Станислав Лем

Моя жизнь

 

    Эту ав­то­би­ог­ра­фию я пи­сал, от­да­вая се­бе от­чет в том, что мое пе­ро при­тя­ги­ва­ют два про­ти­во­по­лож­ных по­лю­са. Один из них - это слу­чай­ность, вто­рой - ор­га­ни­зу­ющая на­шу жизнь за­ко­но­мер­ность. Чем бы­ло все то, в ре­зуль­та­те че­го я по­явил­ся на свет и, хо­тя смерть уг­ро­жа­ла мне мно­жес­т­во раз, вы­жил и стал пи­са­те­лем, и к то­му же пи­са­те­лем, ко­то­рый пы­та­ет­ся со­че­тать огонь и во­ду, фан­тас­ти­ку и ре­ализм? Не­уже­ли все­го лишь рав­но­дей­с­т­ву­ющей длин­но­го ря­да слу­чай­нос­тей? Или же тут бы­ло не­кое пре­доп­ре­де­ле­ние, не в об­личье ка­кой-то свер­хъ­ес­тес­т­вен­ной Мой­ры, ко­то­рая пред­рек­ла мою судь­бу уже в ко­лы­бе­ли, но та­ив­ше­еся где-то во мне са­мом - ска­жем, как и по­до­ба­ло бы аг­нос­ти­ку и эм­пи­ри­ку, в мо­ей нас­лед­с­т­вен­нос­ти.

    Разумеется, от ро­ли слу­чай­нос­ти в мо­ей жиз­ни я не мо­гу от­мах­нуть­ся. Ког­да в 1915 го­ду па­ла кре­пость Пе­ре­мышль, мой отец - он слу­жил тог­да вра­чом в ав­с­т­ро-вен­гер­с­кой ар­мии - ока­зал­ся в рус­ском пле­ну. Поч­ти пять лет спус­тя, прой­дя че­рез ха­ос рус­ской ре­во­лю­ции, он вер­нул­ся в род­ной Львов, и из его рас­ска­зов я знаю, что по мень­шей ме­ре од­наж­ды его как офи­це­ра, а зна­чит, клас­со­во­го вра­га дол­ж­ны бы­ли пос­та­вить к стен­ке. Спас­ся он по чис­той слу­чай­нос­ти: ког­да его уже ве­ли на рас­стрел по ули­це ка­ко­го-то ук­ра­ин­с­ко­го мес­теч­ка, его за­ме­тил и уз­нал ев­рей­с­кий па­рик­ма­хер из Льво­ва; тот брил са­мо­го ко­мен­дан­та го­ро­да и имел сво­бод­ный дос­туп к не­му. Бла­го­да­ря это­му от­ца (ко­то­рый, впро­чем, тог­да не ус­пел еще стать мо­им от­цом) ос­во­бо­ди­ли, и он вер­нул­ся во Львов к сво­ей не­вес­те. Эту ис­то­рию - ра­зу­ме­ет­ся, в ху­до­жес­т­вен­но пе­ре­ра­бо­тан­ном и ус­лож­нен­ном ви­де - мож­но най­ти в мо­ей псев­до­ре­цен­зии (на кни­гу «De Im­pos­si­bi­li­ta­te pi­tae» [«О не­воз­мож­нос­ти жиз­ни» (лат.). При­ме­ча­ния в квад­рат­ных скоб­ках при­над­ле­жат пе­ре­вод­чи­ку. Ав­тор­с­кие при­ме­ча­ния, обоз­на­чен­ные циф­ра­ми, см. в кон­це тек­с­та] Це­за­ря Ко­ус­ки) из сбор­ни­ка «Абсо­лют­ная пус­то­та». Тог­да слу­чай­ность обер­ну­лась судь­бой в об­ли­ке че­ло­ве­ка, ведь ес­ли бы па­рик­ма­хер свер­нул в эту улоч­ку ми­ну­той поз­же, нич­то не спас­ло бы мо­его от­ца. Я слы­шал это от не­го, ког­да мне бы­ло лет де­сять, и тог­да, ко­неч­но, мне бы­ли не­дос­туп­ны аб­с­т­рак­т­ные рас­суж­де­ния, ко­то­рые поз­во­ля­ли бы со­пос­та­вить ка­те­го­рии слу­чай­нос­ти и судь­бы. Мой отец был ува­жа­емым в го­ро­де и весь­ма за­жи­точ­ным вра­чом-ла­рин­го­ло­гом. В до­воль­но-та­ки бед­ной стра­не, ка­кой бы­ла до­во­ен­ная Поль­ша, я ни в чем не ис­пы­ты­вал не­дос­тат­ка. У ме­ня бы­ла фран­цуз­с­кая гу­вер­нан­т­ка, мно­жес­т­во иг­ру­шек, и я счи­тал мир, в ко­то­ром рос, чем-то аб­со­лют­но ус­той­чи­вым. В та­ком слу­чае по­че­му же я, ре­бе­нок, лю­бив­ший уеди­не­ние, вы­ду­мал стран­ную, ди­ко­вин­ную иг­ру, опи­сан­ную в дру­гой мо­ей кни­ге - «Вы­со­кий За­мок»?

    Я пе­ре­нес­ся в вы­мыш­лен­ный мир, ко­то­рый, од­на­ко, я не вы­ду­мал и не во­об­ра­зил се­бе, так ска­зать, не­пос­ред­с­т­вен­но. В школь­ные го­ды я из­го­тов­лял мно­жес­т­во «важ­ных бу­маг»: до­ку­мен­ты, удос­то­ве­ре­ния, дип­ло­мы, на­де­ляв­шие ме­ня бо­гат­с­т­вом, вы­со­ки­ми зва­ни­ями и тай­ной влас­тью; и еще - «не­ог­ра­ни­чен­ные пол­но­мо­чия», про­пус­ка, шиф­ро­ван­ные под­т­вер­ж­де­ния сво­их вы­со­ких дол­ж­нос­тей - где-то там, в стра­не, ко­то­рой не бы­ло ни на од­ной ге­ог­ра­фи­чес­кой кар­те. Мо­жет быть, я ощу­щал ка­кую-то не­уве­рен­ность? Уг­ро­зу? И моя иг­ра бы­ла как-то свя­за­на с этим, воз­мож­но да­же не­осоз­на­ва­емым мною, ощу­ще­ни­ем? Не знаю. Я был хо­ро­шим уче­ни­ком. По­том, Уже пос­ле вой­ны, я уз­нал от од­но­го по­жи­ло­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый слу­жил в школь­ном ве­дом­с­т­ве до­во­ен­ной Поль­ши, что в 1936 или 1937 го­ду из­ме­ря­ли ко­эф­фи­ци­ент Ум­с­т­вен­ных спо­соб­нос­тей уче­ни­ков всех гим­на­зий; мой ко­эф­фи­ци­ент ин­тел­лек­та ока­зал­ся око­ло ста вось­ми­де­ся­ти, и, по сло­вам это­го че­ло­ве­ка, я был тог­да чуть ли не са­мым спо­соб­ным ре­бен­ком во всей юж­ной Поль­ше. О чем сам я и по­ня­тия не имел, так как о ре­зуль­та­тах об­с­ле­до­ва­ния не со­об­ща­лось. Итак, по край­ней ме­ре в этом смыс­ле, с этой точ­ки зре­ния я уже сос­тав­лял ис­к­лю­че­ние из об­ще­го пра­ви­ла. Хо­тя, ко­неч­но, сов­сем не по­это­му мне уда­лось пе­ре­жить ок­ку­па­цию в «ге­не­рал-гу­бер­на­тор­с­т­ве» [офи­ци­аль­ное на­име­но­ва­ние ок­ку­пи­ро­ван­ных фа­шис­т­с­кой Гер­ма­ни­ей поль­с­ких тер­ри­то­рий, не вклю­чен­ных не­пос­ред­с­т­вен­но в сос­тав треть­его рей­ха].Имен­но тог­да я как нель­зя бо­лее яс­но, в «шко­ле жиз­ни», уз­нал, что я не «ари­ец». Мои пред­ки бы­ли ев­реи. Я ни­че­го не знал об иудей­с­кой ре­ли­гии; о ев­рей­с­кой куль­ту­ре я, к со­жа­ле­нию, то­же сов­сем ни­че­го не знал; соб­с­т­вен­но, лишь на­цис­т­с­кое за­ко­но­да­тель­с­т­во прос­ве­ти­ло ме­ня нас­чет то­го, ка­кая кровь те­чет в мо­их жи­лах. Нам уда­лось из­бе­жать пе­ре­се­ле­ния в гет­то. С фаль­ши­вы­ми до­ку­мен­та­ми мы - я и мои ро­ди­те­ли - пе­ре­жи­ли эти го­ды [впос­лед­с­твии С. Лем пи­сал: «Нем­цы уби­ли всех мо­их близ­ких, кро­ме от­ца с ма­терью…» (Lem S. Sci­en­ce-fic­ti­on: ein hof­fnun­g­s­lo­ser Fall mit Aus­nah­men. Fran­k­furt а. M., 1987. S. 150)].

    Но я хо­тел бы еще раз вер­нуть­ся в свое до­во­ен­ное дет­с­т­во. Мои пер­вые кни­ги бы­ли со­вер­шен­но осо­бо­го ро­да. Еще не умея чи­тать, я лис­тал ана­то­ми­чес­кие ат­ла­сы и ме­ди­цин­с­кие по­со­бия от­ца; по­нять в них что-ли­бо мне бы­ло муд­ре­но уже по­то­му, что ме­ди­цин­с­кая биб­ли­оте­ка от­ца сос­то­яла час­тью из не­мец­ких, час­тью из фран­цуз­с­ких книг. Толь­ко бел­лет­рис­ти­ка бы­ла на поль­с­ком. Мое пер­вое зна­ком­с­т­во с ми­ром книг не­раз­рыв­но свя­за­но с ри­сун­ка­ми ске­ле­тов и ак­ку­рат­но вскры­тых че­ре­пов, под­роб­ны­ми и мно­гоц­вет­ны­ми ри­сун­ка­ми моз­га, изоб­ра­же­ни­ями внут­рен­нос­тей, пре­па­ри­ро­ван­ных и ук­ра­шен­ных звуч­ны­ми ма­ги­чес­ки­ми ла­тин­с­ки­ми наз­ва­ни­ями. Ра­зу­ме­ет­ся, рыть­ся в от­цов­с­кой биб­ли­оте­ке мне бы­ло стро­жай­ше зап­ре­ще­но; имен­но по­это­му она при­тя­ги­ва­ла ме­ня, как неч­то зап­рет­ное и та­ин­с­т­вен­ное. По­жа­луй, я и те­перь еще мог бы пе­ре­чис­лить все че­ло­ве­чес­кие кос­ти. За ос­тек­лен­ной створ­кой книж­но­го шка­фа ле­жа­ла на пол­ке од­на из че­реп­ных кос­тей (os tem­po­ris) [ви­соч­ная кость (лат.)] с прос­вер­лен­ным в ней от­вер­с­ти­ем, дол­ж­но быть, на па­мять о том вре­ме­ни, ког­да отец изу­чал ме­ди­ци­ну. Я не раз - и без ка­ко­го-ли­бо пи­ете­та - дер­жал эту кость в ру­ках (для это­го на­до бы­ло толь­ко на вре­мя стя­нуть у от­ца ключ). Я знал, что это та­кое, но кость ме­ня не пу­га­ла, а ско­рее вы­зы­ва­ла ка­кое-то удив­ле­ние. То, что она ле­жа­ла пе­ред ря­да­ми тол­с­тых ме­ди­цин­с­ких тру­дов, ка­за­лось мне со­вер­шен­но ес­тес­т­вен­ным; ведь ре­бе­нок не от­ли­ча­ет ба­наль­но­го и буд­нич­но­го от не­обы­чай­но­го - ему прос­то не с чем срав­ни­вать. Эту кость - или, ско­рее, ее бел­лет­рис­ти­чес­кое от­ра­же­ние - мож­но най­ти в дру­гом мо­ем ро­ма­не («Ру­ко­пись, най­ден­ная в ван­не») в ви­де очи­щен­но­го до блес­ка че­ре­па. Це­лый че­реп, та­кой, ка­ким он опи­сан в этом ро­ма­не, где он иг­ра­ет ка­кую-то не впол­не яс­ную для ме­ня са­мо­го роль, был рань­ше соб­с­т­вен­нос­тью мо­его дя­ди с ма­те­рин­с­кой сто­ро­ны, то­же вра­ча. Он был убит все­го два дня спус­тя пос­ле вступ­ле­ния не­мец­кой ар­мии во Львов вмес­те со мно­ги­ми дру­ги­ми по­ля­ка­ми, по боль­шей час­ти про­фес­со­ра­ми уни­вер­си­те­та; сре­ди них был Бой-Же­лень­с­кий, один из са­мых из­вес­т­ных поль­с­ких пи­са­те­лей. Их взя­ли ночью на их квар­ти­рах и рас­стре­ля­ли.

