Введение в проблему по тексту Дубровский Е.Н. "Информационно-обменные процессы - факторы социального развития" Последняя редакция 1999 г.
"Общение — это обмен информацией. Анализируя состав и структуру процессов, происходящих в обществе, как в целостной, взаимосвязанной системе, состоящей из ряда самостоятельных компонентов, академик В. Г. Афанасьев пишет: "Взаимодействие компонентов целостной системы носит по своей природе характер обмена между ними веществом, энергией, информацией".
К обмену новостями или информацией люди стремились во все времена, даже в доисторические. Общение между людьми начиналось с отдельных звуков, жестов, мимики, затем посредством криков люди передавали информацию на расстояние. В Персии в VI веке до н.э. рабы стояли на высоких башнях и звучными голосами, криками передавали сообщения от одного к другому. В боевых условиях приказы передавались по цепочке, состоящей из воинов, на расстоянии передавались условными знаками сообщения. В Древнем Китае пользовались гонгами, а аборигены Африки и Америки пользовались деревянными барабанами-тамтамами, ударяя по ним то быстрее, то медленнее, то с разной силой, комбинируя звуки, можно было передавать известия с достаточной быстротой и на значительные расстояния.
Звуковая сигнализация сохранялась многие столетия. Благодаря "барабанному телеграфу" сведения о продвижении неприятельских войск распространялись на значительные расстояния и опережали официальные донесения курьеров. Средством звуковой сигнализации были также рожки, трубы, колокола, а после изобретения пороха - выстрелы из ружей и пушек. Колокольный звон на Руси возвещал о пожаре, о торжествах и печали.
По мере развития человеческого общества звуковую сигнализацию постепенно оттесняла более совершенная - световая. Исторически первым средством световой сигнализации были костры. Костры служили сигналом древним грекам, римлянам, карфагенам и русским казакам в крестьянской войне 1670 - 1671 г. К огневой сигнализации по ночам или к дымовой - днём из сырой травы или сырых веток широко прибегали на южных границах России сторожевые посты казаков. При появлении неприятеля в Запорожской Сечи пользовались цепочкой костров, сооружённых на возвышенных местах, возвещая о грозящей опасности. Летопись световой сигнализации была бы неполной без упоминания о том, что жителя архипелага, отделённого Магелановым проливом от южной оконечности Южно-американского материка, также пользовались сторожевыми кострами, что дало основание английскому мореплавателю Джеймсу Куку присвоить архипелагу название "Огненной Земли".
Язык костров и зеркал был хотя и быстр, но очень беден. Костры несли мало информации; дополнительно посылались гонцы с необходимыми подробными сообщениями. Способ "факельного телеграфа", основанного на сообщениях, передаваемых факелами в промежутках между зубцами стен, что соответствовало определённой букве кода, также не нашло применения на практике.
Французским механиком Клодом Шаппом был изобретён оптический, или семафорный, телеграф. Передача информации происходила с помощью вращения перекладины вокруг своей оси, прикрепленной к металлическому шесту на крыше башни. Русский механик-самоучка Иван Кулибин изобрёл систему семафорного телеграфа, которую он назвал "дальновещающей машиной", с оригинальным сигнальным алфавитом и слоговым кодом. Изобретение Кулибина было забыто царским правительством и в России пользовались изобретением французского инженера Шаппа.
Открытие магнитных и электрических явлений привело к повышению технических предпосылок создания устройств передачи информации на расстояние. С помощью металлических проводов, передатчика и приёмника можно было проводить электрическую связь на значительное расстояние. Стремительное развитие электрического телеграфа требовало конструирования проводников электрического тока. Испанский врач Сальва в 1795 году изобрёл первый кабель, который представлял из себя пучок скрученных изолированных проводов.
Решающее слово в эстафете многолетних поисков быстродействующего средства связи суждено было сказать замечательному русскому учёному П.Л. Шиллингу. В 1828 году был испытан прообраз будущего электромагнитного телеграфа. Шиллинг был первым, кто начал практически решать проблему создания кабельных изделий для подземной прокладки, способных передавать электрический ток на расстояние. Как Шиллинг, так и русский физик, электротехник Якоби пришли к выводу о бесперспективности подземных кабелей и о целесообразности воздушных проводящих линий. В истории электротелеграфии самым популярным американцем был Сэмюэл Морзе. Он изобрёл телеграфный аппарат и азбуку к нему, позволяющие с помощью нажатия на ключ передавать информацию на дальние расстояния. Благодаря простоте и компактности устройства, удобству манипуляций при передаче и приёме и, главное, быстродействию телеграф Морзе в течение полустолетия был наиболее распространённой системой телеграфа, применявшейся во многих странах.
Передача на расстояние неподвижных изображений осуществил в 1855 году итальянский физик Дж. Казелли. Сконструированный им аппарат мог передавать изображение текста, предварительно нанесённого на фольгу. С открытием электромагнитных волн Максвелом и экспериментальным установлением их существования Герцем началась эпоха развития радио. Регулярные телевизионные передачи начались в середине тридцатых годов нашего века.
Долгие годы упорных поисков, открытий и разочарований было потрачено на создание и конструирование кабельных сетей. Скорость распространения тока по жилам кабеля зависит от частоты тока, от электрических свойств кабеля, т.е. от электрического сопротивления и ёмкости. Поистине триумфальным шедевром прошлого века была трансатлантическая прокладка проводного кабеля между Ирландией и Ньюфаундлендом, производимая пятью экспедициями.
Информационный обмен в обществе и его эволюция.
Типы обменов в обществе:
Целостная система характеризуется обменом между элементами ( В.Г. Афанасьев).
Предметом нашего рассмотрения является информационный обмен. История совершенствования информационного обмена совпадает с историей создания и усовершенствования знаковых систем, техники создания знаков.
Основными фазами информационного обмена являются:
Д.С. Робертсон (США), исходя из взаимообусловленности цивилизационного и информационного процессов, выдвинул формулу "цивилизация - это информация". Опираясь на количественные меры математической теории информации, Робертсон ранжирует цивилизации по количеству производимой ими информации следующим образом:
Уровень 0 - информационная емкость мозга отдельного человека - 10 в 7 степени бит;
Уровень 1 - устное общение внутри общины, деревни или племени - количество циркулирующей информации " 10 в 9 бит;
Уровень 2 - письменная культура; мерой информированности общества служит Александрийская библиотека, имеющая 532800 свитков, в которых содержится 10 в 11 бит информации;
Уровень 3 - книжная культура: имеются сотни библиотек, выпускаются десятки тысяч книг, газет, журналов, совокупная емкость которых оценивается в 10 в 17 бит;
Уровень 4 - информационное общество с электронной обработкой информации объемом 10 в 25 бит.
Рассмотрим вклад каждой исторической фазы в совершенствование эффективности информационного обмена.
Процесс коммуникации включает в себя следующие основные компоненты: выбор известных знаков из перечня отправителя и передачу их по так называемому каналу коммуникации и опознавание воспринятых знаков получателем с помощью имеющегося у него набора. Передача идей возможна только при условии, что названные два набора имеют общую часть, что передано на схеме соответствующей площадью пересекающихся кругов. По мере повторного осуществления этого процесса в системах, обладающих памятью и "статистическим" восприятием, и в частности в человеческом мозгу, восприятие одних и тех же знаков постепенно обеспечивает все большую площадь пересечения перечня получателя с перечнем отправителя. Этот процесс обучения получателя показан на схеме пунктирной стрелкой справа. Множество отдельных актов коммуникации в силу их прогрессирующего влияния на состав набора приобретают кумулятивный характер. Таков, в частности, процесс освоения культуры, в особенности мозаичной культуры нашего времени. Семантемы, наиболее часто встречающиеся в сообщениях, постепенно проникают в перечень получателя и меняют его состав; в этом ключ к циклическому развитию социальной культуры.
Углубленное изучение межличностной коммуникации предполагает рассмотрение ее как процесса, состоящего из этапов и стадий. Знание роли и содержания каждого из этапов позволяет более эффективно управлять процессом в целом.
Тот, кто передает информацию, называется отправителем. Это ключевая роль, заключающаяся в проектировании и кодировании информации, предназначенной для передачи другим участникам процесса. Выполнение данной роли начинается с индентификации индивидом себя (кто я такой) в рамках коммуникационного процесса и формулирования значения или смысла того, почему и что он хочет передать другому участнику. За этим следует кодирование идеи.
Кодирование - это трансформирование предназначенного для передачи значения в послание или сигнал, который может быть передан.
Кодирование в коммуникационном процессе начинается с выбора системы кодовых знаков - носителей информации. Носителями могут быть звук, свет, температура, запах, вкус, атмосферное давление и физические действия.
Далее носители организуются в определенную форму, которой могут быть речь, текст, рисунок, поступок и т.д. Умение говорить, писать, жестикулировать, позировать играют важную роль в способности отправителя кодировать передаваемое значение.
В результате формируется послание, содержащее данные с определенным значением. Смысл или значение послания представляют собой принадлежащие отправителю идеи, факты, ценности, отношения и чувства. При этом отправитель рассчитывает, что послание воспринято адекватно заложенному в него значению.
Чем больше различие между тем, что было передано и что было получено, тем беднее межличностная коммуникация.
Так, например, профессионалы обычноимеют трудности в коммуникации с публикой в силу того, что они кодируют значение в формы, понятные только людям их круга (аббревиатура инженеров и чиновников, юридические термины, тексты контрактов и анкет и т.п.). Полное различие в переданном и полученном значениях означает отсутствие у участников процесса чего-то общего, так как сами собой вербальные и невербальные носители значения не имеют.
Послание посредством передатчика поступает в передающий канал, доводящий его до заданного адресата. Передатчиком может быть как сам человек (его тело и голос), так и техническое средство (телефон, радио, телекс, телефакс, телевизор, компьютер, робот и т.п.), а также химическое или физическое состояние среды (жидкость, газ, твердые вещества, радиация, свет и т.п.).
Снижение производительности, текучка, прогулы, конфликты и т.п. - и то и другое может свидетельствовать как об успехе коммуникации, так и о ее неудачах.
Коммуникационные сети. Коммуникационная сеть - это соединение определенным образом участвующих в коммуникационном процессе индивидов с помощью информационных потоков. В данном случае рассматриваются не индивиды как таковые, а коммуникационные отношения между индивидами.
Коммуникационная сеть включает потоки посланий или сигналов между двумя или более индивидами.
Коммуникационная сеть концентрируется на выработанных в организации образцах этих потоков, а не на том, удалось ли передать значение или смысл послания.
Однако коммуникационная сеть может влиять на сокращение или увеличение разрыва между посланным и полученным значением.
Вертикальные связи строятся по линии руководства от начальника к подчиненным.
Горизонтальные связи осуществляются между равными по уровням индивидами или частями организации: между заместителями, между начальниками отделов, между подчиненными.
Диагональные связи - это связи с другими начальниками и с другими подчиненными.
Сеть этих связей создает реальную структуру организации.
Задача формальной организационной структуры заключается в том, чтобы придать коммуникационным потокам правильное направление.
Существуют устоявшиеся образцы коммуникационных сетей для групп одной и той же или разной численности.
В сетях типа “кружок” члены группы могут коммуницировать только с теми, кто расположен рядом с ними.
В сетях типа “колесо” представлена формальная, централизованная иерархия власти, при которой подчиненные коммуницируют друг с другом через своего начальника. Объективной основой такой ситуации является то, что лицо, находящееся в центре “колеса”, имеет больше коммуникационных связей, чем другие члены группы:
Аналогичная картина наблюдается в сетях типа “Y”. Такие сети называются централизованными и могут быть эффективными, если решаются простые проблемы.
Другой тип властной иерархии представляют сети типа “цепочки”, в которых появляются горизонтальные связи - элемент децентрализации.
”Всеканальные” сети представляют полностью децентрализованные группы. Обычно это требуется, когда необходимо участие всех в решении сложных проблем. Такой подход называют еще открытыми коммуникациями .
Знание типов коммуникационных сетей особенно важно для понимания отношений власти и контроля в организации. Известно, что сокрытие или централизация информации поддерживает властные отношения.
Характер взаимозависимости работ и людей в группе или организации будет определять тип более эффективной коммуникационной сети.
Простая взаимозависимость допускает использование централизованных сетей.
Сложная взаимозависимость требует “командного” подхода к построению коммуникационных сетей. Однако сложная сеть может и не решить простую задачу.
Коммуникационный стиль - это способ, с помощью которого индивид предпочитает строить коммуникационное взаимодействие с другими.
Существует много различных стилей, используемых людьми в межличностной коммуникации, так же как и много подходов к определению этих стилей. Знание стилей помогает определить то, как себя вести и чего можно ожидать от поведения, связанного с определенным стилем.
За основу измерения межличностной коммуникации можно взять такие две переменные, как открытость по отношению к другим и адекватность обратной связи.
Первое измерение включает открытие или раскрытие себя для других и принятие ответной реакции от других, особенно их реакции, показывающей то, как они воспринимают нас и наши действия.
Второе измерение показывает степень, с которой люди делятся с другими своими мыслями и чувствами о них.
Построив на этой основе матрицу, где по вертикали будет отложено первое измерение, а по горизонтали второе, можно выделить пять стилей межличностной коммуникации.
В первом квадранте будет находиться коммуникационный стиль индивидов, который может быть определен как открытие себя.
Этот стиль характеризуется:
Открытие себя в этом случае измеряется в диапозоне от среднего до максимального. Индивид идет на это, концентрируя тем самым внимание на себя, чтобы вызвать реакцию других на свое поведение.
К сожалению, этот стиль страдает тем, что реакция других нередко остается без адекватного ответа или обратной связи со стороны вызывающего его индивида. Принимая реакцию других на свое поведение близко к сердцу, использующий данный стиль индивид может проявлять необузданные эмоции, мало способствующие установлению эффективных отношений между коммуницирующими сторонами.
Bо втором квадранте коммуникационный стиль индивида определяется как реализация себя и характеризуется как максимальной открытостью, так и максимальной обратной связью. В идеальных условиях этот стиль является желательным, но ситуационные факторы (политика организации, разница в статусе, и т.п.) могут побудить индивида, владеющего этим стилем, отказаться от него.
В третьем квадранте коммуникационный стиль характеризуется замыканием в себе, т.е. одноврменно низким уровнем открытости и низким уровнем обратной связи. Индивид в этом случае как бы изолирует себя, не давая другим познать его. Крайность в проявлении этого стиля связана со скрытием своих идей, мнений, расположений и чувств к другим.
В четвертом квадранте коммуникационный стиль связан с защитой себя и, как видно из матрицы, характеризуется низким уровнем открытости, но высоким уровнем обратной связи. Он широко используется для того, чтобы лучше узнать других или более правильно оценить их. Обычно индивиды, использующие данный стиль, мало открыты для других, но любят осуждать других. Они любят слушать о себе, но не любят обсуждать свои качества, особенно плохие, с другими.
В середине матрицы располагаются индивиды, “продающие” себя, если другие делают то же самое. Такой стиль называется “торговля за себя” и характеризуется умеренными открытостью и обратной связью, обмениваемыми в процессе межличностной коммуникации.
Было бы неверно думать, что какой-то один из названных коммуникационных стилей является желательным. Однако практика эффективной коммуникации свидетельствует, что стиль, при котором индивид реализует себя, более желателен и используется в большем количестве ситуаций. Владение таким стилем является настоящим достоинством. В отношении использования других стилей важно понять проблемы эффективной обратной связи, умение раскрыть себя и умение слушать других.
Модель Аристотеля. Чтобы разобраться в механизме акта коммуникации, его разбивают на составляющие компоненты и анализируют каждый в отдельности.
Еще Аристотель выделял три компонента коммуникации: оратор - речь - аудитория.
И надо сказать, что эта триада, правда, в несколько новом звучании - “коммуникатор - сообщение - коммуникант” - присутствует во всех последующих моделях коммуникации, составляя ядро всех моделей.
Модель Г.Лассуэлла. Интересная модель коммуникации была предложена в 30-е г. Г.Лассуэлом, который выделил пять наиболее значимых компонентов процесса коммуникации:
Кто говорит? - Что сообщает? - Кому? - По какому каналу? - С каким эффектом?
Отвечая на каждый из этих вопросов, мы и составим себе представление о конкретном коммуникационном процессе с помощью разнообразных моделей.
Модель Г.Лассуэла. Научное описание процесса коммуникации проявляет тенденцию к конкретизации внимания на одном или другом из этих вопросов.
Ученые, которые изучают вопрос “кто?”, то есть коммуникатора, рассматривают факторы, которые открывают и направляют сам акт коммуникации . Мы называем это анализом управления.
Специалисты, которые фокусируют свое внимание на вопросе “Что сообщается?”, занимаются анализом содержания.
Те, кто рассматривают по преимуществу радио, прессу, кинофильмы и другие каналы коммуникации , осуществляют анализ “средств”.
Когда главное внимание проявляется к личностям, на которые оказывает влияние данное средство, мы говорим об анализе аудитории.
Если вопрос состоит во влиянии на аудиторию, то проблемой является анализ “эффекта” коммуникации .
Практика массовой коммуникации показывает, что при разработке коммуникационных моделей имеет смысл вводить такой значимый компонент, как помехи. Разве не влияет, например, на эффективность коммуникации уровень понимания аудиторией текста, распространяемого средствами массовых коммуникаций?
В исследованиях, проведенных под руководством Б.Грушина в Таганроге, неожиданно выявилость, что публицистический текст, взятый из общеполитических газет, понимают адекватно лишь три человека из десяти.
В данном случае можно говорить о “помехах” лингвистического характера. Очевидно, что существуют и иные виды помех, снижающие результативность коммуникации .
И в этом плане существенный интерес представляет модель коммуникационного процесса, разработанная Ю.Воронцовым.
Модель Ю.Воронцова. В качестве компонентов Воронцов выделяет:
Модель Воронцова побуждает исследователя рассматривать коммуникацию не по типу “коммуникатор - коммуникант”, а изучать ее, как бы помещая под объектив микроскопа, то есть на микроуровне. Такой подход к анализу коммуникации значительно углубляет понимание процесса и делает его более управляемым, а следовательно, и более эффективным.
Модель ИСКП и теория многоступенчатого потока информации. Наиболее простой, удобной для первичного, зондирующего “знакомства” с особенностями конкретного коммуникационного процесса (например, процесса информирования населения города) является модель ИСКП: Источник - Сообщение - Канал - Получатель.
Только описав эти четыре компонента и разобравшись в их особенностях, проявившихся в конкретной ситуации, имеет смысл увеличивать число исследуемых единиц-компонентов, то есть модель ИСКП можно брать как базовую.
Подробно эта модель и ее компоненты рассмотрены в исследовании специалистов научно-исследовательского центра Стенфорского университета (США) “ Коммуникации в организациях”.
Источник - создатель сообщения. Например, необходимая безработному информация о вакансиях создается не на бирже труда, как считают некоторые, а непосредственно на производстве. Биржа или пресса выступают в этом случае в качестве коммуникатора.
Источником может быть организация, индивид или группа индивидов.
Следует отметить также, что “источники” не всегда бывают адекватно “ориентированы” на “получателя”. Например, в бесплатной рекламной газете, раздаваемой у входа в метро, которую из-за телепрограммы в основном охотно берут старушки и вообще “люди метро”, помещены объявления о продаже мерседесов, коттеджей. Насколько эффективны такие объявления в подобной газете?
Сообщение - это информация, которую передает источник получателю. Большинство сообщений передается в вербальной, то есть словесной форме. Однако сообщение может быть и невербальным (жесты, мимика или графические изображения).
Сообщение может быть закодировано, то есть преобразовано в систему знаков, импульсов. В этом случае для приема его получателем оно должно быть декодировано, преобразовано в приемлемую получателем форму.
Канал - это средство, с помощью которого сообщение передается от источника к получателю. Обычно каналы делятся на:
К средствам массовой коммуникации, как мы уже отмечали, относятся технические средства распространения информации (печать, радио, телевидение).
Межличностные каналы - это непосредственный личностный обмен сообщениями между источником и получателем информации.
Получатель - это компонент, ради которого, собственно, и происходит коммуникация . Получателем может быть как индивид, так и группа индивидов, а также численно большие, рассредоточенные массовые аудитории.
Американский ученый Д.Клаппер заметил, что средства массовой коммуникации часто воздействует на человека не прямо, а через сложную многоступенчатую систему различных обстоятельств и причин. Клаппер называет их “факторами-посредниками” и включает в их число:
Д.Клаппер пришел к выводу, что сама продукция массовой коммуникации (газетная статья, радиопередача, ТВ-программа) еще не является достаточной причиной эффекта, производимого на аудиторию, и выступает скорее как зависимая переменная в ряду “факторов посредников”.
Второй вывод Клаппера: СМК, воздействуя на читателей, слушателей, зрителей, вероятнее всего, укрепляют уже существующие у них установки, мнения, позиции, чем изменяют их.
Скажем, во время избирательной кампании при обсуждении вопросов, связанных с жизненной ориентацией, знакомстве с политическими новостями слушатель, зритель склонны искать в этих процессах подтверждение уже выработанных, ранее сложившихся взглядов.
Эффект коммуникации - это изменения в поведении получателя, которые происходят в результате приема сообщения.
Существует три основных типа результатов коммуникаций:
Эти три типа изменений обычно (но не всегда) происходят в указанной выше последовательности, то есть изменения в знаниях предшествуют изменению установки. В свою очередь установка влияет на изменение поведения.
По мнению американского исследователя Д.Клаппера, возможны лишь две ситуации, когда газеты, радио, телевидение способны внести изменения в психологические установки аудитории:
а) когда “факторы-посредники” себя не проявляют (не сложились групповые взгляды и др.) и открывается прямой путь к непосредственному влиянию СМК;
б) когда “факторы-посредники” сами начинают расшатывать устоявшиеся взгляды и тем самым склоняют человека в сторону их изменения.
Клаппер считает, что эффективность МК в серьезной степени обусловлена:
Наиболее возможным, по мнению Клаппера, оказывается усиление тех взглядов, которые существовали раньше. Иначе говоря, там, где привычки и взгляды людей сформированы и приняты за основу, где они составляют систему принципов, настойчивое утверждение новых норм или ценностей может встретить серьезное сопротивление (особенно если новая информация противоречит уже имеющейся, воспринятой ранее).
Защитные механизмы человеческой психики выбирают ту информацию, которая соответствует предрасположениям индивида, которая приемлема; человек запоминает совпадающую с его предрасположениями информацию и забывает противоречащую симпатиям, склонностям.
Следующим по степени вероятности вариантом является малое изменение ранее существующих взглядов. Оно возможно при неустойчивости точек зрения и позиций, а также в областях, не заполненных знаниями (чем меньше люди осведомлены, чем меньше они знают, тем они больше подвержены влиянию СМК).
Наименее вероятным, по Клапперу, оказывается изменение взглядов, то есть осознанное отклонение от групповых норм, кардинальное изменение мнений, установок и поведения людей.
Но для такого изменения взглядов недостаточно только влияние средств МК.
Переданное сообщение, информация должны быть поддержаны системой других факторов, как бы расшатывающих силу нашей предрасположенности и привычных взглядов. Среди них крайне важной является роль ближайшего окружения человека (семьи, коллектива, друзей и т.д.), в котором реализуется потребность в неформальных, неофициальных отношениях.
В “климате” различных групп, в контактах с себе подобными формируется общее мировоззрение индивида и создается та система норм и ценностей, которой человек руководствуется в течение всей жизни.
Обратная связь делает коммуникацию динамическим двусторонним процессом.
Обратная связь может рассматриваться как сообщения источнику, которые содержат данные об эффективности акта коммуникации .
Положительная обратная связь показывает источнику, что желаемый результат сообщения достигнут.
Отрицательная обратная связь показывает источнику, что желаемый результат сообщения достигнут не был.
С точки зрения эффективности коммуникации отрицательная обратная связь имеет большее практическое значение, чем положительная.
Чем активнее используется в коммуникативном процессе обратная связь, тем он эффективней.
Коммуникацию можно представить как совокупность обеспечивающих передачу сообщения компонентов.
Простейшая коммуникация состоит из трех компонентов: коммуникатора, сообщения и коммуниканта. Это основные компоненты любого коммуникационного процесса.
Коммуникационный процесс может быть представлен и иным соотношением компонентов. Например:
Источник - коммуникатор - сообщение - кодирующее устройство - канал -декодирующее устройство - помехи - коммуникант - результат коммуникации - обратная связь.
Эффект коммуникации зависит от ряда контролируемых и неконтролируемых факторов.
К контролируемым факторам можно отнести основные компоненты коммуникационного процесса.
Можно:
Однако невозможно:
Эффективная обратная связь во многом определяет результативность коммуникации , помогает своевременно корректировать недоработки в организации процесса коммуникации.
На результативности коммуникации также сказываются понимание и учет коммуникатором специфики этапов коммуникационного процесса.
Каждый этап в той или иной степени требует детальной профессиональной проработки. Этап макетирования и верстки газетного материала, как важное звено в коммуникационной цепочке “журналист - читатель” требует квалифицированного подхода в той же степени, как и литературная обработка замысла или анализ фактологического материала, собранного журналистом.
Структурирование коммуникации на компоненты и этапы значительно облегчает планирование конкретной коммуникации, выявление ее сильных и слабых сторон.
Часто понятие "информация" используют, не задумываясь о глубине его содержания, отождествляя понятия знание, данные, информация. Очевидно, что "обиходное" употребление термина "информация" совершенно неуместно, когда речь идет о теории или теориях информации. Нередко в этих теоретических построениях термин "информация" наполнен разным смыслом, а следовательно, сами теории высвечивают лишь часть граней некоторой системы знаний, которую можно назвать общей теорией информации или "информологией" - наукой о процессах и задачах передачи, распределения, обработки и преобразования информации.
Возникновение информологии как науки можно отнести к концу 50-х годов нашего столетия, когда американским инженером Р. Хартли была сделана попытка ввести количественную меру информации, передаваемой по каналам связи.
Рассмотрим простую игровую ситуацию. До получения сообщения о результате подбрасывания монеты человек находится в состоянии неопределенности относительно исхода очередного броска. Сообщение партнера дает информацию, снимающее эту неопределенность. Заметим, что число возможных исходов в описанной ситуации равно 2, они равноправны (равновероятны) и каждый раз передаваемая информация полностью снимала возникавшую неопределенность. Хартли принял "количество информации", передаваемое по каналу связи относительно двух равноправных исходов и снимающее неопределенность путем указания на один из них, за единицу информации, получившую название "бит".
Создатель статистической теории информации К. Шеннон обобщил результат Хартли и его предшественников. Его труды явились ответом на бурное развитие в середине века средств связи: радио, телефона, телеграфа, телевидения. Теория информации Шеннона позволяла ставить и решать задачи об оптимальном кодировании передаваемых сигналов с целью повышения пропускной способности каналов связи, подсказывала пути борьбы с помехами на линиях и т.д.
В работах Хартли и Шеннона информация возникает перед нами лишь в своей внешней оболочке, которая представлена отношениями сигналов, знаков, сообщений друг к другу - синтаксическими отношениями. Количественная мера Хартли-Шеннона не претендует на оценку содержательной (семантической) или ценностной, полезной (прагматической) сторон передаваемого сообщения.
Новый этап теоретического расширения понятия информации связан с кибернетикой - наукой об управлении и связи в живых организмах, обществе и машинах. Оставаясь на позициях шенноновского подхода, кибернетика формулирует принцип единства информации и управления, который особенно важен для анализа сути процессов, протекающих в самоуправляющихся, самоорганизующихся биологических и социальных системах.
Развитая в работах Н. Винера концепция предполагает, что процесс управления в упомянутых системах является процессом переработки (преобразования) некоторым центральным устройством информации, получаемой от источников первичной информации (сенсорных рецепторов) и передачи ее в те участки системы, где она воспринимается ее элементами как приказ для выполнения того или иного действия. По совершении самого действия сенсорные рецепторы готовы к передаче информации об изменившейся ситуации для выполнения нового цикла управления. Так организуется циклический алгоритм (последовательность действий) управления и циркуляции информации в системе. При этом важно, что главную роль играет здесь содержание информации, передаваемой рецепторами и центральным устройством.
Информация, по Винеру - это "обозначение содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приспособления к нему и приспособления к нему наших чувств".
Таким образом, кибернетическая концепция подводит к необходимости оценить информацию как некоторое знание, имеющее одну ценностную меру по отношению к внешнему миру (семантический аспект) и другую по отношению к получателю, накопленному им знанию, познавательным целям и задачам (прагматический аспект)".
(Цифры в квадратных скобках указывают страницы в печатной книге)
"Некоторые типы машин и некоторые живые организмы, в частности высшие виды живых организмов, способны, как мы видели, изменять формы своего поведения на основе прошлого опыта, имея в виду достижение специфических антиэнтропических целей. В этих высших формах коммуникативных организмов рассматриваемая в качестве прошлого опыта индивидуума внешняя среда может видоизменить форму их поведения, превратив ее в такую форму поведения, которая в том или другом смысле будет более эффективно воздействовать на будущую внешнюю среду. Иначе говоря, организм не тождествен уподобленной часовому механизму монаде Лейбница с предустановленной гармонией ее со Вселенной, но в действительности стремится к новому равновесию со Вселенной и с событиями, которые в ней произойдут. Его настоящее – не такое, как прошлое, а будущее – не такое, как настоящее. В живом организме, как и в самой Вселенной, точное повторение абсолютно невозможно.
В той мере, в какой речь идет об аналогиях между живыми организмами и машинами, работы д-ра У. Росса Эшби, вероятно, представляют собой величайший современный вклад в этот вопрос. Научение, подобно более примитивным формам обратной связи, представляет собой процесс, по-разному воспринимающий будущее и прошедшее. Вся концепция о якобы целеустремленном организме, является ли он механическим, биологическим или социальным, подобна концепции стрелы, летящей в определенном направлении в потоке времени, а не концепции обращенного в обе стороны линейного отрезка, который можно рассматривать как идущий в любом направлении. Обученное существо – это не мифическое многоглавое чудовище древних, не заботящееся о том, куда оно движется. Обученное существо движется вперед от известного прошлого [с.59] в неизвестное будущее, и это будущее не равнозначно прошлому.
Приведем еще один пример обратной связи, который поможет разъяснить се функцию в связи с научением. Во время работы огромные залы управления шлюзов Панамского канала представляют собой пункты двусторонней связи. Отсюда посылаются сигналы управления движением буксиров, открыванием и закрыванием затворов шлюза, открыванием и закрыванием ворот, но, кроме того, зал управления полон регистрирующих устройств, указывающих не только то, чтоб буксиры, затворы шлюзов, ворота получили свои приказы, но и то, что они действительно эффективно выполнили их. В противном случае шлюзовой диспетчер мог бы очень легко предположить, что буксиры остановились, и поспешить пустить через ворота линкор со слишком большим тоннажем или вызвать любую подобную катастрофу.
Этот принцип управления применим не только к шлюзам Панамского капала, но и к государствам, армиям и отдельным людям. Когда во время Американской революции уже отданные приказы о выступлении британской армии из Канады для соединения у Саратоги с другой британской армией, выступившей из Нью-Йорка, вследствие небрежности не дошли из Англии, то войска английского генерала Бургойна потерпели катастрофическое поражение, которого можно было бы избежать при хорошо продуманном плане двусторонней связи. Следовательно, административные должностные лица – будь то и правительстве, в университете или в акционерном обществе – должны принимать участие в двустороннем потоке связи, а не просто отдавать приказы, исходящие сверху. Иначе может оказаться, что высшие должностные лица основывают свою политику на совершенно неправильном представлении о фактах, которыми располагают их подчиненные. Далее, нет более тяжкой задачи для лектора, чем читать перед невнимательной аудиторией. Цель аплодисментов в театре, в сущности, состоит в том, чтобы напомнить исполнителю о наличии двусторонней связи.
Этот вопрос об обратной связи в обществе представляет очень большой социологический и этнографический интерес. Формы связи в человеческих обществах весьма многообразны. Существуют такие общества, как у эскимосов, где как будто нет института вождей, а субординация членов [с.60] общества весьма незначительна. Здесь основой общественного коллектива является просто общее желание остаться в живых в чрезвычайно неблагоприятных климатических условиях и в условиях, когда испытываются огромные трудности и в добывании пищи. Существуют общества социально расслоенные, подобные тем, какие встречаются в Индии, где средства связи между двумя индивидуумами строго ограничены и определяются их происхождением и положением в обществе. Существуют общества, управляемые деспотами, где любое отношение между двумя подданными ставится в зависимость от отношения между подданным и его владыкой. Существуют иерархические феодальные общества сеньоров и вассалов с весьма специфической техникой общественной связи, которую эти общества создают.
Большинство американцев предпочитает жить в сравнительно свободном обществе, где барьеры для связи между индивидуумами и классами не слишком велики. Я бы не сказал, что этот идеал связи осуществлен в Соединенных Штатах. До тех пор пока расовое превосходство белых не перестанет быть символом веры большей части населения нашей страны, этот идеал останется для нас недостижимым. Все же даже такая видоизмененная аморфная демократия представляется слишком анархичной многим из тех, для кого эффективность является первоочередным идеалом. Эти почитатели эффективности хотели бы, чтобы каждый человек двигался по определенной для него с детства социальной орбите и выполнял функцию, к которой он так же привязан, как раб привязан к колодке. Для американской общественной действительности позорно иметь такие стремления и такое отрицание возможностей неизвестного будущего. Поэтому многие из тех, кто наиболее привержен к этому упорядоченному состоянию закрепленных навечно функций, если бы их заставили заявить об этом публично, были бы приведены в смущение. Они своими действиями могут только обнаруживать свои очевидные симпатии. Все же эти действия выступают достаточно определенно. Бизнесмен, отгораживающийся барьером подхалимов от своих служащих, или глава крупной лаборатории, навязывающий каждому своему подчиненному определенную задачу и не желающий предоставить ему привилегию самостоятельного мышления, чтобы тот мог пойти дальше своей непосредственной задачи и понять ее место в [с.61] разработке всей проблемы, – эти люди своими поступками показывают, что демократия, которой они отдают дань уважения, не является действительно тем строем, при котором они предпочитали бы жить. Регламентирование предписанных функций, к которому они тяготеют, заставляет вспомнить автоматы Лейбница и не допускает необратимого проникновения в вероятностное будущее – проникновение, которое является действительным условием человеческой жизни.
В обществах муравьев каждый работник выполняет свою, свойственную ему функцию. Здесь может существовать отдельная каста солдат. Некоторые высокоспециализированные индивидуумы выполняют функции короля и королевы. Если бы человек принял это общество за образец, то он жил бы в фашистском государстве, где каждый индивидуум с рождения фатально предназначен для определенного рода занятий, где лидеры – всегда лидеры, солдаты – всегда солдаты, крестьянин – не более чем крестьянин, рабочий остается рабочим.
Я утверждаю, что это стремление фашистов к построенному по образцу муравьиного общества человеческому государству вытекает из глубоко неправильного представления о природе муравья и природе человека. Мне хотелось бы отметить, что само физическое развитие насекомого обусловливает то, что оно является, по существу, тупым индивидуумом, неспособным к научению и модифицированию в значительных размерах. Мне также хотелось бы показать, как эти физиологические условия превращают его в предмет дешевого массового производства, имеющий не больше индивидуальной ценности, чем бумажная тарелочка, которую выбрасывают после одноразового использования. С другой стороны, я хотел бы показать, что человеческая личность, способная к приобретению обширных знаний и обучению, на что может потребоваться почти половина ее жизни, в противоположность муравью обладаем физическими данными для этого. Разнообразие и возможность внутренне присущи сенсорному аппарату человека и на деле являются ключом к пониманию наиболее благо родных битв человека, потому что разнообразие и возможность свойственны самой структуре человеческого организма.
Несмотря на то, что можно лишить себя того огромного преимущества, которое мы имеем над муравьями, и построить из человеческого материала фашистское [с.62] муравьиноподобное государство, я совершенно убежден, что это будет означать деградацию самой природы человека, а с экономической точки зрения – растрату огромных человеческих ценностей, которыми владеют люди.
Боюсь, что я убежден, что общество людей является гораздо более полезной вещью, чем общество муравьев, и что если человека ограничить и приговорить к выполнению постоянно одних и тех же функции, то он не будет даже хорошим муравьем, не говоря уже о том, чтобы быть хорошим человеком. Желающие организовать нас для выполнения каждым индивидуумом постоянных функций обрекают человеческую расу продвигаться вперед меньше, чем в половину ее сил. Они отбрасывают почти все человеческие возможности и, ограничивая способы, которыми мы можем приспособить себя к будущим обстоятельствам, сокращают наши шансы на благоразумно длительное существование на Земле.
Теперь давайте обратимся к рассмотрению ограничений в строении муравья, превративших общество муравьев в то весьма специфическое явление, каково оно есть. Происхождение этих ограничений глубоко коренится в анатомии и физиологии отдельного насекомого. Как насекомое, так и человек представляют собой виды наземных существ, дышащих воздухом, и являются конечным результатом длительного развития от беспечной жизни водных существ к гораздо более суровым условиям жизни наземных существ. Этот переход от жизни в воде к жизни на суше, где бы он ни произошел, повлек за собой коренные улучшения в процессах дыхания и кровообращения, в механических свойствах организма и в органах чувств.
Механическое укрепление тела наземных животных происходило в нескольких независимых друг от друга направлениях. У большинства моллюсков, а также у некоторых других групп живых существ, хотя и не родственных моллюскам, но принявших в основном моллюскообразную форму, часть внешних покровов выделяет неживую массу содержащей известь ткани – раковину. Эта ткань увеличивается путем наращивания, начиная с первых ступеней жизни животного и кончая ее последней ступенью. Спиральные и геликоидальные формы таких групп объясняются только этим процессом наращения.
Если раковина должна служить достаточной защитой животного, которое вырастает до значительных размеров [с.63] в свои последующие ступени жизни, то она должна быть очень ощутимой ношей, подходящей только для медленно передвигающихся и ведущих неактивную жизнь улитки наземных животных. У других имеющих раковину животных раковина легче и менее обременительна, но в то же время представляет собой гораздо менее надежную защиту. Раковинная структура с ее тяжелой механической ношей нашла очень небольшое распространение среди наземных животных.
Сам человек представляет другое направление развития – направление, которое наблюдается у всех позвоночных и у таких высокоразвитых беспозвоночных, как мечехвост и осьминог. У всех этих животных некоторые внутренние элементы соединительных тканей отвердевают, принимая уже не фиброзную форму, а скорее форму очень твердого желе. Эти части тела называются хрящом, и они служат для прикрепления мощных мышц, необходимых животному для активной жизни. У высших позвоночных этот первичный хрящевой скелет служит в качестве временных лесов для скелета из гораздо более прочного материала, а именно из кости, которая еще более удобна для прикрепления мощных мышц. Эти костные или хрящевые скелеты содержат большое количество ткани, которая не является в строгом смысле слова живой, однако всю эту массу межклеточной ткани пронизывают живая структура клеток, клеточные мембраны и питающие их кровеносные сосуды.
У позвоночных возникли не только внутренние скелеты, но также и другие особенности, соответствующие их активной жизни. Их система дыхания, будет ли она в виде жабр или легких, прекрасно приспособлена для активного обмена кислородом между внешней средой и кровью, а последняя является гораздо более эффективно функционирующей, чем кровь обычного беспозвоночного, так как она содержит свой собственный переносящий кислород дыхательный пигмент, сконцентрированный в элементах крови. При помощи сердца, обладающего сравнительно большой мощностью, эта кровь прогоняется через замкнутую систему сосудов, а не через незамкнутую систему, имеющую синусы.
Строение насекомых и ракообразных, а фактически всех членистоногих являет собой пример совершенно другого типа развития. Наружный покров тела членистоногих представляет собой оболочку из хитина, выделяемого клетками эпидермы. Хитин – это плотное вещество, довольно [с.64]близкое по своим свойствам целлюлозе. На сочленениях хитиновый покров тонок и сравнительно гибок, но на остальных частях тела животного он становится тем твердым внешним скелетом, который мы видим на омаре и таракане. Внутренний скелет, как, например, скелет человека, может расти вместе со всем организмом. Внешний скелет не может расти (если только он не растет путем наращивания, как это происходит с раковиной улитки). Внешний скелет представляет собой мертвую ткань и не обладает внутренней способностью роста. Он служит для прочной защиты тела и прикрепления мускулов, но он похож на узкий камзол.
У членистоногих внутренний рост может перейти во внешний рост только путем сбрасывания старого узкого камзола и путем развития под ним нового, который хотя первоначально мягок и гибок и способен принять несколько новую и большую форму, но очень скоро приобретает жесткость своего предшественника. Иначе говоря, ступени роста отмечаются определенными циклами линьки, сравнительно частыми у ракообразных и гораздо более редкими у насекомых. На стадии личинки возможно несколько таких ступеней. Стадия куколки – это переходная линька, во время которой изнутри подготавливаются к выполнению своих функций крылья, которые не функционировали в личинке. Этот процесс заканчивается, когда из предпоследней стадии куколки и завершающей ее линьки рождается вполне взрослое существо. Взрослое насекомое никогда больше не линяет. Оно вступает в стадию своей половой зрелости, и, хотя в большинстве случаев насекомое способно принимать пищу, существуют насекомые, у которых остаются неразвитыми рот и пищеварительный аппарат, и, таким образом, имаго, как называют такое насекомое, может лишь спариваться, откладывать яйца и умирать.
В этом процессе сбрасывания старой и образования новой оболочки принимает участие нервная система. Хотя имеются некоторые факты, свидетельствующие, что какая-то память сохраняется при переходе от личинки к имаго, эта память не может быть очень экстенсивной. Физиологическими условиями памяти и, следовательно, научения, по-видимому, является некоторое постоянство организации, которое позволяет удерживать производимые внешними чувственными впечатлениями изменения в качестве более или менее постоянных изменений структуры или функции. Метаморфоза представляет собой слишком радикальное [с.65] изменение, чтобы могли сохраниться многие из продолжительных записей этих изменений. Действительно, трудно представить себе сколько-нибудь точную память, способную пережить этот процесс радикальных внутренних преобразований.
Насекомое есть другое ограничение, зависящее от его схемы дыхания и кровообращения. Сердце насекомого имеет очень плохую и слабую трубчатую структуру: оно соединяется не с ясно очерченными кровеносными сосудами, а с неопределенными полостями или синусами, передающими кровь тканям. Кровь насекомого лишена эритроцитов и содержит кровяные пигменты в растворе. Этот способ передачи кислорода является определенно более низким по сравнению с передачей кислорода при помощи эритроцитов.
Кроме того, у насекомого способ питания тканей кислородом представляет собой не больше, как локальное использование крови. Тело насекомого содержит систему ветвящихся трубок (трахеи), несущих воздух непосредственно извне к тканям для обогащения их кислородом. Эти трахеи предохраняются от разрушения спиральными волокнами хитина и, таким образом, пассивно открыты, однако нигде нет свидетельств активной и эффективной системы нагнетания воздуха. Дыхание осуществляется только путем диффузии.
Следует отметить, что те же самые трахеи посредством диффузии вводят внутрь организма свежий воздух и выводят наружу использованный, насыщенный углекислым газом воздух. В диффузионном механизме время диффузии зависит не от длины трубки, а от квадрата се длины. Таким образом, эффективность этой системы ” общем имеет тенденцию быстро падать с увеличением размеров насекомого и падает ниже точки выживания у организмов, имеющих значительные размеры. Таким образом, насекомое по своей структуре не только неспособно на первоклассную память, но из-за своей структуры оно не может достичь эффективных размеров.
Чтобы понять значение этого ограничения в размерах, сравним два здания: коттедж и небоскреб. Вентиляция коттеджа вполне обеспечивается циркуляцией воздуха через оконные рамы, не говоря уж о тяге в трубе. Здесь не нужна никакая специальная вентиляционная система. С другой стороны, в небоскребе, где комнаты находятся внутри комнат, остановка системы принудительной вентиляции [с.66] через несколько минут вызовет невыносимое загрязнение воздуха в рабочих помещениях. Диффузия и даже конвекция уже недостаточны, чтобы провентилировать такое помещение.
Абсолютные максимальные размеры насекомых меньше размеров, которых могут достичь позвоночные. С другой стороны, первичных элементов, из которых состоит насекомое, у него не всегда меньше, чем у человека или даже у кита. Его нервная система имеет также небольшие размеры, и все же она состоит из нейронов, не намного меньше, чем нейроны человеческого мозга, хотя их в нервной системе насекомого гораздо меньше и их структура гораздо менее сложна, чем у человека. Что касается интеллекта, то следует ожидать, что здесь имеют значение не только относительные размеры нервной системы, но и в большой степени ее абсолютные размеры. В редуцированной структуре насекомого просто нет места для нервной системы большой сложности, а также для емкой памяти.
Ввиду невозможности емкой памяти, а также ввиду того, что ранняя стадия жизни насекомого, например муравья, проходит в форме, изолированной от фазы зрелости промежуточной катастрофой метаморфоза, для муравья нет возможности познать многое. Если к этому добавить, что его поведение на стадии зрелости должно быть с самого начала, по существу, совершенным, то станет ясно, что получаемые нервной системой насекомого предписания должны быть во многом результатом его формирования, а не какого-либо его личного опыта. Таким образом, насекомое весьма похоже на те типы счетных машин, у которых предписания заранее изложены на “лентах” и которые почти не имеют никакого механизма обратной связи, помогающего им действовать в неопределенном будущем. Поведение муравья является гораздо больше делом инстинкта, чем разума. Узкий камзол физического развития насекомого прямо обусловливает узкий камзол духовной деятельности, регулирующей модели его поведения.
Здесь читатель мог бы спросить: “Хорошо, уже известно, что муравей как индивидуум не очень-то разумен, так к чему же все эти объяснения, почему он не может быть разумен?” На это ответим, что кибернетика полагает, что строение машины или организма является показателем их способности выполнить задачу. Тот факт, что механическая ригидность насекомого ограничивает его интеллект, в то время как механическая гибкость человеческого [с.67] существа обеспечивает его почти безграничное интеллектуальное развитие, хорошо согласуется с точкой зрения автора данной книги. Теоретически если бы мы могли создать машину, механическая структура которой воспроизводила бы человеческую физиологию, то мы могли бы иметь машину, “интеллектуальные способности” которой воспроизводили бы умственные способности людей.
В вопросе ригидности поведения величайшим контрастом поведению муравья является не просто поведение млекопитающего вообще, но в особенности человека. Часто отмечалось, что человек представляет собой неотеническую форму, то есть, если мы сравним человека с его ближайшими родственниками – с человекообразными обезьянами, мы найдем, что взрослый человек своими волосами, головой, фигурой, пропорциями тела, структурой кости, мускулами и тому подобным более похож на новорожденную, чем на взрослую обезьяну. Среди животных человек является как бы Питером Пэном, который никогда не становится взрослым.
Эта незрелость анатомической структуры объясняется длительным периодом детства человека. Физиологически человек не достигает половой зрелости до тех пор, пока он не прожил пятую часть своего обычного срока жизни. Сравним это с соотношением периодов жизни мыши, которая живет три года, а начинает размножаться к концу третьего месяца. Это – отношение двенадцати к одному. Соотношение периодов жизни мыши является намного более типичным для огромного большинства млекопитающих, чем соотношение периодов жизни человека.
Половая зрелость у большинства млекопитающих означает либо конец периода родительской опеки над ними, либо последняя наступает значительно позже этого периода. В нашем обществе человек считается незрелым до двадцати одного года, а современный период образования для приобретения более сложных профессий продолжается примерно до тридцати лет, фактически – после периода наибольшего физического расцвета. Человек, таким образом, проводит примерно сорок процентов своей нормальной жизни в качестве ученика, опять-таки по причинам, связанным с его физической структурой. Человеческому обществу присуще столь же совершенно естественно основываться на научении, как обществу муравьев – на врожденном образце. [с.68]
Подобно всем другим организмам, человек живет в вероятностной Вселенной, однако превосходство человека над остальной природой состоит в том, что он физиологически и, следовательно, интеллектуально лучше вооружен для приспособления к радикальным изменениям окружающей его среды. Человеческий род силен лишь постольку, поскольку он использует преимущества врожденных приспособительных, познавательных способностей, обусловливаемых его физиологической структурой.
Мы уже указывали, что для эффективного поведения необходимо получать информацию посредством какого-нибудь процесса обратной связи, сообщающего о достижении цели. В простейших обратных связях в грубой форме фиксируются успех или неудача в выполнении задачи, как, например, действительно ли нам удалось схватить предмет, который мы старались поднять, или находится ли авангард армии в назначенном месте в назначенное время. Однако существует много других форм обратной связи, имеющих более сложную природу.
Нам часто бывает необходимо знать, оказалась ли успешной вся линия поведения, так сказать его стратегия. Животное, которое мы учим выбираться из лабиринта, для того чтобы найти пищу или избежать ударов от электрических разрядов, должно обладать способностью регистрировать,был ли успешен в целом общий план прохождения через лабиринт, и изменять этот план, чтобы умело проходить через лабиринт. Эта форма познания почти несомненно является обратной связью, однако она представляет собой обратную связь на высшем уровне – обратную связь линий поведения, а непростых действий. Она отличается от более элементарных обратных связей своим “логическим типом”, как сказал бы Рассел.
Этот образец поведения можно обнаружить также и в машинах. Недавнее нововведение в технике телефонной связи позволяет провести интересную аналогию между механизмами и способностью человека приспосабливаться к окружающим его условиям. На всех телефонных линиях автоматическое переключение почти уже закрепило свою победу над ручным переключением, и может показаться, что существующие формы автоматического переключения представляют собой почти совершенный процесс. Тем не менее если немного подумать, то окажется, что современный процесс вызова абонента является очень расточительным [с.69] для оборудования. Число людей, с которыми я фактически хочу разговаривать по телефону, ограниченно и в значительной степени сегодня представляет собой ту же самую ограниченную группу, телефонная связь с которыми имелась и вчера, – и так день за днем, неделя за неделей. Я пользуюсь телефонным оборудованием, находящимся в моем распоряжении, в основном для установления связи с членами этой группы. Теперь в соответствии с современной техникой переключения вообще процесс вызова абонентов, которым я звоню четыре или пять раз в день, никак не отличается от процесса вызова тех абонентов, с которыми мы, возможно, никогда не будем иметь разговора. С точки зрения равномерности нагрузки телефонной сети мы используем оборудование слишком мало в случае частых вызовов и слишком много в случае редких вызовов. Эта ситуация напоминает мне стихотворение Оливера Уэндела Холмса об “одноконном фаэтоне”. Как вы помните, после столетней службы этого древнего экипажа обнаружилось, что он был столь тщательно сконструирован, что ни колеса, ни верх экипажа, ни оглобли, ни сиденье не содержали какой-либо части, в которой проявился бы неэкономичный излишек степени износа по сравнению с, любой другой частью. Фактически “одноконный фаэтон” представляет вершину техники, а не просто юмористическую фантазию. Если бы обода колес просуществовали чуть дольше, чем спицы, или крылья – чуть дольше, чем оглобли, то эти неизносившиеся части означали бы неиспользование известных экономических ценностей. Эти ценности можно было бы либо отбросить, не причиняя ущерба продолжительности срока службы коляски в целом, или их можно было бы в равной степени перераспределить по всей коляске, чтобы продлить срок ее службы. В самом деле, любое сооружение иной природы, чем “одноконный фаэтон”, сконструировано расточительно.
Это означает, что с точки зрения наибольшей экономии в обслуживании абонентов нежелательно, чтобы процесс моего соединения с абонентом А, которому я звоню трижды в день, и абонентом В, который для меня представляет только запись в телефонном справочнике, было бы фактом одинакового порядка. Если бы мне были предоставлены несколько более прямые средства соединения с абонентом А, тогда удвоение времени, теряемого в ожидании вызова абонента Б, было бы вполне компенсировано. [с.70] Если, следовательно, было бы возможно без чрезмерных затрат изобрести аппарат, который будет регистрировать мои прошлые вызовы и распределять степень обслуживания в зависимости от частоты предыдущего использования мною телефонных линий, то я получил бы лучшее обслуживание, или менее дорогостоящее, или то и другое.
“Philipslamp company” в Голландии удалось сделать это. Качество се обслуживания было улучшено посредством обратной связи так называемого “высшего логического типа” Рассела. Эта система допускает большее многообразие, большую применимость и работает более эффективно, чем обычное оборудование с энтропической тенденцией более вероятного преодолевать менее вероятное.
Повторяю, обратная связь есть метод управления системой путем включения в нее результатов предшествующего выполнения ею своих задач. Если эти результаты используются просто как цифровые данные для расчета системы и ее регулирования, то мы имеем простую обратную связь, осуществляемую инженером-диспетчером. Однако если информация, поступающая как результат выполнения или невыполнения машиной своих задач, способна изменять общий метод и форму выполнения задач, то мы получаем процесс, который вполне можно назвать процессом научения.
Другой пример процесса научения связан с проблемой конструирования машин, определяющих упреждение цели. В начале второй мировой войны сравнительная неэффективность огня зенитной артиллерии сделала необходимым изобретение приборов, которые следили бы за положением самолета, определяли расстояние до него, вычисляли продолжительность времени, в течение которого артиллерийский снаряд достигнет его, и указывали место, где он будет находиться к концу этого времени. Если бы самолет обладал способностью предпринимать совершенно произвольные действия уклонения, то никакая степень искусства не позволила бы нам воспроизвести пока еще не известное движение самолета в течение отрезка времени между произведением выстрела и приблизительным достижением своей цели артиллерийским снарядом. Однако от многих обстоятельств зависит, что летчик либо не предпринимает, либо не может предпринимать произвольных действий уклонения. Летчик ограничен тем, что если он быстро повернет самолет, то вследствие действия центробежной силы он [с.71] потеряет сознание, а также и тем, что механизм управления самолетом и пройденный летчиком курс обучения практически навязывают ему некоторые постоянные навыки управления самолетом, которые проявятся также и в его действиях уклонения. Эти закономерности не являются абсолютными, а представляют собой скорее статистические предпочтения, проявляющиеся большее количество раз. Они могут быть различными у различных летчиков и, конечно, они будут различными у разных самолетов. Вспомним, что в преследовании такой быстро движущейся цели, как самолет, у вычислителя нет времени прибегнуть к помощи своих приборов и определить, где будет находиться самолет. Вся система расчета должна быть вмонтирована в самое управляющую орудием систему. В эту систему расчета должны быть включены данные, зависящие от наших прошлых статистических экспериментов с самолетами данного типа в разнообразных летных условиях. На современной ступени корректирования огня зенитной артиллерии применяется аппарат, который использует либо постоянные данные этого рода, либо наборы ограниченного количества таких постоянных данных. Правильно выбранный набор этих данных можно подключить посредством сознательного действия наводчика орудия.
Однако проблему управления огнем зенитной артиллерии можно также разрешить путем автоматизации. Сама задача определения летной статистики самолета на основе действительного наблюдения его полета, а затем преобразования этих данных в правила управления орудием представляет собой как конкретную, так и математическую задачу. По сравнению с действительным преследованием самолета в соответствии с данными правилами этот процесс является сравнительно медленным действием и предполагает серьезную предварительную работу, проделанную наблюдением предшествовавшего полета самолета. Тем не менее возможно механизировать его продолжительное действие. Мы, следовательно, можем сконструировать зенитное орудие, которое само накапливает статистические данные о движении летящей цели, затем перерабатывает эти сведения, передавая их в систему управления, и, наконец, применяет эту систему управления как быстродействующий способ регулирования своего положения по отношению к зафиксированному местоположению и движению самолета. [с.72]
Насколько мне известно, такого орудия еще нет, однако эта проблема попадает в рамки исследования, которое мы ведем с целью использования этой проблемы для других задач теории упреждений. Корректировка общего плана наводки и огня орудия в соответствии с особой системой осуществляемых летящей целью движений, по существу, является актом научения. Это является изменением в программной катушке вычислительного механизма орудия – изменением не столько цифровых данных, сколько процесса их истолкования. Этот процесс представляет собой фактически очень общий вид обратной связи, воздействующей на весь метод поведения прибора.
Только что рассмотренный здесь усовершенствованный процесс научения пока еще ограничен механическими условиями системы, в которой он совершается, и, очевидно, не соответствует нормальному процессу научения у человека. Однако, исходя из процесса научения у человека, можно вывести совершенно разные методы, какими можно механизировать процесс научения сложного вида. Эти указания даются соответственно локковской теории ассоциации и павловской теории условного рефлекса. Однако, прежде чем рассматривать их, мне хотелось бы сделать некоторые общие замечания, заранее ответив на определенную критику того тезиса, который я выдвину ниже.
Разрешите мне изложить основу, на которой возможно развить теорию научения. Несравнимо большая часть работы неврофизиолога посвящалась исследованию передачи импульсов нервными волокнами, или нейронами, и этот процесс изображается как явление “все или ничего”. То есть если сила возбуждения достигает той точки или порога, с которого она вообще будет распространяться по нервному волокну и не угасает на относительно коротком расстоянии, то оказываемое этим возбуждением воздействие на сравнительно отдаленную точку на нервном волокне, по существу, будет независимым от его первоначальной силы.
Эти нервные импульсы распространяются от нейрона к нейрону через точки контакта между ними, называемые синапсами, где один входящий нейрон может соединяться со многими выходящими нейронами, а один выходящий нейрон – со многими входящими нейронами. В этих синапсах посылаемый одним входящим нервным волокном импульс часто является недостаточным для получения эффективного выходящего импульса. Вообще если импульсы, [с.73] передаваемые входящими синапсическими сочленениями на данный выходящий нейтрон, слишком немногочисленны, то выходящий нейрон не будет реагировать. Говоря “слишком немногочисленны”, я не обязательно имею в виду то, что все входящие нейроны действуют одинаково, или даже то, что относительно любого ряда входящих активных синапсических сочленений можно раз и навсегда решить, будут ли возбуждаться выходящие нейроны. Я также не намерен игнорировать то обстоятельство, что некоторые входящие нейроны, вместо того чтобы стремиться произвести возбуждение в связанных с ними выходящих нейронах, могут стремиться помешать этим нейронам принять новое возбуждение.
Как бы то ни было, несмотря на то, что прохождение импульсов по нейрону можно описать довольно простым способом как явление “все или ничего”, передача импульса через слой синапсических сочленений обусловливается сложной моделью реагирования, когда некоторые комбинации входящих нейронов, возбуждающихся в течение известного ограниченного времени, будут обусловливать дальнейшее движение сигналов, хотя некоторые другие их комбинации не будут обусловливать это движение. Эти комбинации не представляют собой нечто установленное раз и навсегда, они также не зависят только исключительно от прошлых сигналов, поступивших в синапсичсский слой. Известно, что они изменяются в зависимости от температуры и могут также измениться в зависимости от многих других факторов.
Такое представление о нервной системе соответствует теории машин, состоящих из ряда переключающих устройств, где включение последующего переключателя зависит от действия определенных комбинаций соединенных с ним предшествовавших переключателей, включающихся в то же самое время. Эта действующая по принципу “все или ничего” машина называется цифровой машиной. Она имеет большие преимущества в решении большинства различных проблем связи и управления. В частности, решения только между “да” и “нет” позволяют ей накапливать информацию таким путем, чтобы дать нам возможность распознавать небольшие различия в очень больших числах.
Кроме этих машин, работающих по принципу “да” – “нет”, существуют другие счетные и контрольные машины, которые скорее измеряют, чем считают. Эти машины [с.74] называются аналоговыми машинами, ибо их действие основано на аналоговых связях между измеряемыми и цифровыми величинами, предположительно их выражающими. В противоположность, например, настольному арифмометру, оперирующему с цифрами, примером такой аналоговой машины является логарифмическая линейка. Те, кто пользовался логарифмической линейкой, знают, что шкала, на которой нанесены деления, и острота нашего зрения ставят жесткие пределы точности чтения линейки. Эти пределы не так легко расширить, как может показаться, сделав размеры линейки большими. По сравнению с логарифмической линейкой в один фут логарифмическая линейка в десять футов даст решение более точное лишь на один десятичный разряд, а для обеспечения этой точности не только необходимо на каждый фут этой линейки в десять футов нанести деления с такой же тщательностью, как и на линейке в один фут, но и ориентирование этих последовательных футов должно соответствовать степени точности, рассчитанной для каждой логарифмической линейки длиной в один фут. Более того, проблемы обеспечения жесткости в линейкебольшего размера гораздо более сложны, чем в случае линеек меньшего размера, и это ограничивает увеличение точности, получаемой в результате увеличения размера линейки. Иначе говоря, в противоположность счетным устройствам степень точности измеряющих устройств на практике очень сильно ограничена. Прибавьте это к пристрастию физиолога к принципу “все или ничего” – и вы поймете, почему большая часть работы, проделанной по созданию механических подобий мозга, была посвящена машинам, действующим в большей или меньшей степени на цифровой основе.
Однако если мы будем слишком сильно настаивать, что мозг представляет собой цифровую машину в человеческом образе, то мы станем предметом весьма справедливой критики, идущей частично со стороны физиологов и частично со стороны до некоторой степени противоположного лагеря тех психологов, которые предпочитают не прибегать к сравнениям с машинами. Я говорил, что в цифровую машину вводится программная катушка, определяющая последовательность выполняемых операций, и что изменение в этой программной катушке, происшедшее на основе предыдущего опыта, соответствует процессу научения. В мозгу прямую аналогию программной катушке составляет [с.75] определенность синапсических порогов, определенность комбинации входящих нейронов, возбуждающих соединенный с ними выходящий нейрон. Мы уже видели, что эти пороги различаются в зависимости от температуры, и у нас нет оснований полагать, что эти пороги не могут изменяться в зависимости от химического состава крови и от многих других явлений, которые сами первоначально не имеют природы принципа “все или ничего”. Поэтому при рассмотрении проблемы научения необходима чрезвычайная осторожность в применении принципа “все или ничего” в теории нервной системы без серьезной теоретической критики этого принципа и без специфических экспериментальных свидетельств для подкрепления нашего предположения.
Часто говорят, что теории научения, которая подходила бы для машин, не существует. Могут также сказать, что на современной ступени нашего познания любая теория научения, которую я могу предложить, будет преждевременной и, вероятно, не будет соответствовать действительной картине функционирования нервной системы. Я хотел бы выбрать среднюю линию между этими двумя критическими высказываниями. С одной стороны, я хотел бы дать метод конструирования научающих машин – метод, который не только даст мне возможность создавать некоторые специальные машины этого типа, но и даст мне знание об общих технических приемах для конструирования очень большого класса подобных машин. Только в том случае, если я достигну этой степени всеобщности, я защищу себя в некоторой степени от того критического замечания, что механические процессы, которые, как я утверждаю, подобны научению, представляют собой нечто существенно отличное по своему характеру от научения.
С другой стороны, мне хотелось бы описать такие машины языком, не слишком чуждым языку, в котором выражаются действительные процессы нервной системы и поведения человека и животного. Я совершенно убежден, что при рассмотрении реального человеческого механизма я не могу надеяться быть правым в деталях и что я могу даже ошибаться в принципе. Тем не менее если я предложу схему, которая может быть выражена в форме понятий, относящихся к человеческому разуму и человеческому мозгу, то я дам отправную точку для преодоления критики, а также шаблон, с которым можно сопоставить выполнение, ожидаемое на основе других теорий. [с.76]
В конце XVII века Джон Локк полагал, что содержание разума состоит из того, что он назвал идеями. Для Локка разум совершенно пассивен, он представляет собой tabula rasa, на которой опыт индивидуума записывает свои собственные впечатления. Если эти впечатления являются частыми и совершаются либо одновременно, либо в определенной последовательности, либо в ситуациях, которые мы обычно относим к причинно-следственным связям, то, согласно Локку, эти впечатления, или идеи, будут формировать сложные идеи, обладающие известной позитивной тенденцией к удержанию составных элементов вместе. Механизм, посредством которого идеи удерживаются вместе, заключен в самих идеях; однако через все произведения Локка проходит своеобразное нежелание охарактеризовать подобный механизм. Его теория может иметь только такого рода отношение к действительности, как рисунок локомотива к работающему локомотиву. Она представляет собой диаграмму без каких-либо работающих частей. Это неудивительно, если мы примем во внимание время, когда Локк выдвинул свою теорию. Именно а астрономии, а не в технике или психологии впервые приобрела важное значение динамическая точка зрения, представление о работающих частях; и это заслуга Ньютона, бывшего не предшественником Локка, а его современником.
На протяжении нескольких столетий наука, находившаяся в основном под влиянием аристотелевского стремления к классификации, пренебрегала современным стремлением к обнаружению способов функционирования явлений. В самом деле, в отношении изучаемых до сих пор растений и животных трудно понять, каким иным образом биологическая наука могла вступить в собственно динамический период, кроме как благодаря беспрестанному накоплению фактов, относящихся к описательной естественной истории. В качестве примера можно сослаться на великого ботаника Карла Линнея. Для Линнея виды и роды представляли собой неизменные аристотелевские формы, а не вехи в процессе эволюции; однако только на основе тщательного линнеевского описания возможно было накопить убедительные факты, доказывающие эволюцию. Первые естественные историки были практическими “фронтиерами”[с.77] разума: над ними слишком сильно довлело стремление к захвату новых территории, чтобы они могли достаточно тщательно подойти к проблеме объяснения наблюдаемых ими новых форм. На смену “фронтиеру” пришел деятельный фермер, а на смену натуралисту – современный ученый.
В последней четверти прошлого века и в первой четверти XX века другой великий ученый Иван Петрович Павлов по-своему исследовал, в сущности, ту же самую область, которую ранее изучал Локк. Однако Павлов исследовал условные рефлексы экспериментально, а не теоретически, как Локк. Более того, Павлов трактовал условный рефлекс так, как он проявляется у низших животных, а не так, как он проявляется у человека. Низшие животные не могут говорить языком человека, а говорят языком поведения. Большая часть их наиболее бросающегося в глаза поведения является эмоциональной по своим побуждениям, а большинство их эмоции связано с пищей. Павлов начал свои исследования именно с пищи и с физиологических симптомов слюноотделения. Нетрудно вставить канюлю в слюнную железу собаки и наблюдать выделение слюны, стимулируемое наличием пищи.
Обычно многие не связанные с пищей факторы, как, например, видимые объекты, услышанные звуки и т. д., не производят никакого воздействия на слюноотделение, однако Павлов показал, что если во время кормления собаки систематически показывать известные предметы или издавать известные звуки, то одного показа предмета или одного произведения звука будет достаточно, чтобы вызвать слюноотделение. То есть рефлекс слюноотделения обусловлен предыдущими ассоциациями.
Здесь перед нами на уровне рефлекса животных – нечто аналогичное ассоциации идей Локка – ассоциация, имеющая место в рефлекторных реакциях, эмоциональное содержание которых, по-видимому, очень сильно. Отметим довольно сложную природу предшествующих факторов, необходимых для того, чтобы вызвать условный рефлекс павловского типа. Прежде всего эти факторы обычно концентрируются вокруг чего-нибудь важного для жизни животного, в данном случае пищи, даже если на последующих ступенях рефлекса элемент нищи может быть целиком исключен. Мы можем проиллюстрировать важность первоначального возбудителя павловского условного рефлекса [с.78] на примере электрифицированных изгородей, окружающих скотоводческую ферму.
На скотоводческой ферме сооружение достаточно прочных, для того чтобы не выпустить бычка, проволочных изгородей является нелегким делом. Поэтому экономически выгодно заменить тяжелые изгороди этого типа изгородью с одной или двумя относительно тонкими линиями проволоки, по которой проходит ток достаточно высокого напряжения, чтобы нанести животному ощутимый удар, когда оно своим телом накоротко замыкает цепь. Бычок может несколько раз натолкнуться на эту изгородь, но после этого она выполняет свою функцию не потому, что может механически при помощи электрических разрядов отгонять бычка, а потому, что бычок выработал условный рефлекс, предохраняющий его вообще от соприкосновения с изгородью. Здесь непосредственным раздражителем, вызывающим рефлекс, является боль, а избежать боли – жизненно важно для продолжения жизни всякого животного. Условным раздражителем рефлекса является вид изгороди. Кроме голода и боли, существуют другие раздражители, ведущие к образованию условного рефлекса. Назвать их эмоциональными состояниями – значит прибегнуть к антропоморфическому языку, однако в таком антропоморфизме нет необходимости, если охарактеризовать их как состояния, имеющие вообще в жизни животного особое значение, чего нельзя сказать в отношении многих других переживаний животного. Такие переживания, назовем ли мы их эмоциональными или нет, вызывают сильные рефлексы. В формировании условных рефлексов вообще рефлекторная реакция преобразуется в .одно из этих состояний раздражения. Это состояние раздражения часто возникает одновременно с действием безусловного раздражителя. Изменение вызывающего данную реакцию стимулятора должно иметь такие корреляты в нервной системе, как открытие синапсических путей, ведущих к реакции, которые в противном случае были бы закрыты, или закрытие незамкнутых синапсическнх путей; таким образом, это изменение представляет собой то, что кибернетика называет изменением в программной катушке.
Подобному изменению в программной катушке предшествует непрерывная ассоциация старого сильного естественного раздражителя, вызывающего определенное реагирование, и нового раздражителя, сопутствующего ему. [с.79] Старый раздражитель как бы обладает способностью изменять проницаемость этих путей, передающих сигнал в то самое время, когда он активен. Интересно, что новый активный раздражитель для своего действия не нуждается ни в каких иных свойствах, кроме факта повторяющихся совпадений с безусловным раздражителем. Таким образом, безусловный раздражитель, по-видимому, вызывает долговременное воздействие во всех путях, передающих сигнал во время своего действия, или по крайней мере в большом числе этих путей. Произвольность в выборе условного раздражителя указывает на то, что видоизмененное воздействие безусловного раздражителя широко распространено и не ограничено несколькими специфичными путями. Таким образом, мы допускаем, что может иметься некоторый вид общего сигнала, посылаемого безусловным раздражителем, однако этот сигнал активен только в тех каналах, которые передают его примерно во время действия непосредственного раздражителя. Влияние этого действия может быть непостоянным, но по крайней мере весьма долговременным. Наиболее логично предположить что местом, где происходит это производное действие, будут синапсы, в которых, по всей вероятности, подвергаются воздействию их пороги.
Представление о непрямом сигнале, распространяющемся до тех пор, пока он не найдет органа, который примет его и затем возбуждается им, не является чем-то исключительным. Сигналы этого вида применяются очень часто в качестве сигнала тревоги. Пожарная сирена является сигналом тревоги для всех граждан города, и в частности для членов пожарной охраны, где бы они ни находились. В шахте, когда вследствие наличия рудничного газа мы хотим освободить от людей все отдаленные проходы, мы разбиваем трубку с этиловым меркаптаном у всасывающего воздух окна. Нет оснований полагать, что такие сигналы не могут происходить в нервной системе. Если бы мне пришлось конструировать познающую машину общего типа, то я был бы весьма склонен применить этот метод сочетания распространяющихся повсюду сигналов “тем, кого это касается”, с сигналами, идущими по локализованным каналам. Разработать электротехнический метод выполнения этой задачи не слишком трудно. Это, конечно, не имеет ничего общего с заявлением, что научение у животных действительно происходит путем подобного сочетания [с.80] распространяющихся и канализированных сигналов. Откровенно говоря, я думаю, что вполне возможно, что так оно и есть, однако наши свидетельства пока еще недостаточны для подтверждения этого предположения.
Что касается природы этих сигналов “тем, кого это касается”, то, допуская их существование, я еще более становлюсь на почву умозрительных заключений. Они действительно могут представлять собой нервные сигналы, однако я склонен скорее отнести их к нецифровой, аналоговой стороне механизма, ответственного за рефлекс и мысль. Отнесение синапсического действия к химическим явлениям представляет собой трюизм. Фактически в действии нерва невозможно отделить химические потенциалы от электрических, и утверждение, что некое отдельное действие является химическим, почти лишено смысла. Тем не менее если предположить, что по крайней мере одной из причин или одним из сопутствующих обстоятельств синапсического изменения является химическое изменение, проявляющееся локально, независимо от своего происхождения, то это предположение не будет идти в разрез с общепринятой точкой зрения. Наличие такого изменения вполне может обусловливаться в отдельных местах передаваемыми нервной системой выходящими сигналами. По крайней мере одинаково возможно, что изменения такого рода могут вызываться частично химическими изменениями, передаваемыми обычно через кровь, а не нервами. Возможно, что сигналы “тем, кого это касается” передаются нервной системой и проявляются в отдельных местах в форме такого рода химического действия, которое сопутствует синапсическим изменениям. Мне, как инженеру, представляется, что передача сигналов “тем, кого это касается” осуществлялась бы более экономично через кровь, чем через нервы. Однако у меня нет доказательств.
Напомним, что воздействие этих сигналов “тем, кого это касается” в известной степени подобно изменениям в тех управляющих огнем зенитной артиллерии аппаратах, которые передают все новые статистические данные в приборы, а не изменениям в тех аппаратах, которые прямо передают только специфические числовые данные. В обоих случаях перед нами действие, которое, вероятно, подготовлялось в течение длительного времени и произведенные которым эффекты должны иметь место в течение длительного времени. [с.81]
Быстрота, с которой условный рефлекс возбуждается своим раздражителем, не обязательно указывает, что обусловливание рефлекса представляет собой сравнительно быстрый процесс. Поэтому мне представляется вполне приемлемым, что вызывающий такое обусловливание сигнал передается медленным, но распространяющимся повсюду влиянием потока крови.
Предположение, что фиксирующее влияние голода, или боли, или каких бы то ни было других раздражителей, способных вызвать условный рефлекс, передается через кровь, является уже значительным сужением моей точки зрения. Еще большим ее ограничением было бы, если бы я стремился определить природу этого неизвестного, свойственного крови влияния, если такое существует. Тот факт, что кровь несет в себе вещества, которые могут прямо или косвенно изменять нервное действие, представляется мне очень вероятным; и это подтверждается действиями по крайней мере некоторых гормонов или веществ, выделяемых органами внутренней секреции. Однако это не равносильно утверждению, что обусловливающее научение влияние, которое оказывается на синапсические пороги, является продуктом специфических гормонов. Далее, соблазнительно найти общий знаменатель голода и вызываемой электрической изгородью боли в чем-нибудь, что мы можем назвать эмоцией, однако приписывать эмоцию всему, что обусловливает рефлексы, без какого-либо дальнейшего рассмотрения их специфической природы, – значит зайти слишком далеко.
Тем не менее интересно узнать, что тот род явлений, который субъективно изображается как эмоция, может быть не только бесполезным эпифеноменом нервного действия, по и способен управлять некоторыми существенными стадиями в научении и в других подобных процессах. Я не скажу, что это определенно так, однако я настаиваю, чтобы те психологи, которые проводят резкое и непреложное различие между эмоциями человека и эмоциями других живых организмов, с одной стороны, и реагированиями автоматических механизмов современного типа – с другой, были бы столь же осторожны в своих отрицаниях, как мне следует быть осторожным в моих утверждениях. [с.82]
На международной арене последние несколько лет характеризуются двумя противоположными и даже противоречивыми тенденциями. С одной стороны, мы имеем более совершенную, чем когда-либо раньше в истории, сеть межнациональных и внутринациональных связей. С другой стороны, под влиянием сенатора Маккарти и его подражателей, чрезмерно широкого определения военной информации и недавних нападок на Государственный департамент мы приближаемся к такому состоянию засекречивания разума, подобие которому можно найти только в истории Венеции эпохи Возрождения.
В Венеции чрезвычайно точная служба сбора информации венецианскими послами (которая является и одним из наших главных источников изучения европейской истории) в сочетании с национальной ревностностью в оберегании секретов разрослась до таких размеров, что государство отдавало приказы о тайном убийстве эмигрантов-ремесленников, чтобы сохранить монополию на некоторые специфические ремесла. Современная игра в полицейских и разбойников напоминает старую итальянскую мелодраму плаща и кинжала, только разыгрывается она на гораздо более обширной арене.
Италия эпохи Возрождения также представляла собой место родовых мук современной науки. Однако наука сегодняшнего дня является гораздо большим делом, чем наука Италии эпохи Возрождения. В современном мире должна быть возможность для исследования всех элементов информации и секретности с несколько большей зрелостью и объективностью мысли, чем во времена Макиавелли. В частности, это объясняется тем, что в настоящее время, как мы видели, изучение сообщения достигло такой степени независимости и авторитета, которая по праву делает это изучение наукой. Что может сказать современная наука о статусе и функциях сообщения и секретности? [с.119]
Я пишу эту книгу главным образом для американцев, в жизненных условиях которых вопросы информации будут оцениваться в соответствии со стандартным американским критерием: цена вещи измеряется товаром, на который она будет обменена на свободном рынке. Такова официальная ортодоксальная доктрина, которую для жителей Соединенных Штатов становится все более опасным подвергать сомнению. Хотя, возможно, следует указать, что эта доктрина не является всеобщей основой человеческих ценностей и что она не соответствует ни доктрине церкви, ищущей спасения человеческой души, ни доктрине марксизма, которая оценивает общество с точки зрения реализации им известных специфических идеалов человеческого благосостояния. Удел информации в типичном американском мире состоит в том, чтобы превратиться в нечто такое, что может быть куплено или продано.
В мою задачу не входит скрупулезный разбор того, является ли эта торгашеская точка зрения моральной или аморальной, невежественной или разумной. Моя задача состоит в том, чтобы показать, что эта точка зрения приводит к неправильному пониманию информации и связанных с ней понятий и к дурному обращению с ними. Я покажу это на примере нескольких областей, начиная с патентного права.
Патентное свидетельство, гарантирующее изобретателю определенную монополию на его изобретение, для него будет тем же самым, что лицензия – для привилегированной компании. Наше патентное право и наша патентная политика основываются на завуалированной философии частной собственности и вытекающих отсюда прав. Это патентное право является довольно большим приближением к действительной ситуации заканчивающегося в настоящее время периода, когда изобретения обычно делались в мастерских квалифицированными ремесленниками. Однако это право не дает сколько-нибудь удовлетворительного отображения состояния дела изобретений в настоящее время.
Стандартная философия патентного бюро предполагает, что путем многочисленных испытаний и неудач, являющихся неотделимой частью того, что обычно называют изобретательством механика, ремесленник продвинулся с данной ступени развития техники на следующую ступень, олицетворяемую определенным изобретенным аппаратом. Патентное право отличает необходимое для произведения этой новой комбинации изобретательство от изобретательства [с.120] другого рода, которое необходимо для установления научных истин о мире. Изобретательство этого второго рода заносится в рубрику под названном “открытие законов природы”, и в Соединенных Штатах, как и во многих других странах с аналогичной производственной практикой, правовой кодекс отрицает за исследователем какие-либо права собственности на законы природы, которые он может открыть. Очевидно, в свое время это различие было чисто практическим, ибо цеховой изобретатель имеет одну традицию и квалификацию, а человек науки – совершенно иную.
Даниэля Дойса из романа Чарлза Диккенса “Крошка Доррит”, очевидно, нельзя принять за члена Мадфогской ассоциации, о которой Диккенс говорит в другом месте. Первого Диккенс прославляет как наделенного здравым смыслом ремесленника с мозолистыми руками, работника физического труда и честностью человека, всегда смотрящего в лицо фактам; в то время как Мадфогская ассоциация есть не что иное, как вымышленное название Британской ассоциации содействия развитию науки в ее ранний период. Диккенс поносит последнюю как сборище химерических и бесполезных фантазеров в таких выражениях, которые Свифт счел бы подходящими для описания прожектеров Лапуты.
В настоящее время современная исследовательская лаборатория, как, например, “Bell Telephone company”, хотя она сохранила практичность Дойса, фактически состоит из правнуков членов Мадфогской ассоциации. Если мы возьмем Фарадея как выдающегося и н то же время типичного члена Британской ассоциации содействия развитию науки раннего периода, то цепь к современным исследовательским работникам “Bell Telephone company” замкнется через Максвелла и Оливера Хевисайда Кэмпбеллом и Шенноном.
В ранний период современных изобретений наука далеко не ушла от рабочего. Слесарь определял уровень возможностей механизма. Поршень считался соответствующим цилиндру машины, когда, согласно Джемсу Уатту, тонкая шестипенсовая монета могла пройти между цилиндром и поршнем. Сталь была продуктом ремесленных мастерских, предназначенным для изготовления шпаг и другого оружия; железо было вязкой с примесью шлака продукцией пудлинговщика. Даниэлю Дойсу пришлось действительно проделать длинный путь, прежде чем столь практический ученый, [с.121] как Фарадей, смог заменить его. Не удивительно, что политика Великобритании, даже когда она выражалась таким недальновидным органом, как диккенсовское “Министерство околичностей”, под истинным изобретателем имела в виду Дойса, а не джентльменов из Мадфогской ассоциации. Семья потомственных бюрократов по фамилии Барнейкл могла свести Дойса в могилу, прежде чем он кончил бы свою беготню из конторы в контору, однако втайне Барнейклы боялись Дойса как представителя нового индустриализма, шедшего им на смену. Но они не боялись, не уважали и не понимали джентльменов из Мадфогской ассоциации.
В Соединенных Штатах Томас Эдисон представляет собой блестящий пример переходной ступени между Дойсом и членами Мадфогской ассоциации. Сам Эдисон очень во многом был похож на Дойса и жаждал быть еще более практичным. Тем не менее многих своих сотрудников он выбирал из Мадфогского лагеря. Его величайшим изобретением было изобретение промышленной научно-исследовательской лаборатории, исключающей изобретения в качестве бизнеса. “Дженерал электрик компани”, фирма “Вестингауз” и “Белл телефон компани” идут по его следам, используя ученых сотнями там, где Эдисон использовал их десятками. Изобретательство стало означать не случайную проницательность рабочего мастерских, а результат тщательного, всестороннего исследования коллектива квалифицированных ученых.
В настоящее время изобретение теряет спою специфичность товара перед лицом всеобщей интеллектуальной организации по производству изобретений. Что делает вещь доброкачественным товаром? В сущности, то обстоятельство, что она может переходить из рук в руки, прочно сохраняя свою стоимость, а также тот факт, что отдельные образцы этого товара должны арифметически складываться точно таким же образом, как и уплаченные за них деньги. Способность сохранять себя представляет собой очень удобное свойство доброкачественного товара. Например, данный объем электрической энергии одинаков, исключая незначительные потери на обоих концах линии передачи; и проблема установления справедливой цены за электрическую энергию в киловатт-часах не представляет больших [с.122] трудностей. Подобная ситуация применима к закону сохранения вещества. Наши обычные стандарты стоимости представляют собой количества золота, являющегося особенно устойчивым видом вещества.
С другой стороны, информацию нельзя сохранить столь просто, ибо, как мы уже видели, объем переданной информации относится к неаддитивной величине, называемой энтропией, и отличается от нее своим алгебраическим знаком и возможным цифровым коэффициентом. Подобно тому как в замкнутой системе энтропия стихийно стремится к увеличению, точно так же информация стремится к уменьшению; подобно тому как энтропия естьмера дезорганизации, информация есть мера организации. Информация и энтропия не сохраняются и в равной мере непригодны для того, чтобы быть товарами.
Для рассмотрения информации или приказа с экономической точки зрения возьмем в качестве примера какое-либо ювелирное изделие из золота. Его стоимость состоит из двух частей: из стоимости золота и стоимости отделки, то есть стоимости искусства обработки. Когда старое ювелирное изделие закладывается ростовщику или продается ювелиру-оценщику, то твердой стоимостью этого изделия является лишь стоимость золота. Будет ли сделана дальнейшая накидка на отделку, зависит от многих факторов, как, например, настойчивости продавца, моды, господствовавшей во время изготовления изделия, чисто художественного мастерства, исторической ценности изделия как музейного экспоната и настойчивости покупателя.
