ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Болдырев - начальник строительства.         Валька - его сестра, медичка.         Максимка - зав. бюро рационализации.         Лагутин - секретарь партколлектива.         Гончаров - главный инженер.         Картер - американский инженер.         Груздев - инженер-технолог.         Касторкин - инженер, зав. внутри-строительным транспортом.         Данило Данилович - инженер.         Калугин Симон Симонович - инженер.         Татьяна Львовна - его жена.         Рыбкин - секретарь Болдырева.         Переводчица.         Доктор.         Сиделка.         Секретарь производственного совещания.         Председатель производственного совещания.

Строители-костромичи:         Лаптев Ермолай.         Михалка.         Артамон.         Зотов Анисим.         Суматохинов Лаврентий.         Дудыкин.         Темин Кондрат.         Грищук Фетиска.         Рабочий в розовой рубахе.         Тюша.         Краличкин - металлист.         Демин - десятник.         Комендант.         Шофер.         Кухарка.         Первая работница кирпичного завода.         Вторая работница.         Третья работница.         Первый техник.         Второй техник.         Комягин - железнодорожник.         Неизвестный пьяный.         Строители, металлисты, рабочие.

АКТ ПЕРВЫЙ
КАРТИНА ПЕРВАЯ

        Кустарник. Дерево. Скамейка. За кустами рабочий барак, где ужинают строители.
Предсумеречный час. Валька, Гончаров.

        Валька. Вы знаете, что сегодня восьмой случай заболевания брюшным тифом по строительству?
        Гончаров. Предположим, знаю.
        Валька. Так вот за это "знаю" вас следует крыть. Ваши уважаемые спецы, чорт бы их взял, до сих пор не сделали хлорирование воды. Нет, вы подумайте, что это такое, - пять тысяч рабочих пьют речную воду, а вы никого не умеете подтянуть!
        Гончаров. Подтянуть...
        Валька. Вы знаете, чем это может кончиться? Я, как медичка, отлично понимаю. Я буду протестовать и ставить вопрос... в общественном порядке. Тут эпидемия, а вы чему улыбаетесь, товарищ Гончаров? Где тут барак сорок первый? Этот, что ли?
        Гончаров. Этот.

Валька ушла в барак.

        Крыть... ей дозволено крыть меня... "Спецы, чорт бы их взял..." Девушка - какой язык!

Из-за кустов выбегает Лаптев Ермолай, бородатый крестьянин с иконописным лицом.
На нем белые порты, белая расстегнутая рубаха.

        Лаптев. Товарищ начальник, дозвольте сказать, что ж это...
        Гончаров. Говори.
        Лаптев. Как же это такое? Девка какая, чижик-девка, сквернавка, лезет ко мне с приказом: скидай порты при всех. А? Я со своей старухой тридцать годов прожил, но чтобы без портов перед ней - ни-ни! А тут же бабы, кухарки, на срамоту нас не могете выставлять. Не могете! Нет такого закону! Во!
        Гончаров. Ничего не понимаю! Какой чижик? Какая девка?

Появляются строители один за другим. С ними кухарка.

        Лаптев. Ишь ты, не понимаешь? Девка-сквернавка порты заставляет скидывать, а он не понимает! Вот люди добрые скажут, что понос, - не спорю. Но без портов не позволю.
        Гончаров (строителям). Объясните, что у вас произошло?
        Михалка. А что произошло... Мужик дело говорит. К чему такое издевательство над нами, к чему людей силком волочь? Он с артелью пришел и при артели останется. (Отходя.) Воду заразили, а теперь, как туши, в барак волокете.
        Гончаров. Кто заразил воду? Что за глупость говоришь!
        Кухарка. Нет, товарищ архитектор, вы уж нас не глупите. Нам по кухаркиному делу оно заметно стало.
        Гончаров. Что же вам заметно стало?
        Кухарка. А то, что народ травится.
        Лаптев. Вот она, ваша дьявол, идет. Что она меня нюхает? Пусть кобылу понюхает. Порты скидывать не дамся. Хоть милицию позови. Нету такого закону!

Входит Валька.

        Валька. Вот чудак дядя... Чего ты сбежал?
        Михалка. Все мы чудаки, только вы умные.
        Валька. А ты молодой, грамотный наверно, постыдился бы дурачком прикидываться.
        Михалка. Дураки у кобелей хвосты крутят, а мы люди рабочие.
        Кухарка. Да, да. Мы не чортовы куклы какие-нибудь... (Артамону.) Шляется... Выкаблучивается... Командует...

Гончаров уходит.

        Кто она такая есть тут? Кто она такая может быть?
        Артамон. Что это ты с нами хихеньки да хаханьки? Кто ты такая, девка, откедова ты представилась? Покажи бумагу, что тебе дадено право народ раздевать.
        Лаптев. Что вы из нас последние кровя пьете, а? Что я вам, Ермолай Ерофеев сын, - скот али животная? Отродясь срамоты такой не видали... Ишь, какую силу взяли над простым народом! Душегубы вы, душегубы! Ох, моченьки моей нету... (Опускается на скамейку.)) Горит мое нутро, огнем горит...
        Валька. Товарищи, неужели вы не понимаете...
        Кухарка. Всё понимаем.
        Валька. Что у него тиф, брюшной тиф, что его сейчас же надо отвезти в больницу!
        Артамон. А ежели человек не хочет, какое ты имеешь право над ним?
        Михалка. Из артели людей не выдавать!
        Суматохинов. Товарищ барышня, народ не мути, без тебя мутно нам.
        Валька. Чего вы раскудахтались, точно бабы деревенские? Ваш товарищ заболел, значит его надо отправить в больницу. Только и всего. Помогите мне его довести до кареты. Не хотите - не надо. Я позову шофера. (Ушла.)
        Лаптев. Братцы!.. Михал, а Михал, отведи меня на место, а то я сам не дойду никак. (Поднялся.) Сволочушку эту в барак не пущайте. Поганка проклятая. (Ушел.)
        Михалка. Что же это, ребята, терпеть?
        Артамон. Депутацию выбрать надо.
        Суматохинов. "Депутацию"!.. Плюнут они на твою депутацию и размажут. Депутат!
        Артамон. А без порядку ты не сила. Хлюст елецкий!
        Михалка. Да что вы толкуете: мы не сила? Мы и есть самая первейшая сила. Допрежь такого кощунства над рабочим классом не было. Воду отравили, сукины сыны!
        Зотов. Молчи, ухо свиное, молчи! Умнее тебя люди скажут. Первогодки у нас повек молчали.
        Артамон. Первогодки ложки кунай за старшими... А я прямо скажу - силов нет. Вода, конешно, отравленная, народ валит на мертву постель. Насчет продукции - никакого приварку не видим. Мяса нехватает. Где это видано?

Входят Валька и шофер.

        Валька. Вот здесь надо взять. Где же он?
        Михалка. В нужник пошел, барышня. Просил вас немного обождать.
        Валька. Если в нужник пошел, мы обождем.
        Артамон. Куда бы он ни пошел, тебе его не видать, вот что!
        Михалка. Артель постановила из присмотру товарищей не выдавать.
        Шофер. Чего ты орешь-то, чудак-человек?
        Артамон. Артель постановила - на наших глазах лечить.
        Шофер. Да чего ты орешь? Говори тише.
        Михалка (толкнув шофера). А ты что за валет?
        Шофер. Смотри, парень, а то я могу так толкнуть, что черти из глаз посыплются.
        Михалка. Ребята, он мне угрожает!
        Кухарка. Ишь ты, комиссар кожаный!
        Валька. Тише! Молчите! Дайте сказать!..
        Михалка. Нечего говорить нам.
        Суматохинов. Не мути нас, девка, без тебя мутно.
        Валька. Глупости ты говоришь, товарищ!
        Кухарка. Ишь ты, умница какая нашлась, сопли сама утирает!
        Валька. Дура же ты, тетка! В конце концов нам говорить не о чем. Товарищ шофер, пойдем и возьмем больного.
        Шофер. Пошли!
        Артамон. Нет, не пошли!
        Шофер. Пошли!
        Артамон. А я говорю - не пошли!
        Шофер. Пусти!
        Валька. Убирайтесь!
        Михалка. Вы силком и мы силком! (Хватает Вальку за руки.)
        Суматохинов. Дай ей, чтоб помнила, как мутить!
        Зотов. Мужики, упреждаю - плохое дело будет.
        Артамон (шоферу). Двину!
        Шофер. Двинь!
        Артамон. Двину!
        Шофер. Двинь!
        Михалка (борется с Валькой). Ребята, помогай, бей!
        Суматохинов. Наших бьют!
        Кухарка (хватает кирпич, целится в голову Вальке). Я тебя угощу, шлюшка!

К кухарке быстро шагает Болдырев, выхватывает камень, отбрасывает его в сторону.

        Болдырев. Что ты, баба? За это судят!
        Кухарка. Матушки, Болдырев!
        Все. Директор... Болдырев... Степан Семенович...

Пауза.

        Зотов. Ну, Михалка, рапортуй.
        Болдырев. Чего вы тут задрались, Валька?
        Суматохинов. Во-во, Степан Семенович...
        Болдырев. Погоди. (Шоферу.) Рубцов, в чем дело?
        Шофер. Тифозного взять не дают.
        Болдырев. Так что же, вы в атаку за тифозным пошли?
        Валька. Без вас бы, товарищ директор, управились.
        Болдырев (взглянув на кирпич). Пожалуй... Ну, ладно. Вы пока что отдохните после сражения.
        Кухарка. Она, никак, жинка директорова...
        Зотов. Не жена, а сестра.
        Кухарка. Царица небесная!
        Зотов. Вот те и царица!
        Болдырев. А мы с ребятами поговорим. Да не все сразу, не все... (Михалке.) Говори ты, что ли... и нос у тебя оцарапанный кстати.
        Михалка. Так я что же... Не я один... Мы все.
        Зотов. Все, да не все.
        Болдырев. Ну ладно, запишем, что все.
        Михалка. Известно, вода отравленная... Терпения нету... Артель постановила - народ не выдавать.
        Болдырев. Всё?
        Михалка. Ну, и... допрежь не было такого кощунства над рабочим классом.
        Болдырев. Так. А тебе, земляк, сколько годков от роду?
        Михалка. Это не касаемо.
        Болдырев. Нет, касаемо. Ты скажи-ка мне, сколько тебе годков будет?
        Михалка. Ну, двадцать... с годом.
        Артамон. Говорил первогодкам - ложки кунай за старшими.
        Болдырев. Невелик коновод у вас, товарищи. Это что же уполномоченный от сорок первого барака?
        Зотов. Какой он, к чорту, уполномоченный! Так, шпана.
        Болдырев. Вот тебе и раз! А я с ним время теряю. Ты, парень, вечером сядь-ка со стариками да потолкуй насчет старого режима. К примеру, спроси, как бы ты прежде с главным директором разговаривал.
        Зотов. Ага...
        Болдырев. Да стал бы еще разговаривать с тобой директор! Ты там заикнулся бы, а тебе: бунтуешь? За порты да в конверт, под железную печать. Потолкуй со стариками, полезно будет.
        Михалка. Так для чего же мы боролись?
        Болдырев. Ты боролся у мамки на печке. Не срамись! Ну, ладно. А теперь я к вам слово имею. Нехорошо, ребята, нехорошо! Звонят ко мне сейчас, что, мол, сорок первый барак шумит. Сорок первый барак! Костромичи? Что такое? Являюсь сюда, а вы с девкою воюете. Смешно!
        Артамон. Мы не потому. Вода отравленная... Народ валит на мертву постель.
        Болдырев. Не смеши улицу, борода. Волга - не пруд. Воду весь город пьет. Неочищенная вода - другое дело. Кипятим, сколько можем. Народ сырую хватает. Животами болеют. В деревне ты что - ситро пьешь? Вот что: больного сейчас отправьте в больницу, а с ним делегата одного нарядите, пусть увидит, где и как лечим.
        Зотов. Посрамились, и хватит. Эх, Михалка!.. Да где же он! Уничтожился.
        Валька (шоферу). Пойдем.
        Болдырев. К машине идите. Они сами принесут.
        Суматохинов. Да чего его нести? Авось, ходит. Он весь народ и смутил.
        Болдырев. Ну, ладно. Иди, неси. Время проводить нечего.