    И вот воп­рос: бы­ла ли ка­кая-ни­будь объ­ек­тив­ная, то есть не вы­мыш­лен­ная мною, не ог­ра­ни­чи­ва­юща­яся од­ни­ми лишь ас­со­ци­аци­ями связь меж­ду эти­ми час­тя­ми че­ло­ве­чес­ко­го ске­ле­та и эпо­хой мас­со­во­го че­ло­ве­ко­убий­с­т­ва? Или же пе­ред на­ми все­го лишь се­рия слу­чай­ных сов­па­де­ний? Да, я счи­таю это сов­па­де­ние со­вер­шен­но слу­чай­ным. Я не ве­рю ни в Про­ви­де­ние, ни в пре­доп­ре­де­ле­ние. Мой жиз­нен­ный опыт та­ков, что я мо­гу пред­с­та­вить се­бе - вмес­то пре­дус­та­нов­лен­ной гар­мо­нии - раз­ве что пре­дус­та­нов­лен­ную дис­гар­мо­нию, за ко­то­рой сле­ду­ют ха­ос и бе­зу­мие. Мое дет­с­т­во, вне вся­ко­го сом­не­ния, бы­ло мир­ным и идил­ли­чес­ким - осо­бен­но по срав­не­нию с тем, что нас­ту­пи­ло по­том.

    Я был по­жи­ра­те­лем книг. Я чи­тал все, что по­па­да­ло мне в ру­ки: ше­дев­ры на­ци­ональ­ной по­эзии, ро­ма­ны, на­уч­но-по­пу­ляр­ные книж­ки (я и те­перь еще пом­ню, что од­на из та­ких книг, по­да­рок от­ца, сто­ила семь­де­сят зло­тых, це­лое сос­то­яние по тем вре­ме­нам - за семь­де­сят зло­тых мож­но бы­ло ку­пить кос­тюм). Отец ме­ня ба­ло­вал, ни­че­го не ска­жешь. А еще я рас­смат­ри­вал в от­цов­с­ких ана­то­ми­чес­ких ат­ла­сах (это я то­же хо­ро­шо пом­ню) жен­с­кие и муж­с­кие ге­ни­та­лии - осо­бен­но жен­с­кий «срам» ка­зал­ся мне чем-то па­учь­им, он не то что­бы вы­зы­вал у ме­ня от­в­ра­ще­ние, но, во вся­ком слу­чае, не имел для ме­ня ни­че­го об­ще­го с эро­ти­кой. Поз­же, став взрос­лым, в сек­су­аль­ном от­но­ше­нии я, нас­коль­ко мне пред­с­тав­ля­ет­ся, был со­вер­шен­но нор­ма­лен.

    Но так как на ме­ди­цин­с­ком фа­куль­те­те я сре­ди про­чих пред­ме­тов изу­чал ги­не­ко­ло­гию и да­же про­ра­бо­тал ме­сяц аку­ше­ром в од­ной из кли­ник, то пор­ног­ра­фия по­ны­не ас­со­ци­иру­ет­ся у ме­ня не с сек­су­аль­ным вле­че­ни­ем, не с ра­дос­тя­ми со­ития, а с ана­то­ми­чес­ки­ми кар­тин­ка­ми в от­цов­с­ких ат­ла­сах и с мо­ими соб­с­т­вен­ны­ми за­ня­ти­ями ги­не­ко­ло­ги­ей. Са­ма мысль о том, что муж­чи­на мо­жет прий­ти в силь­ное воз­буж­де­ние при од­ном ви­де жен­с­ких ге­ни­та­лий, ка­жет­ся мне чрез­вы­чай­но стран­ной. Я по­ни­маю, ко­неч­но, что тут речь идет о «ли­би­до», об ощу­ще­ни­ях, «встро­ен­ных» в на­шу пси­хи­ку и зап­рог­рам­ми­ро­ван­ных эво­лю­ци­ей; и все же секс без люб­ви - это для ме­ня при­мер­но то же, что че­ло­век, ко­то­рый ест соль и пе­рец це­лы­ми лож­ка­ми по­то­му, что без со­ли и пер­ца еда бу­дет прес­ной. Ни­ка­ко­го от­в­ра­ще­ния, но так­же и ни­ка­ко­го вле­че­ния, по­ка речь не идет о нас­то­ящей эро­ти­ке, о том, что зо­вет­ся лю­бовью.

    Восьми лет я влю­бил­ся в де­воч­ку-под­рос­т­ка. Я час­то ви­дел ее в го­род­с­ком са­ду не­по­да­ле­ку от на­ше­го до­ма, а так как я ни ра­зу не го­во­рил с ней, она, ра­зу­ме­ет­ся, ни о чем не мог­ла и до­га­ды­вать­ся и, ско­рее все­го, прос­то не за­ме­ча­ла ме­ня. То бы­ла лю­бовь пла­мен­ная, глу­бо­кая, как бы очи­щен­ная от все­го кон­к­рет­но­го, ви­та­ющая в сфе­рах пол­но­го ис­пол­не­ния же­ла­ний. Зна­ко­мить­ся с нею мне бы­ло со­вер­шен­но не­за­чем. Я страс­т­но же­лал лишь од­но­го - ви­деть ее из­да­ли; на этом все и кон­ча­лось. Пусть гос­по­да пси­хо­ана­ли­ти­ки зай­мут­ся этим дет­с­ким чув­с­т­вом. Я же от ком­мен­та­ри­ев воз­дер­жусь, ибо счи­таю, что по­доб­ные эпи­зо­ды мож­но ис­тол­ко­вать на лю­бой лад.

    Я уже го­во­рил о про­ти­вос­то­ящих друг дру­гу по­ня­ти­ях «слу­чай - за­ко­но­мер­ность» или же «сте­че­ние об­с­то­ятельств - пре­доп­ре­де­ле­ние». Лишь тог­да, ког­да я взял­ся пи­сать «Вы­со­кий За­мок», я на­чал по­доз­ре­вать, что моя судь­ба, то есть мое пи­са­тель­с­кое приз­ва­ние, уже та­илась во мне, ког­да я раз­г­ля­ды­вал ске­ле­ты, га­лак­ти­ки в ас­т­ро­но­ми­чес­ких ат­ла­сах, ре­кон­с­т­рук­ции чу­до­вищ­ных яще­ров ме­зо­зоя и мно­гоц­вет­ный че­ло­ве­чес­кий мозг в ана­то­ми­чес­ких спра­воч­ни­ках. Воз­мож­но, все это бы­ли внеш­ние при­чи­ны или, луч­ше ска­зать, им­пуль­сы и раз­д­ра­жи­те­ли, под вли­яни­ем ко­то­рых скла­ды­ва­лась моя ду­шев­ная ор­га­ни­за­ция. О чем я, ра­зу­ме­ет­ся, ни ма­лей­ше­го по­ня­тия не имел.

    Я не толь­ко вы­ду­мы­вал фан­тас­ти­чес­кие ко­ро­лев­с­т­ва и ти­ту­лы; я еще за­ни­мал­ся изоб­ре­та­тель­с­т­вом и «кон­с­т­ру­иро­вал» до­по­топ­ных жи­вот­ных, не­из­вес­т­ных па­ле­он­то­ло­гам. Меж­ду про­чим, я вы­ду­мал са­мо­лет в ви­де мощ­ной вог­ну­той лин­зы; па­ро­вой ко­тел рас­по­ла­гал­ся в ее фо­ку­се, а подъ­ем­ную си­лу обес­пе­чи­ва­ли тур­би­ны, раз­ме­щен­ные по кра­ям вер­ти­каль­но, как у вер­то­ле­та. Все это при­во­ди­лось в дви­же­ние энер­ги­ей сол­неч­ных лу­чей. Пред­по­ла­га­лось, что эта не­ле­пи­ца бу­дет ле­тать очень вы­со­ко над об­ла­ка­ми и, ра­зу­ме­ет­ся, толь­ко днем. Слу­ча­лось мне изоб­ре­тать ве­щи, дав­но уже су­щес­т­ву­ющие, хо­тя я об этом не знал - нап­ри­мер, диф­фе­рен­ци­аль­ную пе­ре­да­чу. В свои тол­с­тые тет­ра­ди я за­но­сил ис­тин­но ко­ми­чес­кие про­ек­ты, к при­ме­ру ве­ло­си­пед, на ко­то­ром на­до бы­ло ехать, при­под­ни­ма­ясь и опус­ка­ясь, слов­но вер­хом на ло­ша­ди. Неч­то по­хо­жее я где-то ви­дел не­дав­но, ка­жет­ся в ан­г­лий­с­ком жур­на­ле «Нью са­йен­тист», но не по­ру­чусь, что имен­но там.

