14 ноября, воскресенье. Рано утром покинули Суэцкую бухту. Погода прекрасная. С обеих сторон видны голые горы. Лопнула паропроводная труба — обошлось без несчастий. Ночью проходили мимо Синайских гор, которыми, благодаря темноте, не удалось полюбоваться.

К утру (15 ноября. — Прим. ред.) вошли в Красное море. Эскадренный ход 10 уз. С наступлением темноты открылся огонь. «Сисой» передал: «Будьте внимательны, особенно остерегайтесь у маяка». Подошедшим до нас сведениям, в Красном море возможно было ожидать предательского нападения. Несмотря на данную нам охрану, состоящую из конвоирующих судов, были все время начеку.

16 ноября. В четвертом часу утра, на моей вахте, вошли в тропики. Море почти спокойно, волны крохотные, не в силах даже покачнуть валкого «Алмаза».

В каютах становится душно. Над шкафутом и командным мостиком поставили тенты. Офицеры ходят в шлемах.

После отдыха отряд застопорил машины. Миноносцы подошли к транспортам принимать уголь.

От нечего делать мы занялись ловлей акул. За корму спустили толстый крюк с мясной наживой. Перегнувшись через фальшборт, следили мы за мелкими рыбками, находящими себе приют в плавающих желтых водорослях. Стайки фиолетовых, под цвет волны, длинных, не то рыбок, не то червяков или змеек резвились кругом. Акулы не шли, однако. Мне удалось увидеть всего одну, да и то небольшую. Лениво помахивая длинными плавниками, посаженными близко к тупой голове, она, казалось, отдыхала у нашего борта. В шестом часу отряд дал 8-узловой ход. Огней не гасили, шли, как и все это время, при полном освещении.

Духота увеличивается. Команда спит на воздухе, офицеры также выползают на ют и занимают плетеные кресла.

Встречных судов очень мало. Явление необычное для Красного моря, где движение большое. Те немногие, которые попадаются на нашем пути, встречаем и провождаем лучами прожекторов. <17 ноября.> Лопнул отросток магистральной трубы котла, находящегося под парами. Это уже не первый случай. Вывели котлы с левой стороны и продолжали идти под двумя правыми. Ход, конечно, уменьшился. [23] Через час оказалось возможным поднять пары в остальных котлах и дать 10 уз.

Механики жалуются на духоту в машине, температура доходит до +41°R{18}. Стоя всего на три вахты, красные и мокрые выбегают они наверх подышать воздухом, который кажется им прохладным. Один из них (младший инженер-механик Н. П. Чистяков. — Прим. ред.) подал рапорт о болезни — его заменили кондуктором.

К вечеру 18 ноября показался «Jebel Steir».

19 ноября. В 4 ч пополудни встречный французский пароход поднял сигнал о желании переговорить с нами. «Сисой» отделился и подошел к нему. Эскадра тем временем уменьшила ход.

Идем Баб-эль-Мандебским проливом.

К вечеру вошли в Аденский залив.

20 ноября. В восьмом часу утра остановились близ Джибути. Заведующий транспортами пересел на «Сисой». Спустили брейд-вымпел. Приказано идти в Обок и взять оттуда губернатора, выехавшего нам навстречу и оказавшегося в соседней бухте, вследствие какой-то путаницы.

Придя в Обок, приняли господина Паскаля (губернатора. — Прим. ред.), подняли его флаг и в 11 ч 30 мин доставили в Джибути, где стояли все наши корабли. Рейд в Джибути широк и открыт. Берега голые, низкие, песчаные. Солнце немилосердно печет.

Крохотный городок французского Сомали расположился на левой стороне бухты, если смотреть с моря. Ни одного дерева, ни одного кустика. Кругом неприглядно, неуютно, знойно.

Вскоре после нашей постановки на якорь прибыл Фелькерзам с визитом, и затем оба, то есть он и губернатор, уехали под грохот салюта.

В 17 ч к нам подошел транспорт «Меркурий»; началась погрузка, продолжавшаяся почти до полуночи. Ночью стоял на бакштове вооруженный паровой катер, обязанности коего заключались в осматривании всех входящих на рейд судов. В первую же ночь мне пришлось пройтись навстречу пароходу «Messageries Maritimes».

