Поросшая кустарником и ягодником зеленая долина, простираясь от Мотовского залива, уходила далеко на юго-запад. Справа и слева темнели в сумерках невысокие каменистые высотки. По этой долине идет наше отделение. Впереди шагает высокий, могучий Иван Зинченко. Винтовка в его руках кажется игрушкой. Следом за Зинченко — Вася Кухарев, деревенский паренек из Поволжья. По росту он под стать Ивану, но совсем другой комплекции — сухощавый. Оба внимательно поглядывают [17] по сторонам. Я в середине отделения. Условных сигналов пока не вижу — значит, гитлеровцев поблизости еще нет. У Кухарева и Зинченко зрение и слух очень хорошие. Мы это проверили во время тренировочных походов.

Слева зачернело озеро, поросшее густым камышом. Там с шумом устраиваются на ночлег гуси и утки. Когда мы резко повернули на восток, над землей задымился туман, да такой густой, что в трех шагах уже ничего не было видно. Вся надежда оставалась на слух.

Высота, на которую мы нацелились, была занята противником. Туман давал нам возможность подойти к ней незамеченными и внезапно ударить по егерям. Но в такую погоду мы и сами могли неожиданно нарваться на немецкую оборону.

— Смотреть и слушать! Идти вперед еще осторожнее! — передали по цепи распоряжение взводного.

Идем почти неслышно. Нервы напряжены до предела. Кругом тишина. Лишь изредка зашуршит камень под ногами. Замечаю, что идти приходится заметно в гору. «Уж не склон ли это нужной высоты?» — подумалось мне. Однако, судя по карте, до нее оставалось еще порядочно. И тут я увидел поднятую руку Зинченко. Подхожу к нему.

— Немцы впереди, — шепчет Иван. — Их голоса слышал.

Кухарев тоже кивает головой: точно так, мол, старший сержант.

Внимательно смотрю вперед, но туман, словно вата, окутал все кругом. Тихо, только где-то поблизости журчит ручей. «Уж не почудились ли матросам голоса от перенапряжения?» — мелькнула мысль. И в тот же миг я услышал громкую немецкую речь. Похоже было, что один немец за что-то отчитывал другого, а тот, видно, оправдывался.

Остановив отделение, пошел к Колодницкому. Тот вместе с командиром отряда разглядывал карту, накрывшись [18] плащ-палаткой. Ординарец подсвечивал им фонариком. Когда я доложил, что обнаружен противник, старший лейтенант Симоненко с сомнением' покачал головой:

— А вы не ошиблись? До высоты ведь еще далековато. Откуда здесь быть немцам? Может, они выставили охранение?

Командиры пошли со мной. Остановились у ручья. Несмотря на его монотонный шум, на том берегу в тумане слышалась немецкая речь. Потом голоса стали удаляться.

Симоненко приказал без шума перебраться через ручей и занять исходный рубеж для атаки.

Ручей был неглубокий и неширокий. Мы тихо перешли. его, но попали в болото, усыпанное валунами. Выбирать место посуше было уже некогда. Залегли прямо на мох, через который сразу же просочилась вода. «Из воды в воду», — с горькой усмешкой подумал я.

Густой туман не давал нам сориентироваться на местности. К утру стало холодать, и мы основательно замерзли. Гляжу, у Зинченко — уж на что богатырь — и то лицо посинело, желваки ходят, а зубы Иван стиснул, чтобы дробь не выбивали, терпит.

Подул ветерок, и туман, словно живой, зашевелился. Казалось, ветер гонит по земле белые тучи. Сквозь просветы вижу: каменистая земля резко поднимается вверх — значит, мы лежим на скате высоты. Быстро же дошли до заданного рубежа! Холод пронизывает все тело, особенно мерзнут ноги и руки. Скорее бы в бой, тогда согреемся. «Командир, давай быстрее условную ракету!» — мысленно прошу его.

А над землей плывут и плывут клочья тумана. Видим, по склону высоты спокойно, как дома, прошагал немец, за ним еще несколько солдат. И тут в небо взвилась красная ракета. Словно неведомая сила подбросила меня с земли.

— Вперед! За Родину! — кричит комсомольский секретарь [19] Казанцев и мчится с ручным пулеметом, обгоняя устремившихся в атаку бойцов.