    Любопытно, что я ни­ког­да не про­бо­вал по­ка­зы­вать свои ри­сун­ки, нап­ро­тив, я тща­тель­но скры­вал их от школь­ных то­ва­ри­щей и ро­ди­те­лей. По­че­му - я и сам не знаю; воз­мож­но, из-за свой­с­т­вен­ной де­тям склон­нос­ти де­лать изо все­го тай­ну. Но, ско­рее все­го, не бы­ла слу­чай­ной скрыт­ность, с ка­кой я иг­рал в «удос­то­ве­ре­ния» и «про­пус­ка», от­к­ры­ва­ющие их предъ­яви­те­лю дос­туп в под­зем­ные сок­ро­вищ­ни­цы. Ду­маю, что я бо­ял­ся нас­ме­шек. Хо­тя я знал, что это все­го лишь иг­ра, для ме­ня с ней бы­ло свя­за­но что-то очень серь­ез­ное. Прав­да, об этой иг­ре я рас­ска­зал в «Вы­со­ком Зам­ке», но ту­да вош­ла лишь ма­лая до­ля мо­их вос­по­ми­на­ний. По­че­му? Что ж, на этот воп­рос я мо­гу от­ве­тить хо­тя бы от­час­ти. Во-пер­вых, в «Вы­со­ком Зам­ке» я хо­тел опять прев­ра­тить­ся в ре­бен­ка, ко­то­рым ког­да-то был, свес­ти ком­мен­та­рий к ми­ни­му­му (я имею в ви­ду ком­мен­та­рий с точ­ки зре­ния здра­во­мыс­ля­ще­го взрос­ло­го). Во-вто­рых, в про­цес­се сво­его воз­ник­но­ве­ния эта кни­га по­ро­ди­ла свою соб­с­т­вен­ную «нор­ма­тив­ную эс­те­ти­ку» (как в хо­де лю­бо­го про­цес­са са­мо­ор­га­ни­за­ции), и ока­за­лось, что мно­гое в мо­их вос­по­ми­на­ни­ях гро­зит внес­ти дис­со­нанс в этот ка­нон. Не то что­бы я хо­тел что-ни­будь скрыть из чув­с­т­ва ви­ны или сты­да, но бы­ло неч­то та­кое, что пло­хо вя­за­лось с мо­им дет­с­т­вом, ка­ким я взял­ся его опи­сать. Преж­де все­го я хо­тел - на­ме­ре­ние вряд ли осу­щес­т­ви­мое! - вы­де­лить, дис­тил­ли­ро­вать из всей мо­ей жиз­ни дет­с­т­во в чис­том ви­де так, слов­но бы всех пос­ле­ду­ющих нас­ло­ений - вой­ны, мас­со­вых убийств, ис­т­реб­ле­ния, воз­душ­ных тре­вог и но­че­вок в под­ва­лах, фаль­ши­вых до­ку­мен­тов, иг­ры в прят­ки, смер­тель­ных опас­нос­тей, слов­но бы все­го это­го ни­ког­да не бы­ло. Ведь все­го это­го, не­сом­нен­но, не су­щес­т­во­ва­ло, ког­да я был ре­бен­ком или шес­т­над­ца­ти­лет­ним гим­на­зис­том. Но в тек­с­те я все же дал по­нять, что я не обо всем умол­чал или хо­тел умол­чать, за­ме­тив (не пом­ню точ­но где), что лю­бой че­ло­век мо­жет на­пи­сать мно­жес­т­во ма­ло по­хо­жих од­на на дру­гую ав­то­би­ог­ра­фий в за­ви­си­мос­ти от из­б­ран­ной точ­ки зре­ния и кри­те­ри­ев от­бо­ра.

    Значение в че­ло­ве­чес­кой жиз­ни ка­те­го­рий "слу­чай­ность" и "за­ко­но­мер­ность" я уяс­нил в во­ен­ные го­ды, так ска­зать, ин­с­тин­к­тив­но, соб­с­т­вен­ной ко­жей - не как мыс-че­ло­век, но как прес­ле­ду­емый, заг­нан­ный зверь.

    Я на прак­ти­ке мог убе­дить­ся, что жизнь и смерть за­ви­сят от мель­чай­ших, пус­тяч­ных об­с­то­ятельств: по этой или той ули­це ты по­шел на ра­бо­ту, при­шел ли ты к зна­ко­мо­му на час или двад­цать ми­нут поз­же, зак­ры­ты или от­к­ры­ты бы­ли две­ри подъ­ез­да во вре­мя улич­ной об­ла­вы. В то же вре­мя не сле­ду­ет ду­мать, буд­то бы я, ве­до­мый ин­с­тин­к­том са­мо­сох­ра­не­ния, вы­би­рал - вы­ра­жа­ясь язы­ком ес­тес­т­вен­ных на­ук - оп­ти­маль­ную стра­те­гию, стра­те­гию мак­си­маль­ной пре­дус­мот­ри­тель­нос­ти. Нет, не­ред­ко я шел нав­с­т­ре­чу опас­нос­ти. Иног­да по­то­му, что счи­тал это нуж­ным, но иног­да это бы­ло прос­то со­вер­шен­ной бес­печ­нос­тью и да­же бе­зу­ми­ем. И те­перь еще, вспо­ми­ная о та­ко­го ро­да от­ча­ян­ных и иди­от­с­ких пос­туп­ках, я ощу­щаю страх, сме­шан­ный с удив­ле­ни­ем, - от­че­го и за­чем я вел се­бя имен­но так. К при­ме­ру, красть бо­еп­ри­па­сы со «скла­да тро­фе­ев гер­ман­с­ких во­ен­но-воз­душ­ных сил» (я имел ту­да дос­туп как ра­бот­ник не­мец­кой фир­мы) и пе­ре­да­вать их ка­ко­му-то нез­на­ко­мо­му мне че­ло­ве­ку, о ко­то­ром я знал лишь то, что он учас­т­ник Соп­ро­тив­ле­ния, я счи­тал сво­им дол­гом. Но ес­ли мне на­до бы­ло дос­та­вить в ус­лов­лен­ное мес­то, до­пус­тим, ка­кое-ни­будь ору­жие как раз пе­ред на­ча­лом ко­мен­дан­т­с­ко­го ча­са, а поль­зо­вать­ся трам­ва­ем при этом стро­жай­ше зап­ре­ща­лось (на­до бы­ло ид­ти пеш­ком), я все же ехал трам­ва­ем. Од­наж­ды ук­ра­ин­с­кий по­ли­цей­с­кий в чер­ной фор­ме прыг­нул на под­нож­ку трам­вая и при­жал­ся ко мне сза­ди, что­бы ух­ва­тить­ся за руч­ку две­ри; это мог­ло кон­чить­ся для ме­ня очень пло­хо. Я про­явил не­су­бор­ди­на­цию, лег­ко­мыс­лие и глу­пость и все же пос­ту­пил имен­но так. Что это бы­ло - вы­зов судь­бе или не­до­мыс­лие? Я и те­перь не знаю.

    Мне го­раз­до лег­че по­нять, по­че­му я нес­коль­ко раз по­бы­вал в гет­то, ког­да оно еще су­щес­т­во­ва­ло. Ведь там у ме­ня бы­ли зна­ко­мые. Все они или поч­ти все, нас­коль­ко мне из­вес­т­но, по­гиб­ли осенью 1942 го­да в га­зо­вых ка­ме­рах кон­ц­ла­ге­ря Бел­жец.

    Здесь уже воз­ни­ка­ет воп­рос: есть ли ка­кая-ни­будь при­чин­но-след­с­т­вен­ная связь меж­ду тем, что я рас­ска­зал, и мо­им пи­са­тель­с­ким приз­ва­ни­ем, и да­же боль­ше то­го - с тем, что мне уда­лось дос­тичь как пи­са­те­лю? (При­чем, ра­зу­ме­ет­ся, ав­то­би­ог­ра­фи­чес­кие тек­с­ты на­по­до­бие «Вы­со­ко­го Зам­ка» ис­к­лю­ча­ют­ся из рас­смот­ре­ния.) Я ду­маю, что та­кая связь есть, что вов­се не слу­чай­но та­кую важ­ную роль иг­ра­ет в мо­их кни­гах слу­чай как со­зи­да­тель судь­бы. Ведь мне до­ве­лось жить в со­вер­шен­но раз­лич­ных об­щес­т­вен­ных сис­те­мах. Я уяс­нил се­бе ог­ром­ные раз­ли­чия меж­ду ни­ми - бед­ная, но не­за­ви­си­мая ка­пи­та­лис­ти­чес­кая (если это под­хо­дя­щее оп­ре­де­ле­ние) до­во­ен­ная Поль­ша, Рах So­pi­eti­ca [Мир по-со­вет­с­ки (лат.)] 1939-1941 го­дов, не­мец­кая ок­ку­па­ция, вто­рич­ный при­ход Крас­ной Ар­мии, пос­ле­во­ен­ные го­ды уже в со­вер­шен­но иной Поль­ше. Но не толь­ко раз­ли­чия. Я уз­нал еще, до ка­кой сте­пе­ни хруп­ки об­щес­т­вен­ные сис­те­мы, как ве­дут се­бя лю­ди в эк­с­т­ре­маль­ных ус­ло­ви­ях, нас­коль­ко неп­ред­с­ка­зу­емым ста­но­вит­ся че­ло­век под не­пе­ре­но­си­мым дав­ле­ни­ем - его ре­ше­ния ни­ког­да или поч­ти ни­ког­да нель­зя пред­ви­деть. Я хо­ро­шо пом­ню, ка­кие чув­с­т­ва я ис­пы­ты­вал при чте­нии ро­ма­на Со­ла Бел­лоу «Пла­не­та мис­те­ра Сам­мле­ра». Кни­га пон­ра­ви­лась мне нас­толь­ко, что я пе­ре­чи­тал ее нес­коль­ко раз. И все же боль­шая часть пе­ре­жи­ва­ний его ге­роя, мис­те­ра Сам­мле­ра, в ок­ку­пи­ро­ван­ной нем­ца­ми Поль­ше зву­ча­ла как-то фаль­ши­во. Бел­лоу, опыт­ный ро­ма­нист, на­вер­ня­ка со­би­рал не­об­хо­ди­мый ма­те­ри­ал для сво­ей кни­ги. Он, нап­ри­мер, до­пус­тил лишь од­ну бро­са­ющу­юся в гла­за ошиб­ку, дав гор­нич­ной-поль­ке имя, не встре­ча­юще­еся у по­ля­ков. Но это ме­лочь, ко­то­рую мож­но ис­п­ра­вить од­ним лишь взма­хом пе­ра. Ху­же дру­гое: не сов­па­да­ет «атмос­фе­ра», не­уло­ви­мое Неч­то, ко­то­рое, быть мо­жет, уда­лось бы вы­ра­зить в сло­вах то­му, кто сам пе­ре­жил все это. Речь идет не о прав­до­по­до­бии тех или иных эпи­зо­дов. Тог­да слу­ча­лось са­мое неп­рав­до­по­доб­ное, са­мое не­ве­ро­ят­ное. Речь идет об об­щем впе­чат­ле­нии - оно-то и зас­тав­ля­ет ме­ня пред­по­ло­жить, что все это Бел­лоу зна­ет лишь по рас­ска­зам, что он на­хо­дил­ся в по­ло­же­нии ис­сле­до­ва­те­ля, ко­то­рый по­лу­чил сос­тав­ные час­ти це­ло­го, упа­ко­ван­ные по­рознь, и те­перь пы­та­ет­ся соб­рать их. Ском­по­но­вать их та­ким об­ра­зом, что­бы, к при­ме­ру, из кис­ло­ро­да, азо­та, во­дя­но­го па­ра и аро­ма­та цве­тов воз­ник­ла ат­мос­фе­ра оп­ре­де­лен­но­го учас­т­ка ле­са в оп­ре­де­лен­ный ут­рен­ний час.

    Не знаю, воз­мож­но ли это во­об­ще; во вся­ком слу­чае, это дьяволь­с­ки труд­но. Что-то не­нас­то­ящее, прив­кус ка­кой-то фаль­ши чув­с­т­ву­ет­ся в этой сме­си. Та эпо­ха ру­ши­ла и взор­ва­ла все преж­ние ус­лов­нос­ти и при­емы ли­те­ра­тур­но­го по­вес­т­во­ва­ния. Не­пос­ти­жи­мая нич­тож­ность че­ло­ве­чес­кой жиз­ни пе­ред ли­цом мас­со­во­го ис­т­реб­ле­ния не мо­жет быть пе­ре­да­на сред­с­т­ва­ми ли­те­ра­ту­ры, ко­то­рая в центр по­вес­т­во­ва­ния ста­вит от­дель­ных лю­дей или не­боль­шие груп­пы. Это все рав­но что пы­тать­ся изоб­ра­зить Мэ­ри­лин Мон­ро при по­мо­щи точ­но­го опи­са­ния мо­ле­кул, из ко­то­рых сос­то­ит ее те­ло. Это поп­рос­ту не­воз­мож­но.