21 ноября. Приехал военный агент С<тюарт> и поселился у нас: завтракал и обедал в кают-компании{19}. За завтраком подали нам квас. Нужно заметить, что давно уже приставали мы к нашему ресторатору Потупчикову, чтобы он достал какой-нибудь напиток. Пиво наше почти все прокисло, а вода с гренадином мало кому нравилась.

По окончании занятий часть офицеров съехала на берег.

Входит в силу тропическое расписание занятий, в шутку называемое моряками полярно-тропическим, так как представляет собой смесь того и другого, иными словами, очень тяжелое.

23 ноября. Попал на берег. Часть города состоит из десятка-другого каменных домов. На площадь выходит несколько магазинов. У одного из них лежит на привязи ручной гепард. Хозяйка, торгующая разными сушеными морскими чудовищами, видя собравшихся около зверя моряков, вышла к нам и, поласкав его, предложила и нам сделать то же самое. Каждый из нас потрепал гепарда, конечно, не без некоторой опаски. [24]

На почту и телеграф, одну из главных целей нашего съезда, приходится идти через весь европейский квартал. Замечу вскользь, что плата за слово телеграммы — около четырех франков.

Большая часть города, то есть неевропейская, состоит из жалких лачуг сомалийцев.

По улицам ходят козы, овцы и собаки. На задней, торговой площади лежат верблюды, мулы и волы.

Сомалийцы или сомалиты — черные, довольно высокого роста, отличаются от негров узкими плечами и поразительной худобой. Перед ними я казался тучным (во мне 3 пуда 15 фунтов{20}). Чертами лица они также несколько разнятся, носы не так сильно сплюснуты и губы менее жирны.

Движения их ленивые. Некоторые сомалиты смазывают волосы глиной, отчего издали они кажутся рыжими. Делается ли это красоты ради или как предохранение от солнечных лучей — не знаю. Одежда их очень легка: иные носят лишь повязки на чреслах. Дети бегают голышом. Женщины немногим более одеты.

Городок, как я уже сказал, не велик: стоит пройти сотню-две шагов и вы за городом в широкой, почти сплошь песчаной пустыне; крохотные кустики, едва ли способные скрыть самого небольшого зверька, уныло прорезают серый покров бесплодной почвы.

Верстах в двух от города виднеется небольшая рощица. Широкое и довольно хорошее шоссе ведет к этому маленькому оазису, носящему громкое название «Le Jardin du Gouverneur» («Сад губернатора»). Экипаж, которым воспользовались Г<ригорьев>, Н<ейман>, П<оггенполь>, Г<ригоров> и я для поездки туда, как в достопримечательное место, напоминал наши «сорок мучеников», громыхающих в летнюю пору по Гороховой и Вознесенскому проспекту.

По пути попадались верблюды, медленно и гордо переступающие с вьюками на спинах. Стада овец и горбатых быков встречаются под вечер.

В саду видел финиковые пальмы, гранаты, хлопчатник, видел также несколько неведомых деревьев и неизвестных нам, европейцам, несъедобных и даже ядовитых плодов.

Близ сада расположена деревушка. Жилище сомалийца представляет собой нечто вроде шалаша. Стены из кольев, рогож, щепок, смазанных глиной, крыши из прутьев, ветвей и рогож со штемпелями разных фабрик и надписями на разных языках. В один из таких шалашей мы зашли, спросив об этом разрешения у хозяина, оказавшегося чем-то вроде полицейского. Внутри шалаш разделен на три части; только одна из них прикрыта сучками, сушеной травой, стеблями кукурузы и всякой дрянью — это спальная; другим двум — небо служит крышей.

На пороге круглого помещения, представляющего столовую, сидела бронзовая женщина и кормила грудью ребенка. Когда мы вошли, она поспешила прикрыть наготу младенца, но своей собственной, по-видимому, нисколько не стеснялась. Н<ейман> хотел снять ее, но муж сомалитки так злобно сказал «Non!» (нет), когда ее попросили пересесть к солнцу, что Н<ейман> предложил ему самому сняться, на что тот охотно согласился. [25]

По-видимому, его жена ничего не имела против фотографии, так как на вторичное предложение она встала и хотела было пойти, но грозное «Non!», повелительный и угрожающий жест пальцем сразу остановил ее. После этого, судя по тону разговора, между супругами началась перебранка.

К вечеру вернулись на «Алмаз». Жара, или, вернее, духота на корабле ужасная, на берегу значительно лучше; с наступлением ночи становится даже прохладно; на судне мы лишены этого облегчения: черный, накалившийся за день борт остывает лишь к утру.

