ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -- Мемуары -- Носов И. С. Высоты получают имена

Носов Иван Степанович
Высоты получают имена

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Носов И. С. Высоты получают имена. — М.: Воениздат, 1978.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/russian/nosov_is/index.html
Иллюстрации: militera.lib.ru/memo/russian/nosov_is/ill.html
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Носов И. С. Высоты получают имена. — М.: Воениздат, 1978. — 112 с. — («Рассказывают фронтовики»). Тираж 100.000 экз.

Аннотация издательства: Автор книги артиллерист-противотанкист И. С. Носов принял свое первое участие в бою на берегах Дона. Это были тяжелые для нашей Родины дни. Фашистские полчища рвались к Волге, к Сталинграду. И среди тех, кто, отходя с рубежа на рубеж, в кровопролитнейших боях перемалывал лучшие гитлеровские дивизии, был и молодой наводчик противотанкового орудия рядовой Иван Носов. После Сталинградской битвы наши войска неудержимо ринулись на запад, очищая от иноземных захватчиков временно оккупированную советскую территорию. В рядах наступающих шел уже закаленный в боях командир артиллерийского расчета И. С. Носов. Путь его лежал к воспетому в песнях седому Днепру. Здесь, одним из первых форсировав реку, его расчет храбро сражался на плацдарме, отражая многочисленные танковые атаки врага. За этот подвиг Иван Степанович Носов был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. О друзьях-товарищах, воинах расчета, не щадивших жизней в боях с фашистскими захватчиками, и рассказывается в этой книге.

Содержание

Глава первая. Уроки мужества [5]
Глава вторая. Экзамен на зрелость [31]
Глава третья. За седым Днепром [70]
Глава четвертая. Однополчане в сердце моем [99]
Список иллюстраций

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

Глава первая.
Уроки мужества

Над заснеженной равниной, уходящей к самому горизонту, плывут низкие темно-серые облака. Изредка в просветах между ними проглядывает скучное, неяркое солнце и тут же снова скрывается за мутной пеленой. Метет поземка. Ее холодные колючие шлейфы струятся по сугробам, перемахивают через высокий бруствер и, обессилев, замирают у наших ног.

Уже второй час мы ведем беспрестанный огонь, посылая снаряды за Дон, туда, где ни на минуту не стихает грохот боя. Стволы орудий накалились, шипят от попадающей на них поземочной крупы. Расчеты работают без шинелей, и все-таки гимнастерки на них — хоть выжимай.

Наконец поступает команда прекратить стрельбу. Оторвавшись от прицела, еле-еле разогнул онемевшую спину.

Расчет собрался около командира орудия сержанта Артамонова. Среди нас, лишь недавно надевших солдатские гимнастерки, Николай Егорович выделяется заметно. Он чуть выше среднего роста, с открытым волевым лицом и — что самое главное — с завидной строевой выправкой кадрового служаки.

Настроение у всех превосходное. Еще бы! Побывали в первом бою и вышли из него без единой потери! Больше того, на наши позиции не упало ни одного снаряда, ни одной мины. [6]

Завязавшийся было возбужденно-радостный разговор прервала очередная команда: «Приготовиться к движению!»

Быстро приводим орудие в походное положение, зачехляем ствол. Водитель Василий Кадочников, круглолицый, добродушный парень, подгоняет тягач. Цепляем к нему пушку, грузим боеприпасы. Подходит раскрасневшийся на январском морозе командир взвода младший лейтенант Михаил Каналин. Поторапливает:

— Быстрей, быстрей, бог войны. Время не ждет!

Ящиками со снарядами забиваем до отказа весь кузов тягача. Те, что не уместились, прикрепляем к передку, станинам. Номера расчета размещаются кто на нижнем боевом щите, кто на лафете. И вот уже тягач с пушкой на прицепе запетлял по узкой дороге, проложенной прямо по снежной целине.

Вскоре догнали пехоту. Остановились. Сержант Артамонов, проваливаясь почти по пояс в глубокий снег, побежал в голову колонны, к командиру батареи. Оттуда подал уже знакомый нам сигнал: расцепляй!

Мы отцепили орудие и покатили его на указанную огневую позицию. Едва преодолели некрутой скат высотки, командир расчета скомандовал:

— Расчет, к бою!

И сам помог привести в боевое положение нашу семидесятишестимиллиметровую противотанковую пушку. Затем сориентировал:

— Прямо — изгиб траншеи, левее — пулемет...

Я припал к резиновому наглазнику панорамы. Увидел на снегу серые фигурки. Это в густых разрывах снарядов, под плотным ружейно-пулеметным огнем наша пехота короткими перебежками движется на сближение с врагом. Несколько человек уже лежат неподвижно. Догадываюсь: раненые или убитые.

— По пулемету, осколочным, — продолжает между тем сержант Артамонов. [7]

Торопливо ищу цель. То тут, то там мельтешат вспышки очередей. От их множества рябит в глазах. Попробуй определи, где этот чертов пулемет, который надо уничтожить в первую очередь. А тут еще подводят руки. Их вроде свело судорогой.

— Чего ковыряешься?! — кричит сержант.

Внезапно впереди вздыбилось пламя. Тугая волна взрыва ударила в лицо. По щиту забарабанили осколки, комья мерзлой земли. Тело охватила противная дрожь, на лбу выступили капли пота. А позади снова недовольный голос:

— Ну, поймал цель?!

Не успеваю ответить, как сержант не совсем вежливо отталкивает меня и сам припадает к окуляру. Не щадя моего самолюбия, бросает через плечо:

— Растяпа! Куда навел?

Широко расставив ноги, Артамонов берется за рукоятки подъемного и поворотного механизмов, начинает быстро вращать их. Гремит выстрел. Над бруствером вражеской траншеи, где бьется пламя очередей, взметнулось дымное облако. Огонь прекратился.

«Силен мужик!» — с восхищением смотрю я на выгнутую спину своего командира.

— Так стрелять! — теперь уже спокойно произносит сержант и отходит на свое место...

Эта стрельба по врагу прямой наводкой запомнилась мне во всех подробностях. А случилось это на левом берегу Дона, на сторожевском плацдарме, где мы, еще не обстрелянные артиллеристы, получили свое боевое крещение.

* * *

Уже третьи сутки наша вторая батарея 1212-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка под командованием лейтенанта Л. И. Швадленко поддерживает наступление пехоты. Вечереет. Перед нами еще одна [8] высота. На ней закрепился противник. Он яростно огрызается.

В объективе панорамы — окоп. В нем пулемет. Моя задача — подавить его.

Около пулемета — двое в касках. Отчетливо виден ребристый кожух. У среза ствола бьется пламя. Прицелился, нажал на спуск и... промазал. Пулеметчики быстро сменили позицию. Огонь теперь мельтешит правее. Снова навел орудие. Дважды выстрелил, и оба раза мимо.

— Не торопись, — советует Артамонов, — целься вернее.

Я и сам это отлично понимаю. Но... Пока делал очередную доводку, фашисты перебрались уже на третью позицию.

Меня захватил этот поединок, стремление во что бы то ни стало перехитрить врага. Сбросил неуклюжие рукавицы. Холодный металл рукояток обжег пальцы, но все-таки так работать удобнее. И когда огонь пулемета снова забился в центре перекрестия панорамы, нажал на спуск. Потом еще раз. В редеющем дыму разрывов показались развороченный бруствер, отброшенный в сторону пулемет и на краю воронки блестящая каска.

Рядом гремят выстрелы других орудий. Азарт боя охватил меня и моих товарищей. Расчет действует собранно и старательно. Характерная деталь: ребята несколько дней в боях, а под огнем противника уже ведут себя спокойно, уверенно.

Итак, вражеский пулемет уничтожен. Во весь рост поднимается наша пехота. До нас долетают крики «ура!», разрывы гранат. Вскоре стрелковая цепь скрывается за высотой. А к нам подбегает младший лейтенант Каналин. На худощавом, немного скуластом лице его — неподдельная радость.

— Молодец, Носов! — кричит он.

От похвалы становится вроде бы даже теплее. Правда, в меткой стрельбе заслуга не только моя, но и всего расчета. [9] Однако наш командир взвода считает наводчика главной фигурой.

А пальцы на руках все-таки закоченели. Подношу их к губам, стараюсь согреть дыханием. Младший лейтенант, посмотрев на меня, решительно стягивает свое перчатки. Белые, из кроличьего пуха.

— Возьми, — предлагает он, — мать вязала.

Я в растерянности. Удобно ли? Но сержант толкает в спину: бери! Нерешительно принимаю подарок. Натягиваю на руки хранящие лейтенантское тепло перчатки. Да в них как в печке!

Горяч и порою резок наш взводный, но справедлив. Еще на формировке мы заметили: старательных он, как мог, поощрял, а с нерадивых взыскивал строго. И вот в бою проявилась еще одна черта его характера — заботливость.

— Перекатить орудие! — вскоре распорядился сержант Артамонов.

Бойцы расчета навалились на колеса, лафет, станины и начали толкать пушку на новую огневую позицию. Скатили в лощину. Здесь не так ветрено, но холод все равно сумасшедший. Пробирает до костей, хотя одеты мы довольно тепло. На нас байковое белье, ватные телогрейки, шинели, на ногах валенки, на головах, под касками, ушанки. Подносчик снарядов Муса Исмагилов, очень скромный и трудолюбивый парень, весь посинел, выбивает зубами барабанную дробь.

— Может, укрытие там найду, товарищ командир, — предлагает он сержанту, показывая на какой-то всхолмленный скат.

Артамонов тоже продрог. Это и понятно, мороз никого не щадит. Соглашается. Муса бежит напрямик к снежному холму. Обходит его вокруг. И энергично машет рукой, приглашая нас.

Во главе с сержантом спускаемся в немецкий блиндаж. При тусклом свете ручного фонаря осматриваемся. [10]

На полу валяются стулья, круглая ребристая коробка противогаза. На столе стоит телефонный аппарат в кожаном футляре. В углу кровать.

— Добротно устроились! — негодует Хасаншин. — Небось перезимовать собирались.

— А мы их взяли да и выкурили. Пусть теперь на морозе попляшут, — усмехается Кашутин.

Вскоре в блиндаж набивается столько народу — не по вернуться. Другие расчеты пожаловали. С интересом рассматривают вражеское фронтовое жилье. Курят, перебрасываются замечаниями. Один из бойцов поднимает с пола какой-то никелированный предмет, начинает его рассматривать. Раздается хлопок, будто выстрел из игрушечного пистолета. Любознательный вскрикивает, зажимает руку. На шинель капает кровь.

— Чучело! Хорошо еще, что только два пальца отхватило, — ругается санинструктор Юрий Козлов, перевязывая ему рану, — без башки же мог остаться.

В этот момент дверь блиндажа широко распахнулась. Мигнул и погас от холодной струи огарок свечи. В проеме — младший лейтенант Каналин.

— Кто разрешил покидать огневые? — властно спрашивает он. Выжидает паузу. И, не получив ответа, командует: — А ну, выметайся! Живо!

Артиллеристы потянулись к выходу. Не очень-то приятно дрожать на морозе, но приказ есть приказ. Кто-то в сердцах чертыхнулся. В темноте не определишь. Младший лейтенант мгновенно отреагировал:

— Кто это слишком умный? Подойди.

Никто не отозвался. Умников не нашлось. Нашего взводного на батарее не только уважали за редкостное трудолюбие и влюбленность в свою профессию, но и побаивались. В общем-то доступный и заботливый, он в то же время никогда не был с подчиненными за панибрата.

И вот сейчас, построив взвод около тягача, Каналин начал резко отчитывать нас. Но не закончил. Над блиндажом, [11] в котором мы только что грелись, поднялся столб земли, огня и дыма.

— И это тоже запомните, — указал младший лейтенант на огромную дымящуюся воронку. — Если бы еще пять минут... Одним словом, в дальнейшем без моего разрешения — ни шагу.

— Но где ж нам погреться, товарищ младший лейтенант? — обратился к нему Кашутин.

— Сейчас согрею, — обнадежил взводный и приказал разобрать шанцевый инструмент.

Мы выполнили его распоряжение. Он тут же поставил каждому расчету задачу. При этом пояснил:

— Оборудуем жилье по-фронтовому, выкопаем снежную нору.

Работали быстро. Через час в сугробе, утрамбованном степными ветрами, вырыли нечто похожее на помещение. Вход занавесили плащ-палаткой. В потолке пробили отверстие — дымоход. Развели маленький костерок. Подбрасывали в него порох и тол. Стало тепло, даже сняли шинели. Посасывая цигарку, Исмагилов с одобрением сказал:

— А все-таки башковитый у нас командир.

— И взгреет и обогреет, — хохотнул Кашутин.

Я же подумал, что нашему взводу просто здорово повезло на командира.

* * *

Наше наступление, кажется, застопорилось. Говорят, перед Острогожском идут упорные бои. Батарею перебрасывают с одного участка на другой. А наш расчет, оставшийся без тягача (в него накануне угодил вражеский снаряд), вторую ночь занимает позицию в боевых порядках пехоты.

Светает. Мороз усиливается. Мы дрожим, плотнее прижимаемся друг к другу.

— Живы, артиллеристы? — вдруг басовито гудит чей-то простуженный голос. [12]

Сержант Артамонов вскакивает. Поднимаемся и мы. Видим чуть в стороне группу людей. А у нашей огневой позиции стоит высокий командир в заиндевевшей папахе и бурке. Казак, да и только! Для полноты картины ему только усов и не хватает. На густых длинных ресницах — белесый иней.

— Холодновато, — пожаловался ему Артамонов.

— В балке стоит кухня моего полка. Получите завтрак. Подзаправитесь и — с нами вперед, — приказал командир и зашагал к высотке.

— Хасаншин, Кашутин, — распорядился сержант, — разыскать кухню, обеспечить расчет завтраком.

Бойцы бросились исполнять приказание. Вернулись скоро. В одних телогрейках, без касок. В руках драгоценные свертки.

— Житуха пехоте! — словоохотливо рассказывает обычно замкнутый Хасаншин. — Горячий приварок два раза и по сто граммов на брата. Регулярно. Но старшина, жмот, нас обделил. Говорит: «Вы не наши». А чьи же, товарищ сержант?

Вопрос остался без ответа. Шакар, шумно сопя, развернул шинель, поставил на снарядный ящик каску с дымящейся кашей. Кашутин рядом — вторую, с чаем. Когда обе каски опустели, стало теплее.

И тут началась артиллерийская подготовка. На вражеских позициях стали рваться снаряды и мины. Дым клубился над воронками и, лениво поднимаясь ввысь, таял в морозной синеве.

Вскоре стрелковая цепь двинулась вперед. Следом за нею покатили орудие и мы.

Но вот ожила какая-то огневая точка противника. Наша пехота залегла. Расчет изготовился к стрельбе.

— Прямо — куст. Правее — дзот, — сориентировал меня командир орудия.

Эту цель обнаружил быстро. Вот он, снежный бугор. В центре — раструб амбразуры. Оттуда беспрерывно [13] строчит пулемет. Еще замечаю, как от цепи отделилось несколько фигур. Смельчаки ползут к дзоту, оставляя за собой в снегу глубокие борозды.

— Огонь! — прозвучала команда.

Нажимаю на спуск. Дым и снежная пыль заволакивают цель. Но фашистский пулемет продолжает стрелять. Сержант вносит поправку. Снова тщательно прицеливаюсь. На этот раз снаряд угодил в макушку бугра, поднял тучу снега.

— Что ты мажешь?! — огорчился Артамонов.

Меня и самого охватила досада и злость. Пытаюсь взять себя в руки, успокоиться. И как только дым рассеялся, посылаю в дзот третий снаряд. Прямо в амбразуре сверкнуло пламя. Огонь прекратился.

— Давно бы так, — успокоился командир расчета.

Как только мы уничтожили этот дзот, фашисты, отстреливаясь, начали отходить. Стрелковая цепь поднялась, двинулась вперед. Проваливаясь по пояс в снег, расчет тоже покатил орудие дальше. По нашим лицам струился пот, пересохло в горле, хотелось пить. Казалось, силы на исходе. А сержант все торопит:

— Быстрее, быстрее, ребята! От пехоты отстаем.

С превеликим трудом преодолели заснеженное поле, а затем лощину с редким кустарником. При подъеме на высоту окончательно выбились из сил. И буквально на одной лишь злости сумели выдвинуть орудие на очередную огневую позицию...

До вечера наступали вместе с пехотой. И все же отстали. Выбрались на накатанную дорогу. Остановились. Обычное напряжение боя сменилось смертельной усталостью. Дальше двигаться не могли. Выручил нас тот же командир полка, что утром обеспечил завтраком.

— Молодцы, артиллеристы, не зря кашу ели! — похвалил он, подъехав со своим штабом. Потом приказал кому-то: — Орудие возьмите на прицеп. [14]

Когда стемнело, добрались до окраины Острогожска. Остановились у разрушенного дома. Сержант послал Алексея Никифорова на поиски батареи. Вскоре подкатил на машине младший лейтенант Каналин и с ходу набросился на Артамонова:

— Где вы болтались?! Целый день мотаюсь на передовой, ищу вас.

— Пехоту поддерживали, — с достоинством ответил сержант.

— Тогда другое дело, — смягчился взводный.

* * *

Февральский день. На редкость солнечный и морозный. Наша колонна, как нам объяснили, двигается в направлении Белгорода. Дорога стараниями местного населения расчищена от снега. Справа и слева от нее — двухметровые сугробы. Монотонно гудят моторы тягачей, да хрустит снег под колесами автомашин и орудий.

Внезапно в эти привычные уже звуки врывается звенящий вой самолетов. В морозном воздухе раздается оглушительный треск пулеметных очередей. Машины останавливаются. Бойцы выпрыгивают на дорогу, ныряют в сугробы. Фашистские стервятники дважды проносятся над нами. Затем гул их удаляется.

— Легко отделались, — облегченно произносит Алексей Никифоров, стряхивая снег с ватника.

— Очень даже, — поддакивает ему Кашутин, — хорошо еще, что не бомбили.

— Где Исмагилов? — оглядев всех нас, недоуменно спрашивает сержант.

— Вздремнул, наверное, — нервно шутит водитель Кадочников.

— Поищи, — приказывает мне Артамонов.

Мы с Хасаншиным перебираемся на противоположную сторону дороги. Видим в кювете Исмагилова. Смуглое ранее лицо его сейчас неправдоподобно белое. На груди, по [15] серому сукну шинели, расползлось темно-вишневое пятно. Глаза открыты, но безжизненны.

Потрясенные гибелью товарища, мы стоим, не зная, что предпринять. Выручает Козлов. Пожалуй, среди нас он самый молодой и начитанный. Поэтому командир батареи и определил его временно на должность санинструктора. При необходимости Юра может сделать перевязку, укол, дать таблетку от кашля. Вот и сейчас, подбежав к нам, он опускается на колени, берет руку Исмагилова, щупает пульс. И, скривив лицо, словно от зубной боли, произносит:

— Все. Отошел. Доложи сержанту.

Пользуясь случаем, убегаю. Не могу видеть мертвых.

Кроме Исмагилова в батарее есть еще потери. Убит водитель и ранены двое номеров. А в хвосте колонны суматоха. Горит несколько автомашин. Из них бойцы выбрасывают имущество.

— Заводи, — поползла по колонне команда.

От машины к машине бежит лейтенант Чередниченко, командир батареи. Останавливается около нас, с надеждой спрашивает:

— Кто умеет водить?

Мы молчим. На гражданке, кажется, никто из нашего расчета с этой техникой не был знаком. В период формирования же изучали только свою специальность. Так что...

Алексей Матвеевич дольше других задерживает свой взгляд на Кашутине, самом разбитном и веселом бойце, мастере на все руки. Но и тот лишь пожимает плечами, отвечает:

— Кобылой руководил, товарищ лейтенант, а вот машиной нет.

— Будешь! — твердо произносит командир батареи, а пока что сам лезет в кабину осиротевшего тягача.

Этот случай на фронтовой дороге закончился довольно неожиданно. В тот же день свыше поступил приказ: [16] всему личному составу в двухнедельный срок научиться водить автомобиль.

Наш командир взвода младший лейтенант Каналин не любил откладывать дело в долгий ящик. Любой приказ стремился выполнить точно и в срок. Этому, кстати, учил и своих подчиненных.

На первой же дневке он приказал начать занятия, После завтрака бойцы расчета собрались на колхозном дворе около тягача. Водитель Кадочников, выступающий в роли инструктора, начал с теории:

— В этой машине полсотни лошадиных сил. Она способна перевозить...

— Высокие материи, Кадочников, — прервал шофера сержант Артамонов. — А ты давай-ка ближе к делу. Покажи нам, куда что воткнуть, на что нажать, как рулить. Вот и все.

— Зачем спешить? — удивился водитель.

— А вдруг тебя в бою того... — не совсем к месту пояснил кто-то из бойцов.

— Ну тогда другое дело, — ничуть не обиделся водитель. Забрался в кабину, начал объяснять: — Ключ вставляем в замок, поворотом направо включаем зажигание. Вот так. Понятно? Заводим двигатель. Тоже понятно?

Входя в свою новую роль, наш водитель заметно оживился.

— Чтобы машина двинулась, нужно нажать ногой на педаль сцепления — раз; затем включить первую передачу — два. — Он на минуту умолк. И снова продолжил: — Теперь главное: плавно отпустить педаль сцепления и одновременно дать газ. Вот и вся механика. Понятно?

— Понятно. А как остановить? — спросил Никифоров.

— Бензин кончится, сама встанет, — усмехнулся Кашутин.

На эту реплику наш инструктор не обратил ни малейшего [17] внимания. Показывая руками и орудуя ногой, он продолжал растолковывать:

— Для остановки машины необходимо: нажать на педаль сцепления и одновременно на педаль тормоза. После этого рычаг коробки передач поставить в нейтральное положение. Понятно?

За какие-нибудь полтора часа мы, конечно поверхностно, ознакомились с основами управления автомобилем. После перерыва Кадочников предложил начать практическое вождение. Обратился к Артамонову:

— Товарищ сержант, пожалуйте в кабину. Вы, как командир, должны показать пример подчиненным.

— Не командуй, — оборвал его командир орудия, — я сам распоряжусь. Кто у нас тут дюже грамотный? Никифоров, Хасаншин? Давай, Шакар, покажи свое искусство.

Помощник наводчика проворно забрался в кабину. Заработал мотор. И вдруг дико взревел на полных оборотах. Тягач рванулся вперед, раскидал нас в стороны.

— Стой! Стой! Куда тебя понесло? — закричал вслед Артамонов, потрясая кулаками.

— Газ! Газ сбрось, растяпа! — поднимаясь, присоединился к нему Кадочников.