    Я, пра­во, не знаю, по­че­му я выб­рал путь на­уч­ной фан­тас­ти­ки; я мо­гу лишь пред­по­ло­жить - да и это слиш­ком сме­ло с мо­ей сто­ро­ны,- что на­уч­ную фан­тас­ти­ку я на­чал пи­сать по­то­му, что она име­ет или дол­ж­на иметь де­ло с че­ло­ве­чес­ким ро­дом как та­ко­вым (и да­же с воз­мож­ны­ми ви­да­ми ра­зум­ных су­ществ, од­ним из ко­то­рых яв­ля­ет­ся че­ло­век), а не с ка­ки­ми-то от­дель­ны­ми ин­ди­ви­да­ми, все рав­но - свя­ты­ми или чу­до­ви­ща­ми.

    Вероятно, по той же при­чи­не пос­ле сво­их пер­вых серь­ез­ных по­пы­ток (то есть пер­вых на­уч­но-фан­тас­ти­чес­ких ро­ма­нов) я взбун­то­вал­ся про­тив ка­но­нов жан­ра в том его ви­де, в ка­ком он сфор­ми­ро­вал­ся и окос­те­нел в США. По­ка я еще не знал аме­ри­кан­с­кой на­уч­ной фан­тас­ти­ки (а я не знал ее до­воль­но дол­го - при­мер­но до 1956 или 1957 го­да в Поль­шу поч­ти не до­хо­ди­ли инос­т­ран­ные кни­ги), я по­ла­гал, что она уш­ла да­ле­ко впе­ред по пу­ти, на­ме­чен­но­му Г. Дж. Уэл­лсом в «Вой­не ми­ров». Ведь Уэл­лс пер­вым взо­шел на ту вы­со­ту, с ко­то­рой от­к­ры­вал­ся вид на воз­мож­нос­ти жан­ра в са­мых край­них его про­яв­ле­ни­ях. Он пред­ви­дел об­лик ка­тас­т­ро­фы и пред­ви­дел вер­но: в этом я убе­дил­ся во вре­мя вой­ны, ког­да не раз пе­ре­чи­ты­вал «Вой­ну ми­ров».

    Своим пер­вым на­уч­но-фан­тас­ти­чес­ким ро­ма­нам я от­ка­зы­ваю се­год­ня в ка­кой-ли­бо цен­нос­ти (нес­мот­ря на то что они име­ли мно­жес­т­во из­да­ний по все­му ми­ру и сде­ла­ли мое имя ши­ро­ко из­вес­т­ным). По­буж­де­ния, ко­то­ры­ми я ру­ко­вод­с­т­во­вал­ся, ког­да пи­сал эти ро­ма­ны, нап­ри­мер «Астро­нав­тов», я и те­перь хо­ро­шо по­ни­маю, хо­тя они про­ти­во­ре­чи­ли мо­ему тог­даш­не­му жиз­нен­но­му опы­ту - это от­но­сит­ся и к их сю­жет­ной кан­ве, и к изоб­ра­жен­но­му в них ми­ру. «Пло­хой» мир сле­до­ва­ло прев­ра­тить в «хо­ро­ший».

    Собственно го­во­ря, в пос­ле­во­ен­ное вре­мя имел­ся лишь вы­бор меж­ду на­деж­дой и от­ча­яни­ем, меж­ду ис­то­ри­чес­ки не­обос­но­ван­ным оп­ти­миз­мом и хо­ро­шо обос­но­ван­ным скеп­ти­циз­мом, от ко­то­ро­го бы­ло ру­кой по­дать до ни­ги­лиз­ма. И я, ра­зу­ме­ет­ся, дал ув­лечь се­бя оп­ти­миз­му и на­деж­де! Прав­да, сна­ча­ла я на­пи­сал ре­алис­ти­чес­кий ро­ман, что­бы (хо­тя это опять-та­ки все­го лишь пред­по­ло­же­ние) ос­во­бо­дить­ся от бре­ме­ни вос­по­ми­на­ний, что­бы они, по­доб­но вы­де­лен­но­му гною, прев­ра­ти­лись в от­вер­дев­ший сгус­ток и пе­рес­та­ли ме­ня уг­не­тать (но, мо­жет быть, и для то­го, что­бы не за­быть пе­ре­жи­то­го: од­но ведь вов­се не ис­к­лю­ча­ет дру­го­го). Ро­ман на­зы­вал­ся «Боль­ни­ца Пре­об­ра­же­ния». Один не­мец­кий кри­тик счел его чем-то вро­де про­дол­же­ния «Вол­шеб­ной го­ры» То­ма­са Ман­на: то, что у Ман­на бы­ло все­го лишь пред­з­на­ме­но­ва­ни­ем, лишь рас­ка­том не­ви­ди­мой, скры­той где-то за го­ри­зон­том ис­то­рии гро­зы, обер­ну­лось ре­аль­нос­тью - в ви­де мас­со­во­го ис­т­реб­ле­ния, пос­лед­не­го кру­га ада, в ви­де са­мых край­них пос­лед­с­т­вий уже пред­с­ка­зан­но­го «За­ка­та Ев­ро­пы». Мес­т­ность, в ко­то­рой раз­во­ра­чи­ва­ет­ся дей­с­т­вие, ле­чеб­ни­ца для ду­шев­но­боль­ных, вра­чеб­ный пер­со­нал, дей­с­т­ву­ющие ли­ца - все­го это­го в дей­с­т­ви­тель­нос­ти не бы­ло, все это я вы­ду­мал. Но в те вре­ме­на в ок­ку­пи­ро­ван­ной Поль­ше дей­с­т­ви­тель­но со­вер­ша­лись мас­со­вые убий­с­т­ва ду­шев­но­боль­ных - и не толь­ко.

    Этот ро­ман я за­кон­чил пи­сать в 1948 го­ду, на пос­лед­нем кур­се уни­вер­си­те­та. Но он не ук­ла­ды­вал­ся в схе­мы во­зоб­ла­дав­ше­го к то­му вре­ме­ни соц­ре­ализ­ма и был опуб­ли­ко­ван лишь в 1955 го­ду. Я, без вся­ко­го пре­уве­ли­че­ния, ра­бо­тал не пок­ла­дая рук.

    Мы пе­ре­еха­ли из Льво­ва в Кра­ков, ли­шив­шись во вре­мя вой­ны все­го сво­его иму­щес­т­ва. В свои семь­де­сят с лиш­ним лет отец вы­нуж­ден был ра­бо­тать в боль­ни­це; о час­т­ной прак­ти­ке не при­хо­ди­лось и ду­мать. В Кра­ко­ве мы жи­ли в од­ной-един­с­т­вен­ной ком­на­те, и от­цу не на что бы­ло обо­ру­до­вать соб­с­т­вен­ный вра­чеб­ный ка­би­нет. Слу­чай­но я на­шел спо­соб поп­ра­вить на­ше фи­нан­со­вое по­ло­же­ние. Я на­чал пи­сать длин­ные рас­ска­зы, ко­то­рые бра­ли у ме­ня жур­на­лы для лег­ко­го чте­ния. В ка­чес­т­ве трил­ле­ров они бы­ли да­же неп­ло­хи. Од­нов­ре­мен­но я пи­сал сти­хи, пуб­ли­ко­вав­ши­еся в кра­ков­с­ком ка­то­ли­чес­ком еже­не­дель­ни­ке «Tygod­nik Pow­s­zechny». Там по­яви­лись так­же два мо­их рас­ска­за - соб­с­т­вен­но, вов­се не на­уч­но-фан­тас­ти­чес­кие, а лишь соп­ри­ка­са­ющи­еся с фан­тас­ти­кой. Ну и во­об­ще то да се, там и сям. Но эти свои пи­са­ния я еще не при­ни­мал всерь­ез. Я стал од­ним из са­мых млад­ших учас­т­ни­ков так на­зы­ва­емо­го На­уко­вед­чес­ко­го круж­ка, ос­но­ван­но­го док­то­ром Ме­чис­ла­вом Хой­нов­с­ким. Ему я по­ка­зал свои са­мые за­вет­ные тек­с­ты: со­чи­нен­ную мною «Те­орию фун­к­ций моз­га» и од­ну фи­ло­соф­с­кую ра­бо­ту. То и дру­гое он объ­явил со­вер­шен­ным вздо­ром и при­нял ме­ня под свое пок­ро­ви­тель­с­т­во. Мне приш­лось взять­ся за учеб­ни­ки ло­ги­ки, ме­то­до­ло­гии на­уки, пси­хо­ло­гии и пси­хо­тех­ни­ки (те­ория пси­хо­ло­ги­чес­ко­го тес­ти­ро­ва­ния), ис­то­рии ес­тес­т­воз­на­ния и за мно­гое дру­гое. Ког­да ока­за­лось, что я не знаю ан­г­лий­с­ко­го, мне все же приш­лось чи­тать и ан­г­лий­с­кие кни­ги без ка­ких-ли­бо язы­ко­вых за­ня­тий. Эти кни­ги бы­ли нас­толь­ко ин­те­рес­ны, что я «раз­га­ды­вал» их со сло­ва­рем в ру­ках, как Шам­поль­он - еги­пет­с­кие иерог­ли­фы. Так как я уже изу­чал ла­тынь, фран­цуз­с­кий, не­мец­кий, а так­же рус­ский, де­ло как-то пош­ло. Я и те­перь мо­гу лишь чи­тать по-ан­г­лий­с­ки, но сам не го­во­рю и не по­ни­маю ус­т­ную речь. В еже­ме­сяч­ни­ке «Zycie Na­uki» («Жизнь на­уки») я вел обоз­ре­ние но­вой ли­те­ра­ту­ры - с на­уко­вед­чес­кой точ­ки зре­ния. Из-за это­го я впу­тал­ся в зло­по­луч­ную афе­ру Лы­сен­ко. Де­ло в том, что в од­ном из сво­их обоз­ре­ний я «тен­ден­ци­оз­но» об­ра­бо­тал от­чет о дис­кус­сии меж­ду этим уче­ным му­жем и его про­тив­ни­ка­ми - со­вет­с­ки­ми ге­не­ти­ка­ми. Уче­ние Лы­сен­ко я счи­тал жуль­ни­чес­т­вом, что и под­т­вер­ди­лось нес­коль­ко лет спус­тя, од­на­ко для на­ше­го жур­на­ла это име­ло пла­чев­ные пос­лед­с­т­вия не­мед­лен­но. Неч­то по­доб­ное с на­ми слу­чи­лось и нем­но­го поз­же, ког­да в ви­не­ров­с­кой и шен­но­нов­с­кой ки­бер­не­ти­ке я уви­дел на­ча­ло но­вой эпо­хи, и при­том не толь­ко в тех­ни­ке, но и в ци­ви­ли­за­ции; тог­да, од­на­ко, ки­бер­не­ти­ка счи­та­лась у нас «лже­на­укой». В те го­ды я был осо­бен­но хо­ро­шо ин­фор­ми­ро­ван о но­вей­ших на­уч­ных те­че­ни­ях. Де­ло в том, что кра­ков­с­кий кру­жок был чем-то вро­де кол­лек­то­ра на­уч­ной ли­те­ра­ту­ры, пос­ту­пав­шей во все поль­с­кие уни­вер­си­те­ты из США и Ка­на­ды. Рас­па­ко­вы­вая эти ящи­ки с кни­га­ми, я мог «по­за­им­с­т­во­вать» за­ин­те­ре­со­вав­шие ме­ня тру­ды, в час­т­нос­ти «Ки­бер­не­ти­ку и об­щес­т­во» Нор­бер­та Ви­не­ра. Все это я прог­ла­ты­вал по но­чам, что­бы кни­ги приш­ли к их ис­тин­ным ад­ре­са­там как мож­но быс­т­рее. Наб­рав­шись так ума-ра­зу­ма, я в те­че­ние нес­коль­ких лет на­пи­сал ро­ма­ны, за ко­то­рые мне и те­перь не стыд­но,- «Со­ля­рис», «Эдем», «Не­по­бе­ди­мый» и т. д. На ис­хо­де пя­ти­де­ся­тых го­дов, ког­да от­ца уже не бы­ло в жи­вых, мы (то есть я и же­на) смог­ли об­за­вес­тись ма­лень­ким до­ми­ком на юж­ной ок­ра­ине Кра­ко­ва, где я жи­ву по сей день (сов­сем ря­дом по­явил­ся не­дав­но го­раз­до бо­лее об­шир­ный дом, в го­раз­до бо­лее об­шир­ном са­ду; ког­да я пи­шу эти стро­ки, его стро­итель­с­т­во под­хо­дит к кон­цу).