Кают-компания опустела; собираемся только к обеду и завтраку; остальное время проводим на полуюте. Слушаем рассказы нашего агента, знакомого с местностью. С его слов, в окрестностях Джибути водятся шакалы и гиены. Нахальство последних доходит до того, что они забираются в город, преимущественно к бойне. Местные жители охотятся на них ночью, прячась за камни, где-нибудь на тропе зверя. Охота считается опасной, так как гиена бросается на выстрел, которым при лунном, сравнительно слабом освещении, трудно убить наповал.

Воды у Джибути славятся обилием рыбы. В ясный солнечный день при тихом море можно видеть массу крупных и мелких рыб. Вчера ночью кругом крейсера ходило какое-то фосфорическое пятно. Думали — акула, и опустили крюк с мясом; впоследствии оказалось, что это стадо мелких рыбок, оставляющих за собою огненную полосу, хорошо заметную на гладкой воде.

Приливы и отливы, благодаря пологости дна, здесь особенно значительны. Посылаемые на берег катера брали с собою на буксире шестерку, или же едущие пользовались шлюпкой сомалитов, так как в известные часы можно было подойти к пристани лишь на очень мелко сидящей шлюпке.

Недалеко от нашего якорного места есть мель.

Офицеры со «Светланы» бывают там ежедневно, ловят рыбу, собирают раковины и, кажется, поймали даже несколько лангустов.

30 ноября. С разрешением старшего офицера, около трех часов дня, когда вода всего ниже, отправились мы ловить рыбу. Набрав шесть человек гребцов из желающих, доктор, механик Ч<истяков>, мичман П<оггенполь> и я прибыли к мели. На месте, где воды было по пояс, бросили дрек (шлюпочный якорь); вода продолжала убывать. На спущенные крючки с мясом шли маленькие крабы. Эти существа в зависимости от дна окрашены в белый, серый и даже красный цвет. Ловля на удочки продолжалась недолго. Рыболовы разделись и начали купаться. Предвидя купание, я запасся кожаными туфлями из опасения укола морского ежа. Остальная же публика, за исключением, конечно, оставшейся босиком команды, пожертвовала своими белыми тропическими туфельками. Вскоре, однако, мои сандалии слетели с ног, и я поспешил к шлюпке, где у меня имелись в запасе высокие, чуть ли не до пояса, резиновые сапоги. Воды было выше пояса, а потому я сразу зачерпнул. Плыть в них весьма тяжело. Покупавшись некоторое время, вернулся в шестерку и стал разбирать предметы, доставаемые командой из воды. Сначала набрали морских звезд, ежей и раковин, а [26] затем начали вытаскивать целые кусты коралла. Вот тут стало очень интересно. В разветвлениях этих кустов находились крохотные рыбки, крабы, ежи, раки-отшельники и креветки; тут же гнездились одна на другой устрицы.

В одном из кустов нашли нечто вроде змеи — белую с желтыми пятнами, очень яркую. Неоднократно ускользала она из ведра на днище шлюпки, откуда вылавливали ее с трудом. Найдена была и другая змея, похожая на угря, темная, с пестротой. Обе длиной немногим более фута.

Змей не удалось довезти живыми до корабля — они вскоре заснули, равно как пестрые и зеленые рыбки. Крабы, креветки, морские звезды и ежи — те жили долго.

Забавны маленькие раки-отшельники, запрятывающиеся в раковинки. Одного я выволок наружу — когда заточник неосторожно высунул полтуловища из своего изящного крепкого домика. В числе найденных чудищ были голотурии — продолговатые существа, мягкие и пухлые, выпускающие струю воды, когда их берут в руку. Темно-серые, не то коричневые, не меньше фута длиной, напоминающие ливерную колбасу, — эти моллюски довольно отвратительны, и потому более двух штук мы с собою не взяли.

Вернувшись на судно, перепачканные, с ведром живым существ, собрали мы офицеров и стали демонстрировать им трофеи ловли. Из-за спин наших товарищей выглядывали любопытные лица матросов. Насладившись вдоволь рассматриванием всей дряни, находившейся в лоханке (из ведра все перелили в лоханку), мы отдали аквариум команде.

Устриц, впрочем, отобрали, собираясь устроить хорошую закуску к обеду.

