ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -- Мемуары -- Сб. Во имя высокой цели

Мемуары

Пономарев Иван Андреевич (составитель)
Во имя высокой цели: Рассказывают воины, с честью выполнившие свой интернациональный долг на земле Афганистана

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Во имя высокой цели. — Л.: Лениздат, 1988.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/russian/sb_vo_imaya_vysokoy_tseli/index.html
Иллюстрации: нет
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.

Во имя высокой цели: Рассказывают воины, с честью выполнившие свой интернациональный долг на земле Афганистана / Сост. И. А. Пономарев. — Л.: Лениздат, 1988. — 160 с. / Тираж 100 000 экз.

Аннотация издательства: Авторы этой книги — воины-ленинградцы, проявившие героизм и мужество на афганской земле, — повествуют о суровых днях боевых испытаний. Выполняя свой интернациональный долг, они помогли афганскому народу отстоять свою независимость и свободу, спасли тысячи детей, стариков и женщин от кровавой расправы наемных убийц и террористов. Их подвиги навсегда останутся символом советско-афганской дружбы.

Содержание

Предисловие
А. Горшечников. Отвага — спутница удачи [5]
В. Наугольный. Трудный перевал [20]
А. Лиз. Смелые люди [29]
М. Xлусов. Лица афганцев светятся счастьем [38]
А. Кирпу. Боевое братство [45]
А. Рынков. Вверх, по горной тропе [51]
Е. Кукуца. На горячей земле [56]
В. Федоров. «Не беспокойтесь, мама!» [66]
А. Евстафьев. У большого огня [75]
С. Плавский. Во имя высокой цели [80]
А. Коблов. Мужество [84]
А. Аверьев. Небо одно на всех [90]
В. Ардашев. Что я узнал в Афганистане [98]
О. Любимов. Снимок так и не получился [107]
А. Миронов. Герои не умирают [114]
М. Оченков. «Ташакор, солдат!» [122]
В. Рогатнев. О друзьях-товарищах [130]
А. Долгих. В горах неспокойно [138]
А. Белых. Погоня [146]
Г. Титенков. Дорога ведет в гору [155]

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

В Афганистане продолжается необъявленная война против братского народа, отстаивающего свою независимость, завоевания национально-демократической апрельской революции. Налеты душманских банд обескровливают многострадальную афганскую землю, поэтому самыми выстраданными в этом стране словами являются «мир», «перемирие». Они воплощают мечту тысяч и тысяч людей. Но враги не унимаются. Оснащенные заокеанским оружием, подстрекаемые темными силами Запада, они бесчинствуют в стране, грабят и убивают мирных жителей, не щадя детей, женщин и стариков.

Народ Демократической Республики Афганистан стойко защищает свои завоевания. На страже мира и свободы стоят регулярные части афганской армии, народная милиция, отряды самообороны. С санкции Высшей чрезвычайкой комиссии ДРА по национальному перемирию они дают решительный отпор бандитам, засылаемым из Пакистана.

Вместе с афганскими товарищами достойно противостоят вооруженной агрессии враждебных сил советские воины. Ежедневно рискуя жизнью, бойцы-интернационалисты мужественно и стойко сражаются с врагом. Они спасла от кровавой расправы наемных убийц и террористов тысячи детей, стариков и женщин, дали возможность детям ходить в школу, крестьянам собирать урожай, рабочим трудиться у станка. Этот подвиг нашего солдата навсегда останется символом советско-афганской дружбы.

В своем выступлении на XX съезде ВЛКСМ Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев дал высокую оценку героизму и мужеству воинов, выполняющих свой интернациональный долг в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане. «...Не могу без душевного волнения говорить о тысячах молодых советских парней, прошедших испытание огнем в Афганистане, — сказал Михаил Сергеевич Горбачев. — Они показали себя подлинными интернационалистами, помогая братскому народу отстоять свои революционные завоевания, подлинный патриотизм — защищая безопасность южных границ нашей Родины».

Интернациональная помощь советских воинов революционному Афганистану войдет яркой страницей в историю нашей Родины. В этой связи настоящее издание несомненно будет интересно для читателей. Ведь в него вошли материалы, авторами которых являются сами участники боев на афганской земле. Очерки солдат мира — это человеческие документы, не только рассказывающие о подвигах наших парней, но и раскрывающие моральный облик советского воина. [5]

Ефрейтор запаса А. Горшечников.
Отвага — спутница удачи

Я шел на улицу Толмачева, в наш прославленный аэроклуб. Шел и думал о том, какой будет встреча с ребятами, о чем буду с ними говорить. Наверное же о том, как сам искал дорогу в небо, как оказался в разведроте парашютно-десантного полка, прошедшего славный боевой путь.

— Для того чтобы стать десантником, необходимо совершить как минимум три прыжка с парашютом, — сказал нам инструктор парашютного звена аэроклуба Н. Кравченко. — Этого достаточно, чтобы проверить молодого человека, на что он способен. Если он, преодолев страх, трижды шагнет в небо, то будет смело выполнять и другие сложные задачи.

Но, прежде чем сделать такой шаг, предстояло немало потрудиться на земле. Изучал устройство парашюта, способы снижения и приземления на нем, отрабатывал различные упражнения на специальном тренажере. Все действия — от надевания парашюта до приземления — осваивались до автоматизма, так как на благополучный исход прыжка влияли все его элементы. После зачета мы приехали на учебный аэродром.

Кравченко построил нас, осмотрел, дал несколько напутствий и — на борт. Волнуемся, и это объяснимо. Даже такой ас, как неоднократный рекордсмен мира К. Ф. Кайтанов, в беседе с нами, новичками, признавался, что каждый раз, когда выходил на крыло, волновался. «Иначе и быть не может, — говорил Константин Федорович, — волнение заставляет всегда быть настороженным, приучает зорко глядеть вперед. Волнение — это не есть страх...» Впоследствии я часто вспоминал эти слова знатного рекордсмена-парашютиста.

Слов нет, парашютизм — это такой спорт, где возникает немало сложных, а порой и опасных ситуаций. Презрев страх перед высотой, человек бросается в бездну, [6] вверив себя, свою жизнь куску шелка. Риск? Безусловно, но риск разумный, осознанный, основанный на знаниях. И вот долгожданная команда: «Пошел!» Я упал на упругий ветер. О своих ощущениях, когда летел до раскрытия парашюта, ничего сказать не могу, а вот резкий рывок в памяти зафиксировался четко. Увидел землю, к которой медленно приближался, и на душе стало радостно и легко.

Став воином-десантником, я очень скоро убедился, что необходимо много трудиться, чтобы с честью оправдывать это высокое звание. Помимо смелости, десантник должен обладать выдержкой и молниеносной реакцией, уметь мгновенно оценивать обстановку. Именно такие черты и качества вырабатывают в себе солдаты в голубых беретах, олицетворяющие сплав мужества, стойкости и находчивости.

В нашем полку славные боевые традиции. И мы старались их приумножить в боевой учебе, при выполнении интернационального долга на афганской земле, где в 1984 году я оказался вместе с боевыми товарищами.

Когда вдруг раздается сигнал тревоги, усталость как рукой снимает. Так было и в ту душную ночь на горячей земле. Оказавшись в просторном и уютном модуле, я уже предвкушал, как после освежающего ушата воды плюхнусь в постель. Привел в порядок снаряжение, подошел к своей койке, стал готовиться ко сну. И вдруг знакомый сигнал вытолкнул в темноту.

В мгновение ока отделение оказалось возле своего командира — гвардии сержанта Павла Кретова. Он у нас видный, плечи развернуты, как у борца, взгляд прямой, острый. На тренировках не давал поблажек. «Умелый воин, — говорил он, — за себя спокоен». И тренировал до седьмого пота. Кретов учил нас скрытно передвигаться и внезапно нападать, наблюдать за «противником» и ориентироваться на местности, метко стрелять и бросать гранаты, искусно маскироваться и скрытно выходить из опасной зоны. Сам подавал во всем пример. Забегая вперед, скажу, что он в числе первых был награжден медалью «За отвагу».

— За мной, вперед! — пробасил отделенный.

Вскоре боевая машина, поднимая пыль, неслась куда-то в ночь. Я сидел на броне, подставив лицо освежающему ветру. Высоко в небе среди звезд висела луна.

Чтобы сблизиться с бандитами, которые внезапно напали на наших и афганских солдат, взводу предстояло [7] преодолеть немалое расстояние, то и дело рискуя напороться на мину или на засаду.

Машина без особых помех преодолевала всевозможные препятствия. Вел ее гвардии ефрейтор Юрий Замашной, отличный специалист и человек надежный — крепкий, добрый, основательный, одним словом, настоящий сибиряк.

Возле скалы остановились. Дальше, к перевалу, где засели мятежники, пробирались узким ущельем. Вверх-вниз, с гребня во впадину и снова на гребень...

В роли проводника — гвардии младший сержант Андрей Мосин. Среднего роста, жилистый, голубоглазый. Он хорошо ориентировался по деревьям и звездам, по каким-то своим приметам. Все знал, слышал и замечал. Разгадывал уловки «духов» (так мы иногда называли душманов), удачно выбирал объекты для нападения.

По каменистому лобку достигли места, где сходились две невысокие горки.

— «Бамбук!», «Бамбук!» — вдруг ожила радиостанция. — Будьте в готовности!

Задача нашей разведгруппы — сблизиться и упредить бандитов. Короче говоря, сорвать их замысел. Но прежде следовало обнаружить их, установить численность и вооружение.

Зрительная связь ненадежная, а радиостанцией пользовались очень осторожно. Так и продвигались вперед, пока над горами не брызнули оранжевые лучи.

Андрей Мосин нащупал едва приметную тропу. Постоял, внимательно осмотрелся. Ошибаться нельзя. Малейшая оплошность может погубить все дело. К нему подошел еще один Андрей — гвардии сержант Варфоломеев. Нетороплив, осторожен, скуп на слово, но щедр на дело.

— Командир приказал рассредоточиться. Я залег справа от Варфоломеева.

— Кх-х, кх-х, — вдруг издал Андрей свое характерное. — Кх-х, «духи»...

Я глянул в сторону скалистого отвеса. По нему скользнули одна за другой несколько длинных теней.

— Один, два, три..

Шесть душманов спускались вниз.

— Один с буром, — сказал Варфоломеев.

— Нет, с минометом, — уточнил Мосин.

Он — старший. У него буквально минуты на принятие решения. Распоряжения отдавал жестами, кивком головы, [8] взглядом. Каждый понимал свой маневр. Рассыпавшись веером и укрывшись, мы приготовились к бою. И схватка завязалась. Не отвлекающая, какие обычно ведут разведчики, а самая настоящая, когда ни одна из сторон не собирается уступать.

Стрельба прекратилась так же неожиданно, как и возникла. Осмотрелись. Мосин привстал, чтобы сменить позицию, как вдруг перед ним, словно из-под земли, выросли два бандита. Андрей нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало: кончились патроны. В следующую секунду сержант кинулся в сторону, откатившись за валун. Пули, срикошетив, взвизгнули над ухом.

В этот момент с фланга короткими очередями ударил автомат. Гвардии младший сержант Николай Фролов, находившийся невдалеке, бесшумно, будто барс, сблизился с противником, открыл прицельный огонь.

— Спасибо, Фролов, — поднимаясь из-за валуна, проговорил смущенный Мосин.

Николаю Фролову, одному из лучших разведчиков взвода, торжественно был вручен автомат Героя Советского Союза старшего сержанта Александра Мироненко, навечно зачисленного в списки нашей разведывательной роты. В нашем взводе стоит койка героя. 29 февраля 1980 года Мироненко погиб в бою, совершив подвиг.

Старший сержант Мироненко получил приказ вести разведку в направлении горного кишлака. Обнаружив бандитов, воины возвращаться не спешили, хотели поточнее определить их численность и наличие огневых средств. В роте сигнала разведчиков не услышали: радиолуч встретил на пути горную преграду. И тогда, с головой выдавая трех укрывшихся в скалах бойцов, взвилась в небо сигнальная ракета. Александр Мироненко имел право рисковать собой и двумя подчиненными, но не жизнью всей роты...

Был тяжкий, неравный бой. Настал момент, когда патроны все-таки кончились. Дважды раненный, Александр лежал с последней гранатой в руке за камнем. Он ждал пока душманы вылезут из щелей, станут накапливаться. Осмелев, они подходили все ближе и ближе, предвкушая победу. Эхо последнего взрыва слилось с громом автоматных очередей. Это пошли в атаку воины роты...

Дни стояли жаркие — в прямом и переносном смысле. Сверху нещадно палило солнце, а на земле гремели автоматные очереди... Маскхалат все время был мокрый, хоть выжимай. Постоянно хотелось пить: полость рта и язык, казалось, одеревенели от жажды. [9]

— Больше, братцы, не могу, — нет-нет и взмолится кто-либо из нас.

— А ты через «не могу» моги, — откликается отделенный и протягивает баклажку. — Только один глоток. Один, понял?

Глоток воды. Ему не было цены. Но приучали себя обходиться без воды. Одна фляга — и баста. В начале мы с Фроловым выпивали одну за день, а потом ее хватало на двое суток. Человек все сможет, если захочет.

И вот после такой жары горная прохлада была поистине в награду. Погрузились в вертолет, и он понес нас низко над землей.

— Знаменитая Панджшерская долина, — нарушил молчание прапорщик Эдвард Анучин. — Ее еще называют долиной Пяти Львов.

Анучин здесь уже четвертый год. Поднаторел в языке дари, свободно разговаривал с аксакалами, много рассказывал нам о нравах и обычаях афганцев, о разных легендах и преданиях. Прапорщик намного старше всех нас, а стало быть, мудрее и опытнее. Своего старшинства никогда не подчеркивал, но и панибратства не допускал, его строгость была справедливой. «Орел без крыльев — цыпленок, а разведчик без выучки — теленок», — — заметил он как-то одному из солдат, который пренебрегал тренировками. Анучин часто возглавлял поисковые группы, его считали прирожденным разведчиком. За мужество и мастерство он был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу».

Винтокрылая машина, пролетев над долиной замысловатой трассой, повисла над «пятачком» высадки. Взвалив на плечи грузные рюкзаки, отправились в нелегкий рейд. Такая уж участь разведчиков — быть всегда в движении, проникать в тыл противника, устанавливать его силы, разгадывать замыслы, выявлять огневые средства, А чтобы добыть такие сведения, следовало пробраться в горы. Где-то там мятежники, которые тоже не дремлют, надежно укрыты и вооружены.

...С каждым шагом становилось все холоднее и холоднее. Даже ноша не согревала, хотя кроме пуленепробиваемого жилета, оружия несли сухой паек на несколько дней, диски, гранаты, два пулемета.

Я шел, как обычно, следом за Николаем Фроловым. Он следопыт, что называется, милостью божией. Рожден, чтобы идти по следу, проникать в стан врага, с дерзкой отвагой его выслеживать. Николай изредка оборачивался, мы перебрасывались словом-другим, подбадривали [10] друг друга. Не знаю, кому из нас было легче или тяжелее, кому требовалась помощь или поддержка, но нам необходимо было чувствовать локоть друг друга. Мне всегда было легко с Николаем. Мы о многом переговорили, многое пережили, испытали.

Как-то, помню, идем по склону. Из-под подошв выскакивают мелкие камушки. Глянул под ноги — растяжка. «Стой!» — крикнул я Фролову, шагавшему впереди. Тот замер как вкопанный. Миг на размышление. Он прыгнул вперед, в укрытие, а я — в сторону. И тотчас раздался взрыв минной ловушки.

Когда недельку-другую вместе под огнем побудешь, покрутишься в непредсказуемых ситуациях — до донышка товарища узнаешь. Не зря же говорят, что человек, испытанный в разведке, может считаться выдержавшим самый сложный экзамен, которому только можно его подвергнуть. Одним словом, я довольно часто ловил себя на мысли: как хорошо, когда рядом такой человек, как Фролов, с которым и беда — полбеды!

А группа взбирается все выше и выше. Со всех сторон нас сжимают угрюмые, остроконечные горы со снежными шапками. Дышится все тяжелее, сказывается нехватка кислорода...

На высоте около пяти тысяч метров остановились на ночлег. Быстро стемнело. Поели, немного согрелись, но уснуть не смогли. Видимо, дало себя знать большое напряжение.

Очень, очень тяжело было. Впору дать себе поблажку, а что потом? Попробуй-ка собраться, взять себя в руки. «Надо всегда сопротивляться обстоятельствам, — говорил командир взвода гвардии лейтенант С. Мурин. — Когда раскисаешь, трудности умножаются, а это угнетает, подтачивает волю». Примерно это же внушал нам с братом Димой и отец. Родители нас никогда не баловали. Они работают в одной бригаде на «Электросиле»: отец — слесарем-сборщиком, а мама — сварщицей.

Все отчетливее проступали в предутреннем полумраке скалистые горы. Командир распорядился провести разведку, и мы с Фроловым пошли выполнять задание. Скрытно пробираясь в горных нагромождениях, на одной из высот обнаружили душманов. Сложный рельеф местности, да и приличная высота делали их позицию труднодоступной. Атака была возможна лишь справа, где склон относительно пологий.

Выслушав Фролова, командир решил предпринять обходной маневр. Вскоре редкая, с дистанцией не более [11] двух метров, цепочка потянулась к заданной высотке. Едва дозорные вступили на открытую площадку, как сверху застрочили автоматные очереди. Пули, с визгом отскакивая от камней, высекали снопы искр.

Мы огня не открывали, чтобы раньше времени не демаскировать себя. И вообще наше положение было более выгодное. Душманы, которых мы обнаружили, находились выше, и их передвижение может быть пресечено. Это во-первых, а во-вторых, наш командир заранее продумал систему огня, позаботился о флангах.

Огонь на время прекратился, и было отчетливо слышно, как со склонов посыпались камешки. Значит, противник маневрировал, накапливался для удара. А может, замышлял что-то коварное.

И вдруг на ближней скале, что выступала между чернеющими провалами, заплясали вспышки автоматных очередей. Пули ложились все гуще и гуще. Разведчики в пределах поставленной задачи искали самые лучшие, самые эффективные пути к победе. А на то, чтобы принять решение, отводились считанные секунды. Душманские лазутчики попытались было отсечь одну из наших групп. И тут гвардии ефрейтор Александр Дроздов скрытно выдвинулся вперед и прицельными очередями заставил «духов» отступить.

Отличился и Абдул Велиев. Увидев, что гранатометчик ранен, он рванулся вперед, на выручку. Его засекли. Но Абдул все-таки сумел перехитрить противника. Оказавшись возле гранатомета, он открыл огонь.

Трех мятежников мы взяли в плен, а другие отступили и скрылись между скал.

Высоко в горах в течение нескольких дней мы постоянно находились рядом со смертью, а она сторонилась, отступала. Отступала перед выдержкой, смелостью, риском. Риском, естественно, разумным, основанным на точном расчете, на знании противника, его повадок, его психологии.

И когда наконец спустились вниз, когда перед глазами раскинулась благоухающая равнина, было такое ощущение, будто попали в другой мир. Солнце щедро прогревало прозрачный воздух, не слышалось выстрелов, и даже ветерка не чувствовалось.

Показался небольшой кишлак. Из приземистых жилищ выскакивали дети в тюбетейках и ярких рубашках. Женщины, прикрываясь платками, настороженно выглядывали из-за дувалов. Невдалеке стояло несколько аксакалов. Один из них, высокий, в черной чалме, важно [12] зашагал навстречу прапорщику Анучину. А тот, приложив руку к груди, приветствовал: «Салам алейкум, уважаемые».

Начали объясняться. Помогал гвардии младший сержант Альтшер. Он по национальности таджик, его родной язык в чем-то сходен с дари. Почтенный старик был весьма приветлив, охотно рассказывал о новой жизни, о возможностях, которые открыла апрельская революция, сообщил, что у него семь сыновей: трое служат в армии, а четверо работают в поле. Здесь нас угостили фруктами и ягодами, а мы подарили ребятам сувениры.

Настроение было хорошее, приподнятое. Незаметно стало вечереть. Мы заторопились. До наступления темноты надо залезть на какую-либо из высот. Оставаться в низине, тем более в ущелье, было рискованно.

Шли, оживленно обмениваясь мнениями. Впереди — гвардии рядовой Григорий Веретенников, высокий, подвижный, точно заправский альпинист. Среди прочих его достоинств — поразительные наблюдательность и зрительная память. Он мог в деталях воспроизвести местность и всю обстановку, где приходилось пусть даже случайно, мимоходом побывать. Однажды мы с Гришей находились в подвижном наблюдательном пункте. От его зоркого взгляда не ускользали даже самые хитрые уловки мятежников. Да и храбрости Веретенникову не занимать. Доказательство тому — медаль «За отвагу».

— Впереди водная преграда, — предупредил Веретенников.

Река, мутноватая и бурная, звонко клокотала. Как переправиться на противоположный берег? Моста нигде не было видно, а мелководье встречается обычно на перекатах. Но где это место тут, в горах, найдешь?

— Кто умеет плавать? — спросил Анучин, оглядывая нас. И тут же уточнил: — Кто хорошо плавает?

Оказалось, что все хорошо плавают. Взвод у нас был исключительно дружный. Настоящая единая многонациональная боевая семья. Не сразу, естественно, он стал таким, у любого из нас возникало немало трудностей, особенно в начале службы. Все они устранялись общими усилиями: один за всех, все за одного.

У командира было много помощников. Активно, по-боевому работало комсомольское бюро. Люди проявляли инициативу, старались внести свою лепту в общее дело. Мне, в частности, поручили выпускать боевой листок. Все к делу относились добросовестно, с чувством высокой ответственности. Не надо было, к примеру, [13] спрашивать, кто желает пойти в особо опасный поиск. В этом просто не было необходимости. Так же, как, впрочем, и отдать кровь раненому товарищу. Любой из разведчиков, наоборот, огорчался, если его группа крови кому-то не подходила.

— Ефрейтор Дроздов, ефрейтор Горшечников и рядовой Горбачев, за мной! — после некоторого раздумья распорядился прапорщик Анучин.

Мы подошли к реке. Нашли кое-какие подручные средства. Веревка у нас своя. Быстро сделали связки. И — в воду. Она была холодная, неприятно обжигала. Работали дружно и споро.

Когда натягивали страховочный фал, к Анучину подошел офицер.

— Минометный расчет атакован бандитами, — сказал он.

Дальше можно было не продолжать. Прапорщик понял все, как говорится, с полуслова. Он только уточнил координаты.

Во главе с Анучиным переправились обратно. Тем временем совсем стемнело.

— Сюда, ребята, — подал голос Веретенников, поджидавший нас на берегу.

Он сообщил, что невдалеке обнаружил одинокую постройку.

— Веди! — бросил Анучин.

Под ногами предательски зашуршала сыпучая галька. Перемахнув через дувал, оказались на просторном дворе. Анучин схватил дряхлую тахту и собрался было кинуть ее на крышу. А здесь крыши, как правило, чисты, обмазаны глиной. На них сушат ягоды шелковицы, отдыхают, совершают утренний намаз.

— С тахты тебе удобнее будет наблюдать, — пояснил Веретенникову свою затею прапорщик.

И в этот момент из дома вышли трое «духов». Не знаю, чем бы все кончилось, если бы не Анучин с его мгновенной реакцией. Несколько движений, отработанных до автоматизма, — и полоснула очередь. Следом ударил Веретенников, находившийся на крыше. Бандитам оставался один выход — вскинуть вверх руки.

Один из пленных сообщил, где находятся минометчики...

* * *

Как бы трудно ни было в поиске, как бы усталость ни угнетала — в лагерь мы всегда возвращались подтянутыми, [14] а нередко и с любимой песней. Мосин с Фроловым запевали, а остальные дружно подхватывали:

Мы, воины-десантники, —
Веселый и дружный народ,
И с песнею крылатою
Вперед разведрота идет...

Время, как всегда, до предела спрессовано, строго расписано, да и непредвиденных ситуаций хватало, но выкраивались часы и для отдыха и маленьких праздников. Устраивали концерты, отмечали дни рождения, играли в футбол. Однажды наша сборная встречалась с афганской и выиграла со счетом 4:2. Я в этом матче защищал ворота.

Помню, приближался Новый год. По-разному приходилось встречать этот самый радостный праздник. Как-то будет теперь? Хотелось, конечно, отметить интересно и весело. И наши надежды в какой-то мере сбылись. В предновогоднюю ночь мы находились в засаде. Сложили из камней просторное укрытие, соединили его ходами сообщений с запасными ячейками. Обложили его матрасами и простынями. Расстелили плащ-палатку, выложили на нее все свои лучшие припасы. Взводные умельцы оборудовали елочку. Был и Дед Мороз с мешком, наполненным сувенирами. Предусмотрительность тоже одна из черт разведчиков...

Запомнился и день рождения. Ребята устроили мне настоящий праздник. После поздравлений Николай Фролов взял в руки гитару, тронул струны и запел:

Я тоскую по родной земле,
По ее рассветам и закатам,
На афганской выжженной земле
Спят тревожно русские солдаты.
Так что ты, кукушка, погоди
Мне дарить чужую долю чью-то.
У солдата вечность впереди,
Ты ее со старостью не путай...

Песня оборвалась тревожным сигналом. Бронетранспортер доставил нас в заданный пункт. В туманной дымке отчетливо проступали зубцы заснеженных гор. Подошел командир взвода гвардии лейтенант Степан Мурин.

— Какой же тебе преподнести еще подарок? — широко улыбаясь, проговорил офицер. — Мины взять, что ли, у тебя.

Я стал сопротивляться, но взводный тоном, не допускающим возражений, резюмировал: [15]

— Должен же ты почувствовать свой праздник. Самый главный праздник в году.

Что я мог сказать в ответ?

— Спасибо, товарищ гвардии лейтенант, — волнуясь, сказал я. — На ваш главный праздник я тоже что-нибудь придумаю.

— Вот и договорились.

Авторитет этого коренастого спокойного офицера был непререкаем. Человек волевой, умный, обладающий удивительным хладнокровием и душевным обаянием, он настойчиво прививал нам лучшие боевые качества, гордость за свою профессию.

— От других зависят благоприятные обстоятельства, — говорил он. — А удача зависит от нас самих. Чем опытнее разведчик, тем искуснее он в своих действиях, тем успешнее выполняет боевую задачу. Отвага — вот спутница удачи в нашем деле...

Мы гордились своим командиром, а он — своими подчиненными. Как-то на заседании комсомольского бюро командир роты попросил Мурина назвать лучших разведчиков своего взвода. Лейтенант, не раздумывая, стал охотно рассказывать о каждом, отмечая те или иные достоинства солдат и сержантов.

Остановившись у скалы, разведчики разбились на небольшие группы. Гуськом поднимались все выше и выше. Слева внизу темнело ущелье. Справа показалось покатое каменистое плато.

Я набрел на тропинку. Замедлил шаг — не нарваться бы на «сюрприз». Не успел сделать еще несколько шагов, как в ближнем кусте послышался подозрительный шорох. Инстинктивно среагировал на возможную угрозу. Оказалось, что это змея. Пригрелась на солнце.

— Гляди, Андрюха, — предупредил кто-то сзади. — С гремучей шутки плохи...

Эхом отдался в горах одинокий выстрел, и тотчас на склонах плато завязался бой. Над головой свистели пули, с треском рвались гранаты.

— Андрей, прикрой, — сказал Годунов, выдвигаясь вперед. Анатолий подполз к укрытию и бросил гранату. Валун, из-за которого строчил пулемет, окутался дымом. На некоторое время все стихло.

Мурин, отдав необходимые распоряжения, с несколькими разведчиками подался вправо к предгорью. Совершая обходный маневр, взводный рассчитывал на внезапность, которая, как сам говорил, удваивает силу удара. Мы тем временем, скрытно меняя позиции, подтянулись. [16]

Ребята действовали сноровисто и умело. Метко разил врага наш снайпер Владимир Зубец. У него в запасе было немало самых неожиданных приемов, позволявших перехитрить противника, подстеречь его, вовремя взять на мушку. Когда представлялась возможность, Владимир «охотился» с кем-нибудь в паре: тот наблюдал, а он вел огонь.

Инициативно действовал и Геннадий Горбачев, коренастый, с выразительными чертами лица парень. Он, казалось, никогда не уставал. И вообще у нас все были физически хорошо подготовлены, имели разряды по различным видам спорта. То, что я до армии увлекался легкой атлетикой, борьбой и даже каратэ, очень пригодилось, сослужило добрую службу.

Словом, бой почти уже был выигран и ничто, казалось, не предвещало беды, но она все-таки случилась. Когда разведчики пробирались к вершине, раздались короткие предательские очереди. Лейтенант Мурин пружиной откатился за валун. Приподнялся и опять сделал рывок. Гибкий и сильный, он добрался почти до того места, где засели мятежники. Вскинул руку, чтобы метнуть гранату, и в ту же минуту упал, сраженный автоматной очередью. Он так и лежал на камнях с зажатой в руке гранатой.

Пусть разум и воспринимает «смерть» как естественную неизбежность, но чувство неприятия ее не могло притупиться. Мы не в силах были поверить в то, что случилось. Я часто вспоминаю любимого командира, награжденного двумя орденами Красной Звезды, рассказываю о нем, о его удивительном жизнелюбии, о его мужестве.

В полной тишине, рассредоточившись, подходили к безмолвному кишлаку. После гор он выглядел удивительно живописным: прямоугольные дворы, окаймленные белыми дувалами, узкие улочки. Вдали крошечные пастбища, чередовавшиеся с бурыми полями. Сверкающие ленточки арыков.

— А где дети? — в раздумье проговорил Мосин. — Детей что-то не вижу.

Действительно, что там, за дувалами? От бандитов всего можно ожидать. Андрей Мосин поднял руку — мы остановились. Нужно было оценить обстановку.

Вдруг послышался размытый горным эхом треск автоматных очередей. Стреляли слева, за скалой, прикрывавшей кишлак.

— За мной, бегом марш! — бросил Мосин. [17]

На сравнительно пологом водостоке рассыпались. Перебегая от укрытия к укрытию, я выдвинулся к валуну. Слева что-то вроде стенки, справа — поле. Залег, и в этот момент в камень цокнула пуля и сразу же срикошетила вторая. Откуда, сволочь, бьет? Стал соображать. Снял рюкзак. И тотчас в лицо брызнула крошка. «О, да тут он не один», — промелькнула мысль. По крайней мере несколько снайперов держали меня на мушке. Выжидали, мгновенно реагируя на каждое ложное мое движение. Пули держали в огневой ловушке.

Знал, что товарищи в беде не оставят. Но сейчас им тоже нелегко: в стороне гремел бой. Вдруг зарокотал вертолет. Я схватился за ракетницу. Щелчок, и яркий факел прочертил воздух в сторону снайперов. Через некоторое время послал еще одну ракету. Получив ориентир, винтокрылая машина развернулась в заданном направлении.

Сзади что-то звякнуло. Оглянулся — Александр Стехов приближался ко мне. Полз, срастаясь с землей.

— Назад, в укрытие! — прокричал я.

Вокруг него зашлепали пули, вздымая пыль с крошкой.

Солнце нещадно жарило. До сумерек еще далеко. Вертолет, выпустив несколько очередей, больше не показывался. Что предпринять?

— Прикрой меня! — крикнул Стехову, который лежал невдалеке за стеной.

— Действуй, — отозвался он. — Слева сзади валун. Александр Стехов недавно пришел во взвод. Москвич, ловкий, сообразительный.

Я толкнул вперед рюкзак. Тотчас брызнула очередь. На ткани образовалось мокрое пятно — сок из банки потек.

Таким вот образом пули могли продырявить мое тело. Неплохо, сволочи, пристрелялись. И конечно же, злорадствуют, живым, должно, думают схватить. От этой очевидной мысли стало не по себе. Ведь последствия представились так ясно — яснее некуда.

Второй час идет бой. Сзади и справа то и дело потрескивают очереди, ухают глухие взрывы. Боевым друзьям очень туго. Впору помочь, а тут...

А что, если подать влево, ударить во фланг? Ситуация не из легких, но надо же что-то делать. Один бывалый старшина как-то заметил, что выхода нет только из могилы. [18]

В разведке высоко ценятся хладнокровие, помноженное на сметку и хитрость. У нас одна из заповедей гласила: если видишь, что один не справишься, на помощь зови себя...

У меня одна «Ф-1». Принимаю решение: бросить гранату как можно дальше и в этот момент сменить позицию. Еще раз огляделся, чтобы наметить возможные пути маневра. Крикнул Стехову, чтобы после взрыва гранаты открыл огонь.

Теперь главное — выдержка, собранность, ни одного лишнего движения. Выдернул чеку. Приподнялся, получше изловчился и что есть силы швырнул гранату. Грохнул взрыв, тотчас слева затрещал автомат. Я опрометью бросился к стенке, ближе к Стехову. Пробежал еще и упал на гальку, в углубление. Вдруг правую руку обожгло острой болью. В глазах поплыли желтые круги. Это случилось 28 мая 1985 года.

* * *

Вручая орден Красной Звезды, офицер Московского райвоенкомата поинтересовался моими планами на будущее.

Планы? Они в духе времени, сегодняшнего дня. Когда меня избрали секретарем комитета ВЛКСМ СПТУ-115, которое окончил до армии, сразу возникло два чувства. Во-первых, необходимости и значимости своей работы, а во-вторых — полной неудовлетворенности ее уровнем. Бумажная круговерть, начальственные звонки, мероприятия, на которые надо загонять молодежь... И это стало повседневной практикой комсомольской работы. Значит, надо было как-то стряхнуть с ребят оцепенение, освободить их от потребительства, пробудить интерес, зажечь, увлечь.

И нам кое-что удалось. Активизировали военно-патриотическую работу, провели увлекательные походы по местам боев, создали музей славы второй партизанской бригады, организовали встречи учащихся с интересными людьми, ветеранами партии и войны.

Как-то мы собрались всей учебной группой. Бывшая наша воспитательница Надежда Семеновна Салтыкова, принимая цветы, волновалась, то и дело повторяла: «Ой, какие вы, ребята, все взрослые, красивые, заслуженные».

Да, действительно взрослые. Например, Валерий Романов. Он первым из всех нас стал отцом семейства. На груди самая почетная солдатская награда — медаль «За [19] отвагу». Волевой, целеустремленный парень. Вот хотя бы такой штрих.

Он стоял перед врачом и чуть было слезу не пустил. Там, в бою, когда нестерпимой болью обожгло руку, сдержал себя, а тут...

— Нельзя, Романов, не положено, — говорил врач в ответ на все его доводы и просьбы. — У тебя еще остаточные явления — пластинка в руке стоит... И вообще окрепнуть, парень, надо...

— Да я крепкий. Хотите, на руках выжмусь?

— Ну, солдат, не устраивай фокусы. Подумай лучше, может, стоит поменять профессию.

Последние слова особенно неприятно резанули слух. Выходит, зря заканчивал училище с красным дипломом и мечтал водить электропоезда?

И все же Валерий добился своего. Без устали тренировался и выдержал трудный экзамен перед строгими врачами. Вскоре Валерий сел за пульт управления электропоездом, его приняли кандидатом в члены КПСС.

Много общего у нас с Игорем Потемкиным, секретарем комитета ВЛКСМ СПТУ-34. Мы учились в одной группе, служили в воздушно-десантных войсках. Обмениваемся опытом, проводим совместные мероприятия, У нас, в Мухинском училище, учится Олег Фролов — брат моего армейского друга Николая Фролова. Олег тоже был в Афганистане, схож с братом не только внешне, но и взглядами на жизнь. Мы вместе ездили на свадьбу Николая.

Мы часто встречаемся, выступаем перед учащимися и будущими солдатами. Ребята остро воспринимают происходящие у нас в стране события, правильно смотрят и оценивают различные проблемы, встающие перед молодежью. Для нас ясно — нельзя уходить от трудных проблем, тем более прятаться за спины старших. Там, на горячей земле, ребята, не раздумывая, бросались в огонь, на выручку боевым товарищам. Так же решительно действуют они и теперь, в мирной жизни. Мы понимаем, что перестройка, которая проходит в нашей стране, требует от нас высокой социальной активности, добросовестного труда. И каждый из нас стремится делом доказать, что не зря мы прошли армейскую школу, не зря участвовали в боях. [20]

Сержант запаса В. Наугольный.
Трудный перевал

Как-то вечером из Москвы позвонил Игорь Наследов. Все такой же неугомонный, каким был и три года назад, он вначале засыпал меня десятками вопросов. Я догадывался, что все это — прелюдия, что самое главное будет впереди, и спокойно ждал, время от времени поддакивая, что он скажет еще.

И вот оно, главное. У Наследова даже голос слегка сел, а в интонациях появилась солидность. Оказывается, его можно поздравить — он женился. У него возникло желание показать жене Ленинград и, конечно же, повидаться со мной, с боевым товарищем. А может быть, еще кто-то подъедет, например Валерий Меркулов. С ним тоже очень хочется встретиться.

Родители мои слышали наш разговор и догадались, что звонил Наследов. Тот самый Наследов, который однажды в острейшей ситуации едва не один выиграл тяжелый бой. В крайне неблагоприятный для нашего подразделения момент откуда-то сбоку ударил душманский пулемет. Еще никто толком и сообразить не успел, что к чему, а Игорь уже резким броском на десяток метров вырвался в сторону засады, прямо навстречу граду пуль и тут же камнем упал на открытой площадке. А когда через секунду два других члена расчета — Филатов и Меркулов — с такой же молниеносностью сделали отвлекающие прыжки в разные стороны, перехватив весь огонь на себя, Наследов мигом изготовился и точным выстрелом из гранатомета выкурил и стрелявших пулеметчиков, и всех душманов, организовавших засаду.

В пещере, кстати, оказалось и много местных мирных жителей, согнанных душманами из соседнего кишлака. Жалко было смотреть на вконец запуганных женщин и детей. Они долго не верили, что мы им разрешаем уйти к себе, домой. Первыми, как всегда, в обстановке разобрались мальчишки. Но прежде чем рвануть в кишлак, [21] каждый из них пожал руку Наследову. И он, отвечая на их пожатия, выглядел крайне растерянным.

Об этом мои родители тоже знали. Вообще в памяти папы и мамы все мои друзья, их фамилии ассоциируются с каким-либо боевым эпизодом. «А, это тот, что с тобой в первый рейд ходил?» Или: «Ну да, к нему тогда еще снайпер прицепился!», «Кстати, это он жарил картошку на день твоего рождения?»

Порой мне кажется, что мои родственники даже обо мне, моей службе в Афганистане знают гораздо больше, чем я сам. И в этом нет ничего удивительного. Для них не только я, но и мои друзья (они даже больше меня) являются источником информации.

Итак, Игорь прилетает! Вот уж наговоримся, отведем душу. Однако о чем мы с ним будем говорить? Боевые дела у нас еще там, в Афганистане, были почему-то под молчаливым запретом. Даже вернувшись с боевого задания, мы о чем угодно могли говорить, если, конечно, вообще хотелось говорить, только не о своих действиях в бою. Тут считалось достаточно и одного командирского разбора, как правило, очень краткого, делового, только по существу и без каких-либо эмоций.

Обо всем, что каждый из нас переживал тогда на марше, в бою, мы даже в письмах родным не писали и только иногда думали, пропускали события через сознание. И то не так уж часто. Сейчас я о прошлых боевых делах думаю гораздо чаще, чем там, в Афганистане, Почему бы это?

Воспоминания всегда приходят неожиданно, эпизоды в памяти всплывают не во временной последовательности и, казалось бы, далеко не самые глазные и самые острые.

Взять хотя бы такой факт. Пули снайпера одна за другой секли камень в считанных сантиметрах от меня, вот-вот прошьют тело. Но, вспоминая этот эпизод, я всегда думаю не о возможной смерти, а о том, как это мне удалось одним прыжком одолеть двенадцать метров и ласточкой перемахнуть через стену, не выпустив при этом ни автомата, ни гранатомета?!

