Библиотека сайта  XIII век

АЛЬБЕРТ ШЛИХТИНГ

КРАТКОЕ СКАЗАНИЕ О ХАРАКТЕРЕ И ЖЕСТОКОМ ПРАВЛЕНИИ МОСКОВСКОГО ТИРАНА ВАСИЛЬЕВИЧА

ВВЕДЕНИЕ

Поразившее католический мир сообщение Шлихтинга сохранилось в Ватиканском архиве среди бумаг Портико. ³ Довольно обстоятельный обзор его содержания дал Е. Ф. Шмурло, ⁴ [4] который привел также несколько выдержек в латинском оригинале.

В настоящее время Историко-археографический институт получил из Рима фотографические снимки всего доклада Шлихтинга. На основании их и выполнен настоящий перевод его. Рукопись помещена на 23 листах, помеченных цифрами 10—33. Настоящие размеры ее неизвестны. Величина фотографий, несомненно уменьшенных, — 17 Х 11. ⁵ Рукопись не является оригиналом, а представляет четкую современную ее написанию канцелярскую копию, исполненную в начале весьма тщательно, а в конце несколько небрежнее. Что это не оригинал, можно судить по тому, что она помещена не отдельно; затем в ней имеется несколько неисправленных описок; особенно характерен для переписчика пропуск на л. 14 об., где две фразы должны были начинаться с одних и тех же слов inter alios, и первая из этих фраз пропущена на своем месте и вставлена на полях.

Сведения об авторе "Сказания" почерпаются только из него самого. Сообщению предпослано краткое предисловие, которое, по-видимому, не может принадлежать самому Шлихтингу. Об этом можно судить по тому, что в дальнейшем повествовании автор всюду обращается к королю и говорит про себя в первом лице, здесь же об авторе идет речь в третьем лице и в таких выражениях, которые вряд ли можно приписать его собственному перу.

Этот Шлихтинг, "померанский уроженец", "человек военный и честный", попал в плен к русским при взятии литовской крепости Озерище, что Карамзин ⁶ относит к 6 ноября 1564 г. Как уроженец Померании, Шлихтинг знал, кроме немецкого, и "русский" (славянский) язык, а потому в Москве попал, "в качестве слуги и переводчика", к "итальянскому врачу", бывшему на службе у царя. Врача итальянца у Грозного не было, а, вероятно, здесь разумеется бельгиец Арнольд Лензэй ⁷. [5] Семь лет служил этому врачу Альберт, а затем, увидев, что и его жизни грозит опасность, с согласия своего господина убежал в Польшу, где и составил "Сказание".

Кроме того, в издании Scriptores rerum Polonicarum ⁸ имеется краткое сообщение, на немецком языке, под заглавием: Nova ex Moscovia per nobilem Albertum Schlichtino; allata de Principis Iwani vita et tyrannide ("Новости из Московии, сообщенные дворянином Альбертом Шлихтингом о жизни и тирании государя Ивана").

Таким образом отсюда можно почерпнуть новый факт для биографии Шлихтинга, именно его дворянское происхождение, которое и заставляет его, как увидим ниже, относиться с особой симпатией к боярскому классу, преследуемому Грозным.

Наконец, латинский текст повествования позволяет предполагать, что составитель получил хорошее по тому времени образование и был начитан в классических писателях. Цитаты из трех из них (Виргилия, Ювенала и Теренция) он приводит в своем рассказе, хотя и не называет авторов по имени.

Какие именно семь лет Шлихтинг провел в Московии, определить довольно легко. Если, как сказано выше, он был взят в плен в ноябре 1563 г., то бегство его должно быть отнесено к 1570—1571 гг. Эта вторая дата может быть точнее определена следущим образом. На стр. 48—49 Шлихтинг упоминает воеводу Ивана Петровича (Яковлева), "который ныне отправился с Магнусом для осады Ревеля". Эта осада Ревеля началась 21 августа 1570 г. ⁹ и продолжалась до 16 марта 1571 г. Во второй половине 1571 г. этот Яковлев был забит батогами до смерти, как заподозренный в порче царской невесты Собакиной ¹⁰. Во всяком случае Шлихтинг упоминает про страшный голод, охвативший страну во второй половине 1570 г. Соответственно с этим в предисловии к немецкой записке Шлихтинга издатели отнесли ее к осени 1570 г. ¹¹

Шлихтинг заключает свое латинское сказание торжественным заверением: "То, что я пишу вашему королевскому величеству, я видел сам собственными глазами содеянным в городе Москве. А то, что происходит в других больших и малых [6] городах, едва могло бы уместиться в (целых) томах". В немецкой записи тон несколько менее решителен: "То, что я только что описал вашему королевскому величеству..., не выдумано, бог тому свидетель, что я все это отчасти сам видел и слышал".