Многие строители уходят в барак.

        Зотов (кухарке). Ты чего ждешь?
        Кухарка. Прощенья бы у него попросить... Заарестует еще.
        Зотов. Кишь, дура! Исчезай!
        Кухарка. Как же?
        Зотов. Кишь!

Кухарка ушла. Трое рабочих несут больного.

        Голоса. В карете поедешь, как Чербельмен...
        - Не один...
        - С делегацией.
        Лаптев (в бреду). Порты я ей не отдам... Порты мои ни разу не стиранные... Порты мои, мои... Эх, Михалка, Михалка, порты не выдавай!
        Болдырев. Бредит.
        Зотов. Видать, без памяти.

Все, кроме Болдырева, идут к автомобилю. Входит Гончаров.

        Гончаров. Что тут было, Степан Семенович? Я с ними стал объясняться, но меня отвлекли.
        Болдырев. Сестру поколотить собрались... Дело не в этом. Четвертый барак сегодня бунтует... одни было забастовали. Все в один голос: вода отравленная. Кто-то пустил слух, что ли... чорт его знает! Хожу, успокаиваю. Лагутин уехал. Мне бы на заседание надо. И строительство теперь бросить не могу.
        Гончаров. Да, тревожный вечер.
        Болдырев. Бузит народ... Металлистов бы сюда скорее... Пятьсот человек влей - и будет другая атмосфера. Ну, ладно, до свиданья!
        Гончаров. Спокойной ночи!

Болдырев уходит.

        Круто поворачиваем, товарищ Болдырев. При таких поворотах кучера слетают с козел, а за ними и пассажиры. Вот и пафос масс. Сегодня сестру убить собрались, а завтра - нас с вами.

Входит Зотов.

        Зотов. Чему вы смеетесь, товарищ начальник?
        Гончаров. Кто здесь? Чего тебе?
        Зотов. А я так... иду, слышу, кто-то сам с собой говорит. А это чудно, когда человек один сам с собой в ночи говорит... Вроде заплутал.

ЗАНАВЕС

КАРТИНА ВТОРАЯ
Кабинет Болдырева. Болдырев и Максимка.

        Максимка. Нет лучшей работы на свете, как работа на войне.
        Болдырев. Это почему же?
        Максимка. Воевал я, воевал, Степан Семенович, и убедился, что это совершенно чистое дело.
        Болдырев. А заводы строить - не чистое дело?
        Максимка. Ты меня не понимаешь... Тут у тебя дипломатия... На войне моя позиция определенная. Вижу перед собой врага, я с ним воюю, он со мной воюет. А у тебя есть такие кандидаты в Соловки, что хоть первым маршрутом отправляй, но я с ними должен работать как с товарищами...
        Болдырев. Ну, ладно. Говори, что в твоем бюро?
        Максимка. Навязал ты мне это бюро рационализации! - лучше бы каменщиком поставил.
        Болдырев. Максим, разговор кончен! Давай докладывай.
        Максимка. Не могу я рабо...
        Болдырев. Максимка!
        Максимка. Ну, садись. Принято единогласно. Слушай. Начну я с прораба пять. Ох, и гад! Четвертый раз, за подписью Гончарова, категорически предлагается ему установить подъемник.
        Болдырев. Бумажки?
        Максимка. А что делать, если он не ставит?
        Болдырев. Ставь сам. Бери рабочих и ставь.
        Максимка. Это идея!
        Болдырев. Никакой тут идеи нет. Работать надо. "Темпы", кричите, "темпы", а сами со стола на стол бумажку посылаете. Дальше.

Входит переводчица.

        Переводчица (с порога). Товарищ Болдырев разрешите?
        Болдырев. Разрешаю, уважаемая.
        Переводчица. Здесь мистер Картер, и он просит сейчас принять его.
        Болдырев. Вы его привели сюда?
        Переводчица. Нет, я его не вожу. Он сам ходит.
        Болдырев. Что ж, входите.

Переводчица уходит.

        Что-то неладно у американца.
        Максимка. Саботируют его, вот увидишь.
        Болдырев. Посмотрим.

Входят переводчица и Картер. Картер молча подал руку, стал.

        (Переводчице.) Чем могу служить?
        Картер. Tell him that some facts over which. I have no control force me to approach him on a subject, which will probably come as a complete surprise to him.
        Переводчица. Мистер Картер просит передать, что он... что он силой обстоятельств, ни в коей степени от него не зависящих, вынужден беседовать с вами на тему, которая явилась для него совершенно неожиданной.
        Болдырев. Я готов слушать мистера Картера. (Взглянув на Картера, встал.)
        Переводчица. Не is ready to listen to you, Mr. Carter.
        Картер. I have no intention whatsoever to mix into Soviet Russian politics and I am quite indifferent to the variorus trends of thought prevailing at present on your construction.
        Переводчица. Мистер Картер просит передать... (подумала), что он ни в какой степени на желает вмешиваться в политические дела Советской России и что ему безразличны течения и настроения, существующие здесь на вашем строительстве.
        Картер. I do not care to know what is the exact opinion of any of my Russian colleagues as regards for the rate at which the building is progressing. I want to specially emphasize this. And I am not going to take sides with any social group whatsoever.
        Переводчица. И что он не желает знать, как мыслят о данном темпе те или иные из его русских коллег.
        Болдырев. Понимаю.
        Переводчица. Мистер Картер желал бы подчеркнуть данное обстоятельство... (подумала) и указать вам, что он не может связывать свою деятельность с какими бы то ни было. русскими общественными группировками.

Болдырев кивает головой.

        Картер. I have a contract with the Soviet Government and it is this contract which will rule my every step for the whole of my stay in Russia.
        Переводчица. Мистер Картер просит вам напомнить, что он заключил договор с советским правительством, и этот договор он считает для себя законом.

Болдырев кивает головой.

        Картер. I wish to remind them once more that I am not a tourist and I am not on a pleasure trip in this country.
        Переводчица. Мистер Картер просит еще раз напомнить вам, что он не турист и приехал сюда не на прогулку.
        Картер. If my reasons for making this statement are not clear enough to him, tell him that the ten days which spent at the plant is time wasted for me as well as for them.
        Переводчица. Если мистеру Болдыреву неясно, говорит мистер Картер, почему он об этом докладывает, то он просит передать, что десять дней, которые он провел на вашем строительстве, для него и для вас пропали даром.

Болдырев недоуменно качает головой.

        Картер. I do not care for luxurious desk and office which were very kindly provided for me. I am neither a business man nor a theorist. I am a construction engineer and my place is in the field, right on the job, and not at a desk with the sole purpose of answering telephone calls.
        Переводчица. Мистер Картер говорит, что ему не нужен тот роскошный стол и кабинет, который ему предоставили. Он не финансист и не теоретик. Он инженер-строитель и привык работать в поле, на постройке, а не за столом у телефона.
        Картер. But I am forced to stick around the telephone in order to get the invariable reply, which is being repeated ad infinitum.
        Переводчица. Но мистер Картер вынужден сидеть у телефона и слушать одну и ту же русскую фразу, которую ему повторяют бесконечно.
        Болдырев. Какую фразу?
        Переводчица. "На будущей неделе".
        Картер. О, о... на будучи неделе.
        Болдырев. На будущей неделе?.. Так.
        Картер. На будучи неделе.
        Болдырев. Кто же эту русскую фразу повторяет мистеру Картеру?
        Переводчица. Who is it who always tells you that?
        Картер. Engineer Goncharov.
        Переводчица. Инженер Гончаров.
        Mаксимка. Я тебе говорил!
        Картер. I see no reasons which would prevent the development of speedy American methods of construction in Russia.
        Переводчица. Мистер Картер никаких объективных причин не видит в России, которые бы мешали развитию американских темпов. Мистер Картер подчеркивает это.
        Картер. I therefore very much regret but I would not take any money from the Soviet Government for wasting my time, and I see myself forced to break my contract and return to the States without further delay. I have nothing more to add.
        Переводчица. Поэтому мистер Картер заявляет, что он крайне сожалеет о случившемся, получать же деньги у советского правительства за бесцельное времяпрепровождение он не может. И он находит необходимым расторгнуть договор и немедленно возвратиться в Америку. Мистер Картер больше ничего сказать не имеет.
        Болдырев. Ах, сукин сын!.. (Переводчице.) Не переводите этого Картеру, я не о нем... Так... Так-с... Одну минуту. (Отвернулся к окну.) Передайте мистеру Картеру, что я сейчас дам ему вполне исчерпывающий ответ. (Пауза. Подходит к рабочему плану.) Так будет точно. Товарищ переводчик, скажите инженеру так: сейчас я отдам приказ, по которому Картер назначается производителем работ по основным цехам и подчиняется только мне.
        Переводчица. Comrade Boldyrev will issue an order forthwith, by which you will be appointed in charge of a construction ипй reporting directly 'to him.
        Картер. Very well, very well.
        Болдырев. Хорошо. Уэл. (Протягивает руку Картеру. Переводчице.) Имеет ли вопрос ко мне инженер?
        Переводчица. Have you any more questions?
        Картер. No. Thank you. That's all.
        Переводчица. Нет, вопросов мистер Картер никаких не имеет.
        Болдырев. К работе можно будет приступить завтра же. Хау ду ю ду? Гуд-бай! В общем, до свиданья!
        Картер (хохочет). So long, so long!

Переводчица и Картер уходят.

        Болдырев. Максимка, зови секретаря партколлектива. Рыбкин!

Входит Рыбкин.

        Товарищ Рыбкин, строчи приказ. Картер с сего, и так далее, назначается главным и ответственным производителем работ по основным цехам и подчиняется мне. Нет, не так: дирекции.

Рыбкин уходит.

        Максимка (у телефона). Коммутатор, коммутатор! Товарищ барышня, чай пьете? Извиняюсь... Степан Семенович, бери трубку.
        Болдырев. Ну... Да... Так... Площадь. Позвонили. А где же команда?.. Так. Кастрюлями не потушить. Ты не волнуйся и не шуми. Ступай на место. Станет серьезно - позвонишь.
        Максимка. Пожар?
        Болдырев. Вроде того. Лес загорелся на складах, около бараков. Кухарки кастрюлями тушат. Пожарные куда-то уехали.
        Максимка. Степан Семенович, так это же не шутка.
        Болдырев. С кастрюлей я туда не побегу. Зови секретаря партколлектива.

Входит Лагутин.