Вследствие игнорирования различия между этими двумя типами стоимости – между стоимостью золота и стоимостью отделки – были потеряны большие состояния. Филателистический рынок, букинистический рынок, рынок антикварной посуды и мебели Дункана Файфа – все эти рынки являются искусственными в том смысле, что, кроме действительного удовольствия, которое дает обладание этими вещами их владельцу, большая часть стоимости отделки зависит не только от редкости самого изделия, но и от преходящего наличия активной группы конкурирующих покупателей. Кризис, ограничивающий группу возможных покупателей, может уменьшить стоимость этой вещи во много раз, и великое сокровище превращается в ничто просто в силу отсутствия конкурирующих между собой покупателей. Если иное поветрие новой моды вытеснит старую моду в [с.123] делах предусмотрительных коллекционеров, то может резко снизиться спрос на данные предметы. Никакого постоянного общего знаменателя вкуса коллекционеров не существует, по крайней мере до тех пор, пока этот знаменатель не достигнет самого высокого уровня эстетической оценки. Но даже тогда деньги, которые коллекционер платит за великолепные картины, в значительной степени свидетельствуют о желании покупателя заслужить репутацию состоятельного человека и знатока.
Проблема произведения искусства как товара поднимает большое количество вопросов, имеющих важное значение в теории информации. Во-первых, за исключением наиболее скаредной категории коллекционеров, которые хранят все свои богатства всегда под замком, физическое обладание произведением искусства не является ни достаточным, ни необходимым условием для получения удовольствия от сообщаемого этим произведением искусства наслаждения. В самом деле, некоторые произведения искусства, по существу, обращены к обществу, а не к отдельным лицам, и по отношению к этим произведениям проблема обладания не имеет почти никакого значения. Великолепная фреска едва ли может служить предметом сделки, как в этом отношении не может служить предметом сделки и здание, на стенах которого она написана. Кто бы ни был формально владельцем подобных произведений искусства, он должен разделить их по крайней мере с ограниченным кругом людей, часто посещающих это здание, а подчас и со всем миром. Он не может поместить эти фрески в несгораемую шкатулку и пожирать их глазами в окружении компании немногих знатоков или запрятать эти фрески вообще как предметы личного владения. Очень немного фресок случайно становятся столь малодоступными, как малодоступна написанная Сикейросом фреска, украшающая большую стену мексиканской тюрьмы, где Сикейрос отбывал наказание за политическое преступление.
Покончим с вопросом одного лишь физического обладания произведением искусства. Проблема собственности в искусстве гораздо шире. Рассмотрим вопрос о репродукции произведений живописи. Несомненно, что самое прекрасное художественное наслаждение дает только созерцание оригинала, но так же верно, что развитый вкус может быть воспитан у человека, который никогда не видел оригинала великих произведений, и что большая часть эстетической [с.124] ценности картины, несомненно, передается высококачественными репродукциями. Подобным же образом обстоит дело в музыке. Хотя при наслаждении музыкальным произведением слушатель получает нечто очень важное, если он непосредственно присутствует при его исполнении, тем не менее слушатель к пониманию этого исполнения будет настолько хорошо подготовлен слушанием хороших записей музыкального произведения, что трудно сказать, какой из этих двух способов более практичен.
С точки зрения собственности связанные с репродукцией картин права покрываются нашим авторским правом. Но некоторые права не может включить п себя никакое авторское право; эти права почти в равной степени затрагивают вопрос о правоспособности любого человека активно владеть художественным творением. Здесь возникает вопрос о природе подлинной самобытности. Например, в эпоху раннего Возрождения открытие художниками геометрической перспективы было новостью, и художник способен доставить большое наслаждение умелым применением этого элемента. Альбрехт Дюрер, Леонардо да Винчи и их современники олицетворяют тот интерес, который ведущие артистические умы той эпохи проявляли к этому новому открытию. Так как знание перспективы представляет собой такое мастерство, которое, будучи однажды постигнуто, быстро приводит к потере интереса к себе, то та же самая вещь, которая в руках ее творцов была великой, в настоящее время находится в распоряжении любого сентиментального коммерческого художника, размалевывающего торговый календарь.
Сказанное ранее, возможно, не стоит повторять вновь; и информационную стоимость картины или произведения литературы современных или живших ранее авторов нельзя оценить, не зная, что в них содержится нечто такое, что не является легко доступным для широкой публики. Только самостоятельная информация будет и приближенно аддитивной. Производная информация второразрядного копировальщика далеко не является независимой от происшедшего ранее. Таким образом, стандартная любовная история, стандартный детективный рассказ, пользующаяся средним успехом повесть из роскошного журнала – все они подлежат букве, но не духу авторского права. Нет такой формы авторского права, которая бы воспрепятствовала тому, чтобы имевший большой успех кинофильм не [с.125] сопровождался потоком худших кинокартин, спекулирующих на общественном интересе к данной эмоциональной ситуации. Способ копирования не является ни новой математической идеей, ни новой теорией, подобной теории естественного отбора, ни чем-либо иным, кроме идентичного воспроизведения тех же самых идей теми же самыми средствами.
Повторяю, что широкое распространение клише не является случайностью, а внутренне присуще природе информации. Права собственности на информацию неизбежно ущемляются тем, что для того, чтобы пополнить общую информацию общества, какая-либо отдельная информация должна сообщить нечто, по существу отличное от предыдущего общего запаса информации общества. Даже в великих классических произведениях искусства и литературы большая часть информации, имевшей явную ценность, исключена из них вследствие только того факта, что общество познакомилось с их содержанием. Школьники не любят Шекспира потому, что они находят в нем лишь массу знакомых цитат. Только тогда, когда изучение подобного автора проникает глубже тех данных, которые включены в поверхностные клише данной эпохи, мы можем восстановить с данным произведением информационную связь и придать ему литературную новизну и свежесть.
С этой точки зрения интересно отметить, что ряд писателей и художников своими широкими исследованиями эстетических и интеллектуальных путей, открывающихся для данного поколения, оказывали едва ли не пагубное влияние на своих современников и последователен и течение многих лет. Такой художник, как Пикассо, бегло просматривая многие периоды и фазы развития искусства, заканчивает утверждением всех тех вещей, которые вертятся на языке века, и в конечном итоге стерилизирует самобытность своих современников и младшего поколения.
Внутренне присущие ограничения товарной природы сообщения едва ли принимаются во внимание всем обществом. Обыватель считает, что к функциям Цильния Мецената относятся покупка и собирание произведений искусства, а не поощрение создания произведений искусства художниками его собственной эпохи. Точно так же он верит, что можно накапливать военные и научные секреты нации в стационарных библиотеках и лабораториях, как можно складывать оружие прошлой войны в арсеналах. В самом [с.126] деле, он идет еще дальше и считает, что полученная в лабораториях его собственной страны информация морально является собственностью его страны и что использование этой информации другими нациями не только может быть результатом государственной измены, но, в сущности, имеет привкус воровства. Он не может представить никакой информации без владельца.
Мысль, что информация может быть накоплена в изменяющемся мире без понижения ее стоимости, является ложной. Эта мысль едва ли менее ложна, чем более правдоподобная претензия, что после войны мы можем собрать наше наличное вооружение, заполнить стволы оружия смазкой, накрыть их прорезиненными чехлами и не трогать это оружие до следующей войны. Однако вследствие изменений в военной технике стрелковое оружие хранить на складах еще можно, танки – уже почти нельзя, а линкоры и подводные лодки вообще нельзя хранить. Фактически эффективность оружия зависит от того, какое имеется другое оружие, способное противостоять ему, и от всей концепции войны для данного периода. Как уже не однажды было доказано, в результате этого стремления создаются чрезмерные запасы оружия, которые, по-видимому, направляют военную политику по ложному пути, и, таким образом, при свободе выбора именно тех инструментов, которые необходимы, чтобы предотвратить новую катастрофу, складывается весьма благоприятная обстановка для ее приближения.
В другом отношении, в плане экономического развития, ложность вышеуказанного положения еще более очевидна, как об этом свидетельствует пример Англии. Англия была первой страной, пережившей всестороннюю промышленную революцию; и от этого раннего периода она унаследовала узкоколейные железные дороги, большие капиталовложения своих бумагопрядильных фабрик, вложенные в устаревшее оборудование, а также ограниченность своей социальной системы, – все это привело к тому, что все нужды современного периода привели к критическому состоянию, которое не может быть преодолено без мероприятий, равносильных социальной и промышленной революции. Все это происходит в то время, когда страны, индустриализирующиеся позднее, чем Англия, могут использовать более современное и более экономичное оборудование, могут строить более отвечающую современным требованиям систему [с.127] железных дорог для перевозки своих товаров в вагонах экономичного размера и вообще жить в нынешнем, а не в прошлом веке.
То, что верно для Англии, верно и для Новой Англии, где было сделано открытие, что зачастую требуются гораздо большие расходы для модернизации промышленности, чем для того, чтобы превратить ее в металлический лом и построить новые предприятия в каком-нибудь другом месте. Совершенно не затрагивая вопрос о трудностях выработки сравнительно строгого промышленного права и прогрессивной рабочей политики, можно сказать, что одной из главных причин ликвидации текстильных фабрик в Новой Англии является то обстоятельство, что фабриканты, откровенно говоря, решили порвать со стеснявшими их вековыми традициями. Таким образом, даже в наиболее материальной сфере процесс производства в конечном итоге подвержен непрерывным изобретениям и развитию.
Информация является скорее делом процесса, чем хранения. Наибольшую безопасность будет иметь та страна, чье информационное и научное положение соответствует удовлетворению потребностей, которые могут возникнуть у нее, – та страна, где полностью осознано, чтоинформация имеет важное значение в качестве, ступени в непрерывном процессе нашего наблюдения над внешним миром и активного воздействия на него. Иначе говоря, никакой объем научных исследований, тщательно занесенный в книги и журналы, а затем переданный в библиотеки со штампом “секретно”, не сможет защитить нас на какой-то отрезок времени в мире, где эффективный уровень информации постоянно повышается. Для разума нет “линии Мажино”.
Повторяю, ясно понимать происходящее – это значит принимать участие в непрерывном потоке влияний, идущих от внешнего мира, и воздействовать на внешний мир, в котором мы представляем лишь преходящую ступень. Образно говоря, понимать происходящее в мире – значит участвовать в беспрестанном развитии знания и его беспрепятственном обмене. В любой нормальной ситуации нам гораздо более трудно и гораздо более важно обеспечить наличие у нас адекватных знаний, чем обеспечить отсутствие этих знаний у какого-либо возможного врага. Вся организация военно-исследовательской лаборатории во всех отношениях враждебна нашему собственному оптимальному использованию и развитию информации. [с.128]
В течение прошлой войны не только в моей собственной работе, но и по крайней мере в двух совершенно друг с другом не связанных других проектах появилось интегральное уравнение, за решение которого я до некоторой степени нес ответственность. Я знал, что в одном из этих проектов такое уравнение должно было появиться, а что касается другого проекта, то самое небольшое ознакомление с этой работой дало бы мне возможность убедиться в этом. Так как эти три применения одной и той же идеи затрагивали три совершенно различных проекта военного значения, которые имели совершенно различный уровень секретности и выполнялись в различных местах, то не было никакой возможности проникновения информации об одном из этих проектов к работавшим над другими проектами. Поэтому, для того чтобы получить результаты, доступные для всех трех областей, потребовалось три одинаковых, независимых друг от друга открытия. Возникшая в результате этого волокита затянулась примерно от шести месяцев до года, если не значительно дольше. С точки зрения денежных расходов, что, конечно, имеет меньшее значение в войне, она равнялась большому числу человеко-лет при очень дорогой оплате труда. Врагу пришлось бы понести значительные расходы по использованию этой работы, чтобы нанести нам такой же ущерб, какой нанесла необходимость производства трех изолированных друг от друга работ с нашей стороны. Напомним, что враг, не имеющий возможности участвовать в тех производственных совещаниях, которые происходят неофициально даже при нашей организации секретной службы, был бы не в состоянии оценить и использовать наши результаты.
Вопрос времени имеет важное значение во всех оценках стоимости информации. Например, код или шифр, которые будут содержать любое значительное количество совершенно секретного материала, представляют собой не только такой замок, который трудно взломать, но и такой замок, который требует значительного времени, для того чтобы открыть его законным образом. Тактическая информация, пригодная в бою, который ведется небольшими военными подразделениями, почти наверняка становится устаревшей через час или два. Вопрос о том, возможно ли дешифровать депешу через три часа, имеет весьма малое значение, гораздо большее значение имеет то обстоятельство, чтобы получивший депешу офицер смог расшифровать и [с.129] прочесть ее примерно минуты через две. С другой стороны, более обширные планы боя слишком важны, чтобы их можно было доверить этой ограниченной системе секретности. Тем не менее если офицеру, получившему такой план, потребуется целый день для его расшифровки, то эта задержка могла бы оказаться более серьезной, чем любой перехват информации противником. Коды и шифры, предназначенные для зашифрования всего плана кампании или дипломатической переписки, могли бы быть и должны быть еще более трудно дешифруемыми; однако не существует такой системы кода или шифра, которую нельзя дешифровать в течение некоторого определенного периода времени и которая в то же самое время могла бы содержать значительный объем информации, а не небольшой ряд отрывочных решений.
Обычный способ раскрытия шифра состоит в нахождении примера достаточно длинного использования этого шифра, чтобы опытному дешифровщнку стала очевидной закономерность кодирования. Вообще должна иметься по крайней мере минимальная степень повторения закономерностей, без которых очень небольшую, не имеющую повторений депешу нельзя дешифровать. Однако когда ряд депеш зашифрован одним общим для всего комплекта типомшифра, даже если разовое шифрование депеш различно, то между разными депешами может иметься достаточно общего, для того чтобы привести к раскрытию сначала типа шифра, а затем разовых использований шифров.
Вероятно, большая часть величайшей изобретательности, которая была проявлена при раскрытии шифров, обнаруживается не в анналах различных секретных служб, а в работах эпиграфиков. Нам всем известно, каким образом был расшифрован Розеттский камень – путем интерпретации некоторых иероглифов в египетской версии, которые оказались именами Птолемеев. Однако есть такой акт декодирования, который является еще более значительным. Этим величайшим единственным примером искусства декодирования является декодирование секретов самой природы, и оно находится в сфере компетенции ученого.
Научное открытие состоит в интерпретации для наших собственных потребностей системы всего сущего, которая была создана совершенно без всякого намерения принести нам пользу. Отсюда вытекает, что самым важным среди всего, что находится под защитой грифа “секретно” и сложной кодовой системы, является закон природы. Кроме возможности [с.130] раскрытия секретов путем прямой атаки на изобретенные человеком средства засекречивания или секретные документы, всегда существует возможность атаковать наивысший код среди всех кодов. Вероятно, невозможно изобрести какой-либо искусственный код, который было бы столь же трудно раскрыть, как естественный код атомных ядер.
При раскрытии кода наиболее важной информацией, которой мы можем обладать, является знание, что депеша, которую мы читаем, не представляет собой тарабарщину. Обычный метод запутывания дешифровальщиков кода заключается в том, чтобы соединить с действительным текстом депеши такой текст, который нельзя декодировать, то есть включить в депешу ничего не значащий текст, простой набор букв. Подобным образом, когда мы рассматриваем проблему природы, как, например, проблему атомных реакций и атомных взрывов, самая большая единичная информация, которую мы можем сделать общеизвестной, состоит в том, что атомные реакции и взрывы осуществлены. Раз ученый работает над проблемой, которая, как он знает, разрешима, то изменяется все его поведение. Он, можно сказать, приблизился уже примерно на 50 процентов к ее разрешению.
С этой точки зрения можно совершенно точно сказать, что единственный секрет, касающийся атомной бомбы, который можно было бы сохранить и который был сделан общеизвестным и сообщен без малейшей задержки потенциальным врагам, был секрет о возможности создания атомной бомбы. Если речь идет о проблеме такого большого значения и если мир ученых знает, что она разрешена, то как интеллектуальные силы, так и имеющееся в наличии лабораторное оборудование будут использованы в таких широких масштабах, что квазинезависимое осуществление этой задачи будет делом всего лишь нескольких лет в любой части мира.
В настоящее время в США существует наивная вера, что мы являемся исключительными обладателями известных технических приемов, называемых “секретами метода производства”, что якобы гарантирует нам не только приоритет во всем техническом и научном развитии и во всех главных изобретениях, но, как мы уже говорили, и моральное право на этот приоритет. Конечно, эти “секреты метода производства” не имеют ничего общего с национальной [с.131] принадлежностью тех ученых, которые работали над такой проблемой, как проблема атомной бомбы. Было бы невозможно на длительное время обеспечить совместную работу таких ученых, как датчанина Бора, итальянца Ферми, венгра Шиларда и многих других ученых, имевших отношение к этой работе. Такая совместная работа стала возможной благодаря ясному осознанию крайней необходимости и чувству всеобщего возмущения, вызванного нацистской угрозой. Потребовалось нечто большее, чем напыщенная пропаганда, для того чтобы обеспечить совместную работу подобной группы ученых в течение длительного периода перевооружения, на что, как это не раз становилось очевидным, мы в настоящее время осуждены политикой, проводимой Государственным департаментом.
Несомненно, мы владеем самой развитой в мире техникой объединения усилий большого числа ученых и большими суммами денег для претворения в жизнь отдельного проекта. Это не должно порождать у нас чрезмерного благодушия в отношении наших научных позиций, так как в равной степени ясно, что мы воспитываем поколение молодых людей, которые не в состоянии представить себе какой-либо научный проект иначе, кроме как в переводе на большие количества людей и большие суммы денег. Мастерство, с которым французы и англичане выполняют большой объем работы на аппаратах, которые американский учитель средней школы третировал бы как небрежно сделанный из веревок и дерева механизм, можно встретить лишь у очень малочисленной, сокращающейся почти до нуля группы молодых ученых. Современная популярность крупной лаборатории представляет собой новое явление в науке. Некоторые из нас хотели бы думать, что это явление никогда не устареет, ибо я не могу утверждать, что, когда будут исчерпаны научные идеи нашего поколения или когда по крайней мере они будут приносить значительно меньший доход от своих интеллектуальных инвестиций, следующее поколение будет способно выработать колоссальные идеи, на которых обычно основываются колоссальные проекты.
Ясное понимание идеи информации в ее применении к научной работе показывает, что простое сосуществование двух различных информации представляет собой относительно небольшую ценность, если только эта информация не может быть эффективно объединена в лице какого-либо ученого или научной лаборатории, способных обогатить [с.132] одну информацию другой. Возможность объединения различных потоков информации резко противоположна той организации, в которой каждый член этой организации работает в предопределенном направлении и где стражи науки, обходя дозором свои владения, доходят до их границ, берут на караул, поворачиваются кругом и маршируют назад в том направлении, откуда они пришли. Контакты между двумя учеными плодотворны и вносят в науку освежающую струю, однако это может произойти только в том случае, когда по крайней мере один из представителей науки проник достаточно далеко за пределы своей непосредственной специальности, чтобы быть способным воспринять идеи своего соседа и использовать их при составлении эффективного плана мышления. Естественным средством обеспечения такого типа организации является такой план, где область исследования каждого ученого определена сферой интересов ученого, а не обозначена как предопределенный заранее участок, где ученый будет выполнять роль стража.
Такие свободные человеческие организации действительно существуют даже в Соединенных Штатах, но в настоящее время они представляют собой результат усилий немногих беспристрастных людей, а не плановые рамки, навязываемые нам теми, кто воображает, будто знает, чту полезно для нас. Однако эти рамки не годятся для того, чтобы наши научныеработники возлагали вину за свою бесполезность и опасности сегодняшнего дня на своих назначенных кем-то и назначивших сами себя начальников. Именно сильные мира сего требуют глубокой тайны для современной науки во всем, что может касаться ее военного использования. Это требование секретности почти равносильно желанию, чтобы страдающая от недугов цивилизация не изучала хода своей собственной болезни. Раз мы продолжаем притворяться, что в мире все обстоит хорошо, значит, мы затыкаем уши, чтобы не слышать “голоса предков, пророчествующего войну”.
В этом новом отношении широких масс к научным исследованиям заключается революция в науке, более глубокая, чем это осознает общество. В самом деле, сами властители современной науки не предвидят всех последствий происходящего. В прошлом направление исследований в основном оставалось на совести отдельного ученого, а также определялось общим направлением эпохи. В настоящее время наблюдаются определенные попытки направить научные исследования и вопросах общественной безопасности таким [с.133] образом, чтобы все направления, имеющие важное значение в науке, развивались по возможности с целью укрепления неприступной тюрьмы научной обороны. Сегодня наука является безликой, и следствием дальнейшего раздвижения границ науки является не просто создание разнообразного оружия, которое мы можем применить против возможных врагов, но также различных опасностей, связанных с этим оружием. Это, возможно, обусловлено тем обстоятельством, что наше оружие либо можно более эффективно применить скорее против нас, чем против любого нашего врага, либо связано с такой опасностью, как опасность радиоактивного заражения, которая неотделима от самого использования такого оружия, как атомная бомба. Ускорение темпов развития науки, обусловленное нашими активными, осуществляемыми одновременно поисками разнообразных средств как для нападения на наших врагов, так и для нашей собственной защиты, порождает постоянно растущие потребности в осуществлении новых научных исследований. Например, объединенные усилия лабораторий в Лос-Аламосе (штат Нью-Мексико) и Ок-Ридже (штат Теннесси) во время войны превратили вопрос защиты населения Соединенных Штатов не только от возможных врагов, применяющих атомную бомбу, но и от атомной радиации нашей новой отрасли промышленности в вопрос, который занимает нас в настоящее время. Если бы не было войны, то эти опасности, вероятно, не коснулись бы нас еще лет двадцать. В наших современных милитаристских рамках разума эти опасности навязали нам проблему выработки возможных контрмер против нового использования этих средств врагом. Таким врагом может в данный момент оказаться Россия. Однако таким врагом еще более является наше собственное отражение в мираже. Для того чтобы защитить себя от этого призрака, мы должны стремиться найти новые научные меры, каждая из которых более ужасна, чем предшественница. Нет конца этой апокалиптической спирали.
Выше мы описали судебную тяжбу как подлинную игру, где противники могут использовать и вынуждены использовать все средства обмана и где, таким образом, каждый вынужден вырабатывать такую линию поведения, которая исходила бы из предположения, что другой игрок играет партию как можно лучше. То, что верно для малой войны в суде, также верно и для войны до последнего вздоха в международных отношениях независимо от того, [с.134] принимает ли она кровавую форму стрельбы или более учтивую форму дипломатии.
Вся техника секретности, искажения информации и обмана имеет целью обеспечить одной стороне возможность более эффективного, чем другой, использования своих собственных сил и средств сообщения. В этом военном использовании информации одинаково важно обеспечить работу своих собственных каналов связи и затруднить использование другой стороной имеющихся в ее распоряжении каналов связи. Всеохватывающая политика в вопросах секретности почти всегда должна включать в себя, помимо самой секретности, учет многих других явлений.
Мы находимся в положении человека, который имеет только два желания в жизни. Во-первых, он хотел бы изобрести универсальный растворитель, который может растворить любое твердое вещество, и, во-вторых, он хотел бы изобрести универсальный отвердитель, который превратил бы в камень любую жидкость. Во всем, что бы ни делал этот изобретатель, он будет терпеть крах. Кроме того, как я уже говорил, никакой секрет, когда его оберегание является вопросом человеческой неприкосновенности, никогда не будет находиться в такой безопасности, как в том случае, если его раскрытие зависит от трудностей самого научного открытия.
Я уже отмечал, что разглашение каких бы то ни было научных секретов есть вопрос времени, что в нашей игре десятилетие представляет собой длительный период времени и что в конечном итоге нет различия между нашим вооружением и вооружением наших врагов. Таким образом, каждое ужасное открытие лишь увеличивает наше подчинение необходимости совершать новые открытия. Если у наших лидеров не появится нового понимания обстановки, то это будет продолжаться до тех пор, пока весь интеллектуальный потенциал страны не будет отстранен от всякого возможного созидательного применения к разнообразным нуждам рода человеческого, как старшего, так и младшего поколения. Результатом появления этих новых видов оружия должно явиться увеличение энтропии на нашей планете, пока в процессе формирования раскаленного добела горна новой звезды не исчезнет всякое различие между холодом и жарой, между добром и злом, между человеком и материей.
На нас, как на стадо гадаринских свиней, напустили дьявола века, и стихия войны, основанной на науке, несет [с.135] нас, очертя голову, вверх тормашками в океан нашей собственной гибели. Или, может быть, мы вправе сказать, что среди господ, взявших на себя заботу быть нашими наставниками и управляющими новой программой науки, многие являются всего лишь учениками чародея, произнесшими заклинание, породившее чертовщину, которую сами они совершенно неспособны прекратить. Даже новая психология рекламирования и умения показать товар лицом становится в их руках способом для предания забвению стыдливых угрызений совести работающих ученых и для устранения тех преград, которые эти ученые могут поставить, чтобы не быть вовлеченными в этот водоворот.
Пусть эти мудрецы, вызвавшие дьявола ради своих личных целей, помнят, что в естественном ходе событий знание, полученное один раз, будет получено во второй раз. Лояльность по отношению к человечеству, которая может быть погублена искусной раздачей административных взяток, сменится лояльностью к официальному начальству, которая будет существовать до тех пор, пока мы сможем раздавать солидные взятки. Вполне возможно, что наступит такой день, когда это станет самой большой потенциальной угрозой нашему обществу. В тот момент, когда некая другая держава – фашистская или коммунистическая – сможет предложить большую награду, наши добрые друзья, которые за представленный к оплате счет ревностно заботились о нашей обороне, будут столь же ревностно заботиться о нашем покорении и истреблении. Пусть те, кто вызвал из бездны духов атомной войны, помнят, что они ради самих себя, если не ради нас, не должны дожидаться первых признаков успеха наших противников, чтобы умертвить тех, кого уже развратили! [с.136]
Я посвятил предыдущую главу проблеме воздействия на промышленность и общество некоторых управляющих машин, которые уже начинают проявлять имеющие большое значение возможности замены человеческого труда машинным. Однако есть много проблем, связанных с автоматическими устройствами, которые не имеют никакого отношения к нашей фабричной системе, но служат или для иллюстрации и выявления возможностей коммуникативных механизмов вообще, или для полумедицинских целей протезирования и замены человеческих функций, утраченных или ослабленных у некоторых потерпевших несчастье лиц.
Первая машина, которую мы рассмотрим, была создана для теоретических целей как иллюстрация к работе, проделанной теоретически несколько лет тому назад мною и моими коллегами д-ром Артуро Розенблютом и д-ром Джулнаном Байглоу. В этой работе мы предположили, что механизм самопроизвольного действия является механизмом обратной связи, и соответственно мы искали в человеческой самопроизвольной деятельности те черты расстройства, которые проявляют механизмы обратной связи, когда они перегружены.
Простейший тип расстройства – это колебания в процессе выбора цели; это колебание происходит только в случае активно вызванного процесса. Это явление довольно близко к имеющему место у человека явлению, известному как целевое дрожание, например когда пациент протягивает руку за стаканом воды, его рука дрожит все сильнее и сильнее и он не может поднять стакан.
У человека встречается и другой тип дрожания, который в известных отношениях диаметрально противоположен целевому дрожанию. Он известен как болезнь Паркинсона и знаком всем нам как параличное дрожание у стариков. Здесь у пациента дрожание проявляется даже во время отдыха; а фактически, если болезнь не слишком сильна, – [с.168] только во время отдыха. Когда пациент пытается выполнить определенную задачу, это дрожание прекращается настолько, что жертва болезни Паркинсона в ее ранней стадии может быть даже преуспевающим глазным хирургом.
Все мы трое связывали болезнь Паркинсона с обратной связью, несколько отличной от обратной связи, связанной с достижением цели. Для того чтобы успешно достичь цели, различные, прямо не связанные с целенаправленным движением сочленения должны находиться в таком состоянии умеренного тонуса или напряжения, чтобы должным образом поддерживать конечное целенаправленное сокращение мускулов. Для этого необходим механизм вторичной обратной связи, местом которого в мозгу, по-видимому, не является мозжечок, представляющий собой центральный управляющий пост механизма, расстройство которого вызывает целевое дрожание. Этот второй род обратной связи известен как обратная связь, регулирующая положение.
Математически можно показать, что в обоих случаях дрожания обратная связь является чрезвычайно большой. Теперь, когда мы рассматриваем обратную связь, имеющую важное значение в болезни Паркинсона, то оказывается, что самопроизвольная обратная связь, регулирующая основное движение, действует в направлении, противоположном обратной связи, регулирующей положение, поскольку дело касается движения органов, регулируемых этой последней обратной связью. Поэтому наличие цели вызывает ослабление чрезмерного усиления обратной связи, регулирующей положение, и вполне может установить ее ниже уровня дрожания. Теоретически эти вещи мы знали очень хорошо, но до недавнего времени мы не пытались создать рабочую модель. Однако в дальнейшем возникла потребность создать демонстрационный аппарат, который действовал бы в соответствии с нашей теорией.
Соответственно профессор Дж. Б. Уиснер, работающий в лаборатории электроники Массачусетского технологического института, обсудил со мной возможность создания фототропической машины, или машины с простой фиксированной, приданной ей целью; части этой машины должны были быть в достаточной степени приспособлены для демонстрации основных явлении самопроизвольной обратной связи и такого явления, которое мы только что называли обратной связью, регулирующей положение, а также их расстройств. По нашему предложению, Генри Синглтон [с.169] взялся за решение проблемы построения такой машины и довел ее до блестящего и успешного конца. Эта машина основана на двух принципах действия: во-первых, позитивно фототропическом, когда машина движется к свету, и, во-вторых, негативно фототропическом, когда она убегает от света. Мы назвали машину в ее двух соответственных функциях “молью” и “клопом”. Машина состоит из маленькой трехколесной тележки с толкающим двигателем на задней оси. Переднее колесо представляет собой ролик, управляемый рычагом. Тележка имеет пару направленных вперед фотоэлементов, один из которых осматривает левый квадрант, а другой – правый. Эти фотоэлементы представляют собой противоположные плечи мостика. Выход моста, который является обратимым, соединен с переставным усилителем. Отсюда он идет к сервомотору, который регулирует положение одного контакта с потенциометром. Другой контакт также регулируется сервомотором, который, кроме того, движет рычаг, управляющий передним роликом. Выход потенциометра, представляющий собой разницу между положением двух сервомоторов, проходит через второй переставной усилитель ко второму сервомотору, регулируя рычаг, управляющий передним роликом.
В зависимости от направления выхода моста этот прибор направляется либо к квадранту с более сильным светом, либо от него. В любом случае он автоматически стремится к самоуравновешиванию. Таким образом, перед нами зависящая от источника света обратная связь, идущая от света к фотоэлектрическим элементам и отсюда к рулевой управляющей системе, посредством которой она окончательно регулирует направление своего собственного движения и изменение угла падения света.
Эта обратная связь стремится выполнить задачу либо позитивного, либо негативного фототропизма. Она является аналогом самопроизвольной обратной связи, ибо мы наблюдаем, что у человека самопроизвольное действие, по существу, представляет собой выбор между тропизмами. Когда эта обратная связь перегружена возрастанием усиления, то маленькая тележка, “моль” или “клоп”, в зависимости от направления своего тропизма будет идти к свету или избегать его колебательным движением, в котором колебания все более увеличиваются. Это представляет собой близкую аналогию целевого дрожания, которое связано с повреждением мозжечка. [с.170]
Установочный механизм, управляющий положением руля, содержит вторую обратную связь, которую можно рассматривать как обратную связь, регулирующую положение. Эта обратная связь идет от потенциометра ко второму моменту и обратно к потенциометру, и ее нулевое положение регулируется выходом первой обратной связи. Если эта обратная связь перегружена, то руль начинает испытывать дрожание второго рода. Такое дрожание происходит при отсутствии света, то есть когда машине не задана цель. Теоретически это обусловливается тем обстоятельством, что поскольку затрагивается второй механизм, постольку действие первого механизма противоречит его обратной связи и стремится уменьшить ее значение. Это явление в применении к человеку представляет собой описанную нами болезнь Паркинсона.
Недавно я получил письмо от д-ра Грэя Уолтера, работающего в Неврологическом институте в Бристоле (Англия), где он интересовался “молью” или “клопом”, и Уолтер сообщил мне о подобном своем собственном механизме, отличающемся от моего механизма тем, что имеет определенную, но изменяющуюся цель. Уолтер пишет: “Мы включили другие черты, кроме отрицательной обратной связи, которые придают прибору как исследовательское и этическое отношение к миру, так и чисто фототропическое отношение”. Возможность такого изменения в модели поведения рассматривается мною в главе, посвященной научению, и развитые там взгляды имеют прямое отношение к машине Уолтера, хотя в настоящее время я не знаю, какие именно средства он использовал для того, чтобы обеспечить такой тип поведения.
“Моль” и дальнейшее развитие фототропической машины Уолтером на первый взгляд представляются упражнениями в виртуозности или, самое большее, техническими комментариями к философскому тексту. Тем не менее они в известном отношении имеют определенное практическое применение. Военно-медицинская служба Соединенных Штатов сфотографировала поведение “моли” для сравнения с фотографиями действительных случаев нервного дрожания, и эти фотографии помогают обучению военных врачей-неврологов.
Второй класс машин, над которыми мы также работали, имеет гораздо более прямую и непосредственную важную медицинскую ценность. Эти машины можно использовать [с.171] для компенсирования повреждений искалеченных или недостаточно развитых органов чувств, а также для придания новой и потенциально опасной силы уже здоровым органам. Помощь машины может распространяться на создание лучших искусственных органов, на приборы, помогающие слепому читать страницы обычного текста путем преобразования видимых знаков в слуховые, и на другие подобные вспомогательные средства для того, чтобы осведомить этих лиц о приближающихся опасностях и дать им свободу передвижения. В частности, мы можем использовать машину для того, чтобы помочь совершенно глухим. Вспомогательные средства этого последнего класса сконструировать, по-видимому, легче всего: частично вследствие того, что телефонная техника лучше всего изучена и представляет собой наиболее знакомую нам технику сообщения, частично вследствие того, что потеря слуха представляет собой в подавляющем числе случаев утрату одной способности – способности свободного участия в человеческом разговоре, и частично вследствие того, что передаваемая речью полезная информация может быть сконцентрирована в таком узком диапазоне, что она не будет находиться вне пределов передаточной способности чувства осязания.
Некоторое время тому назад профессор Уиснер сказал мне, что он интересуется возможностью создания приспособления, помогающего совершенно глухим, и что он был бы рад слышать мое мнение по эгому вопросу. Я изложил свою точку зрения, и оказалось, что мы во многом придерживаемся одного и того же мнения. Мы знали об уже проделанной в лабораториях “Bell telephone company” работе над зрительно воспринимаемой речью и об отношении этой работы к их более ранней работе над “вокодером”. Мы знали, что работа над “вокодером” дала нам более благоприятное, чем любой из предшествующих методов, измерение объема информации, которую необходимо передать, для того чтобы речь была понятной. Однако мы чувствовали, что зрительно воспринимаемая речь имеет два неудобства, именно то, что ее, очевидно, нелегко произвести в портативной форме, и то, что она предъявляет слишком тяжелые требования к органу зрения, который сравнительно более важен для глухих, чем для всех других людей. Грубые расчеты показывали, что использованный в приборе зрительного приема речи принцип можно перенести на чувство [с.172] осязания и это, как мы решили, должно быть основой нашего аппарата.
Очень скоро после начала нашей работы мы обнаружили, что исследователи в лабораториях “Bell telephone company” также рассматривали возможность осязательного приема звука и включили этот принцип в свою патентную заявку. Эти исследователи были достаточно любезны сообщить нам, что ими не была проделана никакая экспериментальная работа в этой области и что они предоставляют нам свободу продолжать наши исследования. Поэтому мы поручили проектирование и создание этого аппарата Леону Ливайну, инженеру в электронной лаборатории Массачусетского технологического института. Мы предвидели, что вопросы учебы будут составлять большую часть работы, необходимой для того, чтобы довести наше изобретение до практического применения, и здесь нам помогли советы д-ра Александера Бэвеласа, работающего в Управлении психологии.
Проблеме интерпретирования речи через другое чувство, кроме слуха, как, например, через чувство осязания, можно дать следующее объяснение с точки зрения языка. Как мы говорили, можно грубо различить три ступени в языке и два промежуточных преобразования между внешним миром и субъективным приемом информации. Первую ступень составляют акустические символы, физически представляющие собой вибрацию воздуха; вторая, или фонетическая, ступень – это различные явления, возникающие во внутреннем ухе и связанных с ним частях нервной системы; третья, или семантическая, ступень представляет собой передачу этих символов смысловому опыту.
У глухого имеются первая и третья ступени, но вторая ступень отсутствует. Однако вполне можно представить, что мы можем заменить вторую ступень ступенью, обходящей чувство слуха и проходящей, например, через чувство осязания. Здесь преобразование первой ступени в новую вторую ступень осуществляется не заложенным в нас физико-нервным аппаратом, а искусственной, созданной человеком системой. Преобразование новой второй ступени в третью ступень прямо недоступно нашему наблюдению, однако оно представляет собой образование новой системы привычек и реагировании, подобных тем, какие мы вырабатываем у себя, когда учимся управлять автомобилем. В настоящее [с.173] время состояние нашего аппарата следующее: переход от первой к новой второй ступени вполне находится под контролем, хотя и имеются некоторые технические трудности, которые следует еще преодолеть. Мы проводим исследования процесса научения, то есть перехода от второй ступени к третьей; и, по нашему мнению, результаты этих исследований являются чрезвычайно обнадеживающими. Лучший результат, который мы можем пока показать, состоит в том, что при наученном словарном запасе в двенадцать простых слов в восьмидесятикратных случайных повторениях было сделано только шесть ошибок.
В нашей работе мы должны всегда помнить о ряде обстоятельств. Первым из этих обстоятельств, как мы сказали, является тот факт, что слух не является единственным чувством сообщения, но что он такое чувство сообщения, которое находит свое главное применение в установлении en rapport с другими индивидуумами. Слух также представляет собой чувство, соответствующее некоторой коммуникативной деятельности с нашей стороны, а именно деятельности речи. Использование слуха в других отношениях также имеет важное значение, как, например, восприятие звуков природы и наслаждение музыкой, однако это использование не столь важно, чтобы мы рассматривали человека глухим в социальном отношении, если он участвует в обычном сообщении между людьми посредством речи и не использует слух в других отношениях. Иначе говоря, слух обладает тем свойством, что если мы лишены всякого использования слуха, кроме использования его для связи посредством речи с другими людьми, то мы тем не менее испытывали бы неудобства и от этого минимального недостатка.
Имея перед собой цель протезирования органов чувств, мы должны рассматривать весь речевой процесс как целое. Насколько это важно, становится сразу очевидным, когда мы рассматриваем речь глухонемого. Для большинства глухонемых обучение чтению движения губ не является ни невозможным, ни чрезмерно трудным делом, и глухонемой может достичь вполне удовлетворительного результата в умении воспринимать речевые сигналы от других. С другой стороны, за очень небольшим исключением, что является результатом лучшего и более раннего обучения, огромное большинство глухонемых, хотя они могут научиться использовать сноп губы и рот для произведения звуков, [с.174] делают это с такой причудливо комической и неприятной интонацией, которая представляет собой очень неэффективную форму посылки сигнала.
Трудность заключается в том, что для глухонемых акт разговора разорван на две совершенно отдельные части. Мы можем очень легко создать подобную ситуацию для нормального человека, если дадим ему такую телефонную систему связи с другим лицом, где его собственная речь не передается телефоном к его собственным ушам. Создать такие передаточные системы с глухим микрофоном не представляет труда, и эти системы действительно рассматривались телефонными компаниями и были отвергнуты только потому, что они вызывают страшное чувство расстройства, обусловленное, в частности, незнанием того, в какой степени голос передается линией. Люди, пользовавшиеся системой этого рода, всегда были вынуждены кричать в полную силу своего голоса, чтобы быть уверенными, что их сообщение услышано на другом конце линии.
Вернемся теперь к обычной речи. Мы видим, что процессы речи и слуха никогда не разделены у нормального человека, но что само обучение речи обусловлено тем обстоятельством, что каждый индивидуум слышит то, что он говорит. Для получения лучших результатов недостаточно, чтобы человек с большими перерывами слышал то, что он говорит, и чтобы он заполнял эти интервалы, прибегая к своей памяти. Хорошее качество речи может быть получено только в том случае, когда она подвержена постоянному контролированию и самокритике. В любом вспомогательном аппарате для совершенно глухих должен учитываться этот факт, и, хотя этот аппарат может фактически воздействовать на другой орган чувств, как, например, на органы осязания, а не на отсутствующее чувство слуха, он должен иметь сходство с электрическими слуховыми аппаратами наших дней по своей портативности, а также в том, что его можно постоянно носить с собой.
Дальнейшая теория протезирования органа слуха зависит от объема информации, эффективно используемой при слушании. Самый грубый расчет этого объема позволяет оценить максимум, который возможно передать через диапазон звука частотой в 10 000 герц и диапазон амплитуды в 80 децибелов. Однако такое напряжение связи, хотя оно показывает максимум того, что вполне могло бы выполнить ухо, является слишком большим, чтобы [с.175] представлять передаваемую речью эффективную информацию. Во-первых, речь, передаваемая через телефон, не влечет за собой передачу звуков более чем в 3000 герц, амплитудой, очевидно, не больше 5–10 децибелов; однако даже здесь, несмотря на то, что мы не преувеличиваем диапазона передаваемых уху звуков, мы сильно преувеличиваем диапазон используемых ухом и мозгом звуков для воспроизведения членораздельной речи.
Мы отмечали, что самой лучшей работой, проделанной в области оценки объема информации, является работа над “вокодером” в лабораториях “Bell telephon company”. Эту работу можно использовать для демонстрации того, что если человеческая речь правильно разделена не более чем на пять частотных полос и если эти полосы детектированы таким образом,что воспринимается только их оболочка или внешние формы, и если они используются для модулирования совершенно произвольных звуков в пределах их диапазона частоты, тогда, если эти звуки в конце концов сложить, первоначальная речь опознается как речь, и притом почти как речь отдельного лица. Тем не менее объем использованной или неиспользованной возможной переданной информации сокращается не больше чем до одной десятой или одной сотой имевшейся в наличии первоначальной потенциальной информации.
Когда мы проводим различие между использованной и неиспользованной информацией в речи, то мы проводим различие между максимальной кодирующей мощностью речи, воспринятой ухом, и между максимальной мощностью, проникающей через каскадную сеть последовательных ступеней, состоящих из уха и мозга. Первая мощность имеет отношение только к передаче речи через воздух и через промежуточные приборы, подобные телефону, завершаемые самим ухом, а не каким-либо иным аппаратом в мозгу, используемым для понимания речи. Вторая мощность относится к передаче энергии всего комплекса “воздух-телефон-ухо-мозг”. Конечно, могут иметься более тонкие оттенки модуляций, которые не проходят через данную всеохватывающую передаточную систему узкой полосы частот; и трудно оценить объем потерянной информации, передаваемой этими оттенками, однако этот объем, по-видимому, является сравнительно небольшим. Такова идея “вокодера”. Предыдущие технические оценки информации были неполны, так как они игнорировали [с.176] конечный элемент цепи, идущей от звуковых колебаний воздуха к мозгу.
Используя другие чувства глухого, мы должны иметь в виду, что за исключением зрения все другие чувства более низкого качества по сравнению со слухом и передают меньше информации за единицу времени. Единственный способ, которым мы можем заставить такое менее совершенное чувство, как осязание, работать с максимальной эффективностью, состоит в том, чтобы посылать через него не всю информацию, которую мы получаем через слух, а отредактированную часть тех звуковых комбинаций, которые пригодны для понимания речи. Иначе говоря, мы заменяем часть функции, выполняемой обычно корой головного мозга после получения звука, фильтруя нашу информацию до того, как она проходит через осязательные рецепторы. Таким образом, мы передаем часть функции коры головного мозга искусственной внешней коре. Способ, каким мы осуществляем это в рассматриваемом нами аппарате, состоит в разделении частотных полос речи как в “вокодере” и затем – после того, как они были использованы для модулирования колебаний, имеющих частоту, легко воспринимаемую кожей, – в передаче этих различных детектированных полос в пространственно разделенные области осязания. Например, пять частотных полос можно соответственно послать к большому пальцу и четырем другим пальцам одной руки.
Это помогает уяснить нам основные принципы аппарата, необходимого для приема понятной речи через звуковые колебания, преобразованные электрически в осязание. Мы уже достаточно продвинулись вперед на этом пути и знаем, что формы значительного количества слов достаточно отличаются друг от друга и достаточно стойки у ряда говорящих людей, чтобы их можно было распознать без большой речевой тренировки. Исходя из этого, основным направлением исследования должно быть более тщательное обучение глухонемых распознанию и воспроизведению звуков. С технической точки зрения перед нами встанут серьезные проблемы, связанные с портативностью аппарата и сокращением потребляемой им энергии без нанесения ущерба его свойствам. Эти вопросы пока еще находятся в стадии обсуждения. Я не хочу посеять ложные и, в частности, преждевременные надежды среди людей, страдающих физическими недостатками, и их друзей, однако я [с.177] думаю, что можно с уверенностью сказать, что перспективы на успех далеко не безнадежны.
Со времени опубликования первого издания этой книги новые специальные приборы, поясняющие положения в теории сообщения, были созданы некоторыми работниками в этой области. Я уже упоминал в одной из предыдущих глав о гомеостате д-ра Эшби и в известном отношении подобных машинах д-ра Грэя Уолтера. Позвольте мне здесь упомянуть также о некоторых более ранних машинах д-ра Уолтера, в некоторой степени подобных моим “моли” или “клопу”, по созданных для иной цели. В этих фототропических машинах каждый отдельный прибор имеет источник света и, следовательно, может воздействовать па другие приборы. Таким образом, ряд этих приборов, приведенных одновременно в действие, обнаруживает некоторые группировки и взаимные реакции, которые большинство зоопсихологов объяснило бы как социальное поведение, если бы эти элементы оказались воплощенными в плоть и кровь, а не в медь и сталь. Это – новая наука механического поведения, даже несмотря на то, что почти вся она – дело будущего.
В течение последних двух лет здесь, в Массачусетском технологическом институте, по ряду обстоятельств было трудно продвинуть работу по созданию слуховой перчатки, хотя возможности ее создания все еще имеются. Между тем теория привела к улучшениям в аппарате, позволяющем слепому проходить по лабиринту улиц и зданий, хотя детали этого прибора еще не разработаны. Это исследование в основном произведено д-ром Клифордом М. Уитчером, который сам является слепым от рождения, – выдающимся авторитетом и техником в области оптики, электротехники и других областях, необходимых для этой работы.
Большие надежды подает также протезный аппарат, который фактически пока еще не разработан и пока еще небыл подвергнут окончательному критическому рассмотрению; этот аппарат представляет собой искусственное легкое, где приведение в действие двигателя дыхания будет зависеть от электрических или механических сигналов, идущих от ослабленных, но не разрушенных дыхательных мускулов пациента. В этом случае нормальная обратная связь в спинном мозгу и мозговом стволе здорового человека будет использована даже у паралитика для обеспечения контроля за его дыханием. Таким образом, можно [с.178] надеяться, что так называемое “железное легкое” больше уже не будет тюрьмой, н которой пациент забывает, как надо дышать, а будет средством упражнения для поддержания активности его остаточных способностей дыхания, и даже возможно, что это легкое разовьет его остаточные способности дыхания до такой степени, что пациент сможет дышать самостоятельно и освободится от механизма, поддерживающего его дыхание.
До сих пор мы рассматривали машины, которые, в той мере в какой это касается всего общества, по-видимому, имеют характер оторванной от непосредственных человеческих задач теоретической науки или являются определенно благодетельными вспомогательными средствами для инвалидов. Теперь мы перейдем к другому классу машин, которые обладают некоторыми очень зловещими возможностями. Довольно любопытно, что к этому классу относится играющая в шахматы машина.
Некоторое время тому назад я предложил способ, каким можно было бы использовать современные вычислительные машины для ведения по крайней мере удовлетворительной игры в шахматы. В этой работе я следовал линии мысли, имеющей значительную историю. Эдгар По рассказывает о мошеннической играющей в шахматы машине Мельцеля и показывает, что она работала вследствие того, что внутри нее находился безногий калека. Однако машина, которую я имею в виду, настоящая, и она использует последние достижения в развитии вычислительных машин. Легко сделать машину, которая будет играть в шахматы только по правилам и очень плохо; безнадежно стараться сделать машину, которая играла бы в шахматы хорошо, ибо такая машина требовала бы слишком многих комбинаций. Профессор Принстонского института исследований повышенного типа фон Нейман указывал на эту трудность. Однако не легко и в то же время не безнадежно создать машину, которой мы можем гарантировать самые лучшие возможные действия на ограниченное число ходов вперед, например на два хода вперед, и которая затем будет ставить себя в наиболее благоприятное в соответствии с некоторым более или менее легким методом оценки положение.
Современные сверхскоростные вычислительные машины могут быть настроены для действия в качестве играющих в шахматы машин, хотя более усовершенствованную машину можно было бы сконструировать при условии громадных [с.179] расходов, если мы предпочли бы работать на специально созданной для игры в шахматы машине. Скорость этих современных вычислительных машин достаточна для того, чтобы они могли оценить каждую возможность на два хода вперед в течение полагающегося по правилам на один ход игрового времени. Число комбинаций резко возрастает в геометрической прогрессии. Таким образом, различие между игрой с использованием всех возможностей на два хода вперед и игрой на три хода вперед очень большое. Предусмотреть наперед всю игру, то есть количество ходов, равное примерно пятидесяти, безнадежное дело в пределах любого времени, которое можно отпустить на , ход. Все же для существ, живущих достаточно долго, это, как показал фон Нейман, было бы возможно; тщательно играемая обеими сторонами партия привела бы, будучи предрешенным делом, либо всегда к победе белых, либо всегда к победе черных, или, что наиболее вероятно, всегда к ничьей.
Клод Шеннон, работающий в лабораториях “Bell telephon company”, предложил машину с такими же принципами, как и задуманная мною двухходовая машина, однако значительно более усовершенствованную. Начать хотя бы с того, что его оценка окончательного положения после двух ходов делала поправку на контроль взятия фигур, на взаимную защиту фигур, а также ряда фигур, на шах и мат. Затем, если бы после двух ходов позиция оказалась непрочной вследствие шаха, или возможного взятия фигуры, или вследствие возможности “вилки”, то механический игрок автоматически проиграет еще ход или два вперед до тех пор, пока не будет достигнута устойчивая позиция. Насколько это затягивание игры – на время для каждого хода сверх полагающегося по правилам срока – замедлило бы игру, я не знаю, хотя не уверен, что мы можем пойти очень далеко в этом направлении, не попадая в цейтнот при наших современных скоростях.
Я разделяю предположение Шеннона, что такая машина играла бы в шахматы на уровне хорошего любителя и даже, возможно, на уровне мастера. Ее игра была бы негибкой и довольно неинтересной, но намного безопаснее игры любого игрока-человека. Как указывает Шеннон, можно включить случайность в се операции, чтобы предотвратить ее неизменное поражение при игре чисто систематическим способом, то есть соблюдением определенной твердой последовательности ходов. Эта случайность или [с.180] неопределенность может быть включена в оценку окончательной позиции после двух ходов.
Машина играла бы гамбиты и возможные эндшпили, подобно игроку-человеку, пользуясь запасами стандартных гамбитов и эндшпилей. Более усовершенствованная машина накапливала бы на ленте каждую когда-либо сыгранную ею партию и дополняла бы уже указанные нами процессы поисками среди всех прошлых партий, имеющих отношение к данной партии, короче говоря, прибегала бы к силе научения. Хотя мы видели, что можно создать научающиеся машины, техника производства и использования этих машин пока еще очень несовершенна. Для создания играющей в шахматы машины на принципах научения время еще не созрело, хотя до этого, вероятно, не очень далеко.
Играющая в шахматы машина, которая способна познавать, могла бы продемонстрировать большую степень совершенства игры, зависящего от качества игроков, против которых она выступает как их противник. Лучший способ создания машины шахматного мастера, вероятно, заключался бы в том, чтобы выставлять ее в качестве противника против большого числа самых различных хороших шахматных игроков. С другой стороны, хорошо задуманную машину можно было бы более или менее испортить необдуманным выбором ее оппонентов. Лошадь также портится, когда позволяют плохому ездоку ездить на ней.
В научающихся машинах нужно различать то, чему машину можно научить, и то, чему ее нельзя научить. Машину можно сконструировать либо со статистическим предпочтением к известному роду поведения, которое тем не менее допускает возможность другого поведения; или же определенные черты режима работы машины могут быть твердо и неизменно определены. Мы назовем первый вид определения режима работы машины предпочтением, а второй – ограничением. Например, если правила узаконенной игры в шахматы не введены в играющую в шахматы машину в качестве ограничения и если машине придана способность научать, то это незаметно может изменить играющую в шахматы машину в машину, выполняющую совершенно иную задачу. С другой стороны, играющая в шахматы машина с правилами, приданными ей в качестве ограничения, может все же быть научающей машиной в отношении тактики и стратегии шахматной игры. [с.181]
Читатель, может быть, удивляется, почему мы вообще интересуемся играющими в шахматы машинами. Разве они не являются просто еще одной безобидной маленькой безделушкой, при помощи которой эксперты-конструкторы стремятся показать свое умение миру, который, как они надеются, будет изумляться и удивляться их достижениям? Будучи честным человеком, я не могу отрицать, что известный элемент хвастливого нарциссизма присущ по крайней мере мне. Однако, как вы скоро увидите, дело не только в этом; кстати сказать, око имеет не слишком большое значение для читателя-неспециалиста.
Шеннон привел несколько причин, почему его исследования могут иметь большее значение, чем только конструирование диковинки, интересной лишь для игроков. Среди этих возможностей он указывает на то обстоятельство, что подобная машина может явиться первым шагом к созданию машины, способной оценивать военную ситуацию и определять самые лучшие шаги на любой специфической ступени. Пусть никто не думает, что он говорит несерьезно. Замечательная книга фон Неймана и Моргенштерна по “Теории игр” произвела глубокое впечатление на мир и не меньшее на Вашингтон. Когда Шеннон говорит о развитии военной тактики, он не болтает вздора, а высказывает свое мнение о самой близкой и опасной случайности.
В хорошо известной парижской газете “Монд” от 28 декабря 1948 года некий доминиканский монах отец Дюбарль опубликовал очень проницательную рецензию на мою книгу “Кибернетика”. Я приведу высказанную им мысль о некоторых из ужасных последствий выросшей и облекшейся в военные доспехи машины, играющей в шахматы.
“Одна из наиболее заманчивых перспектив, открывающаяся, таким образом, перед нами, это рациональное руководство человеческими делами, и в частности делами, затрагивающими общественные коллективы, которые, по-видимому, представляют собой некоторую статистическую закономерность, как, например, руководство общественным явлением создания мнения. Нельзя ли представить себе машину, накапливающую тот или иной тип информации, как, например, информацию о производстве и рынке, и затем в качестве функции обычной человеческой психологии и количеств, которые можно измерить в определенном случае, определяющей наиболее вероятное развитие ситуации? Разве нельзя представить себе государственный [с.182] аппарат, охватывающий все системы политических решений. либо при режиме многих государств, существующих на нашей планете, либо при явно более простом режиме общечеловеческого правительства всей планеты? В настоящее время ничто не мешает нам предположить это. Мы можем мечтать о том времени, когда machine б gouverner сможет заменить – на пользу или во вред – современную очевидную недостаточность мозга, когда последний имеет дело с обычной машиной политики.
Во всяком случае, человеческая действительность не допускает такого острого и очевидного решения, какое допускают вычисления цифровых данных. Она позволяет только определить сомнительный характер своих ценностей. Машина, обрабатывающая данные об этих процессах и поставленных ими проблемах, должна поэтому обладать вероятностной, а недетерминированной мыслью, как это представлено, например, в современных вычислительных машинах. Это делает ее задачу более сложной, однако не невозможной. Упреждающая машина, которая определяет действенность огня зенитной артиллерии, является примером этому. Теоретически упреждение времени не является невозможным, также не является невозможным определение наиболее благоприятного решения, по крайней мере в известных пределах. Возможность создания игровых машин, как, например, играющих в шахматы, очевидно, указывает на возможность такого упреждения. Ибо человеческие процессы, составляющие объект правительственной деятельности, могут быть уподоблены играм в том смысле, в котором фон Нейман исследовал их математически. Даже если бы эти игры имели неполный комплекс правил, то существуют другие игры с очень большим числом игроков, где данные чрезвычайно сложны. Machines б gouverner будут характеризовать государство как игрока, наилучшим образом информированного на каждой отдельной ступени; и государство будет единственным верховным координатором всех отдельных решений. Это огромное преимущество; если эти решения приобретены на научной основе, то они позволят государству при всех обстоятельствах наносить поражение каждому игроку в человеческой игре, кроме себя, предлагая следующую дилемму, либо немедленное уничтожение, либо плановое сотрудничество. Эта дилемма [с.183] будет представлять собой последствия самой игры без применения внешнего насилия. Поклонникам лучших миров действительно есть о чем мечтать!
Несмотря на все это и, вероятно, к счастью, появление machine б gouverner не ожидается не сегодня-завтра. Ибо, кроме очень серьезных проблем, которые пока еще ставит объем информации, которую необходимо собрать и быстро обработать, проблемы стабильности упреждения остаются вне пределов наших серьезных мечтаний об управлении. Ибо человеческие процессы уподобляются играм с не до конца определенными правилами и, кроме того, с правилами, которые сами являются функциями времени. Различие правил зависит как от эффективных подробностей ситуаций, порожденных самой игрой, так и от системы психологических реакций игроков на результаты, полученные в каждом отдельном случае.
Изменение может быть еще более быстрым. Прекрасным примером этому, по-видимому, служит происшествие с Гэллапом во время выборов 1948 года. Все это не только имеет тенденцию усложнить степень факторов, влияющих на упреждение, но вероятно, и имеет тенденцию радикальным образом стерилизовать механические манипуляции человеческих ситуаций. Насколько можно судить, только два условия могут гарантировать здесь стабилизацию в математическом смысле этого слова. Во-первых, наличие достаточной степени невежества масс игроков, эксплуатируемых квалифицированным игроком, который, более того, может планировать метод, которым можно было бы парализовать сознание масс; и, во-вторых, наличие достаточно доброй воли, чтобы позволить кому-либо ради стабильности игры передать свои решения одному или некоторым игрокам этой игры, которые имеют произвольные преимущества. Это представляет собой трудную задачу трезвой математики, однако проливает некоторый свет на смелое предприятие нашего века: колебание между неопределенным . и бурным характером человеческих дел и пришествием ужасного Левиафана. По сравнению с этим Левиафаном “Левиафан” Гоббса – только милая шутка. Сегодня мы подвергаемся риску создать огромное “мировое государство”, где осмотрительная и сознательная примитивная несправедливость может быть единственно возможным условием для статистического счастья масс: создания для каждого ясного ума мира, худшего, чем ад. Вероятно, было бы [с.184] неплохо для коллективов ученых, создающих в настоящее время кибернетику, добавить к своему штату технического персонала, пришедшего из всех областей науки, несколько серьезных антропологов и, возможно, философа, интересующегося мировыми проблемами”.
Machine б gouverner отца Дюбарля страшна не потому, что она может достичь автоматического управления человечеством. Она слишком груба и несовершенна, чтобы представить одну тысячную часть целенаправленного движения независимого поведения человеческого существа. Но реальная опасность, которую она может вызвать, состоит совершенно в другом: эта опасность заключается в том, что подобные машины, хотя и безвредны сами по себе, могут быть использованы человеком или группой людей для усиления своего господства над остальной человеческой расой, или в том, что политические лидеры могут попытаться управлять своим народом посредством не самих машин, а посредством политической техники, столь узкой и индифферентной к человеческим возможностям, как если бы эта техника действительно вырабатывалась механически. Большая слабость машины – слабость, которая пока еще спасает нас от ее господства над нами, – состоит в том, что она не может пока учесть ту огромную область вероятности, которая характеризует человеческую ситуацию. Господство машины предполагает общество, достигшее последних ступеней возрастающей энтропии, где вероятность незначительна и где статистические различия между индивидуумами равны нулю. К счастью, мы пока не пришли к такому состоянию.
Однако даже без государственной машины отца Дюбарля мы, как показали события 50-х годов, уже разрабатываем новую концепцию войны, экономического конфликта и пропаганды на основе “Теории игр” фон Неймана, которая сама является коммуникативной теорией. Эта теория игр, как я говорил в одной из предыдущих глав, представляет собой вклад в теорию языка, однако существуют правительственные органы, склонные применять ее в военных и квазивоенных агрессивных и оборонительных целях.
Теория игр основывается в своей сущности на договоренности игроков или союзов игроков, каждый из которых стремится разработать стратегию для достижения своих целей, исходя из предположения, что его противники, как и он сам, используют лучшую линию поведения для [с.185] достижения победы. Эта крупная игра уже ведется механически и в колоссальном масштабе. Хотя философия, лежащая в основе этой теории, вероятно, неприемлема для наших современных оппонентов – коммунистов, однако имеются явные признаки того, что ее возможность уже изучается как в России, так и в Соединенных Штатах, и что русские, отказывающиеся принять теорию в том виде, в каком мы ее представили, по-видимому, улучшили ее в некоторых важных отношениях. В частности, большая часть работы, хотя и не вся, которую мы проделали по теории игр, основывается на предположении, что мы, как и наши противники, имеем неограниченные возможности и что единственное ограничение, с которым мы ведем игру, зависит от того, что мы можем назвать розданными нам картами или наблюдаемым расположением фигур на шахматной доске. Значительный объем свидетельств, скорее в делах, чем в словах, показывает, что свое отношение к мировой игре русские дополнили рассмотрением психологических ограничений игроков, и особенно их усталости как части самой игры. Таким образом, в настоящее время своего рода machine б gouverner, по существу, действует на обоих полюсах мирового конфликта, хотя ни в том, ни в другом случае она не состоит из одной машины, которая делает политику, а скорее представляет собой механистическую технику, приспособленную к требованиям машиноподобной группы людей, посвятивших себя выработке политики.
Отец Дюбарль обратил внимание ученого на растущую воженную и политическую механизацию мира как на огромный сверхчеловеческий аппарат, работающий на кибернетических принципах. Для того чтобы избежать различных как внутренних, так и внешних опасностей этой механизации, необходимы, как он совершенно правильно подчеркивает, антрополог и философ. Иначе говоря, мы, как ученые, должны знать, какова человеческая природа и каковы заложенные в человеке цели, даже если мы должны владеть этим знанием как солдаты или государственные деятели, и мы должны знать, почему мы хотим управлять им.
Когда я говорю, что машинная опасность для общества исходит не от самой машины, а от ее применения человеком, я действительно подчеркиваю предупреждение Сэмюеля Батлера. В своем “Erewhon” он показывает, что машины неспособны действовать иначе, как покоряя человечество, путем использования людей в качестве подчиненных [с.186] органов. Тем не менее мы не должны принимать предвидение Батлера слишком серьезно, так как в его время фактически ни он, ни его современники помогли понять подлинную природу поведения автомата, и высказывания Батлера являются скорее сарказмами, чем научными замечаниями
С тех пор как мы имели несчастье изобрести атомную бомбу, наши газеты много шумели об американском “знании, как делать”, но есть еще одна вещь – более важная, чем “знание, как делать” это “знание, что делать”, – и мы не можем заподозрить Соединенные Штаты в чрезмерном обладании этим достоинством. Под “знанием, что делать” мы имеем в виду не только то, каким образом достичь наших целей, но и каковы должны быть наши цели. Я могу пояснить различие между этими двумя видами знания примером. Несколько лет тому назад один видный американский инженер купил дорогое пианино. Спустя неделю или две стало ясно, что эта покупка вызвана не каким-либо особым интересом к музыкальным достоинствам пианино, а скорее интересом к его механизму. Для этого джентльмена пианино было не средством воспроизведения музыки, а средством показать некоему изобретателю, насколько он был искусен в преодолении некоторых трудностей в воспроизведении музыки. Такое качество – достойное уважения качество ученика-второгодника. Насколько достойно уважения это качество в одном из тех, от кого зависит вся культурная будущность нашей страны, я оставляю судить читателю.
В мифах и сказках, которые мы читали в детстве, мы узнаем некоторые более простые и более очевидные истины жизни, как, например: когда найдешь джина в кувшине, то лучше оставить его там; если рыбак слишком много раз по наущению своей жены просит благ от неба, то он окончит именно тем, с чего начал, если вам даны три желания, то следует быть очень осторожным в выборе этих желаний. Эти простые и очевидные истины представляют детский эквивалент того трагического взгляда на жизнь, которого придерживались древние греки и придерживаются многие современные европейцы и который в некоторой мере чужд нашей стране изобилия.
У древних греков акт открытия огня вызывал самые различные чувства. С одной стороны, в их представлении, как и в нашем, огонь являлся великим благом для всего [с.187] человечества. С другой стороны, принести огонь с неба на землю – означало бросить вызов богам Олимпа, и это не могло остаться безнаказанным как оскорбительная дерзость по отношению к прерогативам богов. Так, мы видим могучую фигуру Прометея, похитителя огня, прообраз ученого, героя, но героя, осужденного, прикованного цепями к скале в горах Кавказа, с громадным орлом, рвущим своим клювом его печень. Мы читаем звучные строки трагедии Эсхила, где прикованный титан призывает и небо, и землю быть свидетелями тех мук, которые он выносит по милости богов.
Чувство трагедии состоит в том, что мир не является приятным маленьким гнездышком, созданным для нашей защиты, а огромной и в основном враждебной средой, где мы можем добиваться чего-либо большого, только оказывая открытое неповиновение богам, и что это неповиновение неизбежно влечет за собой кару. Это опасный мир, где нет безопасности, за исключением некой негативной безопасности смирения и умеренных стремлений. Это мир, где заслуженную кару несут не только те, кто грешит преднамеренно, но и те, чье единственное преступление заключается в незнании богов и окружающего его мира.
Если человек с этим трагическим чувством приближается не к огню, а к другому проявлению первоначальной энергии, как, например, к расщеплению атома, он будет делать это со страхом и дрожью. Он не прыгнет в ту область, куда боятся ступить ангелы, если только он не готов понести кару, которая постигает падших ангелов. Он также не передаст спокойно машине, сделанной по его собственному образу, выбор между добром и злом, не снимая с себя полностью ответственности за этот выбор.
Я сказал, что современный человек, и особенно современный американец, сколько бы у него ни было “знаний, как делать”, обладает очень малым “знанием, что делать”. Он благосклонно отнесется к недосягаемой ловкости полученных машиной решений, не слишком задумываясь над побуждениями и принципами, скрывающимися за ними. Поступая так, он рано или поздно поставит себя в положение того отца из книги Вильяма Уаймарка Джэкобса “Обезьянья лапа”, который мечтал получить 100 фунтов, и в конечном итоге увидел у двери своего дома агента компании, в которой служил его сын, предлагающего ему 100 фунтов в качестве утешения за смерть его сына на фабрике. Или опять-таки он может сделать это таким же образом, [с.188] как рыбак араб из сказок “Тысяча и одна ночь”, сломавший печать Соломона на крышке кувшина, в котором находился злой джин.
Запомним, что существуют игровые машины типа “обезьяньей лапы” и типа джина в закупоренном кувшине. Любая машина, созданная в целях выработки решений, если она не обладает способностью научения, будет совершенно лишена гибкости мысли. Горе нам, если мы позволим ей решать вопросы нашего поведения, прежде чем исследуем законы ее действий и не будем полностью уверены, что ее поведение будет осуществляться на приемлемых для нас принципах. С другой стороны, подобная джину машина, способная к научению и принятию решений на базе этого научения, никоим образом не будет вынуждена принимать такие решения, какие приняли бы мы или которые были бы приемлемы для нас. Для человека, который не уверен в этом, переложить проблему своей ответственности на машину независимо от того, будет ли она способна к научению или нет, означает пустить свои обязанности с ветром и видеть, что они возвращаются ему с бурей.
Я говорил о машинах, но не только о машинах, имеющих мозг из меди и мускулы из железа. Когда человеческие атомы скреплены в организацию, в которой они используются не в соответствии со своим назначением, как разумные человеческие существа, а как зубцы, рычаги и стержни, то большого значения не будет иметь то обстоятельство, что их сырьем являются плоть и кровь. То, что используется в качестве элемента в машине, действительно представляют собой элемент машины. Если мы доверим наши решения машине из металла или тем машинам из плоти и крови, которые представляют собой бюро, огромные библиотеки, армии и акционерные общества, то мы никогда не получим правильного ответа на наш вопрос, если только не поставим его правильно. “Обезьянья лапа” из кожи и кости столь же мертва, как и все сделанное из железа и стали. Джин – этот собирательный образ корпорации – столь же страшен, как если бы он являлся окруженным ореолом колдовским обманом.
Час уже пробил, и выбор между добром и злом у нашего порога. [с.189]
В настоящей главе я попытаюсь развить следствия из некоторых философских предположений, высказанных д-ром Манделбротом, работающим в Парижском университете, и профессором Гарвардского университета Джекобсоном.
Они считают, что сообщение – это игра, ведущаяся совместно говорящим и слушающим против сил беспорядка, представленных обычными трудностями сообщения и некоторыми предполагаемыми личностями, пытающимися воспрепятствовать сообщению. Собственно говоря, затрагиваемая в этой связи теория игр фон Неймана имеет дело с одной командой, которая сознательно старается передать сигнал, и с другой командой, которая прибегнет к любой стратегии, чтобы помешать передаче сигнала. В строгой теории игр фон Неймана это означает, что говорящий и слушающий сотрудничают в стратегии, исходя из предположения, что вызывающий помехи контрагент прибегает к самой лучшей стратегии, для того чтобы спутать их, опять-таки исходя из предположения, что говорящий и слушатель до настоящего момента использовали лучшую стратегию и т. д.
Говоря более обычным языком, как сторона, устанавливающая сообщение, так и производящие помехи силы вправе использовать технику блефа, для того чтобы спутать друг друга, и вообще эта техника будет использована с целью не дать другой стороне возможности действовать на основе твердого знания техники одной из сторон. Обе стороны будут, следовательно, прибегать к обману: производящие помехи силы для того чтобы приспособиться к повой технике сообщения, развитой устанавливающими [с.190] сообщение силами, а устанавливающие сообщения силы – для того чтобы перехитрить любую стратегию, уже выработанную производящими помехи силами. В этой связи в отношении научного метода имеет величайшее значение замечание Альберта Эйнштейна, которое я цитировал в одной из предыдущих глав: “Der Herr Gott ist raffjniert, aber boshaft ist er nicht” (“Бог коварен, но не злонамерен”).
Это замечание – далеко не шаблонная фраза, а заявление с глубоким смыслом, касающимся стоящих перед ученым проблем. Открытие секретов природы требует мощной и тщательно разработанной техники, однако, поскольку речь идет 6 неживой природе, мы можем ожидать по крайней мере одной вещи – что любой возможный наш шаг вперед не будет парирован изменением стратегии природой, намеревающейся обмануть нас и сорвать наши планы. В самом деле, поскольку речь идет о живой природе, могут быть известные ограничения этому утверждению, ибо истерия часто вызывается перед аудиторией и с намерением, часто бессознательным, мистифицировать эту аудиторию. С другой стороны, точно так же, когда представляется, что мы покорили болезнетворный микроб, то этот микроб может видоизмениться и обнаружить свойства, которые, как по крайней мере кажется, были развиты с сознательным намерением вернуть нас к тому положению, с которого мы начали.
Эти капризы природы независимо от того, насколько они могут досаждать врачу-практику, к счастью, не относятся к числу тех трудностей, которые стоят перед физиком. Природа играет честно, и если после подъема на одну горную гряду физик видит перед собой на горизонте другую вершину, то она не была умышленно воздвигнута там, чтобы свести на нет усилия, которые он уже сделал.
На первый взгляд может показаться, что при отсутствии сознательных и преднамеренных помех, которые ставятся природой, ученый-исследователь должен был бы действовать наверняка и что он всегда действует так, чтобы даже предумышленная и стремящаяся обмануть нас природа не помешала ему приобретать и передавать информацию наиболее благоприятным образом. Эта точка зрения не оправдана. Сообщение вообще и научное исследование в частности требуют больших усилий, даже если это и плодотворные усилия, а борьба с несуществующими привидениями вызывает пустую трату сил, которые следует экономить. [с.191] Нельзя вести свою коммуникативную или научную жизнь, занимаясь борьбой с духами. Опыт в достаточной степени убедил каждого активно работающего физика, что любая мысль о природе, которую не только трудно объяснить, но которая сама активно противодействует этому объяснению, не была оправдана, поскольку это относится к его прошлой работе, и поэтому, для того чтобы быть активно работающим ученым, он должен быть наивен, и даже сознательно наивен, предполагая, что имеет дело с честным богом, и должен задавать свои вопросы о мире, как честный человек.
Таким образом, naivetй ученого, хотя и является профессиональным качеством, не является профессиональным недостатком. Человек, который подходит к науке с точки зрения офицера уголовной полиции, тратил бы большую часть своего времени, расстраивая интриги, которые ему никогда не подстраивались, выслеживая подозреваемых, которые и не собирались уклоняться от ответов на прямые вопросы, и вообще играя в модную игру в полицейских и воров, которая теперь ведется в рамках официальной и военной науки. У меня нет ни малейшего сомнения, что современное помешательство лордов научной администрации на детективах – одна из главных причин бесплодности столь большой части научной работы в наше время.
Отсюда, почти как из посылок силлогизма, следует вывод, что нет других профессий, кроме профессии сыщика, которая может дисквалифицировать и действительно дисквалифицирует человека в ведении наиболее эффективной научной работы, заставляя его подозревать природу в неискренности и делая его неискренним в его отношении к природе и к вопросам о природе. Солдата обучают рассматривать жизнь как конфликт между человеком и человеком, однако даже он не так сильно привержен к этой точке зрения, как член воинствующей религиозной организации – солдат креста или серпа и молота. Здесь наличие в основном пропагандистской точки зрения гораздо более важно, чем специфический характер пропаганды. Является ли военная организация, с которой связывают себя торжественной клятвой, организацией Игнатия Лойолы или любой [с.192] другой, – имеет очень малое значение до тех пор, пока член этой организации считает, что правота его убеждений более важна, чем поддержание его свободы и даже его профессиональной naivetй. Он непригоден для высших битв науки независимо от того, какова его преданность и пока эта преданность является абсолютной. В настоящее время, когда почти каждая правящая сила, будет ли она правой или левой, требует от ученого следования догматам, а не ясного открытого ума, легко понять, насколько уже пострадала от этого наука и какие дальнейшие унижения и. дезорганизации науки можно ожидать в будущем.
Я уже указывал, что дьявол, с которым борется ученый, – это дьявол беспорядка, а несознательного преступного намерения. Та точка зрения, что природа обнаруживает энтропическую тенденцию, является точкой зрения св. Августина, а не манихейцев. Неспособность природы проводить агрессивную политику с целью умышленного нанесения поражения ученому означает, что ее злые дела являются результатом слабости характера ученого, а не какой-то особой злой силы, которую природа может иметь и которая равна принципам порядка во Вселенной или превосходит их. Все же эти местные и временные принципы порядка во Вселенной, вероятно, не очень отличаются от того, что религиозный человек подразумевает под богом. Для сторонников точки зрения св. Августина все черное в мире является негативным и просто представляет собой отсутствие белого, тогда как для манихейцев белое и черное – это две противоположные армии, выведенные на линию огня друг против друга. Всем крестовым походам, всем джихадам, всем войнам коммунизма против дьявола капитализма присущ неуловимый эмоциональный оттенок манихейства.
Поддержать точку зрения св. Августина всегда было трудно. При малейших волнениях она имеет тенденцию превратиться в скрытое манихейство. Эмоциональная трудность августинианства проявляется в дилемме Мильтона в “Потерянном рае”. Если дьявол есть всего лишь создание бога и принадлежит миру, где бог всемогущ, и если дьявол служит лишь для того, чтобы подчеркнуть некоторые теневые стороны жизни, то великая битва между падшими ангелами и силами бога становится примерно такой же интересной, как профессиональная схватка борцов. Если поэма Мильтона обладает большим достоинством, чем одно из этих представлений с оханьем и рычанием, то дьяволу [с.193] должен быть дан шанс выигрыша, по крайней мере в его собственной оценке, даже если это будет лишь внешний шанс. Слова дьявола в “Потерянном рае” передают его уверенность во всемогуществе бога и безнадежности борьбы с ним, все же его действия указывают на то, что он, по крайней мере эмоционально, рассматривает эту борьбу как хоть и безнадежное, но не совершенно бесполезное отстаивание прав своего воинства и своих собственных. Даже дьявол св. Августина должен следовать по его пути, или он обратится в дьявола манихейцев.
Любому религиозному строю, следующему военному образцу, присуще то же самое искушение впасть в манихейскую ересь. Он уподобляет силы, с которыми борется, независимой армии, обреченной на поражение, но могущей, по крайней мере предположительно, выиграть войну и самой стать правящей силой. По этой причине подобный строй или организация внутренне непригодны для того, чтобы поощрять августинскую точку зрения среди ученых; более того, этот строй не высоко ценит по своей шкале добродетелей интеллектуальную честность. Против коварного врага, который сам прибегает к обману, допустимы военные хитрости. Таким образом, религиозный военный строй едва ли не вынужден придать большое значение повиновению, признанию веры и всем ограничивающим факторам, которые калечат ученого.
Правда, никто не может говорить от имени церкви, кроме самой церкви, однако так же верно, что находящиеся вне церкви могут и даже должны иметь свое собственное мнение об этой организации и ее претензиях. Также верно, \ что коммунизм как духовная сила есть в основном то, чем представляют его коммунисты, однако их заявления имеют обязывающую силу для нас только как вопросы определения идеала, а не как описания специфической организации или движения, в соответствии с которым мы можем действовать.
По-видимому, собственные взгляды Маркса были августинскими, и для него зло представляло собой скорее недостаток совершенства, чем автономно стоящую силу, борющуюся против добра. Тем не менее коммунизм вырос в атмосфере битвы и конфликта, и его общая тенденция, по-видимому, состоит в том, чтобы обратить конечный гегелевский синтез, которому соответствует августинское отношение ко злу, в будущее, которое имеет если и не неопределенно [с.194] далекое, то по крайней мере очень отдаленное отношение к происходящему в настоящее время.
Таким образом, в настоящее время в вопросе практического руководства как лагерь коммунизма, так и многие элементы в лагере церкви занимают определенно манихейскую позицию. Я имею в виду, что манихейство представляет собой плохую атмосферу для науки. Как ни странно, это происходит потому, что оно представляет собой плохую атмосферу и для веры. Когда мы не знаем, является ли наблюдаемое нами явление делом рук бога или сатаны, то колеблются сами корни нашей веры. Только при таких условиях можно сделать важный преднамеренный выбор между богом и сатаной, и этот выбор может привести к служению дьяволу или, иначе говоря, к колдовству. Более того, только в атмосфере, где действительно возможно колдовство, процветает охота за ведьмами как имеющая важное значение деятельность.
Я сказал, что наука невозможна без веры. Под этим я не имею в виду, что вера, от которой зависит наука, является по своей природе религиозной или влечет за собой принятие каких-либо догм обычных религиозных верований, однако без веры, что природа подчинена законам, не может быть никакой науки. Невозможно доказательство того, что природа подчинена законам, ибо все мы знаем, что мир со следующего момента может уподобиться игре в крокет из книги “Алиса в стране чудес”, где шарами служили живые ежики, молотками – живые фламинго, где солдаты, изображавшие крокетные ворота, беспрестанно переходили на другую сторону площадки, а правила игры устанавливались от случая к случаю деспотическим указом королевы. Именно к миру, подобному этому, должен приспосабливаться ученый в тоталитарных странах независимо от того, являются ли они правыми или левыми. [с.195]
То, что я сказал о необходимости веры в науке, одинаково верно для чисто причинного мира и для мира, где властвует вероятность. Никакое количество чисто объективных и отдельных наблюдений не может показать, что вероятность является обоснованной идеей. Иными словами, законы индукции в логике нельзя установить с помощью индукции. Индуктивная логика, логика Бэкона, представляет собой скорее нечто такое, в соответствии с чем мы можем действовать, чем то, что мы можем доказать; и действие в соответствии с этой логикой есть верховное убеждение веры. Именно в этой связи я должен сказать, что изречение Эйнштейна о прямоте бога само является символом веры. Наука есть способ жизни, которая может процветать только тогда, когда люди свободны иметь веру. Вера, которой мы следуем по приказу извне, не является верой, и общество, попадающее в зависимость от подобной псевдоверы, в конечном итоге обречено на гибель вследствие паралича, вызванного отсутствием здоровой, растущей науки. [с.196]"
Дубровский Е.Н. "Информационно-обменные процессы - факторы социального развития"
Исходной посылкой является утверждение, что информация является семантической сущностью материи. Понятие "материя" отождествляется с понятием "система", в которую входят составными элементами - вещество, энергия, знания и информация. Эти элементы в соответствии с законом сохранения материи поддерживают систему в равновесном состоянии путем взаимных переходов из одной в другую субстанцию системы. При взаимодействии этих элементов системы вещество выступает носителем знания, а энергия - носителем информации.
Информация, данные, знания - соотношение понятий.
Информация - всеобщее свойство материи, проявляющееся в кибернетических коммуникативных процессах.
Данные - это сведения, служащие для какого-либо вывода и возможного решения. Они могут храниться, передаваться, но не выступать в качестве информации.
Знания - это результат познавательной деятельности, система приобретенных с ее помощью понятий о действительности.
Соотношение понятий информация, данные, знания.
Может быть предложена следующая соответствующая логической связи указанных понятий образная цепочка - зерно, мука, хлеб.
Информация всегда носит "транспортный" оттенок передачи знания по сетям связи, знание же всегда связано с личностью его создателя.
Попытки построить модели понятия информации, охватывающие семантический аспект знания, содержащегося в некотором высказывании относительно обозначаемого объекта, привели к созданию ряда так называемых логико-семантических теорий (Р. Карнап, И. Бар-Хиллел, Дж. Г. Кемени, Е.К. Войшвилло и др.). В них информация рассматривается как уменьшение или устранение неопределенности. Естественно предположить, что средствами какого-либо языка с помощью создаваемых в нем высказываний можно описать некоторую совокупность возможных ситуаций, состояний, альтернатив. Семантическая информация, содержащаяся в каком-либо высказывании, исключает некоторые альтернативы. Чем больше альтернатив исключает высказывание, тем большую семантическую информацию оно несет. Так, например, одна из возможных совокупностей ситуаций может быть описана следующим образом: "все тела при нагревании расширяются". Высказывание "металлы при нагревании расширяются" исключает все альтернативы в которых речь может идти о неметаллах. Семантическая сила высказывания может быть оценена отношением все тела (все металлы). Еще более информативным будет высказывание "железо при нагревании расширяется", так как оно исключает все альтернативы, кроме одной.
При всем многообразии логико-семантических теорий им присущи общие черты, они указывают путь решения трех связанных друг с другом проблем: определения совокупности возможных альтернатив средствами выбранного языка, количественной оценки альтернатив, их относительного сопоставления (взвешивания), введения меры семантической информации.
В рассмотренных теоретических конструкциях - статистической и семантической информации - речь шла о потенциальной возможности извлечь из передаваемого сообщения какие-либо сведения. Вместе с тем в процессах информационного обмена очень часто складываются ситуации, в которых мощность или качество информации, воспринимаемое приемником, зависит от того, насколько он подготовлен к ее восприятию.
Понятие тезауруса является фундаментальным в теоретической модели семантической теории информации, предложенной Ю.А. Шрейдером и учитывающей в явной форме роль приемника.
Согласно этой модели, тезаурус - это знания приемника информации о внешнем мире, его способность воспринимать те или иные сообщения.