Вдруг появились красно-желтые вспышки и послышалась методическая дробь крупнокалиберных пулеметов. С Иваном Зинченко и Василием Кухаревым, не сговариваясь, бросаемся к фашистскому пулеметчику, засевшему в скалистой выемке. Моя и Кухарева гранаты летят почти одновременно. Ахнули взрывы, и вражеский пулемет замолк. Васин с Казанцевым уничтожили другой крупнокалиберный пулемет. Занозин, Александров и Кухарев врываются прямо в дзот. Слева от нас ведут бой другие подразделения отряда. И вот наконец высота наша!.. Мы получили боевое крещение.

— Смотри, какого лютого на тот свет отправили, — послышался голос Лобанова.

Выпрямившись над убитым пулеметчиком, он рассматривал фотоснимки. На нервом гитлеровец был снят в парадной форме в каком-то норвежском поселке. Егерь улыбался, глядя на двух повешенных. На втором снимке фашист был, видимо, в кругу семьи — рядом с ним молодая женщина и двое детей.

— Странно как-то — лютый зверь, палач и вроде семьянин, — рассуждал моряк, разглядывая фотографии.

Мы стоим на вершине отвоеванной у врага высоты, похожей на перевернутое блюдечко. Вдруг с надрывным воем на склоне разорвалась немецкая мина. Потом еще взрыв и еще. Обстрел с каждой минутой усиливался. Фашисты били с соседней высоты.

Занимаем оборону. Не успели оборудовать огневую позицию, как на нас обрушился уже настоящий шквал огня. Гитлеровцы стреляли теперь не только из минометов, но и из орудий. Высота содрогалась, будто от землетрясения. Мы несли потери. А тут еще немцы, получив подкрепление, цепочками двинулись вперед. Они, видимо, поняли, что нас не так уж много. Винтовочным и пулеметным огнем мы отбили три атаки, после чего получили [20] приказ отойти в лощину и соединиться со стрелковым полком, занимавшим оборону по берегу ручья. Обидно было отдавать врагу первую высоту, завоеванную нами, но, видно, командование решило сохранить наш отряд для других боевых действий.

Под орудийный и минометный грохот спускаемся по скату к подножию высоты. Катимся, как ребятишки с горки.

— Гляди в оба, не напорись на штык! — кричу ребятам.

Вот и ручей, а тут, в обороне, пехотинцы. Знакомимся, закуриваем.

— Как такого медведя немец с высоты шуганул? — притворно удивляется один из бойцов, глядя на Ивана Зинченко. Тот не обижается на шутку.

— Да я сам ушел, пехота! Не хочется мишенью быть, — вздыхает Иван. — Эх, кабы нам в отряд десяток станковых пулеметов да пушечек добавили...

— Ты что, ранен? — спрашивает меня спрыгнувший в окоп Колодницкий и показывает на щеку.

Прикладываю руку — на ладони кровь. То ли пуля слегка задела, то ли осколком камня рассекло...

Несколько дней подряд под вражеским огнем мы оборудовали из камней и торфа окопы и огневые позиции для пулеметов.

Как-то утром готовили ячейку для пулемета. Немцы почему-то не стреляли. Солнце щедро светило с неба. Теплынь. Какая-то серая пичужка, усевшись на камешек, пила из ручья воду. Мы подкатывали к ячейке валун — за ним пулеметчику можно хорошо укрыться. По болоту камень двигать нелегко, и мы изрядно попотели, прежде чем поставили его на место. Невольно вспомнил, как, бывало, работал в деревне. Ведь приходилось и копать, и камни с пашни убирать. Задумался я: как-то там отец с младшим братишкой и двумя сестрами живут сейчас?.. И вдруг трахнула мина, осколки просвистели над головой. [21]

Пригнул голову, сердце замерло — перепугался насмерть.

Потом приподнимаюсь, оглядываюсь: не видел ли кто из ребят, как я труса праздновал? Закуриваю и плюю с досады. А ведь все получилось оттого, что мысленно был я не на войне, а в родном селе моем Среднее Бугаево. Потом об этом случае я вспоминал с большим смущением.

Кстати, о страхе. Страшно ли на войне? Тот, кто утверждает, что ему неведом страх, говорит неправду. Когда мы бежали на штурм высоты и вокруг свистели вражеские пули, я сжался весь, страшно было, что смерть заденет меня. А потом увидел моряка с разорванной грудью — и вместо страха в сердце лютая ненависть к фашистам появилась. Тогда я забыл про опасность, стал стрелять из винтовки и гранаты бросать. Тут уж некогда было раздумывать, убьют тебя или нет. К боевой обстановке привыкаешь и не кланяешься минам за версту, но и не лезешь на рожон, конечно.

