ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -- Мемуары -- Редько Б. Ф. Огнем и словом

Редько Борис Федотович
Огнем и словом

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Редько Б. Ф. Огнем и словом. — М.: Воениздат, 1983.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/russian/redko_bf/index.html
Иллюстрации: militera.lib.ru/memo/russian/redko_bf/ill.html
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Редько Б. Ф. Огнем и словом. — М.: Воениздат, 1983. — 141 с. — (Рассказывают фронтовики). Тираж 65000 экз.

Аннотация издательства: От красноармейца до агитатора стрелкового полка — таков путь автора в годы Великой Отечественной войны. Сражался он на Волховском, Сталинградском, Южном, 4-м Украинском, 1-м Прибалтийском и 3-м Белорусском фронтах. В своих воспоминаниях гвардии подполковник рассказывает о мужестве и героизме личного состава гвардейского полка, о коммунистах и комсомольцах, о тех, кто пламенным словом и личным примером увлекал воинов на подвиги во имя Советской Родины.

Содержание

Под Ленинградом [3]
На сталинградской земле [23]
По донским степям [34]
От Миуса до Днепра [40]
В боях за Крым [81]
Освобождая литовскую землю [102]
Кенигсберг взят! [115]
Вспоминая, как вместе сражались [131]
Примечания
Список иллюстраций

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

Под Ленинградом

На станциях и разъездах поезд долго не задерживался. Но нам, солдатам маршевого батальона, хотелось, чтобы он не спешил.

— И зачем торопиться, Алексей Никифорович? Чтобы приехать в Малую Вишеру в светлое время? Или вам не терпится быть поближе к своему Синявино? — спрашивал молодой боец Борис Долинин сорокалетнего сержанта Высоцкого, командира взвода.

— Да нет. Мне тоже не к спеху. На полустаночках, конечно, безопаснее. А Малая Вишера станция прифронтовая. Фашист не упустит случая, будет бомбить. Лучше бы туда прибыть ночью.

Но вот поезд, как бы вняв общему настроению, остановился на станции Любинка. Наша теплушка поравнялась с разрушенным вокзалом.

— Вот гады! Глядите, что фашисты наделали... — возмущался Долинин.

Уничтоженным был не только вокзал, но и весь поселок. От домиков остались остовы труб да пепелища. Но где же жители поселка? [4]

— Все, кто уцелел, перебрались в лес, в землянки, — объяснял сержант Высоцкий. — А вокзал, да и сам поселок, скажу я вам, друзья, были красивыми — любо поглядеть. До войны мне приходилось здесь бывать...

Невеселые думы одолевали нас. Не хотелось ни говорить, ни продолжать игру в домино. Мы, один за другим, улеглись на нарах. Отошел от дверей теплушки и Высоцкий. На его широкоскулом бледном лице, казалось, блуждала виноватая улыбка.

— Давайте-ка, сынки, отдохнем, пока время позволяет. На нарах твердовато, но зато сухо. Нам-то, как пить дать, придется воевать в лесах да болотах.

Поезд в Малую Вишеру прибыл к концу дня, когда на станцию опустились сумерки. Без шума и суеты мы построились повзводно, прошли ускоренным шагом через весь город.

В Малой Вишере еще недавно шли кровопролитные бои. Город неоднократно переходил из рук в руки. На месте домов — развалины и черные скелеты. И лишь на окраине уцелели одинокие небольшие постройки.

Командир взвода объяснил: за ночь надо совершить 30-километровый марш.

Не прошли и километра, как начал моросить холодный дождь. Грунтовая дорога становилась хуже. Все чаще встречались ямки, наполненные водой. А темнота вокруг — хоть глаз выколи. По обе стороны дороги стеной стоял сосновый лес. Нам он казался таинственным и угрюмым.

Ротный запевала, все тот же Долинин, затягивал одну за другой наши любимые песни, которые мы часто распевали, маршируя по улицам Горького, где формировался батальон. С песней шли бодрее, и все же усталость сказывалась.

На привале завязалась беседа. Командир взвода Высоцкий, он же агитатор, говорил:

— Ты вот, Долинин, интересуешься, как в наших краях [5] люди жили. Скажу одно — жили отлично. Был у нас хлеб и к хлебу все, что нужно человеку: сало, мясо, молоко, овощи, картофель... Было что одеть и обуть. Жили в добротных деревянных домах. Дров тут вдоволь — зимой в квартирах тепло. А летом в лесу благодать: ягоды, грибы, чудесный воздух...

По всему чувствовалось, что Высоцкий влюблен в Синявино, в девственные леса и раздумчивые синие реки.

Мы снова шагали. Казалось, что сержант уже не возобновит беседу. Но я ошибся. Наш рассказчик как-то встряхнулся, подобрал полы шинели, заткнул их за ремень и опять заговорил о довоенной жизни. Его слова побуждали нас думать не только о своей судьбе, но и о судьбе Родины.

Дождь усилился, и дорога превратилась в месиво. Мы брели почти по колено в грязи. Но вот под ногами появился настил из бревен. Ямок и грязи не стало. Мы шли теперь веселее. Добрым словом вспоминали саперов — неутомимых тружеников войны.

Однако радовались мы недолго. Через пять-шесть километров почти каждый из нас ощутил боль в коленях. Ведь что ни шаг, то толчок. К тому же ноги скользили по мокрым бревнам. Неспроста острословы стали называть такую дорогу «трясучкой» или «малярийкой».

Встречные и обгонявшие машины вынуждали нас отходить на обочину. Но стоило сделать шаг за настил, как ты проваливался по пояс в болотную жижу. Однако без «трясучки» в этих местах было не обойтись, тем более машинам и подводам.

Под утро дождь прекратился. Небо очистилось от туч. Сотни ярких звезд приветствовали нас, мигая.

Восток только-только загорался, и белоствольные березы улавливали первые лучи солнца. А через минуту-другую осыпанный звоном птичьих голосов лес совсем преобразился. Стало светлее и радостнее, деревья освобождались от ночной таинственности и суровости. [6]

Наш батальон свернул на просеку, прошел около трех километров и остановился на отдых. Мы легли на кочки, покрытые мхом и жесткой травой, и крепко уснули. Но сон продолжался недолго. Послышалась команда «Подъем!».

Только теперь мы оглядели друг друга и убедились, что все были в грязи с ног до головы. Начали приводить себя в порядок, благо вода рядом — кругом лужи. Разожгли костры. Одежда и обувь подсыхали, от них валил густой пар.

Мы снова на марше. На этот раз переход оказался небольшим. Пройдя около километра, батальон остановился на зеленой поляне, окруженной высокими и ровными, как мачты, соснами. Верхушки их освещались солнечными лучами, а роса на траве серебрилась веселыми искорками.

Не успели мы осмотреться, как услышали команду «Равняйсь! Смирно!».

И вот уже комбат отдал рапорт встретившему нас полковнику. Тот глуховатым простуженным голосом произнес:

— Здравствуйте, товарищи гвардейцы!

Наш дружный ответ эхом отозвался в глубине соснового бора.

Полковник подошел к шеренгам, и мы увидели на его груди орден Красного Знамени. Лицо полковника загорелое, обветренное, черные усики аккуратно подстрижены. Точь-в-точь как у легендарного Василия Ивановича Чапаева. И это сходство стало еще заметней, когда он заговорил:

— Пока не летают фрицы, хочу поговорить с вами по душам. Согласны?

Все заулыбались. Своей манерой обращения полковник как бы приблизил нас к себе.

— Прибыли вы, орлы боевые, в дивизию, которой довелось словно бы дважды родиться. Первый раз весной 1941 года в Вологде, тогда ее окрестили 111-й стрелковой. [7]

Второе рождение связано с тяжелыми боями на подступах к Ленинграду. За мужество и отвагу личного состава дивизия удостоена почетного наименования гвардейской. Полк, в котором вы будете служить и воевать, — 72-й гвардейский. Я его командир. Фамилия моя Кухарев... — Командир полка сделал небольшую паузу и продолжил уже в шутливом тоне: — Мои предки, видимо, любили кухарить. Может, поэтому и я питаю пристрастие к хорошему обеду...

Лицо полковника посуровело, как только он заговорил о задачах полка, о том, что теперь подошло время наступать, что мы должны прежде всего вызволить из блокады Ленинград.

— Наше наступление не за горами, — сказал командир полка, — к нему надо серьезно готовиться. А теперь послушайте комиссара и моего верного друга Петра Ивановича Савельева. Он умеет говорить лучше, чем я.

На середину поляны вышел немолодой и полноватый, с седыми висками военный с тремя шпалами в петлицах. Говорил он негромко, но с какой-то душевной теплотой, убедительно и доходчиво. Его речь, как в народе говорят, не нуждалась в яркой оправе. Комиссар осветил положение на советско-германском фронте, в советском тылу, в Ленинграде, рассказал о задачах дивизии на ближайшие недели. Он ознакомил нас с биографией командира полка гвардии полковника Кухарева Гавриила Ефимовича и начальника штаба гвардии капитана Ивана Михайловича Подборонова. От ветеранов полка нас тепло приветствовал командир артиллерийской батареи гвардии старший лейтенант Керим Максимович Байгарин.

После завтрака нас распределили по подразделениям. Борис Долинин, Григорий Ратников и я были направлены в минометный взвод, которым командовал гвардии лейтенант Аркадий Иванович Стрельцов.

Комвзвода привел нас к шалашам, в которых размещались бойцы расчета. От первых же слов, с которыми [8] Стрельцов обратился к нам, повеяло доброжелательностью.

— А теперь, товарищи, можете отдохнуть до обеда. В вашем распоряжении около трех часов...

Не раздеваясь, сняв только ботинки, мы сразу же легли спать. Снов, конечно, не видели...

Дежурный по роте насилу растолкал нас, и мы строем направились к батальонной кухне. Тело еще продолжало болеть, особенно гудели ноги от ходьбы по деревянному настилу. Не успел я пообедать, как посыльный пригласил меня к политруку минометной роты.

Захожу в шалаш, докладываю старшему по званию. Им оказался, как потом выяснилось, гвардии старший политрук Демьян Савельевич Авдеенко — инструктор по пропаганде и агитации полка. Вторым человеком в шалаше был гвардии политрук Иван Арсентьевич Лаптев.

Авдеенко попросил меня рассказать о себе: где жил, чем занимался, где воевал? Биография моя была простой: сын крестьянина-бедняка, вступившего в 1929 году в колхоз. Окончил педагогический техникум, а перед войной и пединститут. В комсомоле с 1933 года. Работал учителем. Есть жена, две дочери, мать, сестра, три брата. Все они — на временно оккупированной врагом территории. Воевал около трех месяцев на Южном фронте рядовым. Получил ранение в бою на реке Миус. Лечился в госпитале.

Когда я закончил свой короткий рассказ о прожитом, политработники поинтересовались моей общественной работой.

— Приходилось быть и пропагандистом, и агитатором, — добавил я. — Какой же учитель, а тем более на селе, может стоять в стороне от этой работы?

В школе я вел уроки ботаники, зоологии и химии, одновременно руководил кружком текущей политики, выступал с лекциями и беседами перед колхозниками. [9]

Авдеенко сообщил о назначении меня агитатором минометного взвода.

— Политрук роты Лаптев и комиссар батальона, — говорил он на прощание, — помогут вам, обеспечат нужными материалами. А я буду приглашать на семинары. Но главное — это ваше стремление проводить содержательные и интересные беседы. При всем том надо отлично воевать. Только тогда солдаты и сержанты будут верить вашему слову. Будьте достойны звания агитатора!

Авдеенко дал мне номера «Правды», «Красной звезды», «Ленинградской правды», а также армейскую и дивизионную газеты. По их материалам я и начал агитационную работу.

Запомнилась первая беседа о жизни и борьбе ленинградцев, находившихся в блокаде. Все мы знали, что рабочие города на Неве получают в день всего по 250 граммов хлеба, а служащие и дети — и того меньше. Знали, что от бомбежек, обстрелов и голода тысячи мирных людей погибали. Положение Ленинграда чрезвычайно волновало всех нас.

Я подобрал много фактов, которые свидетельствовали о стойкости ленинградцев, их непоколебимой вере в победу, и рассказал о них гвардейцам. Мои товарищи узнали из беседы, что ленинградские рабочие не только ремонтируют боевую технику, создают оружие и боеприпасы, но и сохраняют исторические, культурные ценности. Они частично восстановили трамвайное движение, водопровод, использовали парки и скверы города для обеспечения себя овощами.

— Ленинград держится, борется, живет и ждет нас, — говорил я своим однополчанам. — Ждет подвига гвардейцев в боях при прорыве блокады.

Наш полк стоял в обороне в районе города Чудово и в то же время напряженно готовился к наступательным боям. Как-то командир роты гвардии старший лейтенант Илларион Григорьевич Бондюгов собрал нас и объявил: [10]

— Приступаем к действиям «кочующих» минометных расчетов.

Это была новая для нас боевая задача. Взвод получил участок, на котором мы оборудовали несколько огневых позиций. На каждую позицию заблаговременно доставляли мины. Заранее производили и пристрелку. А с наступлением сумерек взваливали на себя миномет и уходили «кочевать». Выпустим с десяток мин с одной позиции — и в считанные минуты перебираемся на другую. И так всю ночь не даем врагу покоя.

Запомнилась ночь на 5 июля. Моему расчету было поручено «кочевать» по запасным позициям не только взвода, но и всей роты. И выпустить за ночь не 50 мин, как обычно, а 200.

По лесным дебрям мы добрались до первой запасной позиции. Подаю команду:

— Миномет — к бою!

И вот уже уложена плита, установлены двунога лафета, ствол и прицел. Расчет знает: стреляем по цели номер 5. Подносчики Иван Вукреев и Тимофей Матвеев не заставили себя ждать — обеспечили минами, и заряжающий Павел Репин вставил одну из них в ствол. Слышу четкий голос наводчика Бориса Долинина о готовности миномета к бою и тут же подаю команду:

— Огонь!

Все десять мин, одна за другой, без какой-либо задержки, уходят в расположение противника. Доносятся глухие разрывы, но мы теперь не прислушиваемся к ним: важно с молниеносной быстротой разобрать миномет по частям, взять его на вьюки и уходить...

Мы были уже в 100 метрах от позиции, когда там начали рваться артиллерийские снаряды противника. Поздно! Пройдет каких-нибудь десяток минут, и наш расчет, отдышавшись после броска, снова выпустит порцию мин, теперь уже со второй, запасной позиции...

Через три часа, расстреляв боеприпас, мы возвратились [11] на свою основную огневую позицию. Во время завтрака к нам подошел гвардии сержант Николай Медведев, в расчете которого я начинал службу наводчика. Теперь Медведев возглавлял группу разведчиков-наблюдателей.

— Отлично! — восторженно сообщил он. — Этой ночью вы уничтожили три склада боеприпасов противника в Спасской Полести...

И так каждую ночь, сменяя позиции, минометные «кочующие» расчеты не давали врагу покоя, уничтожали его живую силу и технику. В процессе этих действий мы совершенствовали боевое мастерство, приобретали опыт ведения ночного боя.

Днем, после отдыха, изучали материальную часть, тактические приемы ведения боя в условиях лесисто-болотистой местности, уставы и наставления. И с нетерпением ждали очередного боевого задания. Ведь, работая в «кочующем» расчете, бойцы отводили душу, получали моральное удовлетворение. Мы готовы были каждую ночь «кочевать». Однако приходилось считаться с тем, что транспортировка к нам мин по дорогам-»трясучкам» представляла собой сложную проблему. К тому же наша 8-я армия готовилась к наступательным боям, и надо было экономить боеприпасы.

«Кочующие» минометные расчеты остались в моей памяти на всю жизнь. Это был период ленинградских белых ночей. А они так хороши! Прозрачные сумерки накладывают какую-то таинственность на лица людей и окружающую природу. Особенно очаровательны березы. Их белые стволы, словно девушки-красавицы, приветливо улыбаются, излучая и даруя солдату радость и надежду. Зеленые верхушки березок, как пушистые девичьи косы, купаются в легкой синеватой дымке...

В такие ночи до щемящей боли хотелось взглянуть на Ленинград. Мы много думали о нем и жаждали встречи с ним... [12]

В нашей роте побывал агитатор полка гвардии старший политрук Д. С. Авдеенко. Его беседа глубоко взволновала всех. Демьян Савельевич подробно рассказал о подвиге разведчика младшего лейтенанта Николая Оплеснина.

Это было летом 1941 года. Дивизия свыше тридцати дней и ночей оборонялась на лужском рубеже. Немецко-фашистские войска не смогли с ходу прорваться к Ленинграду. Но в конце августа гитлеровцам все же удалось обойти фланги. Дивизия оказалась в окружении.

— Более месяца мы дрались в тылу фашистских войск, — рассказал гвардии старший политрук. — И тут произошло самое страшное: кончились боеприпасы и продовольствие. Нужно было выходить из окружения. Но где? Это должна была установить разведка.

И вот в расположение противника одна за другой уходят группы разведчиков. Проходят установленные сроки, но вестей от них не поступает. Тогда командование посылает еще одну группу. Ее возглавил младший лейтенант Николай Васильевич Оплеснин.

Разведчики благополучно прошли более 25 километров по тылам врага, но как только начали форсировать Волхов, фашисты открыли яростный огонь. Все товарищи Оплеснина погибли, лишь он один добрался до восточного берега Волхова и установил связь с командованием 52-й армии.

Отдохнув, разведчик вновь перешел линию фронта и возвратился в родную дивизию. Теперь ее штаб располагал данными, позволяющими разработать план выхода из окружения.

На рассвете 5 октября полка дивизии подошли к Волхову. Над лесом взметнулись пять красных ракет. Прошли томительные минуты — и по немецкой обороне из-за Волхова ударила советская артиллерия, а с тыла ринулись в атаку наши полки. [13]

Впереди были разведчики во главе с младшим лейтенантом Оплесниным. Еще до начала атаки они незаметно, без единого выстрела, подобрались к траншеям врага и теперь вступили в рукопашную схватку. В ходе боя немецкий солдат бросил под ноги разведчикам гранату. Еще секунда — и смерть, казалось, неминуема. Но Николай Оплеснин не растерялся. Он схватил немецкую гранату и бросил ее в дверь блиндажа. От взрыва блиндаж рухнул, похоронив находившихся в нем фашистов. Разведчики перебили гитлеровцев в траншее и вышли к реке. Вслед за ними к Волхову пробились подразделения всей дивизии.

— К тому времени, — сообщил Авдеенко, — саперы с восточного берега подогнали плоты и лодки, на которых мы переплыли реку. Часть бойцов добрались на подручных средствах...

Как только Демьян Савельевич закончил рассказ, посыпались вопросы о самом Оплеснине и его друзьях, о погодных условиях...

— О погоде можно сказать очень кратко, — отвечал Авдеенко. — По утрам у берегов Волхова начала появляться ледяная корка — наступали холода. А вот об Оплеснине как человеке следует рассказать еще многое. Высокого роста, чернявый, с правильными чертами лица — настоящий красавец. Все мы любовались этим парнем, завидовали его смелости, смекалке и физической выносливости. Еще до войны он подготовил себя к труду и обороне, имел спортивные разряды по плаванию, самбо и боксу. За первые три месяца боев Николай Васильевич Оплеснин прошел путь от рядового-разведчика до младшего лейтенанта, командира взвода разведки. В декабре 1941 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза...

Около двух часов продолжалась эта интереснейшая беседа политработника.

Так день за днем мы учились, набирались знаний и опыта. [14]

Изменения происходили и в моей личной жизни. 28 июня 1942 года меня приняли кандидатом в члены ВКП(б). Рекомендации дали комсомольская организация и члены партии, мои непосредственные командиры И. Г. Бондюгов и А. И. Стрельцов.

Начальник политотдела дивизии полковой комиссар Я. В. Цивин, вручая кандидатскую карточку, поздравил меня с этим важным событием и в заключение сказал: «Знаю, что ты по-гвардейски минометным огнем бьешь фашистов, горячим словом агитатора ведешь вперед своих товарищей. Молодец! Так держать!»

С несказанной радостью я ответил ему по-уставному: «Служу Советскому Союзу!»

В минометном расчете сначала я был наводчиком, а потом — командиром. 3 августа 1942 года получил звание гвардии сержанта. Добрым словом вспоминал своих наставников: сержанта Медведева, лейтенанта Стрельцова, политрука Лаптева, старшего политрука Авдеенко...

В начале августа нашу 24-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которой теперь командовал полковник Петр Кириллович Кошевой (впоследствии один из видных военачальников Советской Армии, Маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза), перебросили под Синявино. В составе 8-й армии Волховского фронта ей предстояло принять участие в прорыве блокады Ленинграда.

День 27 августа 1942 года мне запомнился на всю жизнь. В 6 часов утра, когда только-только появилось солнце, мощный артиллерийский удар по немецкой обороне потряс, казалось, всю планету. Выстрелы и разрывы слились в сплошной общий грохот и гул. 2 часа 10 минут артиллеристы и минометчики обрабатывали передний край врага. До самого неба над вражеской обороной поднимались тучи дыма, пыли и огня.

Под грохот канонады в подразделениях второго эшелона, в том числе нашего полка, проходили митинги. Гвардейцы клялись, что не пожалеют жизни ради освобождения [15] Ленинграда от фашистской блокады, отомстят врагу за все его злодеяния на советской земле.

В первый день наступления части дивизии продвинулись на два-три километра и ворвались в первую полосу обороны гитлеровцев. За два последующих дня пробились еще на пять-шесть километров и перерезали железнодорожную линию Мга — Шлиссельбург. Отдельные подразделения вплотную подошли к синявинским рабочим поселкам. До Невы оставались считанные километры{1}. В ночное время и особенно в утренние часы мы отчетливо слышали орудийный гул и даже треск пулеметов с Ленинградского фронта, войска которого наступали с Невской Дубровки.

Однако на этот раз ни ленинградцы, ни волховцы не смогли продвинуться дальше, чтобы соединиться и прорвать вражескую блокаду. Нам не хватило сил, да и опыта недоставало. И тем не менее наступательные действия войск двух фронтов — Волховского и Ленинградского — сорвали планы Гитлера, замышлявшего осенью 1942 года покончить с Ленинградом. Противник стянул под Ленинград огромные силы, в том числе из Крыма. Во главе этих сил был поставлен генерал-фельдмаршал Манштейн {2}. Сначала гитлеровцы яростно сопротивлялись, а потом перешли в общее наступление. Они имели по крайней мере тройное превосходство в пехоте, еще большее в артиллерии и абсолютное в авиации.

Но советские воины героически защищали завоеванные рубежи. Стойко держались гвардейцы нашего полка. [16]

Так, во время одной из контратак на батальон гвардии старшего лейтенанта Сергея Петровича Буткевича двигались восемь вражеских танков и до батальона пехоты. Бойцы встретили фашистов автоматным и пулеметным огнем. Отличились бронебойщики младшего лейтенанта Чуракова. Из противотанковых ружей они вывели из строя два танка. Но остальные продолжали атаку. Тогда в единоборство с танками вступила батарея старшего лейтенанта К. М. Байгарина. Артиллеристы подбили один танк, но и сами понесли потери. Командир огневого взвода младший лейтенант Николай Васильевич Шишкин был тяжело ранен и уже не мог командовать расчетами. Его заменил командир батареи старший лейтенант Керим Максимович Байгарин. Он встал к пушке и подбил еще два танка. Вражеская контратака сорвалась.

Для подразделений 72-го гвардейского полка особенно тяжелым был день 16 сентября. Вражеская авиация и артиллерия, воспользовавшись солнечной, безоблачной погодой, более часа обрабатывали нашу оборону. А потом в атаку устремились пехота и танки. Силы оказались неравными, и стрелковые роты начали медленно отходить. Фашистские автоматчики приблизились к минометным позициям. Мы вели огонь до последней мины, нанесли большой урон врагу, но остановить его не смогли.

В этот критический момент слышим спокойный голос командира взвода Стрельцова:

— Минометы разобрать! За мной!

Забираю одновременно ствол и двуногу лафета, Борис Долинин подхватывает опорную плиту, Павел Репин — лотки. Мы бежим за Стрельцовым, а вокруг рвутся мины и снаряды, пролетают со свистом пули.

Не прошло и десяти минут, как взвод уж был на запасных позициях. Здесь был большой запас мин, и мы из четырех минометов открыли беглый огонь по фашистским автоматчикам. Сначала они залегли, а затем, бросая убитых и раненых, побежали на исходные позиции. [17]

Артиллеристы заставили вражеские танки также повернуть назад, и стрелковые подразделения полка возвратились на прежний рубеж.

Трагичным для моего расчета оказался день 20 сентября. Он тоже был безоблачным, и этим воспользовалась господствовавшая в то время в воздухе вражеская авиация. Она совершала налет за налетом. Полк отбил три атаки пехоты противника. Мы уже считали, что противник выдохся. Но перед заходом солнца фашисты предприняли еще одну, четвертую, атаку.

В роту доставили боезапас, и мы вели огонь, не задумываясь, хватит ли мин. На огневой находился весь расчет, в том числе и подносчики. И вдруг позицию накрыла вражеская мина.

Невозможно в подробностях объяснить, как это все произошло. Но последствия были страшными. Букреев, Матвеев и Репин погибли сразу же. Долинин оказался метрах в десяти от огневой — его выбросило взрывной волной. Мое обмундирование было в крови, осколки посекли шинель и сапоги, но на теле — ни одной царапины.

В первые минуты я ничего не слышал: в ушах шумело и гудело. Но я осознавал, что фашистская атака отбита. С трудом приблизился к Долинину. Борис был тяжело ранен. Куском провода он перетянул верхнюю часть ноги, чтобы приостановить кровотечение.

Бой продолжался. Еще одна фашистская мина разорвалась метрах в десяти от меня, ее осколок впился в висок Долинина, и он свалился на землю. Когда я подскочил к нему, он уже был мертв.

Ко мне прибежали Стрельцов, командиры расчетов Иванов и Анохин. Лица изможденные, бледные, вытянувшиеся. В глазах слезы. Но выдержка Стрельцова и на этот раз поразила меня. Он подскочил ко мне, обнял, поцеловал и, отойдя в сторону, начал рыть могилу. Мы тоже взялись за лопаты. [18]

Яма была готова. Я подошел к телу Долинина. Его серые застывшие глаза, казалось, недоуменно глядели в небо. Голова упиралась в корни березки. Сержант Анохин растерянно смотрел то на убитого, то на березу. И вдруг, обернувшись ко мне, крикнул:

— Смотри, плачет!..

— Кто? — спросил я.

— Береза...

И действительно, ствол дерева, возле которого лежал погибший боец, был поврежден осколками. Из него чуть заметно сочилась влага. Прозрачная как слеза капля упала рядом с убитым солдатом...

Мы похоронили погибших. И тут же изо всех минометов ударили по немецкой обороне. Это был салют в память о братьях по оружию.

Я перешел в расчет сержанта Иванова, стал наводчиком. Одновременно выполнял в роте обязанности заместителя политрука.

Между тем обстановка становилась все труднее и труднее. Противник снова предпринял ожесточенные атаки. Ему удалось врезаться глубоким клином в стык нашей и 265-й дивизий. Гвардейцы неоднократно отбрасывали врага. И все же он, подтянув резервы, прорвался в тыл и перехватил нашу единственную дорогу. Доставка боеприпасов и продовольствия резко сократилась. Пришлось экономить каждую мину, каждый патрон и сухарь.

Фашисты то в одном, то в другом месте предпринимали новые атаки, почти беспрерывно бомбили и обстреливали каждый квадратный метр синявинского выступа. Часы обстрела тянулись мучительно медленно и казались вечностью.

Над головой слышится свист снаряда, переходящий в визг. Навязчивая мысль сверлит мозг: «Пронесет или не пронесет?» Мы невольно прижимаемся друг к другу, вдавливая свои тела в дно траншеи. Грохот раздается где-то рядом, чуть в стороне. Проходит секунда, другая... Начинаешь [19] шевелить руками, головой, ногами... Жив! А свист, визг и разрывы повторяются снова и снова.

Опасность воспринимается менее остро, когда ты занят делом, когда сам стреляешь по врагу. В азарте боя многим можно пренебречь. И мы, разумеется, не сидели сложа руки — поддерживали стрелковые роты минометным огнем.

29 сентября... Солнце медленно опускается к горизонту, в воздухе стоит непривычная тишина. Слышатся знакомые с детства позывные: «курлы-курлы». В безоблачном небе с севера на юг тянется журавлиный клин. На фоне оранжевого заката птицы кажутся розовыми.

Что-то тревожное колыхнулось в груди, заныло сердце. Ведь завтра журавли увидят Украину, где в фашисткой неволе бедствуют мои мать, сестра и братья. Потом, быть может, они увидят и Кубань, где живет жена с детьми...

Спряталось солнце за горизонтом, наступил вечер, но розовые птицы еще долго стояли перед моими глазами.

