ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -- Мемуары -- Жуков Я. К. С Родиной в сердце

Жуков Яков Карпович
С Родиной в сердце

«Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Жуков Я. К. С Родиной в сердце. — М.: Воениздат, 1980.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/russian/zhukov_jk/index.html
Иллюстрации: militera.lib.ru/memo/russian/zhukov_jk/ill.html
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Жуков Я. К. С Родиной в сердце. — М.: Воениздат, 1980. — 160 с. — (Рассказывают фронтовики). Тираж 65000 экз.

Аннотация издательства: Автор воспоминаний, ныне контр-адмирал запаса, в первые месяцы Великой Отечественной войны был помощником начальника политотдела по работе среди комсомольцев Дунайской военной флотилии. В книге он тепло рассказывает о людях флотилии, о комсомольцах, их мужестве и отваге, об опыте комсомольской работы в условиях тяжелых боев 1941 года.

Содержание

Граница в огне

Поднятые по тревоге [3]
Первые залпы зенитчиков [8]
Комсомольское поручение в бою [14]
Вперед, на Килию-Веке! [25]
Батарея вступает в строй [38]
Генерал Мазарини сердится [41]
За коммунистами в огонь и воду [50]
Прорыв кораблей [60]
На защите Измаила [66]
Сквозь заградительный огонь [80]

Стоять насмерть!

На Южном Буге [89]
Там, где воевал Суворов [112]
В Стрелецкой бухте [143]
Новые бои — новые испытания [149]

Примечания
Список иллюстраций

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учёбе и в работе, цитируйте, заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией - откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd).

Ленинскому комсомолу с благодарностью, волнением и любовью

Автор

Граница в огне

Поднятые по тревоге

На клочке бумажки, сохранившейся в планшетке, с трудом различаю карандашную запись: «Сигнальщик Петр Васильевич Попов. Бдительность на вахте. Лейтенант Кручин сказал о нем: молодец!»

Я бережно держу в руках пожелтевший листок, и тревожный рассвет 22 июня снова встает перед моими глазами.

Вспоминаю канун — последнюю мирную субботу. На кораблях все блестит. Медяшки надраены. Резиновые прокладки люков побелены. Стираное белье сушится, поднятое на линях.

После обеда командиры подводили итоги боевой и политической подготовки за неделю, а потом краснофлотцы и старшины стали готовиться к увольнению на берег: гладили брюки и белые форменки, чистили ботинки. Одни из них пошли в парк на танцплощадку, другие — на концерт Эдди Рознера, выступавшего в те дни в Измаиле. Те же, кто остался на кораблях, смотрели художественную самодеятельность мукомольного комбината, с которым моряки-дунайцы поддерживали шефские связи.

Но вот затихла музыка в парке. Моряки, вернувшись на корабли, спят спокойным, здоровым сном. Не спит лишь дежурная служба. Зорко всматриваются в темень ночи вахтенные.

Они внимательно наблюдают за широкой рекой, по которой проходит невидимая черта границы, оглядывают [4] противоположный берег, усеянный дзотами — днем укрепления как на ладони.

Уже полночь. Волны плещутся ласково, безмятежно. На флагманском мониторе «Ударный» несет сигнальную вахту Петр Попов. Дунай напоминает ему родную Волгу, на берегу которой он родился и вырос. До службы Попов жил в Сталинграде, учился в школе, там же, в школе, вступил в комсомол, успел поработать на заводе «Красный Октябрь».

Вдруг на середине реки возникла какая-то точка. Что это? Вахтенный напряг зрение. Точка исчезла. Вскоре возникла снова — черная, увеличивающаяся. Не мерещится ли ему? Нет. Вот он видит ее над водой — точка плывет...

— Товарищ лейтенант, вижу движущийся темный предмет на реке, — доложил сигнальщик дежурному по кораблю лейтенанту Кручину.

Лейтенант приказал Попову подойти к предмету на ялике. Сильно налегая на весла, краснофлотец через несколько взмахов оказался на месте. На него из воды смотрели усталые, но решительные глаза. Человек держал в зубах резиновую трубку.

— Помогите мне, — попросил по-русски неизвестный.

Опустив весла, Попов ухватил его за плечи и втащил в шлюпку. Человек был в одних трусах, тяжело дышал. Шлюпка вернулась к трапу монитора, и ночной гость, увидев лейтенанта, нетерпеливо попросил:

— Прошу вас немедленно доставить меня к пограничному начальнику!

Неизвестный оказался перебежчиком. На корабле его одели, напоили чаем. Вскоре на монитор прибыл начальник 79-го погранотряда майор Савва Игнатьевич Грачев, которому, торопясь, перебежчик рассказал, что вдоль границы немцы сосредоточили свои войска.

Это было за несколько часов до начала войны. То, что война стоит у порога, Грачев и. мы все чувствовали [5] давно. Много было примет, которые тревожили, не могли не тревожить. Дня три тому назад — мы это наблюдали с берега — на реке появился буксир. Шел он медленно. На палубе буксира, на расставленных стульях и креслах, восседали пассажиры в мундирах германской армии. На флагштоке развевалось полотнище со свастикой. Было ясно; это разведка...

О ведении врагом разведки мы знали еще зимой — об этом не раз говорилось на служебных совещаниях. Тогда участились и полеты немецких самолетов над нашей прибрежной территорией. После войны стало известно, что проводились они по личному приказу Гитлера эскадрильей подполковника Ровеля, базировавшейся под Бухарестом{1}. Фашистская разведка пыталась перебросить через Дунай свою агентуру. Работая над этой книгой, я побывал в Центральном архиве Пограничных войск, где выяснил: только на измаильском участке с 1 января по 22 июня 1941 года было зарегистрировано 158 случаев задержания нарушителей границы{2}.

Гитлеровцы вели себя настолько нагло, что 12 июня попытались добыть на нашей стороне «языка». Об этом в те дни взволнованно рассказывал мне начальник погранкомендатуры в Килии майор Иван Никифорович Бурмистров.

— Жаль, меня там не было, — сокрушался майор, — я бы им показал, где раки зимуют!

Но бойцы заставы и. сами проучили непрошеных гостей.

Дело было так. Незадолго до полуночи заместитель начальника заставы политрук Василий Порфирьевич Козин вышел из канцелярии, чтобы проверить посты. Взял, как водилось, служебную собаку. Минут через десять [6] — пятнадцать, медленно шагая по берегу, услышал он шорох в кустах, сдавленный вскрик и топот ног. В таких ситуациях пограничники привыкли действовать.

Политрук обнаружил у берега лодку и в ней двух человек.

«Фас!» — крикнул политрук овчарке. И сам тут же прыгнул в лодку, подмял под себя солдата, сидевшего на веслах. Собака вцепилась в горло другого солдата. Тот успел выстрелить в Козина, но промахнулся. Козин рукояткой пистолета ударил солдата по голове и свалил за борт. К лодке, озираясь, спешили еще двое. Они волокли за собой человека, одетого в форму советского пограничника. Видимо оглушенный чем-то, пограничник не подавал признаков жизни. Но политрук Козин получил подмогу: на шум и выстрел прибыл наряд. И с нарушителями границы было покончено. Двое румын, захваченных живыми, на допросе показали, что они получили приказ: вместе с двумя немцами под покровом темноты незаметно подойти в лодке к берегу и захватить любого советского... Спрятавшись в лозняке, они сидели часа три, пока не появился боец-пограничник. «Нам обещали большое вознаграждение», — лепетали пленники.

* * *

...Меня разбудил громкий стук в окно. Рассыльный передал приказ: немедленно явиться в штаб. Застегнув на бегу ремень с пистолетом ТТ, я выскочил из дому.

Была тихая ночь. Жил я от штаба всего в двух кварталах. Дежурный сообщил, что в гарнизоне объявлена боевая тревога. В здании штаба собирались командиры и политработники. Тут-то я и встретил лейтенанта Павла Васильевича Кручина, энергичного, можно сказать, горячего командира, который мне от души нравился. Тогда-то и появилась записка, обнаруженная мною много лет спустя среди других бумаг, хранившихся в полевой планшетке. [7]

— Пройдите в кабинет командующего, — объявил дежурный штаба флотилии.

Мы поднялись на второй этаж, вошли в угловую комнату с огромным ковром на полу. Из комнаты был выход на балкон, с которого открывался вид на старый парк, помнящий, по преданиям, Суворова.

В кабинете находились командующий флотилией контр-адмирал Николай Осипович Абрамов, его ближайшие помощники. Н. О. Абрамов возглавлял флотилию с июня 1940 года — с момента ее образования. До этого он командовал флотилией на Днепре. Это опытный моряк, участник гражданской войны, член большевистской партии с 1917 года. На его груди — орден Красного Знамени.

— Гитлеровские генералы, — сказал командующий, — придвинули войска к самой границе; есть данные, что они вот-вот нарушат ее. На провокации врага не поддаваться, но в случае нападения давать сокрушительный отпор. На огонь отвечать огнем!

В этом же духе выступил начальник отдела политической пропаганды бригадный комиссар В. К. Беленков.

— Теперь, товарищи, — заключил командующий, — на корабли, в части и подразделения. Туда, где люди, туда, где может вспыхнуть гроза...

Флотилия наша имела в своем боевом составе 5 мониторов, 22 бронекатера, 7 катерных тральщиков, 6 глиссеров. Район базирования кораблей прикрывался батареями береговой обороны и зенитными батареями, 96-й отдельной авиаэскадрильей истребителей, стрелковыми частями{3}. В ту ночь я побывал во многих подразделениях, разговаривал со многими людьми, но ни в ком не заметил ни малейшей растерянности. Всюду отмечалась боевая собранность, боевой настрой. [8]

Первые залпы зенитчиков

Мотоциклист Федор Купоросов быстро довез меня до 463-й зенитной батареи. Это одна из трех батарей 76-мм орудий, прикрывавших главную базу флотилии. Личный состав уже находился на огневых позициях. Автомашина, трактора, повозки и ящики со снарядами были рассредоточены и замаскированы.

Заместитель командира батареи по политчасти политрук Д. С. Горель предложил:

— Собрать бы актив... Пусть помощник начальника отдела политпропаганды расскажет об обстановке.

— Да, это необходимо, — поддержал его командир.

И вот у дальномера собрались коммунисты, члены бюро комсомольской организации, командиры орудий. Я сообщил об указаниях командующего, о той обстановке, которая сложилась на границе. Командир батареи старший лейтенант Григорий Матвеевич Охота поставил конкретные задачи. Все понимали, что война, долгие годы нависавшая над нашей землей, вот-вот может разразиться. Значит, нужно встретить ее как положено: не поддаваться панике, не согнуться под тяжестью удара.

Затем состоялся митинг. На нем выступили командиры орудий Виталий Ефимов и Василий Семионенко, командир пулеметного расчета Николай Зубаков... Зенитчики поклялись быть готовыми к выполнению любого боевого задания, а если придется драться с врагом, то драться до последней капли крови!

Было уже совсем светло. В термосах привезли чай. раздали хлеб, масло, сахар. Сели завтракать. Но тут из динамика раздался голос командира:

— На город со стороны Тулчи идут самолеты врага.

Зенитчики заняли боевые посты. Все смотрели вверх. И вот в синеве появились черные точки. Бомбардировщики шли звеньями. [9]

— По самолетам... наводи! — раздался повелительный голос.

Залп! Снова залп... Разрывы ложились выше целей. Командир батареи вводил поправку за поправкой.

Над городом строй самолетов начал ломаться. В небе появились краснозвездные истребители. Фашисты беспорядочно побросали бомбы и со снижением ушли за Дунай.

Над позициями, над виноградниками снова повисла тишина — теперь суровая, зловещая. Охота собрал командиров орудий, заслушал их сообщения о действиях личного состава, сделал разбор стрельбы, указал, в частности, что дистанция до самолетов была определена неверно.

— Проведите разбор в расчетах, — сказал он. — Будьте начеку.

Командиры разошлись по своим постам. Мы с политруком Горелем пошли к дальномерщикам. Командир отделения Валентин Сизов был грустным.

— Я никогда не прощу себе этой ошибки, — говорил он.

Переживали неудачу и остальные дальномерщики.

— Успокойтесь, Сизов, — пробовал ободрить его политрук.

Увы, увещевания не помогали. И я предложил:

— Давайте-ка изучим описание немецких самолетов. Вот вы читайте, — обратился я к высокому плечистому парню (это был планшетист Иван Первухин), протянув ему памятку.

Он начал читать:

— «Одномоторный германский пикирующий бомбардировщик «юнкерс» — Ю-87. Его крылья сильно сужены, а концы их тупые, горизонтальное оперение прямоугольной формы. Шасси не убираются и заключены в обтекатели». [10]

— Похоже, что эти самолеты и (шли над Измаилом, — заметил политрук.

Лица бойцов, казалось, стали теперь мягче, не такими натянутыми. Завязалась беседа. Все пришли к убеждению, что разбойничий налет, только что отбитый зенитчиками и летчиками, совершали Ю-87. Рассчитывая застать нас врасплох, гитлеровцы шли на низкой высоте и, естественно, не могли пикировать.

На батарею приехал бригадный комиссар Владимир Кондратьевич Беленков. Внешне спокойный, он осмотрел огневые позиции, объяснил зенитчикам, как складывается обстановка.

— Немецкие самолеты бомбили Севастополь и Измаил. Нет, это не провокация, а скорей всего самая настоящая война, — сказал начальник отдела политпропаганды.

Он призвал батарейцев к бдительности, к железной дисциплине. Говорил бригадный комиссар без внешнего эффекта, но речь его брала за душу своей простотой и внутренней напряженностью.

Уезжая, Беленков сказал мне, чтобы вечером я прибыл в отдел политпропаганды и доложил об итогах дня (практика таких докладов потом прочно вошла в стиль нашей работы).

На батарее не было радиоприемника, но в полдень мы уже знали: началась война... Об этом нам сообщили по телефону с КП дивизиона. А часа через три появился экстренный выпуск флотильской газеты «На боевом посту». Мотоциклист, запыленный, мокрый от пота, развозил ее тираж по подразделениям. Экземпляр газеты, пожелтевший, потертый на сгибах, у меня хранится по сей день.

Газета опубликовала Заявление Советского правительства, а также обращение командования флотилии. Сообщалось также, что над Измаилом противник потерял пять самолетов. Наша авиация потерь не имела. Летчик [11] Михаил Сергеевич Максимов сбил «юнкерс» и подбил «Хейнкель-112», приземлившийся в Тулче. Лейтенант Максимов — коммунист, орденоносец, участник боев у озера Хасан. Отличился и однополчанин Максимова — лейтенант Леонид Ефимович Хомутов: он тоже сбил бомбардировщик противника.

Мы организовали чтение газеты непосредственно в расчетах.

В тот же день вражеский самолет, скорее всего разведчик, появился на большой высоте. Дальномерщик Валентин Сизов определил дистанцию. Один за другим последовали залпы. Серые клубочки разрывов кучно ложились на пути самолета, образуя своеобразную цепочку. Гитлеровец поспешил уйти...

Вскоре фашистские самолеты появились вновь. Они шли на город с разных направлений. Одна группа «юнкерсов» устремилась на порт, другая — на аэродром и третья — на батарею береговой обороны. Зенитчики вовремя открыли огонь.

— За Родину! — крикнул Иван Школа, засылая очередной снаряд.

Перед самолетами появились дымки разрывов. Гитлеровцы строй не ломали, но курс изменили: подвернули влево. Крайний самолет находился уже над военным портом. Было хорошо видно, как бомбы оторвались от фюзеляжа. Самолет стал разворачиваться, и в этот момент один из снарядов разорвался под ним.

— Горит! — радостно воскликнул Валентин Сизов. Самолет, объятый пламенем, упал в Дунай.

Как только гитлеровцы вышли из зоны зенитной артиллерии, в бой вступили наши летчики. Юркий истребитель, используя преимущество в высоте, ринулся на «юнкерс». Мы видели лишь вспышки выстрелов и с замиранием сердца следили за поединком. Наконец фашист не выдержал. Он уклонился, ушел к Тулче. А истребитель вступил в бой с другим «юнкерсом». Вскоре вражеский [12] самолет задымил, пламя охватило фюзеляж, и он, перевернувшись через крыло, упал в камыши. Позже мы узнали, что его сбил Михаил Максимов, тот самый, о котором в экстренном выпуске писала флотильская газета.

Позвонили с КП дивизиона, передали:

— Командование флотилии благодарит батарею за отличную стрельбу.

Чуть позже снова позвонили с КП. Дежурный пригласил к аппарату политрука Гореля и поздравил его с рождением сына. Мы тоже поздравили Дмитрия Самойловича с прибавлением семейства. Пусть, говорили зенитчики, растет малыш, в обиду его не дадим!

Налеты самолетов не прекращались. Вражеская авиация пыталась атаковать и позиции зенитных батарей. «Хейнкели» выполняли роль штурмовиков. Они шли на низкой высоте парами — один самолет за другим с интервалом в шесть — восемь секунд; при выходе в атаку открывали огонь из всех видов оружия. Чтобы нагнать побольше страху, самолеты с ревом проносились почти над землей.

Огонь по «хейнкелям» велся побатарейно, причем каждая батарея стреляла лишь по той группе самолетов, которая входила в ее сектор. Это было нелегко. Но теперь огонь открывали не только пушки, но и пулеметы, имевшиеся на каждой батарее. Это отрезвляло фашистов. При подходе к батарее, когда достигалась наибольшая интенсивность зенитного огня, они не выдерживали, уклонялись с курса.

Через несколько дней для защиты главной базы флотилии был создан новый участок противовоздушной обороны. Его возглавил полковник В. А. Матвеев. В состав участка вошли 96-я отдельная авиаэскадрилья истребителей, имевшая шесть И-153 и восемь И-15 (командир — капитан А. И. Коробицын), и 46-й зенитно-артиллерийский дивизион трехбатарейного состава (командир — [13] старший лейтенант Н. М. Шило). Теперь взаимодействие зенитчиков и летчиков-истребителей стало более тесным.

Уже первые боевые стрельбы убедили нас в том, что быстрота и точность огня во многом зависят от заряжающих. Я не раз видел в боевом деле заряжающего Ивана Школу, восхищался, с каким старанием и азартом действует он у орудия. Все-то у комсомольца получается сноровисто, четко. Распространить бы его опыт среди других! Но как это лучше сделать? Советуюсь с командиром дивизиона Н. М. Шило. Николай Минович горячо меня поддержал. И вот уже Иван Школа готовится выступить перед товарищами. Вместе со мной ему помогают заместитель командира дивизиона по политчасти батальонный комиссар Г. Ф. Сорокин, политрук Горель. А на следующий день у орудия побывали первые ученики. Иван Школа тут же, у орудия, демонстрировал приемы своей работы.

— Разумеется, в момент ведения огня, — говорил Иван Школа, — нужно строго соблюдать инструкции и наставления, но в бою этого мало. В бою надо быть хладнокровным и уверенным в своих действиях. По команде «Заряжай!» я без какой-либо торопливости спокойно беру снаряд и энергично досылаю его. При полной досылке никогда не будет задержки. У нас на батарее, — продолжал он, — был такой случай: заряжающий с большой силой, броском, послал снаряд в канал орудия. При первом же толчке о выступ снаряд вышел из патрона, а патрон от сильного удара отошел назад. В результате затвор не закрылся, произошла задержка. Чтобы этого не случилось, я всегда досылаю снаряд до конца.

После рассказа Иван Школа поэтапно показал, как он производит заряжание.

На другой день к его орудию опять пришли заряжающие. И так в течение нескольких суток — вечером и ночью — выступал Школа. Сюда привозили заряжающих на машинах с других батарей. Занятия проходили организованно, [14] ценилась каждая минута. Иван Школа уставал, конечно, но чувствовал себя счастливым: ведь его опыт, его знания зримо, щедро переходили к бойцам огневого заслона, в какой-то мере усиливали его.

— Спасибо, зенитчики, за боевую инициативу, — сказал начальник отдела политпропаганды, выступая на сборе секретарей комсомольских организаций. — Именно такая конкретная передача боевого опыта и может принести пользу. Нам нужно усиленно внедрять в практику все ценное, передовое...

Доброе слово старшего политработника вдохновило комсомольский актив. При нашем содействии обучение новым приемам борьбы с врагом было налажено и с командирами орудий, и с дальномерщиками — со всеми номерами расчетов. Особенно увлекательно проходили занятия, когда выступал герой боев, человек отличившийся, награжденный.

Комсомольское поручение в бою

Вечером 24 июня — и снова по заданию начальника отдела политпропаганды — прибыл я к морским пехотинцам. Была уже ночь. Чуть рябили волны, изредка встрепыхалась рыба. Но нет рыбаков на реке, не видно их лодок, не слышно, как прежде, задушевных рыбацких песен.

Два берега отделены один от другого Килийским гирлом. Два берега — один против другого. На одном — мы, на другом — враг. Бойцы морской пехоты держали оборону южнее монастыря Феропонтия. Они всматривались в темноту. Не верили ночной тишине — опасной, взрывчатой. Поодаль, на участке 278-го стрелкового полка 51-й Перекопской дивизии, вспыхнуло резкое пламя — видимо, грохнулась мина; звук, стертый расстоянием, докатился через несколько секунд.

Морские пехотинцы чувствовали: враг что-то затевает. [15] Ранним вечером, перед самым моим приездом, они поймали около монастыря вражеского разведчика, только-только переправившегося через реку. Наблюдатели заметили также движение в войсках противника.

Рота старшего лейтенанта М. С. Козельбашева была хорошо подготовлена. Марк Степанович много сделал, чтобы обучить бойцов умению обращаться с оружием, быстро окапываться, высаживаться с десантом. Вообще морская пехота, хотя ее у нас и было немного — всего одна рота, отличалась особой выучкой, дисциплиной, спаянностью. Командующий флотилией, выступая с разборами учений, отмечал именно эти качества стрелков в тельняшках.

Рядом со мной на притоптанной траве лежат бойцы. Они тоже всматриваются в противоположный берег. Большинство из них — комсомольцы. И в этом немалая заслуга командира роты. Он заботился о комсомольской прослойке, понимая, какая это сила для сплочения ротного коллектива. Старший лейтенант помогает молодежи в боевой и духовной закалке. Вчера, оказывается, он раскрыл книгу «Как закалялась сталь» и прочитал вслух несколько страниц. Люди, обступив командира, внимательно слушали, боясь проронить слово, хотя каждый из них уже был хорошо знаком с произведением Николая Островского. Козельбашев, оторвавшись от книги, сказал:

— Меня спросили, какие же поручения давать комсомольцам в боевой обстановке, ведь все мирные представления сметены огнем. Так я отвечу и тем, кто спрашивал, и всем членам ВЛКСМ: самое главное поручение комсомольцу — быть в бою впереди. Понимаете, впереди!

А когда я, узнав о беседе старшего лейтенанта с комсомольцами, поблагодарил его за это, он смутился, но потом, немного помолчав, произнес убежденно:

— Знаете, я всегда считал и считаю близость командира к бойцам дополнительным боезапасом... [16]

Мы пошли по траншее. Тут у меня было немало знакомых и друзей — не раз вместе высаживались десантами на учениях. Я рассказывал об обстановке на нашем участке фронта, о зенитчиках, их боевой инициативе, о стойкости стрелковых подразделений и, конечно, о моряках-дунайцах. Бойцы задавали много вопросов: «Как там Москва?», «Как Одесса?», «Севастополь?».

В одном из окопов я встретил Степана Шелестунова, с которым когда-то вместе служил на крейсере «Красный Кавказ». Вспомнили учебные походы, командиров, товарищей. До призыва на флот Степан работал электриком. На корабле тоже стал электриком, только артиллерийским. И неожиданно увлекся живописью. Посещал изостудию при Доме флота в Севастополе. Когда Шелестунов прибыл на Дунайскую флотилию, то некоторое время работал при клубе художником. И вот теперь, как только началась война, взял оружие, стал морским пехотинцем.

— Это тоже искусство, — произнес он, любовно поглаживая винтовку.

Впрочем, краснофлотец не расставался и с кистью. Пройдет несколько дней, и он перерисует появившийся в печати плакат «Родина-мать зовет!», выставит его непосредственно на позиции. Потом он размножит «Памятку красноармейцу», полученную нами из Москвы. И не просто размножит — выставит на позиции с десяток плакатов, призывавших крепить дисциплину, повышать бдительность, совершенствовать боевое мастерство. На одном из плакатов подпись гласила: «Свято выполняй военную присягу на верность Родине и Советскому правительству. Воин Красной Армии бьется до последней капли крови, но не сдается врагу. Лучше смерть в бою, чем фашистский плен. У труса глаза велики. Трус преувеличивает силы врага, преуменьшая силы своей части. Паникер — худший враг в бою».

...От кордона Чатал Киой поползла дымовая завеса. [17]

Послышались легкие всплески, из-под туманной пелены вынырнули рыбацкие лодки, забитые вражескими солдатами. Лодок было не менее шестидесяти — семидесяти. Комсомолец Шелестунов первым их заметил.

— Прямо на шлюпках группа противника! Разрешите открыть огонь? — обратился он к командиру взвода лейтенанту Андрею Егоровичу Кощею.

— Без приказа не стрелять!

Лодки приблизились метров на сто пятьдесят. Теперь лейтенант подал команду, и шквал огня обрушился на врага. Но фашисты лезли напролом. Некоторые лодки уже подошли к берегу. Гитлеровский офицер выскочил из лодки и, размахнувшись, бросил гранату. Пролетев над нашими головами, граната щелкнула и взорвалась в окопе. Мой сосед — комсомолец Николай Новиков — вздрогнул и, смертельно раненный, свалился на дно окопа. В это же время, срезанный очередью «Дегтярева», рухнул и гитлеровец.

Морские пехотинцы усилили огонь. Фашисты, выпрыгнувшие из лодок, метались по берегу. Остальные лодки не смели подойти: стрельба велась с реки. Враг, не выдержав огня, попятился. В окопах раздалось громкое «ура!». Моряки рванулись вперед и сбросили гитлеровцев в Дунай.

Бой затих, но мы еще долго не могли успокоиться. Вспоминали детали схватки, наперебой рассказывая, кто и как себя вел под огнем. Подошел командир роты Козельбашев и, по-отцовски оглядев бойцов, сказал:

— Отлично, моряки! Враг, оказывается, и бегать умеет, отступать... Благодарю всех, особенно комсомольцев: они сегодня герои!

Мы стали завтракать.

— Котелок найдется? — слышу сзади знакомый голос.

Оглядываюсь: это подполковник Петр Васильевич Комаров, прибывший к нам из штаба флотилии. Его здесь [18] хорошо знают, усаживают за стол, наполняют доверху котелок пахучей, чуть-чуть пригоревшей кашей с мясом.

После завтрака тут же, в кругу командиров, он сообщил, что роте поставлена задача: завтра, 25 июня, ранним утром вместе с группой пограничников высадиться на полуостров Сатул-Ноу и занять село Ласкэр-Катаржу. Высадка производится на бронекатерах и тральщиках при поддержке береговых батарей, мониторов «Ударный» и «Мартынов».

Полуостров крайне мешал нам: противник вел с него непрерывный огонь, парализуя работу военного порта. Доты были расположены в полукилометре от него — как раз напротив причалов.

Поздно ночью в роту прибыл начальник разведотдела штаба флотилии. Речь зашла о том, чтобы совершить в тылу врага диверсию, вывести, в частности, его проводную связь. Но как это сделать? Ведь реку на шлюпке не перейдешь незамеченным.

— Разрешите мне вплавь? — обратился старшина 2-й статьи Петр Кудрицкий.

Кудрицкий уже зарекомендовал себя опытным разведчиком, и его предложение было принято. Под покровом темноты он переплыл реку и, незаметно пробравшись к проводам, перерезал их в нескольких местах. Вернувшись, спокойно доложил:

— Товарищ командир, ваше приказание выполнил. Противник лишен связи...

С рассветом батарея № 725 береговой обороны и две батареи 46-го зенитно-артиллерийского дивизиона, мониторы «Ударный» и «Мартынов» открыли огонь по вражеским укреплениям на полуострове.

Боевую инициативу проявил командир зенитной батареи лейтенант Николай Николаевич Кашинин. Еще ночью он переправил два орудия в порт и замаскировал их. Теперь эти орудия били прямой наводкой. Батарея Кашинина уничтожила бронебойными снарядами наблюдательный [19] пункт противника, расположенный на колокольне. При этом отличились дальномерщик (он же секретарь комсомольской организации) Григорий Подчалимов и приборист Иван Гелеверя. Они выдали данные, обеспечившие эффективную стрельбу. Командир батареи, хоть и был занят, нашел время, чтобы написать им записку: «Благодарю вас, Григорий Подчалимов и Иван Гелеверя!» Надо ли говорить, как много значило для бойцов такое внимание. Пройдет несколько дней, и отдел политпропаганды, подводя итоги боя, отметит эту инициативу командира батареи комсомольца Кашинина.

Артогонь загнал противника в укрытия. Бронекатера и тральщики подошли к полуострову, высадили роту пограничников, возглавляемую лейтенантом Николаем Егоровичем Бодруновым, и взвод морской пехоты без каких-либо потерь. Вместе с командиром взвода Андреем Егоровичем Кощеем мы прыгаем с борта бронекатера на берег и короткими перебежками устремляемся к приземистой одноэтажной казарме, из которой отстреливается враг. Нас обгоняют бойцы взвода.

После короткого боя полуостров был взят. Вслед за моряками и пограничниками на полуостров высадился батальон 287-го стрелкового полка 51-й дивизии. Действуя решительно, батальон на плечах врага продвинулся до кордона Баклажанов. Одновременно отряд бронекатеров высадил десант в селение Пардино, что ниже полуострова Сатул-Ноу. Десантники взяли в плен 70 солдат противника, захватили два орудия и десять пулеметов{4}.

Ко мне подошел командир роты Козельбашев.

— У меня к вам, Яков Карпович, просьба, — сказал он. — Когда вернетесь, доложите командованию флотилии, что в десанте нашими прекрасными боевыми товарищами были пограничники и стрелки батальона. У них Надежное плечо! [20]

Я хорошо понял командира роты. Нам нужно и впредь крепить боевое братство, боевое взаимодействие. Тем более что традиции уже заложены. Дунайская флотилия, как только была создана, самым тесным образом укрепляла связи с армейскими частями Одесского военного округа и с частями пограничных войск. На границе по Дунаю и Пруту стояли подразделения 79-го и 25-го пограничных отрядов.

Вместе с пограничниками моряки флотилии с первого дня войны вели разведку, высаживали десанты, поддерживали друг друга огневыми средствами.

...Это было уже в первых числах июля. Катер «БКА-115» лейтенанта Николая Ивановича Смертина стоял в дозоре, замаскированный у левого берега Килийского гирла. Наблюдение за берегом вел пулеметчик Николай Лошкарев. Он внимательно следил за каждым кустиком, бугорком, строением. Вдруг Николай увидел: к песчаной косе, маскируясь тенью прибрежных зарослей, подходит шлюпка с солдатами противника. Вот шлюпка пристала к берегу. Солдаты, пригибаясь к земле, побежали к стоявшему недалеко сараю и скрылись в нем. Лошкарев еще больше насторожился. Через минуту он установил: к этому же сараю с другой стороны приближаются наши пограничники, не подозревая о засаде врага. Нужно немедленно выручать своих, предупредить о беде. И наблюдатель доложил командиру обстановку.

— Полный вперед! — последовала команда лейтенанта Смертина. Корабль, открыв огонь, устремился к месту вражеской засады.

Противник не ожидал такого оборота событий и был вынужден прекратить засаду.

— Не отпускать гадов живыми! — крикнул лейтенант. — Пулеметам и носовому орудию вести огонь по вражеской шлюпке! [21]

Шлюпка была разбита. Лишь нескольким гитлеровцам удалось спастись.

А пограничники, узнав обо всем, горячо благодарили потом своих боевых товарищей...

* * *

Вечером возвращаюсь в отдел политпропаганды. На первом же перекрестке Измаила меня останавливает патруль. Это были вооруженные рабочие, добровольно вставшие на защиту города. Предъявляю пропуск. Патрульные узнают меня — встречались на комсомольских конференциях. Расспрашивают, как на передовой, есть ли потери, в чем нужна помощь.

— Помните, мы всегда с вами! — слышу их слова, брошенные вдогонку.

Отдел политпропаганды занимал двухэтажный особняк на Школьной улице. В тот вечер почти все были в сборе: заместитель начальника отдела Сидор Ильич Дворяненко, секретарь парткомиссии Тихон Сергеевич Камышников, старший инструктор по пропаганде и агитации Валентин Иванович Федоров, старший инструктор по организационно-партийной работе Василий Иванович Колчин, инструктор по партийному учету Константин Иосифович Цымбал. Были и новые товарищи, с которыми мы тут же познакомились. Это выпускники Военно-политической академии имени В. И. Ленина, политработники, призванные из запаса, представители политуправления Черноморского флота. Тут же Владимир Михайлович Апошанский — корреспондент флотской газеты «Красный черноморец».

Совещание проходило в комнате инструкторов, где мы работали до войны. До войны! Как это теперь кажется давно!.. А ведь в боевой кутерьме пробежало совсем немного дней. Оглядываю комнату. В ней все осталось по-старому: столы, портреты на стенах, шахматный столик [22] с фигурами. Только взрывом снаряда выбита стеклянная балконная дверь, через которую заглядывали розы, вьющиеся по уцелевшим стойкам.

С сообщениями о политико-моральном состоянии личного состава и партийно-политической работе выступили Камышников, Колчин и я. В заключение начальник отдела политпропаганды В. К. Беленков сказал, что Центральный Комитет партии требует от нас более широкого развертывания партийно-политической работы в войсках. Всем командирам, политработникам, коммунистам необходимо лично вести агитацию и пропаганду среди бойцов, с несгибаемой волей преодолевать трудности фронтовой жизни.

