Глава вторая

О ТОМ, ЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ПРИРОДУ НЕ ИЗМЕНИШЬ

У человека было множество странных идей о мире и окружающих предметах, но самые странные – о себе. То он считал себя жертвой случая или судьбы, то игрушкой в руках богов или демонов, то любимцем неба или природы, то "отребьем Адама", то последним и прекраснейшим жившим созданием эволюции. Он сочинял мифические генеалогии и приукрашивал настоящие. Он оплакивал потерянный рай, золотой век, близость к природе; и с такой же верой он ожидал новых небес, нового рая и новых совершенств. Он исследовал космос и покорил атом. Кажется, он познал все, кроме самого себя.

Одна из причин этого в том, что знание проявляется в овладении. Если человек построит мост, способный выдержать движение всех видов транспорта, вы легко поверите, что он разбирается в технике. Но подобные доказательства в форме живого фактического свидетельства почти отсутствуют в общественной жизни. Мы уже имели возможность убедиться в том, что хотя люди умеют овладевать физической вселенной, их сознательная власть над собственными отношениями значительно слабее. В этом самом важном вопросе люди кажутся более несведущими, чем, возможно, они есть на самом деле.

Это кажущееся незнание можно обнаружить и в анархическом состоянии психологии. В ней нет ни единой ведущей теории, которую принимали бы все психологи, как, например, все физики принимают теорию относительности. Напротив, в ней борются за признание несколько учений. Одни, например фрейдисты, утверждают, что поведение человека, несомненно, обусловливается врожденными побуждениями; другие, например бихевиористы, утверждают, что оно, несомненно, обусловливается воздействием окружающей среды. Такой разнобой мнений свидетельствует о том, что эта наука еще незрела, а производимые ею отбор и анализ фактов очень несовершенны.

Какой бы незрелой ни была психология, нет оснований предполагать, что она так и не достигнет зрелости или никогда не сможет Удачно обобщить свои данные. Новые исследования, вероятно, смогут выявить такие обобщения, а увеличение устойчивости в общественных отношениях, несомненно, ускорило бы этот процесс. А пока ко всем психологическим теориям следует относиться с осторожностью, в том числе и к той, которую я собираюсь изложить в данной главе.

Неустоявшееся положение психологии способствует увековечению мифов, а мифы, пока они существуют, задерживают развитие науки. Люди, уже сделавшие для себя социальные выводы, могут легко ссылаться на все, что похоже на научные данные, раз пет достаточно авторитетного учения, способного положить конец такой практике. К тому же все мы – люди среди людей и незаметно для себя на основе опыта общения составляем определенное представление о человеческой природе, т.е. все мы – доморощенные психологи и так же мистически верим в непогрешимость наших взглядов, как человек, верящий в самостоятельное лечение, всегда предпочитает домашние средства советам врачей.

Подобная атмосфера плодит иллюзии, и среди них, по-моему, наиболее распространена та идея, что "человеческую природу не изменишь". Эта древняя банальность давным-давно была бы отправлена в дом для престарелых идей, если бы в ней не было постоянной потребности. Ее провозглашала самая разношерстная публика: грешники и святые, господа и рабы, философы, монахи, богословы, психиатры, журналисты, политики и профессора. Все ее повторяли, многие в нее поверили, немногие понимали.

Ее используют по-разному. В мире есть бедность? Это оттого, что люди по природе расточительны. Есть безработные? Это оттого, что люди по природе ленивы. Бывают войны? Это оттого, что люди по природе воинственны. В мире экономической конкуренции люди обманывают, оскорбляют и разоряют друг друга? Это потому, что люди по природе преследуют корыстные цели. Одни всегда были рабами, другие – рабовладельцами или одни были подданными, другие – королями? Это потому, что так им было на роду написано, – каждому свое.

Или вот еще. Мы хотим перевоспитать преступников и предотвратить их появление? Бесполезно: ведь изменить человеческую природу невозможно. Мы хотим установить справедливость и равенство в отношениях между расами? Бесполезно: человеческую природу не изменишь. Мы хотим распространить свет научных знаний на все человечество? Бесполезно, человеческая глупость непобедима.

А вот другой, гораздо более тонкий вариант той же идеи: мы хотим распространить избирательное право на миллионы людей, которые его лишены? Невозможно: сначала они должны получить образование. Мы хотим отменить некоторую дискриминацию против евреев и негров? Невозможно: сначала нужно изменить человеческие "взгляды". Мы желаем решительно улучшить природу общества? Невозможно: сначала следует изменить человеческие души, "материализм" должен отступить перед "духовностью".

