Подо льдом и снегом, во мраке, в каждом квадратном или кубическом дюйме,
Отборные, в самом зачатке, в нежных пленках, мельчайшие, нерожденные,
Как дети в чревах, спрятанные, спеленутые, спящие, сжавшиеся;
Биллионы биллионов и триллионы триллионов их в ожидании
(В земле и в море – вселенные их – как звезды там в небесах),
Они пробуждаются медленно, неизбежно, в бесчисленных формах,
В вечном предчувствии большего, нежели было до них.
1891
Необъятны земля, простирающееся пространство и время,
Необъятны пути их, загадочные, многоликие, развертывающиеся;
Но еще необъятней моя незримая душа, постигающая, оживляющая все это.
Обнаруживающая свет, небо и звезды, вскрывающая землю, переплывающая
моря.
(Чем было бы все это без тебя поистине, о моя душа? С чем сравнимо, незримая,
без тебя?)
Ты еще шире развертываешься, множишь загадки, о моя душа!
Ты еще более многолика и простерта дальше еще, чем все это зримое.
1891
В свежем утреннем аромате под открытым небом,
В густом персидском розовом саду,
Под каштановым деревом, раскинувшим ветви,
Говорил молодым посвященным:
«Венец всего, мои дети, завершенье любого слова, заключение любой речи,
Аллах – это все, все, все – во всех вещах и во всем сущем,
И может быть, не только сущем; все проникая во многих и многих, Аллах,
Аллах, Аллах.
Далеко ли зашел заблудший? Глубоко ли упрятан таинственный движущий
смысл?
Проникали ли вы в глубину беспокойного моря вещей?
Ощутили ли вы океанскую неутоленность – нерв всяческой жизни?
Нечто неутолимое, непреходящее, незримую нужду любого зачатия,
зарождения?
Это первопричина движения каждой частицы
(И бессознательной, злой, или померкшей),
Страсть возвращения к божественному истоку, началу, не важно как
удаленному,
Одинаково скрытому без исключений в любом лице и любой
лицезримой вещи».
1891
Голос Смерти, торжественный, странный, во всем его гуле и мощи,
С внезапным несказанной мощи ударом – затопленные города, тысячи
человеческих жертв,
Хвастливый плод процветания, жилища, товары, кузницы, улицы, железные
мосты,
Мешанина, разбиваемая этим ударом, – и все же, наступая, жизнь продолжается.
(Среди этих остатков, среди свернутых, стиснутых, диких развалин
Спасена пострадавшая женщина, ребенок счастливо рожден!)
Пусть я прихожу без вести, окруженная ужасом, мукой,
С льющейся лавой, огнем, всеобщими, частными катастрофами (этот голос,
торжественный, страшный),
Я тоже посланница свыше.
Да, Смерть, мы склоняемся ниц пред тобою, опускаем глаза долу,
Мы оплакиваем старых и юных, безвременно взятых тобой,
Сильных, красивых, добрых, способных,
Разорено хозяйство, муж теряет жену, жена мужа, кузнец похоронен в своей
кузнице,
Трупы в разлившихся водах и глине,
Тысячи собраны под могильные холмы, тысячи так и не найдены.
После захоронения плач по мертвым
(Преданные им, найденным и ненайденным, незабывающие, дальше несущие
прошлое, вот новое раздумье),
День – длящийся миг или час, – сама Америка склоняется низко,
Безмолвно, смиренно, подавленно.
Войну, смерть, катаклизм, как этот, Америка,
Вмести в глубине своего гордого, процветающего сердца.
И уже пока я пою, Господи, из смерти самой, из грязи и тины
Распускаются быстро цветы – сострадание, помощь, любовь,
С Запада и Востока, с Юга и Севера, из-за моря
Человечество протягивает свои горячие сердца и руки ради помощи человеку;
И мысль для себя извлекает урок.
Ты, о вечно стремительный глобус! в воздухе и пространстве!
Ты, кромешная вода окрест нас!
Все, чем полна наша жизнь и смерть, наше бденье и сон!
Законы, незримые, всепроникающие,
И ты во всëм, надо всем и подо всем, непрестанная,
Ты! ты! живая вселенская непобедимая гигантская сила, спокойная, бдящая,
Держащая человечество на ладони своей, как хрупкую игрушку,
Как губительно было бы вдруг позабыть о тебе!
Ведь и я позабыл
(Замороченный этими жалкими силами прогресса, политики, культуры,
богатства, изобретений, цивилизации),
Потерял в своем поле зрения твою безмолвную, вечно правую силу, твои
изначальные мощные муки,
В которых и над которыми мы плывем, и каждый из нас поддерживается над
ними.
