ожидая моего решения. А я растроганно смотрю на мальчишку и думаю, сколько уже пришлось пережить ему, сколько человеческих страданий и ужасов видели эти чистые, широко раскрытые, полные надежды глаза. Разрешить? Это же ему будет память на всю жизнь, сыновьям, внукам расскажет!.. А вдруг убьют его тут, под рейхстагом, в последние часы войны? Сможешь ли себе простить это когда-нибудь, полковник?

А Гоша, как бы застыдившись за свое слезливое обращение, вытягивается и по-уставному чеканит:

— Товарищ полковник, обращается рядовой Артемевков. Разрешите мне пойти с разведчиками! [136]

И как будто даже подрос на глазах. Сердце так и сжалось. Хотелось поднять мальчонку на руки, по-отцовски прижать к груди. А тут еще и разведчики взглядами умоляют: разрешите...

Не смог я устоять.

— Капитан Кондрашов! — приказал как можно официальное и строже. — Под вашу личную ответственность, слышите? Под вашу личную ответственность! Возьмите с собой рядового Артеменкова. Берегите его как зеницу ока!., На этом все. Группе находиться на КП в постоянной готовности к выполнению задачи.

...А подготовка к штурму шла полным ходом. Весь партийно-политический аппарат полка под руководством Ивана Ефимовича был среди бойцов. Агитатор полка капитан Предок пошел в 1-й батальон, комсорг полка старший лейтенант Беляев — во 2-й. В подразделениях, залегших у рва, беседы провели, переползая от отделения к отделению. В 1-й роте, которая оставалась в подвале, рядом с КП полка, перед бойцами выступил парторг Сьянов.

И снова, как и перед каждым серьезным боем, коммунисты и комсомольцы принимали решения, брали обязательство — быть впереди, первыми ворваться в рейхстаг.

В ротах из рук в руки передавались боевые листки с призывом «Даешь рейхстаг!».

Артиллеристы и минометчики писали на снарядах и минах «По рейхстагу!».

С этим настроением жили и действовали, в нем черпали силу и уверенность, им крепили волю и решимость разгромить, одолеть ненавистного врага, свалить последнюю преграду на пути к выстраданной, взлелеянной в мечтах победе...

В 11 часов позвонил начальник штаба дивизии полковник Николай Константинович Дьячков. Поинтересовался, как идет подготовка к штурму, нет ли каких признаков подхода наших частей, наступающих с востока. Я подробно доложил обстановку, сказал, что, судя по канонаде, войска, наступающие нам навстречу, у рейхстага будут нескоро.

— Уложитесь во время, отведенное вам для подготовки командиром дивизии?

— Уложимся. Люди работают по-богатырски.

Затем начштаба поинтересовался, где знамя. Николай Константинович со свойственной ему проницательностью и тактичностью ставил вопросы один за другим и буквально за несколько минут мог составить безошибочное впечатление [137] о собеседнике, о состоянии дел у него. Сам. будучи человеком высокой культуры и подготовленности, он не терпел приблизительности и небрежности в работе, в суждениях и оценках.

После моего разговора с полковником Дьячковым на КП зашел начальник артиллерии полка майор Крымов. Он был весь измазан и запылен.

— Облазил все орудия, проверил каждое, всем уточнил цели. Артиллеристы трудятся, скажу я вам, просто-таки с вдохновением. — И затем как бы между прочим добавляет:

— Все получили и уяснили свои задачи, одна только наша собственная батарея сорокапяток осталась не у дел.

— То есть как это не у дел?

И тут на КП вбегает командир этой батареи капитан Винокуров. Двадцатитрехлетний офицер, высокий, подтянутый, всегда жизнерадостный, несмотря на молодость, был уже весьма опытным воином. Его артиллеристы не раз выручали наших, пехотинцев в различных переделках именно благодаря изобретательности Винокурова. Капитан щелкнул каблуками:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться к майору Крымову? — Я разрешил. — Товарищ майор, какая будет задача батарее?

— А где ваши огневые позиции? — спросил тот.

— Пока нигде. Я всюду облазил, но не нашел свободного места. Все заняли танки и приданные орудия. Я прошу вашего разрешения освободить для нас место...

— А где же вы были до сих пор? — с ехидцей поинтересовался Крымов.

Винокуров, почувствовав неладное, заволновался. Размахивая руками, принялся ругать танкистов, которые просто силой стянули его пушки с моста и не пустили ни одной, пока не прошли сами.

— Если вы опоздали, то чем я вам могу помочь? Не буду же я ради ваших пушчонок снимать с позиций тяжелые орудия. Думайте сами. Вы свободны.

Капитан так и вспыхнул, услышав этот ответ. В отчаянии подступил ко мне:

— Что же это такое, товарищ полковник? Прикажите освободить место хотя бы для одного нашего орудия. Да ведь это же выходит, что батарея не будет участвовать в штурме рейхстага?! Что я скажу своим людям?! А что я запишу в журнал боевых действий?! Тридцатого апреля батарея не участвовала в штурме рейхстага, так как не нашлось места для огневой позиции — так, что ли? [138]

Разговоры с Винокуровым отнимали дорогое время, поэтому я жестко ответил:

— Раз опоздали, ставьте свои пушки где хотите, хоть на небе. Не мешайте работать...

Обиженный и расстроенный, капитан молча повернулся и вышел. Мне сразу же стало как-то жаль этого отличного офицера, но заниматься его батареей мы уже действительно не могли. Прошло минут 30–40, и Винокуров снова влетел на КП. Вспотевший, запыхавшийся, но лицо сияющее, радостное. Забыв о воинском этикете и не спросив у меня разрешения, еще с порога обратился к Крымову:

— Товарищ майор, разрешите получить задачу для батареи?

— А где же вы ее установили? — улыбнулся я неугомонному капитану. — Вам же нигде не находилось места.

— На небе, товарищ полковник! — весело сверкнул глазами Винокуров. — Затащили на второй этаж. Позиция — отличная, обзор — прекрасный!

— Хм, это ж надо было додуматься!.. — удивился я. — Молодец, всыпьте гитлеровцам напоследок за все, что они натворили.

При этих словах улыбка у капитана исчезла. В потемневших глазах блеснули слезы. Мы с Крымовым удивленно переглянулись. Получив необходимые указания, Винокуров поспешил к выходу. И лишь после штурма рейхстага мы узнали о причине резкой перемены его настроения. Оказалось, что Винокуров накануне получил известие о гибели под Будапештом отца. Напомнив о злодеяниях фашистов, я невольно затронул и его большое горе, затаенное за множеством хлопот по подготовке к бою.

Забегая вперед, скажу, что, когда начался штурм, позиция у артиллеристов Винокурова оказалась действительно отличной. Танки и орудия, установленные на земле, во время атаки были лишены возможности вести огонь по рейхстагу, так как это было опасно для атакующих. А сорокапятки Винокурова беспрепятственно продолжали бить «с неба» прямой наводкой по огневым точкам противника, оживавшим с началом атаки.

Телефонистка Вера Абрамова снова позвала меня к аппарату. Звонил комдив:

— Как идет подготовка к штурму? Что еще необходимо сделать и какая нужна помощь от меня?

Все идет нормально, товарищ генерал. К тринадцати часам будем готовы. Сейчас собираюсь к Плеходанову, еще раз уточним некоторые детали взаимодействия. [139]

— Хорошо. Внимательно следите за районом Бранденбургских ворот.

Передавая телефонную трубку Вере Абрамовой, невольно отметил про себя следы усталости на ее лице, усталость в ее добрых синих глазах. На войне никому не бывает легко. Нашим девушкам приходилось наравне с мужчинами переносить лишения изнурительных фронтовых будней, бросаться в самое пекло боя, выполнять сложнейшие задания. И они выдерживали все испытания с достоинством.

После разговора с комдивом я направился к Плеходанову. Его КП находился в подвале тут же, в здании министерства внутренних дел, метрах в 50 от КП нашего полка. Мы еще раз детально обсудили план совместных действий, информировали друг друга о ходе подготовки к штурму.

Вернувшись на свой КП, застал там подполковника Морозова и майора Гладких. Они только что прибыли из своих подразделений. Оба сообщили, что и артгруппа и танкисты готовы открыть огонь.

У одного из окон подполковник Ефимов беседовал с разведчиками Кондрашова. Рядом с Ефимовым инструктор политотдела дивизии капитан Илья Устинович Матвеев. Все время боев за Берлин Илья Устинович неотлучно в нашем полку. Всех знает, со всеми дружен. За плечами у капитана — легендарные годы гражданской, партийная работа в мирное время. И в этой войне на фронте — с первых дней. Знал, с чем и как обратиться к бойцам, старый большевик. Можно было быть уверенным, что и в этот момент они с Ефимовым нашли для разведчиков самые нужные, самые точные напутственные слова.

К 12 часам подготовка к штурму в основном была завершена, хотя согласование и доводка отдельных деталей продолжались. Чем меньше оставалось времени до начала штурма, тем становилось заметнее, как в боевых порядках подразделений замирает движение и беготня. Все занимают свои места, и наступают самые напряженные и томительные минуты ожидания...

Уже затаились в казенниках орудий снаряды, наводчики в последний раз припадают к прицелам, все взгляды — в серую громадину рейхстага. Пехотинцы, изготовившиеся к атаке, также приспосабливаются для броска вперед, выбирают точку опоры для ноги, для локтя, поудобнее размещают свой личный «арсенал». В рейхстаге уже не помогут ни ганки, ни артиллерия, все будут решать автомат, винтовка, граната. Поэтому для каждого бойца наибольшая ценность — еще одна запасная обойма, еще одна граната... [140]

До начала артподготовки — считанные минуты. Мои мысли прервал майор Казаков, протянул адресованный мне небольшой пакет. Я вскрыл его, быстро пробежал глазами листок бумаги. Похоронка! В ней сообщалось, что 26 апреля в боях за Берлин смертью храбрых погиб Алексей Матвеевич Зинченко. Мой младший брат!.. Уже третий... Владимир под Москвой, Емельян под Сталинградом, а Алеша вот здесь, в Берлине. И шесть сестер остались горькими вдовами...

Молча зажал в руке серую бумажку, взял себя в руки.

Все присутствующие на КП то и дело поглядывают на часы. Подполковник Ефимов принялся за только что принесенный номер «Правды», майор Казаков инструктирует связных. В последние минуты перед боем каждый ведет себя в соответствии со своим характером — кто становится молчаливым, кто, наоборот, оживляется, но все как-то по-особенному уходят в себя. Ведь последние минуты перед боем могут оказаться последними минутами жизни...

Моего настроения никто не заметил, и это хорошо. Не время делиться горем, принимать соболезнования.

— Ну что, Федор Матвеевич, сейчас начинаем? — нарушает тишину майор Гладких.

— Да, сейчас будет сигнал!..

С истошным завыванием взлетают реактивные снаряды. И сразу же вслед, будто огромной силы горный обвал, грянуло из всех стволов — пушки, танки, минометы! Лавина огня и металла обрушилась на врага. Рейхстаг, районы посольств и Бранденбургских ворот — все наполнилось грохотом, поплыло в клубах дыма и пыли, брызнуло рваными мазками пламени, сотнями обломков.

Артиллеристы работали славно. Особенно заметной была работа батареи самоходных артиллерийских 122-миллиметровых установок старшего лейтенанта Цыплакова. Вместе с нашим полком она прошла от Карова до рейхстага.

Впечатляющий фейерверк устроили и гвардейские минометы. Как позднее мне рассказали, отлично действовали старшие лейтенанты П. Буромский, И. Зеленев, сержант Н. Воропаев, бойцы Г. Грачев, П. Денисов, В. Каржанин. Один из гвардейцев Владимир Васильевич Каржанин, увидев в телевизионной программе 8 мая 1979 года встречу участников штурма рейхстага, прислал письмо.

«Мне хорошо запомнилось, когда Вы пришли к нам. Вы опирались на палочку и курили трубку. Подошли ко мне и сказали: «А ну, гвардеец, покажи, как стреляют ваши [141] минометы, всю войну прошел, а вблизи не видел». Наш командир Николай Буромский просил разрешения ударить по рейхстагу, но Вы не разрешили. Хотя и не по рейхстагу, но мы все же отвели душу. Стреляли по белым домам за рекой Шпрее. А когда пехотинцы ворвались в рейхстаг, мы с Гришей Грачевым и Павлом Денисовым тоже побежали к рейхстагу с флажком и установили его в окне нижнего этажа, а затем сверху над ним на стене написали: «Гвардейцы Р. С. М-31 Каржанин, Грачев, Денисов».

С началом артподготовки 1-я рота под командованием старшего сержанта Сьянова оставила подвал и бросилась ко рву. С ротой пошел заместитель командира батальона по строевой части капитан Ярунов, чтобы в случае необходимости оказать помощь Сьянову. Вместе с 1-й ротой отправились также старший адъютант 1-го батальона старший лейтенант Гусев и агитатор полка капитан Прелов.

30 минут артподготовки пролетают, как одна. Вот наступила и она, та последняя минута, после которой станет видно и ясно все: на что способен враг, правильными ли были замыслы и расчеты командиров, готовы ли к последнему штурму бойцы. 13.30. Взлетает серия красных ракет, и командир 1-го батальона капитан Неустроев дает команду: «В атаку! Вперед!»

Первой преодолевает ров рота Сьянова, вслед за ней — бойцы 2-й роты Антонова.

Вокруг рейхстага оседает пыль, рассеивается дым. Становится видно, что наши артиллеристы поработали неплохо. Вместо заложенных кирпичом окон тут и там зияют черные проломы.

Казалось бы, сделано все необходимое. До рейхстага — всего каких-то 250 метров. Но не успели атакующие пробежать и 50 метров, как шквальный перекрестный огонь со стороны квартала иностранных посольств и Бранденбургских ворот бросил их на землю. Батальон залег в ямах и воронках, за разбитой вражеской техникой. Ожили и огневые точки в рейхстаге. Не то что встать во весь рост — голову поднять невозможно.

Потянулись томительные минуты выжидания и поисков выхода из сложившегося положения. Еще одна отчаянная попытка атаковать. Поднятые наступательным порывом и примером самых отважных, вновь бросаются вперед роты и вновь вызывают на себя смертоносный огонь. И снова приходится залечь.

15 часов, а подразделения не продвинулись ни на метр. Срочно нужны решительные меры. [142]

В это время из-за северо-восточной части рейхстага гитлеровцы вновь перешли в контратаку. Они развернулись двумя ровными цепями человек по 500 в каждой при поддержке танков и самоходок. Шли во весь рост, непрерывно стреляя из автоматов. Шли с иступленностью фанатиков, не обращая внимания на наш огонь. Шли на неминуемую и абсолютно бессмысленную гибель. Что они могли спасти и что защитить? Германию? Берлин? Рейхстаг?

Позже мы узнали, что это были эсэсовцы из личной охраны Гитлера, его последний резерв.

Артиллерия и минометы вместе ударили по гитлеровцам. 2-й батальон Клименкова приготовился встретить врага.

В это же время разгорелся бой справа. Это полк Плеходанова отбивал контратаку противника с южной части Тиргартена.

Снаряды и мины кромсали вражеские цепи, но гитлеровцы шли и шли вперед, будто загипнотизированные, будто лунатики.

Снова зовут к телефону. Звонит комдив:

— В чем дело? Почему задерживаетесь с рейхстагом?

— Противник контратакует, товарищ генерал. И рейхстаг сопротивляется отчаянно...

— Отбить контратаку, и не мешкая — вперед!

Беспокойство комдива понятно. Победного завершения штурма рейхстага с нетерпением ждали не только в штабе дивизии...