Может показаться, что взгляды этой последней категории допускают возможность изменения человеческой природы. Но это впечатление обманчиво, так как признаваемое изменение полностью отрывается от социальной среды, в которой оно только и может произойти. Таким образом, изменение становится отвлеченной идеей, приятно парящей в умах ее приверженцев.

Возьмем, например, лишение американских негров избирательных прав. Наш воображаемый противник говорит, что он как демократ любит негров, но он считает, что сначала они должны получить образование, а уж потом голосовать. Прекрасно, мы восхищены его демократичной любовью к ближнему. Но получить необходимое образование негры могут, только получив соответствующий доступ в школы. А получить соответствующий доступ в школы они могут только при наличии соответствующих государственных ассигнований. А соответствующие государственные ассигнования будут выделены только при избрании таких законодателей, которые будут истинными представителями людей, лишенных избирательных прав. А таких законодателей будет мало до тех пор, пока людям, лишенным избирательных прав, не позволят голосовать. Поэтому наш приятель, откладывая участие негров в голосовании, откладывает и их образование, которое ведь и призвано подготовить людей для права голоса. Он сам препятствует тем изменениям, которых, по его словам, желает, и циники могут предположить, что в действительности он никогда к ним и не стремился.

Довольно легко быть идеалистом, пока идеалы не связаны с действием. Подобные люди перед лицом неопровержимых аргументов или необходимости решения обычно прячутся за утверждение о том, что никакие реальные изменения невозможны, паши усилия ведут лишь к несущественным улучшениям. Ибо защита неосуществимости изменений – это фактически защита невозможности изменения вообще. Так что третий вариант рассматриваемой идеи сводится к первым двум. Их стоит рассмотреть.

Утверждения, представленные в первой группе, объясняют определенные экономические и политические меры тем, что людям "естественно" поступать таким-то образом. Это высказывание – не простая констатация факта, а его косвенное оправдание. Приверженцы этой точки зрения, носящей многообещающее название "реалистической", способны если не глубоко, то пространно рассуждать о неизменных установленных природой или богом законах человеческого поведения. Картина небесного движения планет всегда вызывала у наблюдателей восхищение и даже благоговейный страх. Перенесите эти чувства на столь же неизбежное движение людей, и вы убедитесь, что даже преступления и жестокости людей начинают приобретать космическое величие. Невозмутимый реалист дает волю чувствам и радостно покоряется непобедимому статус-кво.

Взгляды, представленные во второй группе, очень близки к взглядам первой, если не считать того, что они полностью пренебрегают этикой. Сторонники этих взглядов, не обремененные моральными соображениями, чувствуют себя еще привольней. Они, пожалуй, согласятся, что войны и голод, конечно, ужасны. Но вопрос не в том, что вы хотите, скажут они, а в том, на что вы можете рассчитывать; а именно в силу человеческой природы войны и голод неизбежны. Равенство, конечно, восхитительная вещь, но, к сожалению, "факты" говорят, что одни люди стоят ниже других и их никак не уравнять.

Здесь перед нами реалист, который был бы идеалистом, если бы вульгарный здравый смысл постоянно не давал ему дурацких советов. Он совершенно согласен с любым принципом, который слывет благородным, и посему утверждает, что сердце его всегда на правой стороне, где бы эта сомнительная сторона ни находилась. Не он придерживается принципов: принципы поддерживают его. Он сочетает удовольствие от своей добродетельности с удобством бездействия. Можете вообразить, как он счастлив.

Во всей этой пестроте взглядов и темпераментов мы теперь можем обнаружить общую цель. Эта цель – вовсе не просвещение человечества светом научных знаний, а, наоборот, предотвращение социальных перемен с помощью сумерек вымышленной безысходности. Если людей удастся убедить в том, что между ними и их сокровенными мечтами лежит непреодолимая пропасть, то они (как полагают) прекратят свою борьбу за лучшее и удовольствуются крохами, которыми облагодетельствует их судьба. Усмиренные подобной философией, они смогут прострадать всю свою короткую жизнь в убеждении, что тяжкий труд, крушение надежд, смерть и все прочие постигшие их несчастья посланы им самой природой.

Теперь мы можем рассмотреть тот скелет, на котором держится дряблая плоть этих аргументов. Нам говорят, что некоторые аспекты человеческой природы изменить невозможно, а именно они мешают заметно улучшить условия нашего существования. Иными словами, как бы ни были великолепны перспективы и убедительны программы, люди по-прежнему будут идти старыми путями, приведшими к стольким несчастиям. Будь это действительно так, единственно разумным выходом было бы отменить эти программы и забыть о перспективах, пусть даже и то и другое означало конец всякой человеческой надежде.