— Опыт первых боев, проведенных кораблями и частями флотилии, войсками 14-го стрелкового корпуса, — продолжал бригадный комиссар, — показал, что можно успешно бить «непобедимую» гитлеровскую армию. Надо только быстрее овладевать мастерством боя, смело идти в десант, хорошо окапываться, стойко отстаивать свои позиции в обороне, решительно пресекать панику.

Понятно, что не все формы и приемы работы, столь успешно применявшиеся в мирных условиях, сейчас годились. Стало самым боевым, самым действенным приемом: твой личный пример, коммунист, политработник! Очень важно, чтобы мы были там, где идет бой, чтобы наше слово звучало в атаке, в десанте, на борту корабля. Слово и дело должны быть неразделимыми! Об этом и говорилось на нашем коротком совещании.

Мне было приятно, что бригадный комиссар специально остановился на примерах инициативы, проявленной комсомольскими организациями. Он знал и о собрании, проведенном комсомольцами — морскими пехотинцами — перед выходом в десант, — собрании, вылившемся в коллективную клятву достойно выполнять боевое задание, и о записке, посланной командиром батареи, Кашининым [23] отличившимся дальномерщикам, и о плакатах, нарисованных краснофлотцем Шелестуновым...

— Старайтесь подмечать все инициативное, все смелое, — говорил бригадный комиссар. — В боевой обстановке похвала что тебе награда!

Старый коммунист, он знал, в чем сила партийного влияния.

* * *

Мы собрались поужинать в столовой военторга, но в это время начался артиллерийский обстрел. Пришлось спуститься в бомбоубежище. Там было много людей. Остановившись у входа, я прикрыл за собой тяжелую дверь. Снаряды рвались все ближе и ближе. Земля задрожала, раздался грохот, и с потолка посыпались кирпичи. Погас свет. Какая-то женщина закричала, заплакали дети. Многие бросились к выходу, давя друг друга. Во весь голос пришлось крикнуть:

— Не выходите, снаряды рвутся близко, погибнете!

Давка прекратилась. Вновь стало тихо, лишь было слышно, как кто-то всхлипывает.

Но вот разрывы стали глуше. Я вышел из убежища. Оказалось, снаряд попал в дом, в подвале которого мы сидели. К счастью, обошлось без больших жертв.

Есть уже не хотелось, и я, не заходя в столовую, пошел по Суворовскому проспекту на берег Дуная. Мостовая была разбита снарядами. У одного из домов стояли люди, опустив головы. Перед ними в луже крови лежал человек, рядом сидела молодая женщина и рыдала. Подошел главный инженер 12-го строительного управления Арчил Викторович Геловани. Он уже вызвал из госпиталя машину. А. В. Геловани у нас в гарнизоне хорошо знали и уважали. Работал он энергично, не щадил себя, [24] какие бы задания ни выполнял. И войну встретил мужественно, много сделал для обороны города{5}.

Раздался сигнал санитарной машины. Заскрипели тормоза, и из машины выскочили санитары с носилками, подобрали раненого...

В окопах, куда я пришел, никто не спал: по данным разведки, противник готовил ночной десант. Бойцы начали меня расспрашивать, много ли жертв в городе, какие дома разрушены. Я рассказал, что видел и знал.

Краснофлотец Старостин показал письмо, полученной из дому. Мать писала ему из-под Смоленска, сообщала о том, что отец ушел добровольцем в действующую армию, что иначе он не мог поступить, хотя, как председатель колхоза, имел броню. «Все идут добровольно, все требуют, — продолжала мать, — чтобы их отправили на передовую немедленно... Неужели нам, русским, нам, советским, под пятой фашистов проклятых оказаться? Бей их, дорогой мой сыночек, мой защитник, бей не щадя, чтобы на веки вечные запомнили, как нападать на нас!»

Я вернул письмо краснофлотцу, поблагодарив его за доверие, а письмо, смотрю, пошло уже из одних рук в другие, словно мать-крестьянка обращалась не только к сыну своему, но и ко всем его боевым товарищам. Знакомясь с письмом, люди высказывали свои мысли, свою уверенность в победе над врагом. Эти разговоры, признаюсь, до глубины души взволновали меня. Я достал из планшетки полученную в отделе политпропаганды «Правду [25] «, отыскал в ней стихи Алексея Суркова и, встав над окопами, начал громко читать:

В нашу дверь постучался прикладом
непрошеный гость.
Над Отчизной дыханье грозы пронеслось.
Слушай, Родина! В грозное время войны
Присягают победой твои боевые сыны...

Я читал строфу за строфой, не переводя дыхания. И лишь дочитав до конца, огляделся: все, кто был в окопах, поднялись, строго подтянулись, готовые к любому испытанию.

Так в наших сердцах накапливались любовь и ненависть...

Вперед, на Килию-Веке!

В один из дней я заехал на Школьную и, доложив о проделанной работе в морской пехоте, собрался было оформить некоторые документы. Но батальонный комиссар Дворяненко сказал:

— Засиживаться вам, товарищ Жуков, не придется, идите сейчас же в военпорт. На кораблях вместе с начальником отдела политпропаганды пойдете в Килию...

В порту шла погрузка снарядов на мониторы. Здесь уже находился бригадный комиссар В. К. Беленков. Мониторы должны были утром на следующий день, 26 июня, поддерживать огнем высадку десанта на вражеский берег.

— Пойдете на «Мартынове», — сказал мне Владимир Кондратьевич, — главная задача — и ваша и всех активистов — личным примером воодушевлять людей.

Корабли отошли от пирса и по течению быстро добрались до Кислицкой протоки, откуда предстояло вести огонь, и замаскировались под прибрежные заросли. Неподалеку был виден город Килия-Веке (Килия Старая).

На советском берегу, почти напротив Килии-Веке, расположен город Килия Новая (ныне — Килия). Здесь [26] вдоль реки стояли 23-й стрелковый полк 51-й Краснознаменной Перекопской стрелковой дивизии, 99-й артиллрийский полк 25-й Чапаевской стрелковой дивизии и батарея № 65 береговой обороны флотилии.

Со стороны Килия-Веке противник предпринял артиллерийский огонь еще в первый день войны. Тяжелые снаряды с надсадным свистом падали на казармы и жилью дома, на летний лагерь 23-го стрелкового полка. Можно представить, как ликовали гитлеровцы и их союзники, видя, что снаряды рвутся в самом центре лагеря, где, как они считали, находится целый полк: ведь подразделения полка еще в начале месяца с духовым оркестром прошли через весь город, чтобы переселиться в палатки. С колокольни в Килии-Веке наблюдатели не могли не видеть, как с утра до вечера красноармейцы занимаются на плацу, роют окопы, стреляют по мишеням. Ночью в палаточном городке загорались фонари.

Падали, без счета падали в лагерь снаряды, да все понапрасну. Командир полка капитан П. Н. Сирота перехитрил врага! Как только стало ясно, что вооруженной схватки не миновать, Павел Никифорович с ведома штаба дивизии предпринял следующие меры: скрытно вывел из лагеря все до единого подразделения, расположил их на огневых позициях вдоль побережья, а в учебном городка лагеря, рядом с палатками, искусно разыгрывался «спектакль». Днем там занималась дежурная рота, создавая видимость привычной лагерной жизни, по вечерам не затихали гармони.

Эта хитрость сохранила сотни жизней.

— Вот пример командирской мудрости! — говорили в штабе дивизии.

Но Килия-Веке, повторяю, страшно мешала нам: гарнизон Килии Новой все время был под обстрелом. Судоходство по Дунаю почти прекратилось: даже небольшие лодчонки не могли проскочить. Чтобы надежно прикрыть левый фланг обороны и обеспечить свободу судоходству, [27] командование 14-го стрелкового корпуса приняло решение занять Килию-Веке. В этих целях были сосредоточены необходимые силы частей, стоявших в Килии Новой, подразделения пограничников и, конечно, часть кораблей флотилии. Ответственность за взятие города возлагалась на командира 23-го стрелкового полка — уже известного читателю капитана Павла Никифоровича Сироту. Ближайшим его помощником был командир 4-го отряда пограничных судов капитан-лейтенант И. К. Кубышкин.

Я познакомился с Иваном Константиновичем в апреле, во время учебного десанта на Кислицкий остров. Помнится, к нам подошел моряк-пограничник выше среднего роста, плечистый, в безупречно сшитом синем кителе с белоснежным подворотничком.

— Корабли отряда готовы к высадке десанта, — четко доложил он.

Кубышкин родился в Николаеве, еще школьником увлекся парусным спортом, много занимался в яхт-клубе. Потом работал на судостроительном заводе, служил на флоте, учился в военно-морском училище. Первые командирские должности, первые успехи и естественное назначение, несмотря на молодость, командиром отряда пограничных судов. Вот и теперь мне понравилось, как Кубышкин, подойдя к бригадному комиссару Беленкову и капитану Сироте, заявил:

— Задачу выполним, ни в чем не подведем!

Коротко, ясно, убежденно...

Ядро десанта составляли кадровые, хорошо обученные бойцы. Накануне с ними проводились учения с посадкой на корабли и десантированием на берег. Тут проявили инициативу и мы, комсомольцы. Кто-то высказал мысль: вот пойдем в бой, пойдем по одному приказу, плечом к плечу, охваченные общим порывом. А что мы знаем друг о друге — моряки-дунайцы, пехотинцы-перекопцы и чапаевцы, [28] пограничники? «И правда, почему бы нам не встретиться, не поговорить друг с другом?» — подумалось мне. Ведь сошлись же командиры, начальники штабов, политработники, уточняют свои обязанности. Значит и нам, комсомольцам, стоит поговорить о своем долге, о традициях наших подразделений и о том, как их осветить новой славой.

— Умное дело, — поддержал бригадный комиссар Беленков. Он, кстати, тоже согласился прийти на встречу. И сувениры, сохранившиеся с мирных времен, пообещал захватить с собой.

Начальник отдела политпропаганды действительно пришел, и пехотинцы, в чьем расположении собрались комсомольцы, были этому нескрываемо рады. Доброволец Красной Армии, член партии с 1919 года, орденоносец. Общение с ветераном всегда для молодежи праздник.

Кратко, но с отцовской добротой В. К. Беленков охарактеризовал командиров и краснофлотцев, выделенных в десант.

— Они не подведут вас, боевые друзья!

Тут же он вручил представителям стрелковых подразделений и пограничникам вымпелы Дунайской военной флотилии — маленькие флажки, которые как частички наших боевых знамен будут с нами в десанте.

На встрече выступил секретарь комсомольского бюро 23-го полка Михаил Буров. Взволнованно, с гордостью говорил он о своей 51-й Краснознаменной. Родившись о гражданскую, дивизия сражалась на Урале, брала Каховку, Перекоп. Это о ней говорилось: «...Детище уральского пролетариата, она не знает, что такое отступать». После разгрома Врангеля М. В. Фрунзе издал специальный приказ по войскам Южного фронта «об исключительной доблести 51-й стрелковой дивизии, отметив, что... грозные танки и броневики были опрокинуты геройской артиллерией и пехотой 51-й... и остались трофеями у наших окопов! [29] «. В те же дни дивизии было присвоено почетное наименование Перекопской.

И, разогнав крутые волны дыма,
Забрызганные кровью и в пыли,
По берегам широкошумным Крыма
Мы красные знамена пронесли...

— Этими стихами, — сказал Буров, — известный поэт Эдуард Багрицкий выразил чувства воинов-перекопцев, победивших Врангеля. Слава тех дней приумножена верной службой Отчизне.

От имени пограничников выступил комсомольский работник морского погранотряда политрук Василий Степанович Родин. Потом слово взял Григорий Куропятников — комсомолец, минер с «СК-065». Страстно говорил он, и, забегая вперед, отмечу, что еще более страстно дрался в составе десанта, — это прекрасно, когда слово и дело у комсомольца не расходятся. Уже через год удостоился Григорий Александрович звания Героя Советского Союза, и никто из нас не удивился этому.

С рассветом 26 июня мониторы «Ударный» и «Мартынов», артиллеристы 99-го артполка и береговой обороны начали огневую подготовку. С ходового мостика «Мартынова» мне было хорошо видно, как рвутся снаряды в окопах противника.

В 5 часов утра четыре бронекатера устремились к месту высадки первого броска десанта. Но вскоре их начала обстреливать вражеская артиллерия. Снаряды рвались около кораблей, заливая палубы водой; трассирующие пули неслись над головами десантников. Наш монитор немедленно перенес огонь в глубь обороны противника, стал бить по его батареям. Это, очевидно, помогло. Во всяком случае, огонь врага заметно ослабел.

Головным шел катер «БКА-132» лейтенанта М. А. Майорова. Михаил Александрович лишь недавно [30] был назначен командиром, опыта не хватало. Поэтому на катере находился командир отряда бронекатеров лейтенант Дмитрий Павлович Козлов. На мостике рядом с Майоровым стоял лейтенант Филипп Иванович Образко, являвшийся дублером командира. И командир, и дублер — выпускники Черноморского военно-морского училища, еще одетые в курсантскую форму. На флотилии они проходили практику, после которой, в июле — августе, им должны были присвоить воинские звания. Но война ускорила события. 24 июня 1941 года приказом народного комиссара Военно-Морского Флота выпускникам училища было присвоено звание «лейтенант». Об этом капитан-лейтенант Кубышкин сообщил Майорову и Образко накануне десанта при постановке боевой задачи и в присутствии всех душевно поздравил их. Только переодеться они не успели...

На середине реки бронекатера развернулись. Справа от головного шел «БКА-131» лейтенанта Ивана Ивановича Перышкина, слева — «БКА-133» старшего лейтенанта Михаила Степановича Ткаченко и «БКА-134» лейтенанта Ивана Васильевича Павлова.

Катера вели непрерывный огонь. Комендоры-комсомольцы Николай Бабошкин, Егор Турчин, Яков Казбанов, Андрей Смирнов били по огневым точкам, мешавшим движению. Пулеметчики держали под прицелом окопы и дзоты. Десантники, расположившись на палубах, вели огонь из стрелкового оружия.

Корабли с десантом подошли к пологому участку берега, удобному для высадки. Огонь противника усилился, появились раненые и убитые. Промедление с броском привело бы к дополнительным потерям. Нужен был пример, который увлек бы за собой бойцов. Это сделал лейтенант Образко. Оценив обстановку, он крикнул: «За Родину! Вперед, моряки, за мной!» — и прыгнул на берег. За ним бросились все моряки-десантники.

Зацепившись за берег, они в жестокой схватке очистили [31] окопы от противника. В этом бою был смертельно ранен лейтенант Образко.

Я не видел, как он упал, подкошенный осколками. Но потом, сразу же после боя, секретарь комсомольского бюро дивизиона старшина 2-й статьи Емельян Сигуля подробно расскажет о его подвиге. Расскажет и о том, что Михаил Майоров, однокашник героя, крикнул в ходе боя: «Отомстим за лейтенанта!»

К вражескому берегу подходили один за другим остальные корабли. Вот уперся в берег катер «БКА-131». Сходни подавать некогда. С борта прямо в воду прыгают бойцы и с криком «ура!» устремляются в атаку. Тем временем комендоры и пулеметчики катера подавляют вражеские огневые точки, ожившие на берегу. Но и катер получает прямое попадание. Лейтенант Перышкин ранен в плечо и грудь, но он не покидает ходового мостика, продолжает управлять катером и огнем. Только после выполнения задания, потеряв немало крови, Перышкин согласился лечь в госпиталь.

При подходе к берегу катер «БКА-132» также получил повреждение. Осколками снаряда пробило кожух машинного отделения, воздушную магистраль, электропроводку, коллектор охлаждения двигателя, запасной масляный бак.

— Без паники, друзья, без паники! — потребовал главстаршина Иван Калиберда.

Под его руководством командир отделения Тимофей Повстяной, мотористы Филипп Гузий, Никифор Музыченко и Николай Лукашин (все они комсомольцы) заделали пробоины, обеспечили катеру ход. Высадив десантников, катер снова возвратился на наш берег, принял на борт новую группу бойцов... И так несколько раз.

Отличился и пограничный катер «ПК-25». В него попали осколки вражеских снарядов, но мотористы комсомольцы Александр Жуков, Вячеслав Солоухин сумели исправить повреждения. Высадка десантников прошла успешно. За проявленное при этом мужество Жуков вскоре [32] был награжден орденом Красного Знамени, Солоухин — медалью «За отвагу».

А на вражеском берегу, действуя с отчаянным упорством, десантники продолжали уничтожать противника, засевшего в каменных зданиях, за штабелями каких-то строительных материалов. Враг огрызался, в глубине его обороны появились новые огневые точки. С окраины Килии-Веке стала бить минометная батарея. Мины рвались неподалеку от «Мартынова». Командир корабля капитан-лейтенант Леонид Самойлович Шик спокойно отдает команды:

— Лево на борт... Малый вперед!.. Артиллеристам подавить минометную батарею!

Уверенно действуют расчеты. Снаряды орудий главного калибра наконец-то накрывают минометную батарею. По корабельной трансляции передали информацию: «Только что отличился старшина 2-й статьи комсомолец Андрей Майборода. Это его расчет подавил фашистскую минометную батарею...»

Тем временем бронекатера, высадив десантников, возвращались за новым пополнением, за боезапасом. Заминка происходит на «БКА-133», выбросившем якорь у правого берега. Якорь, видимо, за что-то зацепился, и его никак не могут поднять. Командир отделения Николай Бабошкин ныряет в воду и очищает якорь. И катер, прорываясь через вражеский огонь, вместе с другими кораблями, не отставая, возвращается к родному берегу. А здесь ждет бойцов нелегкая работа. Надо погрузить на катера боеприпасы. Погрузить — и снова в опасный рейс.

На отвоеванном плацдарме скапливаются пленные. Их нужно переправить на наш берег. Но как это сделать, если для охраны нет лишних людей? Время не ждет. Командир «БКА-133» старший лейтенант Михаил Ткаченко приказывает:

— Всех пленных в нос и на корму! Держать под прицелом пулеметов! Чуть что — огонь! [33]

Монитор «Мартынов» маневрирует, меняет позицию стрельбы. Нам теперь хорошо видны оба берега реки. Вот к месту высадки подходят два буксира «ИП-22», «ИП-23» с основными силами десанта. Бойцы и командиры с ходу вступают в бой, выкуривают фашистов из прибрежных дзотов. Впереди, показывая пример, бежит командир. Догадываюсь: это лейтенант Терентий Юрковский. Его хорошо знали и на флотилии, и в стрелковых частях как героя Карельского перешейка, удостоенного ордена Ленина. Взвод Юрковского, когда наши войска прорывали линию Маннергейма, одним из первых, несмотря на шквальный огонь противника, успешно выполнил боевую задачу. Теперь лейтенант сражался на берегах Дуная. Догадка моя подтвердилась: Юрковский действительно первым прыгнул с палубы корабля в воду, первым был на берегу, первым ворвался во вражескую траншею. А за ним, ведомые силой командирского примера, бежали десантники. Никто не отстал, никто не кланялся пулям.

Многие моряки говорили мне потом: мы равнялись на героев-перекопцев из роты лейтенанта Юрковского. Сам же Юрковский не раз восклицал, пока шли бои:

— Молодцы, дунайцы! Спасибо вам...

Они и впрямь проявили мужество, моряки флотилии. Бронекатера делали рейс за рейсом — туда с боеприпасом, обратно с пленными. И все время под огнем.

Моториста Ивана Липатова ранило пулей в шею. Он с трудом держал голову, бессильный повернуть ее. Бинт промок от крови. В глазах темнело, руки слабели, но Липатов продолжал нести вахту.

— Держись, друг! — подбадривал Липатова рулевой Леонтий Конин.

Бронекатера огнем своих орудий помогали десантникам уничтожать огневые точки противника. Но в один из катеров угодил снаряд. Потеряв ход и управление, тот оказался мишенью для врага. Выручил оказавшийся поблизости [34] катер «МО-257», которым командовал лейтенант Владимир Александрович Тимошенко: не ослабляя огня по противнику, он подошел к подбитому катеру, взял его на буксир и вывел в безопасное место.

Пока бронекатер, хотя и подбитый, ждал подмоги, его экипаж продолжал вести бой. В этот момент радист Иван Куликов совершил подвиг, о котором долго с восхищением говорили на флотилии. В качестве наблюдателя Куликов следил за боем, докладывая обо всем командиру. И вдруг упал: оказалась перебита нога. Замолчал тем временем и пулемет: пулеметчик был тяжело ранен. Куликов подполз к пулемету, открыл огонь. Но тут же получшил еще одно ранение. Комсомолец стрелял, пока его не оставили силы.

Куликова доставили в госпиталь. Часто впадая в забытье, он рассказывал врачам о ходе боя. Хирург Николай Владимирович Загуменный держал его руку и следил за ослабевающим пульсом.

— Наши ребята дрались отчаянно. Ничего... За Родину умирать не страшно...

Это были последние слова бойца-комсомольца. В его нагрудном кармане был найден сложенный вчетверо лист бумаги, обагренный кровью. Карандашная запись, сделанная, очевидно, в минуту затишья, гласила:

«Наши товарищи самоотверженно действовали на своих боевых постах. Мы, личный состав катера, даем слово, что будем бить врага сокрушительным ударом и разгромим фашистскую гадину. И призываем личный состав флотилии к этому!»

Лист бумаги с записью Ивана Куликова мы послали потом в газету Черноморского флота, которая опубликовала текст под заголовком «Письмо, обагренное кровью». «Ко мщению зовет тебя, боец-черноморец, кровь твоего товарища-героя! — писала газета. — Возьми в руки выроненное [35] им оружие и громи фашистскую сволочь до последнего ее издыхания»{6}.

Предсмертное письмо моряка мы читали во всех подразделениях.

Утром, в 8.00, Килия-Веке пала. Был создан плацдарм шириной до 12 и глубиной до 4 километров. Лишь на колокольне оставался, продолжая вести огонь, вражеский пулеметный расчет. С ним надо было покончить, не разрушая колокольни.

Командир «БКА-134» лейтенант Павлов, умело маневрируя, создал для своих комендоров наилучшие условия для прицельной стрельбы. Комсомольцы командир орудия старшина 1-й статьи Яков Казбанов и наводчик Иван Перевозчиков сделали несколько выстрелов. Одновременно прицельный огонь вел монитор «Мартынов». Пулемет вскоре замолчал.

Законы боя учат: будь всегда настороже! В этом мы убедились и теперь. Помощник начальника штаба полка лейтенант Александр Овчаров, руководивший боем на данном участке, и секретарь комсомольского бюро Михаил Буров только-только перебежали церковную площадь, чтобы подняться на колокольню, как вражеский пулемет опять застрочил. К счастью, ни в кого не попал. Овчаров отбежал назад, к роте Юрковского, и приказал ударить по макушке из сорокапятки. Но только по макушке! Расчет не заставил себя ждать, произвел три выстрела.

Стрелки во главе с Овчаровым стремглав по узким ступенькам бросились вверх.

— Сдавайтесь! — кричали они.

— Не стреляйте, сдаемся! — ответили с колокольни.

Трое румынских солдат с поднятыми руками сбегали вниз. Потом один из них, показывая что-то жестами, поднялся вместе с Овчаровым и Буровым на площадку, где стоял разбитый пулемет и валялся гитлеровский офицер. [36]

Солдат объяснил, что они сами убили его, чтобы прекратить напрасное сопротивление. Лейтенант Овчаров вместе с комсоргом подняли на колокольне красный флаг. Флаг был хорошо виден со всех концов города, с Дуная, с советского берега{7}.

Десант в Килию-Веке. Он незабываем. Пройдет время, и Маршал Советского Союза Н. И. Крылов, воевавший в начале войны на юге, под Одессой, напишет: «Насколько я знаю, больше нигде на всем фронте советскому солдату не удалось в то время ступить на землю врага и хоть ненадолго на ней закрепиться...»{8}.

С занятием Килии-Веке, полуострова Сатул-Ноу и села Пардино в наших руках были оба берега Дуная на протяжении семидесяти шести километров.

В сообщении Советского информбюро говорилось: «...Группа наших войск при поддержке речной флотилии форсировала Дунай и захватила выгодные пункты, 510 пленных, в том числе 2 офицеров, 11 орудий и много снаряжения!»{9} Наши десантники потеряли убитыми пять человек, семь ранеными.

Мы проводили в последний путь героев, павших боях за Килию-Веке. В Килии Новой был похоронен лейтенант Образко, в Измаиле — краснофлотец Куликов.

...Митинг, посвященный памяти Филиппа Образко, открыл капитан-лейтенант Кубышкин. С прощальными речами выступили лейтенанты Маршин, Майоров, Базик. Они поклялись отомстить фашистам за смерть друга. Под залпы ружейного салюта гроб опустили в могилу. Земляной холм украсили живыми цветами, а сверху положили [37] нарукавные нашивки курсанта — так и не успел Филипп Образко переодеться в командирскую форму.

Как-то после войны я был проездом в Килии и не нашел могилы Образко. Был, конечно, крайне огорчен. Позднее узнал, что останки героя перенесены на братское кладбище, могила ухожена. Побывал я и в Черноморском высшем военно-морском училище, где учился моряк. В комнате боевой славы мне показали биографию Ф. И. Образко, копию приказа о присвоении ему звания, ведомость об успеваемости. Филипп Иванович родился в 1920 году в селе Закаменье Харьковской области, семья потом переехала в Харьков и жила в доме № 26 по улице Дзержинского. По путевке Харьковского обкома комсомола юноша был направлен в военно-морское училище. Здесь его приняли в партию. Учился Образко на «хорошо» и «отлично». Любил навигацию, корабельную электротехнику, увлекался морской практикой, участвовал в шлюпочных соревнованиях.

Я рассказал курсантам училища о том, что знал Филиппа Образко. был с ним в бою, что в записной книжке лейтенанта содержались суждения автора книги «Как закалялась сталь» о цели жизни, суждения, ставшие девизом молодого большевика.

— Память о нем священна, — сказал кто-то из курсантов.

Да, образы героев, их дела, их слава остаются в нашей памяти как завещания. Говорят: герои не умирают. Они действительно вечно живут в свершениях и думах новых поколений, во всей нашей беспокойной армейской и флотской службе!

Но вернемся к событиям сорок первого. Отбросив противника, наши войска укрепляли позиции. Корабли флотилии ставили мины. Плацдарм в Килии-Веке мы удерживали до 19 июля и только в связи с общей неблагоприятной обстановкой, сложившейся на фронте, по приказу организованно отошли на левый берег. [38]

Батарея вступает в строй

Для усиления береговой обороны флотилии из Одессы были доставлены четыре 122-мм пушки. Дальность их стрельбы — до 20 км. Огневые позиции для новой батареи № 726 срочно оборудовались в районе Копаная Балка.

— Поезжайте туда, — сказал мне бригадный комиссар, — надо создать на батарее партийную и комсомольскую организации.

Утром я уже был на батарее. Все люди здесь новые: одних перевели с соседних батарей, других призвали из запаса.

А дела торопили. Предстояло оборудовать командный пункт, орудийные дворики, подвезти снаряды, организовать питание, сплотить воинский коллектив. Между тем батарея не полностью укомплектована командным составом. Вакантной оставалась и должность замполита.

Командир батареи капитан Александр Григорьевич Кривошеев встретил меня радушно, создал условия для работы. Я ознакомился с коммунистами и комсомольцами и со всем личным составом. Секретарем партийной организации был избран Михаил Данилович Зайцев — старший лейтенант, помощник командира батареи. Комсомольское бюро возглавил сержант Иван Царев. На первых, организационных собраниях взволнованно, как клятва на верность Родине, прозвучали выступления. Прямо с собраний коммунисты и комсомольцы отправлялись на разгрузку боезапаса. Я шел вместе со всеми; только познакомился, а казалось, знал всех давно... Духом своим, готовностью к бою они были похожи на тех, кто уже вжился в дунайские берега, кто и не мыслит сделать шаг назад. Люди работали энергично, перетаскивая к орудиям тяжелые снаряды. А когда прозвучал сигнал на ужин, все стали упрашивать командира разрешить сначала закончить работу, а потом уже браться за котелки.

Ночь прошла спокойно. Утром вместе с Зайцевым мы [39] пошли на наблюдательный пункт. Он располагался на колокольне в селе. На НП были стереотруба, бинокли, телефон. Здесь постоянно несли дежурство наблюдатели.

Через стереотрубу осматриваю противоположный берег. Хорошо виден город Тулча. Его улицы пустынны. Но спокойствие это кажущееся. Мы-то знаем: немецкие артиллеристы всю ночь подвозили снаряды и вот-вот могут открыть огонь.

Вот и белая вспышка залпа. Наблюдатель сержант Царев громко отсчитывает секунды: ноль раз, ноль два... На пятой секунде до нас долетает звук. Огонь ведет плавучая батарея. Мы видим, откуда она бьет. Но сами пока не готовы открыть по ней огонь...

К обеду оборудование позиции удалось завершить. Орудия, дворики, трактора — все было тщательно замаскировано. Командир батареи поднялся на самолете У-2 в воздух, несколько раз пролетел над батареей и признал маскировку отличной. Комсомольцы выпустили боевой листок-молнию под рубрикой «Лучшая броня батареи — отличная маскировка».

Чуть в стороне от огневых позиций, в винограднике, стоит небольшой стол, покрытый зеленой скатертью. За столом — командир батареи. Один за другим к столу подходят молодые бойцы, влившиеся в ряды Советского Военно-Морского Флота, торжественно дают клятву на верность советскому народу и правительству. Текст военной присяги произносят коммунисты Михаил Васильевич Володин, работавший до войны фрезеровщиком на одном из заводов Днепропетровска, комсомолец Виктор Цюбко, теперь уже бывший студент Николаевского кораблестроительного института...

У орудий начались тренировки, занятия. Пока это учебные. Но люди понимали: теперь дорога каждая минута, батарея должна быть готова к бою.

В ночь на 3 июля меня вызвали в отдел политпропаганды. Когда я прибыл, все работники отдела уже были [40] в сборе. Но намеченное совещание так и не состоялось. Командующий флотилией контр-адмирал Н. О. Абрамов, держа в руках телеграфную ленту, сказал:

— По радио предстоит важное сообщение. Желательно всем — и командирам, и политработникам, и штабным — находиться в подразделениях, обеспечить слушание передачи из Москвы...

Больше ничего не сказал контр-адмирал, только, уходя, добавил:

— Дежурный, я буду на мониторе «Ударный»!

Я успел вернуться на батарею. Командир Кривошеев, вооружившись карандашом и тетрадью, с нетерпением всматривался в мерцающий глазок приемника. Подсаживаясь к капитану, оглядываю присутствующих: командиры и комсорги орудий тоже здесь. Вдруг слышится голос:

— Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!

«Это же Сталин!» — сразу поняли мы. И тут же забыли обо всем на свете, покорившись голосу, который становился все ровнее, спокойнее.

В приемнике что-то трещало, как будто врывались отголоски грозы, но нам было понятно каждое слово Сталина. Картина тягчайшей опасности, нависшей над Советской Отчизной, обрисовывалась все полнее. Речь шла о жизни и смерти народов СССР. Сталин призывал отказаться от мирных настроений, перестроить всю работу на военный лад. Враг, доносилось из приемника, жесток и неумолим, он ставит своей целью захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом, превращение свободных пародов в рабов немецких князей и баронов...

— Зубы обломаем! — тихо воскликнул кто-то сидевший в задних рядах.

А Сталин продолжал. В его голосе все больше ощущалась убежденность в том, что окончательная победа будет за нами. Эта убежденность передавалась нам, уже [41] изведавшим огонь и смерть, но не дрогнувшим в час вражеского вероломства.

Мы тут же провели митинг. На нем выступили Кривошеев, Зайцев, Царев. Они от имени всего личного состава заверили партию и правительство, что, защищая Родину, батарейцы будут биться с врагом до последнего дыхания, до последней капли крови.

После митинга — боевая тревога. Все знают: сегодня первые боевые стрельбы. У орудий уже лежат снаряды, прикрытые чехлами, чтобы не сверкали на солнце. Командир второго орудия Тимофей Герасименко, служивший до этого на 725-й батарее и неоднократно участвовавший в боях, держит себя спокойно, уверенно.

— Ничего, ребята, — говорит он, — сейчас пошлем врагу подарок...

Герасименко берет мел и пишет на снаряде: «Антонеску — на память!»

Неподалеку разрывается вражеский снаряд. Наша батарея открывает ответный огонь. Люди действуют увлеченно, быстро, четко. Ни вялости, ни суеты. Несколько наших залпов, и вражеская батарея замолкает.

В тот же день, 3 июля, в 17.30, как об этом свидетельствуют архивные документы, командующий Дунайской военной флотилией доложил Военному совету Черноморского флота, что батарея № 726 успешно опробовала свои орудия{10}. С того памятного часа начала она отсчет своей биографии.

Батарея пройдет нелегкий путь: она примет участие в обороне Одессы, в боях на Азове.

Генерал Мазарини сердится

4 июля. Солнечное утро... Самолет У-2, пилотируемый летчиком Л. Е. Хомутовым, берет курс на запад. Нам предстоит совершить посадку в селе Джурджулешты, [42] что недалеко от города Рени. Там, при впадении Прута в Дунай, вместе с частями 14-го стрелкового корпуса и пограничниками стоят в обороне 17-я пулеметная рота и береговая батарея № 724 флотилии. Мне поручено изучить опыт комсомольской работы в этих подразделениях, вручить вновь принятым комсомольские билеты.

