— Как? И это все? — разочарованно и, быть может, даже разгневанно спросит кто-нибудь из ветеранов девятой Мариупольской гвардейской истребительной авиационной дивизии, если ему попадет в руки эта книга. — Ведь, в сущности, все это было началом нашего пути! А участие дивизии в прорыве Миус-фронта, в сражениях за Таганрог и Мариуполь? А прорыв укреплений линии «Вотан» на реке Молочной и взятие Мелитополя? А битва за переправы через Сиваш и участие в блокаде гитлеровцев, отрезанных в Крыму? А воздушное наступление в районе Ясс? А бои над Сандомирским плацдармом? А участие дивизии в овладении Краковом? А бои в Германии? В районе Бреслау, например? И наконец, битва за Берлин? Как же не описать все это?

Все это, конечно, правильно. Обо всем этом надо писать и рассказывать. Кстати, это делают, и делают превосходно, сами ветераны девятой гвардейской. Тем, кого интересует дальнейшая судьба этого выдающегося авиационного соединения, я горячо рекомендую прежде всего выдержавшую несколько изданий книгу самого Александра Ивановича Покрышкина «Небо войны». С книгой «Дымное небо войны» выступил Речкалов. За [358] их мемуарами последовали и другие книги о боевом пути этого прекрасного соединения, столь необходимые для сохранения и умножения воинских традиций нашей авиации и для воспитания молодежи.

Путь, пройденный Александром Покрышкиным и его однополчанами от Кубани до Берлина, — это поистине поразительная эпопея, которой можно и нужно посвятить еще многие и многие книги самых различных жанров: и мемуары, и военно-исторические работы, и исследования тактики, и художественные произведения. Они очень нужны, особенно нуждается в них молодой читатель, которого и на свете не было, когда шла война.

Но перед автором этих строк стояла иная задача: ему хотелось показать, как еще задолго до этого победоносного наступления, когда мы переживали самые трудные дни, закалялись характеры людей, которым предстояло стать освободителями не только широких просторов нашей страны, временно захваченных фашистами, но и всей Европы, в том числе и Германии. И прежде всего хотелось показать на примере одного «мига» из тысячи — на примере одного рядового летчика, начавшего войну на самолете «миг», как созревал в бою лучший советский истребитель, почему и как он становился героем.

Этого рядового летчика звали Александр Покрышкин, и прошел он захватывающе интересный путь от лейтенанта до маршала. Мы расстаемся с ним в тот момент, когда он уже получил звание майора и стал Героем Советского Союза, мы покидаем дивизию, в которой он служит, когда она уже стала гвардейской. Пройдет немного времени, и Покрышкин станет подполковником, потом полковником, дважды Героем Советского Союза, наконец трижды Героем, командиром полка, а затем и командиром этой славной дивизии.

Так же быстро будут расти и его питомцы. И даже юный Береэкин, который лишь бегло помянут в моем [359] рассказе, ибо он в ту пору, когда мы расстаемся с Покрышкиным и его друзьями, не совершил еще ни одного подвига, станет лихим истребителем, героем и любимцем полка, и его неширокая грудь будет усыпана орденами. Это он отличится в безумно смелом воздушном бою над Берлином — один против целой группы гитлеровских пилотов: в этом бою Березкин собьет три немецких самолета!

Отличится и молодой сибиряк Голубев, верный напарник и друг Покрышкина: на его долю придется нанести завершающий удар в воздухе по врагу: это он собьет над Прагой последний фашистский самолет. А когда кончится война, полковнику Покрышкину выпадет самая великая честь, о которой только может мечтать солдат, — на историческом параде по случаю разгрома гитлеровской Германии он пройдет по брусчатке Красной площади перед Мавзолеем Ленина с боевым штандартом войск своего фронта.