А ночью пришел приказ подготовиться к прорыву из мешка. Мы переходим на запасные позиции, открываем по врагу беглый огонь. Потом берем минометы на вьюки и двигаемся вслед за разведчиками и штабом полка к Черной речке. Спотыкаясь, цепляясь за ветки и корни поваленных деревьев, проваливаясь в воронки, заполненные водой, спешим к месту сосредоточения для броска. А тем временем немецкая артиллерия обстреливает позиции, которые мы только что оставили.

По команде небольшими группами спускаемся в болотистую Черную речку. Вода черная, как деготь. Илистое дно завалено полусгнившими корягами, опутано корнями кустарников.

Я попал в группу Стрельцова, в которой были сержанты Иван Анохин и Степан Иванов, красноармейцы Григорий Ратников и Виктор Покочуев. Тактика наших действий была очень простой. Как только в небо взлетала [20] вражеская ракета, мы, зная, что сразу же начнется обстрел, прятались в камышах и кустах, а то и погружались в воду. Гасла ракета, и мы снова бежали изо всех сил. И так каждый раз.

Гитлеровцы все чаще пускали ракеты, все яростнее обстреливали нас. Они, по-видимому, догадывались, что на этот раз вдоль речки двигаются подразделения и части, а не отдельные разведчики, как это бывало раньше.

Бросок по болотистой жиже продолжался более двух часов. Это измотало людей. Кое-кто перестал маскироваться, что вело к излишним потерям. По команде Стрельцова мы помогали отстающим, подбадривали их. Наконец-то простреливаемый участок позади. Прошли еще немного и выбрались на восточный берег. Вон уже и траншеи соседней дивизии.

Итак, мы вырвались из мешка! Снимаем с себя вьюки, карабины, шинели, каски, обувь и бросаемся на землю. Из-за леса выглядывает солнце, освещает нас, до предела изможденных, грязных, мокрых, но бесконечно счастливых...

В тяжелом положении оказалась группа бойцов 71-го гвардейского полка, прикрывавшая его основные силы при переходе на восточный берег речки. Эта группа все еще оставалась за линией фронта, и мы целые сутки не знали, что с ней. Но вот на рассвете 30 сентября комиссар 2-го батальона политрук А. С. Дрыгин вывел группу — более двухсот человек — из окружения. Гвардейцы, как выяснилось, отбили многочисленные атаки противника, пытавшегося расчленить группу и уничтожить ее по частям. Но все попытки врага потерпели провал. Под покровом темноты комиссар собрал разрозненные группы бойцов, снова объединил их. Иссякли патроны, приходилось отбиваться от наседавших гитлеровцев трофейными гранатами. Но люди верили комиссару, их сплачивала твердая, сознательная дисциплина. Помогло и то, что гвардейцы тщательно разведали расположение противника, [21] нащупали его слабые места. В конце концов кольцо окружения удалось прорвать.

Анатолий Семенович Дрыгин вскоре был назначен командиром 2-го батальона, а потом он возглавил 70-й гвардейский стрелковый полк и отличился во многих боях. Но в тот, последний сентябрьский день 1942 года, его имя стало широко известно в нашей дивизии.

После отдыха нам объявили, что состоится смотр частей. Мы привели себя в порядок, почистили оружие. И вот 72-й гвардейский с развернутым знаменем выстроился на поляне. Командир дивизии полковник П. К. Кошевой, обойдя строй, сказал:

— Ваш полк, как и другие полки дивизии, выполнил солдатский долг с честью, по-гвардейски.

* * *

Меня как заместителя политрука направили на пятидневные курсы, созданные при политотделе дивизии. Занятия в «лесной академии» (так в обиходе мы называли эти курсы) проводили комиссар дивизии, начальник политотдела и другие опытные политработники.

В эти же дни меня приняли в члены партии. Вместе с партийным билетом начальник политотдела вручил мне «Памятку политрука», изданную политотделом 8-й армии. «Помни, товарищ политрук, — говорилось в этой маленькой по объему, но очень емкой по содержанию книжечке, — что ты должен находиться с бойцами, знать их нужды и запросы, воспитывать в них непоколебимую веру в свои силы, в победу над врагом, воспитывать презрение к смерти и лютую ненависть к немецким оккупантам. Быть пламенным агитатором и неустрашимым воином Красной Армии».

На всю жизнь сохранились в памяти эти слова. Они были для меня законом в годы войны.

Осенью 1942 года я стал политруком минометной роты 72-го гвардейского полка. Вскоре институт военных [22] комиссаров и политруков был упразднен и меня назначили заместителем командира роты по политической части...

Пять месяцев назад весенний лес встречал наш маршевый батальон. Мы радовались тогда зеленым листьям на деревьях, молодой травке, звонким птичьим голосам. Теперь же хозяйничала осень. Хвойные деревья нахмурились и посуровели, а лиственные оделись в лимонный и оранжево-золотистый наряд. И лишь березы оставались еще зелеными, хотя и в их уборе проглядывали пожелтевшие листочки.

Во второй половине октября 1942 года наша дивизия покидала ленинградские леса. Она направлялась в распоряжение Ставки. Мои друзья — Анохин, Высоцкий, Иванов и Ратников — оставались на Волховском фронте. Распрощались мы тепло, по-братски. Кто знал, доведется ли еще встретиться?

Поезд тронулся. Я прошел в вагон. Из репродуктора доносился знакомый голос диктора, читавшего сообщение Совинформбюро, — в районе Сталинграда продолжались упорные, тяжелые бои... [23]

На сталинградской земле

Промелькнули станции Волхов и Тихвин, Череповец и Вологда, Рыбинск и Ярославль. А поезд все шел и шел. Он миновал Москву, затем Рязань и Мичуринск. И вот уже позади Тамбов... В ноябре на Тамбовщине уже властвовала зима. С каждым днем крепчал мороз, усиливались вьюги и метели. Нашему полку был отведен участок леса юго-восточнее города Рассказово. Здесь в день приезда мы приступили к сооружению землянок. А вскоре в гвардейские ряды влилось новое пополнение — тихоокеанские моряки и курсанты военных училищ.

Мы получили добротные полушубки, ватные брюки и фуфайки, валенки, шапки и варежки. Правда, кое-кто без энтузиазма расставался с флотским обмундированием, особенно с бушлатами и бескозырками. Но глубокий снег и двадцатиградусный мороз с ветерком поторапливали. К вечеру переоделись и моряки. И только под теплым бельем у каждого по-прежнему облегала грудь тельняшка. Синие, цвета океанской волны, полоски, а между ними белизна пенистых штормовых гребней... О морских пехотинцах в дивизии говорили: [24]

— Море — с ними, море — на их груди!

Белые и синие полоски флотской тельняшки издавна считаются символом отваги, мужества и героизма. Забегая вперед, скажу: в боях гвардейцы в морских тельняшках остались верны этому символу и умножили гвардейскую славу дивизии. В тамбовских же лесах они старательно овладевали сухопутной тактикой, учились правилам маскировки и штыкового боя, передвижения и ориентирования на открытой местности.

В нашу минометную роту были отобраны добровольцы, имевшие среднее образование. Они быстро изучили материальную часть, правила ведения огня в степных условиях. В этом была заслуга командира роты И. Г. Бондюгова и командира взвода А. И. Стрельцова.

Гвардии лейтенант Стрельцов не только отлично знал миномет, но и мастерски вел пристрелку целей. Под его командованием минометчики на тактических занятиях выполняли стрельбы только на «отлично».

Любил Аркадий Иванович и задушевные беседы с солдатами. В вечернее время, в минуты перекуров он, как правило, — среди подчиненных. Без нравоучений, как равный с равными, он делился своими взглядами на международные события и внутренние дела нашей страны, на обстановку на фронтах. Разговор касался и таких тем, как семейное счастье, любовь, дружба, товарищество. С вдохновением он рассказывал о подвигах однополчан, их мужестве и героизме.

А вот о себе Стрельцов по скромности, конечно, умалчивал. И тогда я решил рассказать о нем людям. И с том, как он управлял взводом в бою, и как организовал действия «кочующих» минометов, и как помогал людям на Черной речке при выходе из мешка. Вижу, люди слушают с интересом. Ведь им небезразлично, кто поведет их в бой. Другой раз я говорил с бойцами о командирах роты батальона и полка. Убежден, что такого рода беседы духовно [25] сближают офицера с подчиненными, способствуют укреплению единоначалия.

Большой интерес у бойцов вызывали события, происходившие в Сталинграде и на Северном Кавказе. Людям хотелось узнать больше, чем говорилось в лаконичных сообщениях Совинформбюро. Я внимательно следил за материалами в газетах, беседовал с командирами и солдатами, возвращавшимися из госпиталей. Наиболее поучительные примеры использовал на политзанятиях, в политинформациях и беседах.

На должность заместителя командира роты по строевой части прибыл гвардии лейтенант С. К. Иванов. Он подробно рассказал мне о себе. Крестьянскому пареньку, рано лишившемуся отца и матери, выпало немало невзгод, но он устоял в житейском суровом море. В 1924 году стал комсомольцем, а в 1939 году — коммунистом. Трудился лесорубом и плотником, сумел окончить вечернюю школу.

Воевать ему довелось против басмачей в Средней Азии и против белофиннов на Карельском перешейке. А с июля 1941 года он снова сменил пилу и топор на пулемет и миномет, участвовал в боях под Белгородом, Харьковом и в Сталинграде. Четыре раза после ранений лечился в госпиталях...

О том, что увидел и пережил, защищая Сталинград, Степан Кузьмич рассказал по моей просьбе солдатам и сержантам роты, а потом выступил и в других подразделениях полка.

Беседы на политические темы часто проводились во взводах, в отделениях и расчетах. Среди низового звена агитаторов выделялись своей активностью сержанты Павел Пенчуков и Владимир Помазанов, рядовые Василий Гревцов, Иван Рожков, Виктор Гордиенко... Да всех разве назовешь! Они всегда были на виду у бойцов. Их авторитет объяснялся не только знаниями, но и тем, что в [26] учебе и службе они показывали личный пример, их слово никогда не расходилось с делом.

Такие люди помогали сплачивать первичные воинские коллективы. Вот почему мы подбирали в качестве агитаторов примерных воинов, коммунистов и комсомольцев, и не жалели усилий, чтобы вооружить их знаниями. У нас в роте один раз в неделю, по понедельникам, проводился специальный семинар. На нем агитаторы обменивались опытом, получали методические указания и материалы к очередным беседам.

Большое внимание уделялось пропаганде гвардейских традиций армии, дивизии, полка. Осенью 1942 года политорганы 2-й гвардейской армии разработали моральный кодекс гвардейских частей и соединений. В связи с этим в нашем батальоне состоялся митинг личного состава. Командир батальона С. П. Буткевич, его заместитель по политчасти В. П. Козлов, другие выступавшие на митинге подчеркивали, что моральный кодекс советской гвардии — это сгусток мудрости и боевого опыта Красной Армии, ее уставов и наставлений, что требования кодекса («Там где наступает гвардия, враг не устоит! Там, где обороняется гвардия, враг не пройдет!») войдут в плоть и кровь каждого однополчанина, станут нормой его поведения на поле боя.

Время, насыщенное боевой и политической подготовкой, пролетело быстро. Завершение учебы совпало с радостным известием: в районе Сталинграда окружена группировка немецко-фашистских войск.

— И на нашей улице праздник, — говорили бойцы на митинге.

В начале декабря 1942 года мы снова были в теплушках. Всюду: на станциях, разъездах и полустанках — звучали музыка и песни.

Тамбовские леса покидали и другие дивизии, входившие в состав 2-й гвардейской армии, которой командовал [27] генерал Р. Я. Малиновский. Они были готовы к сражениям на сталинградской земле.

...На конечную станцию Иловля наш эшелон прибыл к утру. Выгрузились еще до рассвета. И сразу же — трудный марш. Морозы стояли сильные. Степь, покрытая белой искрящейся снежной пеленой, казалось, не имела ни конца ни края. На десятки километров не встретишь ни одного дерева. После ленинградских и тамбовских лесов, к которым мы успели привыкнуть, сталинградская земля представлялась нам слишком уж открытой.

Со второй половины дня подул пронизывающий ветер. Он поднимал тучи сухого мелкого снега и гнал его на юг. Степь закурилась, заколебалась и поплыла: разыгралась и все больше свирепела метель. Мы шли белые, запорошенные снежной пылью, словно мукой. Она проникала в шинели, шапки и подшлемники, била в глаза, жгла щеки, нос... Время от времени справа от колонны проносились танки и автомашины с пушками — они спешили в юго-западном направлении.

Минометчики тоже не прочь были ускорить движение, но с каждым километром колеса подвод, на которых уложено оружие, все глубже погружались в сыпучий, как песок, снег. Лошади выбивались из сил. Особенно трудно было преодолевать овраги, часто пересекавшие дорогу.

Командир роты Бондюгов, его заместитель Иванов, командиры взводов Стрельцов и Слюсарев шли вместе с расчетами, помогали им вытаскивать из оврагов повозки. Я находился чаще всего с расчетом гвардии сержанта Помазанова, который шел замыкающим. Только вытащишь из оврага повозку, как на пути другой овраг. С нас, можно сказать, ручьями лил пот. А одеты мы были в полушубки, телогрейки и теплое белье. На ногах валенки. К ночи мороз стал еще крепче, еще злее порывы ветра, совсем по-дикому разыгралась пурга.

Не легко пришлось нам в эти сутки, и все же, преодолев более 60 километров, рота не имела ни одного отстающего. [28] Вся материальная часть, а также лошади находились в полном порядке.

Возле небольшой степной речушки сделали привал. Спали прямо на снегу, благо одежда теплая, и все же ночью приходилось вставать, чтобы согреться пробежкой.

Не легче прошел и второй день марша. На третьи сутки, когда подошли к Дону и миновали город Калач, местность начала меняться. Появились лесопосадки, сады, рощи. Больше встречалось на пути и населенных пунктов.

Однако погода была пакостной — во второй половине дня пошел дождь. А мы по-прежнему в валенках и полушубках. Труднее стало и лошадям: повозки проваливались по ступицы. К ночи снова повалил снег, а под утро ударил сильный мороз. Намокшие и разбухшие за день валенки и полушубки теперь смерзлись, стали твердыми, как железо.

Коммунисты и комсомольцы, наши агитаторы во всем показывали личный пример, ободряли солдат. Разумеется, на марше было не до бесед и докладов. Но к месту брошенная реплика или просто шутка много значили. Недаром говорят: живое слово — великая сила, если им умело пользоваться.

Как-то, побывав в голове колонны, стою на обочине, пропускаю повозки и расчеты. До меня доносится громкий смех бойцов замыкающего расчета. Спрашиваю у сержанта Помазанова:

— Чем вы их рассмешили?

— Ребята, товарищ политрук, сами себя развеселили. Я им только напомнил, как в Дону, который мы сегодня видели, дед Щукарь рыбу ловил. А тут и пошло...

Мы выбрались на сравнительно ровную дорогу. Один из бойцов спрашивает:

— Как же это получается? Той ночью мы видели осветительные ракеты слева, а сейчас, глядите-ка, такие же фейерверки справа. Мы идем по коридору, что ли? [29]

Да, мы действительно шли по коридору, ширина которого составляла около 40 километров. Слева, в Сталинграде, — окруженные войска Паулюса, а справа — группа Манштейна. Того самого Манштейна, которому Гитлер поручил в августе 1942 года задушить Ленинград, но этот замысел, как известно, ему не удалось осуществить — помешали дивизии Ленинградского и Волховского фронтов, в том числе и наша. Теперь гитлеровский фельдмаршал рвался на помощь Паулюсу.

Поговорив об обстановке, я спросил:

— Ну а сейчас скажите, друзья, что, по вашему мнению, должна делать наша армия?

Шедший возле меня боец чуть ли не выкрикнул:

— Ясное дело! Гвардейцы ударят по Манштейну!

Другой продолжил:

— А с Паулюсом, по-моему, справятся и без нашей помощи. Важно прихлопнуть Манштейна!

Бойцы расчета зашумели:

— Вот это стратег! Да тебе, Ваня, командовать бы фронтом...

* * *

Совершив форсированный двухсоткилометровый марш, дивизия заняла оборону на берегу реки Мышкова — между хуторами Нижне-Кумский и Васильевка. Всю ночь бойцы и командиры готовили огневые позиции, а с восходом солнца приняли бой.

Противник и здесь применял свою излюбленную тактику. Его авиация, артиллерия и минометы подвергали нашу оборону бомбежке и обстрелу, а затем под прикрытием танков в атаку шли автоматчики.

Наши пехотинцы во время вражеской авиационной и артиллерийской обработки, выставив наблюдателей, находились в траншеях, окопах и «лисьих норах», а после ее окончания дружно поднимались и встречали фашистов ружейно-пулеметным огнем. [30]

Гвардейцы-артиллеристы вели огонь по немецким танкам, отсекали и уничтожали автоматчиков. Но танков было так много, что некоторым удавалось пробиться к нашему оборонительному рубежу. Здесь, с близкого расстояния, их добивали пехотинцы. Словом, между артиллерией и пехотой было достигнуто полное взаимопонимание.

Успешно действовали и минометчики. Мы оборудовали огневые позиции в овраге, примерно в 200 метрах от реки, и на первых порах поддерживали огнем 1-й стрелковый батальон (наш 3-й батальон находился во втором эшелоне). Командир роты И. Г. Бондюгов, находясь на НП, время от времени звонил по телефону на огневые позиции, информировал нас о ходе боя. Чаще других он хвалил расчет сержанта Помазанова, мины которого рвались в цепи вражеских автоматчиков.

Днем «юнкерсы» подвергли наши позиции жестокой бомбардировке. Два расчета оказались выведенными из строя. В расчете Помазанова был смертельно ранен наводчик Иван Орехов. Получил ранение и Помазанов, но он, превозмогая боль, наскоро перевязал рану, заменил наводчика, и миномет продолжал стрельбу.

Попытки противника прорвать оборону успеха не имели. Он нес большие потери. На следующий день бомбардировки и атаки повторились. При отражении одной из атак И. Г. Бондюгов был тяжело ранен. Узнав об этом, мы с гвардии лейтенантом С. К. Ивановым поспешили на НП. Еще до нашего прихода санитары оказали командиру роты первую помощь, и теперь его понесли в медсанбат. Мы попрощались с Илларионом Григорьевичем, пожелали ему скорейшего выздоровления.

Иванов приступил к выполнению обязанностей командира роты, а мне надо было возвращаться на минометные позиции. Но в районе НП шел бой. Мой уход на глазах артиллеристов и стрелков, отражавших вражескую атаку, мог быть истолкован как бегство с поля боя. [31]

Связываюсь по телефону с командиром взвода Стрельцовым. Он докладывает:

— Все по-прежнему, врага угощаем «огурчиками».

Предупредив Стрельцова о своей вынужденной задержке, тут же направляюсь к соседям — артиллеристам гвардии лейтенанта С. Д. Солощенко. Хотелось выяснить обстановку.

Сергея Даниловича я хорошо знал. Окончив артиллерийское училище, он воевал в нашем полку еще на Волховском фронте: командовал огневым взводом, а затем батареей 76-миллиметровых пушек. Офицер он боевой. Вот и теперь все его пушки были на прямой наводке.

В батарее были раненые и убитые. В первом расчете из строя выбыл наводчик. Его заменил командир орудия гвардии сержант В. П. Павлюк. Хуже оказалось во втором расчете. Здесь ранения получили одновременно и командир орудия, и наводчик. И тогда за панораму встал командир батареи.

К переднему краю нашей обороны приближаются восемь вражеских танков. На борту каждого — автоматчики. Они что-то горланят, ведут беспорядочную стрельбу. Кругом сущий ад: грохот, дым и смрад от рвущихся снарядов и мин.

Гвардии лейтенант Солощенко подает команду:

— Огонь!

Первый же снаряд попадает в танк — над ним рыжее пламя. Автоматчики спрыгивают с машины, бегут под прикрытие других танков.

Солощенко отдает распоряжения спокойно, как будто он находится не на поле боя, а на учебном полигоне. Его спокойствие передается бойцам расчета — все они действуют уверенно и четко. И только побледневшие лица да горящие угольки глаз выдают их внутреннее напряжение.

Я слежу за танками. Вот один из них завертелся на [32] месте — снаряд, видимо, угодил в гусеницу, другой танк запылал...

В том бою расчет, возглавленный командиром батареи Солощенко, подбил три танка, расчет парторга батареи Павлюка — два. Мужественно отстаивали рубеж пулеметчики, петеэровцы, стрелки... Вражеская атака и на этот раз была отбита.

Я возвратился на позицию своей роты. И конечно же рассказал бойцам о том, что видел сам, предупредил, что атака противника вот-вот может повториться. Мнение минометчиков было единодушным:

— Гвардейцы не отступят ни на шаг!

Прошло немногим более часа, и гитлеровцы снова по шли в атаку. Из оврага мы их не видели, но с НП роты, вынесенного на пригорок, время от времени нам сообщали:

— Мины рвутся в цепи автоматчиков.

— Артиллеристы подбили еще один танк...

Очередная атака врага захлебнулась.

Так продолжалось три дня подряд: одна атака гитлеровцев следовала за другой. И всякий раз, как только танки с автоматчиками появлялись на рубеже нашей обороны, гвардейцы били по ним прицельным огнем{3}.

22 декабря враг был остановлен и перешел к обороне. На поле боя пылали десятки немецких танков.

2-я гвардейская армия в ночь на 24 декабря перешла в решительное наступление. Она прорвала оборону немцев на реке Мышкова и двинулась в направлении города Котельниково.

Бои под Котельниково проходили в исключительно трудных условиях: в степи бушевали вьюги. Дороги, многочисленные [33] овраги замело снегом. Все это затрудняло продвижение полков.

Отступая, фашисты разрушали населенные пункты, предавали их огню, оставляя после себя зону пустыни и выжженной земли.

Но никакая сила, никакие препятствия не могли остановить гвардию, выполнявшую теперь свою вторую заповедь: «Там, где гвардия наступает, враг не устоит!»

Наступление продолжалось быстрыми темпами. Если дивизии Манштейна от Котельниково до реки Мышкова прошли за 12 дней, то советские гвардейцы это расстояние — от реки Мышкова до Котельниково — преодолели за 4 дня! 29 декабря 1942 года они освободили город.

Фельдмаршал Манштейн еще раз получил гвардейский удар. Его войска не смогли выручить окруженную немецкую армию под Сталинградом. [34]

По донским степям

Новый, 1943 год гвардейцы дивизии встречали уже на донской земле, освобождаемой от врага. Суровые, но одновременно и радостные были эти дни. Наши лица осунулись, огрубели, позарастали щетиной, губы покрылись трещинами и кровоточили. Но глаза и сердца горели огнем, настроение было приподнятое. И это понятно. Ведь советские войска, окружив армию Паулюса, крошили ее по частям. «Языком» Сталинграда заговорили и другие фронты: начался коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны.

В дни сражения на реке Мышкова я был назначен заместителем командира 3-го стрелкового батальона по политчасти. Этим батальоном еще с Волховского фронта командовал гвардии капитан С. П. Буткевич. Он отличался смелостью и незаурядными способностями. Его грудь украшал орден Красного Знамени. Сергей Петрович был высок ростом и красив, всегда подтянут, аккуратно одет. Мы с ним делили все радости и горести, пройдя с боями около 200 километров.

18 января 1943 года полки дивизии освободили станицу Константиновскую. Воспользовавшись короткой передышкой, [35] я собрал агитаторов отделений, расчетов и взводов батальона. Как всегда, участники семинара обменялись опытом, прослушали инструктивный доклад.

На семинаре выступил агитатор полка Д. С. Авдеенко. Он рассказал о ходе боев на советско-германском фронте и, в частности, на нашем, теперь уже Южном фронте, освобождавшем Ростовскую область, об успехах советского тыла. Зашла речь и о втором фронте. Должен заметить, что в те дни у нас не было солдата, который бы не спросил агитатора: «Когда же в Европе будет открыт второй фронт?» Вот и теперь этот вопрос был также поднят.

Авдеенко в свою очередь спросил участников семинара:

— Как вы думаете, почему англо-американские правящие круги не спешат с его открытием?

Все задумались. Демьян Савельевич обратился к гвардии старшему сержанту Балалаеву. Тот встал, левой рукой поправил ремень, а правой разгладил пышные, цвета спелой пшеницы, усы. Степенно, не торопясь, он сказал грудным, чуть хрипловатым голосом:

— Второй фронт, бесспорно, в интересах как США, так и Англии. Но империалистическая буржуазия сама себе на уме. Ей выгодно, чтобы мы побольше пролили своей крови, — это, по ее расчетам, может ослабить Советский Союз, революционные силы мира. — Степан Балалаев сделал небольшую паузу, взглянул на меня и, видя одобрительную улыбку, продолжил:

— Они откроют второй фронт, когда убедятся, что Советский Союз и без них сможет разгромить гитлеровскую Германию. Поэтому нам надо рассчитывать прежде всего на себя, на свои силы...

Что ж, Балалаев прав!

Гвардии капитан Авдеенко напомнил высказывание М. И. Калинина, который в беседе с корреспондентами в 1942 году говорил, что в драке на других надеяться [36] трудно. А будем бить сами немцев — и союзники у нас будут. Если нас будут бить, трудно ожидать союзников...

Дивизия продолжала преследовать противника, уничтожая его живую силу и боевую технику. Как-то ночью штаб полка остановился в хуторе Одинцов, что в двух километрах от Дона. А на рассвете немецкая артиллерия обстреляла хутор. Осколком снаряда тяжело ранило заместителя командира полка гвардии майора А. В. Рыбакова. Командир полка в это время был в медсанбате на лечении, а начальник штаба — в расположении одного из батальонов, в другом населенном пункте. Между тем противник силой до батальона пехоты, поддержанной танками, предпринял атаку на штаб. И тогда агитатор полка гвардии капитан Д. С. Авдеенко возглавил находившиеся на хуторе подразделения полка. Он принял решение: роте автоматчиков встретить вражескую пехоту огнем, а затем начать отход к Дону, с тем чтобы заставить гитлеровцев выйти на открытую местность; артиллерийской же батарее быть в засаде. Маневр удался. Расчеты орудий открыли огонь с прямой наводки. И на лугу, примыкавшем к реке, запылало пять танков. Немногим фашистам, оказавшимся в ловушке, удалось спастись бегством.

Гвардии полковник Г. Е. Кухарев, в тот же день вернувшийся из медсанбата, одобрил действия гвардии капитана. Мне остается добавить, что впоследствии политработник Демьян Савельевич Авдеенко был удостоен ордена Александра Невского.

Километр за километром продвигались гвардейцы на запад, освобождая донские степи. Враг вел ожесточенные бои, цепляясь за каждый выгодный рубеж, за каждый населенный пункт.

Особенно трудным для нашего батальона был бой при освобождении хутора Коныгин, расположенного на правом берегу Дона. С северо-востока хутор окаймляла возвышенность, с обеих сторон к нему примыкали глубокие [37] овраги, покрытые деревьями и кустарниками. На берегу Дона, в самом хуторе и на подступах к нему, как потом мы убедились, фашисты отрыли траншеи, окопы и соорудили дзоты. Хутор Коныгин был превращен в опорный пункт.

Батальон подошел к хутору днем 21 января. Попытки взять его без артиллерийской, танковой и авиационной поддержки не удались.

Буткевич назначил очередную атаку на четыре часа утра. Люди приняли горячую пищу, отдохнули. Разведчики установили: дорогу, ведущую в хутор, прикрывают два пулемета, расчеты которых ничем не выдавали себя. Мы продумали тактику ночного боя. В тыл противника, на северо-восточную окраину хутора, направлялась группа в составе двадцати человек с автоматами и пятью ручными пулеметами. Она должна была первой начать бой, сковать силы противника. Группу возглавил гвардии старший сержант Степан Балалаев. Вместе с ним отправился и я.

В темноте, утопая по пояс в снегу, мы пробирались друг за другом, не отставая ни на шаг от разведчиков. И вот, миновав овраг, выбираемся на возвышенность. Отсюда видно: фашисты от Коныгина до станицы Семикаракоровской освещают ракетами правый берег Дона.

Группа сосредоточилась в небольшой ложбине почти у самой дороги. Балалаев с разведчиками выдвинулся вперед. Вскоре там послышалась возня — с вражескими пулеметчиками было покончено.

Разделившись на две подгруппы, мы подошли к хутору. Дали сигнал — серию красных ракет и одновременно открыли по врагу огонь. И сразу же со стороны Дона поднялись в атаку гвардейцы батальона.

Фашисты яростно сопротивлялись. Приходилось выкуривать их не только из траншей, но и из сараев и коровников, подвалов и погребов. [38]

К рассвету гарнизон опорного пункта был разгромлен. Противник потерял лишь убитыми 83 солдата и офицера. Были потери и у нас: 12 человек убито и 25 ранено. Легкое ранение получил командир батальона Буткевич.

Наш путь лежал на станицу Семикаракоровскую, за которую уже вели бой полки дивизии. В тот же день станица была освобождена.