Но Хасаншин конечно же ничего не слышал. Рев мотора заглушал голоса. А тягач тем временем летел прямо на силосную башню. Все притихли в тревожном ожидании. Только Кашутин прохрипел:

— Вот врежется: ни машины, ни башни.

Но тягач внезапно повернул вправо и застрял в сугробе. Мы бросились к нему: интересно, что случилось? Последним подошел Артамонов, рванул дверцу кабины, зло проговорил:

— Вылазь, шоферюга. На кухне поумнеешь.

Побледневший Хасаншин лишь глупо улыбался и никак не реагировал на его слова.

— Ты что, парень, оглох?! — вскипел сержант. — Кому приказано?! Вылазь! [18]

— Н-н-не могу, — заикаясь, произнес боец, судорожно сжимая баранку.

Догадался Кадочников, Вскочил на подножку, разжал онемевшие пальцы начинающего водителя, потер их.

— Как увидел башню, все забыл, — оправдывался через минуту Хасаншин. — Я в сторону стараюсь отвернуть, а она на меня надвигается. Что делать — не знаю. Только в самый последний момент вспомнил о руле. Крутанул баранку, повезло. А то бы в лепешку.

Сержант Артамонов, выслушав его рассказ, распорядился:

— Ты, Кадочников, теперь тоже садись в кабину. Внимательно смотри и инструктируй, как что делать. Понял? А то еще разобьется кто, а мне отвечать.

* * *

Вот и февраль на исходе. Батарея полтора месяца в боях. Мы уже привыкли к неудобствам фронтового быта, вынужденным лишениям. Научились дремать сидя, стоя, разводить в снегу костер, готовить пищу. С каждым днем набираемся боевого опыта, расширяются наши представления о войне. Запомнились крупные населенные пункты — Белгород, Казачья Лопань, Богодухов, Грайворон.

Разрушенные города и трупы мирных жителей взывают к мести. О варварстве фашистов, чинимом на нашей земле, мы уже не только наслышаны. И все же каждое новое злодеяние отзывается в сердце острейшей болью.

...В тот день, преодолевая снежные заносы, батарея медленно продвигалась вперед. Под вечер колонна остановилась. Лейтенант Чередниченко, вынув карту, начал о чем-то советоваться с нашим командиром взвода. Пока они говорили, бойцы расчета выпрыгнули из кузова, стали греться около радиатора. В вечерних сумерках впереди торчали печные трубы. Все, что осталось от неизвестного нам села.

Метрах в двухстах от дороги темнеет провал: не то жилье, не то погреб. Юрий Козлов — теперь он в нашем [19] расчете орудийным номером — отпрашивается у сержанта и бежит туда. Не ради любопытства, конечно, а по делу: разведать подходящий ночлег, а может быть, и разжиться какими-нибудь харчишками. Последние дни все туже с подвозом продовольствия, боеприпасов, горючего.

Возвращается Козлов еще быстрее. На нем лица нет. Долго молчит, тяжело дыша. Наконец выкрикивает:

— Изверги! Звери! Детей-то за что? Малюток! Живодеры! — и крепко ругается.

Его никто не одергивает. Даже командир первого орудия сержант Федор Симаков, органически не терпевший сквернословов, тоже молчит.

— Товарищ сержант! — наконец попросил умоляющим тоном Козлов. — Посмотрите, что там! — И тянет Артамонова за рукав.

Подсвечивая ручным фонариком, спускаемся в погреб, служивший, видимо, кому-то жильем. Зеленоватый свет мечется по стенам, земляному полу. Замирает в углу. Там лежит женщина с разможженной головой и вывернутыми руками. Рядом дети в одном белье. Трое. Один возле другого. Малютки. От двух до шести лет. Лежат вниз лицами. На белесых затылках сгустки крови. Расстреляны в упор.

Кто-то из бойцов тяжело стонет и выбегает из подземелья. Остальные возвращаются мрачными, с потемневшими от боли и гнева лицами. Забираются в кузов. Молчат. Свирепствует мороз, а нам жарко.

— Вешать их надо, гадов! — цедит сквозь зубы Кашутин, сжимая в ярости пудовые кулаки. — Вешать!

Ночь провели в дороге. Под утро остановились в селе. Взводный объяснил: кончился бензин. Вот так ситуация — машины хоть на прикол. Только прижимистый Кадочников припрятал у себя канистру горючего. Но ее обнаружил командир батареи.

— Один, что ли, поедешь? — сразил он вопросом нашего водителя. [20]

— Берите, я ничего... Просто запасся на всякий пожарный случай, — пожал тот плечами.

Несмотря на ранний час, нас окружили местные жители. С жадностью расспрашивают о положении на фронтах. О том, что знаем, рассказываем.

— Дальше гоните проклятых фашистов, — просят они. — До Берлина.

А командиры, собравшись около нашего тягача, решают сложную проблему: где взять горючее? Лейтенант Чередниченко глядит на канистру, размышляет:

— Еще бы с полсотни литров. Даже спирту. Доехали бы.

— Есть спирт, товарищи командиры, — вдруг отозвался из толпы какой-то дедок, — только он с мазутом. От немцев остался.

По распоряжению командира батареи шоферы взяли порожнюю тару, пошли за дедом. Тот не преувеличивал. На окраине села стояла цистерна, до половины заполненная спиртом. Через полчаса водители вернулись. В каждую посудину лейтенант Чередниченко добавил бензина из кадочниковской канистры.

— Теперь заправляйте, — распорядился он.

Дремавший рядом со мной Кашутин, почуяв запах спиртного, оживился. Выпрыгнул из кузова.

— Вроде чертовой водичкой попахивает?

— Угадал, — ответил Кадочников.

— Одолжи фляжку. Век благодарить буду, — попросил Семен.

— Сам бы пил, да ехать надо, — буркнул шофер.

Узнав о распоряжении командира, Кашутин искренне огорчился:

— Надо же, такое добро загубили. Как говорится, в цистерну меду плеснули ведро бензина.

— Зато с ветерком прокачу, — пообещал Кадочников.

— Десять километров до Лебедина я бы по-пластунски преодолел. [21]

— А пушку твою кто повезет? — не выдержал Козлов.

В ответ Кашутин шмыгнул носом и молча полез в кузов. Понял, что лучше плохо ехать, чем хорошо шагать.

* * *

Занималось хмурое мартовское утро. Колонна свернула с большака и вскоре остановилась.

Сержанта Артамонова вызвали к командиру батареи. А наш взводный агитатор Козлов побежал к замполиту полка майору М. А. Шевардину. Оба вернулись довольно скоро.

Артамонов построил расчет, отдал приказ:

— Огневая позиция взвода — на безымянной высоте. Задача: не допустить прорыва фашистских танков по дороге. Наш окоп на левом фланге. Справа — первый расчет, слева — третий. Основной сектор обстрела: темный куст, изгиб дороги; вспомогательный: кустарник, лощина. Понятно? Рядовой Никифоров, повторите.

Ну что за человек наш командир! В любой обстановке делает все по уставу. Но, может, именно поэтому мы с каждым днем проникались к нему все большим уважением.

Никифоров слово в слово повторил задачу.

— Всем понятно? — снова переспросил Артамонов.

— Разумеется, — ответил Козлов, — только фашисты под Харьковом нажимают, вроде бы в тыл прорвались.

Вот так новость! Давно ли мы радовались разгрому врага под Сталинградом? Сами гнали фашистов на запад, принимали участие в освобождении многих сел и деревень. И вот...

— А ты случаем не путаешь, парень? — усомнился сержант.

— Точно. Замполит инструктировал. Наказал, чтоб никакой паники, растерянности. Главное — выдержка.

— Ясно, — кивнул головой командир расчета. — Что ж, теперь за дело. [22]

Бойцы разобрали шанцевый инструмент, принялись за работу. Долбили твердую, как гранит, землю. Вскоре Кашутин бросил лопату, присел на вывороченный ком земли, устало проговорил:

— Хватит. Все равно отходить.

— С чего ты взял? — удивился Артамонов.

— Так фашисты же прорвались, разве теперь их остановить?

— Панику не разводи! — возмутился Козлов. — За такие слова свободно можешь киркой по каске схлопотать.

— Тю! Сдурел? Какую панику? — остолбенел Кашутин. — Я от Минска до Москвы пятился — не паниковал. Правду сказать нельзя? Я ж к тому, что. если фашист вдарит, чем отбиваться будем? Ни снарядов, ни харчей.

— Ты того, Семен, меньше говори, а больше делай, — остановил Кашутина сержант.

Подошел младший лейтенант Каналин. Бодрый, подтянутый. Лихо сдвинув на затылок каску, он раза два обошел вокруг нашего сооружения, вполголоса напевая: «Летят утки, летят утки и два гуся». Остановился. На полуслове оборвал мелодию.

— Что роете? Окоп или братскую могилу? Окоп! Для кого? Для себя? Так сделайте, чтобы он у вас стал крепостью. И тогда, пока в расчете будет жив хотя бы один артиллерист, фашистским танкам через вашу позицию не пройти!

Взводный скинул полушубок, взял в руки киркомотыгу. Расправил плечи, весело скомандовал:

— Начали! Дружнее!

Он заработал так проворно, что тучею брызнули во все стороны крошки мерзлого грунта. При каждом взмахе под его гимнастеркой заметно бугрились хорошо развитые мышцы.

Зараженные его энергией, мы тоже принялись за уже надоевшую, но необходимую и важную на фронте работу. Знали, плата за нее высока: жизнь или смерть. [23]

— Не жалей пота, пушкари! — подбадривал между тем нас Каналин. — Первый расчет уже свою позицию маскирует, а вы еще и порядочной щели не отрыли.

— Так вы ж ему помогали, — оправдывался Артамонов.

— Значит, меня дожидались? — усмехнулся Михаил Георгиевич.

Когда окоп был наполовину готов, младший лейтенант ушел.

— Двужильный, что ли, наш взводный? — тепло проговорил о нем Алексей Никифоров. — Пришел на полчаса, а сколько мы с ним сделали!

— Не двужильный, а знает, что в бою главное, — ответил командир орудия.

— А что главное? — попытался уточнить Козлов.

Артамонов не ответил. Он снял каску, прислушался. Мы последовали его примеру. Где-то в вышине выл мотор самолета.

— Прекратить работы! Замаскировать окопы! — раздалась команда.

Над нашей обороной появилась «рама» — фашистский самолет-разведчик, прозванный так фронтовиками за необычность своей конструкции. Он недолго покружил над нами и улетел.

— Теперь жди гостей, — хмуро пробурчал Кашутин.

Угадал. Через некоторое время появились крестастые бомбардировщики. Бойцы расчета укрылись в щели. А я остался стоять, наблюдая, как десятка полтора фашистских самолетов, чуть-чуть не долетев до нашей высотки, ринулись в пике. С раздирающим душу визгом вниз полетели бомбы.

— Ложись! Жизнь надоела? — дернул меня за шинель сержант.

Я упал на дно щели. Гулко стучало сердце. Дрогнула земля, рядом оглушительно рвануло. Наш окоп, будто живой, шевельнулся. Потом еще и еще... [24]

Наконец бомбардировщики улетели. Бойцы начали подниматься, отряхиваться. Высота — в кратерах воронок. Снег, перемешанный с землей, почернел. Рядом с нами — глубокая ямища. Над ней курится темно-пепельный дымок. «Вот бы угодила в наш окоп», — с тревогой подумал я, ощущая неприятный холодок под ложечкой.

— Живы? Целы? — на бегу осведомился лейтенант Чередниченко.

— Все в порядке, — за всех ответил Артамонов.

Однако в целом батарее не повезло. Один расчет полностью выбыл из строя. И пушка тоже.

Не успели привести себя в порядок, как снова загрохотало — начался артиллерийский обстрел. Вокруг творилось что-то невообразимое: густо рвались снаряды и мины, высота потонула в клубах дыма.

Еще гремели разрывы, а номера уже заняли свои места у орудия. В поле зрения панорамы хорошо видно, как вражеская пехота, развернувшись по обе стороны дороги, идет на сближение. За нею движутся бронетранспортеры.

— Ориентир два, — подал команду сержант, — бронетранспортер...

Торопливо работая механизмами, стараюсь прицелиться в одну из машин. Но она сливается с окружающим фоном, то исчезает, то появляется вновь. Наконец удалось поймать ее в перекрестие. Выстрел... Еще два подряд. Бронетранспортер вспыхнул. Три другие машины подбили соседние расчеты. Остальные начали отходить. Пехота залегла. Первый натиск врага отбит.

И снова на высоту посыпались снаряды и мины. Подносчик Кашутин негромко вскрикнул, опустился на снег. Осторожно положил рядом с собой снаряд, взялся за ногу. Посеревшее лицо выражало боль и страдание.

По сравнению с нами, почти мальчишками, Семен — человек в возрасте. Ему уже за тридцать. Он с чудинкой. Ложась спать, украдкой крестился. Верующий.

И вот сейчас, сидя на снегу и бинтуя раненую ногу, [25] он тоже что-то шепчет. То ли творит молитву, то ли костит всевышнего. Мы уже подметили: насмотревшись ужасов войны, Кашутин в последнее время значительно охладел к господу богу.

Только мы отнесли раненого к машине, как батарее приказали сменить огневую позицию. На полной скорости проскочили километров десять, подъехали к речке. По мосту перебрались на противоположный берег. Остановились на косогоре. Расчехлили орудия, стали готовить новые окопы.

Вечерело. Над рекой навис туман. И в этой настороженной тишине вдруг послышался приглушенный шум моторов. Вскоре на дороге, на другом берегу, показалась колонна: мотоциклы, танки, автомашины. Фашисты!

Лейтенант Чередниченко обошел расчеты, поставил задачу — разрушить мост. Батарея открыла огонь. Били по сваям.

Вражеская колонна начала разворачиваться в боевой порядок. От нее отделилось несколько танков. Обогнав мотоциклистов, они устремились к мосту. Вот уже траки головного танка загрохотали по настилу. Но на наших глазах средний пролет моста начал медленно оседать. Затем вообще разломился. Танк рухнул, пробил лед и скрылся под водой. Другие остановились на берегу, повели обстрел наших огневых позиций.

В тот день противнику так и не удалось форсировать водную преграду.

* * *

В середине ночи нас подняла команда командира взвода:

— Орудие на передки!

— Отходим, товарищ младший лейтенант? — полюбопытствовал Никифоров.

— Под Богодуховом дела неважные, — коротко пояснил Каналин. [26]

По его озабоченному лицу, нашим торопливым сборам, наконец, даже по тому, что оставляем еще один выгодный рубеж, нетрудно было догадаться, что на фронте и в самом деле случились неприятности.

Двинулись в путь. Под утро догнали небольшую колонну пехоты. Остановились. Лейтенант Чередниченко о чем-то посоветовался с ее командиром. К нашей машине подошли трое. Мы потеснились, посадили пехотинцев на ящики со снарядами. У них потемневшие от усталости лица, шинели заляпаны. На ногах, не по сезону, валенки днем оттаивало, на дорогах сплошная грязь. Начали искать земляков. Их не оказалось.

— Пожевать бы чего? — несмело попросил скуластый солдат. — Третий день на голодном пайке.

— Дружба дружбой, а сухарики врозь, — буркнул наш новый подносчик снарядов Шутов.

— Не жадничай, угости, — распорядился Артамонов.

Шутов, недовольно хмурясь, развязал общий вещевой мешок с продуктами, дал каждому пехотинцу по паре сухарей и по большому куску сахара. Широкогрудый сержант с перебинтованной головой, грызя с подпалинкой сухарь, позавидовал:

— Артиллеристам хорошо, все время на колесах маршируют. А вот нам каково? За ночь так натопаешься, аж пятки горят.

Мы промолчали. Каждый из нас искренне посочувствовал своим боевым товарищам, скромным труженика войны. Ведь в любом бою чувствуешь себя намного увереннее, когда видишь рядом с собой пехотинцев, знаешь, что они не оставят тебя в беде. Да и мы, артиллеристы, всегда готовы были прийти им на помощь.

На рассвете проскочили Богодухов. Затем большое село. Оно особенно запомнилось — Крысино. На окраине его оставили пехотинцев. А сами свернули с шоссе, проехали еще проселочной дорогой. Поднялись на гребень какого-то косогора. Здесь отцепили орудия. [27]

— Быстрее окопы готовьте, — поторапливал нас младший лейтенант Каналин.

Но оборудовать позиции мы все же не успели. Вдали показалась колонна. Она с каждой минутой приближалась. Лейтенант Чередниченко долго смотрел в бинокль. И вдруг скомандовал:

— Танки справа! Батарея, к бою!

Номера расчетов заняли свои места. А тем временем фашистские танки уже выползли на дальний косогор, открыли огонь. Над нами засвистели снаряды.

— Ложись! — крикнул сержант Артамонов.

Сам же продолжал оставаться справа от орудия, наблюдая за противником. Внезапно прямо перед ним грохнул взрыв. Сержант упал, обливаясь кровью. Мы бросились к нему. Но Артамонов остановил нас:

— Расчет, к орудию! Танки не пропускайте!

Это было последнее распоряжение нашего командира, И мы его выполнили, вернулись к орудию.

Танки приближались. Но вскоре, потеряв одну машину, фашисты отошли за гребень. И там, под его прикрытием, начали обходить овраг, чтобы атаковать нас с фланга.

...На позицию первого расчета во главе со старшим сержантом Федором Симаковым устремилось сразу семь бронированных чудовищ. Артиллеристы мужественно вступили в неравный поединок. Загорелся первый танк. Но и расчет понес потери: был убит один боец, а двое других ранены. К прицелу встал сам командир орудия. Он метким выстрелом остановил второй танк. И тут взрывом старшего сержанта отбросило от пушки, засыпало землей. Очнувшись, он снова бросился к орудию, выстрелил. Запылала еще одна машина. Остальные начали отходить.

Здесь же, под Крысино, отличился и наш воспитанник, а теперь наводчик другого расчета Шакар Хасаншин. Уже в самом начале боя он получил ранение, но продолжал [28] вести огонь. Рядом разорвался снаряд. Шакар был ранен вторично. Другие номера расчета тоже выбыли на строя. И тогда, превозмогая адскую боль, Хасаншин сам зарядил орудие, прицелился и выстрелил. Вырвавшийся вперед танк остановился, потом задымил. Два других, отстреливаясь, отошли.

В бою под Крысино мы уничтожили десять вражеских машин, но и сами понесли большие потери. В батарее осталось лишь два исправных орудия.

* * *

Несколько суток подряд мы отходили. Ночью совершали марш, а утром на выгодном рубеже занимали оборону, отражали неприятельские атаки. Вечером снова свертывались и опять отходили.

Настроение тех дней трудно передать словами. По себе знаю, что нет, пожалуй, ничего горше, чем покидать только что отвоеванную у врага родную землю.

На рассвете добрались до окраины большого села. Название его врезалось в память: Черкасское. На огороде стали оборудовать позицию. От пережитого и усталости кружилась голова, клонило ко сну. Я присел на станину и словно бы провалился в бездну.

Разбудил младший лейтенант Каналин. Показал рукой на дальний косогор, обнаженный от снега. На него выползали фашистские танки. Уже слышен был приглушенный рокот их моторов.

От орудия к орудию шагал командир полка. Высокий, подтянутый. Спокойным голосом подбадривал немногочисленные расчеты:

— Огонь ведите точнее. Экономьте снаряды.

Майор Никулин — человек на редкость требовательный. Помнится, еще в период формирования у меня с ним произошел один неприятный случай. Тогда, занятый снаряжением автоматного диска, я не обратил внимания на вошедших в дом, где квартировал наш расчет. К тому же и дело не клеилось, нервничал. [29]

— Чем занимаетесь, товарищ боец? — послышалось из-за спины.

— Сам не видишь, что ли? — ответил я недружелюбно, не оборачиваясь.

— Встать! — последовал властный окрик.

— Патроны рассыплются.

— За пререкание — два наряда вне очереди! — определил меру наказания майор.

С той поры командир полка, очевидно, и запомнил меня. Ибо при встрече непременно интересовался: «Ну, чем порадуешь, крестник?»

Вот и сейчас, остановившись около нашего орудия, он спросил:

— Как настроение, Носов?

— Бодрое, — ответил я.

— Задачу знаешь?

— Одна задача, товарищ майор, бить врага.

— Помни, что от наводчика многое зависит, — сказал командир полка. Помолчал и неожиданно добавил: — Береги себя.

Между тем танки приняли боевой порядок и открыли стрельбу. Первый же снаряд вывел из строя расчет соседнего орудия, покорежил и пушку.

В это время от командира полка прибежал связной и передал приказ: собрать оставшихся без орудий артиллеристов и занять с ними оборону на околице села. Эту задачу поручили нашему командиру взвода.

Около единственного орудия батареи остались мы с лейтенантом Чередниченко, да в укрытии за сараем находился в тягаче водитель Кадочников. Козлов, Никифоров и Шутов тоже ушли с младшим лейтенантом.

К счастью, фашистские танки не рискнули атаковать нас через овраг и повернули назад. Рокот их моторов постепенно затихал, удалялся. Зато на противоположной окраине села внезапно вспыхнула отчаянная пальба.

— Вызывай тягач, — распорядился Чередниченко. [30]

Я бросился туда, где стояла машина, позвал Кадочникова. Т от почему-то молчал. Ко мне подбежал командир батареи, крикнул:

— Кадочников, заводи!

Снова молчание. Тогда Чередниченко рванул на себя дверцу кабины. Шофер медленно повалился к его ногам. В глаза бросилось бледно-восковое, искаженное гримасой застывшей боли лицо.

Мы перенесли убитого водителя в кузов. Я сел за руль, подогнал тягач к огневой позиции. Вдвоем с лейтенантом прицепили пушку и помчались по улице.

За селом шел бой. С десяток танков атаковали позиции нашей пехоты. Мы развернули орудие. Лейтенант Чередниченко встал за наводчика. Дважды выстрелил. Одна машина запылала. Еще сделал три выстрела. Снаряды кончились. Мой командир батареи дрожащими руками вытащил из-за отворота ушанки крохотный окурок. Прикурил, раза два жадно затянулся, передал мне.

— Все, Носов. Бал окончен. Но мы еще вернемся сюда! — твердо пообещал он. — Орудие надо сохранить.

Пехота, оставшись без огневой поддержки, медленно отходила. Я бросился к тягачу. Но он уже горел, подбитый вражеским снарядом. Положение создалось критическое. Однако лейтенант и здесь не потерял присутствие духа. Он обошел вокруг пушки, зачем-то погладил ее по лафету и приказал дрогнувшим голосом:

— Дай гранату.

Взяв из моих рук лимонку, вставил запал и сунул гранату в ствол. Раздался взрыв. После этого мы вынули затвор, захватили панораму и стали отходить вместе с пехотинцами.