Основной удар гитлеровцев пришелся на 4-ю роту, прикрывавшую левый фланг полка и занимавшую позицию вдоль рва перед рейхстагом. Командир роты старший лейтенант Печерских, перебегая от одного бойца к другому, подбадривал каждого. Он приказал приготовиться к рукопашному бою, назад — ни шагу. Смелые и решительные действия командира придали уверенности бойцам, они встретили врага дружным и метким огнем. В этот момент старшего лейтенанта Печерских настигла вражеская пуля. Ранение оказалось очень серьезным, но командир продолжал руководить боем, приказал пулеметчикам сменить позицию. Тяжело ранены командиры взводов младшие лейтенанты Кабдулла Кускенов и Асет Кемиреков, но по примеру Печерских поля боя не оставляют.

А три пулеметчика, трое односельчан из-под Одессы, Василий Коваленко, Петр Кучеренко и Никита Чумаченко, быстро сориентировавшись, уже тянут свой станковый пулемет на левый фланг. Установили и так ударили кинжальными очередями, что набегавшие гитлеровцы посыпались [143] как груши. Вражеская пуля ранила Кучеренко — первый номер расчета. Но он категорически отмахивается от настойчивых попыток товарищей отправить его в медпункт.

— Может, кто-либо из вас стреляет лучше меня? Вот и помолчите! Отобьемся, тогда и пойду.

Чумаченко и Коваленко больше не настаивали, потому что отлично знали характер товарища — вместе росли, учились, вместе ушли в армию. А что Кучеренко умел стрелять, то это было известно всем. Недаром их пулеметный расчет считался одним из лучших в полку.

Самоотверженно и умело дрались сержанты Иван Николаевич Пономарев, Григорий Павлович Мичко, бойцы Павел Григорьевич Фарафонтов, Иван Иванович Герасименко, Михаил Пантелеевич Зайцев.

В этом бою славно бился и геройски погиб сержант Петр Терентьевич Данилов. И еще не один из наших парней был убит здесь, в 250 метрах от рейхстага.

Медицинские сестры Марина Диева и Евгения Славутская вынесли с поля боя 20 тяжелораненых, оказали помощь многим, кто, будучи раненным, не хотел оставлять места в строю.

Атака гитлеровцев, натолкнувшись на стойкость наших воинов, на наш массированный огонь, стала выдыхаться и вскоре совсем захлебнулась. Остатки гитлеровской «гвардии» бросились спасаться за рейхстагом.

Тем временем на правом фланге полк Плеходанова также отразил контратаку, нанеся большие — потери гитлеровцам. Батальон капитана В. И. Давыдова из этого полка вышел справа к 1-му батальону нашего полка. Слева к рейхстагу вышел батальон старшего лейтенанта К. Я. Самсонова из 380-го стрелкового полка 171-й дивизии. Наше положение сразу же значительно улучшилось. Установилась локтевая связь с соседями, исчезла, по сути, угроза контратаки из района иностранных посольств. Если бы гитлеровцы снова вздумали полезть на наш левый фланг, то им пришлось бы иметь дело еще и с 380-м полком, которым в это время командовал начальник штаба полка майор В. Д. Шаталин.

Все как-то вдруг стихло. Только дымились свежие воронки на поле боя...

Снова звонит генерал Шатилов:

— Почему ничего не докладываете? Ваши люди уже в рейхстаге?

— Наших людей в рейхстаге пока еще нет, — несколько озадаченный вопросом генерала, отвечаю я. — Батальоны [144] лежат в ста пятидесяти метрах от него. И мой полк, и полк Плеходанова все это время отражали контратаки, а 380-й полк только что вышел к нам слева, — докладываю обстановку. — Лишь сейчас появилась реальная возможность продолжать штурм. Но необходима поддержка артиллерии. Нужен десяти — пятнадцатиминутный, но сильный артналет. Прошу разрешения провести его.

— А если все-таки в рейхстаге действительно наши люди?

— Их там нет, товарищ генерал.

— Хорошо, десятиминутный артналет разрешаю. Начало в семнадцать пятьдесят. Готовьтесь к штурму.

Все начинается сначала: артиллеристы, танкисты, минометчики получают цели, согласовывается взаимодействие, по подразделениям от одного бойца к другому перелетает команда «Приготовиться к атаке».

В 17.50 снова вздрагивает земля. Ураганный огонь по рейхстагу, району Бранденбургских ворот, южной окраине Тиргартена.

Артналет был настолько мощным, что гитлеровцы оставили траншеи перед рейхстагом и укрылись в нем. Лишь только заговорили пушки, бойцы 1-й роты вслед за разрывами наших снарядов бросились перебежками к ближайшей траншее. Вот уже вся 1-я рота сосредоточивается в этой траншее, за ней 2-я и 3-я. Разрывы наших снарядов настолько близки, что приходится огонь по этому участку прекратить. И сразу же оживают уцелевшие огневые точки гитлеровцев.

Старший лейтенант К. В. Гусев также в траншее вместе с бойцами. Кузьма Владимирович, в прошлом мастер подмосковного завода «Электросталь», боевую биографию имел богатейшую. Оборонял Могилев, участвовал в битве под Москвой, прорывал вражескую блокаду Ленинграда, прошел с боями всю Прибалтику. Дважды приходилось выходить из окружения, был тяжело ранен, снова вернулся на фронт. Два ордена Красного Знамени красноречиво свидетельствовали о его боевых заслугах. Исключительную выдержку и решительность проявил старший лейтенант Гусев и в эти минуты. Быстро оценив обстановку, он сразу же приказал бить по окнам и проломам, чтобы не дать гитлеровцам возможности вести прицельный огонь. Уже не так страшен и огонь с флангов: защищает рейхстаг. К тому же после артиллерийского удара враг еще не успел прийти в себя. [145]

Воспользовавшись этим, 1-я рота стремительным броском достигает парадного входа в рейхстаг. В бинокль хорошо видно, как справа и слева от входа сосредоточиваются, прижимаясь к стенам, бойцы. Один прыжок — и уже можно ворваться внутрь. Но попробуй-ка появись там — внутри затаились гитлеровцы, ждут наготове. Сразу же получишь в упор пулеметную или автоматную очередь. Нужно действовать быстро, смело, но с умом.

Вот у двери распрямляется богатырская фигура. Это Сьянов.

— А ну, ребята, давай поднажмем! Дадим жару фашистам! Для профилактики вместе гранатами, вы — влево, вы — вправо, вы — прямо — огонь! — гремят его голос.

Гранаты с треском рвутся где-то под гулкими сводами вестибюля. А Сьянов приказывает:

— Еще наддай, ребятки, еще! Веселее, гранат не жалей Не ночевать же нам на дворе!

И снова гранаты летят одна за другой в затянутый сизым дымом дверной проем и рвутся внутри. Бойцы слышат, как кто-то там истошно взвыл, что-то глухо ухнуло, лязгнуло металлом.

— Так их, братцы, так!

Получилась настоящая «артподготовка» с помощью «карманной артиллерии». Лишь только прогремел последний взрыв, Сьянов скомандовал:

— А теперь за мной, вперед! Дружно! Всем вести на ходу огонь!

Коммунист Илья Сьянов первым бросается к входу, за ним — вся рота. Вместе с командиром врываются в дверь бойцы Николай Бык, Иван Богданов, Валентин Островский, Иван Прыгунов...

На КП полка все неотрывно следят за каждым шагом атакующих.

— Наши в рейхстаге! — восклицает кто-то из присутствующих.

Вот в рейхстаге уже в полном составе взвод младшего лейтенанта Лебедева, через минуту — и вся 1-я рота.

Слышу радостный, взволнованный голос Ивана Ефимовича:

— Федор Матвеевич, смотрите, смотрите! Наше знамя пошло к рейхстагу.

В бинокль хорошо видно, как Кондрашов с группой разведчиков, среди них Егоров и Кантария со знаменем, бегут к рейхстагу. [146]

А к входу рвется 2-я рота. Впереди — отделение Бориса Лотошкина, бойцы Прокофий Коломиец, Яков Алексеев. Роту ведет младший лейтенант Николай Антонов.

Лейтенант Всеволод Ищук поднимает 3-ю роту. Впереди бойцы Алексей Гусар, Николай Скачко из взвода Алексея Бутылева.

В считанные минуты в рейхстаге — весь 1-й батальон. Вместе с 3-й ротой в рейхстаг вошли Гусев, Берест, а вскоре также капитаны Прелов и Матвеев.

К парадному входу бегут разведчики, Егоров и Кантарид со знаменем, вот они поднимаются по ступеням и исчезают в дверях!..

Рывок 1-го батальона нашего полка дружно поддержала воины 1-го батальона капитана В. И. Давыдова из 674-го полка. Здесь с самого начала штурма рейхстага решительно и отважно действовала, находясь все время на самом острие атаки, группа бойцов, возглавляемая лейтенантом Р. Кашкарбаевым.

Дружно прогремело общее «ура», неудержимой получилась атака. Первые батальоны 756-го и 674-го полков в полном составе ворвались в рейхстаг и завязали бой внутри здания. На колоннах у главного входа, а вскоре и в окнах рейхстага появляются красные флаги и флажки.

Воспользовавшись замешательством противника, ошеломленного и отвлеченного мощной атакой главного и депутатского входов, вслед за батальонами 756-го и 674-го полков в рейхстаг через северный вход ворвался батальон старшего лейтенанта К. Я. Самсонова из 380-го полка 171-й дивизии.

У меня было твердое правило: не торопиться с рапортами об успехах. Когда 1-я рота ворвалась в рейхстаг, рука невольно потянулась к телефонной трубке доложить комдиву. Но лучше подождать!.. В любом бою бывают неожиданности, а тут тем более может случиться всякое. Нужно закрепить успех, а потом и рапортовать.

В то время никто из нас не мог предположить, что нам в рейхстаге придется еще полтора суток вести жестокий бой с его гарнизоном, отбивать каждый метр, коридор, каждую комнату. Тогда казалось, что самое трудное позади, что главное — ворваться внутрь, а там все пойдет быстрее и проще.

Когда в рейхстаге были уже два наших батальона, я попросил Веру Абрамову связать меня с комдивом.

— Товарищ генерал, — стараюсь говорить спокойно, сдерживая волнение. — Наши в рейхстаге! И Знамя Военного [147] совета тоже там!.. — Василий Митрофанович молчит, и я продолжаю: — Собираюсь вскоре перейти в рейхстаг. Разрешите?

— Хорошо, я рад вашему успеху, доволен вашими действиями, — так же взволнованно ответил комдив. — Перенести КП полка в рейхстаг разрешаю.

Бой в рейхстаге вспыхнул с первых же минут жаркий и становился все ожесточеннее. Коридоры, залы, комнаты наполнились грохотом выстрелов, гранатных разрывов, криками противников, сошедшихся в смертельной схватке.

Лишь только бойцы 1-й роты ворвались в рейхстаг и проскочили полуовальный коридор, они сразу увидели дверь, ведущую в огромный зал заседаний. Снова — гранаты, и вслед за взрывами — в зал. Навстречу автоматные очереди. Вдоль стен статуи королей, разных политических и военных деятелей и «вождей нации». Из-за них и поливали свинцом гитлеровцы. Бросок влево, вправо, на пол, очередь в ответ — несколько ниш за статуями уже в наших руках.

Сержант Борис Лотошкин и красноармеец Прокофий Коломиец первыми ворвались в круглый вестибюль рейхстага. Гитлеровцы беспрерывно строчат из автоматов, ни в один из коридоров не проскочить — все под огнем. Куда деваться? Секунду промешкаешь — тут и прошьют очередью. Мгновенно огляделись вокруг — слева от входа в просторной нише огромная мраморная статуя. Рывок — и оба уже за ней.

— А ну, ваше величество, потеснись! Послужи русским людям, прикрой собой нас от фашистских пуль! — азартно кричит Лотошкин, и, пристроившись за статуей, ударили они вдвоем по гитлеровцам, загоняя их в глубь коридоров. Свалился один, второй, третий...

— Так их! Налегай, ребята!

Бойцы вслед за отважным сержантом растекаются по нишам, врываются в коридоры, «подметенные» точными автоматными очередями Лотошкина и Коломийца. И вдруг Лотошкин вскрикивает. Ранен.

Отчаянно сопротивлялись гитлеровцы в зале заседаний. Сломить их удалось лишь после того, как 2-я рота овладела бывшей комнатой адъютантов кайзера. Из нее в зал также вела дверь. Прорвавшись через эту комнату, наши бойцы неожиданно ударили по гитлеровцам. Ворвалась и 1-я рота со стороны коридора. Фашисты бросились врассыпную, кто куда, оставив в зале около 30 убитых, еще 52 гитлеровца бросили оружие и подняли руки вверх.

Буквально через десять минут после того, как 1-й батальон ворвался в рейхстаг, командир взвода связи Касьян [148] Сергеевич Санкул, телефонисты Федор Кондратьевич Ерш и Иван Макарович Хилай наладили кабельно-телефонную связь. Это была первая линия, связавшая КП полка с рейхстагом. В телефонной трубке я услышал радостный голос Гусева:

— Товарищ полковник, батальон в рейхстаге! Овладели двумя комнатами и залом заседаний.

* * *

...Пять часов пришлось преодолевать каких-то 250 метров, отделявших наши батальоны от рейхстага. Невозможно описать, что это были за метры, что за часы! Каждый пережил их по-своему, по-своему запомнил те эпизоды, и чувства, которые обожгли душу, навеки запечатлелись в сердце.

Вспоминает Василий Александрович Павлович, красноармеец 1-й роты:

«Хорошо помню, 29 апреля мы взяли «дом Гиммлера». От этого дома до рейхстага метров 350, а может и больше, — тогда не мерял. Командиры говорили:

— Возьмем, товарищи, рейхстаг — войне конец!

Утром 30 апреля нам сказали:

— Снять шинели!

И выдали по четыре гранаты. Все мы без слов поняли, что будет жарко, почувствовали, куда и на что пойдем...

Враг превратил рейхстаг, казалось, в неприступную крепость. Стреляло каждое окно, каждый камень. Мы приближались к рейхстагу перебежками, ползли по-пластунски, укрывались в воронках, окапывались в них, но упрямо шли вперед и вперед. Никто не хотел задерживаться. Все понимали, что возьмем рейхстаг — конец боям в Берлине.

Бой за рейхстаг был самым тяжелым из всех, в которых мне довелось участвовать...».

Командир расчета станкового пулемета Архип Тимофеевич Энна вспоминает:

«Целый день мы провели на подступах к рейхстагу. Предприняли несколько атак, но продвигались вперед медленно. Буквально на несколько десятков метров. Свой «максим» мы перетаскивали от воронки к воронке, а когда до рейхстага оставалось метров сто, открыли огонь по его окнам. Я бил длинными очередями, не жалея патронов. Их припасли достаточно. Под прикрытием артиллерийского и пулеметного огня бойцы начали стремительно перебегать на парадное крыльцо, к двери. Последний наш натиск был очень сильным и решительным. [149]

Со своим пулеметом мы проникли в рейхстаг около 19 часов. Внутри здания все горело и громыхало, комнаты затянуты дымом. А снаружи солнышко стояло еще высоко».

Старший сержант Илья Яковлевич Сьянов, командир 1-й роты, вспоминает:

«Перебегая от воронки к воронке, укрываясь за поваленными деревьями и за подбитой техникой врага, перелезая через завалы, переползая по-пластунски открытые места, мы метр за метром приближались к рейхстагу. Дважды меня задело осколком, но было не до перевязок. Дожить до такой минуты! Думал ли я, бухгалтер из Семиозерок Кустанайской области, что поведу роту на штурм немецкого парламента...»

Вспоминает Прокофий Алексеевич Коломиец, красноармеец 2-й роты:

«29 апреля мы захватили «дом Гиммлера». Из него хорошо просматривалось серое здание рейхстага: 30 апреля к часу дня 1-й батальон нашего полка подтянулся ко рву, проходившему метрах в 250 от рейхстага. Как только мы пошли в атаку, гитлеровцы открыли сильный огонь и из-за рейхстага перешли в контратаку. Мы начали отбиваться. В рейхстаг мы ворвались лишь после 18 часов».

Да, тяжело давались нам последние метры войны, долго пришлось их преодолевать. Об этом свидетельствуют все участники штурма.