    Примерно в то же вре­мя я поз­на­ко­мил­ся со сво­им бу­ду­щим ли­те­ра­тур­ным аген­том и род­с­т­вен­ной мне по ду­ху на­ту­рой, Фран­цем Рот­тен­ш­тай­не­ром из Ве­ны. Мы оба тог­да пуб­ли­ко­ва­ли до­воль­но мно­го кри­ти­чес­ких ста­тей - чуть ли не пам­ф­ле­тов - в ан­г­ло-аме­ри­кан­с­ких спе­ци­аль­ных жур­на­лах, ча­ще все­го в ав­с­т­ра­лий­с­ком «SF Com­men­tary», что при­нес­ло нам обо­им оп­ре­де­лен­ную по­пу­ляр­ность в на­уч­но-фан­тас­ти­чес­ком гет­то - по­пу­ляр­ность с от­чет­ли­вым зна­ком ми­нус. Те­перь я скло­нен по­ла­гать, что мы нап­рас­но тра­ти­ли си­лы. Сна­ча­ла я ни­как не мог по­нять, с ка­кой ста­ти та­кое мно­жес­т­во ав­то­ров pi­ri­bus uni­tis [объеди­нен­ными уси­ли­ями (лат.)] со­ору­ди­ли кол­лек­тив­ную тюрь­му для на­уч­ной фан­тас­ти­ки. Я ду­мал, что, хо­тя бы на ос­но­ва­нии за­ко­на боль­ших чи­сел, сре­ди та­ко­го ко­ли­чес­т­ва ав­то­ров обо­его по­ла неп­ре­мен­но дол­ж­но най­тись дос­та­точ­но мно­го пи­са­те­лей выс­шей ква­ли­фи­ка­ции как в ли­те­ра­тур­ном, так и в на­уч­ном пла­не. Пот­ря­са­ющее на­уч­ное не­ве­жес­т­во и жал­кий ли­те­ра­тур­ный уро­вень на­уч­но-фан­тас­ти­чес­кой про­дук­ции ка­за­лись мне чем-то со­вер­шен­но не­объ­яс­ни­мым.

    Я оши­бал­ся и нес­ко­ро по­нял свою ошиб­ку. В ка­чес­т­ве чи­та­те­ля на­уч­ной фан­тас­ти­ки я ожи­дал то­го, что в при­род­ной эво­лю­ции на­зы­ва­ет­ся ви­до­об­ра­зу­ющей, ве­еро­об­раз­но рас­хо­дя­щей­ся ра­ди­аци­ей. В сво­ем не­ве­жес­т­ве я счи­тал эпо­ху Вер­на, Уэл­лса и Стей­п­л­до­на [Олаф Стей­п­л­дон (1886-1950), аме­ри­кан­с­кий пи­са­тель-фан­таст, твор­чес­т­во ко­то­ро­го С. Лем оце­ни­ва­ет очень вы­со­ко] на­ча­лом, а не кон­цом су­ве­ре­ни­те­та ав­тор­с­кой ин­ди­ви­ду­аль­нос­ти. Каж­дый из них соз­дал не толь­ко неч­то дей­с­т­ви­тель­но но­вое, но еще и неч­то со­вер­шен­но иное, чем его сов­ре­мен­ни­ки. Каж­дый из них рас­по­ла­гал ог­ром­ной сво­бо­дой ма­нев­ра в прос­т­ран­с­т­ве на­уч­ной фан­та­зии, ибо это сво­бод­ное от книг и лю­дей прос­т­ран­с­т­во толь­ко что бы­ло от­к­ры­то. Каж­дый из них всту­пил в Ни­ког­да-ст­ра­ну со сво­его кон­ца, и каж­дый зав­ла­дел сво­ей соб­с­т­вен­ной про­вин­ци­ей этой ter­ra in­cog­ni­ta. А их нас­лед­ни­ки дей­с­т­ву­ют уже в та­кой тес­но­те, что по­не­во­ле все боль­ше и боль­ше упо­доб­ля­ют­ся друг дру­гу. Они по­не­во­ле ста­но­вят­ся му­равь­ями в му­ра­вей­ни­ке, при­леж­ны­ми пче­ла­ми, и, хо­тя каж­дая пче­ла стро­ит из вос­ка свою соб­с­т­вен­ную ячей­ку, все ячей­ки в улье поч­ти оди­на­ко­вы. Та­ков за­кон мас­со­во­го про­из­вод­с­т­ва. Дис­тан­ция меж­ду от­дель­ны­ми про­из­ве­де­ни­ями не воз­рас­та­ет, как я оши­боч­но ожи­дал, но сок­ра­ща­ет­ся. Мысль о том, что Уэл­лс или Стей­п­л­дон мог­ли бы со­чи­нять по­пе­ре­мен­но про­вид­чес­кую фан­тас­ти­ку и ти­пич­ные де­тек­тив­ные ро­ма­ны, со­вер­шен­но не­ле­па. Но для сле­ду­юще­го по­ко­ле­ния ав­то­ров это неч­то со­вер­шен­но нор­маль­ное!

    Уэллс или Стей­п­л­дон бы­ли по­доб­ны изоб­ре­та­те­лям шах­мат или ша­шек. Они изоб­ре­та­ли пра­ви­ла иг­ры, а нас­лед­ни­ки лишь при­ме­ня­ли эти пра­ви­ла с те­ми или ины­ми ва­ри­аци­ями. Ис­точ­ни­ки но­вых идей пос­те­пен­но ис­ся­ка­ли. Мо­ти­вы и те­мы окос­те­не­ли. В кон­це кон­цов по­яви­лись гиб­ри­ды на­по­до­бие Sci­en­ce Fan­tasy [со­че­та­ние на­уч­ной фан­тас­ти­ки со ска­зоч­ной и ма­ги­чес­кой фан­тас­ти­кой], а го­то­вые об­раз­цы и схе­мы бы­ли пос­тав­ле­ны на служ­бу ли­те­ра­тур­ной иг­ре. Что­бы соз­дать что-то дей­с­т­ви­тель­но но­вое, тре­бо­вал­ся уже про­рыв в со­вер­шен­но иное прос­т­ран­с­т­во воз­мож­нос­тей. Я ду­маю, что в на­ча­ле сво­его пи­са­тель­с­ко­го пу­ти я со­чи­нял ис­к­лю­чи­тель­но вто­рич­ную ли­те­ра­ту­ру. На вто­ром эта­пе («Со­ля­рис», «Не­по­бе­ди­мый») я дос­тиг гра­ниц прос­т­ран­с­т­ва, ко­то­рое в об­щем-то бы­ло уже ис­сле­до­ва­но. На треть­ем эта­пе, нап­ри­мер в сво­их псев­до­ре­цен­зи­ях, в пре­дис­ло­ви­ях к кни­гам, ко­то­рые «ког­да-ни­будь бу­дут на­пи­са­ны», или же (как те­перь) в из­ло­же­нии книг, ко­то­рые «дол­ж­ны бы­ли бы дав­но по­явить­ся, но ко­то­рых все еще нет», я вы­шел за пре­де­лы уже ис­сле­до­ван­но­го прос­т­ран­с­т­ва.

    Проще все­го по­яс­нить это на кон­к­рет­ном при­ме­ре. Два го­да на­зад [то есть в 1981 го­ду] я на­пи­сал не­боль­шую книж­ку, озаг­лав­лен­ную «Про­во­ка­ция». Это псев­до­ре­цен­зия на не­су­щес­т­ву­ющее двух­том­ное со­чи­не­ние вы­мыш­лен­но­го не­мец­ко­го ис­то­ри­ка и ан­т­ро­по­ло­га (я дал ему имя Ас­пер­ни­кус). Пер­вая часть на­зы­ва­ет­ся «Endlo­sung als Er­lo­sung» [«Окон­ча­тель­ное ре­ше­ние как из­бав­ле­ние» (нем.)], вто­рая - «Frem­d­kor­per Tod» [«Ино­род­ное те­ло Смерть» (нем.)]. Це­лое пред­с­тав­ля­ет со­бой но­вую ис­то­ри­осо­фи­чес­кую ги­по­те­зу о кор­нях ге­но­ци­да и ро­ли, ко­то­рую иг­ра­ла смерть, осо­бен­но мас­со­вая смерть, в че­ло­ве­чес­кой куль­ту­ре с древ­нос­ти до на­ше­го вре­ме­ни. Ли­те­ра­тур­ные дос­то­ин­с­т­ва мо­ей фик­тив­ной ре­цен­зии (до­воль­но-та­ки объ­емис­той, ина­че она не раз­рос­лась бы в це­лую книж­ку) в дан­ном слу­чае без­раз­лич­ны. Важ­но од­но: наш­лись про­фес­си­ональ­ные ис­то­ри­ки, ко­то­рые при­ня­ли мою фан­та­зию за кри­ти­ку ре­аль­но су­щес­т­ву­юще­го тру­да; об этом сви­де­тель­с­т­ву­ют по­пыт­ки ку­пить или за­ка­зать «все­го лишь от­ре­цен­зи­ро­ван­ную» мною кни­гу. Для ме­ня «Про­во­ка­ция» то­же на­уч­ная фан­тас­ти­ка, ведь я стрем­люсь не к то­му, что­бы точ­но оп­ре­де­лить гра­ни­цы это­го ви­да ли­те­ра­ту­ры, а к то­му, что­бы раз­д­ви­нуть их.