Самолет идет на небольшой высоте. Видимость прекрасная, лишь слева далекие отроги Карпат скрываются в дымке тумана. Вот мы над озером Ялпух — красивым, чистым. До войны здесь располагались яхт-клуб, пионерский лагерь, детский сад. На пляже было всегда многолюдно. Теперь озеро выглядит пустынно. А за ним начинается равнина. На фоне зеленых садов резко выделяются белые домики. Хорошо видно, как ветерок пробегает над хлебами, колышет высокую пшеницу, перебирает листья кукурузы. Широка бессарабская степь...

Вот и Джурджулешты. Летчик делает разворот, выбирая место посадки, но в это время над нами проносится «мессершмитт». У-2 резко снижается, идет над крышами домов. На такой высоте истребитель не может нас преследовать, он удаляется в сторону Прута.

Мы приземлились. Я выскакиваю из самолета, поднимаю руки над головой, сцепляю их — благодарю летчика. Самолет тут же делает разбег, набирает высоту и, качнув крыльями, берет курс на Измаил.

Заместитель командира батареи по политчасти политрук Алексей Сергеевич Мишаков встретил меня на тачанке, и мы сразу же отправились на огневые позиции. Батарея только что вела стрельбу по пехоте противника, пытавшейся переправиться на шлюпках через Прут. О нет, к советскому берегу просто не подступишься: на батарее орудия (их четыре!) сильные, 152-миллиметровые!

Под маскировочной сеткой первого орудия собрались командиры расчетов, комсорги взводов. Завязалась беседа. Я рассказал о положении на фронтах, о том, как воюют [43] моряки-дунайцы. Раздал письма, адресованные людям батареи. У нас, в отделе политпропаганды и штабе, стало законом: отправляешься в подразделение — прихвати с собой и письма. Они ведь нужны бойцу, как хлеб, как воздух.

Наблюдатель Александр Рязанцев обнаружил: гитлеровцы готовятся к стрельбе. По его докладу командир батареи старший лейтенант Михаил Вениаминович Спиридонов принял решение открыть огонь. Началась артиллерийская дуэль. На позицию батареи упали три фашистских снаряда, но ни один не взорвался.

— Три ноль в нашу пользу! — шутил командир огневого взвода лейтенант Федор Леонтьевич Величко.

Из-за Прута выскочил бомбардировщик и начал пикировать на батарею. Пулеметный расчет младшего сержанта Михаила Рудого не растерялся. Как только «юнкерс» стал выходить из пике, Рудой нажал на гашетку. Самолет был подбит, он сел в расположение наших частей. Экипаж, захваченный в плен, хорохорился: дескать, это случайность, летчики вермахта прилетят и выручат...

Рудой, энергичный в боевой работе, но медлительный в разговоре, презрительно бросил:

— Пусть прилетают. И с ними так же будет!

Михаила Рудого по праву считали снайпером по воздушным целям. Война застала его на курсах младших командиров.

— Пошлите меня на фронт, — сказал он, — теперь надо знания на практике применять!

На батарее его встретили с распростертыми руками: каждый человек здесь был дороже золота. Особенно такой, как Рудой, — отличный боец и активный комсомолец.

— Принимайте вот эту грозную штуку, — сказал лейтенант Величко, подводя младшего сержанта к крупнокалиберному пулемету. — И смотрите оправдайте доверие! [44]

— Есть, принять пулемет и оправдать доверие!

Не прошло и десяти — пятнадцати минут, как над батареей появился «юнкерс». Спокойно, без страха и волнения целился младший сержант. Очередь прошила бомбардировщик, и тот стал падать. Пулеметчик стер со лба пот, тепло улыбнулся:

— Ну вот и сдан экзамен! Теперь можно и умыться с дороги.

Наблюдая за действиями людей, слушая их рассказы о сослуживцах, отличившихся в боях, я все больше проникался чувством гордости за батарею. А гордиться было чем. 22 июня в 4 часа 14 минут батарея ответила огнем на огонь врага и с тех пор по существу не выходила из сражений.

Артиллеристы особенно отличились 24 июня. В тот день вечером три монитора противника вышли из Галаца, направляясь к Измаилу. Наблюдатели батареи первыми обнаружили их. Командир Спиридонов объявил тревогу, доложил по радио в штаб флотилии о появлении вражеских кораблей и открыл по ним интенсивный огонь. Противник не ожидал такой встречи и был вынужден вернуться в Галац. Чтобы расправиться с батареей, враг выбросил 27 июня в районе Джурджулешты воздушный диверсионный десант. Красноармейцы 31-го стрелкового полка и пограничники уничтожили десант, пленив при этом одного офицера.

Расчеты гитлеровского командования на легкую победу не оправдались. Советские воины стойко защищали родную землю, умело использовали в бою оружие и технику. Это признавали и сами враги. Летом 1941 года в штабе 3-й румынской дивизии, разгромленной частями Красной Армии, было захвачено большое количество секретных документов. Среди них мы обнаружили «Выводы и уроки из операций, проведенных до настоящего времени в войне с СССР»{11}. Этот документ был подписан начальником [45] генерального штаба румынской армии генералом Мазарини. Генерал явно сердился: он не ожидал, что планы, так, казалось, детально продуманные, окажутся не выполненными. И «виной» всему — невиданная стойкость советских воинов.

Вот что писал Мазарини: «Советская пехота оказывает яростное сопротивление. Сила сопротивления советской пехоты является результатом хорошей выучки. Советская артиллерия стреляет точно. Нужно подчеркнуть, что ответные наступательные действия русских в форме контратак наблюдались весьма часто.

...Советский флот хорошо использовал находящиеся в его распоряжении речные средства. Резюмируя, скажем, что Красная Армия представляет собой хорошо организованное, снаряженное и натренированное для войны войско. Соединения, части и подразделения возглавляются умелыми командирами».

Вот уж воистину, господин генерал: гладко было на бумаге, да забыли про овраги...

Батарея № 724 наращивала удары. В моих записях, сделанных на одном из совещаний у командующего флотилией, помечено: начиная с боя на границе батарейцы уничтожили 2 вражеские батареи, 2 железнодорожных эшелона с войсками, речной буксир, несколько шлюпок с десантниками, взорвали мост, подожгли снарядами военный завод, уничтожили сотни солдат и офицеров врага{12}.

«Благодарим за меткий огонь!» — писали личному составу батареи пограничники.

«Сильнее залпы по врагу! Пусть он опять изведает всю мощь ваших карающих ударов!» — обращались пехотинцы.

Командир батареи Спиридонов отлично знал свое дело. Восхищаясь его самообладанием в бою, четкостью его распоряжений, я невольно приходил к мысли, что он [46] словно бы рожден для воинской профессии, для флотской формы. И мне вспоминались стихи поэта-фронтовика Георгия Суворова, как нельзя лучше подходившие к старшему лейтенанту:

Есть в русском офицере обаяние.
Увидишь — и ты готов за ним
На самое большое испытание
Идти сквозь бурю, сквозь огонь и дым.

В совершенстве владел мастерством артиллериста и лейтенант Ф. Л. Величко. Огневой взвод под его командованием действовал выше всяких похвал.

— Вот моя надежная опора, — любил повторять Федор Леонтьевич, выделяя комсомольцев.

Его взвод так и звали — комсомольский. Особенно отличались наводчик Иван Колосов, заряжающий Николай Яковлев, дальномерщик Василий Пономарев. Они жили боем, не жалели себя.

В памяти сохранился бой, который ярко характеризует мастерство артиллеристов.

Дело было утром. Командир взвода управления лейтенант Антон Варфоломеевич Васюра, находившийся на НП, заметил оживление на вражеском берегу. Внимательно вглядевшись, он установил: в камышовых зарослях противник сосредоточил рыбацкие лодки. Их много — не пересчитать. Было ясно: готовится десант. Лейтенант доложил об этом командиру батареи.

Скоро из камышей показались лодки — несколько десятков — и две баржи с десантниками. Батарея открыла огонь. С первого же залпа снаряды накрыли цель. Залп, еще залп. Через несколько минут на месте десанта плавали обломки барж и перевернутые вверх килем лодки. Ни один вражеский солдат на спасся{13}.

«Берите пример с батареи Михаила Спиридонова» — [47] так мы озаглавили листовку, разосланную в подразделения.

На следующий день дальнобойные батареи противника обнаружили нашу батарею. Десятки снарядов падали рядом с огневой позицией, поднимая столбы пыли. Спиридонов решил сменить позиции. Прикрывать маневр было поручено орудию комсомольца Свирида Соленого.

— Открыть беглый огонь! Стрелять за всю батарею! Ни в коем случае не прекращать огня! — приказал ему командир.

— Умрем, товарищи, но выполним приказ, — обратился к подчиненным командир орудия. — Будем держаться до последнего!

Орудийный расчет Свирида Соленого действовал четко. Он делал все от него зависящее, чтобы батарея смогла сменить огневые позиции. Осколки вражеских снарядов с воем проносились над головами бойцов, их засыпало землей, но никто из расчета не дрогнул. Орудие продолжало стрелять. И никто не жаловался на усталость — бойцы ее не чувствовали. А когда батарея переместилась, Свирид Соленый вывел свое орудие из-под огня противника. И расчет без промедления включился в общую боевую работу.

— Спасибо, друзья, — обнимал бойцов расчета командир батареи, — вы с честью выполнили приказ, показали себя героями!

За этот бой сержант Свирид Харитонович Соленый был награжден медалью «За отвагу». Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 июля 1941 года командир батареи старший лейтенант Михаил Вениаминович Спиридонов и командир огневого взвода лейтенант Федор Леонтьевич Величко были награждены орденом Красного Знамени{14}. Этим же Указом были отмечены и другие артиллеристы. [48] Читатель понимает: тем летом немногих награждали, но уж если кто-то удостаивался ордена или медали, то это превращалось в праздник всего личного состава.

Какой бы ни была сложной обстановка, на батарее ежедневно выпускались боевые листки, проводились политические беседы, обновлялись материалы наглядной агитации. Перед личным составом выступали герои боев, участники краснофлотской художественной самодеятельности... Много, очень много делалось, чтобы сплотить воинский коллектив. В этом прежде всего заслуга заместителя командира батареи по политчасти политрука А. С. Мишакова. Алексей Сергеевич постоянно находился на огневых позициях, придавал агитации, всей партийно-политической работе конкретный, целеустремленный характер. Он вдохновлял бойцов и партийным словом, и личным примером. Однажды, во время огневого налета противника, под угрозой оказались трактора — наша мехтяга. Трактористы вначале растерялись. Мишаков бросился спасать технику, проявил образец самообладания. Теперь и те, кто допустил растерянность, воспрянули духом, стали действовать смело. Трактора удалось спасти.

Ежедневно вечером у замполита собирались комсомольские активисты, агитаторы. Они сообщали, что сделали за день, кто из воинов отличился, чем интересуется личный состав. Мишаков давал новые конкретные задания, разъяснял задачи, которые решает батарея.

В начале июля, когда положение на фронте сложилось тяжелым и части 14-го стрелкового корпуса, с которым мы взаимодействовали, оказались под угрозой окружения, политрук Мишаков провел с личным составом беседу: «Готовность к самопожертвованию — высшая доблесть советского воина». Мы, советские воины, говорил он, связаны друг с другом, на каком бы участке огромного фронта ни находились. Любой удар по врагу на севере так или [49] иначе скажется у нас, на юге... Сегодня нам тяжело, но наша стойкость, наше упорство, наши контратаки пойдут на выручку тем, кому еще труднее и опаснее, кто оказался на главном направлении.

Люди, слушая политработника, как бы ощущали могучие плечи миллионов бойцов, действующих по всему фронту, проникались ответственностью за судьбу своей Родины.

Хотя личный состав и был занят боевой работой, всюду на батарее, в орудийных двориках, землянках и укрытиях, у передвижных кухонь поддерживалась, я бы сказал, идеальная чистота. Тон во всем этом задавала Мария Яковлевна Бережная — молодая, скромная, немногословная женщина. Оказалось, еще перед войной водитель автомашины Григорий Бережной, побывав в отпуске, с разрешения командира привез с собой на границу жену.

— Возьми меня с собой — не помешаю, — упрашивала она его, хотя и знала, что воздух пахнет порохом.

И действительно, находясь в части, Мария Бережная никому не мешала, зато ее присутствие, трудолюбивые женские руки были заметны во всем. Мария Яковлевна завоевала всеобщее уважение. Когда же прогремела боевая тревога, Мария Бережная пришла к командиру батареи.

— Михаил Вениаминович, оставьте меня здесь. Мой дом на батарее. Я хочу вместе со всеми защищать нашу Родину!

Марии Яковлевне разрешили остаться. Она и в боевых условиях нашла себе место: стирала бойцам белье, штопала, чинила обмундирование, помогала на кухне готовить обед. Вместе со своим мужем ездила на машине, доставляла воду, продукты, снаряды. И все это под огнем противника.

Я находился на батарее № 724 недолго — менее трех суток. А успел войти в ее боевой ритм, привыкнуть к [50] людям, ставшим для меня такими близкими. Ведь недаром говорят: время на войне исчисляется по особому календарю.

17-я пулеметная рота, в которую я отправлялся, была почти рядом. Она, как и батарея, входила в состав Дунайского сектора береговой обороны, возглавляемого полковником Ефимом Тимофеевичем Просяновым. О нем еще пойдет речь.

За коммунистами в огонь и воду

Противник, готовясь к агрессии, сосредоточил в районе города Галац большое количество войск: 11-й пехотный полк, 8-й кавалерийский полк, 5-й артиллерийский полк, 3-й запасной полк, мотопехоту, тайки, авиацию. Располагал он и мощными, хорошо оборудованными береговыми батареями{15}.

Вражеским войскам противостояли 31-й стрелковый полк и пограничные части, их поддерживали огнем 99-й артиллерийский полк 25-й стрелковой дивизии и уже знакомая читателю 724-я флотильская береговая батарея. Здесь же, по реке Прут, накануне войны заняла оборону и 17-я пулеметная рота, ее позиция распростерлась от города Рени до села Джурджулешты.

Мне доводилось бывать в роте и раньше, еще в апреле, когда она стояла в селе Жебрияны. Тогда я участвовал в стрельбах и марш-бросках. Изучал работу комсомольской организации по обеспечению полевой выучки, знакомился с ротным активом. В роте меня встретили теперь как старого знакомого.

...Утром 7 июля вместе с командиром роты Алексеем Николаевичем Матвейчуком и его заместителем по политчасти Глебом Евгеньевичем Хмельницким обходим ротную позицию. Сходимся во мнении: особенности местности [51] хорошо использованы для обороны. Вот где пригодилась полевая выучка, которой так много уделяли внимания в роте.

С высокого берега отлично просматривается местность за рекой. С помощью бинокля виден и Галац. Пойма реки тянется километров на десять, в ней много озер с зарослями камыша. За полосой суши на правом берегу Прута синеет озеро Братеш.

У насыпей вдоль реки, созданных когда-то для предохранения берега от размыва, окопались солдаты противника. Слева от нас торчат обломки железнодорожного моста, взорванного войсками королевской Румынии. Его упавшая ферма перекрыла устье Прута. За мостом видны острова: один из них, самый большой, порос кустарником. Здесь, защищая государственную границу, погиб на рассвете 22 июня начальник 1-й заставы 79-го пограничного отряда старший лейтенант Александр Григорьевич Плотников — первая жертва войны на нашем участке фронта. В тот день противник силою до батальона пытался форсировать реку у разрушенного железнодорожного моста. Но, тесно взаимодействуя, воины 31-го стрелкового полка 25-й стрелковой дивизии, 1-й заставы 79-го погранотряда, 17-й пулеметной роты и 724-й батареи уничтожили десант.

Настроение у пулеметчиков боевое. Они рвутся в бой! В окопах я вручаю комсомольские билеты вновь принятым в члены ВЛКСМ — Андрею Бецкому, Григорию Осейко... Парни, чувствуется, приятно взволнованы. Они клянуться беспощадно бить врага.

* * *

В одной из землянок, неподалеку от КП, собрались делегаты, представляющие комсомольцев взводов, отделений, расчетов. Да, делегаты. Дело в том, что собрать всех комсомольцев теперь было невозможно. Делегатское же собрание оправдывало себя. С начала войны оно уже [52] созывалось в роте третий раз. Делегатские собрания затем проводились и в других комсомольских организациях, разумеется, в тех случаях, когда это обусловливалось боевой обстановкой. Делегаты, как правило, избирались в отделениях, расчетах, взводах, а в особо сложных условиях назначались политруком. После собрания они шли в окопы и сообщали комсомольцам о задачах, обсужденных коллективно.

Вот и это собрание у пулеметчиков. Делегаты расположились прямо на земляном полу, устланном свежей пахучей травой. Загорелые, суровые, молодые парни. Многих я знал ранее, но за две недели войны люди изменились — стали серьезнее, собраннее. Вблизи меня, прижавшись к стенке землянки, сидит молодой боец Николай Костенко. У него умный, проницательный взгляд. Это смелый разведчик и пулеметчик. Рядом с ним — командир взвода сержант Николай Литвин. В одном из боев, умело маскируясь, сержант уничтожил из пулемета более десятка вражеских солдат.

Я рассказал комсомольцам о положении на фронте, о боевых действиях флотилии. Понятно, что в докладе речь шла и о героизме молодежи. Делегаты аплодисментами встретили имена краснофлотцев, старшин и сержантов, самоотверженно действовавших в боях.

Выступая на собрании, командир роты лейтенант Матвейчук подвел итоги прошедших боев и поставил перед комсомольцами задачи. Он назвал лучших пулеметчиков — Николая Виноградова, Николая Починина, Сергея Нерсесяна, Алексея Филиппова, Петра Сторчака. Оценка эта воспринималась взволнованно, с глубоким одобрением.

В роте любили командира за отвагу и безграничную смелость. Вечером 26 июня, когда фашистам удалось переплыть Прут и они устремились на позицию роты, Матвейчук личным примером увлек за собой подчиненных, бойцы роты обратили фашистов в бегство, уничтожили и [53] сбросили их в реку, а 18 солдат взяли в плен{16}. За отвагу и мужество, проявленные в том бою, лейтенант Алексей Николаевич Матвейчук вскоре был награжден орденом Красного Знамени.

Слово взял Николай Виноградов, комсомольский вожак первого взвода. Он рассказал, как воюют комсомольцы. Кстати, он и сам отличился, возглавив разведку в тыл врага. Было это за день до собрания. Переодевшись в крестьянскую одежду, сержант Виноградов и бойцы Навел Поздняков и Трофим Лысун проникли на вражескую территорию, побывали в крупных населенных пунктах и возвратились в расположение роты с цепными разведданными. Сержанта Виноградова — об этом мне сообщил командир роты — принимал затем начальник штаба флотилии, чтобы все услышать из первых уст.

И еще об одном подвиге сержанта ходила в те дни молва на батарее. Расскажу о нем со слов опять же командира роты.

Как-то на высотке, около ветряной мельницы, появилось в разгар боя стадо овец, передвигавшееся к позициям отделения. У Виноградова возникло подозрение: с какой стати пастух станет рисковать своей жизнью, когда рядом свистят пули и воют мины? Виноградов не ошибся: прикрываясь стадом, в атаку шли автоматчики. Прицелясь, он дал по ним несколько очередей. Фашистские солдаты залегли и открыли огонь. В это время из-за горы на помощь им выскочили конники.

— Стрелять с дистанции шестьсот метров! — приказал сержант. — Не подпускайте ближе. Иначе они спустятся в лощину, ударят по нашей пехоте...

Вражеская группа, задумавшая неожиданный налет, была истреблена.

А бой шел в течение всего дня. Пулеметчики били по [54] пехоте, конникам, по огневым точкам. «Максимы» перегревались, требовалась вода.

— Я схожу принесу воды, товарищ командир, — сказал боец Григорий Осейко.

Пробираться к колодцу надо было по открытой местности. Осейко осторожно вылез из окопа и пополз по-пластунски. Гитлеровцы вели по нему беспрерывную стрельбу. Пули визжали над головой, впивались в землю совсем рядом. Но боец, хорошо обученный, уверенно продвигался вперед. И он доставил воду. Пулеметы продолжали вести огонь.

О подвиге Григория Осейко, о боевых делах своих друзей Виноградов рассказывал увлеченно, о себе же не упомянул ни разу. Это мне очень понравилось.

Потом выступил командир взвода Сергей Нерсесян. Он поведал о действиях бойцов-комсомольцев в разведке. В нем и самом открылись качества разведчика. Если требовалось достать «языка», на это задание посылали сержанта Нерсесяна. Так, в одном из поисков он захватил пленного, давшего ценные показания. Вскоре после этого, в схватке с десантом противника, Нерсесян расстрелял фашистский катер из пулемета. За храбрость и мужество Сергей Нерсесян одним из первых на флотилии был награжден орденом Красного Знамени.

Как всегда, страстно говорил на собрании секретарь комсомольской организации Илья Белый.

— Теперь-то мы ясно представляем, — подчеркнул он, — что схватка идет смертельная, враг жесток, он никого не щадит. Жизнь дорога каждому из нас, но, раз борьба началась, во имя победы мы не пожалеем своей жизни. Вот почему мы должны забыть все личное, помнить только о Родине, о своем народе. Вот почему перед каждым, кто любит Родину, стоит одна-единственная задача — уничтожать гитлеровских захватчиков!

Собрание закончилось принятием обращения к комсомольцам и всем бойцам Дунайской флотилии. [55]

В полдень привезли обед. Пищу в термосах разнесли по окопам. Только бойцы успели поесть, как из-за Прута раздались артиллерийские залпы. Хмельницкий взглянул на часы: 13.00. Гитлеровцы ежедневно начинали стрельбу именно в это время. Наши батареи ответили огнем на огонь. Артиллерийская дуэль продолжалась весь день.

Кругом рвались снаряды, но бойцы были спокойны, не проявляли даже малейшей растерянности. Я все чаще задумывался: откуда берется у людей та сила, которая позволяет им выдерживать бомбежки и артобстрелы, отбивать атаки врага и самим переходить в атаки? Опыт первых дней войны показывал, что высокие морально-политические и боевые качества военнослужащих не являются врожденными, они сформировались в результате воспитательной деятельности командиров, политработников, партийных и комсомольских организаций.

Возьмем ту же пулеметную роту. Партийно-политическая работа здесь велась активно, ее организатором, и я бы сказал талантливым, был заместитель командира роты по политчасти младший политрук Г. Е. Хмельницкий. Человек твердых коммунистических убеждений, он имел горячее сердце и проницательный ум, любил СВОР дело до самозабвения.

Глеб Евгеньевич родился и жил в Крыму, работал электриком в Ялте и Евпатории. Окончил среднюю школу и осенью 1937 года был призван в армию. Служил в стрелковом полку в Севастополе. Там же окончил школу младших командиров, а потом был выдвинут политруком роты. Мы познакомились осенью 1939 года на стадионе: он болел за полковую футбольную команду, я — за крейсерскую. Внешне Глеб Евгеньевич ничем особо не выделялся: средний рост, смуглое, чуть продолговатое лицо, темные глаза, высокий лоб. Но был он очень подвижный, энергичный. В осанке, во всех его движениях чувствовались какая-то внутренняя сила, уверенность. Здороваясь, он всякий раз крепко жал руку. Зимой мы часто встречались [56] в Доме партийного просвещения — вместе слушали лекции по философии. Не скрою, эти лекции во многом обогатили наши знания, помогли нам стать убежденными политическими работниками.

Я уже говорил, что перед началом войны пулеметная рота стояла в селе Жебрияны. И опять нам с Хмельницким довелось встретиться — теперь уже в поле, на стрельбах. Красноармейцам было по душе, что их политрук отлично владел пулеметом, винтовкой, умело бросал гранаты. Он удивил и меткостью стрельбы из пистолета. По всему чувствовалось: служба в стрелковом полку помогла ему стать выносливым, находчивым, научила ориентироваться на местности, маскироваться. Эти качества политрук воспитывал и у бойцов. Они брали с него пример, прислушивались к каждому его слову.

Как-то грянул четырехорудийный залп вражеской артиллерии. Грянул неожиданно, ошеломляюще. Один из наших стрелков упал на дно окопа, а когда понял, что в этом не было какой-либо необходимости, приподнялся, виновато озираясь вокруг.

— Что с вами? — спросил его Хмельницкий. — Неужели вы думаете, что вас может накрыть снаряд в окопе? Смотрите, сколько противник стреляет, а попаданий — ноль...

Политработник пояснил, почему окоп мало уязвим для артиллерии.

— Приучайте себя к смелости и хладнокровию в бою, — напутствовал он бойца.

Я не называю имя стрелка только потому, что в последующем он держался достойно, не раз ходил в разведку, показал пример мужества и отваги. Но преодолеть душевную слабость в первые дни войны помог ему младший политрук.

Хмельницкий не мог и часа пробыть без дела. Именно в деле, в боевом деле находил он внутреннее удовлетворение, радость. [57]

— Не видели младшего политрука? — спросил я на второй или третий день пребывания в роте.

— Видели. Он пошел на батарею.

Зачем? Что ему понадобилось у артиллеристов? Выяснилось, что Глеб Евгеньевич частенько бывал в орудийных расчетах, беседовал с заряжающими, наводчиками. Ему хотелось, чтобы артиллеристы и пулеметчики ощущали плечо друг друга.

Когда враг готовил десант и в плавнях скопилась его пехота, пулеметчики зорко наблюдали за противоположным берегом. С ними был замполит роты. О наблюдениях он сообщал на командный пункт батареи.

Вражеские солдаты усаживались в рыбачьи лодки, отплывали.

— Раз... два... три... Да их не сосчитаешь! — проговорил Хмельницкий и еще крепче прильнул к пулемету. — Нет, пощады вам не будет!

Лодки приблизились к середине реки. Сержант Петр Сторчак, как и было условлено, выстрелил из ракетницы. Это был сигнал не только бойцам роты, но и соседям-батарейцам. Застрочили станковые и ручные пулеметы. Длинными и короткими очередями прошивали они лодки, заметавшиеся по реке. Через минуту-другую послышались артиллерийские залпы. Значит, сигнал понят и принят. Снаряды ложились в зоне скопления десанта. Действия артиллеристов и пулеметчиков были весьма успешными: ни один вражеский солдат не вернулся на свой берег{17}.

Не раз высказывал Хмельницкий желание сходить в разведку. Он понимал, что ничто так не воодушевляет бойцов, как личный пример коммуниста, политработника. И вот он получил разрешение старшего начальника.

— Кто хочет пойти в разведку в тыл врага? — спросил замполит бойцов. [58]

Желающих оказалось много. Пришлось отбирать наиболее опытных, проверенных в боях. Готовились к поиску тщательно. А рано утром, когда бдительность вражеских дозоров ослабевает, разведчики во главе с Хмельницким перешли на берег противника. Они незаметно подползли к блиндажу, полукругом охватили его. Группа захвата выдвинулась вперед. Все, казалось, шло нормально. Кольцо вокруг блиндажа замыкалось все плотнее. Но вражеский часовой, то ли услышав шорох, то ли заметив движение в кустарнике, открыл огонь. Разведчики не растерялись. Они уничтожили часового и блокировали блиндаж. Солдаты противника, застигнутые врасплох, бросились в плавни. Семеро, подняв руки, сдались в плен.

Из блиндажа доносился шум: там, видимо, оставался кто-то еще, возможно, старший.

— Кто говорит по-русски? — спросил Хмельницкий у пленных.

Среди них нашелся румын, который мог быть переводчиком. Он объяснил, что в блиндаже отсиживается офицер.

— Скажите офицеру, — сказал Хмельницкий пленному солдату, — что, если тот не выйдет сам, мы его взорвем гранатой, выйдет — живой останется!

Ультиматум был принят. По ступенькам блиндажа с поднятыми трясущимися руками поднялся лейтенант королевской румынской армии{18}.

Хмельницкий снова ходил в разведку. И неоднократно! Однажды его группа, состоявшая на этот раз всего лишь из четырех человек, ночью переправилась на тот берег и ворвалась в штабной блиндаж. Разумеется, блиндаж охранялся. Но солдаты противника, находившиеся у блиндажа, были ошеломлены внезапным появлением советских воинов, сочли, очевидно, что их много, и с перепугу разбежались. Разведчики захватили «языка», штабные [59] документы и благополучно возвратились в расположение своей роты.

Бойцы и сержанты любили младшего политрука. Когда Хмельницкий, будучи раненным в бою при отходе с берега противника, попал на проволочное заграждение и запутался в нем, на выручку бросился Сергей Нерсесян. Он под вражеским огнем помог политработнику выпутаться из беды и добраться до своего берега.

После ранения Хмельницкий некоторое время не мог бывать на позициях роты. Тогда бойцы посещали его в госпитале, присылали ему письма. В одном из писем говорилось: «Товарищ политрук, посылаем вам большевистский привет. Желаем скорейшего выздоровления. За нас не беспокойтесь — мы твердо стоим на позициях и всегда готовы к бою!»

Не ослабла в отсутствие замполита воспитательная работа в роте. Коммунисты и комсомольцы-активисты — боевые друзья политработника несли в окопы правдивое партийное слово.

...Теплый летний вечер. Поужинав, люди отдыхали: не часто выпадает такое, как сейчас, затишье между боями. Сергей Нерсесян заиграл на баяне, и многоголосый хор подхватил знакомую мелодию. Мы пели русские, украинские, грузинские песни.

Потом младший командир Алексей Кукушкин, обращаясь к Нерсесяну, попросил:

— Давай, Сергей, на сон грядущий нашу «Пулеметную»...

Забегали по клавишам искусные пальцы, полились звуки баяна, и запели пулеметчики свою песню, сложенную ими самими тут же, на огневом берегу.

На позиции стрелковой,
Эх, стрелковой, огневой
Занял место чернобровый
Пулеметчик молодой. [60]

Песня ширится, несется вдаль, вплоть до вражеских дозоров, беспрерывно пускающих ракеты.

По-над лесом дым крутился,
Пели пули над рекой,
И к прицелу приложился
Пулеметчик молодой.

Дунайцы в труднейших условиях боевой обстановки не теряли жизнелюбия, бодрости, оптимизма.

Прорыв кораблей

Днем 8 июля в роту прибежал посыльный с 724-й батареи. Он передал мне приказание: связаться с отделом политической пропаганды флотилии.

— И как можно скорее, — добавил он.

Минут через 20 я уже был на батарее, имевшей телефонную связь с Измаилом. Звоню в отдел. У аппарата дежурный К. И. Цымбал.

— Вам приказано срочно прибыть в хозяйство Кринова. Задачу поставит старший инструктор отдела Федоров, он уже там.

Капитан-лейтенант В. А. Кринов — командир дивизиона мониторов. Его дивизион, а также отряд бронекатеров перед самым началом войны перебазировались в район города Рени. По месту сосредоточения эту группу кораблей мы называли ренинской. Она выполняла очень важную задачу: отбивала попытки кораблей противника проникнуть вниз по Дунаю, уничтожала его десанты, содействовала частям Красной Армии в отражении удара вражеских войск со стороны Галаца.

В пулеметной роте мне выделили машину и через каких-нибудь 30–40 минут я уже был вблизи селения Этулия, где к тому времени — в озере Кагул — находились корабли группы.

У берега, замаскировавшись, стояли два бронекатера, чуть далее — мониторы «Железняков», «Жемчужин» и [61] «Ростовцев». Один бронекатер нес дозор в устье реки Викета. На месте стоянки катеров я встретил командира отряда старшего лейтенанта С. П. Шулика, мы перешли на монитор «Железняков», на котором держал брейд-вымпел комдив Кринов, возглавлявший теперь группу кораблей. На монитор были вызваны командиры кораблей, заместители командиров по политчасти, секретари партийных организаций. Здесь же находился Федоров — представитель политотдела. Мы оба должны были участвовать в предстоящем походе: он — на мониторах, я — на бронекатерах.

В кают-компании «Железнякова» началось служебное совещание. Всеволод Александрович Кринов сообщил, что он только что переговорил по телефону с командующим флотилией. Контр-адмирал Н. О. Абрамов передал, что общая обстановка на Южном фронте сложилась неблагоприятной: противник занял город Бельцы и ведет наступление на Кишинев. В конце июня был форсирован Прут в районе Фэльчиул-Цыганка, угроза нависла и над Болградом. Противник обходил правый фланг 14-го корпуса, вынуждая его части отходить на рубеж озера Ялпух.

— Я благодарю командиров, политработников, старшин и краснофлотцев за героизм и отвагу в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, — сказал далее В. А. Кринов. — Задача, которая стояла перед нашей группой кораблей, выполнена. Теперь перед нею новая задача: сегодня ночью мониторам «Железнякову», «Жемчужину» и «Ростовцеву», бронекатерам «БКА-111», «БКА-113» прорваться мимо Исакчинского укрепленного района врага в свою главную базу — Измаил. Не имеющий хода подбитый катер «БКА-112» взорвать.

На берегу озера построились экипажи бронекатеров. Состоялся короткий митинг. Выступил командир отряда Шулик, за ним я. Мы рассказали о положении на фронте, о приказе командующего, призвали моряков честно выполнять свой долг. Краткими были речи краснофлотцев [62] и старшин. Они клялись любой ценой выполнить боевой приказ. После митинга ко мне подошел радист Георгий Тяпкин. Взволнованный, он сказал:

— Я обещал, когда вы вручали мне комсомольский билет, что не запятнаю честь комсомольца. От слова своего никогда не отступлю!

Георгий отлично нес вахту на походе. Затем он участвовал во многих боях и пал смертью героя 20 августа 1941 года на Днепре при обороне Херсона.

Вместе с Шуликом идем на «БКА-112». Этот катер участвовал в боях всего лишь четверо суток. 26 июня при постановке мин на фарватере Дуная он получил серьезное повреждение. От двух прямых попаданий вражеских снарядов на катере вышли из строя гребной вал, рулевое управление; в одном из отсеков возник пожар. Благодаря усилиям экипажа пожар удалось потушить, но катер не имел хода. Выручили моряки соседнего катера: они отбуксировали «БКА-112» в озеро Кагул. И вот теперь, выполняя приказ командования, экипаж переносил на другие катера пулеметы, боезапас...