Многие воины, даже фронтовики Великой Отечественной, почему-то самым трудным для себя считают свой первый бой. Мой первый выход на боевое задание тоже оказался нелегким, но не самым трудным. В психологическом плане меня больше всего беспокоила мысль, что вдруг я сделаю что-то не так, как надо.

Хорошо помню то обычное утреннее построение роты, [22] грубоватое, словно тесанное из камня лицо командира роты капитана Горбунова. Хмурый, немногословный, на этот раз он был особенно сосредоточенным. Накануне вечером наш комвзвода лейтенант Виктор Топорков предупредил всех, что завтра возможен выход, а теперь вот капитан Горбунов подтверждает это предположение. Нам дается время на подготовку, указывается час построения.

О чем я думаю в этот момент? Я боюсь, что не смогу как следует уложить свое походное имущество.

Когда укладывал боекомплект, разбирал и собирал автомат, набивал ранец, у меня слегка вздрагивали пальцы. С ранцем не все клеилось. Подошел Юра Мальков. Он тоже, как и я, младший сержант, командир отделения, но в службе на полгода старше. Не думайте, что полгода — пустяк, шесть месяцев в боевой обстановке — это же целая жизнь. И я всем своим существом чувствую его превосходство. Он это тоже понимает и с полным правом берется мне помочь.

— Консервные банки в этом кармашке можно уложить вот так, — говорит он.

Действительно, получилось лучше. То есть рядом с четырьмя банками поместились еще две. Показал, как надо подвязывать внизу плащ-накидку. Спросил, как я понесу автомат. Нет, так не годится. Его лучше нести впереди, от плеча к плечу, как при прыжке с парашютом.

— Воду в пути пей только на привале, и то не больше одного-двух глотков, — советовал Мальков. — И не разговаривай...

Наша рота — особенная. Здесь до нас служил Герой Советского Союза рядовой Александр Мироненко, тот самый, о котором много писали газеты, журналы. Будучи в дозоре, он попал в засаду. Окруженный со всех сторон, отбивался до последнего патрона, а затем себя и насевших на него душманов взорвал гранатой. В расположении роты Александру Мироненко воздвигнут небольшой памятник. Попасть к нам в коллектив — громадная честь. Командир роты капитан Горбунов, отслужив свой срок в Афганистане, не захотел расстаться с подразделением, и ему разрешили еще остаться здесь.

Мы все знаем об этом, и это создает у всех особое настроение.

...Четыре часа утра. Подъем. Вскакиваем быстро и молча. За стеной палатки слышно ровное урчание двигателей бронемашин. Стоят колонной, ждут нас. А мы [23] двигаемся вроде много, но ни стука, ни бряка, ни слова, ни шороха.

По команде вскакиваем на верх машин. Такое уж здесь выработалось правило: ездить не внутри боевых машин, а сверху. Это резко снижает эффективность мин. Машина подрывается, а люди остаются целыми и невредимыми.

Мне ребята уступают место на площадке за башней. Тут есть куда пристроить гранатомет. Вроде и небольшой агрегат, а неудобный в носке. За время марша он основательно оттягивает правое плечо. Потом-то я приноровился класть на шею бушлат, а на него поперек спины «трубу» — так мы звали гранатомет.

Надо отдать должное командирам, всем ребятам, нас натренировали неплохо. Особенно в хождении по горным тропам. Оказывается, тут не только сила, но и немалые знания нужны.

— Не прямись, не прямись! — покрикивал на меня лейтенант Топорков. — Иди вот так, чуть в согнутом положении. И петляй слегка...

— Ты видел, как наш капитан Горбунов по горам ходит? — спросил меня как-то Сережа Степанов. — Присмотрись...

Поначалу мне казалось, что капитан Горбунов не очень-то приспособлен к большим переходам в горах. Но потом я убедился, что он не только неутомим, но и легок на ногу: шагает как-то уж очень сноровисто. И вот теперь я с радостью узнал, что капитан Горбунов сам поведет группу.

Из города мы выезжали с фарами, но потом выключили их и шли в утренней темноте на ощупь. Впереди и по сторонам на фоне светлеющего неба виднелись гряды гор. За ночь воздух охладился, но поднятая машинами пыль была теплая. Все вокруг дышало миром и покоем. Однако как обманчива эта тишина!

Через несколько часов колонна остановилась на площадке в тесном окружении гор. Нам было приказано позавтракать, еще раз подогнать снаряжение и приготовиться к выходу.

Когда вытягивались в колонну, Мальков мне махнул рукой из своего первого взвода. Мол, ни пуха ни пера!

Местность, по которой пролегал наш маршрут, вначале казалась относительно ровной, но вскоре мы убедились, что это не так. То и дело попадались рытвины и ямы. Нет ничего проще устроить здесь засаду. Я стал присматриваться к теням от громадных камней. Временами [24] казалось, что они шевелятся. Но кругом было все спокойно. Я заметил, что никто не смотрит по сторонам, и силой заставил себя тоже смотреть только вперед. Вдруг все присели на корточки. Я, конечно, тоже присел и замер. Видимо, впереди идущий дозор дал сигнал рукой. Там теперь выясняют обстановку. Но, кажется, тревога ложная, можно снова идти.

Так повторялось раз десять. Однажды по колонне прошел шепоток: «Ложись!» Это уже серьезнее, но тоже все обошлось.

Плечо под гранатометом занемело. И как я рад был, что наконец-то вышли к цели! Наш взвод укрылся на склоне небольшой горы, а два других — по разным сторонам проходившей мимо дороги.

Я сидел в ячейке в паре с командиром взвода разведчиков и всю ночь всматривался в темноту. Лейтенант несколько раз предлагал мне подремать, но со сном у меня ничего не получалось. К утру мы вернулись на базу, отдохнули, а к середине дня вернулись домой. Однако вскоре нас снова подняли по тревоге и на бронемашинах выбросили несколько дальше прежнего района, но утром опять вернули домой. И так повторялось несколько дней подряд.

Тогда-то я сделал для себя очень важный вывод: в темноту всматриваться нет необходимости, ее следует слушать...

Однажды нас привезли к самой границе. Здесь, по сведениям разведки, объявилась крупная банда душманов, громившая кишлаки.

— Вот теперь держись, — сказал мне Юра Мальков.

Вышли мы на горную тропу в пять вечера, а перевала достигли только к часу ночи. С нами след в след шла рота афганских бойцов. Афганские ребята были прирожденными горцами, но и они в том переходе вконец выбились из сил.

Мы направлялись к кишлаку, который находился в 8–10 километрах от перевала, то есть по обычным меркам почти рядом. Но путь был настолько трудный, что мы вошли в кишлак лишь на рассвете. Судя по всему, нес опередила афганская авиация, нанесшая удар по банде. Дома были пустые. Душманы, как правило, при своем отходе угоняют и мирное население. Обычно кое-кому удается избежать этого, но в данном случае душманы поработали на совесть: ни одного человека в кишлаке не осталось.

Остановившись у крайних дувалов, мы весь день искали [25] в окрестностях склады оружия. Склады обнаруживали, но они уже были пустыми.

— И все же оружие где-то здесь, — говорил капитан Горбунов. — Не могли «духи» унести его с собой. Сегодня ночуем здесь, а завтра снова в поиск. Есть у меня одна догадка, завтра с утра ее и проверим.

Сон в брошенном врагами кишлаке — не очень приятная штука. В особенности для солдата-новичка. Я поминутно просыпался, вслушивался в ночь, легко улавливая плеск горного ручья, шорох случайно скатившегося с пригорка камня...

Утром мы убедились, что банда в кишлаке побывала большая. То там, то здесь были разбросаны ящики, укупорки от разномастных минометов, горы пустых лент от пулеметов и разного хлама. Мы опасались мин, но их не обнаружили. Тут можно сделать два вывода. Или душманов мы застали врасплох, им просто некогда было минировать дома, или они намереваются вернуться сюда.

Командир роты, посоветовавшись с командиром афганского подразделения, решил блокировать кишлак. И мы на горе оборудовали боевые позиции. Сутки ожидания ничего не дали. Тогда пошли еще дальше в горы. И тут-то напали на склады. Трофеи оказались очень богатыми. Кроме мин, цинков с патронами, гранатометов, пулеметов были здесь даже горные зенитные установки. И мы целую неделю разбирали трофеи, стаскивали все в одно место.

Душманы в кишлак так и не вернулись. Разведка сообщила, что они переметнулись куда-то ближе к Кабулу.

Спускаться с горы было гораздо легче, чем карабкаться на нее. Но тут пошел дождь. В подразделение мы вернулись вконец промокшие, заляпанные грязью.

Только въехали в расположение роты и — ура! — нам объявляют, что можем прямо с колес в баню. Вот за это спасибо! Но только вначале мы должны развесить плащ-накидки, почистить оружие, запастись боеприпасами. Война-то, к сожалению, еще не кончилась, она идет.

Вскоре нам сообщили, что командование довольно результатами нашего боевого выхода. Трофеи и в особенности документы были значительны. Но тут же поступил приказ: роте приготовиться к очередному выходу. Оказывается, банда, за которой мы гонялись, обосновалась совсем недалеко от нас.

...Шквальный огонь тугим снопом пуль ударил справа и слева. [26]

— Ложись! — крикнул шедший рядом со мной разведчик Андрей Крикуненко и бросился на землю.

Однако я рванулся вперед. Видимо, во мне крепко засели наставления замкомвзвода учебного подразделения старшины Георгия Кихаева. Как-то в одном учебном выходе наша группа нарвалась на «засаду». Подловил нас тогда «противник» по всем правилам науки. Была середина ночи, когда на человека, до этого прошагавшего в высоком темпе не один десяток километров, наваливаются усталость и сонливость. И вот тут вдруг из кустов, подковкой опоясывавших небольшую полянку, разом ударили автоматные очереди. Мы все камнем грохнулись на землю, но тут же подскочили, так как Кихаев во весь голос гаркнул:

— Вперед! Резко вперед!

— Противнику только того и надо, чтобы ты залег или, еще лучше, рванулся назад, — говорил старшина на разборе того случая.

Ах, сколько погонял он нас тогда, доводя наши действия до автоматизма!

И вот когда ударили душманы, я не упал, а рванулся вперед, к громадному камню, который приметил еще до выстрелов. Второй гранатометчик, рядовой Савкин, тоже бросился вперед и, встав на колено, поднял было трубу гранатомета, но тут же уронил ее на землю. Как потом выяснилось, ему секундой раньше осколком перебило кость правой руки.

Я открыл огонь из автомата. Когда диски кончились, взял автомат у лежавшего рядом тяжелораненого сапера рядового Белоусова.

— Дави, дави их огнем! — кричал Андрей Крикуненко. Разрывная пуля угодила ему в ягодицу, но он продолжал стрелять.

Еще одного разведчика, перебегавшего вместе со мной от камня к камню, — Макарова — ранило в ногу.

Здесь я впервые увидел так близко душманов. Они делали перебежки, а я прицельно стрелял в них и видел, как некоторые неуклюже падали на землю...

Потом мы вернулись на базу, где лишь успели получить боеприпасы и продукты. Нас тут же посадили в вертолеты и высадили на краю большого кишлака. Сверху было видно, как, ведя по нам огонь, разбегались из кишлака душманы.

В нашем вертолете старшим был прапорщик из соседней роты. Он велел двоим охранять имущество, а остальным начать прочесывание улочек и закоулков. И мы [27] пошли, разбившись на пары. Я не сразу обратил внимание на то, что рядом что-то цокнуло, взбив фонтанчик пыли.

— Снайпер! — крикнул прапорщик и скрылся за дувалом. А я от неожиданности присел на корточки, так как не знал, откуда стреляют. Надо бы лечь, но снаряжение не позволяло сделать это. А фонтанчики пыли все ближе, кучнее около меня всплескивают. И тут произошло нечто такое, что для меня и поныне остается загадкой. До дувала, как мы измерили потом, было ровно двенадцать метров. И вот я вдруг очутился за дувалом. Более того, прыгая, я не бросил ни автомат, ни гранатомет, но еще успел и оглядеться, заметил бегущих внизу по водостоку душманов и открыл по ним огонь.

— Вот это здорово! — удивился прапорщик. — Ты спортсмен, должно быть? Каким видом занимался?

— Плаванием.

— Плаванием?.. Ах да, вы же там с вышек «ласточками» прыгаете..

Мой первый тренер по современному многоборью Валерий Сергеевич Степанов как-то сказал, что человек и не подозревает о физических возможностях, которые заложила в нас природа. Видимо, это и позволило мне сделать такой прыжок.

Не знаю теперь, кто первый подал мысль о том, что после окончания службы мы ежегодно будем посещать родителей погибших. Разговор этот возник сразу после гибели Сереги Степанова.

Славный был парень, остроумный, находчивый, добрый.

Сергея все знали как большого мастера устраивать праздники. На мой день рождения он предложил на весь взвод нажарить картошки по-домашнему. Идея блестящая, но как ее осуществить?

— Тихо! Никакой паники! — успокоил нас Сергей. — Главное, найти мне надежного помощника.

Мы перебрали многих, но Степанова они почему-то не устраивали. Наконец он остановился на Игоре Наследове.

И тут началось. Весь взвод был вовлечен в дело. Одни клянчили у поваров картошку и масло, другие таскали в ближайшую лощинку камни и сушняк, третьи чистили картошку. И вот когда костер был разведен, выяснилось, чем должен заниматься помощник. Ему Степанов доверил куском фанеры разгонять дым от костра.

Наследов, видно, плохо справился с задачей, так как [28] командир роты все-таки обнаружил костер и вызвал меня. Я все рассказал. Он посмеялся и разрешил продолжить подготовку к празднику.

А потом, когда мы в каптерке ели картошку, к нам неожиданно заглянул незнакомый лейтенант.

— Я ваш новый командир взвода, — сказал он, — а у вас что здесь за торжество?

Лейтенант охотно принял предложение сесть к столу. Так мы и познакомились со своим новым командиром лейтенантом Эдуардом Парагачеевым, с которым довелось участвовать во многих схватках с врагом.

Сергей Степанов подорвался на мине. Спустился как-то в колодец, чтобы посмотреть, нет ли там склада оружия, а на дне была мина... Через неделю, не приходя в сознание, Сергей умер в госпитале.

Мы с Наследовым уже дважды побывали у его родителей...

...Итак, Игорь Наследов с женой прилетели в гости. Какой он все-таки шумный, живой и интересный человек! Говорили о многом, но по-прежнему не касались деталей былых боевых выходов, схваток с душманами. Видимо, для нас все это еще настолько свежо в памяти, что и вспоминать пока нет необходимости. А вот о том, что мы рассказываем ребятам о боевых делах своих товарищей на афганской земле, поговорили обстоятельно.

— Мне кажется, — сказал Игорь Наследов, — ребятам надо говорить всю правду: и о настоящем мужестве солдат, и о том, как нелегко стать настоящим воином, преодолеть в себе некоторые «гражданские» привычки, побороть собственные страхи. Я, например, первое время боялся темноты и все таращил глаза на каждый камень и каждую кочку, пока не понял, что ночью надо больше слушать, а не смотреть. А на перевале...

— На каком перевале? — спросил я. — А-а, это когда мы эти три тысячи, да в придачу двести метров преодолевали. Я тогда чуть не упал от усталости.

— Однако все обошлось, не упал. А почему? Не мог, не имел права подвести товарищей. Вот я этого тоже всегда боялся. Понимаешь, как это здорово — чувствовать свою ответственность перед другими, перед коллективом? Вот об этом и надо говорить с теми, кто идет за нами... [29]

Капитан А. Лиз.
Смелые люди

Если бы в день прибытия в Афганистан мне кто-нибудь сказал, что эта выжженная докрасна земля, эти хмурые горы и глухие дувалы войдут в мою душу и станут ее тревожить даже после возвращения на Родину, я определенно этому не поверил бы. «Ну и пекло», — подумал я, когда на аэродроме в Кабуле сошел на землю.

Я пробыл на афганской земле год. И, уезжая, с сожалением расставался с этим по-своему интересным краем. Сейчас и хмурые горы, и серые дувалы, и живущие за ними люди снятся мне по ночам. Я часто думаю о них и, честное слово, хотел бы вернуться назад.

Чем объяснить это? Пролитой кровью на афганской земле? Не только. Тягой к боевым товарищам? Конечно. Но и это не все. Я увидел, какие несчастья и горе принесла необъявленная война афганскому народу! Конечно, о том, что происходит в Афганистане, я знал хорошо и раньше из радио — и телепередач, сообщений печати. Но одно дело услышать из чьих-то уст или прочитать в газете и другое — увидеть своими глазами. Так сказать, убедиться на собственном опыте.

Представьте себе такую картину. Колонна машин с мукой, крупой, макаронами, под охраной батальона советских войск, с боем прорывается в отдаленные кишлаки, блокированные душманами. Стычки следуют одна за другой. Открытых схваток бандиты избегают, предпочитая нападать из-за угла, из засад в горах и ущельях. Пули свистят над головой, врезаются в борта машин, и из них струйками сыплется на дорогу мука, крупа, сахар... Когда караван наконец вступает в кишлак, к машинам бросаются дети. Они протягивают к солдатам руки, просят есть...

Наш командир батальона Герой Советского Союза капитан Руслан Аушев хмурится словно от боли и нетерпеливо говорит солдатам: [30]

— Дайте им хлеба.

А солдаты и сами, без команды, развязывают вещевые мешки, достают из них хлеб, банки с тушенкой, сахар. Они так же, как и их командир, переживают в эти минуты и боль, и гнев.

Но ведь то, что мы увидели в этом кишлаке, только капля страдания афганского народа. За годы необъявленной войны душманы разрушили и сожгли тысячи школ, больниц и мечетей, лишили крова многие тысячи семей бедняков, убили многих мирных жителей. Мы это видели своими глазами. Поэтому все советские воины, выполняющие интернациональный долг в Демократической Республике Афганистан, принимают близко к сердцу и несчастья, и заботы афганцев.

Солдат Володя Климов, награжденный медалью «За отвагу», уволившись в запас, говорил:

— Пока там будут голодом и пулями убивать детей, я не смогу спокойно жить...

Я верю в искренность этих слов потому, что чувствую то же самое. Все наши воины помыслами и делами своими вместе с афганским народом, отстаивающим идеалы апрельской революции. Об этом свидетельствуют отвага и мужество советских воинов, которые они проявляют в боях с душманами.

...Крупная банда душманов оседлала очень выгодную в военном отношении сопку. На ее пологих скатах противник соорудил многочисленные огневые точки. Там же разведчики обнаружили минные поля.

Приказ гласил: «Высоту занять, банду разгромить, население близлежащих кишлаков избавить от грабежа и издевательств».

Осматривая высоту в бинокль, командир батальона капитан Аушев знал, что задачу выполнить непросто. Особенно беспокоили комбата минные поля. Снять мины заранее не позволят снайперы, засевшие наверху, а пускать танки и боевые машины пехоты напролом — значит потерять много людей и боевой техники.

Командир взаимодействовавшего с нами афганского подразделения был нетерпелив:

— Давай сигнал атаки, Ауш. Сомнем их в порошок.

Но капитан Аушев не торопился. Продолжал изучать сопку, ее склоны, пути подхода. Он напряженно думал о том, как организовать бой, чтобы победить с наименьшими потерями. Прежде всего появилась мысль найти возможность выйти на фланги или даже в тыл противника. Но и без бинокля было видно, что с трех сторон высоты [31] зияют крутые обрывы и техника там не пройдет. Спешивать же людей, лишая их броневой защиты, опасно. Будут большие потери.

Капитан перевел взгляд влево. Там, километрах в двух от места, где сосредоточен батальон, у самого подножия горы прилепился кишлак. Туда вела извилистая дорога. Петляя, она огибала овраг. По ней он полчаса назад направил лейтенанта Валерия Никулина. «Дорога эта наверняка не заминирована, — подумал капитан. — Там с утра до ночи ездят местные жители, перегоняют скот. Что, если перебросить туда батальон?»

И сразу возник вопрос: «А что это даст? Здесь огневые мешки, а там — неприступные скалы. Впрочем, так ли уж они неприступны? Бинокль бежит по коричневой змейке дороги. Вот это крутизна! Машины здесь наверняка не пройдут, а люди... Людям будет нелегко».

И тут мне хочется сделать маленькое отступление. Наш командир батальона — человек большой души. Солдат любил, как родных братьев. Но в учебе, на тренировках не жалел ни себя, ни их. Недалеко от нашего лагеря он разметил в горах сложную тренировочную трассу и регулярно выводил на нее роту за ротой. Даже соревнование специальное придумал: надо было в порядке эстафеты пройти по трудному горному пути в ограниченное время. Взвод, который окажется в этом соревновании первым, получает ящик сгущенного молока в свое распоряжение.

Вот эта высшей сложности нагрузка и помогла нам стать физически крепкими и чрезвычайно выносливыми. И сейчас, принимая решение на бой, командир учел эту нашу способность.

Вернулся лейтенант Валерий Никулин с группой солдат. Доложил: дорога в кишлак вполне проходима и не заминирована. Душманы, по всей видимости, спокойны за этот район и уверены, что мы не решимся двинуть боевую технику к почти отвесным скалам.

— В гору поднимались? — спросил комбат Никулина. — Сколько требуется времени? Есть ли тропы?

Получив ответы на эти вопросы, комбат стал прикидывать, сколько потребуется времени для задуманного маневра. Выходило, что не. так уж много. Но это при условии, если душманы не разгадают наш замысел и не успеют к определенному моменту перебросить часть сил к этому месту. Если же душманы поймут маневр батальона и вовремя поставят хороший заслон, они там будут [32] в тактически выгодном положении, получат возможность вести прицельный огонь. Как же быть?

«Надо, — решает командир, — сковать противника боем. Только так можно в какой-то мере «спрятать» от его наблюдателей задуманный маневр, обойти душманов из-за кишлака, ударить с тыла, ошеломить и сбить с занимаемых позиций на ими же поставленные мины».

Капитан вызвал меня к себе и, подробно изложив обстановку, приказал начать атаку противника прямо отсюда, с исходного положения.

— Сил у тебя, — сказал он, — кот наплакал. Но ты не бойся. Артиллерия остается на месте и будет подавлять вражеские огневые точки в полосе боя. А там и мы подоспеем.

Сил действительно было мало, всего один стрелковый взвод. И ему следует наступать так, чтобы у противника не появилось даже сомнения в малочисленности наступающего подразделения.

Капитан Аушев лучше кого-либо другого понимал, на что посылает он взвод. И чтобы смягчить напряжение, положил на мое плечо руку и сказал:

— Ты сам в пекло не рвись и придерживай ребят. Делай вид, что атакуешь. Побольше огня и поменьше риска. На мины не лезь.

Славный человек Руслан Аушев. Он страдал за каждого погибшего солдата, жалел, как отец, каждого подчиненного. Мы были с Русланом друзья, и я хорошо знал его. Поэтому, слушая командира, мне хотелось сказать ему: «Оставь, не тревожься. Сам ведь знаешь, что нельзя сковать противника имитацией атаки. Тут надо действовать решительно. Ты бы действовал именно так».

Но ничего подобного я не сказал. Я побежал выполнять поставленную задачу.

Сначала открыла огонь наша артиллерия. Потом, по моей команде, пошли вперед отделения. Понимая обстановку и помня мои указания, солдаты двигались по одному, очень короткими перебежками. Сделает солдат три-четыре шага и падает за ранее намеченное укрытие. А товарищи в это время ведут интенсивный огонь.

Вот вскочил, а через четыре-пять шагов упал за валуном рядовой Назаров. Душманы моментально открыли огонь из пулемета. Огневую точку тотчас же засек наш снайпер рядовой Медведев. И в сторону бандитов протянулись огневые трассы его автомата.

Смело и расчетливо действовал сержант Абидов. Его команды были точны и разумны. [33]

— Не горячись, Байшиналиев! — бросает он солдату. — Четыре шага, не больше!

Душманы бьют со всех сторон. Наша, хоть и не густая, цепь тревожит их. Чувствуется, что они боятся сближения и видят единственное средство предотвратить его — это мощный огонь.

Если бы они знали, что это их усердие полностью отвечает нашим планам! Когда наши артиллеристы открыли огонь по врагу, чтобы облегчить атаку взвода, цепочка боевых машин, в которых находились главные силы батальона, рванулась вниз по проселку. Душманы, конечно, не могли не видеть облака пыли, поднятого колонной. Но под градом снарядов и пуль им было не до смены позиций. Надо было отбивать атаку боевых машин моего взвода.

На максимальной скорости основные силы батальона преодолели трехкилометровое расстояние. У подножия горы люди спешились и начали штурмовать высоту.

Как ни надеялись душманы на отвесные скалы, но они все же не оставили это направление без заслона. Однако он был очень и очень малочисленным. Карабкающихся в гору советских солдат встретили очереди из автомата и винтовочные выстрелы. Но огонь врага скоро подавили наши пулеметы. Подъем на высоту продолжался. Он был очень трудным, но это не смутило солдат. Многочисленные тренировки на горных тропах оказались ненапрасными. Помогая друг другу, используя свое снаряжение, солдаты карабкались на крутизну, сосредоточиваясь в указанных пунктах взводами и ротами.

— Подготовиться к атаке! — подал команду капитан Аушев, когда взводы заняли свои боевые порядки.

Развернувшись в полукольцо, батальон двинулся в нашу сторону. Атака теперь велась с фронта и с тыла. Поняв, что попали в ловушку, душманы заметно ослабили огонь. Одни бросали оружие и поднимали руки, другие пытались выскользнуть из окружения и скрыться.

Этот трудный бой мы выиграли благодаря отваге, мужеству и воинскому мастерству солдат и офицеров, и прежде всего благодаря воинскому таланту нашего командира батальона Героя Советского Союза капитана Руслана Аушева. Его смелые решения не раз помогали наиболее эффективно использовать возможности оружия и самих воинов. Сошлюсь на такой пример.

В одном из боев наше подразделение оказалось в очень трудном положении. Засевшие в укрытиях душманы открыли по нашим взводам плотный огонь. Он буквально [34] не давал поднять головы. Единственным действенным средством в таком положении был дружный, сосредоточенный огонь гранатометов, способных накрыть и разрушить вражеские укрытия. К сожалению, под рукой у командира был всего один гранатомет. Все остальные находились в цепи наступающих. Пришлось вызывать по радио чуть ли не всех командиров рот и взводов, каждому ставить задачу, объяснять, куда должен прибыть гранатометчик.

После этого боя комбат установил единый, видный отовсюду сигнал сбора гранатометчиков Вроде бы и малозначащее новшество, но как оно помогало в последующих боях с душманами!

Вспоминаю свою первую встречу с врагом. Я тогда только-только вступал в самостоятельную командирскую жизнь. Через неделю после прибытия в часть мне со взводом поручили сопровождать колонну машин с товарами для населения провинции Баграм. «Как-то солдаты будут выполнять мои команды?» — думал я.

Но мои опасения оказались напрасными. Как только засвистели над колонной душманские пули и я подал команду машинам принять боевой порядок, сразу же было произведено перестроение и по огневым точкам бандитов воины открыли мощный пулеметный и автоматный огонь. Душманы не выдержали его и стали отходить. Я облегченно вздохнул...

После этого боя уверенность в подчиненных никогда меня не подводила. Наоборот, помогала выходить из самого трудного и даже трагического положения. А такое тоже было.

Дорога в провинцию Пандшер проходит по глубокому ущелью, тянущемуся километров шестьдесят Плодородные земли стянули сюда большие силы душманов. Оснащенные американским оружием, они буквально закупорили ущелье. На сопках оборудовали сильные опорные пункты, дорогу засыпали минами.

На разгром душманов были посланы подразделения афганской армии. Мы оказывали им в этой операции помощь.

Громить бандитов решили по частям. Одни подразделения вошли в ущелье по дороге, другие высадились с вертолетов в различных пунктах в глубине ущелья. Такая тактика, по замыслу, должна была распылить силы душманов и ускорить сам ход операции.

Взвод, которым я командовал, был включен в головной отряд. Мы двигались вместе с саперами, на которых [35] командование возложило нелегкую задачу — расчистить путь для основных сил. Но я уже говорил, что дорогу и ее обочину душманы усыпали минами. Причем они так спешили, что некоторые мины замаскировали кое-как.

Я так подробно говорю об этом потому, что именно количество установленных душманами мин мешало передовому отряду двигаться в установленные для него сроки. Саперы работали самоотверженно, но у каждого из них было только по две руки.

А ведь нам назначили срок, в который АЛЫ должны достигнуть определенного пункта и поддержать усилия высадившихся там товарищей. Когда торопишься, все делается до обидного медленно. Наши саперы были настоящими мастерами своего дела. Забросав обочину обезвреженными минами, они все же, как мне казалось, двигались чрезвычайно медленно.

— Рядовой Мамедов! — подозвал я одного из солдат. — Пойдите к саперам и попросите у них «кошку». Будем разминировать и мы.

Стали помогать саперам. Там, где нашего мастерства не хватало, ставили флажки, другие обозначения опасности. Дело пошло быстрее, и вскоре мы подошли к указанному пункту. Душманы встретили нас сильным пулеметным и автоматным огнем. Завязался бой. Он был скоротечным. Наши гранатометы и подоспевшие орудия разнесли в клочья укрепленный пункт врагов. Бросая оружие, они сдавались в плен или, как змеи, уползали по расщелинам в горы.

Бой заканчивался. Солдаты взвода ложились на землю, предвкушая пусть даже короткий, но такой желанный отдых. Но этого не произошло. Меня вызвал командир роты и приказал поднять взвод. Оказывается, в нескольких километрах от нас душманы окружили высадившийся там десант наших товарищей. Надо спешить на выручку.

Мы должны были подняться в горы и ударить душманам в спину. Тяжелым оказался этот путь. Пот заливал глаза, ноги подкашивались, сердце билось так, как будто хотело вырваться из груди. И все же мы точно в назначенное время подошли к опорному пункту душманов и дружно атаковали его.

Борьба с душманами имеет свои особенности. Стычки с ними возникают в самое неожиданное время и в самых неожиданных местах. Они внезапно кончаются и потом вдруг возникают вновь. Так было и на этот раз. Мы полностью уничтожили опорный пункт врага. Но вот на дороге показалась колонна машин с товарами для [36] населения освобожденных кишлаков. И с сопки, до этого казавшейся безжизненной, вдруг ударили автоматные очереди, полетели гранаты.

И вновь взвод в бою. Мы выбили бандитов из их укреплений на склонах сопки, вышли на ее гребень. Он был ровный и песчаный. Преследуя бандитов, взвод выскочил на ровное, открытое место и попал под сильный огонь.

— Ложись! — подал я команду и сам упал на землю. Быстро работая обеими руками, нагреб перед собой кучу песка. Получился неплохой бруствер, из-за которого можно было осмотреться и решить, как действовать. Я посмотрел вперед, направо, налево, взглянул назад. И тут увидел бегущего по песку рядового Мамедова.

— Ко мне! — крикнул я ему, уверенный что только так можно спасти его от неминуемой гибели.

Дело в том, что местность кругом открытая, а душманы, чувствуя свое тактическое превосходство, поливали ее очередями, не жалея патронов. Мой бруствер был единственным местом, за которым можно укрыться. Правда, я делал его на одного и в спешке, но в трудный момент он мог укрыть и двоих.

Но как только Мамедов оказался рядом, я понял, что бруствер нас двоих не укроет. Решил подвинуться и дать место солдату. И только хотел это сделать, как что-то сильно обожгло ногу...

Минуту назад я думал о том, как уберечь от беды рядового Мамедова. Сейчас стал думать обо мне он.

— Здесь нам оставаться нельзя, — говорил солдат. — Кровью изойдете. Да и песок — укрытие ненадежное. Надо пробираться к ребятам, к склону сопки.

И он потащил меня к своим. Медленно, ползком, замирая при выстрелах душманов. В одном месте, услышав треск автоматов, Мамедов накрыл меня своим телом. Солдат принял огонь на себя, был ранен в руку, но дотащил меня до укрытия, где обосновались наши воины.

До ночи взводу пришлось отбиваться от наседавшего врага. Я был ранен еще несколько раз и с трудом переносил боль. В госпитале мне ногу ампутировали.

Встал вопрос: как быть дальше? Честно скажу, не окажись я в Афганистане, не испытай того, что испытал, глядя на страдания детей, женщин, стариков в афганских кишлаках, вероятно, решил бы этот вопрос просто: уволился бы в отставку, приобрел бы хорошую гражданскую профессию и жил бы, как живут другие. Но армия, а [37] особенно бои за правое дело, за счастье людей, позволила мне открыть в профессии офицера нечто такое, что сроднило меня с нею навеки. Это нечто — глубокое понимание полезности людям твоего труда, величие той цели, которой мы служим.

Я решил продолжать службу в армии. Написал рапорт министру обороны СССР и попросил его, несмотря на тяжелое ранение, оставить в рядах Вооруженных Сил СССР. Просьба моя была удовлетворена. Я остался на службе и теперь готовлю юношей к защите социалистической Родины. Пусть те, кто придет в армию и на флот в последующие годы, будут достойной нашей сменой, умелыми и мужественными солдатами своего народа. [38]

Рядовой запаса М. Хлусов.
Лица афганцев светятся счастьем

Итак, мы летим в Кабул. Жизнь в учебном подразделении кончилась, начиналась боевая служба.

Николай смотрит в иллюминатор на нескончаемые и кажущиеся безжизненными горы. Раскинувшийся внизу пейзаж ему, по всей видимости, не очень-то нравится. Николай — это мой брат. Не старший и не младший, а просто брат. Мы с ним близнецы. В один день родились, в один день пошли в школу, а затем в армию. И служили не просто в одной части, но и в одном взводе, в одном отделении. И в боях всегда были рядом. А когда меня ранило и пришлось лечь в медбат, командир сказал Николаю:

— Поживи пока при штабе. Вылечится брат — вместе пойдете в бой.

Но это было потом, а сейчас мы ждали приземления в Кабуле. Многие, так же как и Николай, предполагали, что увидят огромные дома, шумные проспекты...

И вот мы на земле. Выходим из самолета, оглядываемся, но того, что ожидали, не замечаем. Нет, город — вот он, рядом, но перед нами — выжженное солнцем поле, которое тянется до самого подножия гор.

Наша часть размещалась по существу в степи. Настроение подняло торжественное мероприятие, на которое мы попали, как говорят, нежданно-негаданно. Дело в том, что на нашем самолете должны были вернуться на родину воины, отслужившие срок действительной службы и уволенные в запас. По этому случаю в части состоялось торжественное построение и митинг.

Каждый из нас не раз бывал на всевозможных торжествах. Но ни одно из них так на меня не подействовало, как это. Слушал речь командира части и почти физически ощущал боль, которую тот переживал от расставания с солдатами.

Я много слышал о боевом товариществе от фронтовиков. [39] Но только на этом митинге понял до конца, что это значит на самом деле. Командир части, Герой Советского Союза, с трудом сдерживал нахлынувшие чувства. А с каким пылом выступали солдаты! Мне запомнился чернявый младший сержант, который, принимая государственную награду, говорил остающимся товарищам:

— Мы уезжаем, но, если потребуется, вернемся к вам. А верность боевой дружбе, боевому Знамени мы сохраним в памяти и сердцах своих до конца жизни.

Он подошел к Знамени части, взял конец его и прижал к своим губам. За ним сделали то же самое все остальные, уходящие в запас. Когда торжество кончилось, отъезжающие подходили к нам и говорили:

— Храните традиции части, будьте настоящими солдатами.

Нас с Николаем определили во взвод артиллерийской разведки, которым командовал лейтенант Александр Николаевич Возненко. Он прибыл в Афганистан месяца за три до нас, но уже получил боевое крещение и считался обстрелянным, опытным командиром.

— Бой, ребята, — говорил он нам, — никому скидки не дает. Победителем из него выходит смелый и умелый. Поэтому учитесь всегда и везде. Присматривайтесь к тем, кто уже побывал в бою. Вот, например, разведчик Алексей Чайников. Все видит, все замечает и решения принимает быстро и всегда верные.

Этот совет оказался очень полезным. Ефрейтор Алексей Чайников действительно был толковым разведчиком. За смелость и отвагу, за умелые действия в бою он был награжден медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды. К тому же это человек большой души. Увидев, что мы с Николаем ищем его помощи, он готов был потратить на нас даже часы отдыха. Он учил нас приемам в рукопашной схватке, как определять расстояние в горах, рассказывал о коварстве и уловках душманов. В общем, старался передать все, что знал сам.

Алексей Чайников погиб смертью героя 24 декабря 1983 года, в канун своего дня рождения. В тот день в нашу часть поступило сообщение, что большой отряд душманов перешел границу и двигается к городу Джепалабад, чтобы учинить кровавую расправу над жителями. Банда успела напасть на наше охранение.

Мы поднялись по тревоге и пошли навстречу врагу. Алексей Чайников, как опытный разведчик, был выделен в головной отряд, который, как и положено, выступил [40] раньше всех. А вскоре отряд доложил командиру, что встретил сильный огонь противника и ведет бой.

Здесь надо дать маленькое разъяснение. Душманы, как и всякие бандиты, не любят встречаться не только с более сильным, но и с равным себе противником. Они предпочитают нападать на безоружное население, на мелкие группы афганских и советских солдат, да и то из засады. Встретив же серьезную силу, они чаще всего уходят в горы или возвращаются на базу в Пакистан.

Зная это, наши солдаты делали все возможное, чтобы преградить душманам путь к отходу и уничтожить их при первой встрече.

— Упустишь их при первой встрече, — говорили они, — будешь жалеть потом. Бандиты ведь все равно вернутся. И какой будет с ними вторая встреча — неизвестно.

Вот почему, обнаружив банду, наш головной отряд, не ожидая подхода остальных сил, принял бой. Бандитов было больше, и они надеялись на успех. Но наши ребята, несмотря на мощный огонь душманов, шли на сближение. Они понимали, что, если не свяжут врага жарким боем, он, заметив подход наших основных сил, постарается уйти в горы. А мы, хотя и находились от передового отряда на расстоянии каких-то полутора километров, быстро прийти на помощь не могли. Ведь двигались в горах, и на каждом — бронежилет, каска, два боекомплекта, оружие, в общем — два десятка килограммов ноши. Добавьте к этому невыносимую афганскую жару, и вы поймете, что значит марш в горах.

Тем временем наши ребята из передового отряда стремились как можно больше сблизиться с врагом. В некоторых местах завязалась рукопашная схватка. В ход пошли ножи, приклады.

Алексей Чайников ловко отбил автомат набросившегося на него душмана в высокой белой чалме и поразил его ножом.

— Вправо смотри! — крикнул кто-то из солдат.

Чайников повернулся и увидел, что группа душманов карабкалась в гору, стремясь уйти за ее выступ. Ефрейтор бросился наперехват, не заметив, что попадает под огонь тех, кто прикрывал отход врага...

Бандитам уйти не удалось. Подошли основные силы, и мы отрезали врагу все пути отхода. Потом враг был окружен.

Алексея Чайникова подобрали еще живым. Он никого не видел и не слышал и только еле слышно шептал: [41] «Мама, мама». Наш взвод лишился в тот день прекрасного парня и умелого солдата. А мы с Николаем потеряли надежного друга. Но незримо Алексей Чайников оставался с нами все время. Он многому нас научил, и когда мы после боев анализировали свои действия, то всегда сверяли их с теми советами, которые давал нам Алексей.

Вспоминаю наш первый с Николаем бой. Это было в феврале 1983 года, вскоре после нашего прибытия в Афганистан. Рано утром нас подняли по тревоге. Оказалось, что разведка афганской армии обнаружила в горах, вблизи Кабула, базу душманов. Оттуда в долину спускались диверсионные группы, которые нападали на колонны автомашин, закладывали мины в общественных местах, убивали людей на дорогах и в населенных пунктах.

Подразделение, в котором мы служили, к месту должно было двигаться своим ходом, а нас, разведчиков, вместе с пехотой перебрасывали по воздуху.