Полк успешно продвигался по заснеженным степям Приманычья, преследуя отступавших гитлеровцев. В одном из скоротечных боев отличились разведчики, возглавляемые начальником штаба полка гвардии майором И. М. Подбороновым и его помощником по разведке гвардии старшим лейтенантом В. Д. Авдиенко. Смелым броском они отрезали пути отхода противнику, захватив при этом 31 солдата и офицера в плен, а также 4 миномета, 2 пулемета, 25 винтовок и автоматов.

Однако немецкое командование, стремясь прикрыть подступы к Ростову-на-Дону, подтянуло свежие танковые и моторизованные части, которые при поддержке авиации перешли в контрнаступление. Развернулись встречные бои.

В боях вблизи хуторов Малая Западенка и Усмань мужество и героизм проявили артиллеристы взвода гвардии младшего лейтенанта Г. Ф. Селиванова. Имея два орудия, они вступили в единоборство с шестью вражескими танками. Один из расчетов погиб почти полностью, а его командир гвардии старший сержант Виктор Ульянов получил тяжелое ранение. Но коммунист Ульянов собрал все свои силы и продолжал бой. Ему удалось поджечь сначала один, а затем и другой вражеский танк. Но вот силы покинули гвардейца, орудие замолчало. И тогда к нему бросился Григорий Селиванов. Он успел зарядить орудие и выстрелить. Третий немецкий танк загорелся...

Гвардейцы отстояли рубеж, перегруппировали свои силы и снова пошли в наступление. В начале февраля был [39] освобожден древний казачий городок Старочеркасск, а 13 февраля и Новочеркасск. Бои в донских степях завершились нашей полной победой.

После беспрерывных почти двухмесячных наступательных боев мы впервые получили трехсуточную передышку. Жители Новочеркасска с большой радостью предоставили нам возможность отдохнуть и привести себя в порядок.

Политотдел дивизии организовал концерт. Проходил он в нетопленном помещении городского театра. Мы сидели в верхней одежде, но чувствовали себя отлично. Нас согревали чудесные фронтовые песни, которые исполняли участники художественной самодеятельности дивизионного клуба. Наибольший успех сопутствовал девушкам-связисткам Раисе Чурсиной и Вере Смульской. Гвардейцы вознаграждали каждое их выступление горячими аплодисментами.

Выступили и городские артисты. Они в основном исполняли довоенные песни, как бы возвращая нас к ушедшим в прошлое годам.

После концерта демонстрировался кинофильм «Чапаев». В довоенные годы редко кто из нас не видел этот фильм два-три раза. Но по-настоящему оценить действия героев кинокартины мы смогли только теперь, когда сами испытали, что такое атака и рукопашный бой. Образы Чапаева, комиссара, их соратников восхищали каждого гвардейца.

Поучительным был фильм и для агитаторов. Ведь он убедительно свидетельствовал, как командир и комиссар в сложных условиях гражданской войны завоевывали сердца красноармейцев, сплачивали полки, делали их героическими, легендарными. [40]

От Миуса до Днепра

22 февраля 1943 года наш полк вошел в поселок Матвеев Курган, освобожденный частями 2-й гвардейской армии, и занял оборону на высотках до правому берегу реки Миус, у хутора Безымянный.

Наступила весенняя распутица. Из-за бездорожья отстали тылы, и мы испытывали затруднения с боеприпасами и продовольствием, одеждой и обувью. Между тем противник предпринимал попытки сбросить нас в Миус. С каждым днем бои принимали все более ожесточенный характер.

...После артиллерийской подготовки немецкие автоматчики при поддержке десяти танков двинулись на наш батальон и роту соседнего, 71-го гвардейского стрелкового полка, занимавшего оборону на правом фланге. Это была четвертая атака в течение одного дня — 10 марта. И на этот раз гитлеровцы не прошли — все их попытки разбивались о стойкость гвардейской обороны.

Я находился в одной из рот батальона, а затем заглянул попутно в роту 71-го гвардейского полка, чтобы встретить гвардии ефрейтора В. К. Теплякова, известного во [41] всей дивизии пулеметчика. Это был человек среднего роста, с седой головой и обветренным лицом. Ему без малого пятьдесят. Выглядел он усталым, хотя и старался держаться бодрячком. Только что закончившийся бой явился для Василия Кузьмича серьезным испытанием. Случилось так, что напарник выбыл из строя, и ему пришлось действовать одному. Но пулеметчик не подкачал. Перед его высоткой мы насчитали 52 трупа фашистов!

Тепляков в первую мировую войну был удостоен двух Георгиевских крестов. Активно участвовал он и в защите молодой Советской республики. В годы мирного строительства Василий Кузьмич был токарем-стахановцем на одном из заводов Ленинграда.

Разговаривая, мы не теряли попусту время — набивали пулеметные ленты. Тепляков со вздохом сказал:

— Патронов маловато, товарищ лейтенант...

Я пообещал два ящика патронов.

— Только расходуйте по-хозяйски.

Тепляков сначала не поверил, принял, видимо, мои слова за шутку, но, когда ординарец принес ящики, засиял от радости.

Вскоре Василий Кузьмич Тепляков был награжден орденом Красного Знамени. В звании старшины его перевели в наш полк, он стал командиром зенитного пулеметного взвода.

Я часто встречался с этим интересным человеком, простым и умным, храбрым и скромным. Немало задушевных бесед провел он с бойцами: учил их любить Родину, помогал им совершенствовать боевое мастерство. Все мы заслушивались рассказами Теплякова о Ленинграде, его достопримечательностях, ленинградских белых ночах.

Партийная организация приняла В. К. Теплякова кандидатом в члены ВКП(б). И он оправдывал доверие — честно выполнял партийный и служебный долг, активно участвовал в агитационной работе.

У Теплякова был сын, Максим. Он окончил военное [42] училище и был направлен в действующую армию. Между отцом и сыном велась переписка. Часть писем с разрешения Василия Кузьмича была опубликована в армейской и дивизионной газетах.

Тепляков-старший писал сыну: «За свою жизнь я уже на третьей войне... Видал виды. Хлебнул соленого и горького, понюхал пороху. Я всегда смело смотрел смерти в глаза, и она не выдерживала, отворачивалась. Смелость, храбрость советского человека сильнее смерти. А смелость, и храбрость — в крови советского человека».

Максим Тепляков отвечал отцу: «Дорогой папаша! Ты писал в письме о том, как бьешь немцев. Я горжусь тобой. Твое письмо зачитал бойцам своего взвода. Ты для меня и моих товарищей — пример стойкости советского воина. И я, твой сын, не посрамлю твоего имени. В последнем бою я уничтожил трех фашистов. Действую по твоему примеру».

* * *

12 марта 72-й гвардейский полк был выведен во второй эшелон. Мы были в обгорелых, с дырками шинелях, заросшие и изнуренные тяжелыми боями. Но в глазах гвардейцев светился все тот же энтузиазм, который был и в декабрьские дни 1942 года, когда мы спешили под Сталинград.

В хуторе Персиановский Ростовской области полк пополнился людьми. Здесь же мы отметили первую годовщину присвоения дивизии гвардейского звания.

В праздничном приказе командир полка назвал имена гвардейцев, отличившихся в боях, — капитана Фролова, старшего политрука Двойнина, старшего лейтенанта Апризина, капитана Долгих, старшего сержанта Шахова.

А вечером в помещении хуторской школы собрались бойцы, сержанты и офицеры полка, а также местные жители. Мне, как агитатору полка (гвардии капитан Д. С. Авдеенко выбыл по ранению) было поручено сделать [43] доклад о международном положении. Затем состоялся праздничный концерт.

Тепло встретили присутствующие полковых самодеятельных артистов. Павел Пенчуков проникновенно прочел стихотворение Михаила Исаковского «Русской женщине». Комсорг полка Константин Злобин исполнил фронтовые песни: «Темная ночь», «Давай закурим», «Огонек», «Соловьи»...

Мы готовились к новым наступательным боям. Вместе с тем создавали и оборонительные рубежи. Личный состав напряженно учился преодолевать препятствия, подобные тем, которые враг возводил на Миусе.

Большую помощь командирам и политработникам в обучении и воспитании молодого пополнения оказывали ветераны полка. В этом отношении многое делали наши агитаторы — Степан Балалаев, Василий Дедик, Тулен Кабилов, Федор Стренин, Василий Тепляков.

Гвардии младший сержант Тулен Кабилов был просто незаменимым. Он прибыл в полк еще на Волховском фронте. Служил сначала в конной разведке, а на реке Мышкова был переведен в стрелковую роту. Коммунист с довоенным стажем, он отлично справлялся с обязанностями парторга роты и агитатора. Его отделение в боях и походах всегда было передовым. В него входили русские и украинцы, казахи и белорусы, узбеки и киргизы... Кабилов с гордостью называл свое отделение интернациональным.

Тулен Кабилов хорошо говорил на русском, казахском и узбекском языках. Это позволяло ему проводить беседы с молодыми бойцами — казахами и узбеками, плохо знавшими на первых порах русский язык. Я уже не говорю о том, что для меня как агитатора полка Тулен был и переводчиком, и консультантом. Без его помощи я не смог бы наладить воспитательную работу среди воинов нерусских национальностей. [44]

А в свободную минуту Толик (так ласково называли его товарищи) брал в руки домбру и играл любимые казахские мелодии. Под собственный аккомпанемент он задушевно исполнял песенку про лукавого смельчака и весельчака Молдобая.

На имя Кабилова часто приходили письма из Казахстана. Он делился с однополчанами добрыми вестями. Как-то он прочел письмо, в котором говорилось, что председатель колхоза Катыпа Бектимисова внесла в фонд помощи фронту 50 тыс. рублей своих сбережений. Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин поблагодарил ее за патриотический поступок.

Уже потом нам стало известно, что Тулен в детстве лишился отца и матери и его воспитывала Катыпа Бектимисова, коммунистка, председатель колхоза. Именно благодаря ей он получил среднее образование, выбрал верный путь в жизни.

По примеру Кабилова агитаторы все чаще стали зачитывать патриотические письма, которые они получали. Солдаты охотно делились друг с другом весточками от близких. Эти письма роднили, сплачивали подразделения...

События сменялись одно другим. Мы переоделись в добротное обмундирование. На наших плечах теперь появились погоны, новые знаки различия. А вскоре бойцы, пополнившие полк, приняли военную присягу. Настроение у всех было отличное. Гвардейцы рвались в бой.

В апреле наша дивизия была передислоцирована в район донецких городков Володарка, Ровеньки и Свердловск. Неподалеку от этих мест в период фашистской оккупации действовала подпольная организация «Молодая гвардия». Отрывочные сведения о краснодонцах доходили до бойцов. Естественно, люди хотели знать подробности борьбы советских патриотов.

Агитатор политотдела гвардии капитан В. Я. Туречек выехал в Краснодон. Он встретился там с работниками [45] редакции армейской газеты, поместившей обстоятельную статью о молодогвардейцах. Виктор Янович побывал в районах, где жили и боролись юные подпольщики. Ему удалось собрать большой фактический материал, которым он вооружил агитаторов взводов, отделений и расчетов.

Беседы о делах молодогвардейцев, о зверской расправе гитлеровцев над подпольщиками потрясли воинов. Они с еще большей настойчивостью готовились к предстоящим боям.

В полках укрепилась воинская дисциплина, чему способствовала целеустремленная партийно-политическая работа. Теперь партийные организации в батальонах и дивизионах стали первичными. Они повседневно оказывали влияние на личный состав, отбирали в свои ряды лучших воинов, отличившихся в боях.

Политорганы и партийные организации уделяли большое внимание политической агитации. Нам стало известно, что в Москве состоялось Всеармейское совещание агитаторов и что на этом совещании с речью выступил М. И. Калинин. Он сказал: «Агитатор всегда должен быть вожаком масс, вести их за собой. Особенно велика роль агитатора во время боя. Бывает так, что и хорошая часть, понеся большие потери, утрачивает веру в свои силы. В такие моменты агитатор может поднять дух бойцов и добиться перелома в ходе боя»{4}.

В конце июня меня вызвали в политотдел 2-й гвардейской армии на семинар агитаторов. Первые два дня мы слушали лекции, с которыми выступали квалифицированные пропагандисты. Особенно хорошее впечатление произвел на нас доклад гвардии подполковника В. Ф. Боева о международном положении.

Василий Федорович, один из опытнейших лекторов, пользовался авторитетом в частях армии. Он умело подбирал [46] факты, глубоко их анализировал и делал выводы, которые дышали твердой уверенностью в нашей победе.

Вторая часть семинара посвящалась практике. Каждый из нас выбирал тему агитационного выступления и разрабатывал ее. Нам предоставлялось время и необходимая литература. Затем доклады обсуждались. В большинстве своем они получали одобрение. Не обошлось, правда, и без курьезов. Так, один из агитаторов подготовил, а затем и прочел лекцию об антифашистской борьбе на Балканах. Лекция эта изобиловала пышными фразами, но по существу вопроса в ней почти ничего не говорилось. Автор лекции был подвергнут на семинаре острой, принципиальной критике, которая послужила уроком для всех нас.

На семинаре выступил начальник политотдела армии гвардии полковник А. Я. Сергеев. Его речь была насыщена фактами из армейской жизни. Подробно он рассказал о деятельности агитаторов, о тех требованиях, которые предъявляет к ним Коммунистическая партия. Оратор напомнил мудрые советы Михаила Ивановича Калинина о том, что агитатор должен быть правдивым, не рисовать бойцам розовых картинок, а показывать действительность такой, какая она есть.

5 июля на Курской дуге началась грандиозная битва, к которой продолжительное время так тщательно готовились обе стороны. Назревали события и у нас. Мы знали, что на Миусе гитлеровцы продолжают совершенствовать траншеи и окопы, доты и дзоты, возводят противотанковые и противопехотные препятствия. Они называли свой оборонительный рубеж «Миус-фронтом». Однако наши войска упорно и методично долбили и разрушали их укрепления, сковывали здесь крупные силы противника, лишая германское командование возможности перебрасывать часть этих сил на другие направления.

17 июля войска Южного фронта перешли в наступление. В операции участвовала и наша 2-я гвардейская [47] армия. Освободив села Степановна и Мариновка, гвардейцы упорно и настойчиво продолжали расширять плацдарм, двигаясь в направлении Саур-могилы.

Чтобы не потерять Донбасс, фашистское командование перебросило на «Миус-фронт» авиационные, а затем и танковые соединения. Развернулись ожесточенные встречные сражения.

Нашим автоматчикам, пулеметчикам, артиллеристам и минометчикам часто приходилось действовать в открытой степи против численно превосходящих сил врага. Гвардейцы, как всегда, с достоинством и честью выполняли свой долг.

Ранним утром 25 июля я отправился в зенитный взвод гвардии старшины В. К. Теплякова, занявший новые огневые позиции. Василий Кузьмич не без гордости доложил, что гвардейцы-зенитчики за три дня боев уничтожили пять вражеских самолетов. Особенно отличился расчет гвардии сержанта Петра Горчака. Он сбил два «юнкерса»! Пожимая худенькую, огрубевшую руку Горчака, я почувствовал, что он не может скрыть своего волнения и огромной радости. Что ж, это его первая победа!

В 8.00 в небе появились «юнкерсы». И хотя зенитчики вовремя открыли огонь, самолеты успели сбросить бомбы на боевые порядки полка. Теперь гул моторов почти не прекращался, на наши позиции одна за другой шли группы вражеских бомбардировщиков.

Пулеметные расчеты, несмотря на потери, вели бой с «юнкерсами». И вдруг одна из четырех установок замолчала. Мы бросились к ней. Счетверенная установка оказалась неповрежденной, но ее расчет вышел из строя.

Становимся за пулемет: Тепляков — первым номером, я — вторым. И тут же на нас устремляется фашистский самолет с черными крестами на крыльях. Тепляков нажимает на гашетку. Огненные струи несутся навстречу бомбардировщику. Одна, другая, третья... «Юнкерс», не успев [48] сбросать смертоносный груз, круто пошел вниз. Проходят секунды — и позади нас гремит взрыв.

Василий Кузьмич вытирает рукавом гимнастерки пот с лица, поправляет вставленную в патронник новую ленту и хриплым голосом произносит:

— Ну, господа, кто следующий?

Однако следующего не было: фашистская авиация на время оставила нас в покое. Свои удары она обрушила на тылы наших войск.

А на позиции полка и его соседей начали падать снаряды и мины. Через час в атаку двинулись немецкие танки с автоматчиками. По ним ударила наша артиллерия, минометчики, петеэровцы. Зенитчики Теплякова перенесли огонь по наземным целям.

Атака врага была отбита. По не прошло и получаса, как гитлеровцы снова двинулись на нас, пытаясь вернуть утраченные позиции.

Южное солнце было в зените. Оно, казалось, раскалилось добела. Небо выглядело белесым. Горячий ветер обжигал лица и руки бойцов.

В тот день орудийный расчет Павлюка подбил три танка и уничтожил около двух десятков солдат и офицеров противника. За этот подвиг гвардии сержант Василий Павлюк был награжден орденом Красного Знамени, а наводчик орудия гвардии рядовой Сергей Кильмянинов — орденом Отечественной войны I степени.

Минометчики роты гвардии старшего лейтенанта С. К. Иванова вели бой до последней мины, уничтожили свыше сотни гитлеровцев. А когда противник потеснил стрелковое подразделение и частично захватил Степановку, командир роты приказал гвардии старшему сержанту Пенчукову любой ценой вывезти из села 18 раненых бойцов. С помощью санитаров Павел Пенчуков погрузил их на две подводы. Ездовые подгоняли лошадей, а Пенчуков, находясь на второй подводе, стрелял из пулемета по наседавшим фашистам. Всех раненых удалось [49] доставить на медпункт. Но вражеская пуля сразила Пенчукова. Он погиб как герой.

2 августа наступательная операция закончилась. Ее значение состояло в том, что войска фронта притянули к себе крупные силы противника с белгородского направления. И это содействовало успеху наших войск в битве под Курском. Как известно, уже 5 августа были освобождены Орел и Белгород, а 23 августа — Харьков.

Наша дивизия получила пополнение, в том числе из пехотных училищ. Курсанты отлично знали оружие и тактику, что облегчало процесс обучения и сколачивания подразделений.

Командиры и политработники, низовые агитаторы знакомили новичков с историей дивизии и полка. Проводились доклады и беседы о гвардейских традициях, о театре боевых действий, о тех районах, которые предстояло освобождать.

Бойцы любили встречаться с агитатором политотдела дивизии гвардии капитаном В. Я. Туречеком. Виктор Янович обладал огромным жизненным опытом. Родился он в трудовой семье моравских словаков, переехавшей в поисках счастья на Украину. В юношеские годы трудился на сахарном заводе в Черкассах, был членом революционного кружка. В 1918 году вступил в ряды Красной Армии, в период гражданской войны командовал артиллерийской батареей, бронепоездом, стрелковым полком. В 1921 году принимал участие в подавлении контрреволюционного кронштадтского мятежа.

Потом Туречек учился в высшем учебном заведении, преподавал историю в школе, а в 1925 году вступил в партию большевиков. В армию его призвали в первые дни Великой Отечественной...

В первом батальоне Виктор Янович выступил с докладом. Он проникновенно говорил:

— Нам предстоит освобождать Донбасс. Это, друзья мои, сотни городов и сел, угольные шахты, домны и заводы, [50] плодородные поля и сады, это священная земля, богатая историческими событиями. Здесь, в этих краях, мужественно сражались против врагов земли русской наши предки под водительством Олега, Игоря и Святослава...

Такие экскурсы в историю расширяли кругозор бойцов.

18 августа 1943 года войска фронта, в том числе 2-я гвардейская армия, начали операцию, цель которой была освободить Донбасс.

...Медленно, словно нехотя, наступал рассвет. В траншее, занятой взводом гвардии младшего лейтенанта Олега Тихомирова, бойцы курили махорку, ежеминутно поглядывая на часы. Мы ожидали, когда начнется артиллерийская подготовка. И вот она!

Сзади нас, в тылу и на флангах, запылали зарницы. А через несколько секунд на переднем крае врага уже рвались снаряды и мины. Забушевало пламя. Вздрогнув, застонала и загудела миусская земля.

Артиллерия бьет и бьет. Уже выплыло летнее солнце, но его лучи не могут пробить черно-бурую стену дыма и пыли, поднявшуюся до самого неба. Над головой с шумом и визгом проносятся огненные стрелы. Это заговорили гвардейские минометы — наши славные «катюши». Обработку вражеской обороны продолжают штурмовики, прикрываемые истребителями. Ну как не восхищаться мощью родной армии!

В такие минуты о чем только не передумает человек, которому вот-вот предстоит броситься в атаку.

* * *

Мне вспомнилось мое первое знакомство с Миусом в марте 1942 года. Тогда я служил рядовым в 1-м гвардейском полку 2-й гвардейской стрелковой дивизии. Наш взвод сосредоточился за железнодорожным полотном. Задача состояла в том, чтобы, преодолев около 200 метров открытой местности, ворваться в деревню Ряжено, затем форсировать Миус и выбить немцев с господствующих [51] высот. Это была моя первая в жизни атака, боевое крещение.

Утро выдалось морозное. Командир полка гвардии майор А. X. Бабаджанян, в черной бурке, проскакал на серой, в яблоках, лошади, восклицая:

— Вперед, гвардейцы!

Мы преодолели обледенелую насыпь и вышли на открытую снежную равнину. С тыла время от времени била артиллерия — снаряды летели за Миус, в расположение противника. Но он молчал. Мы бежали что было сил, казалось, еще пять-шесть минут — и зацепимся за первые домики села Ряжено.

И тут произошло то, чего мы более всего опасались: пули преградили нам путь. Значит, огневые точки врага не были подавлены. В снег падали убитые и раненые. Но все мы, живые, продолжали ползти к хатам: только они могли нас укрыть. Даже раненые, истекая кровью, ползли к ним. В те минуты особенно хотелось, чтобы наши пушки и самолеты поддержали нас огоньком.

Под прикрытием хат и сарайчиков сделали передышку. Санитары оказали помощь раненым, поместили их в погреба. А мы — снова вперед. По огородам и садам ползти было легче, хотя мы понимали, что враг, занимавший оборону на высоком правом берегу реки, хорошо видит нас.

Приблизились к камышам. И опять перед нами сплошная стена огня. По команде изготовились к броску и штыковому бою. Но что это? На реке не лед, а шуга. И хотя река неширокая — каких-нибудь 30–40 метров, вброд не перейдешь — глубина метра три. Пришлось отходить к селу.

Дождались ночи и снова поползли к Миусу, но уже с досками, плотиками, палками. Гитлеровцы ракет не жалели — освещали реку. Они вели массированный огонь. В этом бою я был ранен. После госпиталя, как уже знает читатель, я попал в 72-й гвардейский. [52]

Обработка «Миус-фронта» продолжалась. Эскадрильи «илов» волна за волной сбрасывали смертоносный груз на тылы фашистских войск. Невольно подумалось: имей мы в марте 1942 года столько авиации и артиллерии, как сейчас — да разве удержался бы враг на Миусе?..

Артиллеристы перенесли огонь в глубину вражеской обороны. В небе вспыхнули красные и зеленые ракеты — сигнал к атаке.

Тот, кто хотя бы раз ходил в атаку, знает, как тяжело оторваться в эти секунды от земли. Но усилием воли ты выбросишь тело на бруствер, пробежишь десять — пятнадцать шагов — и чувство страха преодолено: все существо твое охвачено яростью и злостью.

Вместе с Тихомировым и его бойцами я бросился в воду. Мы легко преодолели обмелевшую речку и выскочили на крутой правый берег. А через две-три минуты уже ворвались во вражескую траншею. По существу, это уже была не траншея, а одни развалины.

Не задерживаясь ни на минуту, бежим дальше, вслед за огневым валом. Он как бы звал нас вперед, помогал побороть и усталость и страх. Над «Миус-фронтом» все шире и шире разрасталось многоголосое «ура».

Перед нами вторая траншея. Но по мере удаления огневого вала эта траншея постепенно начинала оживать. Гитлеровцы вели из нее стрельбу.

Первым упал ординарец командира взвода Василий Ходунков, за ним Виктор Руденко — взводный запевала. Справа от меня, будто споткнувшись, упал пулеметчик Яков Петелин.

Командир взвода Тихомиров, бежавший впереди, вдруг остановился, прижал правую руку к сердцу и медленно опустился на землю. Его лицо перекосилось от боли.

— Что с вами? — спросил его гвардии старший сержант Виктор Борисенко.

Не дождавшись ответа, Борисенко опустился на колено, [53] приподнял голову младшего лейтенанта. Тот чуть слышно прошептал:

— Не о-ста-нав-ли-вай-тесь. Вперед...

Бережно опустив на землю отяжелевшее тело командира, Борисенко выпрямился и бросился во вражескую траншею. Был он страшен в эту минуту. Глаза горели, черные волосы прилипли ко лбу. Гвардеец прикладом автомата бил фашистов.

С правой стороны по траншее к нам пробивался Федор Стренин. На его груди виднелись полоски морской тельняшки: гимнастерка была разорвана до пояса. Огнем ручного пулемета он косил фашистов.

При прорыве «Миус-фронта» гвардейцы полка проявили массовый героизм. И в первых рядах, атакующих находились коммунисты и комсомольцы, наши агитаторы. Дивизионная газета «Сталинская гвардия» свидетельствовала: «В последнем бою в горячей схватке с немцами выбыли из строя командиры взводов и командир роты. Агитатор, командир отделения гвардии старший сержант Иван Костыря принял на себя команду и, руководя ротой в бою, организовал так ее действия, что она отбила три контратаки врага, удержала захваченный рубеж, а затем снова перешла в наступление.

Отлично действовал и агитатор гвардии рядовой Сергей Бездетный. Он, отличный наводчик миномета, только в последнем бою уничтожил около десяти немецких захватчиков. Агитатор второго взвода гвардии рядовой Ишбеков во время отражения контратаки под сильным огнем врага бесперебойно доставлял мины. Пот катился с него градом, но гвардеец, оставшись в одной тельняшке, бегом таскал мины, пока вражеская контратака не была отбита»{5}.

Беспримерные подвиги совершили и воины других частей дивизии, в частности 71-го гвардейского полка, с которым [54] мы взаимодействовали. На пути этого полка, наступавшего справа от нас, оказались сильно укрепленные опорные пункты, сооруженные противником в хуторах Ново-Бахмутский и Бишлеровка. Фашисты отчаянно сопротивлялись, используя каждый дом. А когда их вышибли из опорных пунктов, они трижды переходили в контратаки, но успеха не добились. Бойцы, сержанты и офицеры полка с честью выполняли заповедь советской гвардии — сокрушали врага и в наступлении, и в обороне. Особенно отличились гвардии сержанты Алексей Болотский и Александр Метелица. Оба являлись агитаторами и пулеметчиками, оба люто ненавидели фашистов.

Алексей Болотский — уроженец Курской области. Его деревню враги сожгли, мать убили, сестру угнали в рабство в Германию. В боях на Миусе пулеметчик уничтожил около ста гитлеровцев. Его друг Александр Метелица — свыше пятидесяти.

За героические подвиги 71-й гвардейский стрелковый полк был удостоен ордена Красного Знамени.

Миус, Крынка, Мокрый Еланчик, Сухой Еланчик, Кальмиус, Берда, Молочная... Сколько степных рек преодолели гвардейцы, пока достигли Днепра!

Правые берега южных украинских рек, как правило, возвышаются над левыми. Это создавало благоприятные условия для обороняющихся немецко-фашистских войск и осложняло наступление Красной Армии.

Тяжелые бои развернулись на реке Кальмиус. Здесь свою оборону фашисты окрестили «Черепахой». Прорыв ее начался 7 сентября после короткой артиллерийской подготовки. К сожалению, огневые средства противника не были полностью подавлены и на пути подразделений встала стена артиллерийского и минометного огня. И все же взвод гвардии младшего лейтенанта Михаила Кулькова сумел захватить мост.

На правом берегу завязалась рукопашная схватка. Бойцы взвода, сломив сопротивление врага, закрепились [55] в траншее, которая опоясывала высотки, господствовавшие над местностью. Большую помощь стрелкам оказал пулеметный взвод гвардии лейтенанта Александра Абрамчука. Два «максима» в момент атаки прижали гитлеровцев к земле. А когда бой переместился в траншею, расчеты форсировали речку и заняли позиции на высотках — в тех окопах, где до этого находились немецкие пулеметчики.

Фашисты, не выдержав ближнего боя, побросали оружие, боеприпасы, убитых и раненых и отступили ко второй линии обороны.

Взводы Кулькова и Абрамчука укрепились на плацдарме. Они переоборудовали траншеи, установили на флангах пулеметы, создали для них запасные позиции. Каждому солдату было определено место в предстоящем бою.

Противник не заставил себя долго ждать. Не прошло и часа, как его артиллерия и минометы открыли стрельбу, а затем батальон нехоты, поддержанный пятью танками, предпринял контратаку. Гитлеровцы бежали за танками цепью, стреляли и неистово кричали, как будто боялись тишины.