Лейтенант Г. вскрыл одну из них и, проглотив, заявил, что превосходно. Странным показался мне торчащий из нее лепесток, да и поверхность ракушки была не белая, как у тех, которые мне доводилось есть, а перламутровая. Однако, после заявления Г., все ждали закуски.

Ресторатор был на берегу, и потому устриц к обеду не вскрыли, так что никто их не ел. Впоследствии Г. сознался, что они отдавали тиной и на вкус были просто мерзостью.

Поставленный на полубаке аквариум начал издавать невероятный запах тины и порченой рыбы, и его вылили за борт.

До 1 декабря остаемся в Джибути.

Много идет разговоров и толков о войне, но ни у кого из нас нет сознания серьезности нашего похода. Жизнь течет, как вообще она течет на корабле. Плаванье — как плаванье. Одно лишь неудобство: на берегу не позволяют оставаться после спуска флага (захода солнца). Учений почти не производится, за исключением шлюпочных. С вечера на всю ночь до утра два сторожевых миноносца уходят в море.

На «Наварине» 26 ноября был устроен танцевальный вечер. Пригласили местных дам с их мужьями и офицеров с кораблей нашей эскадры. До поздних часов гремел оркестр. Несмотря на торжество, «Наварин», равно как и прочие суда, светил прожекторами. Сторожевые катера ходили кругом. [27]

1 декабря. В начале третьего часа вызвали всех наверх сниматься с якоря и через полчаса покинули Джибути.

Выстроились в походный строй: «Жемчуг» со «Светланой» впереди, за ними «Сисой» с «Алмазом» в кильватер, далее шесть транспортов в две колонны с миноносцами по бокам и два транспорта позади, с «Навариным» в замке.

В скором времени приказано транспортам взять на буксир миноносцы. У пятерых буксиры лопнули, не выдержав напряжения при 9-узловом ходе.

Миноносцы подняли пары, отдали буксиры и пошли своими средствами.

Идем к мысу Рас-Гафун (на восточном берегу Африки, южнее Гвардафуя в итальянском Сомали).

2 декабря. Утром определяли девиацию. Вечером сыграна дробь-атака; вахтенное отделение разведено по орудиям.

3 декабря. Идем все тем же 9-узловым ходом Аденским заливом.

Миноносцы подошли к транспортам принимать провизию. Погода хорошая; чуть-чуть качает. К утру появилось на небе созвездие Южного Креста. Второй раз в жизни приходится мне видеть эти звезды, но равно, как и в первый, не нахожу ничего достойного внимания. Даже сходства с крестом очень мало. Наш Орион с его тремя царями куда ярче и более похож на крест, нежели пресловутый южный.

Стало прохладнее. Офицеры стоят вахту в тужурках, в кителе холодно. На ночь отправляюсь в каюту.

Вошли в Индийский океан. «Горчаков» отстал от нас.

4 декабря. Во втором часу пополудни «Жемчугу» и миноносцам приказано отделиться от эскадры и идти в Рас-Гафун. Со спуском флага прибыли и мы к мысу и приготовились к погрузке угля. «Юпитер» [28] подошел к нам, собираясь швартоваться. Покачивало. Опасаясь повреждений, командир отказался производить погрузку на зыби. Транспорт отошел. Ночью прибыл «Горчаков». Адмирал приказал ему идти по назначению.

5 декабря. С восходом солнца переменили место — подвинулись к берегу. Здесь зыбь была меньше. На этот раз ничто не помешало «Юпитеру» подойти к нам.

На голом, пустынном, песчаном берегу виднеется деревушка. Черные фигуры копошатся в песке.

В скором времени от берега отвалила шлюпка и направилась к нам. По мере приближения ее мы стали различать закутанные в платки фигуры туземцев.

Командир разрешил впустить их на судно.

Шлюпка подошла, и сомалийцы влезли на палубу. С босыми ногами, обнаженной грудью, завернутые в какие-то ткани, каждый из них держал в руках по веточке какого-то кустарника, с виду напоминающего наш тальник. Этой палочкой они чистят себе зубы. По-видимому, подобное занятие вошло у них в привычку, так как иные и минуты не могут расстаться с этой зубной щеткой. Нужно заметить, что зубы наших гостей блестели как слоновая кость. У старейшего (судя по виду) болтался на поясе большой меч в ножнах, похожий на кухонный нож.

Я повел их осматривать корабль.

Не без некоторой робости спустились они в жилую палубу, но в машину идти отказались.