Так вот, когда мы уселись в вертолеты, Чайников подсел к нам и сказал:

— Ну вот, ребята, и ваш черед пришел. Это уже не учеба. Тут надо ухо востро держать. Трусить не положено, а смотреть надо в оба. И обязательно думать. Каждое решение должно быть осмыслено. Тогда от него будет толк.

Нас высадили у подножия высокой горы.

— Три тысячи сто метров над уровнем моря, — сказал командир взвода лейтенант Возненко, показывая нам на ее вершину.

Пехота приняла боевые порядки. Вместе с нею двинулись и мы. Подъем был очень трудным. Гора состояла как бы из нескольких ступеней. Поднимемся на вершину, а за нею другая, еще более высокая. Причем прежде чем на нее подниматься, надо несколько спуститься вниз...

Уже через 200–300 метров мы взмокли от пота. Я уже говорил о выкладке солдата. А при подъеме в гору она тяжелеет в три — пять раз.

Метров за 700 до базы душманы встретили нас сильным автоматным и пулеметным огнем. Укрываясь за камнями, мы упорно шли вперед. К вечеру почти окружили душманов, но взять базу никак не могли. Уж очень мощным был огонь бандитов. А главное, из-за камней трудно выбивать противника.

На том направлении, где двигались наш командир [42] взвода и мы с Николаем, вдруг заработала огневая точка, похожая на дзот. Огонь буквально прижал к земле нашу наступающую цепь. Было ясно, что, пока она существует, нам продвинуться не удастся.

— Артиллерию по огневой надо нацелить, — сказал помкомвзвода.

— Надо-то надо, да отсюда точных данных не выдашь, — заметил лейтенант Возненко. Было видно, как он сосредоточенно думает над возникшей задачей.

— А если выдвинуться вперед нашей цепи? — предложил Николай.

Лейтенант осмотрел местность, немного подумал и сказал:

— Это пойти в пасть душманам. Да и свои могут накрыть огнем, Но, пожалуй, ты прав. Другого выхода я не вижу.

Прячась за камнями, мы потихонечку двинулись вперед. Миновали выступ, поднялись на небольшую террасу. Огневая точка стала видна отчетливо, так как находилась теперь почти рядом. Лейтенант подготовил данные для стрельбы, и мы передали их на огневую. Вскоре заработали орудия. Они буквально вдребезги разнесли огневую точку.

И тогда поднялась пехота. Она пошла дружно, не встречая сколько-нибудь серьезного сопротивления. Нет, бой продолжался часов до 24. Но это уже были схватки с рассыпавшимися группами душманов. Сам же бой погас вскоре после уничтожения той главной огневой точки. Именно она преграждала путь к базе. А база была мощной. Чтобы вывезти хранившееся там оружие и боеприпасы, пришлось загрузить десять КамАЗов. Много душманов взяли в плен.

За этот бой Николая и меня представили к медали «За боевые заслуги». Лейтенант Возненко, вскоре ставший старшим лейтенантом, тепло поздравил нас с боевым крещением:

— Все, ребята. Теперь вы настоящие солдаты.

Мы и сами это почувствовали. Скажу откровенно, до боя в душе иногда нет-нет да и возникало сомнение: «Не струшу ли?» Ведь чувство-то это не было испытано, А из книг знал, что некоторые от страха даже теряют самообладание. И я больше смерти боялся струсить. Но все обошлось как надо.

Испытанные в схватке с врагом, мы стали еще более уверенно действовать в последующем. Вот, к примеру, бой, состоявшийся 13 августа того же 1983 года. [43]

Разведка обнаружила большую банду, зверствовавшую в аулах. Заметив советских воинов, душманы открыли по нам огонь, а встретив отпор, стали уходить. Настичь удалось их только к вечеру. Завязался бой. Наш взвод, двигаясь короткими перебежками, подходил все ближе и ближе к укрывавшимся за камнями душманам. После одной из таких перебежек я услышал за спиной шум мотора. Оглянулся и вижу, что прямо в нашу сторону мчится боевая десантная машина. На ходу она поливает душманов пулеметным огнем.

«Очень хорошо, — подумал я. — За броней можно подойти к укрытию бандитов, а там разберемся...»

Но не успел я приготовиться к броску, как машина окуталась сначала дымом, а потом пламенем. Вражеская граната пробила броню и разорвалась внутри машины. Но это стало известно позднее, когда я одного за другим вытащил членов экипажа из горящей машины. Передав раненого подоспевшим медикам, присоединился к своим и продолжал бой до его завершения.

Горжусь, что мне удалось помочь товарищу. За этот поступок командир вручил мне орден Красной Звезды.

Однажды к нам поступило тревожное сообщение: банда душманов захватила трех советских офицеров.

Подразделение было поднято по тревоге и на вертолетах прибыло в указанный район. Местные жители помогли нам нащупать место, где укрылась банда. Начался бой. Душманы сопротивлялись отчаянно, и было видно, что живыми они не сдадутся.

Задачу мы выполнили. Экипаж вертолета был освобожден. Но в живых остался только один летчик. Двух других душманы зверски убили. Третий остался жив только потому, что его собирались переправить в Пакистан. Офицера так пытали, что на человеке живого места не было.

Молча возвращались мы с этого задания. Печаль о товарищах болью наполняла наши сердца. И мы еще сильнее ненавидели душманов, не дающих спокойно жить ни народу своей страны, ни нам.

Конечно, не все душманы — палачи своего народа. Некоторые из них, одумавшись, приходят к афганским властям с повинной. Однажды и в нашу часть пришел высокий афганец в цветном халате и чалме. Он попросил провести его к командиру части. Пришедший сказал, что является представителем крупного отряда душманов, который в полном составе решил сдаться советским воинам. [44] Парламентера направили к командованию афганской части, где и была принята капитуляция.

Такие факты встречаются теперь в Афганистане все чаще и чаще. Наблюдая, как воспринимает афганский народ усилия НДПА и афганских властей по преобразованию жизни в стране, обманутые люди начинают прозревать и возвращаться к мирной жизни.

А народ знает, что апрельская революция открыла ему наконец путь к человеческой, счастливой жизни. Вот почему афганцы так высоко ценят интернациональную помощь советских воинов. Я никогда не забуду светящиеся глаза, радостные улыбки и слова благодарности, которые видел и слышал в городах и кишлаках Афганистана.

В одном из городов, например, нас после освобождения провинции от банд душманов народ встретил по русскому обычаю — с хлебом и солью. Воинов угощали лепешками, молоком, фруктами, преподносили огромные букеты цветов. Глаза старых людей были наполнены слезами благодарности, лица молодых светились счастьем и радостью.

Я и сейчас вижу счастливое лицо девочки, которая преподнесла мне огромный букет ярких цветов. Отдав букет, она что-то проговорила по-афгански, отбежала к женщине, лицо которой скрывала чадра, и что-то ей громко сказала. А та нагнулась и крепко поцеловала девочку. Было видно, что она очень довольна своей дочерью. [45]

Старший лейтенант А. Кирпу.
Боевое братство

На майские праздники ко мне в гости приехали друзья — мой замполит капитан Владимир Кошкин и бывший подчиненный Иван Якунин. Сроднила нас служба в Афганистане. Вместе, как говорится, пуд соли съели. И под обстрелом были, и мины обезвреживали, и друг друга в беде выручали. Прошло почти три года, как мы расстались...

Время сглаживает остроту впечатлений, свежесть воспоминаний. Но когда собираются вместе однополчане, будто наяву видишь и суровые горы, и пустыни Афганистана, вновь переживаешь боевые будни на земле братского народа.

...От Кабула к месту службы на вертолете лету сорок минут. После приземления попутчики быстро разошлись по своим делам. Я остался один. Куда идти — не знаю. Поставил чемодан, вытер со лба пот. Октябрь, а жара невообразимая — плюс 50. Вокруг собираются местные жители. Переговариваются, показывают на меня пальцами. Останавливается уазик. В машине — подполковник.

— Кто таков? — спрашивает он и недовольно глядит на поблескивающую эмалевую кокарду. — Что за наряд? Здесь так не ходят. Ведь вы прекрасная мишень для снайпера. Покажите предписание.

Мельком взглянув на мои документы, подполковник открыл дверцу машины и пригласил:

— Садитесь. Нам по пути, подвезу.

Уазик свернул с асфальтовой магистрали, и по обеим сторонам проселочной дороги замелькали глинобитные дувалы кишлаков, зеленые сады, заботливо ухоженные трудолюбивыми руками дехкан.

В роте меня встретили добрые, отзывчивые люди, такие, как старшие лейтенанты Михаил Мухамбетов, Василий Кусмарцев, замполит Владимир Кошкин. Буквально [46] с первых минут они приняли активное участие в моем устройстве, советовали, как быстрее освоиться с местными особенностями службы. И каждый из них доводил до моего сознания одну и ту же мысль: «Главное — беречь людей, учить их и самому быть примером...»

В истине этих слов я убедился буквально на следующий день.

...Колонна автомашин, две БМП (боевые машины пехоты) и водовозка, выехали за водой. До колодца в общем-то рукой подать, каких-то пять-шесть километров. Но дорога проходит через зеленую зону. Здесь и прячутся душманы. Подстерегают, устраивают засады. И простое, казалось бы, дело — съездить за водой — по сути превращается в боевую операцию. Поэтому, как правило, ее проводит командир роты. Так было и на этот раз. Колонну вел старший лейтенант Мухамбетов.

До колодца добрались без приключений. Но только успели развернуться, как взрыв потряс машину. На дороге распласталась гусеница. Еще взрыв. Сверху затрещали автоматные очереди, хлопнул выстрел гранатомета.

Выпустив сигнальную ракету, Мухамбетов скомандовал: «К бою!», захлопнул люк боевой машины и бросился к приборам наблюдения.

— Вот черт! — в сердцах выругался ротный.

Метрах в трехстах, у поворота дороги, копошились душманы, торопливо расчехляя и устанавливая на треногу безоткатное орудие.

Мухамбетов лихорадочно думал: «Следует что-то предпринять. И помешать. Обязательно помешать».

Решение созрело мгновенно: надо «накрыть» расчет орудия.

— Товарищ старший лейтенант, я с вами! — кинулся за ним рядовой Иван Якунин. — Я прикрою!

Первые тридцать метров открытого пространства они проскочили в считанные секунды. Над головой просвистела лишь одна автоматная очередь. Потом перебежками, прикрывая друг друга, преодолели еще метров сто. Укрылись за грудой камней. Отдышаться, прийти в себя — времени нет. Вот они, душманы. Совсем рядом...

— Огонь! — командует Мухамбетов.

Позиция выбрана удачно. Валуны надежно защищают их от пуль. И сделано главное: безоткатное орудие так и осталось несобранным.

В это время подоспела подмога — танк и две БМП. Ухнула пушка. Выстрелы со стороны гор прекратились. [47]

Отряхиваясь от прилипшей грязи, вернулся к своей боевой машине Мухамбетов.

— Не слышу доклада. Все целы? — строго спросил он.

— Так точно, — доложил я. — Вот только БМП тащить придется.

— Это ничего, исправим. Главное — людей не зацепило. А вас с боевым крещением. — Ротный крепко пожал мне руку.

Мухамбетов посмотрел на часы.

— Пора. Скоро стемнеет, так что потом договорим. Выстраивай колонну.

Пока я давал необходимые команды, ротный подозвал к себе рядового Якунина.

— Молодчина, грамотно действовал, — похвалил он солдата.

...Осень. В Афганистане горячая пора. Не только потому, что поспел урожай и его нужно собрать. В это время активизируют свою деятельность банды душманов. Они нападают на работающих в поле дехкан, делают набеги на кишлаки, отбирают собранный урожай, бесчинствуют, убивают активистов.

Афганская народная армия многое делает для защиты мирного труда крестьян. Но своих сил у нее не хватает. В горах разбросаны тысячи кишлаков, и практически каждый нуждается в помощи, даже те, которые создали из добровольцев отряды самообороны — тарандой.

Поэтому, по просьбе афганского правительства, часть подразделений ограниченного контингента советских войск была направлена в горные селения для охраны мостов, учреждений, дорог. В их числе находилась и наша рота.

Горный кишлак встретил настороженной тишиной. Много горя повидали его жители. Совсем недалеко граница с Пакистаном, и через кишлак прошла не одна банда душманов. Вот и боятся дехкане и своих и чужих.

— Совсем народ напуган, — сказал старший лейтенант Мухамбетов. — От глаз прячутся. Нужно муллу разыскать. Он людей собрать поможет. Надо же нам с ними познакомиться.

На поиски отправились замполит роты старший лейтенант Кошкин и рядовой Суратов. Прошли несколько домов — словно вымерли. Наконец на их стук вышел пожилой дехканин. Задали ему несколько вопросов. Не отвечает. Но где мулла живет, показал. До него тоже еле достучались. Вышел он, головой качает:

— Беда, беда у нас большая. [48]

Как выяснилось, накануне в кишлак нагрянула банда. Душманы потребовали от жителей продовольствие. Дехкане не хотели отдавать. И тогда рассвирепевшие душманы учинили погром в мечети и школе.

— Пусть только сунутся, — сказал ротный. — Теперь мы с вами.

Узнав, что наше подразделение прибыло на длительное время, мулла несколько успокоился. Но предупредил, что шурави (так афганцы называют наших воинов) не все верят. Действительно, первое время было трудно. Крестьяне вели себя замкнуто, настороженно. Видимо, много небылиц рассказали про нас душманы. Мы же своими делами доказывали обратное. Вместе с дехканами чуть свет шли в поле. Отбивали набеги бандитов. Оказывали медицинскую помощь дехканам. Старший лейтенант Кошкин с комсомольцами роты привели в порядок местную школу. И там возобновились занятия. Все это внушало доверие, и постепенно отношение у населения кишлака к нам изменилось.

Сначала зачастили мальчишки. Наловят в речке рыбы, принесут: угощайтесь, мол, для вас поймали. Старшина роты прапорщик Сахаджи тройную уху сварит, пацанов пригласит. А на второе — каша. Вот где праздник у ребятишек...

Вскоре, по вечерам, после работы в поле, стали приходить и взрослые. Посидят, покурят. С офицерами и солдатами поговорят. Многое их интересовало: правда об апрельской революции, о жизни в Стране Советов, о будущем своей родины.

Из этих бесед стало ясно, что многие дехкане совсем не знают о происходящих событиях. И мы поняли, почему бандиты в первую очередь разрушают в кишлаках школы. Душманы и их хозяева боятся, что люди поднимутся из темноты и начнут многое понимать, реально смотреть на жизнь. А неграмотных легче и запугать, и обмануть.

... Командира срочно вызвали в штаб. По его озабоченному лицу мы догадались: возможен выход. Действительно, через несколько минут мы получили боеприпасы.

Со мной в боевой машине замполит. По-юношески ладный, стройный. Когда улыбается, на щеках появляются задорные ямочки, а в серых глазах пляшут веселые огоньки. Владимир рассказывает какую-то забавную историю. В кузове раздается дружный смех. Будто едем мы не на боевую операцию, а просто на учебные стрельбы. [49] А ведь через каких-нибудь полчаса посуровеют за прицелами автоматов лица этих парней...

Но сейчас замполит старается отвлечь мысли подчиненных от предстоящего испытания. Все нужные слова об ответственности, об интернациональном долге были сказаны накануне выхода. Кошкин знает: люди и так горят желанием выполнить задание как можно лучше. Нагнетать в эти минуты напряжение ни к чему. Напротив, надо постараться снять его.

Все отчетливее слышны автоматные и пулеметные очереди. Это отряд тарандойцев ведет бой с душманами. Ему на помощь и спешит наша рота.

Смех в кузове прекратился. Замполит безошибочно определил:

— Бой в районе «мертвой деревни».

Не первый раз мы выезжаем по тревоге в этот горный кишлак. Когда-то там жили люди. Но постоянные набеги бандитов заставили их покинуть свои жилища. Вот этот кишлак и облюбовали для своих засад душманы.

Мы на собственном опыте убедились, что бой в кишлаке — самый сложный. Так и жди из-за дувала броска гранаты, снайперского выстрела из окошка-бойницы или кинжального огня из засады среди бесчисленных лабиринтов щелей-улиц. Поэтому были приняты меры предосторожности. Обстреляли из орудий предполагаемые места скопления душманов, стали отделениями прочесывать улицу за улицей.

Одну из групп вел старший лейтенант Кошкин. Воины обогнули дом, другой... Неожиданно душманы прекратили огонь. Наступила тишина. Тревожная, нехорошая. Прошло полчаса.

— Неужели все? — сказал рядовой Иван Якунин.

— Похоже, — ответил рядовой Александр Лукин. — Вон тарандойцы благодарят наших.

Действительно, из укрытий выходили люди в шароварах, накидках, радостно размахивали смуглыми руками.

— Вот и хорошо, — сказал Владимир Кошкин. — Возвращаемся домой. — Замполит выпрямился, поставил оружие на предохранитель. Не спеша пошел к дороге, Улочка повернула влево. И Кошкин неожиданно прямо перед собой увидел вражеского гранатометчика. Душман наводил оружие на наш БМП.

— Встать! — крикнул замполит. — Ну, быстрее!

Душман выронил оружие. Поднял руки вверх. Испуганные глаза были неестественно расширены. [50]

Больше в кишлаке душманов не оказалось. Они либо погибли, либо спешно скрылись в горах. Боевая задача была выполнена.

За этот бой замполита роты старшего лейтенанта Владимира Кошкина наградили орденом Красной Звезды.

* * *

Незаметно пролетела неделя. Мои гости заспешили домой, Владимиру Кошкину пора было на службу, а Ивану Якунину — на работу. Я провожаю друзей. Мы идем по вечернему Ленинграду. Мимо проходит компания молодых парней. Шутят, смеются. А я думаю о превратностях жизни. Давно ли мы досадливо морщились, когда наши деды и отцы с гордостью говорили о своем поколении и поругивали молодых. А сегодня твердо можем сказать, что способны на настоящие дела. Это мы доказали в боях с душманами на героической афганской земле. [51]

Капитан А. Рычков.
Вверх, по горной тропе

В нашей армейской семье крепко дружат воины разных национальностей. И эти нерасторжимые узы братства помогают им в сложных боевых условиях с честью выполнять свой интернациональный долг.

Вечер. На пост по охране участка дороги Кабул — Термез заступили рядовые Амир Рузметов и Ильдихон Хамидов. Их СПС (стандартное полевое сооружение) находится совсем недалеко от перевала Саланг. А к нему душманы проявляют особый интерес с первого дня апрельской революции. Поэтому нет-нет да и появляются они в районе поста. И не случайно командир роты старший лейтенант Малаховский при инструктаже воинов, заступающих на боевое дежурство, обратил особое внимание на бдительность, предупредил об особенностях несения службы, связи в особых случаях с КП подразделения.

Жара спала, пыль улеглась, наступила безлунная, тревожная ночь.

— Теперь будь настороже, — сказал Рузметов. — Ребята рассказывали, что на днях недалеко от СПС слышали подозрительный шум.

— Ну-ну, накличешь еще, — перебил товарища Хамидов. — Вдруг «гости» заявятся.

— Не волнуйся. — Рузметов снисходительно улыбнулся. — Душманы два раза подряд в одном месте не появляются...

Но они появились большой группой. Видимо, собирались совершить на этом участке крупную диверсию. Вместе с оружием душманы несли кирки, лопаты, какие-то ящики.

— Стой! Стрелять буду! — крикнул Рузметов.

Душманы открыли огонь. Рузметов и Хамидов короткими очередями стали отстреливаться, стараясь близко не подпускать врагов. [52]

— Амир, давай ракету. — Хамидов поудобнее устроился у бойницы. — Нашим сообщим. Вон как лезут. Знают, что нас только двое. Теперь в покое не оставят...

Попытка противника с ходу выбить солдат из СПС не увенчалась успехом. Хамидов и Рузметов меткими автоматными очередями прижали душманов к земле. Но все же силы не равны. Врагов во много раз больше. На исходе патроны. Все короче очереди. Бандиты начинают наглеть. Они догадываются, что вслед за сигнальной ракетой появится подкрепление, поэтому торопятся, лезут на рожон.

Рузметов и Хамидов ведут огонь уже не очередями, а лишь одиночными выстрелами.

Враги все ближе, ближе, они уже не скрываются.

— Шурави, духтар! — послышались со всех сторон крики. — Русские, сдавайтесь!

Рузметов сжал зубы. Выложил перед собой гранаты.

— Ну, идите. Вот я вас угощу.

Выждав момент, он приподнялся, затем одну за другой метнул несколько гранат.

— Русские не сдаются! — крикнул Рузметов, наблюдая, как враги отбегают подальше от СПС. — Что, получили?

В это время ясно стал слышен рокот мощных двигателей. Это на выручку спешили товарищи. Трижды гулко ухнула пушка подошедшего танка. Застрочили пулеметные и автоматные очереди. Бандиты в панике разбежались.

Ротный, старший лейтенант Малаховский, вбежал в СПС.

— Молодцы! Знай наших! Вдвоем почти против взвода! — Малаховский с гордостью смотрел на своих подчиненных. — Ну, а как сами? — озабоченно спросил он. — Не ранены? Вот и хорошо. Сегодня же напишу представление. Вы заслуживаете награды.

Амир и Ильдихон радостно улыбались.

— Слушай, а что это ты во время боя кричал: «Русские не сдаются»? — спросил Хамидов друга. — Ты же по национальности казах.

— Какая разница, — ответил Амир. — Ротный — русский, я — казах, ты — узбек. Какая разница...

...В соседней провинции подразделение афганской армии связало боем крупную банду. Однако для полного ее разгрома сил у афганцев не хватало. И нашему подразделению было приказано оказать им помощь. [53]

Мчатся по дороге боевые машины. Мелькают деревья, глинобитные дувалы, за которыми видны дома дехкан. Вот на обочине обгорелый каркас грузовика — значит, здесь была стычка с душманами. Впереди уже слышна перестрелка.

Командир роты старший лейтенант Малаховский моему взводу приказал занять оборону с тыла. Конечно, было несколько досадно: рота пойдет в бой, а мы будем прохлаждаться.

— Враг коварен, — сказал ротный. — Может пойти на любую хитрость. А выпускать его нельзя. Уйдет банда — сколько бед еще натворит.

Решение командира оказалось прозорливым. В то время, когда рота, почти не встречая сопротивления, продвигалась вперед, противник все свои силы обрушил на наш взвод. Душманы стремились опрокинуть нас с ходу. Подбадривая себя криками, перебегая от камня к камню, они все ближе подбирались к нам. Позиция рядового Таджибаева была выдинута несколько вперед. Желтый, жаркий огонек бешено плясал на кончике перегретого ствола его пулемета. Путь врагу был отрезан. Неожиданно пулемет замолчал. Таджибаева ранило. До него всего несколько метров, но огонь душманов не дает возможности даже поднять голову.

— Кучкаров, расчет к бою! — скомандовал я.

Точные выстрелы гранатомета охладили пыл врагов. Душманы, прекратив стрельбу, попрятались меж камней. В этот момент к раненному товарищу и сумел подобраться рядовой Давлетов.

Таджибаев бредил, истекая кровью. Давлетов перевязал его раны. Кровь продолжала сочиться.

— Товарищ старший лейтенант! — закричал Давлетов. — Он без сознания, срочно нужна медицинская помощь.

Душманы с новой силой возобновили стрельбу. Но отделение уже сумело передислоцироваться и занять выгодную позицию. По душманам открыли прицельный огонь пулеметчики Муртазалиев, Колесников, Коваленко и Хамидов, заставив их вновь откатиться назад.

Я понимал, что дорога каждая секунда, и отправил на помощь Давлетову рядового Бердиярова. Положив Таджибаева на плащ-палатку, солдаты стали выносить раненого. От дувала, где держал оборону взвод, до дороги недалеко. Вначале — небольшое поле, дальше — деревья дикой алычи, за ними — бронетранспортеры. Кажется, донести раненого не так уж и сложно. Вот [54] только поле. Оно простреливается со всех сторон. В открытую не пробежишь. А тут еще раненый на руках.

— Подожди, — останавливается Давлетов, — вместе нельзя, подстрелят, дальше понесу один.

Бердияров пытался возражать, но Давлетов строго отрезал:

— Неужели не ясно: в одного попасть труднее. Так что решено. Ты лучше прикрой.

Давлетов взвалил товарища на спину, осмотрелся и побежал. Пули свистели, взвизгивали, ударяясь о камни. Но Давлетов, не обращая внимания, бежал. Его прикрывали Бердияров, другие солдаты взвода, вызывая огонь на себя. Вот и спасительная алыча. Когда Давлетов скрылся за деревьями, все облегченно вздохнули: раненый был вне опасности.

Постепенно сгустились сумерки, наступила ночь. Стрельба стихла. Командир роты предупредил: «Деваться им некуда. Выход из этих гор только здесь. Поэтому придется бодрствовать. Душманы обязательно предпримут попытку пробиться в темноте». Но бороться со сном было трудно, глаза слипались сами собой. По моей команде солдаты через каждые 5–10 минут окликали друг друга, подбадривали.

Послышался шум с первого фланга. Ночную тишину взорвали автоматные и пулеметные очереди. Это предприняли атаку душманы. Путь им преградил пулеметный огонь младшего сержанта Зеленского и его подчиненных. Брагу пришлось повернуть обратно. Правда, и во взводе было ранено несколько солдат, в том числе командир отделения младший сержант Зеленский. Его место занял рядовой Халиков.

В течение ночи душманы несколько раз переходили в атаку, но солдаты были начеку. Когда рассвело, оказалось, что душманы, разуверившись в возможности прорваться, ушли в горы.

— Будем преследовать, — сказал, рассматривая скалы в бинокль, командир роты. — Душманы сами залезли в мешок. С бандой надо кончать.

По узкой тропе, проделанной козами, мы устремились вверх. Первым шел сапер рядовой Борщевский. В тропу душманы могли заложить ребристую итальянскую мину или самодельный фугас. Борщевский, практически не задерживая продвижение взвода, сумел обнаружить и обезвредить несколько наспех поставленных мин.

Более двух часов длится подъем. После боя и бессонной ночи силы у личного состава на исходе. [55]

— Осталось немного, — говорил я подчиненным, — потерпите.

Но надежды на то, что скоро будет отдых, было мало, точнее — вообще никакой, потому что опять предстоял бой. Рядовой Халиков старался поддержать товарищей. И не только потому, что в данный момент исполнял обязанности командира отделения. Он по натуре был такой: общительный, веселый, остроумный. Вот и теперь — то поможет кому-то снаряжение нести, то приунывшего шуткой приободрит. Так, помогая друг другу, воины поднимались все выше и выше...

Появился снег. Идти стало еще труднее. Вот и вершина. Далее тропа, огибая многочисленные пики скал, тянется вдоль хребта. Дальше идти опасно: возможна засада. В разведку вместе со мной, взвалив на плечи радиостанцию, пошел рядовой Бердияров. Утопая по колено в снегу, мы обогнули одну небольшую высотку, потом другую.

— Вот они! — шепотом сказал Бердияров.

Там, куда он показывал глазами, на снегу лежали двое душманов.

— Тоже уморились, спят напропалую.

Что делать? Решение возникло сразу: снять часовых, не дожидаясь, когда подойдет взвод, Ведь солдаты могли разбудить душманов, а те — поднять тревогу. Мы же могли застать часовых врасплох.

Но без шума обезвредить душманов не удалось. Когда до них оставалось каких-то метров тридцать, они неожиданно вскочили. Первым сориентировался Бердияров. Его выстрел был точен. Второй часовой, отбросив в сторону оружие, поднял руки вверх.

Взвод подтянулся. Теперь мы были настороже: остатки бандитов находились где-то рядом.

Неожиданно кто-то крикнул:

— Душманы!

И сразу команда:

— Взвод... к бою!

Укрывшиеся за скалами враги открыли огонь. Мы дружно ответили. Но пассивной обороной ограничиваться нельзя, поэтому принимаю решение: силами отделения обойти противника и ударить в тыл. Эту задачу вызвались выполнить подчиненные рядового Халикова.

Стремительной атаки с тыла враги не выдержали. Они покатились с горного склона, прямо под огонь основным силам роты. [56]

Подполковник Е. Кукуца.
На горячей земле

В тот день я возвратился домой пораньше: надо было собираться к новому месту службы. Пришел сын Андрей — курсант высшего военно-политического училища. Порадовал успехами, грамотой за отличную учебу. Нам на прощание, естественно, было о чем поговорить. И вдруг раздался резкий звонок. Снял трубку:

— Только что пришла срочная телеграмма, — сообщил дежурный офицер. — У ефрейтора Кахнича дома большое несчастье...

Я хорошо знал этого невысокого, щупленького ефрейтора, недавно назначенного на должность старшего водителя. Знал и то, что незадолго до призыва в армию у Василия умер отец. И вот теперь не стало матери. В доме одна сестренка...

Все это в какой-то мере испытал на себе. Я тоже рано, одиннадцатилетним мальчишкой, потерял мать. Отец, прошедший с боями всю войну, был очень слаб здоровьем... Одним словом, для нас с младшим братом детство кончилось.

* * *

Шел август 1981 года. На земле дружественной нам страны продолжалась необъявленная война. Характеризуя обстановку, Осеф Набард, первый секретарь обкома НДПА провинции Парван, куда мы прибыли, говорил о злодеяниях некоронованного князька Ахмед-шаха Масуда. Пользуясь неприступностью гор и щедрой поддержкой недругов, он превратил долину в бандитское логово: чинил кровавый террор и погромы, разбойничал на главной магистрали, ведущей в Кабул.

Здесь я узнал о боевых делах батальона, в который направлялся для оказания помощи. Совместно с афганскими и советскими подразделениями этот батальон вел жестокие бои по очищению кишлаков от душманских банд. Многие бойцы и командиры проявили в боях [57] мужество и самоотверженность, удостоены государственных наград.

Командир батальона — капитан Гулям Хайдар, среднего роста, поджарый, с цепким взглядом угольно-черных глаз. Сын бедного дехканина, он восторженно встретил апрельскую революцию и без раздумий встал на защиту ее завоеваний. Сперва был в отряде самообороны, потом стал курсантом военного училища. Командовал взводом, ротой, а после успешного окончания академии возглавил батальон.

Несмотря на то что Хайдар был моложе меня и на ступень ниже в воинском звании, между нами сразу сложились хорошие, по-настоящему деловые отношения. И не только с комбатом, но и его заместителем по политической части старшим лейтенантом Абдулом Хусейном, другими офицерами.

Близкие, подлинно человеческие отношения у капитана Хайдара были и с подчиненными. Я не раз видел, как комбат, используя малейшую возможность, шел к солдатам. Он умел быть одновременно требовательным и чутким, знал, чем, что называется, дышат подчиненные.

Нередко Хайдар приходил ко мне, и тогда между нами завязывался заинтересованный разговор о Стране Советов, о Ленинграде... Надо сказать, что афганцы проявляют большой интерес и к нашему армейскому опыту, охотно берут на вооружение все лучшее, что накоплено передовыми воинскими коллективами. Я командовал ротой, которая продолжительное время была отличной, награждена памятным Красным знаменем ЦК ВЛКСМ. Так что нам было о чем потолковать. Жаль, что такие разговоры зачастую обрывались сигналом боевой тревоги.

...По данным разведки, в районе кишлака Санджан орудовала банда численностью до двухсот душманов. Батальону была поставлена задача — настичь мятежников и атаковать. Времени в таких случаях в обрез. И вообще быстрота и натиск — козыри Хзйдара. «Ваша наука», — улыбаясь, признавался Гулям, проходивший практику в наших войсках.

— Атакуем на рассвете, — сказал Хайдар. — С ходу, с марша.

Комбат по-восточному спокойно отдавал боевой приказ. Все до мелочей у него продумано, отработано взаимодействие, в том числе и с поддерживающим подразделением. [58]

О том, что противник коварен и хитер, можно было и не напоминать, но Хайдар, проходя вдоль строя, внимательно вглядывался в лица подчиненных, говорил:

— Будьте предельно осторожны. Смотрите в четыре глаза. В лапы врага не попадайтесь...

Накануне в батальоне состоялось партийное собрание. На нем шла речь о том, чтобы коллективно помочь молодым командирам и бойцам, пополнившим подразделения, быстрее войти в строй. Более опытные товарищи делились своим опытом, рассказали об особенностях боевых действий в горах, ведении огня, переносе его с одного яруса на другой.

Под вечер, когда спала жара, батальон начал марш. Предстояло пройти более пятнадцати километров по труднопроходимой местности.

Безлюдье и тишина. Как порой они обманчивы! В этом я не раз убеждался. Засады, огневые мешки, камнепады — на какие только уловки не шли мятежники! А если учесть смертоносную начинку, спрятанную в земле, то станет ясно, с какой предосторожностью приходилось действовать.

За первым же мостом громыхнул взрыв. Черные клубы дыма окутали боевую машину.

Мина! В работу включилось приданное нам саперное отделение. Шагнули вперед вожатые собак ефрейтор В. Кротов и рядовой В. Фокин. Со своими четвероногими помощниками они проверяли дорогу. Мины попадались не часто. Пока овчарки «вынюхивали» их, а саперы обезвреживали, солдаты заменили колесо.

Сгущались сумерки. Темп марша значительно снизился. В кромешной темноте батальон стал втягиваться в узкую горловину ущелья. Сердце невольно сжалось, забилось учащенно. Чего греха таить, все, от командира до рядового, явно сознавали, какая каверзная неожиданность могла подстеречь за каждым поворотом, за каждым камнем, нависшим над крутой террасой. Вздохнули с облегчением лишь тогда, когда вышли на относительный простор.

И вот солнце тронуло заснеженные отроги гор. Подразделения, предусмотрительно оставив боевые машины, дружно устремились в голубоватые сумерки.

И тут же горное эхо многократно размножило звуки внезапно раздавшихся выстрелов. Это ударили минометчики. Отчетливо было видно, как на каменистых скатах взметнулись султаны взрывов. Заняв позицию в защищенном [59] каменным карнизом месте, минометчики прицельно били по засеченным ранее точкам.

Теперь главное — не дать противнику опомниться. Быстрота и натиск удваивают силу удара. Условный сигнал — и серые густые цепи афганских бойцов двинулись на глинобитные стены с узкими прорезями-бойницами. Стоило некоторым из них ожить, как тут же в ход пошла «карманная артиллерия». Не шуточное это дело — держать в руках настоящую боевую гранату. Знаю, что многие новички на первых порах сильно волнуются. Даже некоторые младшие командиры терялись. Пришлось помогать преодолевать страх, вселять уверенность в благополучном исходе при броске гранат. Наука, как видно, пошла впрок.

Много зависело от энергичных и инициативных действий командиров. Рота старшего лейтенанта Абдула Кеюма наступала справа от основных сил, Я видел, как по извилистым тропам на склонах взбирались вверх обходящие группы. По замыслу, они должны были обеспечить отражение возможных контратак с флангов и продвижение групп, наступающих на направлении главного удара.

И надо сказать, что на долю подчиненных Каюма выпала довольно сложная задача. Пока шла перестрелка на правом фланге, душманы попытались было прорваться. Завязавшийся бой долго держал противоборствующие стороны в напряжении. Здесь отличился командир взвода младший лейтенант Дуст Мохаммед. Когда душманы с криками «аллах аббар» перешли в атаку, он заманил их в ловушку и только тогда приказал подчиненным открыть огонь. Мятежникам ничего не оставалось, как прекратить сопротивление.

Батальон умело и решительно действовал в меняющейся обстановке. Выбив противника из опорных пунктов, он вошел в кишлак и освободил его от лазутчиков. Бегством спаслись лишь те немногие, что сидели на склонах в своих каменных гнездах.

Вроде бы все учли бандиты: и то, что группа у них многочисленная, и то, что оружия много, и то, что район труднодоступный и отдаленный. Но не учли они главного — боевых качеств солдат и командиров армии, борющейся за свою свободу и независимость.

Честно скажу, я испытывал гордость за боевых друзей, за их высокую тактическую выучку, за готовность сражаться до полной победы. И совсем иное было чувство, когда я присутствовал при допросе двух матерых [60] головорезов, приближенных Масуда. Они называли себя «борцами за веру», а на поверку — наемные убийцы. Их методы и сущность — садизм, фанатичная ненависть ко всем, кто стоит за новую жизнь. Горе и смерть сеяли они на афганской земле. В этом я воочию убедился здесь, в кишлаке Санджан. Сердце обливалось кровью, когда сталкивался с бесчеловечными злодеяниями так называемых «борцов за веру».

В одном из боев душманам удалось захватить пять афганских военнослужащих. Было установлено, что они находятся в кишлаке Баяни-Бала. Батальон в то время был сосредоточен в распадке, километрах в шести. Люди, естественно, устали за день, нервы у всех напряжены. Капитан Хайдар тоже вторые сутки не смыкал глаз.

— Друзья мои, — обратился комбат к подчиненным. — Пять наших товарищей в руках бандитов. Мы должны освободить их, пока еще не поздно...

Один за другим вперед шагнули несколько добровольцев. Следующий шаг сделала вся рота.

Под покровом ночи подобрались к кишлаку. Незаметно разлившаяся багряная заря подпалила горизонт. Робко жались друг к другу глиняные, с плоскими крышами жилища. Я не раз бывал в них. Маленькие клетушки, связанные друг с другом узкими проходами и лазами-лесенками. В этом лабиринте легко потеряться и нарваться на удар кинжала или пулю. Словом, самые настоящие маленькие крепости. Мы их так и называли.

Лежали с Хайдаром за валунами, перебрасывались словами. Он, кстати, неплохо говорил по-русски, так что языковой проблемы у нас почти не существовало. Ко мне он обращался чаще всего не по званию, а по имени и отчеству, сообразуясь, так сказать, с обстановкой.

Невольно обратили внимание на такую деталь. Обычно дехкане очень рано, с утренней зарей, выходят на свои крохотные клочки земли. До жары надо вскопать или прополоть поле, поправить запруды в арыках. Здесь ни одна капля воды не пропадает даром.

А тут ни души. Верный признак того, что в кишлаке хозяйничают мятежники. Через некоторое время все-таки появился один старичок. Потом второй, третий...

— Вроде бы идут не так, — проговорил Хайдар, осматривая в бинокль зеленую зону, обрамлявшую кишлак с трех сторон.

— Что значит «не так»?

— Не по тропинке. Прыгают по камням. Видите?

— Боятся, наверное. Мин боятся. [61]

— Точно, товарищ майор.

Значит, ночью душманы времени зря не теряли: минировали подступы к Баяни-Бала.

Мы переглянулись: что, дескать, будем делать?

— Атаковать в тех местах, где только что прошли дехкане, — предложил кто-то.

— Что ж, идея, — согласился Хайдар.

Как тут не вспомнить солдатскую мудрость, гласящую о том, что находчивость в трудную минуту — лучшее подкрепление. Быстро оценив обстановку, комбат отдал необходимые распоряжения. Искусно маскируясь, ударная группа, состоящая из самых опытных бойцов, решительным броском атаковала кишлак.

С противоположных высоток раздалось несколько очередей. Этого было достаточно, чтобы зоркие наблюдатели засекли прикрытие, а снайперы уничтожили его. Как и ожидалось, приземистые жилища, раскинувшиеся у подножия высоты, были связаны ходами сообщения с огневыми точками. Их удалось своевременно блокировать.

В разгар перестрелки возле глиняной стены будто из-под земли вырос сухопарый старик. Он и указал на дом, который нас интересовал. В глубокий подвал спустили одного из «духов», сдавшегося в плен, в качестве парламентера. Следом двинулись разведчики. В киризе — подземном ходе — они обнаружили закованных в цепи, окровавленных боевых товарищей. Их зверски пытали, собирались насильно переправить через границу.

В Афганистане много удивляет — экзотическая природа и убогая жизнь крестьян, глубоко религиозных и безграмотных. До революции многие из них вообще не имели своих полей. А если кто и имел крошечные наделы, то не было чем их обрабатывать. Местные мироеды любыми правдами и неправдами притесняли бедняков. Их настолько запугали, что даже сейчас, после революции, некоторые из них продолжали слепо верить богачам. В моем блокноте сохранилась запись беседы с Салехом Джамани, порвавшим с мятежниками.