Свидетельства о времени, когда наши воины ворвались в рейхстаг, представляют особый интерес.

Вот что записано в главном документе — журнале боевых действий 150-й дивизии за 30 апреля 1945 года:

«В 13 часов началась артподготовка. Продолжалась 30 минут. Штурм успеха не имел. В 18.00 повторный штурм рейхстага».

Из журнала также видно, что внутрь рейхстага воины полка ворвались после 18 часов{5}. Вскоре там было и Знамя Военного совета. В журнале боевых действий, как известно, все фиксируется шаг за шагом, причем каждый факт предварительно со всей тщательностью проверяется.

Однако в некоторых воспоминаниях и исследованиях фигурировало и другое время: 14 часов 25 минут. Откуда же пошло это время?

Всему виной поспешные, непроверенные донесения. Возможность их появления была не исключена. Бойцы подразделений, залегших перед рейхстагом, несколько раз поднимались [150] в атаку, пробивались вперед в одиночку и группами, Вокруг все ревело и грохотало. Кому-то из командиров и могло показаться, что его бойцы если еще не достигли, то вот-вот достигнут заветной цели. Особенно твердым было такое убеждение у каждого из нас в самом начале штурма, когда еще не вполне представлялось, какое сопротивление способен оказать противник. Вот и полетели по команде донесения. Ведь всем так хотелось быть первыми!..

Именно такое донесение дошло до штаба корпуса и сразу же без проверки было передано выше — в штаб фронта. Маршал Жуков прислал в ответ телеграмму, в которой объявлял благодарность всем участникам штурма.

На КП дивизии, как по мановению волшебной палочки, появились журналисты, фоторепортеры, все они рвались в рейхстаг. А до него оставались хотя и считанные, но все еще непреодоленные десятки метров...

Документы и фундаментальные военно-исторические исследования свидетельствуют, что только после повторного штурма в 18 часов 30 апреля наши подразделения ворвались в рейхстаг. Сошлюсь только на книгу Ф. Д. Воробьева, И. В. Паротькина, А. Н. Шиманского «Последний штурм (Берлинская операция 1945 г.)», а также совершенно четко и однозначно говорится об этом в «Истории второй мировой войны 1939–1945»:

«Задача по овладению зданием рейхстага была возложена на 79-й стрелковый корпус генерала С. Н. Переверткина. Захватив в ночь на 29 апреля мост Мольтке, части корпуса 30 апреля к 4 часам овладели крупным узлом сопротивления — домом, где размещались министерство внутренних дел фашистской Германии и швейцарское посольство, и вышли непосредственно к рейхстагу. Только к вечеру после неоднократных атак 150-й и 171-й стрелковых дивизий генерала В. М. Шатилова и полковника А. И. Негоды воины 756, 674 и 380-го стрелковых полков, которыми командовали полковник Ф. М. Зинченко, подполковник А. Д. Плеходанов и начальник штаба полка майор В. Д. Шаталин, ворвались в здание. Неувядаемой славой покрыли себя солдаты, сержанты и офицеры батальонов капитанов С. А. Неустроева и В. И. Давыдова, старшего лейтенанта К. Я. Самсонова, а также отдельных групп майора М. М. Бондаря, капитана В. Н. Макова и другие»{6}.

Непосредственные организаторы и участники штурма рейхстага в воспоминаниях и письмах также подтверждают, [151] что наши воины ворвались в рейхстаг после повторного штурма, то есть после 18 часов.

Вот что написал мне Касьян Сергеевич Санкул, бывший командир взвода связи 1-го батальона:

«Рота Сьянова и мы, четыре связиста, тянувшие связь в рейхстаг, ворвались в него в 18 часов или в 18 часов 30 минут 30 апреля. Тогда на часы мы не особенно посматривали, хотя у нас было их много. Трофейные, швейцарские, захваченные в районе дома министерства финансов».

Иван Алексеевич Крымов, бывший начальник артиллерии полка, писал:

«1-й батальон нашего полка ворвался в рейхстаг в 18 часов 30 минут. Такое не забывается».

Вспоминает Алексей Матвеевич Прелов, бывший агитатор полка:

«В рейхстаг я пришел вслед за 1-м батальоном. Времени было где-то около 19 часов».

Расхождения только в минутах. Это и не удивительно. В разгар боя вряд ли кому придет в голову хронометрировать и записывать каждый шаг, если это не является прямой обязанностью. Однако и забыть о том, когда произошло такое событие, также невозможно...

* * *

Лишь только наши подразделения вошли в рейхстаг и завязали бой внутри здания, гитлеровцы в 19 часов из района Бранденбургских ворот и южной части Тиргартена снова двинулись в контратаку. Численностью до полка, в основном эсэсовцы, с танками и самоходками. По всему было видно, что гарнизон рейхстага затребовал помощи, и гитлеровцы бросились атаковать, чтобы отрезать наши подразделения в рейхстаге от главных сил и уничтожить их там.

Основной удар пришелся по 2-му батальону 380-го полка, который по приказу подполковника Плеходанова овладел полуразрушенными железобетонными постройками северо-западнее рейхстага, чтобы обеспечить бой в самом здании. Стремясь проникнуть туда с севера, гитлеровцы и бросили в контратаку более роты при поддержке четырех танков.

При виде атакующих гитлеровцев все буквально загорелись: зададим трепку, чтоб только клочья летели! Там, в рейхстаге, товарищи заканчивают войну, а тут недобитые фашисты хотят помешать? Да не бывать этому никогда! Танки гитлеровцев были подбиты артиллеристами 185-го [152] отдельного дивизиона 171-й стрелковой дивизии. А наши пехотинцы пошли навстречу врагу в рукопашную.

Эсэсовские цепи двигались с отчаянной решимостью обреченных. Шаг за шагом, шаг за шагом...

— Неужели примут рукопашную? — заволновался Крымов.

— Могут. Это же не просто атака, это жест отчаяния, — ответил ему Ефимов.

Но в этот момент нервы у гитлеровских вояк не выдержали, они всегда боялись и избегали рукопашной с нашими бойцами, не хватило духу и теперь. Не дойдя до наших цепей метров 150, часть гитлеровцев залегла и открыла огонь, остальные, отстреливаясь на ходу, повернули назад. Вынуждены были залечь и наши бойцы. Но тут уж во всю мощь заработали артиллеристы, минометчики, пулеметчики, и гитлеровцы бросились туда, откуда они выползли.

В отражении вражеской контратаки участвовали и воины под командованием заместителя комбата по строевой части капитана Д. И. Зимовца: он шел в цепи бойцов, воодушевляя их своим личным примером.

Демьян Иванович — старый большевик, участник гражданской войны. Ростом высокий, сухощавый, с пронзительным взглядом. Его излюбленными словами были: «резать правду-матку». Умел он ее резать прямо в глаза, по-партийному. Смелым и решительным был всегда и в бою.

Это была последняя контратака противника в этот день. Однако, забравшись в укрытия, гитлеровцы начали бешеный обстрел подступов к рейхстагу. Наши подразделения, прорвавшиеся в здание, оказались фактически отрезанными, связь с ними то и дело прерывалась.

В бою, как и в любом деле, самое худшее — неясность. Оторвавшись от своих боевых порядков, командир фактически остается не у дел. Такая ситуация нетерпима. Как только что-либо подобное случалось, я немедленно же приказывал свертывать КП и вместе со всем управлением полка — это человек 70–80 — переходил поближе к своим подразделениям. Тут и обстановка становилась ясной, а значит, и решения командира своевременными, отвечающими действительному состоянию дел, и бойцы чувствовали себя увереннее. Нередко бывало, что вот такое присутствие старшего командира рядом, в боевых порядках подразделений, оказывалось решающим для исхода боя.

Вот и теперь, думал я тогда, 30 апреля, мое место там, в боевых порядках 1-го батальона, ведущего бой в рейхстаге. Здесь, в «доме Гиммлера», мне делать уже просто нечего. [153]

Здесь атаки гитлеровцев отбиты, наше положение прочно, а что там, в рейхстаге? Отсюда не увидишь, а связь все время прерывается. Надо идти туда, там решается главное.

15 минут, отведенных на сборы, незаметно истекли. Ударили наша артиллерия и танки. Вражеские позиции потонули в дыму и пыли. Противник ослеплен, оглушен, его огонь по площади перед рейхстагом заметно слабеет, однако не прекращается ни на минуту. В этот момент мы выскакиваем из «дома Гиммлера» и изо всех сил бежим к рейхстагу. Вокруг так и посвистывают пули, то тут, то там тяжело ухают снаряды — площадь надо проскочить как можно скорее.

Впереди, метрах в 100–150, бегут саперы во главе с инженером полка капитаном Шерстневым, за ними — я с адъютантом Новинским, метрах в 20–25 сзади — майор Крымов и все управление полка.

Солнце клонилось к закату, однако стояло еще высоко. В его лучах серые, сплошь исковырянные снарядами и пулями стены рейхстага отливали какой-то матовой бледностью. Метрах в 15 перед рейхстагом уже кончилась зона, недосягаемая для вражеского огня, можно было перевести дыхание, оглядеться вокруг. На фронтоне рейхстага привлекли внимание метровые золотые буквы, ярко сияющие на солнце. Надпись в переводе гласила: «Для немецкого народа». Да, многое обещал немецкому народу Гитлер, а привел страну к краху...

У входа нас уже ожидал капитан Шерстнев. Рядом с ним бойцы из 1-го батальона, которые блокировали выход из подвала.

Спешим по ступеням, входим в просторный вестибюль. Двери — слева, справа, прямо. Проходим прямо и оказываемся в зале заседаний. Сверху большой купол, сквозь него просвечивает голубое небо. Вдоль стен — статуи.

В зале полно наших бойцов. Все смертельно уставшие, кое-кто уже пристроился поудобнее на полу. Можно понять: день для них начался задолго до рассвета, все время бой, все время в напряжении, на пределе человеческих сил. Да и вся последняя неделя фактически день и ночь без сна и отдыха.

Война не располагает к сантиментам, но, взглянув на бойцов, на их лица, почувствовал, как сжалось сердце. Такими показались все родными, близкими, что захотелось, как после долгой разлуки, обнять, расцеловать каждого, сказать какие-то значительные, самые теплые слова. [154]

Капитан Неустроев отлучился, старший лейтенант Гусев доложил, что все роты 1-го батальона, а также батальон капитана Давыдова из 674-го полка в рейхстаге. Захвачены зал и несколько комнат. Остальные помещения — в руках гитлеровцев.

Подошел также капитан Кондрашов и доложил, что разведчики Егоров и Кантария со знаменем находятся здесь.

Выслушав доклады, я приказал освободить одну из комнат для КП полка и собрать командиров всех подразделений, находившихся в рейхстаге. К этому времени в рейхстаге уже была и вся группа управления полка.

Вскоре помещение для КП было готово, в свое время это была комната адъютантов кайзера. Командир роты связи лейтенант Григорий Пучкин доложил, что налажена телефонная связь со штабом дивизии. Прошу связать меня с комдивом.

Телефонистка Вера Абрамова подает мне трубку:

— Есть связь с комдивом, товарищ полковник!

Есть связь! Простые, но какие бесценные на фронте слова. Как дорого порой приходилось платить за то, чтобы сказать вот так просто: есть связь, товарищ полковник... Вере также пришлось преодолеть с автоматом, телефонной катушкой и аппаратом под вражеским огнем расстояние между «домом Гиммлера» и рейхстагом, рисковать жизнью, чтобы была связь.

Я взял трубку и с волнением доложил:

— Говорит полковник Зинченко! Я в рейхстаге!..

— Что, что? — переспрашивает генерал. — Повторите.

Закрываю трубку рукой, кричу громче:

— Докладываю, товарищ генерал, я в рейхстаге!

В трубке послышался звук, похожий на покашливание. Комдив, очевидно, разволновался. Слышу, как он кому-то сказал: «Зинченко в рейхстаге...» Можно понять Василия Митрофановича — за эти дни ему пришлось столько пережить, переволноваться. К тому же беспрерывные вопросы: Как с рейхстагом? Когда возьмете рейхстаг?..

Глубоко вздохнув, генерал приказал:

— Докладывайте обстановку.

Стараясь не волноваться, я громко и четко доложил:

— Захвачено несколько комнат и зал заседаний. Батальон нашего полка и батальон 674-го полка полностью в рейхстаге. Вошел через северный вход и батальон 380-го полка. Он ведет бой в северо-восточном крыле здания.

— Так, так, хорошо, — сказал генерал. — А где знамя? [155]

— Вот оно, рядышком со мной, у разведчиков Егорова и Кантария.

Генерал немного помолчал, а затем тепло и торжественно произнес:

— Назначаю вас, товарищ Зинченко, комендантом рейхстага. Письменное подтверждение получите позже. Ставлю задачу: очистить от противника рейхстаг, немедленно установить на его куполе Знамя Военного совета армии и организовать охрану ценностей, имеющихся в здании. Передайте всем участникам штурма рейхстага благодарность маршала Жукова. Я также выражаю благодарность всем, и вам, Федор Матвеевич, большое спасибо.

— Ваше доверие оправдаем!

— Желаю успеха.

Сердечные слова генерала до глубины души взволновали, обрадовали, воодушевили.

Когда собрались командиры подразделений, я передал им слова благодарности командира дивизии и объявил, что назначен комендантом рейхстага.

После этого я отдал первый свой приказ как комендант рейхстага:

«Противник занимает оборону в рейхстаге.

Наша задача: в течение светлого времени сегодняшнего дня очистить и захватить 15–20 комнат, чтобы назавтра иметь более широкий фронт наступления.

Подразделениям полка овладеть северо-западным вестибюлем и через центральный вход на второй этаж атаковать противника.

Командиру 1-й роты старшему сержанту Сьянову через западный вход на второй этаж пробить дорогу на купол рейхстага для водружения на нем знамени, которое несут Егоров и Кантария.

Заместителю командира 1-го батальона по политической части лейтенанту Бересту возглавить выполнение боевой задачи по водружению знамени.

Капитану Логвинову со взводом саперов и частью полковых разведчиков обеспечить охрану ценностей, находящихся в рейхстаге.

Командирам подразделений объявить всему личному составу о том, что маршал Жуков объявил благодарность участникам штурма рейхстага. Благодарность объявлена и комдивом.

До наступления темноты отбить у противника как можно больше комнат. С наступлением темноты активных боевых действий не вести. Людей накормить, подразделения [156] привести в порядок, пополнить боеприпасами. Личному составу дать отдохнуть. Боевую задачу на завтра получить утром. Всем выставить усиленное боевое охранение».

Мое распоряжение не вести ночью боевых действий мотивировалось тем, что бойцы, ворвавшиеся в рейхстаг, весь день провели на солнце, фактически без воды и пищи, под непрерывным огнем противника. Им крайне необходим был отдых. Да и вести бой в полутемных помещениях — электрического освещения, конечно, в то время ни в рейхстаге, ни во всем Берлине не было — практически невозможно.

Ко мне подошли капитаны Прелов и Матвеев. Прелов показал боевой листок, выпущенный в 1-й роте.

Эпиграфом в нем стояло: «Все выше и выше поднимай Красное Знамя!» И далее: «Товарищи красноармейцы и сержанты первой прославленной роты! Вперед к куполу рейхстага!»

Мы договорились с Преловым, заменявшим все еще находившегося в медсанбате парторга полка капитана Крылова, что во время ужина, не отбирая у бойцов ни минуты отдыха, политработники и командиры проведут короткие беседы, в которых подведут итоги дня, расскажут о завтрашнем празднике Первомая. Особенно важно отметить всех, кто отличился сегодня, настроить людей на завтрашний бой — ведь он будет тяжелый.

На КП зашел майор Чапайкин и доложил:

— Обед готов, товарищ полковник, подвезен к «дому Гиммлера». Разрешите кормить людей?

— Придется повременить, но будьте наготове. Чем собираетесь угощать?

— На первое мясной суп, на второе пшенная каша со свининой.