        Да вот он и сам.
        Лагутин. Болдырев, на первом участке вспыхнула щепа.
        Болдырев. Неважно. Закрой дверь, садись.
        Лагутин. Что ты, Семеныч! Там горит, а ты...
        Болдырев. Неважно, садись. Картер отказался работать.
        Лагутин. Непонятно.
        Болдырев. Ты знаешь, что мне сказал американец: "Я не хочу быть причастным к различным русским общественным группировкам". Я гляжу и смекаю, что нам будут срывать темпы. Правый уклон в жизни вот тут, около нас с тобой, имеет своих деятельных последователей. Возьми Гончарова - золото инженер, но, боюсь, предаст. Видишь, он посадил мне американца за дубовое бюро, подбросил эскизиков - сиди и не шуми. Парень просидел десять дней и пришел ко мне договор расторгать.
        Максимка. Ой, буза! Ой, затирается буза!.. Товарищи, на всякую бузу у меня нос, как радиоприемник, честное слово.
        Болдырев. Знаешь, что я сейчас без тебя сделал, Лагутин? Я назначил Картера главным производителем работ по основным цехам. Это - шаг. Либо Гончаров мне бросит заявление об отставке и, может быть, развалится инженерный коллектив, либо американец уедет. Я убедился, что наша публика не возьмет темп. Может быть, через год, через два, но в первый год пятилетки - ни за что. А завод-то мы строим как раз на американских конструкциях.
        Лагутин. Знаю. Понятно.
        Максимка. Ой, буза! Ой, затирается буза!
        Болдырев. Вот я думаю: подписывать приказ или не подписывать пока? Мне тяжело, Лагутин. Плечи трещат. Давай вместе решать.
        Лагутин. Ты металлист?
        Болдырев. Да. (Пауза.) Ну, подписывать приказ?
        Лагутин. Погоди... или... Жесткая задача.
        Болдырев. Подписывать приказ?
        Лагутин. Давай подписывай.
        Болдырев. Товарищ Рыбкин!.. Максим, открой ему дверь.

Входит Рыбкин, за ним комендант.

        Рыбкин. Приказ готов, товарищ Болдырев.
        Комендант. Товарищ Болдырев, пожар потушили. Понимаете, какие бабы! Прямо я озадачился. Кастрюлями, чайниками, кружками, песком действуют, как герои труда Одна юбку спалила.
        Болдырев. А пожарная команда?
        Комендант. Тут целая увертюра. Брандмейстеру кто-то позвонил до нас и в другую сторону его направил.
        Болдырев. Максим, и ты, товарищ комендант, расследуйте это дело.
        Максимка. Ясно... Пошли на коммутатор! Там наша комсомолка сидит... Черноглазая, черномазая...

Комендант и Максимка уходят.

        Лагутин. Степан, а Степан?
        Болдырев. Ну?
        Лагутин. А ведь это - война.
        Болдырев. Да. Вода не хлорируется. Узнаю - пьянствуют. Раз. Пять бараков подымают бунт. Два. Сестренку чуть не убили. Три. Американец расторгает договор. Четыре. Мы с тобой подписываем этот приказ. Пять. Поджог. Шесть. Это за восемнадцать часов, Лагутин, со вчерашнего вечера.
        Лагутин. Пятилетка, Болдырев.
        Болдырев. Ну, ладно. (Кричит в другую комнату.) Товарищ Рыбкин, давай смету на клопов! (Лагутину.) Пять с половиной тысяч рублей на борьбу с клопами ассигную. Клопы, брат, тоже темпу мешают.

ЗАНАВЕС

КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Часть огромного котлована. Земляные и железобетонные работы, расставлены столбики замера. Восход. На востоке яркая лента реки. Валька сидит на деревянных сваях.

        Валька (поет).

        Славное море - священный Байкал,
        Славный корабль - омулевая бочка.
        Эй, Баргузин, пошевеливай вал...

Входит Максимка.

        Максимка и Валька. "Молодцу плыть недалечко".
        Максимка (запевает).

        Долго я тяжкие цепи влачил,
        Долго скитался в горах Акатуя.
        Старый товарищ бежать пособил -
        Ожил я...

        (Срывается). Опера кончилась, начинается комедия. Наконец я вас расшифровал, Валентина Семеновна! Аврору наблюдать поздно, мечтать в тишине рано - следовательно, изучаете местность возможных боев и сражений.
        Валька. И все ты болтаешь, и все ты болтаешь! Купаться хожу, пока балбесов на берегу нет. Хорошо утром на Волге, Максим! Вода синяя, как бухарский шелк, и чайки точно серебряные стрелы, падают с высоты. Темный, коричневый парус замаячит где-нибудь далеко, далеко... Да разве ты это понимаешь!
        Максимка. Валя, если бы ты знала, какой я сентиментальный юноша.
        Валька. Ты... Для тебя вода - влага, солнце - энергия, трава - корм для скота...
        Максимка. Эх, Валька, физиономия у меня какая-то буйная, чорт бы ее взял! При такой физиономии задушевного слова не выйдет, а то бы я рассказал про себя...
        Валька. Нечего тебе рассказывать. Ты что усталый какой? Болен?
        Максимка. Только, пожалуйста, не зови карету скорой помощи. Пойду, вот, нырну - и воскресну. Ночь сидел: фордизм, тейлоризм, научная организация труда...
        Валька. Увлекаетесь американизмом вашим. Степан по ночам английские глаголы спрягает. Эй гэф э бук, ши гэз э бук. В Америку собирается ехать.
        Максимка. Американизация - это надо понимать. Если мы воспримем американизм и вложим в него коммунистическое принципиальное содержание, то...
        Валька. То?
        Максимка. Да что с тобой говорить! Ты же медичка! Получила? До свиданья! Наши пошли купаться.
        Валька. Проваливай!

Максимка идет к реке, возвращается.

        Максимка. Валь!
        Валька. Ну?
        Максимка. Ты знаешь, я тебе хотел что-то сказать.
        Валька. Скажи.
        Максимка (сел). Видишь ли, Валя, есть такие жеребята-сосунки. Ты на них похожа.
        Валька. Спасибо за сравнение.
        Максимка. Я очень серьезно говорю, Валя. Потом сосунки-жеребята становятся стригунками. Ты на них похожа.
        Валька. А потом становятся жеребцами. Ты на них похож.
        Максимка. Ну, как ты не понимаешь? Я же хочу сказать тебе образно.
        Валька. Образно!.. Лошадиные у тебя образы.
        Максимка. Валя, я каждый день наблюдаю тебя.
        Валька. Вот оно что!
        Максимка. Каждый день наблюдаю, и ты худеешь. Ты к нам приехала, как мак, а стала - как подсолнух.
        Валька. Знаешь что, Максим?
        Максимка. Что?
        Валька. Поди окунись с головой.
        Максимка. Но я от чистого...
        Валька (встала). Окунись, Максим. На тебя фордизм действует очень неожиданно. Окунись и; чихни. Пройдет. (Уходит.)
        Максимка. Ну, разве с такой вот проклятой физиономией можно вести нежные разговоры! Стихи, что ли, почитать какие-нибудь? (Уходит, напевая юмористически.)

        Вам девятнадцать лет,
        У вас своя дорога,
        Вам хочется смеяться и шутить...
        А мне возврата нет,
        Я пережил так много...

Костромичи ведут Тюшу.

        Михалка. Фамилия-то у него тихая - Тюша.
        Суматохинов. Такие абрикосы весь народ и мутят. Который бы не того... а поддается.
        Михалка. К директору его представить в полном виде.
        Суматохинов. Мы с ним без директора управимся, своим судом... Ишь, сукин сын, собачье мясо! Четыре дня за ним слежу. Где может быть Тюша? Нету Тюши. А он, как милорд, ванны принимает, свежим воздухом наслаждается. (Тюше.) Стой перед нами! Держи ответ перед артелью.
        Тюша. Братцы, только не бейте!.. Все отдам, только не бейте!
        Михалка. Ай боязно?
        Артамон. На артель класть пятно не боязно?
        Кухарка (подбегает). Глядите на них... измыватели!
        Лаптев (Тюше). Бона твоя Миликтриса прискакала... (Кухарке.) Сладенькими кусочками потчуешь его?
        Кухарка. Да за что же вы его? Он же еще молоденький, розовый. Не привыкши он...
        Михалка. Мы из него красного сделаем.
        Суматохинов. Эх ты, Тюша, глупый ты парень!
        Михалка. Мы те расцеремоним, как индейского петуха! Да что с ним прохлаждаться! В барак волоки его!
        Тюша. Братцы!.. (Бросается на колени.) Родименькие, землячки, не ведите в барак!.. Артамон... Миленькие!..
        Михалка. Ишь ты, "миленькие"! Москва слезам не верит. Вставай, стерва! (Кухарке.) Гони отседова к чортовой матери! А то и тебе попадет.
        Кухарка (уходя). Измыватели! Измыватели!..

Входит Зотов.

        Зотов. Поймали.
        Артамон. Испекся, как блин.
        Зотов. Вы как... не бить ли его?
        Михалка. Целовать будем... В святой угол поставим!
        Зотов. Михалка, отсунься... Замажь рот!
        Михалка. А ты что - присяжный защитник будешь?
        Зотов. Не гавчь... Битья не допущу!.. Тьма окаянная!
        Суматохинов. Оно и верно. К чему бить? За что? Авось, и ты, Михалка...
        Артамон (Зотову). Ты, Анисим, против артели не моги. Его нам на руки отец сдал.
        Михалка. Да какого... тут алимоны разводить! Волоки в барак!
        Зотов. Я не допущу!
        Артамон. А я те... во! (Толкает Зотова.) Анисим, до греха не доводи.
        Зотов. Гляди, бородой землю запашешь!
        Артамон. Я землю запашу?
        3отов. Ты.
        Артамон. Михалка!

Входит Лагутин.

        Лагутин. Эй, старик! (Стал между Зотовым и Артамоном.) Стыдно... что петухи! В чем дело? Что делите?
        Артамон. Да как же... Вы подумайте сами! Этот вот сукин сын на артель пятно кладет. Взял привычку какую... Утром на работу придет, номерок повесит, повиляет хвостом - и будя. Через проволоку - и на Волгу, тело белое обмывать.
        Лагутин. Прогульщик?
        Зотов. Так они самосудом хотят...
        Лагутин. Вот оно что... Этого нельзя. Да кто у вас до этого додумался?
        Михалка. Ну, товарищ начальник... не знаю, по какой ты части - по партийной или по какой еще... только я прямо скажу: ничего у нас не выйдет - ни темпы, ни подтемпы. Только языком нам треплют - темпы, темпы!.. А какая это темпа, когда такие герои и от работы, как собаки от червей.
        Артамон. Высечь одного, другого - вот она и получилась бы, темпа.
        Михалка. Язык чешут нам только... Ладно, пущай гуляет. Мы хотели государству пользу принесть.
        Зотов. Битьем не поможешь.
        Лагутин. Именно. Мы этому малому должны сделать категорическое предупреждение.
        Артамон. Я то же самое говорю... Оплеуху одну-другую, конешно, тоже пользительно с предупреждением.
        Михалка. Ну, твое счастье, Тюша... От сердца отлегло.
        Тюша. Товарищ начальник, никогда... до самой смерти, до гроба...
        Суматохинов. Беги, Тюша... Беги, как ветер.

Тюша уходит.

        Зотов. А вот насчет михалкиных слов и я скажу, товарищ Лагутин, - плохи делишки. С души воротит.
        Лагутин. А что такое? Говори прямо.
        Зотов. А что такое - по полдни на досках валяемся. За простой получаем, а оно из чьего кармана идет? Эге... Понял? Тут вот люди работают, а мы известку ждем.
        Михалка. Ты, товарищ начальник, думаешь - в нас сознанья нету? Я этого обормота проклятого четыре дня следил. Наше ведь. Ты думаешь, как... Мы не так чтобы как, а вон как... То-то! Ну, и во!
        Артамон. Народ, брат, он... народ. В народе сила. Ты уразумей, а мы по полдни известки ждем.
        Михалка. Рабочему человеку за простой получить лихва, думаешь? Мы работать нанялись, а вы нам языком хлещете.
        Зотов. Плохи делишки. Недовольство в народе замечается- На собрании одно, а пойдешь на леса... на лесах - ноль без палочки. Обрати внимание.