Потом, уже в мирное время, Покрышкин станет генералом, затем маршалом авиации, одним из виднейших военачальников советских Военно-Воздушных Сил, а в дальнейшем — Председателем ЦК ДОСААФ. Мы еще не раз будем встречаться с ним на партийных съездах и пленумах ЦК КПСС, на сессиях Верховного Совета СССР.

Круты ступени, по которым будут шагать эти люди, и немало пота и крови они прольют, пока поднимутся к вершине. Но как бы высоко ни поднялись, они всегда будут помнить о самом трудном, о самом тяжком и, быть может, именно поэтому самом дорогом для них периоде воинской жизни — периоде становления, жесточайших, подчас страшнейших испытаний, суровой закалки души и сердца. Об этом периоде я и написал.

Путь от берегов Прута до Терека был трагическим, и, скажем начистоту, не каждому было под силу сохранить на этом пути ясность духа и веру в то, что, несмотря ни [360] на что и веем чертям назло, мы все-таки выстоим, выдюжим, наберемся еще сил и погоним фашистов обратно, погоним их до самого Берлина. Александр Покрышкин и его друзья, начавшие войну в Бельцах и кончившие ее в Берлине, сумели сохранить боевой дух в эти тяжкие месяцы. И не только сберечь способность драться, — иногда ведь бывает и так, что человек держится мужеством отчаяния, — но и сохранить способность работать и учиться в этом аду.

Если бы не это, не было бы ни знаменитого альбома маневров истребителя, который создал Покрышкин в самые трудные дни, ни его школы, и не свершилось бы то удивительное чудо, которое произошло летом 1943 года над полями Кубани, когда вдруг никому не известные до этого летчики стали знаменитыми на весь мир мастерами воздушного боя, и только щепки полетели во все стороны, когда путь им попытались преградить увешанные Железными крестами асы из отборной эскадры Геринга «Удет».

Именно там, в небе Кубани, завершилось формирование душ и сердец этих скромных советских людей, которым на роду было написано стать самыми лучшими истребителями нашей военной авиации, грозой военного неба. Именно поэтому автор ставит здесь точку, хотя, по правде сказать, ему очень хотелось бы рассказать еще о многих и многих событиях в жизни героев, с которыми он успел сжиться и которых он успел искренне полюбить. Ведь так много было интересного, волнующего и трогательного на их дальнейшем пути. Чего стоят хотя бы опаснейшие и волнующие полеты на «свободную охоту» в тыл противника, организованные по почину Покрышкина, одобренному командующим восьмой воздушной армией Хрюкиным! Только о них одних, наверное, можно было бы написать целую книгу. Это были действительно соколиные полеты самых опытных истребителей, [361] которые сами искали и настигали в воздухе и на земле свою добычу...

Работу над этой книгой я начал еще во время войны. Мне хотелось, чтобы те, о ком будет рассказано на ее страницах, сразу же, на фронте познакомились с рукописью посвященных им глав, помогли устранить неизбежные в таком деле ошибки, внесли свои добавления. Так у меня завязалась переписка с гвардейцами, и сейчас, многие годы спустя, перечитывая пожелтевшие, выцветшие страницы писем, полученных из дивизии, я остро ощущаю тот замечательный дух воинского братства, сплоченности и непоколебимого чувства превосходства над врагом, которым жили эти хорошие люди.

Вот почему мне захотелось в заключение этого разговора с читателем предоставить слово моим собеседникам 1944–1945 годов — пусть их молодые, не тронутые временем голоса дойдут до читателя сквозь толщу лет, и он, быть может, яснее ощутит тот непередаваемый дух грозной и великой эпохи, в какую жили, боролись и, если надо было, не дрогнув, умирали люди, которым посвящена эта книга. Пусть они сами скажут о том, что было потом — после битвы на Кубани.

Вот вырванный из тетради листок, исписанный беглым торопливым женским почерком — это пишет помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу Ирина Дрягина{44}, вечно озабоченная, вечно в хлопотах, вечно на бегу — такой я запомнил ее по встречам в польской деревушке Мокшишув, где стоял осенью 1944 года штаб дивизии. Дата ее письма — второе февраля 1945 года.