Службы Алексея Ефремовича и в этот день оказались на высоте. Несмотря на огромные трудности, успели приготовить горячую пищу, и походные кухни уже ожидали разносчиков.

Посмеиваясь, Чапайкин рассказал, как ему пришлось усмирять «бунт» своих тыловиков. Как только они узнали, что полк идет на штурм рейхстага и ему вручено Знамя Военного совета армии, сразу же решили организовать штурмовую группу и идти в бой. Особенно разгорячился водитель полуторки Алексей Никулин: «Скажите, товарищ майор, кому передать машину, и посылайте на передовую — и все тут!» Едва удалось внушить, что сейчас самое главное — каждому делать свое дело, что там, на передовой, [157] на нас рассчитывают! Как видите, не подвели. Особенно повар Михаил Уваров старался, прямо душу вкладывал, чтобы первый обед в рейхстаге был самым вкусным.

— Молодцы ваши ребята, — похвалил я. — Передайте им мою благодарность.

Снова подумалось о том, что советские люди сделали невозможное, чтобы мы, фронтовики, ни в чем не чувствовали недостатка. Мы знали, что там, в тылу, главной силой были наши матери, сестры, подростки. Недоедали, недосыпали, целыми неделями и месяцами не оставляли своих цехов, чтобы только дать все необходимое фронту. Наша большая родня, наша великая Родина постоянно думала и заботилась о нас. С такой поддержкой нам был не страшен любой враг, ради такой Отчизны счастье жить, и умереть за нее не страшно.

Прибыл в рейхстаг и старший врач полка капитан Богданов. С помощью медсестер Ани Фефелкиной и Зинаиды Хоруженко он сразу же начал развертывать медпункт, чтобы оказать помощь раненым.

Я всегда восхищался, как быстро и умело обрабатывали раны, мастерски накладывали повязки ласковые руки медсестер. Во время берлинских боев они все время находились среди атакующих, вслед за ними пришли они и в рейхстаг.

Среди архивных документов полка сохранилась выписка из приказа о награждении:

«Наградить медалью «За отвагу»:

старшего сержанта медицинской службы Зинаиду Сергеевну Хоруженко за то, что она в уличных боях в г. Берлине, работая на пункте медицинской помощи, оказала первую помощь 17 раненым бойцам и офицерам;

санитарного инструктора санитарной роты полка Анну Яковлевну Фефелкину за то, что, работая на пункте медицинской помощи, в боях за Берлин оказала первую помощь 22 раненым бойцам и офицерам».

Первая помощь — это значит под огнем, на передовой...

Тем временем рейхстаг снова наполнился треском выстрелов и грохотом взрывов. Подразделения полка выполняли приказ номер один...

После 21 часа на КП полка пришел адъютант командира нашего корпуса майор М. М. Бондарь.

— Прибыл по заданию командира корпуса и начальника политотдела, — представился он. — Они интересуются, где Знамя Военного совета армии и скоро, ли оно будет водружено. [158]

Я попросил передать комкору, что 1-я рота уже пробивает дорогу к куполу рейхстага и, как только прорвется туда, знамя будет установлено.

Вскоре подошел также командир батареи управления командующего артиллерией корпуса капитан В. Н. Маков.

Выяснилось, что в штурме рейхстага участвовали специально созданные командованием 79-го стрелкового корпуса две штурмовые группы. Одну из них возглавлял майор М. М. Бондарь, а другую — капитан В. Н. Маков. В состав этих групп вошли добровольцы, главным образом коммунисты и комсомольцы корпусных и приданных корпусу частей усиления.

Самой главной задачей в тот вечер было пробиться к куполу рейхстага. Просто не мыслилось закончить день, не водрузив знамя, не сделав того, о чем столько мечталось, чем только и жили все эти дни.

День догорал. Быстро темнело. Бой в рейхстаге продолжался жесточайший. Капитан Неустроев доложил, что 2-я и 3-я роты отбили у противника 17 комнат. 1-я рота прорвалась на второй этаж и пробивается на чердак. Егоров и Кантария также поднялись со знаменем на второй этаж.

Было ясно, что ни за вечер, ни в течение ночи рейхстаг полностью от противника не очистить, но знамя, знамя должно быть установлено любой ценой!..

Как там 1-я рота? Как знамя? Установлено ли оно? Это волновало каждого.

А 1-я рота между тем метр за метром пробивала дорогу к заветной цели. Лишь только на первом этаже были очищены несколько комнат и зал заседаний, бойцы бросились к лестнице, ведущей на второй этаж с западной стороны.

Смельчаков сразу же встретил град пуль. Стреляли из каждого закоулка. Шедший впереди взвод младшего лейтенанта Лебедева на первых же ступенях лестницы был буквально накрыт лавиной автоматного огня. Тогда Лебедев, приказав бойцам открыть ответный огонь, под его прикрытием направил вверх по лестнице троих бойцов — это были Павел Васильевич Кузьмин, Николай Михайлович Карноков и Иван Иванович Герасименко. Им была поставлена задача забросать гранатами прилегающую к верхнему концу лестницы площадку и выходы коридоров. Стремительным рывком поднялись бойцы вдоль перил вверх по ступеням и, оказавшись на верхней площадке, одну за другой швырнули несколько гранат вдоль коридора, в разные углы, туда, где могли затаиться гитлеровцы. Сразу же вслед за взрывами все трое (хотя один и был уже ранен) отважно [159] бросились вперед. Гитлеровцы тут же снова открыли огонь, но бойцы уже успели проскочить за косяк ближайшей двери. Под прикрытием их огня прорвались на площадку и остальные бойцы взвода. Гранатами и сосредоточенным автоматным огнем взвод загнал фашистов в глубь коридора, проходящего вокруг вала заседаний.

Вскоре на втором этаже сосредоточилась вся 1-я рота. Захватив прилегающую к лестнице часть коридора и несколько комнат, бойцы взяли под обстрел все ближайшие двери и проходы. В ходе этой ожесточенной схватки рота уничтожила до 30 гитлеровцев и около 50 взяла в плен.

Лейтенант Берест принял решение не заниматься освобождением второго этажа от гитлеровцев, а, оставив здесь для прикрытия 3-й взвод, остальными силами пробиваться дальше на чердак. Однако как это сделать? Лестница на площадке обрывалась, где выход на чердак, никто не знал.

Стали искать. В коридор выходило множество розных дверей, среди них где-то здесь, неподалеку, должна была быть, по всей вероятности, и та, за которой был выход на чердак. Красноармеец Михаил Иванович Редько обратил внимание на одну узкую дверь, заметно отличающуюся от других. Подергал — заперта. Силенкой Редько был не обижен и «ключ» подобрал сразу: с разгону ударил в дверь плечом — она тут же с треском распахнулась. Редько по инерции кубарем полетел за дверь по проходу — не рассчитал. Но это его и спасло: тут же сверху прогремела автоматная очередь. Успел заметить, что бьют из люка, ведущего на чердак! Стремительно выскочил обратно, радостно закричал: «Нашел, сюда!»

Сьянов поставил задачу 3-му взводу удерживать захваченный плацдарм у лестничной площадки, а два других взвода повел за Михаилом Редько к двери, что вела на чердак. Туда же вместе со всеми пошли Берест, Кондрашов с разведчиками, Егоров и Кантария со знаменем. Разведчики с самого начала вели бой и вместе с бойцами 1-й роты отважно прокладывали путь знамени.

Вот и черный ход, видна пожарная лестница. Но до ее первой перекладины не менее трех метров. Люк открыт, зияет черной пустотой. Редько предупредил, что его оттуда обстреляли. Значит, засели и на чердаке. Сколько же их там?

Попробовали кричать: «Сдавайтесь!». В ответ автоматные очереди.

Сьянов подозвал красноармейцев с ручными пулеметами и приказал открыть по люку огонь. [160]

— Бейте без передыху! Взвод Бутылева, обеспечить непрерывный огонь! — скомандовал он, — Взвод Лебедева — живую пирамиду к лазу, быстро!

Когда под прикрытием пулеметного огня живая лестница выстраивается, Сьянов снова подает команду:

— Отделение Островского! Вперед на чердак! Приготовить гранаты!

Первым полез высокий и крепкий Редько. Его подсадили, затем далее, ступая на спины, плечи, сцепленные руки товарищей, он достал до первой поперечины пожарной лестницы, подтянулся, встал ногами. Осторожно — пулеметчики непрерывно вели огонь по люку — поднялся выше. Приготовил гранаты, прислушался. У его ног с гранатами наготове бойцы Иван Прыгунов и Николай Бык. Пулеметчики прекращают огонь, и на чердак одна за другой летят гранаты. Прыгунов и Бык быстро подают Редько свои — они также мигом исчезают в черной пасти лаза. Как только разрывается последняя, Редько стремительно выпрыгивает на чердак, швыряет в один из углов еще одну гранату, в другой выпускает очередь из автомата и одним прыжком укрывается за каким-то выступом. За эти несколько секунд к нему присоединяются Прыгунов и Бык, а через несколько минут — Сьянов и оба взвода, группа Кондрашова, Егоров и Кантария со знаменем.

Что дальше? Нужно ведь еще выйти на крышу, к куполу. А гитлеровцы притаились за балками и стояками. Завязалась перестрелка. Однако гитлеровцы скоро почувствовали, с кем имеют дело. Особенно отличились разведчики, и среди них комсомолец Дмитрий Парчевский. Уже в 16 лет этот смоленский парнишка стал партизаном и хорошим разведчиком. Во время берлинских боев, на подступах к рейхстагу и в самом рейхстаге, всех восхищала его смелость, ловкость, отвага. Он участвовал в самых опасных делах, дрался с врагом просто-таки вдохновенно.

После мощного и точного огневого удара Сьянов снова предложил обороняющим чердак гитлеровцам сдаться. Через несколько минут десятка два фольксштурмистов вылезли из укрытий с поднятыми руками. Чердак был полностью очищен от врага, путь знамени открыт.

Быстро отыскали лестницу, по которой Егоров и Кантария в сопровождении разведчиков выбрались на крышу. Время уже перевалило за 22 часа, солнце зашло за горизонт, но было еще довольно светло.

Как только разведчики с развернутым знаменем появились на крыше, их сразу же заметили гитлеровцы из района [161] Бранденбургских ворот и из зданий восточнее рейхстага. Они открыли такой сильный огонь, что нельзя было ни шагу ступить. Драгоценные минуты бежали, а выхода, казалось, не было.

Быстро темнело. О том, чтобы поставить лестницу и взобраться по ней на купол под градом пуль и осколков, нечего было и думать. Однако знамя должно быть установлено, и притом на видном месте!

И тут, осматривая фронтон, Кантария обратил внимание на скульптурную группу.

— Давай, Миша, установим туда, — предложил он Егорову.

Место действительно было подходящее, видное отовсюду, и пробраться к нему хотя и непросто, но можно. Так и сделали.

Вражеские пули посвистывали вокруг, одна из них вонзилась в древко знамени, расщепив его. У Егорова были прострелены брюки, у Кантария — пилотка. Но и в этот момент они не дрогнули, не отступили, мужественно прошли эти последние метры и исполнили свой долг.

В ночном берлинском небе, густо настоянный на пороховом дыме, весенний ветер медленно развернул и заколыхал красное полотнище Знамени Победы.

Лейтенант Берест немедленно доложил, что приказ о водружении знамени выполнен. Я расцеловал героев, сердечно поблагодарил и тут же доложил комдиву. Генерала глубоко взволновала радостная весть.

— Передайте мои поздравления и благодарность участникам водружения Знамени и немедленно представьте всех отличившихся при этом к награждению орденами.

В «Истории второй мировой войны 1939–1945» так говорится об этом знаменательном событии: «Рано утром 1 мая на фронтоне рейхстага, у скульптурной группы, уже развевалось Красное знамя, врученное командиру 150-й стрелковой дивизии Военным советом 3-й ударной армии. Его водрузили разведчики 756-го стрелкового полка 150-й стрелковой дивизии М. А. Егоров и М. В. Кантария во главе с заместителем командира батальона по политической части лейтенантом А. П. Берестом при поддержке автоматчиков роты И. Я. Сьянова. Это Знамя символически воплотило в себе все знамена и флаги, которые в ходе самых ожесточенных боев были водружены группами капитана В. Н. Макова, лейтенанта Р. Кошкарбаева, майора М. М. Бондаря и многими другими воинами. От главного входа рейхстага и до крыши их героический путь был отмечен [162] красными знаменами, флагами и флажками, как бы слившимися теперь в единое Знамя Победы. Это был триумф одержанной победы, триумф мужества и героизма советских воинов, величия подвига Советских Вооруженных Сил и всего советского народа»{7}.

Знамя реяло над рейхстагом! Его было видно всем: и нашим частям, которые стальным кольцом сомкнулись вокруг центральной части Берлина, и врагам, еще не сложившим оружие. Да разве только лишь над рейхстагом? Наше знамя взметнулось над поверженным Берлином, над разгромленным гитлеровским рейхом! Видным оно стало с того апрельского вечера всему миру, видным остается уже годы и десятилетия, и выпала ему славная судьба сиять в веках!..

Сбылось! Вот она какая, взлелеянная в мечтах, оплаченная страшной ценой, неизмеримыми страданиями, миллионами жизней, увенчанная бессмертным подвигом великого советского народа, Победа. Она вставала на наших глазах, в грохоте еще не закончившихся боев, величественная, долгожданная!..

Во второй половине дня 2 мая знамя было сфотографировано (к этому времени оно уже было перенесено на купол) военным корреспондентом «Правды» В. Теминым, снимок был доставлен на самолете летчиками В. Лемешкиным, К. Москаленко, И. Вештаком в Москву, а 3 мая был опубликован в газете «Правда»...

...Не передать тех чувств, которые охватили в тот вечер каждого из нас. Мы знали, что еще предстоит жестокий бой с недобитыми гитлеровцами, что будет еще литься кровь. Но знамя над рейхстагом означало: войне скоро конец! Конец войне — была ли тогда у кого-нибудь мечта заветней, дороже?!

Пулеметчик Николай Лаврентьевич Терещенко из Донбасса и боец Иван Куприянович Савченко с Гомельщины, боец Абдулла Агашев из Узбекистана и младший лейтенант Асет Кемиреков из Джамбульской области, боец Марк Дмитриевич Оату из Молдавии и сержант Вачик Давидян из Армении, все их боевые друзья и побратимы, сыны разных народов, но единой Отчизны, славной Страны Советов, прокладывали путь этому знамени, которое несли Егоров и Кантария.

Командир 150-й стрелковой дивизии вручил Знамя № 5 Военного совета 3-й ударной армии 756-му стрелковому [163] полку не случайно. Наш полк первым вышел на окраину Берлина, первым преодолел Фербиндунгс-канал, пробился сквозь кварталы Моабита, вышел к мосту Мольтке и захватил его. Форсировав Шпрее и успешно закончив бой в здании министерства внутренних дел, 756-й полк в числе самых первых вышел к рейхстагу. Эти победы были добыты дорогой ценой в труднейших боях. Именно это и позволило нам ворваться в рейхстаг и водрузить над ним Знамя Победы...

Знамя Победы водружали бойцы 150-й стрелковой дивизии. Это знамя было вручено нам Военным советом армии с единственной целью — водрузить над рейхстагом. Рядом с нами сражалась 171-я дивизия. Воины этого прославленного соединения внесли огромный вклад в успех штурма рейхстага, проявив при этом величайшее мужество и героизм. Это и их знамя. Это также знамя артиллеристов 328-го артполка, танкистов 23-й танковой бригады, минометчиков, связистов, воинов всех частей, которые помогали нам в тот решающий час.

На древке этого знамени держала могучую руку вся наша славная Красная Армия, весь наш героический народ.

Выступая с докладом «Пятьдесят лет великих побед социализма» 3 ноября 1967 года Л. И. Брежнев сказал об этом знамени:

«И когда над рейхстагом взвился красный стяг, водруженный руками советских воинов, — это было не только знамя нашей военной победы. Это было, товарищи, бессмертное знамя Октября; это было великое знамя Ленина; это было непобедимое знамя социализма — светлый символ надежды, символ свободы и счастья всех народов!»{8}.