Когда немецкие танки были уже в 250–300 метрах, защитники плацдарма услышали позади себя артиллерийские выстрелы. Это расчеты гвардии младших лейтенантов Г. Ф. Селиванова и А. А. Гаркуши вступили в бой. Три танка запылали, остальные попятились назад и спрятались в овраге.

Теперь судьба боя решалась гвардейцами Кулькова и Абрамчука, укрывшимися в траншее. Они проявили выдержку — подпустили вражеских автоматчиков на сто метров и только тогда открыли огонь. Эта выдержка не случайна. Люди не только верили друг в друга, но и твердо знали: оружие не подведет. Особая надежда возлагалась на пулеметные расчеты. Командир взвода Абрамчук прекрасно владел оружием. Он умел с завязанными [56] глазами разобрать и собрать пулемет и стрелял без промаха. И всегда отличался хладнокровием и храбростью. Под стать ему и командиры расчетов: гвардии старший сержант Степан Балалаев и гвардии сержант Сергей Бондаренко. Они были молоды, но на войне повзрослели и возмужали.

Итак, подпустив вражескую пехоту на близкое расстояние, пулеметчики и автоматчики открыли прицельный огонь. И сразу десятки серо-зеленых бугорков покрыли лощину, а уцелевшие фашисты поползли обратно.

Кульков послал бойцов собрать трофеи. Через несколько минут они принесли пять ручных пулеметов, тридцать два автомата и патроны к ним. Прихватили также документы и награды убитых. Тут оказались и кресты и всякие медали, в том числе за взятие городов Польши и Франции, Норвегии и Дании...

Вторая контратака также захлебнулась. Противник потерял еще два танка и свыше тридцати солдат и офицеров.

Под вечер, когда спала жара, гитлеровцы нанесли бомбовые удары, а затем пустили в дело артиллерию и тяжелые шестиствольные минометы. Полет их мин был виден в воздухе: они кувыркались, издавали скрип.

На позиции гвардейцев одна за другой ринулись три цепи пехоты. Гитлеровцы шагали по трупам своих солдат, неистово кричали, вели беспорядочную стрельбу. Над плацдармом висел удушливый пороховой дым, клубилась рыжая пыль.

И опять взводы Кулькова и Абрамчука, подпустив фашистов метров на сто, встретили их прицельным огнем. В ход пошли трофейные пулеметы и гранаты. Враг, понеся тяжелые потери, вынужден был отступить.

Потери были и у нас: почти половина личного состава взводов выбыла из строя. Среди тяжелораненых — Степан Балалаев и Сергей Бондаренко. Ранение получил и Александр Абрамчук, но он, преодолевая боль, оставался [57] за пулеметом. А когда в кожухе «максима» закипала вода, гвардеец использовал трофейный пулемет.

Вечером, под покровом темноты, на плацдарм переправился и тут же двинулся вперед 1-й стрелковый батальон Назарова, а за ним 2-й и 3-й батальоны. «Черепаха» была сокрушена и в полосе нашей дивизии.

Уже в госпитале гвардии лейтенанту Александру Денисовичу Абрамчуку и гвардии старшему сержанту Степану Алексеевичу Балалаеву были вручены ордена Красного Знамени. Наград были удостоены многие гвардейцы, в том числе младший лейтенант Михаил Иванович Кульков, сержанты Сергей Бондаренко и Алексей Аксефиев, рядовые Иван Баглий, Семен Якушев.

В те горячие дни из-за ранения я несколько дней пролежал в медсанбате, а затем передвигался на повозке хозяйственного полка. Вскоре рана на ноге зажила и я смог вместе со стрелковыми батальонами шагать по украинской земле.

М. И. Кульков поделился со мной впечатлениями об одном бое. Привожу его рассказ:

«Это было под селом Успеновкой. Впереди небольшая высотка, а кругом ровная как стол степь.

На рассвете меня вызвал командир роты. Докладываю о прибытии, а сам дрожу после сна. Ночи-то в сентябре уже холодные, а с нами только плащи.

Ротный ставит мне задачу, а я никак не уйму дрожь. Посмотрел он на меня внимательно и спрашивает:

— Ты что, боишься?

— Да нет, — говорю, — просто замерз, пока спал. — А сам думаю: вот влип, еще действительно подумает, что я струсил.

А задача взвода состояла в том, чтобы взять высоту.

Занимаем исходную позицию. Разворачиваю взвод в цепь. А тут и солнышко выплыло из-за горизонта, подогревает спину. Взлетела ракета — сигнал начала атаки. Пошли. Я чуть позади своих мальчиков (так Кульков [58] называл молодых бойцов). Смотрю, они оглядываются на меня. Неужели робеют? Догоняю их, иду в общей цепи. Немцы стреляют, но не особенно активно.

Даю команду «Бегом!». Бежим цепью. До высоты остается метров сто — сто пятьдесят. Пробегаем узенькую полоску бахчи — и тут перед нами стена пулеметного огня. Солдаты падают, словно прилипают к земле. Ползу вдоль цепи, пытаюсь поднять мальчиков, но они продвинутся на пять-шесть метров и — опять ни с места. Появились раненые и убитые.

Мучительно думаю, что предпринять, чтобы высоту взять и людей сохранить. Решаю временно прекратить атаку и окопаться. Но земля словно камень, а у нас лишь малые саперные лопатки, да и те не у всех. Под свою ответственность приказываю солдатам возвратиться на бахчу. Быстро окапываемся, используя даже штыки карабинов и кинжалы.

Но и фрицы не дремали. Поддержанные минометным огнем, они перешли в контратаку, рассчитывая, по-видимому, перебить нас, ведь мы на открытой местности.

Первую, а затем и вторую контратаку мы отбили. Спасибо пулеметчикам, их «максим» работал превосходно: десятка два фашистов скосил.

Посматриваю на солнце, а оно словно остановилось в зените и печет немилосердно. Воды у нас ни капли. Во рту пересохло, язык стал шершавым и даже, как мне казалось, распух. Правда, нам повезло: на бахче нашли арбузы, утолили жажду.

Между тем фашисты предприняли третью контратаку. Все складывалось как обычно. Но вдруг наш пулемет замолчал. Как быть? Ведь у нас вся надежда была на него. У стрелков патроны на исходе. Гранат во всем взводе оставалось штук пять.

Не обращая внимания на обстрел, срываюсь и заячьими прыжками мчусь к пулеметчикам. Добегаю и вижу — оба мертвы. [59]

Падаю возле «максима», бегло осматриваю его и одновременно отодвигаю убитого пулеметчика. К счастью, пулемет оказался цел, лента — в приемнике.

А фашисты уже в 20–30 метрах от наших окопов. Ну и шарахнул же я по ним! «Максима» я знал отлично, а ярости и злости хватало на десятерых. Строчу и строчу... до последнего патрона.

Вдруг слышу за спиной наше русское «ура». Оглядываюсь и вижу: цепь бойцов, а впереди нее наш Мироныч! Оставляю пулемет, хватаю автомат и охрипшим голосом поднимаю поредевший взвод.

Так вместе с подоспевшей группой бойцов, возглавляемой заместителем командира батальона по политчасти гвардии капитаном Иваном Мироновичем Мироновым, мы ворвались на высоту».

«Мироныч»! В это слово вкладывалась любовь к немолодому уже — лет под пятьдесят, грузноватому, но подвижному человеку. Его широкое смуглое лицо и большие голубые глаза почти всегда светились добротой.

И. М. Миронов был душевным, обаятельным политработником, выше всего ценил в людях мужество и отвагу. И терпеть не мог малейшей расхлябанности, проявления трусости. Сам-то он всегда был с людьми, бросался в пекло боя.

Таких боев, как под Успеновкой, вроде бы ничем не примечательных, на пути от Миуса до Днепра было немало. И бойцы выдержали экзамен. Вот и сейчас, спустя десятки лет, перед моими глазами встают молодые гвардейцы, которых Кульков с любовью называл «мальчиками», а Миронов — «соколиками». Это о них хорошо сказал поэт Сергей Наровчатов:

Мальчишки мужали, мальчишки взрослели,
И только бы жить начинать сорванцам,
Как их завертели такие метели,
Какие, пожалуй, не снились отцам! [60]

Преследуя противника, сбивая его с опорных пунктов, дивизии 2-й гвардейской армии 22 сентября 1943 года вышли к реке Молочная{6}.

Потом нам станет известно, что немецко-фашистское командование, используя особенности местности, создало на правом берегу Молочной мощный оборонительный рубеж. Он назван был позицией Вотана, в честь бога войны у древних германцев.

Этот рубеж являлся составной частью Восточного вала, проходившего по линии река Нарва, Псков, Витебск, Орша, река Сож и среднее течение Днепра, а от Запорожья — по рекам Чунгул и Молочная.

После поражения на Курской дуге и потери Донбасса фашистское командование предполагало остановить Красную Армию у Восточного вала. Благодаря же позиции Вотана гитлеровцы, в частности, рассчитывали удержать богатые южные районы Украины и прикрыть ближние подступы к Крыму.

На крутом западном берегу Молочной, на высотах и курганах создавались многочисленные доты и дзоты, противотанковые и противопехотные минные поля. Эти сооружения опоясывались рвами, траншеями и проволочными заграждениями.

Мы убедились, что позиция Вотана была. насыщена техникой и людьми значительно плотнее, чем «Миус-фронт», мощнее были и сооружения. Противотанковые [61] рвы — в три линии, колючая проволока — в семь рядов, блиндажи, дзоты и доты — в семь — десять накатов.

К слову сказать, немецким солдатам, оборонявшим рубеж, выплачивался повышенный оклад, а те, кто мало-мальски отличался в боях, награждались Железными крестами. Офицерам выплачивались тройные денежные оклады.

Наряду с этим гитлеровцы принимали меры репрессивного характера. Траншеи и ходы сообщения были сооружены так, что с переднего края в тыл можно было пройти только через командные пункты, где находились заставы эсэсовцев.

Итак, для сокрушения позиции Вотана требовались огромные усилия. Поэтому командиры и политработники, партийные и комсомольские организации тщательно готовились к новым боям.

Мы дорожили каждым днем. Хотелось использовать успех, достигнутый в Донбассе, и помешать противнику привести в порядок свои войска. Наступление началось уже 26 сентября. Однако с ходу прорвать вражескую оборону не удалось. Одна из причин — недостаток боеприпасов. Пришлось подвезти дополнительное количество снарядов и мин, более обстоятельно разведать систему сооружений противника.

В тыл врага уходили разведчики — армейские, дивизионные, полковые. Под их «рентгеновскими лучами» находилось теперь все Приднепровье.

Побывал в тылу врага и наш полковой взвод разведки. Он доставил в штаб двух «языков». Доклад командира взвода, а также рассказы его бойцов позволяют в подробностях восстановить картину этого поиска.

Гвардии лейтенант И. М. Чихарев повел взвод за линию фронта темной дождливой ночью. Пройдя на запад около 15 километров, разведчики остановились на высотке вблизи хутора Вишневый. К высотке примыкала лесная полоса, удобная на случай отхода. Разведчики обосновались [62] в скирде соломы, оборудовали наблюдательные пункты. С восходом солнца они разглядели хутор, находившийся в двух километрах, и укатанную грунтовую дорогу, тянувшуюся с запада на восток. На восточной окраине Вишневого гнездились дзоты, блиндажи, траншеи, оборудованные по обе стороны дороги. Все свидетельствовало о том, что в хуторе создан опорный пункт. По дороге фашисты могли перебрасывать войска к передовой позиции, обеспечивать их боеприпасами и продовольствием.

Надо было установить численность немецкого гарнизона, оборонявшего хутор. Этим и занялись наблюдатели.

Солнце уже было в зените, когда помощник командира взвода гвардии старший сержант Алексей Манузин доложил:

— К скирде направляется одноконная подвода.

— Кто на подводе? — спросил Чихарев.

— Вижу одного старика.

— Пусть едет, не трогайте его.

Прошло минут двадцать, и подвода остановилась вблизи разведчиков. Старик не спеша подошел к скирде, протянул обе руки, чтобы взять охапку соломы. И тут же отскочил назад. Губы его задрожали, старческое, в морщинах, лицо побледнело.

Манузин, со взглядом которого встретился старик, спокойно сказал:

— Тихо, отец, не шуметь. Это ни к чему.

— Кто ты? — пытаясь унять дрожь, спросил старик. Но уже в следующую секунду он понял, что перед ним красноармеец. — Откуда ты взялся, сынок?

Вместо ответа старший сержант спросил:

— Немцев за собой не ведешь? Только говори правду!

— Да родной ты мой! — воскликнул старик. — Обижаешь ты меня. Разве могу я пойти на это?..

— Ты, дедушка, не стой, — предупредил Манузин. — [63] бери солому и бросай ее на подводу, а сам отвечай на мои вопросы.

— Сейчас, сейчас, родненький.

Старик, как видно, осмелел. Подойдя за очередной охапкой соломы, он спросил:

— Вот фрицы галдят, что, мол, они уже давно Москву взяли, что Сталину капут...

А когда Манузин сказал о положении на фронте, его новый знакомый пришел в восторг.

— Ах ты, мать честная! — всплеснул он руками. — И Москва наша, и Сталин работает! Какая это радость! Вот расскажу хуторянам. А ты, сынок, случаем, не разведчик?

— Ты, папаша, лишнего не спрашивай. А вот о фашистах расскажи. Много ли их? Что делают в вашем хуторе?

Загружая подводу соломой, старик говорил все, что знал, об огневых точках, сообщил, в каких хатах разместился штаб.

Сам же он со старухой и внучкой жил на западной окраине Вишневого. Два его сына служили в Красной Армии, а невестку гитлеровцы угнали в Германию.

Манузин поблагодарил хуторянина за рассказ и предупредил:

— О нашей с вами встрече никому ни слова!.. А о Москве и Сталинграде, об освобождении Северного Кавказа и Донбасса расскажи хуторянам. Да будь осторожен.

— Да что ты, сынок, я же не маленький. А за беседу спасибо. Желаю тебе и твоим друзьям удачи!

Он забрался на воз, утоптал солому, взял вожжи и заторопил лошадку.

В тот день разведчики продолжали наблюдать за хутором. По дороге в сторону фронта двигались то танки, то машины с солдатами и офицерами. А под вечер [64] в хуторе раздалось несколько выстрелов и возник пожар.

Разведчики терпеливо ждали, когда стемнеет. Чихарев создал две группы. Одну из них он повел сам, намереваясь побывать в центре Вишневого, а также на западной его окраине. Другая группа, возглавляемая Манузиным, имела задачу обследовать восточную окраину хутора. На все это отводилось четыре часа, после чего обе группы должны были отойти к скирде соломы.

Соблюдая меры предосторожности, разведчики осмотрели улицу и дворы, стоянки автомашин, подходы к траншеям и огневым точкам. Они определили примерную численность личного состава опорного пункта и пришли к выводу, что брать хутор надо с западной стороны, где имелось всего лишь несколько одиночных окопов, вырытых по обе стороны дороги.

Разведчики наведались и во двор, где только что был пожар. На месте хаты теперь торчала печная труба, кругом валялась посуда, ведра, кастрюли, горшки.

— Но что самое страшное, — рассказывал Чихарев, — так это картина трагической гибели семьи, проживавшей в хате, которую сожгли гитлеровцы. Глава семьи, тот самый старик, что приезжал на телеге к скирде соломы и разговаривал с нашим разведчиком, был повешен — его тело слегка раскачивалось на веревке, закрепленной на суку развесистой вербы, а возле колодца лежали мертвые старуха и девочка лет пяти-шести. Посветив фонариком, мы увидели на груди старика дощечку, на которой корявыми буквами было написано два слова: «Красный агитатор». Мы были настолько потрясены, что на какое-то время даже растерялись.

В соседнем доме разведчики постучали в окно.

— Кто вы? — отозвался женский голос.

— Свои, — ответил Чихарев. — Выйдите на минутку.

Дверь открылась, и на пороге появилась женщина.

— Немцы у вас есть? — шепотом спросил Чихарев. [65]

— Нет, они через три дома, в бывшей колхозной конторе.

— А что произошло у ваших соседей?

— Дед Дмитрий рассказывал нам о Москве, о Сталине, о Красной Армии. А полицай выведал и донес. Злодеи ворвались во двор, схватили старика, допрашивали, избивали... Хотели выведать, откуда он все это узнал. Старик молчал, не сказал ни слова. Мучили его долго. Потом во двор согнали хуторян и свершилось самое страшное...

Женщина, едва сдерживая рыдания, сообщила, что в хуторе не осталось ни свиней, ни коров, ни кур, — все съели захватчики.

— Страшно подумать, — прошептала она, — как будем жить. А ведь зима на подходе.

Поблагодарив женщину, Чихарев на прощание сказал:

— Продержитесь еще немного. Скоро и ваш хутор будет освобожден...

Огородами разведчики пробрались к дому, где размещался немецкий штаб. Коростылев и Зарубин подползли к часовому и без звука сняли его. Зарубин остался на посту, а Чихарев, Коростылев и Мизонов проникли в дом.

Подсвечивая фонариком, разведчики в первой же избе обнаружили двух гитлеровцев, спавших на кроватях. Судя по погонам на френчах, висевших рядом, на спинках стульев, это были рядовые. Брать их не было смысла, и командир дал сигнал «В расход». В ход пошли финки. А вот в другой, более просторной комнате спали три офицера, старший из них — майор. Разведчики уничтожили двух, а майору всунули в рот кляп, набросили на него плащ-палатку и повели за собой, прихватив заодно три полевые сумки с документами.

— У скирды, — рассказывал Чихарев, — нас поджидала группа Манузина. В ее составе были гвардии сержант [66] Иван Щелканов и гвардии рядовой Александр Бойко. Но в темноте я видел четыре фигуры, и это насторожило. Однако все было в порядке: группа Манузина тоже захватила пленного...

Разведчики благополучно вернулись в расположение своего полка. Доставленные «языки» и документы помогли разобраться в системе обороны, которую предстояло прорывать дивизии.

9 октября 1943 года 2-я гвардейская армия возобновила наступление. Бои на Молочной длились четырнадцать дней и ночей. Мужество и героизм проявили тысячи гвардейцев, в том числе и воины нашего полка. Особо отличился комсорг 1-го стрелкового батальона гвардии рядовой Федор Михайлович Стренин, принятый перед этим в члены партии.

Стренин возглавил одну из штурмовых групп, созданных перед наступлением. Группа, следуя за огневым валом, сравнительно легко ворвалась в первую траншею, но во второй траншее ей пришлось вступить в рукопашную. Комсорг лицом к лицу столкнулся с гитлеровцем огромного роста. Стрелять было опасно: можно угодить в своих. Не раздумывая, Стренин ударил фашиста прикладом автомата по голове. Тот обмяк и рухнул. В следующую минуту Федор подбежал к вражескому дзоту, выпустил очередь по амбразуре и для верности бросил гранату.

Под стать комсоргу дрались комсомольцы Иван Малыгин, Борис Бобров, Иван Лагутин, Игорь Елкин и Зеслав Техманов. Вскоре и вторая траншея была очищен от врага. Теперь можно было двигаться дальше, штурмовать высоту 105,2. Но только тут выяснилось, что командиры взводов и командир роты выбыли из строя. О сложившейся обстановке Стренин по телефону доложил командиру батальона гвардии капитану А. Л. Назарову. Комбат сказал:

— Принимай, Федя, команду на себя и веди роту на высоту. Ее нужно к вечеру обязательно взять. [67]

— Слушаюсь, товарищ комбат, — ответил комсорг.

Он отдал распоряжения сержантам, заменившим командиров взводов, о приготовлении к атаке. И тут же связался с командиром минометной роты гвардии старшим лейтенантом С. К. Ивановым.

— Степан Кузьмич, пожалуйста, накрой огоньком высоту 105,2, подсоби, землячок-сибирячок!

— Давай, Федя, корректируй, — послышался в трубке голос Иванова.

Высота подверглась мощному обстрелу, ее восточные склоны покрылись разрывами мин. Теперь время идти в атаку. По команде Стренина стрелковая рота ворвалась в траншею, расположенную по скатам. Однако с гребня высоты по-прежнему строчил вражеский пулемет.

И тогда Стренин сам пополз вверх к пулемету, обходя его по ложбинке слева. Пот заливал комсоргу глаза, над головой свистели пули. Но вот до огневой точки осталось метров 20, и он бросил противотанковую гранату. Раздался сильный взрыв. Пулемет захлебнулся.

Рота захватила высоту. Солдаты и сержанты приступили к укреплению позиции, дорожа каждой минутой. А как только связисты протянули провод, Стренин доложил комбату о выполнении задачи.

— Вот это по-гвардейски! — похвалил гвардии капитан Назаров. — Теперь окапывайтесь, да поглубже!

Комбат пообещал подбросить резервный взвод, выдвинуть два орудия на прямую наводку. Одновременно он потребовал принять все меры, чтобы удержать высоту до наступления темноты.

До вечера оставалось не менее двух часов. Бой не стихал. Гитлеровцы, не желая примириться с потерей высоты, занимавшей господствующее положение в районе хуторов Вайнау и Вайнавский, бросили в контратаку до сотни автоматчиков и десять танков. Нашим стрелкам было нелегко. Но их поддержали артиллеристы и бронебойщики. На подступах к высоте загорелись пять немецких [68] танков. Непрерывно вели огонь и минометчики. Особенно отличился гвардии сержант Михаил Старосельцев. Его расчет бил без промаха, поражая живую силу врага.

Однако пьяные фашисты лезут к высоте. До них остается не больше 250 метров, когда за пулемет, оставшийся исправным, ложится Федор Стренин. Огнем «максима» он прижимает автоматчиков к земле. Минута, другая — и патроны кончились, пулемет замолчал. Бойцы вступили в рукопашную. Казалось, противник, превосходивший нас численно, отобьет высоту. Но тут раздалось громкое «ура». Это взвод, возглавляемый парторгом батальона гвардии лейтенантом Иваном Васильевичем Крутиковым, подоспел на выручку. Враг не выдержал ближнего боя, вынужден был спасаться бегством.

Гвардейцы радовались успеху. Стренин обхватил сильными руками Крутикова, прижал его к груди. Тот отбивался:

— Что же ты, медведь, делаешь? Задавишь...

Оба усталые, оба в пыли, капли пота стекали по лицам, но радость их была безмерна.

На высоту 105,2 командир полка перебросил роту автоматчиков гвардии старшего лейтенанта М. С. Быкова. За ночь она окопалась, превратила высоту в опорный пункт. На следующий день противник трижды предпринимал контратаки, но безуспешно. Автоматчиков поддерживали огоньком артиллеристы и две минометные роты. Стрельбу минометчиков корректировал гвардии лейтенант М. Ф. Абутидзе, находившийся в боевых порядках роты автоматчиков.

23 октября 1943 года войска 4-го Украинского фронта освободили Мелитополь и перерезали дорогу, ведущую на Запорожье. К тому времени наша дивизия в полосе своего наступления освободила Трудолюбимовку, Ровное и другие населенные пункты.

Итак, позиция Вотана прорвана! Полки вышли на оперативный простор, двинулись в направлении Днепра. [69]

Позади осталась еще одна река. Все пройденные реки — Мышкова и Дон, Аксай и Миус, Кальмиус и Молочная — были рубежами гвардейской славы, ступенями роста боевого мастерства.

Меня вызвали на командный пункт полка. Заместитель командира по политчасти гвардии майор Е. И. Розенцвайг сказал:

— Тебе придется задержаться на Молочной. Организуй похороны погибших. И непременно со всеми почестями!

Полк ушел на запад. Кругом вдруг стало непривычно тихо. Но в Трудолюбимовке, как и в ближайших хуторах, еще догорали хаты, подожженные гитлеровцами, а в поле дымили подбитые немецкие танки.

Вместе с командиром саперного взвода гвардии лейтенантом Власенко мы поднялись на курган (высота 105,2). С него видны город Молочанск, хутора Вайнау, Вайнавский, Нассау, Горденталь, села Трудолюбимовка и Ровное. Их освобождала наша дивизия. Значит, здесь, на этом кургане, и надо сооружать братскую могилу.

Саперы выкопали широкий ров, а санитары и писаря на подводах подвезли к высоте тела погибших гвардейцев.

Ко мне подходит писарь 3-го батальона, протягивает красноармейскую книжку. Отрываю листки, слипшиеся от засохшей крови, а сердце стучит тревожно, будто чувствует беду. И точно... Это же книжка брата Ивана! Усилием воли беру себя в руки, подхожу к подводе и сразу узнаю его среди мертвых...

Это была третья потеря в нашей семье: в начале войны погиб отец, потом брат Павел. А Ивана я видел в последний раз в марте сорок первого. Тогда он был целиком поглощен учебой. Еще в средней школе у парня проявились способности к математике и физике. После девятого класса в порядке исключения его приняли в институт. И он оправдывал надежды учителей — все экзамены [70] за первый семестр сдал на «отлично». Но война перечеркнула все его планы...

На кургане собрались жители окрестных деревень. Я открыл траурный митинг, с болью в сердце произнес прощальное слово. Затем должен был выступать старшина-сапер. Он начал говорить, но разволновался и заплакал. Наконец вытер слезы и сказал:

— Прощайте, родные! А мы пойдем на запад. Мы отомстим врагу за все!

На импровизированную трибуну поднялась старуха лет семидесяти, седая, сгорбленная, заплаканная.

— Сыночки мои родные! Спасибо, что не жалели ни крови, ни жизни, что освободили нас от супостата. Низкий вам поклон.

Перед заходом солнца тела дорогих нам людей, обернутые в плащ-палатки, были бережно опущены в ров. Прогремел троекратный залп, гвардейцы воздали героям воинские почести. Ров засыпали землей. Получился длинный и высокий вал. Дети, женщины, старики помогли нам убрать могилу живыми цветами и луговой травой.

К нам подошел старик и пригласил всех на ужин. Но мы торопились. Поблагодарив старика, я отдал ему список захороненных в братской могиле и попросил передать этот список в сельсовет, когда он будет избран.

Командир взвода построил солдат в колонну, и мы пошли догонять свой полк.

* * *

Полки дивизии, выйдя на оперативный простор Левобережной Украины, ежесуточно продвигались на 40–50 километров. Противник, прикрываясь заслонами, пытался затормозить этот стремительный марш, но безуспешно. Мы приближались к Аскании-Нова.

72-й гвардейский полк вошел в соприкосновение с какой-то новой частью. Ее солдаты, по данным наблюдателей, были одеты в форму, которая во многом напоминала [71] нашу. Однако стволы пушек и пулеметов направлены против советских войск.

— Не провокация ли это? — недоумевал начальник штаба полка гвардии майор В. И. Тимошенко (он заменил И. М. Подборонова, выдвинутого заместителем начальника штаба дивизии).

Это были, как вскоре выяснилось, словаки, насильно мобилизованные кликой Тисо и брошенные в угоду гитлеровской Германии на фронт. Но словаки не хотели воевать против Красной Армии. И стоило агитатору нашего политотдела В. Я. Туречеку лишь поговорить с ними, как они сразу же сложили оружие.

Собирая материал для книги, я разыскал семью Туречека, проживающую в Черкассах. Виктора Яновича уже нет в живых — он умер в 1970 году. Но дети и внуки бережно хранят его архивы, в том числе шесть ученических тетрадей, в которых содержатся воспоминания о войне. Вот что писал В. Я. Туречек о событиях под Асканией-Нова:

« — Слушайте, — говорю я Тимошенко. — А не словацкая ли это часть?

— Возможно, и словаки. Ваши, Виктор Янович, соотечественники. А не поговорите вы с ними? Рискните?!

— А что, давай двух разведчиков — и я пойду, — после минутного раздумья отвечаю майору Тимошенко.

Не прошло и тридцати минут, как я оказался у словаков. Ко мне подошел офицер. Начал я с ним говорить на словацком языке. Предположение мое подтвердилось. Это оказалась словацкая стрелковая часть, которую немецкое командование бросило в бой, чтобы заткнуть появившуюся брешь на участке фронта.

Я без дипломатии, прямо говорю офицеру:

— Чего же вы раздумываете, переходите к нам — и войне вашей конец, а захотите, будете воевать против немцев, как делают чехословацкие солдаты и офицеры бригады Людвика Свободы. [72]

Офицер несколько минут думал, соображал. Потом сказал:

— Я согласен, но нужно сначала ударить по немцам, чтобы они не ударили нам в спину.

— Так давайте вместе стукнем, — говорю ему. — Сейчас вот подойдет начальник штаба нашего полка. С ним: и договаривайтесь, как это лучше сделать».

Пока разведчик, сопровождавший Туречека, бегал за Тимошенко и возвратился с ним, Виктор Янович вел непринужденную беседу со словацкими солдатами.

С помощью Туречека гвардии майор Тимошенко договорился со словацким офицером о совместных боевых действиях. И вот словацкие и советские пушки открыли огонь по немецким частям, находившимся в тылу. Фашисты вынуждены были бежать из Михайловки, вскоре они оставили и Асканию-Нова.