— Личный состав к спуску флага построен, — доложил лейтенант А. П. Кузьмин.

Перед экипажем выступил командир отряда Шулик. Он рассказал о боевом пути корабля, поблагодарил краснофлотцев и командиров за службу.

Отбуксировав от берега катер, экипаж взорвал его.

В 22.30 на кораблях звучит сигнал боевой тревоги. Моряки занимают свои боевые посты, четко докладывают о готовности к бою и походу.

Вместе с командиром отряда я нахожусь на «БКА-111». Наш катер идет первым, медленно втягиваясь в Викету. Река неширокая, извилистая. Берега ее густо поросли камышом. Из-за суши, стоявшей почти весь июнь, уровень воды в ней уменьшился. Наблюдатели обнаруживают сваи от старых плотин. Они мешают проходу кораблей. С катера спускают ялик. В него садятся [63] лейтенант Георгий Кондаков и матрос Степан Короткий. Они подходят к сваям, взрывают их. Фарватер чист.

В полночь корабли входят в Дунай. Ночь светлая, лунная. Небо ярко пламенеет: это по монитору «Железняков» открывает огонь четырехорудийная береговая батарея, стоящая при впадении реки Викета в Дунай. Наш катер открывает огонь по вспышкам на берегу. Заговорил и главный калибр монитора. После трех его залпов батарея замолкает.

Придя в точку поворота, «Железняков» меняет курс. Этот же маневр совершают все корабли. Вражеская батарея открывает огонь и по «Жемчужину», но лишь двумя орудиями. Монитор отвечает огнем, и батарея снова прекращает стрельбу. Она и вовсе молчит, когда проходит «Ростовцев» — концевой монитор.

По Дунаю мониторы идут друг за другом с интервалом в два кабельтова, бронекатера справа от них — на траверзе интервалов. Вниз по реке движемся быстро, но на нашем пути город Исакча — мощный укрепленный район противника с крупным гарнизоном и тяжелой артиллерией.

Командир отряда остается на ходовом мостике, а я отправляюсь по боевым постам — к мотористам, артиллеристам, пулеметчикам. Бронекатер — небольшой корабль: его водоизмещение 27 тонн. Но он хорошо вооружен. В бронированной башне находится 76-мм пушка, в пулеметных башенках — 4 крупнокалиберных пулемета. Мощный мотор позволяет развивать скорость свыше 30 км в час. Осадка корабля — 70 см, что очень удобно для действия в речных и озерных условиях. Броня борта достигает 15 мм.

...По броне правого борта стучат пули. Это открывают огонь из пулеметов береговые посты противника, заметившие нас. Наш катер отвечает огнем. Проходит минута, и на берегу снова тихо.

Я вышел на палубу. Постоял, чтоб глаза привыкли к [64] ночной темноте. Расстояние до укрепленного района противника все более сокращалось. Из-за туч выглянула луна. Силуэты кораблей теперь четко вырисовывались на серебристой дорожке. Ах как некстати!

Мы знали, что в Исакче противник сосредоточил 10 артиллерийских батарей, 38-й пехотный полк, подразделение мотопехоты{19}. Он может нанести нам серьезный урон.

Я поднялся на ходовой мостик.

— Смотрите, уже видны мечети крепости, — сказал старший лейтенант Шулик. — Значит, подходим к позициям вражеских батарей.

Берег пока молчал. Спокойно было и на мостике корабля. Лейтенант Кондаков уверенно вел катер. Командир отряда приказал:

— Придерживаться правого берега.

Катера сошли с фарватера. Отряд двигался, прижимаясь к берегу противника, в «мертвой зоне» его артиллерии.

Вражеские батареи открыли огонь, как только корабли прошли траверз Исакчипских высот. Берег мгновенно ожил и загремел. Мониторы и бронекатера не задержались с ответом. От вспышек становилось светло как днем. Катера начали постановку дымовой завесы. Самоотверженно действовал комсомолец Андрей Мухопад, сбрасывавший с кормы нашего катера дымовые шашки.

С гулом и свистом проносились над катером вражеские снаряды. Они падали с перелетом. Но вот слева поднялся столб воды и осколки разорвавшегося снаряда застучали по броне.

— Всплеск у левого борта, в двадцати метрах, — доложил Мухопад.

Маневрируя, катер уклонился от опасности. Противник теперь бил по дымовому облаку, и снаряды ложились в стороне. [65]

Слева показалась восьмиметровая чугунная пирамида — памятник, поставленный в честь перехода русских войск через Дунай в 1828 году. Казалось, сейчас все позади. Но нет! На подходе к Тулчинскому рукаву корабли опять оказались под огневым воздействием противника. Тяжелые батареи, находившиеся в районе города Тулча и на мысе Чатал, поставили неподвижную огневую завесу. Первые снаряды легли в 4–5 кабельтовых впереди по курсу кораблей.

Старший лейтенант Шулик четок и хладнокровен. Наблюдая за разрывами, он установил, что залпы батарей следуют через каждые двенадцать — пятнадцать секунд. Впереди кораблей снова и снова возникала стена огня.

— Малый ход, — скомандовал Шулик.

Катер сбавил скорость. Снаряды теперь рвались перед форштевнем. Осколки стучали по броне, водой заливало палубу.

— Полный ход!

Катер резко рванул вперед и благополучно проскочил огневую завесу.

Мы наблюдали за действиями других кораблей. Они также умело маневрировали, и вражеские снаряды падали в стороне.

У мыса Чатал корабли сделали поворот влево, вошли в Килийское гирло. Против нас начали действовать батареи, до этого молчавшие. Орудия с мыса били, по существу, прямой наводкой. Но здесь мы уже ощутили поддержку наших береговых батарей. Они подавили тулчинскую батарею и батарею на мысе Чатал. Летчики-истребители, поднявшись с Измаильского аэродрома, штурмовали позиции вражеских батарей, загоняя солдат в щели и окопы. Продвижение кораблей по Килийскому гирлу было облегчено также дымзавесой, поставленной бронекатерами.

На рассвете 9 июля дивизион мониторов и отряд бронекатеров без потерь прибыли в Измаил. [66]

Успешный прорыв ренинской группы кораблей показал высокую боевую выучку моряков-дунайцев, их верность воинскому долгу. И хотя Совинформбюро ничего не сообщило о прорыве (это и понятно: он не внес каких-либо глобальных изменений в положение дел на фронте), это был все-таки подвиг.

Наверное, потому и встречал нас командующий флотилией. Обходя строй моряков, контр-адмирал говорил, не боясь высоких слов, о том, что он гордится, имея в подчинении таких героев.

На защите Измаила

Обстановка на нашем участке фронта осложнялась. Об этом нас, работников отдела политпропаганды, информировал начальник штаба флотилии капитан 2 ранга В. В. Григорьев, побывавший в штабе 14-го стрелкового корпуса. Противник, имея численное превосходство в силах, продолжал наступать на Кишинев и Одессу, угрожал 14-му корпусу окружением. По данным разведки, враг готовился к захвату Измаила. В этих целях в районе Тулчи сосредоточивались пехота и моторизованные части; войска передвигались ночью. Шлюпки, рыбацкие лодки, понтоны тщательно маскировались в плавнях.

В тот же день мы разъехались по частям. На этот раз мне предстояло работать в 96-й отдельной эскадрилье.

Аэродром находился восточнее Измаила, недалеко от города. Здесь же, на краю летного поля, раскинулись жилые палатки и землянки, но летчики находились в них только ночью. Днем они были около самолетов, а летчики дежурного звена — в кабинах машин. Около землянок стояли несколько столов: это — столовая (пищу в термосах привозили из города). На открытом же воздухе по вечерам демонстрировались кинофильмы. [67]

Командир эскадрильи капитан А. И. Коробицын — летчик опытный, имевший что-то в своем облике от Чкалова. Эскадрилью он принял за два месяца до войны.

Александр Иванович начал летать лет семь назад. Профессию свою любил, можно сказать, беззаветно.

— В воздухе я чувствую себя значительно лучше, чем на земле, — говорил он мне.

Действительно, командир эскадрильи часто изумлял своих сподвижников техникой высшего пилотажа, виртуозностью полета, смелостью. Но в действиях Коробицына не было и тени лихачества. Разумный риск сочетался у него с великолепным знанием дела, с боевым мастерством. Эти замечательные качества он настойчиво воспитывал и у подчиненных.

Эскадрилья вступила в бой в первые же минуты войны. И он, этот бой, стал огневым крещением для командира и его товарищей.

Ровным строем, стремительно неслись легкие, маневренные машины. Коробицын шел ведущим. И когда показались фашистские бомбардировщики — а их было много, — краснозвездные истребители не свернули с курса. Они сближались с врагом. «Юнкерсы» не выдержали, начали отворачивать.

Коробицын и его ведомые настойчиво преследовали их. Гитлеровцы потеряли пять машин{20}. А наши летчики без потерь вернулись на свой аэродром. Они первыми на Черноморском театре открыли боевой счет сбитых в воздушных боях немецких самолетов.

Летчики-истребители 96-й эскадрильи решали много задач. Они защищали с воздуха Измаил, Вилково, Килию, Рени, штурмовали корабли и базы противника (наша флотилия не имела бомбардировщиков и штурмовиков), вели воздушную разведку. А когда бомбардировочная авиация [68] Черноморского флота стала совершать налеты на Сулин, Тулчу и Галац, эскадрилья сопровождала ее.

Лучшие воздушные бойцы эскадрильи Александр Иванович Коробицын, Лаврентий Парфилович Борисов, Борис Васильевич Маслов летом 1941 года были награждены орденом Красного Знамени.

— Моя правая рука — замполит, — говорил командир эскадрильи.

Старший политрук П. Д. Ивченко оказывал командиру неоценимую помощь. Когда, например, встала задача подготовить летчиков-истребителей к сопровождению бомбардировщиков в ночных условиях, по инициативе Павла Даниловича было подготовлено и проведено партийное собрание. Коммунисты во всем показывали личный пример. Член партбюро инженер Филипп Егорович Бабенков сделал для техсостава доклад: «Отличная подготовка авиационной техники на земле — залог победы в воздухе».

Большую работу по обеспечению боевых вылетов проводила первичная организация ВЛКСМ. Секретарь бюро Федор Ноженко хорошо знал людей, заботился о примерности комсомольцев, выше всего ценил в них мужество, готовность к подвигу. Но когда я спросил, почему он медлит с разбором заявлений двух комсомольцев-летчиков о выдаче им рекомендаций для вступления в партию, Ноженко стал оправдываться: дескать, нет возможности провести собрание: днем — боевые полеты, ночью — ремонтные работы. Пришлось поговорить с членами бюро, рассказать им, что в других частях и на кораблях условия тоже не из легких, но комсомольские организации живут полнокровной жизнью.

Обратились к командиру эскадрильи. Капитан Коробицын сказал:

— Готовьте собрание, завтра его и проведем.

Вечером на другой день в столовой собрались комсомольцы. [69] Кто-то повесил лозунг: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

— На повестке дня один вопрос, — говорит председатель собрания, — обсуждение заявлений комсомольцев Б. В. Маслова, А. И. Евстигнеева о выдаче им рекомендаций для вступления в партию.

Сначала обсудили заявление Маслова. Выступили три человека, в том числе командир эскадрильи. Он сказал, что Маслов — его ведомый. Воюет с первого дня войны. 30 июня участвовал в бою, в ходе которого был сбит «юнкерс». Потом пришлось вести трудный бой с «мессершмиттами». И на этот раз Маслов проявил мужество. Его самолет получил до сорока пробоин, был поврежден мотор. Сам летчик оказался ранен в левое плечо. Несмотря на это, он посадил самолет на свой аэродром.

Комсомольцы единогласно проголосовали за утверждение рекомендации в партию Борису Васильевичу Маслову.

Собрание положительно характеризует и комсомольца — летчика Александра Илларионовича Евстигнеева. В бою он отважен, в быту — скромен. Заботится об идейно-политическом росте. В одном из боев, в котором перевес сил был на стороне врага, Александр был тяжело ранен, но сумел довести свой самолет до Измаила, произвел посадку на аэродром, после чего потерял сознание.

В адрес Евстигнеева было высказано одно, на мой взгляд, принципиальное замечание. Дело в том, что в конце заявления содержалась фраза: «Хочу умереть коммунистом». Заместитель командира эскадрильи по политчасти Ивченко, член партии со стажем, сказал:

— Не нужно так писать: «Хочу умереть коммунистом». Не нужно так думать! Вы вступаете в партию, чтобы жить коммунистом, воевать коммунистом, побеждать коммунистом!

Комсомольцы единогласно утвердили и вторую рекомендацию. [70]

Уезжая с аэродрома, я уносил с собой чувство восхищения боевым коллективом авиаторов. Прекрасные бойцы! Прекрасные сыны народа!..

В дело защиты главной базы флотилии Измаила и всего побережья вносил свою лепту участок службы наблюдения и связи. Посты СНиС, созданные по левому берегу Дуная, вели постоянное наблюдение за действием противника. А при попытках форсирования вражескими войсками реки наши связисты часто первыми вступали в бой.

Комсомольская организация связистов насчитывала более 200 человек. Ее группы активно работали на постах.

13 июля состоялось заседание комсомольского бюро участка, обсудившее вопрос о бдительности связистов — членов ВЛКСМ. Мы не успели разойтись, как рядом с казармой начали рваться снаряды: противник обстреливал Измаил.

С поста Раздельный доложили:

— Артиллерийский огонь ведут два монитора, вышедшие из Тулчинского рукава.

Это первый случай, когда вражеские мониторы рискнули выйти в Дунай. Наши береговые батареи тут же открыли ответный огонь. Их стрельба, однако, не давала должного эффекта. Наблюдатель-радист Яков Поляков, находившийся на посту Раздельный, доложил, что он готов вести корректировку огня береговых батарей.

— Добро, — ответил начальник участка СНиС старший лейтенант А. М. Молчанов.

...Оставив шлюпку в камышах, старший краснофлотец Поляков проник берегом как можно ближе к мониторам и начал корректировку. Снаряды все чаще стали ложиться рядом с кораблями. Вскоре было отмечено прямое попадание.

Корабли противника, поставив дымовую завесу, ушли [71] в Тулчинскую протоку. Но теперь огонь начали вести артиллерийские батареи из Тулчи и Чатала. В зоне огня оказался и Поляков. К вечеру в районе поста Раздельный противник выбросил на шлюпках автоматчиков. Но наш корректировщик по плавням и камышам скрылся от преследователей, а потом благополучно добрался до Новой Некрасовки.

Корректировка огня — дело сложное. Ее обычно ведет опытный командир-артиллерист с помощью радиста — тоже опытного, смелого. Выносные корректировочные посты широко применялись и у нас на флотилии. Но в тот день появление на Дунае вражеских мониторов было неожиданным. Поблизости оказался радист, который неоднократно участвовал в корректировке огня еще в период учебных стрельб. И он успешно выполнил поставленную перед ним задачу.

За умелые и дерзкие действия Яков Поляков был удостоен ордена Красного Знамени. Отдел политпропаганды посвятил ему листовку, так что о подвиге комсомольца знали на флотилии все.

Листовку мы писали со старшим политруком Д. С. Калининым, заместителем начальника участка СНиС. Мы давно знали друг друга, а я, признаюсь, был просто влюблен в Дмитрия Семеновича. Вот у кого действительно слово никогда не расходилось с делом. Говорит, бывало, — заслушаешься, а в бой пойдет рядом, то и самому хочется героем стать. Мне пришлось не раз обращаться к Калинину по комсомольским делам — он никогда не отказывала помощи и совете. Сердце его было всегда открыто для людей. Он понимал, как важно объединять вокруг себя молодежь, комсомольцев, направлять их неуемную энергию на разгром врага. В моем блокноте сохранились записи, сделанные в июле сорок первого:

«13.7. Замполит Калинин провел беседу с комсомольцами по сообщениям Совинформбюро о зверствах фашистов. Речь его кипела негодованием... [72]

14.7. Вечер. Связисты, свободные от дежурства, сидят на пожухлой траве вокруг своего политработника. Дмитрий Семенович читает статью Алексея Толстого «Что мы защищаем», опубликованную в «Правде». В ней говорится о великих завоеваниях социализма, о высоте духовных, нравственных начал нашего народа, о его героическом прошлом. Народ встанет как один на защиту земли, ибо на сей раз он защищает свое кровное государство, построенный своими руками мир социализма. «Это — моя Родина, — звучат строки любимого писателя, — моя родная земля, мое Отечество, и в жизни нет горячее, глубже и священнее чувства, чем любовь к тебе...»

Мы вместе с Калининым вручали комсомольские билеты связистам, принятым в члены ВЛКСМ. Он каждому пожимал руку, для каждого находил слова-напутствия.

Много позже, уже под Анапой, командуя разведотрядом, капитан Дмитрий Семенович Калинин погиб. Ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Как это было? В ночь на 1 мая 1943 года на двух катерах-охотниках вышли в море моряки-разведчики. Отойдя подальше от берега, катера произвели маневр и, убедившись, что не обнаружены, повернули к заданной точке. Перед отрядом была поставлена задача — провести разведку боем, выявить систему огня вражеского оборонительного района. Первой высадилась в тыл врага группа мичмана Земцова, затем группа старшего сержанта Левинского, и уже перед рассветом катер, на котором находился с группой капитан Калинин, осуществлявший руководство боем, подошел к пустынному берегу. На взгорье — село Варваровка. Нужно было обмануть противника, чтобы тот поверил, что именно здесь мы предприняли крупный десант. Таков был замысел командования. Группы Земцова и Левинского завязали бой на своих участках. Группа Калинина ударила по гитлеровцам с тыла. Враг заметался, а когда опомнился, начал производить перегруппировку своих сил, пытаясь окружить [73] десантников. Наши бойцы держались в обороне стойко, нередко и сами переходили в контратаки. А в сторону Варваровки подтягивались немецкие войска: похоже, противник и в самом деле поверил, что здесь ожидается крупный советский десант.

Отбив двадцать третью атаку, разведчики поняли: им отсюда не выбраться. Значит, надо драться до последнего! Бой шел целый день. Один за другим выходили из строя моряки. К вечеру в группе капитана Калинина в живых остался лишь он сам. Гитлеровский полковник, руководивший боем, приказал во что бы то ни стало взять его в плен. Автоматчики бросились к нему, израненному и истекающему кровью. Противотанковая граната, взорванная капитаном, вершит последний, справедливый суд над врагом.

После войны в Берлине был найден документ, который отразил этот бой и этот подвиг. Немецкий офицер, участник боя с десантниками, рассказал:

«Командир полка выстроил нас перед останками русского офицера. Рядом лежали десятки убитых немецких солдат.

— Я отмечаю высокую воинскую доблесть русского морского офицера, — сказал полковник. — Вот вам пример того, как надо сражаться. Надеюсь, что подвиг офицера противника поднимет вам боевой дух. Пользуясь правами, предоставленными мне, я приказываю похоронить его как героя, с отданием воинских почестей»{21}.

Понятно, этот шаг гитлеровского полковника был продиктован отнюдь не благородством, не гуманизмом, а единственно желанием встряхнуть дух своих потрепанных войск.

В советских архивах я обнаружил документы, характеризующие Д. С. Калинина. Вот автобиография, заполненная [74] Дмитрием Семеновичем во время службы на Дунайской флотилии. Она показывает: источник его партийной зрелости, отваги — это рабочая семья, это рабочая жизнь, труд с малолетства. «Родился 15 сентября 1910 года в селе Новое Горьковской области. Был пастухом, затем пошел к кулаку. Не выдержав издевательств хозяина, сбежал. В 1925 году пришел на судоремонтный завод. На заводе одели, обули, дали бесплатное питание и жилье — вывели в люди. В 1926 году вступил в комсомол. Работал сперва слесарем-инструментальщиком, затем начальником БРИЗ. В период коллективизации в 1929–1930 годы по призыву партии работал в деревне — оказывал помощь молодым колхозам в организации ремонтно-механических мастерских. В партию вступил в 1932 году. В этом же году был призван во флот, служил на черноморском крейсере «Профинтерн». В 1934 году был направлен командованием в Ленинградское военно-политическое училище имени Энгельса. По окончании училища был назначен редактором многотиражной газеты Черноморского военно-морского училища в Севастополе, затем замполитом участка службы наблюдения и связи Дунайской военной флотилии».

Родственники героя показали мне его фронтовые письма. Мы еще отступали, дрались чуть ли не из последних сил, но какая в письмах вера в нашу победу, какая стойкость сердца!

«Командую отважным народом, чем горжусь, — писал он своей жене. — Если что и случится, знай, как и всегда тебе писал, дешево не дамся, а главное — если и погибну, то в бою!»

«...Мое подразделение — половина орденоносцев, а некоторые уже даже дважды или трижды. Теперь я помогаю им вступить в партию. Только вчера 11 человек ходили на парткомиссию оформляться. В том числе дунайцы Каравашкин, Субботин, Бала. Мои дунайцы — отважный народ. Бывший конюх и рядовой сейчас командует [75] батареей минометчиков, награжден. В общем, все они в «чинах», все смелые, предприимчивые и отважные, преданные партии солдаты».

Вернемся, однако, к событиям под Измаилом, к действиям связистов — воспитанников Калинина. Летом 1941 года они продолжали честно выполнять свой долг.

Отличился комсомолец Георгий Савлучинский — телефонист поста СНиС. Заступив на вахту, он вскоре заметил скопление лодок в плавнях на вражеской стороне. Доложив об этом командиру, Георгий продолжал вести наблюдение. Противник готовил переправу. Его солдаты уселись в лодки, направляясь к нашему берегу.

В бой вступили пограничники и моряки, своевременно предупрежденные постом СНиС. Савлучинский, наблюдая, оперативно сообщал по телефону данные о противнике. Береговые батареи, открывшие огонь по переправе, воспользовались этими данными. Снаряды ложились в гуще лодок. Переправа была сорвана.

Четкая служба поста СНиС явилась одной из причин неудач противника с переправой. Это, видимо, понимало и вражеское командование, так как пулеметный и артиллерийский огонь был теперь сосредоточен непосредственно по посту. Пули и осколки снарядов изрешетили его помещение. Разбитым оказался телефонный аппарат, которым пользовался Савлучинский. Но связист не дрогнул. Он тут же подключил запасной аппарат и продолжал передавать данные на командный пункт.

После боя Георгия Николаевича Савлучинского приняли кандидатом в члены партии. В заявлении он писал: «Прошу принять меня в ряды ВКП(б). Буду с честью носить это великое звание. Заверяю, что буду сражаться с врагами нашей родины — германскими фашистами — до Победы!»

...Я перечитываю документы тех лет, письма, сохраненные семьей легендарного капитана Дмитрия Семеновича [76] Калинина, и с гордостью думаю: прекрасных бойцов воспитала наша родная, наша ленинская партия.

* * *

Обстановка тех дней требовала любой ценой отстоять Измаил. На кораблях, в частях и подразделениях состоялись открытые партийные и комсомольские собрания. Боевая задача была доведена до каждого краснофлотца. Из мониторов и бронекатеров командование создало три ударные группы кораблей, которые, подходя к берегу противника, уничтожали его живую силу и технику артиллерийским и пулеметным огнем.

В это время я находился на катере «БКА-221», который в паре с катером «БКА-304» нес дозор от Измаила до мыса Измаильский Чатал. С катера «БКА-304», которым командовал лейтенант Иван Данилович Шаронов, заметили движение плавсредств противника в Тулчинском рукаве. Командир принял решение войти в рукав, подойти поближе к месту сосредоточения противника. Это удалось сделать скрытно — ночью, без запуска мотора. Выполняя приказ, краснофлотец Владимир Швецов и старшина 2-й статьи Петр Углов спустили катер по течению на швартовых концах. Катер замаскировали на траверзе скопления лодок.

Утром, осмотрев окрестности в бинокль, командир установил: у берега стоят баржа и около ста лодок (все они, как потом выяснилось, были с пехотой, боеприпасами и оружием).

Решение одно — атаковать! Комендоры Николай Денисов и Иван Хоменко открыли огонь. Даже простым глазом было видно, как вверх взлетали весла, доски.

Прежде чем противник смог определить, откуда ведется огонь, многие плавсредства были уничтожены. Вниз по течению поплыл» полузатопленные лодки с трупами врагов.

Десант противника был сорван. Фашисты еще восемь [77] раз пытались форсировать Дунай, но все время возвращались назад с большими потерями.

В тот день два монитора противника пытались выйти из Тулчинского рукава в Дунай, угрожая нашим кораблям. К нам из Одессы пришла подмога — четыре торпедных катера под командованием капитан-лейтенанта Августа Петровича Тууля. Катерники имели приказ ударить по мониторам. «Заткните их артиллерийские пасти!» — со злостью произнес офицер штаба, провожавший катера.

На торпедных катерах были опытные командиры. Среди них Алексей Федотович Африканов и Дмитрий Степанович Корымов, впоследствии ставшие Героями Советского Союза. Они вели корабли точно по курсу. Глубокой ночью вошли в устье Дуная. Чтобы уменьшить шум, выключили по одному мотору.

И все же противник обнаружил торпедные катера. Его укрепрайон Периправа загрохотал от залпов. Как быть? Выручить может только решительность и смелость. На полном ходу катера устремились вперед и прорвались сквозь огонь вражеских батарей.

В воздухе появились два краснозвездных истребителя. Они обстреляли вражеские мониторы, сбросили на них по одной бомбе. Мониторы вынуждены были укрыться в Тулчинском рукаве.

В низовьях Дуная, в озерно-болотистых ответвлениях, под прикрытием густых камышей, гитлеровцы все чаще ставили минометы на шлюпки и плотики. Они скрытно приближались к нашим кораблям, давали по ним несколько залпов и немедленно меняли позицию. Борьба с маневренными минометными установками была затруднительна.

— Комсомольцы, займитесь-ка этим, — сказал мне командующий флотилией.

Было решено создать специальные группы истребителей подвижных минометных установок. Комсомольские [78] организации помогали командирам в комплектовании этих групп. В них включали наиболее смелых и решительных людей. Активно участвовала в этой работе комсомольская организация отряда глиссеров, секретарем которой был Иосиф Церковный.

Группы истребителей на глиссерах (без запуска моторов, на веслах) уходили в камыши, тщательно маскировались и, обнаружив вражеские шлюпки с минометами, уничтожали их пулеметным огнем. Выходили же глиссеры из засад на максимальных оборотах моторов.

Истребительную группу с бронекатеров возглавлял уже знакомый читателю старшина 2-й статьи Петр Кудрицкий. Хорошо вооруженная, эта группа пробралась на шлюпке в плавни: днем наблюдала за действиями врага, а ночью бесшумно подходила к его подвижным минометам, уничтожала их.

В те дни на кораблях, в частях и подразделениях с большим размахом проводилась партийно-политическая работа. Все наши усилия были направлены на выполнение задач, стоящих перед моряками флотилии, на разъяснение обстановки, сложившейся на фронте и в тылу. Командиры и политработники, коммунисты и комсомольцы заботились о пропаганде боевого опыта, накопленного в приграничных сражениях, поднимали имя каждого отличившегося, каждый подвиг.

Воспитательная работа подкреплялась организаторской, совершенствованием боевого мастерства. Мне приходилось часто бывать в дивизионе бронекатеров, и я на его примере покажу, как это делалось. Запевалой во всем был заместитель командира по политчасти батальонный комиссар Григорий Федорович Войтенко. Он твердо знал корабельную технику и вооружение, и это еще больше возвышало его в глазах личного состава.

На бронекатера при подготовке их к отражению десанта врага было выдано большое количество ручных пулеметов. Некоторые моряки видели их впервые. На комсомольских [79] собраниях были приняты решения: всем членам ВЛКСМ — мотористам, радистам, рулевым — овладеть пулеметом и при необходимости пополнить боевые расчеты. Запомнилась такая картина: на траве, под сенью кустарников, расстелена плащ-палатка. На ней — пулемет в разобранном виде. Вокруг — краснофлотцы и старшины, в центре — батальонный комиссар. До этого он часами сидел над пулеметом, изучил, опробовал, теперь вот знакомит с ним личный состав.

— Хочешь, покажу, что за машинка? — спросил меня Григорий Федорович.

И хоть устал, он снова принялся разбирать и собирать пулемет. Не для меня, конечно, — для них, для бойцов, которых хотел сделать перед боем сильнее, подготовленнее.

Кстати, по его совету подобные занятия стали проводить по подразделениям и комсомольские активисты. Родился призыв: «Комсомолец, дело твоей чести — в совершенстве знать автоматическое оружие!» А что, если на базе дивизиона бронекатеров провести на эту тему семинар секретарей корабельных комсомольских организаций? Ведь автоматическое оружие требует исключительного мастерства.

Задумано — сделано. Семинар на этот раз ничем не напоминал предвоенные: обошлось без докладов, без инструкторских наставлений. К нам пришли герои боев, знатоки, нового оружия, применявшие его в атаках, в штурмах вражеских укреплений, в искусном маневре под огнем. На плащ-палатках — пулеметы, автоматы... Командиры, в том числе и в старшинских званиях, сообщают их тактико-технические данные, объясняют правила обращения с оружием и ухода за ним, указывают на капризы, которые могут быть, советуют, как поступать в той или иной затруднительной ситуации.

— Есть вопросы? — спросил батальонный комиссар [80] Войтенко, руководивший семинаром. — Нет? Теперь прошу к оружию, покажите свою подготовку.

Комсомольские секретари прошли через этот требовательный и в то же время доброжелательный экзамен. Когда же снова вспыхнули бои, мы поняли, как он полезен, такого рода семинар...

Сквозь заградительный огонь

На юге наши войска продолжали вести напряженные оборонительные бои. Возникла непосредственная угроза для 14-го стрелкового корпуса, с которым мы взаимодействовали. Теперь он мог оказаться отрезанным от остальных частей фронта. В связи с вынужденным отходом корпуса к Одессе корабли флотилии должны были прежде всего прорваться через вражеский укрепленный район Периправа. Встала также задача эвакуации тыла флотилии.

Интенсивное движение судов вниз по Дунаю не осталось незамеченным для противника. Он начал вести активные боевые действия, особенно в районе села Периправа. Вскоре нашей разведке стало известно: враг готовит десант по захвату города Вилково. Командующий флотилией принял решение: в ночь на 17 июля переправить в район Вилково на мониторе «Железняков» 7-ю роту морской пехоты.

— В роте преобладают комсомольцы, — сказал бригадный комиссар. — Вам, товарищ Жуков, надо быть с ними. Помогите командованию роты подготовить людей к отражению вражеского десанта.

Посадка морских пехотинцев на борт монитора прошла организованно. На переходе корабля из Измаила в Вилково мы провели открытое комсомольское собрание роты. Повестка дня была необычной: «Скажи, сколько ты убил врагов, и мы скажем, как ты любишь Родину». [81]

Да, летом сорок первого вопрос о патриотизме стоял с особой остротой. Кстати, в выборе повестки дня мы были не оригинальны. Такие собрания проводились в частях Западного фронта, о чем сообщалось в одной из корреспонденции, опубликованных в «Красной звезде».

Выступления на ротном собрании носили конкретный, деловой характер. Комсомольцы брали обязательства показывать пример в отражении десанта врага.

Ночью «Железняков» подошел к пирсу. Морские пехотинцы быстро высадились и заняли окопы на берегу. Вместе с командиром роты старшим лейтенантом М. С. Козельбашевым и его заместителем по политчасти политруком В. А. Феклиным мы проверили ротную позицию, организовали доставку боеприпасов, обеспечили телефонную связь.

С рассветом 17 июля мониторы «Мартынов» и «Жемчужин», отряд бронекатеров, береговые батареи № 7 (из Вилково) и № 717 (из Жебриян) открыли по Периправе мощный артиллерийский огонь. Артиллеристов поддержали летчики из-под Одессы. Они нанесли по батареям врага, его укрепленным точкам и переправочным средствам бомбовый удар. Противник так и не решился высадить десант на левый берег Дуная.

Днем к нам поступил приказ командующего Черноморским флотом о перебазировании кораблей и частей флотилии в Одессу. Вместе со старшим на рейде — командиром монитора «Мартынов» капитан-лейтенантом Л. С. Шик мы обошли боевые корабли и вспомогательные суда, которые находились в устье Дуная. С тоской во взглядах выслушивали моряки приказ комфлота. «Мы еще вернемся к тебе, Дунай!» — говорили они.

На кораблях я встречался с политработниками, с секретарями партийных и комсомольских организаций. Беседы были деловыми. Мы говорили о собраниях накоротке, о личном примере, о том, как крепче сплотить личный [82] состав, не дать растеряться, не допустить, чтобы была поколеблена вера в нашу победу.

Должен сказать, что экипажи кораблей проявили выдержку и моральную стойкость. В те дни от краснофлотцев и старшин поступило свыше ста заявлений с просьбой принять их в ряды партии и комсомола.

Переход кораблей в Одессу, перебазирование артиллерийских и стрелковых частей, а также эвакуация тыла флотилии были совершены организованно. Уже в ночь на 18 июля устье Дуная покинули вспомогательные суда: штабной корабль «Буг», минный заградитель «Колхозник», плавмастерская, плавбаза дивизиона бронекатеров, буксирные пароходы, с баржами, на которые были погружены техника, боезапас, горючее, обмундирование и продовольствие. В море эти суда надежно прикрывались боевыми силами Черноморского флота.