Из виденного более всего поразило их зеркало в моей каюте, перед которым они остановились и делали гримасы. Чернокожие гости пытались мне что-то сообщить, чего я долго не мог понять, так как они объяснялись жестами. Наконец, услыхав слово «Москва», вспомнил историю погибшего у здешних берегов в 1882 году парохода Добровольного флота «Москва». У местных жителей сохранилось воспоминание об этом событии, принесшем немало выгод населению.

Перед началом погрузки сомалитов попросили удалиться.

Отстояв свою очередь в угольной пыли, вернулся я к себе, где, несмотря на каторжную духоту, принялся писать письмо. В моей каюте находился судовой щенок Морька, или, как мы его звали, Филька, купленный в Суде; он успел сделаться всеобщим любимцем. На время погрузки Морьку запирали. Юный и резвый, он вертелся под ногами и легко мог погибнуть под угольным мешком или зазевавшимся матросом.

К концу отдыха мы приняли нужные 158 т и стали чиститься.

6 декабря. В 9 ч 20 мин вышли из Рас-Гафуна. Дали 9-узловой ход.

В полдень, по случаю тезоименитства государя императора, произвели салют в 31 выстрел.

Именинник Ч<истяков>, согласно положению, заказал пирог, который мы съели за трехчасовым чаем.

7 декабря. Транспорты приняли миноносцев на буксир.

Суда показывают суточный расход угля; у нас он равняется 48 т.

Во время ночной вахты лейтенант Д<ьяков>, вахтенный начальник и я разрабатывали программу представления перехода через экватор. [29]

Из нашей кают-компании никто, кажется, не был в южном полушарии, а если кто и был, то не мог передать подробностей празднования перехода. В общих чертах оно каждому моряку известно, но детали приходилось разрабатывать самим.

Действующие лица — Нептун и жена его Амфитрида (хотя у Нептуна не было жены по мифологии, но зато была у Посейдона, того же Нептуна), сын их Тритон, а затем нянька, свита и прочие. Коренастый толстый матрос Ромашин, служивший до призыва кухонным мужиком, или чем-то вроде помощника повара, казался нам подходящим для роли Нептуна. Его жену надо было выбрать из наиболее похожих на женщину матросов. Унтер-офицер Неведомский, благодаря писклявому голосу и безусому лицу, должен был прекрасно сыграть Амфитриду; на нем и остановились. Остальных набрать среди желающих не представляло никакого труда.

Разговор Нептуна с вахтенным начальником, затем с командиром и, наконец, с командой должен быть в стихах.

Лейтенант Д<ьяков>, вахтенный начальник С<аблин>, М<очалин> и я принялись сочинять. Большая часть стихов была уже сочинена, когда П<оггенполь> явился мне на смену, и я, кроме вахты, передал ему разработку окончания представления.

Бутафорскую часть возложили целиком на П<оггенполя>, режиссерскую — принял на себя я.

Весь следующий день мы были заняты приготовлением к переходу. Ромашин и Неведомский репетировали роли.

9 декабря. Во 14 ч раздались звуки барабана. Из люка на полубаке вышел Нептун под руку с женой. Длинная по колено борода, сделанная из ворсы, прикрывала до некоторой степени его наготу. На голове красовалась железная корона, выкрашенная в желтый цвет. На шее крахмальный воротничок, на руках и на щиколотках — манжеты, через плечо — лента и трезубец в руке — вот и весь костюм морского царя.

Амфитрида была также в короне, из-под которой спадали длинные пряди волос из распущенного троса. Вся одежда царицы заключалась в одной юбке — повязанного вокруг талии сигнального флага «М».

Свита состояла из почти совершенно нагих тел, разрисованных углем.

Важно выступал морской царь, опираясь на трезубец. Подойдя к командному мостику, где кроме вахтенного начальника находились и все офицеры, собравшиеся смотреть на представление, он остановился и начал декламировать:

Процессия двинулась к трапу, где стоял автомобиль, сделанный из бухт, тюфяков и досок. Спереди сидел шофер. Последний был великолепен и составлял гордость П<оггенполя>.

Нептун с женой уселись и поехали по шкафуту. У командирского помещения они вышли. Командир и заведующий встретили морского царя.

Ромашин начал:

Командир и заведующий дали в выкуп не по чарке, как ожидал Ромашин, а по золотому.