* * *

30 апреля мы отбили у гитлеровцев около 50 комнат. 1-я рота прочно удерживала захваченный ею выход на второй этаж и на крышу рейхстага. С наступлением темноты продолжать бой стало практически невозможно. Нужно было дождаться нового дня. А день-то наступал необычный — 1 Мая. Хотелось отметить его освобождением от гитлеровцев всего рейхстага. И возможно, завтра даже умолкнут пушки в Берлине...

Бой в рейхстаге постепенно стих. Настало наконец время майора Чапайкина. Его люди разносили по всем [164] подразделениям горячий обед. Бойцы с большим аппетитом налегли на суп и на кашу, от души хвалили поваров.

Памятным был в тот вечер у нас «обедо-ужин». В нем было что-то до глубины души волнующее, радостное, символическое.

Мы — в рейхстаге! Конечно, его потолки не сияли люстрами, полы не сверкали паркетом, в его помпезные интерьеры жаркий бой внес существенные изменения.

В первом часу ночи уже 1 мая мы попытались передать гарнизону рейхстага предложение сложить оружие. Однако наше обращение осталось без ответа.

Капитуляция

После всех забот и тревог напряженного до предела дня наконец удалось подремать. Но сон был недолог. Кажется, только-только прилег, как кто-то уже тормошит:

— Товарищ полковник, товарищ полковник!.. К телефону...

Посмотрел на часы — 4 часа утра.

Подошел к аппарату. Дежурная телефонистка Вера Абрамова подает трубку:

— Генерал...

Это звонил Василий Митрофанович Шатилов.

— Поздравляю с Первомаем!

Василий Митрофанович пожелал нам побыстрее покончить с засевшими в рейхстаге гитлеровцами, живыми и здоровыми встретить победу. Затем приказал подробно доложить об обстановке в рейхстаге, о положении дел и самочувствии личного состава в подразделениях. Я проинформировал комдива обо всем, что его интересовало, доложил также, что для усиления 1-го батальона ввел в рейхстаг 4-ю и 6-ю роты 2-го батальона.

Вне рейхстага, таким образом, оставалась только 5-я рота. Правда, рядом были некоторые подразделения и 674-го полка, но все равно в случае контратак противника со стороны Бранденбургских ворот и южной части Тиргартена ей придется нелегко.

Генерал одобрил мое решение:

— Действуйте исходя из обстановки. Рейхстаг должен быть очищен как можно быстрее. Доводите дело до конца внутри, а внешнее прикрытие обеспечим, возьмем на себя. Артиллерией перекроем все подступы, не дадим противнику подтянуть силы. — В конце разговора комдив спросил: — На месте знамя? [165]

— Так точно, товарищ генерал, — ответил я. Его охраняют полковые разведчики, за охрану отвечает офицер разведки полка капитан Кондрашов.

— Хорошо. Будьте бдительны. День будет жаркий. А что недоспали — доспим после победы.

После звонка генерала о сне уже и не думалось. Наставал новый день, наставал Первомай. Нужно было готовиться к его встрече.

Обстановка, сложившаяся к утру, не давала никаких оснований для благодушия. Гитлеровцы занимали еще большую часть рейхстага и, чувствовалось по всему, намерены были драться до последнего. Позже мы узнали, что в рейхстаге оставался сводный батальон из эсэсовцев, а также подразделений авиационных и зенитных частей. Кроме того, здесь находилось также до 300 курсантов-моряков. Всего набиралось около 1000 человек. Они были разделены на 25 боевых групп по 20–35 человек.

Вне рейхстага противник также занимал еще довольно значительную территорию: многоэтажные здания юго-восточнее рейхстага, район Бранденбургских ворот, южную часть Тиргартена. Тут оборонялись остатки разгромленных 403–, 407–, 421– и 617-го батальонов фольксштурма, сюда сбежалось немало всякого прочего фашистского отребья.

Наши части располагались следующим образом: 756-й стрелковый полк полностью, кроме 5-й роты, артиллеристов и минометчиков, находился в рейхстаге. Тут же сражался 1-й батальон 674-го полка. Два его остальных батальона занимали позиции метрах в 50–100 юго-восточнее «дома Гиммлера». 5-я рота нашего полка расположилась метрах в 70 от рейхстага.

469-й стрелковый полк нашей дивизии развернулся широким фронтом на правом берегу Шпрее.

Слева от нас — позиции 380-го полка 171-й дивизии. Его батальон под командованием старшего лейтенанта Самсонова, прорвавшись в рейхстаг, закрепился в северо-восточном крыле первого этажа.

207-я стрелковая дивизия частью своих сил занимала здание театра Кроль-опера, а главными — удерживала позиции севернее него.

В рейхстаге по общей численности наши подразделения значительно уступали противнику. В батальоне Неустроева насчитывалось около 250 человек, в двух ротах батальона Клименкова — около 120, в батальоне Давыдова — 200 и в батальоне Самсонова — 100 человек. [166]

Приближался рассвет. Вспомнилось, каким радостным и торжественным всегда был у нас Первомай до войны, как все готовились встретить его цветами, песнями, музыкой!

А этот Первомай мы встречаем в рейхстаге. Радостно, что дошли. Столько об этом мечтали! Вот только вместо праздничной музыки будет греметь бой, будет литься кровь... Что ж, пусть начинается этот день!

* * *

Еще вечером капитан Прелов прошел по ротам, поздравил личный состав с наступающим праздником, политработники провели короткие беседы о Международном дне солидарности трудящихся и о том, что полностью очистить рейхстаг от гитлеровцев — вот лучшее, чем мы сможем ознаменовать этот день.

С утра 1 мая батальон Неустроева двумя ротами начал очищать от противника северную часть первого этажа с целью захватить вестибюль, из которого вела лестница на второй этаж, а 1-й ротой удерживал захваченный вечером 30 апреля выход на второй этаж и крышу рейхстага, одновременно пробиваясь дальше в восточном направлении.

4-я и 6-я роты 2-го батальона Клименкова имели задачу выйти к восточному входу в рейхстаг и перекрыть его, чтобы лишить противника возможности получать подкрепления или выскользнуть из рейхстага в район Бранденбургских ворот.

Батальон Давыдова из 674-го полка очищал южную часть первого этажа. Согласовали также действия с соседями слева и справа — 380-м и 674-м полками на случай контратак противника извне.

Начать бой было намечено в 7 часов (5 часов по среднеевропейскому). Но он фактически уже шел. Ожидать артподготовки, сигналов общей атаки тут, естественно, необходимости не было. Противник рядом затаился за стеной, в соседней комнате. Как его достать, как выкурить оттуда — решай каждый взвод, каждое отделение самостоятельно. Все горели нетерпением быстрее покончить с врагом, и, когда первые лучи солнца проникли в здание через пустые глазницы окон, в рейхстаге уже закипели короткие, но жестокие схватки.

2-я рота Антонова в соответствии с полученной задачей к восьми часам наконец пробилась к просторной лестнице, ведущей на второй этаж к входу на балкон зала заседаний, в северной части здания. Теперь надо было вырваться наверх, захватить хотя бы одну комнату, зацепиться за какой-нибудь [167] закоулок. Гитлеровцы, засевшие наверху, имели значительное преимущество. Прячась за всевозможными укрытиями и оставаясь незамеченными, они держали всю лестницу под обстрелом, им также было удобно забрасывать атакующих гранатами. К тому же никто из наших бойцов не знал, куда их выведет лестница, каково расположение помещений наверху, откуда следует ожидать нападения и где можно укрыться, выбравшись наверх.

Лишь к 9 часам роте удалось ворваться на второй этаж. Первыми были там бойцы отделения Герасима Давыдовича Перетятько, находчивого и отважного воина. И когда был ранен сержант Лотошкин, он заменил его. Да и все бойцы в отделении — будто на подбор: храбрые, сноровистые, неудержимые в бою, как и их командир. Рядом с Перетятько неотступно следовал красноармеец Иван Паливода. Они все время шли впереди, прокладывая путь товарищам.

Перетятько и Палявода в несколько прыжков преодолели ступени лестницы, забросали вестибюль гранатами и вслед за их разрывами выскочили наверх сами, за ними остальные бойцы отделения — Владимир Сергеевич Ефремов, Илья Антонович Василович, Владимир Александрович Цепляев, Павел Сергеевич Пашковский, Иван Никифорович Тарасенок, Прокофий Алексеевич Коломиец. Метким и сильным огнем поразгоняли гитлеровцев по комнатам. Это дало возможность перебраться на второй этаж всей 2-й роте. Пулеметчики Коваленко, Кучеренко и Чумаченко также втащили сюда свой «максим».

Но прорваться на второй этаж оказалось делом не самым трудным. Перед нашими бойцами простирался длинный и узкий коридор с многочисленными дверьми по обеим сторонам. Двери справа вели на балконы зала заседаний, слева — в небольшие депутатские комнаты. Кроме того, под стенами вдоль коридора громоздились всевозможные сейфы и шкафы. Они служили дополнительным укрытием для оборонявшихся.

Вскоре рота вытеснила гитлеровцев из вестибюля, загнала их в комнаты и начала постепенно выкуривать оттуда. Отделение Перетятько прорвалось и захватило крайнюю комнату. Туда же втащили и станковый пулемет. В этот момент отважного командира ранило. Старший сержант медицинской службы Дмитрий Данилович Глущенко бросился оказывать ему помощь. В это время гитлеровцы, получив подмогу, контратаковали роту и вынудили ее оставить второй этаж.

Отделение Перетятько оказалось отрезанным. Гитлеровцы [168] задались целью во что бы то ни стало уничтожить смельчаков. Тяжелораненого командира заменил старший сержант Глущенко. Он умело руководил обороной, и крохотный «гарнизон» в течение двух часов отбивал бешеный натиск гитлеровцев. В разгар боя вражеская пуля сразила Дмитрия Глущенко. Но и это не сломило отважных воинов. Командование отделением принял на себя красноармеец Прокофий Коломиец.

За эти два часа 2-я рота еще трижды врывалась на второй этаж, но каждый раз под натиском превосходящих сил противника вынуждена была отходить на исходную позицию. Старшина роты Никита Карпович Софошкин, наладивший в ходе этого тяжелого боя беспрерывное снабжение бойцов боеприпасами, в конце концов и сам не выдержал, схватил автомат и бросился вместе со всеми в атаку, скосил нескольких гитлеровцев, а четырех взял в плен. Так он и действовал все время на два фронта.

Бой шел во всех закоулках, в комнатах и коридорах. Гитлеровцы дрались упорно, до последнего.

Вот как рассказывал об этом бое младший лейтенант Николай Алексеевич Антонов, командовавший во время штурма рейхстага 2-й ротой:

«Четвертый раз 2-я рота атаковала противника. Оттеснив его, она снова проникла на второй этаж в вестибюль. Но не успела там полностью сосредоточиться, как из коридора с противоположной стороны вестибюля противник внезапно бросился в контратаку.

Озверевшие, полупьяные фашисты бросились в атаку на нашу роту. И произошло нечто необычное. Противники налетели друг на друга, не успев даже выстрелить или бросить гранату. Сразу же закипела рукопашная схватка. Пошли в ход штыки, приклады.

Шло жестокое испытание духа, ловкости, физической силы и мужества. Уступать не хотел никто...»

Однако силы были слишком неравными. Имея значительное численное преимущество, гитлеровцы снова начали оттеснять роту к лестничной клетке. Все ее усилия снова могли быть сведены на нет. В этой критической ситуации Антонов собрал вокруг себя самых сильных бойцов, создав вместе с ними мощную стенку. Те, кто послабее, встали сзади. Стенка выхватывала по одному из наседавших гитлеровцев и швыряла в тыл. Там с ними уже управлялись быстро...

Узнав о том, как тяжело приходится снова 2-й роте, Неустроев немедленно направил на помощь стрелковый взвод. [169]

Подмога подоспела своевременно. Завидев ее, Антонов вскричал:

— Все вперед, товарищи! Бей фашистов!

Будто кто вдохнул новые силы в наших бойцов. Могучее «ура-а-а» гремит под сводами вестибюля, прокатывается по всему этажу.

— Вперед! Впере-ед!

Дрогнули гитлеровцы, не выдержали яростного натиска, бросились наутек.

Когда эта рукопашная схватка кончилась, на полу вестибюля валялось около 20 трупов гитлеровцев, еще 30 фашистов сдались в плен.

На месте рукопашной бойцы подобрали свыше 50 немецких автоматов и винтовок.

А затем на минуту застыли с непокрытыми головами, отдавая последние почести погибшим товарищам. В этом бою пал смертью храбрых и красноармеец Иван Дмитриевич Емец. Ловкий, сильный, он в рукопашной одолел двух гитлеровцев, схватился с третьим, но выбежавший из коридора четвертый скосил отважного воина автоматной очередью.

Яростный и кровавый бой пришлось вести в тот день не только 2-й роте. Нелегко было всем.

Вспоминает Иван Владимирович Майоров, бывший боец 3-й роты:

«В рейхстаге было до 500 комнат, множество коридоров, лестниц, различных малых залов. Их расположения мы практически не знали. А это весьма усложняло бой с противником. Кроме того, от беспрерывной автоматной и пулеметной стрельбы, разрывов гранат и фаустпатронов в здании поднимались такой дым и пыль от штукатурки, что, перемешиваясь, они заслоняли все, висели в комнатах непроглядной пеленой — ничего не видно, как в потемках.

Когда наша 3-я рота очищала здание, я увлекся преследованием фашиста и не заметил, как оказался на втором этаже, а потом на балконе зала заседаний. Из другой двери ко мне бросились четыре фашиста, но я успел швырнуть гранату в их сторону. Тогда с другой стороны слышу: «Рус капут!» Спрятаться бы мне за дверью, но до нее метра четыре, не успею добежать. Вот и вынужден был прыгнуть вниз, в зал заседаний. Приземлился — ничего! И уже оттуда открыл прицельный огонь по врагу».

Северо-восточную часть здания обороняли курсанты военно-морской школы, и здесь нашему батальону пришлось особенно сложно. [170]

Курсанты сопротивлялись особенно упорно, но наши бойцы неуклонно, шаг за шагом, продвигались вперед, очищали одну комнату за другой.

В это же время, как мне стало известно, батальон Самсонова из 380-го полка пробился также к входу на второй этаж, вырвался наверх и завязал там бой.

Батальон Давыдова из 674-го полка через вход на сцену проник в коридор и стал очищать комнаты, находящиеся в этом крыле здания.

1-я рота Сьянова, удерживавшая вестибюль на втором этаже, решительно атаковала противника, пробиваясь навстречу батальону Самсонова.

Наши воины шаг за шагом очищали от противника одно помещение за другим. К 10 часам утра оба этажа рейхстага практически полностью находились в наших руках, а гитлеровцы были загнаны в подвальные помещения.

Казалось, бой окончится совсем скоро. И тут настал один из наиболее драматических моментов в ходе штурма рейхстага. Почувствовав приближение развязки и сознавая свою полную неспособность оттянуть ее, гитлеровцы пошли на крайние меры. Через неизвестный нам люк за шкафом в одной из комнат они проникли из подвала на первый этаж и подожгли больше десяти комнат.

Огонь сразу же яростно набросился на столы, шкафы, набитые бумагами. В отделке интерьеров было много сухого дерева, которое вспыхивало как порох. Буквально в считанные минуты пламя и дым превратились для нас в грозного противника, не менее опасного, чем вражеские пули и гранаты.

Одновременно с поджогом рейхстага часов в 10 группа гитлеровцев численностью около 300 человек при поддержке десятка танков двинулась из района Брандевбургских ворот в контратаку по направлению к южной части рейхстага. Удар пришелся по 5-й роте младшего лейтенанта Баранова и подразделениям 674-го полка.