В основном принято говорить о двух неизменных "аспектах" человеческой природы: 1. Все люди до одного – безнадежные эгоисты; 2. В своей массе люди глупы и неспособны к учению или по меньшей мере недостаточно умны, чтобы хоть с какой-то разумностью управлять человеческими делами. Если верно первое из этих утверждений, обязательно выйдет, что люди неспособны построить устойчивое общество на сотрудничестве. Если верно второе, человечеству никогда не удастся защитить себя от превратностей судьбы или социальных "вывихов". Эти выводы ужасают. Да истинны ли посылки? Давайте посмотрим.

ЧЕЛОВЕК – БЕЗНАДЕЖНЫЙ ЭГОИСТ

От Трасимаха до Маккиавели и далее к их сегодняшним последователям тянется длинный ряд зловещих толкователей, провозглашавших это учение с плохо скрываемым удовольствием. [1] Принятие его почитается вершиной земной мудрости и даже, выражаясь по-богословски, путем к спасению. Странно, что человек может надеяться на рай, признав себя сперва творением ада; но если я правильно понял высказывания авторитетов, они утверждают именно это.

Во всяком случае, слово "эгоизм" означает то, что иногда называют бесчеловечностью, – когда интересы других людей приносятся в жертву собственной выгоде. Крайним проявлением эгоизма является такая форма организованного насилия, как война. Соответственно мы отовсюду слышим, что войн невозможно избежать, раз источник их кроется в природе человека, которая неизменна. Рассмотрим несколько примеров этой точки зрения.

"Человек – это хищное животное. Я буду повторять это снова и снова... Борьба – первичный факт жизни, сама жизнь, и самый сердобольный пацифист не в силах полностью искоренить то наслаждение, которое она ему дает в глубине души" [2].

"На его (доктора Чарлза У. Мейо) взгляд абсурдно воображать, что когда-либо станет возможным покончить с войной. Склонность к войне – в крови человека и потому не подчиняется нашему контролю" [3].

"Ничто из достигнутого в Сан-Франциско, не изменит существа природы человека, в которой и кроются запутанные причины войны" [4].

Мистер Болдуин признает этот "факт" со стоицизмом, достойным военного обозревателя:

"Путеводная звезда все же светит; может быть, к ней не приблизиться за какие-то одно-два столетия. Но тем не менее стоит продолжать борьбу, идти вперед; даже если бы мы знали, что эта звезда – мираж, наши усилия не будут напрасны. Смерть – неотъемлемая часть жизни. Однако смерть не причина для отчаяния. В основе всех философских представлений о человеке лежит мысль об окончательной победе жизни над смертью. Тогда, зачем отчаиваться из-за повторения войн?"

Зачем отчаиваться? Да затем, что на войне гибнут наши друзья. Потому что все построенное нами может быть уничтожено. Потому что вести одну войну, чтобы потом начать другую, – идиотизм. И если человеческая природа действительно порождает неизбежные войны, то примем этот факт, не окружая его такой безутешной чепухой.

Может кого-то немного приободрит то, что, по мнению Болдуина пока что стоит гоняться за миражами. Иными словами, он думает, что некоторые иллюзии полезны для всего человечества. Но человек, думающий, что некоторые иллюзии полезны, обязательно окажется немного небрежным при различении иллюзии и реальности.

Кроме того, быть может, он заблуждается относительно связи между человеческой природой и войной. По-моему, так оно и есть. Герр Шпенглер и доктор Мейо тоже заблуждаются.

Я уже говорил, что война – это предел бесчеловечного отношения между людьми. Таким образом, это крайнее проявление определенного человеческого поведения. Если мы сможем показать, что этот вид поведения не составляет неотъемлемую часть человеческой природы, тогда его крайнее проявление также не будет неотъемлемой частью человеческой природы. Например, чрезвычайная искристость является крайним проявлением света пламени. Тогда, если нам удастся доказать, что свет не обязательно исходит от пламени, мы сможем заключить, что свет не обязательно бывает чрезвычайно искрящимся.

Так, давайте спросим себя, действительно ли все человеческие поступки влекут за собой лишения и жертвы других людей? Не подлежит сомнению, что некоторые поступки ведут к таким последствиям. Но все ли? Ответ, конечно же, будет отрицательным. Когда речь идет о дружеских отношениях, доля таких поступков сравнительно невелика. В общественной сфере она значительно больше, но даже здесь разделение труда, лежащее в основе современного общества, независимо от того, насколько сильна в нем конкуренция, является чем-то вроде неосознанного сотрудничества, направленного на общее благо. В обществе, где никто ничего не делал для другого, не могло бы существовать разделение труда. Да и вообще такого общества не может быть.