Закрепившись у высоты, перешли к окопной войне. Немцы методически обстреливали наши позиции, мы тоже отвечали огнем.

Через несколько дней в сумерки в ближней лощине, заросшей кустарником, командование собрало актив нашего отряда. Мы пришли в полном боевом снаряжении, готовые в любую минуту занять свои места в окопах.

— Командование флота, — сказал старший лейтенант Симоненко, — в радиограмме благодарит личный состав Первого добровольческого отряда за штурм высоты. Против нашего отряда стоит свежая немецкая часть, которая прежде предназначалась для пополнения гитлеровских войск на мурманском направлении. Таким образом, мы оттянули на себя силы врага.

В тот же вечер меня вызвали на командный пункт отряда. Когда я пришел, там находились командир, комиссар и старший сержант Спирин — командир второго отделения, Симоненко предложил нам закурить и сказал: [22]

— Вызвал я вас для того, чтобы поручить особое задание. Быстро сформируйте из добровольцев две группы по пятнадцать человек. Придется идти в тыл противника. Когда подберете людей, доложите.

— Нельзя ли наши отделения сделать такими группами? — обратился я к командиру отряда. — Ребята надежные, не подведут...

— Мы думали об этом. К сожалению, нельзя снимать отделения с участков обороны, а взять по два-три человека можно…

Ровно через час мы со Спириным доложили командиру отряда о том, что две группы бойцов сформированы. Подбирать людей было нелегко, потому что желающих пойти в тыл врага оказалось очень много.

Приняв наш рапорт, старший лейтенант Симоненко приказал:

— Соберите все документы и сдайте их мне. — Затем он обратился к Спирину: — Задача вашей группы — проникнуть в ближний тыл противника и уничтожить там минометную батарею, обстреливающую наш передний край. Смотрите на карту внимательно, запоминайте места, где вам придется идти, и район расположения вражеской батареи.

— Жизни не пожалеем, товарищ командир отряда, чтобы выполнить задание! Разрешите идти?

— Идите! Желаю удачи! — сказал Симоненко и крепко пожал руку Спирину.

— До свидания, Василий, — тихо проговорил Спирин, обращаясь ко мне.

— А вашей группе задача другого рода, — начал со мной разговор командир отряда. — В тылу фашистов нужно нарушить телефонно-телеграфную связь. — Симоненко склонился над картой. — Вот дорога, идущая от Титовки [23] по направлению к Мурманску. Вдоль нее столбы линии связи, которую используют гитлеровцы. Эту линию необходимо повредить. Попутно разведайте интенсивность движения противника по дороге. Задача ясна?

— Ясна, товарищ старший лейтенант.

— Вот только нечем людей накормить как следует, тяжело у нас с продуктами, — вздохнул командир. — Но думаю, что завтра-послезавтра подбросят... Передайте бойцам, что нам очень нужны сведения о противнике... Желаю успеха!

В тот день перестрелка была редкая, и мы благополучно миновали линию окопов. Помню, кто-то из моряков помахал нам на прощание рукой и показал большой палец: желаю, мол, удачи, чтобы все у вас было «на большой»!..

Осторожно крадемся между скалами, на которых засел враг. Сначала идем согнувшись, потом ползем. Впереди двое матросов, за ними я. Смотрю, ребята замерли. Справа послышалась немецкая речь. Переговаривались егеря, занимавшие оборону на скате высоты. Ползем дальше, Прошло не меньше получаса, прежде чем мы смогли подняться в полный рост. Обошли топь, по небольшому болотцу перебрались к высоте, за которой опять простиралась низина. К дороге подошли удачно — движения по ней не было. Созданная еще до войны линия связи, идущая в рыбацкий поселок Титовка, оказалась целой и невредимой. Гудят провода, прочно стоят толстые столбы, на них белеют фарфоровые изоляторы. «А чем же мы будем валить столбы и рвать провода? — в отчаянии подумал я. — Кроме пулемета, гранат и винтовок, у нас ничего нет». Как я ругал себя тогда, что не подумал об этом раньше! Правда, у нас в отряде ни ножниц для резания проволоки, ни взрывчатки, ни пилок не было, но я мог обратиться к командованию стрелкового полка. Не догадался, черт возьми! Это для меня будет хорошим уроком. Стою у столба и раздумываю: что же делать? Может, тесаком... [24]

— Кто умеет лазить по столбам? — спрашиваю у ребят.