Какие же моменты царствования Грозного привлекали особое внимание Шлихтинга? Перечислю их кратко. Стремление Ивана IV к уничтожению наиболее родовитых бояр. Гибель Димитрия Овчины и других лиц. Просьба бояр и митрополита о прекращении кровопролития. Введение опричнины. Бесчинства опричников. Убийство князя Ростовского. Гибель князя Ивана Петровича (Челяднина-Федорова). Истребление его имущества. Гибель казначея Хозяина Дубровского. Отношение царя к своему зятю Михаилу Темрюковичу. Гибель думного дьяка Козарина-Дубровского. Казни в Александровском дворце. Характер старшего сына царя. Гибель Федора Умного. Религиозность и мнимо монашеский образ жизни царя. Подробное описание похода на Новгород и более краткое на Псков. Прибытие королевских послов. Гибель князя Афанасия Вяземского. Опустошение Торжка и Твери. Истребление пленных поляков. Гибель шести человек из-за кольчуги Челяднина-Федорова. Казнь начальника над воинскими орудиями. Наказание одного дьяка и его гостей за неуместное любопытство. Казнь князя Горенского и его слуг и опричника Петра Зайцева. Тиранство царя над женщинами. "Тиран толкователь сновидений". Издевательство над Борисом Титовым. Казнь воеводы Владимира (Морозова). Мучение в 1566 г. трехсот бояр, просивших тирана прекратить казни. Травля людей медведями. Сожжение людей живыми за то, что ели телятину. Утопление одного дьяка по наговорам монаха. Расстрел из лука воеводы и двух бояр, взятых в плен поляками при взятии Изборска. Уничтожение татар, служивших царю. Издевательство над князем Борятинским. Казнь Третьяка, брата Висковатого, и его жены. Сожжение живым Башкина за склонность к лютеранству. Убийство шута Гвоздева. Издевательство князя Прозоровского-Оболенского над братом. Избиение польских пленных 20 июля 1570 г. Убийство князя Петра Серебряного. Тиранство над боярами 25 июля 1570 г. Предчувствие тирана или предзнаменование. Надругательство над знатными женщинами. ¹² [7]

В общем, видимо, автор придерживался хронологического порядка, но часто отвлекался от него, руководимый скорее всего опасением пропустить что-нибудь более важное. Этим объясняются и неоднократные повторения.

Остановимся на некоторых более крупных фактах повествования Шлихтинга с целью показать их историческую достоверность. Прежде всего, с этой точки зрения, привлекает внимание рассказ об учреждении опричнины. Шлихтинг имеет о цели учреждения ее очень смутное представление, именно он понимает ее, как уничтожение царем "своих приближенных, а особенно тех из них, кто отличался знатностью и древностью рода". Но причины для такого уничтожения заключались, по его мнению, в ненависти к этим лицам за их советы "править, как подобает справедливому государю, не жаждать в такой степени христианской крови" и т. д. Рассказав затем о гибели князя Овчины, Шлихтинг сообщает, что царь под влиянием новых увещаний бояр и митрополита почувствовал якобы угрызения совести и почти шесть месяцев воздерживался от казней, а сам обдумывал за это время проект устройства опричнины. О знаменитом отъезде в Александровскую слободу Шлихтинг не упоминает вовсе, а представляет дело так: царь призвал к себе знатнейших вельмож и заявил им о своем пресыщении властью и желании жить в отдалении и уединении, вместо же себя, в качестве правителей, рекомендовал своих сыновей, прибавляя, что во всяком трудном деле готов помочь им своим советом, так как будет жить по близости. И действительно, он выстраивает себе в Москве особый дворец. "По соседству с этим дворцом он соединил особый лагерь, начал собирать опричников, то есть убийц, и присоединил их к себе самыми тесными узами повиновения." Про слободу же Шлихтинг упоминает впервые значительно позже, говоря, что когда народ начинает волноваться от постоянных казней, то тиран покидает Москву и обычно часто уезжает в Александровский дворец. ¹³