Допустим, мы установили, что некоторые действия человека приносят другим людям пользу, хотя, конечно, не все. Отсюда мы можем вывести, что поведение, приносящее пользу другим людям, по меньшей мере, так же соответствует человеческой природе, как поведение, приносящее вред. А если это верно, то просто невозможно утверждать, что человек по природе эгоистичен в том смысле, что эгоизм присутствует во всех его поступках.

Однако справедливость вышесказанного не исключает того, что эгоизм может быть свойственным человеку наряду с общественным сознанием и как таковой он неискореним. Эта точка зрения, выраженная конкретным языком, должна означать, что в мире есть такие желанные и жизненно необходимые для людей вещи, что ради них они готовы принести вред другим. По-видимому, такие вещи есть. Но, прежде чем предсказывать, что люди повсеместно и неизбежно должны творить несправедливость ради собственной выгоды, вам надо сделать еще одно предположение, а именно что этой цели нельзя достичь никакими другими способами. Ведь если желаемое можно получить каким-либо другим путем (например, с помощью сотрудничества), то почему мы должны предполагать, что люди от него откажутся? Единственным достаточным основанием будет то, что человеческое поведение всегда эгоистично. Но мы только что убедились в ложности этого утверждения. Следовательно, никакого такого основания вообще не существует.

Предположим, нам говорят, что все люди чего-то хотят, стремятся удовлетворить свои желания и, таким образом, постоянно заботятся о себе. Конечно, это так. У человека нет иных желаний, кроме собственных, и когда он их удовлетворяет, то про него можно сказать, что он заботится о собственных интересах. Но забота о себе – не эгоизм. Забота о себе состоит в удовлетворении человеческих желаний, а эгоизм – это удовлетворение своих желаний за чужой счет. Мы можем признать, что забота о себе является существенной чертой человеческой натуры. Я с этим совершенно согласен. Но мы отнюдь не можем вывести отсюда, что сущностная черта человеческой природы – эгоизм. Мы можем сделать такой вывод, только предположив, что все наши желания удовлетворяются за счет других. А это предположение так же ложно, как и приведенное выше. Как и все люди, мы ежедневно удовлетворяем наши желания, и удовлетворение некоторых наших желаний, несомненно, связано с удовлетворением желаний других людей. Будь это не так, не могло бы существовать, например, взаимного угощения.

Раз уж мы коснулись вопроса о желаниях, давайте посмотрим, что же обычно хотят люди. Если оставить в стороне такие обманчивые абстракции, как "власть", и обратиться к так называемым нормальным желаниям в отличие от маний и извращений (т.е. патологических состояний), то мы обнаружим, что людям прежде всего нужны пища, кров, одежда, общение, игра и чувственная любовь. Насколько нам позволяет судить анализ собственного поведения и наблюдение за поведением других людей, – как живших в прошлом, так и наших современников, – эти основные желания присущи всем людям. К тому же они – необходимые условия существования индивида и расы. Разумно утверждать, что поведение человека всегда будет определяться этими желаниями.

Но где же "неизбежный" эгоизм? Сами по себе эти желания явно выглядят вполне невинно и по меньшей мере два из них – общение и чувственная любовь – социальны по своей природе. Как же на такой безобидной основе могло возникнуть представление о человеческой порочности? Будь эти желания по своей природе порочными, мы совершали бы дурные поступки всякий раз, когда едим, играем или одеваемся. Совершенно очевидно, что зло заключается не в самих желаниях, а лишь в способе их осуществления. Взгляд на эти желания как на зло – взгляд тирана, власти которого угрожают потребности простых людей. Вполне вероятно, что именно здесь залегают социальные корни мифа о человеческом эгоизме.

Давайте подытожим паше доказательство. Мы видели, что не все, а только некоторые действия людей приносят вред другим людям и, следовательно, заслуживают названия "эгоистичных". Однако эгоизм этих действий определяется не самими желаниями, а условиями, в которых действия совершаются. Если эгоизм – врожденное свойство человеческой природы, тогда он проявлялся бы при всех условиях. Однако он проявляется только при некоторых условиях. Следовательно, эгоизм – не врожденное свойство человеческой природы. Это доказательство modus tollens* во имя вящей славы человечества.

* вывод от противного – лат.