Словацкий батальон полностью перешел на сторону Красной Армии. В центре Михайловки, на площади выросли пирамиды винтовок, кучи гранат, патронов, а также различного снаряжения. Сюда же привезли пушки, минометы, пулеметы с боеприпасами.

Между нашими воинами и словацкими солдатами, унтер-офицерами и офицерами завязалась оживленная беседа. Особенно помогало то обстоятельство, что гвардии капитан Туречек отлично владел словацким языком.

«От словаков, — писал Виктор Янович, — невозможно было оторваться. Ведь для них раньше живое слово большевистской правды оставалось за семью замками, а тут советский офицер, политический работник, разговаривающий на их родном языке. Вопросам, казалось, не будет конца. Солдат интересовало все. Особенно они интересовались полковником Людвиком Свободой, его бригадой, воюющей вместе с Красной Армией...»

Во время обеда заместитель командира полка по политической части Розенцвайг как бы между прочим заговорил [73] со мной о хлебе. Мол, есть приварок, есть арбузы, но тылы полка отстали и печеного хлеба для личного состава нет в достаточном количестве. А без хлеба солдат — не солдат. Я поддакиваю, не догадываясь, куда он клонит. Но Розенцвайг, сделав вступление, переходит к конкретному разговору:

— Борис Федотович, а не сможешь ли ты достать хлеба для полка?

Я смотрю на него с удивлением: как это достать, да еще для всего полка?

— Вы шутите, Евгений Иосифович?

— Да нет, не шучу, а вполне серьезно поручаю тебе взять грузовую машину и махнуть в один из дальних хуторов, где нет наших частей. За ночь организуй выпечку у колхозников, а к завтраку доставь солдатам горяченький хлеб.

Через несколько минут я уже был в машине. За рулем гвардии рядовой Иван Тихонович Карачинцев. В кузове два стрелка с автоматами и ручным пулеметом. Советуемся, куда лучше поехать. На карте находим хуторок с поэтическим названием Журавка, вокруг него пески, болота, даже дороги нет — только пунктирная линия.

— Проехать сможем? — спрашиваю Карачинцева.

— Хотя и осень, но дождей нет. Попробуем!

И покатила полуторка по украинской степи.

Перед заходом солнца показалась Журавка — хуторок, утопающий в садах. Шофер остановил машину возле первой хатенки. Захожу во двор, огороженный плетнями. Навстречу выскакивает мальчуган лет семи. Протягиваю ему руку и, как со взрослым, здороваюсь. А затем спрашиваю:

— Немцы в хуторе есть?

— Что вы, дяденька, мы их за всю войну не видели. А вы откуда? Вы офицер?

И пошел, пошел. Такой бойкий паренек попался. Вынужден был я его остановить: [74]

— Подожди, парень. На все вопросы отвечу потом. Ты вот что мне скажи: кто из твоих родных сейчас дома?

— Мама и бабушка. Папка на войне, в Красной Армии.

— Вот и хорошо, — перебиваю снова своего собеседника.

Хочу пройти в избу, но на пороге появляется миловидная, лет сорока женщина. Здороваюсь и с ней. Знакомимся. Своей новой знакомой, учительнице местной школы Татьяне Антоновне Сидоренко, рассказываю, зачем приехал к ним в хуторок.

— Хлеб к утру будет! — заявляет она.

Татьяна Антоновна дает поручение сыну Ване сообщить хуторянам, чтобы собрались в школе.

— Скажи, с ними будет беседовать командир Красной Армии.

Мы идем к школе. По обе стороны улицы стоят хаты, покрытые крышами из камыша, дворы огорожены лозняковыми плетнями. В огородах и садах зреют овощи и фрукты, к солнцу тянутся головки подсолнухов. Татьяна Антоновна сообщает: в их хутор трудно добираться не только весной и осенью, но и зимой. Дорог нет, вокруг болота, сыпучие пески. Это и спасло Журавку.

Школа — такая же хата, как и все остальные, с забором и двором. К ней подошла наша машина, в ее кузове, в кабине и на подножках теперь полно детворы. Солдаты, стосковавшиеся по детям, что-то им рассказывают... В глазах ребят светится радость.

Хуторяне в сборе. Я рассказал о цели своего приезда, обрисовал обстановку, в которой находится наш наступающий гвардейский полк. Женщины единодушно заявили: «Будет хлеб!» И, разделившись на группы по два-три человека, пошли готовить запарку и растапливать печи.

Старики, девушки и подростки оставались в школе. Они задавали мне вопросы. Их интересовало все: скоро [75] ли союзники откроют второй фронт, как сражается Красная Армия и почему в ней введены погоны...

Вечер вопросов и ответов, на котором присутствовало более сотни человек, продолжался три с лишним часа.

Подошла Татьяна Антоновна и, обращаясь к колхозникам, сказала:

— Вы-то, земляки, поужинали, а старший лейтенант голоден. Пора и ему поесть...

Прежде чем сесть за ужин, я наведался к солдатам. Оказалось, они уже накормлены заботливой Татьяной Антоновной. Двое из них спали на сене, наваленном в кузове машины, а третий бодрствовал — нес караул. Все как положено!

После ужина пошли посмотреть, как идет выпечка хлеба. Везде все сделано было на совесть.

— Спасибо вам, женщины-труженицы! Гвардейское спасибо!

С третьими петухами мы погрузили испеченные караваи в кузов машины, прикрыли их брезентом. Карачинцев запустил мотор. А в семь часов утра солдаты, сержанты и офицеры полка уже ели пахучий свежевыпеченный пшеничный хлеб.

* * *

После трудных дней наступления полк разместился в Голой Пристани, что на берегу Днепра под Херсоном. Здесь мы отметили 25-летие Ленинского комсомола и 26-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Здесь же получили радостную весть: 1 ноября 1943 года вожаку комсомольцев 1-го батальона Федору Михайловичу Стренину было присвоено звание Героя Советского Союза.

На счету Стренина множество боевых дел. Он отличился прежде всего как превосходный и неустрашимый пулеметчик. Со своим «максимом» Федор Стренин не расставался на всем 250-километровом пути от Мышковы до [76] Миуса. А став комсоргом батальона и находясь в ротах, не упускал возможности снова встать за пулемет. Он уничтожил в общей сложности более 200 немецких оккупантов. Дважды участвовал в вылазках разведчиков в тыл врага; заменил выбывшего из строя командира роты, возглавив роту во время штурма высоты 105,2. Как агитатор Стренин систематически выступал с беседами перед молодыми воинами, делился опытом.

На семинаре агитаторов в местечке Голая Пристань его спросили:

— Как стать Героем Советского Союза?

Вопрос оказался неожиданным, но Стренин не растерялся, как не терялся в боевой обстановке. Правда, ему было сейчас нелегко, ведь на него с интересом и нетерпением смотрели более тридцати однополчан. На его щеках появились красные пятна, нос покрылся мелкими капельками пота. И все же после минутного раздумья Федор спокойно и четко отвечал:

— Необходимо отлично знать свое оружие, беречь его и умело использовать в бою, быть внутренне собранным, твердым, убежденным. Без этого нельзя не то что стать героем, а и вообще воевать... — Стренин вдруг замолчал, как будто собирался передохнуть.

Все терпеливо ждали. Но в его больших голубых глазах заиграла озорная хитринка, и он, улыбаясь, тихо проговорил:

— А лучше всего, ребята, давайте послушаем Бориса Федотовича, агитатора полка, выясним этот вопрос сообща.

Что ж, тема заслуживала того, чтобы рассмотреть ее на семинаре. Я подчеркнул, что подвиг на поле боя — это закономерный итог обучения и воспитания воина, его боевой и политической подготовки, сознательной дисциплины. Без таких качеств, как боевое мастерство, внутренняя собранность, физическая выносливость и идейная [77] убежденность, невозможно стать героем. Об этом свидетельствовал опыт наших же однополчан.

Беседа оживилась. Ее участники вспомнили подвиг Героя Советского Союза Николая Васильевича Оплеснина, который осенью 1941 года три раза переплывал Волхов, чтобы выполнить боевое задание. А ведь ширина реки не менее 200 метров! Вспомнили эпизод на реке Миус, под Степановкой: здесь Федор Михайлович Стренин сражался до последнего патрона, а когда поступил приказ об отходе, воин вытащил не только пулемет, но и раненого товарища, хотя и сам был ранен в руку.

На семинаре указывалось, что моральный дух воина, его патриотизм — источник мужества и героизма. Именно глубокая вера в торжество коммунистических идей помогает воину в трудную минуту боя подавить чувство страха, подчинить личные интересы интересам Отчизны. Ну а если потребует обстановка, то и пожертвовать своей жизнью во имя выполнения задачи, во имя спасения своих товарищей, своей Родины...

Разговор на семинаре, видимо, задел за живое. Пытливые и любознательные, агитаторы еще и еще подбрасывали вопросики. А мы со Стрениным продолжали отвечать.

— А что ты, Федя, скажешь об афоризме: «Плох тот солдат, который не носит в своем ранце жезл маршала»? Мечтаешь ли ты дойти ну хотя бы до генерала? — спросил Тулен Кабилов.

Стренин на этот раз с ответом не медлил, ответил с ходу:

— Нет, Толик, не мечтаю. А вот получить звание Героя Советского Союза, признаюсь, хотелось... Я думаю так. Наш долг быть хорошими солдатами. Главное — завоевать победу над фашизмом. Нас, конечно, тянет домой, на родные поля и заводы, в школы и институты...

В полку все любили Стренина. Да и нельзя было не любить этого парня, всегда прямого и смелого. [78]

И вообще, нашему полку везло на комсомольских вожаков. Они были не только хорошими организаторами, отлично воевали, но и одновременно являлись агитаторами, умели доходить до сердец молодых гвардейцев.

Комсоргом 2-го стрелкового батальона почти весь 1943 год работал гвардии старший лейтенант Михаил Эскин. Он отличался политической зрелостью и рассудительностью, а в напряженные минуты боя — выдержкой и спокойствием.

В архиве сохранилась боевая характеристика, подписанная 5 августа 1943 года заместителем командира полка по политической части. В ней говорится: «...Благодаря кипучей деятельности гвардии старшего лейтенанта М. С. Эскина комсомольская организация батальона значительно выросла. Комсорг Эскин знает каждого комсомольца батальона. Комсомольцы проявляют в боях храбрость и героизм. Примером для них служит коммунист Эскин. Так, в бою под Дмитриевкой на Миусе он возглавил 7-ю роту, когда ее командир выбыл из строя. Рота выполнила свою боевую задачу. Рискуя собственной жизнью, комсорг Михаил Эскин оказал первую медицинскую помощь трем тяжелораненым бойцам и помог эвакуировать их с поля боя».

Мне остается добавить, что Эскин обладал большими знаниями. Он мог рассказать солдатам и офицерам батальона о международном и внутреннем положении страны, умел показать молодому воину, как стрелять из того или иного оружия, как соорудить окоп, траншею, блиндаж, как замаскироваться в степной местности.

В конце 1943 года Эскин был выдвинут на должность комсорга 70-го гвардейского стрелкового полка, а в марте 1944 года он стал помощником начальника политотдела дивизии по работе среди комсомольцев.

Я уже упоминал о комсорге Злобине, жизнерадостном человеке, запевале, участнике художественной самодеятельности. [79] Костя Злобин вместе с тем был исключительно смелым воином.

Уж так повелось в полку: где самое горячее и опасное дело, там и комсорг. Это он действовал в группе разведчиков Оплеснина при прорыве немецкой обороны во время выхода дивизии из окружения 5 октября 1941 года на Волхове. За отвагу и мужество Константин Акимович Злобин первым из полковых комсомольских вожаков дивизии был удостоен ордена Красного Знамени.

Пожалуй, ни одна разведка боем, проводившаяся батальонами полка, не обходилась без участия Злобина. Не раз он в группе разведчиков совершал вылазки в тыл врага за «языком». На Мышкове, Миусе и Молочной он совершал подвиг за подвигом, увлекая за собой гвардейцев, и закономерно получил один за другим орден Красной Звезды, ордена Отечественной войны II и I степени.

Осенью 1943 года Злобина перевели на комсомольскую работу с повышением, и мы не могли нарадоваться за своего боевого друга.

Доброго слова заслуживают Борис Калинин, Виктор Подкантор, Константин Клименков и другие комсомольские работники полка. Каждый из них имел свои особенности, но было у них и нечто общее: в агитационной работе среди молодежи они широко использовали убеждение и личный пример. У них учились, им подражали комсорги рот и батарей.

* * *

К концу декабря 1943 года 24-я гвардейская дивизия, совершив 200-километровый марш, сосредоточилась в 15 километрах от села Большая Лепетиха, расположенного вдоль Днепра. Она вошла в состав 28-й армии и должна была участвовать в ликвидации никопольского плацдарма противника на левом берегу Днепра.

Погода стояла неустойчивая. Снег и морозы сменялись [80] дождем и оттепелью. Траншеи и дороги то забивало снегом, то заливало водой. Из-за бездорожья невероятно трудно было доставлять боеприпасы и продовольствие. Солдаты, сержанты и офицеры подчас не имели возможности обогреться, просушить одежду и обувь.

Нельзя не вспомнить добрым словом местное население. Женщины и старики в мешках и корзинах подносили снаряды, мины и патроны к переднему краю. Колхозники, делясь последним, снабжали воинов продуктами, солью и дровами, обогревали раненых.

В ходе развернувшихся боев противник потерпел крупное поражение. Войска 3-го и 4-го Украинских фронтов к 8 февраля полностью очистили от гитлеровцев никопольский плацдарм и освободили Никополь. А к 22 февраля был освобожден и Кривой Рог. Тем самым создалась благоприятная обстановка для освобождения Крыма.

В Никопольско-Криворожской операции наша дивизия не только наступала, но и успешно отражала многочисленные контратаки врага. В феврале ее отвели сначала под Каховку и Британы, а затем в район Перекопа. Мы возвратились во 2-ю гвардейскую армию, нацеленную на Крым. [81]

В боях за Крым

Дивизия пополнилась людьми. Ее оснастили оружием, созданным советскими конструкторами, инженерами и рабочими. Мы получили 57, 76 и 152-мм пушки, 82, 120 и 160-мм минометы образца 1943 года. На вооружение танковых частей поступили машины: Т-34–85, ИС-2 и самоходки СУ-85 и СУ-152. В стрелковых подразделениях появились станковый пулемет конструктора Л. М. Горюнова (СГ-43) и пистолет-пулемет конструктора А. С. Судаева (ППС-43).

Теперь дни и ночи проходили в учебе. Надо было в короткие сроки овладеть новым оружием, ввести в боевой строй молодых бойцов. В этом направлении работали командиры и политработники. И, как всегда, им активно помогали агитаторы взводов, расчетов и отделений.

Тематика докладов и бесед была разнообразной — от международного положения страны до конкретных задач, стоящих перед подразделением. Агитаторы знакомили молодых бойцов с традициями гвардейцев, раскрывали опыт, приобретенный в последних боях. [82]

Очередной семинар посвящался Крыму. Я рассказал агитаторам о его истории, о том, как в 1920 году полки Красной Армии штурмовали Перекоп, о первой и второй героической обороне Севастополя. На семинаре выступил командир батареи гвардии старший лейтенант С. Д. Солощенко. Он подробно, со знанием дела рассказал о новой технике, поступившей на вооружение полка. Участники семинара получили памятки о действиях в наступлении, адресованные артиллеристам, минометчикам, автоматчикам и пулеметчикам.

Примечательно, что агитаторы не ограничивались информацией, все чаще выступали в роли организаторов. Они активно поддерживали начинания, направленные на лучшую подготовку к предстоящим боям. Так, во 2-й роте по инициативе гвардии рядового Василия Титова стрелки учились преодолевать минные поля и проволочные заграждения. Им помогали саперы. Прошло дней десять, и в роте не было человека, не умевшего обезвреживать вражеские мины. Почин Титова благодаря агитаторам был подхвачен в других подразделениях.

Командир соседнего 71-го гвардейского Краснознаменного полка гвардии майор Т. И, Степанов настойчиво учил подчиненных приемам рукопашного боя. Он считал, что при штурме Перекопа это необходимо. Почин Терентия Ивановича подхватили (не без помощи агитаторов) во всех полках. Попутно замечу, Степанов был превосходным спортсменом, окончившим институт физкультуры. Он много сделал для развития военно-прикладных видов спорта.

Приемами рукопашного боя первыми в нашем полку овладели разведчики. Агитатор взвода разведки гвардий старший сержант Александр Горячев провел на эту тему несколько показательных занятий с помкомвзводов полка, а те в свою очередь — с бойцами и сержантами.

В частях большое внимание уделялось взаимодействию подразделений. Его отрабатывали главным образом [83] на тактических учениях, которые проводились в условиях, максимально приближенных к реальной боевой обстановке.

В начале марта 1944 года 2-й стрелковый батальон провел показательное тактическое учение, на котором присутствовал командный состав всех дивизий 2-й гвардейской армии. Перед началом учения командующий армией гвардии генерал-лейтенант Г. Ф. Захаров побеседовал с личным составом батальона, проверил, как солдаты и сержанты знают оружие, свои задачи. Командиров взводов, рот и батарей он спрашивал, как они будут управлять своими подразделениями и взаимодействовать друг с другом непосредственно в бою.

Член Военного совета гвардии генерал-майор В. И. Черешнюк и начальник политотдела армии гвардии полковник А. Я. йергеев познакомились с политработниками батальона, парторгами, комсоргами рот, со многими агитаторами взводов, отделений, расчетов.

Тактическое учение прошло организованно. Командарм высоко оценил действия командира батальона гвардии капитана М. С. Осинцева, а также командиров рот и взводов. Одновременно он потребовал от командира полка гвардии майора И. Г. Шепелева{7}, от всех командиров и политработников подразделений продолжать учить солдат, сержантов и офицеров отличному владению оружием и тактикой ведения боя в условиях Крыма, выносливости и организованности, сознательному выполнению своего долга.

Обращаясь непосредственно к солдатам и сержантам, командарм сказал:

— Вы, товарищи, не должны бояться огневого вала, нужно использовать его во время сближения с противником. [84] Ведь враг прячется в траншеях, дотах и дзотах, боится высунуть голову, когда идет обстрел. В эти минуты вы без потерь доберетесь до траншей. А когда огневой вал передвинется дальше, в тыл врага, забрасывайте его траншеи гранатами, поливайте свинцом, а затем — и сами в траншеи! Добивайте фашистов штыком и прикладом.

В напряженной учебе быстро летели дни. 17 марта мы отпраздновали вторую годовщину присвоения дивизии гвардейского звания. Во всех подразделениях прошли беседы о боевом пути соединения, о героических подвигах однополчан. В полку после официальной части состоялся концерт художественной самодеятельности.

8 апреля войска 4-го Украинского фронта перешли в наступление. Но тяжелая артиллерия начала крушить оборону врага еще за несколько дней до атаки. Артиллерии помогала авиация. А потом подключились «катюши». Земля стонала от страшных ударов и разрывов: казалось, гигантские молоты беспрерывно бьют по наковальне.

Передний край противника на Турецком валу пылал в огне. В небе клубились черные тучи дыма и пыли.

Когда огневой вал удалился в глубь немецкой обороны, гвардейцы подняли чучела и закричали «ура». Это ввело гитлеровцев в заблуждение. Они снова заняли первую и вторую траншеи, готовясь отражать атаку. Но в это время огневой вал возвратился на передний край врага.

Так повторялось три раза.

Только за четвертым огневым валом в воздухе поднялась серия разноцветных ракет и в бой вступила «царица полей» — гвардейская пехота. В небе ее сопровождали десятки штурмовиков, а на земле — сотни танков, самоходок, пушек. Наступил час возмездия. В Крым вступала советская гвардия!

Организуя подготовку к освобождению крымской земли, командование 2-й гвардейской армии позаботилось о [85] создании штурмовых отрядов и групп: они оправдали себя в предыдущих боях при прорыве обороны противника. Кроме того, были сформированы подвижные и десантные отряды.

В один из армейских подвижных отрядов были включены 2-й стрелковый батальон, саперный взвод и отделение разведки нашего полка. В этом же отряде находились батарея 76-мм пушек артиллерийского полка, батарея истребительного противотанкового дивизиона и танковый армейский батальон. Возглавил подвижной отряд заместитель командира дивизии Герой Советского Союза гвардии подполковник Л. И. Пузанов. Отряду была поставлена задача — с ходу преодолеть оборонительный рубеж противника на реке Чатырлык, вырваться на степные просторы Крыма и овладеть городом Евпатория.

1-й стрелковый батальон был включен в состав десантного отряда, куда входили также отделение полковых разведчиков, саперный взвод, два 82-мм миномета и две 45-мм пушки. Командовал десантным отрядом начальник штаба полка гвардии майор В. И. Тимошенко. Автор этих строк был утвержден его заместителем по политчасти.

Для нашей дивизии, которая от реки Мышкова до Перекопа вела наступательные бои исключительно в степях, высадка десанта, его боевые действия с форсированием водной преграды являлись своего рода новинкой. А то, что батальоны 72-го гвардейского полка стали основными боевыми подразделениями подвижного и десантного отрядов, окрыляло нас, вызывало законную гордость. Каждый воин стремился оправдать оказанное доверие.

К вечеру 11 апреля десантный отряд сосредоточился на мысе Карт-Казак, в 150–200 метрах от берега Каркинитского залива.

Перед форсированием надо было довести до личного [86] состава боевую задачу. А она, эта задача, необычная. Ведь у десантников нет исходных позиций на твердой земле, они должны зацепиться за берег, чтобы потом уж вести бой.

Об этом и повел речь на митинге гвардии майор Владимир Иванович Тимошенко.

— В эти минуты, — говорил он, — передовые дивизии нашей армии ведут ожесточенные бои на Ишуньских позициях. Подвижной отряд Героя Советского Союза Пузанова, как только будет преодолена оборона гитлеровцев на Ишуни, должен прорваться через третий рубеж немецкой обороны на реке Чатырлык и двинуться на Евпаторию.

Тимошенко четко выговаривал каждое слово, как будто отдавал приказ. Черные глаза его горели, а на красивом, коричневом от загара лице играла улыбка. На него приятно было смотреть — его взгляд и речь, казалось, излучали неисчерпаемую энергию. Эта энергия невольно передавалась слушателям, заряжая их бодростью и уверенностью в победе.

— Какова наша задача? — спрашивал Тимошенко и отвечал: — Как только стемнеет, мы на лодках переправимся через Каркинитский залив и совершим форсированный марш. Затем с ходу ворвемся в село Воронцовку и выйдем навстречу подвижному отряду Пузанова, чтобы помочь ему прорваться через Чатырлык и выйти на оперативный простор. Для выполнения этой задачи мало одной отваги — нужна еще строжайшая дисциплина, особенно во время форсирования залива и высадки. Каждый из вас, боевые друзья, должен помнить об этом!

В полку гвардии майора Тимошенко любили за ум и храбрость, за внимание к людям. Воевал он всегда разумно, расчетливо, берег людей. Вырос от командира взвода до начальника штаба полка, участвовал во многих тяжелых боях. Его грудь уже в то время украшали два [87] ордена Красного Знамени и орден Богдана Хмельницкого{8}.

Митинг продолжался. Я предоставил слово бывалым воинам: саперу гвардии сержанту Стефану Векшину и разведчику гвардии старшему сержанту Александру Горячеву, которым уже приходилось участвовать в десантах. Они поделились опытом, рассказали, как нужно вести себя во время форсирования залива и высадки на берег. Десантники с жадностью ловили каждое слово товарищей.

Оставалось рассказать о самом Каркинитском заливе и о том, что происходило здесь в ноябре 1920 года.

— Многих интересует, — начал я, — глубина залива. Купель здесь что надо. В том месте, где мы будем форсировать залив, его глубина достигает 10 метров, а в открытой части доходит до 20. Если выдержим направление, то нам предстоит проплыть почти семь километров. Но мы — не первые. Сиваш и Каркинитский залив форсировали бойцы Михаила Васильевича Фрунзе и Василия Константиновича Блюхера.

Еще до митинга мы выяснили, все ли умеют плавать. К нашему огорчению, многие плавали плохо. Было решено распределить людей по лодкам так, чтобы хорошие пловцы — гвардейцы в тельняшках, ставшие уже ветеранами полка, в трудную минуту могли оказать помощь тем, кто вовсе не умеет плавать.

С заходом солнца небо покрылось тучами, начал накрапывать дождик. Нам это было на руку.

Первой заскользила по воде лодка разведчиков во главе с Александром Горячевым, спустя пять минут — лодки с пулеметчиками. С ними был и Тимошенко. Еще [88] через десять минут двинулись автоматчики и автор этих строк. А чуть позже — роты батальона во главе с его командиром А. С. Канаевым, замполитом И. М. Мироновым и начальником штаба Я. Т. Шуршиным. Замыкали нашу «флотилию» лодки минометчиков и артиллеристов гвардии лейтенантов М. Д. Литвиненко и И. В. Близнюка.

Плыли долго. Но вот показалась черная полоса берега. Там было тихо... К берегу одна за другой подходили лодки с десантниками. Гвардейцы по пояс в воде перетаскивали на руках пушки, минометы, пулеметы, боеприпасы. Не прошло и тридцати минут, как отряд закончил высадку, построился в колонну и двинулся вслед за разведчиками и саперами. Артиллеристы впряглись в лямки и тянули орудия. Им помогали автоматчики. Минометчики несли на вьюках минометы.

Пройдены первые три километра. В стороне остался поселок Новый Кызылбай. Мы чуть-чуть передохнули. А в это время хорошо сработали разведчики. Продвигаясь впереди отряда, они обнаружили группу гитлеровцев, двигавшуюся нам навстречу. По команде гвардии старшего сержанта Горячева разведчики разделились на две группы и залегли по обе стороны дороги. Подпустив фашистов на близкое расстояние, они бросились на них. В считанные секунды были обезоружены и связаны семь солдат и фельдфебель.

Из допроса выяснилось, что немцы направлялись на побережье залива, чтобы сменить ночную охрану, прозевавшую высадку нашего десанта.

Мы торопились: на востоке разгоралась заря. Совершив форсированный 12-километровый марш-бросок, десантники вышли к селу Воронцовка и сразу же вступили в бой. Наша помощь наступающим войскам оказалась как нельзя кстати. Об этом армейская газета вскоре напишет:

«Советские полки не слезали с плеч противника, начиная с самого Перекопа. Так они ворвались и на Ишуньские [89] позиции, имевшие 10 линий траншей... С ходу прорван второй рубеж, но враг упорствовал, сопротивлялся...

И вдруг дьявольской силы удар в спину противника из глубины Крымского полуострова... Это были цепи батальона из полка гвардии майора Шепелева, скрытно, ночью, форсировавшие Каркинитский залив.

Появление их там казалось каким-то наваждением, столь невероятным, невыразимым, ошеломляющим оказался удар гвардейцев Шепелева. В стане врага начался хаос. Погасли ракеты, немецкие пулеметы захлебнулись...»{9}

Около 5 часов утра 12 апреля мы встретили подвижной отряд Пузанова. Боевая задача десантниками выполнена!

Отряд Пузанова, выйдя на оперативный простор, продолжал двигаться к Евпатории: впереди шли танки, за ними автомашины с автоматчиками и саперами. В центре отряда машины со стрелками из батальона гвардии капитана М. С. Осинцева, затем артбатарея.

Первые населенные пункты отряд проскакивал не задерживаясь. Танки сбивали с дороги растерявшихся фашистов, давили гусеницами обозы. Солдаты, сержанты и офицеры, находясь на открытых машинах, поливали свинцом удиравших гитлеровцев. Но чем ближе отряд подходил к Евпатории, тем становилось труднее. В селах и хуторах, превращенных в опорные пункты, враг упорно сопротивлялся. Все чаще приходилось останавливаться и вступать в бой.

Местные жители оказывали отряду посильную помощь, направляли его по безопасным, не заминированным степным дорогам.

Самым тяжелым был бой во второй половине ночи, когда отряд подошел к населенному пункту Шибань (ныне село Победное). Два наших танка подорвались на минах [90] перед самым мостом. Саперы под огнем врага начали разминировать мост, а роты гвардии лейтенанта М. И. Кулькова и гвардии старшего лейтенанта М. А. Будникова, преодолев речушку вброд, пошли на штурм опорного пункта. Артиллеристы и минометчики быстро приняли боевое положение и открыли по врагу огонь. Около двух часов продолжался этот ночной бой. Отряд потерял 18 человек и 5 танков, но вражеский опорный пункт был ликвидирован.

На рассвете 13 апреля подвижной отряд подошел к Евпатории. Немецко-фашистские войска в самом городе не смогли оказать нам серьезного сопротивления. К тому же почти одновременно с отрядом Пузанова в Евпаторию вошел с запада подвижной отряд 3-й гвардейской стрелковой дивизии. К 9 часам утра вражеский гарнизон был разгромлен, Евпатория вновь стала советской!