Представим себе, что до получения телеграммы "Встречай завтра рейс СУ172" мы из вчерашнего разговора по междугороднему телефону уже знали о предстоящем приезде своего родственника или друга, а наведя справки, узнали и номер авиарейса, с которым он может прибыть в город. Наш тезаурус уже содержал информацию, заключенную в телеграмме. Следовательно он не изменился с ее получением и семантическая ценность этой информации оказалась нулевой. Очевидно, что к подобной оценке семантического содержания информации примешивается семантический аспект, скрытый в изначальной "установке" тезауруса на осмысление принимаемого сообщения.
В прагматических концепциях информации этот аспект является центральным, что приводит к необходимости учитывать ценность, полезность, эффективность, экономичность информации, т.е. те ее качества, которые определяющим образом влияют на поведение самоорганизующихся, самоуправляющихся, целенаправленных кибернетических систем (биологических, социальных, человеко-машинных).
Одним из ярких представителей прагматических теорий информации является поведенческая модель коммуникации - бихевиористская модель Акоффа-Майлса. Исходным в этой модели является целевая устремленность получателя информации на решение конкретной проблемы. Получатель находится в "целеустремленном состоянии", если он стремится к чему-нибудь и имеет альтернативные пути неодинаковой эффективности для достижения цели. Сообщение, переданное получателю иформативно, если оно изменяет его "целеустремленное состояние".
Так как "целеустремленное состояние" характеризуется последовательностью возможных действий (альтернатив), эффективностью действия и значимостью результата, то передаваемое получателю сообщение может оказывать воздействие на все три компонента в различной степени. В соответствии с этим передаваемая информация различается по типам на "информирующую", "инструктирующую" и "мотивирующую". Таким образом, для получателя прагматическая ценность сообщения состоит в том, что оно позволяет ему наметить стратегию поведения при достижении цели построением ответов на вопросы: что, как и почему делать на каждом очередном шаге? Для каждого типа информации бихевиористская модель предлагает свою меру, а общая прагматическая ценность информации определяется как функция разности этих количеств в "целеустремленном состоянии" до и после его изменения на новое "целеустремленное состояние".
Следующим этапом в развитии прагматических теорий информации явились работы американского логика Д. Харраха, построившего логико-прагматическую модель коммуникации. Одной из слабостей бихевиористской модели является ее неподготовленность к оценке ложных сообщений. Модель Харраха предполагает учет общественного характера человеческой коммуникации. В соответствии с ней получаемые сообщения должны быть сначала подвергнуты обработке, после которой выделяются сообщения "годные к употреблению". Именно с совокупности годных к употреблению сообщений должны быть применены критерии прагматической ценности.
Теория информации "в смысле Шеннона" возникла как средство решения конкретных прикладных задач в области передачи сигналов по каналам связи. Поэтому, по-существу, она являлась и является прикладной информационной наукой. Семейство таких наук, специально изучающих информационные процессы в том или ином их специфическом содержании и форме, во второй половине нашего века растет довольно быстро. Это - кибернетика, теория систем, документалистика, лингвистика, символическая логика и др. Стержнем, объединяющим все эти исследования, служит общая теория информации - "информология", в основу которой и положены синтаксические, семантические и прагматические концепции информации.
Информологические параметры информации
| N | Параметры информации | Критерии параметра | Суть критерия |
|---|---|---|---|
| 1. | Содержание.* Определяет предметную область информации. Неразрывно связано с параметром охвата. |
- | - |
| 2. | Охват. Определяет, ограничивает и описывает содержание. |
Объем
Полнота Достаточность |
Общее количество информации.
Соотношение между имеющейся и доступной информацией. Возможность достижения цели при наличии доступной информации. |
| 3. | Время. Фиксирует момент или период осуществления информационного взаимодействия. |
- | - |
| 4. | Источник. Идентифицирует происхождение информации. Неразрывно связан с параметром охвата. |
- | - |
| 5. | Качество. Определяет свойства, отражающие степень пригодности информации для достижения цели. |
Адекватность
Достоверность Своевременность Ценность Актуальность Новизна Полезность Доступность Защищенность Эргономичность Фасцинация Живучесть |
Однозначное соответствие информации отображенному объекту.
Отсутствие в информации скрытых ошибок. Поступление информации в пределах того времени, когда она полезна для принятия решения. Важность, нужность информации для принятия решения. Интегрированный критерий, определяющий своевременность и ценность информации в совокупности. Впервые полученная информация. Пригодность информации для определенной цели. Возможность получения информации. Невозможность несанкционированного использования (или изменения) информации. Удобство формы или объема информации. Привлекательность информации. Способность информации сохранять свое качество во времени. |
| 6. | Уникальность. Информация в единственном экземпляре. |
- | - |
| 7. | Соответствие потребностям. Необходимость в получении информации для решения конкретных задач. |
Пертинентность
Релевантность Полнота Точность Проверяемость |
Соответствие содержания информации потребности пользователя. Отношение смысловой близости между содержанием информации и запросом пользователя. Отношение релевантной информации ко всей имеющейся. Отношение релевантной информации к общей совокупности релевантной и нерелевантной информации. Доступность источника для подтверждения истинности информации. |
| 8. | Способ фиксации. Закрепление информации на тех или иных носителях. |
Статический
Динамический |
Фиксация информация в вещественном виде. Фиксация информации в виде, пригодном для коммуникации по энергетическим каналам. |
| 9. | Язык. Средство информационного взаимодействия. |
Отсутствие языкового барьера
Наличие языкового барьера |
Фактор, благоприятный для создания, и использования информации,
осуществления информационных взаимодействий.
Фактор, снижающий возможность создания и использования информации, осуществления информационных взаимодействий. |
| 10. | Стоимость. Овеществленный в продукте (фиксированной информации) общественный труд. |
Бесплатная информация
Платная информация |
Продукт, представляемый производителем в безвозмездном пользовании.
Продукт, имеющий цену в денежном выражении и предоставляемый в использование на платной основе. |
При поиске наиболее удобных, рациональных средств и форм информационного обмена человек чаще всего сталкивается с проблемой компактного и однозначного представления знаний.
Представление знаний это процесс, конечная цель которого поместить некоторый объем знаний в своеобразную "упаковку" в которой он может начать движение по каналам информационного обмена, дойти до получателя, или задержаться в пунктах хранения знаний. Такой упаковкой может быть фраза устной речи, письмо, книга, справочник, географическая карта, кроссворд, картина и т.п.
Каждый вид упаковки имеет свои особенности, но всем им присуще одно качество, хотя и не в одинаковой степени: упаковка призвана обеспечить сохранность вложенного знания. Причем не только и не столько физическую, сколько смысловую (семантическую). Для этого необходимо, чтобы отправитель и получатель информации упакованных знаний пользовались некоторой общей системой правил для их представления и восприятия. Назовем такую систему правил формализмом представления знаний. Самым естественным, подходящим для человека формализмом является язык (устная речь и письменность).
Без знаний, без постоянной работы по их упаковке в языковые конструкции язык мертв. Он живет и развивается благодаря творческой энергии человека, благодаря тому, что человеческая мысль постоянно и настойчиво ищет выхода в выраженную в языке форму.
Всякую ли мысль или знание можно выразить в языковой форме? По-видимому, нет. Например, существуют десятки различных определений понятий здоровье, интеллект, мышление, информация и т.п. Отмечая эту ограниченность выразительных средств языка, Ф. Энгельс писал: "Дефиниции не имеют значения для науки, потому что они всегда оказываются недостаточными".
Мысль, которую нельзя выразить в языковой конструкции, не может быть включена в информационный обмен. Общение людей, таким образом, осуществляется с помощью языка как формы представления знаний. Одному и тому же содержательному знанию можно придать различную словесную или текстовую форму. Это очень сильно проявляется, например, в художественной прозе, поэзии и т.д. Богатство языка это и богатство культуры того или иного народа.
Вместе с тем, в некоторых областях деятельности людей это богатство и разнообразие выразительных средств естественного языка становится скорее недостатком, чем достоинством. Например, слова команды должны быть короткими, резкими, иметь однозначный смысл, иначе не получится согласованных и четких совместных действий подчиненных. В специальных отраслях науки формируются специфические языковые системы, являющиеся как бы "сужением" естественного языка. Особо выделяется язык математики, как некоторая основа изложения системы знаний в точных, естественных науках. Свой язык имеют химия, физика, философия и т.д.
Целесообразность применения таких суженных языковых систем (диалектов), позволяет повысить надежность процессов информационного обмена, т.к. возможность неправильного истолкования передаваемой информации снижается. При этом, конечно, сужается и круг получателей, поскольку для восприятия информации необходимо владеть соответствующим диалектом. Главные достоинства суженного языка - возможность создавать и использовать типовые, "стандартные" упаковки знаний, а также в значительной мере снять полисемию (смысловую многозначность), присутствующую в естественном языке.
Полисемия - враг информационного обмена, фактор внесения искажения и ошибок (семантического шума) на пути передачи информации. Поэтому устранение многозначности является одним из наиболее важных направлений в разработке формальных приемов представления знаний. Создание языка науки или языка деловой прозы, называемого часто "концеляритом ", является естественным шагом на этом пути, огромной работой общества на протяжении ряда столетий. Сопоставление этой подсистемы естественного языка с литературным языком показывает насколько они различны по характеристикам, определяющим их выразительную способность.
Так "канцелярит" предназначен для объективизации изложения информации, использует, как правило, переводимые категории и языковые формы, лишен синонимии, оперирует конкретными фактами и понятиями, информативен (в противоположность информационной избыточности), ему присуща логичность, он по характеру алгебраичен (мысль, информация, знание развернуты в последовательность слов и предложений, постепенно формируясь в полном, законченном виде к завершению текста). Все эти свойства не являются обязательными для языка литературы, которому свойственна субъективность форм, возможность применения непереводимых конструкций, бесконечно богатая синонимия, образность (геометричность) высказываний и т.д.
Дальнейшее продвижение в сторону формализации знаний приводит к понятиям класс и классификация.
Классификация - распределение предметов, объектов и понятий по группам (классам) по обнаруженным свойствам.
В любой складывающейся науке одним из первых принципов являлся принцип систематизации знаний. Поэтому классификация как метод научной систематики сразу же стала играть важную роль в формировании ядра знаний того или иного научного направления. Достаточно вспомнить классификационную систему К. Линнея в ботанике, систематику живых организмов и т.п. Классификационные системы такого типа имеют выраженную иерархическую структуру, в силу которой все объекты (понятия, факты) разделены на уровни, связанные между собой отношением "старший - младший": тип, класс, отряд, семейство, род, вид.
Примером классификации такого типа где родо-видовые отношения пронизывают всю структуру соответствующих знаний может служить известная "табель о рангах", введенная Петром 1 в 1722 г. Табель о рангах подразделяла чины на 14 рангов. Каждому чину соответствовала определенная должность. Первые 6 рангов статской и придворной служб и первый обер-офицерский чин в армии давали право на получение потомственного дворянства, что способствовало формированию дворянской бюрократии.
Мы видим на этом примере, что классификация может проявить себя не только как инструмент организации научных знаний, но и как фактор социального порядка. Поэтому существующие системы тарифов и ставок, ученых степеней и званий, структура должностей и служебных постов в гражданской службе и армии играют не только организующую, но и стимулирующую роль. Подобная модель знаний получила в науке и практике название "иерархической". Ее достоинства в том, что она проста в освоении, легко поддерживается в рабочем состоянии (легко пополняется и "чистится"), эффективно решает задачу разнесения новых понятий по иерархическим уровням.
Недостатки иерархической модели знаний:
Систематика, лежащая в основе классификации может применяться как сильное средство направленного исследовательского поиска. Так, иногда оказывается полезным при рассмотрении группы объектов несколько каких-либо характерных для них признаков выделить в качестве определяющих и ввести некоторую меру степени проявления данных признаков. Такой подход называется морфологическим, так как использует идею разложения некоего объекта на его части (признаки). Часто подобная группировка приводит к выявлению закономерностей связывающих объекты каждой группы, которые до этого не были известны.
Благодаря такому подходу Д.И. Менделеев открыл знаменитый периодический закон. Подчеркивая доминирующую роль выделенного им признака он писал: "...по смыслу всех точных сведений о явлениях природы масса вещества есть именно такое свойство его, от которого должны находиться в зависимости все остальные свойства ... Поэтому ближе или естественнее всего искать зависимости между свойствами и сходствами элементов, с одной стороны, и атомными их весами, с другой " .
Морфологический метод осуществляет как бы анатомическое исследование объектов, понятий, значений путем расчленения целого на характерные, существенные части. Его цель - выяснение роли частного в целостной картине, систематизация знаний о данной реальности, составление гипотез о возможных вариантах новых (еще не данных) знаний.
Упомянутые выше недостатки иерархической модели данных свойственны и морфологическим моделям. Их удается устранить используя так называемые ветвящиеся (древовидные) структуры (модели) представления знаний. Отдельные понятия, факты, знания, связаны между собой отношениями, выражающими суть имеющихся между ними связей. Как в иерархической модели это могут быть родо-видовые отношения, но так же и другие типы отношений: "быть представителем", "иметь", "наследовать" и т.п. Однозначность связей в древовидной структуре и разнообразие охватываемых ею отношений позволяет повысить "динамизм" системы знаний. Действительно, система знаний, представленных иерархической или морфологической моделями статична, или, как говорят, декларативна.
В древовидной структуре можно прослеживать восходящие и нисходящие ветви связей получая формулы дедуктивного (от частного к общему), индуктивного (от общего к частному) и индуктивно-дедуктивного выводов. Например:"растение может быть цветком по имени роза"; "роза - цветок, часть растения"; "роза - цветок, имеющий лепестки".
Благодаря такой организации представленные знания получают как дополнение к декларативности процедуральность, т.е. способность к выводу общих знаний из структуры отношений и понятий. Древовидная структура знаний, несмотря на простоту и распространенность в обиходе информационного обмена, все-таки довольно специфична. В ней, как и в предыдущей модели знаний, заложена парадигма иерархичности. В тоже время внутреннее "мироустройство" некоторой системы знаний может не соответствовать этой парадигме.
Рассмотрим в качестве примера понятие "трудовой коллектив". Совокупность знаний, описывающих конкретный трудовой коллектив, чрезвычайно разнообразна, или, как говорят, многоаспектна. Между аспектами часто не удается установить отношений иерархии (род-вид), хотя связь между ними имеет место. Вот один из возможных аспектов: все представители трудового коллектива могут быть включены по алфавиту в список с указанием против фамилии и имени каждого работника табельного номера, года рождения, образования, специальности, разряда, стажа работы и т.п. Назовем этот список - "Список 1".
Другой аспект: все члены коллектива работают на условиях сдельной оплаты и величина их заработка определяется на основе т.н. тарифной сетки. Поэтому, составив список специальностей и разрядов с указанием стоимости одного часа рабочего времени, мы формируем некоторое представление знаний о системе оплаты труда членов данного коллектива. Назовем этот список - "Список 2".
Третий аспект: при начислении зарплаты каждому работнику мы должны учитывать его фактическую выработку на протяжении некоторого периода работы (например за месяц). Значит третий список, составляемый, скажем, мастером участка это список, состоящий из табельных номеров и фактически проработанного работником времени. Это - "Список 3".
Понятно, что все три списка содержат необходимый объем знаний о трудовом коллективе, если речь идет о начислении заработной платы. Подобные модели представления знаний, состоящие из связанных друг с другом списочных структур, получили название реляционных .
В реляционных моделях удается представить более сложные области знаний. В них каждый из аспектов может рассматриваться как некоторый автономный блок внутри которого допускается производить изменения, не затрагивая других областей и не внося при этом противоречий в общую картину знаний. Удобным средством является комбинация устойчивых и изменяемых знаний. Так знания, выраженные Списком 2 длительно устойчивы. В Списке 1 представлены знания, которые могут меняться с течением времени - текучесть кадров, изменение квалификации и т.п. Список 3 обновляется каждый раз, когда возникает необходимость очередного расчета. Не вызывает принципиальных трудностей задача пополнения реляционной модели новыми знаниями путем расширения уже имеющихся списков и добавления новых списочных структур.
В приведенном примере мы рассмотрели лишь задачу определения величины заработка. Но, по-видимому ясно, что реляционные модели включающие достаточное по содержанию и количеству число списочных структур создают возможность для решения большого количества разнообразных задач каждая из которых является по существу задачей извлечения из общей суммы вложенных в модель знаний нужного конкретного знания по интересующему получателя вопросу.
Существуют и другие формализмы представления знаний, кроме перечисленных выше иерархических, морфологических, древовидных и реляционных моделей. Так, например, промежуточным между древовидной и реляционной моделью являются так называемые семантические сети. С их помощью между понятиями, фактами, знаниями устанавливаются связи - отношения. Они как бы являются обобщением древовидных моделей т.к. отличаются от последних снятием требований иерархичности. В то же время семантические сети могут считаться частным случаем реляционных моделей, т.к. именно из них могут быть построены связанные списочные структуры, когда понятие являющееся узлом семантической сети расширяется в список, а соответствующее отношение с другим списком из единичного становится групповым.
Все описанные приемы формализации знаний направлены на создание некоторой устойчивой "несущей конструкции" на которую может быть одета оболочка системы конкретных знаний. В случае, если между отправителем и получателем знаний достигнуто понимание, взаимная договоренность относительно этой несущей конструкции, то информационный обмен приобретает необходимую регламентирующую основу, что решающим образом повышает его эффективность.
Под традиционной информационной технологией, как правило, понимается информационная технология на базе "жестких алгоритмов".
Под новой информационной технологией, как правило, понимается информационная технология на базе "мягких алгоритмов", с использованием достижений искусственного интеллекта.
Описания современного общества сегодня уже не претендуют на всеобъемлющую теоретическую проработку. Они затрагивают отдельные, наиболее важные явления и ограничиваются ими. Даже понятие капиталистического общества не до конца проработано экономическими науками и содержит лишь социально-историческое описание эпохи. Подобные недостатки теории еще лучше видны в отношении понятий «общества риска» или «общества, располагающего опытом» (Erfahrungsgesellschaft). Сказанное касается и информационного общества, под которым обычно подразумевается, что все больше рабочего и свободного времени затрачивается на производство и потребление информации. [1] Правда, при этом по аналогии с различением предмета и символа проводят различие между предметом и знанием, то есть информацией. Однако обе компоненты этого различения рассматриваются как «commodities»[*] , то есть как предметы, которые не исчезают и не требуют воссоздания при переходе из рук в руки.[2] Например, в таком смысле речь идет о памяти, которая может по мере необходимости сохранять и извлекать информацию. [3]Однако при таком понимании следует говорить скорее об обществе знания или обществе, основанном на знании. Информация же не является стабильной, переносимой и сохраняемой сущностью. Она является скорее событием, которое, актуализируясь, теряет характер информации. Следовательно, хотя информацию производит знание, ее необходимо отличать от (переносимого) знания. [4]Интерес к информации связан со стремлением к неожиданному. Информация является различением между тем, что могло бы быть и тем, что происходит или сообщается. В качестве различения она не имеет ни измерений, в пределах которых она могла бы варьировать, ни местоположения, где ее можно было бы обнаружить. [5]Можно лишь выделить систему, которая занимается ее обработкой.
Этим ни в коем случае не оспаривается, что информация может быть эффективной. Эффект должен быть приписан как раз различению, которым она является, а не каким бы то ни было «силам». Например, в Швейцарии в 1982 году безработица выросла с 0,3% до 0,4%, что получило большой резонанс в средствах массовой информации и в внутренней политике, но в дальнейшем постоянный уровень безработицы в 1% такого эффекта уже не вызвал.[6] Информация представляет собой среду, в которой одни различения превращаются в другие и тем самым приобретают каузальные воздействие.
В определении понятия информации через «событие» и «различение» содержится и обиходный смысл этого термина. Так, средства массовой информации каждый день заваливают нас избыточной информацией без определенного адресата, который мог бы использовать все ее многообразие и конкретность. Компьютеры, как известно, сохраняют и перерабатывают информацию, но их внутренние процессы остаются ненаблюдаемыми, поэтому сначала необходимо решить, что мы хотели бы использовать в работе с компьютером: шрифт, таблицу, рисунок или язык. Однако в обществе существуют яркие явления иного рода, например, рост насилия; изоляция больших групп людей от использования информации и других благ цивилизации; диспропорции в развитии важнейших функциональных систем общества; зависимость от источников энергии, восстановление запасов которых в долгосрочной перспективе невозможно; экологические проблемы и многое другое. Почему же, однако, так привлекателен синдром, обозначенный термином «информационное общество»?
Исходным пунктом дальнейших рассуждений является двойственность информации, благодаря которой она выполняет функцию привлечения внимания. Как святое в былые времена, информация имеет привлекательную и отпугивающую ипостаси. Она и помогает нам, и порождает в нас неуверенность. Мы осведомляемся о чем-либо, если желаем устранить незнание, например, найти правильный путь. Мы надеемся, что, располагая бo льшим количеством информации, мы сможем принять лучшее решение. В этом смысле информационными обществами уже были общества с развитой техникой предсказания: например, Древний Китай или Месопотамия.[7] Уже тогда информация обнаружила свою вторую, отпугивающую ипостась: поиск знаков и структур мира означал наличие непознанного и тем самым воспроизводил его, а значит обосновывал необходимость прорицателей. Далее, требование оперативности информации отодвигает на второй план проблему ее достоверности: достаточно чтобы информация была просто правдоподобной. Она должна быть пригодна для кристаллизации смысла — американцы использовали бы здесь неологизм «sensemaking»[*][8]. Информация должна обеспечить возможность продолжения операций, переводя двойственность знания и незнания в последующие ситуации.
Двойственность информации в наши дни не аналогична двойственности религии, что можно хорошо проиллюстрировать понятием информации: информация, с одной стороны, трансформирует незнание в знание, а с другой стороны, совершает это в форме неожиданности, в форме выбора из других возможностей. Поэтому рост определенности обнаруживается только на фоне спектра других возможностей. Все, что является предметом информации, является контингентным. (Например, объявляют, что поезд опаздывает на 20 минут. Значит, можно выпить чашку кофе. Но если поезд все-таки прибудет раньше?) Следовательно, информация является парадоксальной коммуникацией: она порождает одновременно и уверенность, и неуверенность.
После акта информирования информация теряет качество информации: можно воспроизвести ее смысл, но не форму неожиданности. После информирования может появиться лишь новая информация. (Пусть в нашем примере поезд опаздывает уже на 30 мин). Двойственность информации все время принимает новые формы, но сохраняется как таковая. Может быть, когда речь идет об «информационном обществе» именно это и имеется в виду?
Если принять во внимание темпоральный аспект информации, то подрываются важнейшие предпосылки классической «репрезентативной» теории познания, которая исходила из того, что события, например, несчастный случай, могут быть воспроизведены в сознании и в коммуникации независимо от времени. События могут быть предметом коммуникации, содержанием воспоминаний, но чтобы воспроизвести их событийный характер, их всегда необходимо локализовать во времени. На этой основе можно обсуждать даже нечто ужасное. Таким образом, мир событий (соответственно — решений) дан в онтологически доступной форме. Лишь совсем недавно «репрезентативная» теория познания была подвергнута основательной критике. [9] Здесь неуместно детально анализировать эту критику, но все-таки отметим, что в шоке, или, обобщенно, в информации, содержаться неявные элементы, связанные с моментом времени, в котором они актуально возникли и исчезли. Иными словами, информация приводит в движение саму систему познания, вследствие чего она не может быть представлена и вспомнена в темпоральном аспекте. Можно вновь и вновь возвращаться лишь к смыслу информации.
Для понимания отмеченной «неуловимости информации» необходим глубокий пересмотр процесса познания и изменение многих устоявшихся понятий, прежде всего относящихся к «рациональности». Так, ввиду фактического отсутствия информации, необходимой для принятия рациональных решений, невозможно говорить ни о рациональном, ни тем более об «умном» поведении в информационном обществе. В первую очередь следует переосмыслить связь понятий информация и решения.
С одной стороны, решения зависят от информации, или, точнее, от преобразования информации в знание. С другой стороны, сами решения являются важнейшим источником потребности в информации. Конечно, существуют и другие пробелы в знаниях, которые пытаются восполнить посредством информации, например, когда спрашивают о дороге от вокзала до гостиницы. В случае принятия решения потребность в информации определена конститутивно, она следует из самой природы решения, а именно: решение невозможно знать наперед. Оно — неожиданность. Отсюда следует, что только через информацию можно получить сведения о том, какое решение принято. Поэтому потребность в информации в современных обществах является не просто следствием неполноты знания, а возникает вследствие зависимости общества от множества решений, особенно по вопросам его структуры; информация должна обеспечивать взаимосвязь решений.
Этот процесс можно обнаружить лишь тогда, когда мы располагаем точным понятием решения.
Теория решений, которая рассматривает решение как выбор между альтернативами на основе информации и формулирует рациональные критерии для этого, может быть названа «классической». В течение нескольких десятилетий претензии этой теории на рациональность подвергаются критике, которая однако не касается понятия решения.
Так, в области экономических решений с 50-х годов очевидна невозможность исходить из однозначных структур с их преимуществами, например, из модели рынка с идеальной конкуренцией. Решения о ценах не могут приниматься на основе сведений о рыночной коньюнктуре, они должны быть выработаны в самой организации. При этом количество релевантной информации увеличивается настолько, что было бы слишком дорого, то есть нерационально, собирать ее всю. Организации должны функционировать в условиях ограниченной рациональности (bounded rationality — термин Х. Симона). Они придерживаются, по меньшей мере, двухступенчатой тактики: сначала принимают решения о предпосылках решений (например, о целях и алгоритмах деятельности или о порядке замещения вакантных мест), а затем принимают конкретные решения. При этом также невозможно собрать всю необходимую информацию. Требуемый уровень решений обозначается с помощью результатов, которые должны обеспечить принятые решения, и по достижении этого уровня ситуация считается в целом удовлетворительной. При этом остается открытым вопрос о возможности лучших решений, а согласно пословице, лучшее — враг хорошего.
Таким образом, складывается впечатление, что информационное общество использует информацию, находящуюся в его распоряжении, лишь в ограниченной степени. Это подтверждается эмпирическими исследованиями о принятии решений управленческим персоналом и о подготовке политических решений. Для их принятия едва ли привлекается даже имеющаяся информация.[10] Решения часто принимаются без обсуждения, на основе личных контактов. Возможно, что это лучший способ принятия решений, когда речь идет о многозначных понятиях или о ситуациях с плохо структурированной постановкой проблемы. На фоне недоверия к политическим манипуляциям данными, которые подгоняются их составителями в своих интересах, в ходе личных контактов создается впечатление достаточной информированности (во всяком случае, такой же, как у всех). Судя по некоторой литературе, решения лидеров являются не столько использованием собранной информации, а скорее ориентирами для принятия дальнейших решений. Иными словами, в них речь идет об определении смысла, о sensemaking, об ограничении возможных будущих состояний системы; в итоге память системы содержит не наличную информацию, а лишь собственные решения.
Не удивительно, что связь между развитием информационных систем и экономической эффективностью не обнаруживается. Быстрый рост производительности труда в течение последних десятилетий основан, как и прежде, на технологии, а не на увеличении количества доступной информации. [11] Наоборот, стоимость информационных систем начинает постепенно снижать продуктивность вложений средств в других областях.
Еще одно впечатление складывается при различении когнитивных и реактивных стратегий принятия решений. В случае когнитивной стратегии принимаются в расчет долгосрочные перспективы; реактивная стратегия состоит в работе с уже наступившими событиями. С точки зрения социологии можно допустить, что чем более турбулентен социальный мир, тем больше подходят для него реактивные стратегии управления, например, увольнение персонала, нежесткое управление (downsizing, lean management). Вполне возможно, что существуют и другие причины, например, причины того, что церковь все меньше занимается своей прямой миссией и все больше — кризисом церкви. Такие спекулятивные гипотезы требуют, конечно, тщательной эмпирической проверки, однако, не стоит с порога отклонять предположение о том, что «информационное общество» поощряет скорее реактивные стратегии управления.
Информация всегда является неожиданностью, следовательно она не может быть внесена в систему из окружающей среды. [12] Она должна быть произведена в самой системе, так как неожиданность становится явной посредством внутренних ожиданий системы.
В свою очередь системы, перерабатывающие информацию, являются операционально закрытыми системами. Это означает, в частности, что они играют активную роль по отношению к окружающей среде; поэтому трансформация сигналов-помех в информацию не может рассматриваться лишь как процесс воздействия окружающей среды на систему. Речь идет не просто о пассивном восприятии системой изменений в окружающей среде, а о том, что операционально закрытая система не может существовать лишь путем пассивного познания, без своей активной роли по отношению к окружающей среде (то есть без собственной воли).[13] Внутренний прирост информации в системе всегда определяется тем, «что может начаться с нее». Отсюда следует, что селекция информации всегда содержит волевой момент, иначе операционально закрытая система не могла бы воспроизводить саму себя путем переработки информации. С психологической точки зрения информация опосредует сенсомоторные процессы в системе. При этом речь идет всегда о сугубо внутренних процессах в системе. Достигнет ли использование информации своих целей, это уже другой вопрос.
Сходные наблюдения возникают и в совершенно иной сфере. Речь идет о разного рода терапевтических вмешательствах, будь то индивидуальная, семейная терапия или консультирование организаций. При этом необходимо исходить из того, что не существует техник вмешательства, которые могли бы заранее определить ресурсы, необходимые для терапии (информацию), распознать возможные ошибки и избежать их, так как они работают с конструктами проблем. Состояние или поведение, которое рассматривается как патологическое или ведет к неудовлетворительным результатам, реконструируется как решение проблемы, которая могла бы быть решена лучше каким-либо иным способом. При второй, третьей попытке вмешательства система каждый раз должна быть описана заново. Предложения о вмешательстве («указания») разрабатываются в форме двойственной функции, то есть они играют терапевтическую и диагностическую роли одновременно. Если они терапевтически неэффективны, то по меньшей мере создают информацию, с помощью которой можно внести необходимые коррективы и предпринять еще одну попытку терапии. Таким образом, процедура принятия решения протекает в широком смысле слова ретроспективно: чтобы узнать, что нужно делать, необходимо сделать что-нибудь. «Only after action has taken place is the administrator able to given an historical account of what has happened, and the psychiatrist is very much in the same position», [*] — замечают Дж. Рюч и Г. Бэйтсон. [14] Тем самым ставится под сомнение общее понимание решения как выбора между альтернативами, и, в частности, необходимость тщательного сбора информации перед принятием решения. Однако, может быть, достаточно лишь знать, какое решение было принято?
Понимание будущего в классической теории решений также требует некоторых уточнений. Будущее есть и остается неопределенным, поэтому не существует проблемы достижения его определенности перед принятием решения. Определенность заключается лишь в преемственности неопределенности будущего, так что всегда можно вмешаться и скорректировать решения, рассматривая их ретроспективно.
Отсюда возникает вопрос о том, кто на самом деле использует информацию, постоянно производимую в «информационном обществе». Похоже, что при попытках ее эффективного использования рациональность становится камнем преткновения. Однако действительно ли рациональность является узким местом использования информации или сама специфика решений выдвигает вопрос о возможности и степени их опоры на информацию?
Описание решений как информированного выбора среди нескольких альтернатив породило две области проблем. Первая проблемная область затрагивает критерии рациональности и возможности их реализации. Вторая относится к вопросу о субъекте принятия решения. Здесь учитывается влияние «субъективного» фактора в решении, то есть проявления воли, которая не может быть просчитана заранее. Считается, что решения принимают в конечном итоге конкретные люди. Отсюда следует, что чем важнее решения, тем важнее их авторы: люди приобретают статус в соответствии с важностью решений, которые от них зависят и принятие которых им приписывают. Побочным результатом такого представления о принятии решений является мифология иерархии, верная независимо от того, как на самом деле принимаются решения в организациях с вертикальной дифференциацией.
То же самое относится и к коллективным решениям путем голосования по принципу большинства. Как известно еще со времен Кондорсе, принцип большинства не гарантирует выражение предпочтений общества, то есть может привести к иррациональным результатам, однако с этим приходится мириться, так как решения должны приниматься постоянно. Иным путем социальные системы не смогли бы справится с постоянными изменениями в окружающей среде. Обращает на себя внимание, что классическая теория решений приводит к острой конфронтации рациональности и иррациональности, но оставляет все как есть.
Не подвергая сомнению определение решения как выбора между альтернативами, дополним его. Поставим дополнительный вопрос: как возникают альтернативы в реально существующем мире; и далее — как посредством решения можно повлиять на то, что до него не существовало в мире, в котором происходит то, что происходит и не происходит того, что не происходит. Этот вопрос не должен возвращать нас назад к старому спору между детерминизмом и индетерминизмом, так как мы ставим вопрос о форме обращения решений со временем, когда они вводят альтернативность в настоящее, данное как результат неизменяемого прошлого; или когда они стремятся ввести что-либо новое в неизвестное будущее, пытаясь изменить мир по сравнению с тем, каким он был бы без принятого решения.
Дальнейшие размышления ведут к прояснению связи решений со временем. Решение связано с определенным моментом времени тем, оно является одним и тем же до принятия решения и после этого. Например, необходимо принять решение о размещении мусороперерабатывающего завода. Допустим, что существует несколько альтернативных вариантов его размещения. Тогда еще до принятия решения обдумывают, как оно будет аргументировано после принятия. Тем самым решение преобразует открытую контингентность в закрытую. В дальнейшем можно будет защищать выбранный вариант или сожалеть о нем, однако он уже навсегда остается вариантом, наряду с которым имелись и другие. Однако, как возможна идентификация тождественности решения, несмотря на резкие различия в его оценке до и после принятия?
Для ответа на поставленные вопросы предлагается определить решение как введение времени во время. Пусть исходное время представляет собой некий фон наступающих и завершающихся событий. Наблюдатель может ввести в исходное время различение «до и после», определяя моменты времени или события, которые создают это различение (то есть, без которых он исчез бы). Так как возможно бесконечное множество таких «зарубок», различение "до и после" существует лишь относительно наблюдателя. Тогда любые действия возможны как события, создающие различия «до и после». Это еще не вызывает особых затруднений и не ведет к проекции этого различения на исходное время «наступления и завершения событий». Введение времени во время происходит только когда «до» интерпретируется как прошлое, а «после» как будущее. Согласно нашему тезису тем самым действие становится решением. Как именно это происходит и каковы последствия этого процесса?
Во-первых, отсюда следует, что различения «до и после» являются произвольными и выступают как универсальные. Тогда все остальные различения "до и после" становятся либо прошлыми, либо будущими различениями. Можно соглашаться с другими одновременными решениями, но они остаются нерелевантными, так как являются ненаблюдаемыми из-за их одновременности. Тем не менее, они сказываются на будущих решениях, так как их будет можно наблюдать в будущем, потому что тогда они будут относятся уже к прошлому. Мировое время является всегда настоящим временем, но определяется также текущими неактуальными временными горизонтами прошлого и будущего; без этого различения настоящее было бы не настоящим, а лишь актуально переживаемым течением жизни.
В настоящей момент не существует убедительной теории времени. Представление о времени как о текущей реке является недостаточным, потому что даже «небесная твердь» подвержена воздействию времени, что было известно еще Аристотелю: отсюда его интерес к мере, которая преодолевает это различение. Различение «до и после» — это не только и не столько вопрос измерения, пусть датирования и помогают различать «до» и »после». Эту проблему здесь невозможно ни решить, ни хотя бы адекватно сформулировать. Чтобы сформулировать понятие времени, вероятно требуется выяснить, что такое решение, так как решение, в конечном счете, отклоняет свою детерминацию прошлым и одновременно создает иное будущее, нежели то, которое осуществилось бы без наличия решения. Каким образом можно учесть это в понятии времени?
Независимо от понимания мирового времени либо как хронологического процесса, либо как постоянного обновления различения прошлого и будущего в ходе этого процесса, прошлое в любом случае неизменимо, а будущее — неизвестно, так как оно не наблюдаемо. Решения характеризуются тем, что не воспринимают это условие, а встраивают время во время. Неизменяемость прошлого не подвергается сомнению, но истолковывается таким образом, что оставляет открытыми варианты настоящего. Будущее хотя и остается неизвестным, однако, на него можно проецировать различения, например, результаты морского боя, который можно выиграть или проиграть. На абстрактном уровне будущее и прошлое перерабатываются одинаково: состояния, которые есть, каковы они есть или будут и каковы они будут, анализируются через различения. Это создает возможность введения времени во время, о котором шла речь выше — время не пускается на самотек. Временные горизонты будущего и прошлого соотносятся друг с другом и таким образом интегрируются. При этом остается в силе то, что прошлое невозможно изменить, а будущее — определять. Тем не менее, благодаря такому вхождению времени во время с каждым решением возможен иной ход истории.
Решения предполагают различия между прошлым и будущим и одновременно создают их. Решения добиваются того, что эти различия становятся другими по сравнению с теми, которые были бы без решения. «Добиваются» — означает, что им приписывается изменение различения, независимо от того, как в действительности протекают комплексные каузальные события. Иными словами, решение делается видимым, можно даже сказать «решаемым», посредством его приписывания самому себе.
Отсюда возникают важные выводы для теории решений. [15] Отныне решения должны обращаться к памяти системы, которая определяет, что может быть забыто, а что — вспомнено. «Забвение» становится одной из важнейших функций памяти, так как она освобождает ресурсы системы для дальнейших операций. [16] Действительно, каждая идентификация, конденсация, генерализация, короче говоря, любая подготовка памяти к повторному использованию связана с ее очисткой, а порой и подавлением — пока здесь нет иных критериев, кроме успеха при повторном использовании, то есть рекурсивности операций системы.
Будущее остается неизвестным (иначе оно не было бы будущим по определению), но его неизвестность является важнейшим условием для выработки решений. [17] Решения основаны на том, что никто не может знать будущего. Поэтому бессмысленно приписывать решения «субъекту». [18] Цели можно ставить только потому, что никто не знает, что произойдет в будущем. Конечно, есть и относительно стабильные допущения, например, что Альпы будут стоять и завтра, но их существование не является предметом решений. Когда же, например, проектируют строительство тоннеля, то возникает область неизвестного, тогда решение возможно только благодаря введению времени во время.
Чем больше общество ориентируется на подобные области неизвестного, тем яснее становится, что в будущем придется принимать дальнейшие решения. Вместе с ними постоянно будет начинаться новая история, следовательно, перспектива решений потенцирует необходимый ей горизонт неизвестности. Вопреки натурфилософии Бэкона и философии культуры Вико, человеческая история непредсказуема, потому что (или точнее, постольку), она делается людьми. [19] Отсюда очевидно, что здесь может быть полезной лишь имагинация, а не информация.
Тем не менее, будущему можно придать структуру, формулируя ожидания и проецируя тем самым различения, которые специфицируют пространство для осцилляторной функции. Так как ожидания либо осуществляются, либо не осуществляются, классическая телеология и теория преднамеренного действия оказываются частным случаем осцилляторной функции. Основная проблема заключается не в надежности предсказаний на основе информированности, а в спецификации различений, которые структурируют этот своеобразный «механизм маятника». Тогда можно попытаться мыслить «стратегически», то есть учесть то, что ожидания могут не исполниться или возникнут другие различения: например, костюм из высококачественного хлопка окажется прочным, как и обещал продавец, но зато цвет ткани будет непрочным.
Постепенно становится яснее смысл темного выражения о введении времени во время: речь идет об интеграции функции памяти и функции осциллирования. Различения, с которыми система входит в будущее осциллирование, должны быть согласованы с тем, что удаляется и сохраняется в ее памяти. Для решения этой проблемы, вероятно, не существует четких правил. Тем не менее, в качестве теста можно использовать, например, вопрос о том, достаточна ли отчетность предприятия для выполнения функции памяти или то, что в ней опускается, является важным для различений, необходимых для выполнения функции осциллирования.
Из теоретических и эмпирических замечаний о поведении отдельных лиц и организаций при принятии решений не следует вывода, будто «информационное общество» является слишком турбулентным и «утомительным» даже и без обращения к проблеме информации. Каждое решение осуществляется в окружении информации, предполагает наличие знания и при необходимости его пополнение, что следует из тривиальных наблюдений любых обществ. Развитые информационные системы вовсе не являются прерогативой современного общества. Например, глиняные таблички в хозяйстве шумерских храмов могут содержать сведения о взаимодействии огромного числа участников и в то же время обращают внимание, что на складе не хватает полфунта шерсти. [20] То же самое относится к узелковой письменности инков. Конечно, решения, которые принимались тогда, были проще, но они уже обслуживались специально созданными для этого информационными системами.
Когда возникает вопрос о том, что изменилось с тех пор, простого указания на рост сложности и количества доступной информации оказывается недостаточно, так как оно не объясняет механизма социальных изменений. То же самое касается и скорости старения информации, то временного аспекта сложности социальной системы. Здесь изменение заключается, вероятно, в том, что все больше и больше общественных структур создаются и изменяются посредством принятия решений. Сегодня это верно в отношении почти всех областей коммуникации: политических выборов, позитивного права, определения направления дальнейших исследований в науке, инвестиций капитала в стране или за рубежом, выбора профессионального образования – всего, что воспринимается как реальность, поскольку об этом сообщается в средствах массовой информации. Даже религия стала предметом предложения и принятия решения, а брак включает решение вопроса о том, когда и сколько детей желают иметь.
Взрыв необходимости решений, которые в свою очередь являются следствиями решений и влекут за собой дальнейшие решения, требует новых форм динамической, а не структурно и онтологически заданной стабильности мира. Он приводит к возникновению рисков или их общественному восприятию, следовательно, современное общество является не просто «информационным обществом», но и «обществом риска». [21] Кроме того, повышение значения решений изменило смысл понятия участия. Участие сегодня означает влияние на процесс принятия решений, а не определение своего место внутри большого целого. Таким образом, понятие участия политизируется и переполняется ожиданиями, которые не могут быть осуществлены, что отчетливо наблюдается в последние десятилетия.
Далее, разрывается связь между огромным количеством информации и решениями, которые должны на нее ориентироваться, что, правда, затушевывается неточным употреблением термина информация. Накопленные данные, книги в библиотеках, документы в архивах, состояние компьютера, являются только виртуальной информацией, становящейся актуальной только тогда, когда ее запрашивают. Для запроса, однако, требуется отдельное решение.
Различение виртуальной и актуальной информации позволяет связать доступность информации в мировом масштабе и всегда локальный, контекстовый характер ее производства. Обязательно следует отметить, что информация становится информацией только при ее запросе. Таким образом, информационное общество в структурном и операционном отношении состоит из результатов запросов, которые нигде не присутствуют и теряют характер информации после осуществления коммуникации. Нам доступно большее количество знания, чем вообще возможно знать, но знание, чтобы стать знанием, должно быть прежде всего превращено в информацию. Это можно заметить лишь при различении понятий знания и информации.
Таким образом, круг наших рассуждений замкнулся, и мы возвращаемся к вопросу о том, в каком смысле современное общество следует считать информационным. Рациональные преимущества, обещаемые нам при продаже информационных систем, имеют лишь видимость отношения к этому вопросу. Их невозможно просчитать в рамках схемы «затраты – прибыль». С бo льшим основанием можно утверждать, что с помощью понятия информации и тезиса о зависимости современного общества от нее указывает на трудности, связанные с нестабильностью оснований для принятия решений. Решения зависят от неожиданности, потому что сами являются неожиданностью.
Сегодня постоянно подчеркивается, что мы все знаем и можем все просчитать заранее, однако здесь на передний план выступает экспрессивное, а не коммуникативное содержание деятельности, как это уже было однажды при изобретении письменности. [22] Компьютеры производят на нас впечатление как раз потому, что невозможно наблюдать процесс их работы. Информация как форма имеет и другую сторону: она воспроизводит знание в форме неожиданности. Все, что она определяет, могло бы быть определено и по-другому. Ее космология – это не космология бытия, а космология контингенции. В свою очередь это приводит к преобладанию временного измерения в коммуникации общества. Поэтому информация и решения вместе вызывают впечатление того, что современное общество является системой с самовоспроизводящейся неопределенностью. Тогда остается удовлетвориться тем, что можно принимать решения и знать о принятых решениях. Не следует полагать, что в ответ на это обращаются к «этическим» принципам. Эта отговорка ведет не в лучшие миры, а ставит вопрос о том, на основе какой информации и кем принимается решение об этих принципах.
*Товары, предметы широкого потребления - Прим. переводчиков.
1. Ср. напр.: Schenk M. Informationsgesellschaft im internationalen Kontext // Reimann H. (Hrsg.) Transkulturelle Kommunikation und Weltgesellschaft: Theorie und Pragmatik globaler Interaktion. Opladen, 1992. S. 249-262.
2. Ср. напр.: Porat U. M. The Information Economy. Diss., Stanford, Cal. 1976, p. 2f.
3. Walsh, J. P., Ungson R. G. Organizational Memory // The Academy of Management Review 16, 991, p. 57-91.
4. См. напр.: Clark N., Juma, C. Long-Run Economics: An evolutionary approach to Economic Growth. London, 1987, p. 89 ff.; Machlup F. The Production and Distribution of Knowledge in United States. Princeton, 1962.
5. См.: Bateson G. Oekologie des Geistes: Anthropologische, psychologische, biologische und epistemologische Perspektiven. Frankfurt a. M., 1981, S. 526f.
6. См.: Meier A., Haury S. A Cognitive-evolutionary Theory of Economic Policy // Dopfer K., Raible K.-F. (Hrsg.) The Evolution of Economic Systems: Essays in Honour of Ota Sik. London, 1990, p. 81.
7. Ср.: Vernant J. P. et all. Divination et rationalite. Paris, 1974.
*Cоздание смысла - Прим. переводчиков.
8. См.: Weick K. E. Sensemaking in Organizations. Thousand Oaks, Cal., 1995.
9. Ср.: Shanon, B. The Representational and the Presentational: An Essay on Cognitio and the Study of Mind. New York, 1993. О проблемах измерения времени см.: p. 180ff. В качестве предшественника здесь можно назвать Бергсона.
10. Ср.: Feldmann M., March, J. G. Information in Organizations as Signal and Symbol // Administrative Science Quarterly 26, 1981, p. 171-186; March J. G., Sproull L. S. Technology, Management and Competitive Advantage // Goodman P. S., Sproull L. S. Technology and Organizations. San Francisco, 1990, p. 144-173; Feldman. M. S. Order Without Design: Information Processing and Policy Making. Stanford, Cal., 1989.
11. Ср.: Voge J. The Information Economy and the Restructuring of Human Organisation // Prigogine I., Sanglier M. (Hrsg.) Laws of Nature and Human Conduck. Brьssel, 1987, p. 237-244.
12. Ср.: Von Goldhammer E., Kaehr R. Policontexturality: Theory of Living System - Intelligent Control // Kotzmann E. (Hrsg.) Gotthard Gьnter - Technik, Logik, Technologie. Mьnchen, 1994. S. 208 f., где читаем: «...Информация создается входящим сигналом, причем сигнал не имеет внешне определенного смысла.» И далее: «Информация больше не играет репрезентантивной роли; вместе этого она возникает внутри автономной системы посредством переплетающихся процессов познания и воления.»
13. Ср.: Gunter G. Cognition and Volition // Beitrage zur Grundlegung einer Operationsfahigen Dialektik. Bd. 2. Hamburg, 1979. S. 212.
*Только после наступления события управляющий может дать его оценку в историческом плане. Психиатр находится практически в таком же положении. - Прим. переводчика.
14. Ruesch J., Bateson G. Communication: The Social Matrix of Psychiatry. New York, 1968, p. 59. См. также: Weick K. E. Sensemaking in Organizations. Thousand Oaks, Cal., 1995, p. 185; автор заключает: «То, что решение является скорее актом интерпретации, нежели выбора, достойно сожаления.»
15. Следующий набросок инспирирован (иначе не скажешь) математическим понятием «re-entry» (обратного вхождения - Прим. переводчика) различения в самом себе, развитым Г. Спенсером Брауном (См.: Spencer Brown G. Laws of Form. New York, 1979, p. 56.) «Обратное вхождение» приводит систему в остояние неразрешаемой неопределенности (unresolvable indeterminacy), то есть в такое состояние самопроизведенной неопределенности, в котором обычные способы оперирования становятся непригодными (у Спенсера Брауна это математика и алгебра). Тогда требуется использование так называемых имагинарных функций, а именно функция памяти (memory function) для осмысления прошлого и осцилляторной функции для проецирования на будущее.
16. Ср.: Foerster H. Das Gedaechtnis: eine quantenphysikalische Untersuchung. Wien, 1948.
17. Иначе говоря: «Выбор - это разработка области незнания.» (Shackle G. L .S. Imagination and the Nature of Choice. Edinburgh, 1979, p. IX.
18. Даже когда приписывание основано невозможности для субъекта знать будущее и его действиях в качестве «носителя» решения.
19. »Так как история делается людьми, она не может быть предсказуема.» - читаем у Дж. Шейкла (Shackle G. L .S. a. a. O., p. 134.)
20. См. пример в: Larsen M. T. Introduction: Literacy and Social Complexity // Gledhill J., Bender B., Larsen M. T. (Hrsg.) State and Society: The Emergence and Development of Social Hierarchy and Political Centralization. London, 1988, p. 188.
21. См.: Luhmann N. Modern Society Shocked by its Risks // Hongkong University, Department of Sociology: Occasional Paper, 1995.
22. Ср.: Clanchy M. T. From Memory to Written Record: England 1066-1307. London, 1979.
Человечество неотвратимо вступает в информационную эпоху. Вес информационной экономики постоянно возрастает, и ее доля выраженная в суммарном рабочем времени, для экономически развитых стран уже сегодня составляет 40-60% и ожидается, что к концу века она возрастет еще на 10-15%.
Одним из критериев перехода общества к постиндустриальной и далее к информационной стадии развития может служить процент населения, занятого в сфере услуг:
В ряде публикаций отмечается, что США вступили в постиндустриальный период своего развития в 1956 году (штат Калифорния преодолел этот рубеж еще в 1910 году), а информационным обществом США стали в 1974 году.
Признавая несомненность достижений США и других стран в области информатизации, необходимо понимать, что определенная доля "информационности" этих стран создана за счет выноса ряда материальных, нередко экологически вредных, производств в другие страны мира, за счет так называемого "экологического колониализма".
Закон экспоненциального роста объема знаний.
По подсчетам науковедов, с начала нашей эры для удвоения знаний потребовалось 1750 лет, второе удвоение произошло в 1900 году, а третье - к 1950 году, т.е. уже за 50 лет, при росте объема информации за эти полвека в 8-10 раз. Причем эта тенденция все более усиливается, так как объем знаний в мире к концу ХХ века возрастет вдвое, а объем информации увеличится более, чем в 30 раз. Это явление, получившее название "информационный взрыв", указывается среди симптомов, свидетельствующих о начале века информации и включающих:
Концепция постиндустриального общества как общесоциологическая теория развития достаточно глубоко разработана западными исследователями: Д. Беллом, Дж. Гелбрейтом, Дж. Мартином, И. Масудой, Ф. Полаком, О. Тоффлером, Ж. Фурастье и др. Именно Ж. Фурастье определил постиндустриальное общество как "цивилизацию услуг".
Отечественная наука обратилась к данной проблематике значительно позже. Это было связано с идеологией, в частности с тем, что в терминах "постиндустриальное", "информационное" видели альтернативу формационным терминам - "социалистическое", "коммунистическое" общество. Понятие информационного общества нельзя считать рядоположенным с различными типами формаций, оно является лишь наиболее оптимальным способом развития любой из них.
Среди отечественных ученых, внесших значительный вклад в развитие этого направления, необходимо отметить В.М. Глушкова, Н.Н. Моисеева, А.И. Ракитова, А.В. Соколова, А.Д. Урсула и др. В настоящее время активно работают в этом направлении Артамонов Г.Т, Колин К.К. и др.
Как же может быть определен сам термин "информатизация"? От ответа на этот вопрос существенным образом зависят подходы к анализу реального состояния и перспектив развития процессов информатизации общества.
Наиболее полным представляется взгляд на информатизацию как "системно-деятельностный процесс овладения информацией как ресурсом управления и развития с помощью средств информатики с целью создания информационного общества и на этой основе - дальнейшего продолжения прогресса цивилизации".
По мнению ряда авторов, процесс информатизации включает в себя три взаимосвязанных процесса:
Специалистами отмечается, что, к сожалению, социальная информатизация часто понимается как развитие информационно-коммуникативных процессов в обществе на базе новейшей компьютерной и телекоммуникационной техники. Информатизацию общества в принципе надо трактовать как развитие, качественное совершенствование, радикальное усиление с помощью современных информационно-технологических средств когнитивных социальных структур и процессов. Информатизация должна быть "слита" с процессами социальной интеллектуализации, существенно повышающей творческий потенциал личности и ее информационной среды.
При обсуждении в конце 80-х гг. концепции информатизации страны учеными и специалистами выделялась главная мысль - дело не столько в концепции информатизации, сколько в концепции развития общества, всех его структур, что информатизация - спутник демократизации и невозможна без нее.
Идущий во всем мире процесс становления и развития информационного общества носит объективный характер и не может не затрагивать "извне" и нашу страну, но слабые успехи демократизации нашего общества приводят к отсутствию серьезного социального заказа "изнутри" на совершенствование информационной среды.
Что же такое информационное общество? Каков его образ?
Например, по мнению А.И. Ракитова общество считается информационным, если:
Учеными выделяются два основных теоретико-методологических подхода к информатизации общества:
Причины значительного распространения технократического подхода, отождествления понятий "информатизация" и "компьютеризация" носят как объективный, так и субъективный характер. Объективно развитие новой техники вообще и, в частности, вычислительной техники идет стремительно, имеет "агрессивный" характер. Субъективно же существует весьма значительное число людей как незнакомых с проблемой, так и тех, кому внедрение в общественное мнение подобного отождествления приносит ощутимые финансовые и политические дивиденды.
Информатизация имеет четкую связь с экологобезопасным, устойчивым развитием общества. Основа информационной экономики - знания или интеллектуально-информационный ресурс. Знания имеют неоспоримые преимущества по сравнению с материальными ресурсами - фундаментом предыдущих этапов развития общества. Материальные ресурсы жестко подчиняются законам сохранения. Если вы берете что-то у природы - вы обостряете экологические проблемы, если же пытаетесь взять у соседа - порождаются конфликты и войны. Социально-экономическая структура общества, базирующаяся на информационной экономике, уже по своей сущности избегает большинства социально-экономических и экологических проблем и в потенциале предполагает экспоненциальное развитие общества по основным его параметрам ("знания - порождают знания").
Интернет можно рассматривать с разных позиций:
"Мир есть целое, единство всего - просто всё
взятое в целое без исключения. Мир как единство
целого невидим, мы всё в нем видим, а его нет."
В.В.Бибихин "Мир"
Что такое ИНТЕРНЕТ? Вопрос далеко не тривиальный, по крайней мере, не имеющий ответа-определения.
Довольно очевидно, что ИНТЕРНЕТ уже сейчас может быть областью изучения специалистов из различных областей знаний - программистов, системщиков, специалистов по маркетингу, методологов, социологов, психологов, математиков, лингвистов, филологов, и, наконец, философов.
Однако, столь пристальное внимание со стороны представителей самых различных научных профессий вовсе не гарантирует создания какого-то цельной картины, общего подхода к пониманию проблем глобальной компьютерной сети. В результате рождается проблемное поле междисциплинарного исследования, вбирающее в себя различные подходы, языки описания, модели и теории.
Еще раз вернемся к вопросу, поставленному в начале статьи, и попытаемся помыслить о том, что мы можем подразумевать, задавая его. Очевидно, что одной из интерпретаций смысла этого вопроса, будет попытка понять, что такое ИНТЕРНЕТ - "вообще" - как общее, как глобальное явление. То есть можно предположить, что в самом вопросе уже подразумевается возможность говорить об ИНТЕРНЕТе как об общем понятии - о том, что можно понять и наделить статусом предмета изучения.
Корректна ли такая постановка вопроса? Пользователь, к примеру, может увидеть, с помощью некоторой программы, сервер своего провайдера, страницы друзей, серверы новостей. Может даже узнать статистику роста числа серверов, статистику обращений к своей странице, маршруты своих запросов. Но увидеть ИНТЕРНЕТ "вообще" он не может. ИНТЕРНЕТ - "вообще" - вещь эмпирически ненаблюдаемая, уже хотя бы потому, что пользователь всегда включен в ИНТЕРНЕТ - всегда "внутри" сети, сеть всегда его среда. Чтобы увидеть среду надо из нее выйти - а это, по определению понятия "пользователь сети ИНТЕРНЕТ", невозможно. Поэтому, остается либо пускаться в философские спекуляции (спекуляция (от латинского speculate) - значит наблюдение очами разума, умозрение, умопостроение), либо решать свои конкретные жизненные проблемы, отказавшись от попыток найти ответ на этот вопрос.
Однако мы предполагаем, что размышления по поводу того "что такое ИНТЕРНЕТ" могут быть весьма плодотворными, по крайней мере, мыслить (даже на эту тему), скорее всего, интереснее, чем не мыслить.
Мы будем исходить из положения, что в вопросе "что такое ИНТЕРНЕТ" скрыта философская проблема. Предположим, что специфика философской проблемы (в отличие от физической или математической) состоит в ее незавершенности - в том, что она не может иметь точного и однозначного решения, ответа. Завершенный ответ уже порождает нечто освоенное, понятное - миф, теорию, религию.
Но пытаться решать философские проблемы на наш взгляд, необходимо - по крайней мере, они (проблемы) очень часто напоминают нам о том, что мы люди, обладающие творческими способностями моральными ценностями, а не алгоритмами или наборами функций.
Но мы несколько отвлеклись. Для исследования вопроса "Что такое ИНТЕРНЕТ?", можно представить себе такой мысленный эксперимент: допустим, что написана некая супер-программа каким-то образом показывающая "состояние дел" в ИНТЕРНЕТе (назовем ее демоном ИНТЕРНЕТ): стали наблюдаемы - "прозрачны" все серверы, все персональные компьютеры, все связи между ними, все обращения, все работающие программы и т.д. Но тогда бы этому демону пришлось показывать и себя самого. Чтобы описание было полным, демону придется написать дополнительную подпрограмму - для показа самого себя, и тоже показать эту подпрограмму - которая, несомненно - часть ИНТЕРНЕТ. Но и это описание будет неполным, так как для описания работы подпрограммы нужно вводить другую подпрограмму - и так до бесконечности. То есть - из-за включенности описывающего в описываемое рождается парадокс самоописания - любое самоописание всегда будет неполным. Можно разделить уровни - задать предметный уровень (уровень всего ИНТЕРНЕТа) и мета-уровень (уровень того, кто этот ИНТЕРНЕТ описывает). Но опять - ввиду того, что одновременно показать оба уровня нельзя - события в описаниях всегда будут запаздывать (пусть и со световой скоростью), полноты описания мы никогда не увидим. Если же для большей "объективности" устраниить себя - выключть из сети демона, то тогда, никакого описания вообще не будет, так как демон потеряет коммуникацию с ИНТЕРНЕТ. Можно придумать "посредника", который бы "нашептывал" демону состояние дел. Но у этого посредника тут же возникнут все "болезни" демона.
По результатам этого мысленного эксперимента можно сделать первый вывод: ИНТЕРНЕТ - это система самореферентная - всегда сама себя описывающая, а потому - парадоксальная. Логика, философия, методология науки добросовестно "переболели" всеми "болезнями" связанными с самоописанием - в виде теоретико-множественных парадоксов, споров об основаниях математики, порождая "математических монстров" и различные человеческие трагедии и самоубийства. Описание этих проблем выходит за рамки данной статьи, заметим только, что наше рассмотрение ИНТЕРНЕТ будет в основном, сконцентрировано вокруг различного рода взаимоотношениях частей (микроуровня) и целого (макроуровня) - системы, под разными углами зрения, тем боле что часть взяла себя на себя труд описывать целое.
Мы будем предполагать, что ИНТЕРНЕТ обладает свойствами системы - целостностью и единством. Кроме того, мы предположим сеть обладает свойством сложности (постаравшись сделать этот термин не метафорой, а понятием) и самореферентности.
Для осмысления этих проблем предлагается обсуждаемая в этой статье АДТ-методология, использующая методологические приемы и принципы теоретизации двух перекликающихся теорий - синергетики и квантовой механики. Методология, в представленном в этой статье понимании, это скорее философия - общий, принципиально незавершенный подход, идея оценки фактов, метатеория, позволяющая подбирать и достраивать конкретные теории с тем, чтобы говорить о содержательных моделях, математическом аппарате, критериях рациональности, способах верификации данных.
С точки зрения АДТ-методологии, ИНТЕРНЕТ это сложная, самоорганизующаяся самореферентная коммуникативная система, обладающая эмержентными (внезапно появляющимися, неожиданными) свойствами, для описания которой необходимо учитывать теоретические принципы квантовой механики - наблюдаемости и дополнительности.
Сразу заметим, что написанное выше высказывание не есть определение - в силу того, что его центральные понятия точно не заданы. Это скорее отправная точка, повод для начала разговора о реалиях, которые мы попытаемся понять с помощью предлагаемого здесь взгляда.
Чтобы не быть декларативными, начнем разговор ab ovo - с самого начала, внимательно обсудив основания предлагаемой методологии.
Для этого изложим несколько замечаний мета-методологического характера - о наших целеполаганиях в рамках данного текста. Еще раз заметим, что предлагаемый текст не подразумевает изложения строгих правил того, как можно познать ИНТЕРНЕТ с помощью предлагаемых здесь к обсуждению методов и подходов. К тому же такое изложение противоречило бы сути рассматриваемого проекта: будь эти правила сформулированы «ясно и отчетливо», они сразу поставили бы под сомнение саму возможность такого познания. Чтобы пояснить сказанное, вспомним то, как А. Бергсон вводил свое представление о качественно ином (по отношению к естественнонаучному) способе познания - интуиции.
«Единственная задача философии здесь должна состоять в возбуждении известного рода духовной деятельности, затрудненной у большинства людей более полезными в жизни привычками ума. ...Выбирая возможно менее связанные друг с другом образы, удасться избегнуть того, чтобы один из них не занял место интуиции, так как тогда он был бы немедленно смещен одним из своих соперников. Действуя так, ...можно будет приучить сознание к совершенно особой и определенной склонности ... Но для этого нужно еще, чтобы оно само пошло на такие усилия» [1]. Научиться постигать мир интуитивно, по Бергсону, можно лишь через внутреннее изменение отношения к миру и к себе, требующее в конечном счете некоего сознательного усилия, скачка, «вспышки». Средством инициации такой вспышки интуиции и должен выступать посвящаемый ей текст. М.Мамардашвили неоднократно подчеркивал, что любой процесс научения сопровождается такими вспышко-подобными актами сознания.
На правомерность такого хода рассуждений указывает и опыт квантовой механики. Но особенно отчетливо его необходимость проступает при работе с самоорганизующимися и самореферентными объектами. Такая работа оказалась возможной в связи с вхождением в научную практику новых приемов, стратегий и средств исследования. К числу этих приемов прежде всего относятся нелинейные моделирование и вычислительный эксперимент. Использование вычислительной машины в качестве прибора - посредника между исследователем-экспериментатором и изучаемым фрагментом реальности, пораждает ситуацию в познавательном отношении сходную с той, которая в свое время было зафиксирована в известном принципе относительности к средствам наблюдения. Восстанавливая внутреннюю структуру наблюдаемого события, экспериментатор в этом случае выступает как составная часть когнитивной среды, в которой происходит самоорганизация нового знания. На первый план здесь выходит многовариантность и изначальная неопределенность поведения моделируемого объекта. Последнее обстоятельство способствует пониманию того, что «открытость, заложенная в сущности опыта, есть с логической точки зрения именно эта открытость для «так или эдак» ...И подобно тому, как диалектическая негативность опыта приобретает законченность в идее завершенного опыта, ... - точно также логическая форма вопроса и заложенная в ней негативность обретают завершенность в некой радикальной негативности: в "знании незнания" [4].
«Знание незнания», содержательно выражающееся в том, что исследователь вскрывает лишь какие-то грани сложного объекта, обладающего в принципе неограниченным спектром потенциальных возможностей, предполагает ориентацию на признание правомерности существования различных представлений об одном и том же фрагменте реальности и, следовательно, различных исследовательских и культурных традиций, призванных каким-то образом установить понимательную связь с этим фрагментом. Плюрализм точек зрения на объект, распространенный на уровень методологического сознания, указывает не только на равноправность познавательных установок, но и сам приобретает герменевтическое (толковательное) измерение, обращаясь к собственным предпосылкам. Одним из ориентиров для анализа этих предпосылок является факт неустранимого разнообразия концепций - разнообразия, рассматриваемого не как фактор, разрушающий саму возможность коммуникаций, а как личностное (но не субъективное) начало, задающее возможность коммуникации в форме диалога, ориентированного на установление контакта между традициями, а не на его иммитацию.
Мы исходим из убеждения, что в любой мировоззренческой интерпретации любого социального феномена (в том числе, и в нашей) существуют некие теоретические конструкты, принимаемые на веру, разного рода скрытые предпосылки, некоторые "само собой разумеющиеся" образы и понятия, образующие познавательную систему, систему ценностно ориентированных мифов.
Мы никоим образом не выступаем против мифов вообще и методологических в частности. У нас нет притязаний разрушить эти мифы, тем более, как мы считаем, такое предприятие в принципе невозможно. К тому же оно и не нужно по одной эмпирической фиксируемой причине: всякая попытка борьбы с мифами на практике приводит к противоположным результатам. Нам могут возразить: раз авторы оправдывают мифы, то они оправдывают и миф тоталитаризма в его большевистской или фашистской формах. Разумеется нет! Речь идет о том, что в контексте нашей методологии важно отметить сам факт реальности существования мифов, в том числе и методологических, консалтинговых, ИНТЕРНЕТ-мифов. К тому же, отнестись к таким мифологическим системам можно по-разному. Сама их идентификация в качестве мифа во многом определена той позицией, которую мы займем в качестве наблюдателей, тем языком, который выработается в результате занятия этой позиции.
Итак, нам надо выработать (создать и/или найти) наблюдательную позицию, достаточно динамичную и одновременно устойчивую, исходя из которой можно было бы достаточно адекватно оценивать ИНТЕРНЕТ как целое - с атрибутами открытости, незавершенности, становления, диалогичности.
Попытаемся зафиксировать тот факт (точнее - наш мета-миф), что центральной проблемой познания ИНТЕРНЕТ является проблема познания новых форм диалога и коммуникации, и как следствие - проблем языка. Нас будет, в первую очередь, интересовать аспект этой проблемы, связанный с формированием, самоорганизацией новых смыслов, новых социальных мифов. Для анализа этого аспекта всегда будем "держать в уме" факт своей собственной погруженности в предмет изучения и свой мета-миф, и как следствие этого - постоянное обсуждение своей наблюдательной позиции. Можно даже представить данную методологию как новое мифотворчество - от мифа о иерархической организации к мифу о самоорганизации, от мифов кибернетики и теории систем к мифам синергетики. С помощью мифов, как известно, строятся новые реальности. А в реальностях живут и самоопределяются (хотя, конечно, не все).
В качестве еще одной мифологической фиксации предположим, что в сложноорганизованных системах (системах, интуитивно представляемых состоящими из очень большого числа элементов и их связей, открытых, меняющихся) процессы коммуникации принципиально отличны, от процессов в системах с малым количеством элементов, требуя иного понятийного и методологического аппарата.
Таких понятий как информация, обмен информацией, хранение информации уже недостаточно для объяснения процессов, происходящих в сложной системе. В каком-то смысле, разговор о том, что сеть служит для хранения и обработки информации, похож на разговор о том, что океан "нужен" для хранения и обработки воды - иногда это верно, но не всегда - в океане могут быть и более интересные вещи. Есть подозрение, что "океан"-ИНТЕРНЕТ никому и ничему не служит, что он "сам по себе" океан - со своими бурями, течениями и штилями.
Выскажем такую точку зрения, что центральным понятием, для объяснения процессов, происходящих в сети может быть понятие самоорганизации коммуникативного процесса. Самоорганизации - как "тонкой", сложноорганизованной структуры согласованности коммуникаций, когерентного взаимодействия, неявляющегося следствием какого-то смыслового, целеполагающего управленческого воздействия. По крайней мере, вполне корректным буте предположение о способности или возможности такой сложной самоорганизации.
Для конкретизации этого высказывания мы обсудим теоретический аппарат синергетики (теории самоорганизации - возникновения сложных когерентных структур в системах) - кратко описав ее основные мифы - "символы веры", рассмотрев взгляды основателя синергетики - немецкого физика Германа Хакена на методологию познания самоорганизующихся систем. Взгляд синергетики
Синергетическое описание глобальной сети подразумевает наличие, как минимум, двух уровней рассмотрения - макроуровня, уровня глобальной организации системы и микроуровня, уровня локальных взаимодействий выделенного элемента (пользователя, сервера). Самым важным качеством синергетических систем является возможность появления новых качеств на макроуровне, которые отсутствуют, когда Вы рассматриваете детали.
Это качество можно проиллюстрировать с помощью картин Арчимвальдо Чудесного (Archimvoldo the Marverllous) - знаменитого художника конца 16 века, строившего портреты людей из фруктов и овощей. Интересно то, как глаз отделяет образ - Вы видите портрет человека, и забываете, что это коллаж, составленный из "даров природы" - в духе Ильфа и Петрова. В данном случае новое возникает на уровне целого, хотя оно зачастую отсутствует в деталях.
Научное понятие синергии возникло в связи с биологией. У Ч. Шеррингтона термином синергия обозначалась согласованность нервной системы (спинного мозга) при управлении мышечными движениями.
Возникает вопрос: чем обусловлены такого рода кооперативные эффекты в сложных системах? В зависимости от времени и исходного положения, ответ давался разный.
В 1977 году известный английский нейрофизиолог, лауреат Нобелевской премии Дж. Экклс (J.C.Eccles) и не менее известный философ Карл Поппер (K.R.Popper) написали книгу "The Self and its brain". Конец семидесятых годов - время зрелости винеровской кибернетики, поэтому ответ - что такое self, а что такое brain дается в кибернетическом духе. Self - это программист, а brain - это компьютер, таким образом, одно задает программы, которое выполняет другое.
Синергетика дает иной взгляд на эту проблему. Ведущий процесс в сложной системе - это самоорганизация. Нет направляющей руки, нет программиста. Самоорганизация рождается самой системой в результате потери устойчивости некоего состояния - как некоторый, обобщенно понимаемый фазовый переход. Это, пожалуй, самое главное в синергетике - как бы ее потом расширительно не толковали.
Герман Хакен - автор термина "синергетика" (от греческого "синергия" - согласованность, взаимодействие) полагает, что синергетику можно рассматривать как самую развитую теорию самоорганизации.
Как известно, сложные системы состоят из очень многих деталей, что порождает сразу возможности очень сложного взаимодействия между этими деталями. Как изучать эти взаимодействия и детали?
Есть два подхода. Во-первых, редукционизм, низводящий функционирование системы к микроуровням, деталям. Во-вторых - если так можно сказать, макрохолизм, описывающий поведение системы в целом на макроуровне. Какая из этих позиций соответствует истине?
Хакен определяет синергетику как мост между одним и другим. Не разбирая систему на части, и не сводя ее к функционированию на макроуровне, необходимо попытаться понять взаимодействия между микро и макроуровнем - это первое, и второе (что, пожалуй, самое главное) - отсутствие направляющей руки, или, говоря философским языком, трансцендентального субъекта-управителя.
Кроме того, редукционисткий подход ставит нас перед фантастической проблемой обработки астрономических по своим объемам количеств информации. Встает проблема - как ее сжать без потери существенных качеств.
В качестве простейшего примера выберем поведение газа в комнате, или, что по сложности очень похоже - динамику обращений к серверам. Предположим, что мы взяли и написали для каждой молекулы уравнение Ньютона или, описали ежесекундно статистику коммуникаций для каждого компьютера. Что с этим описанием потом делать? Как говорится, глупость программиста не должна превосходить быстродействие машины.
Известно, что физики изучая, например, газ не имели сразу его микроописания. Это потом стало ясно, что имея дело с давлением, они имет дело с его микроописанием - результатом усреднения импулься, передаваемого препятствию огромным числом молекул, и.д.
Хакен проводит сопоставление между традиционным описанием сложных систем и синергетикой. Единицей описания в традиционном подходе является отдельный элемент рассматриваемой системы - например, клетка, нейрон, компьютер в сети. Единица описания в синергетике это сеть, состоящая из клеток, нейронов, компьютеров. В обычном описании свойства приписываются индивидуальному объекту, в синергетике - ансамблям, множествам объектов. То есть, за результат работы, способность быть наделенными теми или иными свойствами "отвечают" не отдельные элементы системы а их коллективные взаимодействия - согласованности, синхронизации, когерентности.
Нет отдельных "специальных" управляющих элементов системы, отвечающих за те или иные ее качества. И если в традиционном подходе описание качеств системы явно или неявно опирается на принцип локализации, то в синергетика, как и квантовая механика существенно нелокальна. Соответственно, в традиционном подходе информация актуально локализована на каких-то носителях, в синергетическом она потенциально распределена. В синергетике нет ничего заранее предопределенного, алгоритмизированного на уровне предзаданной компьютерной программы - кроме структур и системы, которая при потере устойчивости может рождать какие-то новые вещи.
Как происходит обработка информации? В традиции - линейно - обрабатывается, запоминается, передается и т.д. В синергетике - иначе. Происходит как параллельная, так и последовательная обработка информации. За счет запараллеливания происходит повышение надежности и увеличение скорости.
В традиционном подходе описание системы строго детерминированно. В синергетическом и детерминизм, и случайность в некотором смысле уравниваются в своих правах. В традиционном подходе все процессы выходят на некий устойчивый режим, синергетика же акцентирует свое внимание в областях потери устойчивости - около неустойчивых точек - в окрестностях фазовых переходов. Это ее специфическая черта.
Набирается целый ряд такого рода особенностей, которые не изучаются в фокусе других подходов.
Возникает вопрос - как моделировать сложную и, вообще говоря, нелинейную систему, состоящую из огромного числа сложных элементов?
Для описания подобных систем физики уже давно используют понятие динамической системы. Под динамической системой можно понимать всё, что зависит от времени. В частности и то, что не меняется от времени - как константу.
Для описания динамической системы используются параметры - то, что надо задать,чтобы точно описать состояние системы. Параметром является вектор состояния системы - упорядоченная совокупность координат динамической системы. Известно, что является первой координатой, что второй - и так далее.
Далее для динамической системы пишутся уравнения - например уравнения Ньютона - надо задать положение и скорость. Если ограничиться лапласовским детерминизмом, то их вполне достаточно, чтобы предсказать будущее и проследить прошлое системы. Правда такой подход не учитывает, во-первых, квантовые эффекты (хотя квантовость вовсе не означает отсутствие детерминизма), во-вторых, случайность, флуктуации. В этом месте мы сталкивается опять с проблемой количества параметров. Количество сетевых компьютеров, со временем может вполне приблизиться к количестиву нейронов в человеческом мозге.
Лапласовский детерминизм стоит на следующих предположениях: во-первых, мы можем, в принципе, задать состояние системы абсолютно точно, во-вторых, для системы всегда корректно траекторное описание - в виде описания ее эволюции с помощью геометрической линии или некоторого дифференцируемого объекта, образованного параметрами состояния в пространстве состояний.
Однако, анализ показывает, что понятие траектории всегда основано на некоторой абстракции приближения - у нас нет сверх-остроты зрения. Поэтому, можно предположить, что мы оперируем не с траекторией системы, а с пучком траекторий, в пределах которого отдельные траектории динамической системы не различаются.
Здесь возникает проблема необратимости - если мы начнем работать с пучком траекторий, то мы уже не сможем вернуться абсолютно точно на то же место, откуда вышли. В описании пучков траекторий кардинально меняются уравнения, предмет исследования - появляются плотности вероятностей задания точек внутри пучка. Данные случаи в своих книгах описывает Илья Пригожин [7]. Это описание указывает на ограничения траекторного подхода - в некоторых случаях траектория становится ненаблюдаемой - со всеми вытекающими отсюда радикальными последствиями в виде пересмотра принципа причинности в сложной системе. Система становится непредсказуемой не в силу нашего незнания или отсутствия вычислительных мощностей, а в силу таких ее нелокальных качеств качеств как сложность, нелинейность, открытость, неравновесность, имплицирующих некорректность траекторного описания.
Cинергетика - как направление в науке, создает новые гипотезы, абстракции и новые методы исследования сложноорганизованных систем. Для примера, можно рассмотреть, допустим неявное предположение классической физики, которая принимала значение постоянной Планка равной нулю. В квантовой механике этот параметр стал отличен от нуля, и мы стали различать нечто, что не могли увидеть в классической физике - а именно, порции энергии, которая перестала быть бесконечно делимой - появилось h. Кроме того, классическая механика предполагала синхронность мира - стрелки на всех идеальных часах во всех точках Вселенной должны показывать одно и то же время - стрелки на них должны быть параллельны (если параллельны плоскости часов). Почему? Потому, что в классической механике существует скорость передачи сигнала, которая ничем не ограничена. Эйнштейн постулировал конечную скорость передачи сигнала, равную скорости света.
Описание сложной системы на основе методов самоорганизации дистанцируется от траекторного подхода, и, соответственно, классического детерминизма, создавая новый язык описания - со своими понятиями, новыми ограничениями, налагаемыми на классическую динамику.
Для описания сложности нам надо описать, во-первых, характер начальных условий роста и организации системы, характер связей между компонентами, и выяснить, какой параметр является управляющим - ведь параметры могут являться не только функцией времени, но и других факторов (геометрии срелы, типов границ и пр.) - управляющих параметров - то, от чего параметры состояния могут зависеть.
Встает вопрос о стратегиях управления сложной системой. Во-первых, необходимо проанализировать характер неустойчивости системы. Если бы система все время находилась в устойчивом состоянии, то событий в системе не было - время, приописании системы можно было бы не учитывать. Мы желаем описать динамику системы. Для этого мы должны обсудить разные типы ее состояний.
Имеются состояния, которые притягивают к себе - существуют устойчивые "ложбинки", "впадинки" - притягивающие множества в пространстве состояний - так называемые аттракторы или паттерны. Память системы - наличие этих аттракторов - "ложбинок" в пространстве состояний. Естественно, что система может притягиваться не со всего пространства состояний, а с определенных его областей - так называемых бассеинов.
Для входа в новое состояние система должна потерять устойчивость - сначала она была устойчивой (в старом состоянии), потом теряет устойчивость и переходит в новое состояние. За счет чего? За счет случайных колебаний - флуктуаций. Наличие шума - условие перехода из одного устойчивого состояния в другое, но для этого эти устойчивые состояния должны быть достаточно близки к неустойчивой точке, иначе флуктуации может просто "не хватить", чтобы перекинуть систему из одного состояния в другое.
Когда происходит этот переход, то выясняется, что поведение системы описывается совсем не всеми многочисленными компонентами вектора сотояния, а гораздо меньшим число параметров - так называемыми параметрами порядка. Если считать систему с большим числом параметров более сложной, а с меньшим - более простой, то можно говорить о том, что в состояниях, близких к фазовому переходу, система упрощается, становится менне сложной, менее хаотической. В этот момент система сама производит сжатие информации - переход от многочисленных параметров состояния к очень немногочисленным параметрам порядка.
Как происходит это сжатие? Ответ синергетики прост - ничего специально делать не надо, система всё делает сама в момент потери устойчивости. Это явление в физике называется фазовым переходом. В этот момент оказывается, что поведение системы описывается не огромным числом параметров, описывающих части, некоторым небольшим числом управляющих параметров, но это не "управляющая рука" - что еще раз мы подчеркнем.
В этот момент происходит чуть ли не мистическая вещь - система создает описание самой себя. Происходит ее самоупрощение, и мы просто берем уже готовую сжатую информацию о системе. Самоорганизуются какие-то новые механизмы функционирования с новыми параметрами. Надо заметить, что параметры состояния не исчезают - они тоже остаются, просто в некоторых случаях (в случаях, связанных с самоорганизацией системы) систему гораздо проще описать параметрами порядка.
Подчинение большого числа параметров состояния малому количеству параметров порядка называется по английски термином slaving principe - буквально "принцип порабощения". По русски он был переведен более изящно - как "принцип подчинения".
Зависимость между параметрами порядка и параметрами состояния не однонаправлена. С одной стороны, компоненты вектора состояния зависят от того, определяется ли система параметрами порядка или нет. Но есть и обратная зависимость - то есть векторы состояния влияют на параметры порядка. Такая двухсторонняя зависимость получила у Хакена название круговой причинности.
И наконец, важным аспектом самоорганизации является то, что части ведут себя таким образом, что они действуют согласованно. Примеры таких систем часто можно встретить в биологии - согласованность большого косяка рыб, самоорганизация колоний амебы, перелеты птиц, согласованное поведение больших стай животных. Такое поведение можно интерпретировать как консенсус между частями - взаимосогласованность между векторами состояний и параметрами порядка.
Для описания такого рода взаимодействий приходится прибегать к разным языкам. Во-первых, содержательный язык конкретной описательной теории. А во-вторых, язык, пришедший с некоторым математическим апппаратом - в частности, аппаратом качественной теории дифференциальных уравнений. Это, кстати, давало право скептикам сомневаться в новизне синергетических идей и подходов. Отвечая скептикам можно указать на понятия параметра порядка, круговой причинности и принципа подчинения. Это центральные понятия теории Германа Хакена, которые он, наряду с концепциями Ильи Пригожина, Л.И.Мандельштама, Анри Пуанкаре, Бенуа Мандельброта привнес в копилку наших методов рассмотрения нелинейных систем.
Еще раз подчеркнем, что речь идет о системах незамкнутых, открытых. Несмотря на наличие стационарных (независящих от времени) состояний в таких системах, нельзя говорить о "смерти" таких систем - всё равно система "подпитывается" веществом, энергией, информацией из окружающей среды.
Во многом сходная исследовательская программа реализовывалась в свое время школой Гельфанда, где была создана так называемый "метод оврагов" - когда поведение сложной системы рассматривалось с точки зрения "быстрых" и "медленных" параметров, причем существенную, определяющую роль в "жизни" системы играли как раз медленные параметры.
Синергетика описывает рождение и формирование сложных систем по сценариям сменяющих друг друга периодов устойчивости и неустойчивости, причем, к примеру, периоды устойчивости могут быть совершенно различными. На начальном этапе - сразу после рождения, система "блуждает", в пространстве состояний, формируя свой первый аттрактор, первую "память", потом "перескакивает" за счет потери устойчивости и флуктуаций в другую область, и формирует аттрактор там, потом может пойти "искать" третий аттрактор или перескочить в первый - и так далее. За счет этого формируется рельеф состояний сложной системы - области устойчивости, особые точки, туннели - по переходу из одной области в другую. Образуется понятие цели самоорганизации сложной системы. Кстати, вполне возможны случаи неправильной интерпретации целей развития - когда мы неверно орбъясняем текущую область притяжения системы.
Кроме того, в системе могут возникать так называемые хаотические состояния, когда аттрактор имеет очень сложную и запутанную структуру. Для описания такого хаотических (или с английского strange - странных, особенных) аттракторов используется аппарат совершенно новой геометрии - геометрии фракталов, описывающих такие вещи как "структуры хаоса".
Термин "хаос" для описания самоорганизации систем не совсем удачен, так как, например, в задачах хаотической динамики речь идет не о бесструктурных, случайных процессах, а как раз о результатах самоорганизации - создании очень сложных, когерентных структур. Структуры настолько сложны, что вполне поддаются описанию с точки зрения традиционных критериев случайности - странный аттрактор можно описывать в терминах стохастичности, хаотичности и типичности. Но есть в нем и такие вещи, например, фрактальные структуры, которых теория случайностей увидеть не может. Еще раз о наблюдателе.