Теперь мы можем вернуться к крайнему проявлению человеческого эгоизма, с которого мы начали. Если, как мы убедились, природе человека не присущи свойства, вынуждающие людей причинять вред друг другу, тогда ей не присущи свойства, толкающие людей к войне. При определенных условиях войны происходят, но в человеческой природе нет ничего такого, что неизбежно порождало бы подобные условия. Для человеческой природы существование подобных условий не является необходимым. На самом деле, по-моему, человеческая природа такова, что люди в один прекрасный день сделают существование подобных условий невозможным.

Стоит отметить, что война не только не совместима с человеческой природой, но противна ей. Если бы война была такой же потребностью человеческой натуры, как, скажем, общение, то во время войны люди чувствовали бы себя свободно и легко. На деле происходит совсем обратное. Война настолько противоречит нормальному человеческому образу жизни, что людей нужно тащить на нее: не случайно в современных армиях имеется штат психиатров, лечащих связанные с войной психические заболевания. Чувство счастья хорошо показывает, какие условия соответствуют человеческой природе; вот тест на выявление противоестественности войны.

Остается сказать еще одну вещь. Учение о неисправимом эгоизме человеческой природы – не только утверждение недостоверного факта, но и определенная моральная оценка: осуждение. Как и в других социальных мифах, в нем соединились (если не сказать, перемешались) научные и нравственные понятия. Нам говорят не только, что люди таковы, каковы они есть, но и что они плохи. По-видимому, видеть – значит не одобрять, а знать – осуждать. Только диву даешься, как столь погрязшие в злодействах существа смогли создать те нравственные нормы, на основании которых они сами себя осуждают, как столь закоснелые грешники смогли хотя бы подумать о возможности исправления. Однако нравственные суждения сами по себе оказывают определенное воздействие на общество, и это воздействие следует рассмотреть.

Если эгоизм – неизбежное свойство человеческой природы, тогда на всех людях лежит равная вина. "Адамов грех лежит на всех". По если принять за непреложную основу, что все одинаково виновны, то ни одного человека и ни одну группу людей нельзя считать особо преступными. К тому же, создается впечатление, что один грешник не имеет права осуждать другого. Из этих условий вытекают такие социальные выводы. 1. Оказывается невозможным считать какого-либо человека или группу людей источником общественной несправедливости и, следовательно, источником угрозы благополучию человечества. Такой человек или такая группа людей могут спрятаться за якобы общую и равную вину и за их спинами избежать осуждения. Эксплуататор, спекулянт и империалист-колонизатор могут сказать: "Я всего лишь человек". Именно это они и говорят. Сущность защиты Геринга на Нюрнбергском процессе сводилась к тому, что он делал только то, что на его месте сделал бы каждый.
2. Для каждого из нас становится невозможным на основании морального права требовать уничтожения несправедливости. Ведь если верно, что все люди одинаково грешны и ни один грешник не имеет права осуждать другого, тогда никто из нас не может осудить спекулянтов, эксплуататоров и империалистов.

Я хорошо помню, как во время гражданской войны в Испании преподобный Э. Дж. Мусте заявлял, что все страны виновны в агрессии и поэтому ни одна не имеет права препятствовать немецкой и итальянской агрессии в Испании. Такие аргументы парализуют действие. Если бы мы ими руководствовались, то из соображений высокой морали нам бы просто пришлось сдаться фашистским державам.

На мой взгляд, именно здесь кроются социальные корни учения о человеческом эгоизме. Оно существует потому, что выполняет специальную функцию, а не потому, что соответствует действительности. Оно существует потому, что за ним прячутся власть имущие со своим антиобщественным поведением. Оно существует потому, что убивает в нас веру в моральную необходимость борьбы с ними. Таким образом, оно является одной из многочисленных цепей, сковывающих человечество. Люди могут совершать преступления, но нет преступления более чудовищного, чем их вера в свою неисправимость.

БЕЗНАДЕЖНАЯ ГЛУПОСТЬ ЧЕЛОВЕКА

Хотя, как мы теперь замечаем, человек по своей природе не так уж эгоистичен, чтобы не суметь построить лучший мир, еще не исключена возможность того, что люди не обладают и не могут обладать достаточным для этого умом. Может оказаться, что среди людей царит непроходимая глупость или, если не придерживаться столь крайних взглядов, что человеческий ум слаб по сравнению с теми проблемами, решение которых позволило бы людям стать хозяевами своей судьбы.

