Джон Донн
(1572—1631)
В
письмах душ слияние тесней
С
английского. Перевод Григория Кружкова
Избранные стихотворные послания
Когда нынешний
читатель воображает себе шекспировскую Англию (а Донн был современником
Шекспира), ему представляются круглые деревянные короба театров, нарядные
парусники и лодки на Темзе, сумрачный Тауэр и застроенный домами купцов
Лондонский мост, шум и пестрота рынков. Намного реже вспоминает он, что казни
происходили в Лондоне так же часто, как театральные спектакли, и публики они
собирали не меньше; что отрубленные головы и руки постоянно висели над
городскими воротами и на Лондонском мосту; что “черная смерть” (чума) приходила
в город, когда ей вздумается, и тогда люди толпами бежали из Лондона; что
престарелую королеву Елизавету усиленно пугали угрозой заговоров, и попасть в
тюрьму по доносу соседа, что ты испанский шпион, было проще пареной репы.
Представьте
себе молодого человека — худого, губастого, стремительного, за которым следует
слуга, — он только что получил небольшое наследство и, чтобы верней с ним
покончить, снял изрядную комнату в Темпле и нанял слугу-француза, — итак,
представьте себе этого молодого человека, спешащего в театр на представление,
например, “Двух веронцев”. Сей юноша учился в Оксфорде и закончил курс, но в
тот самый момент, когда нужно было получить степень магистра, переехал в
Кембридж, где повторил тот же трюк — увильнул от получения степени: при
получении ученой степени следовало произнести особую присягу, отрекаясь от
“римской” веры, а юноша был из католической семьи — знаменитый Томас Мор,
казненный за веру Генрихом VIII, приходился ему прадедушкой. Этот юноша и есть
Джон Донн в 1593 году. Таким мы видим его на портрете, принадлежащем маркизу
Лотиану, — в широкой черной шляпе, в костюме с тончайшим кружевным воротником.
Он приехал в Лондон и поступил в юридическую школу Линкольнз-Инн, где вскоре
стал Маэстро Карнавала (Master of Revels), то есть студенческим лидером,
организатором рождественских представлений, всевозможных шутовских процессий,
розыгрышей и шуток. Он изучал право, увлекался театром, был галантным
кавалером, остроумцем и поэтом. Стихи писали и большинство его друзей, вот
откуда взялись эти стихотворные послания, которые составляют весомую часть его
поэтического наследства. Доказано, что стихи эти — не условный жанр, а реальные
письма, которыми друзья обменивались в разлуке: например, уезжая из
зачумленного Лондона, отправляясь на войну или в дипломатическую поездку на
материк.
Когда
же необдуманный брак сломал удачно начавшуюся карьеру Джона Донна и после
опальных лет, проведенных вдали от Лондона, он переродился сперва в философа, а
потом в проповедника, — перед тем, как принять священнический сан, он еще не
раз брался за перо, чтобы в изящных, увлекательных стихах принести дань своим
новым покровительницам при дворе. В молодости он болтал в рифму с друзьями,
теперь же его, женатого и серьезного человека, больше вдохновляли просвещенные
светские дамы — такие, как Магдалина Герберт, воспитавшая двух сыновей-поэтов,
или украшение двора короля Якова блестящая Люси Харрингтон, графиня Бедфорд.
Из
представленных в данной подборке посланий первые два (Томасу Вудворду и Эдварду
Гилпину), очевидно, написаны во время эпидемии чумы в Лондоне.
Следующие
два письма, Томасу Уоттону и Генри Гудьеру, относятся к более позднему времени
1597—1599 гг., когда они были увлечены благоприятно развивавшейся придворной карьерой,
— оттого-то в этих стихах так много выпадов против Двора и похвал Уединению.
Особенно характерно письмо Г. Гудьеру, “побуждающее его” оставить Англию и
отправиться на континент. Интересно, как Донн мотивирует этот совет: “В чужих
краях / Не больше толка, но хоть меньше срама”.
В более
позднем письме “Эдварду Герберту в Жульер”, начинающемуся словами: “Клубку
зверей подобен человек, / Мудрец, смиряя, вводит их в Ковчег”, — уже слышен
будущий проповедник, преподобный доктор Донн. Наконец, стихотворное послание
графине Бедфорд (одно из восьми сохранившихся) — блестящий образец изящного и
ученого мадригала. Заметим, что леди Бедфорд умела не только танцевать на
придворных карнавалах, но и отвечать недурными стихами на такие послания.