«В лагере для беженцев я видел голод, нищету, болезни, — сказал Джамани. — Нас учили убивать братьев, держали в постоянном страхе, лишали права думать о родине. Я знаю, что меня обвинили в измене «священному знамени ислама» и приговорили к смерти...»

Да, есть еще молодые люди, которые не понимают и презирают таких, как Джамани. Клюнув на дешевую приманку, они шастают по горам отнюдь не с охотничьей [62] целью, а с холуйским усердием отрабатывают американские доллары. В ходе боевых действий было добыто немало доказательств того, кто направляет, поощряет и финансирует душманские банды, разорявшие кишлаки, убивавшие соотечественников только за то, что те хотят иметь свой кусок хлеба и честно его зарабатывать.

И все-таки правда берет свое. Как ни свирепствовал тот же Масуд, как ни стращал, парванцы все активнее вступали в борьбу за революционную власть, за новую жизнь. Но враг, как говорится, остается врагом. Потерпев поражение в одном месте, он перебирался в другое.

Вспоминается встреча с Сабиром Сангаром, начальником отделения обороны провинции Парван. В костюме военного покроя, заметно прихрамывая, он заговорил по-русски:

— Теперь мятежники нацелились на Саланг...

Сабир Сангар — интересный и мужественный человек. Он прошел большую жизненную школу, стал опытным руководителем. Самостоятельно изучил русский язык, выступает активным пропагандистом ленинских идей. Неоднократно участвовал в боях, был тяжело ранен. Его брат Закир тоже храбро сражался за правое дело революции, погиб от вражеской пули. Его место в строю занял младший брат Насыр.

Знакомя нас с обстановкой, Сангар сказал, что через высокогорный перевал Саланг идет почти 90 процентов всех грузов, поступающих в республику. Через него проходит дорога, соединяющая север провинции с Кабулом. Дорога сложная, с длинными туннелями, пробитыми в каменной толще, крытыми галереями, поворотами.

— Враг стремится любой ценой нанести удар по Салангу, — сказал Сангар. — Но ничего у него не выйдет. Мы защитим. А с нами вы — советские воины.

Да, враг коварный и опытный, освоившийся в горах, на ощупь знающий все ходы и выходы, ущелья и тропы. Его излюбленные приемы — внезапные выстрелы в спину, из засады, из-за угла, из пещер и со скал.

Преследуя и подавляя мятежников, батальон провел немало больших и малых сражений. В одном из них геройски погиб заместитель комбата по политчасти старший лейтенант Абдул Хусейн. Выступая как-то перед солдатами, он сказал: «Пока бьются наши сердца, мы будем защищать нашу резолюцию». Коммунист Хусейн [63] в критическую минуту поступил так, как говорил. Он сражался до последнего удара сердца.

В том бою отличились и наши воины, помогавшие афганским друзьям, Организовав круговую оборону, они стойко вели неравный бой с душманами, внезапно напавшими на важный пост. Младшие сержанты Я. Янкин и П. Гончарук были ранены. В горах долго металось эхо автоматных очередей. Небольшая группа храбрецов сдерживала натиск, обеспечивав бесперебойную связь.

Среди тех, кто мужественно выполнял интернациональный долг, были и ленинградцы. Гвардии сержант Сергей Орехов командовал отделением, умело обучал своих подчиненных, смело водил их в бой. За проявленное мужество награжден медалью «За отвагу». Метко вел огонь из пулемета гвардии рядовой Алексей Ешков. В одном из боев он совершил энергичный обходный маневр и обеспечил успех своему взводу. Воин-комсомолец тоже отмечен медалью «За отвагу». Немало испытаний выпало на долю разведчика Михаила Петрова. Мужественный следопыт не раз выручал сослуживцев, рискуя жизнью. Был дважды ранен. Петров награжден медалью «За отвагу» и орденом Красной Звезды. Сейчас он работает слесарем-монтажником в объединении «Светлана».

Воины-интернационалисты самоотверженно выполняли свой долг. Рискуя жизнью, они спасали афганских детей, стариков и женщин от кровавой расправы, давали возможность людям заниматься своими мирными делами. Я слышал о наших солдатах очень много теплых отзывов. Со многими офицерами и солдатами был хорошо знаком. Перебирая сейчас, спустя четыре года, в памяти то, что было, перечитывая скупые записи в блокноте, вырезки из газет, я не перестаю восхищаться людьми, которые меня окружали.

— Знаете, как только наши воины поближе познакомились с советскими солдатами, у наших даже строевая выправка стала значительно лучше и дисциплина крепче, — признался как-то мне комендант гарнизона майор Незамутдин Таэб. — Равняются на ваших орлов, подражают им, подтягиваются. На днях побывали в гостях у мотострелков — палатки в линию, на дорожках чистота, повсюду порядок.

Афганские друзья давно оценили доблесть наших воинов. Слово «шурави» — советский — они неразрывно связывают с другим — «дост», что значит друг. Многому и охотно учатся, берут на вооружение не только наши [64] уставы и наставления, формы и методы обучения, но и наши немеркнущие боевые традиции.

— Любой первогодок знает, как геройски сражались советские солдаты с фашистами в годы Великой Отечественной войны, — продолжал майор Таэб. — А сейчас каждый из них видит, как самоотверженно и мужественно выполняют свой воинский и интернациональный долг внуки и сыновья героев Великой Отечественной. Выше орлов забираются ваши солдаты в горы, действуют смело, сражаются до победы...

До сих пор перед глазами такая сцена. За столом сидят четверо солдат. Бадерголь Барат и Мамед Вазир — афганцы. Первый — темно-русый пуштун, сын бедного дехканина, член НДПА. Второй — остролицый, из кабульской провинции, сын многодетного крестьянина. Их собеседники — советские солдаты Владимир Сергеев и Вадим Фокин. Оба — рязанские парни. О чем оживленный разговор? Может, Барат рассказывает о своем нелегком детстве, а Вадим делится боевым опытом? Нет, солдаты, оказывается, так горячо обсуждают эпизод из романа Ю. Бондарева «Берег»...

— Наш командир удивительно похож на бондаревского лейтенанта Княжко, — горячо доказывал Вадим Фокин.

Я хорошо знал лейтенанта Юрия Крымова, о котором говорил Фокин. Нам без саперов, бывало, и шагу не ступить, настолько враг густо начинил землю смертоносными «ловушками». На них можно было нарваться всюду — на полях и вьючных тропах, у родников и жилых домов. Мины различные — самодельные, примитивной конструкции, и последние образцы, состоящие на вооружении стран НАТО.

Подчиненные Крымова своевременно расчищали путь, ловили мины «на себя». Пример подавал сам командир, сапер, как говорят, от бога. Когда требовалась помощь профессионала высшего класса, лейтенант каким-то особым чутьем догадывался об этом и спешил на помощь. «Отойди-ка, браток», — говорил он солдату и, опускаясь на колени, принимался за работу. Если попадалась мина с секретом, объяснял и показывал, каким образом необходимо ее обезвреживать. Словом, давал наглядный урок.

Под стать командиру и его подчиненные. «От лейтенанта, — объясняли, — наука». Взять того же Вадима Фокина. Он со своей овчаркой Блек обезвредил сотни взрывоопасных предметов. Его верная помощница была [65] хорошо обучена, по праву считалась «специалистом» высокого профиля.

А однажды саперам пришлось принять бой. Наемники, как это нередко бывало, подстерегли на тропе. Из-за камней раздались очереди. Подбадривая себя криками, душманы надвигались с уверенностью, что не встретят сопротивления. Положение у саперов и в самом деле было критическое, но каждый понимал: дороги назад нет, именно здесь, у моста, они должны стоять до тех пор, пока не подоспеет подмога. Вот тут-то лейтенант Крымов и уберег от вражеских пуль двух своих подчиненных. А под конец схватки, когда мятежники, дрогнув, попятились назад, спасая жизнь командира, под пули бросился Вадим Фокин: от автоматной очереди его спас бронежилет...

* * *

Выполнив свой интернациональный долг, я возвратился в Ленинград. И здесь я хочу сказать об эпизоде, с которого начаты эти заметки. Когда я пришел на службу, меня ожидала командирская почта. Среди других писем — весточка от Василия Кахнича. Как и следовало ожидать, он, вернувшись из краткосрочного отпуска, еще с большей энергией стал выполнять свои обязанности. Горе не сломило солдата, не ожесточило его. Честно отслужив свой срок, Василий уволился в запас. Устроился на работу, поступил в техникум. Сердечно благодарил за участие и поддержку.

Эта весточка меня очень растрогала. Я думал о бывшем своем подчиненном Василии Кахниче, об отважном сапере Вадиме Фокине и его командире лейтенанте Крымове и в который раз убеждался, что истинная забота о людях не бывает безответной, иначе на какой бы почве она возникала. Уважение за уважение, доброта за доброту, любовь за любовь. Такова суть армейского братства, прошедшего еще одно испытание на афганской земле.

Говорят, у человека в жизни есть свой багаж — бесценный груз прошлого. Если говорить о своем багаже, то добрую его часть составляют афганские впечатления. Проходит время, но они, эти впечатления, не теряют своей остроты и актуальности. Я часто к ним возвращаюсь, размышляю и рассказываю о событиях, происшедших на горячей земле, о мужественных и щедрых душой людях, оставивших глубокий след в моей памяти. [66]

Сержант запаса В. Федоров.
«Не беспокойтесь, мама!»

Ночью мне снился бой. Тот самый, когда мы нарвались на засаду на дороге.

Я уже не первый раз вижу этот бой во сне. И все время сознание стопорится на одном и том же моменте. Это когда наш уазик на бешеной скорости петляет между рваных воронок от снарядов...

И все видится точно так, как было тогда, в действительности. Разница лишь в количестве воронок. Во сне их почему-то оказывается гораздо больше, чем было на самом деле. И естественно, что само петляние между ними слишком затягивается...

Пули градинами взбивают пыль на дороге, впиваются в металл уазика, в лоскутья рвут брезент крыши, но они не впечатляют, все внимание сосредоточено на ожидании воронки. Той, самой последней, что рваными краями обозначена в самой середине дороги.

Вот она! Удар — и мы в воздухе. «Завал!» — мелькает в сознании, и я инстинктивно расслабляю все мышцы, становлюсь чем-то вроде мешка с тряпками.

До армии я всерьез и долго занимался велосипедным спортом. Термин «завал» как раз из той области. Нет ничего нелепее, чем оказаться в «завале», то есть в гуще падающих на тебя велосипедов и их седоков. В таких случаях мы предельно расслабляем мышцы и «ищем землю» — стремимся быстрее свалиться и лежать без движения, пока вся эта катавасия не закончится.

В машине я тоже расслабляюсь и «ищу землю» и тут же чувствую, как на меня всей своей тяжестью наваливаются сидящие справа прапорщики Самсонов и Чайка. Потом тяжесть разом отпускает и начинает рассеиваться облако пыли. На руках и на куртке у меня кровь. Ранен? Кажется, нет. Чья же тогда эта кровь?..

Машина попала в глубокий кювет, душманам нас не [67] видно, и они прекращают стрельбу. С их стороны густо тянет пороховым дымом, сквозь который тонкой, едва уловимой струйкой пробивается яблоневый запах.

— Вперед! — командует прапорщик Чайка, и мы пулей вылетаем из машины...

И тут я просыпаюсь. Всегда, когда вижу этот сон, как раз на этом месте просыпаюсь. С минуту лежу, прислушиваясь, как учащенно бьется сердце, С чего бы это оно? Может, перетренировался вчера?

На кухне позвякивает посуда, пахнет чем-то вкусным. Разве мама сегодня не пошла на работу? Ах да, нынче суббота, выходной день. У всей семьи выходной, кроме сестры Тамары. Она учительница, и у нее шестидневка. Я не слышал, как она ушла в школу.

За завтраком мама раза два пристально взглядывает на меня.

— Тебе опять война снилась? — — спрашивает она.

— Гм... Откуда ты взяла? Никакая не война.

— А ты не отпирайся, — улыбается папа. — Она у нас все равно что вещунья: все наши беды сердцем чует.

— И что же ты, мам, сегодня учуяла?

— А ты не смейся. Дергался во сне. И лицо все утро хмурое.

Я провожу ладонями по щекам и улыбаюсь. В самом деле, что это я? Мысли переключаются на предстоящие тренировки, а вечером предстоит несколько встреч с ребятами.

Квартира у нас небольшая, но светлая. Нигде я не чувствую себя так уютно, как дома.

Дом... Сколько раз там, в учебном подразделении, затем в Афганистане, где-нибудь в горах или в песках пустыни, мысленно я переносился сюда, домой, видел себя в кругу нашей семьи. Не знаю, кого как, а меня эти мысли не расслабляли, напротив, укрепляли дух, поддерживали в трудных ситуациях. А их, этих ситуаций, было немало. Хорошо, что родители о них не знали и не знают толком. Впрочем...

Как-то, порывшись в своих тайниках, мама достала и протянула мне пачку пожелтевших конвертов.

— Узнаешь?

Взглянул и удивился. Так это же мои письма, которые я писал со службы домой! Мама их все до единого сберегла. По месяцам и годам разложила и пачку резинкой перехватила.

— Зачем собирала-то? Что в них интересного? Писалось все наспех, на ходу. Времени свободного у солдата, [68] сама знаешь, кот наплакал. Да и писать я не мастак.

Мама улыбнулась, покачала головой. Сказала, что ей и этих коротеньких посланий было достаточно, чтобы понять состояние, какое было у меня, когда писал письмо. Ей, оказывается, и почерк многое говорил, и между строк она умела читать. А фразы, так те вообще с головой меня выдавали. Написал я, к примеру, что у меня все нормально, — значит, действительно все нормально, можно быть спокойной. А если еще добавил: «Не беспокойтесь, мама», — это уже настораживало родителей.

— В самом деле, ты у нас вещунья, мама.

— Все матери вещуньи, когда дело касается их детей. А кроме того, это ты сейчас, после службы, затвердел духом, а поначалу ребенок ребенком был и сам не замечал, как раскрывался в письмах... Ты возьми и перечитай их.

Я взял и, как выдалась свободная минута, просмотрел всю пачку.

Первые письма — из учебного подразделения. В них сплошной восторг: попал, как и мечтал, в десантники. На мне берет, тельняшка и красивые сапоги — ура! ура! ура!

Почти в каждом письме просил, чтобы кто-то ко мне приехал. Зачем? Но это и ежу понятно: истосковался. А еще очень хотелось показаться в новом виде. Сообщал и уточнял дату принятия присяги. Вот в такой момент знать бы, что за тобой, одетым во все парадное, с автоматом на груди, наблюдают родители! Умри, но большего счастья не придумаешь.

Идут просьбы прислать иголки, нитки, лезвия и...торт «Мишка»... В самом деле ребенок!

А вот впервые прошу не беспокоиться. Когда это письмо писано? В феврале 1984 года. Все ясно. Мы как раз готовились к парашютным прыжкам...

А вот первые письма из Афганистана. Они почти ничем не отличаются от предыдущих, И даже местного колорита в них нет. Почему? Ну, во-первых, нас долго и настойчиво втягивали в новую обстановку, учили, тренировали — почти все время на это уходило. А во-вторых, не так просто было разобраться во всем. В той же местной природе и тем более в людях.

Все было непривычно и странно. Только что высились скалистые горы или пугающе открывалась глазу пустыня, и вдруг — оазис, похожий на сказочный уголок, где все утопает в зелени, и воздух до опьянения чистейший, [69] и такая тишина вокруг, что сам себе кажешься оглохшим.

И люди, конечно, разные. Большинство очень приветливые, доброжелательные. Но есть и заблуждающиеся и даже враждебно настроенные. С ними-то и приходится вступать нам в бой...

Как-то наша группа взяла в плен душмана. Это был совсем молодой паренек. Мы ожидали увидеть на его лице озлобленность, ненависть или, на крайний случай, отчаяние обреченного человека. Ничего подобного. Он был растерян, удивлен, что на него не набрасываются, не подвергают его пыткам, а, напротив, с интересом расспрашивают: кто он и что он, где семья, почему воюет? Отстаивает свою землю? А от кого? Республика как раз и борется за то, чтобы у него была своя земля, была свобода...

Парень слушает переводчика и старается понять смысл того, что ему говорят. Жаль было его. Обманутый, затравленный баями, он взялся за оружие, не понимая, что поднял его против своего же народа...

Одним словом, сложная обстановка была в Афганистане. Я просто не знал, как об этом можно рассказать в письмах. Вот если бы сесть однажды вечером за стол, когда вся семья в сборе, когда никуда не надо спешить и тебя слушают... Впрочем, семья — это само собой. Куда важнее прийти бы в школу, где когда-то учился, или в ПТУ — вот ребятам-то полезно было бы послушать...

Забегая вперед, скажу, что я выполнил это свое намерение. То есть побывал (и не раз) и в школе, и в ПТУ. Интерес у подростков к армии большой, но многого они не понимают. Ведь у меня тоже когда-то было неверное представление о некоторых сторонах службы.

Взять, скажем, дисциплину или командирскую требовательность. Даже в учебном подразделении мне больше нравились те сержанты и офицеры, которые относились снисходительно к нашим проделкам. А вот в Афганистане притягивали к себе именно волевые и требовательные. Ведь боевая обстановка поблажек никому не дает и заставляет взглянуть на весь уклад солдатской службы с более определенных, жестких позиций...

Я сижу на открытой солнечной площадке и смотрю на дорогу, проходящую в нескольких сотнях метров от нас. Впрочем, это не столько дорога, сколько обыкновенная, еле заметная тропа. Но это смотря для кого.

Для местных жителей она так же четка и определенна, как для европейца широкая междугородная трасса. [70]

— Как там солнце, на закат потянуло? — спросил Женя Калягин.

— Нет. Как раз в самом зените.

— Вот ведь как... Оно же и час, и два, и три часа назад было в зените!

У ног Стрючкова раза два пискнула рация. Андрей встрепенулся.

— Капитан Кушкис вызывает, спрашивает: как на нашем участке? — поворачивает он ко мне голову.

— Передай, что все по-прежнему.

Андрей передает и тянется за фляжкой. Женя Калягин отстраняет его руку:

— Не время еще. Ты уже и так два лишних раза прикладывался. Лучше тушенку пожуй.

— Сам жуй ее, если тебе так хочется.

— Всё, никаких разговоров! — упреждаю я их возможную перепалку.

У меня от жары спеклись губы, а в глазах резь от песка и от марева, плещущегося над ближними барханами. Горизонт вообще утонул в горячих струях воздуха. Тут гляди и гляди — целый караван может подойти вплотную и не заметишь как.

— Лучше бы два боя в горах, чем сутки в пустыне, — говорит Калягин.

— Смотря какие горы, — возражаю я. — Как попадутся осыпи...

— Да, осыпи — это тоже не мед.

— Ты бы лучше поспал, — сказал я ему. — Тебе через полчаса сюда, на площадку.

Опять пискнула рация. Капитан Кушкис передал, что наше дежурство продляется еще на двое суток. Вот тебе раз! А как же с водой? Воды не будет, велено экономить ту, что есть. А что у нас есть? Проверяем свои фляжки. Воды осталось мало...

Прошли еще двое суток. Мы уже ничего не ели, а водой смачивали только губы. Время дежурства уменьшили вначале на одну треть, а затем вдвое. Пытались углублять свою яму, чтобы добраться до прохладного песка, но потом и на это не стало доставать сил.

— Караван! Вижу караван! — вскрикнул однажды Стрючков и потянулся к микрофону рации.

— Подожди, — сказал я. — Давай прежде точно выясним, куда он направляется.

Конечно же, никакого каравана и в помине не было. Обычный мираж или галлюцинация.

В пустынях это бывает, и в общем-то ничего страшного [71] в этом нет. Однако я до срока сменил Андрея, а Женя Калягин дал ему глоток воды из своей фляжки. Стрючков был моложе нас, и мы оба чувствовали свою ответственность за него.

Капитан Кушкис еще раза три запрашивал, как у нас дела. А потом сообщил, что вертолет за нами вылетел, но он прежде снимет вторую группу, а уже потом нас.

— Как, выдержите? — спросил капитан.

Я передал этот вопрос Калягину и Стрючкову. Оба кивнули согласно головой... А вскоре прилетел и вертолет.

Вспоминаю, что как раз накануне выезда на это задание я в письме к родителям просил их не беспокоиться...

Итак, через одно-два письма мелькает фраза: «Не беспокойтесь, мама, папа!»

И вдруг в это жесткое правило вклинилось исключение. Перед самым тяжелым боем, какой мне до сих пор частенько и видится наяву, и снится, я не высказал этой просьбы. Точнее, даже самого письма не написал.

Все случилось внезапно, стремительно, то есть так, как чаще всего и происходит на войне. По одной из дорог должна была пройти большая колонна машин с продовольствием, медикаментами и строительными материалами. Предстояло срочно разведать маршрут, так как предполагалось, что в этом районе появилась сильная банда душманов.

Команду комплектовал капитан Яишников.

— Рацию можно не брать, — сказал он мне, — ваша задача — только проскочить по дороге. Быстро в машину!

Однако я метнулся по пути в свою палатку и с ходу схватил рацию.

— Своевольничаете, — выговорил мне наш командир взвода старший лейтенант А. Пильников, уже сидевший в машине.

— Вперед! — скомандовал водителю сержанту Сергею Михайлову прапорщик Сергей Чайка, и наш уазик сразу же набрал скорость. А водитель у нас классный. Отчаянный парень. В какие только переплеты ему не приходилось попадать, и всегда благодаря его мастерству рейсы заканчивались благополучно.

— Так, задача всем ясна? — повернулся к нам старший лейтенант Пильников. — Проносимся по дороге, засекая все подозрительное. Особое внимание «зеленкам»... [72]

Офицер посмотрел на прапорщика Чайку, как бы ища у него поддержки. Тот согласно кивнул головой.

Пильников у нас был недавно, опыта у него поменьше, чем у многих прапорщиков и сержантов, но, к его чести, он не стеснялся спрашивать, что ему не ясно, у подчиненных.

— Внимание! — крикнул Михайлов. — «Зеленка»!

«Зеленками» мы называли кусты и деревья, близко подступающие к дороге. В них-то как раз и любят прятаться душманы.

Дорога резко пошла вниз, а затем более полого вверх. И вот в этом месте грохнули выстрелы. Можно было бы рвануть машину назад, за скалу, но разведчики во всех случаях предпочитают рывки вперед. Дерзость ошарашивает противника. К тому же у нас приказ: разведать всю дорогу.

Вот тут-то и показал себя водитель Сережа Михайлов. Ах, как неслись мы под пулями, осыпавшими дорогу, звеневшими о металл машины, рвавшими брезент нашей крыши!

И мы пронеслись бы мимо «зеленки», если бы не злополучные воронки. Они буквально изрыли всю дорогу. Машина то и дело петляла между ними, и мы уже было проскочили опасный участок, но здесь-то как раз и возникла эта, последняя, воронка...

Когда рассеялась пыль, я осмотрелся и обратил внимание, что моя одежда в крови.

— Самсоныч, смотри, на мне кровь. Откуда бы это?

Но молчит Дима Самсонов и все ниже и ниже склоняет голову в проем между передними сиденьями. И тут я вижу, что его затылок — сплошная рана.

— Убит Самсоныч, — не то спрашивая, не то утверждая говорит Акимов.

— Все из машины! — командует прапорщик Чайка, и Пильников не мешает ему. Чайка говорит, что надо немедленно развернуть рацию. Как хорошо, что я все же в последний момент прихватил рацию!

Выбрасываю антенну влево, на склон придорожного холма. А противовес куда? Его не забросишь, его надо отнести. Бегу к дороге. И сразу же сзади раздается треск винтовок и пулемета.

— Куда? Куда тебя понесло?! — кричит Чайка. Но медлить ни минуты нельзя. Душманы засекли нас и теперь, по-видимому, пытаются обойти. Пильников приказывает мне быстрее связаться со своими, а другие воины занимают оборону. Я включаю рацию, но в телефонном [73] режиме она не берет, а телеграфный ключ вдребезги разбит пулей.

— Связь! Где связь? — торопит старший лейтенант Пильников.

— Связь! Что там со связью? — не отступает от моего корреспондента в лагере капитан Яишников.

Впрочем, о том, что творилось в это время на базе, мы могли только догадываться. Ведь по времени должны были уже выйти на связь, но доклада от нас не поступало. Значит, что-то не в порядке. Потом-то нам рассказали, как разворачивались события. Капитан Яишников, естественно, доложил по команде, что нет связи со старшим лейтенантом Пильниковым. С афганского аэродрома поднялись два вертолета, наготове и наши. Объявляется тревога водителям БМП. Колонна боевых машин пехоты со стрелками на броне ждет команды у ворот базы...

Душманы наседали. В любую минуту они могли окружить нас.

— А не махнуть ли нам, командир, через дорогу, вон к тем дувалам? — оторвавшись на миг от пулемета, спросил старшего лейтенанта Пильникова прапорщик Чайка.

До дувалов было не менее трехсот метров открытой местности, И только чудом нам удалось преодолеть это пространство без потерь. Чайка сразу же организовал круговую оборону, а Пильников помогал мне распутать провода антенны и включиться в связь.

Душманы принялись обстреливать нас из гранатометов. Возясь с рацией, я боковым зрением отмечал места падения гранат. Пятая упала прямо у моих ног. Она на излете задела стабилизатором за яблоневую ветку, склоненную через дувал, хвостом вниз плюхнулась рядом и... не разорвалась. Я не сразу сообразил, что это упало рядом. А когда увидел гранату, как-то и не подумал о взрыве. Меня беспокоила только связь.

А наши отстреливались. Чайка отражал натиск с левого фланга, Михайлов и раненый Хисматулаев не подпускали душманов справа, а двухметровый богатырь Саша Акимов бил тех, кто наседал с фронта, через дорогу. Схватка длится уже тридцать минут. Я продолжаю крутить ручки настройки и «тормошить» эфир.

Вдруг уловил знакомый позывной. Это работал радист соседнего подразделения. Передал ему, что следовало, а вскоре и на своего корреспондента вышел. Уже через пять — семь минут над нами появились афганские, [74] а затем и наши вертолеты. А еще минут через пятнадцать мы услышали нарастающий гул моторов на дороге.

— А вот и наша броня гудит! — вскричал Акимов.

Не так-то просто было машинам преодолеть вражеский заслон, но они все же пробились...

* * *

— А что ж ты нам не намекнул на этот эпизод? — спросил папа, когда я как-то рассказал об этом бое.

— Волновать не хотелось.

Недавно я получил от Акимова письмо. Спрашивает, помню ли я тот дувал и ветки яблонь над ним. Они, кажется, тогда очень красиво цвели... [75]

Младший сержант запаса А. Евстафьев.
У большого огня

— Замерз? — спросил дневальный, когда я после двухчасового патрулирования на нашей горе тихо, так, чтобы не разбудить ребят, втиснулся в палатку.

Вместо ответа я зябко передернул плечами.

— А вроде не очень холодно, — сказал дневальный. — Впрочем, это может здесь, в низине, несколько потеплее, а там, на горе, еще, видно, и ветерок тянет.

Он предложил мне раздеться и лечь в постель, так быстрее согреюсь. Я сказал, что лучше посижу у печки, и подошел к «буржуйке», сделанной из железной бочки из-под бензина.

Дневальный вышел из палатки и вскоре вернулся с охапкой дров. Огонь быстро запылал, и тотчас загудело и запело в трубе. Я даже оглянулся: не разбудят ли эти звуки спящих солдат?

Я с детства любил смотреть на огонь, на нескончаемую пляску язычков пламени. Дома, если удавалось выбраться куда-то за город, как говорили у нас в бригаде, — «на природу», обязательно разводил костер, даже если было тепло. У огня чувствуешь себя уютно, само собой рождается спокойствие, все недавние заботы, печали отлетают прочь. Под пляску огня хорошо думается...

Тогда, в палатке, я все свободное время просидел у «буржуйки». Дневальный часто выходил на улицу, прохаживался вдоль палатки, потом его сменил другой, но тот почти не подходил ко мне...

Об этих часах патрулирования и сидения у печки я рассказал ребятам, когда нас с моим товарищем по работе и по службе в Афганистане Володей Федоровым пригласили в ПТУ, где мы с ним когда-то учились. Ребят интересовало все, что касается армейской службы, особенно наше пребывание в Афганистане.

Правда, беседа состоялась не сразу, а после торжественной [76] линейки, на которой Володя выступил с хорошей речью. Он очень складно и убедительно говорил о тех высоких требованиях, какие предъявляет к солдату служба в армии. Это и знание боевой техники и оружия, и овладение политическими знаниями, и постоянное физическое закаливание.

О политической подготовке он, например, сказал так:

— Поверьте, можно быть сильным, но совсем слепым. Много ли толку от силы слепого в драке? Политический кругозор — это глаза, позволяющие распознавать и ненавидеть врага, сознательно и с высокой ответственностью выполнять свой воинский долг.

Эти слова очень понравились нашим слушателям. Они даже зааплодировали.

Потом нас с Володей повезли по классам, стали показывать новую технику, отчего мы приходили в восторг — так все здесь за последнее время изменилось. А в заключение и состоялась запомнившаяся нам беседа. Какие только вопросы ребята не задавали! Подробно, например, расспрашивали об оружии и его качестве, каким оружием мы сами владеем, И тут Володя, конечно, поразил ребят. Ведь он десантник и практически может водить машину любой марки, владеет разными видами оружия. А в Афганистане он, как, впрочем, и многие наши ребята, почти всеми иностранными системами оружия овладел. А ведь встречали мы в трофеях и английские, и французские, и американские, и западногерманские, и итальянские, и израильские изделия.

Ребята просили нас рассказать и о боях на афганской земле, о мужестве советских воинов. Вот о каком случае поведал учащимся Володя Федоров.

Наша рота попала в окружение и семь суток держала оборону. Только на восьмые сутки ей удалось вырваться из кольца. Самое трудное в этой ситуации было то, что в роте не осталось ни капли воды, а всякие попытки сбросить емкости с водой оканчивались неудачей. И к реке никак нельзя подойти — ни днем, ни ночью. А жара стояла под пятьдесят градусов...

На первый взгляд в этом эпизоде вроде ничего героического не было. Просто следовало стойко держаться, пока не подойдет подмога. Но одно дело выдержать вражеский огонь и совсем другое — жажду. Некоторые буквально теряли сознание. Тут, как признавались афганские ребята, даже они, привыкшие ко всякого рода лишениям, вряд ли бы выдержали... [77]

Но больше всего меня в Афганистане удивляли наши водители, перевозившие продовольствие, строительные материалы, медикаменты и многое другое как из нашей страны в Кабул, так и из Кабула в дальние провинции республики. От них вроде бы никакого героизма не требовалось. Веди себе машину — и все. Тем более что в колонне, как правило, и танки идут, не говоря уже о мотострелках, которые готовы и атаку отбить, и снайпера обезвредить. Но не надо забывать, что душманы постоянно используют мины, которые действуют от дистанционного управления. И никто не знает, какие машины им взбредет в голову взорвать.

Вот и представьте себе шофера, который ведет машину по узкой горной дороге, где нужна неимоверная собранность, а тут еще нет-нет да и мелькнет у него мысль о том, что враг в эту секунду, возможно, нажимает кнопку дистанционного управления миной...

Мне приходилось видеть шоферов, которые после такого рейса буквально валились с ног от изнеможения. Однако при этом никто из них ни разу не пожаловался на свою долю. Более того, скажи им, что надо снова в рейс, и они без звука встанут в строй добровольцев.

Кстати, вот это мужество и самообладание водителей особенно восхищало наших афганских друзей. Как-то наш взвод несколько дней работал на аэродроме — разгружал самолеты. В тот день пришла большая партия грузов и для афганцев, и для нас — подарки к Новому году. Большая часть этих грузов предназначалась для одной из дальних провинций. Колонна формировалась тут же, на аэродроме. Водителями транспортных машин в основном были совсем молодые ребята, сделавшие по здешним дорогам всего по одному-два рейса. Но никто из них не унывал. Они шутили, балагурили, как будто о трудном, опасном рейсе вовсе и речи не шло...

Об этих ребятах я тоже рассказал пэтэушникам. Но они настаивали, чтобы мы и о себе что-то сообщили. А что мне сказать о себе? Особых опасностей у нас не было. Разве что когда колонной из Термеза добирались до Кабула, вот тут несколько раз попадали в переделки. Но воевали больше мотострелки, а мы, как и водители, в атаки не ходили. Только один раз комбат майор Булава дал команду обстрелять из зенитной установки склон одной горы.

А вот нести ночной караул действительно опасно. Радиостанции при всем желании трудно до конца скрыть [78] от посторонних глаз. Вот мы и охраняли их. Вначале ставили часовых, а потом организовали патрулирование, так как это давало большую свободу действий. Бывали случаи попыток нападения. Однажды диверсанты зажигательными пулями подожгли наши палатки, но, к счастью, жертв не было.

Наслушавшись о смелых боевых делах ребят из соседних подразделений, мы часто жаловались на свою судьбу. Однажды командир взвода лейтенант Владимир Григорьев, послушав нас, сказал:

— А вы не задумывались, почему мятежники почти не применяют авиацию? Нет самолетов? Чепуха! Только захоти — и самолеты у них будут. Но, видимо, побаиваются они зенитчиков и не хотят испытывать судьбу. Значит, не зря мы службу несем...

Интересный вопрос задал нам веснушчатый паренек. Он спросил:

— Очень ли тоскливо на душе, когда ты находишься далеко от дома, от родины?

Чудаки ребята! Армейский коллектив скучать никому не дает. Ведь рядом с тобой настоящие товарищи. Именно в армии и начинаешь понимать суть мужской дружбы, когда и радости и тяготы делишь с боевыми друзьями, и койки рядом, и еда из одного котла... А в боевых условиях армейская дружба закаляется еще больше. Общая опасность, сознание, что товарищ всегда придет на помощь, так сближают людей, что иные потом всю жизнь переписываются, ездят друг к другу в гости. Часто вспоминаются и афганские ребята, с которыми приходилось вместе участвовать в боях. Все думаешь, как они там? А когда Афганистан по телевизору показывают, вдруг чувствуешь, как тебя охватывает тоска...

Конечно, домой тянет. Где бы человек ни находился, малая родина притягивает его к себе, мысли о семье, о родных, товарищах по работе не могут не волновать солдада... В начале очерка я уже рассказывал, как после патрулирования долго сидел в палатке у печурки. О многом тогда вспомнилось. Пытался, например, представить нашего Михалыча — так мы называем бригадира Николая Михайловича Курусева, хотя по возрасту он всего лет на восемь — десять старше других членов бригады. Даже мой учитель и наставник Борис Алексеевич Туманов так же его величает. Сидя у огня, я еще раз мысленно прочитал письма от Кости Алексеева и Сергея Коротченко, которые получил на днях. Сергей пришел [79] в нашу бригаду за полгода до моего ухода в армию. Он уже отслужил срочную, житейски был опытнее меня, однако охотно принял мое шефство над ним. На миг представил, как после увольнения приду в свой цех, в свою бригаду. Ребята, конечно, начнут жать до посинения руки, тискать бока, а потом подведут к верстаку, за которым я работал до призыва в армию...

Все эти чувства и мысли мы с Володей Федоровым, конечно, передать нашим слушателям не смогли. Новее же о многом рассказали. И как нам показалось, ребята остались довольны теми ответами, которые мы давали на их многочисленные вопросы. [80]

Сержант запаса С. Плавский.
Во имя высокой цели

Случилось это в провинции Газни. Мы находились там по просьбе подразделения афганской армии, проводившей операции по очистке района от многочисленных и сильных банд душманов.

Места эти не очень плодородные, они ожили лишь тогда, когда с помощью нашей страны там были проведены большие ирригационные работы, позволявшие экономно, по-хозяйски использовать ценное богатство Афганистана — воду.

Водопровод был укрыт под землей, что предохраняет воду от испарения под палящим афганским солнцем и дает, таким образом, дополнительные ресурсы влаги. Хозяйства дехкан после этого ожили и стали набирать силу. Это, разумеется, не могло понравиться душманам. В подступавших к долине горах они оборудовали в специальных штольнях склады оружия и боеприпасов, что позволяло им поддерживать высокую живучесть своих отрядов.

Бывало, вступив в бой с подразделением афганской армии или советскими воинами, отряд душманов терпел полный разгром. На поле боя оставалось все их оружие. Но вот проходила неделя, вторая, и вооруженные до зубов банды появлялись вновь. Причем были они многочисленными и неплохо подготовленными в военном отношении. Отряды вели бои в разных местах, однако действовали слаженно. Видимо, их направляла одна рука.

Вот почему наше командование придавало этому особое значение. Следовало найти и уничтожить их базы снабжения. Поэтому предстояло обследовать близлежащие горы и все ущелья. Начали эту трудную работу с восходом солнца, а вечером спустились к подножию на отдых, оставив в горах посты наблюдателей. [81]

Поужинав, мы уже готовились к отдыху, когда с одного из афганских постов сообщили о движении группы вооруженных людей в количестве семи человек. Командир подразделения не торопился поднимать весь личный состав. Он решил проследить, куда направляется группа, определить ее намерения. Было и еще одно важное обстоятельство. По сведениям афганской разведки, в горах, которые нам предстояло прочесывать, находится душманская база оружия, боеприпасов и продовольствия. И командир надеялся, что группа душманов, если за нею проследить, может вывести на эту базу.

Выполнить задание было поручено старшему лейтенанту Михаилу Эфендиеву. С ним пошли рядовой Александр Крупский, младший сержант Роман Галустов и я. Перед нами поставили задачу проследить путь следования душманов. Однако обстоятельства вскоре изменились, получилось не так, как мы рассчитывали. Душманы изменили направление движения, и в одном месте, огибая скалу, мы столкнулись с ними.

Услышав автоматную очередь, я поднял голову и увидел группу бородатых людей, одетых в цветные халаты. Тут же упал за камень и нажал на спусковой крючок автомата. Залегли за камнями и мои товарищи. Притаились и душманы.

Поднимаясь в гору, мы несколько растянулись. Идти с грузом-то тяжело! Поэтому, когда началась перестрелка, старший лейтенант Эфендиев и рядовой Крупский находились на террасе, расположенной выше. Надо было прежде всего догнать Эфендиева. Ведь рация, по которой он может передать донесение в штаб, у меня за плечами.

— Прикрывай меня, а я прикрою тебя, — договорились мы с Галустовым.

Роман дал очередь. Под ее треск я перебежал за другой камень и тоже дал очередь. Так мы вскоре оказались около своих.

Стали внимательно наблюдать. По выстрелам поняли, что тут не семь бандитов, а раза в два больше. Вероятно, группа, которую обнаружил пост боевого охранения, встретила другую, и они соединились.

Душманы залегли на террасе. Продолжая вести огонь, они медленно отходили за перевал. Это дало возможность Михаилу Эфендиеву подготовить данные. Я передал их на батарею, и вскоре на бандитов обрушили огонь наши гаубицы. Большая часть душманов [82] сдалась в плен, а остальные словно сквозь землю провалились. Вот что значит хорошо знать горы...

Это не единственный случай, когда я видел в бою лицо врага. Было ли страшно? Думаю, что в бою каждый испытывает это чувство. Другое дело, как человек ведет себя в такой экстремальной ситуации. Один теряет голову и поддается этому чувству всецело, а другой соберет волю в кулак и действует, как велит ему долг, честь воина, достоинство настоящего мужчины.

Я помню первый свист пуль над головой, помню каждую схватку с врагом, в которой участвовал, когда проходил службу в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане. И ни разу не видел, чтобы кто-то из наших воинов поддался страху и забыл о долге, о своих обязанностях. Наши ребята умеют преодолевать страх.