Широкая печать пестрит замечаниями подобного рода. Писатели (могу вас заверить) склонны думать, что выступление в печати обязательно требует проявления умственных способностей. Считается, что эти проявления, которые иногда высокопарны, а иногда кошмарны, возвышают писателя над читателем и безмерно возвышают над тем, кто не хочет читать. Таков тон размышлений одной журналистки.

"Как люди, которые пишут, читают лекции, путешествуют, развлекаются и добираются до престижного положения и первой полосы, представляют себе времяпрепровождение скромной личности? Он ест. Он женится. Он смотрит за детьми, смотрит бейсбол или бокс и говорит на эти темы. Что еще ему остается делать?" [5].

Пусть журналистка простит мне, если я найду описанную ею жизнь "скромной личности" достаточно полной и интересной. К тому же между простым и знаменитым человеком нет такой уж непроходимой пропасти. Я не знаю, часто ли люди, которые пишут, читают лекции, путешествуют, развлекаются и при этом добиваются высокого положения, ходят на бейсбол, но мне прекрасно известно, что временами они вступают в брак. И даже могут иметь детей, а имея детей, могут даже заботиться о них. Однако автор очерка делает следующие мрачные выводы:

"Не потому ли невежественные люди отвергают мудрость, что не понимают ее? Или это происходит потому, что она просто их раздражает? Я думаю, что справедливы оба объяснения".

Эти строки могут служить примером снобистской или просто вульгарной версии доктрины о человеческой глупости. Однако существует и другая более тонкая и более философская версия, в которой подчеркивается не столько всеобщая глупость, сколько фатальная неадекватность даже лучших человеческих умов. Когда капитализм сотрясала последняя депрессия, не раз высказывались требования такой перестройки системы, при которой анархия индивидуального планирования была бы заменена общественным планированием. Эти требования были вполне обоснованны, и приверженцы старых взглядов, которые все-таки прислушиваются к доводам, когда с ними встречаются, были вынуждены заявить, что социальное планирование неосуществимо, хотя и желательно. Основанием для этого утверждения служило меланхолическое сравнение грандиозности задачи со слабостью человеческого ума.

Уолтер Липпман, взгляды которого не всегда были так же невозмутимы, как его стиль, в очень спокойном тоне подробно изложил эту теорию. Вот что он писал:

"Тот факт, что человеческий ум способен составить только неполное и упрощенное представление о действительности, существенно ограничивает всю политику, всю деятельность правительства. Океан опыта нельзя влить в бутылочки нашего разума. Ум – это инструмент, развившийся в борьбе за существование, и напряжение, которое испытываешь при построении цепи логических рассуждений, напоминает очень утомительную позу человека, стоящего по стойке смирно; она должна смениться более естественным положением – согнувшись или сидя" [6].

Доказательство Липпмана построено на аналогии, а все доказательства по аналогии, строго говоря, несостоятельны. Данное никоим образом не лучше остальных в своем хромающем роде. Вопрос ведь не в том, сможете ли вы стоять прямо бесконечно, а сможете ли вы стоять достаточно долго для того, чтобы достичь своей цели. Совершенно верно, что невозможно без конца сосредотачиваться на цепи логических рассуждений. Вопрос в том, можете ли вы напряженно думать до тех пор, пока не получите желаемого результата?

Тут, по-моему, всякого поразит то обстоятельство, что всю эту теорию пришлось положить под сукно на время войны. Ни одна страна и ни одна коалиция стран явно не могла бы вести мировую войну, опираясь на теорию, согласно которой общественные проблемы слишком громадны для человеческого понимания. Принять такую точку зрения означало бы отдать на волю случая дело победы и парализовать скептицизмом любой стратегический план, любую политическую программу. Если целые народы достаточно хорошо могут понимать общественные отношения, чтобы успешно мобилизовать все силы для ведения войны, то только заоблачный Липпман может доказывать невозможность такой мобилизации в мирное время. Человек, который сначала уверял нас, что "было бы заблуждением воображать, будто идея о возможности сознательного управления ходом развития человечества заслуживает доверия", потом вынужден был признать, что заблуждением является недоверие к этой идее.

Если довод опровергается реальным ходом событий, значит в доводе что-то не так. И действительно. Когда Липпман говорит, что "океан опыта нельзя влить в бутылочки нашего разума", он думает о каждом отдельно взятом человеке (как бутылке), одиноко противостоящем вселенной. Совершенно верно, что ни один человек не в силах в одиночку понять всю реальность, хотя величайший из философов Нового времени, Спиноза, считал даже это возможным. Однако все меняется, когда вселенную пытается понять не индивид, а человечество. Наука – это общественная собственность, т.е. она принадлежит всем ученым в их взаимосвязи. Относительно малые знания каждого ученого взаимодействуют с малыми знаниями других и со временем приводят к истинному и универсальному знанию вроде теории относительности и к истинному и универсальному приложению этих знаний, например, использованию атомной энергии. Одному человеку, может быть, и не под силу так глубоко изучить общество и физический мир, чтобы управлять ими, но вряд ли можно сомневаться в том, что человечество в целом сможет осуществить и то и другое.