1889
Размышляю о войнах, прошедших давно, – о бессчетных погибших неизвестных
солдатах,
Об именах опустевших, ушедших в море и воздух и не пришедших назад, –
После боя короткая передышка, мрачная похоронная команда, заполняющая
глубокие окопы
Мертвецами, собранными со всей Америки, Севера, Юга, Востока, Запада, откуда
они пришли,
Из лесистого Мэна, с ферм Новой Англии, из плодородной Пенсильвании, из
Иллинойса, Огайо,
Из безбрежного Запада, Виргинии, Юга, Каролины, Техаса
(Даже в моих домашних тенях и в бесшумном мерцании пламени
Снова я вижу вздымающиеся колонны, я слышу мерную поступь армейских
шеренг);
Вы, миллионы незапечатленных имен, все, все вы – темное наследие всех войн,
Эти стихи для вас – вспышка подспудного долга, ваш затерянный список,
чудотворно развернутый здесь,
Каждое имя вызвано мной из мрака смертного пепла,
Чтобы впредь оставаться в глубинной записи сердца на много грядущих лет,
Ваш таинственный список, полный безвестных имен, от Юга до Севера,
Любовно напоил ароматом эту сумеречную песню.
1890
Я заметил, он одиноко висел на единственной нити,
Заметил, как оценивал он свою свободу окрест,
Из себя испуская за нитью нить, за нитью нить,
Распуская их вечно вниз, все быстрее сплетая сеть.
И ты, о моя душа, там, где ты одинока,
И окрест тебя безмерное море простора,
И вечно ты оцениваешь свою свободу, рискуя, отыскивая сферы, чтобы
сомкнуть их,
До тех пор, пока мост, который нужен тебе, не будет построен,
До тех пор, пока твоя нить не затянется где-то, о моя душа.
1868
Благородного предка с рукой, подъятой в угрозе
(Память о былом в забытьи, любовь и верность в забытьи),
Безудержный нож направлен к сердцу Матери Всех.
Я видел идущего вперед мускулистым шагом
Благородного сына; с просторов прерий, от вод Огайо и Индианы
На помощь дюжему великану спешат его изобильные отпрыски,
Одетые в синее, с надежным оружием на плечах.
Я слышал спокойный голос Матери Всех, говорящий:
«Что до вас, повстанцы (мне казалось, что я это слышал), зачем вам бороться со
мной, зачем искать моей жизни?
Когда же вы сами станете мне надежной защитой?
Вы же дали мне Вашингтон – и эти земли теперь».
1872
О Невеста! Жена! Насколько беспомощней слов моих моя беззащитная мысль о
тебе!
Затем, разлученный, бесплотный, или снова рожденный,
Эфемерный, о надежда моя, последняя атлетическая возможность,
Я с тобой восхожу, я плыву в пространствах твоей любви, о ты,
С кем я делю мою бродячую жизнь.
1860
Человек приморского штата и Пенсильвании,
Канадца севера и южанина я люблю,
Чтобы с истинной правдой выразить вас как себя самого, ведь корень в людях
един,
И я верю, что назначение всех этих штатов в поисках возвышающей дружбы,
неизвестного прежде восторга,
Которые ждут, я уверен, всегда ожидали раскрытия, затаенные в людях во всех.
1860
Я требую от нее духовного отклика,
Требую самого тесного и обильного братства людей,
Требую возрастания листьев из слов, поступков, сущностей
Этих людей с открытых просторов, людей грубых, опаленных солнцем, свежих,
упитанных,
Идущих своим путем, прямых, ступающих вольно и слаженно, ведущих, а не
ведомых,
С непреходящей неувядаемой смелостью, с нежной и сильной плотью, не задетой
пороком,
Глядящих небрежно в лицо президентам и губернаторам, словно твердя: «Кто вы
такие?»
Рожденных в страсти землей, простых, без натянутости, без покорности,
Этих из сердца Америки.
1860
Город, где жил я и пел в твоем сердце, однажды прославит тебя,
Не твое лицедейство, не мелькающие рекламы, не твои зрелища мне воздадут,
Не бесконечные вереницы твоих домов, не корабли на верфях,
Не уличные процессии, не яркость витрин со всеми товарами,
Не затем это все, чтобы вести разговоры с ученым народом или вносить свою
лепту в разгар вечеринки и пира;
Вовсе не это, но когда я иду по тебе, о Манхеттен, ты мгновенными вспышками
глаз мне предлагаешь любовь,
Даришь ответ моим взглядам и мне воздаешь,
Вереницей возлюбленных вечно мне воздаешь, только этим, и только.