Тут отлично сработали наши артиллеристы и танкисты. Они с ювелирной точностью накрыли гитлеровцев огневым «ковром», буквально за минуты разметали атакующих, заставив удирать на исходные позиции. Однако полный провал атаки не успокоил их. Еще через несколько минут из того же района снова показалась цепь гитлеровцев, поддерживаемых танками.

Вторая контратака оказалась более настойчивой. Гитлеровцы стремились любой ценой прорваться к рейхстагу и совместно с его гарнизоном попытаться изменить ход боя. [171]

5-я рота Баранова открыла по врагу сосредоточенный огонь, но ее положение с каждой минутой становилось все более угрожающим. Видя это, подполковник Плеходанов приказал одним батальоном ударить противнику во фланг. Снова во всю мощь заговорили наши танки и артиллерия, поставив перед гитлеровцами заградительный огонь, нанося им все более ощутимые потери. Ряды атакующих смешались, затем они стали поспешно откатываться назад, оставив на поле боя два горящих танка и до четырех десятков убитыми.

Об этом бое в журнале боевых действий 150-й дивизии записано:

«В 10.00 1.5.45 года противник два раза предпринял контратаку с десятью танками на южную часть рейхстага. Успеха не имел. Нашей артиллерией подбито два танка. Пожар немцам не помог»{9}.

Это была последняя попытка гитлеровцев оказать помощь гарнизону рейхстага извне. Больше до самой капитуляции контратак они не предпринимали.

Тем временем пожар на первом этаже рейхстага продолжался. Встал вопрос: что делать? Высказывались даже предположения вывести наши подразделения наружу, переждать, пока пожар утихнет, а затем брать рейхстаг заново. Однако за это один раз уже было заплачено кровью, так стоило ли так легко уступать врагу? Я приказал тушить пожар и продолжать бой.

На помощь пехотинцам в рейхстаг были посланы артиллеристы, минометчики. Развернулась жестокая схватка с огнем. Она была тем более трудной, что ни огнетушителей, ни других каких-либо противопожарных средств, понятно, у нас не было. Не было даже обыкновенной воды, так как разрушенный водопровод не действовал. В распоряжении бойцов были только подручные средства — палатки, шинели, саперные лопаты. Многие бойцы получили ожоги, однако все бросались в схватку с пламенем с такой же отвагой и мужеством, как и в бой с фашистами.

Удалось локализовать пожар и не допустить его распространения. Ни один из залов — ни для заседаний фракций, ни для заседаний депутатских комиссий, ни главный, тот, что под куполом, — не сгорел. Если бы загорелся главный зал, пламя охватило бы весь рейхстаг, и тогда в нем не удержалась бы ни одна живая душа.

Пожар был потушен около 15 часов. Однако бойцы 3-й роты лейтенанта Ищука не стали дожидаться, пока пламя [172] будет укрощено полностью, и, завернувшись в плащ-палатки, через огненную завесу бросились в атаку на вновь повыползавших из подвалов гитлеровцев. Впереди шли бойцы Маркиян Карлович Башока, Григорий Семенович Козленко, Михаил Федорович Афанасов, Петр Иосифович Вовчик из взвода лейтенанта Ивана Харитоновича Колониста.

По примеру 3-й роты в атаку бросились и другие подразделения. 2-я рота после короткой и яростной схватки овладела лестницей и снова ворвалась в вестибюль второго этажа — в пятый раз за этот день! Но теперь уже окончательно. Когда разгорелся бой за лестницу, остававшееся на втором этаже заблокированным отделение Перетятько ударило по гитлеровцам с тыла. Особенно веско прозвучал голос «максима» Коноваленко. Это и решило исход схватки. Гитлеровцы бросились врассыпную. Овладев двумя десятками депутатских комнат и контролируя коридор, рота создала хороший плацдарм для дальнейшего наступления батальона.

Чем больше отступал пожар, тем жарче снова разгорался повсеместно бой. Обстановка отличалась исключительной сложностью, запутанностью и все время менялась. Все зависело фактически от смекалки, отваги, решительности каждого командира подразделения и даже каждого бойца.

Рота Ищука, ворвавшись вслед за 2-й ротой на второй этаж, пробилась в северо-восточный угол здания и оказалась над гитлеровцами, еще удерживающимися в этой части комнаты первого этажа. Отрезанной оказалась она от своих и на втором этаже. Капитан Неустроев, услышав по рации донесение Ищука о ситуации, в которую попала рота, заволновался:

— Куда вас занесло? Там же кругом фашисты!

— Правильно, — ответил Ищук, — ведем бой в окружении, но еще неизвестно, кто кого окружает!

К заместителю командира полка по строевой части майору Соколовскому подошла группа артиллеристов — командир 45-миллиметрового орудия Федор Константинович Мартынюк (он, кстати, в уличных боях в Берлине уничтожил 12 огневых точек), Петр Иосифович Крагель, командир 76-миллиметрового орудия сержант Василий Григорьевич Гирченко, минометчики Василий Митрофанович Лещук, Николай Иванович Козлов, Адам Никитович Минаков, Петр Ефимович Калмыков и другие. Все они только что участвовали в тушении пожара. [173]

— Товарищ майор, разрешите нам остаться в рейхстаге и помочь пехоте выкуривать фашистов, — обратились они к Соколовскому.

— Бойцы-то нам нужны, но как же без вас обойдутся на огневых позициях? — спросил Соколовский.

— Так мы, товарищ майор, когда шли, то договорились, что не вернемся, пока полностью не очистим рейхстаг, — ответил за всех Мартынюк. — Ребята у орудий поработают, если потребуется, один за троих, огонек организуют такой, что ни один фриц не пожалуется!

— Ну что же, тогда — добро!

Соколовский подозвал к себе командира огневого взвода батареи 76-миллиметровых орудий Василия Михайловича Яковлева и приказал ему возглавить сводный взвод артиллеристов и минометчиков — всего их набралось человек 20. Помощником Яковлева Соколовский назначил старшину батареи Петра Ивановича Соколова и затем распорядился:

— Действовать вместе с четвертой ротой, прибыть в распоряжение ее командира младшего лейтенанта Николая Кулагина, он теперь замещает раненого Печерских.

Взвод артиллеристов и минометчиков подоспел весьма кстати. Действовали они отлично. С их прибытием 4-я рота с новой силой навалилась на противника и стала теснить его. У артиллеристов особенно отличился старшина батареи 76-миллиметровых орудий Задняулица.

Как мне вскоре стало известно, отважно дрались в рейхстаге и батальоны Давыдова и Самсонова из 674-го и 380-го полков. Их также не испугали ни пожар, ни отчаянное сопротивление гитлеровцев. Батальон Давыдова во время пожара прорвался в южную часть первого этажа и стойко выдерживал там натиск противника.

К 19 часам 4-я и 6-я роты вышли к восточному входу в рейхстаг и закрепились там. В это же время 5-я рота, оставшаяся снаружи, подошла вплотную к южному входу и перекрыла его. Таким образом, все входы и выходы были теперь в наших руках. Гитлеровцы в рейхстаге оказались полностью заблокированными.

Особенно отличилось в этом бою отделение сержанта Прокофия Светличного из 5-й роты младшего лейтенанта Баранова, бойцы Алексей Горбатский, Гаврила Бабичев, Семен Порван, Иван Хильченко.

Из 4-й роты первыми пробились к восточному входу сержант Анатолий Якубов и Александр Ключников.

Подполковник Ефимов рассказал мне, что все воины в тот день, будто сговорившись, рвались в самое пекло, стремясь [174] помочь как можно быстрее довершить разгром врага. Даже тех, кто был крайне необходим на КП полка, порой не удавалось удержать. Каждый стремился всеми правдами и неправдами ускользнуть, примкнуть к одному из подразделений, принять участие в бою. В эти последние часы каждый чувствовал в себе такую силу, такую окрыленность, что, казалось, свершил бы невозможное. И вершили. И падали за шаг до победы. Но это не останавливало других! Натиск становился все мощнее и неудержимее.

К 21 часу 1 мая все помещения на двух этажах были практически полностью очищены от гитлеровцев. Остатки гарнизона укрылись в подвалах и затаились там. Несколько небольших групп, правда, еще продолжали отстреливаться, но вскоре и с ними было покончено. Настало относительное затишье.

Неподалеку от КП старший врач полка капитан Богданов хлопотал со своими помощниками возле раненых. Их у нас много, очень много. Окровавленные повязки на головах, руках, груди. Один из бойцов в беспамятстве продолжает бой, срывается в атаку, что-то кричит, другой пристраивает поудобнее простреленную руку, третий тихонько постанывает от боли... Без отдыха трудятся командир санитарной роты лейтенант Иван Григорьевич Нестеренко, командир санитарного взвода Борис Иванович Осипов, старшина медслужбы Александр Федорович Безуглов, медсестры, весь полковой медперсонал. Старшина Безуглов за время берлинских боев вынес с поля боя 32 раненых с оружием, за что и был удостоен ордена Отечественной войны I степени, не одному бойцу спас жизнь он и здесь, в рейхстаге.

Тихо. Густеют тени, вечереет. Слышно, как глухо позвякивают котелки, кружки. Сегодня также ужин с обедом или обед с ужином, так как в разгар боя было не до еды. Несмотря на крайнюю усталость, бойцы тщательно осматривают и чистят оружие, пополняют боезапас. Можно остаться голодным, можно недоспать, но оружие в любой момент должно быть готово к бою.

Командиры подводят итоги дня. На КП полка собрались офицеры. Надо подумать, как наконец покончить с врагом, как действовать завтра.

В 22 часа радист старший сержант И. В. Силин вдруг взволнованно доложил:

— Товарищ полковник, немцы предлагают переговоры!..

Действительно, поймав волну нашей радиостанции и настроившись на нее, немцы методически повторяют на [175] русском языке: «Мы предлагаем прекратить огонь и начать переговоры...»

В это же время на КП полка поступило донесение, что гитлеровцы выбросили белый флаг в северном выходе из подвала. Для выяснения предложений противника я направил майора Соколовского. Обо всем этом я немедленно доложил комдиву.

Мы тогда еще не знали, что 1 мая на командном пункте командующего 8-й гвардейской армией В. И. Чуйкова побывал генерал-полковник Кребс. Он сообщил, что Гитлер покончил жизнь самоубийством, а Геббельс и Борман предлагают перемирие. Ему ответили, что любые переговоры будут вестись только после полной и безоговорочной капитуляции. С тем Кребс и вернулся в бункер, в котором уже царило отчаяние. Вскоре и Кребс и Геббельс покончили с собой, еще через несколько часов на КП В. И. Чуйкова появится командующий берлинским гарнизоном генерал Вейдлинг и подпишет приказ о капитуляции всех соединений и частей, обороняющих немецкую столицу...

Вскоре выяснилось, что командование гарнизона рейхстага обращается к нам с предложением немедленно начать переговоры. При этом было выдвинуто требование, чтобы с каждой стороны в них участвовало не более четырех человек. С советской стороны делегацию должен возглавлять офицер в чине не ниже полковника, поскольку у них в подвале есть генерал. Переговоры будут вестись на середине центральной лестницы, ведущей в подвал, в северной части рейхстага. Движение нашей и немецкой делегации к месту встречи начинается одновременно.

Предложение, несомненно, заслуживало внимания. В случае капитуляции противника прекращалось кровопролитие, а это самое важное, самое главное. Гитлеровцам должна была быть известна бессмысленность и преступность дальнейшего сопротивления. Максимум, чего они могли достигнуть, это пересидеть в подвале еще какие-то сутки и умножить число жертв с обеих сторон.

Я обратился в штаб дивизии за разрешением вступить в переговоры. Генерал Шатилов мое предложение поддержал:

— На переговоры во всяком случае идти надо. Но помните: условие у нас единственное — безоговорочная капитуляция.

Пригласили лейтенанта Береста, детально проинструктировали, предложили побриться и переодеться в форму полковника. [176]

— С вами за адъютанта пойдет Неустроев. Пока вы будете вести переговоры, он присмотрится, как лучше проникнуть в подвалы, если гитлеровцы не согласятся на капитуляцию.

Делегация подготовилась быстро. Вышла заминка с переодеванием Береста. Ему всегда было трудно подобрать обмундирование даже самых больших размеров.

Выручили танкисты. У них нашлась просторная кожаная куртка. Приладили полковничьи погоны — вполне импозантный получился «полковник». У тех же танкистов нашлись и подходящие брюки.

Наконец, делегация двинулась к месту переговоров. Впереди шел боец с белым флажком, подсвечиваемым карманным фонариком. Вслед за ним — Берест. Казалось, что его богатырская фигура олицетворяет несокрушимую мощь всей нашей армии. Шагал он неспешно, твердо, с достоинством. Рабочий парень, металлист из Ростова-на-Дону, в свои 20 лет отличался поистине богатырским ростом и силой. Он легко поднимал нескольких человек. Его знал и любил весь полк. Очень уж приметен он был как внешностью, так и боевыми делами, храбростью и отвагой.

Навстречу снизу одновременно выступила немецкая делегация. Точно в назначенное время — в 24 часа обе делегации встретились на середине лестницы, ведущей в подвал.

Берест остановился, сложил руки на груди и, широко расставив ноги, сверху вниз внимательно стал рассматривать делегацию противника. Вот сделал еще один шаг вперед, заложил руки за спину. Перед ним оказался пожилой немецкий полковник, в пенсне, кожаных перчатках. Он старался придать своему посеревшему от усталости лицу выражение невозмутимости и достоинства, но растерянность и угнетенность сквозили во всей его сгорбленной фигуре.

После непродолжительной паузы делегации взаимно представились.

— Я слушаю вас, господин, полковник, — очень спокойно и сухо начал Берест. — Докладывайте, зачем приглашали нас на переговоры.

Гитлеровский полковник поморщился. Ему явно не понравилось такое непочтительное начало разговора, да и русский «оберст» выглядел слишком уж молодо. Однако, овладев собой, охрипшим голосом ответил:

— Вам, господин полковник, нужен рейхстаг? Мы его вам оставляем... — Гитлеровец сделал паузу, как бы изучая реакцию на такое заманчивое предложение. — А вы... выпускаете [177] нас через южный выход в район Бранденбургских ворот.

Немая сцена. Наглое предложение фашиста буквально взбесило обычно невозмутимого и добродушного лейтенанта Береста.

Однако он взял себя в руки и, немного успокоившись, твердо ответил:

— От имени советского командования требую безоговорочно капитулировать. Понятно? Ка-пи-ту-лировать!..

— Да, но... — замялся, переступая с ноги на ногу, немецкий полковник. — Я не уполномочен вести переговоры о капитуляции.

Берест взглянул на часы:

— Даю тридцать минут. Если по истечении этого времени вы не капитулируете, будет отдан приказ выкурить вас из подвала. На этом переговоры заканчиваю.

Резко повернувшись, Берест и сопровождавшие его Неустроев и переводчик красноармеец Прыгунов не спеша пошли вверх по ступеням.

— Ну, товарищи, — смеялся Неустроев, рассказывая о «дипломатической» миссии, — наш Берест — прирожденный дипломат!

У самого же Береста на лице ни тени улыбки.

— Ишь, — никак не мог успокоиться он, — еще и условия свои будут выдвигать!..

Таким и запомнился нам навсегда Алексей Берест — сильным, отважным, благородным{10}.

О результатах переговоров я доложил комдиву. Генерал посоветовал в случае, если фашисты не капитулируют, использовать дымовые шашки и гранаты.

...Прошло 30 минут. Фашисты молчали.

Нужно было дать противнику почувствовать, что мы сдержим свое слово. Обещали выкурить, значит, нужно начинать выкуривать. Тут же и приступили. В прямом смысле. Танкисты принесли солярки. Бойцы принялись поливать ею всевозможные тряпки, поджигать и забрасывать их в подвал вместе с дымовыми шашками и гранатами. Вскоре фашистов доняло: они засуетились, вылезли эти тряпки тушить. Ну а раз сунулись к входу — тут уже и гранатой или [178] пулей достать можно. Попав под наш огонь, гитлеровцы были вынуждены от входов отступиться. Но и нам к ним в темноте не ворваться — нужно дожидаться рассвета. Выскользнуть из рейхстага они не могли, все входы и выходы были надежно перекрыты.