— Я, — отвечает Зинченко и чуть ухмыляется. — В детстве любил лазить по деревьям.

Иван действительно быстро вскарабкался на столб и стал рубить тесаком проволоку. Но сколько он ни бился, толку не было.

— Слезай! — кричу Ивану. — Будем подрывать столб гранатами.

Но и из этой затеи ничего не вышло: после взрыва связки гранат столб только покосился.

— А если пальнуть по чашечкам и проводам? — неуверенно подсказал кто-то.

— Попробуем, — отвечаю. — Зинченко рубил провода тесаком, он первым по ним и стрелять будет. Бери, Иван, винтовку!

Зинченко приладился стрелять с колена, а мы организовали круговое наблюдение — всякое может случиться.

Иван долго целился, прежде чем выстрелить. «Дзинь!..» — со звоном порвался провод, и у всех на душе повеселело.

— Дал бы тебе, Иван, плитку шоколада как премию за меткую стрельбу, да нет его у нас, — говорю Зинченко. — Но ты не огорчайся, «ворошиловский стрелок».

Стреляли по одному. Кто попадал, кто нет, но вскоре все провода были перебиты. Мы оттянули их и перекрутили так, чтобы никто не смог распутать. Первое задание было выполнено.

Теперь нужно выяснить, как использует противник эту единственную дорогу, проложенную от Титовки к Мурманску. Шагали по безлюдной магистрали. Немцы, боясь нашей авиации, не рисковали в этот час передвигаться го открытой местности. Что ж, подождем сумерек или тумана. Справа и слева от дороги виднелись небольшие каменистые высоты со стелющимися карликовыми березками. У подножия одной из них мы и устроили засаду. [25]

Ребята старательно выложили из камней окопы. Ручной пулемет выдвинули вперед.

Лежим в засаде. На шоссе — ни души. Проходит несколько часов томительного ожидания.

— Обоз с Титовки! — шепчет Зинченко. — Около двадцати подвод.

И верно, со стороны Титовки движутся десятка два тяжело груженных повозок. Каждую тянет пара лошадей. На телегах сидят по три-четыре немца. Пристально смотрю на дорогу. Кони бредут медленно, еле-еле передвигая ноги: тяжелая, видимо, поклажа. Интересно, что везут? Оружие или продовольствие? Неплохо, если фрицы везут и продукты: мы бы тогда прихватили кое-что с собой. Вот уже хорошо слышны звуки губной гармошки. Это играет немец, сидящий на первой подводе. На второй подводе солдаты даже спать улеглись.

— Смотри, как нахально едут фрицы, — шепчет мне Марков.

— Молчи, Николай. Сейчас.

Когда первая телега поравнялась с нашей засадой, я поднял руку. Застрекотал пулемет, раздались винтовочные выстрелы. Мы били прицельно. Егеря попрыгали с повозок и побежали назад, но там они попали под огонь нашей правофланговой группы. Некоторые немцы попрятались под повозки и оттуда пытались отстреливаться из винтовок и автоматов. Наши гранаты довершили дело. Бросаемся на дорогу — может, хоть один егерь жив? Нет, «языка» не будет — перестарались ребятки. Один раненый ефрейтор еще что-то лопочет, но и он вскоре затихает.

— Боеприпасы, консервы, хлеб, сухари, крупа, сахар! — кричит во весь голос Фокин.

К трофейным продуктам никто из нас не притронулся, хотя на желудке у всех было тоскливо. Мы уложили их с мешки, найденные на подводах.

— Товарищ старший сержант, продукты забираем? — спрашивает меня Марков. [26]

— Продукты? — переспрашиваю Маркова и поглядываю на ребят, которые из вожжей уже делают веревки и перевязывают ими мешки. — Заберем столько, сколько каждый в силах унести, подзаправимся сами, остальное уничтожим.

На предпоследней подводе среди убитых — офицер. В его сумке запечатанный пакет. Как потом выяснилось, в нем оказался очень важный приказ командующего корпусом генерала Дитла. Сумку берем. Телеги с боеприпасами откатываем в сторону, набрасываем на них оставшиеся продукты. Когда группа сходит с дороги, Зинченко подрывает телеги гранатами.