Так что же доказал господин Липпман? Он показал, что общество, отданное во власть несогласованно действующих индивидов, – это общество, где благосостояние граждан почти целиком зависит от случая. Он показал, что если мы хотим исключить случайности и заменить их управлением, то мы должны объединиться и действовать сообща.

Интересно, как это американцы, чья собственная история свидетельствует о победах разума, могут, хоть на момент, поверить в неисправимую глупость человечества. Эту идею опровергает не только американская, но и всеобщая история. Среди людей редко царило более универсальное невежество, чем в средние века, когда больных лечили с помощью астрологии, а превратности судьбы с той же долей ошибки объясняли вмешательством либо святых, либо бесов. Однако человеку удалось хотя бы частично освободиться от этого состояния и создать современную науку и технику. Решение неотложных проблем явилось прекрасной школой общественного опыта, в которой люди научились понимать мир и управлять им.

Наконец, хотя мы с вами по-прежнему можем считать, что человек по слабости ума не может распорядиться даже собственной судьбой, все-таки нам лучше было бы помнить о том, что современные верхи общества в это не верят. Напротив, они глубоко убеждены в своей способности управлять обществом по собственному усмотрению. Миф предназначается не для них, а для масс. И, когда их действия приводят к вопиющей социальной катастрофе, они обращаются к этому мифу, равно как и к мифу о человеческом эгоизме, потому что это позволяет им взвалить свою вину на якобы порочное человечество. Например:

"Мы не можем предотвратить войну, если не признаем, что ее истинный источник, ее основная причина кроются не в злонамеренности правителей и дипломатов, не в алчности международных финансовых кругов и поставщиков оружия, не в "противоречиях капитализма". Главная причина – несовершенство политических суждений простых людей и избирателей" [7].

Так что, видите ли, дипломатические интриги и борьба за рынки сбыта не имеют ничего общего с войнами. В войне виновны мы по причине несовершенства наших суждений. Пожалуй, в этом есть доля истины. Но только предпочтут ли дипломаты и охотники за рынками, чтобы наши суждения стали более проницательными?

ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА И СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ

Доктрина неизменности человеческой природы, кроме сокрытия преступлений правящих кругов преследует более важную цель: защиту существующего общественного строя. Поскольку во многих странах мира господствует капиталистический строй, эта теория пытается доказать, что в силу определенных свойств человеческой природы капитализм как форма общественного устройства неизбежен. Если под термином "капитализм" мы будем понимать общество, где земля и средства производства принадлежат частным лицам и управляются ими с целью получения прибыли, тогда его противоположностью будет общество, где земля и средства производства являются общественной собственностью и служат не извлечению прибыли, а простому производству товаров. Соответственно, теория о неизменности человеческой природы преследует, в частности, цель доказать, что социализм невозможен. Вот три примера:

"Мы полагали, что личная заинтересованность и частная инициатива составляют основу непрерывного прогресса и что какие бы меры предосторожности не принимались против некоторых нарушающих закон лиц и некоторых незаконных действий, мы не должны уничтожать динамику, которую личный стимул и частная инициатива придают нашей жизни и деятельности" [8].

"Человека заставляют трудиться только два стимула. Один из них – страх наказания, другой – надежда на вознаграждение. Страх наказания, кнут надсмотрщика или хозяина, гонит на работу раба. Надежда на прибыль или вознаграждение вдохновляет усилия свободных людей. Уничтожить систему стимулирования, т.е. так называемую капиталистическую систему, основанную на получении прибыли, значит уничтожить инициативу американского народа. Вместо свободных людей, побуждаемых к труду благородным стремлением к прибыли, мы превратимся в рабов государства, которых гонит на работу страх наказания" [9].

Эту теорию можно примирить с фактами, только предположив, что Советский Союз, несмотря ни на что, – капиталистическое государство. Это предположение легко проверить: захватите с собой в СССР сто тысяч долларов и посмотрите, разрешат ли вам построить и оборудовать там завод и нанять рабочих. Такого разрешения вы не получите, и именно в этом заключается различие между социалистическим и капиталистическим государством.