Входит Дудыкин.

        Дудыкин. Эй, Кострома!.. Господа, лесные интиллигенты, гуляете? Монастыри вам строить, а не заводы.
        Михалка (возбужденно). Вот, товарищ начальник, до чего нас окапировали. Хохочут над нами. Утираемся. И ты утрись тут с твоей темной.
        Артамон. Утрись, милый, да подумай...

Строители расходятся. Входят три работницы.

        Первая работница. Ты инженер или так?
        Лагутин. Так.
        Вторая работница. А инженеры где тут... спецы, одним словом?
        Лагутин. Вам кого, собственно, надо?
        Первая работница. Нам не собственно... мы замужние. Да ты не скалься!
        Третья работница. Чего ты скалишься, хрен тебе в галстук! Ты что - представитель какой?
        Лагутин. А вы откуда?
        Третья работница. Оттуда же... откуда и ты.
        Вторая работница. Нам бы теперь спеца поймать в бархатной фуражке.
        Лагутин. Зачем же надо вам его поймать?
        Первая работница. Мы уже знаем, зачем ловим. Мы, брат ты мой...
        Третья работница. Чего ты с ним говоришь? Пойдем, бабы! Завели лясы с каким-то чудаком.
        Вторая работница. Нам начальство требуется. Понял?
        Лагутин. Но в чем у вас дело?
        Третья работница. Сказала бы я тебе... Пошли, товарищи женщины!
        Первая работница. Направо или налево?
        Вторая работница. Вали прямо!
        Третья работница. Уж где-нибудь кого-то мы запопадем.

Уходят.

        Лагутин (идет вслед). Объясните, что такое случилось, в самом деле?

Появляются двое рабочих - Темин и Грищук.

        Темин. Продолжай, пока не рано.
        Грищук. Ну, ну...

        Побывал бы теперь дома,
        Поглядел бы на котят.

        Вместе. Е-го-го-го-го-го-о!
        Грищук.

        Уезжал, были слепые,
        А теперь, поди, глядят.

        Вместе. Е-го-го-го-го-го-го!

        Уезжал, скажем, были слепые,
        А теперь, поди, глядят...

Из котлована выходит Картер, сопровождаемый переводчицей.

        Грищук.

        Стоит дерева большая,
        От нее большая тень...

        Вместе. Е-го-го-го-го-го-го!

        Стоит дерева, скажем, большая,
        От нее большая тень...

В глубине проходят рабочие. Десятник молча указывает участки работ. Рабочий в розовой рубахе и Дудыкин неподалеку от поющих располагаются на земле, потягиваются, чешутся.

        Грищук.

        Если улица мощена -
        Это значит плитуар.

Картер, разговаривая с переводчицей, подходит к поющим.

        Картер. What's that song they are singing?
        Переводчица. Мистер Картер спрашивает у вас, что это за песня.
        Грищук. А мы и сами не знаем, барышня.
        Темин. Нет, ты ему поясни, ты ему скажи так: складки, мол, поем. Если барин носит шляпу - это значит без волос.
        Переводчица. It is of their own composition, something to the effect that if the master is wearing a hat, that means he has no hair.

Картер хохочет, снимает шляпу.

        Грищук. Слушай, ученая барышня, брехни-ка ты ему по-ихнему такое, к примеру: взял бы он нас в Америку заводы строить?
        Переводчица. Хорошо. Брехну... They would 1ike to know whether you would take them to America to build plants?
        Картер. No, I would not.
        Переводчица. Инженер Картер говорит, что нет - не взял бы.
        Темин. Рылом не вышли?
        Грищук. С ихнее не сработаем, значит?
        Дудыкин. У них там небоскребы.
        Рабочий в розовой рубахе. Небы... скажет тоже! Цех вон какой - пять десятин размер, - управляемся.
        Картер. We have plenty of unemployed of our own there. These are good men, but they do scratch themselves too much.
        Переводчица. Мистер Картер говорит, что в Америке достаточно своих безработных. Вы рабочие не плохие, но много чешетесь.
        Картер. Tell them not to be afraid to change their underwear occasionally. Tell them also it is already seven and time to start on their work.
        Грищук. Ах, ты, мать твою в кадушку! Да как же не чесаться, передай ему, ежели вша ест?
        Дудыкин. У них как... чеснись - штраф рупь.
        Рабочий в розовой рубахе. Почем ты знаешь - рупь? А может, полтина?
        Дудыкин. Поезжай туда и поторгуйся. Я тебе говорю - рупь, значит рупь.
        Переводчица. Мистер Картер говорит, что вам следует чаще менять белье и что уже ровно семь часов, а потому надо всем приступить к работе.
        Грищук. Видал! Белье чаще менять... Когда мы его с тобой меняли?
        Темин. Кто его знает! Что я - записываю?
        Дудыкин. Пошли-ка, Фетис!
        Рабочий в розовой рубахе. Ох, дьявол, минуты не пропустит!
        Дудыкин. У них, брат, как минуту пропустил - штраф рупь.
        Рабочий в розовой рубахе. Да иди ты к чорту со своими штрафами!
        Первая работница. Видать по очкам - спец.
        Вторая работница. Конечно, спец. Главное дело - из себя видный.
        Третья работница. Гражданин, а гражданин инженер, мы вас тут целое утро ищем... Разговор есть за брак... (Пауза.) Ты, товарищ, руль-то свой не поворачивай. Мы тоже не зазря бегаем.
        Вторая работница. Мы, брат, представительницы.

Картер молча смотрит в свой блокнот.

        Первая работница. Вот бурократы! Никакого внимания на тебя... Мы и до самого Болдырева дойдем.
        Вторая работница. Мы тя заставим на производственном совещании. Там заквакаешь! (Про себя.) По морде видно - вредитель.
        Первая работница. Две тысячи кирпичей нынче загубили. Слыхал? За порядком глядеть надо. Какой дурак глину с черноземом берет... И опять же, ты подумай, замачивают дикую землю...
        Третья работница. Разве это работа! Это не работа, а абсюрд... абсюрд.
        Картер. Абсюр русски...
        Третья работница. Нечего надсмешничать над нами! Довольно!
        Вторая работница. Постойте, бабы, он не глухой ли... Слушай, дядя, ты как? Чего-нибудь такое слышишь? А? Ну, конечно, он глухой. Тьфу, чорт тебя возьми, настановили каких-то дураков!
        Первая работница. А может, он немец? Третья работница. Никакой не немец... так, с придурью. Пойдем!

Уходят, с большой иронией поглядывая на Картера.

Появились техники с геодезическими приборами и белыми большими зонтами. По участку друг за другом чернорабочие катят вагонетки. На первом плане быстро выкладывается кирпич.

        Голоса. Замеряй!
        - Двух землекопов к десятнику четыре!
        - Рой на два метра!
        - Через час двух бетонщиков на угол! Идет переводчица.
        Переводчица. Десятник четыре, сюда!

Подбегает десятник.

        Мистер Картер приказывает левую сторону котлована очистить к обеду.
        Десятник. Это никак невозможно. Что он с у... извиняюсь, там на два дня работы.
        Переводчица. Инженер заявляет вам, что левая часть должна быть...
        Десятник. Эх, барышня, хорошо вам заявлять, а я не могу... Не первый год строим. Никак...

Входят Болдырев и Гончаров.

        Болдырев (десятнику). Продолжай, продолжай...
        Картер (здоровается, с пришедшими). How do you do? How do you do?
        Переводчица. Товарищ Болдырев, я должна заявить, что десятник отказывается к обеду очистить левую сторону, поэтому...
        Болдырев. Понимаю. (Десятнику.) Слушай, земляк! Сейчас пять минут восьмого. В двенадцать часов левый участок будет очищен.
        Десятник. Не могу, Степан Семенович.
        Болдырев. Не можешь?
        Десятник. Никак не могу.
        Болдырев. А хочешь, стану вместе с тобой и очищу?
        Десятник. Так нет... так это, например, не тот... вам этим делом заниматься...
        Болдырев. Хочешь, стану и очищу?
        Десятник. Ладно, Степан Семенович, постараемся, авось...
        Болдырев. В двенадцать часов мне доложишь. Скажите Картеру - участок очистят. (Отходит к техникам.) Ну как, ребята, новый темп?
        Первый техник. Курить некогда, Степан Семенович.
        Болдырев. Курить некогда? Это хорошо.
        Первый техник. Честное слово! Представьте себе, только кончишь работу, только присядешь, только закуришь, к тебе несется переводчица: "Мистер Картер просит передать..."
        Второй техник. Американец работает с точностью автомата. Это машина!
        Болдырев. На хорошую практику попали, ребята. Жалеть не станете в будущем. (Проходя, бросает кому-то.) Красавец, так лопату не держат. У тещи учился, что ли?

Подбегают три работницы.

        Первая работница. Товарищ Болдырев! Вторая работница. С ног сбились...

Говорят одновременно.

        Третья работница. Абсюрд и абсюрд!..
        Вторая работница. Сукин сын...
        Первая работница. В кирпич - чернозем... Две тысячи коту под хвост!
        Третья работница. Пояснение некому дать.
        Вторая работница. Немые какие-то...
        Первая работница. И опять землю замачивают.
        Третья работница. В игрушки с нами играют.
        Вторая работница. Вредители государства...
        Третья работница. Абсюрд!..
        Болдырев. Фу, застрочили!.. Вы что, заболели?
        Первая работница. Заболели... Две тысячи брак, и опять замачивают.
        Вторая работница. Замачивают коту...
        Болдырев. Какому коту? Зачем замачивают?
        Третья работница. Не коту, а тебе замачивают.
        Первая работница. Судить надо!..
        Вторая работница. Мы не слепые, не думай!
        Болдырев. Погодите! Да погодите же!.. Мне замачивают? Говори-ка ты. Прасковья, кажется, звать?
        Вторая работница. Нет, Лида.
        Болдырев. Ну, трактуй, Лида.
        Третья работница. Трактовать мне нечего.
        Первая работница. Две тысячи кирпичу брак сегодня. Раз.
        Болдырев. Почему?
        Первая работница. Чернозем дали. Сейчас спешат и с черных кальеров подсыпают и замачивают. Два.
        Болдырев. Ну вот. Это другой изюм. Вы делегатки?
        Вторая работница. Мы - производственная комиссия кирпичного завода.
        Болдырев. Прекрасно! Сейчас возьмем машину.
        Третья работница. Ты на машине, а мы пешком... постройку развел - заблудишься.
        Болдырев. Вместе поедем и кое-кого там замочим. Только вы не кричите, а то у меня шофер пугливый.
        Вторая работница. Нет. Мы теперь нет.
        Третья работница. Зло ведь возьмет... Замачивают на наших глазах...
        Первая работница. И мы ведь женщины... как сказать... вообще...
        Болдырев. А ты, Лида, бери лопату и стегай по чем попало.

Работницы уходят. Входит Данило Данилович.

        Картер. Tell him to calculate the amount of cement required for the lefit section of the department.
        Переводчица (Даниле Даниловичу). Мистер Картер просит вас сделать расчет на потребный цемент по левому участку цеха.
        Данило Данилович. Передайте мистеру Картеру, что я завтра приготовлю расчет.
        Переводчица. It wil be ready by to-morrow.