С полуострова Сатул-Ноу, с островов Даллер, Татару, из села Пардино стрелковые части были переброшены на левый берег Дуная. Это сделала группа кораблей, возглавляемая капитаном 3 ранга К. М. Балакиревым. Все стрелковые части, а также артиллерийские батареи флотилии были сведены в группу под командованием капитана 2 ранга И. А. Фроликова. Эта группа двигалась на Аккерман, Одессу. Вместе с частями 14-го стрелкового корпуса отходили из Рени через Болград 17-я пулеметная рота и береговая батарея № 724{22}.

Но вот на боевые корабли приняты последние подразделения — 7-я рота морской пехоты и батарея № 7, занимавшие оборону в районе Вилкова.

Самое трудное — прорваться мимо вражеского укрепленного района Периправа. Ночью в сопровождении бронекатеров прошел незамеченным монитор «Ударный», на [83] борту которого находились командование флотилии и оперативная группа штаба. Монитор укрылся в Очаковском гирле. А мониторам «Железнякову», «Ростовцеву» и отряду бронекатеров пришлось прорываться с боем.

В тяжком испытании, выпавшем на их долю, моряки этих кораблей проявили массовый героизм. Бронекатера, принимая удар на себя, маневрировали у берега противника, вели по нему артиллерийский и пулеметный огонь, ставили дымзавесы.

Вражеская артиллерия била по катеру «БКА-132». Снаряды ложились то спереди, то сзади. От их взрывов катер сильно подбрасывало. Лейтенант Майоров умело маневрировал, уклоняясь от прямых попаданий. В этом ему помогал рулевой старшина 2-й статьи Федор Щербаха.

Раздался оглушительный взрыв — и рулевого обдало горячим воздухом. Снаряд пробил броню рубки, взорвался в ней. Федор Щербаха был тяжело ранен. Резкая боль подкосила его, но рулевой не выпустил из рук штурвала. Он по-прежнему держал корабль на заданном курсе.

Истекая кровью, Федор Щербаха терял силы. А враг близко, его надо бить. И моряк не оставил боевого поста. Только после того как корабли прошли мимо вражеских батарей, когда смолк гул стрельбы, рулевой Щербаха слабеющим голосом доложил командиру:

— Я ранен...

Рулевой упал на палубу.

Боевые друзья Филипп Гузий, Никифор Музыченко, Николай Лукашин, Тимофей Повстяной бережно подняли Федора. Сознание на миг вернулось к нему. Он обвел взглядом лица товарищей, с которыми не раз бил врага.

— Ничего, ничего. Оставьте меня, друзья, — еле слышно шептал он. — Идите на свои места. Вам опять скоро в бой. Не давайте врагу пощады...

Федор Щербаха умер у них на руках.

Незадолго до героической гибели Федор Федорович [84] Щербаха, активный комсомолец и патриот, был принят в партию. 25 июня ему вручили на катере партийный билет. Принимая билет, Федор при всем личном составе корабля заявил, что не пожалеет ни сил, ни самой жизни для победы. И он до последнего дыхания оставался верен партийной клятве.

Флотский поэт Павел Панченко посвятил Федору Щербахе проникновенные стихи, которые мы потом пели на мотив песни «Раскинулось море широко».

От моря до моря грохочет война —
Грознее девятого вала.
Не раз в наступленье ходил старшина,
Не раз он стоял у штурвала.

- Щербаха, не слушай снарядов и пуль, —
Сказал он себе. — Перекладывай руль
И стой как ни в чем не бывало.

На том и стоял он. И молча увел
Свой катер из гирла Дуная.
Не так ли орлят выручает орел,
Опасность на грудь принимая?!

...Не умер Щербаха... Грохочет война —
Грознее девятого вала.
Он смерть победил — рулевой старшина,
Он в славе стоит у штурвала.

Щербаха погиб, но подвиг его шел впереди моряков, и имя его, как священное знамя, вдохновляло на новые подвиги.

При прорыве укрепрайона Периправа подвиг совершил также экипаж «БКА-113». Дело было так. Крупный вражеский снаряд попал в корму катера. Вышли из строя рулевое управление, гребной вал, корпус днища от взрывной волны выгнуло вверх. Возник пожар. Катер представлял собой горящий факел. Течением его несло к берегу противника, откуда беспрерывно велась стрельба.

По нормам мирной жизни тут, пожалуй, ничего и не сделаешь. Но шла война. Отвага рождала силы неуемные. Личному составу удалось совершить, казалось, невозможное: [85] потушить пожар и довести корабль, потерявший управление, к родному берегу. Был отдан приказ: личному составу покинуть катер! Радист (он же секретарь партийной организации дивизиона) Иван Антонович Абиночко, захватив ящик с документами, одним из последних выскочил на верхнюю палубу. В этот момент вблизи от него разорвался снаряд. На катере снова вспыхнул пожар, взрывной волной Абиночко выбросило за борт, но он, к счастью, остался жив. На горящий катер с берега бросился заместитель командира отряда бронекатеров политрук Александр Павлович Жеребцов. Он подхватил ящик с документами, спас их. А через минуту в катер попали еще два снаряда, и он сгорел.

* * *

Первыми в Черное море выходят бронекатера и катер-охотник. Вслед за ними двигаются глиссеры, гидрографические суда, тральщики, портовые и штабные катера. Потом начинают выходить мониторы и остальные корабли. На Жебрияновском рейде они встают на якоря. Здесь же находятся канонерская лодка «Красная Абхазия», на которую доставляют с берега орудия батареи № 717.

К вечеру корабли снимаются с якорей и берут курс на Одессу. Море встречает нас сильным ветром, нагонявшим волну.

Я стою на ходовом мостике «Мартынова» и вглядываюсь в темноту. Командир монитора капитан-лейтенант Л. С. Шик четко отдает команды:

— Держать в кильватер «Ударного»!

— Есть, держать в кильватер монитора «Ударный»! — повторяет рулевой комсомолец Алексей Тришкин.

— Задраить люки и горловины, личному составу на верхнюю палубу не выходить!

Вахтенный командир старший лейтенант Василий Семенович Попов передает команды по корабельной трансляции. [86]

Чем дальше уходим от берега, тем больше становится волна. Нос монитора то поднимается над волной, то уходит под воду. Мостик обдает водяной пылью. Мой темно-синий суконный китель намокает, вода струйками скатывается на сапоги.

— Никита Яковлевич, — говорит командир, обращаясь к замполиту, — прошу пройти по боевым постам, поговорить с моряками, поддержать у них настроение.

Никита Яковлевич Шкляр — опытный политработник, член партийной комиссии при отделе политической пропаганды флотилии. Вместе с ним мы идем по кораблю.

В кубриках и коридорах вповалку лежат бойцы пехоты, принятые на корабль в Вилково. Несмотря на сильную качку, они держатся спокойно, многие спят.

В машинном отделении ровно гудят двигатели. Машинисты точно обеспечивают заданный ход кораблю. Командир электромеханической части старший инженер-лейтенант Григорий Григорьевич Стариков четко управляет подчиненными.

На боевых постах бодро и слаженно несут вахту сигнальщики, радисты, артиллеристы, пулеметчики, отлично знающие свою специальность. И что особенно важно — люди не унывают, друг друга поддерживают. Я невольно подумал, что экипаж — действительно одна семья, где судьба корабля и жизнь экипажа в целом зависят от каждого.

По пути мы заходим в каюту Шкляра. Каюта маленькая. В ней теперь крепко спят командир 7-й роты морской пехоты Козельбашев и замполит Феклин. Осторожно, чтобы не разбудить спавших, выходим на палубу. Здесь легче дышится, пахнет водорослями и полынью — невидимый берег еще недалеко.

Ветер усиливается, становится темнее.

— Сигнальщики! Усилить наблюдение! — командует капитан-лейтенант Шик.

Ночь кажется бесконечно длинной. [87]

— Правый борт, курсовой сорок пять, надводный корабль! — докладывает командир отделения сигнальщиков Владимир Мовша.

Внимательно всматриваюсь в темноту и вижу буксир «ИП-23». Это наш дунайский трудяга, не раз выручавший фронт, доставляя боезапас и продовольствие. Теперь он отстал от вспомогательных судов — ведет борьбу со стихией.

С нетерпением ожидаем рассвета. Наконец-то небо становится светлее. Вдали справа по борту замечаем эсминцы «Бодрый» и «Шаумян», две канонерские лодки типа «Красная Грузия», тральщики. Это черноморцы прикрывают нас от возможных действий кораблей противника со стороны Сулины и Констанцы.

Всходит солнце, но оно не приносит изменения погоды. Ветер не стихает. Волны по-прежнему обрушиваются на нас. Скрипит, содрогаясь, корпус корабля.

Докладывают:

— В машинное отделение поступает вода!

Вместе со Шкляром бросаемся по трапу в машинное отделение. Здесь уже работает аварийная партия. Конопатят швы корпуса, забивают пробки в отверстия, образовавшиеся из-за выпавших заклепок, выкачивают воду.

Трюмные и мотористы, электрики и машинисты работают слаженно и энергично (я бы сказал, обыденно), как на учении в борьбе за живучесть корабля. Вот уж поистине: в героике виден будничный труд.

Около шести утра с ходового мостика замечают самолет. Это наш скоростной бомбардировщик. Он летит курсом на Одессу.

Слева по борту виден берег. Позади — Днестровский лиман. До Одесского залива остается 23 мили. Погода существенно не изменилась, но волны становятся ниже. Часа через три мы уже в Одессе.

Монитор «Мартынов», войдя утром 20 июля в порт, ошвартовался к стенке Карантинной гавани. В то же утро [88] в Одессу прибыли свыше 100 кораблей и вспомогательных судов нашей флотилии. Так завершилась эпопея обороны границы по Дунаю.

Я спустился по трапу на пирс и зашагал к «Ударному», ошвартовавшемуся тут же. У флагманского корабля собрались вернувшиеся с похода моряки. Уставшие, насквозь промокшие, с глазами, полными ярости, они скандировали:

— Прости, Дунай! Но мы вернемся на твои берега, мы растопчем фашистскую сволочь!

С монитора сошел командующий флотилией. Он подождал, пока на пирс подошли представители всех кораблей, и зачитал телеграмму, присланную по поручению Верховного Командования народным комиссаром Военно-Морского Флота адмиралом Н. Г. Кузнецовым. В ней говорилось:

«Дунайская военная флотилия действовала храбро и решительно, полностью выполнив поставленные перед нею задачи, показав прекрасные образцы боевой работы. Уверен, что славные дунайцы и впредь будут бить противника так же, как они его били на Дунае!»{23} [89]

Стоять насмерть!

На Южном Буге

Одесса...

Кто не был влюблен в нее — песенную, солнечную, искрящуюся юмором? Помню, направляясь впервые в Измаил, на Дунайскую флотилию, я почти весь день проходил по ее затененным каштанами улицам, закончив маршрут свой на знаменитой Потемкинской лестнице. На душе было светло, радостно.

И вот мы увидели другую Одессу — сбросившую мирную беззаботность, самоотверженно строившую рубежи обороны, Одессу, полную решимости не сдаваться врагу.

Одесса... Родная Одесса... В ряды твоих защитников мы передаем сегодня испытанные в боях команды дунайских береговых батарей. Пройдет немного времени, и ты снова ощутишь нашу поддержку — все сухопутные части флотилии войдут в состав тендровского боевого участка. С ним будут взаимодействовать и наши корабли. Теперь же нам предназначаются иные пути-дороги. По приказу командующего Черноморским флотом Дунайская флотилия к 22 июля переходит в Николаев, в воды Южного Буга.

Еще в Одессе к нам поступил Указ Президиума Верховного Совета СССР от 16 июля 1941 года «О реорганизации органов политической пропаганды и введении института военных комиссаров в Рабоче-Крестьянской Красной Армии». Этот Указ был распространен и на Военно-Морской [90] Флот. Политорганы и комиссары должны были вместе с командирами всемерно укреплять мощь армии и флота, обеспечивать повседневное партийное влияние на все стороны жизни и боевой деятельности войск, тесно сплачивать личный состав вокруг партии и ее Центрального Комитета.

Военкомом флотилии был назначен бригадный комиссар В. К. Беленков, начальником политотдела — полковой комиссар С. И. Дворяненко.

В Одессе же состоялось собрание партийного актива флотилии, на котором были обсуждены задачи, вытекающие из Указа Президиума Верховного Совета СССР. Участники собрания обобщили опыт партийно-политической работы в первый месяц войны. Выступая, я предложил провести в ближайшее время собрание партийного актива, посвященное партийному руководству комсомолом. Меня в этом поддержали многие, в том числе и начальник политотдела.

Военком флотилии зачитал телеграмму, поступившую в адрес командования флотилии от начальника Главного политического управления Военно-Морского Флота.

«Я восхищен, — писал армейский комиссар 2 ранга И. В. Рогов, — замечательной боевой деятельностью ваших беззаветно храбрых краснофлотцев, мужественных командиров и политработников... Ваши люди вписали замечательные страницы в борьбу с врагом. Передайте бойцам, командирам и политработникам большевистский привет и поздравление с замечательной боевой работой... Политработники, а следовательно, и весь политотдел по-большевистски поработали над обеспечением боевой деятельности флотилии... Впереди много еще тяжких дел... Желаю новых боевых успехов в борьбе с врагом!»{24}

Оценку боевым действиям Дунайской флотилии, данную [91] наркомом Военно-Морского Флота и начальником Главного политического управления, мы довели до всего личного состава. Эта оценка была воспринята с большим воодушевлением.

После боев на Дунае и тяжелого перехода морем речные корабли нуждались в срочном ремонте. Его возглавил инженер-капитан 3 ранга Николай Алексеевич Мунаев. Рабочие, инженеры и техники судостроительных заводов о энтузиазмом взялись за выполнение фронтового задания. Ремонтные работы были выполнены с высоким качеством. Вместе с рабочими трудились и моряки. Монитор «Железняков», катер «МО-127», бронекатера, тральщики, глиссеры прошли докование. На мониторе «Ударный» были сменены орудия. Ремонт кораблей шел день и ночь, и все они были за десять суток введены в строй и снова готовы к бою.

В один из июльских дней мы проводили в поход два монитора — «Жемчужин» и «Ростовцев». Они двигались по Днепру в район Киева, где вошли в состав Пинской военной флотилии.

Для нас, комсомольских работников, большим событием явилось собрание партийного актива, на котором обсуждался вопрос о партийном руководстве комсомольскими организациями. В подготовке и проведении собрания участвовали все работники политотдела. Был обобщен накопленный опыт, определены меры по дальнейшему улучшению воспитания молодых воинов.

В докладе начальника политотдела подчеркивалось, что в работе с молодежью нет мелочей, здесь все важно — и как научить моряков вести бой с вражескими кораблями и танками, самолетами и пехотой, и как воспитать чувство патриотизма, чувство ненависти к фашистским захватчикам, и как организовать питание и отдых после боя. Поэтому командирам, политработникам, коммунистам необходимо постоянно общаться с молодежью, знать ее настроения и запросы. [92]

Говорилось и о том, что повышение уровня партийного руководства предполагает дальнейшее укрепление партийного ядра в комсомоле. Мы подсчитали: за прошедший месяц войны количество коммунистов, работающих групкомсоргами, агитаторами среди молодежи, редакторами боевых листков, увеличилось в два раза. На всех кораблях и в частях секретари первичных комсомольских организаций были коммунистами, причем свыше 70 процентов из них входили в состав партийных бюро.

На собрании партактива была высказана мысль, которую мы сразу же подхватили: это необходимость совершенствования стиля работы секретарей и членов комсомольского бюро. В боевой обстановке, когда зачастую нет возможности собраться всем комсомольцам, на первый план выступает личное общение руководящего актива с членами ВЛКСМ. Мы стремились лучше знать настроение людей, их нужды и запросы, активнее поддерживать инициативу комсомольцев.

Первый месяц боев, об этом указывалось на собрании партактива, заставил нас думать о том, чтобы моряки флотилии умели драться с врагом не только на воде, но и на суше, используя все виды боевого оружия. Комсомольские организации частей и подразделений помогали командирам учить бойцов действиям в полевых условиях. На занятиях, семинарах и сборах передавался опыт применения ручных гранат против танка, опыт стрельбы по его смотровым щелям из полуавтоматической винтовки, ручного и станкового пулемета.

Особенно активно включались комсомольские организации в подготовку снайперов.

— Если добьетесь успеха в снайперском движении, — говорил командующий, — это будет еще одним вашим вкладом в борьбу с врагом!

С чего мы начали? В 7-й роте морской пехоты еще на Дунае отличились снайперы-комсомольцы Ахмет Ахметзянов и Николай Маленков. Их опыт, несомненно, [93] заслуживал внимания. Его-то и надо было сделать общим достоянием. Вместе с начальником отделения штаба лейтенантом Михаилом Петровичем Князевым решаем провести семинар снайперов.

И вот 7 августа на киноплощадке авиационного училища собрались лучшие стрелки из всех подразделений. Ахметзянов и Маленков рассказали о наиболее удачных, оправдавших себя приемах поиска целей и правилах стрельбы из снайперской винтовки. Они, как выяснилось, работали в паре: один наблюдал за появлением врага, другой находился в готовности к выстрелу. Бывали случаи, когда в течение нескольких часов снайперам не удавалось сделать ни одного выстрела. Но они терпеливо ждали появления цели, ничем себя не выдавая.

— От снайпера, — говорил Маленков, — требуется исключительная наблюдательность. Ни одна деталь, даже на первый взгляд незначительная, не должна ускользать от его внимания. Самое трудное в работе снайперской пары — это обнаружить замаскировавшегося вражеского снайпера.

— При выборе позиции, — подчеркивал Ахметзянов, — нужно проследить, чтобы имитированные предметы были на том же месте, где прежде были настоящие. Иначе противник немедленно откроет огонь по снайперской точке.

Участники семинара убедились, какой огромный урон врагу могут нанести и уже наносят хорошо подготовленные стрелки. Кстати, Ахмет Ахметзянов и Николай Маленков уничтожили к тому времени 24 гитлеровских солдат и офицеров.

Рассказ о снайперской охоте был дополнен показом: Ахметзянов и Маленков произвели выстрелы из снайперской винтовки. Урок, преподанный ими, оказал помощь в обучении отличных стрелков.

У нас оставалось немного времени, и я решил рассказать участникам семинара о выступлении Леонида Соболева, [94] обращенном к защитникам Одессы, к черноморским морякам. Мне, когда были в Одессе, посчастливилось быть на встрече с писателем, и я почти полностью записал его речь.

— Как, товарищи, будете слушать? — переспросил я.

— Просим, просим, товарищ младший политрук!

В зале установилась тишина, словно Леонид Соболев сам присутствовал на нашем собрании.

— «С далекой Балтики, от ваших братьев, балтийских моряков, привез я вам боевой краснофлотский привет и сердечное пожелание: бить фашистов, не переводя духа, бить гадов без перекуров и выходных дней. Балтийцы знают славные дела черноморцев на воде, в воздухе и на суше и гордятся ими, как своими.

Война — серьезная штука, друзья. Но удары наши будут точными лишь тогда, когда мы будем помнить основные законы поведения человека в бою.

Это — внимательность, выдержка и дисциплина.

Мы идем к месту боя, ежеминутно ожидая нападения. Отсюда первая задача — наблюдение. Смотреть за водой и за воздухом неотрывно, внимательно и зорко... Лучше пересмотреть, чем недосмотреть, лучше принять чайку за самолет и вешку за перископ, чем наоборот.

Вторая задача — всегда, во всех обстоятельствах держать себя в руках. Люди мы свои, стесняться нам нечего, давайте поговорим по душам. Конечно, в момент серьезной опасности — не к ночи будь сказано (ни вам ни себе этого не желаю) — в момент взрыва мины, или под угрозой пикировщика, или в маневрировании уходя от торпеды, — конечно, у огромного большинства людей, как говорится, «отдаются гайки». Это естественно, ничего позорного тут нет: опасность есть опасность, а человек есть человек, и нервы у него не железные. Весь вопрос в томна сколько нарезов отдаются эти самые гайки.

Позорно и никуда не годно, ежели они отдаются вовсе и человек перестает владеть собой, подпадает под власть [95] самого страшного врага — страха и паники. И, почувствовав это — а каждый из нас, по совести говоря, чувствовал это не раз, — ты обязан силой воли, сознанием, каждой победы, ненавистью к врагу подавить в себе это ощущение и завернуть отдавшиеся гайки до места. Это и есть мужество: видя опасность, видя смерть в лицо, преодолеть чувство страха и отчаяния, чувство безволия и растерянности, взять себя в руки и делать свое боевое дело».

Я на секунду прервал чтение, спросил:

— Интересно, друзья?

Все до единого ответили:

— Читайте дальше!

И люди словно бы вновь оказались мысленно на том корабле, где выступал писатель Леонид Соболев.

— «Третья задача, — продолжал я чтение речи писателя, — это — дисциплина в бою. Слушайте внимательно своего командира и выполняйте все команды четко, спокойно и быстро...»

Более 30 минут читал я пламенное слово любимого флотского писателя. Более 30 минут никто не нарушал тишину. Хотелось сказать: «Спасибо вам, дорогой Леонид Сергеевич Соболев, за то, что вы помогаете нам, командирам и политработникам, воспитывать героев, развивать в них стремление к подвигу!»

В тот вечер военный комиссар флотилии сказал нам, что положение войск на Южном фронте еще более ухудшилось. Немецко-фашистское командование повернуло значительные силы на юг с целью нанести удар во фланг и тыл. Противник вынудил нашу 9-ю армию отойти к Южному Бугу, к переправам в районе Николаева, а Отдельную Приморскую армию — к Одессе.

— Все, что мы пережили, — продолжал В. К. Беленков, — только начало. Основные бои впереди. Поэтому очень прошу вас, политработников, как никогда подтянуться. [96] Чтобы и от слов ваших, и от поступков ваших, и даже от внешнего вида вашего веяло уверенностью...

Расходились мы, получив конкретные задания. Меня оставили в политотделе, велели записывать информацию, поступающую из частей.

— Особенно будь внимателен к сообщениям о подвигах, о героях, — сказал С. И. Дворяненко. — Каждый такой факт дороже золота.

Я несколько дней сидел у телефона. Политотдел, как и штаб, был связан со всеми подразделениями, а также с политуправлением Черноморского флота и политотделом 9-й армии. Сохранились некоторые записи, сделанные в большинстве случаев карандашом.

«4 августа штаб Южного фронта из Вознесенска перебазировался в Николаев. Флотилия по решению Ставки Верховного Командования подчинена непосредственно командующему фронтом И. В. Тюленеву».

«5 августа началась героическая оборона Одессы. На следующий день немецкие танки ворвались в город Вознесенск, продолжая продвижение к югу».

А это — запись о доблести воинов флотилии, о том, как нарастало сопротивление врагу. «Монитор «Ударный» и два отряда бронекатеров вели артиллерийский огонь по наступающему врагу. Флагарт флотилии старший лейтенант Подколзин находился на НП командира стрелкового полка у села Троицкое (это примерно в 25–30 км от Николаева. — Я. Ж.) и корректировал огонь кораблей. Бои продолжались несколько суток. В тех боях погиб рулевой бронекатера «БКА-224», член комсомольского бюро дивизиона бронекатеров коммунист Борис Петрович Ефремов. Вот уж был лихой человек: чем страшнее обстановка, тем ярче раскрывался его характер, чем тяжелее бой, тем дерзновеннее вел он себя. Именно таких, как Борис Ефремов, имели в виду комсомольцы, когда в беседах со мной говорили: «Мы счастливы, что имеем на фронте замечательных наставников-коммунистов. Все лучшее, [97] что есть в советских людях, представлено в них — ленинских бойцах!»

После захвата Вознесенска противник сосредоточил в прибугских степях значительное количество техники. Только танков, как указывалось в разведсводке, доставленной из штаба начальнику политотдела, насчитывалось около 250. С рассветом 12 августа вражеские войска перешли в наступление и в 14 часов заняли аэродром и село Сливны. Бойцы 7-й роты морской пехоты под натиском превосходящих сил противника с боями отошли к Варваровскому мосту. Позади их был Николаев.

В тот же день монитор «Ударный» вышел из Новой Одессы вверх по Южному Бугу. В полночь с дистанции 11 км он открыл огонь из орудий главного калибра по танкам и складам в Вознесенске. На тридцатом залпе моряки увидели стометровый огненный столб. Утром в штабе, по донесениям разведчиков, стало известно: в итоге рейда монитора взорван склад боезапасов, уничтожено несколько танков и тяжелых орудий.

Монитор «Железняков», находясь у села Троицкое, вел огонь по противнику, прорвавшемуся к реке. Сигнальщик Николай Гунько заметил вспышку из стога соломы, о чем доложил командиру. Артиллеристы монитора тут же произвели залп по стогу из главного калибра. Было видно: из пылающего укрытия, пятясь, выползало самоходное орудие. Еще один залп монитора — и самоходка уткнулась длинным стволом в землю. И вдруг на месте стога взметнулся столб пламени и дыма, взлетели комья земли. Видимо, в соломе были скрыты или еще одна самоходная установка, или боезапас.

Когда я рассказал военкому флотилии об этом эпизоде, о том, что все началось с доклада сигнальщика, бригадный комиссар сказал:

— Это — пример боевой наблюдательности, боевой бдительности. Нельзя ли, обобщив такие факты, выпустить листовку? [98]

Так мы и сделали. Листовку с интересом читали моряки. А комсомолец Гунько, как он говорил потом, отослал ее домой: пусть, мол, знают, как воюет их сын...

Форсировав Южный Буг в Вознесенске, танки врага повели наступление по левому берегу. Они прорвались к аэродрому Водопой (в 9 км от центра города Николаев) который прикрывала 463-я зенитная батарея.

— Личный состав батареи ведет бой с танками и автоматчиками, — позвонил в политотдел военком 46-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона батальонный комиссар Сорокин.

Я доложил об этом военкому флотилии.

— Берите машину, — сказал мне оказавшийся вместе с военкомом контр-адмирал Н. О. Абрамов, — и отправляйтесь в район аэродрома, разберитесь в обстановке и помогите батарее отбить автоматчиков.

В мое распоряжение были выделены пулеметчик Павел Поздняков и три краснофлотца из штабной роты. Погрузив в полуторку два пулемета — станковый и ручной, ящики с патронами и гранатами, мы выехали из Николаева.

Когда мы подскочили к аэродрому, батарея, занимавшая позицию в лесопосадке, вела бой с танками. Ее одно орудие было разбито. Вражеские автоматчики короткими перебежками приближались к батарее.

Позднее, по рассказам очевидцев, мне удалось установить, как начался бой, как он развертывался. Когда наблюдатели доложили о двигающихся машинах, командир батареи Г. М. Охота скомандовал:

— Приготовиться к стрельбе по танкам!

Батарее никогда еще не приходилось иметь дело с танками. Но зенитчики не растерялись: быстро изготовились к стрельбе по наземным целям. Они терпеливо ждали, пока машины подойдут ближе — вернее бить прямой наводкой.

— Огонь! — скомандовал лейтенант Охота. [99]

Вражеская пуля перебила ему ногу. Оставаясь внешне спокойным, Охота приказал своему заместителю лейтенанту Георгию Порфирьевичу Яковлеву управлять боем.

Выход командира из строя не вызвал замешательства среди личного состава. Больше того, зенитчики еще крепче сплотились в своей решимости драться до последнего дыхания.

Три фашистских танка лезли, казалось, напролом. Батарея вела огонь по переднему танку и подбила его. Два других танка, не выдержав огня зенитчиков, повернули назад.

Однако подбитый танк продолжал стрелять, но его снаряды теперь падали там, где залегли свои же автоматчики.

Мы с ходу открыли огонь по пехоте. Наша машина на большой скорости двигалась по аэродрому, прикрываясь время от времени за капонирами. Я стрелял из «дегтяря», поставив его упоры на кабину, Поздняков — из «максима», установленного в кузове сзади.

В землянке одного из капониров висел китель с орденом Красного Знамени. Было ясно: танки подошли к аэродрому неожиданно и летчики, спасая самолеты, поспешно взлетели. Мы взяли китель в машину.

Когда бой затих, политрук батареи Горель предложил взорвать подбитый танк. Вместе с шофером Федором Купоросовым они ползли по-пластунски, прихватив взрывчатку. Сзади полз с ручным пулеметом старшина Петр Ищенко.

Враг заметил советских воинов и открыл по ним огонь. Осколком снаряда с политрука сорвало каску. Сильно обожгло спину Купоросову.

— Вы живы, товарищ политрук? — спросил Купоросов, превозмогая боль и продолжая двигаться вперед.

— Танк все равно взорвем! — ответил политрук.

Гитлеровцы теперь стреляли по своему подбитому танку. Снаряды рвались рядом с машиной. [100]

Экипажа в танке не оказалось. Обследовав машину, политрук убедился: она боеспособна. Вот где пригодились технические знания: Горель красноармейцем служил в бронетанковой части.

В танке зенитчики обнаружили кучу всяких вещей — детское белье, обувь, костюмы, пуговицы, одеколон. Это лишний раз свидетельствовало: офицеры и солдаты вермахта — мародеры и насильники!

Было решено сохранить танк. Краснофлотцы Василий Киселев и Павел Чертишев подогнали трактор, взяли танк на буксир. Так, под огнем противника, трофей был доставлен в расположение батареи.

Зенитчики запустили двигатель танка, включили внутреннее освещение, опробовали спусковой механизм пушки. Пушка могла стрелять, но заедал ударник замка — в нем погнулась пружина. В танке, среди запасных частей, удалось найти новую пружину.

Теперь танк стоял на правом фланге огневой позиции батареи. Стоял, готовый к бою. И благоприятный момент не заставил долго ждать. Наблюдатели заметили: гитлеровцы корректируют огонь с комбайна, возвышающегося над полем спелой пшеницы. Старшина Ищенко навел орудие на комбайн, политрук Горель нажал ножной спуск. С первых же выстрелов наблюдательный пункт был уничтожен.

Бой тем временем снова усилился. Развернувшись в цепь, на батарею двигалась пехота, поддержанная танками. Снаряды рвались на огневой позиции батареи. Выбыло из строя еще одно орудие. Расчеты поредели: появились убитые и раненые.

Лейтенант Яковлев принял решение сменить огневую позицию. На экипаж трофейного танка с приданным ему трактором он возложил задачу прикрыть переход батареи. Зенитчики-танкисты во главе с политруком действовали хладнокровно. Они послали в борт фашистского танка, шедшего на батарею справа, два снаряда. [101]

— Это за Николаев, за командира батареи! — приговаривал старшина Ищенко.

Слева заходил еще один танк. Горель развернул башню трофейной машины и открыл по нему огонь. После нескольких выстрелов танк загорелся и, описав полукруг, остановился.

Батарея сменила позицию. А трофейный танк, когда имевшиеся в нем снаряды были израсходованы, пришлось взорвать. Понеся потери, вражеская пехота начала отходить. Но вот из тыла противника до нас донеслись очереди спаренных «максимов» — их звук ни с чем не спутаешь. Прислушавшись, мы поняли: это же ведут бой пулеметчики батареи. Оказавшись в окружении, бойцы не растерялись. В минуту наибольшей опасности они сплотились вокруг командира отделения комсомольца Николая Зубакова, который вскрикнул:

— Умрем, но не сдадимся! Будем драться до последнего патрона. Приготовить гранаты!..

Пулеметчики отбили натиск гитлеровцев и присоединились к батарее.

Над аэродромом проносится на малой высоте истребитель И-16, заходит на посадку, садится и подруливает к нашей машине.

— Моряки, принесите, пожалуйста, китель из землянки! — просит, не вылезая из кабины, летчик.

— Вот он, ваш китель, носите на здоровье! — говорю ему и спрашиваю: — Куда перелетели?

— В Херсон!

Мы желаем летчику удачи и спешим к раненым: надо отправить их в городскую больницу, с каждым поговорить.

В тот же день я вернулся в политотдел. И только тут мне стало ясно: кораблям флотилии, действующим на Южном Буге выше Николаева, грозит смертельная опасность — пути их отхода будут перекрыты, как только противник станет контролировать Варваровский мост. Надо [102] передать кораблям приказ о прорыве в Днепровский лиман, однако радиосвязь с ними неустойчива. Это было поручено сделать командиру глиссера Ивану Альянову.

Ночью, буквально на глазах у противника, глиссер проскочил простреливаемую зону и доставил приказ командиру дивизиона мониторов Кринову.

Мониторы «Ударный», «Железняков», «Мартынов» и дивизион бронекатеров начали двигаться вниз по реке. С правого берега гитлеровцы то и дело открывали по ним огонь. У Варваровки наплавный мост через Южный Буг был охвачен пожаром; чтобы пропустить корабли, требовалось развести мост.

Глиссер Альянова, уклоняясь от вражеских снарядов и мин, подошел к мосту. Его удалось быстро развести, и все корабли успешно проскочили через узкий огненный коридор. А пламя на мосту усилилось. Проход глиссера, мотор которого работает на авиационном бензине, был чреват опасностью. Но глиссер пронесся как метеор — на предельной скорости.

13 августа гитлеровцы возобновили натиск на Варваровку. К вечеру, обойдя село с запада, они захватили Малую Корениху и вышли на берег Южного Буга. Артиллерия противника открыла огонь прямой наводкой по нашим кораблям и цехам Николаевского судостроительного завода.

— Взгляните на карту, — сказал командующий флотилией, когда мы в час ночи собрались по его вызову. — Несмотря на героическое сопротивление Советской Армии, немцы вышли на линию Днепра, прорвались к Запорожью и Днепропетровску. 18-я армия ведет оборонительные бои на подступах к Никополю. Части 9-й армии, отойдя к берегам рек Ингул и Ингулец, дерутся, по существу, в полуокружении, постепенно отходя к Днепру северо-восточнее Херсона...