«Не ругайтесь, пожалуйста, что так долго не писали вам. В условиях перебазировки на запад и воздушных боев не так легко было заниматься делами, связанными с литературой. Все же ваши главы читали. Труд, Голубев, [362] Табаченко говорят, что все отмечено правильно, и, в общем, неплохо.

Работаем мы сейчас — вам известно где. Народ работает хорошо. Вот, например, вчера вылетала группа известного вам Трофимова — восемь самолетов, встретили шесть «фокке-вульфов». Трофимов подал команду: «Идем в лобовую атаку». Самолеты противника боя не приняли, развернулись — и бежать. Наши начали их преследовать. Навязали фашистам бой. Вернувшись, Трофимов доложил: сбили три самолета. Но вечером в штаб дивизии прибыл из пехотной части пакет, — пехота донесла, что сбито пять самолетов. Значит, только один стервятник удрал. Трофимов у нас всегда такой: пока не увидит сам, что самолет противника врезался в землю, не доложит, что он сбит. Трех он на земле увидел, а про двух подумал, что они ушли на бреющем. Но пехота его поправила. В этом бою отличились коммунисты Трофимов, Чертов и комсомолец Кириллов.

В этот же день вылетела на боевое задание четверка под командованием гвардии лейтенанта Дольникова{45}. Тоже встретили шестерку «фокке-вульфов». Вступили с ними в неравный бой. На этот раз «фоккеры» попались сильные, вели бой очень активно. Все же победили наши. Дольников сбил двух, и еще один был сбит группой.

Погода у нас сейчас плохая, снегопад и дымка. Но все же наши летчики летают и, как видите, с пользой. Молодцы-народ, большие молодцы! Всего за январь дивизия сбила тридцать один самолет противника, и на все получены подтверждения от наземных войск. Отличились Трофимов, Бабак, Гучек, молодой летчик комсомолец Брюханов, комэск Вильямсон, Закалюк, Комельков и другие — всех не перечислишь. [363]

Очень горюем мы, что в первый же день наступления погиб от фашистской зенитки известный вам Виктор Жердев, его отвезли и похоронили в Тарнобжеге. А дело было так. Стояла очень низкая облачность — до облаков всего семьдесят пять — сто метров, но началось наступление, у нас задача — прикрывать пехоту, и вот наши ребята вылетели, глядя в глаза смерти, шли над самой землей. Жердева тут зенитка и сбила.

Комсомольцы в наступлении работали очень хорошо — сбили десять самолетов и помогли ведущим сбить еще двенадцать. В общем, сейчас некогда, людей нет, приходится даже мне нести караульную службу. Поэтому пишу мало...»

А вот большое, обстоятельное письмо, написанное на широких глянцевых листах, вырванных из какой-то трофейной учетной книги. Это пишет ветеран шестнадцатого гвардейского истребительного полка, бессменный начальник связи капитан Григорий Масленников, которого читатель, возможно, запомнил. Письмо от двадцать девятого декабря 1944 года деловое: капитан в тактичной и дружеской форме делает автору справедливые критические замечания:

«Тов. Жуков! В первых своих главах вы совсем не указали фамилий командира полка майора Иванова и начальника штаба майора Матвеева, которые были организаторами нашей части и вывели полк на первое место в составе Южного фронта. Под их командованием полк сбил сто двадцать самолетов противника, за что получил гвардейское звание.