Данило Данилович отходит с Гончаровым.

        Картер. Tell him it should be done to-day.
        Переводчица. Минутку, Данило Данилович, минуточку! Так. Мистер Картер просит вам передать, что не надо завтра, надо сегодня.
        Данило Данилович. Эге! Не надо завтра? Ишь, какой он у вас... острый. Ладно. Скажите, будем считать сегодня. (Отходя.) Так и скажите вашему патрону "вери уэл".

ЗАНАВЕС

АКТ ВТОРОЙ
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Кабинет Гончарова. Гончаров у телефона.

        Гончаров (говорит по телефону). Да. Эй, Данило Данилович!.. Да, зайдите за Картером и спускайтесь ко мне... Повторяю: мне с ним надо потолковать по техническим вопросам. Пожалуйста, без переводчика. Пожалуйста! Справлюсь сам. Все. жду. (Бросает трубку.) Квашня! Балбес! (Берет развернутый номер газеты, читает.)

Стук в дверь.

        Да.

Входит Груздев.

        Груздев. Добрый вечер, Юрий Николаевич!.. Разве Картер еще не пришел?
        Гончаров. А разве Картер должен был притти?
        Груздев. Ну вот тебе и раз! Переводчица мне сообщила, что вы просили Картера притти к вам на совещание. А Картер просил меня притти к вам.
        Гончаров. Не знаю, дорогой мой, кто кого просил. Не знаю... Садитесь, коллега.
        Груздев. Но будет ли у вас какое-то совещание?
        Гончаров. Ничего у меня не будет... Теперь мы начали период работ без совещаний, без конференций, как говорит Картер... Напролом, после разберем. Сигару хотите? Настоящая заграничная, приятель прислал. Садитесь... Вот какой-то болван в "Правде" расписывает наши темпы, восхваляет наши дела. Товарищ Груздев и Картер, конечно, на первом плане. (Смотрит на часы.)
        Груздев. Пусть пишут. Пойду.
        Гончаров. Постойте! Как тиф?
        Груздев. Вам слышнее.
        Гончаров. Сводки дают Болдыреву. Постойте! Это правда, что сестра Болдырева больна?
        Груздев. Больна... давно.
        Гончаров. Так... Давно? Вы сырую воду не пейте, друг мой... Не пьете сырой воды вы, а?
        Груздев. Ну, не пью. К чему вы это говорите?
        Гончаров. Я по натуре профилактик, а тифом могут болеть не только люди, но даже заводы, сооружаемые нами, и целые государства...
        Груздев. Юрий Николаевич, какого чорта вы все время говорите это мне? Чего вы хотите от меня?
        Гончаров. Вы же энтузиаст, друг мой. Вас прославляет пресса, вы, говорят, вхожи в партийный комитет... вы не записываетесь в партию?
        Груздев. Никуда я не записываюсь и не пойму, чего вы от меня хотите... от всего инжколлектива. По-моему, надо ставить вопрос прямо, а таким образом работать с главным инженером трудно... невозможно.
        Гончаров. Совершенно правильно. Я полагаю, что этот темп - фокус. А я инженер, но никак не жонглер. Ясно? Куда же еще прямее сказать? И дальше, друг мой, я полагаю, что мы должны пройти путь старых промышленных стран и учиться не у Америки, а у Германии, у Англии.
        Груздев. И отложить это строительство ровно на двести лет?
        Гончаров. Хотя бы и так... хотя бы и так... ибо мужики, строящие завод, так же далеки от американизма, как мы с вами от психологии каких-нибудь марсиан. (Взглянув на часы.) Э, чорт!.. (Торопясь.) Оттого, друг мой, мне ваш энтузиазм представляется наивным...
        Груздев. Все?
        Гончаров. Далеко не все.
        Груздев. До свиданья!

Входит Касторкин с гитарой, навеселе, за ним Татьяна Львовна и Калугин.

        Касторкин (поет). Аллилуя... ах, аллилуя... аллилуя... (Груздеву.) Ничего подобного, не до свидания!
        Татьяна Львовна. И мы к вам... У Касторкина день рождения или именины, или что-то вообще.
        Касторкин. Вообще... Груздев, никуда не пущу. К чорту дела! Юрий Николаевич, бутылку шампанского с друзьями! (Поет.) "Когда путейцы веселятся..." Забыл... Неважно. Мы арендуем вашу веранду, начальник. На небе четыре миллиона звезд. Калугин, действуйте! Мы сейчас их вознесем на высоты забвения. Почему молчите, главный? А-а, по лицам вижу - опять и опять политическая экономия. Одни верят, третьи сомневаются, четвертые восторгаются. Товарищи, бросьте, все равно мы ни черта не понимаем! И вы, Юрий Николаевич, ни черта не понимаете.
        Татьяна Львовна. Касторкин, не хамите.
        Касторкин. Неважно.
        Татьяна Львовна. Юрий Николаевич, немедленно ухаживайте за мной.
        Калугин (с веранды в окно). И дайте нам бокалы.
        Касторкин. Не хмурьтесь, сэр... Желание дамы.
        Татьяна Львовна. Да.
        Гончаров. Я очень рад.
        Татьяна Львовна. Как это сказано!
        Гончаров. Право.
        Касторкин. Груздев, не смывайтесь... Симон Симонович, закройте семафор. Вы в плену... ну, пару бокалов, ну, в чем дело? Не имеем права, что ли?.. Раз в месяц...
        Груздев. Дело не в праве.
        Касторкин. Ша, пошли... (Увлекает Груздева на веранду, поет.)

        Ничего не снится, ничего не надо.
        Успокоюсь только на твоей груди.
        Твои очи - счастье, горе и отрада,
        Ты ко мне, цыганка, чаще приходи.

        А сейчас придут дамы...
        Татьяна Львовна. Юрий Николаевич, отчего вы такой?
        Гончаров. Какой?
        Татьяна Львовна. Мы помешали? Вы ждете кого-нибудь?
        Гончаров. Никого, дорогая, никого не жду. Простите... сейчас все будет в порядке. Мне необходимо кое-что сообщить Болдыреву. Секретно. Вот... получил сию минуту телеграмму.... Два слова по телефону, н я свободен.
        Татьяна Львовна. Ах, дела, пожалуйста! Секрет?
        Гончаров. Служба, Татьяна Львовна.
        Татьяна Львовна. Но лишь две минуты... смотрите. (Уходит.)
        Гончаров. Этот идиот Касторкин... (У телефона.) Коммутатор... Тридцать. Да... Данило Данилович...

Данило Данилович и Картер на пороге.

        Данило Данилович. Я здесь.
        Гончаров (бросил трубку). И отлично. (Картеру.) Take a seat, please. (Даниле Даниловичу.) Ко мне так не во-время пришли, но в конце концов... (На веранду.) Господа, я сейчас! (Даниле Даниловичу.) Совсем не то вышло.
        Данило Данилович. О чем вы думали толковать-то? Может, объяснимся кратко?
        Гончаров. В конце концов мы все решим кратко. (Картеру.) Excuse me. Would you look at this album, sir? (Даниле Даниловичу.) Вы понимаете, о чем я хотел с вами беседовать?
        Данило Данилович. Понимаю.
        Гончаров. Вы достаточно взвесили мое письмо?

Вбегает Касторкин.

        Касторкин. Аллилуя, аллилуя... А-а-а! Мистер Картер, русская водка, очень хорошо. Прошу.
        Гончаров. Касторкин, я прошу тебя... десять минут... серьезный разговор.
        Касторкин. К чорту серьезные разговоры! Надо тоже раз в месяц отдохнуть честному специалисту.
        Гончаров. Касторкин, мы должны сейчас решить вопрос о железных конструкциях. Понятно? (Мягче.) Друг, пожалуйста, попроси Татьяну Львовну, пусть накроет сама.
        Касторкин. Ежели о железных конструкциях, то я плыву... Я уплыл. (Уходит.)
        Гончаров. Так вот, Данило Данилович, мне нужно теперь же знать ваше решение. Подаете вы заявление об отставке или нет? Уходите вы с этого строительства или нет?
        Данило Данилович. Я уже старик, Юрий Николаевич. Многое пережил и проверил в лаборатории ума и души. Не спешите сделать вывод, что я рухлядь, оправдывающаяся только жизненным опытом. То, что вы предлагаете нам, - не ново и лишено для меня лично какого бы то ни было риска.
        Гончаров. Выражайтесь ясно - отказываетесь?
        Данило Данилович. Не так.
        Гончаров. Как же?
        Данило Данилович. Я не согласен с вашим планом принципиально.
        Гончаров. Не предполагал.
        Данило Данилович. Не надо горячиться, Юрий Николаевич. Отряхните прах политики и скажите: неужели вам, молодому инженеру, получившему такие возможности...
        Гончаров. Вы дублируете Болдырева.
        Данило Данилович. Чего вам надобно?
        Гончаров. На эту тему сейчас говорить длинно и не нужно. Значит, вы... Так-с... Вы говорили с Калугиным?
        Данило Данилович. Да.
        Гончаров. Он...
        Данило Данилович. И он тоже.
        Гончаров. Принципиально?
        Данило Данилович. Нет. Считает, что плеть обуха...
        Гончаров. Еще бы, жена молодая, Татьяна... "Любви все возрасты покорны..." Так-то, Данило Данилович, попищали, поплакали, а потом обжились, норочки выкопали, постельки постелили, плодиться стали... Дышать можно.
        Данило Данилович. Оставим этот разговор, Юрий Николаевич, и забудем о нем. Ваше письмо я уничтожил и даю вам слово...
        Гончаров. Что же, вы полагаете меня вредителем?
        Данило Данилович. Нет, Юрий Николаевич... оставим этот разговор.
        Гончаров. Отказываетесь?
        Данило Данилович. Да.

Молчание.

        Гончаров. Разрешите мне переговорить с мистером Картером...
        Данило Данилович. Не стоило бы, Юрий Николаевич.
        Гончаров. Какой вы чудак! Вы чудак! С ним у меня иной разговор - краткое техническое интервью.
        Данило Данилович. Не надо бы, Юрий Николаевич.

(Встает, уходит.)

        Гончаров. Калоша! С ним плакать, а не работать... Well, Mr. Carter. Садитесь... как это сказать?.. Я пользуюсь удобным моментом... Не fo!..I would like to talk to you about your work in Russia. О вашей работе в России.
        Картер. Please do.
        Гончаров. Корпорация технической интеллигенции интернациональна. The Corporation of the Technical intelligentia is international. Сумасшедший дом... Как по-английски сумасшедший дом?.. Our country is a lunatic asylum. Наша страна. Да. Мистер Картер, сумасшествие... We are ruled by madmen. Правители... Вы понимаете?.. Безумный эксперимент... A crazy experiment. Этот завод... фантазия. А вы содействуете... You lend a hand to maniacs. Безумцам... Я, как русский инженер... am a Russian engineer and I adress myself to you as to a colleague.
        Картер. I do not think the bolsheviks are crazy. Lunatics do not build plants.
        Гончаров. Да, сумасшедшие не строят заводов, but they are lunatics not in a direct sense. Not in a direct sense.
        Картер. I do my employer's work.
        Гончаров. Ты работаешь для хозяина. You work for your employer?
        Картер. I do not care about politics.
        Гончаров. И не хочешь знать политики?
        Картер. Your politics affect my disposition.
        Гончаров. От политики у тебя портится настроение?
        Картер. You do too much talking and not enough work.
        Гончаров. Мы много рассуждаем и мало работаем? Какой ты тупой идиот!
        Картер (хлопает Гончарова по плечу). Русски водка корошо.