Обратный путь показался вдвое длиннее, потому что все мы сильно устали, да к тому же несли тяжелый груз. Когда подходили к прифронтовой полосе, впереди услышали сильную стрельбу.

— Наверно, опять егеря нажимают на наших, — тихо сказал Фокин.

Между высотками, занятыми противником, и в этот раз удалось проскользнуть благополучно. Сами ползли, а мешки с продуктами тащили за собой на веревках. Измучились, конечно, изрядно. Но зато как обрадовались ребята, когда увидели наши трофеи!

— Разрешите доложить! — вытягиваюсь перед командиром отряда. — Оба задания выполнены без потерь. На дороге разгромили немецкий обоз, «языка» добыть не удалось, а вот фашистские документы, в том числе офицерскую сумку с пакетом, принесли, доставили и часть трофейных продуктов. — С этими словами я протянул старшему лейтенанту Симоненко документы и сумку.

— Большое спасибо! — взволнованно произнес командир отряда,

— Товарищ старший лейтенант, вас к телефону, — докладывает телефонист.

— Наверное, опять Колодницкий, — говорит [27] Симоненко. — Три раза спрашивал, не вернулся ли Кисляков с задания.

Мы спускаемся в блиндаж.

— Закуривайте! — Симоненко показал на стол, где лежала начатая пачка «Казбека», и взял телефонную трубку.

Закончив разговор, он сказал:

— Точно, звонил Колодницкий, просил, чтобы вы быстрее расходились по своим отделениям. Ваш взвод держит оборону.

Симоненко затянулся папиросой и, не глядя на меня, спросил:

— Группа Спирина вам не встречалась?

Я понял, что по ту сторону что-то случилось. Товарищи еще не вернулись.

— Нет, — говорю, — никого из группы Спирина мы не видели.

— Ну что ж, старший сержант, идите во взвод. — Симоненко пожал мне руку. — Еще раз благодарю за отличное выполнение задания!

— Служу Советскому Союзу!

Лишь через две недели мы узнали, что произошло с группой Спирина. Им, как и нам, удалось незаметно проникнуть в тыл немцев. Ребята благополучно добрались До вражеской минометной батареи. Атаковали расчет одного из минометов, и надо же было так случиться, что именно в это время мимо случайно проходила рота гитлеровцев. Группа Спирина оказалась между двух огней. В неравном бою моряки дрались как герои и почти все погибли.

Спирин был тяжело ранен в рукопашной схватке и упал, обливаясь кровью. Егеря в злобе пинали и кололи штыками тела убитых моряков. Когда гитлеровец ногой ударил Спирина по спине, тот пришел в себя. Однако у него хватило силы воли, чтобы не застонать. Фашисты ушли. [28]

Старший сержант осмотрелся и пополз по болоту на север, оставляя на мху следы крови. Иногда он терял сознание и подолгу не двигался.

Четырнадцать суток добирался Спирин до наших позиций. Морякам, подхватившим его, обессилевшего от этой страшной, мучительной дороги, он и рассказал о том, что случилось с его группой. Старшего сержанта перевязали и отправили на корабле в госпиталь. Больше я не встречал этого отважного парня и верного товарища, с которым мне пришлось служить в одном подразделении еще до войны.

Безымянная высота смотрит выступом на запад. Там держит оборону мое отделение. Другие два отделения расположились сзади нас. Спешу к ребятам по каменной осыпи. Из-за кустарника доносится стрельба. Наши бьют только из винтовок. Почему же молчит ручной пулемет?

Подбежав, спрашиваю своего заместителя Кухарева:

— Какими силами наступает противник? Что случилось с пулеметом?

— Хорошо, что пришли, — обрадовался Кухарев. — Егеря наседают. Но мы позицию удерживаем. Немцы трижды поднимались в контратаку, но ни разу не приняли рукопашной. С пулеметом что-то случилось, не работает.

— Старайтесь сдержать противника, а я осмотрю пулемет, — говорю Кухареву и, согнувшись, бросаюсь к огневой точке. Под свист пуль добираюсь до пулеметчиков. Один из них лежит на спине, не мигая смотрит в небо, на виске его кровь.

— Убили друга! — хрипло выдохнул моряк. — Пять лет мы плавали на одной подводной лодке.

На руках матроса ссадины, Видать, отчаянно пытался заставить пулемет работать. [29]

— Сколько бьюсь, и никакого толку. В чем загвоздка? Осматриваю пулемет. У него не отходит назад подвижная система.