Перечитав вашу главу «На Кубани», прошу дополнить следующее:

26.5.43 в 14.05 был налет на аэродром Поповическая, где мы стояли, — это вы пишете правильно, — но вы не все сказали. Налет произвели восемь самолетов «Мессершмитт-109» и четыре «Фокке-Вульф-190», которые пришли со стороны Азовского моря, а затем налетели [364] на бреющем полете с востока и атаковали нас внезапно. С первого захода был убит инженер-капитан Урванцев, любимец полка, накануне получивший второй орден Красной Звезды. Одновременно был тяжело ранен в ногу летчик младший лейтенант Моисеенко, дежуривший на старте в готовности номер один; на второй день по дороге в госпиталь он скончался. Летчик младший лейтенант Чесноков успел взлететь, но только чудом остался не сбитым — слишком велик был перевес вражеских сил. Последствия этого налета могли бы быть более тяжкими, если бы не оперативная помощь истребителей соседнего полка, поднявшихся в воздух немедленно. Они отогнали гитлеровцев. Урванцев был похоронен на площади в Поповической, на похоронах было много гражданского населения и военных. Были соблюдены все почести.

Очень мало вы написали о старшем лейтенанте Николае Искрине. Он был любимцем Покрышкина и всех летчиков и грозой для немцев.

Еще хочу сказать, что вы хорошо описали природу Кубани, но очень мало рассказали о досуге летчиков после полетов и особенно, как проводил свой досуг Покрышкин.

Все вечера в Поповической проходили весело и культурно. В здании кинотеатра демонстрировались фильмы, проходила самодеятельность и были выступления артистов фронтовых бригад. На аэродроме в течение дня мною по нескольку раз транслировались в землянку, где отдыхали летчики, последние известия радио, а также музыка, особенно к концу дня, перед отъездом на ужин.

За ужином тоже всегда была хорошая атмосфера. За стол всегда ведомые садились со своими ведущими. Почти всегда играл баян, летчики пели свои любимые песни, но тут же Покрышкин проводил обсуждение ошибок, допущенных днем в бою, и летчики договаривались, [365] как летать и драться завтра. А после ужина организовывались танцы, на которые приглашались военные и гражданские девушки. На большинстве вечеров выступал лучший исполнитель «цыганочки» Андрей Труд.

Любимыми песнями Покрышкина в это время были «В землянке», «Не уходи» и «Тихий день угасал». Кроме того, сам он, как и его боевые друзья, был большим охотником до танцев.

Прошу вас также добавить характерную особенность Покрышкина: на протяжении всей войны он ежедневно занимался гимнастическими упражнениями — утром и в свободное время днем. До войны он был спортсменом. И по его примеру летный состав в свободное от полетов время, особенно летом, тоже занимался разнообразными видами спорта, как-то: городки, волейбол, водный спорт, «чиж» и футбол.

Прошу принять мои замечания и дополнения».

Еще письмо, написанное быстрым мужским почерком. Это пишет гвардеец Пыжиков, земляк Покрышкина, встретившийся с ним, как помнит читатель, на Кубани и вместе с ним кончавший войну. Письмо с гордостью датировано так: «Германия, близ Бреслау, 12 февраля 1945 года». Автор пишет:

«Давно собирался написать вам, но вы знаете, какая сейчас обстановка — постоянные перебазирования, боевая работа. Ваши главы читали коллективно. Слушали с интересом — ведь это про нашу жизнь, про нас самих. Никогда не забуду картину чтения в столовой у техников. Было это в часы затишья на фронте.

Собралось очень много народу, сидели и на скамьях, и на столах, и на коленях друг у друга. За одним из столов, где поставлены две коптилки, — парторг полка с рукописью. Чтение продолжалось без перерыва четыре часа, было это после ужина. Народ — а здесь главным образом «старики», как мы их называем, в общем, ветераны, с основания полка — переживал и заново вспоминал [366] каждое событие. Существенных критических замечаний не было, а то, что надо было бы еще дописать, вам сообщил, наверное, Масленников, он обещал написать.

Теперь о наших текущих делах. Как видите, воюем мы уже на территории врага, о чем мечтали всю войну. Отличаются по-прежнему Трофимов — краса и гордость нашего полка, Вахненко, Старчиков, Сухов. Недавно послали материалы на присвоение Трофимову, Голубеву, Старчикову и Сухову звания Героя Советского Союза.