Но бывают обстоятельства, которые в одиночку осилить почти невозможно. Однажды вечером Панкратова, Апанасова и меня вызвал старший лейтенант Эфендиев.

— Едем к десантникам, — сказал он. — Вместе с ними полетим прочесывать долину. Батарея пойдет своим ходом.

Что касается нас, солдат, то мы были готовы уже через пять минут, хотя на этот раз пришлось взять три запасных аккумулятора, увеличить запас боеприпасов. Никто ведь не знал, сколько времени продлится наш путь, в каких условиях его придется преодолевать.

Как потом выяснилось, запас оказался совсем не лишним. Вертолеты высадили десантников и нас прямо на вершину горы, справа от ущелья, которое предстояло прочесать и очистить от душманов. Невдалеке шли две афганские роты. Мы держали с ними непрерывную радиосвязь, информируя о том, что видим, где находимся, что делаем.

В начале пути никаких препятствий нам никто не чинил. Ущелье было пустынно. Через несколько километров, на берегу речушки, мы увидели шатры кочевников. Поодаль раскинулись еще два таких же убогих хуторка.

Кочевники встретили нас приветливо. Угостили лепешками, ягодами тутовника. Душманов они не видели и очень этому радовались.

— Век бы их не видеть, — сказал седой старик. — Жить надо по-человечески, а не по-волчьи.

Мы продолжали свой путь по горам. Километров через двадцать я принял по радио сообщение, что в нашу сторону движется большой отряд душманов. [83]

— Надо как можно скорей выйти вон к тем двум вершинам, сжимающим ущелье, — сказал командир.

Вершины эти были вроде совсем недалеко. Но мы-то знали, как обманчивы в горах расстояния. Пройден уже не один десяток километров, но конца еще не видно. А идти очень тяжело. Мучает жажда, которую, кажется, не заглушить никакими силами. Оттягивают плечи радиостанция, три запасных аккумулятора, оружие, боеприпасы. Я должен поддерживать связь с подразделениями, действующими на склонах слева и в центре. Надо то и дело докладывать командиру о действиях соседей, сообщать о своих действиях, о том, что слышу корреспондента и принял сообщение.

Сухость во рту затрудняет дыхание, глотаешь воздух, а он вроде бы не проходит в легкие. Языком трудно пошевелить. Он как бы окаменел. Ребята поняли мое состояние и решили помочь.

— Возьми, Станислав, сахар, — подал мне кусочек рафинада рядовой Рачкис. — Положи под язык, легче станет.

И правда, сахар вызвал слюну, говорить стало легче. По примеру Рачкиса отдали сахар и другие.

— Самим ведь тоже трудно, — пробовал я отказаться.

Но в ответ услышал:

— Ну ладно, ладно. Мы-то знаем, кому сейчас трудней...

В намеченный пункт мы пришли вовремя, закрыв душманам дорогу к базам. И тут они напали на нас. Произошло это уже вечером. Схватка была жаркой, но непродолжительной. Наступившая темнота не позволила применить оружие, и бой вскоре затих.

А утром операция продолжалась. Но теперь нам было гораздо легче. Передав на батарею данные для стрельбы, мы вызвали на головы врагов мощный огонь, который решил судьбу этого довольно крупного отряда душманов.

Два года я был рядом с афганцами. Вместе с ними делил опасность, пил из одной фляги, смеялся, веселился, огорчался. Рабочие-афганцы находящегося рядом транспортного предприятия, их дети ходили к нам в клуб на просмотр новых фильмов. Эти встречи еще больше сближали нас, напоминали о той высокой цели, ради которой мы находимся в дружественной стране. [84]

Старший лейтенант А. Коблов.
Мужество

Случилось это вскоре после моего прибытия в Афганистан. Поднятая по тревоге, наша рота пробиралась по горам к месту, где по сообщению афганских товарищей находилась база крупного отряда душманов, терроризировавших население близлежащих кишлаков. Стояла неимоверная жара, а на мне килограммов тридцать разной поклажи. Куртка покрылась солью, мучила жажда, хотелось присесть хоть на пять минут, чтобы немного отдышаться.

В одном месте, где нужно было подняться на выступ, я подумал: «Может быть, обойти?..» И тут вдруг вспомнилась картина раннего детства. Вместе с друзьями по двору гоняю мяч. Размахнувшись, пытаюсь как можно сильнее по нему ударить, но вместо мяча попадаю по камню. Страшная боль пронизывает все тело. Я сажусь на землю и, прижимая ногу к животу, горько плачу. Подбегает мать, поднимает меня и говорит:

— Ну не хнычь. Будь мужественным, терпи.

Я пересиливаю боль, сжав зубы терплю. Мужчина должен уметь терпеть», — учил меня отец.

Вспомнив это, я внутренне собираюсь и лезу в гору. Справа и слева мои подчиненные. Им тоже очень тяжело, но, несмотря ни на что, они идут вперед, строго выдерживая направление, которое я им указал. Более опытные подбадривают новичков, в особенно сложных местах берут часть их груза на свои плечи.

А потом был бой. Он длился недолго. Не выдержав дружной атаки советских воинов, душманы стали разбегаться. Часть из них была пленена.

Здесь все решило мужество. Оно не позволило нам расслабиться, дало возможность собрать силу воли и действовать решительно и дерзко.

Я хочу более подробно рассказать о мужественных людях, их мастерстве, смелости и отваге. [85]

...В Асланабадском ущелье в трудном положении оказалось подразделение афганской армии. Наши боевые товарищи попали в засаду и нуждались в срочной поддержке и помощи. Подразделение поднялось по тревоге и двинулось в путь. В состав боевого охранения вошли и артиллерийские разведчики — сержант Анатолий Шерохимов, рядовой Владимир Анисимов и я.

Наша работа очень хлопотливая. Числимся артиллеристами, а в бой идем в первых рядах, вместе с пехотой. Иногда даже приходится выдвигаться вперед пехотинцев. И нагрузка в бою у нас бывает подчас двойная. Надо засекать цели и передавать данные на батарею. Это мы обязаны делать, как артиллерийские разведчики. И в то же время приходится отбиваться от наседающего противника или наступать, а значит, участвовать в бою вместе с пехотой.

Передовой отряд шел ускоренным маршем. Мы понимали, что каждая минута обходится афганским товарищам очень дорого. Ведь отряд душманов превосходил их и по численности, и по оружию.

Предвидя, что к афганскому подразделению может подойти подмога, душманы подготовили засаду и на нашем пути. Организовали ее со знанием дела, с учетом местности и появившихся новых возможностей. Дело в том, что к душманам подошло сильное подкрепление, позволившее вести бой на двух направлениях, не опасаясь ударов с тыла или флангов.

Засада, как известно, рассчитана на внезапность. Она строится так, чтобы противник попал как бы в мешок. Все это учли и душманы. Они оборудовали огневые точки на возвышенностях справа и слева, спрятали пулеметы за камнями. Но расчеты врага все же не осуществились. Правда, рота попала в тяжелое положение, но сумела нанести ответный удар. Как только душманы открыли огонь из всех видов оружия, воины бросились на сближение и смяли первые огневые точки. Завязался рукопашный бой. На рядового Петра Коровина из-за скалы выскочил бородатый душман с ручным пулеметом. Он намеревался зайти нашим воинам во фланг и оттуда, с удобной позиции, бить наверняка. Но Коровин успел опередить. Тут же из-за камня вывернулся второй. И опять более проворным и сообразительным оказался рядовой Коровин.

Солдат осмотрелся, рядом никого не было. Собрал оружие душманов и перебежками направился к отбивавшему [86] вражескую атаку взводу. А здесь были свои заботы. Сражен снайпером пулеметчик. Бандиты тут же поднялись и пошли в атаку. Но пулемет молчал недолго. За него лег сержант Анатолий Шерохимов. Артиллерийский разведчик оказался и умелым пулеметчиком. Меткие очереди прижали душманов к земле. Воспользовавшись этим, командир роты решил отвести взводы и занять более выгодную позицию. Прикрывать этот маневр командир поручил сержанту Анатолию Шерохимову.

Сержант Шерохимов был моим помощником во взводе. Мне нравились его хозяйственная хватка, рассудительность, умение держаться с подчиненными. Анатолий находился со всеми в дружеских отношениях, но никого не выделял и тем более никому не давал повода злоупотреблять этой дружбой. Ему легче, чем другим, давалась служба в трудных афганских условиях. Узбек по национальности, с детства знающий, что такое палящее солнце, как дорога в этих условиях капля воды, он многим помогал дельным советом, личным примером.

Я с первых дней совместной службы высоко ценил эти его качества. Но в тяжелом бою, каким оказался этот бой, я видел Шерохимова впервые. И был восхищен тем, как быстро он ориентируется в меняющейся обстановке, как безошибочно действует. Это он первым обратил внимание на то, что наш пулемет вдруг замолчал.

— Я этого парня в бою видел не один раз, — пояснил потом сержант. — Знал, что без причины он огня не прекратит. Значит, что-то произошло...

Заняв место пулеметчика, Шерохимов помог роте отойти на выгодный рубеж и там закрепиться.

Можно много привести примеров мужества и стойкости советских воинов на афганской земле. Служил в нашем подразделении старший лейтенант Андрей Ковалев. Невелика была должность, которую он занимал. Но его знали и ценили в полку все. Я, например, чувствовал себя более уверенно, когда работал вместе с Ковалевым. Знал, что он никогда не подведет. Помню, получили мы задание высадиться с вертолетов в долине и оказать помощь воинам, на которых напали душманы. Наши воины двигались своим ходом, а пехота и мы, артиллерийские разведчики, вылетели на вертолетах.

Душманы встретили нас огнем еще в воздухе. Но высадились мы организованно, дружно вступили в схватку с врагом. И вскоре заняли гряду высоток, господствующих [87] над местностью. Почуяв опасность, душманы стали отходить. Мы открыли по бандитам ураганный пулеметный и автоматный огонь. Вертолеты нанесли по врагу ракетно-пулеметный удар, и банда рассеялась.

Ночь провели на занятых ранее высотах, а утром начали прочесывание долины. Знали, что наверняка душманы прячутся в садах, рощах, на рисовых полях. Поэтому двинулись, соблюдая предельную осторожность.

Вечером враг был обнаружен. Душманы встретили нас сильным минометным, ракетным и ружейным огнем. Командир роты приказал мне вызвать артиллерийский огонь. И вот тут-то во всем блеске показал свое мастерство старший лейтенант Андрей Ковалев. Огонь воины открыли моментально, снаряды ложились точно в цель. Мои корректировки принимались без промедления. Бандиты были разгромлены.

Многие в нашей части восхищались мастерством Ковалева, но не все знали, каким трудом оно достигнуто. Старший лейтенант не давал себе покоя ни на минуту. Он все время что-то изучал, что-то разбирал или собирал. Андрей мог залезть в мотор машины, лишний раз перебрать и почистить механизмы, еще и еще раз проверить готовность оружия и людей к бою. Он все время был с солдатами, и они искренне любили его.

Командование тоже высоко ценило старшего лейтенанта Андрея Ковалева. За отвагу и мужество, проявленные в боях при выполнении интернационального долга, его наградили орденом Красной Звезды.

Мне хочется рассказать еще о таком проявлении мужества, как взаимовыручка в бою. В армии говорят: «Сам погибай, а товарища выручай». Это правило стало традицией в нашей армии.

...Взвод артиллерийских разведчиков, находящийся на броне боевой машины, прикрывал участок дороги, по которой двигались машины с грузом продовольствия, промышленных и хозяйственных товаров для населения. Возле быстрой горной речушки засевшие за камнями душманы открыли по взводу огонь из минометов и гранатометов. Нам удалось сделать из пушки всего лишь Два выстрела. Третьего выстрела не последовало из-за перекоса снаряда.

И вот тут на выручку к нам пришел взвод лейтенанта Юрия Морева. Морев с первых бандитских выстрелов наблюдал за нами и, поняв, что у нас что-то неладное с пушкой, поспешил на помощь. И как ловко, как смело [88] он это делал! Я и сейчас вижу его разгоряченное боем лицо. Высунувшись из люка по пояс, он корректирует огонь орудия. Кругом треск пулеметных и автоматных очередей, а он крутится в люке, презирая опасность.

А мы в это время устраняем неисправность своей пушки. Секунды кажутся минутами... Но вот пушка исправна, и мы тоже открываем огонь по врагу.

А машины с грузами мчатся вперед, стремясь скорее вырваться из опасной зоны и без потерь доставить необходимые людям товары...

Подобных стычек с бандитами у нас было много. В них наши воины проявляли поистине массовый героизм. Они, как и солдаты Великой Отечественной, не щадили своей жизни ради правого дела, ради того, чтобы на земле дружественного афганского народа восторжествовали счастье и мир.

И тут мне хочется рассказать о подвиге одного нашего воина — рядового Кузнецова. В одном из жарких боев его тяжело ранило. Бандиты решили взять солдата в плен и стали осторожно подходить к нему. Кузнецов решил, что дорого отдаст свою жизнь. Он подпустил к себе душманов, а потом подорвал их и себя связкой гранат. За этот выдающийся подвиг рядовой Кузнецов был посмертно награжден орденом Ленина.

Навсегда останется в памяти однополчан и подвиг начальника артиллерийской разведки нашего дивизиона старшего лейтенанта Сергея Пономарева. Это произошло в районе города Ташкурган. Перед нами поставили задачу очистить окрестности города от душманов, засевших в горах и перекрывших пути подвоза продовольствия населению. Там у них были оборудованы склады с оружием, боеприпасами, продовольствием. Склады находились в пещерах, в труднодоступных местах.

Солдаты тщательно обследовали все ущелья, каждое укрытие, где можно оборудовать склад. В одном месте они обнаружили пещеру, в которой хранилось оружие. Уже первые минуты завязавшегося боя показали, что эта база имела для душманов особую ценность. Они с остервенением бились за каждый метр пути, ведущего к пещере. Тесня душманов, наши воины все ближе и ближе подходили к складу.

Старший лейтенант Пономарев был корректировщиком артиллерийского огня при одном из стрелковых подразделений. Когда до входа в пещеру оставалось метров сто, Сергей начал двигаться к цели по-пластунски. Он пробирался от камня к камню, затаиваясь при [89] каждой автоматной очереди, посылаемой в его сторону. Но душманы вели огонь в разных направлениях. Поэтому в какие-то минуты они оставляли старшего лейтенанта без наблюдения. Это дало возможность Пономареву подползти к пещере на расстояние броска гранаты. И Сергей умело воспользовался этим. Выбрав удобный момент, он приподнялся на колени и ловко бросил гранату. Бросок оказался очень метким, можно сказать, мастерским. Граната разорвалась как раз в центре входа в пещеру. Вражеский огонь прекратился. Не теряя ни минуты, Пономарев вскочил и моментально оказался у входа в пещеру. Но бандиты быстро пришли в себя, и их огонь возобновился с новой силой. Душманы продолжали вести бой с прежним упорством.

Пономарев подошел к краю входа в пещеру, дал туда рассеивающую очередь из автомата и услышал, как кто-то вскрикнул. Сергей повторил свой маневр. Но и сам попал под разрыв вражеской гранаты.

Но это уже не спасло душманов. К пещере подоспели другие воины, и душманы сложили оружие. Подвиг старшего лейтенанта Сергея Пономарева был отмечен высокой государственной наградой — орденом Красного Знамени.

Мужество, как известно, издавна считается крыльями подвига, на который способны сильные люди. Это качество — неотъемлемая черта характера военного человека. Мужественные люди в форме советского солдата с честью выполняют свой воинский долг на земле Афганистана. [90]

Рядовой запаса А. Аверьев.
Небо одно на всех

Самолет набрал высоту и пошел на разворот. И тотчас в иллюминатор заглянул Лисий Нос с островерхими крышами деревянных домиков и плоскими серыми лысинами современных железобетонных зданий. Затем стекло прочертили верхушки сосен Сестрорецка. А потом во всю ширь улыбнулась Невская губа. Она и пригласила в салон полуденное солнце. Его лучи скользнули по узорному пластику обшивки самолета, пробежались по нашим тревожным лицам, заплясали по металлическому тросу и, наконец, уперлись в люк у хвостовой части машины.

В ту же минуту над дверью пилотской кабины зажглась красная лампочка. Посветила, словно осматриваясь, а вернее — высматривая кого-то, и уставилась на меня. В такт ее миганиям забасил ревун.

С крайнего сиденья поднялся инструктор. Он быстро прошелся вдоль кресел, внимательно вглядываясь в наши лица. Кому-то ободряюще улыбнулся. Кого-то похлопал по плечу. А на меня вроде бы и не глянул, но, как у всех, проверил подвеску парашютов, крепление фала. Когда оглядел каждого, шагнул к люку. Почти в то же время дверь подалась, и в ее проеме разверзлась бездна. Инструктор улыбнулся и поднял руку.

Это означало — надо встать с удобного кресла, пройти по твердому, прочному настилу салона, чтобы в следующее мгновение нырнуть куда-то вниз, где ни опоры, ни даже соломинки, за которую можно бы ухватиться в случае чего.

Разумеется, соломинку я придумал теперь, когда уже достаточно хорошо знаю, что такое прыжки с парашютом. А тогда, в свой первый полет, ни о какой шутке не помышлялось. И вообще ничего не воспринималось, кроме команд. Да еще тревога сжимала душу.

Нет, это не было выражением страха. Когда идешь на [91] неизведанное, страха как такового быть не может. А тревога — вполне естественна. Прежде всего за то, чтобы нечаянно не оплошать, не опозориться перед самим собой, перед товарищами. А еще хуже — перед инструктором, который все сечет. И чуть что — готов немедля отодвинуть тебя в сторону, в темный угол, подальше от света, синевы, простора. Значит, от мечты. Значит, в самый омут позора.

Вот с такими затаенными думами шагнул я за борт самолета. Упругая струя ветра хлестнула по лицу, ударила в уши. Стихия оглушила, завертела, понесла. И я уже практически ничего не соображал, пока не почувствовал вновь удар. Теперь динамический. Сработал парашют.

Меня как следует тряхнуло, подбросило и закачало, как на самых размашистых качелях в Приморском парке имени С. М. Кирова. Взявшись за стропы, я утихомирил качку, развернулся лицом к земле, и она полетела навстречу.

Земля! Какая она прекрасная! Необыкновенное это зрелище, когда на нее смотришь с высоты. И чувства одолевают необыкновенные. Хочется петь. Ей петь. О ней, такой широкой, крутобокой, в зеленом летнем наряде.

И я запел. А небо улыбалось. И земля улыбалась. Сверкало зеркало Разлива. Вдоль его берегов поблескивали на солнце струны железной дороги. А к заветному Ленинскому шалашу тянулся бесконечный людской поток...

Б лицо дохнул легкий ветерок. Меня качнуло. Полет ускорился. Земля приближалась. Следовало приготовиться к встрече с ней.

Сделал все так, как требовала инструкция. И тотчас земля протянула ко мне навстречу нежную ладонь зеленого поля. Земля улыбалась голубой улыбкой, словно ободряла. Мол, смелей, дружище. Ты же к матери летишь. А мать сумеет приласкать...

На земле меня встречал инструктор, наш вездесущий и всеми уважаемый Алексей Михайлович Байбиков. Я увидел его, когда поднялся на ноги из густой муравы и загасил парашют.

— Привет, тезка! С благополучным приземлением. Поздравляю, — рокотал он.

— А вы откуда? — спросил я несколько удивленно, потому что знал: Алексей Михайлович должен был прыгать [92] позже всех нас, значит, и приземлиться не раньше. О том и сказал ему.

Алексей Михайлович улыбнулся, как бы давая понять, что все в порядке вещей, а если и непонятно кому-то, так это от неопытности, которая со временем пройдет. Я же не хотел ждать какого-то времени. Мне хотелось знать все немедля. И радость распирала грудь. Ведь я тоже оттуда — с неба. Только о нем кричало все мое существо.

— Однако небо-то одно на всех, — как можно спокойнее сказал я, и опять с вопросом: — Как же вы раньше-то меня?

— А я на скоростном лифте, — снова улыбнулся Алексей Михайлович, — Ну да об этом потом. А теперь давай скоренько парашют в рюкзак. Ждут нас.

Это было на исходе лета 1983 года. К тому времени я закончил физико-механический техникум и работал в механосборочном цехе на ЛОМО, где и теперь тружусь. На завод пришел по распределению. А в парашютный кружок при школе ДОСААФ направил меня майор Мухин из нашего Красногвардейского РВК.

— Рост у тебя подходящий, здоровье в порядке. Силенка есть. А небо волю воспитает. Такие люди армии нужны. Хочешь в армию? — спросил майор.

— Надо, — ответил я.

— Вот именно — надо, — согласился Мухин. — И как еще надо! Так что старайся.

— Постараюсь, — сказал я. — Однако, может, не надо в парашютный кружок?

— Это почему? — Офицер внимательно посмотрел на меня.

— Парашют все же. Высота. А вдруг струшу?

Лицо майора посветлело.

— Раз так говоришь, значит, не струсишь, — сказал он убежденно. — И Алексей Михайлович не позволит. Хороший скульптор.

Кто такой Алексей Михайлович, я не спросил, тем более о его приверженности к искусству. Посчитал, оговорился офицер или похвастался увлечением своего знакомого, который, по-видимому, должен быть причастным к парашютному делу. Время показало, что офицер военкомата не оговорился и не хвастался. Он просто отлично знал деловые и душевные качества работников ДОСААФ.

В том и я скоро убедился. Да только ли я! Многие мои товарищи с благодарностью отзываются об Алексее [93] Михайловиче, других инструкторах и преподавателях парашютного дела. Их советы, опыт, знания здорово пригодились нам в Афганистане, где мы проходили службу в составе ограниченного контингента наших войск.

* * *

Надеть солдатскую форму — еще не значит стать солдатом. Так считает мой первый старшина роты прапорщик Горбатенко. Именно об этом он сказал нам, молодым, как только мы поменяли свои курточки и джинсы на зеленые военные костюмы.

Какой прекрасной показалась мне форма десантника! Голубые петлицы. Погоны. Береты.

Я любовался преображенными товарищами, которые вдруг стали стройными, подтянутыми, плечистыми и даже, кажется, мужественными.

И не я один так думал. Мой земляк Андрей Михеев был того же мнения. Подошел ко мне, сияет.

— Смотри, — говорит, — как прекрасны молодцы в нашем наряде!

— Не в наряде, а в форме, — поправил его старший прапорщик Сусанов и добавил: — Наряд вы еще успеете заработать за разговорчики в строю.

Слова о наряде, сказанные Сусановым, вскоре сбылись. Первым, как и обещал взводный, наряд вне очереди был объявлен Андрею. И надо же — за разговорчики в строю. Два вечера подряд Андрей драил нашу казарму и облагораживал подходы к ней.

А когда после второй пробежки с метлой по территории стал в строй в пропыленных и несколько помятых брюках, старший прапорщик Сусанов приказал ему выйти из строя. Увидев, что Андрей не знает, куда деть глаза, командир взвода сказал:

— Наша комната бытового обслуживания создана не для интерьера, а для общего пользования. Но ходить за вами она не будет. Сделайте милость, навещайте ее сами. Вы поняли меня, рядовой Михеев?

— Так точно, — чуть ли не прошептал окончательно подавленный Андрей.

Не знаю, как у других, а у меня после таких слов командира уши покраснели. Виноват я был перед Андреем. И перед собой стыдно. Не однажды бросал я окурки на газон у казармы...

Да, вот такие случаи и беседы командиров учили нас усваивать азы военной службы, правила общежития и обыкновенной человеческой порядочности. Более существенную [94] солдатскую науку изучали в поле. Там пример нам показывали командир роты капитан Корноухое и его заместитель старший лейтенант Жульков.

До сих пор помню первое наше практическое учение. Началось оно для меня неожиданно. В тот день я тренировался в работе на радиостанции. Помучиться пришлось изрядно. До чего же коварны и неустойчивы эти радиоволны! Только настроишься как следует, а сигнал вдруг раз — и исчез. Скорей переключаешься на запасную волну. Опять настроишься, услышишь азимут движения, не успеешь дать подтверждение — снова сигнал пропал...

Так и работал я несколько часов кряду, как вдруг слышу — срочно в казарму. Дело было к вечеру, до ужина час, не более. Прибежал в расположение части, а там уже все в строю, по полной выкладке. Меня ждут. Я скорей оружие в руки, вещмешок за спину — и в свою шеренгу, на свое место.

— Рядовой Аверьев, — слышу голос старшины, — стать в свое отделение.

Стал. Тут и командир роты подошел. Из его краткой речи понял, что нас ждет серьезное испытание. Так оно и получилось. От самой казармы, по проселку, километров пять шли быстрым шагом. Командир роты — впереди. Чуть мы приотстанем, он оглянется, махнет рукой, крикнет хрипловато: «Вперед!» — и опять рысцой на очередной взгорок.

Вскоре я основательно устал. Видимо, и другим было нелегко. Командир это понял. У лесочка скомандовал:

— Стой! Привал.

Послышались шутки, смех. Напряжение сразу же спало.

— Строиться на ужин, — приказал старший прапорщик.

А тут и вовсе еще больше все оживились и усталости как будто и не бывало.

А потом — снова марш. И ночной бой. Учебный, конечно. Но не так все было просто для нас, новичков, в этом, хотя и учебном, бою. И я теперь, после того как не раз побывал в настоящих схватках с коварным и жестоким врагом, с благодарностью вспоминаю командиров, которые не давали нам поблажек, не прощали оплошностей во время занятий и учений.

Мы, солдаты, внимательно следили за событиями в Афганистане, и, конечно, каждый хотел помочь дружественному [95] народу в его правой борьбе. Об этом мы писали в своих рапортах и заявлениях на имя командования. И вот настал наш час. Нам выдали характеристики, где было сказано: «Достоин выполнять интернациональный долг...»

* * *

Наша рота защищала кишлак. Все шло нормально до тех пор, пока мы отстреливались от бандитов, залегших за дувалом. Но вот они пустили в ход минометы. И не по нас стреляли, а по домам, значит, по старикам, детям, женщинам.

Надо было срочно что-то предпринимать. И командир роты капитан Белогрудое повел нас в атаку. Она оказалась успешной. Мы потеснили врага, заставили замолчать минометы. Нам следовало сделать еще один рывок и взять последнюю вражескую траншею. И тут случилось непоправимое. Капитан Белогрудое был смертельно ранен осколком мины. Находившиеся рядом кинулись к упавшему командиру.

— Отставить! — раздался голос Чуносова. — Санитары, к командиру! Остальные — за мной! Вперед!

Я все это слышал и видел. Старший лейтенант Чуносов стоял на самом открытом месте. Его глаза горели. Он рвался к цели...

И он увлек нас за собой, не позволив никому замешкаться, не дал передышки врагу. Мы победили. Население кишлака было спасено. Афганцы и наше командование благодарили Чуносова за то, что он проявил решительность в сложной ситуации.

Я был радистом и поэтому всегда находился возле командира. Он отдавал приказы и ждал, когда я продублирую их по радиотелефону. Говорил старший лейтенант громко, внятно, чуть-чуть замедляя шаг, если мы шли, и тут же устремлялся вперед.

Однажды произошел такой случай. Мы совершали марш. Шли ущельем в заданный район. От нас требовалось одно — не быть замеченными. В ущелье это нам Удалось. Но на выходе из него враг обнаружил нас. Требовалось срочно изменить маршрут и скрыться. И мы свернули в горы.

На полпути молодые стали выбиваться из сил. Особенно тяжело пришлось здоровяку рядовому Чижикову. На помощь товарищу поспешили наш командир отделения Василий Логинов и мой товарищ Сергей Чуйков. Но Чижикову все же было очень трудно идти. Тогда ринулся [96] на выручку я. Подхватил у Чижикова ранец и тут же услышал голос командира:

— Отставить! Бегом ко мне!

Я, конечно, выполнил приказ. А на душе кошки заскребли. Был уверен, что командир незаслуженно обидел меня.

— А ты не прав, Аверьев, — сказал Чижиков.

— Тебе-то уж помолчать бы, — возмутился я.

— Мне как раз и нельзя молчать. Потому что я слабак. Значит, мое слово до тебя скорей дойдет, если ты такой сердобольный...

Я прервал товарища и надерзил ему.

— Твоя горячность лишний раз подтверждает, что ты не прав, Аверьев, — поддержал Чижикова командир отделения. — И я не прав, что не остановил тебя. Рассуди сам. Ты отошел от командира, оставив его без связи. А мы здесь, сам знаешь, не в бирюльки играем. И сердобольность нашу надо мерить самой высокой меркой...

После этого случая я посмотрел на себя как бы со стороны и понял, что не прав. Даже мамины советы припомнил. Перед моим уходом в армию она как-то сказала: «Сынок, ты ростом удался. Многих сверстников длинней. Но не вздумай возомнить, что ты их выше».

Как в воду глядела мама. Минутные успехи и удачи достижениями посчитал. А из-за элементарного непонимания своих солдатских обязанностей командирское поведение под сомнение поставил.

Последняя вспышка себялюбия и дилетантства проявилась у меня после первого ранения.

Ранило в руку — в локоть и запястье. Санинструктор Михаил Васильев в момент ранения находился рядом. Он перевязал меня, до медпункта довел. Он и операцию сделал. В локте осколок в мякоти сидел. Миша простым пинцетом его вытащил.

А вот с тремя, что застряли в запястье, санинструктор не знал, что делать. А я сетовал на его нерасторопность. Мне было больно. Осколки мешали пошевелить кистью.

Может, на шум, а скорее всего справиться о моем самочувствии в медпункт зашел старший лейтенант Чуносов. Расспросил, куда ранен, и, пожелав скорого выздоровления, ушел. А Миша начал бинтовать мою кисть. Я запротестовал, стал требовать, чтобы пришел врач. Он пришел и сказал, что санинструктор поступает правильно. [97] Рана не опасная, операцию можно сделать немного погодя. И врач, конечно, оказался прав.

Хотя я и служил в десантном подразделении, но десантироваться нам часто не приходилось. Нашей главной задачей была охрана дорог, мирного населения.

И все же однажды мы погрузились на вертолеты и полетели. В горах душманы захватили дорогу, блокировали перевал и оставили без продовольствия население близлежащих селений. Следовало помочь людям.

Как всегда, со мною рядом — командир отделения Василий Логинов и мой друг Сергей Чуйков. Пока летели, о родных местах вспоминали, с афганскими сравнивали. Местный ландшафт, конечно, своеобразен. А вот небо ничем от нашего не отличалось. И вспомнил Сергей оброненные когда-то мной слова о том, что небо у нас на всех одно.

Сказал я эти слова Алексею Михайловичу, своему инструктору, после первого прыжка. Алексей Михайлович где-то повторил их. И вот куда долетели. О чем я и сказал Сергею, обрадованный тем, что этот разговор позволил вспомнить очень хорошего человека...

Бой начался у подножия горы, среди зелени трав, а закончился на заснеженном перевале. Там меня и ранило в ногу.

Мы уже практически разгромили врага и восстановили порядок на дороге, как вдруг с горы ударил сильный пулеметный и минометный огонь. Залегли. Открыли ответный огонь. А вскоре мои товарищи поднялись в атаку. Но это было уже без меня...

Еще полгода мои друзья находились на афганской земле. А я в это время был в родном Ленинграде, лечился в госпитале и вспоминал бой на перевале, своих товарищей, их щедрость и отзывчивость, стойкость и отвагу. Об этих своих чувствах я сказал однополчанам, когда мне вручали орден Красной Звезды.

Рассказываю я о советском солдате и товарищам по работе в своем родном механосборочном цехе, и сокурсникам по институту, где учусь. И везде в ответ слышу лишь самые теплые и искренние слова о наших воинах. [98]

Майор В. Ардашев.
Что я узнал в Афганистане

Нам сообщили: афганская разведывательная рота попала в засаду, причем в очень невыгодном месте: с одной стороны узкое ущелье, с другой — ровное плато с огромной скалой, так называемым Зубом, на котором с крупнокалиберными пулеметами засели душманы.

Задачу освободить афганских друзей командир поставил трем взводам. Одним командовал старший лейтенант Сергей Цимбалов, вторым — старший лейтенант Владимир Богданов (кстати, капитан Богданов служит сейчас тоже в Ленинградском военном округе, он кавалер двух орденов). Третий взвод было поручено вести мне.

Пошли. Продвигались, чтобы обезопасить себя, по тропкам с обеих сторон ущелья. Когда подошли ближе, душманы перенесли огонь на нас. Передвигаться дальше пришлось короткими перебежками под непрерывным обстрелом с Зуба.

В нашей роте служил Илья Кинощук. Все его называли ковбоем. Почему? Да потому что круглый год он носил панаму. Не признавал ни шапку, ни каску — только широкополую солдатскую панаму. И никто не мог отучить его от этой привычки.

Так вот Илья Кинощук в том бою первым встал под пулями. Знаете, в книгах о Великой Отечественной войне часто пишут, как трудно с земли подняться под обстрелом. Мы испытали это на себе. Со своим гранатометом Илья вскочил и бегом к дереву, от того — к следующему. Бежит человек, а вокруг него султанчики на земле встают...

За Ильей пошли все.

Что бросилось в глаза, когда добрались до афганских воинов? Рота понесла значительные потери. Выводили и выносили всех — и целых, и раненых, и убитых — мы тоже под пулями. Двое из афганцев побывали в руках [99] душманов. Страшно было смотреть, что сделали с ними бандиты, — глаза выколоты, тела исполосованы штыками. Жуткая картина.

Иногда некоторые ветераны сетуют на сегодняшнюю молодежь. И такая-то она, и разэтакая. Да ничего подобного! Славные у нас ребята. Смелые, стойкие, сильные духом. Я не раз видел их в деле. Видел, например, как шел под пулями Илья Кинощук! За этот бой он был награжден медалью «За отвагу», очень ценимой и участниками Великой Отечественной.

Есть люди, которые всегда впереди. Был у нас солдат по имени Тахир, дагестанец по национальности. Предстоит, например, что-то серьезное. Кто пойдет?

— Я!

Или сложное дело надо выполнить. Кто сделает?

— Я!

Не показное у него было это «я». По зову сердца он и прикрывал товарища, и любую работу мог выполнить. Солдат настоящий. За тот бой, о котором я уже говорил, Тахир был награжден второй медалью «За отвагу».

* * *

К месту расположения роты я прилетел под вечер. Как и у всех новичков — квадратные глаза. Ведь совсем недавно был асфальт, огни большого города, играло радио, работал телевизор. А теперь кругом один песок.

Необычен был и первый вопрос, который мне задали:

— Как там, в Союзе?

Этот вопрос задавали всем, кто попадал в Афганистан впервые или возвращался из отпуска. Слово «Союз» для каждого из нас означало и большую Родину — нашу страну, и малую родину — село, город, где ты родился и вырос. Только вдали от Родины особенно остр6~ ощущаешь, как она дорога и мила твоему сердцу.

Так вот, уже ночью сидим и я рассказываю наши союзовские новости. И вдруг — взрыв неподалеку. Все вскочили, побежали. У меня ни автомата и ни какого-либо другого оружия еще нет, но тоже побежал — и жутковато, и интересно. Оказалось, на минном поле, которое было с одной стороны от нашей крепости (жила рота в настоящей крепости), подорвались два душмана. Пробирались к нам в «гости»... Тогда я впервые увидел убитого.

Как привыкали к виду крови? Не раз слышал, как падают [100] в обморок некоторые студенты медвузов. Там, в бою, не до эмоций. Первая и единственная мысль у каждого — помочь товарищу. Индивидуальный пакет в руки — и скорее бинтовать рану.

Немало увидели мы на афганской земле нового, необычного для нас. Вспоминаю, например, первомайский праздник. Шел импровизированный концерт. Выступают две девочки лет восьми — десяти, поют песни. Мы не знаем слов, но хлопаем, как аплодировали бы, наверное, народным артистам. Ведь эти девочки первые в «нашем» уезде выступали открыто перед людьми. Мы видели первую женщину в кишлаке без паранджи. Старики плевались в ее сторону, а она шла с гордо поднятой головой. В этом же уезде за два года на сторону революции перешли четыре отряда душманов, причем в одном из них — более 500 человек.

Жизнь не остановить, новое, передовое всегда победит. И мы, советские воины, способствуем строительству новой жизни. Вот почему стремятся опорочить интернационализм советского солдата враги революции. Ведь они видят результат нашей помощи — это и поющие девочки, и женщина без паранджи, и перешедшие на сторону апрельской революции душманы...

Газеты и письма мы получали через вертолетчиков. Никогда я не видел, чтобы солдаты с такой жадностью читали поступившую корреспонденцию. Содержание писем быстро узнавала вся рота. Видно, так уж устроен советский человек, что не может не поделиться своей радостью, заботой, хорошим настроением.

О чем писали домой мы? Главным образом успокаивали родных: охраняем, мол, то-то и то-то, живем в живописной местности. А еще мы писали о своих отличившихся в бою товарищах. Об их отваге и стойкости.

Вот, например, Анатолий Лесик. Родом он из Переяслава-Хмельницкого. Пришел к нам подготовленным снайпером. Рост — где-то около 160 сантиметров. СВД — снайперская винтовка Драгунова — своим прикладом почти била ему по пяткам.

Афганские жители обратились к нашему командованию с просьбой: выбить банду из одного кишлака. Было решено быстро преодолеть расстояние до кишлака на машинах и нанести удар. Но этого сделать не удалось... Когда мы втянулись в ущелье, враг ударил по нас с двух сторон.

Подошли к мосту у изгиба реки. Перейти через него БМП не могли из-за плотного минометного огня. Экипаж [101] машины кавалера ордена Красной Звезды старшего сержанта Ивана Руссу спешился. Руссу рванул с пулеметом вперед, к мельнице, чтобы прикрыть товарищей. Его позицию душманы засекли быстро и с двух сторон открыли огонь. Пулями Ивану перебило обе ноги. И вот Анатолий Лесик — небольшого роста, проворный — — перебежками пробрался к своему командиру. Руссу — крупный парень, до службы закончил техникум физкультуры. И вот наш маленький Лесик взвалил товарища на себя. От камня к камню, от дерева к дереву он полз, спасая раненого командира. Короткие передышки делал только для того, чтобы оглядеться и выбрать более безопасный путь. Руссу от боли постанывал сквозь стиснутые зубы, и Анатолий шептал ему прерывающимся от напряжения голосом:

— Потерпи, Ваня, Все будет отлично. Осталось совсем немного. Потерпи.

Наверное, вот так же кто-то из бойцов вынес с поля боя под Сталинградом моего тяжелораненого отца. Отцу тогда тоже было около двадцати лет...

Больше ста метров Лесик тащил под пулями раненого товарища. Солдат спас своему командиру жизнь. Да вот сам уберечься не смог. Уже когда Анатолий устроил сержанта в машине, сделал ему перевязку, пуля душманского снайпера оказалась точной. За мужество и героизм, проявленные при спасении командира, рядовой Анатолий Иванович Лесик был посмертно награжден орденом Красного Знамени.

Хорошо помню, как Анатолий прибыл в роту. Наследующий день мы выходили на охрану дороги. Как правило, из новичков брали не больше одного. Когда командир спросил, кто из вновь прибывших пойдет первым, шаг из строя сделал Лесик.

— Разрешите мне?

Он знал, что идти по горам придется двадцать километров. Это только в одну сторону. И все же вызвался первым.

В свою группу его взял старший лейтенант Игорь Денисов. Потом он рассказывал, что Лесик буквально приклеился к нему — шел шаг в шаг. И выдержал. Немногие бы вчерашние школьники смогли пройти в горах двадцать километров, участвовать в захвате душманских разведчиков и пройти еще столько же. Лесик смог.

Награду Анатолия Ивановича Лесика — орден Красного Знамени — вручили его родным.

Можно много говорить всяких слов о человеке — и [102] не сказать по сути ничего. А можно сказать: «С ним я пойду в разведку». И не надо больше ничего добавлять — о человеке сказано все.