Лейтенант Чередниченко шагал сутуло, прятал от меня подозрительно повлажневшие глаза. Нет, наш командир не был сентиментальным человеком. Но, очевидно, и для него гибель боевых товарищей и потеря всех орудий значили многое... [31]

Глава вторая.
Экзамен на зрелость

Кончалась весна, близилось лето сорок третьего года. Кругом зеленели леса, луга и поля. Белой кипенью оделись вишневые сады. В безоблачном небе выводили свои замысловатые трели звонкоголосые жаворонки.

Уже больше месяца наш полк находится в тылу. Размещаемся мы в лагере, вблизи села Курское-1, в двадцати километрах от Старого Оскола. Подразделения пополнились людьми, техникой. Артиллерийские расчеты получили новые противотанковые орудия. Каждый день от подъема до отбоя идет напряженная учеба.

Сегодня на занятие пришел командир батареи лейтенант А. М. Чередниченко. Вызвал меня из строя и объявил приказ о назначении командиром орудия. Признаться, от столь неожиданного повышения я вначале даже растерялся. Может быть, поэтому не сразу и сообразил, что нужно в таких случаях ответить. Только подумал с тревогой: «Справлюсь ли?» Ведь в расчете семь человек, Да к тому же противотанковая пушка, тягач иностранной марки. Одного шанцевого инструмента с добрый десяток единиц наберется. Многовато!

— Командуйте, Иван Степанович, — между тем дружески напутствовал меня командир батареи. И, словно отгадав мои мысли, добавил: — Справитесь, не боги горшки обжигают.

Присматриваться к своим подчиненным мне уже не надо. Ведь как-никак в этом расчете числился по штатному [32] расписанию, обедал за одним столом. И все же, когда поднял глаза на своих товарищей, сразу же ощутил их цепкие, настороженные взгляды.

Вот стоит на правом фланге помощник наводчика Владимир Севастьянов. Заметный парень: высокий, с тонкой талией и широкими плечами. Хорошо знает свое дело, неплохо справляется и с другими обязанностями. Рядом — заряжающий Александр Буянов, боец любознательный, веселый. Умеет пошутить, но без зубоскальства. Поэтому на него мало кто и обижается. Еще левее — установщик Алексей Беззаботнов, самый пожилой и рассудительный солдат батареи. К его мнению прислушиваются не только рядовые, но и сержанты. Почти вдвое старше многих из нас, он пользуется всеобщим уважением. Поэтому зовут его почтительно — Алексеем Ивановичем. Невозмутимый и несколько медлительный, он в то же время делает все основательно, на совесть. А вот его закадычный дружок Петр Бондаренко на редкость горяч, неуравновешен. Заводится, как говорится, с пол-оборота. И к обязанностям относится с ленцой.

Чуть поодаль стоит мой земляк Юрий Козлов. Нас призвали в армию одновременно. Вначале служили в одном расчете. Затем на некоторое время наши пути разошлись. Он временно исполнял обязанности санинструктора, а меня определили в повара. Слесарь одного из заводов Владимирщины, он, казалось, умел делать все. Превосходно знает стрелковое оружие, противотанковую пушку, неплохо рисует, был даже агитатором, выпускал боевой листок.

Замыкает строй водитель Петр Дегтярев, трудолюбивый парень, хорошо знающий машину. Истинный фронтовой трудяга-шофер.

Надо сказать, командир батареи с умом скомплектовал наш расчет: четверо бойцов уже побывали в боях, ребята надежные. Да и остальные трое тоже под стать им: [33] старательно учатся, жадно перенимают опыт. Одним словом, с ними, как говорится, можно и в разведку.

Когда лейтенант Чередниченко отошел на почтительное расстояние, я осипшим от волнения голосом подал свою первую команду:

— Перекур!

Бойцы окружили меня. Посыпались поздравления. Протиснулся и Бондаренко. Похлопал меня по плечу, с ехидцей заметил:

— Дерзай, Ваня. К концу войны, глядишь, и звездочки на погоны заработаешь.

— Сержанта Артамонова на тебя нет, — цыкнул на него Козлов. — За такие слова он бы так пропесочил.

Алексей Иванович поступил более решительно. Обнял своего приятеля за плечи, сказал вроде бы шутя:

— Если еще раз такую глупость отмочишь, банником по спине поглажу.

Беззаботнов и Бондаренко отошли в сторону. О чем они толковали, неизвестно. Но с той поры никто из бойцов расчета не пытался шутить над моим продвижением по службе.

И еще в одном важном деле поддержал меня Алексей Иванович. На первых порах я чувствовал себя как-то неловко, отдавая ему, пожилому бойцу, распоряжения. Он подметил это мое состояние и однажды заявил при всех:

— Ты, Иван, не стесняйся, командуй. Я солдат, ты командир. Твое дело отдавать приказы, наше — выполнять. В этом смысл службы.

* * *

После памятного боя под селом Черкасское младшего лейтенанта Каналина в полку вначале посчитали пропавшим без вести. Но он все-таки сумел пробиться сквозь вражеские заслоны и вывести оставшихся с ним артиллеристов. Его повысили в должности, назначив заместителем командира батареи по строевой части. [34]

Но нашего взвода Михаил Георгиевич по-прежнему не забывал. Очевидно, у каждого командира сохраняется если даже и не любовь, то, во всяком случае, привязанность к своему первому подразделению, в котором началось его становление. Вот почему Капалин часто посещал наши занятия, учил меня и бойцов расчета тому, что необходимо в бою. А знал он немало. Ведь в свое время он тоже был наводчиком, командиром орудия. На фронте первых дней войны. Получил ранение. После излечения в госпитале окончил курсы младших лейтенантов. И снова фронт.

...В один из майских дней мы занимались инженерной подготовкой. Подошел Каналин и недовольно спросил:

— Что это вы за воронье гнездо соорудили? Размеры не выдержаны, маскировка тоже ни к черту.

Он отчитал бойцов за нерадивость, а меня за нетребовательность.

— Окоп отрыть заново! — распорядился младший лейтенант. — Засекаю время.

Я повторно сделал трассировку окопа, определил каждому номеру объем работы. Бойцы приступили к его оборудованию. В присутствии замкомбатра работа спорилась.

— Бруствер и тыльный траверс замаскируйте, — приказал Каналин.

Бондаренко принес несколько дернин. С размаху бросил их на гребень бруствера, потом начал укладывать.

— Вы что, порядок одернения не знаете? — остановил его младший лейтенант. — Откуда нужно начинать?

— Не изучали, — стал оправдываться боец.

— Смотрите, — Каналин ослабил ремень, встал на место Бондаренко. — От подошвы бруствера кладут. Дернины плотно прижимают друг к другу, как кирпичи к стенке.

Завершив работу, отошел на некоторое расстояние, удовлетворенно заметил:

— Теперь никакой противник не обнаружит. [35]

После перерыва занятия возобновились.

— Сейчас посмотрим, чему вы научились по огневой службе, — проговорил младший лейтенант и подал команду: — К бою!

Бойцы начали выполнять свои обязанности. Каналий присел на бруствер, прищурив глаза, наблюдал за их действиями. Вначале досадливо морщился и наконец не выдержал:

— Вы что как на похоронах возитесь! Живей надо работать! Противник в бою не позволит вам так копаться.

Младший лейтенант проворно вскочил, подошел к орудию. И мастерски показал приемы действия каждого номера. Затем снова начал тренировать. Через пять минут мы взмокли. Но он, войдя в азарт, подавал одну команду за другой: «К бою!», «Огонь!», «Отбой».

Когда, по его мнению, бойцы более или менее сносно начали выполнять свои функции, распорядился:

— Огневая позиция впереди. Перекатить орудие!

Мы покатила противотанковую пушку к зеленеющей высотке. И тут из-под наших ног выпорхнула птаха. Севастьянов нагнулся под ходовую часть и удивленно воскликнул:

— Вот так оказия! Надо же!

В глубоком конском следе — гнездо. В нем пять желторотых, еще не оперившихся птенцов. Крохотные комочки копошились, вытягивали шейки, требовательно пищали.

— Что застряли? — спросил Каналин.

— Здесь жаворонки, — ответил Алексей Иванович.

— Что за чушь? Какие жаворонки?

— Гнездо. Там птенцы, — разъяснил Юрий Козлов.

Младший лейтенант подошел к орудию, присел, долго и внимательно рассматривал пушистые комочки.

— Продвиньтесь правее, — наконец произнес он и добавил: — Сколько же гнезд, будь она неладна, разорила воина! [36]

Бойцы охотно выполнили это распоряжение, и тренировка продолжалась.

Наконец Каналин ушел. Мы уже решили было закончить занятие, как Александр Буянов, отличавшийся острым зрением, недовольно пробурчал:

— Кажется, снова какое-то начальство пожаловало.

К нам подъехало несколько автомашин. Я построил расчет, доложил подошедшему генералу.

— Как рядовой? — удивился тот. — Командир орудия и — рядовой? В артиллерии редко такое встретишь. Танки бил?

— Так точно.

— И — рядовой! Непорядок! Исправим.

...На вечерней поверке старшина Киселев зачитал приказ о присвоении мне воинского звания «ефрейтор».

Одно из занятий со взводом провел начальник боепитания полка. Он подробно рассказал об устройстве снаряда необычной конструкции. По его словам выходило, что такой снаряд способен пробить броню любого танка. Некоторые не поверили. Разгорелся спор.

— Все это не что иное, как художественный свист, — высказался в обычной своей манере Бондаренко.

— Я тоже так думаю, что ни один снаряд «тигра», к примеру, не возьмет, — поддержал его кто-то из бойцов.

— Возможно, что обычным бронебойным и не возьмет, — доказывал Козлов, — а подкалиберным — будь спокоен: пронзит насквозь и даже глубже.

— Да иди ты, Юра, со своим подкалиберным! — горячился Бондаренко. — Десять сантиметров стали пробить? Извините, не поверю.

— Не извиняйтесь, товарищ Бондаренко, — прервал спор подошедший командир батареи. — Скоро сами убедитесь в силе этого снаряда.

Лейтенант Чередниченко сдержал свое слово. Ночью нас подняли по тревоге и вывели на полигон. Здесь стоял [37] целехонький немецкий танк марки Т-IV. Очевидно, фашисты бросили его зимой, при поспешном бегстве. И вот теперь наше командование использовало эту трофейную машину в учебных целях. Здесь мы бывали не раз. Отрабатывали приемы наводки, целились в борта, гусеницы, моторную часть.

А этой ночью, совершив марш, батарея остановилась на опушке мелколесья. Нашему расчету предстояло стрелять первым.

Водитель Дегтярев не подкачал. По бездорожью выскочил на высоту, лихо развернул тягач. Расчет в мгновение ока отцепил орудие, изготовился к стрельбе. Все мы очень волновались. И потому, что стреляли первыми в батарее, и потому, что за нами наблюдал новый командир полка майор Н. И. Ортыяский.

По трофейному танку расчет произвел три выстрела. А после этого всю батарею повели смотреть результаты нашей стрельбы.

На лобовой броне машины, усиленной стальными плитами, зияли три пробоины.

— Вот это снарядик, вот это сила! — восхищался Юрий Козлов. — Теперь нам никакой зверь не страшен; хоть «тигра», хоть «пантеру» подавай.

— Это ж подкалиберный! — дотронувшись до брони, вступил в разговор наводчик Севастьянов. — Понимать надо.

— Вот тебе, парень, и художественный свист, — подковырнул Алексей Иванович своего дружка Бондаренко. — Теперь-то веришь?

— Да-а, — почесав затылок, согласился тот, — правду, видать, говорили.

Через несколько дней батарея снова выехала на полигон. На этот раз расчеты стреляли по мишени, двигавшейся со скоростью танка. Мы задачу выполнили только на удовлетворительно. А соседи, добившиеся более высокой оценки, ходили очень довольные собой. [38]

— Мало каши ели, чтобы с нами состязаться, — посмеивался командир третьего орудия старший сержант Овчар.

За нас неожиданно вступился младший лейтенант Каналин. «Цыплят по осени считают, — сказал он. — Это еще не бой. Посмотрим, как будете действовать, когда вокруг станут рваться снаряды и мины, а на позицию полезут танки».

Обидчики оставили нас в покое.

...Только в конце июня полк покинул лагерь. Несколькими ночными переходами приблизились к фронту. Заняли противотанковый район, начали его оборудовать. Отрыли окопы для орудий, щели для людей, погребки для боеприпасов. Все это тщательно замаскировали.

Однако простояли на месте недолго. Ночью сменили огневые позиции. И снова пришлось заниматься фортификационными работами. Затем еще раза три нас перебрасывали на новые рубежи. От лопат набили кровавые мозоли на ладонях.

— Всю курскую землю, что ли, решило начальство перекопать, — ворчали некоторые из бойцов.

Но они были неправы. Последующие события показали, что прочные инженерные сооружения — залог успеха в оборонительном бою.

В бой мы вступили 6 июля. А накануне весь день впереди нас, за дальними холмами, неумолчно грохотало. В той стороне клубились облака дыма и ныли, застилая горизонт, а порой даже и солнце. В небе то и дело разгорались жесточайшие воздушные схватки.

Бойцы расчета томились в окопе, прикрытом ветками и маскировочной сетью. Вели незамысловатую, с темы на тему перескакивающую беседу. Но когда грохот боя начал приближаться, она вошла в направленное русло. Петр Бондаренко первым с тревогой в голосе сказал:

— Должно быть, фашисты теснят наших. [39]

— Не может быть, — возразил ему Александр Буянов.

— Выстоим, теперь не сорок первый, — убежденно проговорил Юрий Козлов, — и вперед еще пойдем, вот увидите.

Разумеется, в те дни мы, солдаты, не знали всего замысла советского командования по разгрому немецко-фашистских войск в районе Курской дуги. Он стал известен значительно позднее. Но и тогда каждый из нас понимал, что начавшееся сражение играет громадную, если даже не решающую роль для судеб войны, и поэтому был готов до конца исполнить свой воинский долг.

Под ветер поступил приказ на выдвижение. Водитель Дегтярев подогнал тягач, мы прицепили орудие. Батарея тронулась в путь, балками и перелесками приближаясь к переднему краю. Он угадывался по зареву пожарищ, все усиливающемуся шуму боя.

Остановились в лощине. Замаскировали в кустарнике тягачи и орудия. Лейтенант Чередниченко собрал командиров взводов и расчетов, повел за собой. Короткими перебежками выбрались на высоту, залегли.

Было, еще довольно светло, хотя солнце и скрылось уже за горизонтом. Впереди удалось рассмотреть под маскировочными сетями орудия, темно-зеленые башни врытых в землю танков. Еле заметно темнели извилины двух траншей, окопы, довольно искусно вписанные в рельеф местности.

Командир батареи указал нам ориентиры и отдал боевой приказ. Из него стало известно, что противник все-таки вклинился в нашу оборону. Поэтому нам предстояло срочно занять огневые позиции на важном, танкоопасном направлении.

Вернувшись, принялись за дело. Расчеты работали быстро и молча, понимая, что времени в обрез. И все же командир взвода младший лейтенант Минеев поторапливал. Сухощавый, чуть выше среднего роста, он, работая вместе с нами, беспрестанно покрикивал вполголоса: [40]

— Живее, живее, братцы! Рядовой Бондаренко, не ленись!

— Да я уже и так весь в мыле, — отзывался тот.

— Больше пота — меньше крови, — назидательно подсказывал взводный.

— Так-то оно так, — вмешался в разговор Алексей Иванович, — но вдруг завтра прикажут отходить?

— Нет! — твердо ответил младший лейтенант. — Отхода не будет. Приказано обороняться и выстоять!

В ту короткую летнюю ночь бойцы моего расчета не только не сомкнули глаз, но и ни разу не перекурили. Работали, что называется, не разгибая спины. Окоп оборудовали в рекордно короткий срок — часа за четыре. Вкатили в него орудие, замаскировали. По нишам разложили боеприпасы: отдельно снаряды, отдельно патроны к стрелковому оружию и гранаты.

Когда заметно посветлело, бойцы с повышенным интересом начали разглядывать все сделанное батареей за ночь.

— Ну, теперь фашистам нас ни в жизнь с этого рубежа не сковырнуть! — убежденно сказал Алексей Иванович.

И этим выразил мнение каждого из нас.

* * *

Над горизонтом медленно поднимался ярко-красный диск солнца. Бойцы расчета укрылись в щели. А перед этим Козлов сбегал в лощину, нарвал охапку травы, принес сюда. И вот теперь, вдыхая запах перезревших цветов, рассказывал:

— В это время у нас сенокос в разгаре. Выйдешь в пойму — глаза разбегаются. Луг — что твой пестрый ковер.

Слушая его, я одновременно изучал через бруствер близлежащую местность. Положено по должности. Командиру противотанкового орудия важно знать, с какого направления [41] могут атаковать танки, на каком рубеже их встретить и с каким прицелом лучше вести огонь.

Подмечаю все. Вон справа на холме примостилась деревушка Дубрава. От нее тянется глубокий овраг, прикрывая фланг нашей батареи. Слева дорога. Местами ее полотно разворочено воронками, а на взлобке перерезано траншеей. Через нее зачем-то переброшен мостик. За дорогой роща. Деревья на опушке изуродованы бомбежкой.

— Всем в укрытие! — неожиданно прозвучала команда. А через минуту фашистские бомбардировщики повисли над нашей высотой. Высыпали бомбы. Взрывной волной у нас сорвало маскировочную сеть, забросило на ствол орудия. Козлов выскочил из укрытия, поправил ее. Вернулся, доложил:

— Деревню вдрызг разбомбили.

Я вспомнил, что забыл выставить наблюдателя. Приказал замковому Буянову нести эту службу. Боец приподнялся, припал к брустверу, начал наблюдать.

Рядом оглушительно грохнуло. На нас посыпался песок, комья земли. Зазвенело в голове. От едкого дыма перехватило дыхание. Владимир Севастьянов ошалело закрутил головой, крикнул:

— Плохо слышу! Уши заложило!

— Рот шире открывай, — то ли в шутку, то ли всерьез посоветовал ему Юрий Козлов.

— Я и так земли наглотался. Сутки буду отплевываться.

Неожиданно появился младший лейтенант Минеев. Таким встревоженным мы его еще не видели. Одна щека чисто выбрита, другая в мыле.

— Все живы, Носов? — сползая в щель, спросил он, тяжело дыша.

— Пока все, товарищ младший лейтенант.

Только потом мы узнали, почему командир взвода прибежал к нам. Оказывается, с наблюдательного пункта батареи заметили, как рядом с нашим окопом разорвалась [42] бомба. И вот, рискуя жизнью, взводный под бомбежкой бросился сюда проверить, не случилось ли самого худшего.

— Ну, раз здесь порядок, — отдышавшись, проговорил он, — посмотрю второй расчет.

Еще не улетели самолеты, как началась артиллерийская подготовка. Длилась она минут двадцать. И как только начала затихать, мы выкатили орудие на площадку, заняли свои места. Скаты высоты были буквально перепаханы воронками. В стороне горела Дубрава.

— Танки, командир! — предупредил Буянов.

Сквозь пелену дыма и пыли вижу, как на дальние холмы выползают неуклюжие стальные коробки. Преодолев гребни, они спускаются по пологим скатам. Уже слышится приближающийся гул их моторов.

— Лихо идут, гады, — прищурив глаза, проговорил Алексей Иванович. — Как на параде.

— Ничего, сейчас мы их встретим! — пообещал Юрий Козлов. — Сразу лихости убавится.

Над нами, со свистом рассекая воздух, пронеслись «илы». Сделав боевой разворот, они начали штурмовку. Несколько фашистских танков запылало, но остальные продолжают идти вперед.

Вглядываясь в надвигающуюся стальную лавину, с каждой минутой чувствую нарастающее волнение. Тяжело и гулко бьется сердце, кровь стучит в висках. Наступает решающая минута.

Вот уже танки и самоходки спустились в лощину. В нашем секторе восемь машин. Три в первой линии, две во второй и еще три в третьей. Они ползут, оставляя за собой густые шлейфы дыма и пыли.

Время от времени я смотрю влево на сосредоточенное лицо командира взвода. Жду его сигнала. Одновременно прикидываю в уме ориентир, выбираю танк, намечаю точку прицеливания. При фронтальном движении она — центр цели. Снаряд, разумеется, бронебойный. [43]

Наконец младший лейтенант Минеев подает команду на открытие огня.

Теперь жду, когда выбранный мною танк выйдет из лощинки. И как только стальная махина выползает на гребень холма, командую:

— Огонь!

Из дула вырывается сноп пламени. Снаряд, сверля воздух, уносится в сторону цели. Ну, сейчас...

— Перелет. Метров двести, — доложил Севастьянов.

Обидно!

Внес поправку. Снова выстрел. Теперь разрыв встал перед машиной.

Приказываю прицел не менять. Надвигающийся по фронту танк сам скрадет расстояние недолета. И действительно, третий снаряд угодил точно в цель. «Тигр» дернулся, пошел по кругу, расстилая по земле перебитую гусеницу. Наш наводчик не растерялся, влепил ему в борт еще два снаряда.

— Горит фашист! — крикнул срывающимся от радости голосом Буянов.

Но, несмотря на потери, танки по-прежнему ползут на наши позиции. И тут попадают на минное поле. Несколько машин подрываются, другие вспыхивают от метких выстрелов орудий. Нервы у фашистских вояк не выдерживают. Танки, отстреливаясь, начинают отходить.

* * *

Итак, фашисты, потеряв несколько танков и самоходок, отошли. Но не отказались от намерения сокрушить нашу оборону. Снова начался массированный артиллерийско-минометный обстрел. Частые столбы разрывов заплясали по высоте.

— Здорово лупят, — проговорил Козлов.

— Взбесились после неудачи фашисты, — дополнил Буянов.

Рядом сдвоенно грохнуло. Стенка окопа обвалилась, [44] нас засыпало землей. Выручили бойцы из расчета Симакова, находившиеся по соседству. Последним откопали Бондаренко.

— Полный рот земли, — отплевываясь, проговорил он и присел на край воронки.

— Закрывать надо, — посоветовал Буянов.

— Вас не поймешь, — обиделся Петр. — Один советует — открывай, другой — закрывай.

Но вот артиллерийский обстрел прекратился. Наступила настороженная тишина. Было слышно, как где-то глухо урчали танковые моторы. По лабиринту ходов сообщения к нам на позицию пробрался лейтенант Чередниченко. Поздоровался. Посмотрел вокруг, заметил разрушения, спросил:

— Достается?

— Есть немного.

Лейтенант навалился грудью на бруствер, поднес к глазам бинокль, стал наблюдать. Коротко кинул через плечо:

— Снова идут.

— Не вижу, товарищ лейтенант.

— Возьми, — подал он мне свой бинокль, — только пользоваться им научись, не демаскируй позицию.