— Разбирали?

— Перед боем решили почистить, разобрали, а тут немцы в атаку пошли, — торопливо объяснил матрос. — Мы быстренько собрали, и вот...

— Тот-то и есть, что быстренько. Неверно собрали! Разбираю и собираю пулемет. Ставлю диск, нажимаю на спусковой крючок — стреляет. Смотрю — слева, чуть ниже вершины высоты, огромный каменный выступ, а под ним — яма. Очень хорошая огневая позиция, как щитком, прикрытая гранитом. Ложусь под этот выступ с пулеметом. Тем временем егеря опять двинулись в атаку, наверное, подошло подкрепление. Идут густо. Их уже много, этих темно-зеленых мундиров. Предстоит жаркая схватка, э боеприпасов маловато. Но ничего, посмотрим, чьи нервы крепче.

— Беречь патроны, подпускать врага ближе и бить наверняка!

Немцы режут из пулеметов, автоматов, долбят скалы минометным огнем. А Безымянная молчит. Гитлеровцы, вероятно, решили, что мы не выдержали и драпанули с высоты. Они прибавили шаг, весело заорали и замахали руками. Наверное, звали за собой остальных. Безымянная молчала...

Подпустив противника на 20–25 метров, отделение открыло дружный пулеметный и винтовочный огонь. Первая цепь фашистов дрогнула и повернула обратно. Закричали раненые. Убитые покатились по склону вниз. Хорошо бить по удирающему врагу! Но в низине показались офицеры с пистолетами. Не успели мы перекурить, как немцы снова поднялись в атаку. Высота опять ответила огнем. Артиллерия и минометы противника перенесли огонь на самую вершину Безымянной, но там уже никого не было. [30]

Еще одну атаку отбило отделение. Но из-за впереди стоящей высотки появились новые цепи егерей. Нет, одному отделению высоты не удержать. Посылаю связного к взводному:

— Найди Колодницкого и скажи, что фашисты снова подтянули свежие силы. В отделении один убит и трое ранены. Передай нашу просьбу прислать несколько человек, подбросить ручной пулемет, патроны и гранаты.

Связной ушел и не вернулся. Мы продолжали сдерживать врага. Охнув, ткнулся лицом в камни еще один моряк. Приглушенные стоны слышатся справа и слева. Отрывая куски от своих тельняшек, ребята перевязывают раненых. Говорю бойцам: «Мурманск позади, будем держаться. Скоро должно подойти подкрепление». Посылаю к командиру взвода второго связного, а потом и третьего. Не вернулись и они. А враг все наседает. Но мы держимся. Даже раненые ведут огонь. Отбиты еще три атаки. Какие у меня хлопцы! Подзываю Кухарева и приказываю во что бы то ни стало связаться с Колодницким.

— Пусть людей и боеприпасов подбросит. Иначе нам высоты не удержать.

Кухарев исчезает в кустарнике. Я припадаю к пулемету и даю короткую очередь. Однако и меня обнаружили. По камню, за которым я укрываюсь, то и дело цокают пули. Справа и слева раздаются редкие винтовочные выстрелы: у ребят патронов в обрез, да и гранат тоже.

Ко мне подползает Кухарев. Быстро же он вернулся, думаю. А он докладывает, что взвода на высоте нет, ушел на запасную позицию. И тут же, резко обернувшись, кричит:

— Смотрите, нас обходят!..

Вместе с Занозиным Кухарев взбирается на кручу, Оттуда в гитлеровцев летят две гранаты. Внизу раздаются два взрыва. Занозин громко кричит:

— Получили, гады! Не выйдет, не обойти вам высоты! [31]

И тут произошло то, что я предвидел и чего больше всего боялся: патроны подошли к концу.

— Гранаты бросать только по группам, винтовки держать для штыковой! — приказываю бойцам. А сам ложусь за пулемет. Вся надежда теперь на него. Осталось пять дисков, по сорок девять патронов в каждом. Егеря снова карабкаются по склонам. Вот они уже совсем близко. В них летят гранаты. Немногие из оставшихся в живых гитлеровцев отступают. Но на подмогу им по долине идут новые подразделения. «Гранаты кончаются!» — раздается голос справа. Что делать? Отходить? Взвод-то уже отошел! Где связные? Что с ними? Оставлять высоту нельзя. Уж больно хороша она для обороны, и слишком много крови придется пролить, чтобы вернуть ее назад. Я мучительно ищу выход...