Григорий Кружков
Томасу Вудворду
Тревожась, будто баба на сносях,
Надежду я носил в себе и страх:
Когда ж ты мне напишешь, вертопрах?
Я вести о тебе у всех подряд
Выклянчивал, любой подачке рад,
Гадая по глазам, кто чем богат.
Но вот письмо пришло, и я воскрес,
Голь перекатная, я ныне Крез,
Голодный, я обрел деликатес.
Душа моя, поднявшись от стола,
Поет: хозяйской милости хвала!
Все, что твоя любовь моей дала,
Обжорствуя, я смел в один присест;
Кого кто любит, тот того и ест.
1592
Эдварду Гилпину
Как все кривое жаждет распрямиться,
Так стих мой, копошась в грязи, стремится
Из низменности нашей скорбной ввысь
На гордый твой Парнас перенестись 1 .
Оттуда ты весь Лондон зришь, как птица;
Я принужден внизу, как червь, ютиться.
В столице нынче развлечений ноль,
В театрах — запустение и голь.
Таверны, рынки будто опростались,
Как женщины, — и плоскими остались.
Насытить нечем мне глаза свои:
Все казни да медвежии бои 2 .
Пора бежать в деревню, право слово,
Чтоб там беглянку-радость встретить снова.
Держись и ты укромного угла;
Но не жирей, как жадная пчела,
А как купец, торгующий с Москвою,
Что летом возит грузы, а зимою
Их продает, — преобрази свой Сад
В полезный Улей и словесный Склад.
Лето 1593
Генри Уоттону
Сэр, в письмах душ слияние тесней,
Чем в поцелуях; разговор друзей
В разлуке — вот что красит прозябанье,
Когда и скорби нет — лишь упованье
На то, что день последний недалек
И, Пук травы, я лягу в общий Стог.
Жизнь — плаванье; Деревня, Двор и Город
Суть Рифы и Реморы 3 . Борт распорот
Иль Прилипала к днищу приросла —
Так или этак не избегнуть зла.
Горишь в печи Экватора иль стынешь
Близ ледовитых Полюсов — не минешь
Беды: держись умеренных широт;
Двор чересчур бока тебе печет
Или Деревня студит — все едино;
Не Град ли золотая середина?
Увы, Тарантул, Скорпион иль Скат —
Не щедрый выбор; точно так и Град.
Из трех что назову я худшей скверной?
Все худшие: ответ простой, но верный.
Кто в Городе живет, тот глух и слеп,
Как труп ходячий: Город — это склеп.
Двор — балаган, где короли и плуты
Одной, как пузыри, тщетой надуты.
Деревня — дебрь затерянная; тут
Плодов ума не ценят и не чтут.
Дебрь эта порождает в людях скотство,
Двор — лизоблюдство, Город — идиотство.
Как элементы все, один в другом,
Сливались в Хаосе довременном,
Так Похоть, Спесь и Алчность, что присущи
Сиим местам, одна в другой живущи,
Кровосмесительствуют и плодят
Измену, Ложь и прочих гнусных чад.
Кто так от них Стеною обнесется,
Что скажет: грех меня, мол, не коснется?
Ведь люди — губки; странствуя среди
Проныр, сам станешь им, того гляди.
Рассудок в твари обернулся вредом:
Пал первым Ангел, черт и люди — следом.
Лишь скот не знает зла; а мы — скоты
Во всем, за исключеньем простоты.
Когда б мы сами на себя воззрились
Сторонним оком, — мы бы удивились,
Как быстро Утопический балбес
В болото плутней и беспутства влез.
Живи в себе: вот истина простая;
Гости везде, нигде не прирастая.
Улитка всюду дома, ибо дом
Несет на собственном горбу своем.
Бери с нее пример не торопиться;
Будь сам своим Дворцом, раз мир — Темница.
Не спи, ложась безвольно на волну,
Как поплавок, — и не стремись ко дну,
Как с лески оборвавшейся грузило:
Будь рыбкой хитрою, что проскользила —
И не слыхать ее — простыл и след;
Пусть спорят: дышат рыбы или нет.
Не доверяй Галеновой науке
В одном: отваром деревенской скуки
Продворную горячку не унять:
Придется весь желудок прочищать.
А впрочем, мне ли раздавать советы?
Сэр, я лишь Ваши повторил заветы —
Того, что, дальний совершив вояж,
Германцев ересь и французов блажь
Узнал — с безбожием латинским вкупе —
И, как Анатом, покопавшись в трупе,
Извлек урок для всех времен и стран.
