НЕКОТОРЫЕ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЕ УТОЧНЕНИЯ
В ОБЛАСТИ ЗАКОНОВ ДИАЛЕКТИКИ
Замечания Н. Ф. Овчинникова, сделанные в
связи с моей формулировкой типов диалектического отрицания, произвели на меня
вполне благоприятное впечатление как в своей положительной, так и в своей
отрицательной части.
Положительной стороной замечаний Н. Ф. Овчинникова является уже то, что
он согласен обсуждать разные типы диалектического отрицания, в то время как
большинство наших теоретиков считает диалектическое отрицание чем-то само собой
разумеющимся, единообразным и неподвижным. Н. Ф. Овчинников считает важным
рассматривать в диалектике не только ее утверждения, но и ее отрицания, даже
разнотипные. Для меня это очень важно.
Несмотря на некоторые критические замечания, Н. Ф. Овчинников прекрасно
разбирается и в моем аналитическом отрицании, довольно правильно оценивая его
как непрерывное становление, и в дифференциальном, а также интегральном
отрицании, по поводу которых он никакой критики не высказывает. Я не нахожу у
него никакой существенной критики даже по поводу моего метрического отрицания.
Далее, Н. Ф. Овчинников, насколько я могу судить, одинаково со мной понимает
природу диалектического перехода, а значит, и природу диалектического скачка.
Он вполне разобрался в примере, относящемся к категориям покоя и движения
(покой есть движение с бесконечно большой скоростью).
Наконец, я с большим удовлетворением должен отметить, что Н. Ф. Овчинников признает действительность как то, без
чего любые законы диалектики повисают в воздухе и
теряют свою доказательную опору. Поскольку он, так же как и я, считает
невозможным понять действительность при помощи только одного бесконечного причинного ряда и поскольку такую бесконечность он
вместе со мной считает дурной бесконечностью, то само собой получается и то,
что действительность должна обосновать самое себя, а это значит, что и законы
диалектики получают свое конечное обоснование только при условии признания необходимости
для них примата действительности.
Все такого рода рассуждения Н. Ф. Овчинникова произвели на меня и, как
я думаю, на многих других участников “круглого стола” вполне благоприятное впечатление.
Но дело не обошлось и без некоторых недоразумений, о которых я постараюсь
кратко сказать.
Прежде всего – и это, вероятно, ввиду несовершенства моего изложения – Н.
Ф. Овчинников напрасно приписывает мне утверждение, будто дискретное отрицание
тоже есть существенная принадлежность мышления. Я этого никогда не думал. Если
я говорю о том, что дискретного отрицания нет в действительном бытии, но что
оно есть или может быть в мышлении (с. 151), то я имею здесь в виду дискретное
отрицание не как конститутивный момент мышления, но как ошибочное мнение
метафизически мыслящих философов. Ведь мыслить можно что угодно и как угодно, а
значит, можно мыслить и ошибочно. Те философы, которые в той или другой мере признают
реальность дискретного отрицания, с моей точки зрения, находятся под гипнозом метафизического
атомизма старых времен. Само мышление, взятое в свободном виде как отражение
свободной действительности, ничего дискретного в себе не содержит. В том же
месте я говорю, что “задача научно-философского мышления, с одной стороны, –
все расчленять до неделимых единичностей, а с другой – все обобщать до
получения закона возникновения подчиненных ему единичностей” (с. 151). Из этого
видно, что дискретное отрицание, взятое в чистом виде, раз и навсегда отсечено
у меня и от действительности, и от мышления. И заговорил я о нем только ради
размежевания с ним для правильной установки подлинно диалектического отрицания.
О семенах и зернах я заговорил там же только для того, чтобы с помощью наглядного
примера показать, что отдельные единичности вовсе не являются отдельными
единичностями, но именно путем отрицания своей единичности становятся мощным
источником своего творческого становления.
Я уже сказал о своем удовлетворении по поводу понимания Н. Ф. Овчинниковым
покоя как движения с бесконечной скоростью. Но вот с некоторым разочарованием я
у него читаю: “Физика XX века преодолевает этот парадокс принципом запрета
бесконечной скорости переноса взаимодействий” (с. 282). Во-первых, я должен
сказать, что физики (математики тоже) слишком спешат с наклейкой унизительного
ярлыка парадоксальности на те предметы, в которых они не разбираются, так что
когда мы в диалектике говорим о единстве противоположностей как о новом
качестве, не содержащемся в этих противоположностях, то для них это парадокс. И
поскольку для нас это не парадокс, а элементарное требование диалектической
мысли, то все эти упреки в парадоксальности я считаю пустыми и
абстрактно-метафизическими. Во-вторых, говоря о преодолении этой парадоксальности,
Н. Ф. Овчинников указывает на какие-то запреты бесконечности у физиков XX века.