Для того, чтобы как-то проинтерпретировать и объяснить процессы роста и самоорганизации сети ИНТЕРНЕТ, уже надо знать "куда смотреть", осмыслить то, что мы можем увидеть - иметь какой-то теоретический или методологический багаж знаний. Исходя из этого, ИНТЕРНЕТ порождает такую проблему, как наблюдаемость коммуникативных структур.
Как и во всякой социальной системе, макроуровень ИНТЕРНЕТ (в силу невозможности принципиальной невозможности выхода наблюдателя за его пределы) операционально ненаблюдаем и уникален - неповторим.
Для анализа ситуации можно привести метафору зрителя в кино. Ясно, что режиссер (в качестве режиссера а не актера) кинокартины для зрителя - вещь ненаблюдаемая, и неискушенному зрителю ничего о нем, кроме фамилии в титрах неизвестно. Однако, посмотрев ряд картин разных режиссеров, зритель может научиться толковать различные режиссерские "почерки" - по употребляемым образам, по особенностям языка - не смотря на уникальность кинокартин. Для этого зрителю приходится принимать некоторые культурные артефакты, если хотите - интерпретационные мифы, причем "методология" чтения языка режиссера у зрителя всегда личностна, персональна.
Исходя из этой метафоры можно сказать, что для постороения методологии описания сети необходимо заострить проблему наблюдателя - проблему самоописания, описания, погруженного в описание, подающего в совершенно другом виде проблемы, связанные с междисциплинарностью описания сети. Классическая субъктно объектная схема в виде субъект измерения (исследователь) - прибор уже не работает, хотя бы в силу того, что вряд ли можно что-то сказать о макроуровне организации сети без предваряющего его теоретического уровня.
Поэтому отметим, что здесь нужна работа с двух сторон. По первых, нужно "найти место" наблюдателя в сети, учитывая при этом, методологический опыт квантовой механики с ее принципами соответствия, наблюдаемости и дополнительности, а во вторых, осознать опыт междисциплинарности, в которой находится субъект познания, с тем, что бы соотвествующим образом реинтерпретировать этот опыт как опыт интерсубъективной коммуникации.
Исходными здесь для нас будут принципы наблюдаемости и дополнительности. Вначале - о принципе наблюдаемости. Этот принцип был, как известно, сформулирован Эйнштейном в связи с созданием специальной теории относительности. Он имел антиметафизическую селективную окраску: в своем языке теория не должна содержать утверждений о ненаблюдаемых сущностях. К таким сущностям тогда был отнесен светоносный эфир, все попытки обнаружить который в опытах Майкельсона и его последователей оказались безрезультатными. Позднее, благодаря главным образом работам Бриджмена, принцип наблюдаемости трансформировался в принцип операциональной определенности теоретических понятий естествознания, трактовавшийся по преимуществу в духе позитивистской философии, с ее приматом опыта над теорией. Однако уже в ходе создания квантовой механики выявился другой аспект принципа наблюдаемости, как принципа построения научной теории.
Этот аспект был сформулирован Гейзенбергом и соотнесен им же с интеллектуальным диалогом, который возник у него с Эйнштейном в конце 20-х годов по поводу методологических и элистемологических особенностей возникающей тогда квантовой теории. Как вспоминает Гейзенберг, Эйнштейн подчеркнул свое понимание наблюдаемости так: "лишь теория решает, что наблюдаемо, а что нет". Таким образом, в глазах Эйнштейна, а его точку зрения принял и Гейзенберг, принцип наблюдаемости не является чисто эмпирическим. Было бы однако неверным трактовать его и как теоретически нагруженным. Смысл этого принципа в его цикличности (диалоговости) и коммуникативности.
Это можно лучше понять, если вспомнить, что принцип наблюдаемости внутренне связан с мысленными экспериментами Эйнштейна, Гейзенберга, а до них - Маха, Киркгофа, Максвелла. Но принцип наблюдаемости помимо зрительно - перцептивного аспекта имеет еще и лингвистический компонент. А именно, как неоднократно подчеркивал Н.Бор, в научном познании экспериментом мы обозначаем ситуацию, в которой мы нечто наблюдаем, осознаем и можем, пользуясь языком, сообшить о наблюдаемом другому.
Таким образом, принцип наблюдаемости уже в квантовой механике включает в себя (хотя и в неявном виде) и принцип межличнностной коммуникации - момент получающий далее в синергетике свое более развитое представление. Можно сказать и иначе - синергетика достраивает принцип наблюдаемести до принципа обобщенной перцептивно-лингвистической коммуникативности.
В этой связи представляет большой интерес предложенная в свое время Д.Бомом модель науки как растущей сети перцептивно-лингвистических коммуникаций посредством которой происходит расширение контактов человека с окружающим его миром, а так же и с самим собой. Эта модель, возникшая из размышлений Д.Бома над проблемами интерпретации квантовой механики, и не привлекшая в свое время к себе особого внимания, сейчас оказывается удивительно созвучной образам мира, науки и человека в их синергетическом междисциплинарном представлении - в связи с развитием и самоорганизацией сети ИНТЕРНЕТ. Поэтому одно из определений сети ИНТЕРНЕТ в рамках АДТ методологии можно дать через постулирование глобальной компьютерной сети как синергетической связи коммуникаций, сопряженной с актами познания и создания механизмов когерентности личности смыслообразующих систем.
Однако наше изложение АДТ-методологии будет неполным, если мы не скажем хотя бы несколько слов о принципе дополнительности Н.Бора. Известно, что принцип дополнительности Н.Бора был сформулирован им в контексте усилий дать интерпретацию корпускулярно-волнового дуализма и соотношения неопределенностей в квантовой механике. Принцип дополнительности в соотнесении его с принципом неопределенности, представленным знаменитым мысленным экспериментом с микроскопом Гейзенберга, раскрывает активную коммуникативную роль приборов в создании осмысленного порядка познаваемой квантово-механической реальности. Его иногда рассматривают как обобщение принципа относительности Эйнштейна. Так, согласно В.Л.Фоку, принцип дополнительности - это принцип относительности к приборам и средствам наблюдения. В средства наблюдения естественно включить так же и тот язык, с помощью которого результаты фиксируются и сообщаются другому.
Что касается принципа дополнительности в выработке методологии описания глобальной компьютерной сети, то здесь наиболее отчетливо прорисовывается та его сторона, которая в свое время подчеркивалась Н.Бором, настаивавшем на обобщенной трактовке принципа дополнительности как инструмента кросскультурного диалога.
В последние годы на необходимость обобщения принципа дополнительности в контексте познания открытых нелинейных, далеких от равновесия систем обращает внимание И.Р.Пригожин. Это обобщение предполагает возможность многих - а не только двух - языков описания реальности, не сводимых друг к другу, но дополнительных между собой. Однако такое диалогово-коммуникативное понимание принципа дополнительности пока еще не осознано повсеместно как необходимый элемент синергетической методологии в ее междисциплинарном и интерсубъективном измерениях.
Исходя из кратко представленной выше методологии можно попытаться сделать оценку мифа об ИНТЕРНЕТ как об информационной суперагистрали будущего. Предполагается, что сеть "должна" достато детерминированно и однонаправленно способствовать включению людей, социальных организаций в информационные связи и коммуникации на различных уровнях. Однако, дальше классического лапласовского детерминизма это предположение не идет: надо быстро и правильно организовать систему, и она начнет работать - выполнять необходимые для общества и человека функции. Возможно, что такое состояние вполне может реализоваться - в качестве одного из устойчивых состояний, режимов функционирования.
Но насколько устойчив этот режим? Можно ждать ли, предполагая такое развитие, выходов к другим - даже не представляемым нами целям?
Можно предположить, что эти вопросы требуют отдельного и серьезного исследования.
Эта книга - о социальном прогнозировании. Но можно ли предсказать будущее? Такой вопрос способен ввести в заблуждение. Сделать это невозможно хотя бы по той чисто логической причине, что "будущего" просто не существует. Использовать термин подобным образом - значит овеществить его, предположить реальность подобной субстанции. (В своем эссе "Имеет ли футурология будущее?" Р.Нисбет пишет: "Идея футурологии состоит в том, что будущее заключено в настоящем точно так же, какнастоящее было некогда скрыто в прошлом... Главное в ней, как мне представляется, - это привлекательное, но крайне ошибочное предположение, что непрерывностивремени соответствует непрерывность изменений или непрерывность событий" ("Encounter". 1971. November. Курсив автора). Используя старую русскую пословицу,можно сказать, что г-н Нисбет ломится в открытую дверь. Он выбрал группу метафор - будущее, время, изменения - без связи с их содержанием или взаимодействием, стаким расчетом, чтобы легко создавать несовместимость между словами как таковыми. Методологическая же проблема заключена в видах прогнозированияразличных типов социальных явлений. Поэтому я никогда не любил и не употреблял термина "футурология", который лишен внутреннего смысла.) Будущее есть термин относительный. Можно обсуждать лишь будущее чего-то определенного. (Это всеобщее заблуждение. Например, много говорят о сознании и повышении его роли. Однако, как давным-давно показал Уильям Джеймс, не существуеттакой субстанции, как сознание, есть только сознание чего-либо (см. вторую главу его работы:James W. Psychology: The Brief Course. N.Y., 1961 [впервые опубликована в1892 году]). Данная работа посвящена будущему развитых индустриальных обществ. Прогнозирование отличается от предсказания. Хотя различие это весьма произвольно, его следует определить. Предсказания обычно имеют дело с событиями - кто победит на выборах, вступит ли страна в войну, кто выиграет ее, каким будет новое изобретение; они сконцентрированы на решениях. Однако подобные предсказания, хотя они возможны, не могут быть формализованы, то есть подчинены определенным правилам. Предсказания - дело трудное. События определяются пересечением социальных векторов (интересов, сил, давлений и т.д.). Хотя в какой-то степени и можно оценить их мощь по отдельности, потребуется "социальная физика", чтобы предсказать точные пункты пересечений, где решения и силы встретятся, порождая не только само событие, но, что более важно, его последствия. Предсказания поэтому (и "кремленология" хороший тому пример) зависят главным образом от знания ситуации изнутри и представляются выводами, ставшими следствием длительного наблюдения за развитием событий.
Прогнозировать можно там, где существуют регулярность и повторение явлений (что случается редко), или там, где имеют место устойчивые тенденции, направления которых, если и не точные траектории, можно выразить статистическими временными сериями иди сформулировать в виде исторических трен-дов. Естественно, что и в этом случае мы имеем дело с вероятностями и совокупностью возможных проекций. Но границы прогнозирования также очевидны. Чем дальше по времени уходит прогноз, тем большим становится масштаб ошибок, поскольку размах отклонений расширяется. Более важно то, что в решающие моменты эти тенденции становятся предметом выбора (в современном мире все чаще имеет место сознательное вмешательство со стороны властей) и решение (ускорить, свернуть или изменить тенденцию) может представлять собой результат политического вмешательства, способного стать поворотным пунктом в истории страны или организации.
Иначе говоря, прогнозирование возможно только тогда, когда есть основания предположить высокую степень рациональности в действиях влияющих на события людей - оценку ими издержек и ограничителей, принятие определенных правил игры, согласие подчиняться им, желание быть последовательными. Поэтому даже тогда, когда возникает конфликт, его можно сгладить посредством переговоров и уступок, если известны перечень допустимых издержек и приоритеты каждой из сторон. Но во многих социальных ситуациях - особенно в политике - на кону находятся привилегии и предрассудки, а степень рациональности или последовательности низка. Какова же тогда польза от прогнозов? Хотя они не могут предсказать результат, они способны указать на ограничители или пределы, в рамках которых политические решения могут быть эффективны. Принимая во внимание стремление людей определять свою историю, это становится заметным достижением в самосознании общества.
Существует множество различных способов прогнозирования. Социальное прогнозирование отличается от других по масштабам и методам. Наиболее важное различие заключается в том, что социологические переменные обычно независимы, иди экзогенны, и воздействуют на поведение других переменных. При этом, будучи наиболее глобальными - и, скорее всего, наиболее мощными по сравнению с другими областями прогнозирования, - они являются наименее точными.
Технологическое прогнозирование имеет дело с темпами изменения и с комбинациями факторов в рамках классов событий. Как нельзя предсказать события, так нельзя предсказать и конкретные изобретения. Можно, однако, прогнозировать необходимые последующие шаги в цепи изменений в рамках замкнутой системы. Существует возможность спрогнозировать тенденции в мире скоростей - важный фактор в сфере транспорта, - ведущие от реактивных к сверхзвуковым; можно использовать компьютерную память, экстраполировать последующий уровень возможностей и включить их в "огибающие кривые". Это осуществимо благодаря тому, что технология имеет конечные параметры, заданные физическими пределами. Так, максимальная скорость на земле составляет 16 тыс. миль в час; большая уже выведет на космическую орбиту. Быстродействие компьютера ограничено характером передающих устройств: сначала то были вакуумные лампы, затем транзисторы, а теперь интегральные схемы. Теоретически можно определить виды материалов (новые пределы прочности или веса) или процессов (например, миниатюризация), необходимых для достижения следующего уровня искомой скорости или мощности. Затем начинается освоение подобных материалов или процессов. Но это, однако, дело экономики - стоимость исследований, определение возможной выгоды, объем инвестиций, уже вложенных в существующие технологии, масштаб рынка для новых товаров и т.д. А это уже находится вне технологической системы.
Демографическое прогнозирование - а учет народонаселения есть фундамент экономического и социального анализа - представляет собой странную смесь неопределенности и модифицированной закрытой системы. Количество детей, рождающихся в любой конкретный период времени, зависит от изменений в системе ценностей, экономических колебаний и многих других факторов. Располагая данными о числе родившихся, мы можем на базе актуарных (т.е. счетных) таблиц с высокой вероятностью предсказать, сколько из них выживет, и рассчитать темпы сокращения этой когорты с течением времени. На этой основе можно определить потребности в образовании, здравоохранении и т.д. Но первоначальные решения являются неопределяемыми и носят социологический характер.
Существуют три вида экономического прогнозирования. Первый - простое исследование рынка, основанное на данных о доходах, распределении населения по возрастам, составе семьи и предполагаемых потребностях, что используется фирмами для оценки потенциального спроса, определения объемов товарных запасов и принятия решений о выпуске новых изделий. Второй и наиболее стандартизированный способ заключается в создании временных серий макропеременных - индексов оптовых и потребительских цен, объемов промышленной продукции, производительности в сельском хозяйстве, уровня безработицы и сотен других, - которые служат индикаторами деловой активности и по совокупности которых может быть сделан прогноз состояния экономики. Третий и наиболее сложный вид - эконометриче-ская модель, которая путем определения фактического взаимодействия важнейших зависимых и независимых переменных пытается имитировать реальную экономическую систему в целом.
Идея постиндустриального общества, являющаяся темой данной книги, и представляет собой прогноз перемен в социальной структуре западного общества.
Структура общества - это не слепок с социальной реальности, а концептуальная схема. История - это поток событий, а общество - переплетение многих разнородных отношений, которые познаются не только простым наблюдением. Если мы осознаем различие между фактами и отношениями, то знание, как их комбинация, зависит от правильного сочетания фактического и логического порядков. Для опыта первичным является фактический порядок, а для смысла - логический. Разум познает природу, находя некий язык для выражения чего-то сущностного. Знание поэтому производно от категорий, которые мы используем для установления связей, - подобно тому, как восприятие в искусстве производно от принятых нами допущений, позволяющих видеть вещи "правильно". А.Эйнштейн однажды сказал: "Именно теория определяет, что нам дано увидеть". ( Цит. по кн.: Heisenberg W. Physics and Beyond: Encounters and Conversations. N.Y., 1971. P. 63)
Все разумное действительно, все действительное разумно", ~ гласит известное изречение Г. Гегеля. Он не имел в виду, что существующее действительно. Как посткантианский философ, он соглашался с предположением, что эмпирическая реальность пребывает в постоянном изменении и что знание достигается только путем использования априорных категорий, необходимых для его организации. Таким образом, "действительное" представляет собой лишь базу для понятий, придающую смысл запутанному пустословию настоящего. Для Г. Гегеля реальность есть развертывание рациональности как рефлективной активности познающего самого себя разума, давшей человеку возрастающую власть над природой, историей и самим собой.
В фундаментальном смысле понятие рациональности служит также и основной опорой социологической теории. Для Э. Дюркгейма, как он утверждал в работе "О разделении общественного труда", цивилизация имеет тенденцию становиться более рациональной, что является следствием усиливающейся взаимозависимости в мире, а также синкретизма и секуляризации культуры, ведущих к уничтожению разобщенности. В трудах М. Вебера понятие рациональности заняло центральное место в социологии. В своих последних лекциях, прочитанных зимой 1919/20 годов, он указывал, что современная жизнь состоит из "рационального расчета, рациональной технологии, рационального права и, наряду с ними, рационалистической экономической этики, рационального духа и рационализации в каждом аспекте жизни". (Weber M. General Economic History. L., n.d. P. 354). Действительно, как отмечает Т. Парсонс, "концепция закона нарастающей рациональности как общего момента, присущего активным системам... является фундаментальным обобщением, вытекающим из работы М. Вебера". И, рисуя занятную параллель (возможно, пророческую?), Т. Парсонс в заключение пишет: "Рациональность играет в отношении активных систем роль, аналогичную той, какую энтропия играет в физических системах". ( Parsons Т. The Structure of Social Action. N.Y., 1937. P. 752).
Эти теории рациональности уходят корнями в идеи XIX века об отношении человека к природе и обществу и представляют собой развитие концепций прогресса, возникших в конце XVIII столетия. Какими бы ни были их философские оттенки, эти теории получили практическое воплощение в развитии промышленности и в войнах. Развитие каждого сформировавшегося индустриального общества и возникновение общества постиндустриального зависят от распространения определенных оттенков рациональности. Однако нас интересует сейчас то представление о рациональности, которое возникло в настоящее время, и я попытаюсь проследить, как технократия - порождение этих представлений - связана с политикой. (Напряженность, существующая между технократией и культурой, в равной мере является одной из основных проблем современного общества.)
Более полутораста лет назад человек блестящего ума, маниакально увлеченный технократией, Клод Анри де Рувруа, граф де Сен-Симон ("последний джентльмен и первый социалист" во Франции), популяризировал слово "индустриализм" для обозначения им возникающего общества, в котором богатство должно создаваться путем производства с использованием машинной техники, а не захватываться в результате грабежей и войн. Французская революция, положившая конец феодализму, по словам А. де Сен-Симона, могла бы возвестить приход индустриального общества, но не сделала этого, так как ею воспользовались метафизики, законники и софисты, то есть люди, склонные к абстрактным лозунгам. По мнению А. де Сен-Симона, необходимо было воспитать "новых людей" - инженеров, строителей, плановиков, - которые обеспечили бы необходимое руководство. А поскольку такие лидеры требуют особого воодушевления, А. де Сен-Симон незадолго до смерти поручил композитору Руже де Лилю, создавшему "Марсельезу", написать новую, "Промышленную Марсельезу". Премьера этой "Chant des Industriels", как она была названа, состоялась в 1821 году, на открытии А. де Сен-Симоном и его другом, мануфактуристом Терно, новой текстильной фабрики в Сент-Уэне. (Этот эпизод носит несколько комический характер, особенно если иметь в виду, что многие приверженцы графа создали новый религиозный культ сенсимонизма для канонизации его учений. (В монастырском замке, гдеуединялись последователи (новой религии], они носили одежды с застежками на спине, чтобы в духе социализма каждый, одеваясь, был вынужден обращаться за помощью к другому; так педагогика подкреплялась ритуалом.)Между тем многие из этих последовательных приверженцев А. де Сен-Симона оказались в числе людей, в середине XIX века перекроивших индустриальную карту Европы.
Достаточно сказать, - писал профессор Ф. Маркхэм, - "что сен-симонисты были основной силой, поддерживавшей широкую экономическую экспансию Второй империи, в особенности в развитии банков и железных дорог".Анфантен, самый эксцентричный из них, создал общество, проектировавшее Суэцкий канал. Бывшие сен-симонисты построили множество железных дорог - в Австрии. России и Испании. Братья Эмиль и Исаак Перейра,содействовавшие строительству первой французской железной дороги от Парижа до Сен-Жермена, основали первый во Франции индустриальный инвестиционный банк, "Credit mobilier", а также крупную судоходную компаниюCompagnie General Transatlantique (сегодня эксплуатирующую такие суда, как "Франция" и "Фландрия"), которая дала первым своим кораблям имена известных сен-симонистов, включая и имя самого А. де Сен-Симона, присвоенноесудну водоизмещением в 1987 тонн. Подробнее см.: Markham F.M.H. Henri Comte de Saint-Simon: Selected Writings. Oxford, 1952).
Можно относиться к делам А. де Сен-Симона и его последователей как к курьезу, но, поскольку он в некотором смысле был отцом технократии, мы можем воспользоваться его стилем для описания постиндустриального общества и его технократических основ.
Сейчас мы находимся на начальных этапах постиндустриального общества. Мы стали первой в мировой истории страной, в которой более половины работающего населения не занято непосредственно производством продуктов питания, одежды, жилья, автомобилей и других материальных благ.
Изменился и характер труда. В докладе, прочитанном в Кембриджском реформаторском клубе в 1873 году, великий экономист неоклассического направления А. Маршалл выдвинул вопрос, отразившийся в самом названии его работы "Будущее трудящихся классов". "Вопрос, - говорил он, - заключается не в том, будут ли в конечном итоге все люди равны - этого, безусловно, не будет, - а в том, может ли прогресс неуклонно, хоть и медленно, продолжаться до тех пор, пока, по крайней мере в профессиональном смысле, каждый человек не станет джентльменом". И сам отвечал: "Да, может, и это станет реальностью".
Маршалловское определение джентльмена - в более широком, нетрадиционном, смысле - предполагало, что тяжелый, изнуряющий труд, опустошающий душу, должен исчезнуть, а работающий человек начнет ценить образование и досуг. Не вдаваясь в качественную оценку современной культуры, ясно, что ответ на поставленный A. Маршаллом вопрос вот-вот будет найден. Происходит сокращение класса, занимающегося ручным и неквалифицированным трудом, тогда как на другом полюсе социальной стратификации класс интеллектуальных работников становится доминирующим.
Определяя новую, зарождающуюся социальную систему, важно не только исследовать явные социальные тенденции, такие, как отход от ручного труда или возникновение новых общественных отношений; важнее определить характер новой системы. Наиболее значимым для постиндустриального общества становится не переход от собственности или политических критериев к знанию как фундаменту новой власти, а изменение характера самих знаний. Для нового общества становятся характерными доминирующая роль теоретических знаний, господство теории над эмпиризмом и кодификация знаний в абстрактные системы символов, которые могут быть применены ко множеству самых различных ситуаций. Сейчас каждое общество живет нововведениями и ростом, и их основой являются именно теоретические знания. С прогрессирующим совершенствованием компьютерного моделирования различных процессов - моделирования экономических систем, общественного поведения или различных вариантов разрешения проблем - перед нами впервые открылись возможности широкомасштабных "контролируемых экспериментов" в общественных науках. Они, в свою очередь, позволят планировать альтернативные перспективы в различных областях, значительно расширяя тем самым пределы определения и контроля обстоятельств, оказывающих влияние на нашу жизнь.
Социальные системы изживают себя медленно. В 50-е годы XIX века К.Маркс
думал, что "исторический революционный процесс и уже разрушает буржуазное
общество и вплотную подводит Европу к социализму. Он боялся, что окончательный
переворот произойдет раньше, чем он закончит свое великое обоснование этому в
"Капитале", и писал Ф. Энгельсу в конце 1857 года: "Я работаю, как бешеный, ночи
напролет над подытоживанием своих экономических исследований, чтобы до потопа
иметь ясность по крайней мере в основных вопросах"1.(В своей речи,
произнесенной в 1856 году, он прибег к метафоре из области геологии: "Так
называемые революции 1848 года были лишь мелкими эпизодами, незначительными
трещинами и щелями в твердой коре европейского общества. Но они вскрыли под ней
бездну. Под поверхностью, казавшейся твердой, они обнаружили колышущийся океан,
которому достаточно прийти в движение, чтобы разбить на куски целые материки из
твердых скал". Также интересна мысль К. Маркса, развитая им в последующие годы,
о том, что никакая социальная система не исчезает до тех пор, пока не будет
исчерпан весь ее потенциал для развития, мысль, которую он выдвинул в противовес
утопистам, левакам и политическим авантюристам, которые считали, что только
"воля" способна привести к социальной революции. Речь 1856 года была произнесена
на юбилее чартистской газеты "People's Paper" и напечатана в: Marx К.
Selected Works. Vol.2 Moscow, 1935 P. 427 [перевод этой цитаты приводится по:
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. Т. 12. С. 3-5); письмо к Ф.
Энгельсу цитируется в редакторских примечаниях к изданию: The Correspondence of
Marx and Engels. N.Y., 1936. P. 225-226 [перевод этой цитаты приводится по:
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. Т. 29. С. 185].) Между тем,
хотя в то время и отмирал еще более старый социальный строй, даже он
просуществовал еще полвека после этих событий. (В мемуарах "Gesichter und
Zeiten", опубликованных за два года до своей смерти в 1935 году, немецкий граф и
известный издатель Г. Кесслер, родившийся в 1868 году, возвращаясь к
восьмидесятым годам, вспоминал ошироко распространенном чувстве того, что
"некогда очень великая, старая, космополитическая, все еще по-прежнему аграрная
и феодальная Европа, мир красивых женщин, галантных королей, династических
связей, - Европавосемнадцатого столетия и Священного союза, постарела, стала
немощной и медленно умирает, и что-то новое, молодое, пока невообразимое, должно
появиться". Цитируется по: The New Yorker. January 15, 1972.) В нашу эпоху
сокращающегося социального времени мы забываем, что могущественные монархические
системы просуществовали до 1918 года в Германии, России, Австро-Венгрии (что
составляет значительную часть Центральной Европы) и Италии. В Англии же
небольшая верхушка общества, члены которой близко знают друг друга, все еще
управляет страной. Коммунистическая революция родилась из пепла первой мировой
войны, но этот большой пожар не столько уничтожил капитализм, сколько
окончательно покончил с политическими пережитками феодализма.
Через девяносто лет после смерти К. Маркса капитализм все еще господствует в
западном мире, в то время как, сколь это ни парадоксально, коммунистические
движения пришли к власти в основном в аграрных и доиндустриальных государствах,
в которых "социалистическое планирование" стало в значительной мере
альтернативным путем индустриализации. Таким образом, предсказание скорого краха
капитализма является рискованным занятием, и, если исключить развал политической
надстройки этой системы вследствие войны, социальные формы управленческого
капитализма - корпоративные предприятия, частный механизм принятия
инвестиционных решений, различия в привилегиях, базирующиеся на контроле над
собственностью, - вероятнее всего, сохранятся еще в течение долгого времени.
Тем не менее функциональная основа системы изменяется и становятся заметными характерные черты нового общества. Исторические перемены происходят в двух важных направлениях. Первым является отношение экономической функции к другим основным социальным функциям. К.Маркс в своем взгляде на капиталистическое общество сделал акцент на классовой разделенности как источнике напряженности, на эксплуатации рабочих экономической системой, и предсказал политический переворот и установление нового социального порядка в результате преодоления классового типа социума. В то же время Э. Дюркгейм, основываясь на теории индустриального общества, видел источник беззакония и разрушения социальной жизни в отсутствии механизмов, способных ограничить проявления самой экономической функции. Как он писал в 1890 году, "социальная функция не может существовать без моральной дисциплины. В противном случае ничего не остается, кроме индивидуальных аппетитов, а так как они по своей природе безграничны и ненасытны, то в случае, когда над ними не существует контроля, они сами не в состоянии себя сдерживать. Именно вследствие этого происходит кризис, от которого страдают в настоящее время европейские общества. В течение двух веков экономическая активность развивалась такими темпами, как никогда ранее. С периферийных позиций, которые она занимала прежде, третируемая верхами и оставленная низшим классам, она на наших глазах вышла на передовые рубежи. Перед ней отступают на задний план военные, административные и религиозные функции. Лишь научные институты оспаривают ее приоритет, но даже наука вряд ли столь престижна в наши дни, кроме как в своем прикладном значении, и, следовательно, главным образом обслуживающая бизнес. Вот почему можно с известной долей уверенности сказать, что общество является (или имеет тенденцию стать) индустриальным". (Durkheim E. Professional Ethics and Civic Morals. Glencoe (111.), 1958. P. 10-11. Эти лекции, не издававшиеся при жизни Э. Дюркгейма, впервые увидели свет в Турции (опубликованные Стамбульской школойправа ) и Франции ( в издании Press Universitaires de France) в 1950 году. Сам курс был прочитан в Бордо в 1890 и 1900 годах и повторен в Сорбонне в 1904 и 1912 годах. Приведенная выше цитата в слегка сокращенном видепоявилась в авторском предисловии ко второму изданию книги "Разделение труда", которое вышло в свет в 1902 году под названием "Quelque Remarques sur les Groupements Professionels" (см.: Durkheim E. The Division ofLabor in Society. N.Y. 1933. P. 3). В последних двух строках цитаты я использовал формулировку из предисловия к работе "Разделение труда", поскольку она усиливает точность смысла слов Э.Дюркгейма.) Главная проблема подобного социума, таким образом, - не классовый конфликт, который оставался побочным аспектом неограниченной конкуренции в сфере заработной платы, а нерегулируемый характер самой экокомической функции, [имеющий место] даже тогда, когда наблюдается вмешательство государства.
Решающим социальным изменением, происходящим в наше время, - обусловленным зависимостью людей от сложного характера экономических процессов, возникновением проблемы внешних побочных эффектов, а также необходимостью контроля за последствиями научно-технического прогресса, - стало подчинение экономической функции политическому фактору. Формы, которые примет этот процесс, будут варьироваться и определяться историческими особенностями различных политических систем - централизованным государственным контролем, государственными корпорациями, децентрализованными предприятиями и центральной системой политических директив, смешанными государственными и частными предприятиями и т.п. Одни из них будут демократичными, другие - нет. Но главный факт очевиден: автономия экономики (и власти людей, которые ею управляют) приходит к концу; возникают новые, качественно отличные системы управления. Контроль над обществом перестает носить в основном экономический характер и становится преимущественно политическим.
Второй важнейший исторический сдвиг - отделение общественной функции (или места человека в обществе, обычно задаваемого характером его занятий) от собственности. В западном обществе, особенно на капиталистической стадии развития, общественная функция могла быть трансформирована в собственность (землю, машины, акции и т.д.), которая сберегалась как богатство и передавалась по наследству в целях создания преемственности прав - привилегий, которые постепенно оформились в социальную систему. В новом обществе, которое формируется ныне, индивидуальная частная собственность теряет свое общественное предназначение (защиты труда в том смысле, как это понимал Дж. Локк, контроля или управления производством, вознаграждения за риск) и сохраняется лишь как функция.
Автономность функции, или техническая компетентность, была основой технократической теории А. де Сен-Симона. Она стала базой нравственного подхода выдающегося английского социалиста и историка народного хозяйства Р.Г. Тауни. В своем авторитетном трактате "Стяжательское общество" он доказывает, что владение собственностью потеряло связь с моральным правом быть основой вознаграждений и поэтому стало в меньшей степени критерием престижа или социального положения, чем функцией, которую он определил "как активность, заключающую в себе и выражающую собой идею социальной цели". (Tawney R.H. The Acquisitive Society. N.Y., 1920. P. 8. См. в особенностиглавы шестую - "Функциональное общество" и десятую - "Положение работника умственного труда".)
Р.Г. Тауни дает определение профессионализма, и если его теория верна, то сердце постиндустриального общества - это класс, который прежде всего является профессиональным классом. Хотя границы, возникающие при определении статуса каждой группы, подвижны и зачастую расплывчаты, тем не менее ядро определяющих его элементов четко обозначено. (Классическое обсуждение этого вопроса можно найти в: Carr -Saunders A.М., Wilson Р.A. The Professions. Oxford, 1933 (особенно в четвертой части "Профессионализм и общество будущего"),суммированное изложение концепции - в статье: Parsons T. Professions // The International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 12. N.Y., 1968. Ряд независимых дискуссий по вопросу о профессионализме освещен в:Wilensky H. The Professionalization of Everyone // American Journal of Sociology. Vol. 70. No. 2. September 1964 и Jackson J.A. (Ed.) The Professions and Professionalization. Cambridge (UK), 1970.) Профессия - это теоретически усвоенная (т.е. постигаемая) деятельность, и, таким образом, она предполагает процесс формальной подготовки, но в широком интеллектуальном контексте. Принадлежность к какой-либо профессии означает формальное или неформальное признание этого людьми или специальным официальным органом. При этом профессия содержит в себе норму социальной ответственности. Это не означает, что профессионалы более великодушные или идеалистически настроенные люди, но ожидаемая модель их поведения по сравнению с другими гражданами предопределяется этикой их деятельности, которая, как правило, первична по отношению к этике эгоизма. (Можно сказать, что бизнес "подотчетен" потребителям через рынок, в то время как профессионал "подотчетен" своим руководителям в пределах профессиональной группы. Собственность ассоциируется с богатством,которое передается непосредственным юридическим образом; профессия определяется навыками, передающимися лишь опосредованно через культуру, которую могут унаследовать дети представителей класса профессионалов.) По этим причинам представление о профессионализме заключает в себе идею компетентности и авторитета технического и морального порядка и предполагает, что профессионал имеет основания занять заметную позицию в иерархической структуре общества.
В шестой главе я уже останавливался на изменениях, которые претерпели классы и власть в индустриальном обществе. Исходя из этих посылок, можно попытаться оценить тенденции будущего развития. Если рассматривать социальную структуру постиндустриального общества в двух отмеченных выше аспектах, можно сделать два вывода. Во-первых, основной класс в нарождающемся социуме - это прежде всего класс профессионалов, владеющий знаниями, а не собственностью. Но, во-вторых, система руководства обществом определяется не передачей власти по наследству, а политической системой, и вопрос о том, кто стоит у ее руководства, остается открытым. СХЕМА Социальная структура постиндустриального общества (американская модель)
I.Статусные группы: ось стратификации основывается на знании (горизонтальные структуры)
А. Класс профессионалов - четыре сословия:
Б. Техники и полупрофессионалы
В. Служащие и торговые работники
Г. Ремесленники и полуквалифицированные рабочие ("синие воротнички")
II. Ситусные группы: сферы приложения профессиональной деятельности (вертикальные структуры)
Д. Экономические предприятия и коммерческие фирмы
Б. Правительство (юридическая и административная бюрократия)
В. Университеты и научно-исследовательские институты
Г. Социальная сфера (больницы, службы быта и т.д.)
Д. Военные
III.Контролирующая система: политическая организация общества
А. Высший эшелон власти
Б. Политические группы: социальные объединения м группы давления:
а) функциональные группы (деловые, профессиональные, группы, выделяемые на основе специфики труда)
б) этнические группы в узконаправленные группы:
(1) функциональные (мэры городов, бедняки и т.д.)
(2) группы носителей специфических интересов (молодежь, женщины, гомосексуалисты и т.д.).
С точки зрения статуса (престиж, признание и, возможно, доходы) класс профессионалов может стать высшим классом нового общества, но в самой его структуре отсутствует потенциал для формирования нового класса как на основе корпоративных характеристик нового экономического класса, так и нового политического класса, претендующего на власть. Причины этого становятся очевидными после изучения вышеприведенной схемы.
Класс профессионалов, как я его определяю, состоит из четырех сословий: научного, технологического, административного и культурного. ( Идея разделения на четыре сословия заимствована из весьма заметной книги: Price D.K. The Scientific Estate. Cambridge (Ma.), 1965. Д. Прайс выделяет четыре функции правительства - научную,профессиональную, административную и политическую - и преобразует каждую из них в качестве идеального типа в отдельное сословие. Мои разногласия с Д. Прайсом лежат в двух плоскостях: я думаю, что сословия могут бытьболее точно определены как социальные группы, нежели как функции; что более важно, я не считаю, что политическая функция логично поставлена в один ряд с другими, так как я рассматриваю ее в качествеконтролирующей системы всей социетарной структуры. В терминологическом отношении там, где Д. Прайс употребляет понятие "профессиональный", я применяю слово "технологический" (подразумевая прикладные знания),поскольку использую его для более широкого обозначения его класса; я также выделяю и культурологическое сословие, чего не делает Д. Прайс. Тем не менее я испытываю по отношению к нему чувство глубокойпризнательности.) Хотя эти сословия в целом связаны общим этосом, они не имеют объединяющих их глубинных интересов, за исключением совместной защиты идеи познания; фактически их многое разделяет. Научное сословие осуществляет фундаментальные исследования и, естественно, озабочено поиском путей защиты условий их проведения, свободных от политического и любого другого внешнего влияния. Технократы, будь то инженеры, экономисты, физики, основывают свою работу на системе кодифицированных знаний, но применение таковых для социальных или хозяйственных целей оказывается ограниченным политикой общественно-экономических структур, к которым они принадлежат. Управленческие слои заняты руководством организациями, и они связаны как эгоистическими интересами самой организации (ее сохранением и расширением сферы ее влияния), так и выполнением социальных задач, и могут входить в конфликт с любой другой профессиональной общностью. Культурное сословие - представители искусств и религиозные деятели - выражает себя в символизме (пластическом или идейном) форм и понятий; однако в том случае, если оно будет в большей степени увлекаться понятийным символизмом, оно может входить во все более враждебное состояние по отношению к технократам и управленцам. Как я уже отметил в Предисловии, осевой принцип современной культуры с ее сосредоточенностью на личности является антиномичным и антиинституциональным и потому враждебен принципу функциональной рациональности, который в целом определяет специфику применения знаний технологическим и административным сословиями. Таким образом, в постиндустриальном обществе все больше обнаруживает себя отрыв от социальной структуры, который неизбежно влияет на взаимосвязи и даже затрагивает корпоративное сознание четырех профессиональных сословий. (Легко заметить, что наиболее экстремистские формы "нового сознания", выраженные, например, в работах:Rozsak Т. The Making of a Counter-Culture. [N.Y., 1964] или Reich Ch. The Greening of America.[N.Y., 1970], - отличаются открытой враждебностью не только по отношению к сайентизму, но и к науке в целом.)
В то время как классы могут быть расположены горизонтально по статусному принципу (возглавляемые четырьмя профессиональными сословиями), общество организовано вертикально по принципу разделения на ситусы, которые являются действительным фокусом профессиональной активности и интересов. Я использую не вполне привычный социологический термин ситусы, чтобы подчеркнуть тот факт, что в повседневной деятельности взаимодействие и конфликт интересов происходят скорее между организациями, к которым относятся люди, нежели между более расплывчатыми классами или статусными группами. В капиталистическом обществе собственники или бизнесмены, взятые как класс, сосредоточены исключительно в коммерческих фирмах или корпорациях, и, таким образом, статусные и ситусные группы совпадают. В постиндустриальном обществе, однако, члены четырех профессиональных сословий входят в состав различных ситусов. Ученые могут работать на предприятиях, в государственном аппарате, университетах, в сфере услуг или в военной области (хотя значительная часть "чистых" ученых может быть найдена в университетах). Аналогичным образом распределены технократы и управленцы. Из-за этого "разброса" вероятность чистого корпоративного сознания, способного к яркому политическому выходу, имеет тенденцию к уменьшению.
Наконец, если важнейший исторический поворот последней четверти века сводится к подчинению экономической функции социальным целям, то политическая система неизбежно превращается в контролирующую структуру общества. Но кто управляет ею и в чьих (или каких) интересах? Прежде всего это изменение может означать, что традиционные социальные конфликты просто сместились из одной сферы в другую, что борьба традиционных классов в сфере экономики, где люди добивались сравнительных преимуществ в статусе, привилегиях и влиянии, в настоящее время переместилась в сферу политики, и по мере этого процесса группы носителей специфических интересов и этнические группы (бедные и черные) сейчас стремятся получить посредством политических действий привилегии и преимущества, которые они не в состоянии приобрести в экономической сфере. Именно этот процесс происходил в последние годы, и он будет продолжаться в будущем. Второй, и в структурном отношении более глубокий, сдвиг сводится к тому, что в постиндустриальном обществе ситусы в большей мере, чем статусы, будут представлять собой зоны сосредоточения основных политических интересов. В какой-то мере это проявляется в уже знакомом феномене групп давления. Однако в постиндустриальном обществе более вероятно, что именно ситусы достигнут больших корпоративных связей между собой и станут главными претендентами на общественную поддержку и основными факторами, определяющими государственную политику. (Ограниченность данного анализа определяется тем, что хотя постиндустриальное общество по своей социетарной структуре становится в значительной степени функциональным обществом, политическая система неорганизована по функциональному принципу. Так, существующие традиционные географические районы и соответствующее рассредоточение людей означают, что политические вопросы в каждый конкретный момент болеевсепроникающи, чем интересы какой-либо статусной или ситусной общности. Это также указывает на то, что ситусные группы, как и группы давления, действуют прежде всего через лоббирование законодательной иисполнительной власти, нежели воздействуют напрямую через механизм выборов. Реальность серьезно усложняет любые идеальные представления.) И тем не менее те же силы, которые восстановили примат политической системы в технологическом мире, создали обстановку, при которой потребовалось определить ряд взаимосвязанных целей этого процесса и четко сформулировать общественную философию, которая представляла бы собой нечто большее, чем сумму политических амбиций людей, объединенных по принципу единой сферы общественной деятельности или социальных групп. В попытках создания этой взаимосвязи можно обнаружить зачатки конституирующих принципов профессионального класса постиндустриального общества.
Новая социальная система, в отличие от того, что утверждает К.Маркс, не всегда зарождается в недрах старой, но в ряде случаев вне ее. Основу феодального общества составляли дворяне, землевладельцы, военные и священнослужители, чье богатство было связано с собственностью на землю. Буржуазное общество, зародившееся в XIII веке, сложилось из ремесленников, купцов и свободных профессионалов, чья собственность состоит в их квалификации или их готовности идти на риск и чьи земные ценности совершенно несовместимы с уходящей театральностью рыцарского стиля жизни. Однако оно зародилось вне феодальной землевладельческой структуры, в свободных общинах или городах, которые к тому времени уже освободились от вассальной зависимости. И эти маленькие самоуправляющиеся общины стали основой европейского торгового и индустриального общества. (Парадокс состоит в том, что прогресс этого общества начался только после того, как его корни, уходящие в замкнутую хозяйственную жизнь общины, были подорваны широкомасштабной индустриализацией, когдапоявление отдельных отраслей промышленности дало возможность покупать сырье в одном городе и продавать продукцию в другом, процессом, который пробивал себе путь как сквозь отжившие феодальные порядки, так ирегулирующие ограничения цехового строя, и развертывался параллельно с политической централизацией нарождающегося национального государства в рамках абсолютной монархии.)
Такой же процесс происходит в настоящее время. Корни постиндустриального общества лежат в беспрецедентном влиянии науки на производство, возникшем в основном в ходе преобразования электроэнергетической и химической отраслей промышленности в начале XX века. Но, как заметил Р. Хейлбронер: "наука, как мы знаем, зародилась задолго до капитализма, но не получала своего полного развития до тех пор, пока капитализм прочно не встал на ноги". И наука как квазиавтономная сила будет развиваться и после капитализма. Исходя из этого можно сказать, что научное сословие - его форма и содержание - является монадой, содержащей в себе прообраз будущего общества. (Этот подход предложен Р. Хейлбронером (см.: Heilbroner R. The Limits of American Capitalism. N Y., 1966. P. 115). Он утверждает: "...Аналогично первым проявлениям зарождающегося рынка в эпохусредневековья, наука и созданная на ее основе технология возникают как огромная подземная река, извилистое течение которой прорывается на поверхность в эпоху капитализма, но которая берет начало из весьма далеких истоков.Однако сходство на этом и заканчивается. При наличии рыночных отношений река научных перемен, выходя на поверхность, должна прокладывать свое русло в сложившемся социальном ландшафте, что, как и в случае денежныхотношений в период средневековья, глубочайшим образом изменяет привычные очертания местности. Таким образом, если мы зададимся вопросом, существует ли какая-то сила, которая может стать со временем достаточно мощной,чтобы подорвать систему привилегий и функции капитализма и создать на ее месте собственные институты и социальные структуры, мы должны признать, что только одна сила является решающей в нашу эпоху - сила науки инаучной технологии" (Heilbroner R. The Limits of American Capitalism. P. 116-117).
Я думаю, что хотя первоначальное предположение может быть и правильным, Р. Хейлбронер упускает из виду метаморфозу самой науки, когда она становится "Большой наукой" и тесно переплетается с государством в решениисовременных социальных и политических проблем. Именно эта метаморфоза, как я показываю в ходе последующего изложения, делает проблематичной утопическую составляющую постиндустриального общества.
Хотя идея науки восходит еще ко временам Древней Греции, организация научных работ в основном начинается в XVII веке созданием академий или научных обществ, находившихся на содержании богатых меценатов и развивавшихся вне университетской системы, с целью поощрения научных исследований. Институционализация научных работ, однако, развивается только с учреждением национальных академий, как во Франции в конце XVIII столетия, и развитием наук в университетских центрах начавшемся в Германии в XIX веке, а также с созданием научных лабораторий при университетах, которые стали центрами научных сообществ в конкретных областях знаний. (Вопрос о начальных стадиях организации науки кратко, но ясно изложен в работе: Hall A. R. The Scientific Revolution, 1500-1800. L., 1954. Chap. 7; об институционализации науки в последние два столетия см.:Ben-David J. The Scientist's Role in Society. Englewood Cliffs (N.J.), 1971. Й. Бен-Дэвид следующим образом описывает новую роль университетов: "Начиная с середины XIX века, лаборатории ряда немецких университетовстали научными центрами, а в некоторых случаях виртуальным средоточением первоклассных научных умов того времени, ведущих исследования в тех или иных областях. Либих в Гессене и И. Мюллер " Берлине, вероятно,первыми приходят на ум среди ученых такого уровня, которые работали совместно с огромным количеством талантливых учеников и последователей в своей узкой области в течение долгого времени, всецело отдаваясь своему делудо тех пор, пока не добивались ведущих позиций в мировой науке. К концу века лаборатории некоторых профессоров стали настолько известными, что самые способные выпускники университетов со всего мира приезжали сюда нанекоторое время. Перечень студентов, работавших в этих лабораториях, зачастую включал практически всех видных ученых следующего поколения...
Эти незапланированные и непредсказуемые процессы были более решительным шагом в деле организации науки, чем предшествовавшая ему реформа начала XIX века. Исследовательская работа становится регулярной сферойдеятельности, и ученые в целом ряде областей начинают создавать более тесные сети общения между собой, чем раньше. Их ядрами стали университетские лаборатории, готовившие многих талантливых студентов испособствовавшие установлению между ними личных взаимоотношений, эффективных форм тесных связей, что положило начало сознательно сконцентрированным и скоординированным исследованиям в отдельных областях науки"(Ben-David The Scientist's Role in Society. P. 124-125).
Несмотря на то, что университеты действовали в рамках государственной системы - в Германии и Франции университеты и академии были государственными организациями, а их профессоpa были государственными служащими, - истинная автономность науки, как самоуправляющегося сообщества, распространялась на выбор направлений исследования, дискуссии относительно значимости того или иного знания, признание научных заслуг и присуждение званий и степеней. Эта автономия является центром этоса - и организации - научной деятельности.
И тем не менее, хотя моральная сила науки заключена в этосе саморегулирующегося научного сообщества, рост научного сословия в годы после окончания второй мировой войны, когда и зародилось постиндустриальное общество, изменил науку в такой степени, что возник коренной разрыв между сутью и традиционными методами организации науки и реальностью ее структуры и роли как Большой науки. Именно это разделение ставит вопрос: не может ли парадокс возникновения капитализма (см. примечание 10) быть повторен во взаимодействии науки и государства и не могут ли традиционные этос и имидж науки иметь иное значение в постиндустриальном обществе?
Научное сообщество - уникальное явление человеческой цивилизации. (В своем изложении традиционного имиджа - и внутренней логики - науки я основывался главным образом на работах: Polanyi M. The Logic of Liberty. Part 1, L., 1951; Weber M. Science as a Vocation// From Max Weber. N.Y., 1946; и Merton R.K. Social Theory and Social Structure. Glencoe (111.), 1957. Chap. 15 и 16.
Это представление является идеальным типом и, как таковое, иногда противоречит действительности. Скептическая точка зренияпо этому вопросу содержится в работе: Rothman R.A. A Dissenting View on the Scientific Ethos // British Journal of Sociology. Vol. XXIII. No. 1. March, 1972.) У него нет идеологии, так как у него нет набора постулируемых догм, но у него есть нравственные устои, которые предопределяют неписаные нормы поведения. Это не политическое движение, в которое можно вступить по желанию и стать полноправным членом только на выборной основе, но движение, для принадлежности к которому необходимы талант и убеждения. Это не церковь, где элемент веры базируется на догме и уходит в таинство, однако вера, страсть и таинство присутствуют, хотя они направлены на поиск объективных знаний, предназначение которых состоит в том, чтобы проверять и ниспровергать старые верования. Как почти каждое человеческое учреждение, оно имеет свою иерархию и систему привилегий, но этот порядок уникальным образом базируется исключительно на результатах и их одобрении научными авторитетами, а не на наследовании, возрастном цензе, грубой силе или изощренных манипуляциях. В общем, оно представляет собой разновидность социального контракта, но в форме, которую не предвидели Т. Гоббс или Ж.-Ж. Руссо, так как, хотя и существует добровольное подчинение сообществу и возникающее на этой основе моральное единение, суверенитет не возникает насильственным путем; а совесть остается индивидуальным дедом каждого. По своему образу научное сообщество ближе всего к идеальному древнегреческому полису - республике свободных мужчин и женщин, объединенных общей целью поиска истины.
Наука, как и религия, определяет ступени на жизненном пути. "Человек становится членом гражданского общества самим фактом своего рождения и оказывается полноправным гражданином, достигая определенного возраста. Но иначе обстоит дело в научной Республике, где необходимо тщательно искать своего места, которое даруется только избранным". Именно так Б. де Жувенель описывал начало этого процесса. Человек живет в рамках великой традиции, сформированной из ошибок и успехов прошлого. Первой значительной ступенью становится университет. В школе ученик может заучивать доктрины, научные истины, "мертвые азы" науки. Университет же стремится к тому, чтобы студент осознал всю относительность знания и его вечно изменяющийся характер.
Быть ученым - значит быть учеником. Как и в искусстве, здесь иногда встречаются оригиналы или самоучки, но человек достигает научной квалификации благодаря руководству учителя. "В великих школах науки, - пишет М. Полани, - прививаются наиболее важные навыки научного поиска. Повседневная деятельность учителя раскрывает их способному студенту и передает ему также некоторые интуитивные знания, которыми он руководствуется в своей работе... Вот почему нередко великие ученые следуют за своими великими учителями в качестве учеников. Работа Э. Резерфорда несет на себе четкий отпечаток школы Дж.Дж. Томсона. Между тем не менее четырех Нобелевских лауреатов в свою очередь являются непосредственными учениками Э. Резерфорда..."
Если существует наставничество, то есть и последователи. Достаточно познакомиться с книгой В. Гейзенберга "Физика и за ее пределами", чтобы понять, что в 1920-х годах специалистам-ядерщикам передалось все мироощущение авангардистского движения. Молодые физики устремились в Гёттинген, Берлин, Копенгаген и Кембридж учиться у великих ученых и участвовать в захватывающей перестройке вселенной. Они ощущали свою принадлежность к особой системе и поддерживали близкие личные взаимоотношения. Впечатляет атмосфера сотрудничества и в то же время соперничества, в которой ученые, работавшие на передовых рубежах физики, такие, как Н. Бор, П. Дирак, Э. Шрёдингер, В. Гейзенберг, В. Паули находили друг друга, чтобы обменяться идеями и поговорить о физических проблемах; где такие корифеи, как Н. Бор, чувствовали возможности молодых и приглашали их к сотрудничеству либо вели с ними продолжительные беседы, позволявшие проверить и прояснить их взгляды. (В этом отношении наука подобна многим интеллектуальным или художественным сообществам, где живописцы или писатели творчески общаются друг с другом, а чувство общего интереса активизирует их работу.Примером может служить сообщество живописцев-абстракционистов 1950-х годов, когда такие художники, как Хофман, Поллок, де Кунинг, Стилл и Мазервелл, довели техникy нанесения краски - то есть эффект текстуры какизмеритель живописи - до формальных пределов самой живописи и таким образом по существу исчерпали эту парадигму. Тем не менее, несмотря на то что они общались друг с другом (хотя Стилл и был отшельником), они необразовали сотрудничающей группы для решения художественных проблем или придания завершенности некоей стадии интеллектуальной традиции. Наука же - это проверка скоординированных знаний в рамках устойчивой парадигмы. Сколь бы ни были индивидуализированы исследования, их результаты призваны дать исчерпывающее изложение, если не доходчивые ответы, в определенной области.)
Ключевым моментом науки является определение предмета исследования. Последнее есть попытка решить вопрос, который не "задан", но сам по себе составляет проблему. Начало исследования основывается на предположении, что доныне неизвестные, но реальные силы являются связующим звеном совершенно различных феноменов, и научный метод сужает проблему до нескольких альтернатив, дающих возможность проведения опытной проверки. Теория - это не механический алгоритм, который лишь перебирает все возможные перестановки или комбинации, а представляет собой гипотезу, которую необходимо проверить. Если ученому не удалось провести этот эксперимент с особой тщательностью, то он, может быть, и приблизится к истине, но не сделает научного открытия в полном смысле этого слова.
Чтобы открытие было признано, оно должно подвергнуться жесткой критической оценке. Имеются "арбитры" первой ступени, чье благоприятное мнение способствует публикации результатов исследований в научных журналах. Существуют и высшие авторитеты, чьи слова приносят уважение и признание. В научном сообществе, как и в других институтах, есть старейшины, которые зачастую входят в состав академий или других организованных структур и являются его неофициальными управителями. "Следуя их совету, - как отмечает М. Полани, - могут затормозить или ускорить исследования на новых направлениях... Присуждая премии и иные поощрения, они могут наделить перспективного первопроходца авторитетом и независимостью... В течение десяти лет или около того путем подбора соответствующих кандидатов на профессорские должности, которые ранее были вакантными, может быть образована новая научная школа. Эта проблема может быть решена даже более эффективно созданием новых профессорских должностей".
Наряду с этим процессом развивается и этос науки, основанный на нормах свободного исследования. Он воспринимается как обязательный не потому, что по техническим или процедурным соображениям эффективно способствует прогрессу научной работы, хотя это и так, но потому, что считается правильным с моральной точки зрения. Этот этос, систематизированный Р. Мертоном, состоит из четырех элементов: универсализма, коммунального характера, бескорыстия и всепроникающего скептицизма.
Предисловие научного редактора русского издания
Любая незаурядная книга может быть осмыслена в различных контекстах, оценена с различных точек зрения. Для российского читателя, небезразличного к судьбам своей страны, получивший мировое признание трехтомный труд профессора М. Кастельса может послужить путеводной нитью в выборе позиции относительно возможных траекторий развития России в ближайшие десятилетия. Если угодно ~ это и справочник, и учебник, и нравственный ориентир, хотя автор и не стремился выглядеть ни энциклопедистом, ни пророком, ни учителем.
Сам он эпиграфом к "Прологу" так объясняет свой вклад в понимание современного мира:
"- Вы думаете, я ученый, начитанный человек?
- Конечно, - ответил Цзи-гонг. - А разве нет?
- Совсем нет, - сказал Конфуций. - Я просто ухватил одну нить, которая
связывает все остальное".
Творческая свобода, с которой написана книга, поражает. Именно она - предпосылка серьезного результата, достигнутого Мануэлем Кастельсом.
Узкие специалисты могут написать тома критических комментариев по поводу многих отдельно взятых сюжетов, узлов фактов, интерпретации частностей. На то они и специалисты по этим частностям. Но проблема всегда сводится к тому, как подняться над этими частностями и "ухватить одну нить, которая связывает все остальное". В профессиональной среде такие попытки обычно первоначально встречают скепсис и даже плохо скрываемое раздражение. Однако общественный интерес неизменно направлен на этих -искателей путеводных нитей.
Мануэль Кастельс (Manuel Castells) - один из самых авторитетных социальных мыслителей и исследователей современного мира.
Он родился в 1942 г. в Испании, участвовал в антифранкистском движении. Затем учился в Париже, профессор Ален Турен считает его своим наиболее выдающимся учеником. В течение 12 лет он преподавал социологию города в Париже, в Высшей школе социальных наук (Ecole des Hautes Etudes en Sciences Sociales). С 1979 г. - профессор Калифорнийского университета (Беркли), в этом же университете несколько лет он руководил Институтом исследований стран Западной Европы. В течение нескольких лет по приглашению Правительства Испании он одновременно работал директором Института социологии новых технологий при Автономном университете в Мадриде (1988-1994 гг.). Он читал лекции в качестве приглашенного профессора в университетах Чили, Монреаля, Мехико, Каракаса, Женевы, Висконсин-Мэдисона, Токио, Бостона, Гонконга, Сингапура, Тайваня, Амстердама и др.
С 1984 г. неоднократно бывал в СССР - России. Весной 1992 г. руководил группой экспертов, приглашенных Правительством Российской Федерации. В числе экспертов, в частности, были нынешний президент Бразилии профессор Фернандо Кардозо (написавший ряд работ совместно с Мануэлем Кастельсом) и выдающийся французский социолог Ален Турен. М. Кастельс опубликовал ряд статей в российских газетах по проблемам реформирования страны, издал позднее книгу "Новая русская революция" ("La nueva revolucion rusa". Madrid, 1992) и "Коллапс советского коммунизма: взгляд из информационного общества" ("The Collapse of Soviet Communism: a View from the Information Society". Berkeley, 1995).
Всего им опубликовано 20 монографий, изданных и переизданных во многих странах Европы, Америки И Азии. Первой его книгой, получившей мировое признание, была монография "La question Urbaine" (Paris, 1972) ("The Urban Question". L., 1977). Затем последовала книга "The City and the Grassroots" (L., 1983), получившая премию C.W Mills, следующая этапная монография - "The Informational City" (Oxford, 1989).
И наконец, в 1996-1998 гг. М. Кастельс публикует фундаментальную трехтомную монографию, которая подводит итог его многолетним исследованиям о современном мире:
Information Age: Economy, Society and Culture. Vol. I-III. Oxford: Blackwell Publishers, 1996-1998.
С согласия автора предлагаем русскому читателю перевод первого тома с добавлением главы 1 из тома Ш (в нашем издании это глава 8, посвященная коллапсу СССР и состоянию современной России) и итогового заключения ко всей работе из того же тома III.
Чтобы читателю русского издания был более очевиден весь масштаб авторского замысла, реализованного в трехтомнике, приведу оглавление всей монографии (естественно, без наименований отдельных параграфов и частей параграфов, что обедняет представление о многообразии общественных явлений и связей, раскрываемых М. Кастельсом).
Пролог: Сеть и "Я".
Заключение: Сетевое общество.
Введение: наш мир, наши жизни.
Заключение: Социальные изменения в сетевом обществе.
Введение: время перемен.
Монография посвящена всестороннему анализу фундаментальных цивилизационных процессов, вызванных к жизни принципиально новой ролью в современном мире информационных технологий. Выводы автора основываются не только на анализе данных национальных и международных статистических учетов, вторичном анализе экономических и социологических исследований других ученых, но и на его собственных крупномасштабных изысканиях. М. Кастельс проводил исследования в США, Японии, Тайване, Южной Корее, Гонконге, Китае, Западной Европе (Англии, Франции), России (особенно в Академгородках Сибири и Подмосковья).
В итоге он сформулировал целостную теорию, которая позволяет оценить фундаментальные последствия воздействия революции в информационных технологиях, охватывающей все области человеческой деятельности, на современный мир.
Кастельсу чужд примитивный технологический детерминизм. Так, он высказывает нетривиальное предположение, что революция в информационной технологии полусознательно распространяла через материальную культуру обществ освободительный дух, который расцвел в движениях 60-х годов.
Автор исследует возникновение новой универсальной социальной структуры, проявляющейся при этом в различных формах в зависимости от разнообразия культур и институтов. Эта новая социальная структура ассоциируется с возникновением нового способа развития - информационализма, в свою очередь, сформировавшегося под воздействием перестройки капиталистического способа производства к концу XX в.
По Кастельсу, общества организованы вокруг человеческих процессов, структурированных и исторически детерминированных в отношениях производства, опыта и власти. При этом им подробно раскрывается эта система понятий и их взаимосвязь, а также взаимодействие с социальными идентичностями.
Социальные структуры взаимодействуют с производственными процессами, определяя правила присвоения, распределения и использования "излишка" (вторая часть продукта производственного процесса используется в форме потребления). Эти правила и составляют способы производства, а сами способы определяют социальные отношения в производстве, детерминируя существование социальных классов. Несложно заметить, что автор здесь обнаруживает близость к своему марксистскому прошлому. Ведь первая, давшая ему имя в науке книга "The Urban Question" не случайно имела подзаголовок "А Marxist Approach".
Кастельс пишет о том, что в XX в. человечество жило в основном при двух господствующих способах производства: капитализме и этатизме. В отличие от большинства авторов на Западе, которые либо вообще предпочитают не использовать понятие "капитализм", либо заявляют, что капитализм способен к улучшению, гуманизации, что в развитых странах сложился уже посткапиталистический строй, Кастельс часто подчеркивает, что капитализм сохраняет свои формообразующие особенности - наемный труд и конкуренцию в накоплении капитала. Да, сложился омоложенный информациональный капитализм, который после ликвидации этатизма как системы менее чем за десятилетие пышно расцвел во всем мире. Это форма капитализма более жесткая в своих целях, но несравненно более гибкая в средствах, чем сформировавшаяся в 1930-1940-е годы под влиянием кейнсианства и идеологии общества всеобщего благосостояния.
Способ производства, как уже сказано, определяет присвоение и использование "-излишка". Но объем такого "излишка" определяется продуктивностью процессов производства. Уровни же продуктивности сами зависят от отношения между трудом и материалом, как функции использования средств производства путем применения энергии и знаний. Этот процесс характеризуется техническими отношениями в производстве, определяющими "способы развития". Это новое понятие, предложенное М. Кастельсом, чрезвычайно важно для понимания всей его книги, ее замысла, ее сути. Он так определяет это вводимое понятие: "Способы развития - это технологические схемы, через которые труд воздействует на материал, чтобы создать продукт, детерминируя, в конечном счете, величину и качество экономического излишка" (с. 39). Далее он называет прежние (аграрный и индустриальный) способы развития, раскрывая их специфические особенности и ключевой элемент, обеспечивающий в каждом из них повышение продуктивности производственного процесса.
"В новом, информациональном способе развития источник производительности заключается в технологии генерирования знаний, обработки информации и символической коммуникации. Разумеется, знания и информация являются критически важными элементами во всех способах развития, так как процесс производства всегда основан на некотором уровне знаний и на обработке информации. Однако специфическим для информационального способа развития является воздействие знания на само знание как главный источник производительности" (с. 39).
Хотелось бы отметить, что концепция способов развития во многом продолжает намеченную в набросках К. Маркса к "Капиталу" идею о производственных системах и производственных революциях. Маркс насчитал три такие системы - кустарную, мануфактурную, машинно-индустриальную (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. I. С. 203-204,229, 503 и др.; систематическое изложение этой теории см.: Biyakhman L., Shkaratan О. Man at Work. M., Progress Publishers, 1977. P. 27-37).
Сложившаяся в последние два десятилетия экономика нового типа именуется автором информациональной и глобальной.
"Итак, информациональная - так как производительность и конкурентоспособность факторов или агентов в этой экономике (будь то фирма, регион или нация) зависят в первую очередь от их способности генерировать, обрабатывать и эффективно использовать информацию, основанную на знаниях. Глобальная - потому что основные виды экономической деятельности, такие, как производство, потребление и циркуляция товаров и услуг, а также их составляющие (капитал, труд, сырье, управление, информация, технология, рынки) организуются в глобальном масштабе, непосредственно либо с использованием разветвленной сети, связывающей экономических агентов. И наконец, информациональная к глобальная - потому что в новых исторических условиях достижение определенного уровня производительности и существование конкуренции возможно лишь внутри глобальной взаимосвязанной сети" (с. 81).
В отличие от мировой экономики, существующей на Западе с XVI в., суть которой (согласно Ф. Броделю и Э. Уоллерстайну) в том, что процесс накопления капитала происходит по всему миру, глобальная экономика представляет нечто другое. Это экономика, "способная работать как единая система в режиме реального времени в масштабе всей планеты" (с. 105). Такого подхода к экономической глобализации в мировой литературе до M. Кастельса не было. Обычно отмечают совокупность таких процессов, как трансграничные потоки товаров, услуг, капитала, технологии, информации, людей, пространственную и институциональную интеграцию рынков и т.д.
Понятие "информационная экономика" (как и информационное общество) было введено в научный оборот еще в начале 1960-х годов, оно стало фактически общепризнанным по отношению к сложившейся в западном мире реальности. Но M. Кастельс не случайно уточняет используемый им термин - "информациональная" (informational), a не "информационная" экономика - и постоянно применяет его в связке с глобальной экономикой (обычное словоупотребление - глобальная/информациональная). За этим стоит свой концептуальный подход. По его мнению, глобальная сеть явилась результатом революции в области информационных технологий, создавшей материальную основу глобализации экономики, т.е. появления новой, отличной от ранее существовавшей экономической системы.
Новые информационные технологии являются не просто инструментом для применения, но также процессами для развития, в силу чего в какой-то мере исчезает различие между пользователями и создателями. Таким образом, пользователи могут держать под контролем технологию, как, например, в случае с Интернетом. Отсюда следует новое соотношение между социальными процессами создания и обработки символов (культура общества) и способностью производить и распределять товары и услуги (производительные силы). Впервые в истории человеческая мысль прямо является производительной силой, а не просто определенным элементом производственной системы.
Принципиальное отличие информационно-технологической революции по сравнению с ее историческими предшественниками состоит в том, что если прежние технологические революции надолго оставались на ограниченной территории, то новые информационные технологии почти мгновенно охватывают пространство всей планеты. Это означает "немедленное применение к своему собственному развитию технологий, которые она [технологическая революция] создает, связывая мир через информационную технологию" (с. 53). При этом в мире существуют значительные области, не включенные в современную технологическую систему: это одно из основных положений книги. Более того, скорость технологической диффузии выборочна - и социально, и функционально. Различное время доступа к технологической силе для людей, стран и регионов является критическим источником неравенства в современном мире. Своеобразная вершина этого процесса - угроза исключения целых национальных и даже континентальных экономик (например, Африки) из мировой информационной системы, а соответственно и из мировой системы разделения труда. В этом контексте рассматривает автор и вопрос о возможности инкорпорации России в систему современной мировой экономики.
М. Кастельс анализирует связь между изобретателями, предпринимателями, финансовыми корпорациями и государством в информационно-технологической революции. Он (на примерах от США до Китая и Индии) доказывает, что во всем мире государство (а не изобретатель) было инициатором и главным движителем этой революции, фактором, выражающим и организующим социальные и культурные силы, содействующим развитию широких и защищенных рынков и финансирующим макроисследовательские программы. В то же время децентрализованные инновации стимулируются культурой технологической активности и ролью примеров быстрого персонального успеха.
Пока еще интернациональная экономика в целом не глобальна, она идет по пути глобализации. Большая доля ВВП и занятости в большинстве стран продолжает зависеть от активности внутренней экономики, а не от глобального рынка. Но лидирующие отрасли образуют сектора глобальной экономики без границ (финансы, телекоммуникации, средства массовой информации). Эта информациональная экономика формируется не только под воздействием такого мотивационного стимула для фирм, как доходность, но и под воздействием политических институтов, поощряющих конкуренцию в этих экономиках, что поддерживает фирмы. В связи с этим автор развивает теорию двух типов конкурентности: национальной и глобальной. Во втором случае "конкурентоспособность скорее является атрибутом таких экономических объединений, как страны и регионы, но никак не фирм..." (с. 100). Возникают новые формы вмешательства государства в экономику, связанные с четкими стратегиями, поддержкой технологического развития и конкурентоспособности своих национальных отраслей, своих фирм. Политика все более становится ключевым инструментом конкурентоспособности.
М. Кастельс убедительно доказывает, что дерегуляция рынка и приватизация не являются развивающим механизмом.
"Страны, которые полностью отдались на произвол рыночных механизмов, особенно болезненно реагируют на изменение финансовых потоков и уязвимы с точки зрения технологической зависимости" (с. 102).
В таких странах "после того как краткосрочные выгоды от либерализации (например, массированный приток нового капитала в поисках новых возможностей на появившихся рынках) растворятся в реальной экономике, обычно за потребительской эйфорией следует шоковая терапия, как это было в Испании после 1992 г., а также в Мексике и Аргентине в 1994-1995 гг." (с. 102).
'Традиционная экономическая политика, проводимая в границах регулируемых национальных экономик, становится все более неэффективной, потому что такие важные инструменты, как денежно-кредитная политика, ставки процента и технологические инновации, в высокой степени зависят от глобальных тенденций" (с. 102).
Важнейшее значение приобретают такие стратегии позитивных изменений, как технологическая и образовательная политика. В связи с этим автор рассматривает ошибки недальновидной политики laissez-faire, применявшейся в 1980-х годах США, что дорого обошлось большинству американцев.
"Что касается информациональной глобальной экономики, то она действительно чрезвычайно политизирована"(с. 103).
Система данных, приведенных М. Кастельсом, подтверждает, что производство в развитых экономиках опирается на образованных людей в возрасте 25-40 лет. Практически оказываются ненужными до трети и более человеческих ресурсов. Он считает, что последствием этой ускоряющейся тенденции, скорее всего, станет не массовая безработица, а предельная гибкость, подвижность работы, индивидуализация труда и, наконец, высокосегментированная социальная структура рынка труда.
Развиваемая в книге теория информационального общества, в отличие от концепции глобальной/информациональной экономики, включает рассмотрение культурной/исторической специфики. Автор особо отмечает, что одной из ключевых черт информационального общества является специфическая форма социальной организации, в которой благодаря новым технологическим условиям, возникающим в данный исторический период, генерирование, обработка и передача информации стали фундаментальными источниками производительности и власти. В этом обществе социальные и технологические формы данной социальной организации пронизывают все сферы деятельности, начиная от доминантных (в экономической системе) и кончая объектами и обычаями повседневной жизни.
Другой ключевой чертой информационального общества является сетевая логика его базовой структуры, что и объясняет название тома I монографии "Подъем сетевого общества" (The Rise of Network Society). Кастельс подчеркивает, что он именует социальную структуру информационного века сетевым обществом потому, что "оно создано сетями производства, власти и опыта, которые образуют культуру виртуальности в глобальных потоках, пересекающих время и пространство... Не все социальные измерения и институты следуют логике сетевого общества, подобно тому как индустриальные общества в течение долгого времени включали многочисленные предындустриальные формы человеческого существования. Но все общества информационной эпохи действительно пронизаны - с различной интенсивностью - повсеместной логикой сетевого общества, чья динамичная экспансия постепенно абсорбирует и подчиняет предсущест-вовавшие социальные формы" (с. 505).
Новое информациональное общество (как и любое другое новое общество), по Кастельсу, возникает, "когда (и если) наблюдается структурная реорганизация в производственных отношениях, отношениях власти и отношениях опыта. Эти преобразования приводят к одинаково значительным модификациям общественных форм пространства и времени и к возникновению новой культуры" (с. 496). И автор детально рассматривает изменения в повседневной культуре, городской жизни, природе времени, мировой политике.
Многочисленны высказывания М. Кастельса по отдельным социальным проблемам, не получившим однозначной оценки у социологов и политологов. Так, он отмечает, что зависимость общества от новых способов распространения информации дает последним анормальную власть, приводит к ситуации, когда "не мы контролируем их, а они нас". Главной политической ареной теперь становятся средства массовой информации, но они политически безответственны. При этом политические партии исчезают как субъект исторических изменений, теряя свою классовую основу и обретая функции "управляющих социальными противоречиями".
Последнее, на чем я хотел бы остановиться, касается взглядов М. Кастельса на современную Россию. Что касается причин краха этатизма (в более употребительной, хотя и менее точной терминологии, - социализма) и СССР как его ведущей и объединяющей силы, то этому посвящена последняя глава монографии на русском языке. Ее нет нужды комментировать, поскольку, надо полагать, российский читатель обратит особое внимание на этот раздел книги.
Совсем другое дело - суждения о современной России, разбросанные в разных местах монографии. Общая оценка нынешней ситуации в России человека, знающего и любящего нашу страну, заключена в следующих фразах, написанных в 1998 г.:
"Экономика потерпела крушение вследствие спекулятивных маневров номенклатуры ради собственной выгоды, вследствие безответственных рекомендаций о введении абстрактной политики свободного рынка со стороны Международного валютного фонда, некоторых западных советников и политически неопытных русских экономистов, которые внезапно оказались на командных постах; вследствие паралича демократического государства в результате запутанных интриг между политическими фракциями, где царили личные амбиции. Все это привело к невыносимым страданиям народа. Криминальная экономика выросла до пропорций, невиданных в крупной индустриальной стране, связываясь с мировой криминальной экономикой и становясь фундаментальным фактором, с которым нужно считаться как в России, так и на международной арене. Близорукая политика США, на самом деле нацеленная на то, чтобы прикончить "русского медведя" в мировой политике, породила ответную националистическую реакцию, угрожая снова развязать гонку вооружений и международную напряженность. Националистическое давление в армии, политические маневры в ельцинском Кремле и криминальные интересы во властных коридорах привели к катастрофической авантюре чеченской войны. Демократы у власти потерялись между верой новообращенных в силу рынка и своей макиавеллиевской стратегией, предназначенной для кулуаров политического истеблишмента, но не имеющих ничего общего со знанием реальных условий жизни измученного населения на территории все более теряющей структуру страны" (с. 490).
В то же время такие оценки не сопровождаются пессимистическими предположениями о будущем России. Напротив, М. Кастельс считает, что в конечном счете Россия успешно инкорпорируется в глобальную экономику. При этом он принимает в расчет образованное население, сильную научную базу, громадные запасы энергии и природных ресурсов. Он твердо убежден, что неизбежно "возрождение могущества России не только как ядерной сверхдержавы, но и как сильной нации, не желающей более терпеть унижения" (с. 510).
Пролог: Сеть и Я
"Выдумаете, я ученый, начитанный человек?"
"Конечно, - ответил Цзи-гонг. -Аразве нет?"
"Совсем нет, - сказал Конфуций. - Я просто ухватил одну нить,
которая связывает все остальное"
К концу второго тысячелетия христианской эры несколько событий исторического значения преобразили социальный ландшафт человеческой жизни. Технологическая революция с информационными технологиями в центре заново и ускоренными темпами формирует материальную основу общества. Национальные экономики во всем мире стали глобально взаимозависимыми, создавая в системе с изменчивой геометрией новую форму отношений между экономикой, государством и обществом. Крах советского этатизма и последовавшая за ним кончина международного коммунистического движения на какое-то время подорвали исторический вызов капитализму, избавили политическое левое крыло (и марксистскую теорию) от фатального влечения к марксизму-ленинизму; привели к завершению "холодной войны"; снизили риск ядерной ката строфы и фундаментально изменили глобальную геополитику. Сам капитализм подвергся глубокой реструктуризации, характеризуемой повышением гибкости в управлении; децентрализацией и появлением сетевых структур как внутри фирм, так и в отношениях с другими фирмами; значительным усилением позиций капитала vis-a-vis труду, что сопровождалось упадком рабочего движения; ростом индивидуализации и диверсификации трудовых отношений; массовым включением женщин в ряды наемной рабочей силы, обычно в условиях дискриминации; вмешательством государства (с разной интенсивностью и ориентациями в зависимости от природы политических сил и институтов в каждом обществе) с целью селективной дерегуляции рынков и демонтажа "государства всеобщего благосостояния" (welfare state); усилением глобальной экономической конкуренции в контексте растущей географической и культурной дифференциации условий накопления капитала и менеджерского опыта. Вследствие этой генеральной и еще не оконченной реконструкции капиталистической системы мы оказались свидетелями глобальной интеграции финансовых рынков, подъема Азиатско-тихоокеанского региона как нового доминантного мирового производственного центра, энергичных усилий по экономическому объединению Европы, возникновения североамериканской региональной экономики, диверсификации, а затем и распада бывшего "третьего мира", постепенной трансформации национальных экономик России и стран бывшей советской сферы влияния в рыночные экономики, объединения наиболее ценных секторов национальных экономик во взаимозависимую систему, функционирующую как целостность в реальном времени. Благодаря этим тенденциям наблюдается также обострение неравномерности развития, на этот раз не только между Севером и Югом, но и между динамичными секторами и территориями стран всего мира и теми секторами и территориями, которые рискуют потерять всякую важность с точки зрения системной логики. В самом деле, мы наблюдаем параллельно высвобождение гигантских производительных сил информационной революции и концентрацию в глобальной экономике "черных дыр" человеческой нищеты, будь то Буркина-Фасо, Южный Бронкс, Камагасаки, Чиапас или Ла Курнев.
Одновременно преступная деятельность и организации мафиозного типа во всем мире также стали глобальными и информациональными, поставляя средства стимулирования мозговой гиперактивности и запретных желаний путем использования всех форм незаконной торговли - от торговли новейшим оружием до торговли человеческой плотью. Кроме того, новая коммуникационная система, все больше говорящая на универсальном цифровом языке, одновременно интегрирует в глобальном масштабе производство и распространение слов, звуков и изображений в нашей культуре и приспосабливает их к персональным вкусам и настроениям индивидов. Интерактивные компьютерные сети растут по экспоненте, создавая новые формы и каналы коммуникации, формируя жизнь и формируясь жизнью в одно и то же время.
Социальные изменения столь же драматичны, как и процессы технологической и экономической трансформации. При всей сложности трансформации условий существования женщин патриархальная система подвергается давлению и в ряде обществ уже расшатана. Так, отношения между полами в большей части мира стали, скорее, конфликтной сферой, чем сферой культурного воспроизводства. Отсюда следует фундаментальный пересмотр отношений между женщинами, мужчинами и детьми, а следовательно, семьей, сексуальностью и личностью. Осознание необходимости защиты окружающей среды проникло в основные институты общества, и эти ценности завоевали политическую поддержку, невзирая на ложь и манипулирование, присутствующие в ежедневной практике корпораций и бюрократий. Политические системы охвачены структурным кризисом ле-гитимности, периодически сотрясаются скандалами, существенно зависят от освещения в средствах массовой информации и личностных качеств лидеров, становясь все более изолированными от граждан. Общественные движения обнаруживают тенденцию к фрагментации, локальности, узкой ориентации и эфемерности, либо погружаясь в свой внутренний мир, либо вспыхивая всего на мгновение вокруг популярного символа. В мире, где происходят столь неконтролируемые и беспорядочные изменения, люди склонны группироваться вокруг первичных источников идентичности: религиозных, этнических, территориальных, национальных. Религиозный фундаментализм - христианский, исламский, иудаистский, индуистский и даже буддистский (что едва ли не выглядит терминологическим нонсенсом) - стал, вероятно, самой внушительной силой, обеспечивающей личностную безопасность и коллективную мобилизацию в эти беспокойные годы. В мире, пронизанном глобальными потоками богатств, власти и образов, поиск идентичности, коллективной или индивидуальной, приписанной или сконструированной, становится фундаментальным источником социальных значений. Это не новый тренд, ибо идентичность, особенно религиозная и этническая идентичность, лежала у корней значения с начала человеческого общества. Однако в исторический период, характеризуемый широко распространенным деструктурированием организаций, делегитимизацией институтов, угасанием крупных общественных движений и эфемерностью культурных проявлений, идентичность становится главным, а иногда и единственным источником смыслов. Люди все чаще организуют свои смыслы не вокруг того, что они делают, но на основе того, кем они являются, или своих представлений о том, кем они являются. Тем временем, с другой стороны, глобальные сети инструментального обмена селективно подключают или отключают индивидов, группы, районы, даже целые страны согласно их значимости для выполнения целей, обрабатываемых в сети, в непрерывном потоке стратегических решений. Отсюда следует фундаментальный раскол между абстрактным, универсальным инструментализмом и исторически укорененными партикуляристскими идентичностями. Наши общества все больше структурируются вокруг биполярной оппозиции между Сетью и "Я".
В этих условиях структурного шизофренического раздвоения между функцией и смыслом структуры социальной коммуникации попадают под усиливающееся давление. И когда коммуникация рушится, когда она более не существует даже в форме конфликтной коммуникации (как бывает в социальной борьбе или политическом противоборстве), социальные группы и индивиды отчуждаются друг от друга и видят в другом чужака, а затем и врага. В этом процессе, по мере того как идентичности становятся все более специфическими и их все труднее разделять, растет социальная фрагментация. Информационное общество в своих глобальных проявлениях есть также общество "Аум Син-рике", "Американской милиции", исламских/христианских теократических амбиций и взаимного геноцида хуту и тутси.
Сбитые с толку масштабами исторических изменений, культура и мышление в наше время часто бросаются в новый милленаризм**. Пророки технологии проповедуют новый век, перенося на социальные тенденции и организацию слабо понятую логику компьютеров и молекулярной генетики. Культура и теория постмодернизма предаются празднованию конца истории и в некоторой степени конца эпохи Разума, отбрасывая нашу способность понимать и находить смысл даже в абсурде. Скрыто допускается приятие полной индивидуализации поведения и бессилия общества перед своей судьбой.
Замысел, вдохновляющий эту книгу, направлен против потоков разрушения и против различных форм интеллектуального нигилизма, социального скептицизма и политического цинизма. Я верю в рациональность, в возможность предоставить слово разуму, не впадая в поклонение этому божеству. Я верю в возможность осмысленного социального действия, в политику преобразований, не обязательно дрейфующих к смертоносным обрывам абсолютных утопий. Я верю в освобождающую силу идентичности, не принимая необходимости ее индивидуализации либо ее поглощения фундаментализмом. И я предлагаю гипотезу, гласящую, что все главные тенденции изменений, составляющие наш новый, сбивающий с толку мир, соотнесены между собой, и мы можем извлечь смысл из их взаимоотношений. Да, я верю, несмотря на долгую традицию порой трагических интеллектуальных ошибок, что наблюдение, анализ и теоретизирование есть способ помочь построить другой, лучший мир, не предлагая ответы, которые должны быть специфичны для каждого общества и найдены самими социальными акторами, но задавая некоторые релевантные вопросы. Хотелось бы, чтобы эта книга стала скромным вкладом в необходимую коллективную аналитическую работу, уже идущую на многих горизонтах и нацеленную на понимание нашего нового мира на основе наличных свидетельств и исследовательской теории.
Чтобы сделать предварительные шаги в этом направлении, мы обязаны принимать
технологию всерьез, используя ее как отправную точку нашего исследования; мы
должны поместить этот процесс революционных технологических изменений в
социальный контекст, в котором он происходит и которым формируется; и мы должны
помнить, что поиск идентичности в формировании новой истории оказывает столь же
могучее влияние, как техноэкономические изменения. Затем, сказав эти слова, мы
отправимся в наше интеллектуальное путешествие, следуя маршруту, который
приведет нас во многие различные области, пересечет несколько культур и
институциональных контекстов, ибо понимание глобальной трансформации требует и
возможно более глобальной перспективы - в очевидных пределах опыта и знаний
автора.