Он впитан мной — и не напрасно
ДАНН4 1597
Генри Гудьеру, побуждая его отправиться за границу
Кто новый год кроит на старый лад,
Тот сокращает сам свой век короткий:
Мусолит он в который раз подряд
Все те же замусоленные четки.
Дворец, когда он зодчим завершен,
Стоит, не возносясь мечтой о небе;
Но не таков его хозяин: он
Упорно жаждет свой возвысить жребий.
У тела есть свой полдень и зенит,
За ними следом — тьма; но Гостья тела,
Она же солнце и луну затмит,
Не признает подобного предела.
Душа, труждаясь в теле с юных лет,
Все больше алчет от работы тяжкой;
Ни голодом ее морить не след,
Ни молочком грудным кормить, ни кашкой.
Добудь ей взрослой пищи. Испытав
Роль школяра, придворного, солдата,
Подумай: не довольно ли забав,
В страду грешна пустая сил растрата.
Ты устыдился? Отряси же прах
Отчизны; пусть тебя другая драма
На время развлечет. В чужих краях
Не больше толка, но хоть меньше срама.
Чужбина тем, быть может, хороша,
Что вчуже ты глядишь на мир растленный.
Езжай. Куда? — не все ль равно. Душа
Пресытится любою переменой.
На небесах ее родимый дом,
А тут — изгнанье; так угодно Богу,
Чтоб, умудрившись в странствии своем,
Она вернулась к ветхому порогу.
Все, что дано, дано нам неспроста,
Так дорожи им, без надежд на случай,
И знай: нас уменьшает высота,
Как ястреба, взлетевшего за тучи.
Вкус истины познать и возлюбить —
Прекрасно, но и страх потребен Божий,
Ведь, помолившись, к вечеру забыть
Обещанное поутру — негоже.
Лишь на себя гневись, и не смотри
На грешных. Но к чему я повторяю
То, что твердят любые буквари
И что на мисках пишется по краю?
К тому, чтобы ты побыл у меня;
Я лишь затем и прибегаю к притчам,
Чтоб без возка, без сбруи и коня
Тебя, хоть в мыслях, привезти к нам в Митчем.
Сэру Эдварду Герберту, в Жульер 5
Клубку зверей подобен человек;
Мудрец, смиряя, вводит их в Ковчег.
Глупец же, в коем эти твари в сваре, —
Арена иль чудовищный виварий:
Те звери, что, ярясь, грызутся тут,
Все человеческое в нем пожрут —
И, друг на друга налезая скотно,
Чудовищ новых наплодят бессчетно.
Блажен, кто укрощает сих зверей
И расчищает лес души своей!
Он оградил от зла свои угодья
И может ждать от нивы плодородья,
Он коз и лошадей себе завел
И сам в глазах соседей — не Осел.
Иначе быть ему звериным лесом,
Одновременно боровом и бесом,
Что нудит в бездну ринуться стремглав.
Страшнее кар небесных — блажь и нрав.
С рожденья впитываем мы, как губка,
Отраву Первородного Проступка,
И горше всех заслуженных обид
Нас жало сожаления язвит.
Господь крошит нам мяту, как цыплятам,
А мы, своим касанием проклятым,
В цикуту обращаем Божий дар,
Внося в него греховный хлад иль жар.
В нас, в нас самих — спесению преграда:
Таинственного нет у Бога яда,
Губящего без цели и нужды;
И даже гнев его — не от вражды.
Мы сами собственные кары множим
И нянчим Дьявола в жилище Божьем.
Вернуться вспять, к начальной чистоте —
Наш долг земной; превратно учат те,
Что человека мыслят в круге малом:
Его величья никаким овалом
Не обвести; он все в себя вместит.
Ум разжует и вера поглотит,
Что бы мы им измыслить не дерзнули;
Весь мир для них — не более пилюли;
Хоть не любому впрок, как говорят:
Что одному бальзам, другому яд;
От знаний может стать в мозгу горячка —
Иль равнодушья ледяная спячка.
Твой разум не таков; правдив и смел,
В глубь человека он взглянуть сумел;
Насытившись и зрелищем, и чтивом,
Не только сам ты стал красноречивым,
Красноречивы и твои дела:
За это от друзей тебе хвала.
<1610>
Графине Бедфорд
Мадам,
Благодарю; я буду знать вперед,
Очистившись от заблуждений давних,
Что не природа ценность придает
Вещам, а редкость оных и нужда в них.
Кто ищет меньшее из зол — простак;
Блажен, кто может выбирать из благ.