К рассказу Шлихтинга отчасти примыкают Таубе и Крузе, которые также говорят об обращении царя пред отъездом [8] в слободу, но не к одним боярам, а ко всем чинам, с заявлением о том, что они не хотят терпеть ни его, ни его наследников, а потому он и решил передать созванным свое правление. На другой день после этого последовал отъезд в слободу. Штаден рассказывает обо всем этом очень кратко: "Великий князь из-за мятежа выехал из Москвы в Александрову слободу." Из всего этого можно, кажется, сделать тот вывод, что безмолвность и таинственность, которыми облекает наша летопись отъезд царя в слободу, вряд ли соответствуют действительности. Летописи, вытекавшие из клерикальных и боярских кругов, в то время явно оппозиционных царю, всячески старались затушевать эту оппозицию и потому стремились представить дело так, как-будто это было произволом или капризом царя. Может быть, отъезд не был обставлен даже такой таинственностью, как это изображается обычно.

Сказание Шлихтинга занимает одно из центральных мест по разъяснению грандиозного заговора против Ивана IV, возникшего в 1567 г. ¹⁴ Из русских источников про вторую часть этого заговора упоминается только в Переписной Книге Посольского Приказа 1626 г.: "Столп, а в нем статейной список из сыскного из изменного дела 78 (1570) году на Ноугородцкого Архиепископа на Пимена и на новгородцких Диаков, и на Подьячих, и на гостей, и на Владычних Приказных, и на Детей Боярских, и на Подьячих, как они ссылалися к Москве с Бояры, с Олексеем Басмановым и с сыном его Федором, и с Казначеем с Микитою Фуниковым, и с Печатником с Ив. с Михайловым Висковатого и с Семеном Васильевича сыном Яковля, да с Дьяком с Васильем Степановым, да с Ондреем Васильевым, да со князем Офонасием Вяземским, о сдаче Вел. Новагорода и Пскова, что Архиепископ Пимен хотел с ними Новгород и Псков отдати Литов. Королю" и т. д. ¹⁵ Подлинник этого дела бояре постарались уничтожить. Поэтому сведения о заговоре сохранились только у иностранных писателей, а именно [9] у польского хрониста Мартина Вельского, лифляндских историков Кельха и Геннинга, недавно изданного Штадена ¹⁶ и, наконец, у нашего Шлихтинга. Из новых историков существование этого заговора предполагали с большей или меньшей категоричностью Щербатов и Арцыбашев. ¹⁷

Суть дела заключается в следующем. Осенью 1567 г. царь задумал большой поход вглубь Ливонии, 21 сентября он выехал на литовскую границу, а 12 ноября, после совещания со своим двоюродным братом князем Владимиром Андреевичем и боярами, решил немедленно вернуться обратно. Причина этого крылась в том, что польский король Сигизмунд-Август через некоего Козлова стакнулся с московскими боярами, и те обещали выдать ему царя. Когда это намерение было раскрыто и царь уехал домой, то и Сигизмунду не оставалось ничего иного, как распустить войско и вернуться в Гродно. Шлихтинг с некоторой неточностью представляет дело так (стр. 28): "И если бы польский король не вернулся из Радошковиц и не прекратил войны, то с жизнью и властью тирана все было бы покончено, потому что все его подданные были в сильной степени преданы польскому королю." Это показание его особенно красочно потому, что наряду с этим прямым признанием вины бояр (их, конечно, прежде всего следует разуметь под "всеми его подданными"), Шлихтинг, как родственный им по происхождению, при описании каждой казни изменников, старательно подчеркивает их невиновность.