"Я" в информациональном обществе
Новые информационные технологии интегрируют мир в глобальных сетях инструментализма. Опосредованная компьютерами коммуникация породила обширное множество виртуальных сообществ. Однако отличительная социальная и политическая тенденция 1990-х годов - это построение социального действия и политики вокруг первичных иден-тичностей, либо приписанных, укоренившихся в истории и географии, либо построенных заново в тревожном поиске смыслов и духовности. Первые исторические шаги информациональных обществ, как представляется, характеризуются преобладанием идентичности как организующего принципа. Под идентичностью я понимаю процесс, через который социальный актор узнает себя и конструирует смыслы, главным образом на основе данного культурного свойства или совокупности свойств, исключая более широкую соотнесенность с другими социальными структурами. Утверждение идентичности не обязательно означает неспособность соотноситься с другими идентичностями (например, женщины еще соотносятся с мужчинами) или охватить все общество под эгидой своей идентичности (например, религиозный фундаментализм стремится обратить всех и каждого). Но социальные отношения определяются vis-a-vis другим, на основе тех культурных свойств, которые конкретизируют идентичность. Например, Иошино в своем исследовании нихонджирон (идей японской уникальности) подчеркнуто определяет культурный национализм как "задачу возрождения национальной общности путем создания, сохранения или усиления культурной идентичности народа, когда она, как чувствуется, исчезает или находится под угрозой. Культурный националист рассматривает нацию как продукт уникальной истории и культуры и как коллективное единство, наделенное уникальными свойствами"34. Кэлхаун, хотя и отрицал историческую новизну феномена, также подчеркнул решающую роль идентичности в определении политики в современном американском обществе, особенно в женском движении, в движении геев, в движении за гражданские права, движениях, которые "искали не только различные инструментальные цели, но утверждения исключенных идентичностей как общественно благих и политически значимых"35. Ален Турен идет еще дальше, утверждая, что "в постиндустриальном обществе, где культурные услуги заменили материальные блага в качестве сердцевины производства, именно защита субъекта, в его личности и в его культуре, против логики аппаратов и рынков, заменяет идею классовой борьбы"36. Тогда ключевой проблемой в мире, характеризуемом одновременно глобализацией и фрагментацией, становится, как заявлено Кальдероном и Лазерной, вопрос о том, "как объединить новые технологии и коллективную память, универсальную науку и общинную культуру, страсти и разум?"37 И действительно, как?! И почему мы наблюдаем во всем мире противоположную тенденцию, а именно, увеличение дистанции между глобализацией и идентичностью, между сетью и "Я"?
Реймонд Барглоу в своем поучительном эссе, глядя на предмет с социопсихоаналити-ческой точки зрения, указывает на следующий парадокс: в то время как информационные системы и сети увеличивают человеческие силы в организации и интеграции, они одновременно подрывают традиционную западную концепцию сепаратного, независимого субъекта: "Исторический сдвиг от механических технологий к информационным помогает подорвать понятия суверенности и самостоятельности, понятия, которые давали идеологическую основу для индивидуальной идентичности с тех пор, как греческие философы выработали концепцию более двух тысячелетий назад. Короче, технология помогает разрушать то самое видение мира, которое она в прошлом лелеяла"38. Затем автор продолжает, проводя любопытное сравнение между классическими снами, описанными в трудах Фрейда, и снами его собственных пациентов в ультратехнизированной среде Сан Франциско 1990-х годов: "Образ головы... и позади нее подвешена компьютерная клавиатура... Я - эта программированная голова!"39 Это чувство абсолютного одиночества ново в сравнении с классическим фрейдистским представлением: "Сновидцы... выражают чувство одиночества, переживаемое как экзистенциальное и неизбежное, встроенное в структуру мира... Полностью изолированное "Я" кажется безвозвратно потерянным для себя"40. Таким образом, налицо поиск новой системы связей, построенной вокруг разделяемой, реконструированной идентичности.
Как бы глубока ни была эта гипотеза, она может быть только частью объяснения. С одной стороны, она подразумевает кризис "Я", вписанного в западную индивидуалистскую концепцию, поколебленную неподдающейся контролю идеей социальной связи между людьми. Однако поиск новой идентичности и новой духовности идет также и на Востоке, несмотря на более сильное чувство коллективной идентичности и традиционное культурное подчинение индивида семье. Резонанс "Аум Синрике", особенно среди молодого, высокообразованного поколения, можно рассматривать как симптом кризиса установленных образцов идентичности вкупе с отчаянной нуждой в построении нового, коллективного "Я", значимо смешивающего духовность, передовую технологию (химию, биологию, лазеры), глобальные деловые связи и культуру милленаристского конца истории41.
С другой стороны, элементы интерпретативных рамок, объясняющих растущую мощь идентичности, должны быть также найдены на более широком фоне, в контексте макропроцессов институциональных изменений, в большой степени связанных с возникновением новой, глобальной системы. Так, широко распространенные в Западной Европе течения расизма и ксенофобии можно отнести, как предполагали Ален Турен42 и Мишель Вьевьорка43, к кризису идентичности, которая становится абстракцией ("европеец") в тот самый момент, когда европейские общества, видя, как затуманивается их национальная идентичность, открыли, что внутри них продолжают существовать этнические меньшинства (демографический факт, начиная, по крайней мере, с 1960-х годов). Или опять-таки в России и бывшем Советском Союзе мощное развитие национализма в посткоммунистический период можно соотнести, как я покажу в главе 8, с культурной пустотой, созданной семьюдесятью годами навязывания исключительно идеологического единства, пустотой, соединенной с возвращением к первичной исторической идентичности (русской, грузинской), как единственному источнику смыслов после распада исторически хрупкого советского народа.
Подъем религиозного фундаментализма также, по-видимому, связан и с глобальной тенденцией, и с институциональным кризисом. Мы знаем из истории, что идеи и верования всех мастей всегда наготове, ожидая только искры в подходящих обстоятельствах44. Важно, что фундаментализм, будь он исламским или христианским, распространился и будет распространяться в мире в тот самый исторический момент, когда глобальные сети богатства и власти связывают узловые точки и представителей глобальной элиты, одновременно обрывая связи и исключая большие сегменты обществ, регионы и даже целые страны. Почему Алжир, одно из самых модернизированных мусульманских обществ, внезапно повернулся к своим фундаменталистским спасителям, которые стали террористами (как и их предшественники - антиколониалисты), когда у них отняли их победу на демократических выборах? Почему традиционалистские учения папы Иоанна-Павла П находят неоспоримый отзвук среди обнищавших масс "третьего мира", так, что Ватикан может позволить себе игнорировать протесты феминистского меньшинства в нескольких развитых странах, где именно прогресс права на аборты уменьшает число душ, нуждающихся в спасении? Есть, кажется, некоторая логика в исключении исключающих, в переоценке критериев ценности и смысла в мире, где для компьютерно неграмотных, лишенных потребления (consumptionless) групп и необеспеченных коммуникацией территорий остается все меньше места. Когда сеть отключает "Я", то "Я" - индивидуальное или коллективное - конструирует свой смысл без глобального, инструментального соотнесения: процесс обрыва связей становится взаимным после отказа исключенных от односторонней логики структурного господства и социального исключения.
Такова область, которую нужно исследовать, а не просто заявить о ней.
Несколько идей, выдвинутых здесь по поводу парадоксального проявления "Я" в
информациональ-ном обществе, предназначены только для того, чтобы очертить круг
моего исследования для сведения читателя, но не ради выводов, сделанных наперед.
34 Yoshino (1992:1).
35 Calhoun (1994: 4).
36 Touraine (1994, курсив автора).
37 Calderon and Lasema (1994: 90).
38 Barglow (1994: 6).
39 Ibid.: 53.
40 barlow (1994:185).
41 Описание новых форм бунта, связанных с идентичностью в открытом противостоянии глобализации, см.: Castells, Yazava and Kiselyova (1996Ь).
42 Touraine (1991).
43 Wieviorka (1993).
44 См., напр., Kepel (1993), Colas (1992).
1.4 Модели, акторы и арены информационно-технологической революции
Если первая индустриальная революция была британской, то первая информационно-технологическая революция - американской с калифорнийским уклоном. В обоих случаях ученые и промышленники из других стран играли важную роль как в открытии, так и в распространении новых технологий. В индустриальной революции ключевые источники талантов и практических приложений били во Франции и Германии. В основе новых тех нологий в электронике и биологии находились научные открытия, сделанные в Англии, Франции, Германии и Италии. Изобретательность японских компаний сыграла критически важную роль в усовершенствовании производственных процессов в электронной промышленности и в проникновении информационных технологий в повседневную жизнь всего мира через вихрь новаторских продуктов - от видеомагнитофонов и факсов до видеоигр и пейджеров53. В самом деле, в 1980-х годах в производстве полупроводников на мировом рынке господствовали японские компании, хотя в 1990-х американские компании вернули себе конкурентное лидерство. Как я покажу в главе 3, вся отрасль эволюционировала к взаимопроникновению, стратегическим альянсам и созданию сетей между фирмами разных стран. Это сделало несколько менее существенным различие в национальном происхождении. Однако американские новаторы, фирмы и институты не только стояли у колыбели революции в 1970-х, но и после продолжали играть ведущую роль в ее экспансии, которая, вероятно, сохранится и в XXI в. Но, без всякого сомнения, мы наблюдаем растущее участие японских, китайских, корейских и индийских фирм, а также следует отметить значительный вклад в биотехнологию и телекоммуникации европейских фирм.
Чтобы выявить социальные корни информационно-технологической революции в Америке, скрытые за окружающими ее мифами, я кратко напомню процесс формирования ее самого знаменитого питомника инноваций - Силиконовой долины. Как я уже отмечал, именно в Силиконовой долине были разработаны интегральная схема, микропроцессор, микрокомпьютер и другие ключевые технологии. Сердце инноваций в электронике бьется уже четыре десятилетия, поддерживаемое четвертью миллиона работников информационной технологии54. Кроме того, район залива Сан-Франциско в целом (включая другие центры инноваций: Беркли, Эмеривилл, Марин Каунти и сам город Сан-Франциско) был также колыбелью генной инженерии и в 1990-х годах являлся одним из крупнейших мировых центров передового программного обеспечения, генной инженерии и проектирования компьютеров для мультимедиасистем.
Силиконовая долина (округ Санта Клара, 30 миль к югу от Сан-Франциско, между Стэнфордом и Сан-Хосе) была сформирована как инновационная среда путем концентрации нового технологического знания, большого скопления высококвалифицированных инженеров и ученых из крупных университетов региона, а также за счет щедрого финансирования от надежного рынка - Министерства обороны; на ранних стадиях институциональным лидером был Стэнфордский университет. И в самом деле, априорно маловероятное размещение электронной промышленности в очаровательном, полуаграрном районе северной Калифорнии можно проследить вплоть до создания прозорливым деканом инженерного факультета и проректором Стэнфордского университета Фредериком Терменом в 1951 г. Стэнфордского индустриального парка. Он лично поддержал двух своих аспирантов Уильяма Хьюлетта и Дэвида Паккарда при создании электронной компании в 1938 г. Вторая мировая война стала золотым дном для Hewlett-Packard и других начинающих электронных компаний. Так, они совершенно естественно стали первыми арендаторами в новом привилегированном районе, где пользоваться выгодами номинальной арендной платы могли только фирмы, которые Стэнфорд считал новаторскими. Поскольку парк был вскоре запенен, новые электронные фирмы начали располагаться вдоль шоссе 101 по направлению к Сан-Хосе.
Решаюищим шагом ста л прием на работу в Стэнфорд в 1956 г. Уильяма Шокли, изобретателя транзистора. Это была счастливая случайность, впрочем, отражающая историческую неспособность авторитетных электронных фирм ухватиться за революционную микроэлектронную технологию. Шокли просил большие компании восточного побережья, такие, как RCA и Ray theon, довести его изобретение до стадии промышленного производства. Когда ему отказали, он принял предложение Стэнфорда, главным образом потому, что его мать жила в Пало Альто, и решил создать здесь собственную компанию Shokley Transistors при поддержке Beckman Instruments. Он завербовал, в основном из Bell Labs, восьмерых блестящих молодых инженеров, привлеченных возможностью работать с Шокли. Одним из них, хотя и не вполне из Bell Labs, оказался Боб Нойс. Однако вскоре они были разочарованы. Они учились у Шокли основам передовой микроэлектроники, но их отталкивали его авторитарная манера и упрямство, заводившее фирму в тупики. В частности, они хотели, но это было против воли Шокли, работать с кремнием, открывавшим наиболее многообещающий путь к увеличению интеграции транзисторов. Поэтому уже через год они ушли от Шокли (фирма которого обанкротилась) и создали с помощью Fairchild Cameras фирму Fairchild Semiconductors, где в следующие два года были изобретены планарный процесс и интегральная схема. Как только эти блестящие инженеры открыли технологический и коммерческий потенциал своих знаний, все они оставили Fairchild и открыли собственные фирмы. Их новые сотрудники по прошествии некоторого времени сделали то же самое, так что происхождение половины из 85 крупнейших американских полупроводниковых фирм, включая таких ведущих ныне производителей, как Intel, Advanced Micro Devices, National Semiconductors, Sygnetics и др., напрямую связано с упомянутым "исходом" сотрудников из компании Fairchild.
Именно этот перенос технологии от Shokley в Fairchild, а затем в сеть отделившихся компаний и составил первоначальный источник инноваций, на котором была построена Силиконовая долина и сделана революция в микроэлектронике. В самом деле, в середине 1950-х годов Стэнфорд и Беркли еще не были ведущими центрами электроники, им был Массачусетсский технологический институт, и это отражалось в первоначальном размещении электронной промышленности в Новой Англии. Однако как только Силиконовая долина стала средоточием знания, уже в начале 1970-х годов динамизм отраслевой структуры и постоянное создание новых фирм укрепили положение Силиконовой долины как мирового центра микроэлектроники. Анна Саксениан сравнила развитие электронных комплексов в обоих районах (Бостонское шоссе ? 128 и Силиконовая долина) и пришла к выводу, что решающую роль играла социальная и индустриальная организация компаний, поощряющая или душащая инновации55. Так, в то время как большие, авторитетные компании на востоке оказались слишком негибкими (и слишком самонадеянными), чтобы, постоянно перевооружаясь, двигаться к новым технологическим границам, Силиконовая долина продолжала порождать новые фирмы и практиковать "перекрестное опыление" и распространение знаний путем переходов с работы на работу и отпочкования фирм. Разговоры за полночь в баре Уокера "Фургонное колесо" в Маунтин Вью сделали для распространения технологических инноваций больше, чем большинство семинаров в Стэнфорде.
Аналогичный процесс имел место в разработке микрокомпьютеров, создавших исторический водораздел в использовании информационной технологии56. К середине 1970-х годов Силиконовая долина притянула десятки тысяч ярких молодых умов со всего мира, привлеченных кипящей жизнью новой технологической Мекки в поисках талисмана, рождающего изобретения и деньги. Они собирались в свободных клубах ради обмена идеями и информацией о последних событиях. Одним из таких клубов был Home Brew Computer Club, юные визионеры которого (включая Билла Гейтса, Стива Джобса и Стива Возняка) создали в последующие годы до 22 компаний, включая Microsoft, Apple, Comenco и North Star. Именно в этом клубе прочли в Popular Electronics материал, рассказывающий о том, как Эд Роберте сделал машину "Альтаир". Этот материал вдохновил Возняка летом 1976 г. построить в гараже в Менло Парк микрокомпьютер Apple I. Стив Джобс увидел перспективу этого начинания, и, заняв 91 000 долл. у менеджера Intel Майка Марккула, который вошел в дело партнером, он основал Apple. Примерно в то же время Билл Гейтс основал Microsoft, чтобы дать микрокомпьютерам операционную систему (правда, он основал ее в Сиэтле, воспользовавшись общественными контактами своей семьи).
Довольно похожую историю можно рассказать о развитии генной инженерии. Ведущим ученым Стэнфорда, Калифорнийского университета в Сан-Франциско и в Беркли, сотрудничавшим с компаниями, вначале располагавшимися вокруг Залива, также пришлось пройти через отпочкование фирм, не разрывая тесных связей со своими "альма-матер"57. Весьма схожие процессы происходили в Бостоне-Кембридже, вокруг Гарварда и Массачусетсского технологического института, в исследовательском треугольнике вокруг университета Дьюка и университета Северной Каролины, и, что еще важнее, в Мериленде, вокруг крупных клиник, национальных медицинских исследовательских институтов и университета Джона Гопкинса.
Из этих ярких историй следует двойной фундаментальный вывод: развитие информационно-технологической революции способствовало формированию инновационной среды, где открытия и практические применения взаимодействовали и испытывались в повторяющемся процессе проб и ошибок и обучения на практике. Эта среда требовала (и требует по сей день, в 1990-х годах, невзирая на сетевую связь on-line) пространственной концентрации исследовательских центров, институтов высшего образования, передовых технологических компаний, сети вспомогательных поставщиков товаров и услуг и предпринимательских сетей венчурного капитала для финансирования новичков. Коль скоро среда консолидировалась, как было в Силиконовой долине в 1970-х годах, она начинает генерировать свою собственную динамику и привлекать знания, инвестиции и таланты со всего мира. В самом деле, в 1990-е годы Силиконовая долина стала свидетелем роста активности японских, тайваньских, корейских, индийских и европейских компаний, для которых присутствие в Долине означает самую продуктивную связь с источниками новой технологии и ценной деловой информации. Более того, благодаря своей позиции в сетях технологической инновации, район залива Сан-Франциско способен быстро использовать любое новое достижение. Например, приход мультимедиа в середине 1990-х годов создал сеть технологических и деловых связей между компьютерными проектными возможностями компаний Силиконовой долины и производством образов в студиях Голливуда, сеть, мгновенно окрещенную "Силивудом". И в захудалом углу Сан-Франциско художники, дизайнеры и программисты собрались в так называемом Multimedia Gulch, угрожая затопить наши гостиные образами, рожденными в их перевозбужденных мозгах.
Можно ли экстраполировать эту социальную, культурную и пространственную структуру инновации на остальной мир? Чтобы ответить на этот вопрос, мой коллега Питер Холл и я предприняли занявшее несколько лет путешествие, позволившее нам посетить и проанализировать некоторые из главных научно-технологических центров нашей планеты, от Калифорнии до Японии, от Новой до Старой Англии, от Париж-Юг до Хсинч-жу, Тайвань, от София-Антиполис до Академгородка, от Зеленограда до Дедака (Корея), от Мюнхена до Сеула. Наши выводы58 подтверждают критически важную роль, которую играет инновационная среда в развитии информационно-технологической революции: концентрация научно-технологического знания, институтов, фирм и квалифицированной рабочей силы есть горнило инновации в информационную эпоху. Однако для них нет необходимости копировать культурную, пространственную, институциональную и промышленную структуру Силиконовой долины, или других американских центров технологической инновации, таких, как Южная Калифорния, Бостон, Сиэттл или Остин. Нашим самым удивительным открытием было то, что главными центрами инновации и производства в сфере информационной технологии за пределами Соединенных Штатов являются крупнейшие старые метрополисы индустриализованного мира. На территории Европы в районе Париж-Юг образовалось наиболее значительное скопление высокотехнологичных производств и исследовательских центров; в Лондоне, вдоль "коридора М-4" сосредоточились основные предприятия британской электронной промышленности, переняв эстафету от оружейных заводов, работавших на корону с XIX в. Замена Берлина Мюнхеном явно связана с поражением Германии во второй мировой войне, когда Siemens, предчувствуя американскую оккупацию, предусмотрительно перебралась из Берлина в Баварию. Токио-Иокогама продолжает оставаться технологическим ядром японской индустрии информационных технологий, несмотря на децентрализацию ветви предприятий, управляемых по программе технополиса. Москва-Зеленоград и Санкт-Петербург были и остаются центрами советских и российских технологических знаний и производства после провала "сибирской мечты" Хрущева. Хсинчжу на деле - город-спутник Тай-бея; Дедак никогда не играл значительной роли по сравнению с районом Сеул-Инчон, хотя и был родной провинцией диктатора Пака, а Пекин и Шанхай есть и будут ядром китайского технологического развития. То же самое относится к Мехико-Сити в Мексике, Сан-Паулу-Кампинас в Бразилии и Буэнос-Айресу в Аргентине. В этом смысле технологическое увядание старых американских метрополисов (Нью-Йорк - Нью-Джерси, несмотря на выдающуюся роль в 1960-х годах; Чикаго, Детройт, Филадельфия) в международном плане есть исключение, связанное со специфически американским "духом фрон-тира", с вечным стремлением к бегству от противоречий старых городов и сложившихся обществ. Было бы любопытно исследовать связь между этим американским свойством и неоспоримым превосходством американцев в технологической революции - потребностью разбивать ментальные литые формы, чтобы поощрить творческий дух.
Однако тот факт, что большинство центров информационно-технологической революции в мире располагаются в метрополисах, по-видимому, указывает на то, что критически важный ингредиент в ее развитии - не новизна институциональной и культурной обстановки, а ее способность генерировать синергию на базе знаний и информации, способность, непосредственно связанная с промышленным производством и коммерческим применением инноваций. Культурная и экономическая мощь метрополиса (все равно, старого или нового - в конце концов, район залива Сан-Франциско есть метрополис с населением около 6 млн. человек) делает его привилегированной средой для новой технологической революции, демистифицируя понятие вездесущности инноваций в информационную эпоху.
Аналогичным образом, похоже, затемнена идеологией предпринимательская модель янформационно-технологической революции. Не только японская, европейская и китайская модели технологической инновации, совершенно отличные от американского опыта, но даже модель американского передового опыта часто неверно интерпретируется. Решающая роль государства обычно признается в Японии, где Министерство внешней торговли и промышленности (MITI) долгое время направляло крупные корпорации и поддерживало их, даже в 1980-е годы; поддерживало через серию смелых технологических программ, некоторые из них потерпели неудачу (например, компьютер 5-го поколения), но большинство помогло всего лишь за 20 лет превратить Японию в технологическую сверхдержаву, как документально подтвердил Майкл Боррус59. Никаких начинающих новаторских фирм и ведущей роли университетов в японском опыте не обнаруживается. Стратегическое планирование МГП и постоянные контакты между кейрецу и правительством являются ключевыми элементами в объяснении доблестного японского натиска, подавившего Европу и позволившего опередить США в нескольких отраслевых секторах информационной технологии. Сходную историю можно рассказать о Южной Корее и Тайване, хотя в последнем случае большую роль играли мультинациональные компании. Сильные технологические базы Индии и Китая напрямую связаны с военно-промышленными комплексами, их развитие направляется и финансируется государством.
Но точно так же обстояло дело в большей части британской и французской электронной промышленности, сосредоточенной вплоть до 1980-х годов на телекоммуникациях и обороне60. В последней четверти XX в. Европейский Союз выдвигал серию технологических программ с целью держаться на уровне международной конкуренции, систематически поддерживая "национальных чемпионов", даже себе в убыток, но без серьезных результатов. На самом же деле, единственным способом технологического выживания для европейских информационно-технологических компаний было использование своих значительных ресурсов (существенная доля которых поступала из государственных средств) для заключения союзов с японскими и американскими компаниями, которые все чаще становятся их главным источником ноу-хау в передовой информационной технологии61.
Даже в США хорошо известен факт, что военные контракты и технологические инициативы Министерства обороны играли решающую роль на начальной стадии информационно-технологической революции, т. е. в 1940-1960-х годах. Даже главный источник открытий в электронике - Bell Laboratories на деле играла роль национальной лаборатории: ее родительская компания (АТТ) пользовалась установленной правительством монополией на телекоммуникации; значительная часть ее исследовательских фондов поступала от правительства США. Оно же начиная с 1956 г. фактически заставило АТТ в виде расплаты за монополию на общественные телекоммуникации распространять технологические открытия в общественной среде62. Массачусетсский технологический институт, Гарвард, Стэнфорд, Беркли, Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, Чикагский университет, университет Джона Гопкинса и такие национальные лаборатории вооружений, как Ливермор, Лос-Аламос, Сандиа и Линкольн, работали для агентств Министерства обороны и вместе с ними над программами, которые привели к фундаментальным прорывам - от компьютеров в 1940-х годах до оптико-электронных технологий и технологий искусственного интеллекта в программах "звездных войн" 1980-х годов. DARPA, экстраординарно новаторское исследовательское агентство Министерства обороны, играло в США роль, схожую с ролью MITI в технологическом развитии Японии. Оно участвовало и в проектировании и начальном финансировании Интернета63. В самом деле, когда ультралиберальная администрация Рейгана почувствовала щипки японской конкуренции, Министерство обороны в целях поддержки дорогостоящих программ НИОКР в электронной промышленности и по причинам национальной безопасности профинансировало SEMATECH, консорциум американских электронных компаний. Федеральное правительство помогло также объединению усилий крупных фирм по сотрудничеству в микроэлектронике, создав МСС, причем и SEMATECH, и МСС расположились в Остине, Техас64. В течение решающих 1950-х и 1960-х годов существенными рынками для электронной промышленности были военные контракты и космическая программа - как для гигантских оборонных подрядчиков Южной Калифорнии, так и для начинающих новаторов Силиконовой долины и Новой Англии65. Они не выжили бы без щедрого финансирования и защищенных рынков американского правительства, озабоченного восстановлением технологического превосходства над Советским Союзом; эта стратегия со временем себя окупила. Генная инженерия, распространившаяся из крупных университетских исследовательских центров, клиник и медицинских исследовательских институтов, финансировалась в основном за счет правительства66. Таким образом, государство, а не предприниматель-новатор в своем гараже, как в Америке, так и во всем мире, было инициатором информационно-технологической революции67.
Однако без этих предприимчивых новаторов - таких, как те, кто стоял у истоков
Силиконовой долины или клонирования персональных компьютеров на Тайване, -
информационно-технологическая революция имела бы совершенно иные характеристики,
и маловероятно, что она эволюционировала бы в сторону тех децентрализованных
гибких технологических устройств, которые распространяются сейчас во всех
областях человеческой деятельности. В самом деле, с начала 1970-х годов
технологические инновации существенно стимулировались рынком68, а
новаторы, часто оставаясь на службе в крупных компаниях, особенно в Японии и
Европе, продолжали создавать собственные предприятия в Америке и все чаще во
всем мире. Это приводило к ускорению технологической инновации и ее
распространения, по мере того как изобретательные люди, гонимые страстью и
алчностью, постоянно сканировали отрасль в поисках рыночных ниш в сфере
продуктов и процессов. Именно благодаря этому взаимодействию между
макроис-следовательскими программами и большими рынками, созданными
государством, с одной стороны, и децентрализованной инновацией, стимулируемой
культурой технологического творчества и ролевыми моделями быстрого личного
успеха, с другой стороны, новые информационные технологии пришли к расцвету. При
этом они группировались вокруг сетей, состоящих из фирм, организаций и
институтов, чтобы сформировать новую социотехническую парадигму.
53 Forester (1993).
54 Об истории формирования Силиконовой долины смотри две полезные и легко читаемые книги:Rogers and Larsen (1984) и Malone (1985).
55Saxenian(1994).
56 Levy (1984); Egan (1995).
57 Blakely et al. (1988); Hall et al. (1988).
58 Castells and Hall (1994).
59 Bonus (1988).
60 Hall etal. (1987).
61 Freeman et al. (1991); Castells et al. (1991).
62 Bar (1990).
63 Tirman (1984); Broad (1985); Stowsky (1992).
64 Borrus (1988); Gibson and Rogers (1994).
65Roberts (1991).
66 Kenney (1986).
67 См. аналитические свидетельства, собранные "работе Castells (1988b).
68 Banegas (1993).
1.5 Информационно-технологическая парадигма
Кристофер Фримен пишет:
"Техноэкономическая парадигма есть концентрация взаимосвязанных технических, организационных и менеджерских инноваций, преимущества которых следует искать не только в новом диапазоне продуктов и систем, но более всего в динамике относительной структуры затрат на все возможные вложения в производство. В каждой новой парадигме некое конкретное вложение или их совокупность можно назвать "ключевым фактором" этой парадигмы, характеризуемым падением относительных затрат и универсальной доступностью. Современное изменение парадигмы можно рассматривать как сдвиг от технологии, основанной главным образом на вложении дешевой энергии, к технологии, основанной преимущественно на дешевых вложениях информации, почерпнутых из успехов в микроэлектронике и телекоммуникационной технологии"69.
Понятие технологической парадигмы, разработанное Карлотой Перес, Кристофером Фрименом и Джованни Доси, адаптировавших классический анализ научных революций, проделанный Куном, помогает осмыслить сущность нынешней технологической трансформации в ее взаимодействиях с экономикой и обществом70. Прежде чем совершенствовать определение так, чтобы оно включало, помимо экономики, и социальные процессы, я думаю, было бы полезно в качестве путеводителя в предстоящем нам путешествии по путям социальной трансформации наметить те черты, которые составляют сердце информационно-технологической парадигмы. Взятые вместе, они составляют фундамент информационного общества.
Первая характеристика новой парадигмы состоит в том, что информация является ее сырьем: перед нами технологии для воздействия на информацию, а не просто информация, предназначенная для воздействия на технологию, как было в случае предшествующих технологических революций.
Вторая черта состоит во всеохватности эффектов новых технологий. Поскольку информация есть интегральная часть всякой человеческой деятельности, все процессы нашего индивидуального и коллективного существования непосредственно формируются (хотя, разумеется, не детерминируются) новым технологическим способом.
Третья характеристика состоит в сетевой логике любой системы или совокупности отношений, использующей эти новые информационные технологии. Похоже, что морфология сети хорошо приспособлена к растущей сложности взаимодействий и к непредсказуемым моделям развития, возникающим из творческой мощи таких взаимодействий71. Эта топологическая конфигурация - сеть - может быть теперь благодаря новым информационным технологиям материально обеспечена во всех видах процессов и организаций. Без них сетевая логика была бы слишком громоздкой для материального воплощения. Однако эта сетевая логика нужна для структурирования неструктурированного при сохранении в то же время гибкости, ибо неструктурированное есть движущая сила новаторства в человеческой деятельности.
Четвертая особенность, связанная с сетевым принципом, но явно не принадлежащая только ему, состоит в том, что информационно-технологическая парадигма основана на гибкости. Процессы не только обратимы; организации и институты можно модифицировать и даже фундаментально изменять путем перегруппировки их компонентов. Конфигурацию новой технологической парадигмы отличает ее способность к реконфигурации -решающая черта в обществе, для которого характерны постоянные изменения и организационная текучесть. Поставить правила с ног на голову, не разрушая организацию, стало возможным, так как материальную базу организации теперь можно перепрограммировать и перевооружить. Однако мы должны воздержаться от ценностного суждения по Хотя физики и математики могут не согласиться с некоторыми из этих высказываний, основная мысль Келли интересна: существует конвергенция между эволюционной топологией живой материи, открытой природой все более сложного общества и интерактивной логикой новых информационных технологий.
Гибкость может быть освобождающей силой, но может нести и репрессивную тенденцию, если те, кто переписывает правила, всегда у власти. Как писал Мулген: "Сети созданы не просто для коммуникации, но и для завоевания позиций, для отлучения от сети"72. Существенно, таким образом, сохранять дистанцию между оценкой возникновения новых социальных форм и процессов, индуцированных и допускаемых новыми технологиями, и экстраполяцией потенциальных последствий таких событий для общества и людей: только конкретный анализ и эмпирические наблюдения смогут определить исход взаимодействия между новыми технологиями и возникающими социальными формами. Существенно также идентифицировать логику, встроенную в новую технологическую парадигму.
Затем, пятая характеристика этой технологической революции - это растущая конвергенция конкретных технологий в высокоинтегрированной системе, в которой старые, изолированные технологические траектории становятся буквально неразличимыми. Так, микроэлектроника, телекоммуникации, оптическая электроника и компьютеры интегрированы теперь в информационных системах. В бизнесе, например, существует и еще некоторое время будет существовать различие между производителями чипов и программистами. Но даже такая дифференциация размывается растущей интеграцией фирм в стратегических союзах и совместных проектах, так же как и встраиванием программного обеспечения в микропроцессоры. Более того, в терминах технологической системы один элемент невозможно представить без другого: микрокомпьютеры определяются в основном мощностью чипов, а проектирование и параллельная обработка микропроцессоров зависят от архитектуры компьютеров. Телекоммуникации являются ныне только одной из форм обработки информации; технологии передачи и связи одновременно все шире диверсифицируются и интегрируются в одной и той же сети, где оперируют компьютеры73.
Технологическая конвергенция все больше распространяется на растущую взаимозависимость между биологической и микроэлектронной революциями, как материально, так и методологически. Так, решающие успехи в биологических исследованиях, такие, как идентификация человеческих генов или сегментов человеческой ДНК, могут продвигаться вперед только благодаря возросшей вычислительной мощи74. Использование биологических материалов в микроэлектронике, хотя еще очень далекое от широкого применения, в 1995 г. уже находилось на экспериментальной стадии. Леонард Эдлмен, специалист по компьютерам университета Южной Калифорнии, использовал синтетические молекулы ДНК и с помощью химической реакции заставил их работать согласно комбинирующей логике ДНК в качестве материальной базы для вычислений75. Хотя исследованиям предстоит еще долгий путь к материальной интеграции биологии и электроники, логика биологии (способность к самозарождению непрограммированных когерентных последовательностей) все чаще вводится в электронные машины76. Передовой отряд роботехники - это область роботов, обучающихся с использованием теории нейросетей. Так, в лаборатории нейросетей в Испре (Италия), принадлежащей Объединенному исследовательскому центру Европейского Союза, специалист по компьютерам Хосе Миллан на протяжении уже многих лет пытается выработать у двух роботов способность к самообучению в надежде, что в ближайшем будущем они найдут себе хорошую работу в таких областях, как манипуляции с радиоактивными материалами на ядерных установках77. Продолжающаяся конвергенция между технологически различными областями информационной парадигмы проистекает из общей логики генерирования информации, логики, которая наиболее очевидна в работе ДНК и в природной эволюции и все чаще копируется в самых передовых информационных системах, по мере того как чипы, компьютеры и программное обеспечение достигают новых границ скорости, объема памяти и гибкой обработки информации из множества источников. Несмотря на то, что репродуцирование человеческого мозга с его миллиардами цепей и непревзойденной способностью к реком-бинированию остается научной фантастикой, границы информационной мощи нынешних компьютеров преодолеваются из месяца в месяц78.
Из наблюдений над такими экстраординарными изменениями в наших машинах и знании жизни и из помощи, предоставляемой этими машинами и этим знанием, возникает более глубокая технологическая трансформация: трансформация категорий, в которых мы осмысливаем все процессы. Историк технологии Брюс Мазлиш предлагает сделать "признание, что биологическая эволюция человека, ныне наиболее хорошо понимаемая в терминах культуры, заставляет человечество - нас с вами - осознать, что инструменты и машины неотделимы от эволюционирующей человеческой природы. Она также требует от нас уразуметь, что развитие машин, достигшее кульминации в компьютерах, делает неизбежным осознание того, что теории, полезные в объяснении работы механических изобретений, полезны также в понимании человеческого животного, и наоборот, ибо понимание человеческого мозга бросает свет на природу искусственного интеллекта"79.
С иной точки зрения, основанной на модных в 1980-х годах дискуссиях вокруг "теории хаоса", в 1990-х годах часть ученых и исследователей сблизилась в общем эпистемоло-гическом подходе, идентифицируемом кодовым словом "сложностность" (complexity). Организованный вокруг семинаров в Институте Санта Фе в Нью-Мексико (первоначально как клуб физиков высокой квалификации из Лос-Аламоса, к которому затем присоединились ученые - нобелевские лауреаты и их друзья), интеллектуальный кружок нацелен на интеграцию научного мышления (включая социальные науки) в новой парадигме. Они сосредоточили внимание на изучении возникновения самоорганизующихся структур, создающих сложностность из простоты и высший порядок из хаоса через несколько уровней интерактивности между базовыми элементами происхождения процесса80. Хотя в главном русле науки этот проект часто списывается со счета как неверифицируемая гипотеза, но это один из примеров попытки людей из различных областей знаний найти общую основу для "перекрестного опыления" науки и технологии в информационную эпоху. Однако этот подход, по-видимому, запрещает построение любых системных, интегрирующих рамок. Сложностное мышление следовало бы рассматривать скорее как метод для понимания разнообразия, чем как объединенную метатеорию. Ее эпистемологическая ценность могла бы прийти из признания изощренно сложной (serendipitous) природы природы и общества. Не то, чтобы правил не существует, но правила создаются и меняются в непрерывном процессе преднамеренных действий и уникальных взаимодействий.
Информационно-технологическая парадигма эволюционирует не к своему закрытию как системы, но к своей открытости как многосторонней сети. Она могущественна и импозантна в своей материальности, адаптивна и открыта в своем историческом развитии. Всеохватность, сложность и сетевой характер являются ее решающими качествами.
Таким образом, социальное измерение информационно-технологической революции,
кажется, обязано подчиняться закону отношений между технологией и обществом,
предложенному несколько лет назад Мелвином Кранцбергом: "Первый Закон
Кранцберга гласит: технология не хороша, не плоха и не нейтральна"81.
Современная технологическая парадигма, как, возможно, никогда ранее, обладает
силой проникать в самую сердцевину жизни и мысли82. Но ее фактическое
развертывание в области сознательного человеческого действия и сложная матрица
взаимодействий между технологическими силами, освобожденными человеком, и им
самим - вопрос скорее исследований, чем судьбы. Теперь я приступаю к такому
исследованию.
69 Freeman С. Preface to Part П// Dosi et al. (1988b: 10).
70 Perez (1983); Dosi et al. (1988b); Kuhn (1962).
71 К.Келли (Kelly 1995: 25-27) развивает свойства сетевой логики в нескольких красноречивых строках: "Атом - это прошлое. Символом науки для следующего столетия является динамическая сеть... В то время как атом является воплощением идеальной простоты, каналам сети присуща чудовищная сложность... Единственная организация, способная к не обремененному предрассудками росту или самостоятельному обучению, есть сеть. Все прочие топологии ограничивают то, что может случиться. Сетевой рой весь состоит из краев, и поэтому открыт для любого пути, которым вы к нему подходите. В самом деле, сеть есть наименее структурированная организация, о которой можно сказать, что она имеет структуру вообще... Фактически, множество поистине расходящихся компонентов может оставаться когерентным только в сети. Никакая другая расстановка - цепь, пирамида, дерево, круг, колесо со ступицей - не может содержать истинное разнообразие, работающее как целое".
72 Mulgan (1991:21).
73 Williams (1991).
74 Business Week (1995e); Bishop and Waldholz (1990).
75 Alien (1995).
76 Анализ соответствующих тенденций см. в работе Kelly (1995); историческую точку зрения на конвергенцию между мыслью и машинами см.: Mazlish (1994); теоретические размышления см.: Levy (1994).
77 Millan (1996); Kaiser et al. (1995).
78 См. превосходный перспективный анализ в работе Gelemter (1991).
79 Mazlish (1993:233).
80 Проникновение "теории хаоса" в широкую аудиторию вызвано, главным образом, бестселллером Gleick (1987), см. также Hall (1991). Ясно написанную интригующую историю "сложностной" школы см. Waldrop (1992).
81 Hranzberg (1985: 50).
82 Информативную, живую дискуссию недавних событий на перекрестках науки и человеческой мысли м. в работе Baumgartner and Payr (1995). Более сильную, хотя и противоречивую интерпретацию, предложенную одним из пионеров генетической революции, см.: Crick (1994).
2.2.1 Загадка производительности
Производительность движет экономический прогресс. В конечном счете, человечество управляло силами природы и постепенно сформировалось в самостоятельную культуру лишь путем увеличения отдачи на единицу ресурса в единицу времени. Известно, что вопрос об источниках производительности является краеугольным камнем классической политэкономии начиная от физиократов к Марксу через Рикардо. Этот вопрос все еще остается основным предметом исследований, касающихся реальной экономики4, в рамках этого теряющего значение направления экономической теории. Действительно, разные способы увеличения производительности определяют структуру и динамику отдельной экономической системы. И поскольку имеется новая информациональная экономика, то мы должны отметить новые с исторической точки зрения источники производительности, которые делают эту экономику особенной. Но, сталкиваясь с этим важнейшим вопросом, мы начинаем ощущать всю сложность проблемы и неопределенность ответа. Трудно найти более спорную тему, чем источники и рост производительности5.
Научные споры о производительности в развитых экономических системах начинаются со ссылок на работы Роберта Солоу 1956-1957 гг. и предложенную им в жесткой неоклассической интерпретации модель совокупной производственной функции с целью объяснить источники и процесс роста производительности в американской экономике. На основании произведенных расчетов он сделал вывод, что валовой выпуск на душу населения в американском частном нефермерском секторе вырос вдвое за период с 1909 по 1949 г. - "на 87,5 % рост был вызван технологическими изменениями, а на оставшиеся 12,5 % - увеличением использования капитала"6. Параллельно проводившееся исследование Кендрика дало аналогичные результаты7. Однако, несмотря на то, что Солоу интерпретировал результаты, как отражающие влияние технологических изменений на производительность, со статистической точки зрения он показал, что увеличение выпуска за час работы обусловлено не использованием дополнительного труда и небольшим увеличением капитала, а проистекает из другого источника - статистического "остатка" уравнения производственной функции. В следующие два десятилетия после открытия Солоу авторы большинства эконометрических исследований, касающихся роста производительности, пытались объяснить существование "остатка", находя ad hoc факторы, влияющие на производительность: предложение энергетических ресурсов, государственное регулирование, уровень образования рабочей силы и др. Тем не менее прояснить загадочную природу "остатка"8 так и не удалось. Экономисты, социологи и историки экономики, доверявшие интуиции Солоу, без колебаний интерпретировали "остаток" как результат технологических изменений. В самых совершенных исследованиях наука и технология понимались в широком смысле, в частности как знание и информация, так что технология управления признавалась столь же значимой, как и управление технологией9. Одно из наиболее глубоких системных исследований вопросов производительности, проведенное Ричардом Нельсоном10, начинается с широко известного предположения о главенствующей роли технологических изменений в процессе роста производительности, заменяющего вопрос об источниках производительности вопросом о происхождении таких изменений. Другими словами, экономическая теория технологии как бы служит объяснительной конструкцией для анализа истоков роста. Однако такой аналитический подход может еще больше усложнить ситуацию. Это стало отдельным направлением исследований, в частности для экономистов университета Сассекса (отдел научных и политических исследований) 11, и продемонстрировало фундаментальную роль институциональных условий и исторических предпосылок в содействии и ориентировании технологических изменений, что в свою очередь непосредственно связано с ростом производительности. Таким образом, утверждение о том, что производительность создает экономический рост, являясь функцией от технологических изменений, равноценно утверждению о том, что характеристики самого общества лежат в основе экономического роста, поскольку они оказывают существенное влияние на технологические инновации.
Такой шумпетерианский подход к проблеме экономического роста12
поднимает еще более важный вопрос о структуре и динамике информациональной
экономики. В частности, что нового в нашей экономике с исторической точки
зрения? Что в ней особенного vis-a-vis другим экономическим системам и, в
частности, vis-a-vis индустриальной экономике?
4 Nelson (1994); Boyer (ред.) (1986); Arthur (1989); Krugman (1990); Nelson и Winter (1982); Dosi et al (1988a).
5 Nelson (1981).
6 Solow (1957, 32); см. также Solow (1956).
7KendriK (1964).
8 См. также работы по США: Denison (1974, 1979; Kendrik (1973); Jorgenson и Griliches (1967); Mansfield (1969); Baumol et al. (1989); по Франции: Сагге (1984); Sautter (1978); Dubois (1985); международная сравнительная характеристика: Denison (1967) и Maddison (1984).
9 Bell (1976), Nelson (1981); Rosenbcrg (1982); Stonier (1983); Freeman (1982).
10 Nelson (1980,1981,1988,1994), а также Nelson and Winter (1982). " Dosi et al. (1988a).
11 Dosi et al. (1988a).
12 Schumpeter (1939).
2.2.3 Информационализм и капитализм, производительность и прибыльность
Несомненно, что в долгосрочном периоде рост производительности служит источником благосостояния наций; а технология, включая организационный и управленческий аспекты, является важнейшим фактором, стимулирующим производительность. Но, с точки зрения экономических агентов, производительность - не самоцель, как и инвестирование в новые технологии и инновации. Вот почему Ричард Нельсон в последней статье по данной теме говорит, что новая база в теории экономического роста должна строиться вокруг взаимосвязей между технологическими изменениями, возможностями фирмы и национальных институтов30. Фирмы и нации (или политические силы разного уровня, такие, как регионы или Европейский Союз), эти действительные агенты экономического роста, не нуждаются в технологиях ради самих технологий или в росте производительности ради блага человечества. Они действуют в данном историческом контексте в рамках правил экономической системы (информационального капитализма, как я написал выше), которая, в конечном счете, поощрит или накажет их за их действия. Таким образом, мотивацией для фирм служит не производительность, а прибыльность, для достижения которой технология и производительность могут быть важными средствами, но безусловно не единственными. Что касается политических институтов, имеющих более широкую систему ценностей и интересов, то они в экономической сфере будут пытаться максимизировать конкурентоспособность собственной экономики. Прибыльность и конкурентоспособность в действительности определяют технологические инновации и рост производительности. И именно в их конкретном историческом контексте мы сможем найти ключи к пониманию капризов производительности.
Как я уже говорил, 1970-е годы были одновременно предположительной датой рождения информационно-технологической революции и разделительной чертой в эволюции капитализма. Во всех странах фирмы отреагировали на фактическое или воображаемое снижение уровня прибыльности, приняв на вооружение новые стратегии31. Некоторые из этих стратегий, такие, как технологические инновации и организационная децентрализация, представлялись весьма важными в силу их потенциального эффекта и имели долгосрочную перспективу. Однако фирмы были заинтересованы и в краткосрочных результатах, отражающихся в их бухгалтерии, а для американских фирм - в ежеквартальных отчетах. При данных финансовых условиях и ценах, определяемых рынком, существует четыре основных способа увеличения прибыли: сократить производственные издержки (начав с расходов на оплату труда), увеличить производительность, расширить долю рынка и увеличить скорость обращения капитала.
За последнее десятилетие в той или иной степени, в зависимости от типа фирмы и страны, все вышеперечисленные способы были использованы, и информационные технологии являлись важным инструментом в каждом из них. Но я предлагаю гипотезу, согласно которой одна из стратегий была использована раньше и немедленно дала результаты, -это стратегия расширения рынка и борьбы за долю рынка. В самом деле, с точки зрения инвестора, слишком рискованно увеличивать производительность без предварительного расширения спроса или потенциала для него. По этим соображениям, на ранней стадии своего развития американская электронная промышленность нуждалась в военных рынках, прежде чем технологические инновации окупились на других рынках. По той же причине японские, а позже корейские, фирмы проводили протекционистскую рыночную политику, выбирая целевые отрасли и сегменты на глобальном уровне, чтобы, достигнув экономии на масштабе производства, добиться затем экономии на размахе операций. Реальный кризис 1970-х годов вовсе не был вызван шоком от повышения цен на нефть. Он заключался в том, что государственный сектор больше не мог постоянно расширять рынки и соответственно увеличивать занятость (накопление доходов) без повышения налогов на капитал или подпитывания инфляции путем создания избыточного денежного предложения и государственной задолженности32. В то время как некоторые краткосрочные меры по преодолению кризиса прибыльности состояли в сокращении численности рабочих и их зарплаты, действительной задачей для фирм и капитализма в целом был поиск новых рынков, способных поглотить растущие мощности производства товаров и услуг33. Все это происходило на фоне существенного роста торговли по сравнению с выпуском продукции, а также прямых иностранных инвестиций в последние два десятилетия (см. рис. 2.1 и табл. 2.5). Они-то и стали двигателями экономического роста по всему миру34. Правда, в эти годы мировая торговля развивалась медленнее, чем в 1960-х годах (из-за более низкого экономического роста в целом), но важна сама связь между расширением объемов товарной торговли и ростом ВВП: в 1970-1980 гг., когда ежегодный рост мирового ВВП составлял 3,4%, торговля и экспорт товаров увеличивались на 4% ежегодно. В 1980-1992 гг. эти цифры составили 3 и 4,9% соответственно. Таблица 2.6 иллюстрирует значительное оживление (в относительном выражении) мировой торговли во второй половине 1980-х годов: среднегодовой рост составлял 12,3 %. Несмотря на некоторый спад в 1993 г., в 1993-1995 гг. мировая торговля продолжала расти темпами более 4%35. В модели мировой экономики CEPII36 для девяти основных производственных секторов доля товаров, продаваемых на международном рынке, в общемировом производстве составила: в 1973 г. - 15,3%, в 1980 г. - 19,7%, в 1988 г. - 22,2%, а к 2000 г. достигнет 24,8%. Что касается прямых иностранных инвестиций, бороздящих мир в поисках лучших производственных условий и новых рынков. Мировой инвестиционный отчет UNCTAD показал 4% годового роста в 1981-1985 гг. и невероятный - 24% -ежегодный рост в 1986-1990 гг. В 1992 г. объем прямых иностранных инвестиций составил 2 трлн. долл. В 1990 г. торговый оборот более 170 000 филиалов и 37 000 материнских компаний составил 5,5 трлн. долл. Эту цифру можно сравнить с 4 трлн. долл. общемирового экспорта и нефакторных услуг в 1992 г.37.
Для открытия новых рынков, соединяющих ценные сегменты рынков отдельных стран в единую сеть, капитал нуждался в высокой степени мобильности, а фирмы - в развитых коммуникациях. Все необходимые условия для этого процесса были обеспечены дерегулированием рынков в тесном взаимодействии с новыми информационными технологиями. Непосредственные участники техноэкономических перемен, а именно фирмы, связанные с высокими технологиями, и финансовые корпорации были первыми, кто получил прямую выгоду от этого процесса. Глобальная интеграция финансовых рынков в начале 1980-х годов, ставшая возможной благодаря использованию новых информационных технологий, оказала огромное влияние на вывод потоков капитала из национальных экономик стран. Так, Чеснэй измеряет степень интернационализации капитала, рассчитав какую долю ВВП составляют операции с акциями и облигациями, совершаемые на международном рынке38: в 1980 г. эта доля в любой из развитых стран не превышала 10% ВВП, в 1992 г. она колебалась от 72,2% ВНП в Японии до 122,2% во Франции и 109,3% в США.
За последнее десятилетие путем все большей ориентации своей деятельности на глобальные рынки, интеграции рынков и максимизации конкурентных преимуществ от местоположения капитал как таковой, сами капиталисты и капиталистические фирмы сумели значительно увеличить показатели прибыльности, особенно в 1990-х годах, тем самым вернув на некоторое время условия инвестирования, от которых зависит капиталистическая экономика39.
Эта рекапитализация капитализма в некоторой степени объясняет неравномерное увеличение производительности. В 1980-х годах происходил процесс массированного технологического инвестирования в коммуникационную/информационную инфраструктуру, что сделало возможным дерегулирование рынков и глобализацию капитала. Фирмы и отрасли, которые попали под прямое влияние этих поразительных перемен (такие, как микроэлектроника, микрокомпьютеры, телекоммуникации, финансовые институты), пережили взлет производительности и прибыльности40. Вокруг этого устойчивого ядра динамичных глобальных капиталистических фирм и вспомогательных сетей нового типа совокупности фирм и отраслей были одна за другой либо интегрированы в новую технологическую систему, либо просто исчезли. Таким образом, медленный рост производительности в национальных экономиках в целом может скрывать противоречивые тенденции взрывного роста производительности в ведущих отраслях, спад активности устаревших фирм и неизменно низкую производительность в сфере услуг. Кроме того, чем больше этот динамичный сектор, концентрирующийся вокруг высокоприбыльных фирм, глобализируется и выходит за национальные границы, тем меньше имеет смысл делать расчеты показателей производительности национальных экономик или отдельных отраслей в рамках национальных границ. Несмотря на то, что наибольшая часть ВВП и рабочей силы большинства стран продолжала зависеть в основном от отечественной экономики, а не от глобального рынка, однако именно конкуренция на этих глобальных рынках в отраслях телекоммуникаций, развлечений, производственных или финансовых, определяла в конечном счете благосостояние фирм и граждан каждой страны41. Именно поэтому наряду с поиском нормы прибыльности как основной мотивации для фирм информациональная экономика также формируется обоснованными стремлениями политических институтов, заинтересованных в поддержании конкурентоспособности той экономики, которую они представляют.
Стратегическая значимость конкурентоспособности, как для экономической политики, так и для политической идеологии, проистекает из двух факторов. С одной стороны, растущая независимость экономики, особенно рынков капиталов и валютных рынков, делает все более сложным существование подлинно национальной политики отдельной страны. Практически все страны вынуждены следить затем, как развиваются их сотрудничество и конкуренция с другими, в то время как темп развития их общества и политики не всегда синхронизирован с экономическими изменениями. Таким образом, конкурировать - значит укреплять свое положение относительно других с целью приобретения большей значимости в процессе переговоров, где все политические силы объединяют свои стратегии в единую взаимосвязанную систему.
С другой стороны, конкурентоспособность вышла на первый план для правительства, бизнеса, средств массовой информации, политологов и недавно - для экономистов в результате вызова, брошенного странами Азиатско-тихоокеанского региона прежде неоспоримому господству американских компаний на международной арене. Сначала Япония, затем "азиатские тигры" и, наконец, возможно, гигантский Китай, которые долго защищали собственные рынки, смогли конкурировать на мировом уровне и завоевать значительную долю рынка. Это явилось хорошей встряской американскому бизнесу и правительству и вызвало немедленную мобилизацию ресурсов45, что очень скоро докатилось до Европы, вызвав вторую волну конкуренции уже против американцев и японцев. Новые технологии и отрасли по праву рассматривались как основной инструмент глобальной конкуренции и хороший показатель конкурентоспособности. Для этого правительства стимулировали или поддерживали программы технологических инноваций и перестройки управления, сначала в странах Азиатско-тихоокеанского региона, затем в Европе и, наконец, в США под вывеской политики конкурентоспособности46. Различное распространение этих программ, их относительная точность и переменный успех определили некие технологические траектории, которые по-разному влияли на производительность, несмотря на всеобщий технологический шок.
Так или иначе, процесс глобализации выливается в рост производительности, потому что фирмам приходится улучшать качество работы, когда они сталкиваются с более сильной мировой конкуренцией или завоевывают долю международного рынка. В 1993 г. Институт глобальных исследований Мак-Кинзи провел изучение промышленной производительности в девяти отраслях промышленности США, Японии и Германии и выявил высокую корреляцию между индексом глобализации (оценивающим степень вовлеченности в международную конкуренцию) и относительными показателями производительности в этих отраслях47. Таким образом, связь между информационной технологией, организационным изменением и ростом производительности наблюдается в значительной степени через призму глобальной конкуренции.
В конечном счете, погоня фирм за прибыльностью и мобилизация стран на
достижение большей конкурентоспособности вызвали изменения в новом историческом
уравнении между технологией и производительностью. Именно в этом процессе была
создана и сформирована глобальная экономика, которая, возможно, является
основной характеристикой и самой важной чертой информационального капитализма.
30 Nelson (1994: 41).
31 Boyer (ред.) (1986); Boyer (1988a); Boyer и Ralle (1986a); Aglietta (1976).
32 Критика представителей школы монетаристов относительно источников инфляции в американской экономике кажется достаточно обоснованной: см. Friedman (1968). Однако в ней упущен из виду тот факт, что политика увеличения денежной массы также является причиной стабильного экономического роста в 1950-х и 1960-х годах: см. Castells (1980).
33 Старая теория недопотребления, находящаяся в сердце экономической теории марксизма, а также кейнсианской политики, все еще верна, если ее поместить в новые условия глобального капитализма, см. Castells и Tyson (1988).
34 Я обращаю внимание читателя на прекрасный обзор трансформаций глобальной экономики, проведенный в работе Chesnais (1994).
35 World Bank (1995), GATT (1994).
36 СЕРП (1992: модель MIMOSA).
37 UNCTAD (1993:13 ff).
38 Chesnais (1994: 209).
39 Для США прибыль на единицу продукции после уплаты налогов является хорошим инструментом для оценки прибыльности нефинансовых корпораций (чем выше показатель, тем больше прибыль). В 1959 г. этот показатель составил 0,024, в 1970 г. сократился до 0,020, в 1974 г. - до 0,017, затем подскочил до 0,040 в 1978 г. и, наконец, опять упал до 0,027 в 1980 г. Начиная с 1983 г. (0,048) наблюдалась устойчивая тенденция роста данного показателя, причем темпы роста существенно возросли в 1990-х годах: в 1991 г. - 0,061, в 1992 г. - 0,067, в 1993 г. - 0,073, в Ш квартале 1994 г. - 0,080 (см. данные Council of Economic Advisers (1995: 291, таблица В-14)).
40 Источник: СЕРП (1992). Начиная с 1980 г. показатели прибыльности были высоки в отраслях электроники, телекоммуникаций и финансов. Однако ожесточенная конкуренция и рискованные финансовые сделки стали причиной ряда банкротств и неудач. Действительно, если бы не правительство США, спасшее ряд сберегательных и кредитных ассоциаций, серьезный финансовый кризис мог стать реальностью.
41 Весь мир согласен с тем, что глобальная конкуренция играет определяющую роль в экономическом процветании наций, весь мир, кроме США, где в некоторых экономических и общественных кругах бытует убеждение в том, что экономическое здоровье страны зависит в основном от отечественных рынков, так как экспорт составлял лишь 10% ВНП в начале 1990-х годов (см. Krugman, 1994a). Несмотря на то, что размер и производительность американской экономики делают ее более автономной по сравнению с любой другой экономикой мира, тем не менее идея о квазисамостоятельности представляет собой опасную иллюзию, которую не разделяет деловая и правительственная элита. Аргументация и данные в пользу важности глобальной конкуренции для американской экономики приводятся у Cohen и Zysman (1987), Castells и Tyson (1989), Reich (1991), Thurow (1992), Camoy et al (1993b).
42 Дебаты о соотношении производительности и конкурентоспособности - двух основополагающих элементов возобновившегося экономического роста начались в научных и политических кругах Америки в 1990-х годах. Полу Кругману, одному из самых блестящих ученых-экономистов Америки, нужно отдать должное за то, что он подстегнул эти полезные дебаты своей энергичной критикой понятия конкурентоспособности, к сожалению, в манере, не всегда достойной ученого: см. критику Krugman (1994а); см. ответ на критику Cohen (1994).
43 Cohen (1985:1).
44Tyson и Zysman (1985:1).
45Cohen(W3).
46 Tyson (1992), Borrus и Zysman (1992).
47 McKinsey Global Institute (1993).
2.2.5 Историческая специфичность информационализма
При рассмотрении процесса исторического развития новой информациональной экономики нам открывается весьма сложная картина. Эта сложность объясняет, почему агрегированные статистические показатели не могут точно отразить размеры и темп экономических изменений под влиянием новых технологий. Информациональная экономика представляет собой отличную от индустриальной социально-экономическую систему вовсе не из-за разных источников роста производительности. В обоих случаях знания и обработка информации являются важными элементами экономического развития, как показывает, например, история научноориентированной химической промышленности56 или управленческая революция, породившая фордизм57. Отличие состоит в окончательном использовании потенциала производительности зрелой индустриальной экономики в результате переориентации на технологическую парадигму, в основе которой лежат информационные технологии. Новая технологическая парадигма сначала изменила масштаб и динамику индустриальной экономики, создавая глобальную экономику и порождая новую волну конкуренции между как существующими, так и новыми экономическими агентами. Эта новая конкуренция, участниками которой были фирмы, но правила которой устанавливало государство, привела к серьезным технологическим изменениям процессов и продуктов, что сделало некоторые фирмы, сектора и регионы более производительными. В то же время большие сегменты экономики подверглись разрушению, и это непропорционально отразилось на фирмах, секторах, регионах и странах. Таким образом, чистым результатом первого этапа информациональной революции явилось распространение экономического прогресса. Более того, распространение производства, основанного на знании, и управления на весь спектр экономических процессов в глобальном масштабе требует глубоких социальных, культурных и институциональных перемен, а, учитывая историю других технологических революций, это займет некоторое время. Вот почему экономика является информациональной, а не просто основанной на использовании информации, поскольку культурно-институциональные черты всей социальной системы должны войти в процесс распространения и использования новой технологической парадигмы. Точно так же нельзя сказать, что индустриальная экономика просто базировалась на использовании новых источников энергии в производстве, она была связана с появлением индустриальной культуры, которая характеризовалась новым социальным и техническим разделением труда.
Итак, хотя информациональная/глобальная экономика отличается от
индустриальной, между ними нет логических противоречий. Информациональная
экономика - это подмножество индустриальной. Она заключается в глубоком
улучшении технологии и использовании знаний и информации во всех процессах
материального производства и распределения на основании гигантского скачка
вперед, в размахе и возможностях системы обращения. Другими словами,
индустриальная экономика должна была либо стать информациональной и глобальной,
либо просто рухнуть. Примером здесь может служить развал гипериндустриального
общества - Советского Союза в силу неспособности его перейти к информациональной
парадигме и изоляции от международной экономики (глава 8). Дополнительным
аргументом в пользу вышесказанного может являться все большее расхождение путей
развития стран "третьего мира" из-за разной способности стран и экономических
агентов подключаться к информациональным процессам и конкурировать в условиях
глобальной экономики58; само понятие "третий мир"59 этот
процесс фактически лишает смысла. Итак, переход от индустриализма к
информационализму не является историческим эквивалентом перехода от
сельскохозяйственной к индустриальной экономике и также не может приравниваться
к возникновению экономики услуг. Существуют информациональное сельское
хозяйство, информациональное производство и информациональные услуги. Изменились
не виды деятельности человечества, а технологическая способность использовать в
качестве прямой производительной силы то, что отличает человека от других
биологических созданий, а именно способность обрабатывать и понимать символы.
56Hohenberg (1967).
57 Coriat (1990).
58 Castells и Tyson (1988); Kincaid и Portes (1994); Katz (ред.) (1987); Fajnzylber (1990).
59 Harris (1987).
2.3 Глобальная экономика: происхождение, структура и динамика
Информациональная экономика является глобальной. Глобальная экономика представляет собой исторически новую реальность, отличную от мировой экономики. Согласно Фернану Броделю и Иммануэлю Уоллерстайну, под мировой экономикой понимается такая система, где процесс накопления капитала происходит по всему миру, и она существует на Западе по крайней мере с XVI в.60. Глобальная экономика представляет собой нечто другое: это экономика, способная работать как единая система в режиме реального времени в масштабе всей планеты. Капиталистический способ производства неустанно развивался, пытаясь преодолеть границы времени и пространства, но только в конце XX в. мировая экономика смогла стать по-настоящему глобальной на основе новой инфраструктуры, основанной на информационных и коммуникационных технологиях. Глобальность присутствует во всех основных процессах и элементах экономической системы. Впервые в истории управление капиталом осуществляется непрерывно на глобальных финансовых рынках, работающих в режиме реального времени61: каждую секунду в электронном режиме по всему миру осуществляются сделки на миллиарды долларов. Таблица 2.7 содержит данные о феноменальном росте объемов и масштабов международных финансовых потоков ведущих стран с рыночной экономикой: доля этих сделок в ВВП выросла примерно в 10 раз в 1980-1992 гг. Новые технологии позволяют за очень короткое время переводить капитал из одной экономики в другую, так что капитал, а следовательно, сбережения и инвестиции, взаимосвязаны по всему миру, от банков и пенсионных фондов до фондовых и валютных бирж. А так как валюты взаимозависимы, то и экономики стран тоже взаимосвязаны между собой. Несмотря на то, что основные корпоративные центры предоставляют персонал и оборудование для управления постоянно усложняющейся финансовой сетью62, на самом деле именно в информационных сетях, соединяющих эти центры, реально проходят операции, связанные с капиталом. Потоки капиталов становятся глобальными и в то же время все более независимыми от функционирования отдельной экономики63.
Таблица 2.7. Международные финансовые потоки, 1980-1992 гг. (в % к
ВВП)а
| Страна | 1980 г. | 1981 г. | 1982 г. | 1983 г. | 1984 г. | 1985 г. | 1986 г. |
| США | 9,3 | 9.4 | 11,8 | 15.9 | 20,8 | 36,4 | 71,7 |
| Япония | п.а.б | п.а. | п.а. | п.а. | 25,0 | 62,8 | 163,7 |
| Германия | 7,5 | 7,8 | 12,5 | 16,0 | , 20,7 | 33,9 | 45,6 |
| Франция | п.а. | п.а. | 8,4 | 13,8 | 14,0 | 21,4 | 28,0 |
| Италия | 1,1 | 1,4 | 1,0 | 1,4 | 1,9 | 4,0 | 6,9 |
| Великобритания | п.а. | п.а. | п.а. | п.а. | п.а. | 366,1 | 648,9 |
| Канада | 9,6 | 8,0 | 7.4 | 10,5 | 15,8 | 26,7 | 40,5 |
Продолжение табл. 2.7
| Страна | 1987 г. | 1988 г. | 1989 г. | 1990 г. | 1991 г. | 1992 г. |
| США | 86,1 | 85,3 | 104,3 | 92,1 | 98,8 | 109,3 |
| Япония | 147,3 | 128,5 | 156,7 | 120.7 | 92,9 | 72,2 |
| Германия | 55,2 | 60,7 | 67,3 | 61,1 | 59,2 | 90,8 |
| Франция | 47,3 | 34,6 | 51,6 | 53,6 | 78,9 | 122,2 |
| Италия | 8,1 | 10,3 | 17,6 | 26,6 | 60,4 | 118,4 |
| Великобритания | 830,1 | 642,6 | 766,6 | 689,0 | 1016,6 | п.а. |
Канада |
58,9 | 39,1 | 54,5 | 64,1 | 81,4 | 111,2 |
аОценка объема торговли ценными бумагами между резидентами и нерезидентами.
6 п.а.-нет данных.
Источник: Bank for International Settlements, 62"' Annual Report, 15 June 1992.
Рынки труда, по существу, не являются глобальными, за исключением небольшого, но растущего сегмента профессионалов и ученых (см. главу 4). Однако труд можно считать глобальным ресурсом, поступающим по трем каналам64: 1) фирмы могут выбрать свое местоположение в разных местах по всему миру, с тем чтобы найти трудовые ресурсы в зависимости от навыков, издержек или социальных условий; 2) фирмы в любом месте могут привлечь к себе высококвалифицированных работников отовсюду, и они их получат, если предложат хорошую оплату и условия труда; наконец, 3) люди по собственной инициативе могут войти на любой рынок из любой точки мира, гонимые из дома нуждой, войнами или движимые заботой о своих детях. Труд иммигрантов может использоваться в любой точке планеты, где есть рабочие места, но его мобильность ограничена строгим иммиграционным контролем. Действительно, такое впечатление, что граждане и политические деятели богатых обществ полны решимости держать "варваров" из бедных районов вдалеке от своего мира, защищенного иммиграционными властями65.
Наука, технология и информация также собраны в глобальные потоки, имеющие асимметричную структуру. Право собственности на технологическую информацию играет важнейшую роль в создании конкурентного преимущества, и научно-исследовательские центры концентрируются в определенных районах при отдельных компаниях и институтах66. Характеристики нового производительного знания способствуют его распространению. Инновационные центры не могут существовать в условиях полной секретности без того, чтобы рано или поздно не исчерпать инновационный потенциал. Обмен знаниями в глобальной взаимосвязанной сети одновременно является и условием соответствия быстрому развитию науки, и помехой осуществления контроля за интеллектуальной собственностью67. Кроме того, способность к инновациям заложена в человеческом мозгу, что позволяет распространять инновации вместе с перемещением ученых, инженеров и менеджеров из одной организации или производственной системы в Другую.
Несмотря на настойчивый протекционизм и ограничение свободной торговли, рынки товаров и услуг становятся все более глобальными68. Это не означает, что все фирмы продают продукцию повсеместно в мире, но предполагает, что стратегической целью небольшой или крупной фирмы является продажа продукции везде в мире, будь то напрямую или путем подключения к сетям, действующим на мировом рынке. И действительно, во многом благодаря новым коммуникациям и транспортным технологиям существуют каналы и возможности для фирм продавать продукцию повсеместно. Здесь, однако, следует сделать оговорку: внутренние рынки составляют наибольшую долю ВВП в большинстве стран, и в развивающихся странах большинство городского населения работает на теневую экономику, которая также ориентирована на внутренний рынок. Кроме того, в некоторых странах с развитой экономикой, таких, как Япония, существуют важные сегменты (например, государственная служба, розничная торговля), защищенные от мировой конкуренции государством или культурной/институциональной традицией69. Государственная служба и правительственные ведомства, на которые приходится от одной трети до половины рабочих мест в каждой отдельной стране, также всегда будут ограждены от международной конкуренции. Доминирующие сегменты и фирмы, представляющие стратегическую основу любой экономики, тесно связаны с мировым рынком, и их судьба зависит от того, насколько успешно они работают на этом рынке. Динамика внутренних рынков в конечном счете зависит от способности национальных фирм конкурировать в глобальном масштабе70. Следует подчеркнуть, что глобализация рынков стала возможной только в конце XX в. благодаря разительным переменам в транспортных и коммуникационных технологиях относительно информации, людей, товаров и услуг.
Тем не менее основные изменения, вызвавшие появление глобальной экономики,
связаны с управлением процессами производства и распределения, а также с
производством как таковым71. Доминирующие сегменты внутри большинства
экономических секторов (будь то производство товаров или услуг) имеют в мировом
масштабе собственные операционные процедуры, формируя, по словам Роберта Райха,
"глобальную сеть". Процесс производства включает компоненты, произведенные в
разных местах многими фирмами и представляющие при определенных условиях или для
специфического рынка новую форму производства и коммерциализации:
высокопроизводительную, гибкую и отлаженную систему производства. Такая сеть не
только по форме соответствует глобальной корпорации, получающей материалы из
разных источников по всему миру. Новая производственная система основана на
стратегических альянсах и сотрудничестве по временным проектам между
корпорациями, децентрализованными частями крупных компаний, малыми и средними
предприятиями, объединенными в сети между собой и/или с крупными корпорациями.
Такого рода транснациональные производственные системы существуют в двух
основных формах: согласно терминологии Гереффи, товарные цепочки,
ориентированные на производителей (например, производство автомобилей,
компьютеров, самолетов, электрического оборудования), и товарные цепочки,
ориентированные на потребителей (например, производство одежды, обуви, игрушек и
домашней утвари). Принципиальным фактором является то, что производственная
структура такой сети территориально расположена по всему миру, и ее геометрия
постоянно меняется как в целом, так и для отдельных составляющих. Гарантом
успеха управленческой стратегии в такой структуре является позиционирование
фирмы (или конкретного производственного проекта) внутри сети так, чтобы
получить конкурентное преимущество для данной конкретной позиции. Таким образом,
структура самовоспроизводится и расширяется по мере того, как развивается
конкуренция, в конечном счете усиливая глобальные характеристики экономики в
целом. Для работы в условиях изменчивой геометрии производства и системы
распределения фирме необходима очень гибкая форма управления, основанная как на
гибкости самой фирмы, так и на доступе к необходимым коммуникациям и
производственным технологиям (см. главу 3). Например, для использования деталей,
произведенных в отдаленных уголках планеты, при сборке единого продукта, с одной
стороны, необходимо использовать микроэлектронные технологии для контроля за
качеством деталей, которые должны в точности соответствовать всем установленным
критериям72, а с другой стороны, необходимо использовать гибкие
компьютерные технологии, позволяющие заводу изменять темпы производства и
различные характеристики продукта в зависимости от конкретного заказа73.
Кроме того, успех управления запасами будет зависеть от работы соответствующей
сети поставщиков, которые теперь благодаря новым информационным технологиям
могут корректировать спрос и предложение мгновенно74.
60 Braudel (1967); Wallerstein (1974).
61 Chesnais (1994: 206-48); Shirref (1994); Heavey (1994); "Экономист" (1995b); Khoury и Ghosh (1987).
62 Sassen (1991).
63 Lee et al (1994); Chesnais (1994: 206-48).
64 Sengenberger и Campbell (1994).
65 Baldwin-Evans и Schain (1995); Fortes и Rumbault (1990); Soysal (1994).
66 Sagasti и Alberto (1988); Soete (1991); Johnston и Sasson (1986).
67 Castells и Hall (1994); Arthur (1985); Hall и Preston (1988); Soete (1991).
68 Andrieu et a! (1992); Daniels (1993); Chesnais (1994:181-206).
69Tyson(1992).
70 Chesnais (1994), UNCTAD (1993), Reich (1991), Stallings (1993), Porter (1990).
71 BRIE (1992), Dicken (1992), Reich (1991), Gereffi (1993), Imai (1990b).
72 Henderson (1989).
73Coriat (1990).
74 Gereffi and Wyman (eds) (1990); Tetsuro and Steven (eds) (1994).
2.5 Архитектура и геометрия информациональной/глобальной экономики
Теперь я могу резюмировать структуру и динамику новой глобальной экономики, возникающей из исторического взаимодействия между подъемом информационализма и капиталистической реструктуризацией.
Структура этой экономики характеризуется сочетанием постоянной архитектуры с изменчивой геометрией. Архитектура глобальной экономики отображает асимметрично взаимозависимый мир, организованный вокруг трех главных экономических регионов и все более поляризующийся по оси противостояния между продуктивными, процветающими, богатыми информацией областями и областями обездоленными, экономически и социально обесцененными. Среди трех доминирующих регионов - Европы, Северной Америки и Азиатско-тихоокеанского побережья - последний представляется наиболее динамичным, хотя и наиболее уязвимым, поскольку он зависит от открытости рынков других регионов. Однако переплетение экономических процессов между тремя регионами делает их судьбы практически неразделимыми. Вокруг каждого региона был создан экономический хинтерланд, где некоторые страны постепенно включались в глобальную экономику, как правило, через доминирующие регионы, которые являются их географическими соседями: Северная Америка для Латинской Америки; Европейский Союз для Восточной Европы, России и Южного Средиземноморья; Япония и Азиатско-тихоокеанский регион для остальнойАзии, а также для Австралии, Новой Зеландии, и, может быть, для Российско-Тихоокеанского региона. Восточной Сибири и Казахстана;
Африка, хотя все еще зависящая от экс-колониальных экономических сетей, в глобальной экономике, по-видимому, все более маргинализуется; Средний Восток по большей части интегрирован в глобальные финансовые и энергетические сети, хотя сильно зависит от поворотов в мировой геополитике.
Разумеется, в возникновении такого мирового экономического порядка нет ничего автоматического: Россия, вероятно, вновь проявит себя как самостоятельная держава. Она могла бы установить связи с Японией, обеспечивая столь необходимую ей энергию и природные ресурсы, когда японский национализм будет готов к разрешению Курильского спора; Казахстан имеет крепкие связи с американскими нефтяными компаниями и с южнокорейскими чеболами; MERCOSUR186 больше экспортирует в Европу, чем в Северную Америку, а Чили расширяет рынки в Азиатско-тихоокеанском регионе; Китай устанавливает связи скорее с сетями этнических китайцев в Тихоокеанском регионе, чем с Японией, и, по всей вероятности, составит в будущем внушительный экономический субрегион, имеющий больше трудовых ресурсов и капитала, чем область, центром которой является Япония. Южная Корея ни в коей мере не является придатком Японии и становится крупным мировым игроком в высокотехнологичных отраслях. Юг все более внутренне дифференцируется, и некоторые из его фрагментов со временем будут включены в Север; например, Индонезия вовлекается в бурные воды азиатско-тихоокеанской экономики через инвестиции фирм, принадлежащих как японцам, так и этническим китайцам. Даже Африка не обязательно осуждена на нищету: как отмечалось выше, новая демократическая, управляемая черным большинством Южная Африка могла бы стать индустриальным, финансовым и технологическим магнитом Южно-Африканского субконтинента, установив связи с Анголой, Намибией, Мозамбиком, Ботсваной и Зимбабве, чтобы сформировать жизнеспособное субрегиональное единство. Несмотря на всю сложность этой структуры, существует унаследованная из истории базовая архитектура, формирующая развитие глобальной экономики.
Однако это не вся история. В рамках этой видимой архитектуры происходят динамические процессы конкуренции и изменений, которые вносят в глобальную систему экономических процессов изменчивую геометрию. Действительно, эволюция, которую я несколько схематично обрисовал на предыдущих страницах, показывает возникновение новейшей структуры международного разделения труда, характерной для глобальной экономики. То, что я называю новейшим международным разделением труда, построено вокруг четырех различных позиций в информациональной/глобальной экономике: производители высокой стоимости, основанной на информациональном труде; производители высоких объемов, основанных на низкооплачиваемом труде; производители сырья, базирующиеся на природных ресурсах; и лишние производители, труд которых обесценен. Дифференцированное размещение таких различных типов труда определяет также процветание рынков, поскольку создание дохода будет зависеть от способности создавать стоимость, включенную в каждый сегмент глобальной экономики. Критически важная проблема состоит в том, что наличие этих разных типов труда не совпадает с делением по странам. Используя технологическую инфраструктуру информациональной экономики, они организуются в сети и потоки. Географически они концентрируются в некоторых областях планеты, так что глобальная экономика является географически дифференцированной. Однако новейшее международное разделение труда происходит не между странами, а между экономическими агентами, размещенными по четырем указанным выше типам труда в глобальной структуре сетей и потоков. Эти четыре указанные позиции присутствуют во всех странах, поскольку все сети глобальны в их реальности или по их целям. Даже маргинализо-ванные экономики имеют небольшой управляющий сегмент функций, связанных с сетью производителей высокой стоимости, для того чтобы, по крайней мере, обеспечивать передачу любого капитала или информации, накапливающихся в стране. И, разумеется, в самых могущественных экономиках имеются маргинальные сегменты населения в позиции обесцененного труда, будь то в Нью-Йорке187, Осаке188 Лондоне189 или Мадриде190.
Поскольку позиция в международном разделении труда зависит, в принципе, не от
характеристик страны, а от особенностей ее трудовых ресурсов (от заключенного в
них знания) и от ее включенности в глобальную экономику, изменения могут
происходить и действительно происходят в короткие промежутки времени. Решающую
роль здесь играют действия правительств и предпринимательского сектора. Новейшее
международное разделение труда организовано на базе трудовых ресурсов и
технологий, но осуществляется и модифицируется правительствами и
предпринимателями. Непрестанно меняющаяся геометрия, являющаяся результатом
процессов инновации и конкуренции, борется с выстроенной в ходе истории
архитектурой мирового экономического порядка, порождая творческий хаос, который
характеризует новую экономику.
186 MERCOSUR - торговая ассоциация, состоящая из Бразилии, Аргентины, Уругвая и Парагвая, представляющая собой зародыш будущего южноамериканского Общего рынка. В 1995 г. наибольшая часть экспорта MERCOSUR шла в Европейский Союз.
187 Mollenkopf and Castells (eds) (1991).
188 Sugihara et al. (1988).
189 Lee and Towsend (1993).
190 Leal (1993).
3.6 Дух информационализма
Классическое эссе Макса Вебера "Протестантская этика и дух капитализма", впервые опубликованное в 1904-1905 гг.138, все еще остается методологическим краеугольным камнем любой теоретической попытки схватить сущность культурно-институциональных трансформаций, которые в истории возвещают новую парадигму любой экономической организации. Его содержательный анализ корней капиталистического развития был поставлен под вопрос историками, которые указывали на альтернативные исторические формы, поддерживавшие капитализм так же эффективно, как англосаксонская культура, хотя и в иных институциональных формах. Кроме того, внимание в этой главе сосредоточено не столько на капитализме, который, несмотря на свои социальные противоречия, жив и здравствует, сколько на информационализме, новом способе развития, который изменяет, но не замещает господствующий способ производства. Однако теоретические принципы, предложенные Максом Вебером почти столетие назад, еще полезны для извлечения смысла из серии анализов и наблюдений, которые я представил в этой главе, сведя их вместе для освещения новой культурно-институциональной конфигурации, лежащей в основе организационных форм экономической жизни. В знак уважения к одному из отцов-основателей социологии я назову эту конфигурацию "духом информационализма". Откуда начать? Как продолжать? Перечитаем Вебера:
"Дух капитализма. Что следует понимать под ним?.. Если может быть найден объект, к которому этот термин применим с каким-либо поддающимся пониманию значением, он может быть только исторически индивидуальным объектом, т. е. комплексом элементов, ассоциированных в исторической реальности, которые мы объединяем в концептуальное целое с точки зрения их культурной значимости. Такая историческая концепция, однако, поскольку она относится в своем содержании к феномену, значимому в своей уникальной индивидуальности,.. должна быть постепенно собрана из индивидуальных частей, которые берутся из исторической реальности. Таким образом, эта финальная и дефиниционная концепция не может находиться в начале исследования, но должна появиться в его конце"139.
Мы подошли к концу, по крайней мере, к концу этой главы. Каковы же элементы исторической реальности, которые, как мы показали, ассоциированы в новой организационной парадигме? И как можем мы объединить их в концептуальное целое, имеющее историческую значимость?
Эти элементы есть, и прежде всего это - деловые сети в различных формах, различных контекстах и проистекающие из различных культурных выражений. Семейные сети в китайских обществах и северной Италии; предпринимательские сети, возникающие из технологических питомников в инновационной среде, как в Силиконовой долине; иерархические коммунальные сети японского типа кейрецу, организационные сети децентрализованных корпорационных единиц из бывших вертикально интегрированных корпораций, вынужденных адаптироваться к реальностям эпохи; пересекающие границы сети, проистекающие из стратегических союзов между фирмами.
Имеются также технологические инструменты: новые телекоммуникационные сети; новые мощные настольные компьютеры; новое адаптивное саморазвивающееся программное обеспечение; новые мобильные коммуникационные устройства, осуществляющие связь с любым местом в любое время; новые рабочие и менеджеры, связанные друг с другом вокруг трудовых задач и результатов, способные говорить на одном и том же языке - цифровом языке.
Имеется глобальная конкуренция, вынуждающая к постоянному обновлению продуктов, процессов, рынков и экономических вложений, включающих капитал и информацию.
Имеется, как всегда, государство: государство развития в стартовой стадии новой экономики, как в Восточной Азии; агент инкорпорирования, когда экономические институты должны быть перестроены, как в процессе объединения Европы; координирующее, когда территориальные сети нуждаются в питательной поддержке региональных или местных правительств, чтобы генерировать синергетические эффекты, которые создадут инновационную среду; и ориентированный на миссию вестник, когда он направляет национальную экономику или мировой экономический порядок на новый исторический курс, сценарий которого записан в технологии, но не выполняется в деловой практике, подобно проекту правительства Соединенных Штатов построить "информационный суперхайвей двадцать первого столетия", невзирая на бюджетный дефицит. Все эти элементы сходятся, чтобы дать возникнуть сетевому предприятию.
Возникновение и консолидация сетевого предприятия во всех его разнообразных проявлениях вполне может быть ответом на "загадку производительности", которая отбрасывает такую длинную тень на мой анализ информациональной экономики в предшествующей главе. Как утверждают Бар и Борроуз в своем анализе будущего сетей:
"Одна из причин, по которой инвестиции в информационную технологию не выразились в повышении производительности, состоит в том, что они вначале служили автоматизации существующих трудовых задач. Нередко автоматизировались неэффективные способы ведения дел. Реализация потенциала информационной технологии требует существенной реорганизации. Способность реорганизовать трудовые задачи по мере того, как они становятся автоматизированными, опирается в основном на доступность целостной инфраструктуры, т. е. гибкой сети, способной связывать между собой различные виды опирающейся на компьютеры деловой деятельности".
Авторы устанавливают историческую параллель с влиянием децентрализации малых электрических генераторов на производство в цехах промышленных фабрик и приходят к следующему выводу: "Эти децентрализованные компьютеры только теперь (1993 г.) стали взаимосвязанными настолько, чтобы позволить и поддержать реорганизацию. Там, где это было эффективно достигнуто, налицо соответствующий выигрыш в производительности"140.