Входит Касторкин.

        Касторкин. Опять и опять политическая экономия. У меня пять паровозов, и я знаю, что они все у Комягина под парами и действуют по графику. Вот и вся философия. (Поет.)

        Думать нам не надо,
        Думать бесполезно,
        В опьяненьи нашем рай...
        Наша жизнь, как омут,
        Наша жизнь, как бездна,
        Пой же мне, цыганка...

        (Гончарову.) ...Не рыдай.

Касторкин и Картер уходят. Уходя, Касторкин играет и поет. На столике звонит телефон.

        Гончаров. Да, квартира Гончарова... Инженера Гончарова... А зачем вам нужно инженера Касторкина?.. Пришли железные конструкции? Срочно. Я срочно зову инженера Касторкина... (Отошел к двери, вдруг остановился, вернулся к телефону.) Инженер Касторкин слушает...

ЗАНАВЕС.

КАРТИНА ПЯТАЯ
Комната Вальки в квартире Болдырева. Ночь. У постели, где лежит Валька, на столе горит закрытая плотным зеленым абажуром электрическая лампа. В комнате, кроме больной, никого нет. Некоторое время сцена остается пустой. Входит Болдырев.

        Болдырев. Валька, а я сегодня совершенно свободен... (Идет на носках к постели.) Что тут разлито? (Нагибается к полу.) Молоко... (Подходит к постели вплотную и долго смотрит.) Нет, это мне поглянулось. (Бросается на колени и прижимается головой к груди Вальки. Порывисто отрывается.) Валька! Ты спишь, Валька? Валечка, Валюшка, сеструшка!.. (Целует ее в губы и медленно встает, пятясь спиной от постели.) Мертвая... (Стоит темным, силуэтом посреди комнаты.) Мутно мне... Погоди, Степан, ты погоди... Ну, плачь, старик, плачь... Дайте мне кто-нибудь папироску... Вальки, понимаешь... Вальки, понимаешь ты, не будет уже!.. И все вокруг скалится, скалится... Ну, ладно. (Подходит к постели, глядит в лицо Вальки, снимает шапку, накрывает Вальку с головой.) Прощай, мой милый друг!.. Теперь куда же мне пойти?

В соседней комнате звонит телефон.

        Всю ночь звонят. Всю ночь я один должен не спать... Уйду я на Волгу. Сегодня вы меня не троньте.

Звонок повторяется продолжительно, обрывается, снова трещит.

        (Машинально идет в соседнюю комнату.) В чем дело?
        Болдырев. Ты ко мне завтра приди, Максим... Что ты кричишь такое? Я не разберу. Ты мне говори тихо. Так, понимаю... Что ты сказал? Повтори. Как они смеют? Я расстреляю на месте!.. Остановить! Вызвать ГПУ! Погоди, ты прав... Через пятнадцать минут меня машина забросит... Что?.. Привет?.. Погоди, Максим, не болтай... Ее нету... Так... Мертвую я застал Вальку... (Пауза.) Как знаешь... Косят со всех сторон. (Положил трубку, отошел от телефона.) К тебе, Валька, друг твой придет... Небось, ждала. (Закашлялся, ушел.)

Валька некоторое время лежит неподвижно. Потом она порывисто и глубоко вздыхает, покрывало шевелится. Входит Максимка.

        Валька. Максим, дай мне пить.
        Максимка. Это ты, Валя, говоришь или это не ты?
        Валька. Максим, не валяй, пожалуйста, дурака.
        Максимка. Не будь я человеком, если это не ты... Товарищи, произошло колоссальное недоразумение!... Валя, милая Валя, я тебя люблю как комсомолку, как товарища, как человека, как женщину, как девушку! Валя, я сейчас плакал, как сукин сын, когда мне сказал Степан, что ты лежишь мертвая... Ты подумай, - ты мертвая, ты в гробу, и оркестр играет похоронный марш на твоей могиле, а я... я стою и плачу...
        Валька. Максим, дай мне пить.
        Максимка. Открывайте водопроводы! Открывайте нарзанные источники! (Бегает по комнате.) Бочку боржому, дюжину пива!.. Валя, как я рад! Я могу сейчас петь романсы, оперы, прелюдии, речитативы. Нет, Валя, ты теперь с нами, и я отсюда никуда не уйду. Я сам буду ухаживать за тобой, сидеть на этом стуле и перевязывать тебя.
        Валька. Максим, дай же мне пить!
        Максимка. Пить?.. Мгновенно! (Бежит на кухню и поет на мотив "Смело, товарищи, в ногу".) Пить, пить, пить, пить, пить, пить, пить... (Врывается со стаканом.) Пей, пей все! Я разрешаю. У тебя совершенно здоровый вид, Валя...
        Валька. Максим, ты принес сырую воду.
        Максимка. Сейчас скипячу. Мгновенно!
        Валька. Ты совсем с ума сошел, Максим.
        Максимка. Совсем сошел с ума. Определенно!
        Валька. Дай мне кипяченой воды. В кувшине, на окне.
        Максимка. Мгновенно! (Выливает воду из стакана, наливает из кувшина.) Пей! Может, сбегать в город за нарзаном? Нет, я серьезно. Ну, чего ты улыбаешься, Валя? Если бы ты могла понять, как я тебя люблю! Я окончательно тебя люблю! Это брехня, что любви не существует. Я сейчас всех разгромлю, кто мне скажет, что любви не существует.
        Валька. Ну и что?
        Максимка. Что же мне делать теперь?
        Валька. Танцуй.
        Максимка. Ты вот всегда одинаковая, и даже когда больная.
        Валька. Сядь здесь... ну, на кровать, что ли, сядь... Да сиди тихо, Максим. Я ведь очень слаба. Поговори серьезно и не шути. Дай-ка твою руку. Ты очень хороший парень, Максим. Я тебя тоже давно люблю.
        Максимка. Валя!.. Валька!.. Валечка!..
        Валька. Тихо, Максим, тихо...
        Максимка (срывается с кровати). Не могу! Музыка, Вторую рапсодию Листа, Бетховена, Глазунова! (Поет нечто неизвестное, отбивая чечетку.)

Входят сиделка и доктор.

        Доктор. Это что за кордебалет?
        Максимка. Виноват.
        Доктор. Ничего не понимаю! Вы откуда взялись, молодой человек?
        Максимка. Ей-богу, не знаю, товарищ доктор. Вы не обижайтесь, такое дело! Вы ничего не знаете!
        Сиделка. А, это Максим. Он здесь свой. Но она, смотрите, смеется... Валя, милая, я ведь думала, что вы... Валюша, какая радость!
        Максимка. Товарищи, вы все ничего не знаете... Такое дело!

ЗАНАВЕС

КАРТИНА ШЕСТАЯ
Ночь. Рельсовые пути. Будка. Комягин тихо разговаривает с Болдыревым. Лагутин прохаживается.

        Болдырев. Вот тебе и Касторкин! Вот тебе и Касторкин!
        Лагутин. Степан, ты горячишься.
        Болдырев. Я провожу линию крайней терпимости. Я, как нянька, ухаживаю за Калугиным, мне Гончаров крови стоит - с его принципами, с его сомнениями... Довольно! Теперь настало время ударить хотя бы по Касторкину. Тут мы проявим твердость.
        Лагутин. Я считаю это мелкой местью Картеру.
        Болдырев. Звенья одной цепи, Лагутин. Мне виднее, у меня эти мелочи вот тут сидят.

Входит Груздев.

        Груздев. Что у вас произошло такое?
        Болдырев. Шутить изволят господа техноруки.
        Груздев. Бывает.
        Болдырев (Груздеву). Ты у Гончарова сегодня был?
        Груздев. Был.
        Болдырев. Пили?
        Груздев. Пили.
        Болдырев. Касторкнн тоже был?
        Груздев. Был.
        Болдырев. Какое распоряжение он отдавал по телефону относительно погрузки частей конструкций?
        Груздев. Понятия не имею.
        Болдырев. Какие там у вас происходили разговоры?
        Груздев. Ты, товарищ Болдырев, не тот тон берешь.
        Болдырев. Из квартиры Гончарова как раз в то время, как там пили, Касторкин отдал распоряжение сгрузить железные конструкции с восьмого пути. Понимаешь?
        Груздев. Понятно... Я этого не слыхал.

Входит Максимка.

        Максимка. Ой, буза! Ой, затерлась буза! Пьян, как царь-Давид!

Входит Касторкин.

        Касторкин. Степан Семенович, извиняюсь, я немножко выпил... но в неслужебные часы.
        Болдырев. Товарищ Касторкин, вы помните, что делали сегодня на квартире Гончарова?
        Касторкин. Ничего не помню.
        Болдырев. А если мы вам напомним?
        Касторкин. Пожалуйста.
        Болдырев. Вы, как начальник транспортного отдела, на запрос дежурного Комягнна. сделанный вам по телефону на квартиру Гончарова, распорядились подать состав с железными конструкциями на восьмой временный путь.
        Касторкин. Да что вы, Степан Семенович! Смешно... Разве я с ума сошел?
        Болдырев. Я повторяю: распорядились вы и обещали к полуночи приехать на место разгрузки.
        Касторкин. Степан Семенович, вы это серьезно?
        Болдырев. Не ради же шутки мы вызвали вас в третьем часу ночи, чорт побери!
        Касторкин. Степан Семенович, нет... я же сам составил план... Восьмой путь завтра снимут. Там нельзя.
        Болдырев. В том-то и дело, что нельзя.
        Касторкин. Не понимаю! Ничего не понимаю!
        Болдырев. Нет, гражданин Касторкин, я здесь предлагаю вам выбор: либо вы сейчас расскажете все откровенно, либо я немедленно передаю это дело в ГПУ.
        Касторкин. Степан Семенович, разве так можно говорить? За что же меня сажать в ГПУ? Степан Семенович, нет, я не пьян, я все помню. Я никому не звонил. Это не я, Степан Семенович... Дорогой товарищ Лагутин, войдите в мое положение...
        Болдырев. Вы даже сказали, что с Болдыревым все согласовано.
        Касторкин. Я сказал? Я не сказал...
        Максимка. Что вы не сказали?
        Касторкин. Я сказал?.. Нет, я ничего никому не сказал. Я не говорил по телефону. Это ложь.
        Болдырев. Вам два раза сказал Комягин, что утром путь разберут, и вы два раза повторили ему, что никто ничего не разберет. (Комягину.) Верно?
        Комягин. Верно.
        Касторкин. Я два раза тебе сказал?
        Комягин. Два раза сказали.
        Болдырев. Тогда Комягин отдал распоряжение направить состав на восьмой...
        Касторкин. На восьмой?
        Болдырев. На восьмой. Но он позвонил (указывает на Максимку) заведующему бюро рационализации и сказал ему, что, повинуясь приказу начальника, он возражает против разгрузки. Если бы Комягин этого не сделал, вы бы сорвали мне темп. Конечно, Касторкин, мы друг друга поняли? Можете итти на квартиру и делать выводы на свободе.
        Касторкин. Я не виноват, Степан Семенович.
        Болдырев. Идите, Касторкин.
        Касторкин. Не гоните вы меня сейчас. За что вы меня гоните? Степан Семенович, умоляю вас, не выдавайте меня, пощадите! У меня есть мать-старуха, она умрет, она не поверить никому... Груздев, подтвердите. Что же вы молчите? Разве можно отворачиваться от человека, которого оклеветали?
        Максимка. Идите, товарищ Касторкин... К чему шуметь? Ну, там разберут.
        Касторкин. Не пойду! Вы не имеете права меня отводить, вот что! Я свободный советский гражданин, я имею две благодарности за работу. Боже мой, боже мой, я день и ночь работал, создал транспорт, ввел железную дисциплину... Да, да, мне завидовали, меня называли дураком, но вы, Степан Семенович, неужели вы не цените меня?.. Ведь тут судебная ошибка. Господи, Степан Семенович, пожалейте, поймите...
        Болдырев. Товарищ Касторкин, немедленно уходите.
        Касторкин. Хорошо... Где моя фуражка?.. Ну, вот я и ухожу... Я, значит, должен немедленно уходить?.. Спокойной ночи. Я теперь пойду. (Уходит.)
        Максимка. Определенно жалкий тип.
        Болдырев. Ну, что ты скажешь, Груздев, по этому поводу?
        Груздев. Я технолог, но не следователь.
        Болдырев. А ты несешь ответственность за дело, вверенное тебе?
        Груздев. Одиннадцать лет несу.
        Болдырев. Ну, и как бы ты поступил на моем месте?
        Груздев. Точно так же.
        Болдырев. Значит, я прав?
        Груздев. По-моему, нет.
        Болдырев. Ты занимаешься софистикой.
        Груздев. Я бы на твоем месте поступил точно так же, но, во-первых, я бы не признал себя правым до тех пор...
        Болдырев. Понимаю.
        Груздев. А во-вторых, с этим парнем я бы не поступил так резко.
        Болдырев. Да, объективно это верно, конечно. Лагутин тоже говорит: не спеши. Утро вечера мудренее. Ладно! Извини, Груздев, что подняли тебя.
        Лагутин. Болдырев, в восемь утра бюро.
        Болдырев. Ладно.
        Груздев. Ты, Степан Семенович, выпей чайный стакан водки - уснешь, а утром чаю крепкого напейся - и сразу обретешь мудрость Соломона и нервы Александра Македонского. У тебя глаза, как иллюминаторы.
        Болдырев. Да, глаза режет что-то. До свиданья!