Мне не довелось в тот момент быть в городе: наш десантный отряд действовал левее. Но о событиях, связанных с освобождением Евпатории, я знаю по рассказам очевидцев, в том числе гвардии капитана М. С. Осинцева, комбата из нашего полка. Михаил Сергеевич сейчас живет в Смоленске, работает на одном из заводов. Мы переписываемся. Как-то я заехал в Смоленск, и мы вдоволь наговорились, вспоминая боевой путь родной дивизии.

Оккупанты нанесли Евпатории огромный ущерб. Они уничтожили более 12 тыс. жителей и около 5 тыс. человек вывезли в Германию. Все санатории, школы, больницы, вокзал и другие здания были превращены в развалины.

Политработники гвардии майор Л. X. Рейнгольд, гвардии капитан Л. В. Пашков и гвардии лейтенант В. А. Амиров организовали в освобожденном городе митинг, на котором присутствовали и местные жители.

После митинга агитаторы раздали евпаторийцам свежие газеты и журналы, листовки, выпущенные политуправлением 4-го Украинского фронта. В центре города на [91] видных местах были расклеены плакаты, листовки и художественно оформленный текст Гимна Советского Союза.

* * *

К исходу дня 13 апреля полки дивизии освободили от немецких захватчиков город Саки. В тот же день соединения 4-го Украинского фронта, наступавшие в Крыму, освободили Симферополь и Карасубазар, а войска Отдельной Приморской армии — Феодосию.

Для нас это был настоящий праздник.

Вскоре наша 24-я гвардейская стрелковая дивизия стала именоваться «Евпаторийская».

В конце апреля дивизия передислоцировалась в долину реки Кача и начала активно готовиться к боям за освобождение Севастополя. Разведчики и снайперы дни и ночи проводили на переднем крае: первые вели наблюдение, изучали участки фронта, где дивизия должна прорывать оборону врага, вторые занимались истреблением фашистских вояк.

Во 2-м стрелковом батальоне нашего полка подобралась группа снайперов. Возглавил ее гвардии сержант Михаил Старосельцев, бывалый воин, шутник и весельчак, напоминавший Василия Теркина.

Как-то на семинаре агитаторов, посвященном обмену опытом, Старосельцев говорил, что, мол, он воюет «из-за страха за совесть». При этих его словах участники семинара заулыбались, полагая, что тот нарочно перепутал пословицу («не за страх, а за совесть») — теперь жди очередной хохмы. Но сержант был вполне серьезен. Его лицо, обычно веселое, посуровело.

— Страх у меня, боевые друзья, за свою совесть. Очень боюсь опозорить себя трусостью в бою. Это особый страх...

Да, солдаты больше всего презирали трусость: считали ее несовместимой с советской моралью. [92]

Старосельцев продолжил разговор:

— Мне вот говорят: ты, Михаил, совершил подвиг, уничтожив шестнадцать фашистов. Только какой же это подвиг? Это просто обязанность.

— А ты, Миша, все же расскажи, как щелкаешь фрицев. Подвиг ли, обязанность ли это или просто прогулка на лоне природы, мы сами рассудим, — вмешивается Тулен Кабилов.

— Хорошо, Тулен, могу и об этом. Так вот. Вчера была пасха, гитлеровцы ее празднуют. Ну, мы с Хачиком Бабаяном, моим напарником, решили сделать для них «сюрприз».

В глазах Старосельцева загорелись злые огоньки, на лице появилась хитрая ухмылка. Слушатели еще больше оживились. А снайпер начал издалека:

— Три ночи мы с Хачиком оборудовали на Бельбеке огневую позицию. Из траншеи вывели «усы», потом соединили их норой, чтобы можно было общаться друг с другом. А под самую пасху приступили к охоте. Утром над Бельбеком стоял густой туман. Фрицы молчали, не стреляли, только усиленно швыряли осветительные ракеты. Но ракеты и туман не мешали соловьям. Разливались они. как в мирное время. Нам с Хачиком показалось, что находимся в саду, а не на передовой... — Старосельцев лукаво подмигнул Кабилову и продолжал: — Просматривая в бинокль оборону противника, мы заметили: два фрица бредут по траншее к доту, в руках у них термосы и мешки. Все ясно: несут праздничный завтрак. Хачик спросил: «Ну что, Миша, выдадим им доппаек?» «Конечно», — отвечаю. Выстрелили мы одновременно. Я стрелял в первого фрица, Бабаян — во второго. В окуляр оптического прицела я хорошо рассмотрел участок траншеи, на дне которой лежали два трупа. Траншею никак не обойти, если фашисты попытаются затащить в дот термосы и мешки. Прошло минут двадцать. Мы не спускали глаз с траншеи. Замечаем, со стороны [93] дота по траншее ползет гитлеровец. Я тихо говорю Хачику: «Стукни его!» Хачик выстрелил, как только тот приподнял голову. Вижу, и этот фриц свалился замертво. Прошло еще минут десять. Противник открыл огонь по нашей обороне из артиллерии. Снаряды падали рядом, но мы отсиделись в своей норе. А чуть стихло, я снова прильнул к окуляру. В траншее все было по-старому: три трупа, два термоса, два мешка. До конца дня мы еще пятерых уложили.

Но вот глаза Старосельцева становятся печальными. Он тихо произносит:

— Хачика не уберег. Его подкараулил немецкий снайпер.

— Что ни говори, а снайперская охота — не прогулка, — задумчиво резюмировал Тулен Кабилов.

На семинаре блокноты агитаторов пополнились записями о героизме советских воинов, защищавших в 1941–1942 годах Севастополь. Было решено во всех отделениях и расчетах провести беседы «Мужество и отвага — норма поведения гвардейца в бою».

В полк приехали московские артисты А. С. Пирогов, К. И. Шульженко и другие. Мы с огромным волнением слушали арии из классических опер и современные боевые и лирические песни. Исключительно сильно прозвучала песня Бориса Мокроусова «Заветный камень» на слова Александра Жарова:

Он камень сжимал посиневшей рукою
И тихо сказал, умирая:
«Когда покидал я родимый утес,
Кусочек гранита с собою унес...»

Эти слова брали за сердце каждого.

* * *

Путь 2-й гвардейской армии в Севастополь лежал через Бельбек. Что такое Бельбек? Армейская газета уже после освобождения Севастополя писала: «Бельбек — горная [94] узкая долина — встала перед нашими войсками. Вот она, оборонительная стена Севастополя с севера, которую не могли взять лучшие армии мира. Глубока, отвесна мрачная каменная теснина. Утренние туманы плавали в ней, как в бездонной и длинной чаше. И утрами был виден лишь гребень скалистых высот, одетых в железобетонные доты.

Доты и дзоты тянулись вдоль каменной гряды четырьмя ярусами. Всего 106 железобетонных дотов, 211 тяжелых многоамбразурных дзотов. На 50 солдат здесь было 16 пулеметов... Пекло «каменного фронта» ожидало наши полки...»{10}

А за Бельбеком — огромное плато, именовавшееся Мекензиевы горы. Немецко-фашистское командование их также оснастило укреплениями. В приказе командующего немецкой 17-й армией говорилось: «Своей обороной крепости Севастополь немецкая армия докажет всему миру, что на этих мощных позициях можно держаться сколько угодно. Русским никогда не взять Севастополя, который держат немецкие войска».

Штурм Бельбека начался 5 мая 1944 года после мощной артиллерийской и авиационной подготовки. Пехоту, отвоевывавшую метр за метром каменистой земли, сопровождали артиллеристы.

Перед 72-м гвардейским полком командир дивизии гвардии полковник Г. Я. Колесников поставил задачу овладеть на Мекензиевых горах сильно укрепленной высотой «Сапожок», господствовавшей над местностью. Площадь этой высоты небольшая, около пяти гектаров. Но бой за нее шел беспрерывно, круглосуточно.

Стрелковые роты Кулькова и Будникова, поддержанные пулеметной ротой Абрамчука, сравнительно легко захватили первую вражескую траншею. А вот траншею [95] на втором ярусе брать было исключительно трудно. Дело в том, что гитлеровцы занимали выгодное положение: они били по наступающим сверху вниз. Между тем наши артиллеристы и минометчики прекратили огонь — снаряды и мины могли поразить своих.

Уже после боя гвардии лейтенант Александр Денисович Абрамчук рассказывал:

— Собрались мы втроем: Будников, Кульков и я. Что будем делать? Думали, гадали... Будников говорит: «Давайте прижмем немцев артиллерийским и минометным огнем. Пусть и нам достанется, но зато ворвемся в траншею». Кульков несколько минут молчал, а потом тихо произнес: «Ладно! Умирать, так с музыкой!» Он взял телефонную трубку и попросил командира батальона дать минометный огонь по второму ярусу «Сапожка». Комбат ответил не сразу, видимо, советовался с командиром полка. Потом сказал Кулькову: «Сейчас к вам придет корректировщик гвардии лейтенант Абутидзе». Кульков и Будников поползли к стрелкам, чтобы подготовить их к очередной атаке, а я — к своим пулеметчикам. В моем распоряжении находилось четыре установки Горюнова. Это чудесные станковые пулеметы. Командиры расчетов — боевые пулеметчики: гвардии старшина Степан Балалаев, гвардии старший сержант Иван Кислицын, гвардии старший сержант Борис Чудаков и гвардии сержант Владимир Баглий.

Тем временем на КП одной из стрелковых рот пришел Мамия Абутидзе. Он развернул карту и начал передавать по телефону координаты. Минометчики произвели пристрелку.

Наступил рассвет 7 мая. Немцы, видимо, рассчитывали, что мы угомонились и наступать пока не будем. Но гвардейцы, хотя и чувствовали страшную усталость, отдыхать не собирались.

Гвардии лейтенант Абутидзе дает команду:

— Беглый огонь! [96]

Десятки мин рвутся во второй траншее. Затем поднимаются в атаку стрелковые роты, прикрываемые пулеметчиками. Проходит пять — десять минут, и гвардейцы вступают в рукопашную. Второй ярус наш! Его площадь покрыта сотнями воронок, трупами немецких солдат и офицеров.

Поредели и наши роты, а впереди еще две траншеи, которые надо брать. Но теперь взаимодействие стрелков с минометчиками и артиллеристами отработано хорошо.

По сигналу Мампи Абутидзе производится пятиминутный огневой налет по траншеям третьего яруса. На какое-то время наступает тишина. Немецкие автоматчики, полагая, что мы вот-вот ринемся в атаку, выползают из своих дзотов и дотов в траншеи. Но наши бойцы остаются на месте. Еще один пятиминутный артиллерийско-минометный налет. И снова тишина. И наконец третий налет. Здорово бьют наши расчеты! Любо-дорого смотреть на их работу. Но стрелкам некогда любоваться этим зрелищем. Под прикрытием огня они подбираются к третьему ярусу. И как только огонь начинает передвигаться в глубину «Сапожка», гвардейцы врываются в траншею.

Гитлеровцев полегло много. А 25 человек сдались в плен. Почти все они теперь ползали на коленях, готовые целовать сапоги советским воинам, умоляли сохранить им жизнь.

Пленных отправили в штаб полка. А роты стали готовиться к штурму последнего, четвертого яруса.

Противник оказывал отчаянное сопротивление. По нашим позициям он открыл ураганный огонь. Правда, потерь мы не понесли — успели укрыться. Но не все...

Тяжело ранило санинструктора Надю Мужецкую. Осколок попал ей в живот. И пока она находилась в сознании, никому из мужчин не разрешила сделать перевязку. Истекала кровью, страшно мучилась... В это время подошли полковые разведчики во главе с гвардии сержантом Михаилом Коростылевым. Мы знали, что отношения у Нади с Михаилом дружеские. Еще на Миусе Надя вынесла [97] раненого гвардии сержанта с поля боя, спасла ему жизнь. Михаил полюбил Надю. Вот и теперь он бросился к ней, попытался перевязать ее рану. Но Надя отбивалась...

Коростылев подхватил Надю на руки и побежал вниз, к медицинскому пункту — там были женщины, только они могли оказать ей помощь. Надя смотрела на Михаила большими скорбными глазами, а слезы медленно, одна за другой, скатывались по ее бледнеющим щекам.

Не спас разведчик свою любимую. От потери крови она скончалась у него на руках...

Четвертую траншею подразделения полка взяли к вечеру 7 мая. «Сапожок» теперь был целиком наш. Отсюда мы увидели пылавший Севастополь.

Ночью в бой вступил штурмовой отряд 3-го стрелкового батальона. Перед ним находилась станция Мекензиевы Горы, превращенная гитлеровцами в опорный пункт.

— Мы наблюдали страшную картину, — вспоминает гвардии рядовой Иван Леонтьевич Полищук. — Кругом все было перепахано какой-то, казалось, неземной силой. Всюду валялись трупы, раздавались крики обезумевших, тяжело раненных солдат противника. Передо мной словно из-под земли выросла фигура фашистского офицера. Не раздумывая, прошил его автоматной очередью и побежал на помощь к своим друзьям — Анацкому и Сидневу. Гвардии рядовой Сергей Сиднев, воевавший ранее в морской пехоте, бил гитлеровцев прикладом автомата, восклицая: «Полундра!» Мы выполнили задачу: вместе с другими ротами взяли станцию. Бой был очень тяжелым. Мы потеряли многих товарищей. Погиб и храбрый разведчик, мой близкий друг, гвардии рядовой Федор Якушин. Он был посмертно награжден орденом Красного Знамени...

Понимая, что оборона на Бельбеке рушится, противник начал перебрасывать сюда все свои резервы. Этим воспользовалось командование фронта. 7 мая 1944 года генерал армии Ф. И. Толбухин бросил на штурм Сапун-горы Приморскую [98] и 51-ю армии. Там наносился главный удар по 17-й немецкой армии.

2-я гвардейская армия, продолжая штурм Мекензиевых гор, 8 мая овладела ими и двинулась к Северной бухте. На рассвете 9 мая передовые батальоны 24-й гвардейской дивизии ворвались в северную часть Севастополя и подошли к Северной бухте.

...В то раннее утро над бухтой стоял густой туман, но вдали виднелись черные громады — остовы сожженных и полуразрушенных двухэтажных и трехэтажных домов. Казалось, Севастополь мертв.

На берегу бухты, у наших ног, морская волна перебирала мелкие камешки — они тихо шуршали, словно шептались о чем-то своем. Легкий ветерок обдавал нас чудесными запахами: вокруг цвела крымская сирень...

Первыми должны были форсировать бухту шесть разведчиков-добровольцев: гвардии лейтенант А. Ф. Земков, гвардии сержант К. Г. Висовин, гвардии рядовые И. В. Дубинин, Я. И. Романов, М. П. Сидоренко и А. Н. Соценко. Все они из 70-го гвардейского стрелкового полка.

Лодка со смельчаками бесшумно заскользила по темно-зеленой воде. Десятки глаз пристально следили за ней. Прошли томительные минуты, и у берега, где притаился враг, туман начал рассеиваться. Но чем светлее становилось там, тем тревожнее было на сердце у каждого, кто наблюдал за гвардейцами, пробиравшимися в самое логово врага.

Гитлеровцы открыли огонь, но лодка упорно продвигалась и наконец причалила к берегу. Разведчики один за другим поползли вверх по крутому склону и вступили в неравную схватку с фашистами.

О том, как проходил этот бой, гвардии лейтенант Земков потом рассказывал:

— На Корабельной стороне нас осталось пятеро (рядовой Сидоренко сразу же вернулся в лодке за следующей группой). Пробились к каменному дому, стоявшему на [99] пригорке. Противник бросил против нас до роты солдат. Их атаки следовали одна за другой. Прячась за камнями, мы вели из автоматов прицельный огонь. Дело доходило до рукопашных схваток, в которых погиб Яков Романов. Враг выдвинул на железнодорожное полотно пулемет, а затем и орудие. Но и тут мы не дрогнули. Александр Соценко, приподнявшись, бросил гранату и уничтожил орудийный расчет. Гляжу, Соценко с гранатой пополз вперед, изготовился для нового броска. Прикрываем его огнем. Вражеская пуля ранила Соценко в левое плечо, но он, превозмогая боль, бросил гранату в скопление гитлеровцев. Все устремляемся вперед. Геройски погибают Александр Соценко и Константин Висовнн. Меня ранило в ноги, на какое-то время теряю сознание. Но бой продолжает Иван Дубинин...

Разведчики ввели противника в заблуждение: к месту боя он бросил значительные силы, ослабив тем самым свою оборону на других участках побережья. Этим-то и воспользовался командир нашей дивизии.

Первыми начали форсировать бухту воины полка, которым командовал гвардии майор А. С. Дрыгин. Они высаживались правее того места, где только что создали плацдарм разведчики. Все обозримое пространство теперь покрылось людьми. Кто плыл на плотах, сбитых из досок, кто на бочках, связанных проволокой... Целая армада двигалась к противоположному берегу.

Фашисты открыли яростный огонь. Вода бурлила от взрывов, поднималась султанами на десятки метров. Но никакая сила не могла остановить гвардейскую пехоту, поддержанную артиллерийским и минометным огнем!

В нашем полку одним из первых на воду спустился взвод гвардии лейтенанта Игоря Алексеевича Сенина. Его солдаты плыли на трех плотах. На середине бухты плот, на котором находился Сенин, был разбит вражеским снарядом. Сенин и несколько солдат оказались в воде. Тогда к ним подошли на своих плотах парторг роты Василий [100] Титов и гвардии сержант Иосиф Французов. Они перетащили Сенина и его бойцов на свои плоты и продолжали форсирование. Высадившись на берег, взвод Сенина вместе с группами гвардии лейтенанта А. Д. Абрамчука и гвардии сержанта И. А. Белоусова начал штурм вражеского дзота, находившегося в подвале дома.

Иван Белоусов ворвался со своим отделением в дом. Здесь гвардейцы уничтожили восемь немецких автоматчиков и пулеметный расчет. Над крышей дома Белоусов вывесил красный флажок.

Советская гвардия хлынула на улицы израненного и разрушенного Севастополя.

Артиллеристы и минометчики нашего полка — их огневые позиции находились на северном берегу бухты — не только вели непрерывный огонь по вражеским укреплениям, но и зорко следили, чтобы ни один фашистский корабль не выскользнул из бухты. Особенно успешно действовали расчеты батареи 76-мм орудий: они уничтожили три баржи, переполненные удиравшими фашистскими вояками, и два катера. Командир батареи гвардии старший лейтенант Сергей Солощенко за этот бой был награжден орденом Красного Знамени, наводчики орудий гвардии сержант Петр Аёшин и гвардии младший сержант Иван Копытов удостоены орденов Отечественной войны II степени, заряжающий рядовой Иван Нижутин — ордена Красной Звезды, наводчик гвардии сержант Василий Совцов — медали «За отвагу».

Согласованными ударами с севера, востока и юго-востока войска фронта разгромили противника и 9 мая 1944 года полностью освободили Севастополь. Советский флаг взвился над Панорамой — самым высоким зданием в городе.

17-я немецкая армия в составе 12 дивизий перестала существовать. Ее потери на суше исчислялись в 100 тыс. человек, в том числе 61587 пленных{11}. [101]

Немецко-фашистские войска, чтобы взять Севастополь, потратили 250 дней. Красная Армия освободила его за пять дней. За этот великий подвиг тысячи воинов, освободителей Севастополя, получили ордена и медали Советского Союза. Более ста человек были удостоены звания Героя Советского Союза, в том числе пятеро из нашей дивизии: Константин Гаврилович Висовин, Иван Владимирович Дубинин, Александр Федорович Земков, Яков Ильич Романов, Александр Никитович Соценко. Дивизия была награждена орденом Красного Знамени. [102]

Освобождая литовскую землю

Мы снова на марше — через Крым к Днепру, далее в район станции Снегиревка Херсонской области. 9 июня погрузились в вагоны. Наш путь пролегал к Смоленщине: 2-я гвардейская армия вошла в состав 1-го Прибалтийского фронта, а это означало, что мы вновь будем воевать в лесисто-болотистой местности. Опять предстояло переучиваться.

Еще под Снегиревкой, перед тем, как погрузиться в вагоны, у нас состоялось собрание офицерского состава. И хотя разговор на этом собрании шел об опыте недавних боев, об организаторской и воспитательной работе командиров и политработников во время крымской операции, докладчик — начальник политотдела гвардии подполковник Никифор Дмитриевич Ермоленко особо подчеркивал, что нам надо взять на вооружение опыт, полученный дивизией на Волховском фронте.

Нужный тон задавали дивизионная и армейская газеты. На их страницах появились содержательные статьи и заметки бывалых воинов об опыте боевых действий в условиях лесов и болот. На эти же темы состоялись беседы [103] агитаторов. Они приводили десятки примеров из фронтовой практики. Такие беседы приносили большую пользу, особенно молодым бойцам.

От Ельни полки дивизии вышли к реке Свента, протекавшей по живописной местности. Передвигаться приходилось скрытно, по ночам.

На привалах, несмотря на усталость, люди охотно слушали доклады и беседы. И какие только вопросы не задавали! Почему войска союзников, высадившись во Франции, топчутся на месте? Какие будут приняты меры в отношении военных преступников нацистской Германии? Как идет восстановление народного хозяйства в освобожденных районах нашей страны? Многие просили рассказать о партизанах и подпольщиках, о русских полководцах Суворове, Кутузове, Багратионе...

Как-то лунной ночью я шагал в колонне 2-го батальона. Подбежал боец и, обращаясь ко мне, доложил:

— Офицеры минометной роты просят вас к себе!

— Зачем? — вырвалось у меня.

— Их Клаузевиц интересует. О нем дискуссия...

И вот мы с замполитом гвардии капитаном Л. В. Пашковым в минометной роте. К ее колонне примкнули офицеры других подразделений. Командир роты гвардии старший лейтенант М. П. Шолохов говорит:

— Клаузевиц утверждал, что война есть орудие политики, ее продолжение иными средствами. Так что же: Клаузевиц марксист?

Пашков сочувственно смотрит на меня. Положение мое действительно не из легких: требуется время, чтобы собраться с мыслями. Между тем люди с интересом ждут, что скажет агитатор полка.

Я вкратце рассказал о Клаузевице, его жизни и литеатурных трудах, о том, как классики марксизма оценивали видного буржуазного военного теоретика и историка; подчеркнул ограниченность Клаузевица, не сумевшего раскрыть социальную, классовую природу войны. Пришлось [104] на память процитировать ленинские положения о причинах и сущности войн. Впрочем, мои слушатели не были пассивными. Они дополняли меня, говорили о войнах справедливых и несправедливых, о моральном факторе и его источниках, о роли народных масс и личности в вооруженной борьбе. Только к утру, когда батальон подошел к месту очередной дневки, закончилось наше собеседование. Оно свидетельствовало о том, что люди проявляют большой интерес к вопросам военной теории и политики.

У нас для офицеров читались лекции и доклады. Время от времени проводились семинары. Все это способствовало идейной закалке командных кадров.

Было приятно сознавать, что в полку выросли замечательные офицеры, в том числе командиры рот, батарей и взводов, выносившие на своих плечах все тяготы походной жизни и подвергавшие себя наибольшей опасности. Многие из них были неоднократно ранены или контужены. Их ратный труд отмечен боевыми орденами. Летом 1944 года гордостью полка были командиры подразделений А. Д. Абрамчук, М. Ф. Абутидзе, И. А. Бондаренко, Г. С. Волошин, А. А. Гаркуша, Н. А. Иванченко, М. И. Кульков, М. Д. Литвиненко, Н. С. Рукавишников, Г. Ф. Селиванов, И. А. Сенин, С. Д. Солощенко, М. М. Старосельцев, А. И. Чулков, Н. В. Шишкин, М. П. Шолохов.

* * *

В одну из дневок я заглянул в 6-ю роту. Гвардейцы окружили меня и вдруг начали расспрашивать о дороге, по которой дивизия совершала ночные переходы. Так уж, видно, положено: политработник всегда должен быть готовым ответить на любой волнующий людей вопрос. Что мне было известно о старой Смоленской дороге? Я рассказал, что еще в начале XVII века Смоленск был превращен в город-крепость, форпост Московского государства на западной границе, а во второй половине XVIII века [105] была построена эта дорога, по обе стороны которой тогда же вырыли глубокие рвы и посадили в два ряда липы и березы.

Бойцы внимательно слушали рассказ о том, как летом 1812 года соединились две русские армии — Багратиона и Барклая-де-Толли, как дрались солдаты-соотечественники в смоленском сражении. Дивизия генерала Неверовского, состоявшая в основном из новобранцев, в течение дня отразила множество вражеских атак, потеряла более половины своего состава, но дорогу, по которой теперь мы шли, удержала. Это позволило русскому командованию отвести войска к Смоленску и принять бой в более выгодных условиях. У стен города особую стойкость показали корпуса Раевского и Дохтурова...

— Как видите, товарищи, — говорил я своим однополчанам, — русские воины в те далекие годы проявляли завидное мужество, величайший героизм, защищая свою землю от иноземных захватчиков.

Вечером гвардейцы снова были в пути. Я шел в колонне 6-й роты, беседа на различные темы с солдатами продолжалась. Под утро, чуть приотстав от колонны, мы оказались вдвоем с Туленом Кабиловым, и он заговорил о жизни и подвиге Александра Матросова как о самом сокровенном.

— Александр, как и я, был сиротой. Его, как и меня, вскормили и воспитали, поставили на ноги односельчане. Не в благодарность ли этим людям, матери-Родине пожертвовал собой Александр Матросов? Вот о чем я думаю все это время, как узнал о его героическом поступке...

Шагая нога в ногу с Толиком, я больше слушал, а он говорил и говорил. Его чуть-чуть раскосые черные, как угольки, глаза горели, светились при луне. Он переходил от одной темы к другой, время от времени посматривал на меня, будто проверял правильность своих суждений по выражению моего лица. Я одобрял его мысли.

И вот он заговорил о партбилете. [106]

— В трудную минуту многие люди, — говорил Кабилов, — вспоминают свою мать, как бы зовут ее на помощь. Это, видимо, помогает. Но я свою маму не помню. И когда особенно трудно, я прикасаюсь к левому карманчику, где находится красная книжечка. Это прибавляет силы, отодвигает страх. Начинаешь чувствовать, что с тобой партия, Родина...

* * *

21 июля 1944 года 2-я гвардейская армия была введена в сражение, которое развернули войска 1-го Прибалтийского фронта. Она вместе с 51-й армией двигалась на Шяуляй. Начала бой на литовской земле и наша дивизия, в том числе ее 72-й гвардейский полк, которым командовал гвардии майор Я. II. Коробка (гвардии майор И. Г. Шепелев выбыл по ранению). Пройдены первые километры, освобождены десятки населенных пунктов...

Гитлеровцы принимали все меры, чтобы удержать в своих руках Прибалтику. Они минировали дороги и тропинки, дома и сараи. На каждом шагу нас подстерегали ловушки. С особым упорством противник оборонял каждый выгодный рубеж. А потеряв его, подтягивал новые силы и переходил в контратаки.

Так было и в районе только что освобожденного местечка Укмерге. Против 6-й роты нашего полка в контратаку устремился батальон немецкой пехоты с тремя танками.

В этом бою исключительную отвагу проявил взвод гвардии лейтенанта И. А. Бондаренко, занявший оборону западнее Укмерге на опушке леса. Когда противник подошел к окопу, Бондаренко подбил гранатой идущий впереди танк. Но к окопу приближалась вторая машина. Ей навстречу полетела граната. Иван Арсентьевич поднял для броска и бутылку с горючей жидкостью, но случилось непредвиденное. Фашистская пуля разбила бутылку, и от загоревшейся смеси вспыхнула одежда. Бондаренко превратился в пылающий факел. Однако бойцам взвода, отбивавшим [107] в это время вражескую контратаку, удалось спасти своего командира. Они набросали на него рыхлой земли с бруствера окопа, а затем доставили потерявшего сознание лейтенанта в медсанбат. Только через сутки Бондаренко пришел в себя.

Позднее, уже после войны, Иван Арсентьевич в кругу ветеранов полка рассказывал:

— Придя в сознание, я прежде всего ощутил страшную боль. Слегка притронулся пальцами к лицу — боль еще сильнее. Глаза ничего не видели. Словно током пронзила мысль: «Слепой... Навеки калека?» В терзаниях прошли три дня и три ночи...

Нашему однополчанину повезло: на четвертый день зрение частично вернулось. Но раны заживали очень медленно, несмотря на все старания медиков. Почти пять месяцев он пролежал неподвижно. Все эти месяцы шла борьба между жизнью и смертью. И все же молодой организм взял верх. Полностью восстановилось зрение. А вскоре Иван Арсентьевич начал двигать руками и ногами, смог медленно при помощи медсестры передвигаться с места на место. Потом пошел самостоятельно...

В конце июля 1944 года полки дивизии подошли к городку Рамигала. 72-й гвардейский полк пробивался к местечку Трускава.

Исключительный подъем среди гвардейцев полка в эти дни вызвало переданное по радио сообщение о том, что 17 июля по центральным улицам Москвы под конвоем советских воинов прошли 57 600 немецких солдат, офицеров и генералов, захваченных в плен в Белоруссии.