С Володей Меркуловым в разведку пошел бы каждый. Ленинградский парень, закончил ПТУ, работал до службы на заводе. Надежный во всем. Из тех, кто ношу возьмет потяжелее, кто подставит плечо товарищу.

Уже через полгода он стал заместителем командира взвода, ходил старшим группы на задания. Ему без колебаний доверяли самостоятельно выполнять боевую задачу.

А вот еще один ленинградец. Выпускник Ленинградского высшего командного училища имени С. М. Кирова старший лейтенант Владимир Мухин. У наших офицеров, принимавших участие в боевых действиях в Афганистане, всегда была одна мысль: не о том, как сохранить свою жизнь, а чтобы все люди, которые идут с ними на задание, вернулись обратно. Так вот у Мухина солдаты всегда были за его спиной. А он всегда шел впереди...

Недавно я встретился с Анатолием Кимом. Он сейчас в Ленинграде, учится в школе МВД, Ким пришел в подразделение до того худеньким, что командир сразу решил отправить его работать на хлебозавод — пусть, мол, сил поднаберется на свежем хлебе, а то и автомат не удержит в руках.

Через несколько недель Анатолий пришел к командиру:

— Разрешите вернуться в подразделение и дайте оружие.

Дали. Вначале автомат, а потом и пулемет. Ни одного боевого дела он не пропустил после этого. Хороший воин, отличный товарищ. Не сомневаюсь, что и милиционер из него выйдет настоящий.

Наше время — время правды. И как ни тяжело говорить о некоторых вещах, но умолчать — значило бы покривить душой. Ведь иногда, к сожалению, приходится слышать и такое о человеке: «С ним бы я в разведку не пошел...»

Я хорошо помню фамилию этого парня, но называть ее рядом с именами Лесика, Руссу, Кима не стану.

Это был рядовой выход подразделения. Афганские власти попросили нас прибыть в один из кишлаков, где частенько появлялись душманы. Блокировав выходы из селения, мы залегли за камнями. Афганские воины вошли в кишлак, где как раз находились душманы. Завязалась [103] перестрелка. На помощь был направлен старший лейтенант Каргиев с тремя солдатами. Они бросились по полю напрямик, но с крыши одного из домов начал бить пулемет. Пришлось остановиться. Чтобы группа могла пробиться к кишлаку, следовало заставить замолчать врага. Сделать это мог под непрерывным огнем врага наш пулеметчик. Но для этого требовалось обнаружить свое местонахождение...

Пулеметчик так и не нашел в себе силы поднять голову из-за камня, не сделал того, что требовалось от него...

Этот единственный случай я никогда не забуду, Пулеметчик недолго служил в нашей роте. Коллектив, как один человек, отвернулся от него, и командир вынужден был ходатайствовать о его переводе в другое подразделение. Но и там в бой с ним никто не пошел...

Когда думаешь о себе, когда восхищаешься собой, очень полезно спросить себя: «А со мной пойдут в разведку?»

Все офицеры в роте были членами КПСС. Не помню случая, чтобы кому-то приходилось хотя бы раз напомнить о его партийном долге. Требовала обстановка — и каждый из нас шел впереди, каждый вел за собой молодых ребят. Без лишних призывов, без громких слов.

На собраниях рассматривалось много заявлений солдат и сержантов с просьбой принять в партию. Принимали по-фронтовому. При обсуждении определяющим было поведение человека в бою. И такие слова, как смелость, решительность, мужество, героизм, произносились без пафоса, совершенно обыденно. Эти слова определяли истинное поведение людей в сложной обстановке. И только.

Несколько человек обращались за партийными рекомендациями и ко мне. Я с удовольствием написал рекомендации Ивану Руссу, Игорю Рубликову, Равилю Зиганшину, Алексею Вахрушеву. Эти парни показали себя в экстремальных условиях настоящими коммунистами.

Меня часто спрашивают, каковы там, в Афганистане, были особенности партийно-политической работы. Не знаю, как это поточнее сформулировать. Ведь все, что мы делали в ДРА, было по сути работой политической: и наша военная помощь, и ремонт или строительство школы, магазина, детсада, и концерты солдат перед дехканами. И в то же время замечу, что отношение солдат к различным мероприятиям, например политзанятиям, было очень серьезное у всех без исключения. [104]

Ежедневно проводилась пятнадцатиминутная политинформация — новости пропагандисты узнавали из сообщений по радио и из газет. И конечно же систематически проходили политические занятия. Ни до, ни после Афганистана я не видел таких занятий. Длинных конспектов писать там было некогда, но беседы завязывались очень интересные. Через призму крупных событий в мире, в Союзе, в ДРА пропускали свои дела, свои поступки, свои мысли. Одним словом, политзанятия всегда проходили не для отчета, не для галочки — для души.

Фильмы нам привозили совсем не так часто, как хотелось бы. Помню, фильм «Цветы луговые» мы крутили и в одну и в обратную сторону. Каждый знал наизусть все реплики.

Признаться, нигде я не видел, чтобы солдаты столько читали. Вначале, кроме периодики, не было ничего. А потом, не сговариваясь, все офицеры из отпусков стали привозить книги. Толстого, Пушкина, Лермонтова, Распутина, Бондарева. Представьте такую картину. На дворе еще день, но то один, то другой солдат под разными предлогами начинает выпрашивать у старшины «летучую мышь». Этих фонарей у нас было больше десятка. Так вот, завладеть «летучей мышью» старались днем, чтобы фонарь почистить и заправить керосином. А вечером счастливчики устраивались у этих ламп с «Войной и миром», «Евгением Онегиным», «Берегом». Остальные пристраивались вокруг. И читали, читали...

Многие солдаты признавались потом, что никогда до этого не прочли столько литературы. Когда я уезжал из роты, библиотечка у нас насчитывала уже несколько сотен экземпляров...

Однажды нам привезли телевизионный ретранслятор. Командир взвода, который ездил за ним, купил за личные деньги отличный телевизор. Привез, поставил в казарме. Стали смотреть телепередачи, но все же книги оставались на первом месте. Бой и книга... Кажется, не очень-то они совместимы. Оказывается, наоборот. Герои произведений — сильные, мужественные люди. Солдаты стремились быть похожими на них, подражать им.

* * *

Механиком-водителем прибыл к нам в роту Павел Минаев. За версту было видно — разгильдяй, из тех парней, кто, кроме кричащего магнитофона да крепких словечек, ничего не признает. Воспитывался в семье без отца. [105] Где он умудрился найти спиртное в наших условиях — не представляю, но только в первые же дни приложился к хмельному основательно.

Ох и досталось же ему от ребят на комсомольском собрании! Это надо было видеть. Коллектив без обиняков заявил, что терпеть подобное не будет.

А каким Павел увольнялся в запас! Мы знали: всегда, везде, при любых обстоятельствах он будет теперь человеком. По-настоящему активным, борцом за справедливость, за правду. Думаю, что мать Павла тысячу раз уже сказала слова благодарности армии, боевым товарищам ее сына.

Здесь, в Афганистане, у нас не было показной дружбы. Боевая обстановка фальши не выносит.

Праздники у нас отмечались часто. Ведь день рождения каждого солдата и офицера это и есть для всех праздник. У нас был большой казан. В дни рождения солдаты — узбеки и таджики готовили для всех замечательный плов. А яичницу из пятисот яиц вы когда-нибудь видели? Она тоже стала у нас традиционной.

В канун очередного дня рождения кого-нибудь обязательно командировали в магазин за конфетами, фруктами, печеньем. И все это — на стол. В красном углу — именинник, рядом вся рота — и офицеры и солдаты. Стол — через все помещение. Его мы из эрэсовских снарядных ящиков сами сколотили. Сидели, лакомились, говорили об имениннике, о жизни.

Если бой, то там командир был требовательным и даже, когда необходимо, жестким. А в быту отношения всегда складывались теплые, человеческие. Если надо, то и трудились дружно, все вместе.

К 1984 году нашу крепость, где поначалу из углов выгоняли змей, а сверху сыпался песок, было не узнать. Досками от снарядных ящиков обшили потолок, настелили пол. Все вместе оборудовали Ленинскую комнату, комнату бытового обслуживания. А вот баня — настоящая, с парной, мыльной, раздевалкой — это, горжусь, моя заслуга. Делал, конечно, тоже вместе с ребятами.

Когда уходили на задания, в казарме всегда оставались несколько человек — наряд, приболевшие. И вот, как любящая жена или мать, ребята готовились встретить своих товарищей: всегда натоплена баня, варится что-то сверхвкусное. Мы действительно жили одной дружной семьей...

Что я вынес из своего пребывания в составе ограниченного контингента советских войск в ДРА? Однозначно [106] на этот вопрос не ответить, но сформулировать свои мысли все же попытаюсь.

Первое и главное. Я убедился в глубоком понимании каждым солдатом и офицером своего интернационального долга. Уговаривать и убеждать там никого не надо было. Думаю, сутью, второй натурой стал для советского человека интернационализм.

Второе. Во мне утвердилась вера в величайшую силу коллективизма, солдатского братства. Наверное, примеры, которые приведены выше, достаточно убедительно свидетельствуют об этом.

И третье. Очень многое я уяснил для себя и как политработник. В Афганистане я был заместителем командира роты по политической части, сейчас являюсь пропагандистом гвардейского учебного мотострелкового Ленинградского Краснознаменного ордена Кутузова полка имени Ленинского комсомола. Именно встречи с настоящими людьми дали мне многое для понимания человека, для работы с солдатами и офицерами, чтобы слово, сказанное во время беседы или на собрании, отозвалось в сердце воина, в его конкретном добром поступке. [107]

Майор О. Любимов.
Снимок так и не получился

У каждого есть свое увлечение. Одни собирают почтовые марки, другие — значки, третьи — часы... Да мало ли чем можно увлекаться! Я, например, люблю фотографировать и оформлять фотоальбомы. И хотя не только таланта художника, но и маломальского дарования у меня, по-видимому, нет, увлечения своего не бросаю.

Рассуждаю так: альбомы делаю исключительно для себя, а для меня главное не то, как исполнен снимок, а что на нем запечатлено. Фотоальбомы заменяют мне дневники, которые, как я знаю, ведут тысячи людей.

Фотографии воскрешают в моей памяти пережитые события, людей, с которыми жил, трудился, что-то вершил, к чему-то стремился. Ты можешь остановить память на каком-то жизненном эпизоде, чтобы вновь и вновь подумать, так ли поступал, как нужно, не совершил ли ошибку. Фотоснимки могут рассказать многое. Ведь ты видишь различные детали, которые мог бы и забыть, видишь запечатленные аппаратом глаза людей, выражение их лиц, одним словом, фотография — это замечательный жизненный документ.

Вот почему, когда в конце 1981 года я получил назначение в одну из частей ограниченного контингента советских войск в Афганистане, первое, что положил в свой походный чемодан, это фотоаппарат.

— До фотографий ли там, — засомневалась жена. — Себя бы уберег.

— Ничего, — отвечал я. — Зато документально отчитаюсь перед тобой обо всем, что делал и как делал...

И я действительно сделал очень много, на мой взгляд, интересных снимков. Собственно, сами снимки, может быть, не очень-то и выразительны, но люди и события, запечатленные на них, могут послужить сюжетами для интересных рассказов. [108]

Вот, например, на снимке видим воинов, взбирающихся по крутым скалам. Когда показал его солдатам подразделения, с которым участвовал в бою, они сразу назвали и место, где была сделана фотография, и событие, которое там разыгралось.

— Бой под городом Кандагаром, — сказали солдаты в один голос. — Идем на выручку.

Да, этот снимок был сделан недалеко от города Кандагара, где наши ребята восстанавливали электростанцию, взорванную душманами. Электростанция небольшая, но для города и скрестных кишлаков, можно сказать, главный источник нормального существования. Вот и работали здесь, чтобы побыстрее дать людям свет и тепло.

Восстановив электростанцию, подразделение возвращалось на свою базу. Но сразу же при выезде из города по колонне ударили вражеские гранатометы, минометы и пулеметы. Бандиты стянули сюда такие силы, что нашим воинам пришлось вызывать помощь. Хорошо продуманный обходный маневр вышедшего на помощь подразделения заставил врага оставить поле боя.

Этот снимок и показывает начало обходного маневра. Солдатам он очень понравился. Они просили отпечатать его возможно в большем количестве, чтобы каждый, кто участвовал в этом очень жарком бою, мог иметь его у себя. Я так и сделал.

Но у меня был другой замысел. Я мечтал о таком снимке, на котором будет виден бой в динамике, где будут запечатлены действия и наших солдат, и противника.

Я служил топографом и по своему положению никем не командовал, решений в бою не принимал. Во время занятий моей обязанностью было двигаться с командиром, следить, чтобы подразделения не сбились с пути, уточнять карту и наносить на нее вновь появившиеся предметы или упущенные топографами детали. Поэтому полагал, что смогу найти время осуществить задуманное.

Но все получилось иначе. Оказывается, в бою, кем бы ты ни был, надо прежде всего сражаться. Впрочем, вот как там бывает...

Командованию нашего подразделения стало известно, что душманы готовят крупную операцию и для этого стягивают в одну из провинций многочисленные отряды из других мест.

Вообще-то душманы действуют, как правило, небольшими [109] силами. Обычно это отряды в 100–150 человек, а иногда и того меньше. Налетит такой отряд на сторожевой пост афганских войск, на незащищенный кишлак, расправится с теми, кто поддерживает революцию, — и опять в горы. Если же намечался сбор нескольких, а тем более многих отрядов, это означало, что главари душманов задумали из ряда вон выходящее черное дело.

Часто такие акции бандиты приурочивали к нашим праздникам — Дню Советской Армии и Военно-Морского Флота, 1 Мая, 7 Ноября. Расчет самый, простой — в праздник, как они полагали, ослабевает боевая готовность, притупляется бдительность людей. Но душманы не учитывали, что бдительность и боевая готовность наших воинов в праздничные дни не только не ослабевали, но даже возрастали. Усиливались наряды, активнее действовала разведка. Поэтому, узнав о замыслах противника, наше командование решило предупредить происки бандитов — обеспечить безопасность близлежащих населенных пунктов.

Так 23 февраля 1982 года я оказался не за праздничным столом, а в долине реки, где в составе одной из рот обеспечивали движение колонны с продовольствием для населения.

Февраль в Афганистане — пора буйства весны. Долина реки была вся в красках. Цвели сады, склоны гор, окаймляющие долину с обеих сторон, покрылись зеленым ковром. Но часа через два солнце поднялось почти в зенит и стало невыносимо жарко. С каждым пройденным километром все тяжелее и тяжелее становилась солдатская выкладка.

Мы прошли уже порядочное расстояние, но душманы на нас не нападали.

— Заманивают, бандиты, — сказал один из сержантов, с которым я оказался рядом на левом фланге подразделения.

— Как это — заманивают? — поинтересовался шедший тут же лейтенант — артиллерийский разведчик. Мы встретились с ним в начале пути. Разговорились, а потом вместе двинулись в боевых порядках.

— Известно, как, — продолжал сержант. — Отходят назад и ждут, когда дорога и жара вымотают наши силы. А где-нибудь выберут удобный рубеж и притаятся.

О такой тактике душманов я, конечно, слышал. Но меня обрадовало, что ее учитывают не только офицеры, но также сержанты и солдаты. Именно этим объяснялось [110] то, как они, помогая друг другу, стремились сохранить силы всех до единого.

— Как зовут вас? — поинтересовался у сержанта. В подразделении-то я оказался впервые и не только солдат, но и офицеров знал больше в лицо, чем по фамилии.

— Сержант Горохов, товарищ капитан, — ответил тот.

Местность, по которой мы двигались, была очень своеобразная. Часто встречались довольно широкие и бурные арыки, сады, виноградники, засеянные поля, заросли кустарников, рощицы шелковичного дерева. Двигаться приходилось небольшими группами, поддерживая связь по рации.

Вскоре подразделение вышло к большой поляне. До аллеи тополей, окаймлявших противоположную ее границу, было метров триста. Стояла тишина, и группы продолжали путь. Но когда они достигли середины поляны, по ним с разных сторон ударили сразу несколько пулеметов. Командиры, услышав первые очереди, решили броском преодолеть поляну и укрыться в аллее тополей. Но мощный огонь душманов заставил одних вернуться назад на исходные позиции, а нашу группу уложил на землю метрах в пятидесяти от аллеи.

Я лежал в небольшой борозде. Когда огонь душманов прекратился, поднял голову и осмотрелся. Слева, метрах в трех, в густой траве лежал старший лейтенант артиллерист Шубидзе, рядом — его радист. Справа — сержант Горохов, дальше — еще несколько человек.

— Командир взвода ранен еще в начале атаки, — доложил мне сержант Горохов.

Этот доклад напомнил мне, что я здесь старший и люди ждут от меня решения.

— Старший лейтенант, — приказал я, — передайте командиру подразделения, что мы прижаты огнем противника. В группе двенадцать человек.

Не поднимая головы, радист связался с командиром.

— Приказано отходить на исходные позиции, — доложил он через минуту...

Отходить... Это легко сказать, а вот как сделать? Если даже двигаясь вперед и ведя огонь по душманам, мы все-таки были ими прижаты к земле, то что будет, если покажем им спину? Ведь в таком положении по-настоящему огнем не прикроешься...

Размышляя так, я одновременно обдумывал, что же предпринять, чтобы избежать потерь. Вновь и вновь осматривал местность, стараясь найти на ней хоть [111] одну складку, за которую можно было бы уцепиться. Но поляна ровная. До своих — метров двести, до противника — метров пятьдесят. Но разве пойдешь вперед с двенадцатью бойцами? Впрочем...

Впереди, метрах в двадцати, протянулся большой арык. Достигнув его, можно хорошо укрыться и переждать время до тех пор, пока подразделение не сосредоточится и не примет нужные меры. Но...

Опять «но». В памяти всплыла судьба одного нашего взвода. Его командир тоже решил в тяжелом бою укрыться в арыке. По его команде взвод поднялся и ринулся вперед. Душманы открыли пулеметно-автоматный огонь. Тех, кто добежал до арыка, враг забросал гранатами. В узком арыке граната бьет наверняка. Раненого командира взвода бандиты хотели взять в плен, но он заранее приготовил гранату...

Этот трагический случай промелькнул в памяти как предостережение. Что же предпринять? И я решил.

— Слушать меня внимательно! — громко сказал я. — Сержант Горохов и вы, рядовой, что рядом с ним...

— Рядовой Мокрий, — доложил тот.

— Значит, сержант Горохов и рядовой Мокрий открывают огонь. Мы все, броском, к арыку. Но, прыгнув в него, не задерживаться, а как можно быстрее двигаться влево. Ясно?

— Ясно! — послышались голоса.

— Тогда приготовились! Огонь!

Затрещали автоматы Горохова и Мокрия. Мы стремглав бросились к арыку, а свалившись в него, тут же повернули влево, стремясь как можно дальше уйти от места, куда только что прыгали.

Все получилось на редкость удачно. Мы преодолели расстояние до арыка буквально в считанные секунды. И только один солдат был ранен, но товарищи унесли его с собой. Последним в арык прыгнули Горохов и Мокрий. Они поднялись сразу же, как только мы достигли бруствера арыка, и поэтому через какие-то секунды присоединились к нам.

Едва успели отойти от места «десантирования», как в арык, и именно в то место, куда мы прыгали, полетели гранаты.

Надо было перевести дыхание, осмотреться и принять решение на дальнейшие действия.

— Требуют, чтобы возвращались на исходный рубеж, — доложил радист.

Но где тот более-менее безопасный путь, по которому [112] можно дойти до своих? Я позвал рядового Мокрия, и мы прошли по арыку дальше. Надо было осмотреть местность. Душманы, несомненно, следят за арыком в десятки глаз. Высунешься и сразу попадешь на мушку. Стрелять они умеют.

Я надел на шомпол панаму и чуть-чуть высунул ее из арыка. Выстрелов не последовало. Не заметили или ждут, когда станем вылезать? Тогда выглянул сам и увидел приготовившегося к стрельбе душмана. Он напряженно вглядывался в то место арыка, куда мы только что попрыгали. «Следит, не вылезет ли кто, не добитый гранатами», — заключил я. В нашу сторону он и головы не поворачивал. Упускать такой момент было нельзя. Я тщательно прицелился и сделал одиночный выстрел. Душман свалился, а я мгновенно скрылся в арыке. Подождав с минуту, опять высунул на шомполе панаму. Тихо. Тогда вновь выглядываю из-за кустика. Вижу другого душмана, смотрящего туда же, куда и первый. Прицеливаюсь и вновь стреляю одиночным.

Я осмелел и выглянул в третий раз, уже не выставляя предварительно панаму на шомполе.

Такой поворот дела придал мне уверенности и смелости. Подумал, что, может быть, возможно нанести врагу еще больший урон. Подтянул к себе всю группу. Внимательно осмотрев местность, мы увидели, что сразу же за дорогой, протянувшейся у арыка, вырыта канава. В ней-то и оборудовали душманы свои окопы.

Пока мы не выбьем бандитов, укрывшихся в канаве, отойти к своим нам не удастся.

— Надо атаковать их, — сказал я. — Очистим участок — легче будет пройти к своим.

Разъяснил план действия. После броска гранаты все по-пластунски переползают через дорогу и ведут в канаве бой. Так и поступили. Внезапность обеспечила успехи. Но впереди еще окоп и там тоже бандиты. Бросаю в окоп гранату и даю длинную очередь из автомата. Когда бежал, чуть не угодил под выстрел душмана. Он укрылся в колючем кустарнике, и я не заметил его. Душман уже поднял винтовку, но следовавший сзади меня сержант Горохов опередил врага.

Командир сообщает, — доложил радист, — что будут работать наши вертолеты.

— Собрать оружие душманов, и все в арык! — приказал я.

Солдаты бросились выполнять команду. Через несколько минут мы скрылись в арыке, а вскоре услышали [113] гул моторов. Это шли вертолеты для удара по целям, координаты которых передал старший лейтенант Шубутидзе.

Мы вернулись в подразделение без потерь, сдали медикам раненого, а оружейникам — шестнадцать видов английского, американского и пакистанского оружия.

Все, кто действовал в составе этой группы, были награждены медалями «За отвагу». Мне вручили орден Красной Звезды.

А задуманного снимка сделать так и не удалось. Было не до него. Когда я высказал свое огорчение по этому поводу друзьям, они успокоили: «Успеешь, еще сделаешь...»

Но и в следующем бою со снимком ничего не получилось. Это было 22 апреля. Я находился в роте, которая помогала афганскому подразделению. Справа и слева от нас двигались взводы. Прошли уже около пятнадцати километров и были довольно измотаны трудной дорогой и пятидесятиградусной жарой. И вот перед большим садом, так манившим нас своей прохладой, душманы накрыли роту сильным пулеметным огнем. Командира взвода старшего лейтенанта Коровникова тяжело ранило в грудь, и мне вновь пришлось заменить командира. Ну а в таком положении не до фотографий...

Впрочем, если бы я и решил сделать снимок, то все разно у меня ничего бы не получилось. Как выяснилось после боя, мой фотоаппарат был разбит вражеской пулей. До сих пор не могу понять, как она не задела меня самого.. [114]

Капитан А. Миронов.
Герои не умирают

С чего начинается приобщение к армейской службе? Сегодня я точно знаю ответ на этот вопрос: с того самого момента, когда вчерашние школьники, рабочие и студенты, все, кого Родина призвала в ряды своих вооруженных защитников, выстроились впервые на призывном пункте.

К этому выводу пришел, прослужив два года — в системе военкоматов Ленинграда, принимая участие в военно-патриотической работе с молодежью, в отправках призывников на действительную военную службу.

Властная команда: «Смирно!» — и замерла у кого-то на устах недосказанная шутка, разом смолкли разговоры. И хотя призывники стоят еще в гражданской одежде и им еще далеко до настоящей солдатской выправки, уже нет ни Петь, ни Вась. Есть единый строй, начали вступать в свои права суровые, но справедливые законы армейской жизни.

Смотрю на будущих солдат Отчизны и верю, что с честью они пройдут курс «мужского университета», как порой называют службу в армии, что будут достойны героев сегодняшних дней, вписавших свои имена в историю Советских Вооруженных Сил.

В приветствии ЦК КПСС «Воинам-интернационалистам, возвращающимся из Демократической Республики Афганистан» есть такие слова: «Пройдут годы, но они не сотрут из памяти имена Николая Чепика, Александра Мироненко, Николая Анфиногенова, Гафира Намазова, Александра Стовбы, Вячеслава Гайнутдинова, Александра Опарина, Зураба Члачидзе, Александра Демакова, Эдмунтаса Шакиниса, Георгия Демченко, всех, кто высоко пронес честь и достоинство советского воина».

С одним из этих героев мне посчастливилось служить. Провожая призывников в воинские части, говоря [115] им слова напутствия, я всегда рассказываю им о службе и подвиге своего однополчанина — Героя Советского Союза Александра Демакова...

Вместе с командиром роты старшим лейтенантом Федяшиным мы уточняли по карте маршрут движения колонны. Через несколько часов машины с продовольствием для отдаленных кишлаков выйдут в горы. Предстоял длинный и трудный путь.

В роте знали: готовится выход, поэтому нас никто не тревожил, в канцелярию не заходили. И нас очень удивило, когда раздался стук и в дверях возникла крепкая фигура молоденького офицера. Четко чеканя шаг, он подошел к ротному.

— Товарищ старший лейтенант, лейтенант Демаков для дальнейшего прохождения службы прибыл!

Возникшее было напряжение сразу спало.

— Проходи, проходи, — обрадовался старший лейтенант Федяшин. — Наверное, замполит?

— Так точно!

— Давненько жду. Откуда к нам прибыл? — Ротный изучающе вглядывался в юношеское лицо.

— Прямо из училища. Окончил Новосибирское военно-политическое.

— Ну что же, службу в Афганистане начнем, — Федяшин с удовлетворением оглядел стройную фигуру лейтенанта. — Идите устраиваться, подробнее поговорим позже. Уходим на задание, так что извините.

Демаков приложил руку к головному убору и пошел к двери. Неожиданно он остановился и вновь обратился к ротному:

— Товарищ старший лейтенант, разрешите и мне с вами.

Федяшин удивленно поднял глаза на Александра.

— Ведь я — замполит, — горячо стал убеждать Демаков, — мне нельзя быть в стороне. А в деле и людей узнаю, да и опыта наберусь.

Как представитель вышестоящего штаба я не возражал против участия замполита в выходе в горы. Почувствовав мою поддержку, ротный дружески хлопнул Демакова по плечу.

— Ладно, валяй. Это по-нашему.

...Колонна машин то поднималась в гору, то плавно скатывалась под уклон. Бесконечной чередой тянулись унылые голые скалы. Позади уже не один десяток километров. Совсем немного осталось до пункта назначения. [116]

В мрачном ущелье с нависшими над дорогой скальными карнизами по колонне ударили из крупнокалиберного пулемета. Машину, в которой рядом с водителем сидел Демаков, словно передернуло в ознобе. Пули пробили лобовое стекло в нескольких местах, Александр выскочил из кабины. На ходу вскинул автомат, залег за ближайшим от дороги валуном. Стреляя очередями в сторону дувала, за которым прятались душманы, отвлекал на себя их огонь, давая возможность охранению рассредоточиться и вступить в бой.

Совсем рядом с машиной разорвалась граната. Из лопнувших мешков потекли ручейки муки.

— Мешки! Мука! — Демаков рванулся к машине. Одним махом вскочил в кузов. Его примеру последовали еще несколько солдат.

— Давай быстрей перекладывай! — подал команду Александр. — Хлеб на землю сыплется.

Дружный огонь охранения заставил бандитов отступить. И со стороны гор стрельба почти прекратилась... Вдруг один из солдат вскрикнул, схватившись за руку, присел на мешки. По грубой мешковине побежала алая струйка.

— Что, ранило? — подсел к подчиненному замполит. — Давай перевяжу.

К счастью, рана была несерьезной. Пуля прошла навылет, не задев кости, и вскоре солдат работал наравне со всеми. Общими усилиями разорванные мешки быстро вытащили на самый верх.

— Порядок, — облегченно вздохнул Демаков, — теперь не растеряем.

Отбив нападение бандитов, колонна продолжила свой путь и вскоре въехала в кишлак.

Недаром говорят на Востоке, что у доброй вести быстрые крылья. О том, как спасали хлеб «шурави», знали уже в каждом доме кишлака. Дехкане как дорогих друзей встречали советских воинов, благодарно пожимали им руки. Седой, с запавшими щеками старик, увидев на одном из мешков кровь, о чем-то быстро и громко заговорил. Возле него собрались дехкане. Когда рядовой Нуров перевел слова старика, мы были приятно удивлены.

— Люди, — говорил он односельчанам. — Это мешок с красной мукой. Пусть каждый возьмет по щепотке и спрячет у себя на груди. Это кровь нашего брата, а эта мука — наша жизнь...

За недолгую службу в Афганистане — всего семь месяцев [117] — лейтенанту Демакову пришлось десятки раз сопровождать колонны. Совершал он и агитрейды по кишлакам. Рассказывал афганцам правду о нашей стране, об апрельской революции.

Как-то подходили мы к одному из многочисленных горных кишлаков. Навстречу — отара. Ее пасли убеленный сединой старик и маленький мальчик, лет восьми-девяти.

Увидев нас, и мальчишка и дед заулыбались.

— Ташакур, шурави. Здравствуйте. — Пастухи жестом приглашали к своей сторожке. А когда мы подошли, достали нехитрые свои припасы, стали угощать.

— Подождите, — сказал Демаков. — У нас тоже кое-что имеется. Ребята, доставай тушенку, да и сгущенка, кажется, была.

За ужином потекла дружеская беседа. Выяснилось, что старик не родной дед мальчика. Совсем недавно прибежал к нему парнишка. Его отец был учителем в школе. Когда на кишлак напали бандиты, то в первую очередь они расстреляли семью учителя. Ребенку чудом удалось спастись. Теперь дед для него самый родной человек.

Я подозвал к себе парнишку.

— Вот, возьми на память. — Как дорогой подарок мальчик взял значок с барельефом Владимира Ильича Ленина.

Спрашиваю:

— Знаешь, кто это?

Он утвердительно кивнул головой:

— Шурави паша — Ленин.

Мы были приятно удивлены. Здесь, в далеком горном кишлаке, где крестьяне не умеют ни писать, ни читать, совсем маленький мальчонка знает в лицо вождя пролетарской революции.

Лейтенант Демаков, используя этот факт, решил провести в роте политчас. Он говорил о революционном обновлении мира, о борьбе со старым, о помощи братьям по классу. О вооруженных до зубов, обученных американскими инструкторами бандитах, которые за заокеанские доллары терзают мирных крестьян, грабят, не жалея ни стариков, ни детей.

Александр показал подчиненным книжечку. Ее забросили из Пешавара. Название довольно безобидное — «150 вопросов и ответов». А вот содержание, по сути дела, учебник для бандитов: [118]

«Вопрос: Какие задачи стоят перед диверсионной группой?

Ответ: Уничтожение важных объектов...

Вопрос: Что является объектом для нападения?

Ответ: Больницы, школы, столовые...»

— В это «пособие», — говорил политработник, — вложена вся злоба противников народной власти и их заокеанских покровителей. Своими бесчинствами, уничтожением сотен школ, больниц, убийствами женщин, стариков и детей банды заслужили всенародное презрение и ненависть народа.

Воины с большим вниманием слушали замполита. И когда Демаков спросил, кто из них хочет высказаться, солдаты с особым чувством достоинства и гордости говорили о помощи Страны Советов молодой республике, вставшей на путь новой жизни, о своем интернациональном долге.

20 апреля 1982 года в штаб поступил приказ: организовать охрану и обеспечить продвижение колонны в направлении населенного пункта Синджарай. В этом отдаленном горном районе имеется множество троп, а вот дорога, по которой можно проехать на машине, только одна. И проходит она прямо по зеленой зоне. Душманы зачастую на дороге устанавливают мины. Используя особенности местности, устраивают засады. Поэтому к выполнению этой задачи штаб части готовился очень тщательно. Для подготовки подразделений к выходу на задание в роты были направлены офицеры штаба. Мне было приказано работать в роте старшего лейтенанта Федяшина.

Я всегда с удовольствием трудился в этом коллективе. Командир роты — знающий боевой офицер, умеющий быстро найти выход из трудного положения, требовательный, справедливый, всегда готовый к выполнению любого задания.

Замполит лейтенант Демаков за короткий срок снискал себе уважение и любовь подчиненных. Подтянутый, улыбчивый, он заражал людей уверенностью, бодростью. От его добродушного взгляда, статной фигуры веяло надежностью. Он всегда проявлял заботу о подчиненных. Следил, чтобы солдаты были накормлены, помыты, полностью обеспечены всеми видами довольствия.

В роте я застал деловую атмосферу. Командир с замполитом проверяли у солдат экипировку. Беседовали с подчиненными, интересовались их настроением. Я [119] знал, что командир одного из взводов лейтенант Тарнакин тяжело заболел, поэтому прежде всего меня волновал вопрос: кто заменит взводного при выполнении задания?

— Взвод возглавит замполит, — доложил мне Федяшин. — Задача предстоит сложная, доверить людей могу только ему.

...В точно указанное время подразделение прибыло на исходный рубеж, к подножию горы. Теперь предстояло рассредоточиться. Складывалась такая обстановка, что ожидать душманского нападения на охраняемый участок дороги надо было не с одного какого-то направления — бандиты могли прийти с любой стороны зеленой зоны. Поэтому подразделения пришлось разбить на группы.

В группу Демакова попали бывалые, участвовавшие в боях солдаты. Некоторые из них уже имели боевые неграды. Сержанты Ниякин, Аллядинов, рядовой Валиев заслужили медали «За отвагу». Высокой ответственностью, смелостью отличались и другие воины — рядовые Варнавский, Ягофаров, Жадан, Ибрагимов. Они не раз проявляли мужество, действовали решительно в критических ситуациях.

Определив сигналы взаимодействия, группы растворилиь в зеленой зоне. Солдаты, возглавляемые Демаковым, шли западнее других групп. Их путь пролегал недалеко от дороги.

Соблюдая меры предосторожности, без лишнего шума, группа подходила к указанному командиром пункту.

Демаков обратил внимание на арык, видневшийся впереди. Он тянулся словно окопная линия. Метрах в ста за ним стояла невысокая стена дувала. Она уходила в гранатовый сад. Эта часть дувала и деревья могли, в случае чего, послужить неплохим укрытием.

— Ниякин, — тихонько позвал Демаков сержанта.

— Слушаю.

— Группу — к дувалу, там и залечь. Только тихо.

Солдаты, где перебежками, где ползком, добрались до дувала. Залегли. Притаились.

Демаков достал карту. Сориентировался. Необходимо было продвинуться чуть-чуть дальше. Александр хотел уже дать указание на смену позиции, но тут прозвучали выстрелы. Пули пронеслись совсем рядом, срезав на гранатовых деревьях ветки.

— К бою! Занять оборону! — прозвучали команды. [120]

Воины дружно открыли ответный огонь. Сквозь деревья Александр видел, как душманы, перебегая от одного укрытия к другому, приближаются к ним.

— Варнавский, рацию! — приказал Демаков.

Связавшись с командиром по рации, Демаков доложил обстановку. О помощи не просил, знал, что, услышав выстрелы, к ним уже спешат товарищи. Но сознавал он и другое: такую многочисленную банду — это было видно по плотности огня — им нелегко одолеть.

Метко стреляют Ягофаров, Жадан, Ибрагимов. Их очереди сдерживают наседавших. Не считаясь с потерями, бандиты все ближе и ближе подбираются к их позициям. Уже отчетливо видны бородатые лица душманов. Их огонь становится прицельнее. Пуля обожгла плечо замполита. Не обращая внимания на рану, Демаков продолжает стрелять по врагу.

К замполиту подполз рядовой Валиев.

— Товарищ лейтенант, окружают.

Демаков и сам видел, что бандиты охватывают их полукольцом.

Как выйти из трудного положения, как спасти людей? Он, и только он, должен найти единственно верное решение.

В создавшемся положении хоть какие-то шансы обещало лишь одно решение — отступать к арыку. Проскочить к нему предстояло по открытому пространству. Значит, кто-то должен прикрыть отход.

Несколько душманов выскочили из укрытий и бросились вперед. И вновь огнем их заставили залечь.

Демаков еще раз оценил обстановку. Не верьте, что во время боя, в критической ситуации, перед мысленным взором солдата проходит вся его жизнь. Выдумали это. Все куда прозаичней: перед броском в атаку солдат думает только о тех метрах, которые ему надо преодолеть. Примеряется к укрытиям, если они есть, замечает, откуда могут стрелять...

— Вот что. — Демаков повернул голову к лежащему рядом рядовому Валиеву. — Слушайте приказ! Отползайте к арыку. Я прикрою.

Но на его приказ никто не шевельнулся.

— К арыку! — громко и требовательно повторил замполит.

— Товарищ лейтенант, лучше мы вместе, — попытался возразить рядовой Валиев.

— Десять раз повторять, что ли?! — рассердился Александр. — Выполняйте! [121]

Оставив замполиту боеприпасы, солдаты поползли к арыку.

Демаков замаскировался за дувалом. Притаился. Увидев, что с нашей стороны огонь прекратился, бандиты в открытую бросились вперед.

Взрыв гранаты остановил душманов. Они попятились, поспешили вновь спрятаться за укрытиями. Открыли бешеный огонь.

Отстреливаясь, Александр все время поглядывал в сторону арыка. «Ну, быстрее же, ребята, быстрее», — шептал он сквозь запекшиеся губы.

Кончились патроны. Но есть еще гранаты. Дальними бросками он сдерживает наседавших врагов. Но силы покидают: еще две пули застряли в теле. Демаков вновь оглянулся.

— Наконец-то! — выдохнул он, увидев, что скрылся в арыке последний солдат.

Александр включил рацию. Опять обожгла душманская пуля.

— Командир, — превозмогая боль, проговорил он, — ранен в четвертый раз... Одна граната осталась. Передайте всем — погибаю, как советский человек!

Услышав слова Демакова, мы ускорили движение.

— Быстрее, быстрее, — торопил Федяшин своих подчиненных. — Может, успеем. Замполит еще держится.

А душманы уже обступили Демакова. Переговариваются, улыбаясь, показывают на Александра пальцем. Двое подсели к нему, попытались приподнять. В этот момент раздался оглушительный взрыв. И как бы вторя ему, сзади и левее послышались новые взрывы. Вверх взвились ракеты, ударили автоматные очереди. Группы, выйдя во фланг душманам, начали их теснить. И бандиты, не выдержав стремительной атаки, бросились бежать...

Когда разыскали замполита, вокруг его бездыханного тела валялось много трупов. Последней гранатой Александр подорвал себя и душманов.

Нет подвига без верности воинскому долгу, без неуклонного его исполнения. Именно он сплачивает, объединяет людей, заставляет отступить боль, преодолеть все преграды. Героями не рождаются. Герои воспитываются и живут среди нас. Герои не умирают. Лейтенант Александр Демаков навечно зачислен в списки одной из рот Новосибирского высшего военно-политического общевойскового училища имени 60-летия Великого Октября. [122]

Сержант запаса М. Оченков.
«Ташакор, солдат!»

Около двух суток в пути — и мы на нашей земле. Мы — это танковый полк, который по решению Советского правительства в 1986 году первым вывели из Афганистана. Настроение у нас отличное. Конечно, радуемся возвращению на Родину, предстоящей встрече с близкими и друзьями. Радуемся и в то же время гордимся. На такой лад нас настраивает сознание того, что мы выполнили свой интернациональный долг, были верными друзьями афганцев, оправдали надежды народа, оказавшегося в беде.