Контр-адмирал говорил, как всегда, сдержанно, кратко, но голос его выдавал внутреннее волнение. Прошло [103] ведь совсем немного времени, как началась воина, а мы оказались на берегах Южного Буга. Сколько потеряно людей, сколько отдано, хотя и временно, родной земли...

Снова взмахом руки командующий обвел карту и объявил:

— Оборона Днепра от Казачьих лагерей до его устья возлагается, товарищи, на моряков Дунайской флотилии — на нас с вами!..

Ночью корабли вышли из Южного Буга в Днепровский лиман, а зенитные батареи, стрелковые роты и тыловые части флотилии отходили к Херсону по шоссейной дороге.

Группа бойцов из штабной роты столкнулась на шоссе с двумя вражескими танками. Один был неисправным; гитлеровцы его ремонтировали. Комсомольцы Анатолий Злобин и Михаил Ефремов забросали танки гранатами и бутылками с бензином. Четверо танкистов, оставшихся в живых, были взяты в плен, в том числе обер-лейтенант.

При допросе обер-лейтенант вел себя надменно, пытался даже угрожать. Кстати, он оказался из рабочей семьи, сам был когда-то электриком на одном из берлинских заводов. В кармане у офицера хранились фотография жены с детьми и какие-то медали, полученные за бои во Франции. Гитлеровская демагогия и легкие победы в Европе вскружили голову этому молодчику.

15 августа на мониторе «Ударный» мы прибыли в устье Днепра. Был яркий, солнечный день. Корабль встал за остров Большой Потемкин, замаскировался. Здесь, в протоках Днепра, оказалось много речных пароходов, землечерпалок, буксиров, катеров, барж, загруженных техникой, продовольствием, горючим. Не берусь судить, все ли возможности были использованы тогда руководителями местных организаций для вывода этих судов, но над ними нависла смертельная угроза.

В Херсоне войск Южного фронта не было, и заместитель наркома Военно-Морского Флота вице-адмирал [104] Г. И. Левченко, находившийся в частях флотилии, возложил ответственность за оборону города на дунайцев. Контр-адмирал Н. О. Абрамов тут же собрал руководящий состав и поставил конкретные задачи по созданию укрепленного рубежа, по налаживанию взаимодействия частей, прикрытию их огнем корабельной артиллерии. Работники штаба и политотдела были распределены по кораблям и частям. Мне надлежало быть в 7-й роте морской пехоты, перекрывающей шоссейную дорогу Николаев — Херсон.

Под конец совещания командующий объявил, что назначает комендантом Херсона работника штаба капитан-лейтенанта К. М. Балакирева. Перед ним была поставлена задача навести в городе должный фронтовой порядок. В помощь Балакиреву выделялась группа командиров и политработников.

Комендант и его помощники организовали маршруты движения населения к переправам, снабжение его продовольствием. На левый берег были перевезены раненые. Быстро был налажен подвоз на передовую боезапаса и горячей пищи.

Вскоре после совещания вице-адмирал Г. И. Левченко и контр-адмирал Н. О. Абрамов отбыли в Запорожье, в штаб Южного фронта.

Глиссер, на котором они шли, у Никополя попал под огонь противника. Командир глиссера старшина 2-й статьи Николай Иванов проявил разумную инициативу. Он направил судно в плавни, укрыл его в густых зарослях камыша и выключил мотор. Затем на веслах перешел в другое место и, выбрав удобный момент, запустил мотор. Глиссер на большой скорости, маневрируя, проскочил опасную зону.

Действиями комсомольца Иванова восхищались товарищи по подразделению. Тот слушал их и не понимал: зачем восхищаться? По-другому он и не мог поступить. Ведь военачальник, которого спасаешь, ведет нас в бой... [105]

В 7-й роте морской пехоты дел было невпроворот. И чем только на этот раз я не занимался: помогал командирам взводов готовить личный состав к бою; вместе с замполитом собрал комсомольский актив, объяснил боевую задачу; обходя ротную позицию, советовал углубить окопы, улучшить маскировку, показывал, как приготовить связки гранат против танков и бронемашин; беседовал с людьми по душам, особенно с теми, кто еще ни разу не участвовал в боях.

В роту только что поступило новое пополнение. Парни были грамотные, но твердых навыков обращения с оружием еще не имели. И конечно волновались. Забота о молодых бойцах, о быстрейшем вводе их в боевой строй — главное для комсомольских активистов. Они проводили беседы с новобранцами о чести и воинском долге, о дисциплине в бою, по-товарищески объясняли ошибки, оказывали помощь. На заседаниях бюро слушали отчеты членов ВЛКСМ о выполнении ими комсомольских поручений, о готовности к бою с танками противника.

Утром 17 августа гитлеровцы перешли в наступление. Наши войска, в том числе и 7-я рота, встретили противника дружным огнем. Хорошо помогала нам корабельная артиллерия. Выносной корректировочный пост был размещен на колокольне в Херсоне. В тот день три бронекатера и батарея 46-го отдельного зенитного артиллерийского дивизиона прикрывали переправу через Днепр у Антоновки. А монитор «Мартынов» и пять бронекатеров сдерживали врага, пытавшегося форсировать Днепр у Никополя.

Вечером морские пехотинцы готовились к отражению очередных вражеских атак: пополняли боезапас, приводили в порядок оружие, восстанавливали разрушенные днем окопы и средства маскировки. Не менее важно было обеспечить духовную зарядку — увлечь членов ВЛКСМ на свершение новых подвигов. Хотелось собрать всех [106] комсомольцев, но обстановка не позволяла это сделать. Было решено провести делегатское собрание.

У командного пункта собрались комсомольцы — представители всех взводов и отделений. Командир роты старший лейтенант Козельбашев рассказал об итогах боев за день, подчеркнул, что моральная стойкость, взаимная помощь и мужество нам необходимы и впредь. Вслед за командиром выступили комсомольцы. Они выразили беспредельную преданность Родине, партии, свою готовность беспощадно громить врага.

Делегаты, разойдясь по отделениям, довели принятое решение до всего личного состава.

На следующий день передовые отряды противника пытались ворваться в Херсон, но опять были отбиты. Удостоверившись, что тут их с белым флагом не встречают, как встречали в Западной Европе, гитлеровцы затихали на время, подтянули пехоту, танки, артиллерию, создали численное преимущество в живой силе и технике. И только после этого началось их новое наступление на город.

На позицию роты, в которой я находился, обрушился артиллерийский и минометный огонь. Все потонуло в дыму; земля дрожала словно в лихорадке. Выбывали из строя краснофлотцы. Санинструктор комсомолец Иван Сарнацкий еле успевал перевязывать раненых.

Пока артиллерия и минометы противника били по нашим позициям, его пехота перебежками приближалась к нам. И как только огонь был перенесен в глубину обороны, вражеские автоматчики пошли в атаку. В касках, с засученными рукавами, в расстегнутых френчах, они шли в полный рост, стреляя на ходу.

Морские пехотинцы, подпуская автоматчиков на короткую дистанцию, встречали их шквальным огнем. Фашисты завопили, почуяв, что им тут несдобровать. Поле покрылось трупами.

За день мы отбили более пятнадцати атак. [107]

Такими же горячими вышли для нас и последующие два дня. Противник бросал в бой все новые и новые силы. На каждого нашего бойца приходилось теперь более двадцати гитлеровцев, поддерживаемых танками, минометами, артиллерией. Отражая удары пехоты и танков, морские пехотинцы с боями отступали к окраине города в направлении сельскохозяйственного института. Правее нас, через аэродром, в город ворвались танки. Они с ходу двинулись к центру, а потом — в морской порт. За танками шли автоматчики, проникая к нам в тыл.

С разрешения командира роты я возглавил группу бойцов, повел их в контратаку. Автоматчиков мы уничтожали. В том бою я захватил трофейный автомат.

В группе находился комсомолец Борис Пушкарев, ранее учившийся в Херсонском морском техникуме и хорошо знавший город. Прислушавшись к выстрелам, он сказал, что бой идет в районе порта. Приготовив гранаты, мы двинулись по улицам города к Днепру.

В порту стояли под погрузкой пароходы и баржи. На них были женщины, дети, раненые. Немецкие танки расстреляли стоящие у пристани суда. Был потоплен теплоход «Ленин», на котором скопилось особенно много пассажиров, в том числе и раненых. Среди раненых находился старший инструктор политотдела флотилии старший политрук Валентин Иванович Федоров. Когда теплоход затонул, он вплавь добрался до левого берега и через плавни пришел в Цюрупинск.

За Суворовским проспектом нас встретил связной командира роты и повел кратчайшим путем к речному вокзалу.

Стоящий у причала минный заградитель флотилии «Колхозник» вел беспрерывный огонь из орудий и пулеметов по фашистам, рвущимся в порт. Нам было приказано погрузиться на минзаг. Корабль держался до последней возможности, но, не имея бронебойных снарядов, чтобы отбиваться от танков, был вынужден отойти в рукав [108] Старого Днепра и укрыться за островом Большой Потемкин.

В бой с немецкими танками и батареей вступили бронекатера. Стрельба велась с короткой дистанции. Танки укрывались за зданиями в то время, как катера маневрировали на виду. В катер «БКА-201», находившийся вблизи от пристани, угодил снаряд крупного калибра. Погибли командир дивизиона капитан-лейтенант Иван Константинович Кубышкин, военком дивизиона полковой комиссар Константин Тимофеевич Семенов, командир бронекатера лейтенант Сергей Ильич Кулишов и почти весь личный состав корабля{25}.

В одном из портовых зданий укрепилась группа бойцов во главе с капитан-лейтенантом К. М. Балакиревым — комендантом города. Вскоре у группы кончились патроны и гранаты. «Надо помочь!» — решили моряки отряда глиссеров, наблюдавшие поединок.

Глиссер под командованием главного старшины коммуниста Василия Прищенко под огнем врага подскочил к причалу элеватора и принял на борт Балакирева с бойцами. Отстреливаясь, смельчаки скрылись в плавнях.

Потом Константин Михайлович рассказывал, что перед посадкой на глиссер к нему подбежал боец-пулеметчик и сказал:

— Идите на катер, я вас прикрою. Ваша жизнь, товарищ командир, нужнее: вы руководите боем. Ползите, пока не поздно, к реке.

Пулеметчик, имя которого не удалось установить, длительное время сдерживал гитлеровцев. Противник бросил в бой танкетки. Пулеметчик гранатой подбил одну из них и продолжал вести огонь по смотровым щелям других танкеток. Его пулемет замолчал, когда иссякли патроны. [109]

Эпизод с безвестным пулеметчиком, спасшим жизнь командиру, во многом поучителен. Советский воин рассуждает действительно по-государственному: «Ваша жизнь, товарищ командир, нужнее: вы руководите боем». И это оценил наш политотдел. Пройдет несколько дней, и политработники флотилии проведут на эту тему политинформации. Они расскажут и о том, что, хотя гитлеровские генералы и ставят перед снайперами и диверсионными группами специальную задачу уничтожать советских командиров — организаторов и руководителей боя, из этой затеи ничего не выйдет. «За жизнь командира не пожалей и своей!» — вот лозунг, рожденный в окопах, он стал внутренним приказом каждого бойца.

Командующий флотилией и военком собрали работников штаба и политотдела в селении Голая Пристань, сориентировали нас в сложившейся обстановке. Войска 9-й армии и части флотилии держат оборону на левом берегу Днепра — от селения Казачьи Лагеря до Днепровского лимана. Корабли рассредоточены по многочисленным рукавам и протокам в устье Днепра. Их задача — не допустить форсирования противником реки.

Вместе с флагманским артиллеристом флотилии старшим лейтенантом Михаилом Евгеньевичем Подколзиным спешим на монитор «Ударный»: вот-вот будет стрельба по вражеским батареям. Монитор стоит за островом Белогрудый, у правого берега протоки реки Конка, укрываясь высокими ивами. Корабль хорошо замаскирован, и мы его обнаружили, лишь подойдя на катере вплотную.

Собран личный состав. Я выступил с информацией о текущем моменте Отечественной войны, объяснил обстановку на южном участке фронта, рассказал и о потерях, которые мы несем от вражеской артиллерии. «Подавить ее — важная задача экипажа» — эти слова были встречены краснофлотцами и старшинами с восторгом.

Подколзин и командир артиллерийской боевой части лейтенант Павел Кручин принялись отрабатывать таблицу [110] условных сигналов, по которой предстояло корректировать огонь. А мы с военкомом корабля Иваном Алексеевичем Бошиным и секретарем комсомольского бюро Иосифом Сеньченко начали готовить комсомольское собрание, связанное с проведением боевых артиллерийских стрельб.

Собрание было оживленным и активным. Доклад сделал командир монитора капитан-лейтенант Иван Александрович Прохоров. Выступающие в прениях тепло отзывались о героях прошлых стрельб.

— Даем слово, что и на этот раз будем стрелять, как положено в сложной и тяжелой обстановке, — говорили комсомольцы. — Враг изведает и нашу ярость, и наше мастерство!

Ночью на катере мы вышли к Херсону. Мы — это старший лейтенант Подколзин, возглавляющий группы выносного корректировочного поста, я, радист Алексей Курдюков, пулеметчики Иван Любенко, Иван Овчинников, мотористы Михаил Фисенко, Афанасий Косый. Группа высадилась на острове Малый Потемкин, тщательно замаскировалась в зарослях камыша, развернула рацию, наладила связь с кораблем.

С рассветом хорошо видим вражескую батарею, все восемь ее орудий. Солдаты чистят орудия, проверяют приборы, подносят снаряды. Потом идут на завтрак.

Солнце поднимается все выше, жара становится нестерпимой. На батарее противника объявляется боевая тревога. Видна вспышка огня — гитлеровцы начали стрельбу.

Одновременно, по нашим данным, переданным на монитор радистом Алексеем Курдюковым, огонь открывает и «Ударный». Он далеко отсюда, мы его не видим.

Сделан первый выстрел. Небольшой недолет. Флагарт Подколзин вносит поправку. Второй выстрел — точное попадание в цель.

— Передайте: «Поражение»! — кричит Подколзин радисту. [111]

Через полминуты слышим залпы орудий корабля. Не отрываясь, глядим на позицию противника — взрывы следуют один за другим. Снаряды буквально смешали батарею с землей. Мы торопимся, ошалелые от радости, сообщить об этом на корабль.

Выполнив задачу, мы перебрались на соседний остров — проверить пост наблюдения и связи. На посту, как мне было известно, все были комсомольцами: начальник поста старшина 2-й статьи Яков Головин, радист Иван Хоменко и сигнальщик Василий Куприян. Но что это? У вышки, на берегу реки, лежали мертвые и Головин, и Хоменко, и Куприян. Тела изуродованы, выколоты глаза, разрезаны животы, внутренности вынуты, и кишки растянуты по деревьям. На сучьях деревьев висели листы бумаги с оскорбительными надписями. Стало очевидным: на острове побывали гитлеровцы.

Осматриваем кусты, заросли, но след врагов давно простыл. Впоследствии было установлено: 21 августа в 17 часов на остров высадилась группа вражеских разведчиков во главе с офицером. Они незаметно подошли к посту наблюдения и связи, в перестрелке убили связистов, раздели их и подвергли зверским издевательствам.

Мы молча, без традиционного салюта похоронили боевых товарищей, склонив головы над их могилой.

А в тот же вечер, как только мы вернулись с корректировки огня, в политотдел на Голую Пристань были приглашены секретари всех комсомольских организаций. Я выступил с сообщением о гибели моряков-связистов. Меня дополнили Алексей Курдюков, Иван Любенко и Иван Овчинников.

На следующий день на кораблях, в частях, подразделениях состоялись собрания личного состава. На них выступали мы — видевшие зверства, учиненные гитлеровцами над моряками-связистами.

Моряки флотилии знали из газет о зверствах захватчиков на временно оккупированной советской территории. [112] Но знать одно, а видеть зверства своими глазами — другое. Бойцы клялись беспощадно уничтожать озверелых фашистских захватчиков.

В следующий раз вместе с М. Е. Подколзиным мы корректировали огонь монитора «Железняков», который уничтожил склад горючего, а также вновь появившуюся в районе Херсона батарею противника.

Этому событию поэт Михаил Голодный посвятил стихи:

Соленый ветер Черноморья
Разносит песню моряков.
На радость нам,
Врагу на горе —
Здесь монитор «Железняков».
Заткнул он глотку батарее,
С врагом закончил разговор...

Активные боевые действия кораблей флотилии отмечены и под Никополем. В те дни монитор «Мартынов» и пять бронекатеров почти беспрерывно вели огонь по наступающему врагу. Они обеспечивали также переправу частей 18-й армии на левый берег Днепра.

Там, где воевал Суворов

Отрезанные от Крымского полуострова, мы закрепились в восточной части Кинбурнской косы. Здесь против наших ожиданий много соленых и пресных озер. В восточной части — болота.

«Кинбурнская коса... Что это такое?» — интересуются бойцы. Тут слово за нами — политработниками. Объясняем, что та земля, на которой мы оказались, знаменитая: здесь воевал Суворов. 1 октября 1787 года русские войска под его водительством наголову разгромили крупный турецкий десант.

— Мы фашистов тоже разобьем, — говорят между собой красноармейцы и краснофлотцы. — Придет время — побегут!.. [113]

Кто-то, слышу, поправляет:

— Если уцелеют...

Приказом командующего флотом в августе 1941 года в целях обеспечения транспортной коммуникации на подходах к Одессе был создан Тендровский боевой участок (ТБУ). Его возглавили генерал-майор И. Н. Кузьмичев и полковой комиссар А. С. Бойко. Однако участку суждено было больше заниматься обороной с суши, а не с моря.

В тендровский боевой участок вошли все сухопутные части Дунайской флотилии, 2-я бригада торпедных катеров флота, 2-й черноморский полк морской пехоты, 1-й батальон 534-го стрелкового полка 106-й стрелковой дивизии, 2-й батальон 469-го стрелкового полка 159-й стрелковой дивизии, 8-й инженерный батальон и одна батарея 122-мм гаубиц{26}.

Из сухопутных частей флотилии 11 сентября 1941 года был создан сводный полк, командиром которого стал полковник Василий Александрович Матвеев, военкомом — старший политрук Василий Иванович Колчин, работавший до этого в политотделе флотилии.

Части боевого участка занимали рубеж обороны от Днепра до Каркинитского залива (Збурьевка, Чулаковка, Бехтеры, Железный порт). Штаб размещался в селе Циммервальд. Перед кораблями флотилии встала задача прикрывать огнем артиллерии левый фланг этих войск.

12 сентября я был в батальоне морской пехоты, созданном на базе 7-й роты и входившем в состав сводного полка. Батальон занимал позиции в районе Чулаковки. Перед нами расстилалась широкая степь с полями кукурузы и пшеницы, которая была убрана лишь частично. Командиры отрабатывали систему огня, бойцы рыли окопы. Им доставалось: грунт песчаный — осыпается. Артиллерийская батарея заняла позицию на южной окраине села, земляные работы уже завершила. Я замечал: артиллеристы [114] никогда не пренебрегают окапыванием, понимают, что хороший окоп — и в самом деле крепость.

Изучив обстановку, командир батальона М. С. Козельбашев и военком Г. Е. Хмельницкий пришли к выводу: необходимо немедленно провести разведку. В те дни гитлеровцы двигались по дорогам к Крыму, занимали крупные населенные пункты, а по ночам выставляли боевое охранение, которое, боясь окружения, жгло скирды собранной пшеницы, стога соломы, колхозные скотные дворы, пускало ракеты.

Мы не знали, какие вражеские части повернули в нашу сторону. В этих условиях данные разведки приобретали особое значение. И я решил возглавить группу разведчиков. В нее вошли опытные краснофлотцы Яков Бондаренко, Владимир Давыденко, Николай Букреев, Андрей Линьков и другие. На грузовой машине, которую вел Михаил Ефремов, мы выехали в направлении Каланчак, Скадовск. Эти места я немного знал: зимой доводилось дважды приезжать из Севастополя — тогда мы охотились на зайцев, вдоль и поперек исколесив на автомашинах ровную степь.

Едем по проселочным дорогам. В села, деревни и хутора, что встречаются на пути, заглядываем осторожно. Жители скрывались в погребах; в хатах появлялись только ночью. В деревне Чалбасы побывала разведка противника. Гитлеровцы схватили директора машинно-тракторной станции и милиционера, повесили их на воротах ремонтной мастерской. «Если снимите, — пригрозили фашисты населению, — со всеми так будет!»{27}

Изверги остаются извергами!

Вражеские войска передвигались на машинах, поднимая облака пыли. Днем хорошо видны маршруты движения их колонн.

В Каланчаке уже под покровом сумерек мы заметили [115] скопление пехоты. Насчитали до 150 автомашин, 200 мотоциклов, 150 велосипедов, 10 противотанковых орудий. Наблюдали и танки — до десяти, не более. В Скадовске противник имел 10 бронемашин, 150 автомашин, 12 мотоциклов и 3 автомашины с минометами{28}.

Вечером движение противника почти прекратилось. На большой скорости наша машина приближалась к Каланчакскому заливу. В темноте я заметил мелькнувшую через дорогу тень.

— Остановить машину, — приказываю водителю.

Краснофлотцы, сидящие в кузове, приготовились к стрельбе.

— Не стреляйте — свои! — раздается голос из темноты.

К машине подходит человек. Он в каске и маскировочной куртке, из-под которой едва виднелась тельняшка. На меня смотрят добрые, веселые глаза, но, где я их видел, не могу припомнить.

— Товарищ младший политрук, не узнаете? — говорит подошедший.

По голосу узнаю: это же Павел Городенский — член комсомольского бюро 725-й батареи.

Он провел нас до окопа, в котором размещался выносной корректировочный пост батареи. В окопе были командир взвода управления лейтенант Андрей Никитович Абрамов, радист Константин Астафьев и пулеметчик Василий Батраков. Все они — комсомольцы, мои давнишние боевые друзья.

Читатель, конечно, помнит, что батарейцы провели немало боевых стрельб на Дунае, они защищали Измаил, метко били по фашистским переправам, подавляли огневые точки противника в Тулче. Сейчас батарея стояла на Перекопском перешейке, входя в Каркинитский сектор береговой обороны. [116]

Накануне, рассказывали нам артиллеристы, противник сделал попытку прорваться к перешейку. В атаку шли танки, бронемашины и пехота. Их встретили дружным огнем бойцы 417-го полка 156-й дивизии. Над Перекопом разнеслось эхо орудийных залпов 725-й и других черноморских батарей. Фашисты, потеряв несколько танков, большое число мотоциклистов и автоматчиков, прекратили наступление. Теперь они подтянули артиллерию.

Провожая корректировщиков в тыл врага, командир батареи капитан Г. В. Ясинский поставил задачу прежде всего установить место огневых позиций вражеской артиллерии.

— Эту задачу, — рассказывает нам лейтенант Абрамов, — выносной пост выполнил, и наша батарея начала пристрелку одним из орудий. После третьего снаряда мы доложили: «Цель накрыта!»

— Ну, а как было дальше? — интересуюсь я.

— С четвертого батарейного залпа вражеская артиллерия замолчала...

Корректировщики с гордостью говорили о боевых действиях своей батареи, о том, как Петр Бондаренко, стреляя из крупнокалиберного пулемета, сбил «юнкерс», как был отбит затем налет 30 вражеских бомбардировщиков, как батарея в ходе боя меняла огневую позицию.

— Приказ о смене огневой позиции поступил с КП Каркинитского сектора береговой обороны, — продолжает лейтенант Абрамов. — Трактористы Константин Титов, Василий Онуприенко, Иван Задорожный и Тихон Борисенко под огнем противника крепили орудия к мощным тягачам и выводили их на новую позицию.

В этом бою артиллеристы пережили большое горе — они потеряли организатора береговой обороны Дунайской флотилии, командира Каркинитского сектора береговой обороны, прекрасного товарища, бесстрашного бойца и коммуниста полковника Просянова Ефима Тимофеевича.

Над его могилой не было сказано речей. [117]

Залпы батареи, карающие залпы, выражали и состояние героев-артиллеристов, и их решимость стоять до последнего. Так это и было. Пройдут годы, и генерал армии П. И. Батов, непосредственный участник боев на Южном фронте, в своих воспоминаниях напишет: «Береговая батарея черноморцев, установленная на восточном берегу залива, всю тяжесть борьбы приняла на себя. Моряки действовали самоотверженно»{29}.

Обменявшись взаимной информацией, мы прощаемся с корректировщиками. Наша машина снова в пути.

На следующий день возвращаемся в Чулаковку. Не успели передохнуть, как нас вызывают в Покровку — в штаб ТБУ. Там в это время находились заместитель наркома Военно-Морского Флота вице-адмирал Г. И. Левченко и член Военного совета Черноморского флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков. Нужно было доложить им обо всем увиденном нам». Признаться, мы робели, входя в штаб. Но замнаркома и член Военного совета расположили нас своим вниманием, заинтересованными расспросами, и рассказ наш получился, видимо, полезным, потому что и Гордей Иванович Левченко, и Николай Михайлович Кулаков сердечно поблагодарили участников разведки, пожелали нам новых боевых удач.

Вернувшись в батальон вместе с военкомом Хмельницким, мы собрали агитаторов взводов. Я рассказал им о боевых подвигах комсомольцев-артиллеристов батареи № 725, о зверствах фашистов в деревне Чалбасы, о сосредоточении вражеских войск в Каланчаке и Скадовске. Военком батальона поставил перед агитаторами задачу немедленно довести эти факты до каждого бойца, развивать у личного состава готовность к предстоящим боям.

Наступление противника началось на следующий же день. Из кукурузы гитлеровцы шли на нас развернутыми [118] шеренгами в полный рост, в касках, с автоматами в руках, но не стреляли. Это, оказывается, была психическая атака.

Мы открыли ружейный и пулеметный огонь. Тогда из-за флангов наступающей пехоты вырвались мотоциклы, а за ними танки. Мотоциклисты стреляли короткими очередями как вперед, так и по сторонам — по кустам, по нескошенной пшенице, по кукурузе. Стрельба, на мой взгляд, тоже была психической: слишком много треску. Но и это никого не напугало. Поджидая танк», краснофлотцы словно замерли, ничем не выдавая себя. Как только грохот раздался рядом, в машины полетели гранаты и бутылки с бензином. Три танка загорелись, многие тут же повернули обратно, и лишь несколько машин прорвались в глубь обороны.

Тут наши бойцы еще больше осмелели: подпустили как можно ближе вражескую пехоту, вели по ней прицельный огонь. «Психи» не выдержали, показали спины. Мы с криком «ура!» бросились в контратаку.

Бой был недолгим, но удачным: мы взяли двоих пленных — для допроса, уничтожили три танка, захватили 5 минометов, 3 мотоцикла, винтовки, патроны, документы. В перебитой и помятой кукурузе насчитали до 30 убитых солдат противника. Из опроса пленных установили: против нас действует 22-я пехотная дивизия, усиленная танками и бронемашинами. Она имеет задачу окружить войска тендровского боевого участка и, взаимодействуя с авиацией, уничтожить их{30}.

Под конец боя оказался раненым командир батальона капитан Марк Степанович Козельбашев. Его вынес под огнем противника комсомолец Иван Хархорин — корректировщик минометного огня. Комбатом был назначен старший лейтенант Михаил Петрович Князев, занимавший до этого должность начальника отделения комплектования и [119] подготовки рядового состава штаба флотилии. Бойцы хорошо знали его по прошлым боям. Он мне запомнился на всю жизнь: выше среднего роста, открытое простое лицо, русые волосы, живые умные глаза. Да и весь он подвижный, быстрый, будто все время куда-то стремится... В бою был ранен и командир второй роты лейтенант Павел Петрович Ломакин. Его заменил командир взвода лейтенант Иван Михайлович Турчанинов. Не мешкая, он смело повел роту в атаку, в ближнем бою лично уничтожил пять гитлеровцев. Рота обратила взвод фашистов в бегство.

Умело вел огонь минометный расчет Михаила Косенко. Минометчики вывели из строя бронемашину, два мотоцикла и до взвода пехоты. Отличился санинструктор младший сержант Иван Сарнацкий. Он вынес с поля боя десять раненых бойцов — и всех с оружием. Я не случайно упомянул, что всех с оружием. Оно в те дни имело особую цену — ведь никто нам его не доставлял. За потерю оружия строго наказывали, за то, что добыл, горячо благодарили. Когда принимали в комсомол, частенько спрашивали: «А как к оружию относишься?»

Во второй половине дня 14 сентября 17-я пулеметная рота перебрасывалась в Старую Збурьевку. Мне было приказано следовать с ней. На автомашинах мчимся к Днепру, но выясняется, что Старую Збурьевку захватил враг. Красноармейцы 1-го батальона 534-го стрелкового полка, вконец измученные, сопротивлялись со всей отчаянностью, но, понеся большие потери, вынуждены были все-таки отступить. Чтобы восстановить положение, командование приказало контратаковать противника.

Глубокой ночью мы идем на Старую Збурьевку. Движемся параллельно дороге. Местность неровная, сапоги утопают в песке. Рядом со мной шагают командир роты старший лейтенант Алексей Николаевич Матвейчук и командир взвода младший лейтенант Иван Иванович Лихаузов. [120] У нас у каждого на левом рукаве белые повязки, чтобы в бою отличать своих от врагов.

Прошли половину села, а противника все нет. Улица выводит нас на площадь, где размещаются школа и почта. Смотрим: здесь, на площади, стоят четыре вражеских орудия — целая противотанковая батарея. Нас никто пока не заметил. Чуть замедлили шаг, сориентировались, видим наших пулеметчиков: они, маскируясь, обходят батарею с противоположной стороны, впереди командир взвода Алексей Логачев. Почти в то же мгновение их обнаружил противник и по-русски, видимо полагая, что это местные жители, окликнул:

— Кто идет?

Не успели пулеметчики ответить, как раздались автоматные очереди — и командир взвода замертво упал. Командир роты Матвейчук метнул в фашистов гранату.

Гитлеровцы застрочили и в нашу сторону, но уже поздно: боевое охранение и обслуга батареи в доли минуты были уничтожены.

Особенно яростно сопротивлялись гитлеровцы в помещении школы — там находились офицеры. Стрелки по-пластунски подползли к окнам и бросили несколько гранат. Гитлеровцы истошно завопили, пытаясь спастись, но по окнам ударил еще и пулемет.

Старая Збурьевка снова стала нашей...

В период моей работы над воспоминаниями я услышал передачу по радио. Сообщалось, что на космическом корабле «Союз-21» отправились на борт орбитальной научной станции «Салют-5» космонавты Борис Волынов и Виталий Жолобов. Космонавт-35 Виталий Жолобов родился в 1937 году в селе Збурьевка. Когда мы вели бои с гитлеровцами в его родном селе, ему было всего четыре года.

Из этих мест вышло много отличных моряков. Отец Виталия был капитаном дальнего плавания. Виталий и [121] сам мечтал стать моряком, но стал, как видите, космонавтом и плавал на космическом корабле во Вселенной.

...Утром, подтянув подкрепление, противник перешел в наступление. На правом фланге завязалась перестрелка. Командир взвода пулеметной роты сержант Николай Починин дал по врагу очередь. Двое гитлеровцев упали, другие залегли. Боец Трофим Лысун помогал сержанту.

— Товарищ командир, вот они где залегли!

Граната довершила дело...

Взбесившись от неудачи, гитлеровцы начали поливать нас пулеметным огнем. Починив, осторожно отполз в сторону, попытался с помощью бинокля отыскать вражеский дзот, не дававший нам поднять головы. Мастер меткой стрельбы, сержант быстро заставил его замолчать.

Вскоре фашисты снова двинулись в атаку. Под встречным огнем они падали убитыми и раненым», уже начали пятиться назад, но офицеры неистовствуют — погоняют солдат пистолетами.

Поняв, что момент выигрышный, Починин повел бойцов в контратаку. Но тут разорвался фашистский снаряд, сержанта бросило на землю. Преодолев боль от контузии, Починин поднялся и опять повел бойцов вперед.

До конца боя он руководил действиями взвода. Его питомцы из молодежи — комсомольцы Василий Кублет, Тимофей Лесовой, Григорий Осейко, Николай Костенко — не отставали от командира. Они уничтожили пять огневых точек врага и много пехоты.

К полудню наступило затишье. В окопах я вручил комсомольские билеты пулеметчикам, накануне принятым в члены ВЛКСМ: Николаю Костенко, Анатолию Моралину, Григорию Осейко и Сергею Тимофееву. Сколько раз доводилось мне выполнять это почетное поручение, и я всегда испытывал душевный подъем. Юноша, получая комсомольский билет, торжественно клянется бить фашистов, не жалея сил и самой жизни. Значит, идеалы комсомола пустили в его сознании глубочайшие корни. [122]

Своевременное вручение комсомольских билетов вновь принятым в члены ВЛКСМ я считал для себя боевой задачей и выполнял ее в любой обстановке.

...16 сентября в должность командующего Дунайской флотилией вступил контр-адмирал А. С. Фролов, военкомом флотилии был назначен полковой комиссар С. И. Дворяненко, начальником политотдела — батальонный комиссар К. В. Лесников. Смена командования в сложной боевой обстановке для нас была непонятна. Тут, видимо, сыграл роль все тот же принцип, о котором писал в своих мемуарах Н. Г. Кузнецов — бывший нарком Военно-Морского Флота: «Нередко в тяжелые моменты мы ищем выход из положения в смене командования»{31}.

За мной на позицию пулеметной роты пришла легковая машина политотдела. Водитель, пожилой уже человек, до войны работавший таксистом в Крыму, сообщил, что из политуправления Черноморского флота приехали руководящие товарищи и всех работников политотдела собирают на совещание.

Мы едем по берегу лимана. Дорога накатана, но в низинах сплошная грязь. В одной из них наша эмка глубоко засела и заглохла. Пришлось лезть в грязь и вытаскивать машину.