Роль князя Владимира Андреевича в этой истории представляется так. Повидимому, он сам принимал участие в заговоре, но увидел, что успеха на его осуществление мало. Тогда он, вместе с князьями Бельским и Мстиславским, отправился к Ивану Петровичу Федорову-Челяднину, стоявшему во главе всего предприятия, взял у него список участников, якобы под тем предлогом, что к заговору хотят примкнуть новые лица, и, заметя таким образом свои следы, открыл все дело царю. Но впоследствии, когда его участие выяснилось, он был умерщвлен ¹⁸ по приказу царя. Началось следствие, которое, конечно, производилось с утонченной жестокостью того времени [10] и прежде всего с применением арсенала всевозможных пыток. Особенно жестоко пострадал глава заговора Челяднин-Федоров. Он погиб не только сам с семейством, но и все его поместья с их обитателями и хранившимся там имуществом подверглись полному уничтожению. Описание этих подробностей у Шлихтинга имеет особое значение, как вероятное показание очевидца. В результате расследования измены оказалось, что она пустила свои корни очень глубоко и захватила высшие власти Новгорода, как светские, так и духовные, в союзе с наиболее близкими к царю лицами, как например князем Вяземским, которому царь особенно доверял. ¹⁹

Это и вызвало знаменитый разгром Новгорода, которому Шлихтинг в своем "Сказании" уделяет очень много места. Но можно думать, что он не был при этом лично. Этим легче всего объясняются некоторые неточности рассказа. Так, прежде всего Шлихтинг относит Новгородский поход к 1569 г., тогда как он начался только в декабре 1569 г., а к Новгороду царь подступил уже 2 января 1570 г. (ст. ст.). Далее, вопреки нашей летописи, Шлихтинг представляет дело так, будто из слободы царь прямо двинулся на Новгород, а потом уже опустошил Тверь и Торжок. Но участники похода, Таубе и Крузе и Штаден, воспроизводят летописный порядок.

Рассказ о походе Грозного на Псков передан у Шлихтинга очень кратко. Так, у него нет ни малейшего упоминания про того юродивого, который удержал царя от разгрома города, хотя про этого юродивого говорят все другие иностранцы, не только современники, как Таубе и Крузе и Штаден, но и более поздние, как Горсей и Флетчер. Интересно свидетельство Шлихтинга, что во Пскове всю ярость и жестокость царь обратил против монахов. Между тем Карамзин, ²⁰ со слов наших летописей, говорит, что Грозный как раз не велел трогать иноков и священников. Можно думать, что прав скорее иностранец, так как в заговоре против царя духовенство принимало деятельное участие, за что и пострадало сильно в Новгороде; этого не отрицают и наши летописи. "Церковь, как феодальная сила, всегда была теснее связана с боярством, нежели с демократическими слоями". ²¹ [11]

В описании Новгородского погрома обращает на себя внимание рассказ о массовом уничтожении товаров, накоплявшихся в течение 20 лет. В этой нельзя не видеть стремления уронить торговое значение этого города, соперничавшего с Москвой.

В итоге открытия этой новой измены и были страшные казни, произведенные 25 июля 1570 г. и описанные, судя по всему, Шлихтингом, как очевидцем.

Наконец, "Сказание" Шлихтинга поднимает значение, как исторического источника, 5-й главы сочинения Гваньини "Описание всех стран Московии" (Alexandri Guagnini Veronensis omnium regionum Moscoviae descriptio). Давно уже было известно, ²² что для первой (географической) части своего труда он нашел удобный источник в Герберштейне, известия которого изложил в ином порядке и с некоторыми незначительными дополнениями. Но откуда он взял сведения для второй, значительно более важной части своего труда, оставалось неизвестным. Между тем сведения эти неоднократно цитовались нашими историками, начиная с Карамзина, и с точки зрения своей исторической достоверности, так сказать, висели в воздухе. Чересчур мрачные краски повествования вызывали естественное недоверие к нему, тем более, что это недоверие подкреплялось показанием современника. Именно, в одном, правда очень мало известном, рассказе о России того времени, составленном итальянским купцом Тедальди, имеется прямая полемика с Гваньини: "О тех фактах, что написал против Московита и поныне еще живущий веронец Гваньини, он, Тедальди, во время пребывания своего в Московии ничего не видал и не слышал, что им своевременно и было поставлено на вид названному писателю". ²³ Теперь, при наличии полного текста Шлихтинга, можно с достоверностью утверждать, что Гваньини имел в виду главным образом его рассказ, который, как упомянуто было раньше, произвел такой эффект при своем появлении. Эта зависимость особенно видна из того, что Гваньини сохранил общий характер повествования Шлихтинга, распадающегося на ряд отдельных, почти не связанных друг с другом эпизодов, для которых уже немецкий писатель давал иногда частичные заглавия, [12] а итальянец снабдил ими каждый отрывок, но разместил эти рассказы совершенно в ином порядке. На это заимствование Гваньиии у Шлихтинга первый обратил внимание Е. Ф. Шмурло, ²⁴ который и произвел сличение обоих повествований.