Вместо того чтобы обсудить достоинства двух систем и получить обоснованные доказательства, противники Советского Союза годами не могли разобраться в странном парадоксе: социализм для них одновременно был и опасным, и находящимся на грани гибели. В целях "обороны" они прибегли к помощи бойкотов, договоров и военной интервенции против страны, которую их собственная теория объявляла беспомощной. Эта теория отличалась внутренней последовательностью – ведь если бы социализм противоречил природе человека, то он не смог бы создать промышленность, набрать и вооружить армию, получить поддержку народа. Но оказалось, что теория не соответствует фактам.

Ошибочным в этой теории было определение человеческой природы в узких рамках поведения, характерного только для одной общественной системы. Этой ошибки легко можно было избежать, не касаясь неприязни к социализму, просто признав, что природа человека когда-то соответствовала феодализму, до этого – рабовладельческому строю, а еще раньше – различным формам патриархата. Для этого не обязательно даже обращаться к истории: чтобы показать, что человеческая природа согласуется со множеством общественных систем, достаточно провести антропологический обзор современных обществ. Вполне возможно, что человеческой природе необходимы стимулы, но получение прибыли, конечно, только один из них, а в своей чистой форме он даже не существует для большей части человечества.

Но если человек жил при разных общественных формациях и всегда, как мы видим, оставался одним и тем же существом, то отсюда следует, что исходя из природы человека нельзя делать выводы о том, каким должен быть данный общественный строй. Зато природа человека наводит на мысль о необходимости общественных изменений. Ведь общественные изменения происходят как раз потому, что у всех людей вообще одинаковые основные нужды, и когда они понимают, что их невозможно удовлетворить в рамках данной общественной системы, они ее меняют. В ходе этих изменений меняются и сами люди. Давным-давно исчез первобытный воин, и ни подражание, ни циничная выходка не смогут возродить его в современном обществе. Ушли в прошлое старейшина рода, греческий аристократ, римский патриций. Предан забвению средневековый рыцарь со своей алебардой. С каждым из них исчезли и отчасти к облегчению всего человечества не только плоть и порода, но и целый образ поведения. Современный человек ведет себя не так, как свободнорожденный или раб маленького полиса, и не так, как крепостной или феодал. Он ведет себя, как гражданин своей страны, и готов стать гражданином мира.

Таким образом, сущностью общественного человека является изменение. С исторической точки зрения человечество можно представить как огромное и меняющееся множество со сроком жизни не 70, как можно сказать об индивиде, а, скажем, 500 000 лет. Его совокупная история включает самые разнообразные культуры, цивилизации, экономические системы, религии, состояния техники и философии. Все они многообразно взаимодействовали друг с другом, постоянно изменяясь при этом сами. Римляне покорили греческий мир, но их культура была эллинизирована. Современная колонизация Африки вызвала изменения в жизни аборигенов, не всегда (и даже редко) благоприятствующие им, но можно сказать, что туземцы не остались в долгу и "отомстили", повлияв через свое искусство на европейскую живопись и скульптуру. Недавняя мода на неотомизм показывает, что философия одной экономической системы (феодализма) может оказать влияние на мышление другой (капитализма).

Нет основания предполагать, что величайший процесс, называемый историей, навсегда остановится на современном этапе. В самом деле, сегодня события следуют друг за другом с такой быстротой, что за одну человеческую жизнь, если она окажется достаточно долгой, может произойти больше событий, чем раньше, казалось, за всю историю. Однако события развиваются не так быстро, чтобы ничего нельзя было разобрать. В потоке событий можно выделить общее направление. Прежде всего мы видим, как простой человек, или "скромная личность" (как назвал его наш эссеист), побуждаемый своей человеческой природой, древней неистребимой потребностью в пище и крове, приобретает новые навыки, новые знания, усваивает новый образ жизни, чтобы удовлетворить в новых условиях свои нужды. Мы видим, как он начинает понимать, что с расширением общественного сотрудничества растет изобилие, и поэтому глупо цепляться за жизнь по законам джунглей, за бессмысленную конкуренцию. Это преобразование вызывается не столько очарованием отвлеченных идеалов, сколько конкретными потребностями человеческой природы и общества. Некоторые стороны человеческой природы изменяются потому, что другие остаются неизменными. Ветхий Адам всегда нов, потому что Новый Адам всегда древен.

Таким образом проиграли те, кто связывал свои надежды на личное господство с неизменностью человеческой природы. Теперь, когда все их аргументы разбиты, мы можем сказать им свое последнее слово. Беда не в том, что вы не можете изменить человеческую природу. Беда в том, что человеческая природа не может изменить вас.