Я с радостью принял командирский подарок, поднес к глазам. Да, действительно идут. В три линии. Впереди приземистые танки с характерной длинноствольной пушкой — «тигры», за ними самоходки, а позади средние танки.

— Готовьтесь, Носов, теперь начнется самое главное. Та, первая атака, была чем-то вроде разведки. — Лейтенант на секунду умолк, потом добавил: — Подпускайте как можно ближе и бейте в упор. И ни шагу назад!

Торопливо ушел к другим расчетам.

Первая линия вражеских машин уже преодолела свой передний край. Из окопов и траншей выскакивают гитлеровские пехотинцы и бегут вслед за танками. Прав лейтенант, [45] сейчас начнется самое главное. Вон ведь сколько танков, сразу и не сосчитаешь.

Открыли стрельбу соседние орудия. На батарее стоит сплошной грохот. Трудно даже разобрать голоса.

Наш расчет тоже стал вести огонь по надвигающимся вражеским машинам. В бинокль видно, как один из снарядов угодил в лоб «тигру», высек сноп искр и срикошетировал.

Враг, видимо, обнаружил наше орудие. Вокруг зачастили разрывы. Но номера расчета продолжают выполнять свою задачу. Даже Бондаренко спокойно протирает снаряды.

Вдруг рядом сверкнуло пламя, чем-то горячим обожгло щеку. Еле устоял на ногах. На огневой позиции — дым и пыль. Когда они рассеялись, у орудия никого не было. Но вот с земли вскочили наводчик и заряжающий, бросились по своим местам, последним поднялся Буянов. Жадно глотая воздух, ошалело покрутил головой и, заикаясь, проговорил:

— Думал, башку оторвало.

Заулыбался, очевидно, от сознания того, что остался жив. Но тут же побледнел, схватился за плечо, медленно осел на землю.

— Что с тобой? — бросился к нему Козлов.

— Кажется, ранен.

— В укрытие, Буянов, — распорядился я.

Козлов помог товарищу добраться до щели, осторожно спуститься вниз.

Батарея отбила и эту атаку. Я пошел к Буянову. Боец сидел на дне окопа, прислонившись спиной к стенке. Бледный, осунувшийся. Около него хлопотал санинструктор батареи. Закончив перевязку, он внимательно посмотрел на меня, участливо спросил:

— Больно, Носов?

— Что больно?

— Да вон рану на лице. [46]

Только тут я вспомнил про ожог во время обстрела и потрогал щеку. На пальцах осталась кровь. Выходит, и в самом деле поцарапало? Киселев тут же обработал рану, наложил пластырь. Пообещал:

— До свадьбы заживет.

Конечно же заживет. Рана так себе, скорее царапина. А вот Буянова придется отправить в тыл. Жаль, конечно, терять такого помощника наводчика, но что поделаешь. Ему ведь лечиться надо.

Но отправить Буянова мы не успели. Снова налетела вражеская авиация. Потом начался обстрел. После него в третий раз пошли в атаку танки и пехота противника.

Время для нас словно бы остановилось. Бой то затихал, то вспыхивал с новой силой. От непрерывного грохота звенело в ушах, раскалывалась голова. В горле пересохло, очень хотелось пить.

Мы отбили очередную, кажется уже четвертую по счету, атаку. Дождавшись отбоя, Козлов снял каску, растянулся прямо у орудия. Рядом с ним Севастьянов.

— Не бравируйте, — крикнул им Беззаботнов. — забирайтесь-ка лучше к нам, в щель. А то не ровен час.

Те последовали его совету. Севастьянов, кивнув головой в сторону противника, сказал с явным удивлением:

— Смотри, командир, мы его танков уже десятка полтора наколотили, а он все еще лезет. И откуда столько техники у него?

— Всю Европу ограбил, — упредил мой ответ Козлов, — так что нечему тут удивляться.

— Эх, этот бы металл да на тракторы переплавить! — пряча самокрутку в кулак, проговорил Алексей Иванович. — Огромная бы помощь колхозам была.

Кое-кто удивленно посмотрел на него.

— А ты случаем не того? — спросил Бондаренко, сделав характерный жест пальцем около виска. — Тут такое творится, а он о тракторах заговорил. [47]

— Я-то в полном здравии. А вот вперед смотреть, между прочим, каждому из нас не мешает, — ответил заряжающий, — Война кончится, многое начинать с нуля придется.

— До этого еще далеко. Сначала фашистов нужно разгромить, — не сдавался Бондаренко.

— Товарищ сержант (к этому времени мне уже присвоили сержантское звание), — вдруг обратился Севастьянов, — может, сменим огневую позицию?

— Куда еще?

— Да вон за тот танк, — показал, привстав, наводчик.

Метрах в двухстах от нашего окопа продолжала гореть вражеская машина, подбитая при отражении последней атаки. Густой черный дым от нее, клубясь, стлался по земле. За этой завесой врагу конечно же будет трудно обнаружить нас.

— Удобное прикрытие, — поддержал наводчика Алексей Иванович.

Соблазн и в самом деле был велик. Подумалось: а почему бы и не проявить инициативу? К тому же наш окоп уже не укрытие. Орудийную площадку и щели наполовину завалило землей, бруствер во многих местах раскидало при бомбежке. А там... Не будут же фашисты бить по своему танку, им это и в голову не придет.

Решился. По моей команде расчет быстро перекатил орудие на новую позицию. И тут откуда ни возьмись появился командир взвода младший лейтенант Минеев. Расположился рядом со мной в воронке, спросил:

— Кто догадался?

— Севастьянов.

— Толково.

А я, признаться, ждал от него разноса за самоуправство.

Потом мы выдержали еще одну ожесточенную бомбежку и не менее ожесточенный артиллерийский налет. И началась пятая за день атака. [48]

...Вижу, как на орудие старшего сержанта Овчара движутся сразу три танка. Он подбил одну машину, но и враг не остался в долгу — вывел из строя половину расчета. И вот теперь два оставшихся танка быстро идут к его огневой позиции. Головной совсем уже близко, угрожающе поворачивается ствол его пушки с утолщенным дульным тормозом на конце. Еще несколько мгновений, и многотонный «тигр» накатится на окоп.

— В борт его, — подсказал я наводчику.

Севастьянов точно слился воедино с орудием. Проходит секунда, вторая... Выстрел! По броне вражеской машины заплясали язычки пламени. Горит!

Третий «тигр» в это время круто развернулся и помчался уже на нас. Я вижу, как его широкие, гусеницы подминают кустарник, траву, врезаются в землю. До нас ему уже метров двадцать, не больше. Севастьянов стреляет. Но снаряд лишь высекает на лобовой броне сноп искр.

Пушка «тигра» тоже выплевывает огонь. К счастью, болванка, сверля воздух, просвистела над нами. Теперь только мгновения решают нашу судьбу. Если не успеем еще раз выстрелить, конец.

Нас опережает кто-то из соседей. Выстрел в борт подкалиберным снарядом останавливает танк. Он чадно дымит.

— Успокоили, — выдохнул Алексей Иванович и тыльной стороной ладони смахнул с лица обильный пот.

Да, действительно, в бою все решают секунды.

* * *

Во второй половине дня обстановка резко осложнилась. Фашистские танки, перерезав дорогу, вышли к лесу, а затем обошли и высоту. Бой теперь гремит в нашем тылу.

— Батарее приказано отойти, — сообщил командир взвода. [49]

Снимаемся. Совершаем марш. Когда прибываем на новое место, уже заметно потемнело. Но в сумерках еще отчетливее видно зарево пожарищ на горизонте. Где-то приглушенно рокочут танковые моторы да изредка слышатся короткие пулеметные очереди. Заканчивался первый день нашей схватки с танками врага на огненной черте, имя которой теперь всемирно известно — Курская дуга.

Лейтенант Чередниченко указал нам огневую позицию. Теперь у нас в батарее только три орудия. В центре разместился расчет старшего сержанта Федора Симакова, справа — мой, слева — сержанта Николая Родионова. Кстати, занимаем мы заранее подготовленные позиции. Кто-то, видимо, уже постарался для нас.

— Товарищ сержант! — окликнул меня Беззаботнов, приспосабливая под станину плашку. — А ведь мы в свой старый окоп угодили.

— Не может быть.

— Гляньте-ка вот на этот кустарник, — продолжал Алексей Иванович, — это ж я его рубил, обзор по вашему приказанию расчищал.

А ведь местность действительно чем-то знакомая. Вон впереди темнеет ломаная линия посадки, разделяющая надвое широкое поле. Справа — противотанковый ров, прикрывающий подходы к батарее. Слева — крутой обрыв, а дальше — скат высоты. И вспомнилось: это же и в самом деле мы неделю назад готовили здесь огневые позиции!

— Выходит, не зря тогда землю-то лопатили, — довольным голосом говорит Севастьянов, — хоть теперь отдохнем немного.

Но отдых не состоялся. Привезли боеприпасы. Бойцы часа два таскали на себе тяжеленные ящики со снарядами. Вот тебе и передохнули!

Потом всем расчетом собрались у орудия. Впереди и слева грохотал в темноте бой. Там то и дело взлетали в небо осветительные ракеты. [50]

— Прорвались гады, — сокрушенно проговорил Бондаренко.

— Ничего, парень, сейчас не сорок первый год, — ответил Алексей Иванович, — далеко фашистов все равно не пустят.

— Остановят. Резервов у нас достаточно, — поддержал его Козлов.

В середине ночи основательно подкрепились. Старшина Киселев привез сразу и обед и ужин. А после этого командиров взводов и орудий собрал лейтенант Чередниченко. Он подвел итог дня. Батарея уничтожила девять танков. На наш счет лейтенант записал две машины.

Вернулись к расчету вместе с командиром взвода. Начали устраиваться спать. Первым улегся младший лейтенант Минеев. Положив под голову чей-то вещевой мешок, он вытянулся во весь рост на дне окопа. Прежде чем заснуть, протянул мне свои наручные часы. Сказал:

— Носов, заступай-ка первым на дежурство. Через час разбудишь меня, сменю.

И почти сразу же захрапел.

Я встал, прислонился к брустверу окопа, начал вглядываться вперед, в ночь. По-прежнему кое-где еще постукивали пулеметы, изредка слышались взрывы, доносился приглушенный расстоянием гул танковых моторов. И под эти привычные уже фронтовые звуки невольно унесся мыслями назад, к тому далекому ноябрьскому рассвету сорок второго года, круто изменившему всю мою жизнь.

...На улице еще довольно темно. Мы с приятелем, поеживаясь от холода, спешим на работу. Резкий ветер с Клязьмы рвет полы моего летнего пальто, заламывает козырек фуражки.

Отогрелся в цехе, за станком. Около года я уже работаю на этом заводе. Освоил специальность токаря. Но душа по-прежнему не на месте. Рвусь на фронт, а меня не пускают. И вдруг...

В середине рабочего дня ко мне подошла табельщица [51] и... вручила повестку. В военкомат. Радостно дрогнуло сердце. Зачем вызывают — догадался. Ведь уже на протяжении полутора лет я то и дело обращаюсь туда с просьбой призвать меня в армию, отправить на фронт. Неужели сбудется мое желание?

На другой день пошел в военкомат. Здесь толпа мужчин и юношей призывного возраста ждала своей очереди. Одним из первых вызвали меня. Сначала ходил от одного врача к другому, затем направили к военному комиссару. Моложавый командир со шпалой в петлице внимательно оглядел меня с ног до головы. Просмотрел результаты медицинского освидетельствования и решительно сказал:

— В артиллерию.

Вышел из кабинета окрыленный удачей. В артиллерию! К богу войны! Да о таком назначении можно было только мечтать!

За время, оставшееся до отправки в часть, съездил в деревню, навестил родных. Затем зашел в цех, тепло попрощался с товарищами. Мой мастер Сергей Григорьевич, пожимая руку, дружески напутствовал:

— Воюй, Ваня, по-нашему, по-рабочему. Одним словом, не осрами.

* * *

...Утром впереди, за дальними высотами, вспыхнула частая артиллерийская и ружейно-пулеметная стрельба. Гул танковых моторов стал приближаться.

— Опять начинается, — протирая воспаленные глаза, проговорил Беззаботнов. Вчера Алексея Ивановича контузило. И теперь он немного прихрамывает, изредка дергает головой. Но покинуть позицию упорно отказывается. На все мои настойчивые просьбы отправиться в медсанбат отвечает: «С ребятами быстрее вылечусь».

— Нажимают сволочи, — добавил Владимир Севастьянов. Он ранен. Прижимает к груди забинтованную руку, но по примеру Беззаботнова тоже не хочет идти в тыл. [52]

Честно говоря, в душе я даже рад этому. Севастьянов отличный наводчик, с таким не пропадешь. Вчера он подтвердил это делом, подбив два «тигра».

Бойцы расчета пока еще сидят в щели, на пустых снарядных ящиках. Спокойные, сосредоточенные. Ночью они немного поспали. Кратковременный отдых заметно восстановил их силы.

— Рвутся к Обояни, — высказал догадку Козлов.

— Ничего, скоро затормозят, — убежденно проговорил Алексей Иванович.

Между тем гул боя с каждой минутой приближается. У нашей огневой позиции внезапно рвется один снаряд, за ним другой. Начался артиллерийский обстрел.

— К орудиям! — подал в это время команду взводный.

Первым поднялся Севастьянов. За ним легко выпрыгнул из укрытия Беззаботнов, занял место замкового. Козлов встал за заряжающего. Бондаренко открыл ящик, начал протирать снаряды.

Я поднес к глазам бинокль. Сквозь мутную пелену дыма и пыли оптика приблизила широкое поле, на котором уже вовсю грохотал бой. Фашистские танки и самоходки с железным лязгом приближались к высоте.

Цель мною выбрана. Это приземистый танк с длинноствольным орудием. Он значительно опередил другие машины. Искусно обходит воронки, часто меняет направление движения — рыскает то вправо, то влево. Иногда на мгновение замирает. И тогда видно, как из ствола его пушки вырывается язык пламени.

«Хитер гадюка», — подумал я с ненавистью о фашистском механике-водителе и подал предварительную команду.

Номера расчета быстро выполнили ее. Севастьянов навел орудие, доложил о готовности. Я сделал отмах рукой. Грохнул выстрел. Снаряд разорвался чуть правее цели. Внес поправку. Наводчик снова прицелился. Еще выстрел. [53] Но приземистый танк, словно заколдованный, продолжал идти вперед. Севастьянов заметно занервничал:

— Непробиваемый он, что ли?

— Целься в ходовую часть, — посоветовал я наводчику.

Вражеские танки и самоходки, ведя за собой пехоту, тем временем уже приблизились к нашему переднему краю. Взахлеб застучали пулеметы. Фашисты, бежавшие за танками, заметались, стали падать, прятаться в воронках, складках местности. Но что могли сделать пулеметчики со стальными громадинами? Некоторые из них уже ворвались на передний край, начали утюжить окопы нашей пехоты.

Между тем Севастьянов неотступно держал в поле зрения прицела «непробиваемый» танк. Тот в это время как раз клюнул пушкой вперед, угодив в громадную воронку. Наш наводчик вмиг превратился в сгусток напряжения. Ждал, когда «тигр» будет выходить из некстати подвернувшегося ему препятствия. И когда на подъеме обнажилось серое днище, мгновенно выстрелил. Танк на мгновение замер, затем скатился назад в воронку и задымил.

— Так их, гадов! — выкрикнул Козлов, подавая очередной снаряд.

Бой начал принимать для гитлеровцев нежелательный оборот. Только в нашем секторе обстрела уже пылали четыре вражеские машины. Наконец остальные танки не выдержали, повернули назад.

— Прекратить стрельбу! — скомандовал лейтенант Чередниченко.

— Что ж, поработали мы на славу, — как-то уж очень обыденно сказал Алексей Иванович, присаживаясь на снарядный ящик. — А теперь, думается, и покурить не мешает.

Он вынул кисет и начал сворачивать цигарку. [54]

Противотанковая пушка — оружие коллективное. Свои боевые возможности она полностью может проявить только в руках слаженного и натренированного расчета. Однако в бою случалось и так, что у орудия оставался всего лишь один артиллерист. Но и в этом случае оно не умолкало. Выполняя боевую задачу, оставшийся в живых продолжал действовать за весь расчет. Так поступил, например, наводчик ефрейтор Георгий Соснин.

Помнится, в самый разгар боя к нам на позицию прибежал командир взвода младший лейтенант Минеев. Тяжело переводя дыхание, приказал:

— Носов, срочно выдели со мной двух человек. Второй расчет начисто уложило.

— Беззаботнов, Бондаренко.

— Есть! — одновременно ответили названные бойцы и бросились вслед за младшим лейтенантом.

Под вечер, когда в расчет возвратились Беззаботнов и Бондаренко, нам и стало известно о подвиге комсомольца Соснина.

— Все, товарищ сержант. Задание выполнено. К сожалению, пушку «тигр» вдрызг разнес. Болванкой. Мы с Петром чудом в живых остались, — вытирая мокрый лоб, докладывал Алексей Иванович. — Младшего лейтенанта контузило, говорить не может. В санбат увезли. — Помолчал и закончил с восхищением: — А Георгий Соснин молодец! За два дня боев шесть танков списал с лицевого счета вермахта. Герой! Последнего-то «тигра» он в одиночку сжег. Израненый весь, а от орудия не ушел. Только вот сейчас в тыл отправили.

— Вылечат?

— Конечно. Через пару месяцев должен вернуться. Подремонтируют, будет как новый пятак.

После выяснились и детали. В первый день боя расчет, в котором Соснин был наводчиком, подбил три танка, Не менее мужественно действовали артиллеристы и на следующий день. [55]

...Их орудие находилось на левом фланге батареи, куда фашисты направили тогда свой основной удар. Здесь им удалось наиболее близко подойти к нашим огневым позициям.

В первые же часы боя расчет сжег «тигра». Но и артиллеристы понесли потери. У орудия остались лишь наводчик и заряжающий рядовой Шутов.

Противник наседал. Соснин метким выстрелом подбил еще один танк. Но погиб Шутов, да и сам ефрейтор получил ранение.

Потеряв две машины, фашисты отошли. На огневую позицию героя обрушился град снарядов. Соснин был ранен вторично, но и после этого не оставил орудие. В возобновившейся атаке он сам заряжал, сам стрелял. Сжег третий танк. И только после этого к нему подоспели младший лейтенант и Беззаботнов с Бондаренко.

Впоследствии Георгий Александрович Соснин был удостоен за этот подвиг ордена Отечественной войны I степени.

* * *

Прошлой ночью батарея сменила огневые позиции. До рассвета расчеты долбили каменистую землю на скате малоприметной высоты, поросшей редким кустарником. Перед нами овраг, за ним ржаное поле, дальше гряда небольших высот.

Слева, в километре, полусгоревший населенный пункт Чапаев. За его развалины вот уже третий час идет ожесточенный бой. Гитлеровцам в конце концов удалось потеснить наши подразделения. И теперь их танки и пехота идут на нас. Мы изготовились к стрельбе.

Но неожиданно фашисты прекратили атаку и в панике повернули назад. В чем дело? И что это за накатывающийся гул справа? Посмотрел в ту сторону, и все стало ясно: наши тридцатьчетверки! Они стремительно шли на врага, ведя огонь на ходу и с коротких остановок. [56]

И снова гул. Теперь уже сзади. Вернее, даже не гул, а оглушительный грохот, будто за нами раскололся на части горизонт. Над головами, расчерчивая небо огненными прямыми, пронеслись десятки реактивных снарядов. Среди смешавшихся вражеских боевых порядков взметнулись темно-багровые столбы разрывов. Несколько фашистских танков пылало.

— Вот это удар! — восхищенно выкрикнул Севастьянов, наблюдая за работой «катюш».

— Надо бы чаще их, сволочей, так угощать, — в тон ему добавил Козлов. — Глядишь, быстрее бы поумнели.

Поступил приказ сняться с занимаемых позиций. Батарея поорудийно начала перемещаться вслед за наступающей пехотой и танками. Нам же пришлось задержаться. Не было тягача. Буквально перед этим лейтенант Чередниченко отправил его за боеприпасами.

Мы ждали. В середине дня он наконец появился. Водитель Дегтярев, черный от копоти, с обгоревшими ресницами, невозмутима доложил:

— Задание выполнено, товарищ сержант.

— Где это тебя так угораздило? — с удивлением разглядывая водителя, поинтересовался Бондаренко.

Дегтярев, будто не расслышав вопроса, промолчал.

По моей команде расчет начал цеплять орудие к тягачу. Тот, под стать водителю, был тоже неузнаваем. Правый угол борта обуглился, краска на нем покоробилась, вздулась пузырями. Кабина и капот иссечены осколками.

— Довезешь? — обойдя тягач вокруг, усомнился Беззаботнов.

— Главное, Алексей Иванович, мотор цел, — ответил ему Дегтярев, — да и колеса тоже.

Но что же все-таки случилось с нашим тягачом? Только дня через два мы узнали наконец о мужественном поступке нашего товарища.

Машины полка, груженные боеприпасами, возвращались на позиции. И в это время на колонну налетели фашистские [57] самолеты, начали бомбить, обстреливать ее из пулеметов.

В кузове машины Дегтярева наряду со снарядами была еще бочка с горючим. В нее-то и попал осколок. Бензин воспламенился.

В этой сложной обстановке Петр Ефимович не растерялся. Остановив тягач, он прыгнул в кузов и стал сбивать огонь, который уже подбирался к снарядным ящикам. Пламя обжигало ему руки, лицо, но Дегтярев, не обращая внимания на адскую боль, продолжал тушить. Ему удалось сбросить бочку и тем самым предотвратить взрыв снарядов.

...Вскоре мы догнали батарею. Она продвигалась непосредственно в боевых порядках пехоты. Заняли указанное лейтенантом Чередниченко место.

Бой шел за деревню. Фашисты ожесточенно сопротивлялись. Затем их танки перешли в контратаку. Навстречу им ринулись наши тридцатьчетверки. Несколько десятков машин с той и другой стороны сошлись в смертельной охватке.

Неподалеку от нас остановился танк Т-34. Подбили? Да, по его броне загуляли язычки пламени. Потом задымило гуще.

— Неужели сгорят ребята?! — охнул Севастьянов. — Помочь бы.

По приказу лейтенанта Чередниченко к танку бросились Беззаботнов, Козлов и санинструктор Киселев. Они подбежали к машине как раз в тот момент, когда из верхнего люка на броню вывалился танкист. Одежда на нем тлела. Но он, не обращая на это внимания, спрыгнул на землю и метнулся к лобовой части танка.

Артиллеристы последовали его примеру. Все вместе вытащили из люка механика-водителя. Но тот, к сожалению, был уже мертв. Через десантный люк помогли выбраться еще двоим членам экипажа. Санинструктор перевязал им раны и увел в тыл. [58]

А мы вскоре снова двинулись вперед. Вместе с пехотой и танками ворвались на окраину деревни. Поработать пришлось немало, у гитлеровцев здесь оказалась масса огневых точек.