    Примерно так я пред­с­тав­ляю се­бе все это сей­час. Од­на­ко ни­че­го из на­пи­сан­но­го мной не об­ду­мы­ва­лось за­ра­нее, что­бы за­тем быть воп­ло­щен­ным в ли­те­ра­тур­ной фор­ме. И я ни­ког­да не ис­кал соз­на­тель­но ка­кое-то иное «прос­т­ран­с­т­во воз­мож­нос­тей» для фан­та­зии. Это не зна­чит, что я сов­сем ни­че­го не мо­гу ска­зать о за­ча­тии, бе­ре­мен­нос­ти, ро­до­вых схват­ках, но это не зна­чит так­же, что мне за­ра­нее из­вес­тен «ге­но­тип» пло­да и буд­то я знаю, ка­ким об­ра­зом он прев­ра­ща­ет­ся в свой фе­но­тип - го­то­вое про­из­ве­де­ние. Здесь, в об­лас­ти мо­его твор­чес­ко­го «эмбри­оге­не­за», с те­че­ни­ем вре­ме­ни, то есть при­мер­но за трид­цать шесть лет, про­ис­хо­ди­ли су­щес­т­вен­ные из­ме­не­ния.

    Свои пер­вые ро­ма­ны, в ав­тор­с­т­ве ко­то­рых я приз­на­юсь с чув­с­т­вом не­лов­кос­ти [име­ют­ся в ви­ду «Астро­нав­ты» и «Ма­гел­ла­но­во об­ла­ко»], я пи­сал поч­ти по со­вер­шен­но го­то­во­му пла­ну. Все ро­ма­ны ти­па «Со­ля­рис» на­пи­са­ны од­ним и тем же спо­со­бом, ко­то­рый я сам не мо­гу объ­яс­нить. Аку­шер­с­кая тер­ми­но­ло­гия, к ко­то­рой я толь­ко что при­бег­нул, мо­жет по­ка­зать­ся не­умес­т­ной, и все же она как-то пе­ре­да­ет суть де­ла. Я и те­перь еще мо­гу по­ка­зать те мес­та в «Со­ля­рис» или «Воз­в­ра­ще­нии со звезд», где я во вре­мя пи­са­ния ока­зал­ся по су­ти в ро­ли чи­та­те­ля. Ког­да Кель­вин при­бы­ва­ет на стан­цию Со­ля­рис и не встре­ча­ет там ни­ко­го, ког­да он от­п­рав­ля­ет­ся на по­ис­ки ко­го-ни­будь из пер­со­на­ла стан­ции и встре­ча­ет Сна­ута, а тот его яв­но бо­ит­ся, я и по­ня­тия не имел, по­че­му ник­то не встре­тил пос­лан­ца с Зем­ли и че­го так бо­ит­ся Сна­ут. Да, я ре­ши­тель­но ни­че­го не знал о ка­ком-то там «жи­вом Оке­ане», пок­ры­ва­ющем пла­не­ту. Все это от­к­ры­лось мне поз­же, так же как чи­та­те­лю во вре­мя чте­ния, с той лишь раз­ни­цей, что толь­ко я сам мог при­вес­ти все в по­ря­док. В «Воз­в­ра­ще­нии со звезд» я то­же на­тол­к­нул­ся на сте­ну - ког­да ас­т­ро­нав­та пу­га­ет­ся пер­вая встре­чен­ная им де­вуш­ка, а по­том про­из­но­сит­ся сло­во «бет­ри­за­ция». Я не знал еще, чту оно, соб­с­т­вен­но, оз­на­ча­ет, но кое-что я все-та­ки знал: я знал, что дол­ж­но быть ка­кое-то неп­ре­одо­ли­мое раз­ли­чие меж­ду куль­ту­рой, с ко­то­рой нав­сег­да прос­тил­ся ге­рой, от­п­рав­ля­ясь к звез­дам, и куль­ту­рой, с ко­то­рой он зна­ко­мит­ся по воз­в­ра­ще­нии. Срав­не­ние, сфор­му­ли­ро­ван­ное в тер­ми­нах из эм­б­ри­оло­ги­чес­ко­го сло­ва­ря, ока­зы­ва­ет­ся вов­се не столь уж не­ле­пым: хо­тя бе­ре­мен­ная жен­щи­на зна­ет, что вы­на­ши­ва­ет в се­бе плод, она по­ня­тия не име­ет, ка­ким об­ра­зом се­мя прев­ра­ща­ет­ся в ре­бен­ка. Приз­на­вать­ся в этом мне не так уж при­ят­но, ведь я счи­таю се­бя ра­ци­она­лис­том, и мне бы­ло бы ку­да при­ят­ней ска­зать, что я все или, во вся­ком слу­чае, очень мно­гое знал на­пе­ред, зап­ла­ни­ро­вал и ском­по­но­вал, од­на­ко - «Пла­тон мне друг, но ис­ти­на до­ро­же». И все же -что о мо­ем пи­са­тель­с­ком ме­то­де ска­зать мож­но.

    Во-первых, нет ка­кой-ли­бо по­ло­жи­тель­ной кор­ре­ля­ции меж­ду спон­тан­нос­тью пи­са­тель­с­ко­го тру­да и ка­чес­т­вом на­пи­сан­но­го. Обе упо­мя­ну­тые вы­ше кни­ги «вы­на­ши­ва­лись» очень по­хо­жим об­ра­зом, од­на­ко «Со­ля­рис» я счи­таю удач­ным ро­ма­ном, а «Воз­в­ра­ще­ние со звезд» - не­удач­ным (по­то­му что цен­т­раль­ная для этой кни­ги проб­ле­ма ис­ко­ре­не­ния со­ци­аль­но­го зла рас­смот­ре­на слиш­ком уж при­ми­тив­но и неп­рав­до­по­доб­но. Ес­ли да­же до­пус­тить воз­мож­ность «фар­ма­ко­ло­ги­чес­ко­го» ус­т­ра­не­ния зла, при­чи­ня­емо­го на­ме­рен­но, то все же ни­ка­кое хи­ми­чес­кое или лю­бое дру­гое воз­дей­с­т­вие на мозг не спо­соб­но ус­т­ра­нить об­щес­т­вен­ные от­но­ше­ния, кон­ф­лик­ты и про­ти­во­ре­чия, по­рож­да­ющие неп­ред­на­ме­рен­ное со­ци­аль­ное зло).

    Во-вторых, спон­тан­ность пи­са­тель­с­ко­го тру­да не га­ран­ти­ру­ет да­же то­го, что це­лое бу­дет за­кон­че­но, то есть не га­ран­ти­ру­ет фа­бу­лы, к ко­то­рой не при­дет­ся по­том при­де­лы­вать на­силь­с­т­вен­ную раз­вяз­ку. Го­раз­до боль­ше на­ча­тых та­ким об­ра­зом тек­с­тов бы­ло мной от­ло­же­но ad ac­ta* или прос­то выб­ро­ше­но в кор­зи­ну, чем пе­ре­да­но из­да­те­лям.

    В-третьих, при та­ком ме­то­де ра­бо­ты (на­по­ми­на­ющем ме­тод проб и оши­бок) то и де­ло воз­ни­ка­ют за­мин­ки, от­к­ры­ва­ют­ся лож­ные пу­ти и при­хо­дит­ся ис­кать вы­ход из ту­пи­ка, а бы­ва­ет и так, что на­коп­лен­ное где-то в го­ло­ве «го­рю­чее» сго­ра­ет дот­ла. «Со­ля­рис» мне не уда­ва­лось за­кон­чить це­лый год, по­ка на­ко­нец я вдруг - не­из­вес­т­но от­ку­да - не уз­нал, ка­кой дол­ж­на быть пос­лед­няя гла­ва. (Я да­же уди­вил­ся тог­да, как это мне сра­зу не приш­ло в го­ло­ву.)

    И на­ко­нец, в-чет­вер­тых, на­пи­сан­ное спон­тан­но ни­ког­да не по­лу­ча­ет сво­ей окон­ча­тель­ной фор­мы при «пер­вом за­хо­де». Ни од­но­го срав­ни­тель­но круп­но­го со­чи­не­ния (с рас­ска­за­ми де­ло об­с­то­ит ина­че) я не на­пи­сал сра­зу с на­ча­ла и до кон­ца, ис­к­лю­чи­тель­но «ли­не­ар­ным спо­со­бом». Во вре­мя не­из­беж­ных па­уз (по при­чи­нам чис­то пси­хо­ло­ги­чес­ко­го по­ряд­ка нель­зя си­деть за пись­мен­ным сто­лом без пе­ре­ры­вов) мне в го­ло­ву при­хо­ди­ли но­вые идеи, ко­то­рые да­ва­ли уже на­пи­сан­но­му или за­ду­ман­но­му дру­гой ход, обо­га­ща­ли и до­пол­ня­ли его.

    Приобретенный в мно­го­лет­них бо­ре­ни­ях с тек­с­том опыт со­ве­то­вал мне ни в ко­ем слу­чае не то­ро­пить­ся про­дол­жать толь­ко что на­пи­сан­ное, по­ка оно хо­тя бы час­тич­но не выз­ре­ло, а вмес­то это­го ка­кое-то вре­мя (слу­ча­лось, ме­ся­цы, а слу­ча­лось, и го­ды) «по­тя­гать­ся» с но­вой вещью в уме. То есть вес­ти се­бя, как бе­ре­мен­ная жен­щи­на, ко­то­рая зна­ет, что преж­дев­ре­мен­ные ро­ды ни­че­го хо­ро­ше­го ей не су­лят. Тут, прав­да, воз­ни­ка­ет дру­гая ди­лем­ма, ибо я, по­доб­но по­дав­ля­юще­му боль­шин­с­т­ву пи­са­те­лей, час­то пы­та­юсь изоб­рес­ти от­го­вор­ки, что­бы толь­ко не са­дить­ся пи­сать. Лень, как из­вес­т­но, од­на из глав­ных по­мех ра­бо­те. Ес­ли бы я ждал, по­ка вы­но­шу у се­бя в го­ло­ве неч­то «абсо­лют­но го­то­вое», я ни­ког­да ни­че­го бы не соз­дал.