Вскоре гитлеровцы не выдержали. Их радиостанция сообщила, что гарнизон рейхстага сопротивление прекращает и просит выслать нашего представителя.

Для приема капитуляции командир дивизии прислал начальника штаба артиллерии дивизии Александра Петровича Дерягина, который вместе с моим заместителем по строевой части майором Соколовским на месте определили порядок выхода фашистов из подвала через северный подъезд, указали место, куда должно быть сложено оружие.

Всего вышло свыше 300 вражеских солдат и офицеров. В подвале было обнаружено около 200 убитых. Там же находился и госпиталь, в котором было 470 раненых.

Когда группа наших бойцов вошла в госпиталь, чтобы проверить, не припрятал ли кто оружие, взгляды всех раненых остановились на них. В этих взглядах страх, и боль, и мольба. Как оказалось, они ожидали, что русские солдаты тут же их всех расстреляют. Геббельс уже был мертв, а геббельсовское вранье продолжало жить и отравлять сознание немцев. Однако на этот раз ложь была тут же опровергнута. Ни одного раненого никто пальцем не тронул. Им была оказана медицинская помощь.

Всего же в боях за рейхстаг и на подступах к нему было убито и ранено 2500 солдат и офицеров противника, уничтожено 28 орудий разных калибров, захвачено 2604 пленных, в том числе два генерала, 1800 винтовок и автоматов, 59 орудий, 15 танков и штурмовых орудий.

Наши потери — 63 убитых и 398 раненых{11}.

За Победу отданы миллионы жизней, но эти последние — потеря самая больная, самая горькая. Они героически отдали жизнь во имя Родины накануне Победы. Вечная слава и вечная память павшим. Но и огромная боль, неизбывная печаль живым...

К 9 часам утра все пленные были построены для отправки на сборный пункт. Я решил взглянуть на этих «защитников рейха».

38 часов беспрерывного боя в рейхстаге. Две недели жесточайшей битвы за Берлин. Берлинский воздух пропитан дымом пожарищ, пылью руин, пороховыми газами. Но после [179] удушья рейхстага он кажется удивительно свежим, чистым, наполняет грудь пьянящей волной. Все залито яркими теплыми лучами солнца. Откуда-то доносится едва уловимый запах сирени, еще каких-то цветов. И оглушительная тишина... Ни грохота взрывов, ни несмолкающей трескотни автоматов, ни тяжелой басовитой дроби пулеметов. Поразительная, звонкая тишина!..

Бойцы, выделенные для приема пленных, неторопливо скручивают самокрутки, сосредоточенно дымят, наблюдая, как строятся остатки фашистского воинства. В их взглядах ни злобы, ни ненависти.

Пленные стояли в две шеренги. Медленно иду вдоль них, внимательно всматриваюсь в лица... Изможденные, подавленные, жалкие, грязные люди. Еще час назад это были наши самые лютые враги. Враги они и в этот момент. Они все еще ненавидят. Боятся и ненавидят. И у нас нет еще к ним ни сочувствия, ни тем более приязни. Еще не остыло оружие, из которого они стреляли и убивали...

В воспаленных глазах — смертельная усталость, страх перед будущим и пустота. Наверное, страшно сознавать крах всего того, что совсем недавно казалось им таким величественным и незыблемым — «тысячелетний рейх», «арийская раса сверхлюдей», «господство над миром»... И вот это все оказалось преступным бредом, а все они — пойманными с поличным соучастниками кровавого, омерзительного и страшного преступления, за которое настал час расплаты.

Главное, что волновало меня, когда я шел вдоль этого строя, да и всех, кто смотрел на этих людей, — поняли ли они, что случилось? Какой урок они извлекли из всего этого? Одни из них говорили: да, мы многое поняли. Но немало было и других, охваченных нескрываемой ненавистью, бессильной злобой. Трудно из «сверхчеловека» становиться пленным, недобитком когда-то «непобедимого» воинства, которое еще недавно наводило ужас на всю Европу, и казалось, что нет в мире силы, способной противостоять ему.

Но нашлась такая сила. Вот они, победители. Восемнадцатилетние юноши и уже солидные бойцы. Они тоже измученные, грязные, оборванные. Но с каким достоинством они смотрят на поверженных врагов своих! Заглядывают им в душу, как бы стремясь увидеть, осталось там хоть что-то человеческое. Ведь с ними в одном мире нужно будет теперь жить...

Колонна пленных отправляется на сборный пункт. [180]

Мои раздумья прервал звонкий голос Гоши Артеменкова. Он подошел ко мне и четко доложил:

— Товарищ полковник! Сын полка Георгий Артеменков закончил войну в рейхстаге! Разрешите отбыть домой, где ждет меня мама.

Появился Гоша в полку еще осенью 1943 года. Полк третий день вел упорные бои за Худобелкино в Калининской области. И все безуспешно. Враг сильно укрепился и каждый раз встречал наши подразделения плотным губительным огнем. Решили, что нужно тщательно еще раз прощупать противника на флангах и стыках, поискать в его обороне слабые места. Кондрашов подобрал группу разведчиков, решил повести их во вражеский тыл сам.

Настала холодная осенняя ночь. Беспрестанно моросило. Туман и дождь сгущали и без того непроглядную темень. Разведчики через логовину, через небольшой лесок вышли в кустарники за опушкой. Вдруг перед ними, будто из-под земли, появился маленький человечек. Разглядели — мальчишка лет двенадцати.

— Ты кто такой и откуда? — зашептал ему Кондрашов. — Куда направляешься среди ночи?

— Я — Гоша! — так же тихонько ответил мальчишка. И затем этак солидно добавил: — Георгий Александрович Артеменков, пионер. Иду к вам.

— К нам? А ты откуда знаешь, кто мы такие?

— Как же не знать? — ответил Гоша. — Я сразу узнал, что вы наши, советские.

— В темноте и сразу узнал? Это как же?..

— Фашисты или полицаи сразу же стреляют или набрасываются на человека, бьют и скручивают руки. А вы на меня не набросились. Вот я и узнал, что вы — наши!

Гоша рассказал разведчикам, как он перешел линию фронта, и тут же предложил провести этим путем их. Вместе с маленьким проводником разведчики беспрепятственно углубились в тыл противника более чем на 5 километров. Кондрашов оставил дозор для наблюдения за действиями гитлеровцев, а сам вернулся в полк. Через проход, указанный Гошей, в следующую ночь провел свой батальон С. В. Чернобровкин. На рассвете снова атаковали Худобелкино, бой быстро закончился полным разгромом гитлеровцев.

После боя тогдашний командир полка подполковник Г. К. Житков тепло поблагодарил отважного пионера и и приказал Кондрашову позаботиться об отправке мальчика [181] домой. На этом, полагали, и закончится боевая биография Гоши Артеменкова.

Прибыв в полк, историю с Гошей услыхал как-то и я. А однажды, уже под Варшавой, заметил среди бойцов мальчугана. Почему-то сразу же припомнился Гоша. Спрашиваю у бойцов. А они отвечают — так это же и есть тот самый Гоша! У разведчиков несет службу. Выходит, весь полк знал, а от меня скрывали. Вызываю Кондрашова, издалека начинаю выспрашивать:

— Вы как-то рассказывали мне о мальчике, Гошей звать. Не забыли о нем? Письма пишете, посылочку с продуктами, может, послали? Он вам пишет?

А Кондрашов отвечает эдак бодро, не моргнув глазом:

— Гоша поживает хорошо, письма и посылки мы ему посылаем!

— Посылаете, значит? Так-так... Так где же все-таки Гоша, Василий Иванович?

Капитан виновато склонил голову:

— В полку Гоша...

— Выделить двух разведчиков, нагрузить продуктами для Гоши, и пусть они отвезут его домой. Ясно?

— Ясно! — вздыхает капитан.

— Выполняйте!

Приказ был выполнен, но... Гоша вернулся, разыскал наш полк и остался в нем. И вот перед поверженным рейхстагом он стоит передо мной и докладывает: войну закончил!..

Нет, этого так сразу не осознать!

Я растроганно обнял мальчишку. Мы долго стояли и молча смотрели вслед удаляющейся колонну пленных...

Горнист играет отбой

Шаги звенят под высокими сводами коридора. И тишина, тишина... Кажется, слышно, как стучит в груди сердце. Нестерпимое желание отрешиться от всего, лечь и — спать, спать... Ведь за последние две недели на отдых удавалось урвать лишь часок-другой в сутки, да и то среди грохота, среди массы забот и тревог, где придется и как придется.

Не верилось, не укладывалось в сознании, что то, о чем столько мечтали, к чему так стремились, свершилось.

Всматриваюсь в лица своих однополчан. Все они сияют светлой радостью, во всем чувствуется какая-то торжественность, праздничность, приподнятость. Какое счастье дожить до такой минуты!.. [182]

Но еще не время расслабляться. Впереди еще уйма неотложных дел.

Прежде всего подробно осмотреть рейхстаг изнутри. Однако сразу осуществить это намерение не удалось. Прибыли командир дивизии генерал Шатилов и начальник политотдела подполковник Артюхов. Спешу им навстречу. Теплые приветствия, поздравления.

Василий Митрофанович хочет посмотреть, как устраиваются и чем занимаются бойцы нашего полка.

— В рейхстаге остается только ваш полк, — проинформировал он. — Подразделения всех других частей выводятся. На вас и далее возлагаются обязанности коменданта рейхстага. Так что размещайтесь основательно, поудобнее. Но помните, полк может быть поднят по тревоге в любую минуту. Война еще не закончилась.

Михаил Васильевич Артюхов собрал политработников, а мы с комдивом направились в подразделения. Генерал Шатилов, бывая в полку, непременно встречался и беседовал непосредственно с бойцами. В дивизии его уважали и любили за справедливость, умение позаботиться, а если надо, то и постоять за своих людей, особенно любили его за доступность, естественную, ненаигранную простоту и непосредственность в отношениях со всеми — будь то боец или офицер, заслуженный ветеран или новобранец.

— Что сейчас главное? — спросил он меня на ходу. И сам же ответил: — Занять людей. Настроения, что все уже сделано, все свершено, быть не должно. Наладить хорошую караульную службу, организовать занятия, четко придерживаться установленного для армейской жизни распорядка дня. Теперь, когда закончились бои, у бойцов возникнет множество вопросов, задумываться над которыми раньше им было просто недосуг, — о положении здесь, в Германии, и на Родине, как пойдет жизнь дальше, каково будет послевоенное устройство в мире, что ждет лично каждого из них. Нужно, чтобы политработники и командиры были готовы отвечать на все эти вопросы. Что неясно — обращайтесь ко мне, в политотдел.

Пришли в батальон Клименкова. Капитан Клименков доложил, что люди приводят себя в порядок, чистят оружие.

— Добыли воды, организовали баньку, товарищ генерал, приглашаем вас, — с подкупающей улыбкой закончил комбат.

Василий Митрофанович поблагодарил за приглашение, похвалил капитана за распорядительность и подошел к [183] группе бойцов, которые, готовясь к бане, о чем-то возбужденно переговаривались.

— О чем речь, товарищи? — после приветствия поинтересовался генерал.

— Да вот, товарищ генерал, думаем о том, как оно там дома придется, — отозвался один из красноармейцев. — Я с Украины, из Черниговщины, к примеру. Село Светличное там есть. И моя фамилия Светличный, Прокофием звать. Так вот, жинка пишет, что в колхозе ни трактора, ни лошади какой-никакой, ни инвентаря не осталось. Да что там лошади — вообще никакой живности, даже облезлой курицы фашист не оставил. Люди в землянках сидят — село сожжено дотла. И все это поднять же как-то надо. Выходит, товарищ генерал, с одного фронта да на другой, на трудовой?

— А если я — из Сталинграда? Представляете, каково там? — подхватил другой красноармеец — сталинградец Алексей Тупикин. — В городе ведь камня на камне не осталось...

— Что ж, товарищи, вы правы. Работы впереди много. Очень много. Не одному десятку сел и городов — всей стране нанес огромный вред и массу страданий лютый враг. Вы действительно попадете с одного фронта на другой, — тепло и задушевно сказал генерал Шатилов. — Но я верю, я убежден, что все вы и там будете такими же отважными и стойкими в достижении поставленных целей, как и здесь, что вы не испугаетесь трудностей и будете высоко нести честь полка, который штурмом взял рейхстаг и водрузил над ним Знамя нашей Победы. Так ли я говорю?

— Так точно, товарищ генерал! — дружно, в один голос, ответили бойцы.

Что это так действительно, фронтовики после войны подтвердили на деле. Вот только один пример из множества. В том памятном разговоре с генералом Шатиловым принимал участие и командир отделения 4-й роты сержант Владимир Трофимович Пархоменко, отважный воин с удивительной боевой биографией. На фронт пошел семнадцатилетним парнишкой. Участвовал в битве за Днепр, был тяжело ранен. А однажды после ожесточенного боя у одного из хуторков на латвийской земле родным Пархоменко пришла похоронка... Но жив оказался герой! Оправился от раны, снова встал в строй. Закончил войну в рейхстаге, за мужество и героизм был награжден орденами Отечественной войны I степени и Славы III степени, боевыми медалями. [184]

После демобилизации прибыл в Днепропетровск, лежавший в руинах. И стал воин строителем, участником великой эпопеи, так глубоко и впечатляюще раскрытой в книге Леонида Ильича Брежнева «Возрождение». Вскоре возглавил бригаду арматурщиков-сварщиков. Дружный коллектив неоднократно выходил победителем в социалистическом соревновании, трижды занесен в Книгу трудовой славы Днепропетровщины, а к боевым наградам бригадира добавились орден Октябрьской Революции, медаль «За трудовое отличие» и юбилейная медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина».

* * *

Мы побывали еще в 1-м батальоне, после чего комдив направился к Плеходанову. Я проводил его, а когда вернулся, начальник штаба полка майор Казаков доложил, что из рейхстага выведены все подразделения других частей, остался только наш полк. Тут же мы отработали, и я подписал приказ, в котором шла речь о вещах, предусмотренных Уставом гарнизонной и караульной служб на сугубо мирное время, — о службе суточного наряда, о выставлении постов, о распорядке дня, о занятиях и отдыхе личного состава и т. п. В тот день, будто после обновления мира, столько всего было впервые!

Отдельным пунктом в приказе указывалось об выставлении поста автоматчиков для охраны знамени на куполе рейхстага.

Подписав приказ, я решил наконец все-таки осмотреть рейхстаг. И начать непременно с крыши, вблизи посмотреть на знамя, установленное нашими воинами.

На фотографиях рейхстаг кажется сравнительно невысоким. Но в действительности же, несмотря на то что он имеет всего два этажа (не считая подвального), это здание довольно высокое. С его крыши открывается широкая панорама Берлина. Весь центр города — Тиргартен, Кенигсплац, Бранденбургские ворота, извивы Шпрее, — все как на ладони...

Подумалось: отличные позиции были у тех, кто оборонял рейхстаг. Отличный обстрел, виден каждый маневр наших войск. Все видели гитлеровцы, видели, но ничего поделать, ничего противопоставить нам не смогли.

Огромный город был сильно разрушен, руины во многих местах еще дымились. Однако улицы уже оживали, по ним сновали люди, в большинстве наши бойцы. [185]

Купол возвышался над рейхстагом крутыми ребрами металлических ферм. Все стекла выбиты, лишь у самих ферм, как зубья пилы, густо торчали небольшие обломки.

А над всем этим развевалось наше Знамя Победы! При одном взгляде туда, ввысь, перехватывало дыхание, теснило грудь...

Медленно обошли купол вокруг. Внизу под ним хорошо виден зал заседаний. Он еще хранил все следы недавнего ожесточенного боя. На восточной, противоположной от парадного входа, стороне купола увидели покореженную взрывами снарядов лестницу, ведущую вверх. Старший лейтенант Новинский, сопровождавший меня, осмотрел лестницу и попросил:

— Товарищ полковник! Разрешите хоть на минуту туда? Можно?