Диктор читал: «Они победно промаршировали через многие столицы — Варшаву, Париж, Прагу и Белград, Афины и Амстердам, Брюссель и Копенгаген.

Их мечтой было также победоносно пройти по Москве. И вот они шагали по ней, но не как победители, а как побежденные... Около трех часов по 20 человек в шеренге [108] двигались пленные мимо молчавших гневных москвичей, плотными рядами стоявших на тротуарах...»

Агитаторы взводов посвятили этому событию специальные беседы, призывая однополчан к новым подвигам.

Бои за освобождение местечка Трускава отличались особой напряженностью. Расположено местечко на возвышенности, с востока и юго-востока его огибает речушка, за которой на два-три километра раскинулись луга и поля, а потом — лесные массивы. Чтобы ворваться в Трускаву, нужно было пройти поле и луг, форсировать речушку, а затем подняться по крутому берегу и преодолеть каменную кладбищенскую стену.

В ночь на 28 июля полк сосредоточился в лесу, а с восходом солнца после артиллерийской подготовки перешел в наступление. Поле и луг бойцы преодолели без потерь, но на подходе к речке противник открыл артиллерийский и минометный огонь. Гвардейцы начали окапываться.

Но вот командир 9-й роты гвардии старший лейтенант Николай Сергеевич Рукавишников поднял бойцов. Его рота сделала бросок и, форсировав речку, закрепилась на западном берегу. До кладбищенской стены оставалось метров 200. Отделение гвардии старшего сержанта Николая Анацкого, в которое входили Шараф Галанец, Иван Полищук, Федор Сощенко, Петр Хорунжий, Максим Николаенко и Николай Штыколенко, подошло по оврагу вплотную к стене.

Фашисты предприняли две контратаки, пытаясь сбросить в речку роту Рукавишникова, и прежде всего отделение Анацкого. Но гвардейцы стояли насмерть. Метко стреляли пулеметчики — гвардии сержант И. И. Журавлев и гвардии рядовой И. К. Горимов. При отражении двух контратак Журавлев уничтожил из станкового пулемета до 20 гитлеровцев.

К концу дня в роте кончились боеприпасы. Создалась крайне тяжелая обстановка. Рукавишников сообщил об [109] этом командиру полка. Мы с комсоргом полка гвардии старшим лейтенантом Константином Клименковым и пятью разведчиками доставили в роту боеприпасы и медикаменты, невзирая на яростный обстрел врага. И рота удержала занимаемый рубеж.

С наступлением темноты подразделения полка получили пищу и боеприпасы, а с полуночи подтянулись к рубежу роты Рукавишникова. Артиллеристы и минометчики хорошо поддержали пехоту. Под прикрытием их огня гвардейцы вступили к рукопашную схватку с фашистами, оборонявшимися на западном берегу речки. Те не выдержали ближнего боя и по проходам в стене бросились на кладбище.

Преследуя противника, гвардейские батальоны ворвались на кладбище, а затем и в Трускаву. Одновременно с юго-востока по немецкому гарнизону нанесла удар рота автоматчиков, возглавляемая гвардии капитаном М. С. Быковым, а с севера — стрелковая рота 71-го гвардейского полка.

К утру Трускава была освобождена. Гитлеровцы в том бою потеряли свыше 100 солдат и офицеров. Потери понес и наш полк. Тяжело был ранен командир 3-го стрелкового батальона гвардии капитан М. А. Холмогорцев, смертью героев пали командир роты гвардии старший лейтенант Н. С. Рукавишников, гвардии сержанты И. И. Журавлев, И. С. Кашенков, И. Г. Коганов, гвардии рядовые И. К. Горимов, И. Г. Кононыхин, Д. В. Никитин, М. И. Николаенко, Ф. А. Шевченко.

После боя мы похоронили на кладбище в Трускаве однополчан, отдавших жизнь за свободу и счастье литовского народа.

В письме от 3 мая 1975 года председатель Трускавского сельсовета Р. Силивичус сообщил мне, что произведено перезахоронение воинов, погибших при освобождении всех населенных пунктов Кедайняйского района. Они покоятся теперь на одном кладбище в городке Рамигала, где в их [110] честь сооружен памятник. На плитах могил высечены имена. На окраине же местечка Трускава, у кладбищенской стены, возведен памятник воинам 72-го гвардейского стрелкового полка.

В августе противник подтянул свежие танковые и пехотные дивизии и предпринял ожесточенные контрудары в целях ликвидации шяуляйско-елгавского выступа, образовавшегося в ходе наступления войск 1-го Прибалтийского фронта. В отражении этих контрударов участвовали и гвардейцы нашего полка. Они вели тяжелые оборонительные бои под Шяуляем, проявляя величайшую стойкость, мужество и отвагу. Особенно отличились 2-я и 9-я стрелковые роты. Так, 2-я рота, возглавляемая гвардии лейтенантом М. И. Кульковым, 15 августа отразила пять, вражеских атак и удержала занимаемый рубеж. Отличились пулеметчики. Гвардии сержант Степан Косарев из ручного пулемета уничтожил более 20 солдат противника, гвардии рядовой Илья Бережной — 15. Еще в начале первой атаки Бережной был ранен, но весь день оставался в строю, показывая пример самоотверженного выполнения воинского долга.

16 августа враг нанес удар по обороне 3-го стрелкового батальона. Он смял 8-ю роту, а также правофланговую роту соседнего полка и двинулся к Шяуляю.

Командование приняло экстренные меры, и фашисты были вскоре остановлены, но 9-я рота оказалась в окружении. Трое суток она вела бой с превосходящими силами противника. Командир роты гвардии лейтенант Н. А. Иванченко умело расставил пулеметы. Роте помогло и то, что она занимала оборону на высоте, вокруг которой раскинулись болота, непроходимые для танков.

В первый день рота отбила шесть атак. Последняя закончилась рукопашной схваткой. Сам Николай Иванченко уничтожил трех фашистов, его ординарец Иван Мешков — двоих. Автоматчик Иван Полищук получил ранение, но оставался в строю. Гвардии старший сержант [111] Иван Иванов из противотанкового ружья подбил вражеский самолет, бомбивший высоту.

Командир роты дважды посылал связного в штаб полка. Но проникнуть через расположение противника ему не удалось. Положение осложнялось еще и тем, что на исходе были боеприпасы, второй день люди не имели пищи.

На третью ночь в роту добрались два полковых разведчика — гвардии рядовые Владимир Мизонов и Александр Бойко. Они выяснили обстановку для доклада командованию полка. Бойко был ранен, и возвращаться Мизонову пришлось одному.

Сделал он это утром, когда гитлеровцы завтракали. Перед тем как совершить бросок, Владимир снял с себя все лишнее — шинель, сапоги. На голову надел каску, на ноги — две пары носков. Вместо автомата вооружился пистолетом и пятью гранатами без рубашек.

Еще до войны, в школьные годы, Мизонов усиленно занимался физкультурой. В армии он продолжал совершенствовать спортивное мастерство. Теперь все это пригодилось.

Соблюдая осторожность, разведчик вылез из траншеи, прополз по ложбинке до открытой поляны и только тут приподнялся, затем бросился бежать изо всех сил. За считанные секунды Мизонов уже был рядом с вражеским окопом, он кинул в него одну за другой две гранаты, потом швырнул две гранаты в траншею и, перепрыгнув через нее, словно на крыльях, понесся по ничейной полосе.

Прошло десять, двадцать секунд. Гвардеец чутьем бывалого солдата определил тот миг, когда фашисты откроют огонь, и упал на землю. Он не ошибся: пули просвистели над головой. Вскоре открыли огонь и немецкие минометы. Мизонов укрылся в одной из воронок, подождал, пока кончится обстрел, а затем благополучно добрался До своих и доложил командиру полка о положении роты Иванченко.

Днем, когда фашисты обедали, по ним был открыт [112] мощный артиллерийский и минометный огонь. 1-й батальон атаковал вражеские позиции с фронта, а рота Иванченко — с тыла. Сопротивление гитлеровцев было сломлено. Батальон вышел на рубеж, который он занимал до начала контрнаступления противника.

Не добившись успеха, немецко-фашистские войска перешли к обороне. 2-я гвардейская армия предприняла новое наступление и отбросила врага на 15–20 километров от Шяуляя за реку Дубисса, по которой установилась на какое-то время линия фронта.

В сентябре мы готовились к новым наступательным боям. Активно продолжали действовать разведчики. Проникая в расположение врага, они изучали его огневую систему и характер оборонительных сооружений, уточняли состав частей и их численность.

Перед разведчиками нашего полка была поставлена задача по захвату «языка». Командир взвода гвардии лейтенант И. М. Чихарев провел тщательную подготовку к вылазкам в тыл врага. Бывалые разведчики поделились с молодыми боевым опытом. В поисках все они проявили смелость и отвагу. Вновь отличился агитатор взвода Владимир Мизонов. Собирая материал для этой книги, я ознакомился в архиве с наградным листом, приложенным к приказу № 64/И командира 24-й гвардейской стрелковой дивизии:

«Награждаю орденом Красной Звезды Мизонова В. Г., который 11 сентября 1944 года, действуя в группе захвата при разведке боем в районе дер. Джуитки, что юго-западнее г. Шяуляй, одним из первых ворвался в траншею противника и вступил в рукопашный бой. Огнем автомата и гранатами он уничтожил трех гитлеровцев... Своими решительными и смелыми действиями он способствовал захвату «языка» и транспортировке его в расположение своей обороны».

В том же месяце гвардии рядовой Владимир Григорьевич Мизонов за смелые действия в разведке был награжден [113] вторым орденом. В наградном листе к приказу № 64/Н командира дивизии говорится:

«Награждаю орденом Красной Звезды Мизонова В. Г., который вечером 20 сентября 1944 года в составе группы разведчиков (12 чел.), выполняя боевую задачу по захвату контрольного пленного, находился в тылу врага в районе дер. Косцюки (западнее 12 км г. Шяуляй), проявил бесстрашие и находчивость... Гитлеровцы в составе 19 человек шли на передний край обороны для минирования... Мизонов огнем из автомата убил двух немцев и принял непосредственное участие в захвате и транспортировке «языка».

Правительственных наград были удостоены также начальник разведки полка гвардии капитан Г. Н. Павлюк, командир взвода разведки лейтенант И. М. Чихарев, помощник командира взвода гвардии старший сержант А. Н. Манузин, командиры отделений гвардии сержанты М. И. Коростылев, В. И. Совцов, И. Н. Щелканов, гвардии рядовые А. В. Бойко и Б. В. Зарубин.

Благодаря разведке удалось установить, что на нашем участке прорыва главная полоса обороны противника проходила в полутора-двух километрах от реки Дубисса, вдоль ее берега. Немецкое командование всячески старалось скрыть это, дабы сохранить живую силу от артиллерийского удара советских войск. Не вышло!

5 октября войска фронта начали наступление. Оно проходило успешно. Вскоре наша дивизия вместе с другими соединениями подошла к Неману.

В частях 2-й гвардейской армии проходили митинги и собрания, посвященные выходу к государственной границе СССР.

...На поляне, окруженной лесом, выстроился 1-й батальон. Выступает командир батальона гвардии капитан Николай Васильевич Костин. Его моложавое лицо светится радостью, слова звучат торжественно: [114]

— Вы, товарищи, помните вещие слова Василия Теркина: «Срок придет, назад вернемся. Что отдали — все вернем!» Вернули, други вы мои! Вот она, граница! А за ней берлога фашистского зверя — Восточная Пруссия! — Костин поднимает руку и простирает ее на запад, в его голосе чувствуется металл: — Надо начисто уничтожить фашизм. Дело это, друзья мои, нелегкое. Последние бои будут самые тяжелые. И все же я твердо верю, что каждый из нас до конца выполнит свой долг!

На импровизированную трибуну поднимается комсорг батальона Федор Стренин. Он почти на голову выше Костина и, освещенный лучами вечернего солнца, кажется былинным богатырем. Звезда Героя ярко сияет на его гимнастерке. Стренин не спеша вытаскивает из планшетки сложенный вчетверо лист бумаги, развертывает его и говорит тихим голосом:

— Вот послушайте, гвардейцы, что пишут нашему однополчанину рядовому Волкову его земляки: «А еще сообщаем тебе, Григорий Федорович, фашисты перед отступлением согнали всех жителей хутора в колхозный сарай и подожгли его... В сарае сгорели и твои отец и мать...» — Федор кладет листок в планшетку. Лицо его становится бледным и суровым. После минутного молчания он гневно произносит: — Мы отомстим фашистам за все их злодеяния на советской земле. Наш долг — растоптать змеиное гнездо! Пусть трепещут гитлеровские изверги! Но мы, дорогие товарищи, не будем забывать, что Красная Армия воюет с фашизмом, а не против немецких детей, женщин и стариков... [115]

Кенигсберг взят!

В конце 1944 года 2-я гвардейская армия вошла в состав 3-го Белорусского фронта, перед которым стояла сложная и очень важная задача — во взаимодействии с войсками других фронтов сокрушить врага в Восточной Пруссии.

Готовясь к наступательной операции, командиры и политработники развернули обучение молодых бойцов. Состоялись командно-штабные учения. Широким фронтом велась политическая работа. Личному составу разъяснялись благородные цели Советской Армии, ее освободительная миссия. Особое внимание обращалось на воспитание воинов в духе советского патриотизма и пролетарского интернационализма, на установление правильных взаимоотношений с немецким населением.

Агитаторы взводов, отделений и расчетов провели десятки бесед о зарождении и развитии германского милитаризма, в частности, о том, как Восточная Пруссия, возникшая в XIII — XIV веках на захваченных землях восточных славян, литовцев и поляков, была превращена в военный плацдарм, с которого на протяжении многих [116] веков осуществлялись разбойничьи походы против славянских и прибалтийских народов. В беседах подчеркивалось, что с приходом к власти фашизма в Восточной Пруссии были созданы военные заводы, аэродромы, казармы и склады, проложены железные дороги и автострады, что даже дома в городах, поселках и хуторах строились с таким расчетом, чтобы их легко можно было переоборудовать в опорные пункты.

Итак, перед нами была цитадель воинствующего пруссачества, милитаризма и гитлеровского фашизма.

Бои за прорыв вражеской обороны начались 13 января 1945 года. В числе других армий 3-го Белорусского фронта наступала и 2-я гвардейская. Находясь на правом фланге армии, 24-я гвардейская стрелковая дивизия, которой теперь командовал гвардии полковник П. Н. Домрачев{12}, форсировала реку Роминте и овладела крупным опорным пунктом противника Перкаллен.

Мужество и отвагу в бою за этот город проявили гвардейцы 1-го стрелкового батальона. Они первыми ворвались в Перкаллен. Бой был жарким и коротким. Особенно храбро дрались бойцы взвода гвардии лейтенанта Мамии Абутидзе. В рукопашной схватке, действуя гранатами, штыками и прикладами, гвардии старшина Иван Козлов, гвардии сержанты Петр Алфимов и Семен Мельников, гвардии рядовой Петр Матвеев уничтожили 34 солдата и офицера противника, захватили 20 пленных и трофеи.

Протаранив один за другим мощные рубежи немецкой обороны, советские войска расчленили восточнопрусскую группировку противника на три части и к середине февраля 1945 года вышли в район Кенигсберга.

Вражеское командование предпринимало отчаянные попытки, чтобы предотвратить окружение фашистской [117] цитадели. 19 февраля оно бросило в бой свежие танковые, пехотные и артиллерийские части, использовало корабельную артиллерию. Развернулись ожесточенные бои.

Роты нашего полка за день отразили пять вражеских контратак. Но силы были неравными. И при шестой контратаке кое-кто из молодых не выдержал, начал отходить. Чтобы спасти положение, в роты направились все, кто в это время оказался на НП командира полка: замполит гвардии подполковник Е. И. Розенцвайг, начальник штаба полка гвардии капитан П. В. Ковалев, парторг гвардии майор А. А. Абрамчиков. Они с оружием в руках возглавили атаки.

В тот день геройски погиб парторг полка А. А. Абрамчиков. Алексей Андреевич работал шахтером, в последние десять лет перед войной — парторгом шахты. Учитывая пожилой возраст — ему уже было около пятидесяти, — его отзывали на партийную работу в Донбасс. Но Абрамчиков решительно заявил:

— Поеду вместе со всеми, когда победоносно закончим войну...

В полку его любили, видели в нем человека душевного, храброго, заботливого. Вот и в том, последнем бою Абрамчиков действовал уверенно. Первому бойцу, поравнявшемуся с ним, он сказал:

— Спокойно, солдатик. Ложись вот здесь, за бугорком, и окапывайся!

Сам Алексей Андреевич с колена открыл огонь по гитлеровским автоматчикам. Справа и слева от него начали ложиться бойцы. Окопавшись, они открыли огонь. Так возник новый рубеж, на котором был остановлен враг.

Фашистские автоматчики притихли, но артиллеристы и пулеметчики продолжали вести огонь, не давая поднять головы.

Солдат справа от Абрамчикова был ранен в руку. Алексей Андреевич подполз к нему, сделал перевязку. Возвращаясь в свой окопчик, он неосторожно приподнял [118] голову, и этого оказалось достаточно — пуля попала в висок. Не дошел мужественный коммунист до Кенигсберга. Здесь, на своем последнем рубеже, он остался навечно...

Получив подкрепление, полк снова двинулся вперед. Вскоре он занял огромный массив соснового леса. Однако дальнейшее продвижение застопорилось из-за яростных контратак противника.

На опушке леса стоял один-единственный трехэтажный дом, обнесенный садом. В 200–250 метрах от дома, непосредственно в поле, изрезанном канавами, заняли оборону батальоны полка. С утра пошел снег, а после обеда он сменился дождем. Люди промокли до нитки. А впереди ночь. Что делать? Командир полка гвардии майор А. Л. Бельчиков{13} решил использовать для укрытия трехэтажный дом. Хозяйственники батальонов быстро установили «буржуйки», растопили их, и, как только наступила ночь, подразделения поочередно, одно за другим, стали сушить одежду и обувь. А мы, политработники и штабные офицеры, оставались в траншеях: обеспечивали бдительное несение службы боевым охранением.

Утром я вернулся на КП полка, располагавшийся в подвале дома. Под лестничной клеткой нашел свободный уголок и, не снимая фуфайки и ватных брюк, прилег и тут же заснул.

Не прошло и десяти минут, как почувствовал, что какая-то сила подбросила меня. Очнувшись, попытался подняться, но не тут-то было: ноги были чем-то крепко прижаты. Вокруг стоял мрак, слышались стоны, пыль запорашивала глаза, забивала нос, уши... Достал из кармана электрический фонарик и осветил пространство. Комната, где размещался КП, была завалена обломками обрушившегося потолка. [119]

Постепенно высвободил ноги, придавленные кирпичом. Помог выбраться из-под завала командиру полка. Вместе с ним начали оказывать помощь начальнику связи гвардии капитану А. С. Сенцову и работнику штаба гвардии лейтенанту В. А. Косареву.

Тем временем батарейка моего фонарика села и наступила темнота. Действовать пришлось на ощупь. Выяснилось, что ноги Сенцова и Косарева были придавлены огромными железными балками. Сдвинуть балки, тем более приподнять их, мы не смогли. Косарев стонал все громче. Сенцов молчал и только время от времени скрежетал зубами. А что мы могли сделать?

Прошел час, другой... Косарев попросил, чтобы мы его пристрелили: нет сил терпеть боль. Я принялся уговаривать Косарева, пытался отвлечь его, а Сенцов сказал прямо:

— Успеем, Вася, это сделать. Не торопись, терпи, будь настоящим мужчиной!

Дышать становилось все труднее — не хватало воздуха. И все же нас больше всего волновало, что делается в батальонах. Не перешел ли противник в наступление? Ведь он, видя, что дом подорван, не мог не догадаться, кто находился в нем...

И вдруг послышались удары лома, звон и скрежет лопат. Нас откапывают! Но кто — свои или враги? Мы приготовили пистолеты. Ждем. Время движется томительно медленно. С каждым ударом лома и звоном лопаты напряжение нарастает...

Наконец появилась узкая щелочка. Через нее пробился дневной свет. Послышалась русская речь. Через двадцать — тридцать минут отверстие настолько расширилось, что в него мог протиснуться человек. Первым выбрался командир полка, его подхватили сильные руки товарищей. За ним и я оказался на свободе.

По-весеннему светило солнце, легкий морозец сковал землю, а вокруг родные лица гвардейцев-однополчан. [120]

Среди них начальник политотдела дивизии гвардии подполковник Н. Д. Ермоленко.

Раскопки продолжили. Только через два часа нам удалось вытащить Сенцова и Косарева.

У Сенцова оказалась раздробленной правая нога, у Косарева — обе ноги... Дорого обошлась нам оплошность саперов, которые не смогли обнаружить мину замедленного действия, заложенную гитлеровцами под дом.

* * *

Чем ближе к Кенигсбергу, тем ожесточенней становились бои. И шли они не только на земле и в воздухе, но и под землей. Да, именно под землей. Об этом свидетельствует военный журналист Василий Величко, побывавший в те дни в нашем полку.

«На подступах к Кенигсбергу — леса и болота, болота и леса. Внешне леса мирные, обычные. Но когда гвардейцы вступили в них, то встретили много невиданного...

Батальоны полка Александра Бельчикова прочесывали лес. И вдруг комбату Алексею Канаеву докладывает разведчик Черкасов: «Под землей люди».

Гвардейцы бросились в бункера, а оттуда в темные галереи подземелий... Там обширные, бесконечные цехи военного завода, а в цехах ряды зеленых пулеметов и пушек...

И вспыхнул бой уже под землей. И у тех, кто продолжал бой на поверхности, в лесу, отдавался в ногах, во всем теле гул подземного боя, непривычный, скребущий по сердцу.

Через час-полтора, черные, мокрые от пота, выскочили гвардейцы из-под земли уже в другом конце леса.

Так гвардия шла вперед, на запад поверху в лесу и под землей, под корнями леса!

В лесах под Кенигсбергом в подземелье немцы создали [121] огромные заводы, склады, тайные убежища, но и они не помогли»{14}.

К началу марта 1945 года войска 3-го Белорусского фронта вплотную подошли к Кенигсбергу, блокировали его и начали подготовку к штурму.

Вновь, как и перед освобождением Крыма, в полках нашей дивизии были созданы штурмовые отряды и группы. Дни и ночи проходили в учебе, тренировках. Учились рукопашному бою и разминированию, умению бросать гранаты в окна, двери и амбразуры, забираться по трубам и веревочным лестницам на крыши домов, проникать в окна вторых и третьих этажей, резать проволоку, преодолевать рвы, каналы и другие водные преграды...

Командиры и политработники организовали пропаганду опыта участников боевых действий в городах и поселках, а на страницах армейской газеты печатались статьи под рубрикой «Овладевай мастерством уличного боя». В беседах агитаторов приводились примеры боев в городах за кварталы, дома, этажи, лестницы, подвалы и чердаки.

В памятках-листовках, специально изданных для штурмовых отрядов и групп, освещались действия в бою артиллеристов и минометчиков, пулеметчиков и автоматчиков, саперов и связистов, снайперов и санитаров. Особое внимание уделялось взаимодействию штурмовых групп с танкистами, а также с авиацией.

Агитаторы взводов, отделений и расчетов, как всегда, несли двойную нагрузку: наряду с боевой подготовкой они проводили беседы на политические темы.

Политработники полков, находившихся во втором эшелоне, дни и ночи проводили в штурмовых отрядах и группах. Здесь они выступали с лекциями и беседами, вели организаторскую работу, помогая командирам в подготовке личного состава к боям. [122]

30 марта я находился во 2-м штурмовом отряде гвардии майора Михаила Сергеевича Осинцева. В тот день почти непрерывно шел дождь со снегом, завывал холодный ветер. Беседы с людьми, как правило, проводились под крышей. Вечер застал меня в 6-й роте. Одна из групп этой роты — группа гвардии лейтенанта Василия Соколова — размещалась в большом доме хутора. Ее я нашел в гостиной. В мягких креслах сидело десятка два солдат и сержантов. Все они были в новеньком обмундировании, в начищенных до блеска сапогах, аккуратно подстрижены и выбриты, как будто приготовились к параду. Перед ними висела во всю стену карта третьего рейха, сохранившаяся после бегства хозяина дома. Достаточно было одного взгляда, чтобы заметить, что на карте отражались события осени 1942 года, когда фашистская армия находилась под Мурманском и Ленинградом, Воронежем и Сталинградом, Элистой и Моздоком, Орджоникидзе и Туапсе...

Возле карты, освещенной керосиновой лампой, с указкой в руках стоял плотный, среднего роста, черноволосый сержант. Это агитатор Тулен Кабилов. На его пухлых губах и обветренном бронзовом широкоскулом лице сияла озорная улыбка. Кабилов рассказывал:

— Вы, товарищи, спрашивали о Кенигсберге. Сегодня нам о нем на семинаре много говорили. На русском языке это слово означает «королевская гора». Основан в четырнадцатом веке. За шесть веков стал крупным городом. Сейчас имеет более тысячи кварталов общей площадью около двухсот квадратных километров. В 1941 году в Кенигсберге проживало 350 тысяч человек. Расположен он по обоим берегам судоходной реки Прегель. Дома Кенигсберга каменные и кирпичные. Большинство их приспособлено для обороны. Кроме того, он имеет девять фортов, сотни дотов, дзотов, бункеров и бомбоубежищ, связанных между собой траншеями и подземными ходами сообщения. Так что его можно с полным основанием назвать [123] крепостью. К тому же вокруг города-крепости, в трех — пяти километрах, размещены еще пятнадцать фортов, между которыми доты и дзоты, минные поля, противотанковые рвы, проволочные заграждения...

Гвардии рядовой Иван Редок, подняв руку, сказал:

— Не ясно!

— Что тебе не ясно, Ваня? Говори.

— Ты вот говоришь о дотах, дзотах, траншеях... Все это мы видели. Знаем, что к чему. А вот форты — впервые слышу. Что это, Тулен? Расскажи, если знаешь...

— Хорошо. Слушайте. Если посмотреть на форт сверху или со стороны, то увидишь только красивый холм, покрытый деревьями. А вот загляни под эту рощу — и увидишь там двухэтажное, а то и трехэтажное сооружение из камня, кирпича и железобетона. Это и есть форт. Площадь его от пяти до десяти гектаров, гарнизон — до пятисот человек. На их вооружении два-три десятка пулеметов, столько же орудий и минометов. Стены фортов имеют двух-трехметровую толщину. В стенах амбразуры и капониры для пушек и пулеметов, внутри — казармы, склады боеприпасов и продовольствия, колодцы с питьевой водой, госпиталь, радиостанции и электростанции. Вокруг фортов — одетые в гранит и бетон рвы шириной в двадцать — тридцать метров и глубиной до пяти метров. Они наполовину заполнены водой. Между фортами и перед ними — доты, дзоты, противотанковые рвы и надолбы, минные поля, проволочные заграждения... — Кабилов достал из кармана брюк белоснежный платок, вытер пот с лица и пристально посмотрел в лица своих притихших слушателей. Улыбнувшись, спросил: — Что, страшно стало?

Сержант Иван Лазарев, не поднимаясь, заметил:

— Зверь, конечно, серьезный. Его не стыдно испугаться, но...

Агитатор поднял руку, как бы защищаясь от словоохотливого друга, остановил его:

— Да, такого зверя рогатиной не возьмешь. Но в таких [124] случаях украинцы говорят: «Не так черт страшен, как его малюют...» Дело в том, друзья, что эти чудовища имеют и ахиллесову пяту. Во-первых, их пушки и пулеметы могут вести огонь только на близкое расстояние, так как находятся в низко расположенных амбразурах и капонирах; стрелять мешает высокий земляной вал, сооруженный вокруг рва. Во-вторых, стоит только овладеть тыловым входом в форт или хотя бы разрушить его бомбой, миной или снарядом, как гарнизону форта каюк: он в ловушке! — Агитатор снова обвел глазами слушателей и продолжал: — Вот я вас спрашиваю теперь. Можно ли считать, что крепость Кенигсберг со всеми своими фортами, дотами, дзотами неприступна, как хвастливо заявляют фашисты? Нет! Ее можно взять! Почему я это утверждаю? Ну, прежде всего потому, что сейчас сорок пятый год, а не сорок первый. Для штурма города-крепости сосредоточены огромные войска, которые возглавляет Маршал Советского Союза Василевский{15}. По данным разведки, наши войска значительно превосходят противника в технике. Боеприпасов у нас предостаточно! 43-я армия, в состав которой теперь входит и наш 13-й гвардейский стрелковый корпус, на один километр фронта имеет более 250 артиллерийских и минометных стволов! Что это значит, вы, надеюсь, понимаете. Дорогу нам будет прокладывать огонь артиллеристов, минометчиков, бомбовые удары летчиков, а сопровождать — танкисты и саперы. Но тут и мы, гвардейская пехота, не должны оплошать. Наш долг — в полной мере использовать пулеметный и автоматный огонь, а также карманную артиллерию. Будем помнить добрый совет героя Сталинграда генерала Василия Ивановича Чуйкова. А он, как известно, учил: «Перед атакой захвати 10–15 гранат, врывайся в дом вдвоем [125] — ты и граната! Оба одеты легко: ты без шинели, граната без рубашки. Впереди граната, за ней пуля автомата, а потом и ты с прикладом и лопаткой, финкой и пистолетом...»