Впервые это чувство гордости мы испытали там, в Афганистане, когда на наши проводы собралось очень много народу. Люди пришли не только из города, возле которого наш полк стоял, но и из кишлаков, Много было цветов. И в тот октябрьский день афганские друзья сказали много добрых, теплых слов в наш адрес, было немало спето песен и прочитано стихов. Были вручены многим солдатам и командирам афганские и советские награды. В тот день и я получил первую в своей жизни награду — медаль «За боевые заслуги». Потом был праздничный стол с виноградом и арбузами. Опять пели песни, и афганцы кричали нам: «Ташакор, солдат!» Это означало: «Спасибо, солдат!»

И вот не успели мы, как говорили мои товарищи, «отойти» от торжеств на афганской земле, как нас с не меньшей теплотой встречали на советской границе. Опять цветы, опять сердечные слова в наш адрес. Нас обнимали и целовали. Многие люди называли нас героями. Откровенно говоря, нам от этого становилось немного неловко. Герои — это, наверное, все же громко сказано. Мы-то считали, что всего-навсего честно, исправно исполнили свой гражданский и воинский долг, то есть делали то, что сделал бы, наверное, каждый советский человек, окажись он на месте любого из нас. [123]

Так думалось тогда в октябрьский, по-южному теплый, день. Так думается и теперь. И невольно вспоминается то далекое, неспокойное время, которое мне пришлось провести на земле революционного Афганистана.

Когда меня только призвали в армию, мои одногодки подшучивали:

— Проверим, Миша, каков ты мастак кислых щей.

Это они намекали на мою гражданскую профессию. Закончив 41-е Ленинградское городское профессионально-техническое училище, я до призыва в армию успел несколько месяцев поработать на судне коком. Конечно, мои товарищи были уверены, что и в армии мне уготовлено поварское дело.

Но оказалось, что мне предстояло заниматься совсем иными «блюдами». После недолгой подготовки я оказался на должности начальника радиолокационного приборного комплекса зенитной самоходной установки. Наша батарея охраняла в Афганистане небольшой аэродром, который принимал вертолеты и самолеты с грузами для советских подразделений. А танковый полк, в состав которого входила наша батарея, охранял мосты, дорожные развилки и другие объекты, на которые частенько посягали душманы. Правда, и мы, зенитчики, иногда были вынуждены принимать участие в делах наземных. Но об этом потом.

А пока я в роли начальника РПК, Мой командир — « сержант Ризван Киляев. Как мне показалось, он чересчур серьезен для своих двадцати лет. Мы к нему присматриваемся, прислушиваемся к его советам. Он в наших глазах человек бывалый: служба его уже подходила к концу, наша — только начиналась. С первых же Дней Киляев стал почему-то очень придирчиво относиться ко мне, иногда мы подолгу беседовали, и тогда сержант посвящал меня в свои командирские обязанности. Однажды он все же объяснил, почему столь внимателен к моей персоне:

— Вот уйду, тогда, может, тебе придется экипажем командовать.

И буквально на другой день после этого разговора я узнал, что все уже решено — мне быть командиром ЗСУ — зенитной самоходной установки. К нам заглянул командир батареи капитан Юрий Муратович Цомартов и сказал:

— Товарищ Оченков, после Киляева командиром будете вы. Присматривайтесь к Киляеву. У него есть чему [124] поучиться, есть тот опыт, которого вы не найдете ни в одной книжке. Постарайтесь перенять у него этот опыт и осмыслить.

К словам комбата мы всегда относились с большим вниманием. И не только потому, что Юрий Муратович был по-отечески внимателен к нам и заботлив. Нас удивляло, как это он мог отлично освоить всю боевую технику и оружие, которые находились в батарее. Ведь для нас немалая проблема изучить только свою специальность, только ту технику, которая была в нашем непосредственном распоряжении, а капитан Цомартов и свое непосредственное дело хорошо знал, и обязанности каждого из нас. Помню, пришедший мне на смену и ставший начальником РПК аварец Насруллах Теймурханов вполне серьезно говорил:

— Наш комбат — пять голова. И каждый голова умный-умный...

Вскоре капитан Цомартов поздравил меня с назначением на должность командира зенитной самоходной установки с присвоением сержантского звания. А Ризван Киляев распрощался с нами и уехал домой.

В моем подчинении оказались три человека. Как я уже говорил, начальником радиолокационного приборного комплекса стал Насруллах Теймурханов. Он по-русски говорил плоховато. Это, конечно, создавало для него определенные трудности в освоении техники. Однако Теймурханов отличался завидной настойчивостью и вскоре стал неплохим специалистом.

Чуть позже прибыл в подразделение Сергей Семянников. Он был родом из города Ельца, немного моложе нас. Но тоже оказался человеком старательным и технику, свои обязанности освоил быстро и хорошо.

Знал неплохо свое дело и весьма расторопный механик-водитель нашей машины Виктор Готьянский. Он был уроженцем Днепропетровска.

Поначалу я недооценил своих товарищей, думал о них как о людях не очень серьезных, не приученных к трудностям. Но уже вскоре убедился в своем заблуждении, в своей предвзятости в оценке молодых людей моего поколения. Та нелегкая миссия, которая выпала на долга сослуживцев, понимание ими своего интернационального долга, — что они не просто вооруженные люди, прибывшие в Афганистан, а представители великого народа, пришедшего на помощь соседу в беде, — влияли на поведение и поступки моих одногодков. В [125] каждом из них стали проявляться также черты характера, которые до сих пор трудно было разглядеть.

Во-первых, меня приятно поразила та серьезность, с которой каждый из моих подчиненных относился к своему делу. Во-вторых, я почувствовал в каждом моем товарище страстную любовь к Родине, неуемную тоску по ней. Потом не раз убеждался и в том, что мои сверстники не обделены и такими качествами, как воля, выносливость, находчивость, решительность и смелость.

Мы располагались в долине, прикрывали аэродром. Наша позиция — у арыка с мутноватой водой. Он отделяет нас от виноградника, простирающегося метров на восемьсот. Это так называемая зеленая зона. За ней беспорядочные россыпи камней, а дальше — угрюмые горы. Днем, когда их освещает высокое солнце, они кажутся пепельными, а в поздний вечер — мрачными. В это время со стороны гор начинает тянуть прохладой, потом на небе проступают звезды, и стремительно наступает ночь.

Горы — это пристанище душманов. В них они ориентируются превосходно, знают все тропы, пещеры, где отсиживаются. Нередко они спускаются в долину и не только терроризируют население кишлаков, но и воровато подкрадываются к аэродрому, внезапно обстреливают его и наши позиции из автоматического оружия, а затем быстро скрываются в горах.

Таких нападений мы пережили уже несколько. И все же эти эпизоды в нашем понятии не очень значительны, они даже не запомнились. А вот один случай сохранился в памяти хорошо. Наверное, потому, что налет душманов был, пожалуй, самый опасный из всех, и оружие они применили против нас иное, чем применяли до сих пор.

Тогда стоял ноябрь. Предыдущие дни и ночи прошли спокойно. Казалось, ничего не произойдет и в наступившую ночь. Нести службу был не наш черед, и экипаж лег отдыхать.

Ночью нас разбудил необычный трескучий грохот. Когда бежали к своей установке, у арыка и в стороне от него полыхнуло несколько раз яркое пламя и вновь сильно загрохотало. Потом-то, чуть позже, стало известно, что душманы обстреляли нас небольшими ракетами класса «земля — земля».

Положение сложилось не из простых. Каждый из нас понимал, что ракета это не пуля и от нее не укроешься за броней ЗСУ. Она вполне может накрыть установку [126] и нас всех вместе с ней. В этой ситуации отсидеться бы где-нибудь в надежном земляном или бетонированном укрытии. Но никто из моих товарищей даже не заикнулся об этом. В ту тревожную ночь я еще раз убедился в том, что и Сергей Семянников, и Виктор Готьянский, и Насруллах Теймурханов не только научились отлично владеть своей боевой техникой, но и умели собраться в трудную минуту, проявить те качества, которые присущи бывалым солдатам.

Прошли считанные секунды, и наша ЗСУ была готова к боевым действиям. Она очень нам нравилась: быстроходная, маневренная, бронированная, ее четыре ствола крупнокалиберного пулемета извергали в минуту массу пуль. Да, она очень нравилась нам и очень не нравилась душманам. Они так и окрестили ее: «шайтан арба». Значит — дьявол-телега. Ее появление вызывало у бандитов животный страх, и они быстро удирали.

Так было и в ту памятную ночь. Душманы припасли значительное число таких ракет и, видимо, долго и тщательно готовились к ночному налету на аэродром. Но быстрые и решительные действия батареи капитана Цомартова спутали все намерения бандитов. Утром мы узнали, что ни одна ракета душманов не попала в цель.

Наша «шайтан арба» не только прикрывала и защищала аэродром. Бывали дни, когда моему или другому экипажу приходилось сниматься со своей позиции и помогать бойцам народной милиции, участвовать вместе с ними в боях против бандитов.

Так, помнится, было в июле 1986 года. Тогда разведка установила, что в одной из долин сосредоточились несколько групп душманов. Их главари планировали совершить крупномасштабный налет на дорогу, на некоторые хозяйственные и военные объекты, в том числе на аэродром. Наше командование решило помочь народной милиции. Важно было упредить врага, нанести удар по нему раньше, чем он приступит к осуществлению своего замысла.

В боевую группу, которой предстояло действовать против душманов, наметили включить и одну зенитную самоходную установку, учитывая мощность ее вооружения. Но чтобы ограничить количество задействованных в деле людей, а использовать главным образом технику, решили, что на машине будут находиться только командир экипажа и механик-водитель.

Накануне капитан Цомартов построил батарею на позиции. [127] Рассказал о предстоящем деле, сообщил о том, что от батареи вместе с афганской милицией поедет лишь одна ЗСУ, и сказал:

— Товарищи, задание очень опасное. Я решил послать на него только добровольцев. — Капитан сделал паузу, потом скомандовал: — Добровольцы, шаг вперед!

Цомартову пришлось поспешно отступить от строя, потому что шаг вперед сделали все солдаты, сержанты и офицеры батареи.

— Та-а-ак, — протянул комбат. — В такой ситуации решать мне. — Посмотрел внимательно на нас. — Ладно. Вижу, все вы у меня хлопцы — хоть куда! Товарищ Оченков, вместе со своим механиком-водителем готовьте машину к выезду.

И посыпались вопросы:

— Почему Оченков?

— Мы хуже, что ли?

— Не доверяете нам?

— Разговорчики! — нахмурился капитан. — Мы не на собрании...

Не знаю, ожидал ли комбат такого единодушия от своих подчиненных, удивил ли его этот порыв людей, но я слышал, как он говорил секретарю нашей комсомольской организации (по должности зампотеху батареи) старшему лейтенанту Юрию Васильевичу Сушичу:

— Удивительно! Им бы радоваться, что их оберегают, а они обижаются...

Действительно, обижались. Обиделись и в моем экипаже Семянников и Теймурханов. Подошел ко мне Теймурханов, волнуясь и путаясь в словах, сказал:

— Командир, зачем такой обида? Зачем не веришь?.. Сам на «шайтан арбу», а нам не веришь...

— Верно говорит Насруллах, товарищ сержант... Как же мы? — волнуется Семянников. — Всегда были вместе, а тут... Поговорите с комбатом. Может, разрешит всему экипажу.

Я передал просьбу моих подчиненных капитану Цомартову, но он решительно отказал:

— Нельзя. Приказано — в экипаже не больше двух человек. Я и так нарушаю: с вами будет еще Мурзичев.

Старший лейтенант Анатолий Сергеевич Мурзичев — это наш взводный командир. Он только что прибыл в батарею. Видимо, Цомартову хотелось побыстрее «обкатать» нашего взводного в боевом деле, поэтому он и включил его в наш экипаж. Естественно, старшим. [128]

Поднялись мы в четыре часа утра: дорога неблизкая, а нам надо пораньше добраться в район, указанный афганцами. Группа у нас небольшая, но есть в ней и саперы, и мотострелки, и танкисты. Вокруг темень. Фары машин включить нельзя. Двигаемся по дороге на небольшой скорости, след в след.

На рассвете на нашем пути стали встречаться селения. Афганские крестьяне, как, наверное, и все земледельцы на нашей планете, встают рано. У первых же кишлаков увидели людей, которые работали на своих скудных земельных участках или собирали траву. На улицах уже бегали дети. Любопытные и более общительные, чем взрослые. Если мы останавливались хотя бы на короткое время, они тут же появлялись возле машин. Нам было очень жаль этих худеньких, одетых кое-как босоногих ребят. После апрельской революции афганское правительство уже немало сделало для своего народа, чтобы облегчить ему жизнь, вырвать его из нищеты и невежества. Но решить все проблемы — дело непростое. А тут еще душманы. Сколько они приносили горя и страданий! Сколько приходилось отвлекать на борьбу с ними сил и средств!

Мы одариваем ребят чем можем. Потрошим свои сухие пайки. И слышим уже ставшее нам знакомым слово:

— Ташакор!

Миновали несколько кишлаков. Давным-давно выкатилось солнце из-за гор. Безветрие. Тишина. Грунтовка под колесами машин пылит. Теперь двигаемся с особой осторожностью, остерегаемся мин. Но дорогу прошли благополучно и оказались в назначенном районе. Небольшая долина. Почти слились друг с другом глинобитными домиками и такими же дувалами два кишлака. Нередко именно за дувалами, как за крепостными стенами, укрывались бандиты.

Мы останавливаемся от кишлаков метрах в трехстах. Перехватываем дорогу, ведущую из селений к шоссе. Выставляются дозоры и посты на нескольких главных тропах. Именно такая задача нашей группы — подойти к кишлакам и закрыть все выходы из них. Под нашим прикрытием в селения войдут бойцы народной милиции. Они и должны разгромить скопище душманов.

Место, где мы маскируем свою ЗСУ, как бы приподнято над долиной. Поэтому нам хорошо видны и дома, и улицы кишлаков, и сады. Некоторое время они кажутся безлюдными. Мы даже подумали, что в кишлаках [129] нет ни населения, ни душманов и тревога была ложной, Но вскоре наблюдатели заметили там отдельных вооруженных людей. Все новости я узнаю почти первым, потому что моя самоходка располагается рядом с начальством и прикрывает пункт управления нашей группой.

Некоторое время мы проводим в томительном, настороженном ожидании. Наконец появляются на бронетранспортерах бойцы народной милиции. Их начальник недолго совещается с командиром нашей группы. Затем царандойцы двигаются к кишлакам. Там сначала вспыхивает редкая перестрелка, затем все сливается в сплошной треск и гул ожесточенного боя. Душманы оказывают яростное сопротивление, Одна из групп бандитов обошла стороной подразделение народной милиции и пытается пробиться через наше кольцо, но натыкается на плотный огонь самоходки и откатывается поспешно назад.

Потом мы видели, как бойцы народной милиции вывезли из кишлака на машине груду захваченного у душманов оружия, а следом за машиной протопали по дороге больше десятка «бородачей» в замусоленной, грязной одежде. Эти люди вчера наводили ужас на округу своей бессмысленной жестокостью, а теперь, понуро опустив головы, шагали по пыльной дороге в окружении царандойцев...

Минули сутки. Мы вернулись в свою часть. А спустя два месяца по решению Советского правительства наш танковый полк покинул землю Афганистана. Выполнив свой интернациональный долг, мы уехали домой. [130]

Сержант запаса В. Рогатнев.
О друзьях-товарищах

Прошло немало времени с тех пор, как вернулся я из Афганистана, снял армейскую форму и значусь сержантом запаса. Времени минуло порядочно, а я очень хорошо помню своих однополчан, и особенно тех, с кем,; как говорится, пришлось есть кашу из одного котла.; Многих из этих людей как бы вижу перед собой, стоит только о них подумать.

Вот, например, прапорщик Владимир Паснак проводит инструктаж, прежде чем мы отправимся в нелегкую дорогу. Делает это он не спеша, каждое слово словно взвешивает. И хотя наставления прапорщика нам кажутся нудноватыми, слушаем его внимательно. Во-первых, он наш взводный командир, во-вторых, старше каждого из нас не только по должности, воинскому званию, а и по возрасту: каждому из нас только по девятнадцать, а Паснаку уже под тридцать, у него глубокие морщины не только у сероватых с прищуром глаз, но и возле уголков припухлых губ. В-третьих, у прапорщика есть уже орден Красной Звезды. Вот все это вместе взятое и поднимает Владимира Паснака в наших глазах. Правда, только не знаем точно, за какое конкретное боевое дело он получил орден. Краешком-то уха я слышал, что наш взводный, рискуя жизнью, вывел из вражеского окружения какую-то боевую технику. Но все это слухи. А когда однажды водитель Александр Нестеров все же попытался выведать у взводного, за какие такие дела тому дали орден, Паснак усмехнулся и отшутился:

— Послужите здесь и тоже орден получите, тогда коллективно боевым опытом обменяемся.

Поняли мы, что наш взводный не очень-то любит о себе распространяться. Да и позже мы не раз замечали, что прапорщик старался быть в тени, но к нам относился очень внимательно и был в меру строг. Наверное, учитывал нашу еще неопытность в боевых делах и поэтому [131] считал нелишним один и тот же совет повторить и другой, и третий раз, чтобы уберечь нас от бесшабашности и от излишней прыти.

Как сегодня вижу — Паснак поднимает перед собой правую руку, грозит нам указательным пальцем:

— И чтоб дорогой никаких штучек-дрючек. Понятно?.. Знаю вас: обошлось благополучно раз, второй — вы и расслабились, осторожность у вас не та...

Вообще-то прав был командир нашего комендантского взвода, говоря о нашей расслабленности. После нескольких удачных поездок в колоннах, когда мы сопровождали машины с грузами и когда ни разу не подверглись нападению душманов, чувство опасности, настороженности у нас как-то притупилось, и даже иногда думалось, что рассказы о нападении бандитов на колонны машин сильно преувеличены.

Такая подспудная мысль первое время жила и в моем сознании. Наверное, была она и у других ребят из нашего взвода и из моего экипажа БРДМ — боевой разведывательной дозорной машины.

Из других моих сослуживцев мне хорошо запомнились автоматчик Валерий Лепестов и водитель обычной грузовой машины, что входила в штат нашего взвода, Александр Нестеров.

Валерий Лепестов — из Калининской области. Очень скромный, застенчивый и, пожалуй, самый безотказный в моем экипаже человек. Я был очень рад за него, когда за мужество его наградили медалью «За отвагу».

Александр Нестеров — из Вольнянского района Запорожской области. Нестеров — полнейшая противоположность Лепестову — заводной, неуемный, постоянно в движении. Роста среднего, энергичный. Он никогда не унывал, казалось, ничто не могло вывести его из себя. Его наградили медалью «За боевые заслуги». Александр — любимец взвода. Видимо, этим он был обязан не только своему общительному характеру, но и хорошему музыкальному слуху и голосу. Петь Александр очень любил, особенно под аккомпанемент гитары. Всякий раз, когда он начинал петь, вокруг него сразу же собирались солдаты.

Я назвал Валерия Лепестова и Александра Нестерова потому, что именно с ними мне приходилось чаще всего выполнять боевые задания.

Естественно, у читателя может возникнуть вопрос: за какие, конкретно, подвиги Лепестов и Нестеров были награждены медалями? Коротко, одной фразой тут не [132] ответишь. Бывает, что человек совершает подвиг в одном бою, в каком-то разовом эпизоде. А случается и так, что подвиг включает в себя несколько героических поступков, когда мужество и бесстрашие проявляются воинами в ходе нескольких схваток с врагом. Именно по совокупности героических дел и были представлены к наградам Александр Нестеров и Валерий Лепестов.

Чтобы понять это, нужно представить себе, чем нам приходилось заниматься почти ежедневно. Задача у комендантского взвода на первый взгляд вроде бы и простая: в определенном месте шоссейной дороги принимать под свою охрану колонну наливников. Так тут назвали шоферов, которые водили машины с горючим и другими жидкими грузами для народного хозяйства Афганистана. Приняв колонну, мы сопровождали ее несколько десятков, а то и не одну сотню километров. Обычно одна наша БРДМ становилась в голову колонны, другая — в середину, а третья замыкала колонну. В случае нападения взвод должен был защитить от бандитов водителей-афганцев и, конечно, машины с грузом.

Всякий раз, когда мы сопровождали колонну, от нас требовалась немалая выдержка и готовность в любую минуту принять бой с душманами. И даже обычные поездки по дороге не были безопасными. Вместе с тем все казалось довольно обыденным. Но в этой обыденности мы нередко стояли на грани жизни и смерти.

Чтобы читатель понял, как было все далеко не просто, расскажу именно такой вроде бы ничем не примечательной эпизод.

Однажды взвод провел, как обычно, по своему участку дороги колонну наливников. Все прошло благополучно. Раньше, передохнув, мы принимали под охрану колонну, шедшую в обратный рейс. Этот раз такой колонны не было, и нам приказали возвращаться домой одним. Выехали поздно, и ночь застала нас в пути.

Когда добрались до первого нашего контрольного поста, решили здесь поужинать и заночевать. На этой точке находились наши мотострелки, охранявшие расположенный недалеко отсюда мост. Мне не нужно было выставлять на ночь свою охрану, и сразу же все солдаты могли отдыхать. Это очень важно, потому что могло быть и так: утром приедем в свой район и нам сразу же опять придется сопровождать новую колонну. А не передохнув, делать это тяжело. Особенно трудно [133] пришлось бы механику-водителю БРДМ и водителю ЗИЛа...

Я распорядился, чтобы Нестеров достал консервы и хлеб. Вскрывать металлические банки, готовить все остальное к ужину в темноте не очень-то сподручно, поэтому Александр на несколько секунд включил свет в ЗИЛе. Всего на несколько секунд, но, как мы поняли потом, этого было достаточно, чтобы душманы, которые притаились поблизости, засекли место стоянки машины.

Итак, Нестеров включил быстренько свет, открыл консервы, нарезал хлеба и сразу же свет выключил. Поужинали в темноте. Ничего не подозревая, собрались спать. Нестерову я предложил:

— Отдыхать иди в БРДМ, как-никак, а все же за броней, не то что в твоем ЗИЛе.

— Машину свою без присмотра не оставлю, — сказал Нестеров. — Устроюсь на сиденье. И сидя спать можно.

Я пожал плечами, а Лепестов сразу же ко мне с просьбой:

— Товарищ сержант, разрешите и мне с Нестеровым остаться. Вдвоем веселее. Да и в «бронике» спать душно, а в машине — считай на свежем воздухе. Вон ночь-то какая!..

А ночь была теплая, тихая. Темень — рядом ничего не видно, а в далеком-далеком небе — ослепительные точки звезд.

Я разрешил Лепестову остаться с Нестеровым в ЗИЛе, а сам отправился в БРДМ, где уже устроились на ночлег механик-водитель этой машины и два стрелка.

Изрядно притомившись за день и длинный вечер, мы уснули быстро. Но сон военного человека весьма чуток. И я вскоре вскочил, услышав не то винтовочный, не то одиночный автоматный выстрел. Торопливо выбрался из «броника», а Нестеров и Лепестов уже стояли возле ЗИЛа, видимо тоже растревоженные выстрелом. Когда я подошел к ним, Нестеров беспокойно спросил:

— Вы стреляли, товарищ сержант?

— А я подумал — вы... Быстро занимаем оборону!

Зашевелилась охрана и на контрольном пункте, вылезли из БРДМ автоматчики. Залегли мы возле машин, ожидая нападения душманов и готовясь принять с ними бой. И вот так, в тревожном напряжении, провели остаток ночи.

Но никто больше не стрелял. Видимо, тот единственный выстрел сделал вражеский снайпер, притаившийся [134] где-то за камнями, засекший нашу машину и быстренько убравшийся восвояси, как только мы поднялись.

Так было, или приблизительно так, но только утром когда рассвело, я обнаружил в ЗИЛе рваную дыру под самым козырьком кабины, точно напротив места водителя. Если бы Нестеров не полулежал ночью на сиденье, а сидел, пуля угодила бы ему прямо в лоб. Александр на случившееся отреагировал своеобразно.

— Во, сволочь! — воскликнул он, рассматривая дырку, оставленную пулей. — Ведь и в мотор мог угодить. Тогда загорай тут.

— Или тебе в лоб, — мрачно напомнил Лепестов.

Но Александр Нестеров оставался верен себе.

— Не-е-е, в лоб не попал бы, — сказал он со смехом. — Мала цель. А вот в мотор мог бы. Вон тут сколько железа. — И водитель хлопнул ладонью по капоту машины.

Вот такая простая история. И подобных случаев, когда смертельная опасность бродила рядом с нами, было немало. И теперь вы можете представить, каково приходилось тем, кто почти ежедневно на протяжении более года сопровождал по дорогам колонны машин. И, конечно, вам станет понятно, почему всех воинов нашего взвода отметили правительственными наградами.

В ту ночь, о которой я только что рассказал, нам пришлось лишь приготовиться отразить нападение бандитов, но нередко случалось и так, что мои однополчане принимали бой с душманами в таких ситуациях, что хуже и не придумаешь.

В то время в нашей части командиры и коммунисты часто рассказывали молодым солдатам о стойкости радиста боевой разведывательной дозорной машины Валентина Кушнира.

К нам он прибыл с Украины. Пришлось ему, как и другим воинам, сопровождать колонны машин с грузами для Афганской Народной Республики. Однажды боевая разведывательная дозорная машина, на которой Кушнир был радистом, шла в колонне замыкающей. Вместе с Валентином находились механик-водитель и два автоматчика. Как механик-водитель, так и автоматчики недавно прибыли в подразделение и впервые выполняли боевое задание.

Колонна прошла по дороге несколько десятков километров, когда неожиданно БРДМ остановилась.

— Что случилось? — спросил Кушнир механика-водителя. [135]

— Мотор чего-то забарахлил. Надо посмотреть.

— Только быстрее, — сказал Кушнир. — А то колонна уйдет далеко и нам ее не догнать.

Верно, колонна из-за одной машины, даже если она из числа сопровождающих, задерживаться не будет: такой порядок. И колонна действительно уходила все дальше и дальше, скоро даже не стало слышно гула моторов.

Место, где задержалась БРДМ, было дикое. Поблизости никаких селений. По обеим сторонам дороги поднимались крутые склоны.

Механик-водитель открыл бронированную дверцу машины и только вылез на асфальт, как из-за камней слева от машины раздалось несколько автоматных очередей и застучал пулемет.

— Назад! — закричал Кушнир. — Назад, в машину!

Механик-водитель, бледный как полотно, кинулся к кабине, быстро залез в нее, захлопнул дверцу.

— Давай двигай! Хотя бы на малой скорости, — сказал Кушнир и сам прильнул к крупнокалиберному пулемету.

Механик-водитель нажал на педаль стартера и упавшим голосом произнес:

— Теперь совсем не работает. В мотор попали, что ли?..

— Закрываем люки!.. Опустить лепестки! — по праву старшего распорядился Кушнир.

Стрелки торопливо выполнили эту команду: задраили машину изнутри.

Положение, в котором неожиданно оказался экипаж БРДМ, было очень опасным, смертельно опасным. Колонна уже ушла далеко. Там, конечно, никто не слышал автоматной и пулеметной стрельбы, а душманы намеревались экипаж и машину захватить или уничтожить.

Кушнир связался по рации со старшим колонны, доложил, что БРДМ застряла на дороге и экипаж отбивается от банды душманов. Старший приказал держаться и немедленно связаться с подразделением разведчиков, чтобы оттуда выслали помощь. Кушнир так и поступил.

Уже дважды душманы пытались приблизиться к БРДМ, и дважды, прильнув к пулемету, метким огнем радист заставлял отходить их назад, за камни.

После второй попытки бандитов приблизиться к машине Кушнир приказал механику-водителю занять место у ручного пулемета, а автоматчикам — у бойниц. Они четко выполнили его приказание. Валентину казалось, [136] что эти двое автоматчиков, еще не обстрелянных, больше надеялись на него, чем на себя, надеялись, что он, радист и пулеметчик Кушнир, уже пробывший в Афганистане несколько месяцев, найдет какой-то выход из создавшегося тяжелого положения. И вообще-то трудно сказать, как бы они повели себя в этой критической ситуации, если бы не удивительное самообладание и хладнокровие радиста.

Кушнир не только сам держался спокойно, уверенно, но и другим внушал:

— В машине нас не возьмешь. За ее броней мы как в крепости. У нас два пулемета, два автомата... Гранаты... Боеприпасов хватит минимум на полчаса, а за это время и наши подоспеют.

Верно, патронов у них было много. Но вскоре Кушнир убедился, что если он и другие солдаты будут так же неэкономно стрелять по душманам, как стреляли в момент первых двух попыток бандитов подойти к машине, то боеприпасов и на полчаса не хватит. Взвесив все это, Кушнир распорядился:

— Стрелять только короткими очередями и только тогда, когда душманы из укрытий выйдут.

Бандиты вскоре поняли, что с левой стороны им к машине не подойти. Часть душманов переметнулась через дорогу на правую обочину. Таким образом, они обложили машину с двух сторон. Их не было только сзади и спереди БРДМ, потому что на дороге им не за что было укрыться.

Обстановка осложнилась для наших воинов еще больше. Теперь экипажу машины следовало держать под огнем обе обочины дороги, чтобы не дать врагу подойти к БРДМ ни с левой, ни с правой стороны на бросок гранаты, Кушнир отлично понимал: если бандиты подойдут на такое расстояние, они могут поджечь или подорвать ее. Он ни на секунду не отвлекался от наблюдения за левой обочиной дороги и держал ее под прицелом крупнокалиберного пулемета. Так же под прицелом, но только ручного пулемета, держал другую обочину дороги механик-водитель. Автоматчики же меняли бойницы в зависимости от того, где создавалось более опасное положение, с какой стороны начинали активничать душманы. Несколько раз они пытались атаковать машину сразу с двух сторон, но вновь были отбиты метким огнем наших воинов.

Осатанев от неудачных попыток захватить машину или приблизиться к ней, бандиты не жалели патронов. [137]

Пули почти беспрерывно барабанили по броне. Кушнир и его товарищи отвечали редкими выстрелами. Внутри машины становилось душно: пороховой дым ел глаза. Но экипаж «броника» держался. Правда, запас патронов у пулеметчиков и автоматчиков заметно иссякал. Кушнир приказал автоматчикам сложить в одно место гранаты, чтобы они были под рукой. Гранат в наличии оказалось одиннадцать.

— В наихудшем случае взорвем машину, — сказал Валентин. Вторую часть своей мысли — «взорвем и себя вместе с машиной» — он вслух не произнес, но остальные и так хорошо его поняли. Они были согласны с его решением.

Уже прошло полчаса с того момента, как начался бой на дороге. Теперь Кушнир бил из пулемета очередями по два-три выстрела. Посмотрел на механика-водителя, спросил:

— Как у тебя?

— Последний диск остался...

Все чаще и чаще радист посматривал на гранаты. И уже когда казалось, что свои вовремя не подоспеют, что придется в двадцать лет от роду распрощаться с жизнью, Кушнир услышал радостный крик механика-водителя:

— Наши!.. Ура, наши!..

Кушнир увидел в щель мчавшиеся по дороге машины. Он без труда узнал их. Это были машины разведывательной роты. Душманы тоже увидели их. Они вылезли из укрытий и торопливо стали карабкаться вверх по камням, стараясь как можно дальше уйти в горы. Кушнир в ярости выпустил по ним весь запас патронов, что оставались в последней ленте крупнокалиберного пулемета...

Вовремя подоспели разведчики. Но они успели потому, что Валентин Кушнир и его товарищи, находясь в окружении почти двух десятков бандитов, держались стойко, веря, что их не оставят в беде однополчане, обязательно придут им на выручку.

Валентин Кушнир за храбрость и находчивость был награжден медалью «За отвагу». Командование отметило и других солдат, упорно державших оборону в БРДМ в течение тридцати минут.

Немало моих товарищей отличились на афганской земле, выполняя свой интернациональный долг. С некоторыми из них и теперь поддерживаю связь. Дружба, рожденная в огне, — это особая дружба. [138]

Младший сержант запаса А. Долгих.
В горах неспокойно

Видимо, каждый взрослый человек хранит дома какой-либо предмет или документ, памятный чем-то для него. Есть и у меня такой документ. Это небольшая в красной обложке со звездочкой в центре Памятная грамота. Под звездочкой три слова: «Воину — патриоту, интернационалисту». И есть в этой грамоте еще такие слова, которые всякий раз, когда их читаю, заставляют меня волноваться. Вот они:

«Выполнив свой гражданский и патриотический долг, сегодня ты убываешь из родной части. На земле дружественного нам Афганистана ты прошел большую школу идейной стойкости, воинского мастерства, физической выносливости, верности интернациональному долгу. Здесь, проявляя отвагу и мужество, ты самоотверженно помогал строить новую жизнь, защитить завоевания апрельской революции...»

Читаю эти слова, которые помню чуть ли не наизусть, понимаю, что они адресованы не только мне лично, а и моим боевым товарищам. Очень часто думаю о них. Да разве можно забыть тех, кто в минуты смертельной опасности был с тобой рядом, с кем ты делил радость и печаль, кто не единожды выручал тебя из беды?

Вспоминаю своего отделенного командира Юрия Михайловича Крестьянинова, Родом он из Свердловска. Это теперь он Юрий Михайлович. А тогда официально — «товарищ сержант». За глаза в нашем солдатском кругу — «Юрка-коротышка». Так мы его прозвали за малый рост. Ростом мал, а храбрости, как мы потом поняли, удивительной! В связи с этим и расскажу хотя бы один эпизод.

В кишлаках, разбросанных по долинам у гор, было тревожно. Душманы терроризировали население. Представители народной власти и милиции обратились к нам за помощью. И вот мы в горах. [139]

Бандиты коварные и хитрые, отлично знают лабиринты горных пещер, бесконечные нитки троп и десятки различных естественных укрытий. Отсиживаются в них до поры до времени, а потом выползают из своих нор и вершат разбой в селениях и на дорогах.

Пока душманы находятся в укрытиях, обнаружить их не очень-то просто, и мы мотаемся в горах день, другой, третий... И у нас складывается впечатление, что вроде бы и нет тут поблизости бандитов. Неужели тревога ложная? От усталости гудят ноги. Удивляемся нашему взводному командиру Михаилу Абрамову. Мы его моложе, а устали больше и раньше, чем он. Вот лишь наш отделенный сержант Крестьянинов под стать Абрамову — вышагивает как ни в чем не бывало. Только и слышишь его голос: «Не отставай, ребята!.. Нажмем еще, немного осталось...»

Иссякает в наших флягах запас воды. Последние двое суток почти без нее. Удивительно: воды почти не пьем, а потом обливаемся. Под мышками больно трет от проступившей и засохшей на одежде соли.

Идем еще несколько часов. Куда там — идем! Считай, едва передвигаем ноги. Нет, дальше двигаться без воды невмоготу! По рации докладываем старшему командиру о необходимости сделать привал. Нам разрешают спуститься к ближайшему арыку и набрать воды. А когда спускаемся вниз, нам передают новое распоряжение: раз душманов нет — снять наблюдательные посты и возвращаться на базу.

Мы вскоре собираемся у арыка, и тут же рядом с нами несколько связистов во главе со старшим лейтенантом. Намеревались было уходить, но вдруг в горах загрохотало. Подчиняясь инстинкту самосохранения, мы все попадали на землю. А грохот усилился, под нами все дрожало.

Мы не сразу догадались, что в горах началось землетрясение. Нагнало оно на нас страху. Потом-то поняли, что в тот момент у арыка было самое безопасное место.

Стихия напугала не только нас. Она еще больше переполошила душманов, которые отсиживались в пещерах. Мы ведь бандитов не обнаружили за минувшие несколько суток и уже думали, что они куда-то ушли из здешних мест, сменили свои базы. Но, оказывается, находились здесь, совсем близко от нас, прятались в потайных пещерах, дожидаясь, когда мы уйдем. А вот теперь, во время землетрясения, боясь быть заживо погребенными [140] в пещерах, душманы вылезли из укрытий и кинулись к арыку. Мы их увидели, и они нас. От нас до группы бандитов было всего метров двести — триста.

После двух сильнейших подземных толчков грохот в горах затих, зато поднялась суматошная перестрелка. Бандиты открыли огонь по нас, а мы по ним. Пули зацокали о камни...

Самая невыгодная позиция оказалась у связиста старшего лейтенанта. Он находился от нас метрах в двадцати в небольшой низинке, почти открытой, если не считать десятка мелких камней.

Душманы залегли на склоне чуть выше нас и очень хорошо видели офицера-связиста. Они открыли огонь по нему и тяжело ранили. Это мы поняли, когда увидели, как старший лейтенант вдруг отвалился на бок, потом попытался было ползти в нашу сторону, но через два метра остановился: у него не было сил.

— Убьют они его, гады! — в отчаянии сказал Крестьянинов.

Мы усилили огонь из автоматов и пулемета по душманам, стараясь отвлечь их от раненого офицера и одновременно прикрыть его.

И опять голос подал Крестьянинов:

— Надо перетащить старшего лейтенанта в безопасное место... Товарищ старший прапорщик, разрешите, попробую?

Наш опытный взводный Абрамов и тот засомневался:

— Как перетащить?.. Место открытое. Все видно как на ладони. Вылезешь из-за камней, а тебя — хлоп!.. Повременить надо. Может, душманы отойдут.

— Пока ждем, они его добьют, — не мог успокоиться сержант. — Разрешите все же? А?.. Не вы же рискуете...

Последняя фраза, видимо, обидела Абрамова.

— Ну давай-давай, если жить надоело, — мрачно бросил он. И распорядился, уже обращаясь ко всем нам: — Все прикрываем Крестьянинова.

Патронов мы не жалели. Старались сделать все возможное и невозможное, чтобы не дать душманам вести прицельный огонь по сержанту и офицеру-связисту. Откровенно говоря, не только Абрамов, но и я тоже сомневался, что нашему отделенному удастся добраться до офицера. Местность без единого бугорка, двадцать метров совсем голого пространства.

Пули поднимали вокруг сержанта крохотные фонтанчики [141] земли, щелкали о камни, а наш Юрка-коротышка, извиваясь всем телом, полз и полз вперед.

И вот он уже возле офицера. Опять все мы стреляли по душманам, не жалея патронов, пока наш отделенный командир укладывал старшего лейтенанта на плащпалатку, потом потащил за собой, цепляясь руками за землю и упираясь в нее каблуками сапог.

Медленно, очень медленно продвигался сержант. Наверное, сантиметров двадцать — тридцать преодолевал он за каждое усилие. Один бы, конечно, быстрее. А тут ведь человека за собой тащил, который намного выше его ростом и весом превосходил...

Пальба еще больше ожесточилась, усилилась и с нашей стороны и со стороны бандитов, словно мы состязались, кто из нас больше выпустит пуль в единицу времени. А сержант все полз...

Не знаю, о чем думал в те напряженные минуты сам Крестьянинов, о чем размышляли мои товарищи — солдаты, о чем думал старший прапорщик Абрамов, нервно покусывая губы, но я почему-то вспомнил слова песни, слышанной мной в детстве: «Смелого пуля боится, смелого штык не берет...»

Ведь вытащил же Крестьянинов раненого офицера в безопасное место! Здесь старшего лейтенанта перевязали и укрыли.

После этой истории ни у кого из нас уже не поворачивался язык даже мысленно называть сержанта Коротышкой. Наоборот, когда мы в своем солдатском кругу хотели кого-то похвалить за смелость, то говорили: «Он такой, как Юрка Крестьянинов».

Пожалуй, первым, кого мы вскоре сравнили с нашим сержантом, был мой земляк Володя Куришов. Я вместе с ним в армию призывался, оба снайперами по должности значились и вместе боевые награды получали. Но только я был удостоен медали «За отвагу», а Владимира наградили орденом Красной Звезды.

Помнится, выполняли мы боевое задание в горах. Спускаясь, неожиданно вышли к полукруглому лазу в пещеру. Первыми к нему подошли саперы. Большое отверстие между серыми, мрачными камнями напоминало вход в туннель. Этот туннель почти отвесно уходил под камни, под землю.