Хотя все эти элементы являются ингредиентами новой парадигмы развития, им еще недостает культурного клея, который соединяет их вместе. Макс Вебер писал: "Капитализм сегодняшнего дня, господствующий в экономической жизни, обучает и отбирает субъекты экономической жизни, в которых нуждается, через процесс экономического выживания приспособленных. Но здесь легко можно видеть пределы концепции отбора, как средства исторического объяснения. Чтобы образ жизни, так хорошо адаптированный к особенностям капитализма, мог быть отобран вообще, т. е. дойти до господства над другими, он должен где-то родиться, и не только в изолированных индивидах, но как образ жизни, общий для целой группы людей. Это происхождение как раз действительно нуждается в объяснении... На родине Бенджамина Франклина... дух капитализма присутствовал еще до капиталистического порядка".
И он добавляет: "Факт, который должен быть объяснен исторически, состоит в том, что в самом высокоразвитом капиталистическом центре того времени, Флоренции XIV и XV вв., служившей рынком денег и капитала для всех великих держав того времени, эта установка [защита Бенджамином Франклином стремления к прибыли] считалась этически неоправданной, или, в лучшем случае, ее терпели. Но в глуши мелкобуржуазной Пенсильвании XVIII в., где из-за простого отсутствия денег постоянно возникала угроза вернуться назад к бартеру, где едва ли были и намеки на крупное предприятие, где можно было найти только самые начатки банковского дела, та же самая установка являлась сущностью морального поведения, даже внушалась людям во имя долга. Говорить здесь об отражении материальных условий в идеальной надстройке было бы очевидным нонсенсом. Каков же был круг идей, которые могли оправдать деятельность, явно направленную на извлечение прибыли, как призвание, которому индивид чувствовал себя этически обязанным следовать? Ибо именно эта идея дала образу жизни нового предпринимателя свой этический фундамент и оправдание141.
Что есть этический фундамент информационализма? И нуждается ли он в этическом фундаменте вообще? Я должен напомнить терпеливому читателю, что в исторический период подъема информационализма капитализм, хотя в новых, глубоко модифицированных, vis-a-vis с эпохой Вебера, формах, еще работает как господствующая экономическая форма. Таким образом, корпоративный характер накопления, обновленная притягательность потребительского общества являются движущими культурными формами в организациях информационализма. Вдобавок, государство и утверждение национально-культурной идентичности, как было показано, играют роль решающей силы на арене глобальной конкуренции. Семьи во всей своей сложности продолжают процветать и воспроизводиться посредством экономической конкуренции, накопления и наследования. Но в то время, как все эти элементы, вместе взятые, кажется, объясняют культурную устойчивость обновленной капиталистической конкуренции, они не кажутся достаточно специфичными, чтобы различить нового агента такой капиталистической конкуренции - сетевое предприятие.
Первый раз в истории базовая единица экономической организации не есть субъект, будь он индивидуальным (таким, как предприниматель или предпринимательская семья) или коллективным (таким, как класс капиталистов, корпорация, государство). Как я пытался показать, единица есть сеть, составленная из разнообразного множества субъектов и организаций, непрестанно модифицируемых по мере того, как сети приспособляются к поддерживающим их средам и рыночным структурам. Что связывает вместе эти сети? Являются ли они чисто инструментальными, случайными союзами? Это, может быть, и так для конкретных сетей, но сетевая форма организации должна иметь свое собственное культурное измерение. В противном случае, экономическая деятельность должна выполняться в социально-культурном вакууме - мнение, которое может поддерживаться некоторыми ультрарационалистическими экономистами, но полностью опровергается историческими свидетельствами. Что же тогда есть этот "этический фундамент сетевого предприятия" , этот "дух информационализма" ?
Безусловно, он не является новой культурой в традиционном смысле системы ценностей, поскольку множественность субъектов сети и разнообразие сетей отвергает такую единую "сетевую культуру". Он не является также совокупностью институтов, поскольку мы наблюдали разное развитие сетевых предприятий в разнообразных институциональных окружениях до точки, где они формируются такими окружениями в широком диапазоне форм. Но имеется действительно общий культурный код в разнообразных устройствах сетевого предприятия. Он составлен из многих культур, многих ценностей, многих проектов, которые приходят на ум и дают сведения для выработки стратегий различных участников сетей, меняясь тем же темпом, что и участники сети, и следуя той же организационной и культурной трансформации единиц сети. Это действительно культура, но культура эфемерного, культура каждого стратегического решения, скорее лоскутное одеяло, сшитое из опыта и интересов, чем хартия прав и обязанностей. Это многоликая виртуальноя культура, как в визуальных переживаниях, созданных компьютерами в киберпрост-ранстве путем переустроения реальности. Но это и не фантазия, это действенная сила, поскольку она дает информацию для властных экономических решений в каждый момент жизни сети и осуществляет их. Но живет она недолго, она поступает в компьютерную память как сырой материал, состоящий из успехов и неудач прошлого. Сетевое предприятие учится жить в этой виртуальной культуре. Любая попытка кристаллизации позиций в сети, как культурного кода в конкретном времени и пространстве, приговаривает сеть к устареванию, поскольку она становится слишком жесткой для изменчивой геометрии, которой требует информационализм. "Дух информационализма" есть культура "созидательного разрушения", ускоренная до скорости оптических электронных цепей, через которые проходят ее сигналы. В киберпространстве сетевого предприятия Шумпетер встречается с Вебером.
В том, что касается потенциальных социальных последствий этой новой
экономической истории, голос мастера мощно звучит и 100 лет спустя: "Современный
экономический порядок... привязан теперь к техническим и экономическим условиям
машинного производства, которое сегодня определяет жизни всех индивидов, которые
родились в этом механизме, а не только тех, кто непосредственно и непреодолимо
озабочен экономическим приобретением... Забота о внешних благах должна бы лежать
на плечах "только как легкий плащ, который можно сбросить в любой момент". Но
судьба решила, что плащ должен сделаться железной клеткой... Сегодня дух
религиозного аскетизма... вырвался из клетки, но победоносный капитализм,
поскольку он опирается на механические фундаменты, больше не нуждается в его
поддержке... Никто не знает, кто будет жить в этой клетке в будущем, или в конце
этой ужасной цепи событий придут совершенно новые пророки, или произойдет
великое возрождение старых идей, или, если всего этого не будет, наступит
механизированное окаменение, украшенное чем-то вроде конвульсивного
самодовольства, ибо о людях последней стадии этого культурного развития можно
поистине сказать: "Специалисты без духа, сенсуалисты без сердца; эти ничтожества
воображают, что они достигли уровня цивилизации, не достигнутого никогда
прежде""142.
138 Weber (1958).
139 Weber (1958: 47).
140 Bar and Bon-us (1993: 6).
141 Weber (1958: 55 and 75).
142 Weber (1958:180-2).
5.2 От "галактики Гутенберга" к "галактике Маклюэна": возникновение культуры средств массовой информации
Распространение телевидения за три десятилетия после окончания второй мировой войны (в разные периоды и с переменной интенсивностью в зависимости от страны) создало новую "галактику коммуникаций", если воспользоваться маклюэновской терминологией7. Не то чтобы другие средства массовой информации исчезли, но они были реструктурированы и реорганизованы в систему, сердце которой состояло из электронно-лучевых трубок, а лицо представляло собой телевизионный экран8. Радио потеряло свою центральную роль, но выиграло в повсеместном распространении и гибкости, приспособляя методы и темы передач к повседневной жизни людей. Фильмы трансформировались таким образом, чтобы подходить телевизионной аудитории (за исключением субсидируемых правительством культурных программ и шоу со специальными эффектами, требующими большого экрана). Газеты и журналы стали специализироваться, углубляя свое содержание или ориентируясь на целевые аудитории, в то же время заботясь о поставке стратегической информации доминирующему средству коммуникации - телевидению9. Что же до книг, они остались книгами, хотя во многих из них чувствовалось бессознательное желание авторов превратить их в телевизионные сценарии; списки бестселлеров скоро пополнились названиями, относящимися к телевизионным персонажам или популярным на ТВ темам.
Причина, по которой телевидение стало основным видом коммуникации, и поныне остается предметом яростных дебатов среди ученых и критиков10. Правдоподобным объяснением представляется гипотеза У. Рассела Неймана, которую я перефразировал следующим образом: успех телевидения есть следствие базового инстинкта ленивой аудитории. В свете наличных данных она представляется приемлемой. Сам Нейман выражается так: "Ключевой результат исследований влияния образования и рекламы, который нужно чистосердечно признать, если мы хотим понять природу низкой эффективности обучения в отношении политики и культуры, состоит попросту в том, что люди выбирают пути наименьшего сопротивления"11. Нейман основывает свою интерпретацию на разработанных Гербертом Саймоном и Энтони Даунсом более широких психологических теориях, придающих особое значение психологическим издержкам на восприятие и обработку информации. Я склонен видеть корни такой логики поведения не в человеческой природе, а в притягательности домашнего уюта после долгих дней напряженного повседневного труда и в недостатке альтернатив личностного и культурного включения в общение12. Тем не менее при данных социальных условиях жизни в наших обществах синдром минимальных усилий, который связывают с телевизионной коммуникацией, мог бы объяснить быстроту и широту распространения ТВ, как коммуникационного средства, едва только оно вышло на историческую арену. Например, согласно исследованиям СМИ13, лишь немногие люди выбирают заранее программу, которую они хотели бы посмотреть. Как правило, первое решение - посмотреть телевизор, а затем программы переключаются до тех пор, пока не выбирается наиболее привлекательная, либо, что гораздо чаще, наименее скучная.
Систему, в которой доминирует телевидение, можно характеризовать как систему массовой информации14. Одно и то же сообщение передается от немногих централизованных передатчиков миллионам телезрителей. Таким образом, содержание и форма сообщений приводятся к наименьшему общему знаменателю. В случае частного ТВ, преобладающего в США - в стране, где родилось телевидение, этот наименьший общий знаменатель аудитории определяется по оценке рыночных экспертов. Для большей части мира, где правительственное телевидение господствовало по крайней мере до начала 1980-х годов, стандартом считался наименьший общий знаменатель, формирующийся в мозгах бюрократов, контролирующих вещание, хотя роль рейтингов постепенно повышалась. В обоих случаях аудитория считалась однородной, либо предполагалось, что ее можно сделать таковой15. Понятие массовой культуры, возникающей из массового общества, было прямым отображением системы средств информации, результатом того, что новая электронная коммуникационная технология контролировалась правительствами и олигополией крупных корпораций16.
Что было в телевидении принципиально нового? Новизна заключалась не в его централизации и не в его потенциале как оружия пропаганды. В конце концов, еще Гитлер показал, каким мощным оружием, резко повышающим эффективность односторонне направленной пропаганды, может быть радио. Но ТВ означало прежде всего конец господства галактики Гутенберга, т. е. системы коммуникации, в которой доминировали типографское мышление и фонетический алфавит17. Для всех своих критиков (которых обычно отталкивала его невнятная и причудливая манера выражаться) Маклюэн нашел ключевое выражение, заявив со всей простотой, что "средство есть сообщение".
"Режим телевизионного изображения не имеет ничего общего с фильмом или фотографией, за исключением того, что оно также предлагает невербальный образ или положение формы. Зритель; когда он смотрит телевизор, как бы представляет собой экран. Он бомбардируется световыми импульсами, которые Джеймс Джойс называет "атакой бригады легкой кавалерии""... Телевизионное изображение еще не кинокадр. Но это также вовсе и не фотография, а непрерывно формирующийся контур предметов, очерчиваемых сканирующим лучом. В результате пластичный контур получается не путем освещения, а просвечиванием. Сформированное таким образом изображение обладает скорее свойствами скульптуры или иконы, чем картины. Телевизионное изображение посылает на зрителя около трех миллионов точек в секунду. Из них в каждое мгновение он воспринимает лишь несколько десятков, из которых создается изображение"18.
Далее, по словам Маклюэна, из-за низкой степени четкости телевидения зритель должен заполнять зазоры в изображении, тем самым повышая степень эмоционального включения в просмотр (которое он, автор, как это ни парадоксально, характеризует как "спокойное средство"). Это не противоречит гипотезе наименьших усилий, так как телевидение обращается к ассоциативному/лирическому мышлению, не включая психологические усилия для получения и анализа информации, о которых говорит теория Герберта Саймона. Вот почему Нейл Постмен, ведущий авторитет в области средств информации, полагает, что это и является причиной, по которой телевидение представляет собой исторический разрыв с "типографским мышлением". В то время как печатное слово благоприятствует систематическому изложению, телевидение лучше приспособлено к непринужденному разговору. Подчеркнем разницу его собственными словами:
"Печатное слово имеет сильнейшее пристрастие к объяснению; оно требует изощренной способности мыслить концептуально, дедуктивно и последовательно, высокой оценки причины и следствия, недопустимости противоречий, большой способности к беспристрастности и объективности, терпимости к замедленной реакции"19.
На телевидении же "развлечение представляет собой основу всей системы общения со зрителем. При этом не имеет никакого значения, что именно и с какой точки зрения отображается; всеми и повсюду принято, что происходящее на экране показывается для нашего развлечения и удовольствия"20. Несмотря на все разногласия в социально-политических следствиях результатов анализа, от веры Маклюэна в универсальный объединяющий человечество потенциал ТВ до луддистских установок Джерри Мандера21 и некоторых других критиков массовой культуры22, диагнозы совпадают по двум фундаментальным позициям: за несколько лет развития телевидение стало культурным эпицентром наших обществ23; а телевизионный способ коммуникации является фундаментально новым средством, характерным своей соблазнительностью, сенсорной имитацией реальности и легкостью восприятия с наименьшим психологическим усилием.
Именно благодаря телевидению в последние три десятилетия во всем мире произошел коммуникационный взрыв24. В США, в наибольшей степени ориентированных на телевидение, в конце 1980-х годов телевидение передавало 3600 изображений в минуту на один канал. По данным, представленным в докладе Нильсена, в американском доме телевизор бывает включен приблизительно 7 ч в день, причем действительный период времени просмотра телевизионных программ составляет ежедневно 4,5 ч на одного взрослого человека. К этому следовало бы добавить радио, которое передает до 100 слов в минуту и которое слушают в среднем два часа в день (в основном в автомобилях). Средняя ежедневная газета содержит 150 000 слов, и время, ежедневно затрачиваемое на чтение газет, составляет от 18 до 49 мин, а на просмотр популярных журналов уходит от 6 до 30 мин и, наконец, чтение книг, включая литературу по школьной программе, занимает около 18 мин в день25. Натиск СМИ имеет кумулятивный характер. Согласно данным некоторых исследований, в тех домах в США, где имеется кабельное телевидение, смотрят больше национальных сетевых программ, чем в домах без кабельного телевидения. В целом, средний взрослый американец ежедневно уделяет 6,43 ч на средства массовой информации26. Эту цифру можно сравнить с другими данными, согласно которым ежедневно на одного человека приходится 14 мин для межличностного общения в семье (хотя в строгом смысле слова эти данные несопоставимы)27. В Японии в 1992 г. еженедельное время, потраченное на просмотр телевизионных программ на одну семью, составляло 8 ч 17 мин в день, что на 25 мин больше, чем в 1980 г.28. Другие страны, кажется, не являются столь активными потребителями информации, поступающей из СМИ: например, в конце 1980-х годов взрослое население Франции тратило на просмотр телепрограмм ежедневно около 3 ч29. До сих пор доминирующие модели поведения во всем мире показывают, что в урбанизированных обществах просмотр телевизионных программ представляет собой вторую крупнейшую категорию деятельности после работы и, уж во всяком случае, основное занятие, когда человек находится дома30. Для правильного понимания роли СМИ в нашей культуре указанное наблюдение тем не менее следует уточнить: прослушивание радиопередач и просмотр телевизионных программ ни в коей мере не исключают других занятий. Обычно они сочетаются с выполнением домашних работ, с общими трапезами, социальными взаимодействиями. Это почти постоянно присутствующий фон, ткань нашей жизни. Мы живем ими и с ними. Маклюэн рассматривал технологии массовой информации наподобие сырья или природных ресурсов31. Точнее сказать, СМИ, особенно радио и телевидение, стали аудиовизуальной окружающей средой, с которой мы непрестанно и автоматически взаимодействуем. Очень часто телевидение прежде всего означает "присутствие" других людей в доме - драгоценное свойство в обществе, где все больше людей живет в одиночестве (в 1990-х годах 25% американских домохозяйств состояли из одного человека). Хотя в других обществах ситуация не столь экстремальна, тенденция к снижению размеров домохозяйств в Европе носит сходный характер.
Казалось бы, что это вездесущее могущественное присутствие действующих на подсознание звуков и изображений драматическим образом воздействует на социальное поведение. Однако существующие исследования указывают на противоположные выводы. На основе анализа литературы В. Рассел Нейман пришел к следующему заключению: "Полученные за пять десятилетий систематических социальных исследований результаты показывают, что аудитория СМИ, включающая как молодых людей, так и другие возрастные категории, не является беспомощной, и СМИ отнюдь не всесильны. Развивающаяся теория ограниченных и обусловленных следствий влияния СМИ помогает осмыслить перспективы исторического цикла моральной паники вокруг новых СМИ"32.
Более того, очевидно, что все попытки приостановить поток рекламных сообщений, получаемых через средства массовой информации, имеют ограниченный результат. Согласно Дрэперу33, несмотря на то, что среднему американцу показывают приблизительно 1600 рекламных сообщений ежедневно, люди реагируют (и не обязательно позитивно) примерно лишь на 12 из них. Действительно, Макгайр34 после изучения накопленных фактов относительно результатов рекламы, передаваемой с помощью СМИ, пришел к заключению, что не существует веских подтверждений специфического воздействия рекламы в СМИ на реальное поведение; это весьма иронический вывод для индустрии, тратящей в настоящее время ежегодно на рекламу 50 млрд. долл. В таком случае, почему же фирмы по-прежнему держатся за рекламу? Прежде всего, они перекладывают затраты на нее на потребителей: согласно журналу The Economist, в 1993 г. "бесплатное телевещание" обходилось каждой американской семье в 30 долл. в месяц. Однако сущностный ответ на столь важный вопрос требует, чтобы мы сначала подвергли анализу механизмы, с помощью которых телевидение и другие СМИ влияют на поведение.
Ключевая проблема состоит в том, что на данный момент СМИ представляют собой однонаправленную коммуникационную систему; поэтому реального процесса коммуникации как взаимодействия передающей и получающей стороны при интерпретации сообщения нет. Умберто Эко в своем новаторском докладе (1977г.), озаглавленном "Оказывает ли аудитория дурное влияние на телевидение?", с большой проницательностью оценил перспективы эффекта воздействия СМИ как незначительные. Он писал:
"Существует, в зависимости от социокультурных обстоятельств, разнообразие кодов, или, скорее, правил компетентной интерпретации. Сообщение есть знаковая форма, которую можно наполнить разным содержанием... Возникает подозрение, что отправитель организует телевизуальный образ на базе своих собственных кодов, совпадающих с кодами господствующей идеологии, тогда как адресаты наполняют этот образ иными смыслами согласно их собственным культурным кодам"35.
Из этого анализа вытекает следующее: "Мы знаем одно: не существует "массовой культуры" в смысле, вносимом воображением апокалиптических критиков массовой коммуникации, так как эта модель конкурирует с другими (состоящими из исторических наслоений, классовой культуры, аспектов высокой культуры, передаваемых через образование и т. д.)"36.
В то время как историки и эмпирические исследователи СМИ найдут это высказывание полным чистейшего здравого смысла, оно, если отнестись к нему серьезно, как это делаю я, решительно подрывает один фундаментальный аспект критических социальных теорий от Маркузе до Хабермаса. Одна из иронических сторон интеллектуальной истории состоит в том, что именно те мыслители, которые проповедуют социальные изменения, часто смотрят на людей, как на пассивные объекты идеологического манипулирования, фактически исключая любые социальные движения и социальные изменения, кроме проходящих под знаком исключительных, уникальных событий, возникающих вне социальной системы. Если люди, организуя свое поведение и принимая решения, пользуются некоторой степенью автономности, то сообщения, посылаемые СМИ, должны взаимодействовать с получателями. Таким образом, понятие средств массовой информации относится к технологической системе, а не к форме культуры - массовой культуре. И в самом деле, некоторые психологические эксперименты показывают, что даже если ТВ передает 3600 изображений в минуту на канал, мозг сознательно реагирует лишь на один сенсорный стимул из миллиона переданных37.
Однако указание на автономию человеческой мысли и индивидуальных культурных систем в наполнении получаемых сообщений реальным смыслом не подразумевает нейтральность институтов СМИ или незначительность их воздействия. Эмпирические исследования показывают, что СМИ не являются независимыми переменными, формирующими поведение. Их сообщения, эксплицитные или влияющие на подсознание, перерабатываются индивидами, помещенными в специфические социальные условия, видоизменяющими тем самым подразумеваемый эффект сообщения. Но средства массовой информации, особенно аудиовизуальные, действительно представляют собой в нашей культуре основной материал коммуникационных процессов. Мы живем в среде СМИ, и из них приходит большинство наших символических стимулов. Более того, как показала Сесилия Тичи в своей удивительной книге "Электронный очаг"38, СМИ - это культура, в которой предметы и символы соотносятся с телевидением, от форм домашней мебели до стиля и тем разговора. Реальная власть телевидения, как утверждали также Эко и Постмен, в том, что оно подготавливает сцену для всех процессов, информация о которых должна сообщаться обществу в целом, от политики до бизнеса, спорта и искусства. Телевидение структурирует (frames) язык социетальных коммуникаций. Если компании, несмотря на обоснованные сомнения в реальном прямом влиянии рекламы на продажи, продолжают тратить на нее миллиарды, это может происходить потому, что отказаться от телевизионной рекламы известной марки для рекламодателей обычно означает признать свое поражение от конкурентов, не прекращающих рекламу. Хотя влияние телевидения на политический выбор весьма разнообразно, политика и политики, не имеющие выхода на телевидение в развитых обществах, просто не имеют шанса получить поддержку населения, поскольку люди получают информацию из СМИ, где телевидение занимает ведущее место39. Социальное влияние телевидения носит бинарный характер: быть или не быть. Раз сообщение попало на телевидение, оно может быть изменено, трансформировано, даже извращено. Но в обществе, организованном вокруг СМИ, существование сообщений за их пределами ограничено сетями межличностного общения, исчезая из коллективного сознания. Однако цена за появление сообщения на телевидении - не просто деньги или власть. Сообщение становится частью мультисемантического текста, синтаксис которого является крайне расплывчатым. Информация и развлечения, образование и пропаганда, релаксация и гипноз -все сливается и затуманивается в языке телевидения. Поскольку контекст восприятия контролируется и хорошо знаком получателю, все сообщения абсорбируются в уютном образе дома или квазидомашних ситуаций (например, спорт-бары, куда люди приходят смотреть вместе спортивные передачи, остались одной из немногих реальных расширенных семей).
Эта нормализация сообщений, где жестокие образы реальной войны воспринимаются
почти как кадры художественного фильма, имеет один фундаментальный эффект:
приведение всего содержания к набору образов, имеющихся у каждого человека.
Таким образом, являясь символической тканью нашей жизни, СМИ воздействуют на
сознание и поведение так же, как реальный опыт воздействует на сны, поставляя
сырой материал, над которым работает наш мозг. Похоже, что мир визуальных грез
(информация/развлечения, предоставляемые телевидением) возвращает нашему
сознанию власть выбирать, рекомбинировать изображения и звуки, которые мы
создали через нашу коллективную практику или индивидуальные предпочтения. Это
система обратной связи между кривыми зеркалами: СМИ есть выражение нашей
культуры, а наша культура работает главным образом через материалы, поставляемые
СМИ. В этом фундаментальном смысле система средств массовой информации воплотила
большинство черт, о которых писал Маклюэн в начале 1960-х годов, - она стала
"галактикой Маклюэна"40. Однако тот факт, что аудитория - не
пассивный объект, но интерактивный субъект, открыл пути к дифференциации
аудитории и с того момента как технология, корпорации и институты позволили
такие шаги, - к последующей трансформации СМИ в сторону сегментации, "работы на
заказ", индивидуализации.
7 McLuhan (1964).
8 Ball-Rokeach and Cantor (eds) (1986).
9 Postman (1985).
10 Ferguson (ed.) (1986); Withey and Abeles (eds) (1980).
11 Neuman (1991: 103).
12 Mattelart and Sturdze (1982); Trejo Delarbre (1992).
13 Neumann (1991).
14 Blumler and Katz (eds) (1974).
15 Botein and Rice (eds) (1980).
16Neumann (1991).
17 McLuhan (1962).
* Далее в цитате из Маклюэна идет непереводимая игра слов: "(Не is bombarded with light impulses) that James Joyce called "The Charge of the Light Brigade"... Здесь аллюзия на название хрестоматийного стихотворения Теннисона. В английском языке слово light как прилагательное означает "легкий", в данном случае сравнение бомбардировки световыми импульсами с "атакой бригады легкой кавалерии" эффектно, но противоречит содержанию упомянутого исторического события. "Бомбардировкой", а точнее, залпами русской картечи, была встречена как раз бригада британской легкой кавалерии, брошенная под Балаклавой (в Крымскую войну) по приказу бездарного начальства в лобовую атаку на русские батареи. Из 600 кавалеристов ("noble six hundred", по выражению поэта-лауреата) в живых осталось менее 30. Хотели, вероятно, повторить знаменитую атаку польских улан под Сомосьеррой, но такие вещи не повторяются. - Прим. пер.
18 McLuhan (1964: 313).
19 Postman (1985: 87).
20 Ibid.
21 Mander (1978).
22 Mankiewicz and Swerdlow (eds) (1979).
23 См. Williams (1974); Martin and Chaudhary (eds) (1983).
24 Williams (1982).
25 Данные из различных источников приводятся в Neumann (1991).
26 Данные приводятся в Sabbah (1985); Neumann (1991).
27 Sabbah (1985).
28 Dentsu Institute for Human Studies/DataFlow Inemational. (1994: 67).
29 Neumann (1991); по Японии см. Sato et al. (1995).
30 Sorlin (1994).
31 McLuhan (1964: 12).
32 Neuman (1991:87).
33Draper Roger. The Faithless Shepard//New York Review of Books. June 26; приведено в Neuman (1991).
34 Мсguire (1986).
35 Eco (1977:90).
36 Ibid.: 98.
37Меитап(1991:91).
38ТюЫ(1991).
39 Lichtenberg (ed.) (1991).
40 Я называю электронную систему массовых коммуникаций "галактикой Маклюэна" в знак уважения к революционному мыслителю, увидевшему в ее существовании особый способ когнитивного выражения. Нужно подчеркнуть, однако, что, как будет показано в этой главе, мы вступаем в новую коммуникационную систему, явно отличную от той, которую предвидел Маклюэн.
5.4.3 Интерактивное общество
Компьютерная коммуникация - слишком недавнее явление, и круг охваченных ею людей был ко времени написания этой книги (1995 г.) слишком узок, чтобы она стала объектом строгих и достоверных исследований. Большинство часто приводимых примеров имеет характер частных свидетельств, а самыми надежными источниками зачастую являются сообщения журналистов. Кроме того, технология меняется так быстро, а компьютерная коммуникация расширяется такими темпами, что большинство имеющихся исследований 1980-х годов едва ли применимо к социальным трендам 1990-х, т. е. именно того исторического момента, когда новая коммуникационная культура принимает определенную форму. Однако рассмотреть социальные следствия новых коммуникационных процессов в рамках имеющихся данных будет методологически полезно, несмотря на несколько противоречивые результаты. Я буду опираться на обзор ограниченного круга работ из сферы социальных наук, посвященных компьютерной коммуникации, чтобы предложить некоторые предварительные направления интерпретации отношений между коммуникацией и обществом в условиях компьютерной интерактивной технологии71. Прежде всего, компьютерная коммуникация не есть всеобщее средство коммуникации и не будет таковым в обозримом будущем. Хотя ее использование расширяется феноменальными темпами, она, в отличие от телевидения и других СМИ, еще долго не сможет охватить большинство человечества. Конечно, в 1994 г. более трети американских семей имели персональные компьютеры и по объему продаж PC впервые опередили телевизоры. Западная Европа в середине 1990-х годов также пережила компьютерный бум, но в семьях персональных компьютеров было меньше (менее 20% семей, если исключить видеотекс-терминалы). Япония значительно отставала по обеспеченности домашним компьютерным оборудованием и использованию компьютеров вне рабочего места72. Остальной мир (за исключением Сингапура), несмотря на высокие темпы распространения компьютеров повсюду, кроме Африки, жил еще явно в другом коммуникационном веке, невзирая на сотовые телефоны и пейджеры, неустанно жужжащие по всему тихоокеанскому побережью Азии. Без сомнения, все это переменится со временем, но темпы распространения интерактивных коммуникаций еще долго не смогут соперничать с темпами телевидения73.
Другая тема, к которой я перейду в следующем разделе, состоит в том, что использование интерактивной коммуникации в мультимедиасистемах станет, вероятно, доступным, в крайне упрощенных версиях, для большой части населения во многих странах. Но компьютерная коммуникация как таковая останется принадлежностью образованной части населения наиболее развитых стран, насчитывающей десятки миллионов людей, но в глобальном масштабе остающейся элитой. Даже число пользователей Интернета, как указывалось выше, оспаривается опытными экспертами на том основании, что подключение к Интернету еще не означает фактического пользования, на одну связь приходится менее десяти пользователей - множитель, обычно используемый при оценках74. И даже среди фактических пользователей только меньшинство действительно пользуется сетью активно. Обследование американских пользователей BBS, опубликованное в 1993 г., показало, что только 18% из них проявляли активность еженедельно, среднее количество вызовов составляло 50 в неделю на одну BBS; 38% операций были связаны с наполнением системы (were uploads of the system) и 66% содержания "доски" было посвящено компьютерным делам75. Как и ожидалось, обследования владельцев персональных компьютеров показывают, что они материально обеспечены выше среднего, заняты полную неделю и одиноки, реже - на пенсии или удалились отдел76. Большинство из них (как и среди пользователей BBS) - мужчины. Что касается пользователей Интернета, обследование, проведенное на национальной выборке в США, показало, что 67% пользователей - мужчины и свыше половины из них принадлежат к возрастной категории 18-34 года. Их семейный доход -50-75 тыс. долл., среди занятий наиболее часто отмечаются сфера образования, торговля и инженерные профессии77. Другое обследование (также в США, в 1995 г.) снова показало, что 65 % пользователей - зажиточные мужчины (средний семейный доход 62 тыс. долл.), хотя они старше, чем указано в других обследованиях (средний возраст - 36 лет)78. Таким образом, компьютерная коммуникация начинает свой путь в качестве средства коммуникации для образованного и процветающего сегмента населения самых образованных и зажиточных стран, чаще всего в больших, наиболее высокоразвитых метрополисах. Ясно, что в ближайшем будущем использование компьютерной коммуникации расширится, особенно через систему образования, и охватит существенную долю населения индустриального мира; она перестанет быть исключительно элитным феноменом, хотя и охватит намного меньше людей, чем СМИ. Однако тот факт, что она распространяется последовательными волнами, начиная с культурной элиты, означает, что она будет формировать коммуникационные привычки через привычки пользователей первой волны.
Компьютерная коммуникация все больше приобретает критическую важность в формировании будущей культуры. Элиты, которые дали ей форму, получат структурные преимущества в возникающем теперь обществе. Таким образом, хотя компьютеры поистине революционизировали процесс коммуникации, а через него - культуру в целом, эта революция распространяется концентрическими кругами, начинаясь на высоком уровне образования и богатства, но оставаясь, вероятно, неспособной охватить необразованные массы и бедные страны.
Однако в группе регулярных пользователей компьютерная коммуникация, по-видимому, благоприятствует неограниченной коммуникации, а во внутренних сетях компаний стимулирует участие работников нижних уровней79. Женщины и другие угнетенные группы населения также, по-видимому, смогут выразить себя более открыто под защитой электронной системы, хотя нужно помнить, что пока женщины составляют меньшинство пользователей80. Похоже, что символы власти, встроенные в методы коммуникации, соответствующие личным контактам, еще не нашли своего языка в новой компьютерной коммуникации. По причине исторической новизны и относительного повышения власти традиционно подчиненных групп, таких, как женщины, компьютерная коммуникация дает шанс перевернуть традиционные игры вокруг власти в коммуникационном процессе.
Переместив фокус анализа от пользователей к пользованию, нужно подчеркнуть, что подавляющее большинство компьютерных коммуникаций имеет место на работе или в связанных с работой ситуациях. Я рассматривал в главах 3 и 4 критическую важность компьютеров для новой формы сетевой организации и специфических условий труда людей, работающих в сетях. В контексте анализа культурных воздействий нужно рассмотреть символический изоморфизм в процессах труда, домашней работы и развлечений в новой структуре коммуникаций. Является ли отношение к компьютеру достаточно специфичным, чтобы связать работу, дом и развлечения в одной системе обработки символов? Или, напротив, контекст определяет восприятие и использование средства? Мы не имеем серьезных исследований этой проблемы, но некоторые предварительные наблюдения Пенни Гурстейн в ее диссертации81 показывают, что хотя люди, использующие компьютеры дома, по-видимому, довольны своей самостоятельностью в управлении временем и пространством, им не нравится отсутствие четкого разграничения между работой и досугом, семьей и бизнесом, личностью и функцией. В качестве гипотезы, которую стоит держать в памяти, скажем, что слияние разных областей опыта в одном и том же средстве несколько затуманивает институциональное разграничение этих областей и смешивает коды поведения.
Кроме выполнения профессиональных задач, компьютерная коммуникация уже охватывает всю сферу социальной активности. В то время как средние потребители никогда не любили заочные банковские операции (пока их не заставили включиться в них против воли), а телемагазины зависят от грядущего расцвета виртуальной реальности в мультимедиа, взрывное развитие персональных коммуникаций происходит через электронную почту, e-mail - самый частый вариант пользования компьютерной коммуникацией за пределами рабочего места82. На деле ее широкое распространение заменяет не межличностную коммуникацию, но телефонные разговоры, поскольку автоответчики и магнитофонные голоса в сфере услуг воздвигли коммуникационный барьер, делающий e-mail наилучшей альтернативой непосредственному общению в избранное время. Компьютерный секс - другая крупная область использования компьютерных коммуникаций, и она быстро расширяется. Хотя имеется быстро растущий коммерческий рынок компьютеризованной сексуальной стимуляции, все более связанной с технологией виртуальной реальности83, компьютерный секс состоит по большей части из разговоров либо по специализированным "доскам объявлений", либо когда люди спонтанно отвлекаются от обычных разговоров. Интерактивная мощь новых сетей сделала это занятие более популярным в Калифорнии 1990-х годов, чем во французском Minitel 1980-x84. Боясь заражения и агрессивности при личном общении, люди ищут альтернативы для выражения своей сексуальности, и в нашей культуре символическая сверхстимуляция в компьютерной коммуникации безусловно открывает дорогу сексуальным фантазиям, особенно поскольку взаимодействие невизуально и идентичность участника можно скрыть.
Политика -также растущая сфера использования компьютерной коммуникации85. С одной стороны, электронная почта используется для массового распространения направленной политической пропаганды с возможностью взаимообщения. Христианские фунда-менталисты и "Американская милиция" в США, сапатисты в Мексике являются пионерами новой политической технологии86. С другой стороны, демократия на местах обогащается через эксперименты в области электронного участия граждан в политической жизни, как, например, в программе PEN, организованной городом Санта-Моника в Калифорнии 87. В этой программе граждане обсуждают местные проблемы и сообщают о своих чувствах и мнениях муниципалитету. Яростные дебаты вокруг проблемы бездомности (с электронным участием самих бездомных) стали одним из наиболее известных результатов данного эксперимента в начале 1990-х годов.
За обычным социальным взаимообщением и инструментальным использованием ком-пьюерной коммуникации исследователи обнаружили феномен формирования виртуальных сообществ. В соответствии с аргументами Рейнгольда88 под ними обычно понимается самоорганизующаяся электронная сеть интерактивных коммуникаций, объединенная вокруг общих интересов или целей, хотя иногда коммуникация становится самоцелью. Такие сообщества могут быть относительно формализованы, как в случае конференций или системы "досок объявлений", либо спонтанно формироваться социальными сетями, которые подключаются к компьютерной сети, чтобы посылать и получать сообщения в избранной структуре времени (в отложенном или в реальном времени). В середине 1990-х годов в мире существовали десятки тысяч таких сообществ. Большинство из них базировалось в США, все чаще, однако, выходя на глобальный уровень. Еще неясно, как много социального общения действительно имеет место в таких электронных сетях и каковы культурные эффекты такой формы общения. Однако одну черту нужно отметить: такие сети, с точки зрения участников, эфемерны. В то время как данная конференция или "доска объявлений" вокруг ядра преданных делу любителей может жить долго, большинство вкладов во взаимодействие являются спорадическими, большинство людей входят в сети и выходят из них, когда их интересы меняются или ожидания остаются неосуществленными. Я выдвинул бы гипотезу, что в таких виртуальных сообществах "живут" две очень разные популяции: малое меньшинство жителей электронной деревни, "первопоселенцев электронного пограничья"89, и бродячая толпа, для которой случайные вылазки в различные сети равносильны исследованию нескольких, хотя и эфемерных, существований90.
Насколько специфичен язык компьютерной коммуникации как нового средства? Для некоторых аналитиков компьютерная коммуникация, особенно e-mail, представляет собой реванш письменности, возвращение к типографскому мышлению и восстановление конструируемого рационального дискурса. Для других, напротив, неформальность, спонтанность и анонимность нового средства стимулируют новую форму "оральности", устной речи, выраженной электронным текстом91. Если мы можем считать неформальное, неконструируемое написание текстов при общении в реальном времени аналогом телефонного разговора (письменного телефона...), может быть, можно предсказать появление нового средства, объединяющего формы коммуникации, разведенные ранее по различным областям человеческого мышления.
В целом, оценивая социальные и культурные воздействия компьютерной коммуникации, мы должны держать в памяти массив социальных исследований, касающихся социального использования технологий. Так, мастерская работа Клода Фишера о социальной истории телефона в Америке до 1940 г. показывает высокую социальную эластичность любой данной технологии92. Общины Северной Калифорнии, которые он изучал, приняли телефон, чтобы обогатить существующие сети социальных коммуникаций и укрепить свои глубоко укорененные социальные привычки. Телефон адаптировали, а не просто принимали. Люди формируют технологию, чтобы она соответствовала их собственным нуждам, как я показывал выше в отношении персонального и контекстуального восприятия телевизионных сообщений аудиторией. На это же ясно указывает массовое приятие Minitel французами для выражения своих сексуальных фантазий. Электронная система общения многих со многими, представленная компьютерной коммуникацией, использовалась различными путями и для разных целей, во всем диапазоне социальных и контекстуальных вариаций среди пользователей. Общим для компьютерных средств коммуникацииявляется то, что, согласно немногочисленным в настоящее время исследованиям предмета, они не заменяют другие средства коммуникации и не создают новые сети, а укрепляют уже существующие социальные структуры. Они дополняют телефонные и транспортные коммуникации, расширяют охват социальных сетей, позволяя им взаимодействовать более активно и в самостоятельно избранное время. Поскольку доступ к компьютерной коммуникации культурно и экономически ограничен и останется таковым на долгое время, ее самым важным культурным воздействием потенциально может оказаться укрепление культурно доминирующих социальных сетей и рост их космополитизма и глобализации. Дело не в том, что компьютерная коммуникация более космополитична сама по себе; как показал Фишер, ранние телефонные сети благоприятствовали местной, а не междугородной связи. В некоторых виртуальных сообществах, например в SFNET в районе залива Сан-Франциско, большинство постоянных участников - местные жители, и некоторые из них периодически устраивают праздничные вечеринки, чтобы подкрепить электронную дружбу93. Однако электронные сети в целом скорее усиливают космополитизм новых профессиональных и менеджерских групп, символически живущих в глобальных рамках, в отличие от большинства населения любой страны. Таким образом, компьютерная коммуникация может стать мощным средством укрепления социальной сплоченности космополитической элиты, обеспечивая материальную поддержку глобальной культуры -от электронного адреса (как элемента шика) до быстрой циркуляции модных сообщений.
Напротив, для большинства населения всех стран за пределами рабочего места
использование компьютерной коммуникации будет все больше переплетено с новым
миром коммуникаций, связанным с возникновением мультимедиа.
71 Я широко пользовался превосходным обзором литературы по теме, подготовленным аспирантом университета в Беркли Родом Бенсоном (1994). Некоторые эмпирические данные о Японии, основанные на анализе обследования 1993 г., см. в Sato et al. (1995). Интересные размышления о культуре Интернета имеются в глубокой работе Тёркла (Turkic, 1995).
72 См. Business Week (1994a); Business Week (1994e, f, g); El Pais/World Media (1995). Данные о распространении электронной коммуникации в Японии см. в Soumu-cho Toukei-kyoku (Bureau of Statistics, Management and Coordination Agency) (1995); Ministry of Posts and Telecommunications (1994a); Japan Information Processing Center (1994).
73Hamelink(1990).
74 Оценки, пересмотренные Джоном Куотерменом из Техасского университета в Остине, приводятся в New York Times, August 10.
75 Rafaeli and LaRose (1993).
76 Schweitzer (1995); Sato et al. (1995).
77Lohr(1995).
78 McLeod (1996).
79 Sproull and Kiesler (1991); Rand Corporation (1995).
80 Hiltz and Touroff (1993); Sato et al. (1995).
81 Gurstein (1990).
82 Lanham (1993); Rand Corporation (1995).
83 Specter (1994).
84 Armstrong (1994).
85 Abramson et al. (1988); Epstein (1995).
86 Castells, Yazava and Kiselyova (1996).
87 Varley (1991); Ganley (1991).
88 Rheingold (1993).
89 Rheingold (1993).
90 Turkic (1995).
91 December John. Characteristics of Oral Culture in Discourse on the Net. Неопубликованный доклад 1993 г., цитируемый и резюмированный Бенсоном (Benson 1994).
92 Fischer (1992).
93 Rheingold (1993). 94 Sullivan-Trainor (1994).
6.6 Социальная теория пространства и теория пространства потоков
Пространство есть выражение общества. Поскольку наши общества подвергаются структурной трансформации, разумно предположить, что в настоящее время возникают новые пространственные формы и процессы. Цель анализа, представленного здесь, - идентифицировать новую логику, лежащую в основе таких форм и процессов.
Задача эта нелегкая, поскольку кажущееся простым признание значимого отношения между обществом и пространством скрывает глубокую сложность. Это происходит потому, что пространство не есть отражение общества, это его выражение. Иными словами, пространство не есть фотокопия общества, оно и есть общество. Пространственные формы и процессы формируются динамикой общей социальной структуры. Сюда входят противоречивые тенденции, вытекающие из конфликтов и стратегий взаимодействия между социальными акторами, разыгрывающими свои противостоящие интересы и ценности. Кроме того, социальные процессы влияют на пространство, воздействуя на построенную среду, унаследованную от прежних социопространственных структур. В действительности, пространство есть кристаллизованное время. Чтобы подойти к подобной сложности возможно проще, будем двигаться шаг за шагом.
Что есть пространство? В физике его нельзя определить вне динамики материи. В социальной теории его нельзя определить без ссылок на социальную практику. Поскольку эта область теоретизирования - одно из моих старых увлечений, я все же подойду к проблеме, допуская, что "пространство является материальным продуктом по отношению к другим материальным продуктам - включая людей, - которые вовлечены в (исторически) детерминированные социальные отношения, придающие пространству форму, функцию и социальное значение"72. В близкой и более ясной формулировке Дэвид Харви в свой книге"The Condition ofPostmodernity" говорит:
"С материалистической точки зрения мы можем утверждать, что объективные концепции времени и пространства необходимо создаются через материальную практику и процессы, которые служат для воспроизведения социальной жизни... Фундаментальная аксиома моего исследования состоит в том, что время и пространство нельзя понять независимо от социального действия"73.
Поэтому мы должны определить на общем уровне, что есть пространство с точки зрения социальной практики; затем идентифицировать историческую специфику социальных практик, например, в информациональном обществе, которое лежит в основе возникновения и консолидации новых пространственных форм и процессов.
С точки зрения социальной теории пространство является материальной опорой социальных практик разделения времени (time sharing). Я немедленно добавляю, что любая материальная опора всегда несет в себе символическое значение. Под социальной практикой разделения времени я имею в виду факт, что пространство сводит вместе те практики, которые осуществляются одновременно. Именно отчетливое материальное выражение такой одновременности дает смысл пространству по отношению к обществу. Традиционно это понятие отождествлялось с близостью, однако фундаментальным является то, что мы отделяем базовую концепцию материальной опоры одновременных практик от понятия близости (contiguity), чтобы объяснить возможность существования материальной опоры одновременности, которая не связана с физической близостью, поскольку именно таков случай доминирующих социальных практик информационной эпохи.
Я утверждал в предшествующих главах, что наше общество построено вокруг потоков: капитала, информации, технологий, организационного взаимодействия, изображений, звуков и символов. Потоки есть не просто один из элементов социальной организации, они являются выражением процессов, доминирующих в нашей экономической, политической и символической жизни. Если дело обстоит именно так, материальной опорой процессов, доминирующих в наших обществах, будет ансамбль элементов, поддерживающих такие потоки и делающих материально возможным их отчетливое проявление в "одновременном времени". Поэтому я предлагаю идею, гласящую, что существует новая пространственная форма, характерная для социальных практик, которые доминируют в сетевом обществе и формируют его: пространство потоков. Пространство потоков есть материальная организация социальных практик в разделенном времени, работающих через потоки. Под потоками я понимаю целенаправленные, повторяющиеся, программируемые последовательности обменов и взаимодействий между физически разъединенными позициями, которые занимают социальные акторы в экономических, политических и символических структурах общества. Доминирующие социальные практики встроены в доминирующие социальные структуры. Под доминирующими социальными структурами я понимаю такое устройство организаций и институтов, при котором внутренняя логика играет стратегическую роль в формировании социальных практик и общественного сознания в обществе в целом.
Абстрактную концепцию пространства потоков можно лучше понять, конкретизировав ее содержание. Пространство потоков, как материальную форму поддержки процессов и функций, доминирующих в информациональном обществе, можно описать (скорее, чем определить) как сочетание по меньшей мере трех слоев материальной поддержки, которые, взятые вместе, образуют пространство потоков. Первый слой, первая материальная опора пространства потоков, состоит из цепи электронных импульсов (микроэлектроника, телекоммуникации, компьютерная обработка, системы вещания и высокоскоростного транспорта, также основанного на информационных технологиях), которые, взятые вместе, образуют материальную основу процессов, имеющих, по нашим наблюдениям, решающее стратегическое значение в сети общества. Это действительно материальная опора одновременных практических действий. Поэтому перед нами пространственная форма, такая же, как "город" или "регион" в организации торгового общества или индустриального общества. В наших обществах пространственное выражение доминирующих функций имеет место в сети взаимодействий, ставших возможными благодаря информационно-технологическим устройствам. В этой сети ни одно место не существует само по себе, поскольку позиции определяются потоками. Поэтому сеть коммуникаций является фундаментальной пространственной конфигурацией, места не исчезают, но их логика и значение абсорбированы в сети. Технологическая инфраструктура, на которой строится сеть, определяет новое пространство почти так же, как железные дороги определяли "экономические регионы" и "национальные рынки" индустриальной экономики; или очерченные внешними границами институциональные постановления граждан (и их технологически передовые армии) определяли "города" торгового общества в эпоху происхождения капитализма и демократии. Эта технологическая инфраструтура сама является выражением сети потоков, архитектура и содержание которых определяются силами, действующими в нашем мире.
Второй слой пространства потоков состоит из узлов и коммуникационных центров. Пространство потоков, в отличие от своей структурной логики, не лишено мест. Оно основано на электронной сети, но эта сеть связывает между собой конкретные места счетко очерченными социальными, культурными, физическими и функциональными характеристиками. Некоторые из них - это коммутаторы, коммуникационные центры, играющие роль координаторов ради гладкого взаимодействия элементов, интегрированных в сети. Другие представляют собой узлы сети, места, где осуществляются стратегически важные функции, строящие ряд базирующихся в данной местности видов деятельности и организаций вокруг некоторой ключевой функции в сети. Расположение в узле связывает местность со всей сетью. Как узлы, так и коммуникационные центры организованы иерархически, в соответствии со своим относительным весом в сети. Но такая иерархия может меняться в зависимости от эволюции видов деятельности, пропускаемых через сеть. В некоторых случаях какие-либо места могут быть исключены из сети, результатом разрыва связей является мгновенный упадок, и, следовательно, экономическая, социальная и физическая деградация. Характеристики узлов зависят от функций, выполняемых данной сетью.
Некоторые примеры сетей и узлов помогут понять данную концепцию. В качестве характерной для пространства потоков сети легче всего представить себе сеть, состоящую из систем принятия решений в глобальной экономике, особенно систем, касающихся финансовой сферы. Это возвращает нас к представленному в этой главе анализу "глобального города" как процесса, а не как места. Анализ "глобального города" как производственного центра (сайта) информациональной/глобальной экономики показал решающую роль "глобальных городов" в наших обществах и зависимость местных обществ и экономик от управленческих функций, осуществляемых в таких городах. Но за пределами главных "глобальных городов" другие континентальные, национальные и региональные экономики имеют собственные узлы, связывающие их с глобальной сетью. Каждый из этих узлов требует адекватной технологической инфраструктуры, системы вспомогательных фирм, обеспечивающих поддерживающие услуги, специализированного рынка труда и системы услуг, необходимых для профессиональной рабочей силы.
Как я показал выше, то, что истинно для высших управленческих функций и финансовых рынков, применимо также и к высокотехнологичному промышленному производству (и к отраслям, производящим высокотехнологичную продукцию, и к отраслям, использующим высокие технологии, т. е. ко всему передовому промышленному производству). Пространственное разделение труда, характеризующее высокотехнологичное производство, переходит в общемировую связь между инновационными средами, центрами высококвалифицированного производства, сборочными линиями и фабриками, ориентированными на рынок, причем имеется ряд межфирменных связей между разными операциями в разных местах производственных линий и другой ряд межфирменных связей между аналогичными функциями производства, расположенного в конкретных местах, которые стали производственными комплексами. Управленческие узлы, производственные центры и коммуникационные центры определены по сети и четко выражены в общей логике через коммуникационные технологии и программируемое, основанное на микроэлектронике, гибкое интегрированное производство.
Функции, которые должны выполняться каждой сетью, определяют характеристики мест, сделавшихся привилегированными функциональными узлами. В некоторых случаях, благодаря исторической специфике, которая привела к тому, что центром данной сети становится конкретная местность, центральными узлами сетей становятся самые неожиданные места. Например, было весьма маловероятно, чтобы Рочестер (штат Миннесота) или парижский пригород Villejuif станут центральными узлами мировой сети передовой медицины и медицинских исследований, тесно взаимодействующими между собой. Но расположение клиники Мэйо в Рочестере, а одного из главных центров лечения раковых заболеваний французской Администрации здравоохранения в Villejuif (в обоих случаях по случайным, историческим причинам) создало комплексы генерирования знаний и передовых методов лечения в этих неожиданных местах. Однажды сложившись, они привлекли исследователей, врачей и пациентов со всего мира: они стали узлами мировой медицинской сети.
Каждая сеть определяет свои центры (сайты) в соответствии с функциями каждого центра и его местом в иерархии, а также с характеристиками продукта или услуги, которые обрабатываются в сети. Так, одна из самых могущественных сетей в нашем обществе - сеть производства и распределения наркотиков (включая отмывание денег) построила специфическую географическую систему, которая изменила значение, структуру и культуру обществ, связанных в сети74. В сфере производства и сбыта кокаина центры выращивания коки - Чапаре или Альто Бене в Боливии или Альто Хуалланга в Перу - связаны с лабораториями по выработке готового кокаина и центрами управления в Колумбии, которые были до 1995 г. филиалами штаб-квартир Медельинского и Калийского картелей, которые, в свою очередь, связаны с такими финансовыми центрами, как Майами, Панама, Каймановы острова и Люксембург, с транспортными центрами сетей перевозки наркотиков в Мексике, такими, как Тамаулипас или Тихуана, и, наконец, с центрами распределения в основных метрополисах Америки и Западной Европы. Ни одно из этих мест не может существовать в такой сети само по себе. Картели и их ближайшие американские и итальянские союзники были бы скоро выброшены из бизнеса без боливийского или перуанского сырья, без швейцарских и германских химикатов, без полулегальных финансовых сетей в банковском раю и без сетей распределения в Майами, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Амстердаме или Ла Корунье.
Поэтому, хотя в анализе глобальных городов дается самая прямая иллюстрация опирающейся на места ориентации пространства потоков в узлах и коммуникационных центрах, эта логика никоим образом не ограничена потоками капитала. Главные доминирующие процессы в нашем обществе отчетливо выражаются в сетях, которые связывают различные места и наделяют каждое из них ролью и весом в иерархии создания богатства, обработки информации и создания власти, которые, в конечном счете, и обусловливают судьбу каждой местности.
Третий важный слой пространства потоков относится к пространственной организации доминирующих менеджерских элит (скорее элит, чем классов), осуществляющих управленческие функции, вокруг которых строится организованное пространство. Теория пространства потоков начинается с допущения, гласящего, что общества асимметрично организованы вокруг доминирующих интересов, специфичных для каждой социальной структуры. Пространство потоков - не единственная пространственная логика наших обществ. Однако оно является доминирующей пространственной логикой, ибо в нашем обществе оно есть пространственная логика доминирующих интересов/функций. Но господство это не является чисто структурным. Оно осуществляется, т. е. воспринимается, решается и насаждается социальными акторами. Поэтому технократическая, финансовая и менеджерская элита, которая занимает в наших обществах ведущие позиции, будет также иметь специфические пространственные требования, касающиеся материальной/пространственной базы своих интересов и действий. Пространственные проявления информациональной элиты составляют другое измерение пространства потоков. В чем состоят эти пространственные проявления?
Фундаментальная форма господства в нашем обществе основана на способности господствующих элит к организации, идущей рука об руку со способностью дезорганизовать те группы общества, которые, составляя численное большинство, видят свои интересы частично (если не вообще) представленными только в рамках удовлетворения господствующих интересов. Четкая организация элит, сегментация и дезорганизация масс - вот, по-видимому, двойной механизм социального господства в наших обществах75. Пространство играет в этом механизме фундаментальную роль. Короче говоря: элиты космополитичны, народы локальны. Пространство власти и богатства пронизывает весь мир, тогда как жизнь и опыт народов укоренены в конкретных местах, в их культуре, истории. Поэтому, чем больше социальная организация основана на внеисторических потоках, вытесняющих логику любого конкретного места, тем больше логика глобальной власти уходит из-под социополитического контроля со стороны исторически специфичных местных и национальных обществ.
Если элиты хотят сохранить социальную сплоченность, разработать совокупность правил и культурных кодов, с помощью которых они могли бы понимать друг друга и господствовать над другими, устанавливая границы своего культурного/политического сообщества, они не захотят и не смогут стать текучими сами. Чем более демократичны институты общества, тем четче элиты должны отличаться от населения, не допуская чрезмерного проникновения политических представителей последнего во внутренний круг принятия стратегических решений. Однако я не разделяю маловероятной гипотезы существования "властвующей элиты" a la Райт Миллс. Напротив, реальное социальное господство проистекает из факта, что культурные коды встроены в социальную структуру таким образом, что владение этими кодами уже открывает доступ в структуру власти, и элите не нужно тайно блокировать доступ в свои сети.
Пространственное проявление такой логики принимает в пространстве потоков две главные формы. С одной стороны, элиты формируют свое собственное общество и составляют символически замкнутые общины, окопавшиеся за мощным барьером цен на недвижимость. Они определяют свое сообщество как пространственно ограниченную межличностную сетевую субкультуру. Я предлагаю гипотезу, согласно которой пространство потоков состоит из персональных микросетей, откуда интересы передаются через глобальное множество взаимодействий в пространстве потоков в функциональные макросети. Вот феномен, хорошо известный в финансовых сетях: крупные стратегические решения принимаются за ланчем в привилегированных ресторанах или в загородных домах за игрой в гольф, как в доброе старое время. Но выполняться такие решения будут мгновенно, через связанные телекоммуникациями компьютеры, и здесь, в ответ на рыночные тенденции, могут приниматься собственные решения. Таким образом, узлы пространства потоков включают жилое пространство и пространство для отдыха, которые вместе с резиденциями штаб-квартир и вспомогательными услугами образуют тщательно изолированные пространства, где сконцентрированы доминирующие функции и откуда имеется легкий доступ к космополитическим комплексам искусств, культуры и развлечений. Сегрегация достигается путем расположения в определенных местах и путем контроля над безопасностью этих мест, открытых только для элиты. С вершин власти и их культурных центров начинается ряд символических социопространственных иерархий, где элита более низкого управленческого уровня может воспроизводить символы власти и присваивать их, создавая социопространственные сообщества второго порядка, которые также будут стремиться изолировать себя от общества путем последовательной иерархической сегрегации. Все это, вместе взятое, равносильно социопространственной фрагментации.
Вторая основная отличительная культурная черта элит в информациональном обществе - это тенденция к созданию стиля жизни и дизайна пространственных форм, нацеленных на унификацию символического окружения элиты по всему миру. Исторически сложившаяся специфика каждой местности при этом вытесняется. Поэтому мы видим создание относительно замкнутых пространств на магистралях пространства потоков: международных отелей, убранство которых, от дизайна комнат до цвета полотенец, должно создавать ощущение принадлежности к внутреннему кругу и абстрагирования от окружающего мира, а потому повсюду делается одинаковым. Комнаты отдыха для VIP ("очень важных персон") в аэропортах, предназначенные для поддержания дистанции между собой и обществом на магистралях пространства потоков; мобильный, персональный, on-line доступ к телекоммуникационным сетям, так что путешественник никогда не потеряется; система обслуживания поездок, услуги секретарей, взаимные приглашения и прием гостей - все это сплачивает узкий круг корпоративной элиты через соблюдение одинаковых ритуалов в разных странах. Кроме того, среди информационной элиты распространяется все более гомогенный стиль жизни, игнорирующий культурные границы обществ: регулярное пользование тренажерными залами, джоггинг; обязательная диета - лососина-гриль и зеленый салат, заменяемые в Японии национальными аналогами - удоном и сашими, стены цвета "светлой замши", создающие в интерьере атмосферу уюта; вездесущие компьютеры с жидкокристаллическими мониторами; сочетание деловых костюмов и спортивной одежды; стиль "унисекс" в одежде и т.п. Все это символы интернациональной культуры, идентичность которых связана не с каким-либо специфическим обществом, но с принадлежностью к управленческим кругам информациональной экономики, игнорирующим глобальное культурное разнообразие.
Требование культурной общности между различными узлами пространства потоков
отражается также в тенденции к архитектурному единообразию новых управленческих
центров в различных обществах. Парадоксально, что попытка постмодернистской
архитектуры сломать шаблоны и образцы архитектурной дисциплины привела в
результате к навязчивой постмодернистской монументальности, сделавшейся в 1980-х
годах общим правилом в зданиях новых корпоративных штаб-квартир от Нью-Йорка до
Каошуна. Таким образом, пространство потоков включает символическую связь
гомогенной архитектуры в узлах сетей во всем мире. Архитектура бежит от истории
и культуры каждого общества и попадает в новый чудесный мир неограниченных
возможностей, который скрывается за логикой средств массовой информации. Это
культура электронного серфинга, где мы якобы можем вновь изобрести все формы в
любом месте, стоит лишь прыгнуть в культурную неопределенность потоков власти.
Замкнутость архитектуры во внеисторических абстракциях означает формальную
границу пространства потоков.
72 Castells (1972:152).
73 Harvey (1990: 204).
74 Arrieta al.(1991); Lasema (1995)
75 См. Zukin (1992).
7.2 Время, история и общество
В классической книге Витроу показал, как значительно варьировали представления о времени на протяжении истории: от предопределенности человеческой судьбы в вавилонских гороскопах до ньютонианской революции, связанной с абсолютным временем как организующим принципом природы4. Найджел Трифт напомнил нам о том, что время в средневековых обществах было понятием неопределенным: некоторые значительные события (религиозные празднества, ярмарки, приход нового времени года) становились временными вехами, между которыми проходила большая часть повседневной жизни, не имеющей точной временной разметки5. Чтобы проиллюстрировать широкую контекстуальную вариацию такого очевидно простого жизненного факта, давайте посвятим несколько параграфов рассмотрению изменения понятия времени в русской культуре в течение двух критических исторических периодов: реформ Петра Великого и подъема и упадка Советского Союза6.
Традиционная, народная русская культура рассматривала время как вечное, не имеющее ни начала, ни конца. Андрей Платонов, писавший в 1920-х годах, подчеркивал глубоко укоренившееся представление о России как о вневременном обществе. Однако Россию периодически потрясали этатистские модернизационные усилия, направленные на организацию жизни вокруг времени. Первая целенаправленная попытка привязать жизнь ко времени была предпринята Петром Великим. После своего возвращения из долгого путешествия за границу для приобретения знаний о жизни (ways and means) более развитых стран он решил в буквальном смысле слова начать в России новую эпоху, перейдя к западно-европейскому (Юлианскому) календарю и начав новый год в январе вместо сентября, как было раньше. 19 и 20 декабря 1699 г. он издал два указа, согласно которым несколько дней спустя в России начнется XVIII в. Он дал детальные инструкции относительно того, как праздновать новый год, включая рождественскую елку, и добавил новый выходной день, чтобы переманить на свою сторону традиционалистов. И если некоторые дивились на то, как царская воля повелевает ходом Солнца, другие были в трепете от оскорбления, нанесенного Богу: разве не было 1 сентября днем Сотворения мира в 5508 г. до Р.Х.? Разве это не должно было быть именно так в силу того, что дерзновенный акт Творения мог происходить при теплой погоде, каковая чрезвычайно маловероятна в русском январе? Петр Великий лично спорил со своими критиками в своей обычной воспитательной манере, увлекаясь поучениями о мировой географии времени. Его упрямство коренилось в реформистском побуждении сделать Россию идентичной Европе и подчеркнуть измеряемые временем обязательства людей по отношению к государству. Хотя внимание в этих указах было сосредоточено строго на календарных вопросах, реформы Петра Великого в широком смысле ввели разделение между временем религиозного долга и светским временем, которое положено отдавать государству. Измеряя и облагая налогами время людей, подавая личный пример интенсивного, распределенного по времени рабочего графика, Петр Великий положил начало вековой традиции соединения службы стране, подчинения государству и исчисления временного хода жизни.
На заре существования Советского Союза Ленин разделял восхищение Генри Форда тейлоризмом и "научной организацией труда", основанной на измерении времени труда, вплоть до мельчайшего движения у сборочной линии. Но сжатие времени, произошедшее при коммунизме, имело определяющую все идеологическую специфику7. В то время как согласно фордизму ускорение работы было связано с деньгами посредством увеличения оплаты труда, при сталинизме не только деньги считались злом (в соответствии с русской традицией), но и время должно было ускоряться идеологической мотивацией. Стахановство предполагало выполнение большей работы в единицу времени как службу стране, и пятилетние планы выполнялись за четыре года как доказательство способности нового общества революционизировать время. В мае 1929 г. на V Всесоюзном Съезде Советов, отмечавшем триумф Сталина, была предпринята попытка еще больше ускорить время: введена непрерывная рабочая неделя ("непрерывка"). Хотя рост производительности был декларируемой целью реформы, наделе же, в традициях Французской Революции, преследовалась цель разрушить недельный ритм религиозных ритуалов. Так, в ноябре 1930 г. каждый шестой день был сделан выходным, но традиционный семидневный цикл по-прежнему отвергался. Протесты, исходившие от семей, разделенных различиями в рабочих графиках своих членов, вернули в 1940 г. семидневную неделю назад. Это было сделано, в частности, еще и потому, что в то время как города были на шестидневке, большая часть сельской местности по-прежнему соблюдала традиционную неделю, создавая опасный культурный раскол между крестьянами и промышленными рабочими. Действительно, во время форсированной коллективизации, нацеленной на уничтожение общинного понятия медленно текущего времени, укорененного в природе, семье и истории, социальное и культурное сопротивление такому жестокому вмешательству было широко распространенным, показывая глубину временного основания социальной жизни. Однако в то время как на рабочем месте время уплотнялось, временной горизонт коммунизма всегда оставался в долгосрочном периоде и до известной степени в вечности, что выражалось в воплощенном бессмертии Ленина и в попытке Сталина создать из себя идола при жизни. Соответственно, в 1990-х годах коллапс коммунизма переориентировал русских, и особенно новые профессиональные классы, с долгосрочного горизонта исторического времени на краткосрочные перспективы времени монетизированного, характеризующего капитализм, заканчивая, таким образом, многовековое этатистское разделение между временем и деньгами. Сделав это, Россия присоединилась к Западу именно в тот момент, когда развитый капитализм революционизировал свою собственную временную структуру.
В современных обществах в целом все еще доминирует понятие часового времени, механического/категориального изобретения, которое Э. Томпсон8, среди прочих, рассматривает как критически важное для устройства индустриального капитализма. В материальных терминах современность может быть представлена как доминирование часового времени над пространством и обществом - тема, разработанная Гидденсом, Лэшем и Урри, а также Харви. Время, как повторение ежедневной рутины (определение, данное Гидденсом9) или как "господство над природой, когда все виды явлений, практик и мест становятся подчиненными обесцвечивающему, централизующему и универсализующему ходу времени" (слова Лэша и Урри10), лежит в основе как индустриального капитализма, так и этатизма. Индустриализация принесла хронометр на сборочные линии фордовских и ленинских фабрик практически одновременно11. К концу XIX в. перемещения на большие расстояния происходили с помощью гринвичского времени, как материализация гегемонии Британской Империи. В то же время полстолетия спустя характерной чертой устройства Советского Союза стала организация громадной территории с помощью московского времени, причем временные зоны произвольно устанавливались бюрократическими соглашениями безотносительно к географическому расстоянию. Знаменательно, что первым актом открытого неповиновения балтийских республик во времена горбачевской перестройки стало их требование принять временные зоны Финляндии в качестве официального времени своих территорий.
Это линейное, необратимое, измеримое, предсказуемое время дробится на куски в сетевом обществе, в движении, имеющем чрезвычайное историческое значение. Однако мы не просто становимся свидетелями релятивизации времени в соответствии с социальными контекстами или (как альтернативной возможности) возвращения к временной обратимости, такой, как если бы реальность можно было бы полностью заключить в циклические мифы. Трансформация же более масштабна: это смешивание времен для создания вечной вселенной, не саморасширяющейся, но самоподдерживаемой, не циклической, но случайной, не рекурсивной, но инкурсивной (incursive): вневременное время, использующее технологию для того, чтобы избавиться от контекстов своего существования и избирательно присваивать любую ценность, которую мог бы предложить каждый контекст вечно-настоящему. Я утверждаю, что это происходит сейчас не только потому, что капитализм борется за свое освобождение от всей скованности, так как это освобождение все время было тенденцией капиталистической системы, не способной материализовать его полностью12. Недостаточны и ссылки на культурные и социальные восстания против часового времени, так как они характеризовали историю прошлого столетия, фактически не приводя к уменьшению его господства, а на деле же распространяя его логику дальше посредством включения часового распределения времени жизни в социальный контракт13. Свобода капитала от времени и избавление культуры от часов определяющим образом ускорены новыми информационными технологиями и встроены в структуру сетевого общества.
Произнеся эти слова, я продолжу тем, что конкретизирую их значение. Таким образом, в конце этой главы у социологического анализа есть шанс заместить метафорические утверждения. Чтобы сделать это без раздражающего повторения, я буду полагаться на эмпирические наблюдения, представленные в других главах этой книги, посвященных преобразованию различных областей социальной структуры, добавляя иллюстрации или анализ тогда, когда это необходимо, чтобы сделать материал более понятным. Так, я буду последовательно изучать воздействия, оказываемые на время преобразованиями в экономической, политической, культурной и социальной сферах, и закончу попыткой реинтеграции времени и пространства в их новом, противоречивом взаимоотношении. В этом исследовании преобразования времени, идущего в совершенно различных социальных сферах, я буду, так сказать, схематичен в своих утверждениях, так как физически невозможно на нескольких страницах полностью развить анализ таких сложных и разнообразных областей, как глобальные финансы, рабочее время, жизненный цикл, смерть и средства передачи информации. Однако работая со столь многими и различными вещами, я пытаюсь выделить из этого многообразия разделяемую ими логику новой темпоральности*, проявляющую себя во всем спектре человеческого опыта. Таким образом, цель данной главы - не резюмировать преобразование социальной жизни во всех ее измерениях, а скорее показать согласованность структур в возникновении новой концепции темпоральности, которую я называю вневременное время.
Я должен сделать еще одно предостережение. Преобразование времени (так, как
оно рассмотрено в данной главе) не связано со всеми процессами, социальными
группами и территориями в наших обществах, хотя и влияет на всю планету. То, что
я называю вневременным временем, есть только возникающая, доминантная
форма социального времени в сетевом обществе, так как пространство потоков не
отрицает существования мест. Мое утверждение состоит в точности в том, что
социальное господство осуществляется посредством избирательного включения или
исключения функций и людей из различных временных и пространственных рамок. Я
вернусь к этой теме в конце главы, после того как исследую профиль времени в его
новой доминантной форме.
4 Witrow (1988). Прекрасный пример культурно-исторической вариации мер времени и пространства можно найти в очаровательной книге Zerubavel (1985).
5 Thrift (1990).
6 Совокупным источником этого анализа изменения времени в русской культуре является серия неопубликованных презентаций и дискуссий на конференции, посвященной времени и деньгам в русской культуре, организованной Калифорнийским университетом. Центром славянских и восточно-европейских исследований Беркли и Центром русских и восточно-европейских исследований Стэндфордского университета и проходившей 17 марта 1995 г. (персональные заметки и краткое содержание заседания сделаны Эммой Киселевой). Из значительных докладов этой конференции я использовал доклад Живова (Zhivov (1995)). В дополнение к этому, о временном подтексте реформ Петра Великого см.: Waliszewski (1990), Кара-Мурза А.А., Поляков Л.В. (1994),Anisimov (1993).
7Анализ времени в Советском Союзе см.: Hanson (1991); Castillo (1994); о событиях, относящихся к "непрерывной рабочей неделе" при Сталине см. Zerubavel (1985:35-43).
8Thompson (1967).
9Giddens(1984).
10Lash, Urri (1994: 229).
11Castillo(1994).
12Как показывает Harvey (1990).
13Hinrichs et al. (1991), см. также Rifkin (1987).
* От слова temporality - временный характер. - Прчм. ред.
7.9 Виртуальное время
Культура реальной виртуальности, ассоциированной с электронно-интегрированными мультимедийными системами, как утверждалось в главе 5, вносит двоякий вклад в преобразование времени в нашем обществе: в виде одновременности и вневременности.
С одной стороны, моментальное распространение информации по всему земному шару, прямые репортажи с места происшествий обеспечивают беспрецедентную темпоральную мгновенность социальным и культурным событиям73. Возможность минута за минутой следить в реальном времени за распадом Советского Союза в августе 1991 г. с синхронным переводом российских политических дебатов ввела новую эру коммуникации, когда можно быть непосредственным свидетелем того, как создается история, при условии, что контролерам информации это кажется достаточно интересным. Кроме того, опосредованные компьютерами коммуникации делают возможным диалог в реальном времени, объединяя людей по интересам в интерактивной многосторонней телеконференции ("чате"). Временную задержку с ответом можно легко преодолеть, так как новые коммуникационные технологии обеспечивают чувство мгновенности, которая побеждает временные барьеры так же, как и телефон, но только с гораздо большей гибкостью, когда стороны могут сделать паузу на несколько секунд или минут для того, чтобы достать новую информацию, расширить царство коммуникаций, не испытывая давления, присущего плохо приспособленному к длительному молчанию телефону.
С другой стороны, смешение времен в СМИ, происходящее внутри одного и того же канала связи и по выбору зрителя/участника взаимодействия, создает временной коллаж, в котором не только смешиваются жанры, но и их временная развертка превращается в плоский синхронный горизонт без начала, без конца и без какой-либо последовательности. Вневременность мультимедийного гипертекста есть определяющая черта нашей культуры, формирующая ум и память детей, получающих образование в новом культурном контексте. История сначала организуется в соответствии с доступностью визуального материала, а затем подчиняется компьютеризованной возможности выбирать в окнах мгновения, которые нужно склеить или разделить, в соответствии со специфическими потребностями. Школьное обучение, развлечения с помощью СМИ, специальные репортажи новостей или реклама организуют темпоральность так, как это им удобно, поэтому достижения культуры, извлеченные из всего человеческого опыта, лишены временной последовательности. Если энциклопедии упорядочили человеческое знание по алфавиту, то электронные СМИ обеспечивают доступ к информации, выражению и восприятию ее в соответствии с побуждениями потребителя или с решениями производителя. Если поступать подобным образом, то вся упорядоченность значительных событий теряет свой внутренний хронологический ритм и временная последовательность этих событий устанавливается в зависимости от социального контекста их использования. Таким образом, эта культура есть одновременно и культура вечного, и культура эфемерного. Вечного - потому, что она охватывает всю последовательность культурных выражений. Эфемерного - потому, что всякая организация, всякое специфическое упорядочение зависят от контекста и цели, ради достижения которой данный культурный конструкт требуется. Мы находимся не в культуре цикличности, а во вселенной недифференцированной темпоральности культурных выражений.
Я обсуждал взаимоотношения между идеологией конца истории, материальными условиями, созданными в логике пространства потоков, и возникновением постмодернистской архитектуры, где все культурные коды могут быть смешаны без последовательности или упорядочения, ибо мы находимся в мире ограниченных культурных выражений. Вечное/эфемерное время также соответствует этому особому культурному состоянию, поскольку выходит за рамки любой частной последовательности. Дэвид Харви, придерживаясь схожей аргументации, блестяще показал взаимодействие между постмодернистской культурой, будь то архитектура, кино, изобразительное искусство или философия, и тем, что он называет "постмодернистским состоянием", порожденным пространственно-временным сжатием. Хотя я думаю, что он возлагает на логику капитализма более высокую ответственность за текущий процесс культурной трансформации, чем она того заслуживает, его анализ раскрывает социальные источники внезапной сходящейся эволюции культурных выражений в направлении отрицания смысла и утверждения иронии в качестве высшей ценности74. Время сжимается и совершенно отвергается в культуре, как примитивная копия быстрого оборота в производстве, потреблении, идеологии и политике, на котором основано наше общество. Скорость обеспечивается исключительно благодаря новым коммуникационным технологиям.
Однако культура не просто воспроизводит во всех своих проявлениях логику экономической системы. Историческое соответствие между политической экономией символов и символами политической экономии не является достаточным аргументом для характеристики возникновения вневременного времени в постмодернизме. Я думаю, мы должны добавить что-то еще: специфику новых культурных выражений, их идеологическую свободу просматривать всю планету и всю историю человечества, интегрировать и смешивать в один супертекст любой знак откуда угодно: от рэповой культуры американских гетто, которую через несколько месяцев после ее появления начали копировать в поп-группах Тайбэя и Токио, до буддийского спиритуализма, трансформированного в электронную музыку. Вечное/эфемерное время новой культуры соответствует логике гибкого капитализма и динамике сетевого общества, но добавляетсвой собственный уровень влияния, устанавливая индивидуальные мечты и коллективные представления в безвременном ментальном ландшафте.
Возможно, музыка New Age, увлечение которой столь характерно для сегодняшних
профессионалов повсюду в мире, является представителем вневременного измерения
возникающей культуры, соединяя реконструированную буддийскую медитацию,
электронное звуковоспроизведение и изощренную калифорнийскую композицию.
Электрическая арфа Хиллари Стаггз, модулирующая амплитуду основных нот в
бесконечной вариации простой мелодии, или длинные паузы и неожиданные изменения
громкости мучительной безмятежности Рэя Линча соединяют внутри одного и того же
музыкального текста ощущение расстояния и возвращения, с неожиданным подъемом
сдерживаемого чувства, как блики жизни в океане вечности - ощущение, часто
подчеркивающееся звуковым фоном из шума волн океана или ветра пустыни во многих
композициях стиля New Age. Я полагаю, что New Age есть классическая музыка нашей
эпохи. Наблюдая ее влияние в столь многих различных контекстах, но всегда среди
одних и тех же социальных групп, можно предположить, что манипуляция со
временем, навязчивой идеей которой является двойственное обращение к
мгновенности и вечности: "Я" и Вселенная, личность и сеть, -это повторяющаяся
тема новых культурных выражений. Такое примирение, фактически вплавляющее
биологического индивида в космологическое целое, может быть достигнуто только
при условии слияния всех времен: от создания нас самих до гибели Вселенной.
Вневременность есть повторяющаяся тема культурных выражений нашего века - в виде
ли внезапных вспышек видеоклипов или вечного эха электронного спиритуализма.
73 Wark (1994); Campo Vidal (1996).
74 Harvey (1990: 284ff).
7.10 Время, пространство и общество: край вечности
Итак, что же в конце концов есть время, это неуловимое понятие, которое озадачивало Св. Августина, ввело в заблуждение Ньютона, вдохновляло Эйнштейна, мучило Хайдеггера? И как оно трансформировалось в нашем обществе?
В целях своего исследования я нахожу полезным обратиться к Лейбницу, для которого время есть последовательность "вещей", так что без "вещей" не было бы никакого времени75. Современные представления о понятии времени в физике, биологии, истории и социологии, по-видимому, не противоречат такой ясной, синтетической концепции. Более того, мы можем лучше понять происходящую трансформацию темпоральности, соотносясь с понятием времени Лейбница. Я выдвигаю идею, согласно которой вневременное время, как я назвал господствующую темпоральность нашего общества, возникает, когда характеристики данного контекста, а именно информациоиальная парадигма и сетевое общество, порождают систематическую пертурбацию в порядке следования явлений, происходящих в этом контексте. Эта пертурбация может принимать форму сжатия временных промежутков между событиями, нацеленного на мгновенность, или же случайных разрывов в последовательности событий. Устранение очередности создает недифференцированное время, которое равнозначно вечности.
Конкретный анализ, представленный в данной главе, дает иллюстрации самостоятельных проблем, которые стоят за такой абстрактной характеристикой. Секундные трансакции капитала, гибкое предпринимательство, варьируемое рабочее время жизни, размывание жизненного цикла, поиск вечности через отрицание смерти, мгновенные войны и культура виртуального времени суть фундаментальные явления, характерные для сетевого общества, которые систематически перемешивают последовательность времен.
Тем не менее эта характеристика не относится ко всему времени в человеческом опыте. Фактически, большинство людей и большинство мест в нашем мире живут в другой темпоральное.
Я упоминал чудовищный контраст между мгновенными войнами и исчезновением войны на жизненном горизонте большинства населения ведущих стран, с одной стороны, и бесконечное, ежедневное ведение боевых действий в местах, разбросанных по всей планете, с другой. Подобное утверждение можно распростра нить на все моменты, связанные с новой темпоральностью. Уровень детской смертности в Уругвае и в бывшем СССР в 2 раза выше среднего значения этого показателя в США, однако равен уровню детской смертности в Вашингтоне (округ Колумбия) . Несмотря на то, что смерть и болезни отступают повсюду в мире, в 1990 г. ожидаемая продолжительность жизни населения в экономически отсталых странах была на 25 лет меньше, чем в развитых регионах. Гибкое по времени сетевое производство и управление собственным временем в Северной Италии или Силиконовой долине мало что значат для миллионов рабочих, стоящих у сборочных линий в Китае и Юго-Восточной Азии. До сих пор гибкие графики для большинства городского населения мира означают возможность их выживания в непредсказуемых структурах занятости неформальной экономики, где понятие безработицы чуждо системе, в которой ты умрешь, если не будешь работать, - максимальная гибкость, бесконечные рабочие дни, непредсказуемое будущее. К примеру, мобильная телефония увеличивает временную/пространственную гибкость личной и деловой связи. На улицах Лимы в 1995 г. она породила и новую форму неформального бизнеса, получившего прозвище "cholular"76: уличные торговцы связью бродят с сотовыми телефонами, предлагая сделать платный звонок проходящим мимо людям. До сих пор виртуальная культура для большой части населения связана с пассивным просмотром телепрограмм после изматывающего рабочего дня, когда сознание захватывается образами из "мыльных опер" про техасских миллионеров, странным образом одинаково знакомых как подросткам Марракеша, так и домохозяйкам Барселоны, где из искренней гордости за свою национальную идентичность их смотрят в переводе на каталонский.
Вневременное время принадлежит пространству потоков, тогда как временная дисциплина, биологическое время и социально детерминированный порядок следования характеризуют местности всего мира, материально структурируя и деструк-турируя наши сегментированные общества. Пространство придает форму времени в нашем обществе, обращая вспять историческую тенденцию: потоки порождают вневременное время, места ограничены временем77. Идея прогресса, являющаяся базисом нашей культуры и общества в течение двух последних столетий, основана на движении истории, фактически на предопределенной последовательности истории, идущей под руководством разума и под воздействием производительных сил, избегающих сдержек пространственно ограниченных обществ и культур. Власть над временем, контроль над ритмичностью колонизировали территории и преобразовали пространство в процессе широкомасштабной индустриализации и урбанизации, произведенных двумя процессами-близнецами: формированием капитализма и этатизма. Становление структурировало существование,время приспособило пространство.
Доминирующая тенденция в нашем обществе являет нам исторический реванш пространства, структурирующего темпоральность, исходя из пространственной динамики, придавая ей различные, иногда даже противоречивые логики. Пространство потоков, как было проанализировано в предыдущей главе, растворяет время, разупоря-дочивая последовательность событий и делая их одновременными, помещая общество в вечную эфемерность. Пространство многочисленных мест, разбросанных, фрагмен-тированных и разъединенных, демонстрирует разнообразные темпоральности: от простейшего господства природных ритмов до строжайшей тирании часового времени. Избранные функции и индивиды преодолевают время78, тогда как малоценная деятельность и жизнь подчиненных людей идут вслед за временем. В то время как возникающая логика новой социальной структуры нацелена на непрерывное вытеснение времени как упорядоченной последовательности событий, большая часть общества в глобальной взаимозависимой системе остается на краю новой Вселенной. Вневременность бороздит океан, окруженный ограниченными временем берегами, откуда по-прежнему можно услышать стенания скованных временем созданий.
Кроме того, логика вневременности не проявляется без сопротивления в
обществе. Как места и локальности стремятся вернуть себе контроль над
общественными интересами, включенными в пространство потоков, так и понимающие
время социальные акторы пытаются взять под контроль внеисторическое
(ahistorical) господство вневременности. Именно вследствие того, что наше
общество достигает понимания материальных взаимодействий во всей окружающей
среде, наука и технология наделяют нас возможностью предвидеть новый вид
темпоральности: темпоральность, также помещенную в рамки вечности, однако
включающую исторические последовательности. Это то, что Лэш и Урри называют
"ледниковым временем", понятие, при котором "отношения между людьми и природой
являются очень долгосрочными и эволюционными. Оно тянется из современной
человеческой истории назад - в прошлое и вперед - в неопределенное будущее"79.
Фактически, противоположность управления "ледниковым временем" и поиска
вневременности закрепляет на противоречивых позициях в социальной структуре
инвайронменталистское движение и силы, присутствующие в нашем обществе (см. II
том англ. издания). Итогом нашей дискуссии должно стать представление о
конфликтной дифференциации времени, понимаемой как влияние противостоящих
социальных интересов на последовательность явлений. Эта дифференциация, с одной
стороны, имеет отношение к контрасту логики вневременности, структурируемой
пространством потоков, и логик множественных, подчиненных темпоральностей,
связанных с пространством мест. С другой стороны, противоречивая динамика
общества противостоит как поиску человеческой вечности, аннигилируя время в
жизни, так и реализации космологической вечности посредством внимания,
уделяемого "ледниковому времени". Между подчиненными темпоральностями и
эволюционной природой поднимается на краю вечности сетевое общество.