1860
Этот чудный день, встающее солнце, друг, с которым я счастлив,
Рука друга небрежно брошена мне на плечо,
Склон холма в белизне цветущей рябины,
А поздней осенью здесь все оттенки красного, желтого, бурого, пурпурного,
светло- и темно-зеленого,
Пышный покров травы, птицы и звери, чужой неухоженный берег, дикие
яблони, камень, песок,
Прекрасные сгустки, осколки, небрежный список – один за другим, только мне
стоит их вызвать или только подумать о них, –
Истинные стихи (просто образы, облики, то, что мы называем стихами),
Стихи затаенности, ночи, людей, таких же, как я,
Поэма, застенчиво скрытая, которая вечно во мне и вечно в любом
(Знаю раз навсегда, признаюсь откровенно, всюду есть люди, такие, как я, всюду
скрыты наши крепкие мужественные стихи),
Любовные помыслы, любовные соки, любовный запах, любовная жатва,
любовные путы, опутывающие кровь,
Руки, объятья любви, губы любви, фаллический жезл любви, груди любви,
животы, смыкающиеся в любви,
Земля целомудренной страсти, жизнь, ставшая жизнью лишь по любви,
Тело моей любви, тело женщины, мною любимой, тело мужчины, тело земли,
Нежные утренние дуновения, приходящие с юго-запада,
Дикий мохнатый шмель, жужжащий, жаждой гонимый то вверх, то вниз,
сжимающий взрослое тело цветка, изогнувшись, твердой влюбленной
хваткой добивается своего, напряженный, пока не исходит в страсти;
Сырость лесов в предрассветный час,
Двое спящих в ночи, прижавшись друг к другу, во сне рука одного заброшена
под талию другого,
Запах яблок, аромат надломленного шалфея, мяты, коры березы,
Стремление мальчика, страсть, пыланье, когда он мне доверяет, о чем он грезил,
Мертвый лист, завершающий свой спиральный виток, умиротворенно падающий
на землю,
Бесплотные жала, которыми жалят меня взгляды, люди, вещи,
Мое сокровенное жало, жалящее меня самого на пределе всех своих сил,
Чувственные округлые, обволакивающие братья, лишь эти избранные
щупальца, только они на своем месте могут хранить интимность,
Любознательный странник, рука, странствующая по всему телу, застенчивая
податливость плоти, там, где пальцы задерживаются осторожно,
возбуждают, скользят,
Прозрачная скользкая жидкость внутри молодого мужчины,
Тревожное разъедание, мучительное, смущающее,
Волнение, болезненный прибой, которому нет покоя,
То же самое, что и во мне, то же самое, что и в других,
Молодой мужчина, вспыхивающий и вспыхивающий, и молодая женщина,
вспыхивающая и вспыхивающая,
Молодой мужчина, просыпающийся среди ночи, горячей рукой старается
подавить то, что овладевает им,
Волшебная ночь влюбленных, странные полувлекущие муки, виденья, угар,
Пульс, биенье в ладонях и трепет сцепленных пальцев, молодой мужчина, весь
распаленный, пылающий от стыда и досады;
Так набрасывается на меня море моей любви, когда я лежу, жаждущий и
обнаженный,
Так близнецы ликуют, ползая по траве на солнце, а мать с них ни на миг не
спускает свой неусыпный взгляд,
Вот ствол грецкого ореха, скорлупа ореха, сбор созревших продолговатых
орехов,
Выдержанность плодов, птиц, животных,
Я бы стал непременно убогим, скрыв себя, найдя себя непристойным, если
птицы и звери себя никогда не скрывают, не находят себя непристойными,
О великое целомудрие отцовства в стремленье стать рядом с великим
целомудрием материнства,
Эта клятва деторожденья, принесенная мной, мои Адамовы, мои нынешние
дочери,
Жадность, что гложет меня день и ночь с голодным гневом, пока не насытится
то, что мальчиков породит, чтобы занять мое место, когда я устану,
Благотворная легкость, передышка, умиротворенье, и эта гроздь, сорванная с
меня самого наугад,
Она сделала свое дело, – я роняю ее небрежно, чтоб упала она где угодно.
1856
возрождает, обязывая себя,
Там часы, месяцы, годы – там искусства, изделия, учреждения, даже самые
временные
Там повседневная жизнь, речь, ремесла, политика, личности, положения;
Там и мы тоже, я с моими листьями и песнями, восхищенный, надежный, –
вместе со всеми, –
Так отец, идущий к отцу своему, берет с собою детей.
1860