Доставая из багажника трос, водитель вместе с тросом вытащил икону. Я удивленно заметил:

— Что же это вы, Иван Петрович, вместе с начальником политотдела бога возите?

— Молодой человек, — ответил водитель, — это не бог, это Александр Невский — воин-победитель, о нем даже в Москве сейчас вспомнили.

— Где же вы его взяли?

— Одна старушка вручила, когда еще по Бессарабии ехали. Пожелала быстрее разбить ненавистных супостатов... [123]

Невольно задумываюсь о средствах духовного воздействия на молодежь, о закалке воинов. Верно говорят: чем ложнее боевая обстановка, тем более активно, принципиально, оперативно и предметно должна строиться воспитательная и организаторская работа политорганов, партийных и комсомольских организаций. Политработники, коммунисты, комсомольские активисты кораблей и частей флотилии всегда с людьми, во всем показывают личный пример. Но есть у нас и нерешенные проблемы. Одна из них — ввод в строй военнослужащих, призванных из запаса. Они еще не имеют достаточного боевого опыта и мастерства. Как в условиях временных неудач на фронте поддерживать высокий моральный настрой личного состава? Как сколотить крепкий воинский коллектив? Какие формы партийно-политической работы внедрять, от каких отказываться?

Я был искренне обрадован, когда убедился, что эти вопросы волновали и участников совещания, созванного в политотделе.

На совещании отмечалось, что отдельные командиры и политработники, ссылаясь на сложность и быструю изменчивость обстановки, упускают из виду политическое воспитание личного состава, ограничиваются подчас двумя-тремя фразами, брошенными на ходу. Представитель политуправления флота убежденно говорил: надо и здесь, на переднем крае, помнить указания Владимира Ильича Ленина о том, что государство сильно сознательностью масс, что участие широчайших масс в войне, степень их сознательности и инициативы оказывает в конечном счете решающее влияние на исход любой битвы.

Докладчик сказал далее, что, пока он переезжал — переходил из подразделения в подразделение, видел кипы газет, брошюр и листовок, так и не доставленных читателям. Объяснение одно: условия, дескать, напряженные, бойцы к вечеру устают...

— Условия действительно тяжелые, бойцам нелегко. [124]

Но верно и то. — подчеркнул представитель политуправления, — что военнослужащие проявляют исключительный интерес к политике, к выступлениям партийной печати.

И докладчик убедительно показал это на примере одной пулеметной роты, на позициях которой он успел побывать и изучить запросы личного состава.

— В одном из подразделений, — продолжал докладчик, — я спросил у бойцов, кого они знают из героев, отважно сражающихся в Одессе, под Смоленском и Ленинградом. В ответ — молчание. Называю имена Здоровцева, Харитонова и Жукова — бесстрашных ленинградских летчиков, которые первыми за время войны получили звание Героя Советского Союза. Но и о них вспомнили лишь немногие. Нормально ли это?

Представитель политуправления долго говорил с нами. Было горько слышать резкую критику, но эта критика была признаком нашей силы. Подумать только: бои идут смертельные, обстановка отчаянно опасная, а мы не боимся сказать друг другу правду, сказать ее прямо, требовательно.

Досталось изрядно в тот раз и мне — за то, что мало помогал секретарям комсомольских организаций, не учил их правильно строить свою работу. Представитель политуправления побывал в нескольких подразделениях и поинтересовался, что сделали комсомольские вожаки за неделю. Оказалось, ничего особенного. И оправдывались они нехваткой времени, тем, что командиры не выделяют его на комсомольскую работу.

Это оправдание, естественно, огорчило всех нас, собравшихся в политотделе. Да кто его выделит, это время? Его надо искать самому. Вот об этом и говорил представитель политуправления, человек, судя по всему, многоопытный и бывалый.

— Пятиминутный привал — забудь о том, что ты сам устал, присядь с людьми, скажи им слово — душевное, [125] ободряющее, умное, — советовал докладчик. — Увидел, к оружию проявлена небрежность, — скажи об этом тут же, скажи убедительно и весомо. Или другое. Успешно закончен бой местного значения. Обязательно увяжи одержанную победу с успехами, достигнутыми на других участках, пусть и далеких отсюда, покажи, как влияет наш успех на обстановку в целом. Надо, чтобы из своего окопа, со своего рубежа боец увидел весь фронт, ощутил свою причастность к нашему общему делу, понял свою боевую задачу как часть общей задачи по разгрому врага. Так что ты, товарищ помощник по комсомолу, намотай себе на ус, — дружелюбно заключил докладчик.

Усов, правда, я не носил, но хорошо усвоил, что, чем жарче бой, тем жарче должна быть и наша политическая, наша партийная, наша комсомольская работа.

Помнится, один из недостатков я попытался исправить на следующий же день. Отправляясь работать в батальон морской пехоты, я захватил с собой центральные газеты. В «Красной звезде» рассказывалось о подвигах танкового командира Василия Александровича Мишулина. Служил он в Забайкалье, довелось воевать на Халхин-Голе — воевал храбро, получил там орден.

Весной 1941 года отважный командир уже возглавляет 57-ю танковую дивизию. Предгрозовая обстановка вынудила перебросить ее из Забайкалья в район Бердичев, Шепетовка. Войну танкисты встретили мужественно. На них наседали численно превосходящие силы противника. Танковая дивизия, как и многие наши соединения, показала пример подлинно гвардейской стойкости. И под Борисовом. И под селом Красное, где танкисты 57-й долго и упорно сдерживали противника, не дав ему с ходу ворваться в Смоленск.

Когда я прочитал в «Красной звезде», что Мишулин воюет под Смоленском, то есть прикрывает путь на Москву, бойцы, слушавшие меня, как бы подались вперед. [126]

Москва — наша любовь, наше сердце — была самой большой нашей заботой.

Так вот там, под Смоленском, продолжал я, произошел такой случай. Будучи раненным, полковник В. А. Мишулин слег в госпиталь. Вдруг он узнал, что одна из частей его дивизии оказалась во вражеском кольце. Полковник немедленно покинул госпиталь, сел на бронемашину, пробрался к своим бойцам и, проявив огромную волю и умение, организованно, без потерь вывел часть из окружения. Затем по собственной инициативе вступил в бой с немецкой пехотной дивизией, нацелившейся на Москву, и крепко потрепал ее. Советское правительство высоко оценило замечательный подвиг Мишулина: он стал Героем Советского Союза, в те же дни ему было присвоено звание генерал-лейтенанта.

— Давайте пошлем танкистам Мишулина письмо, — наперебой заговорили краснофлотцы, — напишем, что восхищены их боевой доблестью. И добавим еще, что мы здесь, на Кинбурнской косе, тоже держимся со всей силой...

— Давайте, давайте пошлем! — уже решили всей ротой.

— А куда мы пошлем? Адреса не знаем, — сказал кто-то.

— Направим в «Красную звезду», там отыщут Мишулина и его героев, — ответил я.

Мы тут же написали письмо, послали его из одного пламени в другое, послали как частицу своей боевой солидарности, своего непоколебимого братства. Не знаю, дошло оно или нет, но, когда в газетах снова появлялась фамилия Героя Советского Союза Мишулина, мы говорили, радуясь: «Это наш!» Чуть позже я устроил встречу комсомольцев с двумя коммунистами — секретарем парткомиссии полковым комиссаром Тихоном Сергеевичем Камышниковым и инженер-механиком Михаилом Исидоровичем Левченко. Не буду сейчас восстанавливать [127] все, о чем говорили они, что советовали делать в боевой обстановке, скажу только одно: более двадцати вопросов задали им участники встречи. Расспрашивали с такой откровенностью и дотошностью, что под конец устали и сами. Я лишний раз тогда убедился, какую духовную зарядку молодежи дают задушевные беседы старых коммунистов.

...На совещании представитель политуправления представил нам нового начальника политотдела батальонного комиссара Константина Васильевича Лесникова, В тот же день мы проводили в Севастополь бригадного комиссара Владимира Кондратьевича Беленкова. Жаль было с ним расставаться: ведь столько было вместе пройдено по дорогам трудного для нас этапа Великой Отечественной войны.

После совещания в политотделе нас пригласили на КП, где командующий флотилией контр-адмирал Александр Сергеевич Фролов рассказал о сложившейся обстановке на нашем участке фронта.

— Пехотные полки противника, — сказал командующий, — произвели перегруппировку и во взаимодействии с танками и авиацией перешли в новое наступление. Пользуясь значительным численным превосходством, враг стремится разрезать нашу оборону у Чулаковки на две части, выйти затем к Прогною и Свободному порту, отрезать наши войска от пирсов и плавсредств, прижать их к берегам Днепро-Бугского лимана и Егорлыцкого залива, окружить и уничтожить.

Работники штаба и политотдела выезжали в части и на корабли, чтобы на месте оказать помощь командирам и политработникам. Глубокой ночью я приехал в селение Черниговка, где находились позиции, батальона морской пехоты. Вместе с военкомом Хмельницким мы провели ряд мероприятий, в том числе совещание комсомольского актива. Речь шла прежде всего о личном примере членов [128] бюро, групкомсоргов и агитаторов: обороняться — до последнего, назад — ни шагу.

В батальоне была создана группа добровольцев по уничтожению танков и бронемашин. В нее вошли комсомольцы — младший сержант Петр Лукаш и стрелок Сямиулла Фаттяхов. Возглавил группу военком Хмельницкий. Кстати, он и был инициатором создания такой группы. Ночью пехотинцы вырыли узкие окопы на танкоопасном направлении, хорошо их замаскировали, запаслись связками гранат и бутылками с зажигательной смесью. Все это, как покажет бой, оказалось полезным.

Да, бой рождает инициативу. Ту самую фронтовую инициативу, которая сродни дополнительному боезапасу, которая удваивает силы, помогает лучше решить тактическую задачу.

* * *

Утром 19 сентября, перед атакой пехоты, фашистская авиация нанесла по нашим позициям бомбовый удар. Самолеты группами заходили то на окопы, то на корабли, находившиеся неподалеку от нас. Мы подсчитали: на переднем крае разорвалось 62 авиабомбы. Были, конечно, и потери. От прямых попаданий оказались затопленными в Егорлыцком заливе бронекатер «БКА-401» и минный заградитель «Колхозник».

На минзаг шло 11 «Юнкерсов-87». Их раньше всех заметил сигнальщик Василий Савченко. Была сыграна боевая тревога. Зенитчики открыли по самолетам огонь, как только те входили в пике. Метко стреляли командир орудия Александр Никитин, пулеметчики Григорий Силенок и Николай Пучков. Два самолета сразу же были сбиты, они упали в залив неподалеку от корабля. Но следующий «юнкерс» успел сбросить серию бомб; одна из них попала в ходовой мостик, пробила палубу и взорвалась в машинном отделении, вызвав пожар. При этом погибли командир корабля старший лейтенант коммунист Петр [129] Максимович Сергеев, его помощник лейтенант Иван Михайлович Портной, командир пулеметного расчета Григорий Силенок, пулеметчик Николай Пучков, рулевой Антон Пархоменко.

Пожар усиливался. Политрук Иван Михайлович Гутник крикнул: «Коммунисты и комсомольцы, за мной!» — и бросился тушить пожар. С огнем самоотверженно боролись главный старшина Яков Корнев, старшины 2-й статьи Демьян Матвиенко, Григорий Бовтун, Виктор Савченко, краснофлотец Иван Бобровник. И они сумели бы одолеть стихию. Но на корабль упала еще серия бомб, взрывная волна сбросила героев-коммунистов в бушующее пламя, и он» погибли.

Командир орудия Александр Никитин был тяжело ранен, но продолжал вести огонь по вражеским самолетам. Он не покинул боевого поста и погиб вместе с кораблем.

Я хорошо знал Сашу Никитина — это был истинный патриот. Родился он в 1919 году в Ярославле, там учился в работал, вступил в комсомол, а за два года до войны пришел служить на флот.

Первое время он с завистью смотрел на моряков, которые умело управляли сложными механизмам». Саша с усердием стал изучать специальность, приборы, механизмы. Результаты не замедлили сказаться: экзамены на допуск к самостоятельному несению вахты он сдал на «отлично». Но до настоящего мастерства было еще далеко, и он понимал это. Не жалея ни сил, ни времени, часами просиживал молодой моряк над чертежами, изучал инструкции, тренировался.

Минзаг «Колхозник», на котором служил Саша, прошел много миль по Днепру, Черному морю и Дунаю. В походах и на учениях совершенствовалось мастерство комендора. Он стал специалистом 1 класса, одним из лучших артиллеристов на корабле. Вскоре комсомольцы избрали его в состав комсомольского бюро. Так жил и сражался [130] с врагами Родины Саша Никитин — гордость Дунайской флотилии. И если эти строки дойдут до его земляков, пусть они знают, каким героем был Александр Яковлевич Никитин.

* * *

Пехота противника, поддержанная авиацией, артиллерией и танками, пыталась с ходу опрокинуть оборону наших войск. Было много шума: завывали сирены, строчили автоматы и пулеметы... Пьяные гитлеровцы, крича и ругаясь, бесприцельно вели огонь. Но их атаку не назовешь теперь психической. Солдаты маскировались и, что самое существенное, прижимались к земле.

Мы встретили вражескую пехоту дружным огнем. Ее цепи одна за другой откатывались назад. На поле боя оставались трупы гитлеровцев.

Проходит час. Напор врага усиливался, но морские пехотинцы не отошли с рубежа. Против роты, в которой я находился, действуют три танка и до роты автоматчиков. Вот один из танков вырывается вперед. Вот он уже у окопа, где сидят, затаившись, истребители танков. В грохочущую машину летят связки гранат и бутылки с зажигательной жидкостью. Танк горит. Два других разворачиваются и отходят назад.

Морские пехотинцы сосредоточили огонь по атакующим автоматчикам. Те не выдержали, залегли. При повторном броске гитлеровцы меняют тактику. Теперь, прежде чем идти в атаку, они ведут тщательную разведку расположения нашей артиллерии и дорог, пытаются обезвредить мины, поставленные нами. Во время танковой атаки впереди пускают бронеавтомобили. При малейших потерях танки поворачивают и отходят.

Пожалуй, ничто так удручающе не действует на пехоту и танки противника, как огонь корабельной артиллерии. Ее 130– и 100-мм снаряды, проносясь над нашими головами, рвутся в гуще гитлеровцев. Рядом с нами в [131] боевых порядках морской пехоты находятся выносные корректировочные посты: они поддерживают с кораблями постоянную радиосвязь, сообщают им цели, корректируют стрельбу.

* * *

Обогнув оконечность Кинбурнской косы, к нам на помощь перешли из Днепровского лимана в Егорлыцкий залив мониторы «Ударный» и «Железняков». Весь день они вели огонь по танкам и мотопехоте немцев. И почти весь день, не менее восемнадцати часов, висели над ними «юнкерсы».

По рассказам очевидцев, события в заливе складывались следующим образом.

К вечеру немецко-фашистское командование бросило против кораблей одновременно 22 самолета. Они заходили на бомбометание с разных направлений. Командир монитора «Ударный» капитан-лейтенант И. А. Прохоров, меняя скорость хода, всячески уклонялся от бомб, сыпавшихся с самолетов. Артиллеристы и пулеметчики создали стену заградительного огня. Они сбили один самолет, подбили второй. Стволы орудий и пулеметов раскалились.

И все же «юнкерсы» пикировали на «Ударный». Поединок становился все более трагическим. В корму монитора попала бомба, вышла из строя первая машина. Во время взрыва в машинном отделении вахту несли мотористы Максим Судаленко, Алексей Анисимов и Андрей Гончаров. Андрей был ранен в левый бок. Судаленко помог ему подняться по трапу на палубу, перевязал рану. Но взрывной волной Гончарова сбросило в воду, и только чудом спасся моряк. (Сейчас он живет в городе Николаеве и работает механиком теплохода «Вольный».)

Монитор продолжал движение под одной машиной. Командир «БЧ-5» инженер-капитан 3 ранга Владимир Викентьевич Авласенок возглавил аварийную партию. Вода все время прибывала, заливая внутренние помещения. [132]

Грохот, пламя, осколки... Как ни старались моряки — командир отделения живучести старшина 2-й статьи Илья Горулев, машинист Дмитрий Яковлев, электрики Иван Овсянников и Алексей Спекторенко, мотористы Иван Стороженко, Николай Муштак, Никита Малокост и Семен Тарасовец, — поступление воды вовнутрь корабля приостановить не удалось. Борта его буквально были прошиты сотнями осколков, и вода фонтанами заливала машины, кубрики, коридоры.

При повторном налете бомбардировщиков монитор получил двенадцать прямых попаданий. Взорвался артпогреб с боезапасом, и корабль затонул в Егорлыцком заливе, южнее селения Покровка. Погибли 55 человек, в том числе командир корабля капитан-лейтенант Иван Александрович Прохоров, гидрограф штаба флотилии Константин Васильевич Орлянский. Из офицерского состава в живых остался только военком Иван Алексеевич Бошин. Воздушной волной его сбросило с корабля. Оказавшись в воде, Иван Алексеевич помогал раненым, поддерживал обессилевших.

Было уже совсем темно. Вдруг моряки услышали шум мотора: к ним спешил катерный тральщик, управляемый старшиной 2-й статьи Николаем Кадниковым. Он спас моряков, доставив их в Покровку. Всем им была немедленно оказана медицинская помощь. Раненых положили в госпиталь.

Спустя почти четверть века, летом 1963 года, «Рабочей газетой», Центральным Советом ДСО «Авангард» и Федерацией подводного спорта УССР была создана первая Украинская подводная экспедиция по поиску погибших кораблей. Ее возглавлял мастер спорта Игорь Заседа. Работая в Егорлыцком заливе, экспедиция обнаружила монитор «Ударный». Игорь Заседа и аквалангист Константин Левицкий проникли внутрь корабля, побывали в кают-компании и в каютах. Они нашли корабельный сейф, подняли его, извлекли книги, документы, которые еще [133] можно было читать. В одной из кают был обнаружен дневник краснофлотца Ивана Филипповича Дрожжина, который пришел на монитор в мае 1941 года из 2-й бригады подводного плавания Краснознаменного Балтийского флота.

Потом вместе с аквалангистами спускался на «Ударный» сын командира — инженер-строитель Виктор Прохоров.

После первой подводной экспедиции по инициативе газеты «Водный транспорт» начался поиск оставшихся в живых моряков с монитора «Ударный». На призыв газеты «Где вы, друзья-однополчане?» откликнулись радист Александр Березовский, моторист Николай Бабяк. (Ныне оба живут в Черкассах.)

Но вернемся к бою, который продолжался в Егорлыцком заливе. Монитор «Железняков» избежал прямых попаданий, но от бомб, упавших вблизи, получил тяжелые повреждения. Корабль подвергся нападению тринадцати пикирующих бомбардировщиков. Атаки шли одна за другой. Самолеты парами заходили с разных направлений и с ревом сбрасывали бомбы.

От взрывов корпус корабля сотрясался. Многие приборы и механизмы сорвало с креплений, подбросило вверх. Проходы загромоздило. В помещения стала поступать вода. Из строя вышли дальномер и рация, заклинило башню главного калибра. Были ранены военком Василий Корнеевич Кихно, краснофлотцы Степан Бозель и Василий Бейкун.

Несмотря на ранение, Кихно первым полез в воду осматривать бортовые пробоины. Как только была обнаружена течь, Григорий Мудряк, секретарь комсомольского бюро, и Василий Чумак, один из активных комсомольцев, сняли обшивку борта в районе 16-го шпангоута, поставили деревянные клинья, законопатили щели паклей, смазанной тавотом, и прижали их стойками. Поступление воды прекратилось. Монитору «Железняков» было приказано [134] следовать к Тендровской косе, куда он дошел с большим трудом.

* * *

После гибели «Ударного» и ухода к Тендре «Железнякова» нам стало труднее отбиваться от наступающих гитлеровцев.

Вечером во всех взводах мы создали группы истребителей танков, выделили в состав этих групп наиболее смелых и решительных моряков — коммунистов и комсомольцев. Командиры тренировали бойцов в метании гранат и бутылок с зажигательной смесью, показывали, как из ручных гранат образца 1933 года сделать противотанковую связку. Секретарь комсомольского бюро Василий Перов нарисовал на листах бумаги немецкий танк, пометил красными крестиками его уязвимые места. Сямиулла Фаттяхов делился опытом в метании связки гранат из окопа по движущемуся танку.

Вместе с политруком первой роты Георгием Дмитриевичем Большаковым ночью проверяем боевое охранение. Из окопов противника доносился шум. Справа от нас раздались выстрелы. Идем на них. Около окопов стоят бойцы Юрий Приходько и Иван Махрин, у их ног лежит труп. Бойцы доложили, что гитлеровец разъезжал перед окопами на коне, словно бахвалясь. Когда приблизился вплотную, Приходько выстрелил. Лошадь рванулась, и фашист выпал из седла...

С рассветом, после артиллерийской и минометной подготовки, вражеская пехота снова двинулась в атаку. И опять фашисты не шли в полный рост: охоту к психическим спектаклям мы отбили у них в прошлых боях.

Наши бойцы держались стойко. По наступающим открыла огонь армейская дальнобойная батарея. Батареи зенитного дивизиона стреляли бронебойными по танкам и бронемашинам, а ротные минометы били по пехоте и огневым точкам. [135]

Гитлеровцы боялись морских пехотинцев, еще в первые дни войны прозвали их «черными дьяволами». И теперь, увидев тельняшки, сразу же оробели. Морские пехотинцы встретили автоматчиков шквальным огнем и преградили им путь. Перед окопами росли кучи трупов, медленно расползались раненые. Вскоре вражеская атака заглохла.

— Пошли по окопам, — сказал политрук.

— Пошли...

Мы побывали в каждом окопе, в каждом расчете. Люди были возбуждены боем, а главное, успехом.

— Спасибо, — говорили мы, — вы дрались здорово, не зря в тельняшки одеты. Но не расслабляйтесь: противник повторит атаку. Приводите в порядок окопы, оружие, пополните боезапас...

— Посмотрите, — остановил меня командир взвода Иван Гуленков и протянул «Боевой листок», — только что получили с нарочным...

Небольшой, тетрадного формата, листок. Сверху карандашом три строчки: «Слава вам, боевые братья — морские пехотинцы! Мы гордимся, что воюем с вами рядом. Еще раз слава!»

И подпись: «Ваши соседи: зенитчики-комсомольцы».

Гуленков от неожиданности растерялся. Авансом, дескать, такая честь. Но я сказал ему:

— Вы тоже напишите им, ведь и артиллеристы дерутся выше похвал!

Враг повторил атаку. В тот день, 20 сентября, мы отбили три его сильнейших натиска, три попытки прорвать линию фронта. И только к вечеру под напором численно превосходящих сил противника морские пехотинцы по приказу отошли на новый оборонительный рубеж: хутор Бузовый, Егорлыцкий залив. Это была почти самая узкая часть Кинбурнской косы. За нами были селения Прогнои, Васильевка, Покровка, а дальше море.

Стемнело. Бой утих. Забот у командира и комиссара [136] батальона много: надо пополнить боезапас, накормить людей, отвезти раненых, перегруппировать силы... Но и с бойцами, которые утром снова примут бой, встретиться с глазу на глаз, поговорить по душам тоже надо. Договариваемся: проведем в подразделениях комсомольские собрания накоротке. Князев идет во вторую роту, Хмельницкий — в третью, а я остаюсь в первой.

Выступаю перед комсомольцами с сообщением о чрезвычайном положении, сложившемся на участке. Говорю прямо: завтрашний бой потребует подвигов. В этом же духе выступают и комсомольцы. По существу, собрание явилось коллективной клятвой бойцов и командиров Родине, Коммунистической партии до последней капли крови драться с врагом, без ожесточенного сопротивления не оставлять ни одного клочка земли!

Наступил новый день, а с ним и новые бои. Против батальона морской пехоты фашисты бросили броневики и раза в три больше автоматчиков, чем весь наш батальон.

Среди бойцов первой роты появился военком батальона Глеб Хмельницкий. Отделение, к которому он примкнул, захватило высотку, занимавшую господствующее положение над местностью. С высотки начали вести наблюдение за противником. Сюда же переместился снайпер Маленков. Впрочем, Хмельницкий и сам не расставался с винтовкой, действовал в паре со снайпером. Когда в полукилометре от высотки появился фашист, видимо связной, комиссар выстрелил в него. Тот залег в окоп.

— Наблюдайте вот за тем окопом, — сказал комиссар снайперу. — Оттуда сейчас будет вылезать гитлеровец...

И действительно, он вскоре поднялся — осторожно, озираясь. Маленков прицелился, выждал и, когда вражеский солдат потрусил вперед, нажал на спусковой крючок. [137]

Прошло несколько минут. К убитому гитлеровцу начали подбираться еще двое. Их постигла та же участь.

Враги заметили Маленкова, начали по нему стрелять из пулеметов и автоматов.

— Осторожно, товарищ комиссар, они в вас норовят попасть, — проговорил Маленков.

Тем временем Хмельницкий, прицелясь, нажал на спусковой крючок. Но фашист успел выстрелить в военкома.

— Товарищ... — обратился Маленков к Хмельницкому и вдруг закричал: — Комиссара убили!

— Комиссар убит! — пронеслось по окопам. — Отомстим за комиссара!

Мы потеряли мужественного воина, замечательного человека, боевого политработника. Я потерял хорошего друга. Пока не был назначен новый военком, мне пришлось выполнять его обязанности.

Обстановка на Кинбурнской косе сложилась безвыходной, и командование Южного фронта решило эвакуировать находившиеся здесь части на Тендровскую косу.

Егорлыцкий залив мелководный, и для перевозки войск можно использовать только мелкие суда. На побережье не было пристаней. Нам пришлось строить причал в селении Покровка из разобранных сараев. Строительство и эвакуация шли под непрерывными бомбежками.

22 сентября половину батальона мы сосредоточили на Покровской косе для переправы на Тендру. Группа вражеских автоматчиков проникла к нам в тыл, но это не вызвало растерянности. Моряки-связисты Георгий Ефимов, Василий Карпенко, Константин Швец, Василий Каравашкин, Данил Коломоец (все они комсомольцы!), оседлав лошадей, перешли вброд озеро Долгое, окружили автоматчиков м уничтожили их.

Последний день обороны на Кинбурнской косе был особенно тяжелым. 24 сентября противник всеми силами обрушился на селение Прогной. В течение дня нами было [138] отбито несколько атак. В этом бою погибли комсомольцы Николай Букреев, Михаил Цветков, Андрей Линьков, Яков Бондаренко. Многие краснофлотцы были ранены. Непосредственно на поле боя им оказывал помощь военфельдшер Владимир Смоктий, секретарь комсомольской организации госпиталя. Всех раненых он эвакуировал на Тендру.

Несмотря на адские трудности, боевой дух наших бойцов был высок. На пирсе в Покровке ко мне подошел командир отделения Дмитрий Брызгунов и горячо настаивал продолжать вести оборону.

— Давайте пойдем в штыковую атаку! — говорил он. — Ведь можно еще фашистов задержать...

— Если нас снимают с этого участка фронта, — отвечаю ему, — значит, где-то труднее. Наши войска ведут упорные бои на Перекопе. Видимо, нас пошлют на защиту Крыма.

Брызгунов поправил каску, вскинул на плечо ручной пулемет и громко скомандовал бойцам:

— Садиться на катер!

Даже в трудный час люди оставались оптимистами. Они верили в победу.

Так было не только в батальоне, о котором я рассказал. Плечом к плечу с нами мужественно сражались за каждую пядь родной земли бойцы 2-го черноморского полка морской пехоты, 1-го батальона 534-го стрелкового полка 106-й стрелковой дивизии, 8-го инженерного батальона, других частей и подразделений тендровского боевого участка.

Это их стойкостью, их беззаветной отвагой были скованы на Кинбурнской косе две дивизии противника общей численностью до 30 тысяч. Враг потерял здесь убитыми около 7 тысяч человек, танков — 7, самолетов — 11, автомашин — 60, мотоциклов — 6, орудий и минометов — 6{32}. [139]

Командир Тендровского боевого участка генерал Иван Николаевич Кузьмичев на одном из совещаний отметил подвиги комсомольцев:

— В молодости слышал я, как Сергей Миронович Киров, вспоминая далекие, огненные годы гражданской войны, заявил: «Надо, товарищи, прямо сказать, что мы, большевики, вообще говоря, народ, который умеет бороться не щадя своей жизни, и то иной раз с завистью смотрели на героев, которых давал тогда комсомол». Теперь, когда пережито-перевидано столько, люди моего поколения могли бы добавить к сказанному Сергеем Мироновичем: мы, сами не робкого десятка, горды, что такими преданными идеалам большевиков показывают себя наши сыновья — нынешние комсомольцы!

Генерал позвал меня к себе и, сердечно, по-отцовски обняв, сказал:

— Через тебя пожимаю руку всем комсомольцам, всей нашей доблестной молодежи!

Взволнованный, я думал о коммунистах, всегда заботившихся о комсомольцах, о развитии в них политической активности, гражданской ответственности.

* * *

Не успели завершить эвакуацию, как узнаем о новом приказе, вызвавшем одновременно облегчение и горечь: корабли Дунайской флотилии должны перейти с Тендры в Севастополь. Значит, жмет нас враг, значит, все еще трудно его остановить!

Командованию виднее, куда направить войска, но при слове «Севастополь» сердце наполняется тревогой.

Погода стоит ясная — ни единой тучки. Этим воспользовалась вражеская авиация, она изо дня в день налетает на корабли, бомбит. «Юнкерсы» бросают за день до ста бомб. Пикирующими бомбардировщиками потоплены морские буксиры «Тайфун», «ОП-8», «Партизан Железняк», топливная баржа, баржа с вещевым имуществом. [140]

Непрерывным атакам подвергается канонерская лодка «Красная Абхазия».

Море вокруг Тендровской косы покрылось мазутом. Борясь с волнами, плывут к берегу моряки с потопленных кораблей. Все катера флотилии принимают участие в их спасении.

Тендровская коса — это чистый морской песок. Никакой растительности. Маскироваться негде. Невозможно вырыть окопы для укрытий. Из зенитной артиллерии у нас осталась одна трехорудийная батарея; она и ведет огонь по самолетам. От беспрерывной стрельбы стволы перегреваются, и орудия выходят из строя. Фашистским летчикам это хорошо видно. Они идут на небольшой высоте, бросают бомбы, стреляют из пулеметов.

Нас спасает все тот же морской песок. Бомбы при метании с самолетов уходят в песок, взрываются в глубине и не приносят нам большого урона.

Мы внимательно следим за самолетами. Как только открываются люки — высота небольшая, все хорошо видно, — бежим навстречу самолетам. Они проносятся над нами; бомбы летят со свистом и взрываются где-то позади нас.

На Тендровской косе скопилось много раненых. Медицинский персонал флотилии в тяжелейших условиях делал все, чтобы спасать людей. Медики, как и все бойцы, проявляли подлинную самоотверженность и мужество.

Операции часто проводились при воздушных налетах, гибли врачи, медсестры. Я до войны, еще в Измаиле, познакомился с хирургом Николаем Владимировичем Загуменным. Говорили, что на Черноморском флоте это один из великолепных мастеров скальпеля. Тут, в боях, мы убедились: это и храбрейший человек. Сотни операций провел он, и ни разу воздушная тревога не оторвала его от боевого поста.

С начала войны мне не приходилось бывать в комсомольской [141] организации медиков. Но секретарь бюро Владимир Смоктий информировал, что комсомольская жизнь в госпитале не прекращается.

А вот что увидел я сам, оказавшись однажды в расположении госпиталя. Во двор въехала санитарная машина. Дежурные санитарки Анна Иванова, Паша Тернова принесли носилки с тяжело раненным бойцом. Сестра Полина Бабынина, не ожидая приказания хирурга, опытными руками быстро и аккуратно разбинтовала повязку, наспех наложенную в боевой обстановке. Пальцы Загуменного осторожно коснулись раненой конечности бойца. Этого было достаточно для хирурга, глубоко знающего свое дело, чтобы принять решение.

— На стол! — лаконично бросил он сестре Матильде Захаровне Панковой и направился в операционную.

Ранение оказалось тяжелым. Одних искусных рук хирурга недостаточно — потребовалось переливание крови.

Еще четверть часа — и кровь перелита. Ее дала санитарка Федора Ромашова — великая труженица. Она вышла из операционной и торопливо, как всегда, направилась на свой пост.

К 1 октября корабли и части флотилии сосредоточились в Севастополе. На Тендре остались 463-я зенитная батарея, два бронекатера и шесть истребителей 96 и отдельной авиационной эскадрильи.

По приказанию начальника политотдела я находился с зенитной батареей. Она продолжала отбивать налеты фашистских самолетов. Вместе с нами действовали и истребители, которые пользовались наскоро оборудованной взлетно-посадочной полосой. Летчики Михаил Сергеевич Максимов и Николай Алексеевич Спиров в первый же вылет сбили по «юнкерсу». Часа через два три, находясь в воздухе, Спиров обнаружил девять тяжеловозов и, не раздумывая, вступил с ними в схватку: одну машину сбил, остальных разогнал. Подобранный на воде немецкий летчик показал, что самолеты принадлежат второму [142] транспортному отряду, базирующемуся на Тираспольском аэродроме. Все девять самолетов перевозили бензин, по тонне каждый, и летели на Ишунь.

Через неделю летчикам и зенитчикам разрешили покинуть Тендру. Два же бронекатера, которыми командовали лейтенанты Петр Григорьевич Железняк к Василий Александрович Маматченко, продолжали отбивать попытки гитлеровцев высадиться на остров.

Погрузив пушки, снаряды и раненых не баржу с буксиром, мы в штормовых условиях вышли в открытое море. Я буквально валился с ног. Прилег на палубе около рубки и тут же заснул.