Лагутин и Груздев уходят.

        Максимка (заложив руки в карманы, поет).

        Вам девятнадцать лет, у вас своя, дорога,
        Вам хочется смеяться и шутить...

        Болдырев. Чего ты дурачишься?
        Максимка. В чем дело, товарищ директор? К чему здесь драмы, Степан Семенович?
        Болдырев. Максим, у меня нервы плохи стали. Срываюсь я... Неприятно мне после такого дела. Может быть, это простое хулиганство... Может быть, Касторкин не виноват.
        Максимка. Не понимаю, чего тут разводить психологию. С нами психологии не разводят.
        Болдырев. Ну, ладно. Доделывай дело сам. И вот что... ты поедешь со мной домой к нам... ко мне...
        Максимка (глядит на Болдырева и вдруг начинает хохотать.) Степан Семенович... я совершенно забыл... Степан Семенович, произошло колоссальное недоразумение! Сегодняшнюю ночь на всем земном шаре не умерла ни одна душа. Твоя сестра совершенно и абсолютно жива, и твоя сестра... Впрочем, это не касается. Заметьте себе, это вас не касается.

ЗАНАВЕС

АКТ ТРЕТИЙ
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Конструкция огромного цеха. Заседание производственного совещания строителей и металлистов. Здесь все действующие лица, кроме Татьяны Львовны. На помосте - председатель производственного совещания и секретарь. За столом налево - Болдырев, Лагутин. На правом плане - Дудыкин. Занавес подымается под хохот собрания и аплодисменты. Входит группа строителей.

        Грищук (читает газету по складам). "Пафос масс, направленный в русло..."
        Темин. И напишут же, дьявол его уходи! К чему это про понос писать?
        Грищук. Понос?.. Тут сказано не понос, а пафос.
        Дудыкин. Читай, ладно.
        Рабочий в розовой рубахе. А непонятные слова пропущай.
        Грищук. "Пафос масс, направленный в русло реки социалистического..."
        Темин. Конешно, про понос пишут: в реку, мол, спущай.
        Грищук. Не газеты тебе читать, а лапти плесть. Пафос, понимаешь?
        Дудыкин. Видать, ученый печатал. Ничего не поймешь.
        Темин. И понимать нечего.
        Грищук. Ну, вот же дурак! Пафос... понимаешь? Пафос масс, направленный... Что у тебя - голова на плечах или редька?
        Дудыкин. Говорит человек - пафос, значит - пафос, и не препятствуй. Читай.
        Грищук (снова читает). "Пафос масс, направленный в русло реки социалистического соревнования".
        Темин. Развели басню-ясню!
        Дудыкин. Да замолчи ты, дьявол!
        Темин. Да как же... К соревнованию чорте-что прищепили! Понос.
        Грищук. Вот ведь какой ты вредный! Пафос... понимаешь?
        Рабочий в розовой рубахе. Ребята, а что оно такое, пафос?
        Дудыкин. Слово какое-нибудь.
        Рабочий в розовой рубахе. А какое слово? К чему?
        Дудыкин. Что я тебе... фершал?
        Темин. Такого слова на нашем языке нету.
        Грищук. А что ты их, слова, считал?

Идет Краличкин, металлист, с группой рабочих.

        Рабочий в розовой рубахе. Товарищ Краличкин, ты на разные слова понятлив...
        Грищук. Во-во... Про понос тут пишут или нет?
        Краличкин. Где? (Взял газету.) "Пафос масс..." Ну, в чем дело? Пафос.
        Рабочий в розовой рубахе. Какой в нем толк в пафо... пафосе? К чему?
        Грищук. Не понимаю. Толк?
        Краличкин. Погоди. (Смеется.) Ребята не понимают значения слова "пафос". Пафос - это... Я сейчас объясню... Это, как бы сказать, подъем...
        Дудыкин. Гора вроде.
        Краличкин. Нет, какая там гора!...Дух! Пафос - это мы... (Увидал Груздева.) Товарищ Груздев, объясните слово "пафос", а то мы все тут такие профессора, что закачаешься.
        Дудыкин. Ну-ка, товарищ инженер!
        Груздев. Пафос - это чувство. Это радость труда. Вот вы работаете, строите, объявили соревнование, и когда вы работаете с чувством, с сознанием, с подъемом, это и есть пафос.
        Дудыкин. Когда чесаться некогда, тут тебе и пафос.
        Краличкин. Наш темп - это пафос.
        Грищук. А я про что читал... пафос.
        Темин. Читатель! Ишь оно как. А ты плел, плел... и вышел понос.
        Рабочий в розовой рубахе. А какой в нем толк! Одно присловье.
        Дудыкин. Эх, ты, фитюля морская! Тебе говорят - не чешись, дьявол, в бригаде первый строй. Да разве тебя пафосом проймешь, когда у тебя повек штаны спадают, простофиля!
        Рабочий в розовой рубахе. Иди ты к чорту!
        Грищук. "Пафос масс, направленный в русло реки социалистического соревнования..."
        Темин. Вот оно теперь все к месту.
        Дудыкин. Да замолчи ты, барбос!
        Темин. Нет, я не спорю. Само собой.

Председатель звонит.

        Голоса. Пора!..
        - Времечко...
        - Отчего тянут там?..
        Михалка. Не задерживай рабочий класс!
        Зотов. Эх, Михалка, горласт ты...
        Председатель (звонит). Тише! Продолжаем наше совещание.

На помост вышел Дудыкин.

        Слово даю... Слово даю... (Оглянулся.) Хохот.
        Голоса. Оратель - первый сорт! По череду... Дуй, дядя, как по святцам!
        Председатель (Дудыкину). Говорите, товарищ.
        Голоса. Высказывай!... Перво-наперво утрись для важности.
        Дудыкин. Вы не смейтесь. Вы вон спросите у американца нашего, он вам скажет: у них чеснись - штраф рупь, а у нас чешись, обчешись - и...
        Рабочий в розовой рубахе. Никак, ты в Америке был? И обличье у тебя заморское.
        Дудыкин. Ты, Фетиска, молчи, а то про тебя скажу перед товарищами. Он надо мной смеется, а у самого штаны повсегда спадают. Называется пролетариат!
        Третья работница (Дудыкину). Вали, дядя, так его!
        Дудыкин. Да ежели ты, фита-ижица, со штанами управиться не умеешь, то какой ты есть человек в советском государстве? Я к чему говорю... Я гляжу, не такое время пошло. Ишь вон, какую храмину укатали! Ходи зорко, а то крант башку собьет... а у тебя штаны спадают, простофиля! Вот и есть ты сам - заморская некультурная личность.
        Рабочий в розовой рубахе. Сам ты крокодил!
        Дудыкин. Ты, товарищ секретарь, писни там в договоре, что каменщики должны сбить артели, или, как по-вашему, бригады сбить.

Гул.

        Кому не нравится - силком не поволокут, мое такое мнение. Я первый в бригаде стану, потому такое мое желание. Нам здесь развили ясно, что ежели мы захотим, то цеха до холодов перекроют, не захотим мы - значит, этим балкам зиму ржаветь. Вот как! Хороший хозяин такого позора никогда не допустит. Бригады надо, которые из отобранных ребят. Я пойду, Кондрат Темин пойдет...
        Голос. Пойду.
        Дудыкин. Лихоманов Игнашка, пишешься?
        Голос. Пишусь.
        Дудыкин. Грязевы братья пойдут. Мой племяш пойдет. Да и тот же Фетиска пойдет.
        Рабочий в розовой рубахе. Ты думаешь, только ты один валет пиковый?
        Третья работница (вскочила). Производственное совещание кирпичного...
        Первая работница. Погоди.
        Третья работница. Производственное совещание...
        Первая работница. Фу, какая ты жаркая! (Усадила третью работницу.)
        Дудыкин. Ты, товарищ с пером, пиши - бригады каменщиков. Не чешись там, а пиши. Как мы все тут собрались, то я скажу по этому поводу: да здравствует пятилетка!
        Председатель. От заводского комсомола слово для справки даю Болдыревой Валентине.

Появилась Валька.