— Товарищ старший сержант, фашисты окружают! — докладывает наблюдатель Занозив. — Обходят группами слева и справа. Эх, патронов бы да гранат!..

И тут приходит решение: остаться на высоте впятером.

— Кухарев! — приказываю я. — Забирайте с ребятами раненых и отходите! Со мной останутся Зинченко, Фокин, Александров и Седов.

Нас будет пятеро — егерей сотни.

— Быстрое выполняйте приказ! — тороплю я, видя, что ребята замешкались. — У кого остались боеприпасы — сдать мне. Доложить старшему лейтенанту обстановку.

У бойцов нашлось всего лишь три гранаты и около десятка патронов. Все смотрят на меня так, словно прощаются навсегда, аж сердце леденеет. Нет, думаю, с таким настроением их отпускать нельзя.

— Ну, братва, счастливо! — говорю им бодро и улыбаюсь. — Доставите раненых — и быстренько к нам на помощь. Да боеприпасов побольше прихватите! Отходите скорее и смотрите на немцев не нарвитесь.

Вздрогнул кустик, задетый последним из уползавших [32] моряков. Наша пятерка рассредоточилась на высоте. Но, как ни берегли мы каждый патрон, вскоре их осталось самая малость.

— Отходите и вы, пока у меня еще есть пулеметные диски, — приказываю ребятам. — Нечего тут перед немцами мишенью торчать!

— Отходить должны вы, товарищ командир. Я вас прикрою, я знаю пулемет, — взволнованно говорит Федя Фокин.

— Приказываю отходить! — строго кричу ему. — Немедленно свяжитесь с командиром взвода — и с резервом мигом обратно! Терять высоту нельзя!

Моряки смотрят друг на друга, потом на меня.

— Выполняйте приказ! — повторяю и отворачиваюсь, чтобы не видеть, как у Фокина судорожно задергалась щека, а у Зинченко сжались огромные кулаки. Александров что-то бубнит про себя, Седов смотрит в сторону наступающих егерей и крутит в руках винтовку. Наконец ребята отползают.

Все тихо. Значит, гитлеровцы ничего не заметили. Теперь на высоте остался я один, и все зависит только от меня. Нужно удержаться на высоте и постараться остаться живым, чтобы товарищи не говорили потом с горечью: «И высоту не удержал, и сам погиб...»

Не остаться на высоте я не мог, хотя шансов выйти живым из этой неравной схватки у меня почти не было. Со мной пулемет с четырьмя полными дисками, шесть гранат и около десятка винтовочных патронов. И пока я жив, высота моя...

Решаю менять огневую позицию — она егерями уже пристреляна. Забираюсь на самую вершину Безымянной — отсюда видны все три ската. Затаскиваю на верхотуру пулемет. Заряжаю оставленные мне три винтовки и раскладываю их так, чтобы дула были направлены в разные стороны. Подготовил к бою гранаты. А теперь пусть идут... Зорко слежу за противником. Гитлеровцы появляются [33] сначала справа, потом выскакивают слева. Переползаю от камня к камню, стреляю из винтовок, бросаю гранаты. Пусть думают, что на высоте нас еще много. Ведь я должен драться за все наше отделение и даже за тех, кто навсегда остался на этой каменистой высоте.

Дам очередь из пулемета, брошу гранату — егеря отползают от вершины. А я сам себя подбадриваю: «Ну что, кусается Безымянная? Так вам и надо!» Но вот, вижу, ползут справа. Стелются, гады, думают, не замечу. Давай, давай! Сейчас и вы получите. У меня остался еще один диск. Последний... Очередь, вторая!.. И пулемет замолчал. В последний раз разбираю его, части разбрасываю по сторонам. Теперь у меня только штык и граната. Но ее — для себя.

Затихло. Неподалеку за серым камнем — убитый егерь, рядом автомат. Вот оно, оружие! Гитлеровцы все же поняли, что на высоте я один, и снова поползли по скатам вверх. Наверное, решили взять меня живым.

— Рус, сдавайся! — услышал я. И тут же у самых ног шлепнулась мина.