А вот и первые пленные. Их ведет молодой веселый сержант. Голова у него забинтована, но на запыленном лице — торжество и радость победителя. Держит автомат на изготовку, покрикивает:

— Шнель, шнель, арийцы! Тоже мне, сверхчеловеки!

* * *

Утро началось с артиллерийской подготовки. Минут тридцать, неумолчно гремела канонада. Потом в атаку пошли танки и пехота. Они сбили фашистов с поспешно занятого ими накануне рубежа и начали теснить дальше.

Меня неожиданно вызвали к командиру батареи. Лейтенант Чередниченко встретил приветливо, поздоровался за руку. Он был явно чем-то радостно взволнован. Приказал следовать за ним.

Где перебежками, а где и ползком мы выбрались на одну из высоток. Впереди виднелся какой-то населенный пункт. Но какой?

Лейтенант достал карту и поманил меня к себе. Я придвинулся ближе, всмотрелся в точку, указанную им. Так это же... Ну да, село Черкасское! Там три месяца назад мы вели бой с танками противника. Остались вдвоем с лейтенантом. Подорвали свое орудие и отошли вместе с пехотой под Рясное. Именно тогда пообещал Чередниченко: «Мы еще вернемся сюда, Носов». Вернулись!

Так вот зачем вызывал меня лейтенант! Что ж, это очень приятное напоминание.

Стали возвращаться. Но в этот момент на высоте начали рваться снаряды. Лейтенант Чередниченко, шагавший впереди, неожиданно упал. Я бросился к нему.

— Подними меня, — тихо попросил командир батареи, — хочу еще раз посмотреть на это село. [59]

Я выполнил его просьбу. Он глянул, улыбнулся и вдруг тяжело обвис у меня на руках...

Алексей Матвеевич был исключительно волевым командиром и умелым воспитателем. Несколько резковатый, но отходчивый, он никогда не дергал людей по пустякам. И если взыскивал, то всегда за дело. Под его началом батарея прошла с боями не одну сотню километров. Легко ли терять такого командира? Глядя сейчас на его помертвевшее лицо, я чувствовал, как горло сжимает спазма, а на глаза навертываются слезы.

Вернувшись к расчету, поведал бойцам печальную весть.

— Надо же! В таких переделках бывал и живым оставался, а тут — случайным снарядом, — горестно проговорил Алексей Иванович.

— Судьба. Кому что выпадет, — сказал кто-то.

— Ну это ты брось! К нашему лейтенанту не подходит. Он под Ленинградом воевал. А с нами? Себя не жалел человек, в самое пекло лез, а ты — судьба! — оборвал его Беззаботнов.

Командир взвода управления младший лейтенант Тарабрин, временно принявший батарею, решил отсалютовать в память о Чередниченко залповым огнем из всех орудий. По врагу. Пусть знают фашисты, что за каждое преступление их ждет неминуемая кара.

Медленно сгущаются вечерние сумерки. И еще медленнее спадает жара. Мы прячемся от духоты в щели, Под перекрытием она донимает не так сильно. Только замковый Беззаботнов ведет наблюдение. Остальные номера расчета курят, руками разгоняют сизый дым.

На фронте сейчас затишье. Относительное, конечно. Враг отброшен, как нам разъяснили, на исходные позиции, с которых начал наступление. Но не смирился с этим, изредка контратакует. Сегодня, правда, не лез. [60]

У нас гость — командир радиоотделения батареи сержант Дмитрий Прохоров. Связисты народ знающий. Постоянно около начальства. Вот почему они всегда в курсе событий или, во всяком случае, делают вид, что в курсе. И сейчас сержант, расстегнув ворот гимнастерки, попыхивая самокруткой, подробно рассказывает о подвиге четвертой батареи. Нам тоже уже кое-что известно. Во всяком случае, то, что на днях она вела бой с превосходящими силами противника. А вот теперь из рассказа радиста вырисовываются детальные подробности того боя.

Вечером расчеты четвертой батареи сменили огневые позиции и подтянулись ближе к переднему краю, на высоту 229,8. Как обычно, до глубокой ночи готовили окопы. А под утро, утомленные работой, легли отдохнуть, оставив только наблюдателей.

На рассвете фашистским автоматчикам удалось внезапным ударом потеснить наших пехотинцев и выйти непосредственно к огневым позициям батареи. Лишившись пехотного прикрытия, ее командир лейтенант Терехов организовал круговую оборону. Враг был встречен артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем и, понеся значительные потери, откатился.

Но через час все повторилось сначала. На этот раз на батарею двигалось до пехотного батальона с шестнадцатью танками. Мужественные защитники высоты не дрогнули, смело вступили в неравную схватку. Командир батареи приказал подпустить фашистские танки как можно ближе и бить наверняка. И когда до вражеских машин осталось не более пятисот метров, подал команду на открытие огня. Загорелся один, затем второй, третий танк... Вспыхнули еще два. Но и гитлеровцы не остались в долгу. На высоту обрушился град снарядов и мин. Обливаясь кровью, падали у орудий артиллеристы. А фашистские танки и пехота все ближе подходили к высоте. Им удалось даже частью сил обойти батарею с тыла.

Теперь батарейцы дрались в окружении, удивляя врагов [61] непоколебимой стойкостью. На склонах высоты уже пылало одиннадцать крестастых машин, валялись десятки трупов фашистов. И все же гитлеровцы продолжали наседать.

Вскоре на батарее сложилась крайне тяжелая обстановка. Многие расчеты выбыли из строя, погиб лейтенант Терехов. Повреждены почти все орудия, на исходе боеприпасы. Но оставшиеся в живых артиллеристы продолжали удерживать высоту.

Чтобы выручить попавшую в беду батарею, наше командование решило предпринять контратаку наличными силами пехоты при поддержке артиллерии. Она, к счастью, увенчалась успехом. Наши воины ворвались на высоту и выручили артиллеристов.

Затаив дыхание, мы слушали бесхитростный рассказ сержанта Прохорова, восхищаясь мужеством и отвагой однополчан.

— Комиссар идет, — предупредил вдруг Алексей Иванович.

Бойцы прекратили курить, начали приводить себя в порядок. Я поднялся, пошел навстречу комиссару, так мы еще по старой привычке называли заместителя командира полка по политической части майора М. А. Шевардина. Приняв мой рапорт, тот подошел, поздоровался, присел на снарядный ящик. Прищурив глаза, внимательно оглядел нас. Спросил:

— Ну, о чем вы тут беседуете?

— О четвертой батарее, товарищ майор, — доложил я.

— Что ж, хорошее дело. На их примере нам всем учиться надо, как фашистов бить. Герои!

Беседа снова наладилась. Майор дополнил то, что упустил сержант Прохоров, рассказал нам о последних событиях на фронте. При этом подчеркнул, что мы пока что выполнили ближайшую задачу — остановили фашистов, сорвали их план разгрома наших войск в районе Курской дуги. Теперь же предстоят наиболее сложные дела — продолжить [62] освобождение советской земли от немецко-фашистских захватчиков.

— А когда вперед, товарищ майор? — полюбопытствовал Севастьянов.

— Будто сами не знаете? — хитровато улыбнулся Михаил Авксентьевич. И обнадежил: — Скоро двинемся, готовьтесь.

Предсказания замполита сбылись. Примерно через неделю мы перешли в наступление.

* * *

Наступление, начатое советскими войсками в начале августа, развивалось успешно. В столице нашей Родины Москве вскоре прозвучал первый артиллерийский салют! в честь освободителей Орла и Белгорода.

Наша батарея теперь почти постоянно на колесах. Вот и сейчас уже конец ночи, а мы все пылим по проселочной дороге. По обе стороны ее торчат обгоревшие громады, танков, самоходок, валяются разбитые автомашины, искореженные орудия, минометы.

Ведет нас двадцатидвухлетний командир батареи лейтенант Федор Шаталов. Чуть выше среднего роста, с приятным улыбчивым лицом, он, несмотря на молодость, пользуется у артиллеристов непререкаемым авторитетом.

Командир батареи едет впереди колонны, часто останавливается. Выходит из машины, смотрит на карту, сверяется с местностью.

На рассвете подъехали к селу, разбросанному по косогору. Свернули с дороги вправо, на клеверное поле. И тут наш тягач внезапно тряхнуло, раздался взрыв.

— Стой! Стой! Куда вас черти несут? — бросился к нам, отчаянно ругаясь, боец с миноискателем.

— Спал, что ли? — набросился на него Шаталов.

— Какой сон, товарищ лейтенант? Всю ночь проходы в минном поле делали. [63]

— Указки ставить надо, — заметил ему Алексей Иванович.

— А вам смотреть в оба положено, — нашелся сапер. — И не сворачивать куда не надо. Вон ведь указки.

— Да в темноте кто их видит, — смутился Беззаботнов.

Наш водитель Дегтярев выбрался из кабины, осмотрел машину, проговорил с сожалением!

— Доездились. Опять безлошадными остались. Хорошо еще, что хоть не на противотанковую нарвались. Та бы в клочья разнесла.

— Носов, перецепите орудие к «виллису», — распорядился командир батареи, — а снаряды перегрузите в тягач второго расчета.

Мы быстро выполнили его распоряжение, и колонна снова двинулась вперед. Теперь по проходу через минное поле нас вел сапер.

За селом, в саду, батарея заняла огневую позицию. Впереди на высотах закрепился враг. На него-то и обрушились наши снаряды. Ободренная огневой поддержкой, окопавшаяся было у села пехота перешла в наступление. Фашисты начали отходить.

Вскоре снялись и мы. И снова остановились на опушке реденькой рощицы. Здесь в неглубоких окопах лежала группа бойцов.

— Впереди фашисты, — предупредил нас сержант с орденом Красной Звезды на выцветшей гимнастерке. Его левая рука покоилась на перевязи. Были перебинтованы и почти все другие бойцы группы.

— Что же вы в тыл не идете? — поинтересовался у сержанта Севастьянов.

— Сначала дома побываем, — ответил тот, — в селе, что впереди, моя хата.

— Везет же людям, — искренне позавидовал Бондаренко. — Это ж надо! К жене в гости среди войны заявиться. [64]

— Еще не известно, повезет ли, — осторожно заметил Козлов.

Командир батареи распорядился готовить орудия для стрельбы прямой наводкой. И пока бойцы отцепляли пушки от тягачей, мы, командиры расчетов, по-пластунски выдвинулись вслед за лейтенантом Шаталовым на гребень высоты.

Взгляду предстала следующая картина. Впереди залегла наша пехота, ведя редкий огонь. Дальше — лощина, поле. На взгорке село. На его окраине закрепился противник. В бинокль видны окопы, проволочные заграждения. Над селом стелется густой дым, несколько домов пылает. Горит и стоящий на отшибе ветряк. Огненные языки пламени лижут конусообразное строение, мечутся по его кровле, по раскинутым крыльям.

Пока расчет выкатывает пушку на огневую позицию, внимательно осматриваю местность в секторе предполагаемого обстрела. У мельницы обнаруживаю пулемет. Прикинув до него расстояние, определяю прицел и угломер. И — быстро к расчету. Подаю команду. Открываем огонь. Рядом почти одновременно зазвучали выстрелы орудий сержантов Николая Родионова и Федора Симакова.

Пулемет у ветряка захлебнулся. Замолчало еще несколько огневых точек. Наша пехота поднялась в атаку. Ушел вперед со своими бойцами и раненый в руку сержант.

Батарея снялась с позиций и двинулась к селу. На околице снова встретили знакомых пехотинцев. Они стояли с суровыми лицами около одной из сгоревших хат. На земле лежал их командир. Он был мертв.

— Вот и дошел наш сержант до дому, — с горечью проговорил один из бойцов, подняв на нас повлажневшие глаза, — да только не нашел своей семьи. И самого на пороге родной хаты убили. [65]

Через несколько суток наступления наша батарея оказалась уже под Боромлей. Ранним утром мы проскочили по ее тихим улицам, переправились через неширокую речку и остановились посреди поля. Колыхающееся на ветру пшеничное раздолье чем-то напоминало море. Бойцы выбрались из кузова.

— Не успели убрать, — горестно вздохнул Севастьянов, взяв в горсть несколько колосьев с осыпающимся зерном.

— Орудие на высоту, машину в укрытие! — распорядился в это время младший лейтенант Минеев.

Водитель тягача Дегтярев замешкался. Ему, хлеборобу, знавшему истинную цену тяжелого крестьянского труда, жалко было губить пшеницу.

— Чего медлите?! Вперед! — прикрикнул командир взвода.

Дегтярев крякнул, забрался в кабину и осторожно, как по шаткому настилу, повел свой тягач по пшеничному полю. На высоте мы отцепили орудие. Позиция была превосходная. Окружающая местность просматривалась на несколько километров вокруг. Впереди проходила насыпь железнодорожного пути. Там закрепилась наша пехота. Справа — гряда высот, поросших мелколесьем. Слева — речка Боромля. Над ней еще курился утренний туман.

Командир батареи лейтенант Шаталов на этот раз лично расставил каждое орудие. Первый взвод — справа от дороги, второй — слева. Отдавая приказ, лейтенант еще раз предупредил командиров расчетов:

— Окопы оборудовать в полный профиль. Возможна контратака танков.

Когда солнце уже окончательно выползло из-за горизонта, на батарею привезли завтрак. Получив свои порции гречневой каши, бойцы расселись на влажном бруствере. Дружно застучали алюминиевые ложки о края котелков. [66]

Самые проворные уже выгребали со дна остатки каши, когда показалась группа фашистских самолетов. Замковый Бондаренко резво спрыгнул в окоп, приставил козырьком ко лбу ладонь.

— Поесть стервецы по-человечески не дадут, — с обидой проговорил он.

— Может, пронесет? — отозвался Алексей Иванович.

— Вряд ли, — заметил Козлов и тоже укрылся в щели.

Вначале показалось, что бомбардировщики пролетели стороной.

— Вроде пронесло, — с облегчением вздохнул Севастьянов.

И ошибся. Самолеты в это время сделали боевой разворот и ринулись на высоту. Началась бомбежка. Потом артиллерийский обстрел. Еще гудели разрывы снарядов и мин, а команда уже поставила нас к орудиям.

Справа, с гряды высот, уже сползали фашистские танки. Они двигались прямо на нас. За танками в полный рост шла густая цепь автоматчиков.

— Танки справа! Батарея, к бою!

Расчеты развернули орудия, открыли стрельбу. От метких выстрелов сразу же загорелись две машины. Остальные, замедлив ход, открыли ответный огонь.

Внезапно по высоте ударили шестиствольные минометы. Взрывной волной меня отбросило в сторону, я потерял сознание. Когда очнулся, увидел у орудия младшего лейтенанта Минеева и Юрия Козлова.

— По правому бейте! — кричал взводному орудийный номер.

С трудом приподнялся. Преодолевая головокружение и подступившую тошноту, пополз на помощь товарищам. Но раньше меня к орудию подбежал Севастьянов.

— Разрешите, разрешите, — повторял он, оттирая младшего лейтенанта от прицела, — я ему сейчас...

Командир взвода посторонился, уступая место наводчику. Тот проворно прицелился. Выстрелил дважды кряду, [67] но промахнулся. А стальная громада — вот она, почти совсем рядом. И тут на ее пути словно из-под земли вырос тяжелораненый помощник наводчика Шутов. Швырнул гранату. Танк, теряя гусеницу, развернулся, подставил борт. На этот раз выстрел Севастьянова был точным. Потеряв несколько машин, гитлеровцы отошли. И снова на огневой позиции стали рваться снаряды и мины. Упал, обливаясь кровью, Козлов. Я подполз к нему. Торопливо разорвал индивидуальный пакет, начал перевязывать. Юрий крепился, сдерживал стон. На его побледневшем лице выступили крупные капли пота.

— Что-то поясницу жжет, — пожаловался он.

Я перевернул его на спину. Да, и сюда угодил осколок. Хорошо еще, что не задел позвоночник. Тогда бы конец. А так...

Перевязал, подбодрил:

— Ничего! До ста лет жить будешь. Еще и до Берлина дойдешь.

Угадал. Юрий действительно вылечился, вернулся в строй. День Победы встретил в Берлине.

А бой между тем продолжался. Фашистам удалось потеснить наши пехотные подразделения. Мы тоже отошли за реку и закрепились на высотах южнее села Боромля.

С каждым боем мы все ближе подходим к Днепру. Запомнился Миргород. В тот день батарея остановилась на его окраине. Ждали подвоза боеприпасов и горючего. Отдыхали в вишневом саду. На зеленевшую, но уже прихваченную первыми ночными заморозками траву осыпались пожелтевшие листья.

— Носов, сейчас собрание, — предупредил меня комсорг полка лейтенант Сигалов.

Значит, сегодня решится моя судьба. Гулко забилось сердце.

...Коммунистов в батарее человек двенадцать, не больше. Собрались около нашего орудия, расселись прямо на [68] земле. На гимнастерках у каждого — правительственные награды. Храбро воюют партийцы! Для бойцов они всегда служат примером безупречного выполнения воинского долга.

Взять хотя бы старшего сержанта Федора Симакова. В одном из последних боев прямым попаданием снаряда у его орудия сбило колесо. Пушка накренилась. А вражеские танки продолжали наступать.

Командир расчета не растерялся. Приказал бойцам подложить под лафет несколько снарядных ящиков и продолжал стрельбу. В таком положении они сумели подбить еще один фашистский танк.

И подобных примеров мужественного поведения коммунистов в бою у нас немало. Вот почему беспартийные бойцы и командиры всегда стремятся быть похожими на них.

К началу собрания пришел замполит полка майор Шевардин. Михаил Авксентьевич был из той категории политических работников, которые не только хорошо знали нужды и заботы воинов, но и умели личным примером воодушевить их на подвиги.

Помнится, в одном из боев, в самую его критическую минуту, он появился на нашей огневой позиции. Сказал всего лишь несколько самых обычных слов:

— Надо выстоять, ребята. Командование полка очень надеется на вторую батарею.

Зато до конца боя находился рядом с нами. И нужно было видеть, с каким мужеством встретили расчеты очередную атаку врага. Видели: замполит с нами, он не сгибается под градом снарядов и мин. В тот день батарея подбила десять фашистских танков...

Собрание открыл парторг батареи сержант Родионов. Зачитал мое заявление: «Прошу партийную организацию подразделения принять меня в члены ВКП(б). Обязуюсь истреблять немецко-фашистских захватчиков до полного их разгрома». [69]

Я встал, посмотрел на сосредоточенные лица присутствующих. И... еще больше разволновался.

— Вопросы к товарищу Носову будут? — спросил председатель.

— Какие еще вопросы, — откликнулся лейтенант Шаталов, — воюет он превосходно.

От похвалы стало как-то неловко. Но командир батареи дружески кивнул головой, подбадривая.

— Как вы думаете форсировать Днепр? — вдруг спросил замполит.

Я растерялся. Ожидал любого вопроса, но только не такого.

Заметив мою растерянность, майор пояснил:

— Что практически следует предпринять для успешного преодоления реки? На чем будете форсировать ее?

— Построим плот из подручных материалов. Постараемся в числе первых достичь противоположного берега.

— Похвально, — одобрил Шевардин.

— Пусть о себе расскажет, — предложил кто-то из коммунистов.

А что рассказывать? Мне только что исполнилось двадцать лет. Далеко на Владимирщине моя родная деревня Кочнево. Там родился и вырос. Окончил сельскую школу, трудился в колхозе. В деревне остались мать и отец, две сестры. Старший брат, Ефим, на фронте. Сам я в первые дни войны перебрался в город, работал на заводе токарем. С ноября сорок второго в армии. Получил две правительственные награды. Вот и все.

Автобиографию рассказал буквально за три минуты.

После меня выступили двое — ефрейтор Георгий Соснин и сержант Василий Овчар. Они высказались за мое принятие.

— Какие будут другие предложения? — спросил у собрания парторг.

Их не последовало. Так я стал членом партии. [70]

Глава третья.
За седым Днепром

В боях и стремительных маршах мы как-то и не заметили, что осень уже полностью вступила в свои права. Заметно похолодало. Короче стали дни, длиннее ночи. Чаще горизонт закрывали свинцовые тучи, моросил нудный, надоедливый дождь. Высоко в небе, напуганные, видимо, ревом самолетов, истошно курлыча, пролетали стаи журавлей.

На исходе сентября подразделения полка подошли к Днепру и заняли огневые позиции южнее деревни Прохоровка. В тот же день стало известно, что наша пехота сумела захватить плацдарм севернее Канева. По несмолкаемому гулу боя можно было предположить, что там довольно жарко.

Началась и наша подготовка к переправе. Мы все отлично понимали, что форсирование такой громадной водной преграды, как Днепр, представляет сложную задачу. Поэтому к ее решению готовились заблаговременно. В подразделениях проходили партийные собрания. Состоялось оно и у нас на батарее. Выступления участников были проникнуты желанием сделать все от них зависящее, чтобы с честью выполнить задание командования.

Наш расчет к тому времени числился, если можно так выразиться, в ветеранах. Все его номера имели уже определенный боевой опыт. Может быть, именно поэтому командование и доверило нам первыми из батареи переправиться на правый берег Днепра. [71]

Днем проверили орудие, личное оружие, снаряды, плот. Вещевые мешки под самую завязку набили патронами, ручными гранатами, взяли на двое суток сухой паек. Приготовили также лямки и веревки. Еще засветло легли отдохнуть. Утомленный заботами дня, я тоже почти сразу же заснул.

... — Пора, Носов, — командир взвода осторожно притронулся к моему плечу.

Сон как рукой сняло. Огляделся. Рядом, на дне окопа, тесно прижавшись друг к другу, спали бойцы расчета. Встал с охапки соломы, служившей постелью. Было прохладно и сыро. Ночь выдалась темная, как по заказу. Накрапывал мелкий дождь.

— Буди ребят, — устало проговорил младший лейтенант Минеев. Чувствовалось, что он еще ни на минуту не сомкнул глаз.

Номера расчета начали подниматься, разбирать оружие, вещевые мешки. Алексей Беззаботнов первым выбрался из окопа, сладко зевнул и... тихо рассмеялся.

— Не дал, сержант, сон досмотреть. Хорошее дело наклевывалось — жену видел.

— Сейчас тебя гитлеровцы оженят, — мрачно пошутил Николай Батюков, — боец из новичков, прибывший с последним пополнением.

— Ошибаешься, — не принял всерьез его намек Алексей Иванович, — теперь фашистам не до свадеб. Наши на том берегу.

Зато командир взвода строго взглянул на Батюкова, укоризненно покачал головой и негромко скомандовал: «За мной!»