Я махнул рукой: давай.

Новинский быстренько вскарабкался вверх. Тут не утерпел и я — вряд ли когда еще представится такая возможность!..

На самой верхушке купола — небольшая площадка, приблизительно метра два на два. Мы подошли к знамени, потрогали пружинистое, будто живое, багряное полотнище, попробовали, надежно ли закреплено. Надежно. Не сорвать его теперь никакой огненной буре.

Долго еще мы ходили по рейхстагу, осматривая помещения. Сотни комнат, больших и маленьких, каждая заставлена шкафами, сейфами, всевозможной целой и изломанной взрывами, изрешеченной пулями мебелью. Бой шел за каждый закоулок. Всюду разбросаны кучи бумаг, вокруг грязные лохмотья, обломки.

Война еще не закончилась. Но приметы давно забытого мирного времени начали властно врываться в наш устоявшийся фронтовой быт десятками необычных дел и забот уже в тот же первый день тишины. Кровати, постельное белье, новенькие нарукавные повязки для дежурных по полку, батальонам, ротам... Все это воспринималось с таким чувством, которое возникает при взгляде на первую травинку, первый цветок после долгой свирепой зимы.

Полк разместился в полуподвале. Гитлеровцы оставили его после капитуляции без боя, поэтому здесь не было обваленной и истолченной в порошок штукатурки, искромсанной мебели и прочего хлама, загромождавшего другие помещения. Вскоре тут был уже наведен относительный порядок, аккуратно расставлены трофейные кровати, благо их оказалось предостаточно. [186]

К вечеру уже, как и положено, были организованы караульная служба, внутренние наряды. Разработан распорядок дня, начерчены схемы постов и караулов. Штаб полка, штабы подразделений трудились над всеми этими документами с подъемом и даже с каким-то упоением, перестройка на мирный лад шла быстро, все вопросы решались четко, оперативно.

Политработники провели в подразделениях беседы, партийные и комсомольские собрания, организовали выпуск боевых листков, листков-молний, посвященных штурму рейхстага и первым мирным часам после его взятия.

За последнее время из-за непрерывных боев скопилось множество всевозможных бумаг, в которых необходимо было разобраться. Вечером и засел за них. И будто снова погрузился в переполненные грохотом минувшие дни. События этих дней снова оживали за скупыми и беспристрастными строками документов, отдаваясь в сердце то чувством гордости, то радостью, то болью.

И фамилии, фамилии... За каждой из них — человек. Вчера, позавчера они все были, все сражались, жили боем и стремлением к победе. Сегодня же одни живы, отличились в бою и представляются к награде, другие ранены, а кто-то пал смертью храбрых. Весть об этом придет к родным уже после Победы...

С головой погрузился в работу, но вдруг до моего слуха донеслись какие-то сильные мелодичные звуки. Что это? Откуда они? Привстал за столом. Да ведь это же отбой! Горнист играет «Отбой».

Это было так неожиданно, что, снова сев за стол, я никак не мог сосредоточиться. Давно забытый сигнал, казалось, донесся через годы и расстояния из тех далеких светлых времен, которые все военное лихолетье жили лишь в воспоминаниях и в снах.

Встал и пошел посмотреть, как устроились на ночлег бойцы.

Подвал — не фешенебельный отель. Но все же здесь не продувает ветром, не заливает дождем, не хлюпает вода под ногами. Тепло, сухо. Все в постелях, застеленных чистым бельем. Помылись, поужинали. Возле коек выстроились солдатские сапоги, ботинки. Это же настоящая роскошь — лечь в чистую постель разутым, раздетым. За все эти годы такая возможность представлялась нечасто. Многие уже крепко спят. Так спят после тяжелой, но отлично выполненной работы... [187]

Уже со 2 мая к рейхстагу началось настоящее паломничество. В последующие дни стали прибывать представители и целые делегации от разных частей и соединений — посмотреть, что же представляет собой тот самый рейхстаг, о котором столько говорено, столько наслышано.

Все стремились непременно осмотреть его не только извне, но и внутри. Перед рейхстагом порой собирались сотни желающих попасть в него. Пришлось для того, чтобы эти посещения носили организованный характер, создать «экскурсионную» службу, выделить экскурсоводов, которые сопровождали группы посетителей, рассказывали им о рейхстаге, о его истории и, естественно, о штурме. Возглавил всю эту работу старшина Мичковский. Впоследствии он рассказывал:

«Мне, как старшему экскурсоводу, приходилось сопровождать многих посетителей, делегации и давать им пояснения. Главное — следить, чтобы не образовалась пробка. Сделать это было нелегко. Желающих побывать в рейхстаге было очень много. Каждый, разумеется, заслужил это.

Сопровождая экскурсии, я не раз наблюдал, с какой гордостью и радостью советские воины-победители ставили свои автографы на стенах рейхстага...»

Действительно, после осмотра рейхстага бойцы непременно хотели оставить память о себе на его стенах. И все стены постепенно сплошь покрылись надписями. Самыми разными: «Мы из Ленинграда. Петров, Крючков», «Дошли от Сталинграда. Кузьмин, Лаптев», «Мы с Украины. Перехрест, Тарасенко», «Знай наших. Сибиряки Пущин, Петлин»...

Надписи поднимались все выше и выше — внизу писать было уже негде. Когда мы покидали рейхстаг, его стены были исписаны уже на высоту более трех метров. Под стенами образовывались живые пирамиды, сверху пристраивался «писарь», текст надписи живо дебатировался и, получив общее одобрение, тут же появлялся на стене.

По фундаменту писали всевозможными красками, углем, автолом. По штукатурке писали гвоздем, штыком, ножом. Писали кровью сердца... Свои автографы на рейхстаге оставили все воины нашего полка. Егоров и Кантария сочинили почти в рифму: «Шли мы долго, но пришли и Знамя Победы над Берлином вознесли». Девчата-медики возле своих фамилий приписали: «И мы, девушки, были здесь. Слава советскому воину». «Кратчайший путь в Москву — через Берлин!» — писал сержант Лотошкин. Артиллерист Дмитращук обвел мелом выбоину в стене и указал: «Это [188] мой снаряд». А его товарищ наводчик Завадский приписал рядышком: «И мой тоже попал». Поставил свой автограф я.

3 мая утром в рейхстаг прибыл командующий 1-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков в сопровождении группы генералов и офицеров.

Узнав о прибытии маршала, я поспешил ему навстречу, отдал рапорт. Георгий Константинович пожал мне руку.

— Расскажите, полковник, как был взят рейхстаг?

Я вкратце рассказал о героизме и мужестве, проявленных нашими воинами при штурме рейхстага, и водружении на нем Знамени Победы.

— Представлены ли к награждению отличившиеся? — поинтересовался Жуков.

— Так точно, товарищ маршал, — ответил я.

Жуков долго и внимательно вчитывался в надписи на стенах рейхстага, а затем, обращаясь к присутствующим, сказал:

— Своими подписями наши воины засвидетельствовали победу над фашистской Германией.

Зашли в рейхстаг. В разгромленных помещениях и коридорах трудно было пробираться, однако мы прошли в зал заседаний. Обращаясь ко мне, Жуков спросил:

— Думали ли вы, полковник, когда-нибудь о том, что будете комендантом рейхстага?

— Дойти до Берлина думал, а вот быть комендантом рейхстага — нет, — ответил я.

— Вот и я не думал, что буду стоять в этом зале. — И после небольшого раздумья добавил: — Вот такие-то дела мы сделали...

Тут же направились к выходу. При прощании Георгий Константинович, пожимая мне руку, сказал:

— Передайте, полковник, мою благодарность всему личному составу полка.

* * *

5 мая, только лишь прозвучала команда «Подъем», мне доложили, что приехали артисты. Это было приятной неожиданностью. Не так часто приходилось встречаться с артистами во время войны, а тем более в последние месяцы.

Вместе с офицерами штаба вышли им навстречу. Это была фронтовая бригада Большого театра. В ее составе прибыли танцоры Н. Спасовская, И. Леонтовский, баянист [189] П. Швец, баритон П. Селиванов, бас С. Гоцаридзе, скрипач Ю. Реентович и два актера Московского театра сатиры А. Киселевская и В. Анисимов.

В том же полуподвале, где разместился полк, из одеял, плащ-палаток соорудили импровизированные кулисы, занавес. Все с нетерпением ожидали начала концерта. В «первых рядах», то есть просто на полу, разместились наши раненые товарищи, не покинувшие поле боя во время штурма рейхстага, оставшиеся в строю и после капитуляции. Дальше лежали, отдели и стояли все остальные не занятые службой красноармейцы и офицеры. Просторное помещение подвала было переполнено.

Артисты заметно волновались перед предстоящей встречей с участниками штурма рейхстага. Оказывается, артисты, узнав вечером 30 апреля о том, что над рейхстагом водружено Знамя Победы, решили сразу же выступить перед теми, кто совершил этот подвиг. Но их конечно же тогда к нам не пустили. На рассвете 1 мая, усыпив бдительность своих проводников, они сами двинулись в сторону рейхстага, не подозревая, что вокруг него и в нем еще кипит ожесточенный бой. Думали, раз знамя установлено, значит, уже все закончилось. Однако беглецов быстро задержали и возвратили назад. Встречу пришлось отложить.

Концерт открыл Владимир Анисимов. Он прочитал главу «Мы им напомним» из поэмы Константина Симонова «Ледовое побоище». Слова этой поэмы звучали тогда особенно актуально, были близкими и понятными всем, кто сидел в том «зале», глубоко волновали каждого. И когда в полной тишине прозвучали строки: «В Берлин уже входили русские войска», своды подвала дрогнули от бурных аплодисментов.

Гоцаридзе спел арию Гремина из «Евгения Онегина» Чайковского, арию Мельника из «Русалки» Даргомыжского, Спасовская и Леонтовский исполняли русские народные танцы. Петр Селиванов покорил всех чудесной украинской песней «Думка» и вальсом Блантера «В лесу прифронтовом». Очаровали присутствующих и прекрасные лирические мелодии Глиера в исполнении Юрия Реентовича. Большой успех имели, конечно, и сатирические миниатюры, которые исполняли Анисимов и Киселевская.

Затаив дыхание, бойцы ловили каждый звук, следили за каждым движением и словом артистов. Наверное, каждый артист, выступавший на фронте, подтвердит, что нет зрителей более благодарных, чем воины, только что вышедшие [190] из трудного боя. Недаром поется, что «после боя сердце просит музыки вдвойне»...

На память об этом концерте мы вручили всем его участникам наручные часы, на которых успели выгравировать надпись: «В память о первом концерте в рейхстаге. Комендант рейхстага полковник Зинченко».

Много лет спустя мне пришлось побывать в Абхазии. Я приехал туда, на родину Мелитона Кантария, по приглашению Абхазского обкома партии. Сочинское телевидение предложило сделать передачу о встрече участников штурма рейхстага. И какова же была моя радость, когда во время одной из встреч с трудящимися мне передали эти памятные часы. Тут же подошла и обладательница часов Александра Киселевская, а с ней и Владимир Анисимов. Наша встреча была радостной и волнующей...

На следующий день состоялась еще одна памятная встреча. Часов в 11 дежурный по полку доложил, что в рейхстаг прибыл комендант Берлина генерал-полковник Н. Э. Берзарин. Я встретил его, отдал рапорт. Генерал Берзарин, пожимая мне руку, улыбнулся:

— Здравствуйте, здравствуйте, Зинченко! Это ж сколько лет мы с вами не виделись? Лет, поди, шестнадцать.

— Так точно, товарищ генерал, не меньше.

— Когда узнал, что полком, который водрузил Знамя Победы над рейхстагом, командует Зинченко, я сразу же подумал: а не тот ли это Зинченко, что когда-то был у меня заместителем? Выходит, тот самый. Ну что ж, Федор Матвеевич, от души рад, поздравляю! Давайте показывайте рейхстаг.

В 1920–1922 годах я служил в частях особого назначения и, когда вернулся домой, о том, чтобы снова стать военным, даже не думал. Однако через два года в соответствии с новым законом о воинской повинности меня призвали в ряды РККА, причем как грамотного направили на учебу в полковую школу. Вот здесь я и познакомился с Берзариным. Он был моим командиром взвода. И в том, что стал кадровым военным, я обязан именно ему. Это был отличный командир, прекрасной души и высочайшей культуры человек. Он знал и понимал подчиненных, очень умно и тактично помогал каждому в становлении и росте.

Школу я закончил отлично, и Берзарин взял меня к себе помощником командира взвода. Потом он стал начальником школы, а я служил в ней старшиной. Вскоре Берзарина перевели на новое место службы, наши пути разошлись. [191]

И вот теперь такая встреча: комендант Берлина и комендант рейхстага!..

* * *

Проходили дни. В Берлине уже неделю молчали орудия, налаживалась мирная жизнь. Но мы всем сердцем чувствовали грозные отголоски жестокой битвы, которую все еще вели наши войска с недобитыми фашистскими армиями. Война еще не закончилась.

И наконец настал день 9 Мая! Я не берусь передать, что делалось тогда в Берлине. Снова все потонуло в грохоте выстрелов. Но это был гром салюта нашей Победе!

Торжественно отметили мы этот день и в нашем полку.

А еще через сутки, 11 мая, полк оставлял рейхстаг, Берлин. Многие соединения в тот день меняли дислокацию.

Мы оставляли рейхстаг, площади и улицы, политые нашей кровью. Мы оставляли здесь братские могилы с похороненными в них нашими боевыми товарищами, побратимами.

Вместе с нами оставляло рейхстаг и Знамя Победы.

Мало кому из участников штурма пришлось снова побывать в Берлине, увидеть рейхстаг. Позже он отошел к западной зоне. Во время реставрации с него был снят купол. Мотивировалось это сложностью его восстановления. Но, думается, причина не в этом: слишком уж мозолил он кое-кому глаза. Ведь на нем развевалось наше Знамя Победы. Мы знаем немало и других попыток приуменьшить, принизить значимость подвига советского народа, его победы в прошлой войне. Но все это напрасные потуги. Наше знамя было водружено на куполе рейхстага, и, сколько бы ни прошло лет, какие бы перемены ни происходили в мире, оно все так же гордо будет реять над ним в веках, как и тогда, в громе битвы, в канун Победы.

Примечания

{1} ЦАМО СССР, ф. 150 сд, оп. 212795, д. 2, л. 167.

{2} ЦАМО СССР, ф. 150 сд, оп. 2, д. 2, л. 36.

{3} К большому сожалению, имен и фамилий героев в свое время я не записал и установить их мне до сих пор не удалось. Возможно, их знают товарищи-однополчане? Во всяком случае, этот подвиг, пусть даже безымянный, навсегда останется в памяти воинов 756-го стрелкового полка.

{4} Правда, 1970, 29 апр.

{5} ЦАМО СССР, ф. 150 сд, оп. 212795е, д. 2, с. 194.

{6} История второй мировой войны 1939–1945. М., 1979, т. 10, с. 341.

{7} История второй мировой войны 1939–1945, т. 10, с. 341.

{8} Брежнев Л. И. Ленинским курсом. М., 1973, т. 2, с. 91–92.

{9} ЦАМО СССР, ф. 150 сд, оп. 212795, д. 2, л. 196.

{10} Нас, его однополчан, глубоко потрясла весть о гибели уже в мирное время этого прекрасного человека. Герой и погиб героически. На железнодорожном переезде он в последний момент буквально из-под поезда выхватил оказавшегося на рельсах малыша, сам же уклониться от удара локомотива не успел. По пути в больницу А. П. Берест скончался.

{11} ЦАМО СССР, ф. 150 сд, оп. 212795, д. 2, л. 198.

Список иллюстраций

Федор Матвеевич ЗИНЧЕНКО (фото 1948 г.)

А. В. Соколовский и И. Е. Ефимов