75 Хотя анализ пространства и времени вкраплен во все философские взгляды Лейбница, одна из наиболее ясных формулировок его мыслей содержится в следующем параграфе, извлеченном из его переписки с Кларком (1715-1716): "Я не единожды утверждал, что рассматриваю пространство как нечто чисто относительное, подобно времени: пространство есть порядок со-существований, а время есть порядок следований. Ибо пространство обозначает с точки зрения возможности порядок вещей, которые существуют одновременно, до тех пор, пока они существуют вместе, и не связано с их частными способами существования: и когда мы видим несколько вещей вместе, мы начинаем воспринимать этот порядок вещей вокруг нас... То же справедливо и для времени... Мгновения отдельно от вещей суть ничто, и они состоят только в последовательном порядке вещей." (Цит. по изданию: Parkinson (ed.) 1997: 211-12) (Курсив мой. - М/С.).
76 "Cholo"- имя, которым в просторечии называют жителей перуанского побережья. Слово "cholular" играет на лингвистическом соединении сотовой (cellular) телефонии и индивидуальности перуанской столицы.
77 Эта концепция в чем-то похожа на конструкцию пространственно-временных режимов, предложенную Иннисом (Innis (1950,1951)). Однако я не претендую на интеллектуальное родство с этой теорией, так как полагаю, что он, вероятно, не согласился бы с моим совокупным анализом времени.
78 Утверждение, что профессиональная элита наших обществ переступает через время, может показаться противоречащим интуиции. Разве они (мы) не сталкиваются(емся) каждый день с часами? Мое утверждение состоит в том, что эта модель поведения в точности есть следствие нацеленности на непрерывное вытеснение времени и ритмичности из жизненного цикла (старение, карьерное продвижение), порожденное нашей культурой/организацией и очевидным образом облегченное новыми технологическими средствами. Что приносит больше стрессов, нежели ежедневная борьба со временем?
79 Lash, Urry (1994:249).
Понятие "информационного ресурса общества" (ИРО) является одним из ключевых понятий социальной информатики. Широкое использование этого понятия началось после выхода в 1984 году книги Громова Г.Р. "Национальные информационные ресурсы: проблемы промышленной эксплуатации". Создание на рубеже 80-х годов принципиально нового понятия - национальные информационные ресурсы - было обусловлено растущей зависимостью промышленно развитых стран от источников информации (технической, экономической, политической, военной), а также от уровня развития и эффективности использования средств передачи и переработки информации.
Понятие ИР находится в стадии формирования, трудность его однозначного определения связана с неоднозначностью и сложностью таких понятий как "знания", "информация", "данные" и т.д.
ИРО могут быть определены как накопленные в обществе знания, подготовленные для целесообразного социального использования.
Государственная политика в области информатизации России, получившая новый импульс на рубеже 1993-1994 гг., включает следующие основные направления:
В Концепции формирования и развития единого информационного пространства России определяются приоритеты пользователей государственными информационными ресурсами в следующем порядке: граждане, предприятия, органы государственного управления.
Активно дорабатывается Концепция информационной безопасности, являющаяся составной частью Концепции национальной безопасности РФ и представляющая собой официально принятую систему взглядов на проблему информационной безопасности, методы и средства защиты жизненно важных интересов личности, общества и государства в информационной сфере.
Программа разработана в соответствии с Распоряжением Правительства Российской Федерации от 12 февраля 2001 г. № 207-р и включена в Перечень федеральных целевых программ, предлагаемых Правительством Российской Федерации к финансированию из федерального бюджета, начиная с 2002 года.
В настоящее время существуют серьезные препятствия для:
Одним из факторов, оказывающих отрицательное влияние на развитие и применение ИТ является:
Цели и задачи настоящей Программы определены в развитие основных положений “Концепции формирования и развития единого информационного пространства России и соответствующих государственных информационных ресурсов”, одобренной решением Президента Российской Федерации от 23 ноября 1995 г. № Пр-1694, Окинавской хартии глобального информационного общества, подписанной Президентом Российской Федерации 26 июля 2000 г. и других документов Правительства Российской Федерации.
Основной целью программы является создание условий для: построения в Российской Федерации эффективной сбалансированной экономики, ориентированной на внутреннее потребление и экспорт информационных технологий и услуг, базирующейся на принципах четкого разделения сфер ответственности и принципов деятельности экономики и государства, максимального использования интеллектуального и кадрового потенциала, гармоничного вхождения в мировую постиндустриальную экономику на основе кооперации и информационной открытости, развития гражданского общества и демократических традиций в России, преодоления информационного неравенства и равноправного вхождения граждан России в глобальное информационное общество на основе соблюдения прав человека, в том числе права на свободный доступ к информации, права на защиту персональной информации и обязанности раскрытия информации со стороны государственных, общественных и коммерческих организаций.
Для достижения этих целей необходимо, в частности,решить следующие задачи:
1)сформировать эффективную либеральную нормативно-правовую базу информационных и коммуникационных технологий, основывающуюся на законах прямого действия.
2)обеспечить эффективность коммуникации органов государственного управления, как на внутри- и межведомственном уровне, так и с хозяйствующими субъектами и гражданами (т.е. физическими и юридическими лицами – И.В.М.)на основе использования современных информационных технологий.
3) сформировать необходимую телекоммуникационную инфраструктуру для обеспечения работы органов государственной власти, единой образовательной и информационной среды России.
На этом этапе, в частности:
На втором этапе:
На этом этапе:
Настоящей Программой предусматривается реализация мероприятий (Приложение) по следующим основным взаимосвязанным направлениям:
1) Совершенствование регулирования в сфере ИТ;
2) Информатизация государственного управления;
3) Активизации процессов внедрения информационных технологий;
4) Развитие кадрового потенциала.
5) Поддержка электронных СМИ и общедоступных баз данных и библиотек.
6) Создание телекоммуникационной инфраструктуры для информатизации государственного управления и создания единой образовательной среды.
Система программных мероприятий по указанным направлениям предусматривает параллельно-последовательный способ их реализации.
Целью - создание правовых предпосылок для широкого использования ИТ во взаимоотношениях государства с гражданами и организациями (т.е. физическими и юридическими лицами – И.В.М.).
Основные задачи:
Нормативное регулирование ИТ будет основываться на следующих принципах:
- обеспечение единства информационного пространства на территории России, ликвидация барьеров на пути распространения информации (межрегиональных, межведомственных и др.);
- минимизация препятствий для интеграции России в международные системы информационного обмена;
- обеспечение права каждого на доступ к открытым государственным и общественным информационным ресурсам;
- установление равноправности электронных документов и документов на других носителях везде, где это возможно;
- "гармонизация" законодательства в сфере создания и использования информационных ресурсов и инфраструктуры с целью расширения возможностей применения ИТ во всех сферах экономической деятельности.
На первом этапе в рамках Программы будет разработаны взаимосогласованные Концепция развития законодательства в сфере ИТ, и Концепция демонополизации и снижения административных барьеров для сектора информационных технологий и телекоммуникаций.
На втором этапе, с учетом развития информационных сетей государственных органов управления будут разработаны меры, регламентирующие права граждан и обязанности государственных учреждений по принятию к рассмотрению заявок, жалоб и других запросов граждан в электронной форме.
Будут разработаны и введены в действия необходимые поправки в процессуальное законодательство, позволяющие осуществлять ряд процессуальных действий с использованием информационных технологий и устанавливающие порядок такого использования.
На третьем этапе предусматривается разработка нормативной базы для использования информационных сетей для волеизъявления граждан.
По мере создания материальных предпосылок предполагается расширение сферы обязательного применения информационных технологий, в сфере взаимодействия государства и общества, позволяющее гражданам и другим субъектом реализовать все свои конституционные права на получение и передачу информации в электронной форме.
Основными целями процесса внедрения ИТ в сферу государственного управления является повышение эффективности работы государственных и муниципальных органов власти, реализация прав граждан на доступ к информации, находящейся в распоряжении государственных органов различных уровней, обеспечение эффективных и удобных в использовании (информационных – И.В.М.) услуг государственных органов для граждан России.
К числу ведущих задач отнесено максимальное расширение объема информации, предоставляемого обществу, создание механизма общественного контроля за деятельностью государственных органов и организаций, создание эффективной системы предоставления государственных услуг гражданам в наиболее удобной для них форме.
Основными принципами реализации данного направления Программы является:
- переход к открытости, информационной полноте и прозрачности деятельности государственных органов; определение и гарантии информации, обязательной к опубликованию.
- представление архитектуры “электронного правительства” как перекрестных межведомственных звеньев – проблемных виртуальных информационных и сервисных модулей, сопряженных на региональном и муниципальном уровне.
- открытость программы развития электронного правительства, через механизмы постоянных консультаций с представителями общественности и бизнеса
- использование открытых международных стандартов (как технологических, так и стандартов делопроизводства и документооборота).
(Итак, обществу противопоставляется электронное правительство, поэтому – И.В.М.)
В рамках работ по обеспечению информационной прозрачности и открытости государства для общества будет осуществлено расширение объема информации, обязательной к общественному раскрытию органами государственной власти. Предусматривается реализация комплекса мер по повышению открытости государства на федеральном, региональном и местном уровне, основными принципами которой должны стать:
- открытость нормотворческой деятельности предусматривает обязательную публикацию текстов и проектов всех нормативных актов, затрагивающих интересы граждан и организаций, (включая рассматриваемые Федеральным собранием тексты законопроектов, проекты постановлений правительства и ведомственные нормативные акты и д.р.). Также предполагается обязательная публикация стенограмм парламентских слушаний.
- открытость бюджетного процесса (планирования и реализации) предполагает публикацию проектов бюджета, бюджетной росписи, а также отчеты об исполнении бюджета в максимально детализированной структуре.
- открытость процедур и результатов государственных закупок, продаж и должна достигаться через обязательную публикацию (в сети интернет) сообщений об условиях и результатах проводимых тендерах и конкурсах на закупку товаров и услуг, продажу государственного имущества, предоставление квот и лицензий на разработку и добычу и экспорт природных ресурсов и д.р.
- открытость управления государственной собственностью предполагает публикацию результатов инвентаризации государственной собственности, прибылях и убытках предприятий государственной собственности, сообщений об объемах дивидендов перечисляемых ими в государственный бюджет.
- открытость контрольно-ревизионной деятельности государства предполагает публикацию отчетов о результатах проверок, осуществляемых Счетной палатой, Главным контрольным управлением, контрольно-ревизионными управлениями министерств и ведомств и другими организациями государственного контроля.
- открытость и доступность статистической информации, как по общеэкономическим показателям, так и по структурам государственного управления.
На первом этапе реализации Программы будет проведена инвентаризация, создана система мониторинга баз информационных и статистических данных (не затрагивающих прав личности на защиту персонально информации и коммерческую информацию предприятий), находящихся в собственности органов государственной власти.
Будут разработаны и реализованы регламенты обеспечения (ограничения) свободного доступа к базам данных экономической, торговой, промышленной, внешнеэкономической и иной государственной статистики, предусматривающих реализацию совместимых принципов построения и накопления информации в отраслевых и ведомственных государственных базах данных.
На втором этапе будет завершен процесс перехода к открытому доступу находящихся в собственности государства баз данных, не являющихся предметом государственной или коммерческой тайны и не нарушающих прав граждан на защиту персональной информации.
В рамках работ по использованию информационных технологий при предоставлении услуг государственными учреждениями предусматривается предоставление государственными органами предприятиям возможностей безбумажных (дистанционных) форм документооборота.
Мероприятия Программы в рамках данного направления ориентированы на снижение текущих издержек предприятий по взаимодействию с государством и создание предпосылок к комплексной интеграции в единую информационную систему на уровне предприятия различных видов его обязательного взаимодействия с государством:
- обеспечить согласованность действий технологических государственных органов различного уровня (в т.ч, совместимость стандартов обмена, принципы защиты и подтверждения подписи);
- обеспечить совместимость делопроизводства и документооборота в государственных органах с открытыми международными стандартами;
- установить поэтапность перехода к безбумажному документообороту (на первом этапе предусмотреть возможность выбора для предприятий формы документооборота, на втором этапе установить обязательность электронной формы).
Повышение эффективности коммуникации между органами государственной власти различного уровня будет осуществляться через интенсивное использование информационных технологий:
На первом этапе реализации Программы будет проведена инвентаризация и создана система мониторинга существующих в России информационных систем в сфере госуправления по критериям эффективности и совместимости, проведена разработка единых стандартов и протоколов обмена информации, обязательных к использованию стандартов и модулей документооборота.
На втором этапе предусматривается завершение разработки плана поэтапного перехода органов власти на электронный документооборот и начало его реализации.
К середине третьего этапа будет завершен переход на электронный документооборот федеральными органами власти и органами власти более половины субъектов федерации и муниципальных образований с населением более 50 тыс. чел.
Будет осуществлен комплекс мер, направленных на развитие систем мониторинга объектов и ресурсов, включающей:
- информационное обеспечение рационального использования природных ресурсов;
- проведение оперативного экологического мониторинга окружающей среды с использованием средств контактного и дистанционного (включая космическое) зондирования;
- контрольместоположения, параметров и состояния стационарных и подвижных объектов, в том числе морских и воздушных судов, железнодорожного и автомобильного транспорта;
- документирование, статистический анализ и отчетность мониторинговых данных в рамках единой информационной системы в интересах информационного обеспечения органов государственного управления;
- информационное обеспечение задач специального мониторинга.
Основными целями комплекса работ по активизации процессов внедрения информационных технологий является создание предпосылок для повышения эффективности бюджетного сектора экономики, роста конкурентоспособности предприятий государственного и частного сектора.
На первом этапе реализации программы предусматривается проведение всестороннего анализа эффективности бюджетных расходов на информатизацию организаций бюджетной сферы, инвентаризацию уровня оснащения компьютерной техники и доступа к информационным сетям.
На втором этапе предполагается подготовка и начало реализации отраслевых программ информатизации, основывающихся на принципах социально-экономической эффективности.
На третьем этапе предполагается достижение базовых показателей информатизации бюджетной сферы и разработка дальнейших шагов по ее развитию.
В сфере содействия внедрению информационных технологий в реальный сектор экономики основными задачами является: развитие институтов рынка научно-технической продукции, обеспечение эффективного трансфера принадлежащих государству информационных технологий в частный бизнес, развитие инфраструктуры общественного доступа к информационным сетям, сокращение издержек для входа на рынок ИТ новых предприятий, снижение для отечественных компаний барьеров для выхода на зарубежные рынки ИТ.
Основными направлениями реализации программы является:
- выработка и проведение стратегии внедрения информационных технологий на предприятиях госсектора, в том числе – в оборонно-промышленном комплексе, одним из результатов которой должно стать создание предпосылок для ускорения развития рынка электронной торговли, формируемого в соответствии с мерами Федеральной целевой программы “Развитие электронной торговли в России на 2002 – 2006 годы”.
Содействие информатизации рынка научно-технической продукции и трансферу принадлежащих государству передовых информационных технологий в частный бизнес предполагает:
- законодательное регламентирование условий и принципов передачи прав государства на результаты научно-технической деятельности в частный сектор;
- развитие систем патентно-информационного обеспечения в составе российского сегмента сети Всемирной организации интеллектуальной собственности WIPONET, обеспечивающей автоматизацию процедур электронной подачи, обработки заявок и регистрации прав владельцев объектов интеллектуальной собственности, учета лицензионных и иных сделок по передаче государством и иными собственниками прав на результаты научно-технической деятельности;
- развитие отраслевых и территориальных баз данных и реестров результатов научно-технической деятельности, созданных за счет бюджетных средств, функционирующих на основе единых стандартов;
- создание информационных систем открытого доступа, содержащих сведения об открытых для передачи в частный сектор имеющихся у государства информационных технологиях;
- развитие систем безбумажного и дистанционного оборота научно-технической, проектно-конструкторской и технологической документации, накопления, хранения и регламентированного электронного доступа к научно-технической, проектно-конструкторской и технологической документации и информации, созданной за счет бюджетных средств;
Развитие инфраструктуры общественного доступа к информационным сетям предусматривает создание центров коллективного доступа во всех населенных пунктах с населением более 10 тысяч человек. В целях стимулирования создания таких центров будут стимулированы бюджетные организации (в первую очередь – учебные заведения, а также библиотеки и почта), а также использованы объекты недвижимости, переходящие в собственность органов государственной власти различного уровня и органов местного самоуправления в результате реструктуризации убыточных унитарных предприятий.
Создание технопарков рассматриваемых в качестве инкубаторов инновационного бизнеса в сфере ИТ, предполагает целевое использование для их организации возможностей бюджетных организаций, помещений и оборудования из имущества государственных унитарных предприятий (при проведении их реорганизации или ликвидации), а также софинансирование из бюджетных источников подключения высокоскоростных линий коммуникации. Технопарки будут создаваться преимущественно в рамках университетских комплексов, формируемых в соответствии с Планом действий Правительства Российской Федерации на 2000-2001 гг.
Содействие внешнеэкономической деятельности предполагает принятие на себя государством части издержек по преодолению барьеров выхода предприятий сектора на внешние рынки, включающей:
- продвижение отечественных компаний и проведение мероприятий по популяризации России в качестве поставщика продуктов ИТ,
- организационное содействие и сопровождение участия России в международных программах по развитию информационных технологий и стандартизации в сфере ИТ,
- конференций, круглых столов и других мероприятий по актуальным вопросам экспорта продукции ИТ
Реализация мер содействия внешнеэкономической деятельности предусматривает обеспечение непрерывного взаимодействия органов государственного управления с представителями индустрии информационных технологий
Модернизация образования является одной из основных целей развития информационных технологий в Российской Федерации. Будет создана единая информационно-образовательная среда, образующая фундамент для развития методов и организационных форм открытого образования. Это направление управляется ФЦП “Развитие единой информационно-образовательной среды Российской Федерации в 2001-2005 гг.” Наряду с этим стоит задача модернизации профессионального образования в области ИКТ, его содержательного и структурного обновления, формирования современного материально-технического оснащения учебного процесса с широким использованием возможностей дистанционного образования. Развитие профессионального образования в области ИКТ входит в состав приоритетов программы “Электронная Россия”, являясь не только ее целью, но также условием развития других ее компонентов.
Электронные СМИ - самые дешевые уже сейчас, скоро сравняются с основными печатными изданиями по охвату пользователей. Это позволяет при относительно небольших объемах финансовых затрат обеспечить демонополизацию рынка СМИ и существенно повысить доступность СМИ как источника информации и как трибуны для широких слоев граждан. Государственная поддержка электронных СМИ будет выражаться в следующих направлениях деятельности:
Главным препятствием для реализации задач программы является неразвитость телекоммуникационной инфраструктуры России, высокая степень ее монополизированности и как следствие – физическая или ценовая недоступность каналов связи для подавляющего большинства пользователей – бюджетных организаций и их работников. Инфраструктура сетей связи в России в настоящее время недостаточно развита, в том числе в плане оснащенности современной техникой, чтобы удовлетворить потребности населения и осуществить решение задач, поставленных в данной программе. Типичным является невысокая пропускная способность каналов связи, низкий процент охвата населения, местных органов управления и хозяйствующих объектов.
Это делает центральным элементом программы обеспечение доступности публичных (предоставляемых за государственный счет) информационных ресурсов российской Сети. Наиболее выгодным решением является центральзованная закупка (аренда) каналов связи, обеспечивающих функционирование некоммерческих компонентов настоящей программы (электронного правительства, поддержки электронных СМИ, образования в области информационных и интернет-технологий), а также единой информационной образовательной среды (открытого образования) Российской Федерации (ФЦП ЕИОС).
Приобретение и аренда каналов будет осуществляться на основе конкурсных процедур, установленных российским законодательством для государственных закупок. Каналы будут предоставляться пользователям – бюджетным организациям образования и культуры, государственным ведомствам и учреждениям, средствам массовой информации – преимущественно на бесплатной основе. Дополнительные условия предоставления каналов должны включать определенные ограничения на их коммерческое использование, не соответствующее уставным целям образовательной, культурной, научно-информационной деятельности и иное нецелевое использование.
Анализируя структуру мировой информационной индустрии, следует отметить, что важной ее составной частью является спутниковая связь, обеспечивающая пропуск около 20% общего телекоммуникационного трафика. В России ее использование в процентном соотношении с другими видами телекоммуникаций существенно ниже. В то же время именно спутниковая связь является тем единственным на сегодняшний день средством, которое позволяет предоставить всем без исключения пользователям, независимо от их местоположения, услуги связи современного уровня и сделать это в кратчайшие сроки.
Сетевая телекоммуникационная инфраструктура “Электронной России” должна давать возможность получения ИНТЕГРИРОВАННЫХ телекоммуникационных услуг: передача данных, голоса, голоса поверх IP, т.е. изначально направлена на перспективу создания ЕДИНОЙ высокотехнологичной информационной сети.
В городах, не имеющих надежного подключения к магистралям связи, необходимо установить оборудование спутниковой связи, обеспечивающее качественную связь со всеми региональными центрами, в которых установлено аналогичное оборудование.
В труднодоступных местах или в случае необходимости быстрого развертывания сегментов сети необходимо использовать ресурсы спутниковой связи. При этом учитывается, что оборудование средств связи морально устаревает в течение 2-3 лет, а замена его на спутниках связи невозможна.
В местах неразветвленной местной распредсети возможно и экономически обоснованно применение систем беспроводного доступа, радиорелейных линий передач и т.д.
Как правило, научные центры и региональные администрации уже подключены к сетям национальных операторов или такое подключение может быть легко организовано. Таким образом, на базе научных центров и региональных администраций могут будут созданы узлы-шлюзы между наземными частями сети передачи данных, беспроводными участками сети и спутниковыми сегментами.
Федеральная целевая программа реализуется на действующей нормативно-правовой базе, основанной на Конституции Российской Федерации, федеральных законах, указах Президента Российской Федерации и постановлениях Правительства Российской Федерации по вопросам решения актуальных проблем социально-экономического развития страны.
Механизм реализации Программы соответствует экономической ситуации страны ожидаемой в перспективе, и исходит из содержания программы, ее целей и задач. Учитывая коммерческий характер многих мероприятий Программы, важным условием ее реализации является привлечение внебюджетных финансовых средств. Кроме того, предполагается использовать средства бюджета субъектов Российской Федерации и федерального бюджета.
Реализация комплекса мероприятий в рамках Федеральной целевой программой “Электронная Россия” окажет комплексное воздействие на все сферы экономики и общественной жизни.
Меры Программы по развитию информатизации всех уровней государственного управления обеспечат кардинальное ускорение процессов информационного обмена как внутри общества и бизнеса, так и меж9ду гражданами и государством. Следствием этого станет повышение эффективности государственного управления, создание принципиально новых возможностей для мониторинга процессов в экономике и общества и принятию своевременных решений по регулированию этих процессов.
Важное значение будет иметь интеграция отдельных государственных информационных ресурсов в единую систему (в частности, МНС, ГТК и др. ведомств
Создание единой системы сбора, передачи и обработки информации существенно повысит возможности скоординированных действий силовых структур и будет способствовать повышению безопасности и обороноспособности страны.
Реализация Программы создаст необходимые и достаточны условия для ускоренной интеграции России в мировую систему коммуникаций и стандартов, будет способствовать расширению присутствия России в глобальной информационной сети, будет способствовать расширению спектра направлений и масштабов участия России в международном разделении труда.
На базе развития современных методов информационного обмена между государством и обществом будут созданы принципиально новые возможности для обеспечения информационной открытости и гласности принятия решений, для повышения уровня доверия между обществом и государством. У граждан России появятся условия для сокращения затрат времени на реализацию своих конституционных прав и обязанностей.
Значительное место в Программе уделено мероприятиям по информатизации образования. Эти меры должны повысить эффективность методов обучения, расширить доступ населения к получению образования за счет средств дистанционного доступа.
В целом, реализация Программы позволит существенно повысить конкурентоспособность экономики страны за счет снижения издержек и повышения качества продукции и услуг, повысит эффективность и демократичность государственного управления на всех уровнях, обеспечит рост качества жизни населения.
Информационный образ жизни
Существует два смысла этого понятия:
Сегодня учеными и специалистами ставится вопрос о необходимости развития информационной экологии, формирующей здоровый информационный образ жизни людей в социальной и природной среде. Соблюдение правил информационной гигиены приводит к сознательно избранному информационному образу жизни, на склоне которой человек не жалеет, что прожил ее зря.
Под образом жизни понимается система видов жизнедеятельности общества в целом, социальных групп, личности, определяемых социально-экономическими условиями.
Главной чертой образа жизни является его системность, проявляющаяся в том, что входящие в его состав виды деятельности взаимосвязаны между собой: изменение одной из них ведет к изменению другой.
Каковы же составляющие образ жизни виды деятельности? Это:
Рассмотрим новые возможности, предоставляемые информатизацией, для совершенствования ряда из перечисленных слагаемых образа жизни.
parinov@ieie.nsc.ru
http://rvles.ieie.nsc.ru/~parinov/
Апрель 2001
В условиях стремительного совершенствования информационных технологий и беспредельного развития предоставляемых ими возможностей, самым актуальным вопросом продолжает оставаться вопрос о целевых жизненных установках конкретной личности.
Тенденции в изменении параметров, соотношения и типов взаимосвязи социальных групп при переходе к постиндустриальному, информационному обществу
Анализ и прогнозирование изменений социальной структуры под влиянием информатизации необходимо вести по следующим направлениям:
Подобный анализ и прогнозирование изменений социальной структуры проводятся в предположении, что социальные связи выражены в той мере, что в принципе возможно говорить об обществе как системе.
Однако, следует отметить, что проблема "атомизации" общества обсуждается сегодня учеными все шире. Поскольку получение информации о происходящем в стране и в мире уже не требует прямого общения между людьми человек может все больше и больше изолироваться от общества, подвергаться иллюзии независимости от него. Необходимо воспитывать чувство ответственности каждого человека за происходящее в мире, добиваясь четкого осознания взаимозависмости всех людей. Эта огромной важности задача ложится прежде всего на систему образования и средства массовой информации.
Прогнозируемый учеными характер изменений социальной структуры под влиянием информатизации
Люди старшего возраста смогут даже после ухода на пенсию продолжать работать, так как повысится планка работоспособного возраста (тело стареет раньше мозга).
- пирамидальная социально-экономическая структура все больше и больше будет уступать место сетеобразной (мозаичной) структуре. Структура сети точнее соответствует новой информационной технике.
Американские исследователи отмечают, что "конвергенция меняющихся общественных и личных ценностей с новой техникой и энергоэкономическими нуждами делает становление мозаичного общества по существу неизбежным".
Автономия личности
В иерархии ценностей на одном из самых высоких мест оказывается (наряду с инновацией , оригинальностью) автономия личности, которая в настоящее время традиционному обществу не свойственна. Личность реализуется только через принадлежность к какой-либо определенной корпорации, будучи элементом в строго определенной системе корпоративных связей. Если человек не включен в какую либо корпорацию, он не личность. В техногенной цивилизации возникает особый тип автономии личности: человек может менять свои корпоративные связи, поскольку он жестко к ним не привязан, он может и способен очень гибко строить свои отношения с людьми, погружаться в разные социальные общности, в разные культурные традиции.
Современная наука и техническое творчество втягивают в орбиту человеческой деятельности принципиально новые типы объектов, освоение которых требует новых стратегий. Речь идет об объектах, представляющих собой саморазвивающиеся системы, характеризующиеся синергетическими эффектами. Их развитие всегда сопровождается прохождением системы через особые состояния неустойчивости (точки бифуркации), и в эти моменты небольшие случайные воздействия могут привести к появлению новых структур, новых уровней организации системы, которые воздействуют на уже сложившиеся уровни и трансформируют их.
Если в доинформационном периоде своего развития общество в качестве стимула к действию эффективно использовало стремление человека к сытости, материальному комфорту, то при переходе к информационному обществу действие этих стимулов резко ослабевает, так как сносное удовлетворение физиологических потребностей человека требует незначительных усилий.
В информационном обществе необходимо найти общественный усилитель слабо выраженных духовных стимулов деятельности человека.
Стимулирующими деятельность человека усилителями могут быть:
Среди факторов, способствующих формированию благоприятного для развития технологических инноваций социально-экономического климата, Дж. Стьютвилл особо выделяет так называемый "информационный пул".
Эффект нового "информационного пула" возникает когда концентрация ярких индивидуальностей "на квадратную милю обеспеченной необходимой инфраструктурой площади" вновь создаваемого промышленного региона начинает заметно превышать "критический уровень". Возникающий при этом скачок интенсивности обмена знаниями, поддержанный благоприятными условиями для немедленной практической их реализации (в рамках инфраструктуры производственного сервиса активно развивающегося нового промышленного региона), ведет к резкому ускорению характерного для такого региона инновационного цикла "идея - технология - продукт".
Примером такого типа регионов, где социально-экономический эффект "информационного пула" устойчиво наблюдается уже не одно десятилетие и стал поэтому за последние годы объектом пристального изучения экспертами многих стран мира, обычно называют Кремниевую долину (Silicon Valley) в Калифорнии и "корридор высокой технологии", расположенный недалеко от Бостона вдоль "дороги 128". Научной базой Кремниевой долины является Станфордский университет, "дороги 128" - Массачусетсский технологический институт.
Специфика трудовой деятельности в постиндустриальном, информационном обществе
Основными чертами трудовой деятельности будут являться:
Сегодня тотальная электронная слежка охватывает в США около 2/3 из 12 млн. работающих у дисплеев (к 2000 году их будет 40 млн.) и распространяется с рабочих и служащих уже на специалистов инженеров, бухгалтеров и врачей. В итоге растут "технострессы", требования работников вернуться к персонифицированному контролю как "допускающему диалог", протесты против вторжения в "приватную область" трудовой жизни, множатся призывы социологов доверять новым поколениям работников, полагаться на их самодисциплину и самоконтроль в целях и экономического, и социального прогресса современного производства.
Развитие Информационного Общества на данном этапе сопровождается как модернизацией уже существующих социально-экономических структур, так и созданием совершенно новых. На наш взгляд, среди такого рода процессов достаточно важными с точки зрения формирования контуров будущего социально-экономического порядка являются следующие:
1)массовый перенос людьми их информационной активности и взаимодействий в онлайн, формирование онлайновых сообществ;
2)распространение практики создания сетевых организаций для управления совместной деятельностью групп людей;
3)внедрение Интернет-технологий в функционирование глобальных социально-экономических инфраструктур, а также появление сетевого механизма координации;
4)постепенное формирование "новой экономики" или еще говорят о "сетевой экономике".
Текущие представления об особенностях и проблемах в реализации каждого из данных процессов позволяют: а)выделить принципиально новые и в определенной степени ключевые моменты, связанного с Интернетом, современного общественного развития; б)определить базовый набор технологий Информационного Общества, развитию которых следует уделять особое внимание; в)определить возникающие новые понятия, в том числе уточнить различия между "новой" и "сетевой" экономиками.
По стилю изложения данный текст является описанием сценария возможного развития событий и некоторых направлений развития общества в ближайшие 10-15 лет. Поэтому его фокус в большей степени направлен на логическую взаимообусловленность событий в ущерб доказательной базе. Хотя, на наш взгляд, доказательства оправданности описываемых прогнозов и анализ возможности их реализации содержатся в ссылках, приведенных в списке литературы.
Все описываемые ниже процессы и явления рассматриваются в проекции информационных взаимодействий между людьми. Поэтому за рамками остались многие важные аспекты процесса формирования Информационного Общества.
Уже неоспоримый факт, что развитие Интернета сопровождается массовым переносом людьми своей информационной активности, а также и информационных взаимодействий друг с другом, из среды, создаваемой традиционными информационно-коммуникационными технологиями в виртуальную среду сети Интернет, т.е. в онлайн.
Притом, что темпы этого процесса продолжают оставаться высокими, можно заметить, что выявились новые серьезные проблемы и естественные ограничения на извлечение выгоды от перехода в онлайн.
Массовое создание сайтов и публикация материалов в онлайн все чаще порождают ситуацию, когда пользователи не могут извлечь из этого выгоду, т.к. количество сайтов, содержание которых им необходимо контролировать становится слишком большим. Типичной становится ситуация, когда важная для пользователей информация в принципе доступна на сайтах в Интернете, но технически они не могут ее получить, т.к. это требует слишком больших затрат времени и/или денег на "обход" нужных сайтов. Необходимо отметить, что существующие глобальные онлайновые каталоги и поисковые системы (Яндекс, Рамблер и др.) эту проблему решить не могут, т.к. не гарантируют пользователю, что вовремя проиндексировали требуемый ему набор сайтов.
Правда, решение этой проблемы уже в принципе существует. Оно заключается в "профессиональной" сегментации информационного пространства Интернет. Главная идея сегментации заключается в том, что члены определенного профессионального сообщества используют общий стандарт на представление в онлайн своих ресурсов. Это позволяет им запустить сетевой сервис, который с заданной регулярностью собирает добавления/обновления с частных сайтов в единую базу данных. Если в эту систему сайтов включены все ресурсы профессионального сообщества, то контроль за поступлениями в эту интегральную базу данных заменяет контроль содержания исходного множества сайтов.
Один из первых примеров такого рода систем создан в международном проекте RePEc (http://repec.org/) для сообщества исследователей по экономике. В России данный подход получил развитие в виде "коллективного информационного пространства Соционет" (http://socionet.ru/) для специалистов по общественным наукам.
Есть основания считать, что массовая "профессиональная" сегментация ресурсов сети Интернет неизбежна и должна давать существенные преимущества. Правда, это следует ожидать там, где есть достаточно большие профессиональные сообщества или группы по интересам, члены которых ведут свою информационную активность в онлайн. Очевидно, что благоприятная среда для этого уже существует не только в научно-образовательной среде, а также в первую очередь и в бизнесе. Можно ожидать, что скоро аналогичная ситуация возникнет в сфере обслуживания, в местных сообществах, в политической сфере, в системе государственной власти и т.п. Эти тенденции, фактически, означают, что люди постепенно формируют так называемые онлайновые сообществе во всех сферах своей совместной деятельности.
Если эти ожидания верны, то в ближайшие годы должны появиться общепринятые стандарты, соблюдение которых гарантирует "контент-провайдеру" автоматическое включение его ресурсов в информационные пространства заданных профессиональных сообществ. Кроме этого, должны появиться интегрирующие сетевые системы и интерфейсы для навигации по информационным пространствам такого рода. Упомянутые выше сайты проектов RePEc и Соционет достаточно хорошо иллюстрируют возможные контуры этих ожидаемых инноваций в Интернет-технологиях.
Здравый смысл, подкрепленный уже существующим у автора опытом эксплуатации "коллективного информационного пространства Соционет", говорит о том, что профессиональная сегментация Интернета, решает одну проблему, но создает другую. Для пользователей информационных пространств в существенной степени возрастает опасность ситуации "информационного переполнения". Интеграция информационной активности большого количества людей неизбежно создает интенсивные информационные потоки в данной системе. Технологии коллективного информационного пространства гарантируют пользователям, что нужная им информация находится где-то на экране их компьютера, но выделить ее вручную среди большого количества свежих данных становится все сложнее.
Легко предположить, что профессиональная сегментация Интернета не будет в достаточной мере эффективной, если не будут созданы настраиваемые в соответствие с профилем интересов пользователя "помощники", которые в какой-то степени автоматизируют процесс анализа входных информационных потоков. Такого рода сервис в уже существующих на данный момент системах состоит из средств персонализации содержания информационного пространства (исключение из него мало интересных объектов) и средств фильтрации входных информационных потоков. Все эти средства берут на себя техническую работу по контролю за появлением важных данных и как следствие могут снизить информационную нагрузку на пользователя. Одним из примеров такого рода является набор онлайновых сервисов персональной зоны системы Соционет (http://socionet.ru/zone.htm).
Ожидаемая широкая профессиональная сегментация Интернета в сочетании с развитием средств персонализации и фильтрации уже определила, на наш взгляд, контуры Интернет-технологий второго поколения. Переход на новые технологии позволит повысить эффективность информационных взаимодействий между людьми при их переносе в онлайн. Это создаст условия для массового формирования онлайновых сообществ во всех сферах человеческой деятельности в ближайшие годы.
Сетевые организации основываются на онлайновых взаимодействиях их участников и возможны там, где эти взаимодействия имеют преимущественно информационный характер. Можно утверждать, что создание сетевой организации в принципе возможно, если ее участники уже являются членами онлайнового сообщества. Главное отличие сетевых организаций от онлайновых сообществ – наличие между членами организации достаточно жесткого согласования их совместной деятельности. Необходимость согласования и управления совместной деятельностью группы людей, находящихся в определенной системе разделения труда, предъявляет дополнительные более высокие требования, как к интенсивности информационных обменов, так и к разнообразию форм взаимодействий.
С технической точки зрения информационное пространство сетевой организации может быть реализовано по примеру описанной выше профессиональной сегментации. Однако средств персонализации и фильтрации в данных условиях уже не достаточно. Внутри группы людей, ведущих совместную деятельность, возникают специфические информационные потоки, которые предназначены для взаимного информирования друг друга о текущем состоянии их коллективной деятельности и о возможностях-необходимостях ее корректировки ради достижения поставленных целей. Интенсивные информационные обмены необходимы для поддержания определенного уровня непрерывности в процессе согласовании совместной деятельности членов организации. Кроме этого информационные взаимодействия должны иметь достаточно высокую скорость, чтобы организация успевала в режиме реального времени реагировать на возможные внезапные изменения в условиях ее функционирования и продолжать действовать согласованно.
Очевидно, что с ростом размеров сетевой организации, информационные потоки внутри нее, направленные на согласование деятельности также могут превысить физические возможности человека по их обработке и анализу, что вызовет у него информационное переполнение. Поэтому в данной ситуации функции, описанного ранее, информационного "помощника" должны быть несколько шире. Кроме персонализации содержания информационного пространства сетевой организации, и фильтрации входных для пользователя информационных потоков, данный сервис должен взять на себя техническую работу по поддержанию обмена информацией с другими членами организации. Необходимо подчеркнуть, что этот обмен информации должен иметь (так же как, например, фильтрация) регулярный характер, поскольку это является обычным требованием для организации.
В этих условиях персональный онлайновый сервис, который настраивается человеком уже не просто на обработку информации, а на выполнение ряда информационных взаимодействий с другими членами организации, можно назвать "персональным информационным роботом", выполняющим инструкции своего хозяина в достаточно автономном режиме.
Кажется целесообразным, чтобы каждый участник сетевой организации имел своего собственного персонального информационного робота (и-робота). Таким образом, определенная часть задач по согласованию деятельности между членами сетевой организации может решаться уже между их и-роботами без прямого участия людей в этом процессе. Таким образом, и-робот отдельного участника выполняет техническую часть работы по согласованию деятельности своего хозяина с остальными членами организации и тем самым уменьшает информационную нагрузку на человека, оставляя его время и силы на решение "творческой" части работы.
В условиях, когда в информационном пространстве организации в автономном режиме действуют достаточно много и-роботов можно говорить, что параллельно профессиональному сообществу людей возникает искусственное сообщество их и-роботов. Так же как и в реальном сообществе, эффективность функционирования и-роботов во многом зависит не только от их собственной конструкции, но и от особенностей конструкции самого искусственного сообщества. Именно инфраструктура сообщества обеспечивает и-роботов возможностями и правилами взаимодействий друг с другом. Следовательно, проблема эффективности функционирования сетевых организаций при определенных условиях начинает зависеть от удачного программно-технического решения конструкции и-роботов и сетевой инфраструктуры, обеспечивающей взаимодействия между и-роботами с нужной интенсивностью и в нужных формах.
Нам представляется, что феномен сообщества и-роботов имеет достаточно комплексный характер. С одной стороны проблема построения "хорошего" сообщества и-роботов имеет явный технический аспект, т.к. его инфраструктура создается функционированием определенного сетевого программного обеспечения и соответствующих телекоммуникационных средств. С другой стороны, и-роботы являются посредниками во взаимодействиях между людьми и поэтому их "поведение" может быть в существенной степени связано с поведением человека, наследовать поведение своих хозяев. Следовательно, при конструировании сообщества и-роботов целесообразно учитывать все аспекты, которые присущи поведению людей, включая экономический, социальный, психологический и т.п.
Персональные и-роботы уже начинают создаваться (см., например, обзоры на http://alife.santafe.edu/~joke/zooland/и http://www.botspot.com/, также создан пример и-робота в системе Соционет - http://socionet.ru/robot.htm). Можно предвидеть, что повышение интереса к ним и их массовое использование будет зависеть от темпов профессиональной сегментации Интернета, поскольку это – одна из причин интенсификации информационных взаимодействия между людьми, и, следовательно, повышения необходимости обработки соответствующих информационных потоков в реальном времени.
В ближайшие годы можно ожидать активизацию работ по созданию единых стандартов на конструкцию и-роботов. Такая стандартизация необходима, чтобы и-роботы, созданные в разных организациях, могли встраиваться в различные профессиональные информационные пространства и взаимодействовать друг с другом. Кроме этого, необходима проработка деталей инфраструктуры сообщества и-роботов, включая принципы организации среды их взаимодействия, правила "поведения", "обучения" и т.п.
Действующие лица Информационного Общества, включая конечно сетевые организации и онлайново-активных индивидов, ведут свою деятельность в рамках глобальных социально-экономических инфраструктур. Эти глобальные инфраструктуры, к которым относятся такие системы, как финансовая, транспортная, судебно-правовая и др., в общем случае обслуживают определенные виды взаимодействий между людьми в рамках всего общества в целом. В той степени, в которой эти взаимодействия носят информационный характер, к ним применимы инновации, связанные с Интернет-технологиями. Перевод функционирования таких инфраструктур в Интернет, скорее всего, не должен существенно менять их функций и основное содержание. Главное, что можно ожидать от этого - информационные взаимодействия в рамках этих инфраструктур будут осуществляться с меньшими затратами, с большей интенсивностью и в более широких масштабах. Об этом свидетельствуют уже известные примеры трансформации некоторых традиционных социально-экономических явлений: "работа" --> "телеработа", "коммерция" --> "электронная коммерция", "деньги" --> "цифровая наличность" и т.п. Как результат можно ожидать общее повышение эффективности функционирования данных инфраструктур.
Существует, однако, еще один вид глобальных инфраструктур, которые могут претерпеть в результате внедрения в них Интернет-технологий более серьезные изменения. Это – инфраструктуры, обслуживающие систему общественного разделения труда, а среди них главным образом те, которые играют роль социально-экономических механизмов координации и регулирования в обществе. Такого рода инфраструктуры задают общие рамки и формы социально-экономических взаимодействий для всех действующих лиц общества (индивидов и организаций). Поэтому изменения в них могут иметь достаточно радикальный характер и выглядеть, в том числе, как изменение доминирующей формы общественного порядка. Притом, что взаимодействия между людьми, опосредуемые данными инфраструктурами, носят исключительно информационную природу, то внедрение в них Интернет-технологий может быть предельно полным и комплексным.
Самыми известными примерами данных инфраструктур являются рыночный механизм ценовой координации ("невидимая рука" рынка), а также командный механизм, используемый в иерархических организациях ("видимая рука" менеджера). Менее известна третья форма механизма координации, реализуемая людьми через прямые равноправные согласования совместной деятельности по типу "все со всеми", которая используется главным образом в небольших коллективах.
Априорно известно, что рыночный механизм позволяет координировать деятельность участников общественного разделения труда по всему пространству социально-экономической системы. Командный механизм работает в масштабах гигантских международных корпораций, но при этом, как показал опыт СССР, он не может заменить рыночный механизм на всем пространстве больших систем. Третья форма, как уже упоминалась выше, может работать только для координации совсем небольшого количества участников совместной деятельности.
При этом известно, что, выигрывая в размерах координации, рыночный механизм проигрывает в ее эффективности. Так, если взять социально-экономическую систему, размеры которой позволяют применять все три механизма координации, то для нее командный механизм будет лучше выполнять координирующие функции, чем рыночный. Есть основания полагать, что эффективность координации при использовании третьей формы будет выше как командного механизма, так и рыночного.
Замечено, что разные механизмы координации адаптированы к разным возможностям для информационных взаимодействий, которые встречаются в социально-экономических системах. Поэтому каждый из них имеет свою нишу и все они вместе, где-то дополняя друг друга, а где-то и конкурируя, обеспечивают координацию на всем пространстве системы. Однако при изменениях в возможностях для информационных взаимодействий, например, при появлении Интернет-технологий, сложившийся "баланс сил" между разными механизмами может измениться.
В современном обществе рыночный и командный механизмы имеют уже достаточно развитые инфраструктуры, которые долгие годы обеспечивает их нормальное функционирование. Можно предсказать, что общее развитие Интернет-технологий, а также формирование онлайновых сообществ и сетевых организаций создают условия для расширения рамок применимости третьей формы координации, что можно было бы считать построением новой глобальной инфраструктуры "сетевого механизма координации".
Данные тенденции будут постепенно укреплять позиции сетевого механизма координации в конкурентной "борьбе" с рыночным и командным механизмами. Можно ожидать, что через какое-то время (10-15 лет) сетевой механизм координации станет доминировать в экономике и обществе. Если учесть, что образ социально-экономического порядка, как правило, отождествляется с доминирующей формой механизма координации (очевидный пример - рыночная экономика; другой пример - индустриальная экономика – экономика, в которой усилии свои позиции командно-иерархические методы координации), то уже сейчас можно предсказать, как будет называться следующий этап в развитии общества и какие особенности он будет иметь.
Материал предыдущих параграфов позволяет уточнить определения и выявить различия для популярных в современной научной литературе понятий "сетевая экономика" и "новая экономика".
На начало 21-го века принципиально новыми инновациями являются описанные выше "онлайновые сообщества", "сетевые организации" и "сетевой механизм координации". Эти новые сетевые сущности внедряются людьми в традиционные социально-экономические структуры и частично меняют их содержание. При этом наряду с частично модифицированными старыми структурами возникают и сосуществуют новые, которые не могли бы существовать в прежних, до интернетовских условиях.
Следуя традиции давать название формам экономического порядка в соответствии с названием определенного механизма координации, можно описать современное состояние социально-экономического порядка как многоукладную экономику, включающую с одной стороны рыночную и индустриальную, которые можно было бы назвать "старой" экономикой, и кроме этого - формирующийся принципиально новый уклад - сетевая экономика. Следует напомнить, что используемые здесь названия экономик являются научными абстракциями и обозначают в теоретическом смысле чистые случаи, которые в реальной жизни выделить довольно сложно.
На основе общих представлений о возможностях внедрения в данные уклады сетевых социально-экономических инноваций, можно описать пределы их возможной модернизации.
Так ценовой механизм координации или рыночная экономика по определению не могут быть модернизированы с использованием технологий "сетевой организации" и "сетевой координации" (в этом случае это был бы уже не рыночный механизм). Однако онлайновые сообщества могут здесь применяться без ограничений и в этом случае можно говорить о появлении "новой рыночной экономики". Главным положительным результатом от такой модернизации должно стать ускорение информационных обменов между участниками рынка, что в общем случае повышает эффективность рыночного механизма, но не избавляет его от недостатков.
Командный механизм координации или индустриальная экономика хорошо приспособлены для внедрения онлайновых сообществ и сетевых организаций. Частные случаи сетевого механизма координации в принципе также могут применяться во внутренней среде сетевых организаций, но при сохранении доминирующего положения командного механизма.
Сетевой механизм координации или сетевая экономика полностью являются порождением сетевых инноваций. Поэтому его функционирование не возможно без онлайновых сообществ и сетевых организаций.
В таблице ниже помечено, какие из сетевых инноваций используются в каждом из модернизированных экономических укладов.
Экономические уклады новой экономики
и их сетевые компоненты
| Новая рыночная экономика | Новая индустриальная экономика | Сетевая экономика | |
| Онлайновые сообщества | |||
| Сетевые организации | |||
| Сетевой механизм координации |
1)"старая экономика", которая основана на традиционных рыночных и индустриальных моделях управления и по каким-то причинам оказалась не подвержена влиянию Интернет-технологий (в таблице выше - не отражена);
2)"новая старая экономика", которая в отличие от предыдущего пункта модернизирована на основе Интернет-технологий (в таблице выше – первые два столбца);
3)"сетевая экономика", которая полностью основана на сетевом механизме координации (третий столбец таблицы);
4)"новая экономика", которая объединяет "новую старую" и "сетевую" экономики (все три столбца таблицы).
Обобщая предыдущие параграфы можно сформулировать концептуальный сценарий развития базовых технологий Информационного Общества:
Принята 22 июля 2000 года лидерами стран G8, Окинава
проведение экономических и структурных реформ в целях создания обстановки открытости, эффективности, конкуренции и использования нововведений, которые дополнялись бы мерами по адаптации на рынках труда, развитию людских ресурсов и обеспечению социального согласия;
рациональное управление макроэкономикой, способствующее более точному планированию со стороны деловых кругов и потребителей и использование преимуществ новых информационных технологий;
разработка информационных сетей, обеспечивающих быстрый, надежный, безопасный и экономичный доступ с помощью конкурентных рыночных условий и соответствующих нововведений к сетевым технологиям, их обслуживанию и применению;
развитие людских ресурсов, способных отвечать требованиям века информации, посредством образования и пожизненного обучения и удовлетворение растущего спроса на специалистов в области ИТ во многих секторах нашей экономики;
активное использование ИТ в государственном секторе и содействие предоставлению в режиме реального времени услуг, необходимых для повышения уровня доступности власти для всех граждан.
продолжение содействия развития конкуренции и открытию рынков для информационной технологии и телекоммуникационной продукции и услуг, включая недискриминационное и основанное на затратах подключение к основным телекоммуникациям;
защита прав интеллектуальной собственности на информационные технологии имеет важное значение для продвижения нововведений, связанных с ИТ, развития конкуренции и широкого внедрения новых технологий; мы приветствуем совместную работу представителей органов власти по защите интеллектуальной собственности и поручаем нашим экспертам обсудить дальнейшие направления работы в этой сфере;
важно также вновь подтвердить обязательство правительств использовать только лицензированное программное обеспечение;
ряд услуг, включая телекоммуникации, транспорт, доставку посылок, имеют важное значение для информационного общества и экономики; повышение их эффективности и конкурентоспособности позволит расширить преимущества информационного общества; таможенные и экспедиторские процедуры также важны для развития информационных структур;
развитие трансграничной электронной торговли путем содействия дальнейшей либерализации, улучшения сетей и соответствующих услуг и процедур в контексте жестких рамок Всемирной торговой организации (ВТО), продолжение работы в области электронной торговли в ВТО и на других международных форумах и применение существующих торговых правил ВТО к электронной торговле;
последовательные подходы к налогообложению электронной торговли, основанные на обычных принципах, включая недискриминацию, равноправие, упрощенность и прочие ключевые элементы, согласованные в контексте работы Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР);
продолжение практики освобождения электронных переводов от таможенных пошлин до тех пор, пока она не будет рассмотрена вновь на следующей министерской конференции ВТО;
продвижение рыночных стандартов, включая, например, технические стандарты функциональной совместимости;
повышение доверия потребителя к электронным рынкам в соответствии с руководящими принципами ОЭСР, в том числе посредством эффективных саморегулирующих инициатив, таких как кодексы поведения, маркировка другие программы подтверждение надежности, и изучение вариантов устранения сложностей, которые испытывают потребители в ходе трансграничных споров, включая использование альтернативных механизмов разрешения споров;
развитие эффективного и значимого механизма защиты частной жизни потребителя, а также защиты частной жизни при обработке личных данных. обеспечивая при это свободный поток информации, а также;
дальнейшее развитие и эффективное функционирование электронной идентификации, электронной подписи, криптографии и других средств обеспечения безопасности и достоверности операций.
содействовать установлению благоприятных рыночных условий необходимых для предоставления населению услуг в области коммуникаций:
изыскивать дополнительные возможности, включая доступ через учреждения, открытые для широкой публики:
уделять приоритетное внимание совершенствованию сетевого доступа, в особенности в отсталых городских, сельских и отдаленных районах;
уделять особое внимание нуждам и возможностям людей, пользующимся меньшей социальной защищенностью, людей с ограниченной трудоспособностью, а также пожилых граждан, и активно осуществлять меры, направленные на предоставление им более легкого доступа;
содействовать дальнейшему развитию "удобных для пользования", "беспрепятственных" технологий, включая мобильный доступ к сети Интернет, а также более широкое использование бесплатного, общедоступного информационного наполнения и открытых для всех пользователей программных средств, соблюдая при этом права на интеллектуальную собственность.
активно содействовать диалогу с развивающимися странами, международными организациями и другими участниками для продвижения международного сотрудничества с целью формирования политического, нормативного и сетевого обеспечения, а также улучшения технической совместимости, расширения доступа, снижения затрат, укрепления человеческого потенциала, а также поощрения участия в глобальных сетях электронной торговли;
поощрять собственные усилия "восьмерки" в целях сотрудничества в осуществлении экспериментальных программ и проектов в области информационных технологий;
содействовать более тесному политическому диалогу между партнерами и работать над тем, чтобы мировая общественность больше знала о стоящих перед ней вызовах и имеющихся возможностях;
изучит вопрос о том, какой вклад вносит частный сектор и другие заинтересованные группы, например, Глобальная инициатива по ликвидации электронно-цифрового разрыва;
представит доклад по итогам работы нашим личным представителям до следующей встречи в Генуе.
Формирование политического, нормативного и сетевого обеспечения:
-поддержка политического консультирования и укрепление местного потенциала, с тем чтобы способствовать проведению направленной на создание конкуренции гибкой и учитывающей социальные аспекты политики, а также нормативному обеспечению;
-содействие обмену опытом между развивающимися странами и другими партнерами;
-содействие более эффективному и широкому использованию информационных технологий в области развития, включая такие широкие направления, как сокращение бедности, образование, здравоохранение и культура;
-совершенствование системы управления, включая изучение новых методов комплексной разработки политики;
-поддержка усилий МБР и других международных организаций в целях объединения интеллектуальных и финансовых ресурсов в контексте программ сотрудничества, таких, как программа "InfoDev";
Улучшение технической совместимости, расширение доступа и снижение затрат:
-мобилизация ресурсов в целях улучшения информационной и коммуникационной инфраструктуры, уделение особого внимания "партнерскому" подходу со стороны правительств, международных организаций, частного сектора и НПО;
-поиск путей снижения затрат для развивающихся стран в обеспечении технической совместимости;
-поддержка программ доступа на местном уровне;
-поощрение технологических исследований и прикладных разработок в соответствии с конкретными потребностями развивающихся стран;
-улучшение взаимодействия между сетями, службами и прикладными системами;
-поощрение производства современной информационно содержательной продукции, включая расширение объема информации на родных языках.
Укрепление человеческого потенциала:
-уделение повышенного внимания базовом образованию, а также расширению возможностей пожизненного обучения с упором на развитие навыков использования информационных технологий;
-содействие подготовке специалистов в сфере информационных технологий и других актуальных областях, а также в нормативной сфере;
-разработка инновационных подходов в целях расширения традиционной технической помощи, включая дистанционное обучение и подготовку на местном уровне;
-создание сети государственных учреждений и институтов, включая школы, научно-исследовательские центры и университеты.
Поощрение участия в работе глобальных сетей электронной торговли:
-оценка и расширение возможностей использования электронной торговли посредством консультирования при открытии бизнеса в развивающихся странах, а также путем мобилизации ресурсов в целях содействия предпринимателям в использовании информационных технологий для повышения эффективности их деятельности и расширения доступа к новым рынкам;
-обеспечение соответствия возникающих "правил игры" усилиям в сфере развития и укрепление способности развивающихся стран играть конструктивную роль в определении этих правил.
В условиях информатизации все современные средства коммуникации и компьютеры должны делать учет этой специфики более совершенным, а не нивелировать ее, стандартизуя человека.
Остановимся на основных социальных проблемах и вариантах их решения в условиях информатизации:
Информационные воздействия опасны или полезны не столько сами по себе, сколько тем, что управляют мощными вещественно-энергетическими процессами. Суть влияния информации как раз и заключается в ее способности контролировать вещественно-энергетические процессы, параметры которых на много порядков выше самой информации.
Анализ социальных последствий информатизации свидетельствует о проявлении следующих тенденций:
Общеизвестна роль таких факторов как количество и качество вооруженных сил сторон, сформированная направленность общественного мнения, открытость (закрытость) информации о мотивах политических акций при поиске необходимых дипломатических решений. Для общества, вступившего в фазу информатизации фактор технологического отрыва становится более весомым, чем численное превосходство армии. Прежде всего этот фактор проявляется в технологии информационно-обменных процессов. Понятия "психологическая война", "пси-оружие", "утечка мозгов", "зомбирование" и т.п. наполняются реальным содержанием. Национальные системы СМИ становятся объектами стратегического значения.
Появление информации в качестве потребительских благ ведет к качественным сдвигам в потреблении, образе жизни, рождает новую модель жизнедеятельности индивидов. В условиях информационного общества особо важную роль начинают играть не просто материальные и духовные блага, а организационно-информационные факторы - "порядки". Уровень и образ жизни начинают зависеть не столько от количества полученного хлеба, мяса, одежды, книг, сколько от уровня услуг, культуры, образования и т.д.
Однако, стремительное нарастание уровня услуг может привести к тому, что значительное количество людей "потеряется" в этом море изобилия, включится в гонку за качеством услуг ради них самих, а не ради развития человека. Может минимизироваться деятельностная и максимизироваться потребительская сторона образа жизни людей, что, в конечном итоге, приведет к деградации общества.
Данная проблема уже заявила о себе в развитых странах мира. Например, преимущество японской модели экономики состоит в ее способности преодолеть своеобразный "демонстрационный эффект", который экономист Ф.Хирш определил как феномен "позиционной экономики", в которой важен не абсолютный уровень потребления, а относительный, в сравнении с другими членами общества. В экономике, где важно не потреблять, а потреблять больше других, индивидуальный выигрыш отдельных людей не прибавляет счастья обществу в целом. Например, важным становится не качество автомобиля, а его относительная престижность по сравнению с автомобилем соседа. Жизнь в таком обществе превращается в бесконечные "крысиные гонки". Неравенство из средства стимулирования производителя превращается в самоцель.
Для преодоления опасности возникновения общества потребления необходимо:
Мировая политика вступает в новую фазу, и интеллектуалы незамедлительно обрушили на нас поток версий относительно ее будущего обличил: конец истории, возврат к традиционному соперничеству между нациями-государствами, упадок наций-государств под напором разнонаправленных тенденций – к трайбализму и глобализму – и др. Каждая из этих версий ухватывает отдельные аспектынарождающейся реальности. Но при этом утрачивается самый существенный, осевой аспект проблемы.
Я полагаю, что в нарождающемся мире основным источником конфликтов будет уже не идеология и не экономика. Важнейшие границы, разделяющие человечество, и преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой. Нация-государство останется главным действующим лицом в международных делах, но наиболее значимые конфликты глобальной политики будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики. Линии разлома между цивилизациями – это и есть линии будущих фронтов.
Грядущий конфликт между цивилизациями – завершающая фаза эволюции глобальных конфликтов в современном мире. На протяжении полутора веков после Вестфальского мира, оформившего современную международную систему, в западном ареале конфликты разворачивались главным образом между государями – королями, императорами, абсолютными и конституционными монархами, стремившимися расширить свой бюрократический аппарат, увеличить армии, укрепить экономическую мощь, а главное – присоединить новые земли к своим владениям. Этот процесс породил нации-государства, и, начиная с Великой Французской революции, основные линии конфликтов стали пролегать не столько между правителями, сколько между нациями. В 1793 г., говоря словами Р.Р.Палмера, “войны между королями прекратились, и начались войны между народами”.
Данная модель сохранялась в течение всего XIX в. Конец ей положила первая мировая война. А затем, в результате русской революции и ответной реакции на нее, конфликт наций уступил место конфликту идеологий. Сторонами такого конфликта [c.33]были вначале коммунизм, нацизм и либеральная демократия, а затем – коммунизм и либеральная демократия. Во время холодной войны этот конфликт воплотился в борьбу двух сверхдержав, ни одна из которых не была нацией-государством в классическом европейском смысле. Их самоидентификация формулировалась в идеологических категориях.
Конфликты между правителями, нациями-государствами и идеологиями были главным образом конфликтами западной цивилизации. У. Линд назвал их “гражданскими войнами Запада”. Это столь же справедливо в отношении холодной войны, как и в отношении мировых войн, а также войн XVII, XVIII, XIX столетий. С окончанием холодной войны подходит к концу и западная фаза развития международной политики. В центр выдвигается взаимодействие между Западом и незападными цивилизациями. На этом новом этапе народы и правительства незападных цивилизаций уже не выступают как объекты истории – мишень западной колониальной политики, а наряду с Западом начинают сами двигать и творить историю.[c.34]
Во время холодной войны мир был поделен на “первый”, “второй” и “третий”. Но затем такое деление утратило смысл. Сейчас гораздо уместнее группировать страны, основываясь не на их политических или экономических системах, не по уровню экономического развития, а исходя из культурных и цивилизационных критериев.
Что имеется в виду, когда речь идет о цивилизации? Цивилизация представляет собой некую культурную сущность. Деревни, регионы, этнические группы, народы, религиозные общины – все они обладают своей особой культурой, отражающей различные уровни культурной неоднородности. Деревня в Южной Италии по своей культуре может отличаться от такой же деревни в Северной Италии, но при этом они остаются именно итальянскими селами, их не спутаешь с немецкими. В свою очередь европейские страны имеют общие культурные черты, которые отличают их от китайского или арабского мира.
Тут мы доходим до сути дела. Ибо западный мир, арабский регион и Китай не являются частями более широкой культурной общности. Они представляют собой цивилизации. Мы можем определить цивилизацию как культурную общность наивысшего ранга, как самый широкий уровень культурной идентичности людей. Следующую ступень составляет уже то, что отличает род человеческий от других видов живых существ. Цивилизации определяются наличием общих черт объективного порядка, таких как язык, история, религия, обычаи, институты, – а также субъективной самоидентификацией людей. Есть различные уровни самоидентификации: так житель Рима может характеризовать себя как римлянина, итальянца, католика, христианина, европейца, человека западного мира. Цивилизация – это самый широкий уровень общности, с которой он себя соотносит. Культурная самоидентификация людей может меняться, и в результате меняются состав и границы той или иной цивилизации.
Цивилизация может охватывать большую массу людей – например, Китай, о котором Л. Пай как-то сказал: “Это цивилизация, которая выдает себя за страну”.
Но она может быть и весьма малочисленной – как цивилизация англоязычных жителей островов Карибского бассейна. Цивилизация может включать в себя несколько наций-государств, как в случае с западной, латиноамериканской или арабской цивилизациями, и ибо одно-единственное – как в случае с Японией. Очевидно, что цивилизации могут смешиваться, накладываться одна на другую, включать субцивилизации. Западная цивилизация существует в двух основных вариантах: европейском и североамериканском, а исламская подразделяется на арабскую, турецкую и малайскую. Несмотря на все это, цивилизации представляют собой определенные целостности. Границы между ними редко бывают четкими, но они реальны. Цивилизации динамичны: у них бывает подъем и упадок, они распадаются и сливаются. И, как известно каждому студенту-историку, цивилизации исчезают, их затягивают пески времени.
На Западе принято считать, что нации-государства – главные действующие лица на международной арене. Но они выступают в этой роли лишь несколько столетий. Большая часть человеческой истории – это история цивилизаций. По подсчетам [c.34]А. Тойнби, история человечества знала 21 цивилизацию. Только шесть из них существуют в современном мире.[c.35]
Идентичность на уровне цивилизации будет становиться все более важной, и облик мира будет в значительной мере формироваться в ходе взаимодействия семи-восьми крупных цивилизаций. К ним относятся западная, конфуцианская, японская, исламская, индуистская, православно-славянская, латиноамериканская и, возможно, африканская цивилизации. Самые значительные конфликты будущего развернутся вдоль линий разлома между цивилизациями. Почему?
Во-первых, различия между цивилизациями не просто реальны. Они – наиболее существенны. Цивилизации несхожи по своей истории, языку, культуре, традициям и, что самое важное, – религии. Люди разных цивилизаций по-разному смотрят на отношения между Богом и человеком, индивидом и группой, гражданином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют разные представления о соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы и принуждения, равенства и иерархии. Эти различия складывались столетиями. Они не исчезнут в обозримом будущем. Они более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими режимами. Конечно, различия не обязательно предполагают конфликт, а конфликт не обязательно означает насилие. Однако в течение столетий самые затяжные и кровопролитные конфликты порождались именно различиями между цивилизациями.
Во-вторых, мир становится более тесным. Взаимодействие между народами разных цивилизаций усиливается. Это ведет к росту цивилизационного самосознания, к углублению понимания различий между цивилизациями и общности в рамках цивилизации. Североафриканская иммиграция во Францию вызвала у французов враждебное отношение, и в то же время укрепила доброжелательность к другим иммигрантам – “добропорядочным католикам и европейцам из Польши”. Американцы гораздо болезненнее реагируют на японские капиталовложения, чем на куда более крупные инвестиции из Канады и европейских стран. Вес происходит по сценарию, описанному Д. Хорвицем: “В восточных районах Нигерии человек народности ибо может быть ибо-оуэрри,либо же ибо-онича. Но в Лагосе он будет просто ибо. В Лондоне он будет нигерийцем. А в Нью-Йорке – африканцем”. Взаимодействие между представителями разных цивилизаций укрепляет их цивилизационное самосознание, а это, в свою очередь, обостряет уходящие в глубь истории или, по крайней мере, воспринимаемые таким образом разногласия и враждебность.
В-третьих, процессы экономической модернизации и социальных изменений во всем мире размывают традиционную идентификацию людей с местом жительства, одновременно ослабевает и роль нации-государства как источника идентификации. Образовавшиеся в результате лакуны по большей части заполняются религией, нередко в форме фундаменталистских движений. Подобные движения сложились не только в исламе, но и в западном христианстве, иудаизме, буддизме, индуизме. В большинстве стран и конфессий фундаментализм поддерживают образованные молодые люди, высококвалифицированные специалисты из средних классов, лица свободных профессий, бизнесмены. Как заметил Г. Вайгель, “десекуляризация мира – одно из доминирующих социальных явлений конца XX в.” Возрождение религии, или, говоря словами Ж. Кепеля, “реванш Бога”, создает основу для идентификации и сопричастности с общностью, выходящей за рамки национальных границ – для объединения цивилизаций.
В-четвертых, рост цивилизационного самосознания диктуется раздвоением роли Запада. С одной стороны, Запад находится на вершине своего могущества, а с другой, и возможно как раз поэтому, среди незападных цивилизаций происходит возврат к собственным корням. Все чаще приходится слышать о “возврате в Азию” Японии, о конце влияния идей Неру и “индуизации” Индии, о провале западных идей социализма и национализма и “реисламизации” Ближнего Востока, а в последнее время и споры о вестернизации или же русификации страны Бориса Ельцина. На вершине [c.35] своего могущества Запад сталкивается с незападными странами, у которых достаточно стремления, воли и ресурсов, чтобы придать миру незападный облик.
В прошлом элиты незападных стран обычно состояли из людей, в наибольшей степени связанных с Западом, получивших образование в Оксфорде, Сорбонне или Сандхерсте, и усвоивших западные ценности и стиль жизни. Население же этих стран, как правило, сохраняло неразрывную связь со своей исконной культурой. Но сейчас все переменилось. Во многих незападных странах идет интенсивный процесс девестернизации элит и их возврата к собственным культурным корням. И одновременно с этим западные, главным образом американские обычаи, стиль жизни и культура приобретают популярность среди широких слоев населения.
В-пятых, культурные особенности и различия менее подвержены изменениям, – чем экономические и политические, и вследствие этого их сложнее разрешить либо свести к компромиссу. В бывшем Советском Союзе коммунисты могут стать демократами, богатые превратиться в бедных, а бедняки – в богачей, но русские при всем желании не смогут стать эстонцами, а азербайджанцы – армянами.
В классовых и идеологических конфликтах ключевым был вопрос: “На чьей ты стороне?” И человек мог выбирать – на чьей он стороне, а также менять раз избранные позиции. В конфликте же цивилизаций вопрос ставится иначе: “Кто ты такой?” Речь идет о том, что дано и не подлежит изменениям. И, как мы знаем из опыта Боснии, Кавказа, Судана, дав неподходящий ответ на этот вопрос, можно немедленно получить пулю в лоб. Религия разделяет людей еще более резко, чем этническая принадлежность. Человек может быть полу-французом и полу-арабом, и даже гражданином обеих этих стран. Куда сложнее быть полу-католиком и полу-мусульманином.
И, наконец, усиливается экономический регионализм. Доля внутрирегионального торгового оборота возросла за период с 1980 по 1989 г. с 51 до 59% в Европе, с 33 до 37 % в Юго-Восточной Азии, и с 32 до 36 % – в Северной Америке. Судя по всему, роль региональных экономических связей будет усиливаться. С одной стороны, успех экономического регионализма укрепляет сознание принадлежности к одной цивилизации. А с другой – экономический регионализм может быть успешным, только если он коренится в общности цивилизации. Европейское Сообщество покоится на общих основаниях европейской культуры и западного христианства. Успех НАФТА (североамериканской зоны свободной торговли) зависит от продолжающегося сближения культур Мексики, Канады и Америки. А Япония, напротив, испытывает затруднения с созданием такого же экономического сообщества в Юго-Восточной Азии, т. к. Япония – это единственное в своем роде общество и цивилизация. Какими бы мощными ни были торговые и финансовые связи Японии с остальными странами Юго-Восточной Азии, культурные различия между ними мешают продвижению по пути региональной экономической интеграции по образцу Западной Европы или Северной Америки.
Общность культуры, напротив, явно способствует стремительному росту экономических связей между Китайской Народной Республикой, с одной стороны, и Гонконгом, Тайванем, Сингапуром и заморскими китайскими общинами в других странах Азии – с другой. С окончанием холодной войны общность культуры быстро вытесняет идеологические различия. Материковый Китай и Тайвань все больше сближаются. Если общность культуры – это предпосылка экономической интеграции, то центр будущего восточноазиатского экономического блока скорее всего будет в Китае. По сути дела этот блок уже складывается. Вот что пишет по этому поводу М. Вайденбаум: “Хотя в регионе доминирует Япония, но на базе Китая стремительно возникает новый центр промышленности, торговли и финансового капитала в Азии. Это стратегическое пространство располагает мощным технологическим и производственным потенциалом (Тайвань), кадрами с выдающимися навыками в области организации, маркетинга и сферы услуг (Гонконг), плотной сетью коммуникаций (Сингапур), мощным финансовым капиталом (все три страны), а также необъятными земельными, природными и трудовыми ресурсами (материковый Китай)... Это влиятельное сообщество, во многом строящееся на развитии традиционной клановой основы, простирается от Гуанчжоу до Сингапура и от Куала-Лумпура до Манилы. Это – костяк экономики Восточной Азии”1.[c.36]
Культурно-религиозная схожесть лежит также в основе Организации экономического сотрудничества, объединяющей 10 неарабских мусульманских стран: Иран, Пакистан, Турцию, Азербайджан, Казахстан, Киргизстан, Туркмению, Таджикистан, Узбекистан и Афганистан. Данная организациябыла создана в 60-е годы тремя странами: Турцией, Пакистаном и Ираном. Важный импульс к ее оживлению и расширению дало осознание лидерами некоторых из входящих в нее стран того факта, что им закрыт путь в Европейское Сообщество. Точно так же КАРИКОМ, центральноамериканский общий рынок и МЕРКОСУР базируются на общей культурной основе. Но попытки создать более широкую экономическую общность, которая бы объединила страны островов Карибского бассейна и Центральную Америку, не увенчались успехом – навести мосты между английской и латинской культурой пока еще не удалось.
Определяя собственную идентичность в этнических или религиозных терминах, люди склонны рассматривать отношения между собой и людьми другой этнической принадлежности и конфессии как отношения “мы” и “они”. Конец идеологизированных государств в Восточной Европе и на территории бывшего СССР позволил выдвинуться на передний план традиционным формам этнической идентичности и противоречий. Различия в культуре и религии порождают разногласия по широкому кругу политических вопросов, будь то права человека или эмиграция, коммерция или экология. Географическая близость стимулирует взаимные территориальные претензии от Боснии до Минданао. Но что наиболее важно – попытки Запада распространить свои ценности: демократию и либерализм – как общечеловеческие, сохранить военное превосходство и утвердить свои экономические интересы наталкиваются на сопротивление других цивилизаций. Правительствам и политическим группировкам все реже удается мобилизовать население и сформировать коалиции на базе идеологий, и они все чаще пытаются добиться поддержки, апеллируя к общности религии и цивилизации.
Таким образом, конфликт цивилизаций разворачивается на двух уровнях. На микроуровне группы, обитающие вдоль линий разлома между цивилизациями, ведут борьбу, зачастую кровопролитную, за земли и власть друг над другом. На макроуровне страны, относящиеся к разным цивилизациям, соперничают из-за влияния в военной и экономической сфере, борются за контроль над международными организациями и третьими странами, стараясь утвердить собственные политические и религиозные ценности. [c.37]
Если в годы холодной войны основные очаги кризисов и кровопролития сосредоточивались вдоль политических и идеологических границ, то теперь они перемещаются на линии разлома между цивилизациями. Холодная война началась с того момента, когда “железный занавес” разделил Европу политически и идеологически. Холодная война закончилась с исчезновением “железного занавеса”. Но как только был ликвидирован идеологический раздел Европы, вновь возродился ее культурный раздел на западное христианство, с одной стороны, и православие и ислам – с другой. Возможно, что наиболее важной разделительной линией в Европе является, как считает У. Уоллис, восточная граница западного христианства, сложившаяся к 1500 г. Она пролегает вдоль нынешних границ между Россией и Финляндией, между прибалтийскими странами и Россией, рассекает Белоруссию и Украину, сворачивает западнее, отделяя Трансильванию от остальной части Румынии, а затем, проходя по Югославии, почти в точности совпадает с линией, ныне отделяющей Хорватию и Словению от остальной Югославии. На Балканах эта линия, конечно же, совпадает с исторической границей между Габсбургской и Османской империями. Севернее и западнее этой линии проживают протестанты и католики. У них – общий опыт европейской истории: феодализм, Ренессанс, Реформация, Просвещение, Великая французская революция, промышленная революция. Их экономическое положение, как правило, гораздо лучше, чем у людей, живущих восточнее. Сейчас они могут рассчитывать на более тесное сотрудничество в рамках единой европейской экономики и консолидацию демократических политических систем. Восточнее и южнее этой линии живут православные христиане и мусульмане. Исторически они [c.37] относились к Османской либо царской империи, и до них донеслось лишь эхо исторических событий, определивших судьбу Запада. Экономически они отстают от Запада, и, похоже, менее подготовлены к созданию устойчивых демократических политических систем. И сейчас “бархатный занавес” культуры сменил “железный занавес” идеологии в качестве главной демаркационной линии в Европе. События в Югославии показали, что это линия не только культурных различий, но временами и кровавых конфликтов.
Уже 13 веков тянется конфликт вдоль линии разлома между западной и исламской цивилизациями. Начавшееся с возникновением ислама продвижение арабов и мавров на Запад и на Север завершилось лишь в 732 г. На протяжении XI-XIII веков крестоносцы с переменным успехом пытались принести в Святую Землю христианство и установить там христианское правление. В XIV-XVII столетии инициативу перехватили турки-османы. Они распространили свое господство на Ближний Восток и на Балканы, захватили Константинополь и дважды осаждали Вену. Но в XIX -начале XX в. власть турок-османов стала клониться к упадку. Большая часть Северной Африки и Ближнего Востока оказалась под контролем Англии, Франции и Италии.
По окончании второй мировой войны настал черед отступать Западу. Колониальные империи исчезли. Заявили о себе сначала арабский национализм, а затем и исламский фундаментализм. Запад попал в тяжкую зависимость от стран Персидского залива, снабжавших его энергоносителями, – мусульманские страны, богатые нефтью, богатели деньгами, а если желали, то и оружием. Произошло несколько войн между арабами и Израилем, созданным по инициативе Запада. На протяжении 50-х годов Франция почти непрерывно вела кровопролитную войну в Алжире. В 1956 г британские и французские войска вторглись в Египет. В 1958 г. американцы вошли в Ливан. Впоследствии они неоднократно туда возвращались, а также совершали нападения на Ливию и участвовали во многочисленных военных столкновениях с Ираном. В ответ на это арабские и исламские террористы при поддержке по меньшей мере трех ближневосточных правительств воспользовались оружием слабых и стали взрывать западные самолеты, здания и захватывать заложников. Состояние войны между Западом и арабскими странами достигло апогея в 1990 г., когда США направили в Персидский залив многочисленную армию – защищать одни арабские страны – от агрессии других. По окончании этой войны планы НАТО составляются с учетом потенциальной опасности и нестабильности вдоль “южных границ”.
Военная конфронтация между Западом и исламским миром продолжается целое столетие, и нет намека на ее смягчение. Скорее наоборот, она может еще больше обостриться. Война в Персидском заливе заставила многих арабов почувствовать гордость – Саддам Хусейн напал на Израиль и оказал сопротивление Западу. Но она же породила и чувства унижения и обиды, вызванные военным присутствием Запада в Персидском заливе, его силовым превосходством и своей очевидной неспособностью определять собственную судьбу. К тому же многие арабские страны – не только экспортеры нефти – подошли к такому уровню экономического и социального развития, который несовместим с автократическими формами правления. Попытки ввести там демократию становятся все настойчивее. Политические системы некоторых арабских стран приобрели определенную долю открытости. Но это идет на пользу главным образом исламским фундаменталистам. Короче говоря, в арабском мире западная демократия усиливает антизападные политические силы. Возможно это преходящее явление, но оно несомненно усложняет отношения между исламскими странами и Западом.
Эти отношения осложняются и демографическими факторами. Стремительный рост населения в арабских странах, особенно в Северной Африке, увеличивает эмиграцию в страны Западной Европы. В свою очередь наплыв эмигрантов, происходящий на фоне постепенной ликвидации внутренних границ между западноевропейскими странами, вызвал острое политическое неприятие. В Италии, Франции и Германии расистские настроения приобретают все более открытую форму а начиная с 1990 г. постоянно нарастают политическая реакция и насилие в отношении арабских и турецких эмигрантов.
Обе стороны видят во взаимодействии между исламским и западным миром конфликт цивилизации. “Западу наверняка предстоит конфронтация с мусульманским [c.38]миром, – пишет индийский журналист мусульманского вероисповедания М. Акбар. – Уже сам факт широкого распространения исламского мира от Магриба до Пакистана приведет к борьбе за новый мировой порядок”. К сходным выводам приходит и Б. Льюис: “Перед нами настроение и движение совершенно иного уровня, неподвластные контролю политики и правительств, которые хотят их использовать. Это ни много ни мало конфликт цивилизаций – возможно, иррациональная, но исторически обусловленная реакция нашего древнего соперника против нашей иудео-христианской традиции, нашего мирского настоящего и глобальной экспансии того и другого”2.
На протяжении истории арабо-исламская цивилизация находилась в постоянном антагонистическом взаимодействии с языческим, анимистическим, а ныне по преимуществу христианским чернокожим населением Юга. В прошлом этот антагонизм олицетворялся в образе араба-работорговца и чернокожего раба. Сейчас он проявляется в затяжной гражданской войне между арабским и темнокожим населением в Судане, в вооруженной борьбе между инсургентами (которых поддерживает Ливия) и правительством в Чаде, в натянутых отношениях между православными христианами и мусульманами на мысе Горн, а также в политических конфликтах, доходящих до кровавых столкновений между мусульманами и христианами, в Нигерии. Процесс модернизации и распространения христианства на африканском континенте скорее всего лишь увеличит вероятность насилия вдоль этой линии межцивилизационного разлома. Симптомом обострения ситуации явилась речь папы Иоанна-Павла II в феврале 1993 г. в Хартуме. В ней он обрушился на действия суданского исламистского правительства, направленные против христианского меньшинства в Судане.
На северных рубежах исламского региона конфликт разворачивается главным образом между православным населением и мусульманским. Здесь следует упомянуть резню в Боснии и Сараево, незатухающую борьбу между сербами и албанцами, натянутые отношения между болгарами и турецким меньшинством в Болгарии, кровопролитные столкновения между осетинами и ингушами, армянами и азербайджанцами, конфликты между русскими и мусульманами в Средней Азии, размещение российских войск в Средней Азии и на Кавказе с целью защитить интересы России. Религия подогревает возрождающуюся этническую самоидентификацию, и все это усиливает опасения русских насчет безопасности их южных границ. Эту озабоченность почувствовал А. Рузвельт. Вот что он пишет: “Значительная часть истории России заполнена приграничной борьбой между славянами и тюрками. Эта борьба началась со времен основания российского государства более тысячи лет назад. В тысячелетней борьбе славян с их восточными соседями – ключ к пониманию не только российской истории, но и российского характера. Чтобы понять нынешние российские реалии, нужно не забывать о тюркской этнической группе, поглощавшей внимание русских на протяжении многих столетий”3.
Конфликт цивилизаций имеет глубокие корни и в других регионах Азии. Уходящая в глубину истории борьба между мусульманами и индусами выражается сегодня не только в соперничестве между Пакистаном и Индией, но и в усилении религиозной вражды внутри Индии между все более воинственными индуистскими группировками и значительным мусульманским меньшинством. В декабре 1992 г., после разрушения мечети Айодха, встал вопрос отом, останется ли Индия светской и демократической, или превратится в индуистское государство. В Восточной Азии Китай выдвигает территориальные притязания почти ко всем своим соседям. Он беспощадно расправился с буддистами в Тибете, а сейчас готов столь же решительно разделаться с тюрко-исламским меньшинством. По окончании “холодной войны” противоречия между Китаем и США проявились с особой силой в таких областях, как права человека, торговля и проблема нераспространения оружия массового уничтожения, и нет никаких надежд на их смягчение. Как сказал в 1991 г. Дэн Сяопин, “новая холодная война между Китаем и Америкой продолжается”.
Высказывание Дэн Сяопина можно отнести и ко все более осложняющимся отношениям между Японией и США. Культурные различия усиливают экономический конфликт между этими странами. Каждая сторона обвиняет другую в расизме, но по крайней мере со стороны США отторжение носит не расовый, а культурный характер. Трудно вообразить себе два общества, более далекие друг от друга по фундаментальным [c.39]ценностям, установкам и стилю поведения. Экономические разногласия США с Европой не менее серьезны, но они не столь политически выпуклы и эмоционально окрашены, ибо противоречия между американской и европейской культурами гораздо менее драматичны, чем между американской и японской цивилизациями.
Уровень потенциальной возможности насилия при взаимодействии различных цивилизаций может варьироваться. В отношениях между американской и европейской субцивилизациями преобладает экономическая конкуренция, как и в отношениях между Западом в целом и Японией. В то же время в Евразии расползающиеся этнические конфликты, доходящие до “этнических чисток”, отнюдь не являются редкостью. Чаще всего они происходят между группами, относящимися к разным цивилизациям, и в этом случае принимают наиболее крайние формы. Исторически сложившиеся границы между цивилизациями евразийского континента вновь сейчас полыхают в огне конфликтов. Особого накала эти конфликты достигают по границам исламского мира, полумесяцем раскинувшегося на пространстве между Северной Африкой и Средней Азией. Но насилие практикуется и в конфликтах между мусульманами, с одной стороны, и православными сербами на Балканах, евреями в Израиле, индусами в Индии, буддистами в Бирме и католиками на Филиппинах– с другой. Границы исламского мира везде и всюду залиты кровью. [c.40]
Группы или страны, принадлежащие к одной цивилизации, оказавшись вовлеченными в войну с людьми другой цивилизации, естественно пытаются заручиться поддержкой представителей своей цивилизации. По окончании холодной войны складывается новый мировой порядок, и по мере его формирования, принадлежность к одной цивилизации или, как выразился X. Д. С. Гринвэй, “синдром братских стран” приходит на смену политической идеологии и традиционным соображениям поддержания баланса сил в качестве основного принципа сотрудничества и коалиций. О постепенном возникновении этого синдрома свидетельствуют все конфликты последнего времени – в Персидском заливе, на Кавказе, в Боснии. Правда, ни один из – этих конфликтов не был полномасштабной войной между цивилизациями, но каждый включал в себя элементы внутренней консолидации цивилизаций. По мере развития конфликтов этот фактор, похоже, приобретает все большее значение. Его нынешняя роль – предвестник грядущего.