Внимательнее вглядываясь в оба повествования, нельзя не заметить, что Гваньини подвергает рассказ Шлихтинга частичным изменениям, дополнениям и исправлениям. Эти главнейшие расхождения оговорены в примечаниях. Если Гваньини, как сказано выше, для первой части своего труда усиленно пользовался Герберштейном и подвергал его рассказ перестановкам и частичным дополнениям, то причина такого отношения к своему источнику вполне понятна: Гваньини хотел скрыть свою зависимость от Герберштейна. Но возникает вопрос, почему итальянец в такой мере изменял порядок Шлихтинга, записка которого не была напечатана. "Сказание" Шлихтинга даже и для того времени представлялось чересчур эффектным и потому мало вероятным. Поэтому Гваньини, состоявший, как известно, на польской военной службе, мог подвергнуть показания немца проверке, дополнениям и исправлениям и в порядке этой проверки заносил их в свой рассказ, Этим могут быть объяснены и пропуски и умолчания, сравнительно со Шлихтингом, о которых частично упоминает Шмурло, именно итальянец не вносил в свой рассказ всего того, подтверждения чему он не нашел в других источниках. В силу этого же Гваньини мог спокойно отнестись и к приведенному выше обвинению Тедальди.

В общем "Сказание" Шлихтинга дает сравнительно мало новых фактов, но освещает их по-своему, что дает нам повод пересмотреть ряд положений, как занесенных на страницы летописей и других источников, так и выдвинутых нашей исторической наукой, обслуживавшей классовые интересы общества и неспособной понять насыщенного событиями времени Грозного.

Остается сказать несколько слов о характере издания; памятника. Немногие отрывки, изданные Е. Ф. Шмурло, отмечены звездочками, в начале и в конце. Также в переводе прежде всего имелась в виду возможная близость к оригиналу. [13] Немногие слова, которые пришлось добавить, сверх оригинала, для связи речи заключены в круглые скобки. Оригинал написан довольно правильной латынью, но беден с точки зрения разнообразия языка. Особенно заметно это в неоднократном повторении одних и тех же слов, преимущественно глагола iubere (приказывать). Все эти повторения сохранены и в переводе. С другой стороны, в оригинале замечается много плеоназмов, которые также по возможности воспроизведены в русской передаче. Искаженные собственные имена переведены правильно.

В заключение приятным долгом считаю выразить искреннюю благодарность Редакционно-издательскому совету Академии Наук, в частности академикам В. П. Волгину и А. С. Орлову за лестное для меня принятие настоящей работы в серию академических изданий, а также ученому секретарю Историко-археографического института, проф. Б. Д. Грекову, за предоставление рукописи Шлихтинга для перевода.

В приложении помещен исполненный библиотекарем Академии наук Г. Г. Гельдом перевод немецкой записки Шлихтинга, напечатанной в неоднократно цитованном выше издании Scriptores rerum Polonicarum, т. I, стр. 145 —147. Сразу же при первом чтении ее видно, что она составлена Шлихтингом раньше латинского "Сказания", на которое, как на еще не написанное, он ссылается дважды: при упоминании о смерти "И. П. Челяднина-Федорова и в самом конце записки. Боярский заговор изложен здесь гораздо более четко, чем в "Сказании". Дата составления записки видна из конца ее, где говорится "совсем еще недавно в июле" (1570 г.).

Текст воспроизведен по изданию: Новое известие о времени Ивана Грозного. Л. Изд-во АН СССР. 1934

© текст - Малеин А. И. 1934
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Руссо М. М. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Изд-во АН СССР. 1934