Настроение у всех очень хорошее. Приятно чувствовать, что ты идешь по земле противника и завершаешь его разгром. Победа уже близка...»

И вот еще одно, последнее, письмо — самое объемистое и как бы подводящее итог всему. Оно написано уже после окончания войны. Старательная Ирина Дрягина сочла своим долгом подробно рассказать в нем о том, как гвардейцы завершили свой ратный труд. Вот это письмо, — к нему нечего добавить и в нем нечего убавить.

«Здравствуйте, тов. Жуков! Прежде всего извините, что до сих пор ни о чем не писала вам. Я понимаю, что это нехорошо. Много больших событий в нашей жизни произошло за это время, о многом уж давно бы я обязана была рассказать вам, но повседневные дела все на давали возможности описать подробности нашей жизни.

Воевал наш народ в этих решающих операциях войны с большим энтузиазмом, с большой храбростью, не жалея своих сил и жизни. За это время мы потеряли хороших ребят.

Вы, возможно, знали Иосифа Графина — очень простой, славный был паренек, рыжий-рыжий такой, русский парень, И очень храбрый и дерзкий в бою. Прибыл он к нам из пехоты, куда попал из авиашколы в тяжелые для Родины дни, когда самолетов не хватало, и летчикам приходилось становиться в строй наземных войск.

Пришел Графин в полк загорелым, наголо остриженным сержантом. Сначала некоторые смотрели на этого [367] паренька, как на птенца, но он быстро превратился в настоящего сокола. Это ведь про него и про его приятеля пели в полку:

Он был бесстрашным разведчиком, много приносил ценнейших сведений.

И вот двадцать восьмого апреля полку было присвоено наименование «Краковский». С утра был митинг. На митинге выступил Графин. Сказал горячую речь, призвал «больше уничтожать фашистских гадов в воздухе». А через час сверху был дан приказ — выслать пару на разведку. Графин попросил поручить это задание ему и полетел. В вылете встретил шестерку «фоккеров». Вступил в бой, сбил двух, но и сам был сбит. Это были восемнадцатый и девятнадцатый сбитые им самолеты.

Самолет с тяжело раненным Иосифом Графиным упал у передовой. Через час он умер... На траурном митинге даже закаленные летчики, привыкшие к потерям товарищей своих, плакали. Уж слишком жалко было Иосифа Графина, такого молодого, мало еще взявшего у жизни! Ведь он был 1922 года рождения. Похоронили его в городе Волау.

Командиром эскадрильи вместо Графина стал Веня Цветков, вы его помните, он из шестнадцатого гвардейского полка. Но через неделю налетели на наш аэродром «фоккеры» и стали штурмовать, и вот при этой штурмовке был убит и Цветков. А я только накануне написала ему рекомендацию в партию... Принесли мне ее обратно. Похоронили его в городе Лигниц...

Был еще у нас один скромный, но храбрый комсомолец Николай Климов. Со шрамом на левой щеке — след ранения. Очень смело он воевал. Никогда не кичился тем, что он хороший летчик. По вечерам любил собрать [368] ребят в кружок и петь с ними русские песни. Так и накануне его последнего полета было. Я пришла к ним в тот вечер в общежитие; пели песни, шутили... Николай Климов шутки ради оделся во фрак, штиблеты, цилиндр — раздобыл их невесть где. А песни пели русские, народные.

Потом разговор зашел о том, что фашисты сейчас уже не ведут массированных налетов, — уже мало осталось у них самолетов, но летчики у них еще есть и сильные; действуют они теперь по-другому; норовят перехватить нашего летчика исподтишка, нанести ему удар в спину, так сказать, из-за угла. Пользуются тем, что некоторые наши ребята, не встречая в воздухе вражеских самолетов, расхолодились, летают неосторожно, и вот кое-кто попадается. Климов сказал по этому поводу, что, когда летаешь в разведку, нельзя расходовать все боеприпасы, надо немного на всякий случай оставлять на обратный путь: вдруг налетит разбойник? Кто-то сказал, что если и не будет боеприпасов, то все равно сейчас легко удрать от немецкого «охотника» — самолеты у нас скоростные, моторы надежные.