Сколько спал, не знаю — часы остановились. Проснулся от волны, обдавшей меня с ног до головы.

— Лейтенант Яковлев, где мы находимся? — спросил я у командира батареи. — Прошли Тарханкут?

— Не разберусь, — ответил он, — вахтенный толком доложить не может.

Всматриваюсь в ночную темень и вижу мыс Лукулл.

— Товарищ лейтенант, — тревожно доложил вахтенный, — буксирный трос оборвало, буксир уходит от нас!

— Дать красную ракету! — командует Яковлев.

Ракеты взлетели в небо, но на буксире их не заметили. Баржа, свободная от троса, легко поддавалась волне и ветру, ее сносило к обрывистому берегу.

Было решено выкатить пушку и открыть из нее огонь трассирующими снарядами. После двух снарядов, которые прошли перед носом буксира, тот повернул в нашу сторону. С трудом закрепили буксирный трос и двинулись дальше.

С рассветом ветер утих, но море все гнало и гнало волны, которые с шумом бились о правый борт, захлестывая палубу. Шинели, вся наша одежда были мокрые. Мы дрожали от холода, хотя и старались двигаться по палубе.

К вечеру вошли в Стрелецкую бухту. Сойдя на берег, [143] мы попали в объятия боевых друзей. На пирсе собрались командиры и краснофлотцы, пришедшие ранее нас с Тендровской косы, а также те из дунайцев, кто сражался в осажденной Одессе. Собрались люди, с которыми столько пройдено и пережито.

В Стрелецкой бухте

Я рассказывал о том, что видел своими глазами, что пережил вместе с боевыми товарищами сам. Эту же главу мне хочется начать свидетельством, если можно так сказать, со стороны, ибо принадлежит оно человеку, не состоявшему в списках Дунайской флотилии, но посвятившему ей строки, полные теплоты и уважения.

Я имею в виду писателя Петра Сажина.

«Дунайцы, — пишет Петр Сажин, — с первого же часа своего появления привлекли внимание севастопольцев: они были черные от загара и оборваны, как цыгане из беднейшего табора, все их обмундирование было замызгано и выжарено на солнце почти до полной потери своего собственного цвета. На ногах у многих были сапоги с короткими голенищами, в которые заправлены брюки.

Впервые речные суда прошли морским путем довольно большое расстояние, и причем не просто прошли, а всюду дрались с противником.

Они остались без интендантских складов, не было у них ни обмундирования, ни продовольствия. Стремясь к Севастополю, они питались чем бог подаст. А бог, как известно, на войне скуп.

«Живописный вид» дунайцев привлекал внимание «архангелов» комендатуры: война войной, но в главной базе ходили как положено»{33}.

Таков наш коллективный портрет, датированный осенью 1941 года.

В Севастополе части флотилии разместились в помещениях [144] Черноморского военно-морского училища. Тут же, в Стрелецкой бухте, стояли монитор «Железняков», бронекатера, катерные тральщики, буксирные пароходы «ИП-22» и «ИП-23», госпитальное судно «Советская Буковина», плавмастерская.

В бухте становилось все теснее. В состав флотилии были переданы пять сейнеров, плавучая батарея № 4 с буксиром, вооруженная тремя 100-мм и тремя 45-мм орудиями, дивизион канонерских лодок, который впоследствии чаще всего действовал самостоятельно по заданию командования флота.

В казармах и на причале появились лозунги: «Вчера ты ходил а атаку, сегодня твоя атака — ремонт кораблей!», «Отличный ремонт боевых кораблей — твой удар по врагу!».

Ремонт.. Он был в наших планах, в наших мыслях, в наших сердцах. Но не меньше, а, пожалуй, больше заботы вызывали у командиров и политработников люди — те, что вновь пришли на корабли.

Правда, нам повезло: процентов 35–40 пополнения составляли моряки запаса и юноши, занимавшиеся в морских школах Осоавиахима. Остальные — тоже сильные и смелые ребята, в груди огонь, но на палубу не ступали никогда. А палуба приятна лишь прогулочная, та же, что в бою, ходит ходуном, горит и плавится под снарядами и бомбами врага, требует не только силы, не только смелости. Корабельной стойкости она требует, искусства корабельного, потому что под прицелом каждый уголок, каждая пядь малюсенького стального островка. Если ты кроме патриотизма имеешь всестороннюю обученность, этот островок станет бастионом.

Вот почему наряду с ремонтом кораблей развернулась активнейшая работа по обучению флотского пополнения. Все коммунисты и комсомольцы были поставлены на партийный и комсомольский учет. На кораблях и в подразделениях прошли собрания по итогам боев на Южной [145] Украине. Новички как бы нашими глазами увидели испытания, перенесенные личным составом флотилии, узнали, как мы, не имея подчас в достатке оружия, техники, отстаивали каждый рубеж, каждую пядь родной земли, как из таких же обыкновенных ребят, как и они сами, вырастали мастера боя.

Через несколько дней после прибытия в Севастополь удалось провести сборы секретарей комсомольских организаций. На них мы детально обсудили опыт, накопленный в минувших боях. Особый упор был сделан на воспитание у молодых воинов беспрекословного подчинения приказу командира. Надо было убедительно рассказать бойцам, что неточность и промедление в выполнении приказа ведут к тяжелым последствиям, к излишним жертвам в бою. Вместе с комсомольскими секретарями, выступившими на семинаре, мы подготовили материал, в котором содержались яркие примеры, когда верность приказу приводила к победе, когда инициативность бойца на поле боя помогла как можно успешнее претворить замысел командира. По материалам семинара была выпущена тематическая листовка: «Приказ командира — приказ Родины». Ее прочитали и обсудили во всех взводах, экипажах и расчетах.

Комсомол, как известно, всегда выступал организатором здорового досуга. По нашей инициативе специально для воинов-дуиайцев был организован в те дни концерт ансамбля песни и пляски Черноморского флота. На открытой сцене военно-морского училища впервые после начала войны собрался вместе почти весь личный состав. Выступил контр-адмирал А. С. Фролов. Он поблагодарил краснофлотцев и старшин, командиров и политработников за стойкость и мужество в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Минутой молчания мы почтили память дунайцев, отдавших жизнь за Родину.

В один из дней — это было, если не изменяет память, сразу же после сборов секретарей — поступило сообщение: [146] меня вызывали в политуправление флота с докладом об опыте работы в боевых условиях. С докладом? Я, наверное, не сумел скрыть растерянности, но меня успокоили: «Нам не бумага нужна, а живой рассказ!»

Собрался с мыслями, определил круг основных вопросов. Выступать же пришлось без заранее подготовленного текста. Но политуправленцы расположили меня к себе, создали атмосферу непринужденности. Сначала спросили, все ли комсомольцы настроены по-боевому, уточнили то, что было им известно и без меня, а потом, смотрю, нервное напряжение спало, разговорился я, словно рядом со мной сидели люди, с которыми вместе довелось ходить в атаку. Как воевали комсомольцы? Имена героев? Как комсомольские организации пропагандировали их опыт? Какие начинания привились, живут надежно?

Работники политуправления слушали меня с какой-то особой заинтересованностью: что-то одобряли, за что-то критиковали, в чем-то предлагали свою помощь. Снайперское движение? Очень хорошо! А сейчас, готовясь к новым боям, не забыли о нем? Не успели провести ни одной встречи молодых бойцов с отличными стрелками? Это плохо, очень плохо. Снайперскому движению придается всефронтовое значение. Давайте вместе подумаем, что и как сделать...

Под конец моего выступления в комнату вошел член Военного совета флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков. Вгляделся в меня, вспомнил, как я с разведчиками докладывал ему и вице-адмиралу Г. И. Левченко в Покровке. Николай Михайлович заметил, что он наслышан о комсомольцах флотилии, их подвигах.

Член Военного совета сообщил о новых рекомендациях в работе с фронтовой молодежью, полученных из ЦК ВЛКСМ, затем он, прохаживаясь по комнате, тепло говорил о боевом активе, о том, как важен личный пример секретарей, членов бюро, комсомольских работников политорганов. «Только при этом условии, — подчеркнул [147] член Военного совета, — вас будут уважать, комсомольцы и молодежь пойдет за вами в пекло боя, на новые испытания..»

Вышел я из политуправления окрыленным. Шагал в Стрелецкую бухту — ног под собой не чуял. По дорога застал воздушный налет — ожесточенный, длительный. Вражеские самолеты шли со стороны моря на большой высоте.

Зенитчики открыли по ним ураганный огонь. Казалось, вечернее небо сплошь покрыто разрывами снарядов. Осколки, противно визжа, падали где-то рядом. Вблизи от меня оказалась трансформаторная будка; прижимаюсь к ней, пытаясь мысленно угадать, где падают бомбы. Сильные разрывы в районе Артиллерийской бухты, глухие — на Корабельной стороне, еще тише — на Северной.

Досадно и горько смотреть на то, как враг уничтожает Севастополь — город, в котором началась моя военная служба.

В Севастополе, при училище береговой обороны имени ЛКСМУ, я прошел курсы политруков{34}, после чего на учебном корабле «Днепр» совершил свой первый учебно-боевой поход и сдал экзамены на вахтенного командира.

Я был направлен на крейсер «Красный Кавказ». Попутный баркас сократил мой путь. Первый, с кем повстречался, был вахтенный командир — старший лейтенант Гавриил Алексеевич Громов (ныне контр-адмирал). Он проводил меня в каюту военкома.

Батальонный комиссар Федор Дмитриевич Шаройко встретил радушно. Я энергично взялся за исполнение обязанностей редактора многотиражной газеты. Ф. Д. Шаройко [148] старался подметить каждый мой успех, ценил добросовестное отношение к службе. Мне была очень дорога эта поддержка военкома, и я с благодарностью вспоминаю его. (Федор Дмитриевич Шаройко с боями прошел от Волги до Шпрее, участвовал в штурме Берлина. Во время Парада Победы на Красной площади в Москве был заместителем командира по политической части сводного полка моряков.)

Одновременно со мной на крейсер пришли служить выпускники военно-морских училищ лейтенанты И. Ф. Козлов и В. К. Бабак. Вместе мы изучали устройство корабля, вникали в тонкости службы. Наконец экзамены на допуск к несению вахты! Волнуемся, как никогда: экзамены, сообщили нам, будет принимать командир бригады крейсеров капитан 2 ранга Сергей Георгиевич Горшков (ныне Адмирал Флота Советского Союза, Главнокомандующий Военно-Морским Флотом). Строго спрашивал командир бригады, но — где шуткой, где воспоминанием о своей флотской молодости — рассеял скованность, вызвал у нас уверенность в своих силах, в свое будущее.

Год службы на крейсере пролетел быстро. В декабре 1940 года пришел приказ о моем назначении на Дунайскую флотилию. В кают-компании — по давней и доброй традиции — собрались командиры и политработники крейсера. Старпом А. М. Гущин заговорил первым — тепло, с маленькой печалинкой. Напутствуемый дружескими пожеланиями, я убыл к новому месту службы.

Все это я вспомнил, прижимаясь к трансформаторной будке, когда над Севастополем гремела одна из тяжких бомбовых гроз...

С самого начала войны я не имел писем от родных и был несказанно рад, получив весточку от сестры. Она сообщила, что отца мобилизовали на оборонные работы и он находится западнее города Бологое, старший брат [149] Анатолий призван в армию и направлен на Западный фронт. Позднее мы узнаем, что он погиб под Смоленском...

* * *

25 октября 1941 года противник прорвал оборону на Крымском перешейке и вынудил Отдельную Приморскую армию отступить к Севастополю, а 51-ю — к Керчи. Командование посчитало, что морякам-дунайцам важнее теперь быть в Керчи, чтобы свои силы, свой опыт влить в ряды обороняющихся.

Мы уходили из Севастополя на мониторе «Железняков». Уже давно опустилась на город ночь. С болью в сердце вглядывался я в дома, выхватываемые из тьмы орудийными сполохами, в контуры едва угадываемого отсюда Малахова кургана.

Новые бои — новые испытания

Листаю записную книжку фронтовых лет и нахожу в ней строчки, заимствованные из доклада секретаря парткомиссии флотилии Т. К. Камышникова: «За месяц подано заявлений в партию 206, в комсомол за тот же период принято 493 человека».

Эти сведения, будучи еще в Покровке, попросил у нас член Военного совета флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков. Долго, помню, читал он их; лицо, хоть и усталое, постепенно становилось каким-то радостным, просветленным. Он встал, прошелся по скрипучим половицам деревенской избы и сказал:

— Вот в чем наша сила... Такой слитности с народом не знала и не знает ни одна партия, кроме нашей. Старайтесь, товарищи, не задерживать оформление документов: бойцы хотят идти в сражение коммунистами, комсомольцами...

И вот мы в Камыш-Буруне{35}, под Керчью. В оперативном отношении Дунайскую флотилию подчинили 51-й [150] армии. Командующий армией генерал-лейтенант П. И. Батов поставил перед флотилией задачу оборонять Геническ, Арабатскую стрелку, Ак-Монай, северное побережье Керченского полуострова.

К 25 октября Дунайской флотилией были развернуты посты службы наблюдения и связи в северной части полуострова — в Казантипе, на мысах Зюк, Хрони и Пакли. От Ак-Моная до северного входа в Керченский пролив была организована дозорная служба, которую несли сейнеры и катерные тральщики.

Начались активные боевые действия. Три дня, с 20 по 22 октября, плавбатарея № 4, передвигавшаяся с помощью буксира, вела огонь по противнику, засевшему в Геническе, и по огневым точкам немцев на острове Бирючий. При отходе от острова плавбатарея подверглась авиационному налету. Одна бомба попала в корму. Моряки не растерялись. Они сумели отбуксировать плавбатарею в Камыш-Бурун, где и отремонтировали ее.

7 ноября 1941 года противник подошел к Ак-Монайским позициям, с ходу захватил их и двинулся на Керчь. Он превосходил части 51-й армии по численности личного состава в несколько раз, по танкам и артиллерии — в десятки раз.

И все-таки каждый шаг обходился врагу дорого, очень дорого! Самоотверженно дрались воины 106-й стрелковой дивизии генерал-майора А. Н. Первушина и береговой батареи № 29 капитана Б. В. Бекетова. Когда вражеская пехота вплотную подошла к огневой позиции батареи, оставшиеся в живых артиллеристы взорвали орудия и схватились с врагом врукопашную.

6 ноября 1941 года нам удалось, хотя и не полностью, записать по радио доклад И. В. Сталина на заседании Московского городского Совета депутатов трудящихся. Он сказал: «Разгром немецких фашистов и их армий неминуем!» Мы. политотдельцы, тут же составили листовку, в которой рассказали о торжественном заседании в Москве, [151] и разослали ее во все подразделения. Сами же разошлись по боевым участкам. Я пошел в пулеметную роту. Вскоре туда позвонили из политотдела. Несмотря на обстрел и бомбежку, слышно было неплохо. «У вас есть радиоприемник? — спрашивает меня дежурный, — Настройтесь на Москву, будет передано важное сообщение!»

Прильнули к радиоприемнику. Диктор вел передачу с Красной площади. Мы закричали «ура!», принялись обнимать друг друга...

Утром 9 ноября немцам все-таки удалось выйти на подступы к городу. Они заняли мыс Ак-Бурун на берегу пролива. Камыш-Бурун оказался таким образом отрезан от города.

По приказанию командующего флотилией на оборону Керчи были брошены отдельная стрелковая и 17-я пулеметная роты под общим командованием старшего лейтенанта Михаила Петровича Князева. Обязанности военкома было приказано выполнять мне.

Ночью на судне «Чкалов» переходим из Камыш-Буруна в Керчь. На пирсе нас встречал генерал-лейтенант Павел Иванович Батов. Выступив перед моряками, он рассказал о сложившейся обстановке в Керчи, о том, как воюют наши войска, назвал имена воинов, отличившихся в первые ноябрьские дни. Перед нами командарм поставил такую задачу: перекрыть камышбурунскую дорогу и в течение двух суток удерживать ее.

Прежде чем отправиться на передовую, вместе с Князевым заходим на командный пункт армии. Он размещался в огромном туннеле под горой Митридат, чуть выше находился узел связи. Гитлеровцы прорвались уже не только к крепости, но и к горе Митридат. Оттуда они вели огонь по улицам города, бросали гранаты прямо во входную дверь КП армии. Получив соответствующие указания генерал-лейтенанта П. И. Батова, мы отправились с ротами по дороге, ведущей к Камыш-Буруну. За городом даем команду: «Привал!» Пока бойцы отдыхают, [152] я решил разведать окружающую местность. Вместе с комсомольцами Филиппом Шестаком, Михаилом Повелко, Левоном Говоргяном вышел на асфальт. Пройдя километра три, мы не встретили ни одного гитлеровца, только впереди на высотах взлетали ракеты, слабо освещая горный хребет Юз-Оба (сто холмов). Сворачиваем с шоссе и идем по обочине. Вот и железнодорожная ветка, идущая к старой крепости. И здесь ни души! Втягиваемся в межгорье. Темнота страшная. Только чуть правее взлетают немецкие ракеты. Их бледный свет к нам еле-еле доходит. Но когда они гаснут, становится еще темнее.

Движемся цепочкой. Вдруг я обо что-то запнулся. Нагнувшись, поднял два провода.

Очевидно, гитлеровцы установили на высотах минометные батареи и провели к ним телефонную связь. Я перерезал провод. Дальше идти уже не было смысла, и мы возвратились к своим.

Исходя из обстановки, старший лейтенант Князев принял решение двигаться по склонам высот, занять плато хребта, чтобы там укрепиться и перекрыть путь противнику, двигавшемуся со стороны Старого Карантина.

— Без приказа огня не открывать! — передал по цепи Князев. — Соблюдать строжайшую тишину...

Взвод под командованием младшего лейтенанта Константина Дмитриевича Генералова добрался до высоты первым. Бойцы обнаружили там пулеметное гнездо. Расчет спал. К сожалению, без шума ликвидировать его не удалось. Фашисты проснулись, и один из них громко закричал.

Со всех высот гитлеровцы открыли пальбу из минометов, пулеметов и автоматов, стали пускать осветительные ракеты. Так произошла наша первая встреча с врагом на подступах к городу Керчь.

Несмотря на прицельный огонь противника, мы упорно обороняли высоты. Нам помогали корабли. Неподалеку от нас находился корректировочный пост во главе [153] с флагманским артиллеристом старшим лейтенантом М. Е. Подколзиным. Он передавал на корабли данные, пользуясь которыми монитор «Железняков», плавбатарея № 4 и два бронекатера безошибочно накрывали цели.

10 ноября противник подтянул войска и начал новые атаки на занимаемые нами высоты. На высотах окопов не было, и вырыть их быстро в каменистом грунте мы не могли. А мины и снаряды рвались непрестанно. Роты несли потери. Военфельдшер Мария Павловна Бондарь под огнем перевязывала раненых и выносила их в безопасное место. Всего в том бою героическая женщина спасла не менее тридцати человек.

Смертельно ранило осколком мины старшего лейтенанта Князева. Военфельдшер Мария Бондарь даже не успела перевязать его, как он скончался.

Сводные силы двух рот теперь возглавил командир стрелковой роты капитан Филипп Иванович Шитов.

Противник повел наступление на высоту, где я находился с группой стрелков. Впереди меня лежал пулеметчик Борис Курбатов. По моей команде он открывает огонь по наступающим. Но гитлеровцы уже карабкаются по склонам. К Борису подбирается немецкий автоматчик. Я тщательно целюсь из снайперской винтовки и бью. Фашист падает. Курбатов продолжает стрелять из пулемета, однако гитлеровцы все ближе и ближе. Вокруг рвутся мины. Осколок ударяется о мою винтовку — оптического прицела как не бывало. Проверяю, цел ли автомат. Он в порядке. Открываю из него огонь.

Вдруг пулемет Курбатова замолчал. Борис смотрит в мою сторону, что-то объясняет, но я ничего не слышу. Наконец понял — кончились патроны. Сзади раздается автоматная очередь, пуля сбивает с моей головы фуражку. Моментально оборачиваюсь и бью из автомата. Стрелявший в меня гитлеровец падает. Приходится экономить патроны: их осталось мало. Вставляю взрыватели в гранаты. [154] Одну даю Курбатову, две оставляй себе. Судя по всему, на высотке, кроме нас, никого не осталось.

Как только фашисты поднялись в полный рост и, открыв автоматный огонь, двинулись вверх по высоте, мы бросили в них оставшиеся у нас три гранаты и стали отползать к восточному склону. Тут нас прикрыли пулеметным огнем бойцы с соседней высоты.

— Мы еще вернемся! Вы заплатите за все, гады! — грозит Курбатов в сторону гитлеровцев.

Внизу, там, где размещался перевязочный пункт, было потише. Вместе с Курбатовым помогли Марии Бондарь перетащить раненых за каменный выступ.

Немного отдышавшись, я направился в пулеметную роту старшего лейтенанта Алексея Николаевича Матвейчука. Политрук роты Макар Филиппович Левченко был ранен, но не покинул поля боя. Мы с Левченко давно знали друг друга. Он был прекрасным политработником, душевным, отзывчивым человеком. Левченко любил шутку, слыл большим оптимистом. В бою он всегда показывал пример мужества и отваги. Забегая вперед, скажу: после войны Левченко окончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, служил на кораблях и в частях Военно-Морского Флота, сейчас находится в запасе.

Макар Филиппович рассказал мне, как умело руководил взводом лейтенант Евгений Борисович Журавлев, недавно прибывший к нам из училища. Когда взвод попал в окружение, лейтенант не растерялся. Из ручного пулемета он расстрелял группу вражеских автоматчиков и вместе со взводом пробился к роте. Помощник командира взвода сержант Николай Литвин, комсомолец, активист, в бою был трижды ранен, но не ушел с позиции.

Ночью мы попытались сбить фашистов с занимаемых высот, но это нам не удалось. Сосредоточились около железнодорожной ветки.

Гитлеровцы продолжали напирать. Свои позиции мы удерживали уже пять суток, а не двое, как потребовал [155] от нас командарм. Но силы были слишком неравные, и на шестые сутки нам пришлось отойти к окраине города. Теперь перед нами была поставлена задача сдерживать натиск врага на подступах к морскому порту, прикрывать переправу частей 51-й армии на Таманский полуостров. Вместе с нами стойко сражались подразделения 106-й стрелковой дивизии.

Ночью активно действовали наши разведчики. Они сумели уточнить местоположение неприятельских огневых точек. Это позволило нам обойти их, зацепиться на дома на окраине города и перекрыть фашистам путь к морскому порту. Ночью мы выкопали на окрестных улицах рвы, возвели баррикады, через стены домов пробили проходы, по которым скрытно подносили боеприпасы и выносили раненых.

Утром меня вызвал контр-адмирал А. С. Фролов. Он выслушал мой доклад об обстановке и попросил немного задержаться:

— Вот-вот закончится опрос пленного. Быть может, и для вас что-то сообщит интересное.

В кабинете командующего были начальник оперативного отдела штаба капитан-лейтенант Ф. В. Тетюркин и начальник разведки. Они-то и вели допрос немецкого ефрейтора. Как я узнал позже, его взяли в плен моряки-комсомольцы Петр Зинченко, Иван Болтин, Григорий Третьяк, Дмитрий Фролов и Иван Квасельчук. Будучи в разведке, эти ребята уничтожили более двух десятков фашистских солдат, а ефрейтора притащили с собой. Он оказался из 22-й пехотной дивизии, хорошо нам известной еще по Кинбурнской косе.

Я слабо знал немецкий, и уловить что-либо из показаний немца мне не удалось. Когда опрос закончился, начальник разведки объяснил мне, что, по словам пленного, гитлеровцы получили приказ во что бы то ни стало прорваться к морскому порту. «Вот почему они так жмут на нас!» — подумал я. [156]

В расположение своих рот я вернулся часа через два. За это время роты отбили пять атак. Особенно отличился помощник командира стрелковой роты младший лейтенант Григорий Артемович Коржов. Недавно комсомольская организация рекомендовала его в партию, и он ответил на доверие товарищей всем, чем мог: беззаветно сражался с врагом.

Комсомольцы старались брать пример со старших товарищей — коммунистов. «Мы счастливы, что в бою у нас, у комсомольцев, есть замечательные учителя — коммунисты!» — говорили они.

Наши войска в боях за Керчь понесли немалые потери, но и противник за взятие города заплатил огромную цену: сотни и тысячи его солдат остались лежать на подступах к Керчи.

Прибывший в Керчь заместитель наркома Военно-Морского Флота вице-адмирал Г. И. Левченко возложил на Дунайскую флотилию боевую задачу: переправить части 51-й армии через Керченский пролив на Кавказ. Командующим эвакуацией был назначен контр-адмирал А. С. Фролов, его заместителем по политической части — начальник политотдела флотилии батальонный комиссар К. В. Лесников.

Была создана оперативная группа по обеспечению эвакуации. Ее возглавил начальник оперативного отдела штаба капитан-лейтенант Ф. В. Тетюркин. Начальник штаба флотилии капитан 2 ранга В. В. Григорьев (ныне вице-адмирал в отставке) возглавил переправу в Еникале.

За короткий срок на Таманский полуостров были перевезены все соединения и части армии. Личный состав переправлялся в основном сейнерами Дунайской и Азовской флотилий, а артиллерия — кабельным судном «Чкалов» и пароходами «Ейск», «Пенай», «Красный моряк».

Корабли Дунайской флотилии — монитор «Железняков», бронекатера и плавучая батарея № 4, а также канонерские [157] лодки Азовской флотилии прикрывали эвакуацию артогнем. Смело действовали бронекатера под командованием старшего лейтенанта С. П. Шулика. Они вплотную подходили к берегу и били из пушек и пулеметов по вражеским огневым точкам на склонах горы Митридат, где теперь засели гитлеровцы. Эта огневая поддержка здорово нам помогала, мы продолжали сдерживать противника на подступах к морскому порту. Сергей Павлович Шулик не один раз высаживался с корабля на берег и сам корректировал огонь бронекатеров.

Вечером 16 ноября мы удерживали только улицы, примыкающие к морскому порту.

Утром 17 ноября к пирсу подошли последние остававшиеся в городе бойцы. Наши роты до полного рассвета прикрывали пирс, только после восьми часов мы быстро направились к катерам. Сердце щемила боль. Глаза туманились от еле сдерживаемых слез.

Я уходил из Керчи в Тамань вместе с бойцами пулеметной роты на последнем катере. Утро было холодным. Над проливом стоял легкий туман. Только мы отошли от причала, как батарея врага открыла по катеру огонь. К счастью, стреляли гитлеровцы плохо, с перелетом...

Наши корабли ответили артогнем и полностью израсходовали свой боезапас по батареям противника. Доблестно дрался «Железняков». Прикрыв нас надежно огнем, он ушел затем в Новороссийск. Там монитор был отремонтирован и впоследствии участвовал во многих боях. Всего, как об этом записано в журнале боевых действий, легендарный корабль прошел за войну 40 тысяч километров. На него было совершено более 200 авиационных атак, сброшено 800 бомб. Сам же монитор уничтожил 7 батарей, 5 складов боеприпасов, десятки танков и автомашин, несколько батальонов гитлеровской пехоты.

Недавно в городе-герое Киеве, где «Железняков» был построен, ему установлен памятник. Рабочие завода «Ленинская [158] кузница» восстановили корабль и поставили его на постамент.

В Тамани я с трудом отыскал политотдел, разместившийся в маленькой хате. Меня не ждали, считали погибшим.

Доложив о боевых действиях наших рот при обороне Керчи, о том, как показали себя комсомольцы, я хотел было прилечь где-нибудь, но начальник протянул мне «Правду», чудом доставленную в тот же день.

В газете были напечатаны знаменитые «Письма товарищу» Бориса Горбатова. Сон как рукой сняло. Так подействовали на меня пламенные строки этой статьи.

Дочитав статью до конца, я вышел на улицу. Вот и мои дорогие дунайцы. «Читали?» — спрашиваю. Отвечают: «Читали!» И голоса бодрые, взволнованные, словно зарядились бойцы великой энергией.

В Тамани корабли и части Дунайской флотилии, войдя в состав Закавказского фронта, сразу же начали подготовку к Керченско-Феодосийской десантной операции. Я был включен в состав первого броска десанта, которому предстояло высаживаться в Камыш-Буруне. Но обстоятельства сложились иначе. 25 ноября 1941 года флотилия была расформирована. Ее корабли были переданы в соединения Черноморского флота. Меня назначили в 63-ю авиабригаду флота помощником начальника политотдела по работе среди комсомольцев. Попрощавшись с товарищами, я вылетел на самолете в Севастополь.

Позади пять тяжелых и тревожных месяцев войны. Флотилия вела напряженные бои — на границе, на Южном Буге, в Херсоне, на Кинбурнской косе и в Крыму. Но ее боевые маршруты, вычерченные огнем и кровью, на этом не заканчиваются. Пройдет более двух лет, и в апреле 1944 года Дунайская военная флотилия будет создана вновь.

Корабли и части флотилии, взаимодействуя с войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов, участвовали во многих [159] наступательных операциях, в освобождении Украины и Молдавии, шести придунайских государств — Румынии, Болгарии, Чехословакии, Венгрии, Югославии и Австрии. На знамени флотилии появились три боевых ордена — Красного Знамени, Нахимова I степени, Кутузова II степени и три медали — «За освобождение Белграда», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены».

Мне не пришлось в то время сражаться в рядах флотилии. Но кто из нас, фронтовиков, не восхищался ее боевыми делами! Приятно сознавать, что моряки-дунайцы — участники освободительного похода Советской Армии продолжали героические традиции своих предшественников, отстаивавших на Дунае и юге Украины каждую пядь родной земли.

В музее боевой славы, созданном в Измаиле, показаны два боевых пути флотилии: и тот, что мы прошли в сорок первом, и тот, что освещен заревом победных салютов. Оба они сливаются в один путь — путь беззаветного служения Родине.

Примечания

{1} Безыменский Л. Особая папка «Барбаросса». М., 1972, с. 276.

{2} Центральный архив Пограничных войск (далее — ЦАПВ), ф. 173, од. 1, ед. хр. 12, л. 25.

{3} Локтионов И. И. Дунайская флотилия в Великой Отечественной войне. М., 1962, с. 11.

{4} Центральный военно-морской архив (далее — ЦВМА), инв. № 7715, с. 9.

{5} А. В. Геловани в послевоенный период возглавлял военных строителей Севастополя, активно участвовал в восстановлении города-героя. Был помощником командующего Черноморским флотом по строительству, начальником различных военно-строительных управлений Министерства обороны СССР. Последняя должность — заместитель Министра обороны по строительству и расквартированию войск (1974–1978). Маршал инженерных войск. Лауреат Ленинской премии. — Прим. авт.

{6} «Красный черноморец», 20 августа 1941 г.

{7} Собирая материалы для этой книги, я с радостью узнал, что Овчаров достойно проявил себя и в последующих боях и был удостоен звания Героя Советского Союза. В послевоенное время генерал-майор А. П. Овчаров возглавлял Волгоградский облвоенкомат и лишь недавно уволился в запас. — Прим. авт.

{8} Крылов Н. И. Не померкнет никогда. М., 1969, с. 18.

{9} «Правда», 28 июня 1941 г.

{10} ЦВМА, ф. 19, д. 735, л. 98.

{11} Сообщения Советского информбюро, т. 1. М., 1944, с. 173–174.

{12} ЦВМА, ф. 2092, оп. 1, ед. хр. 34, л. 8.

{13} ЦВМА, ф. 2092, оп. 1, ед. хр. 34, л. 19.

{14} После войны М. В. Спиридонов вернулся на свой родной завод в Харькове и как новатор производства был удостоен звания Героя Социалистического Труда. — Прим. авт.

{15} ЦАПВ, ф. 173, оп. 1, ед. хр. 4, л. 130.

{16} ЦВМА, ф. 2092, оп. 1, ед. хр. 34, л. 18.

{17} ЦВМА, ф. 2092, оп. 1, ед. хр. 34, л. 6.

{18} ЦВМА, ф. 3, оп. 1, ед. хр. 446, л. 182.

{19} ЦАПВ, ф. 173, оп. 1, ед. хр. 4, л. 130.

{20} ЦВМА. Хроника боевых действий Дунайской военной флотилии в Великой Отечественной войне. Инв. № 7715, с. 9.

{21} «Красная звезда», 10 ноября 1964 г. и 1 сентября 1965 г.; «Советская Россия», 30 апреля 1966 г.

{22} Упомянутые подразделения, как и стрелковые части и артиллерийские батареи, входившие в группу капитана 2 ранга Фроликова, без потерь отошли к Одессе. — Прим. авт.

{23} ЦВМА, инв. № 7715, с. 26.

{24} ЦВМА, ф, 2092, оп. 1, ед. хр. 34, л. 66.

{25} После войны жители Килии присвоили имена И. К. Кубышкина и К. Т. Семенова улицам своего города. — Прим. авт.

{26} ЦВМА, ф. 2, он. 1, ед. хр. 669, л. 26, 28.

{27} ЦВМА, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 669, л. 29.

{28} ЦВМА, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 669, л. 29–30.

{29} Батов П. И. В походах и боях. М., 1974, с. 60.

{30} ЦВМА, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 669, л. 35, 51.

{31} Кузнецов Н. Г. На флотах боевая тревога. М., 1971, с. 130.

{32} ЦВМА, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 669, л. 51.

{33} Сажин П. Севастопольская хроника. М., 1975, с. 301–302.

{34} Автор был призван на флот по партийной мобилизации в июне 1939 года, после окончания Ленинградской высшей школы профдвижения. — Прим. ред.

{35} Ныне поселок Аршинцево.

Список иллюстраций

Яков Карпович ЖУКОВ