Кабилов ответил на вопросы солдат, дал им еще ряд советов, связанных с подготовкой к штурму крепости.

Таких бесед, предметных и целеустремленных, агитаторы в те дни провели немало.

...Четверо суток артиллерия методично разрушала долговременные сооружения противника. А утром 6 апреля началась артиллерийская подготовка наступления, в которой участвовало более 5 тыс. орудий и минометов. Удары по врагу наносила и авиация. Вздрагивала и качалась под ногами земля. Багровое пламя в траурной кайме дыма и пыли поднималось над городом-крепостью.

В 12 часов дня в полосе нашего корпуса вслед за огневым валом двинулись штурмовые отряды 33-й и 87-й гвардейских стрелковых дивизий. За сутки ожесточенных боев они прорвали первую позицию обороны врага и, форсировав канал Ланд-Грабен (ныне река Голубая), подошли с севера к пригородным поселкам Кенигсберга.

Во второй половине дня 7 апреля в район боевых действий корпуса была выдвинута и наша дивизия. Она штурмовала кварталы поселка Иудиттен (ныне Менделеево).

В 10 часов 8 апреля на острие главного удара корпуса вышел 72-й гвардейский стрелковый полк. Справа от нас продолжали наступление штурмовые отряды 71-го гвардейского полка, слева — отряды 33-й гвардейской дивизии.

В центре нашего полка шел штурмовой отряд гвардии майора М. С. Осинцева — опытного и осмотрительного командира. Он двигался по Родерштрассе (ныне улица Белинского), пересек поперечную улицу (ныне Красносельская) и вышел к оврагу.

В полдень штурмовые отряды полка, преодолев овраг, пересекли широкую улицу (ныне проспект Победы) и [126] ворвались в кварталы собственно Кенигсберга (ныне район между проспектом Победы и улицами Радищева и! Харьковской). 71-й и 70-й гвардейские полки прорвались! с северо-запада на территорию вагоноремонтных мастерских и станции Прегель.

Таким образом, первая задача корпусом была выполнена: железная и шоссейная дороги, связывавшие Кенигсберг с Земландским полуостровом, перерезаны.

В кварталах города штурмовые отряды вели стремительные атаки, которые отличались мощью огня, смелостью и находчивостью гвардейцев.

В каждом квартале противник имел по нескольку опорных пунктов, созданных в крупных, как правило, угловых зданиях. В окнах этих зданий на всех этажах были установлены пулеметы и даже пушки. Взять такие опорные пункты было непросто. Но гвардейцы находили уязвимые места, действовали не в лобовую, а в обход, пробивались с тыла.

В 1-м штурмовом отряде, наступавшем левее отряда Осинцева, успешно действовало отделение, возглавляемое гвардии сержантом Василием Дедиком, комсоргом и агитатором 3-й стрелковой роты. Бойцы отделения проникли в расположение опорного пункта через соседние дворы. В рукопашной схватке гвардейцы перебили 18 фашистов. 10 немецких солдат были захвачены в плен. Василий Степанович Дедик за отвагу и находчивость был удостоен ордена Славы I степени и стал полным кавалером этого почетного солдатского ордена.

На пути отряда Осинцева в одном из кварталов оказалось два опорных пункта: один — в здании церкви (ныне клуб вагоностроительного завода), а другой — в четырехэтажном угловом доме (ныне средняя школа № 14).

Опорный пункт в здании церкви был блокирован штурмовыми группами 4-й роты. И они сразу же овладели им. А вот штурм другого опорного пункта продолжался. После того как из строя выбыли офицеры, штурмовые [127] группы возглавили гвардии сержанты Иван Лазарев и Тулен Кабилов. Пробирались они дворами, прикрываясь пристройками и заборами. И вот гвардейцы у цели. Перед ними огромный дом, ощетинившийся пулеметами.

Тем временем расчеты Василия Гаражи и Ивана Семиглазова подтащили пушки и открыли огонь прямой наводкой по верхним этажам дома. От первых же снарядов полетели куски камня и черепицы, рухнул угол дома.

Под прикрытием артиллерийского огня бойцы группы Лазарева добежали до левого крыла здания, пустили в ход гранаты, пробили дверь запасного входа и ворвались в подвал и на первый этаж. Группа же Кабилова атаковала нижние окна правого крыла: Итжанов и Редок бросились через пролом в подвал, а Кабилов, Архипов, Биба, Сопин и Мехоношин — на первый этаж.

С верхних этажей на Кабилова и его солдат набросились десять гитлеровцев — началась рукопашная. Гитлеровцы не выдержали. Потеряв троих убитыми, они бросились по коридору, но пули гвардейских автоматов скосили их.

Группа Кабилова прорвалась на второй и третий этажи. Здесь она встретилась с группой сержанта Лазарева. Гвардейцы стали действовать сообща. Ряды наших воинов редели, но их боевой порыв не снижался.

Закончив прочесывание четвертого этажа, Тулен Кабилов и Михаил Сопин проникли на чердак. В проломе крыши Тулен поднял на длинном древке флаг. Это был уже пятый флаг, укрепленный агитатором Кабиловым на зданиях опорных пунктов, взятых при участии его штурмовой группы в Кенигсберге.

В широком коридоре первого этажа гвардейцы сосредоточили пленных, захваченных в доме. Их оказалось 17 человек.

Пока отправляли пленных на сборный пункт, в коридор вбежал боец Редок. Он доложил: [128]

— К зданию подходят фашистские танки с автоматчиками!

Тулен Кабилов бросился к выходу. На площади перед домом он увидел два танка. За ними двигалась самоходка, бежали, ведя огонь, десятка три вражеских автоматчиков.

Орудийные расчеты Василия Гаражи и Ивана Семиглазова, находившиеся в 100–120 метрах от площади, уже вели огонь. На глазах у Тулена были подбиты оба танка, но самоходка продолжала двигаться прямо на артиллеристов. Снаряды ударялись о броню «фердинанда», взрывались, но не причиняли ему вреда. Кабилов понял: кончились подкалиберные снаряды, а обычными бронированную машину не возьмешь. Над артиллеристами нависла опасность. Еще две-три минуты — и они будут раздавлены.

Коммунист Кабилов решил спасти товарищей. Он вытащил из вещмешка противотанковую гранату и, невзирая на огонь вражеских автоматчиков, кинул ее под днище самоходки. Раздался оглушительный взрыв — «фердинанд» вздрогнул, из него вырвались языки пламени.

В этом поединке Тулен Кабилов погиб — его тело было изрешечено десятками пуль и осколков. Но подвиг этого любимца полка звал гвардейцев вперед. И они упорно продвигались вверх по улице (ныне Вагоностроительная), туда, где уже слышны были выстрелы приближавшихся с юга бойцов 11-й гвардейской армии.

13-й гвардейский стрелковый корпус прорвался через городские районы. Его 24, 33 и 87-я гвардейские дивизии, опрокинув противостоящие части фашистов и захватив тысячи пленных, соединились с 11-й гвардейской армией. Наш 72-й гвардейский полк соединился с 49-м гвардейским. Это произошло возле большого двухэтажного дома (ныне кинотеатр «Победа»). Бойцы восторженно скандировали: «Слава советской гвардии! Ура!» На глаза навертывались слезы радости. [129]

Вечером 8 апреля полки нашей дивизии были выведены из боя. Теперь они поэшелонно оседлали дорогу, ведущую из Кенигсберга в военно-морскую базу Пиллау (ныне Балтийск).

А тем временем кольцо окружения кенигсбергского гарнизона неумолимо сжималось. В этих условиях элита гарнизона попыталась вырваться из города-крепости. Во втором часу ночи танковая колонна гитлеровцев оттеснила подразделения соседней дивизии и начала таранить оборону нашего полка. Положение создалось критическое. Комсорг полка гвардии старший лейтенант Константин Евстафьевич Клименков, находившийся в то время на огневых позициях артиллерии, рассказывал:

— Фашистская колонна шла прямо на нас. Вот уже головные танки подошли почти вплотную к орудиям Василия Гаражи, Ивана Семиглазова и Виктора Трегубова. Их расчеты открыли беглый огонь. С первых же выстрелов два танка и несколько бронетранспортеров загорелись, но продолжали двигаться вперед, освещая дорогу, идущую под уклон.

Артиллеристов поддержали стрелки, занимавшие оборону вдоль дороги. Они вели прицельный огонь по гитлеровцам, выпрыгивавшим из горящих машин...

Клименков выдвинулся к колонне и бросил противотанковую гранату. Один из танков загорелся. Примеру комсорга последовал телефонист гвардии рядовой Владимир Гайсин. Он тоже кинул гранату, подбив ею бронетранспортер.

Бой был скоротечным. Вражеская колонна все же проскочила участок обороны нашего полка, оставив в кюветах десять горящих танков и бронетранспортеров и свыше пятидесяти трупов гитлеровцев. Основная же часть машин продолжала бросок...

У железнодорожного переезда колонна налетела на оборонительный рубеж 70-го гвардейского полка. Для командира полка гвардии майора С. П. Буткевича это был [130] последний бой. Случилось так, что танковая колонна прорвалась к КП полка. В расчете находившегося здесь орудия выбыли из строя одновременно и командир и наводчик. Тогда Буткевич и его ординарец гвардии сержант Казаков встали к орудию и открыли огонь. Они подбили танк и два транспортера, но в схватке с бронированными машинами погибли и сами.

Сергей Петрович Буткевич прошел вместе с Александром Казаковым огромный путь: от Ленинграда — через сталинградские, донские и украинские степи, литовские леса и болота — до Кенигсберга. Их связывала крепкая дружба...

Что до вражеской танковой колонны, то она была полностью уничтожена соседними артиллерийскими и пехотными подразделениями. Ей так и не удалось вырваться из Кенигсберга.

Утром 10 апреля остатки вражеских войск капитулировали. В городе было пленено 92 тыс. немецких солдат и офицеров.

Мы гордились тем, что и наш полк отличился в боях. Он получил почетное наименование «Кенигсбергский». Более трехсот его воинов были награждены орденами и медалями, а гвардии сержант Тулен Кабилов посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.

Установилась солнечная погода. Природа, казалось, радовалась нашей победе.

Оценивая штурм Кенигсберга, «Правда» писала: «Эта операция — одна из крупнейших в нынешней войне — всегда будет служить примером всепобеждающей силы советского военного искусства, талантливости и зрелости нашего генералитета, боевого мастерства и отваги воинов Красной Армии...»{16} [131]

Вспоминая, как вместе сражались...

Удивительно быстро, словно на могучих крыльях, пролетели десятилетия. Там, где гремели бои, люди теперь выращивают хлеб, воздвигают новые заводы и города. Но память о священной войне, которую вела Советская Родина против гитлеровского фашизма, о героях и подвигах живет в благородных человеческих сердцах. Она, эта память, передается от поколения к поколению.

Традиционными стали встречи однополчан. Ветераны 72-го гвардейского стрелкового Кенигсбергского полка впервые встретились в Днепропетровске в канун 50-летия Великого Октября. В просторной квартире Алексея Алексеевича Гаркуши, командира минометной роты и участника Парада Победы, собрались Михаил Сергеевич Осинцев, Иван Арсентьевич Бондаренко, Александр Денисович Абрамчук, Михаил Иванович Кульков, Михаил Сергеевич Быков, Григорий Семенович Волошин...

Признаться, для многих из нас явилось неожиданностью, когда Бондаренко, обнимая хозяина дома, назвал его своим спасителем.

— Прими, Алеша, от меня и семьи моей памятный подарок, — добавил он, вручая Гаркуше золотые часы. [132]

Недоумевал и отец Алексея:

— Что же это вы, соколы, не раскроете свои тайны?

И Бондаренко рассказал:

— Произошло это в Восточной Пруссии в феврале 1945 года. Я только что возвратился из госпиталя, определился в девятую стрелковую роту. И сразу же в бой. Наш полк в ходе наступления под местечком Капельбудде прорвался к Балтийскому морю. Противник предпринял три контратаки, но мы устояли, хотя и понесли потери. А под вечер, получив подкрепление, гитлеровцы при поддержке корабельной артиллерии снова перешли в контратаку. По приказу командира полка мы отходили к лесу, занимали более выгодный рубеж. И тут разорвался снаряд. Ординарец был убит, а я получил ранения в ноги и руку. Ночь, а я один. Без посторонней помощи двигаться не могу, тем более что предстояло переправляться через канал. Ну, думаю, пропал.

Мы слушали Бондаренко, затаив дыхание. Отпив глоток минеральной, он продолжал:

— Мои размышления нарушил шорох. Вижу, приближается человек. Кто он? Свой или враг? Вынимаю здоровой рукой пистолет, досылаю патрон в патронник... Узнаю: да это же Алексей, командир минометной роты. «Что с тобой?» — спросил он меня. И, убедившись, что я ползти не могу, взвалил меня на плечи. Мокрые и обессиленные, мы выбрались на противоположный берег. Но отдыхать нельзя: немецкие автоматчики уже подходили к каналу. Выбиваясь из сил, Алексей дотащил меня до опушки леса. Оборону здесь занимал взвод гвардии младшего лейтенанта Михаила Старосельцева. Его солдаты доставили меня в полковой медицинский пункт...

Отец подошел к Алексею, обнял его, крепко поцеловал и сказал:

— Молодец сынок!

Участники встречи тепло вспомнили тех, кто не дошел до победы, — Аркадия Ивановича Стрельцова, Сергея [133] Петровича Буткевича, Василия Кузьмича Теплякова, Владимира Григорьевича Мизонова, Ивана Васильевича Крутикова...

Почти ежегодно собираются ветераны в Вологде, где формировалась 111-я стрелковая (24-я гвардейская) дивизия. Нас, фронтовиков, покоряют и гостеприимство вологжан, и природа этого чудесного уголка России. Кстати, здесь, в Вологодской области, живут и трудятся многие из тех, кто летом 1941 года составил костяк дивизии, кто своими боевыми подвигами умножал ее славу. В их числе и Анатолий Семенович Дрыгин. В дивизии он прошел путь от политрука роты до командира стрелкового полка. После войны, демобилизовавшись, Анатолий Семенович работал директором совхоза. Теперь он — первый секретарь обкома партии, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР. Несмотря на огромную занятость, А. С. Дрыгин поддерживает постоянную связь с однополчанами. При его непосредственном участии ветераны собрали большой материал о боевом пути дивизии, в результате чего была издана книга{17}.

Многим из нас хотелось побывать в местах, где проходили тяжелые бои. Совет ветеранов 2-й гвардейской армии и совет ветеранов дивизии организовали несколько таких поездок. Особенно памятной была встреча в Севастополе, состоявшаяся в честь 25-летия освобождения города. Сюда съехалось свыше пяти тысяч защитников и освободителей крымской земли.

Подъезжая к Севастополю, каждый из нас задавал себе вопрос: кого же удастся увидеть из однополчан? И вот площадь Нахимова, где выстроились автобусы Для гостей. Вхожу в автобус, на трафаретке которого указан номер родной дивизии. Всматриваюсь в лица пассажиров. Узнаю Алексея Степановича Канаева. Это под его [134] командованием стрелковый батальон одним из первых в дивизии прорвался на Мекензиевы горы, а затем и в Северную бухту. Комбат получил тогда одиннадцатое за время войны ранение, но руководил боем. За этот подвиг гвардии капитан Канаев был награжден орденом Богдана Хмельницкого. Обнимаемся, целуемся, плачем от радости.

В автобусе же встречаю солдата-артиллериста 76-мм батареи полка Ивана Васильевича Нижутина, автоматчиков Сергея Дмитриевича Сиднева и Ивана Леонтьевича Полищука, а также моего наставника Демьяна Савельевича Авдеенко.

Едем по местам боев. И все чаще раздаются возгласы: «А помнишь?..» Колонна автобусов, проскочив городские принарядившиеся улицы, вырывается на окраины Севастополя...

А вот и Бельбек! Теперь это село Фруктовое, земли совхоза имени Софьи Перовской. «Долина мужества», так мы называли ее в мае 1944 года, превращена в долину садов и виноградников.

На склонах Мекензиевых гор, на полянах высятся монументы в честь соединений, штурмовавших эти горы.

Окопы, траншеи, воронки зарубцевались, засыпались землей. Вокруг зеленая трава, кустарник, лес. И не верится, что четверть века назад эта земля была перепахана снарядами и минами.

Более 20 километров мы проехали и прошли по местам боев на Бельбеке, потом прибыли в Северную бухту. Здесь, на высоком каменистом берегу, сооружен монумент воинам 2-й гвардейской армии, освобождавшим эту часть города. На монументе высечено: «В груди великого города будет вечно биться сердце русской славы». На другой стороне — гвардейский знак и слова: «Гвардейцам, героям Севастополя. 9 мая 1944 года».

У памятника собрались сотни севастопольцев: школьники, студенты, рабочие, служащие. Они возложили к [135] подножию монумента живые цветы, венки от различных организаций города, пригородных совхозов и колхозов. Венки и цветы возложили также ветераны 2-й гвардейской армии. Затем состоялся митинг, посвященный 25-летию освобождения Севастополя.

В те дни мы побывали на Перекопе и Ишуньских позициях, на Чатырлыке и у Каркинитского залива. Впечатляющими были встречи с трудящимися Севастополя, с учащимися школ и студентами вузов, с моряками Краснознаменного Черноморского флота.

В городе-герое нет предприятия или учебного заведения, где бы не было музея, комнаты боевой славы. На улицах и площадях, в скверах и парках десятки памятников, мемориальных плит. Да, Севастополь помнит своих защитников и освободителей.

В апреле 1975 года состоялась встреча ветеранов нашего полка в Калининграде (бывш. Кенигсберг). Как и тридцать лет назад, здесь стояла холодная и дождливая погода.

Вместе с М. Ф. Абутидзе, И. Л. Полищуком, С. Д. Солощенко и М. М. Старосельцевым я прошел по местам боев в самом городе и на подступах к нему. Не скрою, теперь мы и сами удивлялись, как смогли взять форты, доты и другие мощные укрепления. Думалось: какой же мерой человечество должно отблагодарить советских воинов, принесших мир народам нашей планеты!

Нас радовало, что центр Калининграда отстроен заново. Теперь здесь прекрасные многоэтажные дома современного типа. Окрашенные в розовый или янтарный Цвет, они выглядят красиво и молодо. И лишь в стороне от центра высятся восстановленные после войны старые островерхие кирпичные здания.

В городе сотни скверов, парков, озер, нарядных улиц в площадей. Калининград занимает первое место в Советском Союзе по зеленым насаждениям. Их здесь на [136] каждого жителя приходится около 100 квадратных метров.

С большим волнением мы прошли по улице Радищева, в районе которой пал смертью героя наш однополчанин. На четырехэтажном здании средней школы № 14 установлена мемориальная доска в его честь. Надпись гласит: «Герой Советского Союза гвардии сержант Кабилов Тулен 8 апреля 1945 года первым ворвался в этот район. Вместе с бойцами своего отделения успешно отразил контратаки врага, чем обеспечил наступление роты и соединение ее с войсками, наступающими с юга».

Через квартал от школы на проспекте Победы, на здании кинотеатра «Победа», — также мемориальная доска, на которой начертаны слова: «В этом районе города 8 апреля 1945 года войска генерал-полковника Галицкого К. Н., наступавшие с юга, соединились с войсками генерал-лейтенанта Белобородова А. П., наступавшими с северо-запада, и завершили окружение Кенигсбергской группировки немецких войск».

Речь идет об 11-й гвардейской и 43-й армиях, соединившихся на этом участке. Хочется добавить, что в 43-й армии на острие атаки были воины 72-го полка 24-й гвардейской дивизии 13-го гвардейского корпуса.

В университете, в средних школах и на заводах, где нам приходилось бывать, мы видели комнаты или уголки боевой славы. А один из траулеров рыболовецкого флота носит имя героя нашего полка Тулена Кабилова. Кстати замечу, этот траулер из года в год перевыполняет план.

С чувством законной гордости прочли мы символические слова, высеченные на стелах, которые установлены в одном из парков Калининграда:

В славном сорок пятом
Ты пришел солдатом
К берегам Прибалтики, русский человек.
И сказал: «Довольно! Чтобы не быть войнам,
Пусть земля Советская будет здесь навек!..» [137]

Тридцатилетие Победы я встречал в Ленинграде. Несколько дней ездил и ходил по местам, где довелось воевать в 1942-м. Побывал, естественно, и в Синявино. Встреча с юностью началась еще в автобусе. Моим попутчиком оказался пожилой грузный человек с палочкой.

Приглядываюсь. Кого же он напоминает? И голос вроде знакомый. Чувствую, он тоже взволнован поездкой. Интересуюсь, не воевал ли он под Синявино, назвал номер своего полка.

Попутчик какое-то мгновение напряженно оглядывает меня, а потом кричит на весь автобус:

— Политрук! Мой политрук! — И тут же, словно стыдясь первого порыва, тихо добавляет: — Фамилии не помню, но твердо знаю — вы мой политрук!

Так неожиданно встретил я однополчанина Алексея Никифоровича Высоцкого. Оказалось, он живет, как и до войны, в поселке Синявино-II (автобус наш и следовал по маршруту Кировск — Синявино-II).

В доме Высоцкого мы пообедали. А потом, натянув резиновые сапоги, зашагали к переднему краю, где в августе — сентябре 1942 года участвовали в боях.

— Не повезло мне, товарищ политрук, — с грустью говорит Алексей Никифорович. — В январских боях 1943 года получил тяжелое ранение. Долго лечился в госпиталях на Урале. Врачи хотели ампутировать ногу, но я не согласился. И правильно сделал, а то был бы полным инвалидом.

Прошу Высоцкого называть меня по имени. Но никакие доводы не помогают.

— Нет, — возражает Алексей Никифорович, — называя вас политруком, я снова чувствую себя гвардейцем. Военное время было трудным, но ведь то были годы нашей молодости. А кому не хочется, хотя бы мысленно, возвратиться к ней...

Преодолев канавы и участки земли, развороченной торфодобытчиками, мы с трудом добрались до так называемого [138] эстонского поселка. Здесь сохранились не только остовы домов, но и полузасыпанные дзоты и траншеи. Поселок находился на возвышенности. И не случайно гитлеровцы создали тут мощный опорный пункт.

Побывали мы и на своем последнем рубеже, там, где погибли Букреев, Долинин, Матвеев, Репин... Поклонились их праху. На этом месте теперь чуть-чуть заметны ровики и ямки, но зато поднялась молодая поросль деревьев. А между ними попадаются остатки бревен и жердей, которыми мы укрепляли когда-то блиндажи и окопы.

Побродили по лесу. Еще сохранился валежник с вывороченными корнями — следы войны. А деревья, что тогда устояли, покрылись наплывами на стволах, помеченных осколками снарядов и мин. Лес, дорогой мой лес! Как мы, фронтовики, благодарны тебе, прикрывавшему нас в дни опасности! Сколько матерей, жен и невест избавил ты от слез и похоронок! Твои вековые деревья, окруженные молодой порослью, напоминают мне опаленных войной солдат. И пусть зеленые свидетели моей ушедшей юности стоят в одном строю с молодым подлеском, утверждая и украшая жизнь на родной земле!

* * *

Поездки по местам былых сражений наводят на размышления. Снова и снова убеждаешься: наша победа глубоко закономерна. Под Ленинградом, например, у нас не было заранее созданных оборонительных укреплений, таких, с которыми мы встретились в Восточной Пруссии, в частности в Кенигсберге. Но советские воины отстояли город на Неве, как отстояли Москву и Сталинград, а гитлеровцы не смогли удержать Восточную Пруссию, свою хваленую цитадель Кенигсберг.

В любой операции, будь то оборонительная или наступательная, действуют различные факторы: моральный дух, прочность тыла, вооружение армии, количество и качество дивизий, зрелость, организаторские способности [139] командных кадров... И ни один из этих факторов нельзя умалить.

Фронтовики по опыту знают, как много значит в любом бою огонь, его плотность, мощь и эффективность. Без огня ни одна армия не одерживает победы, особенно в современной войне. Именно в огневой мощи находит концентрированное выражение и экономическая, и научно-техническая, и собственно военная сила воюющего государства. Гитлеровская армия, опираясь на экономику Западной Европы, казалось бы, имела предостаточно огня, а в первый период войны больше, чем мы, тем не менее она потерпела крах. Дело в том, что на протяжении всей войны Советская Армия превосходила противника в моральном отношении. Мы вели войну справедливую, защищали социалистическое Отечество. Источником непреоборимой крепости советского солдата явились социалистический общественный и государственный строй, политика и идеология ленинской партии.

Великие и светлые идеалы, незыблемая вера в их торжество, горячее чувство советского патриотизма и пролетарского интернационализма — вот что побуждало воина идти в бой. В этом — источник массового героизма советских людей.

Бойцы и офицеры тянулись к знаниям, проявляли неизменный интерес к обстановке в мире и перспективам войны, к деятельности партии, направлявшей усилия народа на достижение победы. И эти запросы политорганы и партийные организации стремились удовлетворить в полной мере.

«Слово, зовущее на подвиг» — так оценивали на фронте работу агитаторов. Сила их воздействия на личный состав определялась прежде всего тем, что эти люди сами первыми поднимались в атаку, на деле показывая пример мужества и храбрости. Они не только вели огонь по врагу, но и помогали товарищам сделать этот огонь метким, [140] устойчивым, неотразимым, побеждающим, В качестве агитаторов выступали командиры и политработники, военные инженеры, сержанты и рядовые, коммунисты и комсомольцы.

Низкий поклон вам, фронтовые агитаторы!

Примечания

{1} Разведчики 24-й гвардейской стрелковой дивизии, как свидетельствует начальник политуправления Волховского фронта, даже выходили к Неве. (См.: Калашников К. Ф. Право вести за собой. М., 1981). — Прим. авт.

{2} По признанию Манштейна, Гитлер по телефону заявил ему, что необходимо «немедленное вмешательство в обстановку на Волховском фронте, чтобы избежать катастрофы». (См.: Манштейн Э. Потерянные победы. М., 1957, с. 266). — Прим. авт.

{3} Уже в первые дни боев на реке Мышкова полки 24-й гвардейской стрелковой дивизии не только оборонялись, но и сами предпринимали атаки. Об этом подробно говорится в воспоминаниях командира дивизии. (См.: Кошевой П. К. В годы военные. М., 1978, с. 124–152). — Прим. ред.

{4} Калинин М. И. Статьи и речи. М., 1975, с. 276.

{5} Газета «Сталинская гвардия», 1943, 29 авг.

{6} В итоге Донбасской операции, развернувшейся на фронте до 450 км и продолжавшейся более 40 суток, советские войска продвинулись на 300 км и разгромили 13 дивизий противника, из них 2 танковые. Донбасс — важнейший угольно-металлургический район страны — был полностью освобожден. К 22 сентября войска Юго-Западного фронта отбросили немецко-фашистские войска за Днепр южнее Днепропетровска и наступали к Запорожью; войска Южного фронта, завершив освобождение Донбасса в своей полосе, вышли к реке Молочная, создав благоприятные условия для освобождения Северной Таврии. — Прим. ред.

{7} Его предшественник гвардии полковник Г. Е. Кухарев в августе 1943 года был назначен заместителем командира дивизии, а затем, с ноября 1943 года, стал командиром одной из дивизий. Погиб на Днепре во время боев за Каховку. — Прим. авт.

{8} Позднее, уже при освобождении Прибалтики, В. И. Тимошенко был назначен командиром одного из стрелковых полков. Особенно он отличился во время штурма крепости Кенигсберг. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза. — Прим. авт.

{9} Газета «В атаку!», 1944, 29 мая.

{10} Газета «В атаку!», 1944, 29 мая.

{11} См.: Советская Военная Энциклопедия. М., 1977, т. 4, с. 495.

{12} Командовавший до него дивизией гвардии полковник Г. Я. Колесников еще 10 августа 1944 года получил новое назначение. — Прим. авт.

{13} Его предшественник гвардии майор Я. П. Коробка, раненный в боях на литовской земле, выбыл из полка. — Прим. авт.

{14} Величко В. В. О великом и вечном. М., 1957, с. 164.

{15} На узких участках прорыва укреплений Кенигсберга были сосредоточены основные силы четырех советских армий — 43, 50, 11-й гвардейской и 39-й. (См.: Советская Военная Энциклопедия. М., 1977, т. 4, с. 139). — Прим. авт.

{16} Правда, 1945, 11 апр.

{17} См.: Жилин С. Н. и др. Под гвардейским знаменем. Архангельск, 1980.

Список иллюстраций

Борис Федотович РЕДЬКО