Первое. В ходе конфликта в Персидском заливе одна арабская страна вторглась в другую, а затем вступила в борьбу с коалицией арабских, западных и прочих стран. Хотя открыто на сторону Саддама Хусейна встали лишь немногие мусульманские правительства, но неофициально его поддержали правящие элиты многих арабских стран, и он получил огромную популярность среди широких слоев арабского населения. Исламские фундаменталисты сплошь и рядом поддерживали Ирак, а не правительства Кувейта и Саудовской Аравии, за спиной которых стоял Запад. Подогревая арабский национализм, Саддам Хусейн неприкрыто апеллировал к исламу. Он и его сторонники старались представить эту войну как войну между цивилизациями. “Это не мир воюет против Ирака, – говорилось в получившей широкую известность речи Сафара Аль Хавали, декана факультета исламистики университета Ум Аль Кура в Мекке, – это Запад воюет против ислама”. Переступив через соперничество между Ираном и Ираком, религиозный лидер Ирана аятолла Али Хомейни призвал к священной войне против Запада: “Борьба против американской агрессии, алчности, планов и политики будет считаться джихадом, и каждый, кто погибнет на этой войне, будет причислен к мученикам”. “Эта война, – заявил король Иордании Хусейн, – ведется против всех арабов и мусульман, а не только против Ирака”.
Сплочение значительной части арабской элиты и населения в их поддержке Саддама Хусейна вынудило арабские правительства, вначале примкнувшие к антииракской коалиции, ограничить свои действия и смягчить публичные заявления. Арабские правительства дистанцировались или выступили против дальнейших попыток Запада оказать давление на Ирак, в том числе против введения летом 1992 г. зоны, запрещенной для полетов, и бомбардировки Ирака в январе 1993 г. В 1990 г. в [c.40] антииракскую коалицию входили Запад, Советский Союз, Турция и арабские страны. В 1993 г. в ней остались практически только Запад и Кувейт.
Сравнивая решительность Запада в случае с Ираком с его неспособностью защитить боснийских мусульман от сербов и применить санкции против Израиля за несоблюдение тем резолюций ООН, мусульмане упрекают Запад в двойной морали. Но мир, где происходит столкновение цивилизаций, – это неизбежно мир с двойной моралью: одна используется по отношению к “братским странам”, а другая – по отношению ко всем остальным.
Второе. Синдром “братских стран” проявляется также в конфликтах на территории бывшего Советского Союза. Военные успехи армян в 1992-1993 годах подтолкнули Турцию к усиленной поддержке родственного ей в религиозном, этническом и языковом отношении Азербайджана. “Народ Турции испытывает те же чувства, что и азербайджанцы, – заявил в 1992 г. один высокопоставленный турецкий чиновник. – Мы оказались под давлением. Наши газеты полны фотографий, на которых запечатлены зверства армян. Нам задают вопрос: неужели мы всерьез собираемся и впредь проводить политику нейтралитета? Наверное, мы должны показать Армении, что в этом регионе есть великая Турция”. С этим согласился и президент Турции Тургут Озал, заметивший, что Армению следует немного припугнуть. В 1993 г. он повторил угрозу: “Турция еще покажет свои клыки!” Военно-воздушные силы Турции совершают разведывательные полеты вдоль армянской границы. Турция задерживает поставки продовольствия и воздушные рейсы в Армению. Турция и Иран объявили, что они не допустят расчленения Азербайджана. В последние годы своего существования советское правительство поддерживало Азербайджан, где у власти по-прежнему были коммунисты. Однако с распадом Советского Союза политические мотивы сменились религиозными. Теперь российские войска сражаются на стороне армян, а Азербайджан обвиняет российское правительство в том, что оно совершило поворот на 180 градусов и поддерживает теперь христианскую Армению.
Третье. Если посмотреть на войну в бывшей Югославии, то здесь западная общественность проявила симпатии и поддержку боснийских мусульман, а также ужас и отвращение к зверствам, творимым сербами. В тоже время ее относительно мало взволновали нападения на мусульман со стороны хорватов и расчленение Боснии и Герцеговины. На ранних этапах распада Югославии необычные для нее дипломатическую инициативу и нажим проявила Германия, склонившая остальные 11 стран – членов ЕС последовать ее примеру и признать Словению и Хорватию. Стремясь укрепить позиции этих двух католических стран, Ватикан признал Словению и Хорватию еще до того, как это сделало Европейское Сообщество. Европейскому примеру последовали США. Таким образом, ведущие страны европейской цивилизации сплотились для поддержки своих единоверцев. А затем стали поступать сообщения о том, что Хорватия в большом объеме получает оружие из Центральной Европы и других стран Запада. С другой стороны, правительство Бориса Ельцина пыталось придерживаться политики середины, чтобы не испортить отношения с православными сербами и в то же время не противопоставить Россию Западу. Тем не менее российские консерваторы и националисты, среди которых было немало народных депутатов, нападали на правительство за недостаточную поддержку сербов. К началу 1993 г. несколько сот российских граждан служили в сербских войсках и, согласно сообщениям, в Сербию поставлялось российское оружие.
Исламские правительства и политические группировки, в свою очередь, клеймят Запад за то, что он не встал на защиту боснийских мусульман. Иранские руководители призывают мусульман всего мира оказать помощь Боснии. Вопреки эмбарго ООН, Иран поставляет в Боснию солдат и оружие. Поддерживаемые Ираном ливанские группировки посылают боевиков для обучения и организации боснийских вооруженных сил. Сообщалось, что в 1993 г. в Боснии сражалось до 4000 мусульман более чем из двадцати исламских стран. Правительства Саудовской Аравии и других стран испытывают все более мощное давление со стороны фундаменталистских группировок, требующих более решительной поддержки Боснии. Согласно сообщениям, к концу 1992 г. Саудовская Аравия по сути финансировала снабжение боснийских мусульман оружием и продовольствием. Это значительно повысило их боеспособность перед лицом сербов.[c.41]
В 30-е годы гражданская война в Испании вызвала вмешательство стран, бывших в политическом отношении фашистскими, коммунистическими и демократическими. Сегодня, в 90-х годах, конфликт в Югославии вызывает вмешательство стран, которые делятся на мусульманские, православные и западнохристианские. Эта параллель не осталась незамеченной. “Война в Боснии и Герцеговине стала эмоциональным эквивалентом борьбы против фашизма в годы гражданской воины в Испании, – заметил один обозреватель из Саудовской Аравии. – Те, кто погибает на этой войне, считаются мучениками, отдавшими жизни ради спасения братьев-мусульман”.
Конфликты и насилие возможны и между странами, принадлежащими к одной цивилизации, а также внутри этих стран. Но они, как правило, не столь интенсивны и всеобъемлющи, как конфликты между цивилизациями. Принадлежность к одной цивилизации снижает вероятность насилия в тех случаях, когда, не будь этого обстоятельства, до него бы непременно дошло дело. В 1991-92 годах многие были обеспокоены возможностью военного столкновения между Россией и Украиной из-за спорных территорий – в первую очередь Крыма, – а также Черноморского флота, ядерных арсеналов и экономических проблем. Но если принадлежность к одной цивилизации что-то значит, вероятность вооруженного конфликта между Россией и Украиной не очень велика. Это два славянских, по большей части православных народа, на протяжении столетий имевших тесные связи. И поэтому в начале 1993 г., несмотря на все причины для конфликта, лидеры обеих стран успешно вели переговоры, устраняя разногласия. В это время на территории бывшего Советского Союза шли серьезные бои между мусульманами и христианами; напряженность, доходящая до прямых столкновений, определяла отношения между западными и православными христианами в Прибалтике; – но между русскими и украинцами дело до насилия не дошло.
До сих пор сплочение цивилизаций принимало ограниченные формы, но процесс развивается, и у него есть значительный потенциал на будущее. По мере продолжения конфликтов в Персидском заливе, на Кавказе и в Боснии, позиции разных стран и расхождения между ними все больше определялись цивилизационной принадлежностью. Политические деятели популистского толка, религиозные лидеры и средства массовой информации обрели в этом мощное орудие, обеспечивающее им поддержку широких масс населения и позволяющее оказывать давление на колеблющиеся правительства. В ближайшем будущем наибольшую угрозу перерастания в крупномасштабные войны будут нести в себе те локальные конфликты, которые, подобно конфликтам в Боснии и на Кавказе, завязались вдоль линий разлома между цивилизациями. Следующая мировая война, если она разразится, будет войной между цивилизациями.[c.42]
По отношению к другим цивилизациям Запад находится сейчас на вершине своего могущества. Вторая сверхдержава – в прошлом его оппонент, исчезла с политической карты мира. Военный конфликт между западными странами немыслим, военная мощь Запада не имеет равных. Если не считать Японии, у Запада нет экономических соперников. Он главенствует в политической сфере, в сфере безопасности, а совместно с Японией – ив сфере экономики. Мировые политические проблемы и проблемы безопасности эффективно разрешаются под руководством США, Великобритании и Франции, мировые экономические проблемы – под руководством США, Германии и Японии. Все эти страны имеют самые тесные отношения друг с другом, не допуская в свой круг страны поменьше, почти все страны незападного мира. Решения, принятые Советом Безопасности ООН или Международным валютным фондом и отражающие интересы Запада, подаются мировой общественности как соответствующие насущным нуждам мирового сообщества. Само выражение “мировое сообщество” превратилось в эвфемизм, заменивший выражение “свободный мир”. Оно призвано придать общемировую легитимность действиям, отражающим интересы США и других западных стран4. При посредстве МВФ и других международных экономических организаций Запад реализует свои экономические интересы и навязывает другим странам экономическую политику по собственному усмотрению. В незападных странах МВФ, несомненно, пользуется поддержкой министров [c.42]финансов и кое-кого еще, но подавляющее большинство населения имеете нем самое нелестное мнение. Г. Арбатов охарактеризовал чиновников МВФ как “необольшевиков, с удовольствием отнимающих деньги у других людей, навязывающих им недемократические и чуждые правила экономического и политического поведения и лишающих их экономической свободы”.
Запад доминирует в Совете Безопасности ООН, и его решения, лишь иногда смягчаемые вето со стороны Китая, обеспечили Западу законные основания для использования силы от имени ООН с тем, чтобы изгнать Ирак из Кувейта и уничтожить сложные виды его вооружений, а также способность производить такого рода вооружения. Беспрецедентным было ивыдвинутое США, Великобританией и Францией от имени Совета Безопасности требование к Ливии выдать подозреваемых во взрыве самолета авиакомпании “Панамерикан”. Когда Ливия отказалась выполнить это требование, на нее были наложены санкции. Разбив самую мощную из арабских армий, Запад без колебаний стал всем своим весом давить на арабский мир. По сути дела Запад использует международные организации, военную мощь и финансовые ресурсы для того, чтобы править миром, утверждая свое превосходство, защищая западные интересы и утверждая западные политические и экономические ценности.
Так, по крайней мере, видят сегодняшний мир незападные страны, и в их взгляде есть значительная доля истины. Различия в масштабах власти и борьба за военную, экономическую и политическую власть являются, таким образом, одним из источников конфликта между Западом и другими цивилизациями. Другой источник конфликта – различия в культуре, в базовых ценностях и верованиях. В. С. Нейпол утверждал, что западная цивилизация – универсальна и годится для всех народов. На поверхностном уровне многое из западной культуры действительно пропитало остальной мир. Но на глубинном уровне западные представления и идеи фундаментально отличаются от тех, которые присущи другим цивилизациям. В исламской, конфуцианской, японской, индуистской, буддистской и православной культурах почти не находят отклика такие западные идеи, как индивидуализм, либерализм, конституционализм, права человека, равенство, свобода, верховенство закона, демократия, свободный рынок, отделение церкви от государства. Усилия Запада, направленные на пропаганду этих идей, зачастую вызывают враждебную реакцию против “империализма прав человека” и способствуют укреплению исконных ценностей собственной культуры. Об этом, в частности, свидетельствует поддержка религиозного фундаментализма молодежью незападных стран. Да и сам тезис о возможности “универсальной цивилизации” – это западная идея. Она находится в прямом противоречии с партикуляризмом большинства азиатских культур, с их упором на различия, отделяющие одних людей от других. И действительно, как показало сравнительное исследование значимости ста ценностных установок в различных обществах, “ценности, имеющие первостепенную важность на Западе, гораздо менее важны в остальном мире”5. В политической сфере эти различия наиболее отчетливо обнаруживаются в попытках Соединенных Штатов и других стран Запада навязать народам других стран западные идеи демократии и прав человека. Современная демократическая форма правления исторически сложилась на Западе. Если она и утвердилась кое-где в незападных странах, то лишь как следствие западного колониализма или нажима.
Судя по всему, центральной осью мировой политики в будущем станет конфликт между “Западом и остальным миром”, как выразился К. Махбубани, и реакция незападных цивилизаций на западную мощь и ценности6. Такого рода реакция, как правило, принимает одну из трех форм, или же их сочетание.
Во-первых, и это самый крайний вариант, незападные страны могут последовать примеру Северной Кореи или Бирмы и взять курс на изоляцию – оградить свои страны от западного проникновения и разложения и в сущности устраниться от участия в жизни мирового сообщества, где доминирует Запад. Но за такую политику приходится платить слишком высокую цену, и лишь немногие страны приняли ее в полном объеме.
Вторая возможность – попробовать примкнуть к Западу и принять его ценности и институты. На языке теории международных отношений это называется “вскочить на подножку поезда”.[c.43]
Третья возможность – попытаться создать противовес Западу, развивая экономическую и военную мощь и сотрудничая с другими незападными странами против Запада. Одновременно можно сохранять исконные национальные ценности и институты – иными словами, модернизироваться, но не вестернизироваться. [c.44]
В будущем, когда принадлежность к определенной цивилизации станет основой самоидеитификации людей, страны, в населении которых представлено несколько цивилизационных групп, вроде Советского Союза или Югославии, будут обречены на распад. Но есть и внутренне расколотые страны – относительно однородные в культурном отношении, но в которых нет согласия по вопросу о том, к какой именно цивилизации они принадлежат. Их правительства, как правило, хотят “вскочить на подножку поезда” и примкнуть к Западу, но история, культура и традиции этих стран ничего общего с Западом не имеют.
Самый яркий и типичный пример расколотой изнутри страны – Турция. Турецкое руководство конца XX в. сохраняет верность традиции Ататюрка и причисляет свою страну к современным, секуляризованным нациям-государствам западного типа. Оно сделало Турцию союзником Запада по НАТО и во время войны в Персидском заливе, оно добивается принятия страны в Европейское Сообщество. В то же самое время отдельные элементы турецкого общества поддерживают возрождение исламских традиций и утверждают, что в своей основе Турция – это ближневосточное мусульманское государство. Мало того, тогда как политическая элита Турции считает свою страну западным обществом, политическая элита Запада этого не признает. Турцию не принимают в ЕС, и подлинная причина этого, по словам президента Озала, “в том, что мы – мусульмане, а они – христиане, но они это не говорят открыто”. Куда податься Турции, которая отвергла Мекку и сама отвергнута Брюсселем? Не исключено, что ответ гласит: “Ташкент”. Крах СССР открывает перед Турцией уникальную возможность стать лидером возрождающейся тюркской цивилизации, охватывающей семь стран на пространстве от берегов Греции до Китая. Поощряемая Западом, Турция прилагает все усилия, чтобы выстроить для себя эту новую идентичность.
В сходном положении оказалась в последнее десятилетие и Мексика. Если Турция отказалась от своего исторического противостояния Европе и попыталась присоединиться к ней, то Мексика, которая ранее идентифицировала себя через противостояние Соединенным Штатам, теперь старается подражать этой стране и стремится войти в североамериканскую зону свободной торговля (НАФТА). Мескиканские политики заняты решением грандиозной задачи – заново сформулировать идентичность Мексики и с этой целью проводят фундаментальные экономические реформы, которые со временем должны повлечь за собой и коренные политические преобразования. В 1991 г. первый советник президентаКарлоса Салинаса подробно описывал мне преобразования, осуществляемые правительством Салинаса. Когда он закончил, я сказал: “Ваши слова произвели на меня сильное впечатление. Похоже, что в принципе вы хотели бы превратить Мексику из латиноамериканской в североамериканскую страну”. Он с удивлением взглянул на меня и воскликнул: “Совершенно верно! Именно это мы и пытаемся сделать, но, разумеется, об этом никто не говорит в открытую!” Это замечание показывает, что в Мексике, как и в Турции, новому определению национальной идентичности противятся влиятельные общественные силы. В Турции политические деятели европейской ориентации вынуждены делать жесты в сторону ислама (Озал совершает хадж в Мекку). Точно так же и лидеры Мексики, ориентированные на Северную Америку, вынуждены делать жесты в сторону тех, кто считает Мексику латиноамериканской страной (иберо-американская встреча в верхах, организованная Салинасом в Гвадалахаре).
Исторически внутренний раскол глубже всего затронул Турцию. Для Соединенных Штатов ближайшая расколотая изнутри страна – Мексика. В глобальном же масштабе самой значительной расколотой страной остается Россия. Вопрос о том, является ли Россия частью Запада, или она возглавляет свою особую, православно-славянскую цивилизацию, на протяжении российской истории ставился неоднократно. После победы коммунистов проблема еще больше запуталась: взяв на вооружение [c.44] западную идеологию, коммунисты приспособили ее к российским условиям и затем от имени этой идеологии бросили вызов Западу. Коммунистическое господство сняло с повестки дня исторический спор между западниками и славянофилами. Но после дискредитации коммунизма русский народ вновь столкнулся с этой проблемой.
Президент Ельцин заимствует западные принципы и цели, стараясь превратить Россию в “нормальную” страну западного мира. Однако и правящая элита, и широкие массы российского общества расходятся во мнениях по этому пункту. Один из умеренных противников вестернизации России С. Станкевич считает, что Россия должна отказаться от курса на “атлантизм”, который сделает ее европейской страной, частью мировой экономической системы и восьмым номером в нынешней Семерке развитых стран, что она не должна делать ставку на Германию и США – ведущие страны Атлантического союза. Отвергая и чисто “евразийскую” политику, Станкевич тем не менее полагает, что России следует уделять первостепенное внимание защите русских, проживающих за границей. Он подчеркивает тюркские и мусульманские связи России и настаивает “на более приемлемом перераспределении российских ресурсов, пересмотре приоритетов, связей и интересов в пользу Азии – в сторону Востока. Люди такого толка критикуют Ельцина за подчинение интересов России Западу, за снижение ее оборонной мощи, за отказ от поддержки традиционных союзников – например, Сербии, и за избранный им путь проведения экономических и политических реформ, причиняющий народу неисчислимые страдания. Проявлением этой тенденции является и возрождение интереса к идеям П. Савицкого, который еще в 20-е годы писал, что Россия является “уникальной евразийской цивилизацией”7. Есть и более резкие голоса, иногда откровенно националистические, антизападные и антисемитские. Они призывают возродить военную мощь России и установить более тесные связи с Китаем и мусульманскими странами. Народ России расколот не меньше, чем политическая элита. Опрос общественного мнения в европейской части страны весной 1992 г. показал, что 40% населения положительно настроено по отношению к Западу, а 36% – отрицательно. В начале 90-х годов, как и на протяжении почти всей своей истории, Россия остается внутренне расколотой страной.
Чтобы расколотая изнутри страна смогла заново обрести свою культурную идентичность, должны быть соблюдены три условия. Во-первых, необходимо, чтобы политическая и экономическая элита этой страны в целом поддерживала и приветствовала такой шаг. Во-вторых, ее народ должен быть согласен, пусть неохотно, на принятие новой идентичности. В-третьих, господствующие группы той цивилизации, в которую расколотая страна пытается влиться, должны быть готовы принять “новообращенного”. В случае Мексики соблюдены все три условия. В случае Турции – первые два. И совсем неясно, как же обстоит дело с Россией, желающей присоединиться к Западу. Конфликт между либеральной демократией и марксизмом-ленинизмом был конфликтом идеологий, которые, невзирая на все различия, хотя бы внешне ставили одни и те же основные цели: свободу, равенство и процветание. Но Россия традиционалистская, авторитарная, националистическая будет стремиться к совершенно иным целям. Западный демократ вполне мог вести интеллектуальный спор с советским марксистом. Но это будет немыслимое русским традиционалистом. И если русские, перестав быть марксистами, не примут либеральную демократию и начнут вести себя как россияне, а не как западные люди, отношения между Россией и Западом опять могут стать отдаленными и враждебными8.[c.45]
Препятствия, встающие на пути присоединения незападных стран к Западу, варьируются по степени глубины и сложности. Для стран Латинской Америки и Восточной Европы они не столь уж велики. Для православных стран бывшего Советского Союза – гораздо значительнее. Но самые серьезные препятствия встают перед мусульманскими, конфуцианскими, индуистскими и буддистскими народами. Японии удалось добиться единственной в своем роде позиции ассоциированного члена западного мира; в каких-то отношениях она входит в число западных стран, но несомненно отличается от них по своим важнейшим измерениям. Те страны, которые по соображениям культуры или власти не хотят или не могут присоединиться к [c.45] Западу, конкурируют с ним, наращивая собственную экономическую, военную и политическую мощь. Они добиваются этого и за счет внутреннего развития, и за счет сотрудничества с другими незападными странами. Самый известный пример такого сотрудничества – конфуцианско-исламский блок, сложившийся как вызов западным интересам, ценностям и мощи.
Почти все без исключения западные страны сейчас сокращают свои военные арсенала. Россия под руководством Ельцина делает то же самое. А Китай, Северная Корея и целый ряд ближневосточных стран существенно наращивают военный потенциал. С этой целью они импортируют оружие из западных и незападных стран и развивают собственную военную промышленность. В результате возник феномен, названный Ч. Кроутхэммом феноменом “вооруженных стран”, причем “вооруженные страны” – это отнюдь не страны Запада. Другой результат – переосмысление концепции контроля над вооружениями. Идея контроля над вооружениями была выдвинута Западом. На протяжении холодной войны первоочередной целью такого контроля являлось достижение устойчивого военного равновесия между Соединенными Штатами и их союзниками, с одной стороны, и Советским Союзом и его союзниками – сдругой. В эпоху после холодной войны первейшая цель контроля над вооружениями – предотвратить наращивание незападными странами их военного потенциала, представляющего потенциальную угрозу западным интересам. Чтобы добиться этого, Запад использует международные соглашения, экономическое давление, контроль над перемещением оружия и военных технологий.
Конфликт между Западом и конфуцианско-исламскими государствами в значительной мере (хотя и не исключительно) сосредоточен вокруг проблем ядерного, химического и биологического оружия, баллистических ракет и других сложных средств доставки такого оружия, а также систем управления, слежения и иных электронных средств поражения целей. Запад провозглашает принцип нераспространения как всеобщую и обязательную норму, а договоры о нераспространении и контроль – как средство реализации этой нормы. Предусмотрена система разнообразных санкций против тех, кто способствует распространению современных видов оружия, и привилегий тем, кто соблюдает принцип нераспространения. Естественно, что основное внимание уделяется странам, которые настроены враждебно по отношению к Западу или склонны к этому потенциально.
Со своей стороны незападные страны отстаивают свое право приобретать, производить и размещать любое оружие, которое они считают необходимым для собственной безопасности. Они в полной мере усвоили истину, высказанную министром обороны Индии в ответ на вопрос о том, какой урок он извлек из войны в Персидском заливе: “Не связывайтесь с Соединенными Штатами, если у вас нет ядерного оружия”. Ядерное, химическое и ракетное оружие рассматривается – возможно, ошибочно – как потенциальный противовес колоссальному превосходству Запада в области обычных вооружений. Конечно, у Китая уже есть ядерное оружие. Пакистан и Индия могут его разместить на своих территориях. Северная Корея, Иран, Ирак, Ливия и Алжир явно пытаются приобрести его. Высокопоставленный иранский чиновник заявил, что все мусульманские страны должны обладать ядерным оружием, а в 1988 г. президент Ирана якобы издал указ с призывом производить “химическое, биологическое и радиологическое оружие, наступательное и оборонительное”.
Важную роль в создании антизападного военного потенциала играет расширение военной мощи Китая и его способности наращивать ее и в дальнейшем. Благодаря успешному экономическому развитию, Китай постоянно увеличивает военные расходы и энергично модернизирует свою армию. Он покупает оружие у стран бывшего Советского Союза, проводит работы по созданию собственных баллистических ракет дальнего радиуса действия, и в 1992 г. провел испытательный ядерный взрыв мощностью в одну мегатонну. Проводя политику расширения своего влияния, Китай разрабатывает системы дозаправки в воздухе и приобретает авианосцы. Военная мощь Китая и его притязания на господство в Южно-Китайском море порождают гонку вооружений в Юго-Восточной Азии. Китай выступает в роли крупного экспортера оружия и военных технологий. Ливии и Ираку он поставляет сырье, которое может быть использовано для производства ядерного оружия и нервно-паралитических газов. С его помощью в Алжире был построен реактор, пригодный для проведения исследований и производства ядерного оружия. Китай продал Ирану ядерную [c.46]технологию, которая, по мнению американских специалистов, может использоваться только для производства оружия. Пакистану Китай поставил детали ракет с 300-мильным радиусом действия. Уже некоторое время программа производства ядерного оружия разрабатывается в Северной Корее – известно, что эта страна продала Сирии и Ирану новейшие виды ракет и ракетную технологию. Как правило, поток оружия и военных технологий идет из Юго-Восточной Азии в сторону Ближнего Востока. Но есть и некоторое движение в противоположном направлении. Ракеты “Стингер”, к примеру, Китай получил из Пакистана.
Таким образом, сложился конфуцианско-исламский военный блок. Его цель – содействовать своим членам в приобретении оружия и военных технологий, необходимых для создания противовеса военной мощи Запада. Будет ли он долговечным – неизвестно. Но на сегодня, это, как выразился Д. Маккерди, – “союз изменников, возглавляемый распространителями ядерного оружия и их сторонниками”. Между исламско-конфуцианскими странами и Западом разворачивается новый виток гонки вооружений. На предыдущем этапе каждая сторона разрабатывала и производила оружие с целью добиться равновесия или превосходства над другой стороной. Сейчас же одна сторона разрабатывает и производит новые виды оружия, а другая пытается ограничить и предотвратить такое наращивание вооружений, одновременно сокращая собственный военный потенциал. [c.47]
В данной статье отнюдь не утверждается, что цивилизационная идентичность заменит все другие формы идентичности, что нации-государства исчезнут, каждая цивилизация станет политически единой и целостной, а конфликты и борьба между различными группами внутри цивилизаций прекратятся. Я лишь выдвигаю гипотезу о том, что 1) противоречия между цивилизациями важны и реальны; 2) цивилизационное самосознание возрастает; 3)конфликт между цивилизациями придет на смену идеологическим и другим формам конфликтов в качестве преобладающей формы глобального конфликта; 4) международные отношения, исторически являвшиеся игрой в рамках западной цивилизации, будут все больше девестернизироваться и превращаться в игру, где незападные цивилизации станут выступать не как пассивные объекты, а как активные действующие лица; 5) эффективные международные институты в области политики, экономики и безопасности будут складываться скорее внутри цивилизаций, чем между ними; 6) конфликты между группами, относящимися к разным цивилизациям, будут более частыми, затяжными и кровопролитными, чем конфликты внутри одной цивилизации; 7) вооруженные конфликты между группами, принадлежащими к разным цивилизациям, станут наиболее вероятным и опасным источником напряженности, потенциальным источником мировых войн; 8) главными осями международной политики станут отношения между Западом и остальным миром; 9) политические элиты некоторых расколотых незападных стран постараются включить их в число западных, но в большинстве случаев им придется столкнуться с серьезными препятствиями; 10) в ближайшем будущем основным очагом конфликтов будут взаимоотношения между Западом и рядом исламско-конфуцианских стран.
Это не обоснование желательности конфликта между цивилизациями, а предположительная картина будущего. Но если моя гипотеза убедительна, необходимо задуматься о том, что это означает для западной политики. Здесь следует провести четкое различие между краткосрочной выгодой и долгосрочным урегулированием. Если исходить из позиций краткосрочной выгоды, интересы Запада явно требуют: 1) укрепления сотрудничества и единства в рамках собственной цивилизации, прежде всего между Европой и Северной Америкой; 2)интеграции в состав Запада стран Восточной Европы и Латинской Америки, чья культура близка к западной; 3) поддержания и расширения сотрудничества с Россией и Японией; 4) предотвращения разрастания локальных межцивилизационных конфликтов в полномаштабные войны между цивилизациями; 5) ограничения роста военной мощи конфуцианских и исламских стран; 6) замедления сокращения военной мощи Запада и сохранения его военного превосходства в Восточной и Юго-Западной Азии; 7) использования конфликтов и разногласий между конфуцианскими и исламскими странами; 8) поддержки [c.47] представителей других цивилизаций, симпатизирующих западным ценностями и интересам; 9) укрепления международных институтов, отражающих и легитимизирующих западные интересы и ценности, и привлечения к участию в этих институтах незападных стран.
В долгосрочной же перспективе надо ориентироваться на другие критерии. Западная цивилизация является одновременно и западной, и современной. Незападные цивилизации попытались стать современными, не становясь западными. Но до сих пор лишь Японии удалось добиться в этом полного успеха. Незападные цивилизации и впредь не оставят своих попыток обрести богатство, технологию, квалификацию, оборудование, вооружение – все то, что входит в понятие “быть современным”. Но в то же время они постараются сочетать модернизацию со своими традиционными ценностями и культурой. Их экономическая и военная мощь будет возрастать, отставание от Запада сокращаться. Западу все больше и больше придется считаться с этими цивилизациями, близкими по своей мощи, но весьма отличными по своим ценностям и интересам. Это потребует поддержания его потенциала на уровне, который будет обеспечивать защиту интересов Запада в отношениях с другими цивилизациями. Но от Запада потребуется и более глубокое понимание фундаментальных религиозных и философских основ этих цивилизаций. Он должен будет понять, как люди этих цивилизаций представляют себе собственные интересы. Необходимо будет найти элементы сходства между западной и другими цивилизациями. Ибо в обозримом будущем не сложится единой универсальной цивилизации. Напротив, мир будет состоять из непохожих друг на друга цивилизаций, и каждой из них придется учиться сосуществовать со всеми остальными. [c.48]
1 Weidenbaum M. Greater China: The Next Economic Superpower? – Washington University Center for the Study of American Business. Contemporary Issues. Series 57. – Feb. 1993. – P.2-3.
2Lewis B. The Roots of Muslim Rage. – Atlantic Monthly. – Vol. 266. – 1990, September. P.60; Time. – 1992. – June, 15. P. 24-28.
3Roosevelt A. For Lust of Knowing. – Boston, 1988. P. 332-333.
4Западные лидеры практически всегда ссылаются на то, что действуют от имени “мирового сообщества”. Знаменательна, однако, оговорка, вырвавшаяся у британского премьер-министра Дж. Мейджора и декабре 1990 г. во время интервью программе “С добрым утром, Америка”. Говоря о действиях, предпринимаемых против Саддама Хусейна, Мейджор употребил слово “Запад”. И хотя он быстро поправился и в дальнейшем говорил о “мировом сообществе”, он был прав, именно когда оговорился.
5New York Times. – 1990. – December, 1990. P. 41; Cross-Cultural Studies of Individualism and Collectivism. // Nebraska Symposium on Motivation. – 1989. – Vol. 37. P. 41-133.
6Mahbubani K. The West and the Rest. // National Interest. – 1992, Summer. P.3-13.
7 Stankevich S. Russia in Search of Itself. // National Interest. – 1992, Summer. P. 47-51; Schneider D.A.Russian Movement Rejects Western Tilt. // Christian Science Monitor. – 1993. – Februar, 5. – P. 5-7.
8Как отмечает О. Хоррис, расколотой изнутри страной пытается стать и Австралия. Хотя эта страна является полноправным членом западною мира, ее нынешнее руководство фактически предлагает, чтобы она отступилась от Запада, приняла новую идентификацию в качестве азиатской страны и развивала тесные связи с соседями. Будущее Австралии, доказывают они, – с динамично развивающимися экономиками Восточной Азии. Однако, как и уже говорил, тесное экономическое сотрудничество обычно предполагает единую культурную основу. Кроме всего прочего, в случае Австралии, похоже, отсутствуют все три условия, необходимые для того, чтобы внутренне расколотая страна могла примкнуть к другой цивилизации.
Наблюдая, как разворачиваются события в последнее десятилетие или около того, трудно избавиться от ощущения, что во всемирной истории происходит нечто фундаментальное. В прошлом году появилась масса статей, в которых был провозглашён конец холодной войны и наступление “мира”. В большинстве этих материалов, впрочем, нет концепции, которая позволяла бы отделять существенное от случайного; они поверхностны. Так что если бы вдруг г-н Горбачев был изгнан из Кремля, а некий новый аятолла – возвестил 1000-летнее царство, эти же комментаторы кинулись бы с новостями о возрождении эры конфликтов.
И все же растет понимание того, что идущий процесс имеет фундаментальный характер, внося связь и порядок в текущие события. На наших главах в двадцатом веке мир был охвачен пароксизмом идеологического насилия, когда либерализму пришлось бороться сначала с остатками абсолютизма, затем с большевизмом и фашизмом и, наконец, с новейшим марксизмом, грозившим втянуть нас в апокалипсис ядерной войны. Но этот век, вначале столь уверенный в триумфе западной либеральной демократии, возвращается теперь, под конец, к тому, с чего начал: не к предсказывавшемуся еще недавно “концу идеологии” или конвергенции капитализма и социализма, а к неоспоримой победе экономического и политического либерализма.
Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив. В последнее десятилетие изменилась интеллектуальная атмосфера крупнейших коммунистических стран, в них начались важные реформы. Этот феномен выходит за рамки высокой политики, его можно наблюдать и в широком распространении западной потребительской культуры, в самых разнообразных ее видах: это крестьянские рынки и цветные телевизоры – в нынешнем Китае вездесущие; открытые в прошлом году в Москве кооперативные рестораны и магазины одежды; переложенный на японский лад Бетховен в токийских лавках; и рок-музыка, которой с равным удовольствием внимают в Праге, Рангуне и Тегеране.
То, чему мы, вероятно, свидетели, – не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления. Это не означает, что в дальнейшем никаких событий происходить не будет и страницы ежегодных обзоров “Форин Афферз” по международным отношениям будут пустовать, – ведь либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном, материальном мире до победы еще далеко. Однако имеются серьезные основания считать, что именно этот, идеальный мир и определит в конечном счете мир материальный. Чтобы понять, почему это так, следует вначале рассмотреть некоторые теоретические вопросы, связанные с природой происходящих в истории изменений.
Представление о конце истории нельзя признать оригинальным. Наиболее известный его пропагандист – это Карл Маркс, полагавший, что историческое развитие, определяемое взаимодействием материальных сил, имеет целенаправленный характер и закончится, лишь достигнув коммунистической утопии, которая и разрешит все противоречия. Впрочем, эта концепция истории – как диалектического процесса с началом, серединой и концом – была позаимствована Марксом у его великого немецкого предшественника, Георга Вильгельма Фридриха Гегеля.
Плохо ли, хорошо ли это, но многое из гегелевского историцизма вошло в сегодняшний интеллектуальный багаж. Скажем, представление о том, что сознание человечества прошло ряд этапов, соответствовавших конкретным формам социальной организации, таким как родоплеменная, рабовладельческая, теократическая и, наконец, демократически-эгалитарная. Гегель первым из философов стал говорить на языке современной социальной науки, для него человек – продукт конкретной исторической и социальной среды, а не совокупность тех или иных “естественных” атрибутов, как это было для теоретиков “естественного права”. И это именно гегелевская идея, а не собственно марксистская – овладеть естественной средой и преобразовать ее с помощью науки и техники. В отличие от позднейших историков, исторический релятивизм которых выродился в релятивизм tout court*, Гегель полагал, что в некий абсолютный момент история достигает кульминации – в тот именно момент, когда побеждает окончательная, разумная форма общества и государства.
К несчастью для Гегеля, его знают ныне как предтечу Маркса и смотрят на него сквозь призму марксизма; лишь немногие из нас потрудились ознакомиться с его работами напрямую. Впрочем, во Франции предпринималась попытка спасти Гегеля от интерпретаторов-марксистов и воскресить его как философа, идеи которого могут иметь значение для современности. Наиболее значительным среди этих французских истолкователей Гегеля был, несомненно, Александр Кожев, блестящий русский эмигрант, который вел в 30-х гг. ряд семинаров в парижской Ecole Pratique des Hautes Etudes1. Почти не известный в Соединенных Штатах, Кожев оказал большое влияние на интеллектуальную жизнь европейского континента. Среди его студентов числились такие будущие светила, как Жан-Поль Сартр слева и Раймон Арон – справа; именно через Кожева послевоенный экзистенциализм позаимствовал у Гегеля многие свои категории.
Кожев стремился воскресить Гегеля периода “Феноменологии духа”, – Гегеля, провозгласившего в 1806 г., что история подходит к концу. Ибо уже тогда Гегель видел в поражении, нанесенном Наполеоном Прусской монархии, победу идеалов Французской революции и надвигающуюся универсализацию государства, воплотившего принципы свободы и равенства. Кожев настаивал, что по существу Гегель оказался прав2. Битва при Йене означала конец истории, так как именно в этот момент с помощью авангарда человечества (этот термин хорошо знаком марксистам) принципы Французской революции были претворены в действительность. И хотя после 1806 г. предстояло еще много работы – впереди была отмена рабства и работорговли, надо было предоставить избирательные права рабочим, женщинам, неграм и другим расовым меньшинствам и т. д., – но сами принципы либерально-демократического государства с тех пор уже не могли быть улучшены. В нашем столетии две мировые войны и сопутствовавшие им революции и перевороты помогли пространственному распространению данных принципов, в результате провинция была поднята до уровня форпостов цивилизации, а соответствующие общества Европы и Северной Америки выдвинулись в авангард цивилизации, чтобы осуществить принципы либерализма.
Появляющееся в конце истории государство либерально – поскольку признает и защищает, через систему законов, неотъемлемое право человека на свободу; и оно демократично – поскольку существует с согласия подданных. По Кожеву, это, как он его называет, “общечеловеческое государство”3 нашло реально-жизненное воплощение в странах послевоенной Западной Европы – в этих вялых, пресыщенных, самодовольных, интересующихся только собою, слабовольных государствах, самым грандиозным и героическим проектом которых был Общий рынок4. Но могло ли быть иначе? Ведь человеческая история с ее конфликтами зиждется на существовании “противоречий”: здесь стремление древнего человека к признанию, диалектика господина и раба, преобразование природы и овладение ею, борьба за всеобщие права и дихотомия между пролетарием и капиталистом. В общечеловеческом же государстве разрешены все противоречия и утолены все потребности. Нет борьбы, нет серьезных конфликтов, поэтому нет нужды в генералах и государственных деятелях; а что осталось, так это главным образом экономическая деятельность. Надо сказать, что Кожев следовал своему учению и в жизни. Посчитав, что для философов не осталось никакой работы, поскольку Гегель (правильно понятый) уже достиг абсолютного знания, Кожев после войны оставил преподавание и до самой своей смерти в 1968 г. служил в ЕЭС чиновником.
Для современников провозглашение Кожевым конца истории, конечно, выглядело как типичный эксцентрический солипсизм французского интеллектуала, вызванный последствиями мировой войны и начавшейся войны холодной. И все же, как Кожеву хватило дерзости утверждать, что история закончилась? Чтобы понять это, мы должны уяснить связь этого утверждения с гегелевским идеализмом.
Для Гегеля противоречия, движущие историей, существуют прежде всего в сфере человеческого сознания, т. е. на уровне идей5, – не в смысле тривиальных предвыборных обещаний американских политиков, но как широких объединяющих картин мира; лучше всего назвать их идеологией. Последняя, в этом смысле, не сводится к политическим доктринам, которые мы с ней привычно ассоциируем, но включает также лежащие в основе любого общества религию, культуру и нравственные ценности.
Точка зрения Гегеля на отношение идеального и реального, материального мира крайне сложна; начать с того, что для него различие между ними есть лишь видимость6. Для него реальный мир не подчиняется идеологическим предрассудкам профессоров философии; но нельзя сказать, что идеальное у него ведет независимую от “материального” мира жизнь. Гегель, сам будучи профессором, оказался на какое-то время выбитым из колеи таким весьма материальным событием, как битва при Йене. Однако если писания Гегеля или его мышление могла оборвать пуля, выпущенная из материального мира, то палец на спусковом крючке в свою очередь был движим идеями свободы и равенства, вдохновившими Французскую революцию.
Для Гегеля все человеческое поведение в материальном мире и, следовательно, вся человеческая история укоренены в предшествующем состоянии сознания, – похожую идею позже высказывал и Джон Мейнард Кейнс, считавший, что взгляды деловых людей обыкновенно представляют собой смесь из идей усопших экономистов и академических бумагомарак предыдущих поколений. Это сознание порой недостаточно продуманно, в отличие от новейших политических учений; оно может принимать форму религии или простых культурных или моральных обычаев. Но в конце концов эта сфера сознания с необходимостью воплощается в материальном мире, даже – творит этот материальный мир по своему образу и подобию. Сознание – причина, а не следствие, и оно не может развиваться независимо от материального мира; поэтому реальной подоплекой окружающей нас событийной путаницы служит идеология.
У позднейших мыслителей гегелевский идеализм стал влачить убогое существование. Маркс перевернул отношение между реальным и идеальным, отписав целую сферу сознания – религию, искусство и самую философию – в пользу “надстройки”, которая полностью детерминирована у него преобладающим материальным способом производства. Еще одно прискорбное наследие марксизма состоит в том, что мы склонны предаваться материальным или утилитарным объяснениям политических и исторических явлений; мы не расположены верить в самостоятельную силу идей. Последним примером этого служит имевшая большой успех книга Пола Кеннеди “Возвышение и упадок великих держав” (Kennedy P. “The Rise and Fall of the Great Powers”); в ней падение великих держав объясняется просто – экономическим перенапряжением. Конечно, доля истины в этом имеется: империя, экономика которой еле-еле справляется с тем, чтобы себя содержать, не может до бесконечности расписываться в своей несостоятельности. Однако на что именно общество решит выделить 3 или 7 процентов своего ВНП (валовогонационального продукта) – на оборону либо на нужды потребления, есть вопрос политических приоритетов этого общества, а последние определяются в сфере сознания.
Материалистический уклон современного мышления характерен не только для левых, симпатизирующих марксизму людей, но и для многих страстных антимарксистов. Так, скажем, на правом крыле находится школа материалистического детерминизма журнала “Уолл стрит джорнэл”, не признающая значения идеологии и культуры и рассматривающая человека как, в сущности, разумного, стремящегося к максимальной прибыли индивида. Именно человека такого типа вместе с движущими им материальными стимулами берут за основу экономической жизни и учебники по экономике7. Проиллюстрируем сомнительность этих материалистических взглядов на примере.
Макс Вебер начинает свою знаменитую книгу “Протестантская этика и дух капитализма” указанием на различия в экономической деятельности протестантов и католиков. Эти различия подытожены в пословице: “Протестанты славно вкушают, католики мирно почивают”. Вебер отмечает, что в соответствии с любой экономической теорией, по которой человек есть разумное существо, стремящееся к максимальной прибыли, повышение расценок должно вести к повышению производительности труда. Однако во многих традиционных крестьянских общинах это дает обратный эффект – снижения производительности труда: при более высоких расценках крестьянин, привыкший зарабатывать две с половиной марки в день, обнаруживает, что может заработать ту же сумму, работая меньше, и так и поступает. Выбор в пользу досуга, а не дохода, в пользу, далее, военизированного образа жизни спартанского гоплита, а не благополучного жития-бытия афинского торговца, или даже в пользу аскетичной жизни предпринимателя периода раннего капитализма, а не традиционного времяпрепровождения аристократа, – никак нельзя объяснить безликим действием материальных сил; выбор происходит преимущественно в сфере сознания, в идеологии. Центральная тема работы Вебера – доказать вопреки Марксу, что материальный способ производства – не “базис”, а, наоборот, “надстройка”, имеющая корни в религии и культуре. И если мы хотим понять, что такое современный капитализм и мотив прибыли, следует, по Веберу, изучать имеющиеся в сфере сознания предпосылки того и другого.
Современный мир обнажает всю нищету материалистических теорий экономического развития. Школа материалистического детерминизма журнала “Уолл стрит джорнэл” любит приводить в качестве свидетельства жизнеспособности свободной рыночной экономики ошеломляющий экономический успех Азии в последние несколько десятилетий; делается вывод, что и другие общества достигли бы подобных успехов, позволь они своему населению свободно следовать материальным интересам. Конечно, свободные рынки и стабильные политические системы – непременное условие экономического роста. Но столь же несомненно и то, что культурное наследие дальневосточных обществ, этика труда, семейной жизни, бережливость, религия, которая, в отличие от ислама, не накладывает ограничений на формы экономического поведения, и другие прочно сидящие в людях моральные качества никак не менее значимы при объяснения их экономической деятельности8. И все же интеллектуальное влияние материализма таково, что ни одна из серьезных современных теорий экономического развития не принимает сознание и культуру всерьез, не видит, что это, в сущности, материнское лоно экономики.
Непонимание того, что экономическое поведение обусловлено сознанием и культурой, приводит к распространенной ошибке: объяснять даже идеальные по природе явления материальными причинами. Китайская реформа, например, а в последнее время и реформа в Советском Союзе обычно трактуются как победа материального над идеальным, – как признание того, что идеологические стимулы не смогли заменить материальных и для целей преуспеяния следует апеллировать к низшим формам личной выгоды. Однако глубокие изъяны социалистической экономики были всем очевидны уже тридцать или сорок лет назад. Почему же соцстраны стали отходить от централизованного планирования только в 80-х? Ответ следует искать в сознании элиты и ее лидеров, решивших сделать выбор в пользу “протестантского” благополучия и риска и отказаться от “католической” бедности и безопасного существования9. И это ни в коем случае не было неизбежным следствием материальных условий, в которых эти страны находились накануне реформы. Напротив, изменение произошло в результате того, что одна идея победила другую10.
Для Кожева, как и для всех гегельянцев, глубинные процессы истории обусловлены событиями, происходящими в сознании, или сфере идей, поскольку в итоге именно сознание переделывает мир по своему образу и подобию. Тезис о конце истории в 1806 г. означал, что идеологическая эволюция человечества завершилась на идеалах Французской и Американской революций; и, хотя какие-то режимы в реальном мире полностью их не осуществили, теоретическая истинность самих идеалов абсолютна и улучшить их нельзя. Поэтому Кожева не беспокоило, что сознание послевоенного поколения европейцев не стало универсальным; если идеологическое развитие действительно завершилось, то общечеловеческое государство рано или поздно все равно должно победить.
У меня здесь нет ни места, ни, откровенно говоря, сил защищать в деталях радикальные идеалистические взгляды Гегеля. Вопрос не в том, правильна ли его система, а в том, насколько хорошо видна в ее свете проблематичность материалистических объяснений, часто принимаемых нами за само собою разумеющееся. Дело не в том, чтобы отрицать роль материальных факторов как таковых. С точки зрения идеалиста, человеческое общество может быть построено на любых произвольно выбранных принципах, независимо от того, согласуются ли эти принципы с материальным миром. И на самом деле люди доказали, что способны переносить любые материальные невзгоды во имя идей, существующих исключительно в сфере духа, идет ли речь о священных коровах или о Святой Троице11.
Но поскольку само человеческое восприятие материального мира обусловлено осознанием этого мира, имеющим место в истории, то и материальный мир вполне может оказывать влияние на жизнеспособность конкретного состояния сознания. В частности, впечатляющее материальное изобилие в развитых либеральных экономиках и на их основе – бесконечно разнообразная культура потребления, видимо, питают и поддерживают либерализм политической сфере. Согласно материалистическому детерминизму, либеральная экономика неизбежно порождает и либеральную политику. Я же, наоборот, считаю, что и экономика и политика предполагают автономное предшествующее им состояние сознания, благодаря которому они только и возможны. Состояние сознания, благоприятствующее либерализму, в конце истории стабилизируется, если оно обеспечено упомянутым изобилием. Мы могли бы резюмировать: общечеловеческое государство – это либеральная демократия в политической сфере, сочетающаяся с видео и стерео в свободной продаже – в сфере экономики.
Действительно ли мы подошли к концу истории? Другими словами, существуют ли еще какие-то фундаментальные “противоречия”, разрешить которые современный либерализм бессилен, но которые разрешались бы в рамках некоего альтернативного политико-экономического устройства? Поскольку мы исходим из идеалистических посылок, то должны искать ответ в сфере идеологии и сознания. Мы не будем разбирать все вызовы либерализму, исходящие в том числе и от всяких чокнутых мессий; нас будет интересовать лишь то, что воплощено в значимых социальных и политических силах и движениях и является частью мировой истории. Неважно, какие там еще мысли приходят в голову жителям Албании или Буркина-Фасо; интересно лишь то, что можно было бы назвать общим для всего человечества идеологическим фондом.
В уходящем столетии либерализму были брошены два главных вызова – фашизм12 и коммунизм. Согласно первому, политическая слабость Запада, его материализм, моральное разложение, утеря единства суть фундаментальные противоречия либеральных обществ; разрешить их могли бы, с его точки зрения, только сильное государство и “новый человек”, опирающиеся на идею национальной исключительности. Как жизнеспособная идеология фашизм был сокрушен Второй мировой войной. Это, конечно, было весьма материальное поражение, но оно оказалось также и поражением идеи. Фашизм был сокрушен не моральным отвращением, ибо многие относились к нему с одобрением, пока видели в нем веяние будущего; сама идея потерпела неудачу. После войны люди стали думать, что германский фашизм, как и другие европейские и азиатские его варианты, был обречен на гибель. Каких-либо материальных причин, исключавших появление после войны новых фашистских движений в других регионах, не было; все заключалось в том, что экспансионистский ультранационализм, обещая бесконечные конфликты и в конечном итоге военную катастрофу, лишился всякой привлекательности. Под руинами рейхсканцелярии, как и под атомными бомбами, сброшенными на Хиросиму и Нагасаки, эта идеология погибла не только материально, но и на уровне сознания; и все протофашистские движения, порожденные германским и японским примером, такие как перонизм в Аргентине или Индийская национальная армия Сабхаса Чандры Боса, после войны зачахли.
Гораздо более серьезным был идеологический вызов, брошенный либерализму второй великой альтернативой, коммунизмом. Маркс утверждал, на гегелевском языке, что либеральному обществу присуще фундаментальное неразрешимое противоречие: это – противоречие между трудом и капиталом. Впоследствии оно служило главным обвинением против либерализма. Разумеется, классовый вопрос успешно решен Западом. Как отмечал (в числе прочих) Кожев, современный американский эгалитаризм и представляет собой то бесклассовое общество, которое провидел Маркс. Это не означает, что в Соединенных Штатах нет богатых и бедных или что разрыв между ними в последние годы не увеличился. Однако корни экономического неравенства – не в правовой и социальной структуре нашего общества, которое остается фундаментально эгалитарным и умеренно перераспределительным; дело скорее в культурных и социальных характеристиках составляющих его групп, доставшихся по наследству от прошлого. Негритянская проблема в Соединенных Штатах – продукт не либерализма, но рабства, сохранявшегося еще долгое время после того, как было формально отменено.
Поскольку классовый вопрос отошел на второй план, привлекательность коммунизма в западном мире – это можно утверждать смело – сегодня находится на самом низком уровне со времени окончания Первой мировой войны. Судить об этом можно по чему угодно: по сокращающейся численности членов и избирателей главных европейских коммунистических партий и их открыто ревизионистским программам; по успеху на выборах консервативных партий в Великобритании и ФРГ, Соединенных Штатах и Японии, выступающих за рынок и против этатизма; по интеллектуальному климату, наиболее “продвинутые” представители которого уже не верят, что буржуазное общество должно быть наконец преодолено. Это не значит, что в ряде отношений взгляды прогрессивных интеллектуалов в западных странах не являются глубоко патологичными. Однако те, кто считает, что будущее за социализмом, слишком стары или слишком маргинальны для реального политического сознания своих обществ.
Могут возразить, что для североатлантического мира угроза социалистической альтернативы никогда не была реальной, – в последние десятилетия ее подкрепляли главным образом успехи, достигнутые за пределами этого региона. Однако именно в неевропейском мире нас поражают грандиозные идеологические преобразования, и особенно это касается Азии. Благодаря силе и способности к адаптации своих культур, Азия стала в самом начале века ареной борьбы импортированных западных идеологий. Либерализм в Азии был очень слаб после Первой мировой войны; легко забывают, сколь унылым казалось политическое будущее Азии всего десять или пятнадцать лет назад. Забывают и то, насколько важным представлялся исход идеологической борьбы в Азии для мирового политического развития в целом.
Первой решительно разгромленной азиатской альтернативой либерализму был фашизм, представленный имперской Японией. Подобно его германскому варианту, он был уничтожен силой американского оружия; победоносные Соединенные Штаты и навязали Японии либеральную демократию. Японцы, конечно, преобразовали почти до неузнаваемости западный капитализм и политический либерализм13. Многие американцы теперь понимают, что организация японской промышленности очень отличается от американской или европейской, а фракционное маневрирование внутри правящей либерально-демократической партии с большим сомнением можно называть демократией. Тем не менее сам факт, что существенные элементы экономического и политического либерализма привились в уникальных условиях японских традиций и институций, свидетельствует об их способности к выживанию. Еще важнее – вклад Японии в мировую историю. Следуя по стопам Соединенных Штатов, она пришла к истинно универсальной культуре потребления – этому и символу, и фундаменту общечеловеческого государства. В.С.Найпол, путешествуя по хомейнистскому Ирану сразу после революции, отмечал повсеместно встречающуюся и как всегда неотразимую рекламу продукции “Сони”, “Хитачи”, “Джи-ви-си”, – что, конечно, указывало на лживость претензий режима восстановить государство, основанное на законе Шариата. Желание приобщиться к культуре потребления, созданной во многом Японией, играет решающую роль в распространении по всей Азии экономического и, следовательно, политического либерализма.
Экономический успех других стран Азии, вставших, по примеру Японии, на путь индустриализации, сегодня всем известен. С гегельянской точки зрения важно то, что политический либерализм идет вслед за либерализмом экономическим, – медленнее, чем многие надеялись, однако, по-видимому, неотвратимо. И здесь мы снова видим победу идеи общечеловеческого государства. Южная Корея стала современным, урбанизированным обществом со все увеличивающимся и хорошо образованным средним классом, который не может изолироваться от происходящих демократических процессов. В этих обстоятельствах для большей части населения было невыносимым правление отжившего военного режима, – в то время как Япония, всего на десятилетие ушедшая вперед в экономике, уже более сорока лет располагала парламентскими институтами. Даже социалистический режим в Бирме, просуществовавший в течение многих десятилетий в унылой изоляции от происходивших в Азии важных процессов, в прошлом году перенес ряд потрясений, связанных со стремлением к либерализации экономической и политической системы. Говорят, что несчастья диктатора Не Вина начались, когда старший офицер армии Бирмы отправился в Сингапур на лечение и впал в депрессию, увидев, как далеко отстала социалистическая Бирма от своих соседей по АСЕАНу.
Но сила либеральной идеи не была бы столь впечатляющей, не затронь она величайшую и старейшую в Азию культуру – Китай. Само существование коммунистического Китая создавало альтернативный полюс идеологического притяжения и в качестве такового представляло угрозу для либерализма. Но за последние пятнадцать лет марксизм-ленинизм как экономическая система был практически полностью дискредитирован. Начиная со знаменитого Третьего пленума Десятого Центрального Комитета в 1978 г. китайская компартия принялась за деколлективизацию сельского хозяйства, охватившую 800 миллионов китайцев. Роль государства в сельском хозяйстве была сведена к сбору налогов, резко увеличено было производство предметов потребления, с той целью, чтобы привить крестьянам вкус к общечеловеческому государству и тем самым стимулировать их труд. В результате реформы всего за пять лет производство зерна было удвоено; одновременно у Дэн Сяопина появилась солидная политическая база, позволившая распространить реформу на другие сферы экономики. А кроме того, никакой экономической статистике не отразить динамизма, инициативы и открытости, которые проявил Китай, когда началась реформа.
Китай никак не назовешь сегодня либеральной демократией. На рыночные рельсы переведено не более 20 процентов экономики, и, что важнее, страной продолжает заправлять сама себя назначившая коммунистическая партия, не допускающая и тени намека на возможность передачи власти в другие руки. Дэн не дал ни одного из горбачевских обещаний, касающихся демократизации политической системы, не существует и китайского эквивалента гласности. Китайское руководство проявляет гораздо больше осмотрительности в критике Мао и маоизма, чем Горбачев в отношении Брежнева и Сталина, и режим продолжает платить словесную дань марксизму-ленинизму как своему идеологическому фундаменту. Однако каждый, кто знаком с мировоззрением и поведением новой технократической элиты, правящей сегодня в Китае, знает, что марксизм и идеологический диктат уже не имеют никакой политической значимости и что впервые со времени революции буржуазное потребительство обрело в этой стране реальный смысл. Различные спады в ходе реформы, кампании против “духовного загрязнения” и нападки на политические “отклонения” следует рассматривать как тактические уловки, применяемые в процессе осуществления исключительно сложного политического перехода. Уклоняясь от решения вопроса о политической реформе и одновременно переводя экономику на новую основу, Дэн сумел избежать того “порыва устоев”, который сопровождает горбачевскую перестройку. И все же притягательность либеральной идеи остается очень сильной, по мере того как экономическая власть переходит в руки людей, а экономика становится более открытой для внешнего мира. В настоящий момент более 20000 китайских студентов обучается в США и других западных странах, практически все они – дети китайской элиты. Трудно поверить, что, вернувшись домой и включившись в управление страной, они допустят, чтобы Китай оставался единственной азиатской страной, не затронутой общедемократическим процессом. Студенческие демонстрации, впервые происшедшие в декабре 1986 г. в Пекине и повторившиеся недавно в связи со смертью Ху Яобана, – лишь начало того, что неизбежно превратится в ширящееся движение за изменение политической системы.
Однако, при всей важности происходящего в Китае, именно события в Советском Союзе – “родине мирового пролетариата” – забивают последний гвоздь в крышку гроба с марксизмом-ленинизмом. В смысле официальных институтов власти не так уж много изменилось за те четыре года, что Горбачев у власти: свободный рынок и кооперативное движение составляют ничтожную часть советской экономики, продолжающей оставаться централизованно-плановой; политическая система по-прежнему в руках компартии, которая только начала демократизироваться и делиться властью с другими группами; режим продолжает утверждать, что его единственное стремление – модернизировать социализм и что его идеологической основой остается марксизм-ленинизм; наконец, Горбачеву противостоит потенциально могущественная консервативная оппозиция, способная возвратить многое на круги своя. Кроме того, к шансам предложенных Горбачевым реформ как в сфере экономики, так и в политике трудно относиться оптимистически. Однако моя задача здесь заключается не в том, чтобы дать анализ ближайших событий или что-то предсказывать; мне важно увидеть глубинные тенденции в сфере идеологии и сознания. А в этом отношения ясно, что преобразования просто поразительны.
Эмигранты из Советского Союза сообщают, что практически никто в стране больше не верит в марксизм-ленинизм, и нагляднее всего это проявляется в среде советской элиты, произносящей марксистские лозунги из чистого цинизма. Причем, коррупция и разложение позднебрежневского советского государства мало что значили, ибо до тех пор пока само государство отказывалось усомниться в любом из фундаментальных принципов, лежащих в основе советского общества, система была способна функционировать просто по инерции и даже проявлять динамизм в области внешней политики и обороны. Марксизм-ленинизм был своего рода магическим заклинанием, это была единственная общая основа, опираясь на которую элита соглашалась управлять советским обществом. И неважно, насколько все это было абсурдным и бессмысленным.
То, что произошло за четыре года после прихода Горбачева к власти, представляет собой революционный штурм самых фундаментальных институтов в принципов сталинизма и их замену другими, еще не либеральными в собственном смысле слова, но связанными между собой именно либерализмом. Это наиболее очевидно в экономической сфере, где экономисты-реформаторы вокруг Горбачева заняли радикальную позицию в поддержке свободного рынка, так что, например, Николай Шмелев не возражает, когда его публично сравнивают с Милтоном Фридманом. Сегодня среди экономистов налицо согласие по поводу того, что центральное планирование и командная система распределения – главная причина экономической неэффективности и что если советская система когда-либо примется лечить свои болезни, то должна разрешить свободное и децентрализованное принятие решений в отношении вложений, найма и цен. После двух первых лет идеологической неразберихи эти принципы были наконец внедрены в политику с принятием новых законов о самостоятельности предприятий, о кооперативах и, наконец, в 1988 г. – об аренде и семейном фермерстве. Имеется, конечно, ряд фатальных ошибок в осуществлении реформы, наиболее серьезная среди них – отказ от решительного пересмотра цен. Однако дело теперь не в концепции: Горбачев и его команда, кажется, достаточно хорошо поняли экономическую логику введения рынка, но, подобно лидерам государств третьего мира, столкнувшимся с МВФ (Международным валютным фондом), страшатся социальных последствий отказа от потребительских субсидий и других форм зависимости людей от государственного сектора.
В политической сфере предложенные изменения в конституции, правовой системе и партии далеко не равнозначны установлению либерального государства. Горбачев говорит о демократизации главным образом внутри партии, а не о том, чтобы покончить с партийной монополией на власть; по существу, политическая реформа стремится узаконить и тем самым усилить власть КПСС14. Тем не менее общие положения, составляющие основу многих реформ, – о народном “самоуправлении”; о том, что вышестоящие политические органы подотчетны нижестоящим, а не наоборот; что закон должен стоять выше произвольных действий полиции и опираться на разделение властей и независимый суд; что права собственности должны быть защищены; что необходимо открытое обсуждение общественно значимых вопросов и право на публичное несогласие; что Советы, в которых может участвовать весь народ, должны быть наделены властью; что политическая культура должна стать более терпимой и плюралистической, – все эти принципы исходят из источника, глубоко чуждого марксистско-ленинской традиции, даже несмотря на то, что они плохо сформулированы и еле-еле работают на практике.
Неоднократные утверждения Горбачева, будто он стремится вернуться к первоначальному смыслу ленинизма, сами по себе – лишь вариант оруэлловской “двойной речи”. Горбачев и его союзники настойчиво повторяют, что внутрипартийная демократия – что-то вроде сущности ленинизма и что открытые дискуссии, тайное голосование на выборах, власть закона – суть ленинское наследие, извращенное Сталиным. И хотя почти любой человек рядом со Сталиным будет выглядеть ангелом, столь жесткое противопоставление Ленина и его преемника представляется неубедительным. Сущностью демократического централизма Ленина является именно централизм, а не демократия. Это абсолютно жесткая, монолитная, основанная на дисциплине диктатура иерархически организованного авангарда коммунистической партии, выступающего от имени народа. Вся непристойная полемика Ленина с Карлом Каутским, Розой Люксембург и другими соперниками из числа меньшевиков и социал-демократов, не говоря уже о презрении к “буржуазной законности” и буржуазным свободам, основывались на его глубоком убеждении, что с помощью демократической организации осуществить революцию невозможно.
Заявления Горбачева вполне можно понять: полностью развенчав сталинизм и брежневизм, обвинив их в сегодняшних трудностях, он нуждается в какой-то точке опоры, чтобы было чем обосновать законность власти КПСС. Однако тактика Горбачева не должна скрывать от нас того факта, что принципы демократизации и децентрализации, которые он провозгласил в экономической и политической сфере, крайне разрушительны для фундаментальныхустановок как марксизма, так и ленинизма. Если бы большая часть предложений по экономической реформе была реализована, то трудно было бы сказать, чем же советская экономика отличается от экономики тех западных стран, которые располагают большим национализированным сектором.
В настоящее время Советский Союз никак не может считаться либеральной или демократической страной; и вряд ли перестройка будет столь успешной, чтобы в каком-либо обозримом будущем к этой стране можно было применить подобную характеристику. Однако в конце истории нет никакой необходимости, чтобы либеральными были все общества; достаточно, чтобы были забыты идеологические претензии на иные, более высокие формы общежития. И в этом плане в Советском Союзе за последние два года произошли весьма существенные изменения: критика советской системы, санкционированная Горбачевым, оказалась столь глубокой и разрушительной, что шансы на возвращение к сталинизму или брежневизму весьма невелики. Горбачев наконец позволил людям сказать то, что они понимали в течение многих лет, а именно, что магические заклинания марксизма-ленинизма – бессмыслица, что советский социализм – не великое завоевание, а по существу грандиозное поражение. Консервативная оппозиция в СССР, состоящая из простых рабочих, боящихся безработицы и инфляции, и из партийных чиновников, которые держатся за места и привилегии, открыто, не прячась высказывает свои взгляды и может оказаться достаточно сильной, чтобы в ближайшие годы сместить Горбачева. Но обе эти группы выступают всего только за сохранение традиций, порядка и устоев; они не привержены сколько-нибудь глубоко марксизму-ленинизму, разве что вложили в него большую часть жизни15. Восстановление в Советском Союзе авторитета власти после разрушительной работы Горбачева возможно лишь на основе повой и сильной идеологии, которой, впрочем, пока не видно на горизонте.
Допустим на мгновение, что фашизма и коммунизма не существует: остаются ли у либерализма еще какие-нибудь идеологические конкуренты? Или иначе: имеются ли в либеральном обществе какие-то неразрешимые в его рамках противоречия? Напрашиваются две возможности: религия и национализм.
Все отмечают в последнее время подъем религиозного фундаментализма в рамках христианской и мусульманской традиций. Некоторые склонны полагать, что оживление религии свидетельствует о том, что люди глубоко несчастны от безличия и духовной пустоты либеральных потребительских обществ. Однако хотя пустота и имеется и это, конечно, идеологический дефект либерализма, из этого не следует, что нашей перспективой становится религия16. Вовсе не очевидно и то, что этот дефект устраним политическими средствами. Ведь сам либерализм появился тогда, когда основанные на религии общества, не столковавшись по вопросу о благой жизни, обнаружили свою неспособность обеспечить даже минимальные условия для мира и стабильности. Теократическое государство в качестве политической альтернативы либерализму и коммунизму предлагается сегодня только исламом. Однако эта доктрина малопривлекательна для немусульман, и трудно себе представить, чтобы это движение получило какое-либо распространение. Другие, менее организованные религиозные импульсы с успехом удовлетворяются в сфере частной жизни, допускаемой либеральным обществом.
Еще одно “противоречие”, потенциально неразрешимое в рамках либерализма, – это национализм и иные формы расового и этнического сознания. И действительно, значительное число конфликтов со времени битвы при Йене было вызвано национализмом. Две чудовищные мировые войны в этом столетии порождены национализмом в различных его обличьях; и если эти страсти были до какой-то степени погашены в послевоенной Европе, то они все еще чрезвычайно сильны в третьем мире. Национализм представлял опасность для либерализма в Германии, и он продолжает грозить ему в таких изолированных частях “постисторической” Европы, как Северная Ирландия.
Неясно, однако, действительно ли национализм является неразрешимым для либерализма противоречием. Во-первых, национализм неоднороден, это не одно, а несколько различных явлений – от умеренной культурной ностальгии до высокоорганизованного и тщательно разработанного национал-социализма. Только систематические национализмы последнего рода могут формально считаться идеологиями, сопоставимыми с либерализмом или коммунизмом. Подавляющее большинство националистических движений в мире не имеет политической программы и сводится к стремлению обрести независимость от какой-то группы или народа, не предлагая при этом сколько-нибудь продуманных проектов социально-экономической организации. Как таковые, они совместимы с доктринами и идеологиями, в которых подобные проекты имеются. Хотя они и могут представлять собой источник конфликта для либеральных обществ, этот конфликт вытекает не из либерализма, а скорее из того факта, что этот либерализм осуществлен не полностью. Конечно, в значительной мере этническую и националистическую напряженность можно объяснить тем, что народы вынуждены жить в недемократических политических системах, которых сами не выбирали.
Нельзя исключить того, что внезапно могут появиться новые идеологии или не замеченные ранее противоречия (хотя современный мир, по-видимому, подтверждает, что фундаментальные принципы социально-политической организации не так уж изменились с 1806 г.). Впоследствии многие войны и революции совершались во имя идеологий, провозглашавших себя более передовыми, чем либерализм, но история в конце концов разоблачила эти претензии.
Что означает конец истории для сферы международных отношений? Ясно, что большая часть третьего мира будет оставаться на задворках истории и в течение многих лет служить ареной конфликта. Но мы сосредоточим сейчас внимание на более крупных и развитых странах, ответственных за большую часть мировой политики. Россия и Китай в обозримом будущем вряд ли присоединятся к развитым нациям Запада; но представьте на минуту, что марксизм-ленинизм перестает быть фактором, движущим внешнюю политику этих стран, – вариант если еще не превратившийся в реальность, однако ставший в последнее время вполне возможным. Чем тогда деидеологизированный мир в сумме своих характеристик будет отличаться от того мира, в котором мы живем?
Обычно отвечают: вряд ли между ними будут какие-либо различия. Ибо весьма распространено мнение, что идеология – лишь прикрытие для великодержавных интересов и что это служит причиной достаточно высокого уровня соперничества и конфликта между нациями. Действительно, согласно одной популярной в академическом мире теории, конфликт присущ международной системе как таковой, и чтобы понять его перспективы, следует смотреть на форму системы – например, является она биполярной или многополярной, а не на образующие ее конкретные нации и режимы. В сущности, здесь гоббсовский взгляд на политику применен к международным отношениям: агрессия и небезопасность берутся не как продукт исторических условий, а в качестве универсальных характеристик общества.
Следующие этой линии размышлений берут в качестве модели деидеологизированного мира отношения, существовавшие в европейском балансе девятнадцатого века. Чарлз Краутэммер, например, написал недавно, что если в результате горбачевских реформ СССР откажется от марксистско-ленинской идеологии, то произойдет возвращение страны к политике Российской империи прошлого века17. Считая, что уж лучше это, чем исходящая от коммунистической России угроза, он делает вывод: соперничество и конфликты продолжатся в том виде, как это было, скажем, между Россией в Великобританией или кайзеровской Германией. Это, конечно, удобная точка зрения для людей, признающих, что в Советском Союзе происходит нечто важное, но не желающих брать на себя ответственность и рекомендовать вытекающий отсюда радикальный пересмотр политики. Но – правильна ли эта точка зрения?
Достаточно спорно, что идеология – лишь надстройка над непреходящими интересами великой державы. Ибо тот способ, каким государство определяет свой национальный интерес, не универсален, он покоится на предшествующем идеологическом базисе так же, как экономическое поведение – на предшествующем состоянии сознания. В этом столетии государства усвоили себе весьма разработанные доктрины с недвусмысленными, узаконивающими экспансионизм внешнеполитическими программами.
Экспансионизм и соперничество в девятнадцатом веке основывались на не менее “идеальном” базисе; просто так уж вышло, что движущая ими идеология была не столь разработана, как доктрины двадцатого столетия. Во-первых, самые “либеральные” европейские общества были нелиберальны, поскольку верили в законность империализма, то есть в право одной нации господствовать над другими нациями, не считаясь с тем, желают ли эти нации, чтобы над ними господствовали. Оправдание империализму у каждой нации было свое: от грубой веры в то, что сила всегда права, в особенности если речь шла о неевропейцах, до признания Великого Бремени Белого Человека, и христианизирующей миссии Европы, и желания “дать” цветным культуру Рабле и Мольера. Но каким бы ни был тот или иной идеологический базис, каждая “развитая” страна верила в приемлемость господства высшей цивилизации над низшими. Это привело, во второй половине столетия, к территориальным захватам и в немалой степени послужило причиной мировой войны.
Безобразным порождением империализма девятнадцатого столетия был германский фашизм – идеология, оправдывавшая право Германии господствовать не только над неевропейскими, но и над всеми негерманскими народами. Однако – в ретроспективе – Гитлер, по-видимому, представлял нездоровую боковую ветвь в общем ходе европейского развития. Со времени его феерического поражения законность любого рода территориальных захватов была полностью дискредитирована18. После Второй мировой войны европейский национализм был обезврежен и лишился какого-либо влияния на внешнюю политику, с тем следствием, что модель великодержавного поведения XIX века стала настоящим анахронизмом. Самой крайней формой национализма, с которой пришлось столкнуться западноевропейским государствам после 1945 года, был голлизм, самоутверждавшийся в основном в сфере культуры и политических наскоков. Международная жизнь в той части мира, которая достигла конца истории, в гораздо большей степени занята экономикой, а не политикой или военной стратегией.
Разумеется, страны Запада укрепляли свою оборону и в послевоенный период активно готовились к отражению мировой коммунистической опасности. Это, однако, диктовалось внешней угрозой и не существовало бы, не будь государств, открыто исповедовавших экспансионистскую идеологию. Чтобы принять “неореалистическую” теорию всерьез, нам надо поверить, что, исчезни Россия и Китай с лица земли, “естественное” поведение в духе соперничества вновь утвердилось бы среди государств ОЭСР (Организации экономического сотрудничества и развития). То есть Западная Германия и Франция вооружались бы, оглядываясь друг на друга, как они это делали в 30-е годы, Австралия и Новая Зеландия направляли бы военных советников, борясь за влияние в Африке, а на границе между Соединенными Штатами и Канадой были бы возведены укрепления. Такая перспектива, конечно, нелепа: не будь марксистско-ленинской идеологии, мы имели бы, скорее всего, “общий рынок” в мировой политике, а не распавшееся ЕЭС и конкуренцию образца девятнадцатого века. Как доказывает наш опыт общения с Европой по проблемам терроризма или Ливии, европейцы пошли гораздо дальше нас в отрицании законности применения силы в международной политике, даже в целях самозащиты.
Следовательно, предположение, что Россия, отказавшись от экспансионистской коммунистической идеологии, начнет опять с того, на чем остановилась перед большевистской революцией, просто курьезно. Неужели человеческое сознание все это время стояло на месте и Советы, подхватывающие сегодня модные идеи в сфере экономики, вернутся к взглядам, устаревшим уже столетие назад? Ведь не произошло же этого с Китаем после того, как он начал свою реформу. Китайский экспансионизм практически исчез: Пекин более не выступает в качестве спонсора маоистских инсургентов и не пытается насаждать свои порядки в далеких африканских странах, – как это было в 60-е годы. Это не означает, что в современной китайской внешней политике не осталось тревожных моментов, таких как безответственная продажа технологии баллистических ракет на Ближний Восток или финансирование красных кхмеров в их действиях против Вьетнама. Однако первое объяснимо коммерческими соображениями, а второе – след былых, вызванных идеологическими мотивами трений. Новый Китай гораздо больше напоминает голлистскую Францию, чем Германию накануне Первой мировой войны.
Наше будущее зависит, однако, от того, в какой степени советская элита усвоит идею общечеловеческого государства. Из публикаций и личных встреч я делаю однозначный вывод, что собравшаяся вокруг Горбачева либеральная советская интеллигенция пришла к пониманию идеи конца истории за удивительно короткий срок; и в немалой степени это результат контактов с европейской цивилизацией, происходивших уже в послебрежневскую эру. “Новое политическое мышление” рисует мир, в котором доминируют экономические интересы, отсутствуют идеологические основания для серьезного конфликта между нациями и в котором, следовательно, применение военной силы становится все более незаконным. Как заявил в середине 1988 г. министр иностранных дел Шеварднадзе: “…Противоборство двух систем уже не может рассматриваться как ведущая тенденция современной эпохи. На современном этапе решающее значение приобретает способность ускоренными темпами на базе передовой науки, высокой техники и технологии наращивать материальные блага и справедливо распределять их, соединенными усилиями восстанавливать и защищать необходимые для самовыживания человечества ресурсы”19.
Постисторическое сознание, представленное “новым мышлением”, – единственно возможное будущее для Советского Союза. В Советском Союзе всегда существовало сильное течение великорусского шовинизма, получившее с приходом гласности большую свободу самовыражения. Вполне возможно, что на какое-то время произойдет возврат к традиционному марксизму-ленинизму, просто как к пункту сбора для тех, кто стремится восстановить подорванные Горбачевым “устои”. Но, как и в Польше, марксизм-ленинизм мертв как идеология, мобилизующая массы: под его знаменем людей нельзя заставить трудиться лучше, а его приверженцы утратили уверенность в себе. В отличие от пропагандистов традиционного марксизма-ленинизма, ультранационалисты в СССР страстно верят в свое славянофильское призвание, и создается ощущение, что фашистская альтернатива здесь еще вполне жива.
Таким образом, Советский Союз находится на распутье: либо он вступит на дорогу, которую сорок пять лет назад избрала Западная Европа и по которой последовало большинство азиатских стран, либо, уверенный в собственной уникальности, застрянет на месте. Сделанный выбор будет иметь для нас огромное значение, ведь, если учесть территорию и военную мощь Союза, он по-прежнему будет поглощать наше внимание, мешая осознанию того, что мы находимся уже по ту сторону истории.
Исчезновение марксизма-ленинизма сначала в Китае, а затем в Советском Союзе будет означать крах его как жизнеспособной идеологии, имеющей всемирно-историческое значение. И хотя где-нибудь в Манагуа, Пхеньяне или Кембридже (штат Массачусетс) еще останутся отдельные правоверные марксисты, тот факт, что ни у одного крупного государства эта идеология не останется на вооружении, окончательно подорвет ее претензии на авангардную роль в истории. Ее гибель будет одновременно означать расширение “общего рынка” в международных отношениях и снизит вероятность серьезного межгосударственного конфликта.
Это ни в коем случае не означает, что международные конфликты вообще исчезнут. Ибо и в это время мир будет разделен на две части: одна будет принадлежать истории, другая – постистории. Конфликт между государствами, принадлежащими постистории, и государствами, принадлежащими вышеупомянутым частям мира, будет по-прежнему возможен. Сохранится высокий и даже все возрастающий уровень насилия на этнической и националистической почве, поскольку эти импульсы не исчерпают себя и в постисторическом мире. Палестинцы и курды, сикхи и тамилы, ирландские католики и валлийцы, армяне и азербайджанцы будут копить и лелеять свои обиды. Из этого следует, что на повестке дня останутся и терроризм, и национально-освободительные войны. Однако для серьезного конфликта нужны крупные государства, все еще находящиеся в рамках истории, но они-то как раз и уходят с исторической сцены.
Конец истории печален. Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, – вместо всего этого – экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории. Я ощущаю в самом себе и замечаю в окружающих ностальгию по тому времени, когда история существовала. Какое-то время эта ностальгия все еще будет питать соперничество и конфликт. Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 года, с ее североатлантической и азиатской ветвями. Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?
* Вот и все, только (фр.). – Прим. перев.
1 Наиболее известна работа Кожева “Введение в чтение Гегеля”, запись лекций в Ecole Pratique в 30-х гг. (Kojeve A. Introduction a la lecture de Hegel. – Paris, Gallimard, 1947). Книга переведена на английский язык (Kojeve A. Introduction to the Reading of Hegel. – New York: Basic Books, 1969).
2 В этом отношении взгляды Кожева весьма отличаются от некоторых немецких интерпретаций Гегеля, например, Гербертом Маркузе, который, больше симпатизируя Марксу, считал философию Гегеля исторически ограниченной, а незавершенной.
3 В оригинале – “universal homogenous state”, т. е., буквально, – “универсальное гомогенетическое государство” (прим. перев.).
4 Другим вариантом конца истории Кожев считал послевоенный “американский образ жизни”, к которому, полагал он, идет и Советский Союз.
5 Это выражено в знаменитом афоризме из предисловия к “Философии истории”: “Все разумное действительно, все действительное разумно”.
6 Для Гегеля сама дихотомия идеального и материального мира – видимость, и в конечном счете преодолевается самосознающим субъектом; в его системе материальный мир сам лишь аспект духа.
7 Надо сказать, что современные экономисты, признавая, что поведение человека не всегда определяется исключительно стремлением к максимальной прибыли, предполагают в нем также способность к получению “пользы” – пользы, понимаемой как доход или какие-то другие блага, которые могут быть приумножены: досуг, секс или радости философствования. То, что вместо прибыли мы имеем теперь пользу, – еще одно подтверждение точки зрения идеализма.
8 Достаточно сравнить поведение вьетнамских иммигрантов в американской школе с поведением их одноклассников-негров или латиноамериканцов, чтобы понять, что культура и сознание играют действительно решающую роль, и не только в экономическом поведении, но и практически во всех других важных сторонах жизни.
9 Полное объяснение причин реформы в Китае и России является, конечно, гораздо более сложным. Советская реформа, например, в значительной мере была мотивирована ощущением небезопасности в области военной технологии. Но все же ни та, ни другая страна накануне реформ не находилась в таком уж материальном кризисе, чтобы возможно было предсказать те поразительные пути реформы, на которые они вступили.
10 И до сих пор неясно, являются ли советские народы “протестантами” в той же мере, что и Горбачев, и пойдут ли за ним по этому пути.
11 Внутренняя политика Византийской империи при Юстиниане вращалась вокруг конфликта между монофизитами и монофелитами, расходившимися по вопросу о единстве Святой Троицы. Этот конфликт, напоминающий столкновение между болельщиками на византийском ипподроме, привел к значительному политическому насилию. Современные историки склонны усматривать причины подобных конфликтов в антагонизме между общественными классами или прибегая к другим экономическим категориям; они никак не хотят понять, что люди способны убивать друг друга, всего лишь разойдясь в вопросе о природе Троицы.
12 Я не употребляю здесь термина “фашизм” в его точном смысле, поскольку им часто злоупотребляют в целях компрометации неугодных лиц. “Фашизм” здесь – любое организованное ультранационалистическое движение с претензиями на универсальность, – конечно, не в смысле национализма, т. к. последний “исключителен” по определению, а в смысле уверенности движения в своем праве господствовать над другими народами. Так, имперская Япония может быть квалифицирована как фашистская, а Парагвай при диктаторе Стресснере или Чили при Пиночете – нет. Очевидно, что фашистские идеологии не могут быть универсальными в смысле марксизма или либерализма, однако структура доктрины может кочевать из страны в страну.
13 Пример Японии я привожу с долей осторожности; в конце жизни Кожев пришел к выводу, что, как доказала Япония с ее культурой, общечеловеческое государство не одержало победы, и история, возможно, не завершилась. См. длинное примечание в конце второго издания Introduction a la Lecture de Hegel, p. 462-463,
14 В Польше и Венгрии компартии, напротив, предприняли шаги в направлении плюрализма и подлинного разделения властей.
15 Это в особенности относится к лидеру советских консерваторов, бывшему второму секретарю Егору Лигачеву, публично признавшему многие серьезные пороки брежневского периода.
16 Я думаю прежде всего о Руссо и идущей от него философской традиции, весьма критически настроенной в отношении локковского в гоббсовского либерализма, – хотя либерализм можно критиковать и с точки зрения классической политической философии.
17 См.: Кrauthammer Ch. Beyond the Cold War. // New Republic. – 1988, December 19.
18 Европейским колониальным державам, например Франции, понадобилось после войны несколько лет, чтобы признать незаконность своих империй; но это было неизбежно как следствие победы союзников, обещавших восстановлении демократических свобод.
19 Вестник Министерства Иностранных Дел СССР. – 1988, № 15 (август 1988). – С. 27-46. “Новое мышление” служит, разумеется, и пропагандистской цели – убедить западную, аудиторию в благих намерениях Советов. Однако это не означает, что многие из этих идей не выдвигаются всерьез.