Мы пошли по узкой тропе, пересекавшей небольшую рощицу. Остановились на берегу реки в густом ивняке. Здесь нас встретил лейтенант Ф. П. Шаталов. Дождь прекратился. Было слышно, как волны с тяжелым звоном бились о береговую кромку и потом с шумом откатывались.

Неожиданно прошелестела мина. Яркая вспышка разрыва [72] выхватила из темноты песчаную отмель и несколько плотов, на которые бойцы уже грузили орудия. Потом еще и еще. Разрывы минут пять гремели один за другим. К счастью, все обошлось благополучно.

После того как прекратился этот некстати начавшийся минометный обстрел, командир батареи с пристрастием допросил меня о порядке действий расчета. Наша задача заключалась в следующем: переправиться через Днепр, занять огневую позицию в боевых порядках пехоты и помогать ей удерживать плацдарм.

Когда лейтенант убедился, что мне все ясно, он пояснил напоследок:

— Разведчики на том берегу встретят вас около дачи Тальберга.

Что за дача? Почему именно Тальберга? И с какой стати одинокий, полуразрушенный дом на крутом берегу Днепра, подмеченный мной еще днем, назывался так, я не смог узнать ни тогда, ни позднее. Да на уточнение просто не было времени.

Командир батареи попрощался с нами. Пожал каждому бойцу расчета руку, пожелал боевых удач. Последним подошел шофер Дегтярев, он оставался на левом берегу. Петр Григорьевич долго тряс мне руку, говорил что-то бессвязное, ободряющее.

Наконец мы заняли свои места. Гребцы взялись за весла. Плот, покачиваясь на волнах, медленно поплыл навстречу неизвестности. Тихо поскрипывали самодельные уключины, ласково и успокаивающе журчала меж бревен вода. А на сердце все равно было тревожно.

Едва выбрались на середину реки, как попали под артиллерийский обстрел. Точно не могу утверждать: заметили нас фашисты или открыли огонь случайно, просто для страховки. Но во всяком случае беды натворили, разбили несколько плотов. По воде поплыли бревна, доски.

Фонтаны разрывов зачастили и неподалеку от нашего плота. Неожиданно грохнуло совсем рядом. Взвизгнули осколки. [73] Тугая волна опрокинула меня, сбросила в воду Бондаренко и еще одного гребца.

Не растерялся Севастьянов, бросил им конец веревки. С трудом вытащили Бондаренко. Гребца, к сожалению, спасти не удалось — он камнем пошел ко дну.

— Окрестили сволочи, — выплевывая воду, ругался наш снарядный, — чуть было не утонул.

— На такой реке это запросто, — проговорил Батюков. — Нырнешь — и поминай как звали.

Разрывы наконец смолкли. Надо было спешить. По моей команде артиллеристы пришли на помощь гребцам. Поплыли быстрее, ныряя с одной волны на другую. Расшатанные бревна терлись друг о друга, угрожающе скрипели.

Подобрали бойца с одного из разбитых плотов.

— Всех на дно пустили, — едва отдышавшись, поведал тот, — из нашего расчета я один только и остался.

Преодолевая стремительное течение реки, бойцы гребли изо всех сил. Берег появился неожиданно. Сначала бревна зашуршали о песок, затем над нами нависла круча — пятисаженный обрыв. Пришлось спускаться еще ниже по течению. На относительно пологом месте причалили. Расчет быстро выкатил на берег орудие, сгрузил с плота боеприпасы. Вдвоем с Батюковым пошли вдоль уреза воды, подсвечивая себе фонариком.

— Туши свет! — раздался неожиданный окрик. — Не демаскируй.

— Земляк, дорогу покажи, — попросил я скрытого темнотой незнакомца.

— Артиллерия, что ли? — Перед нами выросла фигура с автоматом на изготовку.

— Так точно! — отозвался Батюков.

— Тогда все правильно. Старшина наказывал встречать артиллеристов, — сообщил автоматчик и неожиданно попросил: — Не одолжите ли, братцы, табачку на закрутку? Второй день без курева, аж уши пухнут. [74]

Николай полез а карман, вытащил объемистый кисет, отсыпал.

— Так вам дорогу?

С тем же бойцом мы прошли по берегу еще метров двести. Остановились у оврага, Здесь и уточнили, куда выдвигаться.

Бегом вернулись к орудию. Номера навалились, покатили пушку вперед. Под колесами зашуршал мокрый песок. Вскоре все взмокли. Пришлось скинуть шинели, ватники, каски. Добрались до оврага. Начали подниматься в гору. На середине крутояра окончательно выдохлись.

— Что делать, сержант? — посмотрел на меня Севастьянов. — Такую кручу своими силами вряд ли одолеем.

— Может, пехоту на помощь позвать? — предложил Батюков.

— Где ты сейчас ее отыщешь? Ведь темнота хоть глаз выколи, — возразил Беззаботнов. — К тому же у нее, родимой, и своих дел по горло.

Однако я послал Николая Батюкова за подмогой. Ждали долго. Уж заметно посветлело. Впереди начала просматриваться дорога, кустарник и крутой берег.

— Что, застряли, пушкари? — добродушно спросил, подходя, бородатый детина с погонами старшины. Он обошел вокруг орудия, быстро расставил пришедших с ним людей. Вскоре общими усилиями душку выкатили на берег. Пехотинцы помогли нам перенести и боеприпасы.

— Спасибо, ребята, — поблагодарил я помощников.

— На пехоту можешь положиться, — ответил за всех старшина, — не подведем. А за тобой должок теперь будет, сержант. Поддержи огоньком в трудную минуту.

— Сделаем, — коротко пообещал я.

* * *

Мы снова остались одни. Густой туман, плотно окутавший берег, начал постепенно рассеиваться. Становилось [75] светлее. Впереди метрах в трехстах заметно проступали скаты какой-то высоты. Слева отличный ориентир — железнодорожный мост, который некогда связывал берега Днепра. Теперь же он взорван. Темнеют опорные столбы. Концы разрушенных пролетов свисают в воду.

Бойцы отдышались, снова взялись за орудие. Покатили его к гребню высоты, минуя воронки и окопы. Там перед нами, как из-под земли, вырос офицер в ватнике. В правой руке он держал автомат, левая была подвешена у груди на грязном окровавленном бинте. Офицер уточнил нашу задачу.

Заняли полуразрушенный окоп с воронкой посередине. Что ж, нам работы меньше.

Пока бойцы готовили позицию, я внимательно изучал местность. Перед нами пологий скат, упирающийся в лощину. На нем — низкая стерня. А лощина сплошь поросла кустарником. Дальше — косогор. На его гребне — небольшая рощица. Вдоль опушки идут вражеские окопы. Расстояние не более километра. Слева, в лощине, село. Между хатами сады. Особенно много их на южной окраине села. И еще бросалась в глаза масса воронок, темневших среди рыжеватой стерни.

Мы спешили побыстрее дооборудовать окоп, но все-таки не успели. За рощицей загромыхало. На высоте встал частокол разрывов. Минут тридцать длился артиллерийский обстрел. Потом фашисты пошли в атаку.

До позднего вечера мы с пехотой отбивали яростный натиск врага. А когда наконец его атаки прекратились, к нам пришел тот самый командир, что встретил нас утром. Был он уже немолод, худощав. Землистого цвета лицо обросло густой щетиной. Только воспаленные глаза смотрели очень живо и ласково.

— Спасибо за помощь, артиллеристы! — тепло поблагодарил он расчет. — Без вас бы мы сегодня... Ну, да что тут говорить! Еще раз спасибо!

И это было для нас высокой наградой. [76]

В середине следующей ночи на плацдарм переправились остальные расчеты батареи. Я доложил лейтенанту Шаталову о событиях дня. Он начал дотошно расспрашивать о характере местности, о том, где проходит наш передний край, с каких направлений и какой численностью атаковывал нас противник, как вели себя в бою люди, кто из них отличился.

Выслушав мои ответы, комбатр, видимо, остался удовлетворенным. Прилег на бруствер, долго и внимательно вглядывался в темень ночи, изредка освещаемую мертвенно-бледными вспышками ракет.

Вскоре в нашем окопе собрались младшие лейтенанты Минеев и Юдин, сержанты Родионов, Симаков и Труханов. Шаталов отдал боевой приказ. Он в общих чертах сводился к следующему: занять огневые позиции на скате высоты, обращенном к населенному пункту Селище, и не допустить на этом участке прорыва фашистских танков к Днепру.

Бойцы расчетов стали готовить огневые позиции и поочередно носить боеприпасы с переправы. К рассвету управились. Командир взвода разрешил отдыхать. Я прилег на дно окопа и тоже задремал.

... — Товарищ сержант, воздух!

Надо мною склонился Николай Батюков, трясет за плечо. Усилием воли поднимаюсь. Ноет спина, в ногах свинцовая тяжесть. Уже вовсю властвует погожее осеннее утро. На горизонте ни облачка. Как на ладони виден передний край и строения Селища. Только справа, в лощине, еще лениво колышутся белесые космы тумана, закрывая кустарник.

Слышу далекий гул авиационных моторов. С запада приближается группа самолетов.

Еще не кончилась бомбежка, как начался ураганный артиллерийский обстрел. Высота задымилась от разрывов снарядов и мин. И так длилось минут сорок. [77]

Потом в грохот разрывов влился глухой и далекий, словно из-под земли, рокот моторов. И вскоре на околице Селища, на опушке рощи, показались фашистские танки. Среди них шло несколько массивных, приземистых, с длинными орудийными стволами машин. Присмотрелся. Так это же наши старые знакомые — «тигры»! Что ж, били мы и их.

По моей команде номера заняли свои места на орудийной площадке. Действуют четко, сноровисто. Снаряд уже в канале ствола.

Я встал справа от орудия. Отсюда удобнее наблюдать за противником, командиром взвода, подчиненными и соседями. Изредка отрываюсь от бинокля, бросаю взгляд на расчет, замерший в ожидании команды. Наводчик Владимир Севастьянов прильнул к панораме, вытянув загорелую шею. Каемка белого подворотничка оттеняет матовый загар его шеи. Молодец! Успел не только побриться, но даже подшить свежий подворотничок.

Туман в лощине уже исчез. Теперь отчетливо видны надвигающиеся бронированные громады. Перед ними встают частые султаны разрывов — дальнобойная артиллерия с левого берега поддерживает наши подразделения. Но танки маневрируют, без потерь проходят зону заградительного огня. Оно и понятно, с закрытых позиций не так-то легко поразить движущуюся цель.

Танки спускаются в лощину и, подминая кустарник, ползут на высоту. Батарея открывает огонь. Звонко бьют семидесятишестимиллиметровые пушки расчетов Николая Родионова, Федора Симакова, Петра Труханова и наша.

Владимир Севастьянов — весь внимание. Прицеливается быстро, но без спешки. Третьим снарядом остановил «тигра». Но в ту же секунду и у нашего орудия разорвался снаряд. Номера расчета бросились на землю. А вот Севастьянов запоздал. Схватился за грудь, повалился у станины. К нему на помощь бросился Беззаботнов. Взвалил на плечи раненого, отнес в укрытие. [78]

За наводчика встал замковый Николай Батюков. Орудие молчало всего лишь несколько секунд.

Танки между тем приближались. И вдруг под вырвавшимися вперед двумя машинами громыхнули взрывы. Попали на минное поле.

Но что это? Башня одного из подорвавшихся танков начала медленно разворачиваться в нашу сторону, угрожающе покачивая стволом. Николай дважды выстрелил. Крестастая машина запылала. Остальные не выдержали нашего огня, начали отходить.

Когда бой затих, Батюков вынул кисет, попытался свернуть цигарку. Но пальцы не слушались. На лице у замкового выступили крупные капли пота. Нелегко ему, видно, достался этот первый сожженный танк.

— Дай-ка я помогу тебе, Коля, — понимающе предложил Бондаренко.

— Спасибо, — виновато улыбнулся Батюков и протянул ему так и не свернутую самокрутку.

* * *

После непродолжительной паузы на плацдарме вновь загремели взрывы. Но теперь враг отказался от лобовой атаки на высоту и сосредоточил все свои усилия против наших правофланговых пехотных подразделений.

В этой обстановке командир батареи приказал мне и сержанту Труханову развернуть орудия вправо и изготовиться к стрельбе. И это оказалось очень своевременным, так как вскоре с той стороны показался один танк, за жим второй, третий. По-видимому, нескольким вражеским машинам все же удалось проскочить пехотные порядки и выйти во фланг нашей батарее.

— По танкам, первому — по правому, второму — по левому, — услышал я голос командира взвода и стал дублировать его команды.

Николаи Батюков прильнул к панораме. Один за другим прогремели два выстрела. Но и фашисты не остались [79] в долгу, открыли стрельбу вз пушек и пулеметов. Пули и осколки застучали по щиту, лафету, станинам.

— Огонь! Огонь! — торопит расчеты младший лейтенант Минеев.

Расстояние между нами и вражескими машинами катастрофически сокращается. А Николай Батюков никак не может точно навести орудие на цель. И вот, не успев в третий раз выстрелить, схватился руками за каску, повалился на лафет.

Быстро занимаю место наводчика сам. Это сейчас просто необходимо: пример командира — залог успеха в бою.

В объективе панорамы волнистый скат высоты и надвигающиеся танки. «Тигр» вырвался несколько вперед остальных машин, уже взбирается на крутой подъем. Видимо, хочет обойти батарею справа. В голове полная ясность: наводить по возможности в борт или в гусеницу.

Поймал в перекрестие рубленую башню танка. Нажимаю на педаль спуска. Был в таком напряжении, что даже не услышал звука выстрела. Зато ясно увидел в бортовой броне пробоину. «Тигр» остановился. Снова стреляю. Теперь уже для страховки.

— Порядок, командир! — срывающимся от волнения голосом выкрикнул Петр Бондаренко, заметив, как два других танка начали отползать за гребень.

Воспользовавшись тем, что бронированные машины противника отошли, а батарея двумя орудиями отразила атаку пехоты с фронта, мы привели свою позицию в порядок и оказали помощь раненому Батюкову.

— Вот это да! — от удивления даже присвистнул Алексей Иванович, рассматривая его каску. — Если б на сантиметр ниже, наш Николай был бы уже не жилец.

Зазубренный осколок действительно пробил сталь каски почти у ободка и застрял в ней. Это-то и спасло нашего товарища. Но все же удар был так силен, что замковый на время потерял сознание. И вот теперь бледный, [80] с перевязанной головой, он жадно глотает воду из фляжки и, глядя на меня, умоляюще просит:

— Разрешите, товарищ сержант!

— Нет. Немедленно отправляйся в тыл.

— Не уйду, пока танк не подобью! — неожиданно заупрямился всегда исполнительный Батюков.

Наш разговор прервал неожиданный рокот моторов сзади и зычный голос командира батареи:

— Танки с тылу! Расчеты, к бою!

Бойцы бросились к орудию, Алексей Иванович подхватил одну станину, Батюков — вторую, мы с Бондаренко налегли на ствол. Нажимаем с такой силой, что, кажется, даже кости хрустят. И все-таки тонну металла, хоть и на колесах, развернуть не так-то просто. Вчетвером тем более.

Лязгая гусеницами, на нас надвигались два танка. Те самые, что до этого отошли за гребень и теперь сумели обойти высоту.

Припал к панораме. Оптика так приблизила вражескую машину, что до нее, казалось, можно было дотронуться рукой. Сердце учащенно забилось, кровь ударила в виски. Нервы натянуты до предела. Но я продолжаю ждать.

И когда до танка осталось метров сто пятьдесят, нажимаю на спуск. Выстрел точный. Бронированная машина остановилась, и только ее башня продолжает разворачиваться в нашу сторону. Впечатление такое, будто танк, словно громадный зверь, ослеп и теперь хоботом орудия вынюхивает, где же его противник. Но я не жду. Очередной снаряд пронзает броню. Над кормой вспыхивает пламя.

Второй танк, отстреливаясь, начинает отходить, стараясь заслониться броней своего горящего собрата. Но тут отличается расчет старшего сержанта Федора Симакова. С первого выстрела он останавливает и эту машину. [81]

Когда мы отбили еще одну, уже третью атаку фашистов, тусклое осеннее солнце перевалило за полдень. Его неяркие лучи освещали... незнакомую мне местность — так изменилась она за эти несколько часов боя. Пологий скат высоты изрыт воронками, вдоль и поперек исполосован танковыми гусеницами. Над лощиной висит густой бурый дым от догорающих построек Селища. Сквозь мутную его пелену неясно просматриваются несколько подбитых нами танков и истерзанный взрывами кустарник.

Мы начали приводить в порядок свою огневую позицию. И в это время по ходу сообщения к нам подошел лейтенант Шаталов.

— Носов, есть случай отличиться. В засаду станешь, — с подчеркнутой бодростью проговорил он и приказал следовать за ним.

Мы покатили орудие вслед за комбатром. Непросто дались нам эти двести метров спуска. Однажды тяжелая пушка покатилась вниз, увлекая нас за собой. Выручил смекалистый Бондаренко. Ему удалось опустить на землю станины, затормозить. Находчивость снарядного спасла нас от увечья, а орудие — от повреждений.

Расчету противотанкового орудия, назначенному для стрельбы прямой наводкой, обычно указываются основной и дополнительный секторы обстрела. Основной — на вероятном направлении движения танков, дополнительный — для оказания помощи соседним орудиям. На этот раз командир батареи отступил от уставного правила, указав нам только общее направление стрельбы.

Новая позиция — хуже не придумаешь: ни обзора, ни обстрела. Но когда лейтенант объяснил задачу, стали очевидными ее преимущества. Продвигаясь к Днепру, фашистские танки именно здесь подставят борта под выстрелы орудия, в то же время не имея возможности скоро обнаружить нас в узкой горловине оврага.

Уходя, командир батареи твердо произнес:

— Стоять до последнего снаряда! [82]

Едва мы изготовились к стрельбе, как на высоту, теперь уже за нашей спиной, снова обрушился огневой налет врага.

Из оврага не видно, что делается на переднем крае. А неизвестность в бою всегда утомительна, взвинчивает нервы до предела. Подмечаю: номера расчета переглядываются друг с другом, нервничают. Оставив за себя Бондаренко, выбираюсь на скат. Теперь поле боя как на ладони.

Фашистские танки и пехота, наступающие от Селища, приблизились к нашему переднему краю, начали теснить стрелковые подразделения. Вижу, как бронированная машина наползла на окоп, стала разворачиваться, разравнивая землю. Другая налетела на противотанковую пушку, подмяла ее вместе с расчетом.

Гибель людей потрясла. Наблюдать больше нет сил. Вернулся к расчету. Еще раз перераспределил обязанности. Алексея Ивановича назначил замковым, Петра Бондаренко — заряжающим, а раненого Николая Батюкова — снарядным.

Ожесточенная стрельба, крики и гул танковых моторов приближаются с каждой минутой. Неожиданно в овраг скатываются человек пятнадцать наших пехотинцев.

Заметив нас, обрадовались.

— Пушкари?! Ну, с вами-то, братцы, не пропадем!

Залегли на скатах высоты, начали торопливо окапываться. И нам повеселее стало — все-таки теперь прикрытие имеем.

Танки появились неожиданно. Сначала из-за обрыва показался утолщенный надульный тормоз, затем ствол орудия, и наконец выползла вся стальная громадина. Уступом правее ее шли вторая, третья. Они ползли по ровной, как стол, долине, подставляя нам борта. Положение для стрельбы — лучше не найти, такое не часто встретишь в бою. [83]

Тщательно прицелился, выстрелил. Головной танк остановился, запылал. Еще два выстрела — и загорелась вторая машина.

Наш внезапный огонь произвел на врага ошеломляющее впечатление. Идущие позади танки замедлили движение, потом и вообще остановились. Один из них, очевидно, все же обнаружил наше орудие, начал разворачивать башню. Из ствола его пушки вырвалось пламя. Снаряд разорвался позади, второй — почти рядом с нами. В глаза ударила ослепительная вспышка взрыва.

— Снаряд, Коля! — кричал за спиной Бондаренко.

Я оглянулся назад. Батюков лежал вниз лицом на снарядном ящике. Петр Григорьевич бросился к нему, перевернул, что-то спросил. Затем сам взял снаряд, зарядил орудие. Еще выстрел. Танки отошли.

Когда рокот их моторов удалился, я. явственно услышал стук собственного сердца. Около Батюкова уже хлопотал Алексей Иванович, перевязывая ему раненую руку. Николай крепился, лишь изредка тихо постанывал, кусал пересохшие губы. Но покинуть боевых товарищей снова отказался.

Фашисты, естественно, не оставили нас в покое. Они решили во что бы то ни стало уничтожить орудие, мешавшее продвижению их танков. К оврагу двинулась густая цепь их автоматчиков. Пехотинцы, расположившиеся на скатах, открыли огонь. Вражеские солдаты залегли. Но затем короткими перебежками начали снова продвигаться вперед. Положение усложнилось.

— Может, отойдем, товарищ сержант? — неуверенно обратился ко мне Бондаренко.

— А вы слышали приказ командира батареи? — вопросом на вопрос ответил я. И тут же распорядился: — Занять оборону, приготовить гранаты!

Номера расчета быстро залегли вместе с пехотинцами, изготовились к бою. Неожиданно с тыла тоже засвистели пули. Там появилась еще одна группа вражеских солдат. [84]

— Обошли! — выкрикнул Бондаренко и начал торопливо стрелять из автомата...

* * *

Из всех командиров полков, с которыми сводила меня фронтовая судьба, особенно запомнился майор Н. И. Ортынский. Чуть выше среднего роста, подтянутый, с умным волевым лицом, Николай Игнатьевич с первой же встречи производил на людей приятное впечатление. Опытный, тактически грамотный командир, он умел каким-то шестым чувством улавливать все перипетии боя и в нужный момент личным примером влиять на его исход.

В тот день, находясь на своем наблюдательном пункте, майор Ортынский, как всегда, внимательно следил за боем. И когда понял, что правофланговым батареям грозит опасность, решился на самую крайнюю меру. Собрав командиров и бойцов штаба, он повел их в атаку...

...С каждой минутой кольцо вражеских автоматчиков вокруг оврага смыкалось все плотнее. Мы уже приготовились к решающей схватке. Но до рукопашной дело не дошло. Неожиданно фашисты начали пятиться, затем побежали. С гребня высоты с криком «ура!» к нам приближались однополчане.

— Выручили! — радостно размазывая на грязном лице не то пот, не то слезы, простонал Бондаренко.

— Вперед, Носов! — приказал командир полка, появившись около нашей позиции. Вместе с подоспевшими на помощь товарищами расчет выкатил орудие из оврага и открыл огонь по отступающим фашистам.

Совместными усилиями стрелковых подразделений и артиллеристов враг был отброшен.