Николай стал возражать. Он с возмущением даже сказал: «Сейчас удирать от фашистов — это позор. Нет, я не буду уходить, а если придется схватиться и снарядов не останется — пойду даже на таран». Ребята стали спорить, доказывать ему, что теперь уже нет смысла идти на таран, — из-за одного фашиста губить машину и самому погибать. Какая сейчас выгода — вести счет один на один? Лучше сохранить себя, да потом больше фашистских самолетов сбить.

Но Климов упорно стоял на своем, говорил, что готов идти на таран. Кто-то сказал ему: «А Любочка, а будущий сын?» Он, не задумываясь, ответил: «Что ж, они не помешают быть мне честным до конца». Его опять стали отговаривать, как будто он сию минуту собирался таранить. [369]

Потом посмеялись и разошлись.

А утром вылетел Климов с нашей четверкой самолетов на «охоту», и встретили ребята восьмерку «Фокке-Вульфов-190». Стали драться. Николай сбил одного, затем стал атаковать второго. А это был командир группы, опытный волк.

Атаки Климова были очень смелы — мы все наблюдали этот воздушный бой со своего аэродрома. Но немец увертывался, пытаясь уйти. Вдруг смотрим — Климов пошел в лобовую атаку, но немец не сворачивает, только в последнюю минуту свернул. Николай не стрелял — значит, у него уже не было боеприпасов, а бой продолжал. В следующую атаку он протаранил вражеский самолет, и сам погиб при этом.

Упали оба самолета около речки, но по разные стороны ее. Похоронили мы и Николая в городе Волау — отвезли туда же, где и Графин.

А Любочке написали о героической смерти друга ее.

Я хочу послать на выставку «Комсомол в Отечественной войне» комсомольский билет Николая Климова, помятый обломками самолета, вдавившимися в его грудь...

Я вам пишу все о потерях наших — уж очень горьки они, ведь это были самые последние дни войны, и в это время было особенно больно терять людей. Поэтому хочется рассказать о каждом, может быть, вы всех их помянете в своей книге.

Но вы не подумайте, что мы только жертвы несли в этих боях. Нет, мы хорошо воевали это время и у нас были просто замечательные примеры воздушных боев.

Так, например, девятнадцатого апреля в последнюю решающую операцию вылетела группа Сухова в составе восьми самолетов, там были знакомые вам Березкин, Голубев, Бондаренко{46}, Руденко{47} и другие. Они встретили [370] группу в восемнадцать самолетов «Фокке-Вульф-190». Благодаря тому что перед вылетом Сухов тщательно разбирал, как проводились предыдущие вылеты, говорил, как надо себя вести во всех случаях при встрече с противником, что кто должен делать, благодаря хорошей слетанности группы и взаимной выручке, этот неравный бой был проведен блестяще. Наши ребята сбили девять самолетов противника, никого при этом не потеряв, никто даже не был подбит! Сухов сбил два самолета, Голубев — два, Бондаренко — два, Березкин — один и другие тоже сбили.

В этот же день опять отличился наш дважды Герой Дмитрий Глинка. Он вылетал с четверкой, за один вылет участвовал в двух воздушных боях. Сбил лично за этот вылет три самолета, да еще два сбила его группа.