    Мой пи­са­тель­с­кий ме­тод (ко­то­рый я пред­по­чел бы на­зы­вать мо­им пи­са­тель­с­ким по­ве­де­ни­ем) на про­тя­же­нии лет ме­нял­ся, хо­тя и очень мед­лен­но. Я на­учил­ся из­бе­гать чис­той спон­тан­нос­ти ран­не­го пе­ри­ода, ког­да я, бы­ва­ло, на­чи­нал пи­сать, не имея ни ма­лей­ше­го пред­с­тав­ле­ния о це­лом, о фа­бу­ле, проб­ле­ма­ти­ке, дей­с­т­ву­ющих ли­цах и т. д., ибо про­дол­жить на­ча­тое та­ким об­ра­зом все ча­ще не уда­ва­лось. Как вид­но, да­ро­ван­ная мне си­ла во­об­ра­же­ния пос­те­пен­но ис­ся­ка­ла, как неф­те­нос­ный пласт, в ко­то­ром по­на­ча­лу чер­ное зо­ло­то бьет фон­та­ном из лю­бой сква­жи­ны, а по­том при­хо­дит­ся при­бе­гать ко все бо­лее хит­ро­ум­ным спо­со­бам, к «ро­дов­с­по­мо­же­нию», к до­бы­че под дав­ле­ни­ем, что­бы зас­та­вить под­нять­ся на­верх то, что еще ос­та­лось. Так центр тя­жес­ти мо­ей ра­бо­ты ма­ло-по­ма­лу пе­ре­ме­щал­ся в сто­ро­ну не­кой пер­во­на­чаль­ной идеи, кон­цеп­ции, за­мыс­ла. Я уже не са­дил­ся за пи­шу­щую ма­шин­ку, как толь­ко в го­ло­ве у ме­ня скла­ды­ва­лось нес­коль­ко пер­вых стра­ни­чек, но пи­сал все боль­ше за­ме­ток, наб­рос­ков, сло­ва­рей вы­мыш­лен­ных слов. И вот к че­му это в кон­це кон­цов при­ве­ло: я ста­ра­юсь ос­во­ить­ся с соз­да­ва­емым мной ми­ром, со­чи­няя ли­те­ра­ту­ру это­го ми­ра. Но, ко­неч­но, не ис­чер­пы­ва­ющие ком­пен­ди­умы по со­ци­оло­гии или кос­мо­ло­гии, ска­жем, XXX ве­ка, не вы­мыш­лен­ные от­че­ты ис­сле­до­ва­тель­с­ких эк­с­пе­ди­ций и то­му по­доб­ные со­чи­не­ния, в ко­то­рых вы­ра­жа­ет­ся «дух вре­ме­ни» чу­жо­го нам ми­ра; это, впро­чем, бы­ло бы и не­воз­мож­но, хо­тя бы вви­ду крат­кос­ти че­ло­ве­чес­кой жиз­ни. Нет, идею, ко­то­рая по­на­ча­лу но­си­ла не слиш­ком серь­ез­ный ха­рак­тер - со­чи­нять ре­цен­зии на не­су­щес­т­ву­ющие кни­ги или пре­дис­ло­вия к не­су­щес­т­ву­ющим кни­гам («Аб­со­лют­ная пус­то­та» и «Мни­мая ве­ли­чи­на»), я ис­поль­зую те­перь не столь­ко для на­пи­са­ния тек­с­тов, рас­счи­тан­ных на пуб­ли­ка­цию, сколь­ко в сво­их соб­с­т­вен­ных це­лях,- что­бы соз­дать сис­те­му зна­ний о вы­мыш­лен­ном ми­ре, наб­ро­сать ее в об­щих чер­тах и за­тем дать ей вре­мя соз­реть. Я как бы ок­ру­жаю се­бя ли­те­ра­ту­рой бу­ду­ще­го, ли­те­ра­ту­рой ино­го ми­ра, иной ци­ви­ли­за­ции. Ли­те­ра­ту­рой, ко­то­рая пред­с­тав­ля­ет со­бой его про­дукт, его от­ра­же­ние и отоб­ра­же­ние.

    Словом, я пи­шу для се­бя са­мо­го крат­кие из­ло­же­ния или опять-та­ки «кри­ти­чес­кие ре­цен­зии» на со­ци­оло­ги­чес­кие трак­та­ты, ес­тес­т­вен­но-на­уч­ные тру­ды, тех­ни­чес­кие по­со­бия, опи­сы­ваю тех­но­ло­ги­чес­кие но­вов­ве­де­ния, ко­то­рые при­дут на сме­ну са­мой ли­те­ра­ту­ре пос­ле то­го, как она окон­ча­тель­но отом­рет (как те­ле­ви­де­ние в кон­це кон­цов за­ме­ни­ло «би­ос­коп» Люмь­ера, а сте­ре­ови­де­ние, на­вер­ное, за­ме­нит ны­неш­нее те­ле­ви­де­ние). И еще - «исто­рио-со­фи­чес­кие трак­та­ты», лек­си­ка чу­жой ци­ви­ли­за­ции, ее во­ен­ные док­т­ри­ны (все это, ра­зу­ме­ет­ся, в крат­ком пе­рес­ка­зе, ина­че по­на­до­бил­ся бы срок жиз­ни не мень­ше, чем у Ма­фу­са­ила). Что-ни­будь из этой соз­дан­ной для впол­не оп­ре­де­лен­ной це­ли биб­ли­оте­ки я, впол­не воз­мож­но, опуб­ли­кую не­за­ви­си­мо от тек­с­тов, для ко­то­рых эта биб­ли­оте­ка слу­жи­ла стро­итель­ны­ми ле­са­ми и ис­точ­ни­ком ин­фор­ма­ции.

    Но от­ку­да же сам я бе­ру все те све­де­ния, ко­то­рые со­дер­жат­ся в ра­бо­тах под та­ки­ми впе­чат­ля­ющи­ми наз­ва­ни­ями, как «De­hu­ma­ni­za­ti­on Trend in We­apon Systems of the XXI Cen­tury»* или «Срав­ни­тель­ная куль­ту­ро­ло­гия ци­ви­ли­за­ций че­ло­ве­чес­ко­го ти­па»?[1] В ка­ком-то смыс­ле «из го­ло­вы», но в ка­ком-то смыс­ле и нет. Про­буя объ­яс­нить са­мо­му се­бе и дру­гим свой ме­тод ра­бо­ты, я при­ду­мал нес­коль­ко наг­ляд­ных срав­не­ний.

    1. Ко­ро­ва да­ет мо­ло­ко, но оно не воз­ни­ка­ет из ни­че­го; что­бы ее до­ить, нуж­но снаб­жать ее кор­мом; так и я дол­жен прог­ла­ты­вать гру­ды «нас­то­ящей», то есть не вы­ду­ман­ной мною спе­ци­аль­но, ли­те­ра­ту­ры, хо­тя ко­неч­ный про­дукт столь же ма­ло по­хож на пе­ре­ва­рен­ную ду­хов­ную пи­щу, как мо­ло­ко - на тра­ву.

    2. По­доб­но то­му как обезь­яна в пси­хо­ло­ги­чес­ких эк­с­пе­ри­мен­тах Ке­ле­ра, не су­мев до­тя­нуть­ся до вы­со­ко под­ве­шен­но­го ба­на­на, на­чи­на­ет со­ору­жать по­мост из раз­б­ро­сан­ных в бес­по­ряд­ке ящи­ков и все­го, что по­па­да­ет­ся под ру­ку, так и я упор­но и кро­пот­ли­во со­ору­жаю свой «инфор­ма­ци­он­ный по­мост», без ко­то­ро­го мне не до­тя­нуть­ся до сво­его «ба­на­на».

    3. Третье и пос­лед­нее срав­не­ние мо­жет по­ка­зать­ся слиш­ком уж гру­бым и при­ми­тив­ным, од­на­ко оно неп­ло­хо пе­ре­да­ет суть де­ла. Как из­вес­т­но, в убор­ной име­ет­ся ба­чок, ко­то­рый пос­те­пен­но за­пол­ня­ет­ся во­дой, а по­том дос­та­точ­но на­жать на ры­ча­жок, что­бы во­да силь­ной стру­ей стек­ла вниз. За­тем ка­кое-то вре­мя ба­чок ос­та­ет­ся пус­тым, и да­же са­мым не­тер­пе­ли­вым дер­гань­ем ры­чаж­ка нель­зя зас­та­вить про­лить­ся ма­лень­кую Ни­ага­ру. Так и у ме­ня ес­ли я не же­лаю прек­ра­щать по­пол­не­ние сво­ей фик­тив­ной биб­ли­оте­ки, нас­ту­па­ет «сос­то­яние на­сы­ще­ния», и за­тем я уже ни­че­го не мо­гу «вы­удить» у се­бя в го­ло­ве - пос­тав­щи­ке ин­фор­ма­ции. «Абсо­лют­ную пус­то­ту» - соб­ра­ние пят­над­ца­ти псев­до­ре­цен­зий - я на­пи­сал чуть ли не за один при­сест, пос­ле че­го «ба­чок опус­тел». Это срав­не­ние мож­но по­пы­тать­ся про­дол­жить. Так же как при преж­дев­ре­мен­ном на­жа­тии на ры­ча­жок проль­ет­ся лишь «не­до­но­шен­ная Ни­ага­ра», так и я к кон­цу ра­бо­ты над та­ки­ми кни­га­ми, как «Абсо­лют­ная пус­то­та», мо­гу, прав­да, вы­жать из се­бя что-то еще, од­на­ко ка­чес­т­во по­лу­чен­но­го та­ким об­ра­зом тек­с­та нас­толь­ко сом­ни­тель­но, что эти ос­тат­ки я от­к­ла­ды­ваю ad ac­ta.

    Но мой пи­са­тель­с­кий ме­тод ос­лож­нен и обо­га­щен еще тем, что вре­мя от вре­ме­ни я пи­сал ква­зи­на­уч­ные со­чи­не­ния, ко­то­рые уже не слу­жи­ли стро­итель­ны­ми ле­са­ми для бел­лет­рис­ти­ки, а пи­са­лись со­вер­шен­но всерь­ез как са­мос­то­ятель­ные кни­ги: со­чи­не­ние по те­ории ли­те­ра­ту­ры (но те­ории, ос­но­ван­ной на эм­пи­ри­чес­ких ме­то­дах, чуж­дых гу­ма­ни­та­риям) [двух­том­ный трак­тат «Фи­ло­со­фия слу­чай­нос­ти: Ли­те­ра­ту­ра в све­те эм­пи­рии» (1968)], «Фан­тас­ти­ка и фу­ту­ро­ло­гия», «Сум­ма тех­но­ло­гии» (сво­его ро­да «скеп­ти­чес­кая фу­ту­ро­ло­гия»), «Ди­ало­ги» (о по­тен­ци­аль­но со­дер­жа­щих­ся в ки­бер­не­ти­ке край­них воз­мож­нос­тях ее раз­ви­тия), эс­се на раз­лич­ные те­мы («Би­оло­гия и цен­нос­ти», «Па­то­ло­гия со­ци­ализ­ма» [име­ет­ся в ви­ду опуб­ли­ко­ван­ная во II из­да­нии «Ди­ало­гов» (1972) ра­бо­та "Прик­лад­ная ки­бер­не­ти­ка: при­мер из об­лас­ти со­ци­оло­гии», в ко­то­рой речь идет о не­из­беж­ном вы­рож­де­нии ад­ми­нис­т­ра­тив­ной сис­те­мы уп­рав­ле­ния эко­но­ми­кой] и т. д.).[2]

    Впоследствии ока­за­лось, что мно­гие идеи, воз­ник­шие при на­пи­са­нии по­доб­но­го ро­да «кир­пи­чей» и из­ло­жен­ные там в ка­чес­т­ве ги­по­тез или при­ме­ров, - в об­щем, очень мно­гое из то­го, что «по­па­лось» мне на из­б­ран­ном мной ис­сле­до­ва­тель­с­ком пу­ти, - мож­но ис­поль­зо­вать и в бел­лет­рис­ти­ке. По­на­ча­лу это по­лу­ча­лось как бы са­мо со­бой, со­вер­шен­но не­осоз­нан­но: впер­вые я ус­лы­шал об этом «с треть­ей сто­ро­ны», со сто­ро­ны кри­ти­ков; они ре­ши­ли, что раз­га­да­ли мои на­ме­ре­ния и раз­г­ля­де­ли мои буд­то бы соз­на­тель­но сдер­жи­ва­емые «ко­ле­ба­ния» меж­ду серь­ез­ной (дис­кур­сив­ной) и фан­тас­ти­чес­кой ли­те­ра­ту­рой, хо­тя сам я по­ня­тия не имел о по­доб­но­го ро­да ша­та­ни­ях. Но за­тем, ког­да на этот фе­но­мен об­ра­ти­ли мое вни­ма­ние, я прос­мот­рел мно­гие свои «кир­пи­чи» как раз с «прик­лад­ной», «прак­ти­чес­кой» точ­ки зре­ния.