— Ни шагу назад! — переходя от орудия к орудию, говорил между тем Николай Игнатьевич. — Мы же теперь гвардейцы! А гвардия, как известно, никогда не отступает! [85]

Это было первое известие о том, что приказом Верховного Главнокомандующего от 29 сентября 1943 года наша бригада за мужество и героизм в боях получила наименование 7-й гвардейской. Полк же, соответственно, стал 321-м гвардейским.

— Эх, все-таки душа человек у нас командир! — глядя вслед майору, выразил общее мнение Алексей Иванович. — Да за таким...

Все отлично поняли, что он хотел сказать. Действительно, за своим командиром полка мы могли пойти, как говорится, в огонь и воду. Вот почему несказанно обрадовались, когда несколько позже узнали, что майору Николаю Игнатьевичу Ортынскому за форсирование Днепра было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

...Мы как-то и не заметили, что короткий осенний день уже догорел. Солнце скрылось за горизонтом. С реки в лощину пополз густой серый туман. Заметно посвежело.

Бойцы расчета забрались в окоп. Теперь можно и расслабиться, отдохнуть от нервного напряжения. Враг, получив отпор, больше уже не проявлял былой активности.

Нас теперь осталось в расчете только трое. Николая Батюкова все же пришлось отправить в тыл. Он потерял слишком много крови и едва держался на ногах.

Алексей Иванович привалился спиной к стенке окопа, закрыл глаза. На запыленном лице его еще четче заметны густая сетка морщин и горькие складки в уголках рта.

У меня самочувствие тоже прескверное. Устал. Но вот появился лейтенант Шаталов, поздравил с успешным выполнением боевой задачи и объявил благодарность. Доброе слово командира батареи подбодрило нас, вроде бы даже влило новые силы. Настроение улучшилось.

Наступила ночь. Прошел в огне еще один фронтовой день. Я тогда еще и не знал, что командование полка представило всех бойцов моего расчета к высоким правительственным наградам, а меня — к званию Героя Советского [86] Союза. И что в скупых строках наградного листа уже подведен итог нашей трехмесячной боевой деятельности: двенадцать танков, два разрушенных дзота и шесть блиндажей, два уничтоженных орудия и восемь пулеметов. Мы истребили до двух рот вражеской пехоты.

* * *

Открываю глаза. Из узкой глубокой щели виден кусочек неба, затянутого сплошными тучами. Накрапывает нудный осенний дождь. Скинув плащ-палатку, которой укрывался, с трудом выбираюсь из тесной кучки спящих бойцов. От неудобного лежания покалывает в спине, дрожат ноги. Стараясь размяться и хоть немного согреться, попрыгал, несколько раз присел. Затем поднялся на орудийную площадку.

Наблюдатель Беззаботнов, вывернув пилотку, натянул ее на самые уши. Обернулся на мои шаги. Доложил:

— Все тихо, командир. Только вот погода прескверная.

В такую погоду гитлеровцы, как правило, не воюют. Оставив на позициях дежурных пулеметчиков и наблюдателей, они тоже прячутся в укрытиях. Очевидно, именно это-то и было принято в расчет нашим командованием, спланировавшим в первой половине октября наступление с целью расширения плацдарма.

Накануне вечером командир батареи отдал нам боевой приказ. Из него стало известно, что стрелковые подразделения с утра переходят в наступление и овладевают населенным пунктом Селище. Во время артиллерийской подготовки наш расчет привлекается к ведению огня прямой наводкой, а в ходе наступления сопровождает пехоту.

За ночь вблизи переднего края мы оборудовали огневую позицию. Закатили орудие в укрытие. Сами разместились в щелях. Исходя из опыта, полученного еще на Курской дуге, отрыли их сразу две — справа и слева от орудийной площадки. [87]

Между тем дождь перестал. Заметно посветлело. И в это время за Днепром прогрохотал первый залп. Началась артиллерийская подготовка. Снаряды с воем полетели над нами, взметая в обороне врага сплошную стену огня и дыма. С каждой минутой огонь нарастал. Клубы дыма заволокли лощину, скрыли кустарник.

Наша батарея тоже открыла стрельбу. Подавая команды, я одновременно внимательно наблюдаю за действиями номеров. Несколько дней назад расчет пополнился новичками. Как-то они поведут себя в бою?

Взгляд задерживается на наводчике Умаре Хатжимутдинове. Рослый, в защитного цвета ватнике, плотно облегавшем его крепкую фигуру, боец, казалось, слился с орудием. Действует четко, уверенно. Чувствуется, что дело свое знает неплохо. Да и выдержки ему не занимать.

Артиллерийская подготовка продлилась чуть более получаса. Затем в атаку поднялась пехота и сразу же стала теснить противника. Мы снялись с позиции и на руках покатили вслед за ней орудие.

Перед Селищем завязался особенно ожесточенный бой. Мы с Хатжимутдиновым выбрались на высотку, а расчет с орудием остался пока в ложбинке. Ведем наблюдение. В нашем секторе внезапно открывает огонь хитро замаскированный дзот. Видимо, до поры до времени фашисты ничем не обнаруживали себя, поэтому-то дзот и остался невредимым. А вот теперь он значительно осложнил действия нашей пехоты.

По моей команде бойцы расчета быстро выкатили орудие на прямую наводку и открыли огонь. Особенно уверенно действует замковый Иван Михайленко. Высокий, черноволосый, лет двадцати пяти, он, как и Хатжимутдинов, отличается спокойствием и хладнокровием.

Огневая точка врага подавлена. Метко ведут стрельбу и другие орудия батареи.

Наша пехота уже ворвалась в село. Отвоевывает дом за домом. Пора и нам. [88]

Выбрались на западную окраину села. Огневую позицию заняли в саду. Впереди, примерно в километре от нас, залегли перед высотами стрелковые подразделения. Фашисты уже успели прийти в себя, оказывают упорное сопротивление.

На плацдарме день ото дня бои становятся все более ожесточенными. То наши части переходят в наступление, стремясь овладеть теперь уже населенным пунктом Бобрица, то противник пытается столкнуть нас в Днепр. Отражая вражеские контратаки, мы сутками не уходим с позиций.

Эту слякотную ночь тоже провели у орудия. Промокли, устали. На рассвете командир взвода разрешил немного отдохнуть в блиндаже. Сам же с Хатжимутдиновым остался на позиции.

Не помню, сколько времени спал, только проснулся от грохота разрывов и громкой команды:

— Расчеты, к орудиям!

Выскочил первым из блиндажа. Было уже довольно светло. Перепрыгивая через лужи, побежал на огневую позицию. За мной, тяжело дыша, спешили остальные номера расчета.

Командир взвода и наводчик уже вели огонь по надвигающимся от леса танкам. Появился командир батареи, что-то приказал младшему лейтенанту Минееву. Тот, коротко ответив «есть», выскочил из траншеи и побежал на правый фланг.

В это время противник начал артиллерийский обстрел. В саду стали рваться снаряды. Осколки кромсали стволы деревьев, рубили ветки. Один из разрывов грохнул почти рядом. Со стенок щели посыпалась земля. Еще удар. Послышался скрежет металла.

— Взводного убило! — выкрикнул кто-то.

Мы с Хатжимутдиновым и Бондарепко быстро выбрались из щели. Под разрывами снарядов поползли к командиру [89] взвода. Тот лежал на краю воронки. Из виска сочилась кровь.

Бойцы на плащ-палатке потащили младшего лейтенанта в укрытие, а я кинулся на огневую позицию. Наше орудие было совершенно изуродовано: погнут щит, разбито противооткатное устройство, оторвано колесо. За осмотром пушки и застал меня командир батареи.

— Где Минеев?

Молчу. Гибель командира взвода, которого мы все очень любили, так угнетающе подействовала на меня, что в первую минуту даже и не нашелся, что ответить. Шаталов и сам обо всем догадался. Катанул по скулам тугие желваки, но тут же взял себя в руки, приказал:

— Носов, собирай людей, за мной!

По раскисшей земле выбрались на высотку. Залегли. Лейтенант лично поставил каждому «безлошадному» батарейцу задачу. Она сводилась к одному: стать на время пехотным прикрытием для уцелевших орудий.

Бой гремел справа и с каждой минутой нарастал. Мы спешили приспособить к обороне скаты высоты, но не успели. Снова начался огневой налет противника. А вслед за разрывами снарядов и мин на высоту полезла вражеская пехота.

И здесь железную выдержку и изумительную стойкость проявил наш товарищ Алексей Беззаботнов. Исполняя обязанности пулеметчика, он со своим помощником подпустил фашистов почти вплотную и меткими очередями обратил их в бегство.

На его позицию гитлеровцы обрушили десятки снарядов и мин. Беззаботнову осколком перебило руку, был тяжело ранен и напарник. Пулемет на время умолк. Фашисты, решив, что с отважным расчетом покончено, в полный рост пошли на высоту. Но тут их опять встретили очереди.

Однако вражеские автоматчики, не обращая внимания на потери, продолжали лезть вперед, решив все-таки разделаться [90] с пулеметчиками. Алексей Иванович был ранен вторично. И снова не оставил позицию. Истекая кровью, он вел огонь до тех пор, пока не захлебнулась и эта атака врага.

Когда противник отошел, мы с Бондаренко поползли к нашим товарищам (позиция пулеметчиков была вынесена несколько вперед). Увидели: окровавленный Беззаботнов по-прежнему находится у «максима» в готовности в любую минуту продолжать бой. Рядом лежал потерявший сознание его напарник.

Высоту, на которой коммунист Алексей Иванович Беззаботнов совершил свой подвиг, мы стали называть между собой беззаботновской.

* * *

Через несколько дней наш полк сняли с плацдарма и перебросили на другое направление. Снова марши, марши. Позади остались Дымер, Радомышль, Коростышев и десятки других населенных пунктов.

...Колонна ползет вперед со скоростью пешехода. Машины то и дело застревают в непролазной грязи, их приходится постоянно толкать.

Трудно всем. Но особенно конечно же достается водителям. Взять хотя бы нашего Дегтярева. Облапив натруженными руками баранку, он крутит ее почти ежесекундно. По его осунувшемуся лицу течет обильный пот. Даже стереть его нет времени, все внимание — дороге.

— Если бы не война, — устало роняет он, — ни за какие бы деньги в подобный рейс пойти не согласился. Не дорога, а одно наказание! После войны брошу к черту баранку и пойду шоссе строить.

Хотел еще что-то сказать, да не успел. Тягач, словно лодка на волнах, нырнул в очередную выбоину. Взвыл мотор, колеса начали прокручиваться вхолостую, разбрызгивая грязевую жижу.

— Куда тебя занесло?! — упрекнул, подойдя к нам, [91] наш новый взводный лейтенант Тарабрин. — Умник. Все прямо, а тебе обязательно в яму надо.

Дегтярев промолчал. Выпрыгнул из кабины. Открыл капот, начал ковыряться в заглохшем моторе.

— Исправляй и догоняй, — бросил Тарабрин. — Нам одного тебя ждать некогда.

Колонна двинулась дальше. Перспектива отстать от нее никого из нас не радовала. А тут еще подъехал командир батареи, недовольно спросил:

— Надолго застряли?

Мой водитель неопределенно пожал плечами.

— За «студебеккером» нужно лучше смотреть, Дегтярев. Ведь два дня на отдыхе стояли.

— Так это ж иностранщина, — с досадой в голосе проговорил тот, подняв испачканное лицо, — попробуй тут угадай, что с ней случится.

— Ты меньше говори, а больше делай, — заметил лейтенант Шаталов.

Командир батареи хмурился, о чем-то сосредоточенно думал. Его озабоченность можно было понять: к исходу дня мы должны быть уже в Ялцовке. А тут приближался вечер, да и до села еще не менее полусотни километров.

— Вот что, сержант, — обратился он ко мне, — побыстрее исправляйте машину и догоняйте. Найдете нас в Ялцовке. Там будем стоять до утра.

Уехал. Мы остались одни в открытом поле, Дегтярев продолжал безрезультатно ковыряться в моторе.

— Да-а, выходит, основательно застопорились, — проговорил Михайленко. — Видать, не приспособлена эта заморская штуковина для наших дорог.

— Хлипковата, — поддержал Бондаренко. — Ей бы только по шоссе бегать.

Вдалеке послышался тяжелый шум моторов. С каждой минутой он нарастал, приближался.

— Танки, сержант! — крикнул водитель. [92]

Теперь я уже и сам видел наши тридцатьчетверки, шедшие несколько в стороне от нас. Бросился наперерез, закричал. Головная машина остановилась. Откинулась крышка люка. Из башни показалась голова в ребристом танкошлеме.

— Чего шумишь? — басовито пророкотал голос. — Застряли?

— Ну да. К тому же и мотор отказал. Помоги, браток.

— Это мы мигом, — согласился танкист, спрыгнув на землю. Подошел ко мне. — Только я не «браток», сержант, а подполковник.

Я извинился. Тридцатьчетверка тем временем развернулась. Бойцы расчета мигом прикрепили к ней трос. Танк, взревев мотором, легко выволок из лужи наш тягач и потащил за собой. И еще одна удача — Дегтяреву удалось на ходу завести машину.

Через несколько километров танковая колонна остановилась у развилки дорог. Подполковник подозвал меня, с высоты башни прогудел:

— Мне прямо. Тебе, сержант, куда?

Я ответил. Отцепили трос. Танки прошли мимо, обдавая нас едким запахом сгоревшей солярки.

До села добрались к полуночи. На околице догнали свою колонну. Несмотря на час, около машин толпились женщины, старики, дети. Шли оживленные разговоры.

— Быстро подкрепляйтесь, — проговорил командир батареи, — и снова в путь. Обстановка изменилась.

Но только мы взялись за котелки, как послышалась команда приготовиться к движению.

— Опять голодными остались, — посетовал Мищенко, забираясь в кузов. И в это время к нам подбежал батарейный повар, недовольно проговорил:

— Расселись! А я за вас термосы должен таскать. Нате-ка [93] вот, получайте. Командир батареи распорядился персонально вас накормить.

— Не гневайся, папаша, мы тебе первый же подбитый танк подарим, — пошутил Бондаренко.

— Из ваших танков котлет не настряпаешь, — ответил повар. — К тому же у меня и своих железок хватает.

От головной машины мигнул зеленый свет ручного фонарика. Это был сигнал на начало движения.

На смену измотавшемуся водителю за руль тягача теперь сел заряжающий Бондаренко. Конечно, он не был классным водителем, но машину вел довольно сносно. Да и дорога теперь пошла поприличнее — вымощена щебенкой.

А все-таки как хорошо, что в нашем расчете каждый номер умеет водить автомашину!

Среди ночи нас разбудила внезапно вспыхнувшая стрельба и громкая команда:

— Расчеты, к бою!

Бойцы мгновенно выбрались из щели и бросились к орудию. Я пытаюсь разобраться в обстановке. Десятки ракет бороздят небо. В их зеленоватом свете вдали чернеет опушка леса. Оттуда бьют пулеметы и автоматы. Слышится тяжелый рокот танковых моторов.

Накануне, поздним декабрьским вечером, батарея на полном ходу проскочила маленькую деревушку и выехала на ее окраину. Дальше дорога запетляла по косогору, спускавшемуся к речке. По шаткому мосту переправились через нее, поднялись на высоту. Здесь заняли оборону. И вот теперь...

— Прямо танки, сержант! — докладывает Хатжимутдинов.

До боли в глазах вглядываюсь в указанном им направлении. Танков не вижу, подмечаю только, как в ночной темноте короткими молниями сверкают выстрелы их орудий. [94]

— По вспышкам, по вспышкам выстрелов наводи! — жарко дышит над ухом лейтенант Тарабрин.

Артиллерийская стрельба ночью — дело трудное, а по движущимся целям — особенно. К тому же нынешний состав моего расчета вообще не имеет опыта в этом деле. Поэтому-то Хатжимутдинов сейчас долго, очень долго возится с наводкой. Наконец докладывает:

— Готово, сержант.

— Огонь!

Пушка выбросила из ствола сноп пламени. Еще выстрел. Мимо! Зато нас уже обнаружили. Огненные трассы прошивают ночную темень, перекрещиваются, тянутся к орудию. Слышатся звонкие удары пуль и осколков по щиту. Что и говорить, ощущение не из приятных.

Две стальные громады — я уже их различаю — идут на нас. До них не более двухсот метров. Еще немного — и мы окажемся под гусеницами. Душу охватывает парализующий волю страх. И не только за себя, но и за своих ребят, за орудие. Ведь мы его совсем недавно получили. В этот момент выскакивает из-за щита Бондаренко. Падает на землю, ползет вперед с гранатой в руке.

— Стой! Назад!

Боец не слышит. Продолжает ползти навстречу грозным махинам.

Один из танков на секунду замедляет движение. Из дула его пушки плеснуло пламя. И в тот же миг страшный удар угодил по углу щита, согнул его, как листок бумаги, в трубку. Брызнули искры. К счастью, никого не задело. Только зазвенело в ушах.

И — радость! Фашистский танк неожиданно запылал. Видимо, кто-то из соседей все же успел влепить ему в борт снаряд. Та же участь постигла и вторую машину.

А между тем бой становится все более ожесточенным. Гул танков, стрельба из орудий и пулеметов, крики слышатся и справа и слева.

— Товарищ лейтенант, — подбежал к Тарабрину [95] связной, — командир батареи приказал сменить позицию, отойти за реку.

Расчет покатил орудие к реке. Мостик уже разрушен снарядами. Остановились на берегу. В бликах разрывов впереди поблескивает лед, а дальше, на середине, темнеет вода. Лезть в студеную купель не особенно приятно. Минуту соображаю: что же делать?

— Почему встали? — кричит командир взвода, появившись рядом. Не получив ответа, повторяет: — Чего ждете, Носов?

— Так ведь река.

— Вижу, что река. Вперед!

Расчет снова берется за орудие и катит его в реку. Лед угрожающе трещит, и вот уже мы по колено в воде. Напрягая силы, стараемся быстрее преодолеть реку. Но на середине правое колесо попадает в вымоину, и пушка заваливается набок. Бойцы с трудом удерживают ее.

Над берегом то и дело взлетают ракеты, глухо рвутся мины, свистят, подгоняя нас, пули.

— Быстрее, быстрее! — осипшим голосом командует Тарабрин и тоже наваливается на пушку. Но она как будто приросла ко дну.

Внезапно показалась луна, осветила противоположный берег. По склону к нам медленно спускаются несколько автомашин. Среди них встают частые разрывы, но тягачи упрямо идут к воде.

Оказывается, выручил старшина батареи Бабицкий. Как только услышал стрельбу, по своей инициативе повел машины к нашим огневым позициям.

Бойцы быстро закрепили трос, и тягач плавно тронулся.

— Пошла, родимая, — хрипит Бондаренко, клацая зубами, — теперь-то не пропадем!

Наконец выбрались на сушу. Мокрые, грязные. Сразу же развернули орудие, открыли стрельбу. [96]

Глава четвертая.
Однополчане в сердце моем

Январь 1944 года выдался на редкость снежным и метельным. Но, несмотря на создавшиеся в этих условиях трудности, наши войска продолжали успешно наступать.

Наша батарея уже более двадцати суток не выходит из боев. Как вехи победного пути запомнились населенные пункты Майдан, Визня, Пустомыты.

Ранним утром мы подошли к городку Полонный, тихому районному центру, только что освобожденному от оккупантов. На околице пришлось остановиться — снова забарахлил мотор нашего тягача.

Пока Дегтярев и другие бойцы расчета занимались ремонтом, лейтенант А. Г. Тарабрин предложил мне сходить с ним на элеватор, по всей вероятности, грандиозное сооружение, так как оно даже значилось на топографической карте.

Пошли по неширокой улице. Всюду видны следы разрушений — развалины зданий, пепелища, воронки. Под ногами сочно хрустит битое стекло.

Подошли к речке, разделяющей село надвое. Мост разрушен. Переправа оборудована прямо по льду.

— Что это за река? — спросил я взводного.

— Смотрич, — сообщил он, — отсюда до Шепетовки не более тридцати километров. Там жил и работал Николай Островский.

Нам всем известно, что командир взвода неплохо знает литературу. В свободное время он может часами рассказывать [97] о писателях, о написанных ими книгах. И в особом почете у него — Николай Островский, автор бессмертного романа «Как закалялась сталь». Из этого произведения Афанасий Григорьевич на память читает целые страницы.

К сожалению, нам так и не удалось полюбоваться на элеватор. Вместо него глазам предстали груды развалин, среди которых еще тлели пшеничные бурты.

В дополнение к этой неудаче на обратном пути мы еще и угодили под бомбежку. И хотя в городе не было уже никаких важных в военном отношении объектов, фашистские летчики с тупым безрассудством долго бомбили уцелевшие жилые кварталы.

Как только закончился воздушный налет, мы поспешили к расчету. Здесь нас ожидало печальное известие: погиб замковый Иван Михайленко и ранен водитель тягача Петр Дегтярев.

Как это все случилось, нам подробно рассказал мой заместитель Ахат Багаев:

— Слышу, самолеты гудят. Сразу командую: «В укрытие!» А Михайленко смеется: «Ховайся, где стоишь». А тут бомбы начали падать, осколки засвистели. Все залегли, а он с шофером мотор продолжают устанавливать. Тут рядом и трахнуло. Михайленко наповал, а Дегтярева вот в ногу...

Михайленко... И сейчас, не одно десятилетие спустя, он зримо стоит перед моими глазами. Нелегко сложилась его фронтовая судьба. Перед самой войной Иван Савельевич окончил полковую школу, стал командиром орудия. С тяжелыми боями отходил от западной границы. В боях на Дону был тяжело ранен, попал в плен. Сумел бежать. В одном из хуторов его, обессилевшего и полузамерзшего, приютила семья патриотов. Вылечился. Начал пробираться к фронту. Снова схватили. На этот раз попал в гестапо. Приготовился к смерти. Знал, отсюда так просто не выходят. Но и на этот раз обошла костлявая солдата [98] стороной. Чудом вырвался. После долгих мытарств перешел-таки линию фронта. Правда, на последних метрах снова не повезло — подорвался на мине. Шесть долгих месяцев провалялся на госпитальной койке. После излечения с очередным пополнением влился в наш расчет на правом берегу Днепра. Замковым.

Как бывший командир орудия Иван Савельевич был во много раз сильнее меня как в теоретических знаниях, так и по опыту. Но никогда не выказывал своего превосходства, а лишь порой вежливо и тактично поправлял меня. И я был ему за это благодарен. А вот теперь его не стало. Тяжелая утрата!

...На попутной машине Петра Дегтярева отправили в госпиталь. А Ивана Савельевича Михайленко похоронили здесь же, в Полонном.

* * *

Высоты, высоты... Сколько их было уже на нашем пути! И сколько еще будет!