Хорошо в эти дни воевал Вася Бондаренко, который работает в эскадрилье у Сухова. У него даже был такой замечательный, необычный случай. Двадцать второго апреля он с четверкой вылетал на прикрытие наших войск, которые уже подходили к Берлину. Идя домой, увидел двух «Фокке-Вульфов-190»; Василий атаковал их, но они, не приняв боя и перейдя на бреющий полет, ушли на свою территорию. Идя дальше, Бондаренко встретил еще одного «фокке-вульфа» и опять атаковал его. Этот гитлеровец тоже хотел уйти. Василий очень рассердился и решил посадить его на землю. Приказал ему: «Садись!» Немец удирал, но наша четверка наседала на него, не стреляя. Ну, в общем, поставили его в такие условия, что фашисту пришлось сесть на автостраду, и наши пехотинцы взяли его в плен.

Интересный случай был еще, когда так же на глазах у нас капитан Луканцев и Гольберг проводили воздушный бой с четырьмя «Фокке-Вульфами-190». Одного сбили и одного подбили. Летчик со сбитого «фоккера» выпрыгнул с парашютом и через двадцать минут был приведен военными регулировщиками к нам на аэродром. [371]

Как раз в это время у нас работал знакомый вам кинооператор, который вместе с вами сопровождал Покрышкина, когда он летал к матери и жене в Новосибирск. Вот уж он был рад такому случаю, но страшно жалел, что не смог заснять воздушный бой, — у него не было телеобъектива.

А в самых последних боях за Берлин погиб наш лучший комсомолец Петя Гучек. Может быть, вы помните, когда мы в Мокшишуве проводили собрание комсомольского актива, где Покрышкин рассказывал о своих впечатлениях от поездки в Москву и Новосибирск, Петя читал проект постановления собрания. Славный был такой парень... Так вот, он был подбит гитлеровской зениткой и не хотел прыгать с горящего самолета — хотел дотянуть до нашей территории. Но не дотянул. Все же тело его не досталось на поругание фашистам: наши пехотные части быстро перешли в наступление и заняли тот участок, где упал сержант Гучек.

Похоронили мы его. У гроба его тоже ребята плакали. Да и не стыдно, товарищ Жуков, заплакать у гроба такого человека, каким был Петр Гучек. Скромный белорус. А ведь на него только что послали представление к званию Героя Советского Союза. Ведь к этому моменту он имел на своем счету двадцать лично им сбитых самолетов.

Не осуществил он свою мечту быть архитектором — все говорил, бывало: «Кончится война, пойду учиться, стану строить хорошие дома, чтобы людям было в них удобно, приятно и весело жить...»

Какой он был замечательный человек, если бы вы знали, товарищ Жуков! Таких все-таки мало встречается, хотя много хороших людей у нас...

Потом не писала я вам еще о другом большом несчастье, которое было у нас.

После Речкалова шестнадцатым гвардейским полком стал командовать Иван Бабак — это наш комсомольский [372] активист, которого вы тоже, наверное, помните. Хорошо он взялся за дело, и народ сразу полюбил его, хоть он и был еще очень молод. Но человек он горячий, пыл у него молодой, задор комсомольский. Когда объяснял, как надо драться, то не на чужой опыт опирался, а на свой собственный. И все сам летал, сам группы в бой водил.

И вот как-то в один из почти «нерабочих» дней все-таки пришла на полк задача — выслать пару на свободную «охоту». Так что же вы думаете? Он сам полетел, а ведомым взял совсем неопытного летчика Козлова.

Отштурмовали они один перехваченный ими эшелон очень отчаянно, пошли домой. И вдруг у Бабака загорелся мотор, а высота была совсем маленькая. Ну и сел он с горящим мотором у немцев, а Козлов еле прилетел домой. Рассказал обо всем. Полетели наши искать, но ничего не нашли. Жалко было Бабака!

А теперь вот, как кончилась война, привез от союзников Александр Иванович Покрышкин нам Бабака — они освободили его из гитлеровского концлагеря. Ох, как он похудел, весь черный прямо! Ребята, как бабы, от радости плакали при встрече с Бабаком. Тяжело ему пришлось в плену. Власовцы пытались его завербовать, но Бабак дерзко себя вел, бил в морду предателей. Его пытали, избивали, а он в протест на это объявлял голодовки. Сейчас хотим его отправить на курорт, но он ни за что не соглашается...