Так при Дворе, где добродетель — плод
Редчайший, ваша всех настолько выше
(И оттого толпе ее восход
Незрим), что требуются эти вирши,
Как толкованье трудным письменам,
Чтоб возвестить ее явленье нам.
Так здесь, в Деревне, красота земли —
Лишь ларчик скрытых благовоний, ждущий
Как утра, — вас, Мадам, чтоб расцвели
Цветы и раем воссияли кущи;
Без вас она таится, точно мгла
Все наше полушарье облегла.
Сойдите ж с колесницы, сотворя
Рассвет в ночи явленьем беззаконным;
Пусть в новом небе новая заря
Взойдет над миром новообретенным,
Где мы, туземцы ваши, круглый год
Ходить согласны задом наперед.
Как антиподов, мы забудем Двор;
Пусть Солнце, ваш наместник, без отрады
К земле осенней наклоняя взор,
Свершает скучные свои обряды, —
Мы будем, безмятежно веселы,
Вам жертвы приносить и петь хвалы.
Не Божеству, что в вас живет, Душе,
Я посвящаю эти приношенья
Стихов и бедных рифм; они уже
Не гимны, а смиренные прошенья:
Коль сами таинства запретны нам,
Мы лицезреть хотим хотя бы Храм.
Как в Риме любопытный пилигрим
Не столь вникает в распри и дебаты,
Сколь поглощает взором вечный Рим:
Его фонтаны, площади, палаты, —
Все, кроме лабиринта догм и школ,
Уверясь, что любой мудрец — осел, —
Так я в своем паломничестве жду
Узреть не столько алтари священны,
Сколь облик храма — то, что на виду, —
Хрустальные, сверкающие стены
Рук, плеч, очей — все то, что созерцал
Тот, кто впервой узрел Эскуриал!
Но (каюсь), может, слишком я в упор,
По-деревенски воздаю вам почесть;
В вас — всех легенд таинственный узор,
Переплетенье былей и пророчеств,
Все книги, что от скорби и вины
Очищены — и вместе сведены.
Когда добро и красота — одно,
Вы, леди, оного и часть, и целость;
Во всяком вашем дне заключено
Начало их, и молодость, и зрелость.
Так слитны ваши мысли и дела,
Что даже и лазейки нет для зла.
Но эти рассужденья отдают
Схоластикой, от коей неотвязны
Сомнения; сомнения ж ведут
К неверию и вводят нас в соблазны;
Знакомый смысл в одежде новых фраз
Способен отпугнуть в недобрый час.
Оставим же рассудку суеты,
Пусть судит чувство — попросту, без нянек:
Где трон, казна и царство красоты?
В Твикнаме 6 — здесь, куда приходит странник,
Надеясь подивиться вам двоим:
Где Рай, там должен быть и Херувим.
Григорий
Михайлович Кружков родился в 1945 году в Москве. Окончил
Томский гос. университет (физический факультет) в 1967 году.
Публикуется как поэт и переводчик зарубежной поэзии с 1971 года. Изданы книги
стихов — “Ласточка” (М., Советский писатель, 1982), “Черепаха” (М.,
Художественная литература, 1990), “Бумеранг” (М., АРГО-РИСК, 1998). Вышли книги
переводов: Льюис Кэролл “Охота на Снерка” (Рига, 1991), Джон Донн, “Избранное”
(М., 1994), Роберт Фрост “Другая дорога” (М., 1999) и другие.
Публикуется
так же как эссеист и критик.
1 Усадьба Гилпина в Хайгейте под Лондоном, куда он уехал на время
чумы.
2 Во время чумной эпидемии театральные зрелища попадали под
запрещение (что, как видно, не распространялось на зрелища другого рода).
3 Ремора — рыба-прилипала, о которой средневековые бестиарии
сообщали, что она топит корабли, присосавшись к их днищу.
4 “Донн” — таково традиционное русское произношение. Правильней —
“Данн”, что может означать по-английски “закончил” или даже “погиб”. Отсюда
неизбежный каламбур, от которого никто не мог удержаться (в том числе и сам
Донн).
5 Городок в Сассексе, где семья Донна жила в 1606—1610 гг.
Эдвард Герберт, в дальнейшем лорд Чербери, – известный поэт, старший брат еще
более известного в английской поэзии Джорджа Герберта. В момент написания
письма находился в Жульере (Нидерланды), участвуя в войне герцога Оранского с
испанцами.
6 Твикнамский Парк — усадьба леди Бедфорд недалеко от Лондона.