«Конец!» — подумалось невольно. Но мина, к счастью, не взорвалась. Кончились патроны и в трофейном автомате. Пули зацокали о камни совсем рядом. Значит, засекли точно... Нет, живым вы меня не возьмете!.. И подрывать себя гранатой не буду. Она мне пригодится, чтобы еще хоть десяток гитлеровцев захватить с собой на тот свет. Пусть знают, как умирают советские моряки. Поднимаюсь во весь рост, последнюю гранату держу над головой и кричу что есть силы:

— За Родину! Взвод, за мной! Ура! Ура!

Бросаюсь в атаку один. И — чудо! Вижу, фрицы стали сползать вниз. Я не сразу понял, что случилось — по егерям и в самом деле ударили пулеметы и автоматы. Загремело могучее «ура». Ко мне на вершину бегут моряки, мои славные ребята — Зинченко, Васин, Занозин, Фокин, Александров... [34]

— Жив командир! — кричит Занозин.

Беру у него патроны, у Васина гранаты и, выбрав удобный момент, командую:

— За Родину! Вперед!..

Мы бросились на егерей. Важно сейчас не дать им опомниться и очистить склоны высоты. Бегущие рядом Иван Зинченко и Василий Кухарев швыряют гранаты и кричат:

— Получайте! Вот вам Безымянная...

Вскоре подошла рота стрелкового полка, и мы надежно закрепились в долине. А у меня будто все силы разом ушли. Плюхнулся на мох около куста черничника. В груди жжет, губы запеклись, попить бы!

— Ребята, воды дайте! Сгораю...

Зинченко принес полную каску воды из ручья. Выпил я ее залпом.

— Еще, — прошу. И снова припадаю к каске.

А Кухарев торопливо рассказывает, что с ними произошло после того, как они покинули высоту:

— Ползем мы тихо кустарником, слышим немецкую речь. Поняли: гитлеровцы окружают высоту. Мы замерли, а потом потихоньку подались вперед. На плащ-палатках раненых тянем. Долго добирались до своих, ведь запасные рубежи нашего взвода были на другой высоте. Нашли Ко-лодницкого. Он сказал, что двух человек посылал к нам на высоту с приказом об отходе. Не добрались, стало быть, связные. А во взводе потери. Дали людей из резерва, и вот мы сюда бросились... К Безымянной же пробиться не можем: окружена. Мы в штыковую... И тут слышим, как ты командуешь. Решили, что увидел нас...

— Ну, герой, поздравляю! Удержал высоту, — старший лейтенант Симоненко крепко обнял меня.

— Закурить бы, — говорю, — ведь я и о куреве забыл за этот час, что дрался с немцами.

Тут все дружно засмеялись, а командир отряда громче [35] всех. С недоумением гляжу на них, не понимаю, в чем дело.

— Эх, голова садовая! Семь часов ты держал высоту, а говоришь, один час, — ласково улыбается Симоненко и достает портсигар. Но он оказался пуст. — С удовольствием угостил бы тебя папироской, да увы...

Тут ко мне протянулись несколько рук с кисетами. Не успел я затянуться, как услышал голос Любимова:

— Кухарева убило, нет, не Василия, а старшину...

От горя я не мог и слова вымолвить. Эх, Сережа, Сережа... Вместе с ним по комсомольской путевке мы приехали служить на Северный флот. А прежде он так же, как и я, плавал масленщиком на пароходе. В Щельяюре плясал я на его свадьбе, когда он женился на веселой девчонке, дочке машиниста парохода «Сыктывкар». Вместе с Сергеем Кухаревым мы служили в Полярном до войны, вместе пошли в Первый добровольческий отряд. И вот его не стало...

Ко всему можно привыкнуть на войне, но только не к смерти товарищей, с которыми делил последний сухарь, с которыми вместе шел в бой...

— На подступах к Безымянной высоте уничтожено более двухсот пятидесяти фашистов, — говорит командир. — После контратаки немцы не проявляют активности. Но завтра они, вероятно, опять полезут напролом. Приказываю отделению отдыхать.

Выставив наблюдателей, дозорных, мы стали укладываться в своих ячейках, чтобы вздремнуть хотя бы часок-другой. Со мной рядом на камнях расположился Иван Зинченко. Сначала он что-то бубнил, но вскоре крепко заснул. Я же так и не смог задремать. В голову лезли беспокойные думы. Я поднялся и стал смотреть туда, где в сумеречном заполярном небе пылало зарево. Это горел Мурманск. Его подожгли с воздуха фашистские летчики. Слышу, ребята тоже шевелятся. Выходит, не один я не сплю... Нет, не дадим врагу ворваться в Мурманск... [36]