Лицо у Нептуна приняло радостное выражение, да и язык развязался. До того он говорил запинаясь и без выражения, но сцену ссоры с женой, которую не берусь повторить здесь из-за обилия нецензурных слов, встречающихся в стихах, он провел великолепно, равно как и Неведомский.

Финал заключался в том, что разгневанный царь бросает в воду царицу.

На шкафуте был устроен бассейн из брезента, куда Ромашин бросил Неведомского, и куда попал сам, подхваченный свитой. Во время своего падения несчастный потерял один из полученных золотых и пришел в грустное настроение. Золотого не нашли даже по окончании крещения, когда выпустили воду из бассейна.

Вслед за Нептуном начали купать всех без разбора. В воду попал и я, и прочие молодые офицеры. Лейтенанты укрылись на мостике; о них вспомнили тогда, когда командиром приказано было окончить забаву.

Однако хитрецы не избегли окачивания. Началось с вахтенного начальника С<аблина>, и затем один за другим были окрещены все офицеры. Команда, следуя нашему примеру, обливала кондукторов. Веселье вскоре было нарушено: в кочегарке лопнула одна из паропроводных труб. Машину застопорили, вышли из строя, куда вернулись через два часа.

10 декабря. Миноносцы подошли к транспортам принимать уголь, а мы, тем временем, спустили щит и открыли по нему огонь. Учение продолжалось вплоть до завтрака. После того как щит был принят на палубу, присоединились к отряду.

11 декабря. Погода великолепная. Полный штиль. Дым из труб валит совершенно вертикально и уходит далеко ввысь. Волны уже нет: [31] круглая бугристая зыбь, изрытая кое-где мелкой рябью, тихо и бережно приподнимает и опускает нас, как нянька засыпающего младенца.

Опять становится жарко. Многие спят на полуюте.

Заберешься себе в плетеное кресло и смотришь, как офицеры один за другим выползают из своих кают. Вестовые несут тюфяки, подушки и одеяла. Одно неудобство: приходится вставать в 6 ч — время приборки. Команда, вооруженная швабрами, голиками и ведрами, поднимает такой адский шум, что поневоле проснешься, да того и гляди обольют еще из брандспойта.

День значительно удлинился — солнце заходит в 18 ч 30 мин. Погода продолжает благоприятствовать. Учениями и тревогами нас не утомляют.

Ни для кого не секрет, что идем на Мадагаскар. О войне вообще и о морском сражении в частности как бы забыли, да и не мудрено. С выхода из Джибути не имеем никаких известий. В Артурскую эскадру плохо верим, считая ее напуганной, деморализованной и лишенной храброго, дельного флотоводца. Всех интересуют аргентинские корабли, увидев которые в составе эскадры Рожественского никто не потерял еще надежды.

В толках, пересудах, рассказах и предположениях проходят день за днем. Пианола бренчит с утра до ночи. Большая часть пьес настолько заиграна, что противно слушать. По выбору их узнаешь того, кто играет, хотя и сидишь у себя в каюте.

По праздникам командир и заведующий приглашаются к нашему завтраку.

Присутствие Радлова никому не в тягость, штаб его оживляет наши ужины.

13 декабря. В 5 ч открылся остров Коморо. Изменили курс на SW 74° и затем меняли его еще два раза SW 40° и SO 53°.

14 декабря. В 9 ч открылся остров Майотта. Миноносцы идут на буксире; «Светлана» определяет девиацию.

15 декабря. Рано утром миноносцы отдали буксиры. В 7 ч производилось артиллерийское учение.

Вскоре после подъема флага «Светлана», «Жемчуг» и миноносцы отделились от отряда и пошли к якорному месту.

Транспорты выстроились в одну кильватерную колонну.

На горизонте показались туманные очертания гор. Начали разводить пары на катере и приготовляться к постановке на якорь. По мере приближения голубой цвет гор переходил постепенно в синий и, наконец, зеленый. Все были наверху, следя за разворачивающейся перед глазами картиной. Никому из нашего экипажа не доводилось бывать в этих местах.

В 13 ч 20 мин вошли в бухту острова Носи-Бе и отдали якорь.

Носи-Бе в 8 милях от Мадагаскара, но благодаря островку Носи-Комба, находящемуся между ними, кажется частью Мадагаскара.

Рейд имеет два выхода; он широк и удобен. Берега высокие, нагорные, покрыты яркой зеленью. В небольшой долинке, скрытой кокосовыми пальмами и ветвистыми манго, утопает крохотный Гелльвиль. [32]