Я должен сказать, что эти физики в своем отрицании бесконечности просто выразили
испуг перед боженькой, который и для верующих, и для неверующих есть прежде
всего какая-то бесконечность. Однако я никакого испуга перед бесконечностью не
испытываю. Конечное и бесконечное являются для меня такими противоположностями,
которые вполне ясно и отчетливо преодолеваются в их единстве. Естественно, это
единство надо еще уметь формулировать. Ведь не боимся же мы противополагать
прерывность и непрерывность и признавать за ними какую-то ограниченную, хотя и
вполне реальную, основу. Но для диалектики они являются, конечно, только
абстрактными противоположностями, которые в своем конкретно-диалектическом единстве
образуют собой категорию движения, т. е. то, что одновременно и прерывно, и
непрерывно. Мы не боимся различать сущность и явление и даже противополагать
их. Однако мы хорошо знаем, что это только две абстрактные противоположности,
которые сливаются в одно конкретно-диалектичеcкое и качественно своеобразное
единство, когда сущность является, т. е. проявляется, а явление – существенно.
Вот почему я не боюсь рассуждать и о бесконечности, которая для меня является
такой же абстракцией, как и все конечное. На самом же деле конкретно это одно и
то же.
Поэтому Н. Ф. Овчинников напрасно напоминает мне о том, что физики не
знают никаких •бесконечных скоростей и что максимальная скорость, которая им
известна,— это скорость света. Да, для физиков это очень важно. Но что же поделать,
если известная формула Лоренца – Фицджеральда требует мыслить и скорость больше
скорости света? Только тогда получится, что объемы движущихся тел станут
мнимыми величинами. И опять-таки эти мнимые величины пугают только физиков, а
не диалектиков. Пространства Лобачевского и Римана тоже ведь казались многим в
свое время результатом расстроенного воображения математиков. Да, кроме того,
уже и в движении со скоростью света есть нечто более сказочное, чем
бесконечность. Ведь по указанной формуле объем тела, движущегося со скоростью
света, равен нулю. От этой сказки хотят отделаться указанием на то, что нулевые
объемы тела представляются нам только на достаточно большом расстоянии, а
фактически, дескать, даже и при световой скорости движения физическое тело все
равно сохраняет свой нормальный объем. Однако такое рассуждение является жалкой
попыткой субъективистской метафизики хвататься
только за конечные объемы. Для диалектики важно здесь одно: при некоторого рода
условиях тело может терять свой объем, а в других условиях снова его получать.
Как это надо понимать физически – этому должны научить нас физики (только не
при помощи субъективистски-метафизических приемов
мысли). А как это нужно мыслить – вот этому сами
физики должны поучиться у нас, у диалектиков, хотя и без нас упомянутая формула
Лоренца – Фицджеральда яснейшим образом показывает,
как нужно мыслить этот нулевой объем тела.
Итак, ни бесконечность, ни нулевые или мнимые объемы тела не страшны
для диалектики. Что же касается их физической реальности, то об этом должны судить
сами физики. Только априори не говорите мне, что не существует никакой
бесконечности и что мнимые величины – это просто
несуществующие величины. Последнее утверждение просто безграмотно, так как, согласившись с ним придется познать за бред и за сказку такой прекрасный отдел математического анализа,
который называется теорией функций мнимого переменного.
В связи с этим я совершенно не согласен с Н. Ф. Овчинниковым, утверждающим:
“Ведь бесконечное – это как раз то, что не имеет начала, середины и конца” (с.
291). Ясно, что он понимает под бесконечностью только потенциальную бесконечность,
т. е. такую бесконечность, которую мы называем дурной. А ведь имеется еще
актуальная бесконечность, в которой есть и начало, и середина, и конец – уже
потому, что она содержит в себе ту или иную структуру. То, что математики называют
“вполне упорядоченным множеством”, и есть такая структурно-определенная бесконечность. Здесь я позволю себе
привести грубейший пример, имея в виду не математически образованного Н. Ф. Овчинникова,
но тех, кто оперирует такими сложными терминами, как “бесконечность”, совершенно
обывательски. Возьмем числа обыкновенного натурального ряда, в котором каждое
число на единицу больше одного соседнего числа и на единицу меньше другого соседнего
числа. Обычно так и думают, что все дело здесь только в счете отдельных целых
единиц. Но есть ли что-нибудь между двумя рядом стоящими числами натурального
ряда? Оказывается, что, например, между единицей и двойкой находится число,
которое мы обозначаем как полторы единицы. А их мы можем разделить еще пополам,
и вообще каждую возникающую половину мы можем делить до бесконечности и никогда
не получим нуля. Но тогда всякий должен сказать, что между единицей и двойкой
залегает целая бесконечность дробных чисел; при переходе от одного числа к
другому в натуральном ряде мы забываем об этой бесконечности и фиксируем все
эти числа так же четко и мгновенно, как счетовод на своих счетах.
Теперь я спрошу Н. Ф. Овчинникова: как же мне мыслить расстояние между
единицей и двойкой, в виде ли мгновенного присоединения новой единицы к исходной
или же в виде такой бесконечности дробных чисел, которую невозможно исчислить
ни при каких временных условиях? Итак, для диалектики бесконечность может быть
и просто единицей, и просто нулем, и вообще может иметь любую структуру.