Снег по пояс. А мы меняем один рубеж за другим. Переняв опыт в соседней батарее, установили пушки на волокуши. Нехитрое приспособление, а перемещать тонну груза значительно легче.

Батарея развернулась в лощине. Справа занял позицию расчет сержанта Николая Родионова, слева — второй взвод. Впереди слышится ружейно-пулеметная стрельба, глухо рвутся мины.

На ближайшем гребне с группой управления расположился лейтенант Шаталов. Очевидно, со своего наблюдательного пункта он заметил какую-то важную цель. На огневой позиции прозвучала команда:

— По пехоте гранатой, взрыватель осколочный, прицел двести...

Наводчик Ахат Багаев, сменивший раненого в декабрьских боях Хатжимутдинова, работает спокойно, но [99] быстро. Вот, повернув ко мне широкое, несколько скуластое лицо, он докладывает:

— Первое готово!

Батарея произвела залп. Видимо, снаряды легли точно в цель, так как сразу же поступила очередная команда:

— Пять снарядов, беглый огонь!

Вскоре лейтенант Шаталов приказал выкатить орудия на прямую наводку. Выбрались на высоту. Впереди, примерно в километре, виден населенный пункт Свиное. От его окраины медленно, с боем, отходит наша пехота.

Из села неожиданно появляются несколько фашистских танков. Огибая стороной залегшие в снегу советские стрелковые подразделения, они идут прямо на нас, на высоту. Ведут огонь с ходу. Поэтому-то он и малоэффективен: снаряды рвутся то с недолетом, то с перелетом.

— Не стрелять! — предупреждает нас командир батареи. — Подпустить ближе!

Как только танки вышли на близлежащий косогор, мы открыли огонь. Около стальных коробок заплясали разрывы. Но они продолжают упорно продвигаться вперед.

И все-таки вскоре нервы у гитлеровских танкистов сдали. Вот загорелась одна машина, закрутилась с разорванной гусеницей другая. Остальные не выдержали, отошли, открыли стрельбу уже из села. Снаряды теперь рвутся с большей точностью, засыпая наши позиции градом осколков. Неожиданно ойкнул и прижался к щиту орудия Ахат Багаев, потом присел на снег. Володя Кузурман быстро перевязал ему раненую руку. Багаев снова встал к прицелу. На мой приказ отправиться в медсанбат Ахат твердо ответил:

— Я же коммунист, командир! Мне ли выходить из боя?

До самого вечера он продолжал выполнять свои обязанности. И только когда стихли выстрелы, ушел в тыл. [100]

...Поддержанные нашим огнем, стрелковые подразделения возобновили наступление. К вечеру они все-таки взяли Свиное.

А наш путь лежал дальше, к Шепетовке.

* * *

Безымянная высота севернее Шепетовки надолго стала местом нашего пребывания. Здесь наступающие советские войска, встретив упорное сопротивление гитлеровцев, перешли к обороне. Началась размеренная, строго регламентированная окопная жизнь. По ночам бойцы расчетов совершенствовали огневые позиции, а днем отдыхали. Через несколько суток оборудовали ходы сообщения, подбрустверный блиндаж. Быстро обжили его. Наш умелец Константин Мищенко соорудил в нем даже печурку, дымоход от которой вывел в овраг. Топили ее только с наступлением темноты, соблюдали строжайшую маскировку. На день же отверстие трубы прикрывали заслонкой, припорашивали снегом.

Однажды ранним утром в наш блиндаж ввалилась заснеженная фигура связного. Боец остановился у порога, снял каску, сбил снег с валенок, вытер лицо.

— Вьюжит, спасу нет. Завалило и нас и фашистов. Может, это и к лучшему. Теперь какая война? Позиционная.

— А ты бросил бы стратегию разводить, — остановил словоохотливого солдата Петр Бондаренко. — Говори сразу, зачем пожаловал?

— Тю, мать честная! Совсем забыл. Вас, сержант, срочно командир батареи вызывает, — обратился ко мне посланец. — Вот ведь память! Как в сорок втором контузило, с тех пор что-то шарики плохо крутятся, все забываю. Верите, иной раз не могу вспомнить, как родную жену зовут.

Вслед за связным по ходу сообщения добрался до офицерского блиндажа. Вошел. Лейтенант Шаталов и командиры [101] взводов приветливо поздоровались со мной. Я же смотрел на них с явным недоумением. Что бы значил этот вызов? И тогда командир батареи приказал дежурному телефонисту срочно соединить меня со штабом полка. Я взял телефонную трубку, доложил. В ответ услышал приглушенный расстоянием голос замполита:

— Носов, дорогой! От имени командования сердечно поздравляю...

И в тот же миг в трубке что-то задребезжало, послышались писк, треск, голос говорившего пропал. Пришлось несколько минут ждать.

— Ну что? — поинтересовался лейтенант Тарабрин.

— Замполит начал с чем-то поздравлять, — растерянно ответил я, — а тут связь прервалась.

К счастью, трубка снова ожила.

— Носов? Ты меня слышишь? Поздравляю тебя с присвоением звания Героя Советского Союза.

От неожиданности я еще больше растерялся. Даже не нашелся, что ответить замполиту. Отстранил трубку, смотрел на нее неверяще, даже испуганно.

— Что случилось? — забеспокоился командир батареи.

— Майор поздравил с присвоением звания.

— Старшины или младшего лейтенанта? — осведомился кто-то из присутствующих.

— Нет. Героя Советского Союза.

— Героя?! — Лейтенант Шаталов встал по стойке «смирно», крепко пожал мне руку, тепло и сердечно поздравил.

...После этого к нам в блиндаж весь день заглядывали знакомые и незнакомые бойцы, сержанты, офицеры. От их доброжелательных и товарищеских поздравлений было светло и радостно на душе.

В начале марта наш полк вывели из боя. Подразделения разместились в сосновом бору в окрестностях города Славута. И только здесь мы по-настоящему заметили, что уже наступила весна. Дни стали длиннее, а ночи [102] короче. Припекало солнце. На полях, рыхлея, оседал снег. Голова кружилась от запахов древесной смолы и влаги.

Вскоре состоялось общеполковое партийное собрание. Коммунисты обсудили на нем свои задачи по предстоящему обобщению боевого опыта и повышению выучки личного состава.

— Враг еще силен, — подчеркнул в своем выступлении наш новый заместитель командира полка по политической части майор С, А. Цыплаков, — поэтому, чтобы его окончательно разгромить, нужно неустанно, каждодневно совершенствовать боевое мастерство артиллеристов.

И мы учились. Большое внимание уделялось, например, стрельбе по движущимся целям ночью. Опыт декабрьских боев минувшего года настоятельно требовал этого. Одним словом, за месяц учебы мы основательно пополнили свои знания и практические навыки, хорошо отдохнули.

1 апреля батарейцы встретили уже на марше. На полях темнела земля. Только в лощинах да оврагах еще серели рыхлые, пропитанные водой снежные залежи. А рядом с ними, на крутых взгорках и холмах, зеленела первая травка.

Днем неожиданно повалил мокрый снег, началась пурга. В низинах снова намело сугробы. Мы с трудом проталкивали по раскисшей дороге буксовавшие тягачи. А к ночи ударил мороз. Дорога покрылась ледяной коркой. Двигаться стало еще труднее.

За пять суток марша преодолели всего 250 километров. Прибыли под Тернополь. И тут началось!

...Нас перебрасывают с одного участка на другой. На рассвете сосредоточились на опушке какой-то рощи. Старший лейтенант Ф. П. Шаталов (он недавно получил очередное воинское звание) указал командирам орудий [103] на плоскую высоту с небольшим хуторком на вершине. Там предстояло занять огневые позиции.

Расчеты прямо по пахоте покатили орудия на высоту. Это был адский труд. К сапогам и колесам липли пудовые комья грязи. Пока выбрались на возвышенность, совсем выбились из сил. Гимнастерки и даже ватники — хоть выжимай.

Остановились около построек хутора, рядом с дорогой. Командир батареи указал места размещения орудий. Начали окапываться. Туман постепенно рассеивался. Все отчетливее проступали очертания местных предметов. Впереди поле. Дальше лощина, а за ней высота, поросшая мелколесьем.

Подошел лейтенант Тарабрин. Афанасий Григорьевич был явно чем-то подавлен. Вялым, безразличным голосом уточнил задачу. Потом присел на станину, закурил. Наблюдая за нашей работой, постоянно кутал осунувшееся лицо в поднятый ворот шинели. «Уж не болен ли?» — подумалось мне.

Наконец-то проглянуло весеннее солнышко, начало пригревать. За лощиной проступила еще одна высота с реденькой рощицей. Насколько мне было известно, на ней заняли оборону другие батареи нашего полка.

Внезапно там взметнулись взрывы. С каждой минутой их становилось все больше. Дым застлал горизонт. Это первыми принимали вражеский удар расчеты четвертой батареи.

Надо сказать, что этому подразделению не повезло еще утром. При смене огневых позиций оно внезапно было обстреляно противником. Получили ранения командир батареи капитан Н. Савинов, командир расчета Герой Советского Союза сержант Михаил Никоноров, сержант А. Перерва и рядовой В. Кривонос.

Но еще более тяжелые испытания выпали на долю батареи с началом этого боя. Артиллерийским огнем врага были разбиты два ее орудия, ранены многие артиллеристы. [104] И среди них, вторично, Михаил Никоноров. В тяжелом состоянии его отправили в госпиталь.

А после артиллерийского налета на позиции четвертой батареи пошло сразу более двадцати фашистских танков в сопровождении автоматчиков. В неравный поединок с ними вступили всего лишь два оставшихся целыми орудия. Но и такими силами советские воины отразили эту первую атаку.

Новый шквал артиллерийского огня обрушился на высоту. Снаряды и мины перепахали здесь, казалось, каждый метр земли. В таком аду вряд ли могло остаться что-либо живое. Так, во всяком случае, думали гитлеровцы. Поэтому-то и пошли в повторную атаку безбоязненно, в полный рост. И снова попали под губительный огонь тех же двух орудий.

В этом бою безграничное мужество и стойкость проявил расчет сержанта Пасынкова. Приказав остальным номерам отсекать из стрелкового оружия вражескую пехоту от танков, Пасынков только вдвоем с наводчиком Новиковым вел стрельбу из пушки. На их позицию шло сразу пять бронированных машин. Выждав, пока первые из них приблизятся всего лишь метров на триста, сержант (он сам встал к прицелу) выстрелил. Загорелся один танк, следующий снаряд вывел из строя вторую машину. Меткий огонь вызвал в рядах противника растерянность. Гитлеровцы отошли.

Но и на этом неравная схватка не закончилась. После очередного артналета (уже третьего за эти несколько часов!) на расчет Пасынкова снова пошли танки. И опять два из них были сожжены. Правда, понесли потери и советские артиллеристы: все номера, кроме самого сержанта и наводчика, вышли из строя, а взрывом снаряда у орудия сбило колесо и повредило панораму. Пушка на какое-то время замолчала. И тогда на нее на полной скорости двинулся вражеский танк. Но не дошел. Пасынков и Новиков нечеловеческими усилиями сумели приподнять [105] орудие, подложить под лафет снарядные ящики и произвести выстрел. Он был снайперским...

* * *

Впереди на высоте, где сражалась четвертая батарея, по-прежнему гремел бой. А мы, сбросив шинели и ватники, продолжали спешно готовить орудийные площадки и щели.

Время от времени я отрывался от работы и, вскинув к глазам бинокль, всматривался в сторону кипевшей в разрывах высотки. Вскоре увидел, как, отстреливаясь, справа и слева от нее начали отходить мелкие группы нашей пехоты. А из-за дальнего бугра им в тыл двигались фашистские танки и автоматчики. Враг готов был вот-вот отрезать пути отхода советским стрелковым подразделениям.

— Батарея, по фашистским танкам... — звонко начал командовать старший лейтенант Ф. П. Шаталов. Он с группой управления находился в окопе чуть правее и впереди огневой позиции нашего расчета. В голове промелькнуло: а ведь старший лейтенант небось сознательно выбрал наблюдательный пункт именно здесь, на виду у подчиненных, на танкоопасном направлении. Вот он, личный пример командира в сложной ситуации.

Наши залпы лишь на время задержали продвижение танков с белыми крестами на бортах. Но и этой заминки врага было достаточно, чтобы отходящие пехотинцы успели пересечь лощину, затем быстро окопаться на новом рубеже и остановить продвижение автоматчиков.

Однако передышка длилась недолго. После яростной артподготовки гитлеровцы снова пошли вперед.

...Увлеченные боем, ни мы, ни командир батареи своевременно не обнаружили, что правее высоты до десяти фашистских танков с автоматчиками прорвали пехотное прикрытие и уже заходят с фланга на наши позиции. [106]

— Танки справа! — первым обнаружил опасность лейтенант Тарабрин.

Мой расчет быстро развернул орудие, открыл огонь. Я не заметил, куда угодил наш первый снаряд, но только десантников с головной машины будто ветром сдуло. Что же, неплохо для начала. Только что это? Неожиданно умолкло орудие сержанта Денисова. Неужели погибли ребята? Туда бросился командир взвода. Мне же ничего не видно, что делается справа. Только слышу, как там ревут танковые моторы.

Обстановка с каждой минутой усложняется. Враг уже снова теснит наши стрелковые подразделения, обходит высоту. В этот момент на позиции появляется раненый старший лейтенант Шаталов. Его под руки поддерживают двое бойцов.

— Носов! — командует он. — Смените позицию за реку.

— Вызывай тягач, — приказываю я Мищенко.

Заряжающий подает сигнал нашему новому водителю Сергею Медянскому. Тот выводит машину из укрытия и на полной скорости мчится к нам. И вдруг...

На моих глазах в кузове тягача сверкнуло пламя. И в тот же миг там сдетонировали боеприпасы. Взрыв раскидал ящики, доски. Изуродованный «студебеккер» запылал.

По моей команде номера покатили орудие на руках. Вскоре нас догнали два бойца из расчета сержанта Денисова. Они несли тело погибшего лейтенанта Тарабрина. Из их торопливого рассказа вырисовывалась в общих чертах картина последних минут жизни этого мужественного офицера.

...Когда командир взвода подбежал к замолкшему орудию, из расчета Денисова в живых остались только они двое. Да и то раненые, оглушенные, засыпанные землей. Лейтенант помог им выбраться и тут же встал к прицелу. Зарядил пушку, выстрелил. Потом еще дважды. Одна [107] из вражеских машин запылала, другие стали отходить. Но вот рядом с орудием разорвалась мина. Осколок пробил грудь командиру взвода...

Не знаю, появилась ли на штабной карте надпись — «Высота лейтенанта Тарабрина». Но мы, бойцы и командиры батареи, с тех пор именно так и называли ее. некогда безымянную, с небольшим хуторком на вершине.

Но это будет позже. А пока мы катим орудие (как потом оказалось — единственное уцелевшее в батарее) к реке, чтобы занять по приказу Шаталова новую огневую позицию на ее противоположном берегу. Вместе с нами отходят и стрелковые подразделения, изрядно поредевшие в бою. Фашисты нажимают, и вдруг их танки начинают спешно поворачивать назад. В чем дело?

Недоуменно осматриваемся по сторонам. И жгучая радость наполняет сердца. Из леса, что впереди нас, выходят и быстро разворачиваются в боевую линию наши мощные КВ. Так вот при виде кого повернули вспять гитлеровцы!

* * *

Наступил июль, середина лета. Стоят погожие, знойные дни. Непаханные поля буйно заросли бурьяном. В лощинах по пояс вымахала трава.

На нашем участке фронта третий месяц затишье. Сначала батарея занимала огневые позиции в районе Ходачкова. А теперь нас отвели вот сюда, в глубину обороны.

Располагаемся на опушке леса. Откровенно скучаем без настоящего дела. По вечерам ведем разговоры о положении на фронтах.

Всех радуют наши успехи в Белоруссии. Там советские войска уже освободили Минск, Брест, вышли к границе Советского Союза.

— А сколько нам осталось километров до границы? — допытывался настырный Алексей Никифоров у нашего нового командира взвода. [108]

— До Львова полсотни, — отшучивался тот, — а там один час ходу на «студебеккере».

Одним словом, ждем и мы своего часа. А он, как видно, не за горами. По ночам идет оживленное перемещение войск. По лесной дороге к переднему краю проходят колонны пехоты, артиллерии. А позади нас, глухо урча моторами, сосредоточиваются танки.

Все началось ранним утром 14 июля. Сначала вражескую оборону основательно проработала наша тяжелая артиллерия. Вслед за ней нанесла удар бомбардировочная авиация. Только после этого вперед двинулись пехота и танки.

Фашисты, ошарашенные нашим мощным артогнем я бомбовыми ударами, вначале не подавали и признаков жизни. Но вот заговорила их артиллерия. На опушке рощи, где мы размещались, стали рваться снаряды.

Леденящий душу свист снаряда придавил нас к земле. Рядом с орудием глухо ударило. Ожидая взрыва, бойцы оцепенели. Но его почему-то не последовало.

Заметив заминку, подбежал командир взвода. Я доложил в чем дело. Тот, настороженно покосившись на круглое, величиной с чайное блюдце отверстие в земле, приказал перекатить орудие. Не сидеть же на пороховой бочке во время стрельбы.

— Счастлив наш бог, сержант, — с трудом выдавил из непослушных губ Бондаренко, когда мы переместили пушку на безопасное место.

Я посмотрел на товарища и заметил на его виске... побелевшую прядь волос. Надо полагать, жуткие секунды пережил Петр Григорьевич, находясь рядом с неразорвавшимся снарядом.

Часа два вели мы интенсивный огонь но врагу. Память не сохранила числа выпущенных нами снарядов, но совершенно точно знаю одно — краска на стволе орудия тогда порыжела, покоробилась.

Вскоре снялись и вслед за командирской машиной [109] двинулись вперед. Наш тягач снова ведет Петр Дегтярев, буквально перед наступлением возвратившийся из госпиталя.

Приблизились к переднему краю бывшей вражеской обороны. Всюду видны следы разрушений: развороченные траншеи, окопы, блиндажи.

Встретили первую группу пленных. Бредут с тупым выражением на лицах.

— Эти отвоевались, — убежденно говорит Алексей Никифоров.

Наши стрелковые подразделения, преодолевая все возрастающее сопротивление врага, медленно продвигаются вперед. В их боевых порядках и мы перемещаемся от рубежа к рубежу.

Вот наша пехота залегла перед насыпью железной дороги. В ее порядках рвутся снаряды. По моей команде расчет быстро выкатывает орудие на высотку. Начинаю присматриваться, откуда же бьет фашистская пушка. И в этот момент очередь трассирующих пуль указывает мне огневую точку. Это орудие в бетонированном виадуке. Спасибо неизвестному помощнику — пулеметчику!

— Ориентир два, левее двадцать, орудие, — командую я наводчику, — бронебойным...

Первый снаряд рушит глыбу кирпича и бетона. Еще выстрел. Видно, как фашистский расчет разбегается от заваленного орудия. Посылаем им вдогонку еще парочку осколочных снарядов.

Метко ведут огонь и другие расчеты батареи. Одна за другой умолкают вражеские Огневые точки. Пехотинцы поднимаются во весь рост и скрываются за насыпью.

* * *

Батарея четвертые сутки на марше. Мы почти не смыкаем глаз.

Перед рассветом остановились на пригорке. Дегтярев вышел из кабины размяться. Я остался на месте и почти [110] сразу же задремал. Очнулся оттого, что кто-то трясет меня за плечо.

— Иван! Носов! Ты ли это? Проснись!

С трудом приоткрыл слипавшиеся веки и... не поверил своим глазам. У дверцы кабины стоял мой друг детства Анатолий Бубнов. Тоже сержант. Высокий, прямой, с орденом Славы на широкой груди.

Мигом выскочил из кабины, обнял земляка. И нахлынули из памяти детства вроде бы уже и забытые картины. Родная деревня Кочнево, что на Владимирщине. Сельская школа и наша учительница Анна Ивановна. Мы с Анатолием сидим на первой парте и старательно выводим пока еще корявые буквы...

— Как ты меня нашел? — спросил первое, что пришло в голову.

— А вот так. Еду с передовой. Вижу пушки. На машинах — ромбики противотанковые. Дай, думаю, спрошу о земляках-владимирцах. «Есть, — отвечают. — Иван Носов». Неужто ты?! «А где этот Носов?» — «В машине дремлет».

Поговорить с односельчанином долго не пришлось. Приказ командира повел нашу колонну вперед. На прощание Анатолий, пожимая руку, сказал:

— В Берлине встретимся.

Не знали мы тогда, что до столицы фашистского рейха ни ему, ни мне дойти не доведется. Мой земляк и друг детства артиллерийский разведчик сержант Бубнов в августе пал смертью героя на Львовщине при отражении танковой атаки врага. А я... Я не дошел до Берлина по другой причине.

* * *

Полковая колонна медленно движется вперед. Справа и слева слышится неумолчный грохот боя. Впечатление такое, словно мы идем через узкий огненный коридор. И это действительно так. [111]

Накрапывающий с утра теплый летний дождик прекратился. Из-за поредевших туч выглянуло солнце, осветило холмистое поле и ближний лес, в который втягивалась голова колонны. Здесь, прижавшись к деревьям, машины остановились. Бойцы начали выпрыгивать из кузовов, разминаться.

Я тоже выскочил из кабины, вышел на дорогу. И в это время над нами низко прошли два фашистских бомбардировщика. Грохнули взрывы. Не успел еще толком ничего уяснить, как почувствовал, что чем-то тяжелым стукнуло по правой руке. Она вмиг стала чужой. Схватился за локоть, пальцы обагрились кровью. «Ранен!» — мелькнуло в голове. Бросился к ближней воронке. Но прыгнуть в нее не успел. Ощутил еще один удар, теперь уже в спину.

Было слышно, как удалялся гул вражеских самолетов. Ко мне подбежали бойцы моего расчета, подхватили под руки, повели к машине. Подошел командир полка, распорядился:

— Санинструктора и мою машину!

Подъехал командирский вездеход. Меня перевязали, затем осторожно усадили рядом с водителем. На заднее сиденье устроились фельдшер и санитар. Машина тронулась. С тяжелым чувством покидал однополчан, с которыми столько времени поровну делили и горечь неудач и радость побед. Хотелось верить, что я еще вернусь к ним.

Не удалось. До поздней осени пролежал в госпитале. А когда вылечился, стал проситься на фронт, в свою часть. Но командование решило иначе — меня направили в военное училище.

Уже после войны удалось узнать, что наш полк с боями прошел по Польше, Восточной Германии и закончил свой боевой путь в столице Чехословакии — Праге. Жаль, что это было уже без меня. Утешало одно — образы однополчан я всегда носил в своем сердце. И был в какой-то мере тоже причастен к их героическим делам.

Список иллюстраций

Иван Степанович НОСОВ