    Оглядываясь на­зад, за­ме­чу, что в се­ре­ди­не мо­его пи­са­тель­с­ко­го пу­ти ме­ня, во­об­ще го­во­ря, очень ма­ло за­бо­ти­ло, в ка­ком от­но­ше­нии к на­ше­му ми­ру на­хо­дят­ся соз­да­ва­емые мной ми­ры. Меж­ду «ины­ми сос­то­яни­ями ци­ви­ли­за­ции» в «Со­ля­рис», «Эде­ме» или «Воз­в­ра­ще­нии со звезд» и ны­неш­ним (фа­таль­ным) по­ло­же­ни­ем зем­ных дел нет ка­кой-ли­бо от­чет­ли­вой свя­зи. Од­на­ко мои поз­д­ней­шие кни­ги со­вер­шен­но от­чет­ли­во об­ра­ще­ны к на­ше­му соб­с­т­вен­но­му ми­ру, то есть пред­с­тав­ля­ют со­бой по­пыт­ку ус­та­но­вить ту связь, о ко­то­рой шла речь вы­ше. Иног­да я на­зы­ваю это: «моя тя­га к ре­ализ­му в на­уч­ной фан­тас­ти­ке». Ве­ро­ят­но - но это опять-та­ки мое пред­по­ло­же­ние, и я не су­мел бы его до­ка­зать, бу­ду­чи при­перт к стен­ке, - та­ко­го ро­да по­пыт­ки в оп­ре­де­лен­ном смыс­ле бы­ли как бы ша­гом на­зад. Это от­но­сит­ся, нап­ри­мер, к от­ре­че­нию от уто­пии и ан­ти­уто­пии как от двух край­нос­тей, ко­то­рые не от­тал­ки­ва­ют ме­ня, но и не ос­тав­ля­ют ме­ня рав­но­душ­ным, как не мо­жет быть рав­но­ду­шен врач к не­из­ле­чи­мой бо­лез­ни. Это вы­те­ка­ет из осоз­на­ния то­го об­с­то­ятель­с­т­ва, что жить мне ос­та­лось не­дол­го, по­это­му хо­чет­ся удов­лет­во­рить свое не­на­сыт­ное лю­бо­пыт­с­т­во от­но­си­тель­но бу­ду­ще­го че­ло­ве­чес­т­ва и Все­лен­ной - хо­тя бы в ви­де до­га­док.

    Эйнштейн, ког­да его поп­ро­си­ли на­пи­сать ав­то­би­ог­ра­фию, рас­ска­зал не о со­бы­ти­ях сво­ей жиз­ни, но о сво­их лю­би­мых де­ти­щах - сво­их те­ори­ях. Я не Эй­н­ш­тейн, но в этом от­но­ше­нии бли­зок к не­му: глав­ным в сво­ей би­ог­ра­фии я счи­таю не­лег­кий ду­хов­ный труд. Все ос­таль­ное - жи­тей­с­кие пус­тя­ки.

    Я же­нил­ся в 1953 го­ду, моя же­на бы­ла тог­да сту­ден­т­кой ме­ди­цин­с­ко­го фа­куль­те­та. На­ше­му сы­ну пят­над­цать лет. Он неп­ло­хо от­но­сит­ся к мо­им ро­ма­нам, но, по­жа­луй, поп-му­зы­ку, рок-н-ролл, «Битлз», свой мо­то­цикл и ав­то­мо­то­ры он лю­бит нем­нож­ко боль­ше.

    Уже мно­гие го­ды я не хо­зя­ин сво­их книг, и сво­ей ра­бо­ты, ско­рее это они ста­ли хо­зя­ева­ми мо­ей пер­со­ны. Встаю я обыч­но в пять ут­ра и при­ни­ма­юсь за ра­бо­ту: эти сло­ва я выс­ту­ки­ваю на ма­шин­ке в шесть ча­сов. Я уже не мо­гу неп­ре­рыв­но ра­бо­тать боль­ше пя­ти-шес­ти ча­сов; рань­ше я мог пи­сать до тех пор, по­ка не ус­та­ва­ло мое се­да­ли­ще, а не мой мозг. Пи­шу я все мед­лен­нее; то есть, хо­тя я по-преж­не­му пи­шу очень мно­го (су­дя по ско­рос­ти, с ка­кой при­хо­дит­ся ме­нять лен­ту в пи­шу­щей ма­шин­ке), я все бо­лее кри­ти­чес­ки от­но­шусь к на­пи­сан­но­му: все мень­ше и мень­ше из то­го, что при­хо­дит мне в го­ло­ву, я счи­таю дос­та­точ­но хо­ро­шим, что­бы пус­тить это в ход, да­же дей­с­т­вуя ме­то­дом проб и оши­бок. О том, где и как рож­да­ют­ся мои за­мыс­лы, я знаю не боль­ше, чем лю­бой дру­гой че­ло­век. Я так­же не счи­таю се­бя луч­шим зна­то­ком сво­их тек­с­тов, то есть их спе­ци­фи­чес­кой проб­ле­ма­ти­ки. Я на­пи­сал мно­го книг, о ко­то­рых ни­че­го не ска­зал здесь, нап­ри­мер «Ки­бе­ри­аду», «Сказ­ки ро­бо­тов» или «Звез­д­ные днев­ни­ки». Их мес­то на кар­те ли­те­ра­тур­ных жан­ров - в про­вин­ци­ях гро­тес­ка, са­ти­ры, иро­нии, юмо­рис­ти­ки свиф­тов­с­ко­го и воль­те­ров­с­ко­го об­раз­ца - су­хо­ва­той, яз­ви­тель­ной и ми­зан­т­ро­пи­чес­кой; как из­вес­т­но, зна­ме­ни­тые юмо­рис­ты бы­ли людь­ми, ко­то­рых по­ве­де­ние че­ло­ве­чес­т­ва при­во­ди­ло в от­ча­яние и бе­шен­с­т­во. Ме­ня то­же.

    Я (ве­ро­ят­но) не­до­во­лен и в то же вре­мя гор­жусь всем мной на­пи­сан­ным; дол­ж­но быть, я от­ме­чен пе­чатью вы­со­ко­ме­рия. Сам я это­го, прав­да, не чув­с­т­вую. Это про­яв­ля­ет­ся «би­хе­ви­орис­ти­чес­ки», то есть в мо­ем по­ве­де­нии: я унич­то­жаю все свои ру­ко­пи­си, все не­удав­ши­еся по­пыт­ки, не под­да­ва­ясь на уго­во­ры пе­ре­дать этот ко­лос­саль­ный ма­те­ри­ал ку­да-ни­будь на хра­не­ние. Это я то­же мо­гу по­яс­нить наг­ляд­ным при­ме­ром. Пи­ра­ми­ды ос­та­ва­лись од­ним из чу­дес све­та до тех пор, по­ка не уда­лось объ­яс­нить, как они бы­ли пос­т­ро­ены. Длин­ные нак­лон­ные плос­кос­ти, по ко­то­рым тол­пы ра­бов ка­ти­ли на де­ре­вян­ных ва­ли­ках мас­сив­ные ка­мен­ные бло­ки, бы­ли за­тем уб­ра­ны, и те­перь пи­ра­ми­ды вы­сят­ся над плос­кой пес­ча­ной пус­ты­ней та­ин­с­т­вен­но и оди­но­ко. Так и я, дол­ж­но быть, хо­чу ра­зоб­рать и унич­то­жить свои нак­лон­ные плос­кос­ти, по­мос­ты и про­чие стро­итель­ные ору­дия, ос­та­вив лишь то, че­го мне не при­хо­дит­ся сты­дить­ся. Не знаю, из­ло­жил ли я здесь чис­тую прав­ду, во вся­ком слу­чае, я по­пы­тал­ся сде­лать это в ме­ру сво­их воз­мож­нос­тей.

    Берлин, фев­раль 1983 г.



1

 

     В свое вре­мя Ми­шель Бю­то пред­ло­жил, что­бы боль­шая груп­па пи­са­те­лей-фан­тас­тов, объ­еди­нив­шись, соз­да­ла вы­мыш­лен­ный мир, его ис­то­рию, вклю­чая ис­то­рию при­род­ной эво­лю­ции, увен­чан­ную воз­ник­но­ве­ни­ем ра­зум­ных су­ществ, его куль­ту­ру, фи­ло­соф­с­кие уче­ния и т. д., так как по­доб­ный за­мы­сел не­воз­мож­но осу­щес­т­вить в оди­ноч­ку (имен­но этим Бю­то объ­яс­нял пла­чев­ный уро­вень су­щес­т­ву­ющей на­уч­ной фан­тас­ти­ки). Тог­да я не при­нял эту идею всерь­ез. Тем не ме­нее мно­го лет спус­тя я, хо­тя и в оди­ноч­ку, по­пы­тал­ся осу­щес­т­вить ее в на­ибо­лее су­щес­т­вен­ной ее час­ти. Впро­чем, и у Бор­хе­са в рас­ска­зе «Тлен, Ук­бар, Or­bis Ter­ti­us» мож­но про­честь о тай­ном об­щес­т­ве, ко­то­рое соз­да­ет вы­мыш­лен­ный мир во всех его под­роб­нос­тях, с тем что­бы пре­об­ра­зо­вать в не­го наш соб­с­т­вен­ный мир.



2

 

    Этот пе­ре­чень сво­их дис­кур­сив­ных со­чи­не­ний я хо­чу до­пол­нить за­ме­ча­ни­ем ав­то­би­ог­ра­фи­чес­ко­го пла­на. Го­во­ря ко­рот­ко, я ра­зо­ча­ро­ван­ный усо­вер­шен­с­т­во­ва­тель ми­ра. Мои пер­вые ро­ма­ны бы­ли на­ив­ны­ми уто­пи­ями, так как мне хо­те­лось ви­деть бу­ду­щее та­ким уми­рот­во­рен­ным, ка­ким оно изоб­ра­же­но в этих ро­ма­нах (и они пло­хи уже по­то­му, что нап­рас­ные и на­ив­ные ожи­да­ния глу­пы). Моя мо­ног­ра­фия о фан­тас­ти­ке и фу­ту­ро­ло­гии бы­ла след­с­т­ви­ем ра­зо­ча­ро­ва­ния в бел­лет­рис­ти­чес­кой, а так­же в вы­да­ющей се­бя за на­уч­ную ли­те­ра­ту­ре, ибо и та и дру­гая нап­рав­ля­ли вни­ма­ние чи­та­те­ля не ту­да, ку­да дей­с­т­ви­тель­но дви­жет­ся мир. Моя «Фи­ло­со­фия слу­чай­нос­ти» - это не­удав­ша­яся по­пыт­ка сфор­му­ли­ро­вать ос­но­ван­ную на эм­пи­ри­чес­ких ме­то­дах те­орию ли­те­ра­ту­ры; впро­чем, в од­ном от­но­ше­нии она ока­за­лась удач­ной: бла­го­да­ря ей я уяс­нил се­бе, от ка­ко­го мно­жес­т­ва об­с­то­ятельств за­ви­сят оцен­ка и пе­ре­оцен­ка ли­те­ра­тур­но­го про­из­ве­де­ния. Од­на­ко моя «Сум­ма тех­но­ло­гии» сви­де­тель­с­т­ву­ет о том, что я, прав­да, ра­зо­ча­ро­вав­ший­ся, но все же не от­ча­яв­ший­ся окон­ча­тель­но усо­вер­шен­с­т­во­ва­тель ми­ра. Ибо я не оце­ни­ваю че­ло­ве­чес­т­во как «со­вер­шен­но без­на­деж­ный и не­из­ле­чи­мый слу­чай».