Конечно, я виноват в том, что не стал подробно развивать диалектическое учение
о бесконечности и с достаточной ясностью не показал, как динамически понимаемое
отрицание с логической необходимостью приводит и к понятию бесконечности, и к
пониманию разных типов и структур бесконечности.
Я сожалею также о том, что не мог убедить Н. Ф. Овчинникова в диалектическом
понимании границы. И здесь дело не в диалектике понятий, а в том, что он
отрицает даже интуитивную диалектику границы. С моей точки зрения, окружность
принадлежит не только кругу, но и окружающему фону, на котором мыслится круг,
поскольку если нет фона для круга, то не существует и самого круга. Точно так
же если окружность круга принадлежит только фону круга и в то же время не
принадлежит самому кругу, то круг остается без окружности, т. е. становится
немыслимым, непредставимым. Поэтому я считаю, что окружность круга есть
диалектическое единство этих двух противоположностей – круга и окружающего.
Наконец, одним из важных замечаний Н. Ф. Овчинникова является то, что
вместо моего метрического отрицания он требует признания организма, в котором
мои три теоретических отрицания осуществились бы на материальном субстрате и
тем самым сделали бы его организмом. Это совершенно правильно, хотя прежде чем
говорить об организме, следовало бы сказать вообще о единораздельной цельности.
Ведь если из живого организма удалено, например, сердце и после этого организм
погиб, это значит, что сердце не есть просто часть организма, но в то же время
есть и сам организм в своей субстанции, иначе с удалением сердца организм не
погибал бы, т. е. это значит, что организм есть такая единораздельная
цельность, которая в каждой своей части содержится целиком как субстанция.
Таким образом, речь идет о необходимости органической структуры мышления
и необходимости представления любой действительности как вообще органической
единораздельной цельности. Во избежание некоторых трудностей я и заменил учение
об органическом мышлении учением о биометрической основе, где, согласно моему
воззрению, органически воплощаются три основных типа диалектического отрицания,
которые сами по себе, без опоры на метрическую действительность, остаются
слишком теоретическими. Поэтому немудрено, что мое понятие метрики оказалось
для Н. Ф. Овчинникова “крайне неопределенным, чтобы не сказать малосодержательным”
(с. 289). Да, в значительной мере это так.
Остальные вопросы, которых касается Н. Ф. Овчинников, имеют, как мне кажется,
второстепенное значение.
Когда я говорю о наблюдении за поведением точки на прямой, то Н. Ф. Овчинникову
такое наблюдение представляется слишком эмпирическим и слишком чувственно-наглядным
(с. 284). Однако в отношении геометрических. категорий ясно, что наглядность
эта не просто чувственная, а еще и конструктивно-умственная.
Н. Ф. Овчинников высказывает недоумение по поводу того, как это у меня
первые три типа отрицания “предшествуют” метрическому отрицанию (с. 163). Думаю,
что речь здесь может идти только об абстрактно-логическом предшествовании. Дело
в том, что все абстрактно-логические моменты, которые обсуждаются и излагаются
во времени, в своем конкретно-диалектическом единстве вовсе не предшествуют
один другому, а существуют одновременно, сливаясь в одно конкретное целое.
Мои слова о том, что действительность “объясняет” сама себя, Н. Ф. Овчинников
понимает чересчур буквально, так что “объяснение” это представляется ему
метафорой (с. 292). Я бы согласился с таким пониманием моих слов, если бы под
метафорой не стал кто-нибудь понимать басенные примеры, когда стрекоза и муравей
говорят человеческими голосами, а на самом деле баснописец вовсе так не думает.
Поэтому объяснение действительностью самой себя я бы не называл метафорой, а
признал бы его просто самоопределением и полной независимостью полагания своих
структур от чего-либо другого, поскольку ничего другого, кроме
действительности, вообще не существует.
Наконец, Н. Ф. Овчинников отказывается понимать, каким образом мышление
является отражением действительности и в тоже время продолжает быть самой же
действительностью (с. 292—293). Я не буду вдаваться в эту интересную проблему,
а укажу только на тот простой факт, что нередко сложнейшие математические
уравнения, решаемые математиками без всякой подзорной трубы, приводят к выводам,
которые с большой точностью объясняют действительность при характеристике
небесных явлений. Я извиняюсь за слишком банальный пример – открытие Нептуна
математическим путем, совершенное Леверье; от подобного рода примеров никуда не
уйдешь. После этого не нужно удивляться тому, что
мышление, которое является отражением действительности, а не самой действительностью,
в то же время продолжает быть специфической действительностью, структурно
оформленной и тем самым доступной для человека, захотевшего не только отражать
ее, но и практически действовать.
(По книге: Диалектика отрицания отрицания. – М.: Политиздат, 1983. – С.
294-303).