По опыту мы уже знали, что душманы минировали входы в такие пещеры, если в них они что-либо прятали или укрывались сами. Поэтому саперы облазили всю [142] местность вокруг пещеры. Ничего подозрительного. Прощупали и сам вход в туннель — мин нет.

Старший прапорщик Абрамов стоял у входа в пещеру и внимательно наблюдал за работой саперов. Потом, видимо, надоело наблюдать, спросил:

— Ну, ваше мнение?

— Душманов в пещере, конечно, нет. Туда можно только на веревке спуститься, — сказал старший сапер. — Но не будут же они всякий раз по веревке лазить? А как оттуда подняться?.. Значит, кто-то должен им сверху веревку спускать?.. Канительно это и не очень-то ловко.

— Пожалуй, верно, — задумчиво сказал Абрамов, но несколько раз все же выстрелил из автомата в темную пустоту пещеры. Затем один из саперов, тоже, видимо, на всякий случай, швырнул туда же гранату. До нас донесся глухой взрыв, и из зева пещеры потянуло пылью и гарью.

— Уходим, — решил Абрамов. — И так времени потеряли тут много.

— Товарищ старший прапорщик, давайте задержимся еще на несколько минут, — неожиданно сказал Владимир Куришов.

Абрамов вопросительно посмотрел на него, а тот пояснил:

— Надо бы спуститься в пещеру. Может, отводы в ней есть. Уйдем, а потом, может, жалеть будем, что саму-то пещеру и не проверили.

— Вообще-то прошли мы много и на пути не встретили пока ни одной пещеры, — стал размышлять Абрамов. — Это первая... Вроде бы тихо тут. Но раньше в этом районе душманы действовали активно... Но почему же тогда базы нет?..

— Вот и я об этом подумал, — торопливо подхватил Куришов. — Разрешите мне спуститься в пещеру.

Видимо, Абрамов еще не был твердо убежден, что так надо поступить, но одновременно что-то его настораживало, что-то казалось ему в этой пещере подозрительным. Старший прапорщик несколько секунд колебался, потом сказал:

— Уговорили. Давайте проверим пещеру как следует, а то и верно сожалеть будем о том, что поторопились уйти. Проверим для успокоения совести.

У саперов была толстая и длинная веревка с «кошкой» на одном конце. Этим немудреным приспособлением они обычно выдергивали мины, которые были с [143] сюрпризом. Эту веревку «кошкой» вниз мы и опустили в пещеру. Куришов, забросив автомат за спину и вооружившись фонариком, стал спускаться по веревке в туннель. Абрамов и я держали веревку за второй конец, упираясь ногами в камни. Очень хорошо чувствовали вес Куришова. Но вот веревка ослабла. Значит, Владимир достиг дна пещеры. Стали ждать.

Шли секунды... Минули минуты. По нашим расчетам, вроде бы Куришову пора дернуть за веревку — подать сигнал на его подъем. Но сигнала не было. Мы начали волноваться. В голову полезли тревожные мысли. А вдруг в пещере скрываются душманы? Может, пещера имеет несколько ответвлений и выход из нее не один? Встречали же мы такие. Никто не мог и сейчас гарантировать, что в таком ответвлении под каменными сводами не скрываются бандиты.

— И чего он так долго? — шепчет Абрамов. — Как это я поддался на его уговоры...

Я промолчал. Понятно, Абрамову сейчас морально всех тяжелей: он командир и отвечает за жизнь каждого из нас.

Ждем еще минуту, другую... И наконец-то из лаза-туннеля доносится глуховатый голос и вздрагивает веревка:

— Поднимай!

Второй раз нас просить не надо. Быстренько перебираем веревку руками, чтобы как можно скорее вытащить Куришова наверх. Мне показалось, что груз на том конце веревки сейчас легче, чем был тогда, когда спускался Куришов. Видимо, почувствовал это и Абрамов, потому что произносит:

— Дьявольщина какая-то!..

На втором конце веревки Куришова не было. Вместо него мы подняли из пещеры ствол тяжелого миномета. И затем услышали приглушенный подземельем голос Куришова:

— Опускай по новой!

Отвязали ствол, оттащили его в сторону и опять спустили веревку «кошкой» вниз. Через несколько минут подняли наверх Куришова. Счастливо улыбаясь, он под мышкой держал два новеньких американских автомата.

— Там этого добра на целый полк хватит, — сообщал Куришов. — И пулеметы есть, и патроны, и мины... Черти знают, чего там только нет!

Раньше мы немало находили тайников бандитов. Были в них и оружие, и боеприпасы, и даже запасы одежды, [144] и консервированное продовольствие. Но такой богатый тайник, как этот, обнаружили впервые. Нас было пятнадцать человек, и мы работали в тот день беспрерывно несколько часов, выгружая из пещеры оружие и боеприпасы американского, английского, западногерманского производства. Подняли наверх несколько ручных гранатометов, безоткатных орудий, минометов. Даже обнаружили массивный металлический ящик с какими-то документами.

Посматривали мы на гору оружия, которая росла и росла у нас на глазах, и думали о том, что если бы не настырность Владимира Куришова, не его смелость и инициатива, то сколько бед могли бы натворить бандиты, пользуясь этим оружием. Сколько жизней спас Куришов! Вот за это его и наградили орденом Красной Звезды.

Смелость, находчивость моих товарищей, взаимовыручка в бою не единожды помогали нам выйти победителями из трудных и даже критических ситуаций.

Расскажу еще об одном случае, который хорошо сохранился в моей памяти.

В долине, затерявшейся далеко среди гор, душманы терроризировали крестьян сразу нескольких кишлаков, убили активистов местной власти. Несколько дней бойцы народной милиции вели бои с бандитами, но справиться с ними, разгромить их не смогли. Милиция обратилась за помощью к нам.

И вот вновь мы, пятнадцать десантников, во главе со старшим прапорщиком Абрамовым собираемся выполнять боевое задание. Горы, где скрываются бандиты после налетов на кишлаки, высоченные. Поэтому садимся в вертолет и спустя несколько минут оказываемся над небольшим плато. Вертолет зависает метрах в двух от камней. По очереди выпрыгиваем из нашей гудящей «стрекозы», сразу же отбегаем в сторону и залегаем.

Вертолет улетает. Его гул теряется где-то в ущельях и распадках гор. На плато остаемся одни. Раннее утро. Солнце еще только что поднялось над каменистыми, тупыми пиками. Осмотрелись. До района, куда нам еще предстоит выйти, если идти напрямую, недалеко. Но в горах прямо не пройдешь. Путь по козьим тропам, в обход глубоких расщелин, отвесных скал удлинял нашу дорогу в несколько раз. Определили, что до места, где укрываются душманы, не менее суток перехода. Проверили еще раз свое снаряжение, выслушали наставления взводного и двинулись в путь. [145]

День минул. Наступила ночь. Продолжаем свой путь. Главное состоит в том, чтобы выбрать удобную позицию у той самой тропы, по которой душманы спускаются в кишлаки на свои темные дела. Но выбрать подходящую позицию нам не удалось, бандиты заметили нас раньше, чем мы их. Под суматошным автоматным огнем врага поспешно рассредоточиваемся и открываем ответный огонь.

Вскоре совсем рассвело. И мы еще раз убеждаемся — позиция у нас никудышная. Вдобавок обнаруживаем, что душманов намного больше, чем нас. Это уже известно и им. Бандиты открыли стрельбу и, перебегая с места на место, стали обходить нас слева.

Я вел огонь из снайперской винтовки, тщательно выбирая цели. Однако по-настоящему сдерживал бандитов пулеметчик Степан Кузьмин. Это он заставил душманов жаться к земле. И все же, хотя и медленно, они обходили наш левый фланг. Командир взвода понял, что если мы не поменяем позицию на более выгодную, более надежную, то нам придется очень плохо.

— Всем отходить к камням, кроме Кузьмина, — распорядился Абрамов. — Кузьмин, вы нас прикроете. Отойдете потом по моей команде.

Но не успели мы подняться, как пулемет затих. Я и еще двое солдат, находившихся ближе других к Кузьмину, подползли к нему. Степан был ранен в шею.

— Кузьмина перетащить в безопасное место, — приказал взводный. — Долгих, вы прикроете нас.

Лег к пулемету и начал стрелять короткими очередями, не давая бандитам поднять головы. Мои товарищи отползали все дальше и дальше к каменной гряде.

Прошло несколько минут. Очень долгими они мне показались. Наконец услышал голос командира взвода:

— Долгих, отходите теперь и вы к камням. Мы вас прикроем.

Поняв, что взвод уже занял новую позицию, я стал отползать к гряде, по-прежнему отстреливаясь из пулемета. Конечно, одному мне не удалось бы оторваться от душманов. Мои товарищи, надежно укрывшись за камнями, начали такую пальбу, что бандиты могли вести по мне лишь беспорядочный огонь. Я воспользовался этим и благополучно переметнулся на новую позицию. В тот день мы отбили несколько попыток душманов окружить нас. А когда подоспела подмога, сами атаковали врага... [146]

Сержант запаса А. Белых.
Погоня

Уже далеко за полдень, а жара сумасшедшая. На последнем малом привале я слышал, как старший колонны объявил:

— В тени за тридцать...

В бронетранспортере духота, хотя в машине открыто все, что только можно открыть. Из люка иногда поглядываю на небо: но там ни крохотного облачка, сплошная голубизна, подернутая пульсирующим маревом. Надежды на перемену погоды нет. Утром было потянул с гор легкий афганец, но потом и этот ветерок стих.

Изнываю от сухой духоты, но расслабиться не имею права. Мне надо крепиться: я командир. Командир отделения разведки. Мне приказано на бронетранспортере сопровождать колонну машин с различными грузами. Со мной двое моих подчиненных. Пожалуй, в дороге самый главный из них — механик-водитель Петр Сытник. Человек веселый, общительный. По характеру горячий. Знает уйму различных побасенок, за словом, как говорят, в карман не лезет и такой же скорый в деле.

Наши разведчики поговаривали, что у Сытника особое чутье на опасность. В этом была немалая доля истины. Душманы нередко минировали дороги, а потом специальным траком проштамповывали заминированное место, изображая таким способом якобы проложенную машиной свежую колею. И были случаи, когда излишне доверчивые водители принимали эту искусственно намятую полоску за след гусеничной машины, держались на него и подрывались. Но так случалось с кем угодно, только не с нашим Сытником. Словно нюх был у него на подвох душманов, и Петр всегда на своей боевой машине обходил эти опасные участки, как бы бандиты ни маскировали их. [147]

Второй мой подчиненный — радист Николай Рыбаков. Чернявый, высокий и сухощавый парень. Он излишне застенчив, говорит всегда так, будто извиняется, что к тебе обращается и вроде бы этим докучает тебе. В нашем взводе Рыбакова уважали, относились к нему подчеркнуто предупредительно, охотно к его советам прислушивались. Наверное, все потому, что ни у кого из нас еще не было никаких особых заслуг, а у Николая уже на груди — медаль «За отвагу». Получил он ее еще до моего прихода в отделение. Рассказывали, что Рыбаков в одном из боев под яростным огнем душманов непрерывно держал связь между командованием и группой, которая вступила в схватку с бандитами, и благодаря мужеству Рыбакова операцию успешно выполнили.

Вот эти два человека — Сытник и Рыбаков — и входили в мое отделение, так сказать, по штатному расписанию. Но нередко, когда мы выезжали выполнять то или иное задание, в наш бронетранспортер подсаживали двух-трех автоматчиков и они временно подчинялись мне.

И в этот нестерпимо душный, жаркий день с нами находились два автоматчика. Хотя, как я потом убедился, были они толковые и смелые ребята и в деле себя показали хорошо, фамилии их я не запомнил, потому что видел их тогда впервые, а после встретиться с ними не довелось.

Итак, от жары нам невмоготу, но я должен крепиться, слабости не выказывать, потому что какой же из меня тогда командир, если мои подчиненные заметят, что я раскис от жары. Это им, моим подчиненным, можно тяжко и громко вздыхать и ругать не в меру щедрое солнце и мечтать хотя бы о стакане колодезной воды, а мне все это нельзя. Я обязан делать вид, что ничто меня не угнетает. Мой невозмутимый, хладнокровный вид должен бодрить моих подчиненных. Не ведаю, как мне это удается, однако солдаты хотя и поругивают неудобства походной жизни, но духом-то пока не падают.

Колонна машин, которую мы сопровождаем, не очень велика, и ее боевое охранение состоит всего из трех бронетранспортеров. Один движется в голове колонны. В нем старший. Второй — в середине колонны, и наш бронетранспортер замыкает ее.

Конечно, темнота усугубляет трудности, однако нас беспокоит другое: как сегодня удастся провести колонну по местам, где частенько занимаются разбоем душманы? Об их налетах напоминают несколько обгоревших остовов машин на обочинах дороги, бочки, пробитые [148] пулями, валяющиеся тут же. Дорога то сужается и втягивается в межгорье, то вновь расширяется, выбегая на придолинный простор.

Когда въезжаем в межгорье, Сытник внимательно всматривается вперед, насторожен и я: межгорье очень удобное место для засад. Однако в этот день опасность подстерегала колонну в другом месте.

Между гор проехали благополучно и оказались в начале огромной долины. Дорога по ней протянулась на много-много километров. Справа от шоссе место ровное, но каменистое, без зелени и каких-либо признаков жизни. А вот слева только метров на двести — триста вглубь простиралось серо-дымчатое, усыпанное мелкими камнями поле, а дальше начинались виноградники и сады. В этой зелени виднелись крохотные домики кишлаков. Впереди от шоссе ответвлялась хорошо накатанная грунтовка. Она желтой лентой тянулась к кишлакам.

Голова колонны уже минула перекресток, образованный шоссе и грунтовкой, когда вдруг началась автоматная и пулеметная стрельба, громыхнули разрывы гранат. Вижу, что в середине колонны загорелась какая-то машина.

Сомнений никаких — душманы напали на колонну, наши бойцы с головного и среднего бронетранспортеров бьют по бандитам из пулеметов, открыли огонь по душманам и афганские водители-сменщики.

Находясь в хвосте колонны, я вижу со своего бронетранспортера, как от колонны отделяется грузовая машина, крытая тентом. Она свернула на грунтовку и несется по этой дороге, оставляя за собой густой шлейф пыли. В тот момент я не сразу сообразил, что произошло. Подробности о случившемся узнал позже.

А произошло вот что.

Группа душманов, напав на колонну, подожгла одну машину. Воспользовавшись возникшей суматохой в колонне, два бандита вскочили на подножку другого грузовика, застрелили водителя и его сменщика, вытолкнули затем их на дорогу, а сами забрались в кабину. Один из душманов умел водить автомобиль и погнал его по грунтовке в сторону кишлаков.

Повторяю, узнал я эти подробности уже много позже, а в тот момент, когда душманы угоняли машину с грузом, радист Николай Рыбаков принял от старшего колонны приказ:

— Сержант Белых, экипажем преследуйте машину. [149]

Ваша задача — отбить груз и машину. Мы следуем дальше.

Понятно, колонна задерживаться не должна. И она в сопровождении теперь двух бронетранспортеров продолжала путь, а мы вышли из строя колонны.

Грузовик, который захватили душманы, уже далеко. А мы еще даже не добрались до перекрестка. Сейчас очень многое зависит от мастерства Петра Сытника. Он это отлично понимает и первым из нас сообразил, что если ехать по шоссе до грунтовки, а потом лишь свернуть на нее, то грузовик догнать не удастся. Сытник сказал мне:

— Сержант, рванем наперерез по полю. Иначе упустим...

В знак согласия киваю головой.

Бронетранспортер сползает с асфальта, затем трясется и грохочет на сплошной россыпи мелких камней, несется к грунтовке, значительно срезая расстояние, отделяющее нас от грузовика.

Вскоре бронетранспортер благополучно минует каменистое поле и выползает на грунтовку. Сытник переключает скорость, и мы теперь мчимся следом за машиной, от которой нас отделяет метров двести.

Едем быстро, но мне кажется, что можно ехать еще быстрее. Кричу Сытнику:

— Жми! Жми на всю железку!..

Но, видимо, и без этой команды Петр хорошо понимает, что теперь успех нашей погони за бандитами всецело зависит от него, механика-водителя. И Сытник выжимает из машины, кажется, все возможное и невозможное. Расстояние между грузовиком и бронетранспортером понемногу сокращается. Я уже запросто могу расстрелять из крупнокалиберного пулемета засевших в кабине душманов. Но стрелять по кабине — значит погубить и машину, и груз. Поэтому даю лишь несколько коротких очередей из пулемета поверх грузовика.

Душманы, конечно, слышали эти выстрелы и нервничают, гонят машину еще быстрее. Они спешат к виднеющемуся вдали кишлаку. Спешим и мы, стараясь догнать бандитов раньше, чем они достигнут зеленого пояса, глинобитных домов с дувалами, где, возможно, их поджидают другие бандиты, где можно легко затеряться в лабиринте узеньких улиц и успеть разграбить машину.

Проехали еще, наверное, полкилометра. Впереди показался [150] арык. Душманы, конечно, первыми выводят к нему грузовик. Вот они повернули машину вдоль арыка. Сейчас затеряются в кишлаке... Дал еще одну очередь из пулемета поверх грузовика, и он... остановился. Из кабины выскочили два вооруженных автоматами человека и кинулись к ближайшему дувалу. Не знаю, почему именно в этот момент душманы бросили машину. То ли решили, что мы их почти настигли и они под нашим прицелом, то ли были уверены, что теперь нам ходу назад не будет (у арыка оказалась группа бандитов) и машина все равно достанется им. Скорее всего, они рассчитывали именно на это, на действия тех душманов, которые поджидали их у кишлака, потому что, как только двое бандитов оставили грузовик и остановился наш бронетранспортер, по нему сразу же защелкали пули.

— Рыбаков, передавай, — сказал я радисту, — машину душманы бросили. Она рядом с нами. Задачу выполним...

Едва Рыбаков закончил передачу, как блеснуло ярко-желтое пламя и раздался грохот, Я не сразу и понял, что по нас ударили из гранатомета и что на борту разорвалась граната, Сообразил, когда рванула вторая.

Пламя и осколки обожгли мое левое плечо. Рука вдруг стала плохо повиноваться. Рядом со мной чертыхался Рыбаков:

— Идиотство!.. Собачьи головы!.. Кажется, ногу зацепили...

— Ранили, что ли?

— Похоже...

Индивидуальный медицинский пакет у меня есть. Но пока этот пакет достаешь, пока рвешь его оболочку, потом разматываешь, наматываешь... Я отрываю подпаленный рукав гимнастерки и им заматываю поврежденное плечо. Так быстрее, а откровенно — мне не до руки. В голове лихорадочно носятся мысли о другом. Понимаю, что, имея гранаты, душманы могут запросто поджарить нас в бронетранспортере. Какой же выход? Как уберечь себя, бронетранспортер и грузовик? Наверное, надо покинуть бронетранспортер, занять оборону у арыка, пользуясь для укрытия огромными камнями. Надеюсь, что бандиты, немного постреляв, уйдут, не станут же они ввязываться в длительную перестрелку, ждать, когда на дороге покажутся солдаты, высланные нам на подмогу. К такой мысли меня подталкивали [151] последние действия душманов: бросили же они грузовик.

Эти мысли проносятся в моем возбужденном сознании в какие-то доли минуты. Ноет поврежденная рука, но я думаю о раненном в ногу Рыбакове.

— Николай, ты сможешь выбраться из бронетранспортера?.. Здесь оставаться опасно.

— Наверное, смогу, — отвечает Рыбаков. — Попытаюсь.

— Хорошо. Первыми выбираются автоматчики, — распоряжаюсь я. — Занимают оборону и потом будут прикрывать нас... Я пока прикрою их из пулемета.

И пока автоматчики выбираются из бронетранспортера и занимают оборону у камней, я стреляю по душманам из крупнокалиберного пулемета. Стреляю и думаю, что вообще-то неплохо будет, если кто-то один из нас все же останется в машине у пулемета. Разве можно оставить себя без такой поддержки? Крупнокалиберный пулемет — штука мощная, надежная, и с ним бандиты вынуждены считаться.

Сытник, будто угадав мои мысли, произносит:

— Командир, я не оставлю бронетранспортер. Не могу. — Видимо, механик-водитель боится, что я буду возражать, поэтому торопливо добавляет: — Я из пулемета вас буду прикрывать.

— Из гранатомета они спалят машину и тебя вместе с ней.

— У них нет больше гранат.

— Ты что, у них спрашивал? — съязвил я, наблюдая, как Рыбаков, выбравшись из бронетранспортера, волоча за собой раненую ногу, ползет ближе к арыку, затем пристраивается с автоматом за почти квадратным камнем. У меня на душе немного отлегло.

— Если бы у них были еще гранаты, они уже ими воспользовались бы, — отвечает мне Сытник. — Было у них две, вот они ими по нас и долбанули... Я останусь, командир.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Но это риск...

Петр резонно замечает:

— А тут сейчас всюду риск.

Я выбираюсь из бронетранспортера и, пока Сытник прикрывает меня огнем из пулемета, занимаю позицию недалеко от Рыбакова и двух автоматчиков. Делаю я это с немалым трудом: очень жжет плечо, кажется, сотни иголок впились в него...

Теперь все мы, кроме механика-водителя, лежим недалеко [152] от арыка. Атаковать душманов? Нас слишком мало по сравнению с ними. Хочешь не хочешь, а придется обороняться и ждать, пока бандиты сами не уйдут или не подоспеет к нам подмога.

А скоро ли она подоспеет? И вообще выслана ли она к нам? Лежу за камнем и все чаще с беспокойством думаю об этом. Размышляю о том, что мы с Рыбаковым передали по радио не очень точное сообщение о нашем положении. Слишком было оно самоуверенным, без тревоги. Ведь сообщили, что душманы машину бросили и что задание выполним. Но не передали, что ведем бой, что бандиты имеют численное преимущество. Правда, тогда сообщить иначе и не могли: в ту минуту мы еще боя не вели и никто из нас не был ранен. Но теперь-то обстановка иная. Надолго, ли нас хватит?

Из гранатомета душманы больше не стреляли. То ли действительно у них не было гранат, то ли они выжидали, когда мы все вернемся в бронетранспортер, и приберегли гранаты на этот случай.

Некоторое время бандиты таились за камнями и дувалом. Потом попытались обойти нас справа, но наткнулись на сильный наш автоматный и пулеметный огонь и отползли к камням. Вскоре они вновь стали атаковать. Мы отогнали их ручными гранатами, а Сытник по-прежнему прикрывал нас огнем из крупнокалиберного пулемета.

Стучит гулко за нашими спинами пулемет, вижу, как слева от меня неторопливо стреляет из автомата Рыбаков, отстреливаются от душманов двое автоматчиков.

После нескольких тщетных попыток обойти нас или выбить из-за камней душманы вдруг притихли. Теперь они постреливали редко, лишь тогда, когда замечали какое-либо движение с нашей стороны. Что же они задумали?

Этот вопрос беспокоит не только меня. Слышу тревожный голос Рыбакова:

— Командир, а ведь душманы что-то замышляют... И наших нет долго. Времени уже прошло много...

И все же что задумали душманы? Эта мысль не дает мне покоя. Их вдвое больше, но недостаточно для того, чтобы нас сломить. В этом враг уже убедился. Теперь они, видимо, выжидают, когда у нас кончатся патроны. Действительно, гранат уже нет. Последние четыре «лимонки» мы израсходовали, отбивая третью атаку противника. Не знаю, сколько оставалось патронов у Сытника, [153] но у меня, Рыбакова и автоматчиков их уже немного, и я приказал своим товарищам патроны беречь, стрелять только наверняка.

А наших все еще нет. Солнце уже спускается к вершинам далеких гор. Душманы не уходят. Да они пока ничем и не рискуют. Мы впятером держим оборону и, конечно, уйти никуда не можем. И бандиты спокойно выжидают, что же будет дальше, надолго ли хватит нашего терпения лежать за камнями.

Мы ждать больше не можем. Рыбаков, глянув на меня, опять беспокоится:

— Пора бы уже нашим...

— Сами виноваты, — говорю я, — ведь похвастались, что задачу выполним... Так чего же им торопиться? Надо было передать, что ведем бой и душманов больше нас. Вот тогда бы наши уже были здесь.

— Можно передать все так, как есть...

Конечно, это надо бы сделать, но как? Сытник рацию не знает. Знает Рыбаков, но он ранен. Я невольно оглянулся назад — до бронетранспортера метров десять. Чтобы связаться с нашими, радисту надо не только доползти до бронетранспортера, но и забраться в него через люк.

— Николай, видимо, догадался, о чем я размышляю.

— Я попробую, командир, — сказал он. — Вы втроем меня из автоматов прикройте, а Сытник увидит, что ползу, прикроет из крупнокалиберного.

Несколько секунд еще раздумываю.

— Так я двинул? — напомнил о себе Рыбаков. — Что передать начальству, командир?

— Передай: находимся в том же районе, ведем бой, у душманов численный перевес, поторопитесь к нам. — Уже когда Рыбаков отполз метра три, я ему посоветовал: — Назад не возвращайся. Оставайся с Сытником.

Николай выкидывает вперед руки, затем подтягивает тело. Несмотря на ранение, делает это он ловко и быстро. Наблюдая за ним, я невольно подумал о том, как на тактических занятиях мы нередко поругивали в душе взводного командира, когда он заставлял нас до седьмого пота ползать по земле, делать перебежки и опять ползать. Мы считали это чуть ли не издевательством над нами, пустой тратой времени. В век-то автоматики, электроники, ракет ползать на пузе, как ползали солдаты еще во времена Суворова, Кутузова... Не смех ли! Глупость какая-то!.. [154]

И вот, оказавшись в обстановке, когда находишься между жизнью и смертью, ты начинаешь по-настоящему оценивать то, чему тебя учили на занятиях, и добрым словом вспоминать и ротного, и взводного командиров. Уверен, не научи в свое время командир взвода ползать Николая Рыбакова ужом по земле, не сумел бы он теперь так быстро перебраться от камней к бронетранспортеру.

Не случайно наш радист уже был награжден медалью «За отвагу», И на этот раз он действует хладнокровно и смело. Хотя мы и прикрывали его, однако бандиты видели, как Рыбаков полз к бронетранспортеру и пытались достать его огнем из автоматов. Очень напряженными для нас были эти минуты. Наконец-то облегченно вздыхаю, когда Николай благополучно забирается в бронетранспортер.

Он связался по рации с нашим командным пунктом и доложил об обстановке. Позже я узнал, что с КП Рыбаков получил такой ответ: «Держитесь. К вам ушла боевая машина».

Мне же тогда Рыбаков обрадованно крикнул из бронетранспортера:

— Командир, наши скоро будут! Уже выехали.

И верно, спустя минут пятнадцать на грунтовке появилась боевая разведывательная дозорная машина. Душманы увидели ее раньше нас, потому что к дороге лежали лицом, а мы спиной. И не машину мы сначала увидели, а заметили, как вдруг засуетились бандиты, стали перебежками отходить от арыка к кишлаку.

В тот же вечер меня и Рыбакова отправляли на машине в медбат. Сытник очень переживал. Несколько метров он торопливо шагал рядом с машиной, на которой нас увозили, а потом остановился и уже без всякой субординации закричал:

— Саша, Коля, выздоравливайте!.. Закисну тут без вас... Побыстрее возвращайтесь!

Он говорил это таким тоном, словно только от нас зависело, вернемся мы в свою часть или нет.

А мы на полном серьезе, как само собой разумеющееся, говорили Петру, что обязательно возвратимся, хотя и не предполагали, что после выздоровления действительно вернемся к своим однополчанам и еще вместе выполним не одно боевое задание. И конечно, не ведал я, что душманы еще раз меня ранят, а после лечения опять буду рядом с дорогими боевыми товарищами. [155]

Младший сержант запаса Г. Титенков.
Дорога ведет в гору

Под машиной было жестко и неуютно. Я специально поставил ее на лужайку, поросшую бледно-зеленоватой травкой, но травка эта оказалась самой настоящей колючкой. Пришлось прикрыть ее плащ-накидкой, и теперь боюсь, как бы не заляпать ее машинным маслом. Новенькая еще — жалко.

Не успел лечь, как откуда-то набежала разная живность. Странные какие-то насекомые. Некоторые вроде маленьких броневичков. Даже муравьи не похожи на наших — громадные и красные. Залезет такой за ворот, не обрадуешься...

— Ты чего это, а? — подошел сзади Саша Боткин, тоже наш водитель. В Афганистан он прибыл раньше, поэтому относится ко мне несколько снисходительно.

— Вот хочу кардан посмотреть.

— Что кардан, это я вижу, а за кем ты гоняешься под машиной? Не змея ли?

— Нет, козявка какая-то странная, хотел посмотреть...

Боткин заглянул в кабину, на приборную доску, потом открыл капот.

— Так ты двигатель уже отрегулировал?

— А долго ли, умеючи?

— А приборы у кого одолжил?

— Зампотех разрешил в списанных деталях посмотреть.

— Но там все уже выкручено-перевыкручено.

Подошел командир орудия сержант Сергей Соколов, невысокий, но очень подвижный донецкий паренек. Мы над ним подшучиваем: мол, перевелись нынче богатыри шахтеры... Но его не пронять шутками. По поводу своего роста говорит, что в боевой обстановке малоразмерность от пуль спасает. Сколько за ним снайперы гонялись, и всё впустую. [156]

Сергей тоже удивился, увидев, что приборная доска как новенькая, что все приборы работают.

В подразделении никто не верил, что эту машину можно было восстановить. Я и сам, когда командир батареи капитан Богомолов подвел меня впервые к ней, ужаснулся. Собственно, это был уже не автомобиль. Мотор раздерганный, а из приборов только указатель температуры воды еще как-то работал, другие или были разбиты, или совсем отсутствовали. Командир батареи в общем-то и не настаивал, чтобы я работал на этой машине, но другой пока не было.

Вообще мне первое время в Афганистане явно не везло. Должность командира отделения, которая мне предназначалась, оказалась занятой, попросился на машину — тоже свободной не оказалось. Но меня еще с детства тянуло к автомобилям. Во Дворце пионеров занимался в автокружке, даже в соревнованиях участвовал. Потом пошел в военкомат с просьбой направить в школу ДОСААФ. Когда получил права, пошел работать водителем в стройтрест...

Вот и в армии повезло: опять на машине. Скоро рейс, поэтому я и решил поднажать на ремонт...

Действительно, через два дня состоялся тренировочный выезд. Я тоже участвовал в нем. Капитан Богомолов не хотел меня выпускать: застряну где-нибудь, на буксир придется брать. С другой стороны, неплохо иметь лишний автомобиль. Когда мы вернулись, даже зампотех полка пришел посмотреть на мою машину. Я его тоже донимал разными просьбами насчет запасных деталей, но он, зная, о какой машине идет речь, только отмахивался. А тут машина как машина!

— За работу спасибо, — сказал майор. — Но в первый рейс мы вас не возьмем. Готовьтесь ко второму...

Первый выезд действительно прошел без меня и других наших десантников, недавно прибывших в Афганистан. Нас, так сказать, втягивали, обкатывали понемногу. А вот вскоре и новичков подняли по тревоге. Колонна была сборная. Впереди, как водится, пошли саперы, за ними бронемашины, затем автомобили с продовольствием, наши артиллерийские установки, бензовозы, снова броневики.

Со мной в кабине сидел сержант Сергей Соколов. Он хорошо знал дорогу и вообще мог дать немало полезных советов. Ведь Соколов уже не первый день в Афганистане, участвовал в ряде боев.

Вначале дорога шла по равнинной местности, а когда [157] рассвело, мы подъехали к узкому ущелью, по которому стремительно неслась горная река. Теснина поразила меня высокими и почти отвесными стенами скал. В одной из этих стен и была прорублена узкая лента дороги. Разъехаться тут почти невозможно. Кроме того, то там, то здесь попадались воронки от мин, наспех засыпанные нашими саперами.

— Больше поглядывай за реку, на ту стенку, — посоветовал мне Соколов. — Тут нам ничего не грозит, а из-за реки может ударить снайпер или пулеметчик.

Только он проговорил, как вдруг почти перед самым капотом нашей машины взметнулось несколько султанчиков пыли и колонна остановилась. Спереди и сзади гулко ударили пулеметные очереди.

Когда я сказал Соколову про султанчики, он пояснил, что это как раз бил душманский пулемет.

Колонна шла медленно, часто останавливаясь, давая саперам возможность исправить полотно дороги. Было душно, река почти не спасала от жары, наоборот, создавала высокую влажность.

Завтракали, обедали и ужинали мы сухим пайком, не выходя из кабин. В кабинах и ночевали.

Потом ущелье стало постепенно расширяться, за рекой показалось селение, судя по всему, совершенно безлюдное. Душманы в районах боевых действий угоняли население в горы.

Весь следующий день ехали без особых приключений. Время от времени впереди возникала перестрелка, но тут же стихала.

Вот показался кишлак. Перед въездом в него душманы взорвали мост, и нам пришлось переправляться вброд. Дно сплошь усеяно валунами. Вот и первое испытание для моей машины. Чувствуется, как тугой поток воды гудит под колесами, бьются, скрежещут по днищу камни...

— Ну, еще, еще, милая, — говорит Соколов.

Я едва удерживаю баранку в руках. Еще одно усилие, и вот мы уже на суше. Вместе с Соколовым выскакиваем и осматриваем ходовую часть. Все нормально, только номерной знак валуном в трубку скрутило.

Миновали кишлак. Он оказался пустой. За ним открывается изумительный вид: слева — зеленеющие поля, справа — густые сады. Последние дувалы почти сошлись, образовав узкий проход. Когда мы его проезжали, что-то треснуло у меня за спиной, брызги стекол ударили по рукам. [158]

— Вперед! — крикнул Соколов.

Взревев мотором, машина сделала рывок и почти уперлась в задний борт идущей впереди бронемашины. И тут же я ударил по тормозам, выскочил на подножку, а затем, обежав машину, залег с автоматом у заднего колеса. Через секунду рядом оказался и сержант Соколов. Он еще из кабины заметил, откуда бил пулемет, и теперь посылал в ту сторону очередь за очередью.

Я тоже стрелял, стреляли и из других машин. Потом стрельба разом оборвалась.

— Все, — сказал сержант, — можно по кабинам. Куда ты? Нужно с этой стороны.

Я вскочил в кабину и врубил скорость. Соколов долго потом в пути вытряхивал из комбинезона осколки стекла. Пуля угодила в кабину сзади, прошив угол над головой Сергея...

Передние в колонне прибавили скорость, я тоже нажал на акселератор. Но что это? Машину стало сильно тянуть влево. Остановился, выглянул — передний скат был пробит. Махнул рукой водителю БТР, но он показал: мол, давай двигай дальше, потом остановимся.

И действительно, метров через двести мы оказались на очень хорошей площадке. Я бросился с домкратом к колесу, и тут же подошли другие водители. Многих я вообще не знал, а некоторых только видел когда-то, но это не помешало нам дружно приступить к работе. Колесо сменили за рекордное время. Когда садился в кабину, Сергей Соколов попридержал меня за рукав.

— А теперь посмотри-ка вот сюда, — сказал он, показывая на левый борт, вдоль которого я бежал, чтобы залечь у заднего колеса. В нем была ровная строчка из пулевых пробоин.

— Не считай, — удержал меня Серега, — я сосчитал. Ровно двадцать пять.

Потом мы остановились на отдых. Но он был недолгим. Часть машин, груженная продовольствием, под прикрытием бронемашин сошла на боковую дорогу, а мы направились к району, еще занятому душманами. Здесь наша батарея сделала несколько залпов вдоль ущелья, затем туда направились БМП со стрелками. Душманы были разгромлены.

На пути заехали в кишлак, где находился наш общий с афганцами сторожевой пост. Здесь кипела бурная жизнь: работала пекарня, дымили походные кухни, топилась [159] баня. В одной из палаток шло комсомольское собрание. Нас накормили, сводили в баню. Вечером советские и афганские воины выступили с концертом художественной самодеятельности.

После этого выезда были и второй, и третий, и четвертый, а потом и счет им потерялся. Каждая поездка отличалась своими особенностями. Приходилось нередко встречаться с жителями кишлаков. Они нас встречали радушно, делились новостями, расспрашивали о нашей стране. Особенно тянулась к нам молодежь, а ребята буквально не давали проходу. Однажды я угостил мальчишек галетами из своего сухого пайка. Это видел очень старый, как лунь седой старик. Когда я проходил мимо, он поднялся со своего места, сложил руки лодочкой и поклонился. Мне было очень неловко от такого внимания старого человека, и в то же время я гордился оказанной честью.

И еще я обратил внимание на такую деталь. Стоят, например, наши и афганские подразделения рядом, и трудно порой разобраться, где кто, — воины вместе проводят свободное время, беседуют, делятся новостями. И оказывается, неплохо понимают друг друга.

— Дело вовсе не в том, знаешь или не знаешь ты язык. Главное — это большое желание понять друг друга, — как-то сказал Виктор Майоров.

С Виктором мы земляки. Как более опытный в боевых делах, он тоже во многом помог мне.

Однажды к нашему костру подошел афганский лейтенант. Поздоровался. Мы поразились — он говорил на чисто русском языке. Оказалось, что он закончил Кабульский политехнический институт, а потом еще несколько лет учился в Ташкенте. Лейтенанта звали Мухаммедом. Долго тогда мы сидели у костра, а утром Мухаммед пригласил в гости к себе. Чай у афганцев оказался куда вкуснее нашего. А какие замечательные были лепешки, которые один из подчиненных Мухаммеда пек тут же с помощью примитивного приспособления!

После завтрака мы двинулись в обратный путь. У одной речки остановились на отдых. Рядовой Юра Чайников предложил искупаться. Командир не возражал, тем более что речушка была хоть и быстрая, но глубина ее доходила только до колен. Поступил сигнал о продолжении движения. Мы проехали с полкилометра, как под первым танком раздался взрыв. Мина разорвала гусеницу, но люди оказались живы, да и машину мы быстро [160] исправили. Однако дальше мы не поехали, так как в соседнем кишлаке оказались душманы.

Бой вспыхнул разом на всех окраинах кишлака. Душманы заняли круговую оборону, чувствовалось, что банда засела крупная. Бандиты пытались прерваться в нескольких направлениях, но безуспешно. Некоторым из них удалось бежать, но многие были взяты в плен. Наши стрелки стали собираться к дороге. К нам, группе водителей, подошел старший лейтенант из разведроты и сказал, что погиб Юра Чайников. Все мы остро переживали гибель товарища. А позже, уже в расположении подразделения, ребята рассказали, как все было.

Бандиты укрылись в ближайшей расщелине. Гранатами оттуда их выкурить не удалось, врага можно было достать, лишь обойдя с тыла или хотя бы с фланга. Юра вызвался это сделать. К нему присоединились еще четверо. Поползли, но сами оказались в ловушке.

Смельчаки отстреливались до последнего. После, когда площадка, на которой дралась пятерка наших стрелков, была отбита, взорам разведчиков предстала такая картина. По кругу лежали тела убитых душманов, а в центре — Юры Чайникова и его друзей. В руках Чайникова был уже душманский автомат. Видно, в своем кончились патроны, он в рукопашной вырвал автомат у наседавшего врага...

Отслужив свой срок, мои сверстники улетали самолётом домой, а я в это время лежал в госпитале. Просил своего врача выписать пораньше, но он только улыбнулся в ответ. И еще два месяца прошли в Афганистане. А когда самолет, на котором я с группой ребят улетал в Союз, сделал круг над аэродромом и мы увидели расположение своего полка, к горлу подкатил ком и слезы сами собой навернулись на глаза.

Летевший с нами генерал внимательно посмотрел на нас. Мы только что ликовали, смеялись, а тут вдруг присмирели.

— Человек, осиливший большую дорогу, и рад и не рад этому, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — С одной стороны, победа, а с другой — и потери. Дорога всегда забирает часть нашей души, нашей жизни, и порой очень большую часть...

Сказано было хорошо, а главное — точно. Захотелось эти слова запомнить.