Труда тоже сбивали в начале операции, но он спрыгнул с парашютом удачно, хоть ранен был немного, и к вечеру привезли его к нам танкисты.

Сбивали и Торбеева Саню, он с парашютом приземлился на вражеской территории в лесу, через три дня перешел линию фронта и тоже был дома.

А помните — был такой в шестнадцатом гвардейском блондин Пищальников, что самолет-то на живот посадил на аэродроме, когда у нас комсомольский актив проходил? [373] Так он тоже погиб как герой во время воздушного боя с неравной группой противника (наших было четверо, а их до двенадцати самолетов)...

Березкин Славик — молодец. В начале Берлинской операции он в первый же день сбил три самолета противника. Теперь он ушел из кадров комсомольского актива, но приятно для меня — стал парторгом эскадрильи.

Голубев теперь у нас работает инспектором дивизии по технике пилотирования, живет так же, и характер не изменился.

Пал Палыч командует двадцать третьей дивизией, как-то видела его — приезжал к нам по случаю награждения нашей части орденом Красного Знамени, а теперь ведь нас наградили еще и орденом Ленина. А сандомирцев наградили орденом Александра Невского за Берлин. За Берлин!..

Борис Глинка еще не прибыл, пока командует шестнадцатым полком Федоров.

Сейчас — все учимся, учитывая опыт боев минувшей войны.

Хотелось бы поскорее вернуться на Родину, но пока приказ — быть тут. Поэтому, если выберете время, то насчет литературы дайте кому-нибудь команду — прислать нам. Пишите, что вам надо конкретно для книги. Да, еще Мачневу напишите, а то он часто дает мне тысячу самых ненужных заданий по политотделу, чтобы, как он говорит, занять мое время, а комсомольской работой заниматься совершенно некогда.

Все же не так давно мы провели собрание актива, посвященное итогам боевой работы комсомольцев за Отечественную войну. Александр Иванович Покрышкин хотел сам сделать доклад, но был вызван в Москву на Парад Победы. Актив был солидно подготовлен и прошел интересно. Сейчас настраиваем молодежь на хорошее выполнение решений XIII Пленума ЦК ВЛКСМ: на учебу, на энергичную культурно-массовую жизнь. [374]

Привет всем товарищам из «Комсомольской правды».

* * *

Вот так и закончили, товарищ читатель, герои прочитанной тобою книги войну.

С тех пор прошло уже много лет. И если в 1945 году комсомольцы девятой Мариупольско-Берлинской гвардейской истребительной авиационной дивизии не могли без смеха слушать, как их называли ветеранами, ибо с этим словом непременно связывалось представление о солидном, пожилом человеке с сединой в волосах, то сейчас это слово вполне подходит к каждому из них.

И удачно сочиненная в те дни песня «Где же вы теперь, друзья однополчане?» звучит сегодня еще душевнее и теплее, чем тогда. Те из гвардейцев, кому было суждено дожить до победы, продолжают ныне свой трудовой путь, а иные уже вышли на пенсию. У многих родились и выросли дети, пошли внуки и внучки. Иных уже нет в живых. Жизнь идет своим чередом, и комсомольцы семидесятых годов, встречаясь с комсомольцами сороковых, глядят на них уже, как на представителей далекой героической эпохи, — точно так же, как Труд и Березкин глядели в свое время на ветеранов гражданской войны.

Пусть же эта книга поможет молодому читателю увидеть героев девятой Мариупольской гвардейской истребительной авиадивизии такими, какими они были в дни войны, — своими ровесниками, молодыми и горячими людьми, без всяких прикрас, с присущими молодости достоинствами и недостатками, надеждами и свершениями.

1944–1962–1978 гг. [375]