        Лаптев (Михалке). Она?
        Михалка. Она.
        Лаптев. Она и есть. Ах ты, чижик-девка!
        Михалка. Ты что, влюбился в нее, что ли?
        Лаптев. Товарищ, дай мне сказать!
        Председатель. В порядке очереди. Запишись тогда...
        Лаптев. Да ведь я тогда забуду. Сделай милость. Ей-богу, забуду.
        Кухарка. Я тоже.
        Михалка. Ты куда выскочила?
        Кухарка. Я тоже... я тоже... я тоже...
        Председатель. Товарищи, мы не можем нарушать...
        Лаптев. Чего там нарушать!... Хочу сказать от души - не притесняй.
        Болдырев. Ну, дай ему слово.
        Председатель. Говори, да отсюда. Сюда иди.
        Лаптев. На вид ставишь, чтоб без обману?
        Михалка. С горы - оно чудней выходит.
        Артамон. Ну, свет-кончина будет! Ермолай полез.
        Лаптев. Которая сейчас тут барышня пришла, вот насчет нее слово имею. Да. Срамили мы ее... чего скрывать! Авось, не скроешь. Ведь какое было смущение - ужасть! Всему я первый зачинщик - винюсь. Приступает она до меня: так и сяк, скидай порты...
        Председатель. Товарищ, мы обсуждаем договор.
        Лаптев. Я к тому и говорю, ты меня не сбивай, сам собьюсь. Так она и говорит: скидай порты, однова дыхнуть... Я, можно сказать, от нее - как от чумы, а она за очкур хватает. Подлаживался ее пяткой двинуть. Девка-чижик, а с мужиков порты волокет, которые в тифу.
        Михалка. Эх ты, турка, занес!..
        Лаптев. Сам ты турка! Ты девку бить зачал - и молчи. А я от души говорю. Я, может, такого часа ждал не для смешков разных... Девка, она вон какая, среди простого люда ворочала, нас спасала, а мы вместо благодарности голову ей чуть не проломили... Стыдно теперь, сами говорим между собой. Вон она какая, что твой воск, по баракам день и ночь билась и свернулась, как мы. Таких на руках носить надо. Я ее век помнить буду, а ты гавкаешь, баранья голова!.. Запутал меня... Что я хотел обнаружить? Как бы сказать?.. К товарищам, которые среди нас, надо любовь иметь. Люди они вон какие... (Председателю.) Заплутали меня вы все... (Собранию.) Я первый под... как там?.. за темп пойду и под договором подписуюсь, хоть неграмотный, заковыку поставлю. Самая первая заковыка будет Ермолая Лаптева.
        Председатель. Следующий - клепальщик Краличкин.
        Третья работница. Почему прижимаете? Почему женщинам слова не даете?
        Рабочий в розовой рубахе. Такую королеву, как ты, прижмешь...
        Третья работница. Молчи, Лида!
        Рабочий в розовой рубахе. Лида?.. Это не Лида, а черт!
        Кухарка. Я тоже подаю...
        Михалка. Сядь.
        Кухарка. Я тоже подаю протест.
        Артамон. Да кто ее сюда пустил?
        Кухарка. Нам по кухаркиному делу...
        Михалка. Закрой... закрой котелок! (Усадил на место.)
        Краличкин. Мы, металлисты, вызвали строителей на соцсоревнование, потому что тот темп, который здесь взят, надо усилить еще, удвоить. Вы тут работали дьявольски. Ваш темп - небывалый, а мы как собирали конструкции? Приехал я, поглядел - полгода работы, американец говорит - девяносто пять дней. Ну, думаем, и попали ребята, - девяносто пять дней!.. Что нам товарищ Болдырев тогда сказал: "Ребята, завод в ваших руках". Мы понимаем, что на каждого из нас ложится ответственность. В конце концов мы хозяева своей страны и этого завода. Мы приняли пятилетний план, и мы его нашими руками осуществляем. Социализм к нам с неба не придет. Никакой нам чорт не поможет. Эти девяносто пять дней - политическое дело, наш вызов и удар по всем врагам. Нас считают сиволапыми, над нами издеваются, нас уверяют, что не нам догонять передовые капиталистические страны. Брешете вы, гады! Нам дали девяносто пять дней, мы дали сами себе восемьдесят дней. Конструкции стоят. Вот они! Это темп, невиданный в Америке. Мы из кожи лезли - верно, но у нас кожа прочная, не лопается. Мы вчера постановили: если увидим, что контрольные сроки сдачи металлических работ будут срываться, мы станем работать не десять часов, а двенадцать в сутки. Если бы нас капиталист заставил работать лишние полчаса, мы бы устроили ему забастовку, а здесь мы станем работать двенадцать часов. Двенадцать часов работать не сладко. Мне как клепальщику очень хорошо понятно, что это такое. После десяти часов у тебя ноги подламываются, до койки дойдешь - на жратву глядеть нет охоты, кажется, год не спал. Восемьдесят два дня проработали. Ни черта! Живем. Но наш завод, наша пролетарская гордость, наша крепость будет воздвигнута за полтора года. И тогда пусть скажет нам кто-нибудь: не вам догонять капиталистические страны. Вот почему мы, металлисты, вызываем вас, товарищи строители, на соцсоревнование. Хотите шагать вместе с нами или нет? Мы прямо ставим вопрос: подписываем договор или не подписываем? Отвечайте нам на этот вопрос по-простому, как рабочие рабочим, а ходить вокруг да около нечего. Я кончил.

Аплодисменты.

        Третья работница. Товарищи! Мы, кирпичницы... производственная комиссия... Мы как глину замачивали... мы ее замачивали...
        Михалка. Вот еще, пошла мочить!
        Рабочий в розовой рубахе. Посадите ее там, а то она всех замочит.
        Первая работница. Ты, хулиган, не выражайся.
        Третья работница. Мы замачивали глину без всякого пардона.
        Суматохинов. Говори по-нашему.
        Артамон. Гнали бы баб отсюда, ей-богу.
        Болдырев. Как тебя... Лида... погоди... Смеяться не над чем. Поняли? Я выношу глубокую благодарность работницам нашего кирпичного завода, присутствующим здесь, за сознательное, за достойное отношение к производству. Наш кирпич идет теперь на ответственную кладку. Вам надо вместе со мной благодарить их. И я говорю: ура бабам-кирпичницам!

Собрание постепенно, вслед за Болдыревым и президиумом начинает аплодировать. Работницы растерялись.

        Ну, говори, Лида.
        Третья работница (первой работнице). Говори ты.
        Первая работница (второй работнице). Скажи ты.
        Вторая работница (третьей работнице). Ты начала.
        Лаптев. Ну вот, закобенились. Гляди, заплачут...
        Дудыкин. Эх вы, касаточки!
        Председатель (третьей работнице). Товарищ, продолжайте.
        Третья работница. Да нет же... что ж уж... мы, конечно... (Вдруг резко, твердо.) Темп темпом, а вот чтоб так... (Жест.) Каждый гвоздочек вот так... (Неожиданно ехидно.) Вас учить нечего, - вы знаете, про что я говорю. (И опять застеснялась под смехом.) Нет уж, хватит, а то напутаю тут... (Села.)
        Председатель. Слово имеет инженер Груздев.
        Гончаров (переводчице). Евгения Эдуардовна, каково впечатление мистера Картера? Наблюдал ли он нечто подобное?
        Переводчица. Did you see anything liike that before?
        Картер. This unusual meeting is characteristic of the present state of things in Russia. It is very fascinating. Please do not miss anything.
        Переводчица. Мистер Картер просит передать, что данное необычайное собрание, по его мнению, весьма показательно для современного строя России. Он очень заинтересовался и просит переводить каждое слово.
        Груздев. Я должен сделать разъяснение. Сдается мне, что главного у вас, ребята, не сказано. Темп, темп, а что это такое - многие не представляют. Так вот, прошу послушать. (Вынул лист бумаги.) Наш нормальный, средний, российский темп по каменным сооружениям мы определяем цифрой шестьдесят. Так мы работали всегда. Управление главного инженера считает возможным усилить этот темп до восьмидесяти. Понятно?
        Голоса. Ясно.
        Груздев. Немецкая экспертиза, изучавшая наши условия, дает цифру сто.
        Голоса. Сто?...
        Груздев. И, наконец, мистер Картер настаивает на американском темпе, который означает сто двадцать. Вот, ребята, официальное заявление. Нет, нет... Должен сообщить вам, что только при американском темпе, только если дадим по каменным работам показатель сто двадцать, то с цехами до заморозков управимся. Не дадим - могила. Понятно? Ну, а теперь от себя скажу. Если вы спросите у меня, согласен ли я с Картером, я отвечу вам: да, согласен. Вас я знаю. Двадцать лет с такими, как вы, живу, слава богу. Решайте - восемьдесят, сто или сто двадцать?

Молчание. Медленно с помоста сходит Груздев.

        Председатель. Слово имеет строитель Зотов.
        Зотов. По-моему, не шестьдесят, не восемьдесят, не сто двадцать, а все сто пятьдесят. Понятно? (Пауза.) Сто пятьдесят. Самого вашего Картера вызываем на соревнование. Как где, а по второму участку дело решенное - показать работу советского строителя. Сто пятьдесят. На том и станем.

На помост выбегает Михалка.

        Михалка. Товарищи!..
        Артамон. За первогодками пошлем.
        Михалка. Товарищи!..
        Артамон. Первогодки ложки кунай за старшими.
        Михалка. Товарищи, подержите его за губы!
        Суматохинов. Михалка, гляди, от натуги лопнешь.
        Михалка. Илья-пророк, не мешай темпу! Товарищи, я говорю окромя шуток, какая тут может быть оппозиция, если мы все в одной семье? Об чем заседание? Сто пятьдесят?.. Берусь враз... ну и... почем зря!..
        Артамон. Эх ты... адиот!
        Михалка. Товарищи! Меня товарищ Болдырев учил... наш брат тут обламывается. Илья-пророк первый делегат у нас, а в деревне год колдуном ходил. Я сам от себя выступаю и сам от себя голосую за все сто пятьдесят! Об чем волынка? Выходи по очереди наверх и пиши, кому права от народа даны. Товарищи! Эх, завод, машина... Кончай прению, товарищи!..
        Зотов. Ну, говори, публицист! Мне не дал и сам заплутал.
        Председатель (Михалке). Вы кончили, товарищ?
        Михалка. Я... вроде кончил.
        Артамон. Напрелся, аж из ноздрей пламя вдарило.
        Председатель. Мы должны еще дать слово представителям инженерно-технического персонала.
        Артамон. В нашем договоре про инженеров ничего не говорится. Не они нас вызвали, и не им учить нас.
        Председатель. Товарищи, нас никто не собирается учить, но мы должны привлечь...
        Артамон. Брось заводить! Ихнее дело работу давать, чтобы народ не стоял. А то у нас люди по полдня на досках лежат.
        Суматохинов. Товарищ председатель, ты нас не мути. Нет, да ты дай мне выразить. Наше дело какое? А, скажи-ка, какое? Рабочее... вон как. Между кем спор? Опять же между рабочими. Зачем нам начальников приставлять?
        Артамон. Пущай товарищи инженеры, техники какие между собой договор подпишут.
        Краличкин. Товарищ председатель, одно слово! Товарищи, не то важно - выступит или не выступит сейчас представитель инженерно-технического персонала. Важно, чтобы инженерно-технический персонал без всяких речей примкнул к социалистическому соревнованию рабочих. Мы никого не отталкиваем, но и просить никого не станем. И я тут прямо скажу: всякого, кто будет сопротивляться нашему делу, мы всей пятитысячной массой заставим уважать пролетарский энтузиазм. А тому, кто с нами, - наш сердечный привет. Вот и все.
        Голоса. Верно! В точку!
        Лаптев. Ты, товарищ, здорово сказал... которые - во... которым - приветствие.
        Кухарка. А мы, кухарки... я тоже... Кухарское дело - накормить. Уж я тоже скажу тут, как мы...
        Артамон. Замолчи, утроба! Видишь, государственное дело решаем. Сядь. (Усадил.)
        Председатель. Тогда я ставлю вопрос на голосование. Кто за прекращение прений? Большинство. Отлично. Теперь - кто за немедленное подписание договора? И, самое главное, за принятие темпа, предложенного вторым участком, в лице каменщика Зотова? Кто за темп сто пятьдесят?
        Гончаров. Данило Данилович, вы за показатель сто пятьдесят? И серьезно?
        Данило Данилович. Совершенно серьезно.
        Гончаров. Вот так, смаху, без обсуждения?
        Данило Данилович. А о чем тут нам еще балакать?
        Гончаров. Да, нам следует молчать и поднимать руки.
        Председатель. Кто против?
        Данило Данилович. Берите отпуск, Гончаров, езжайте на море.
        Гончаров. Не нужен? Я это начинаю понимать.
        Председатель. Кто воздержался? Принято единогласно. Поэтому... (Секретарю.) Сайга, зачитай список.
        Секретарь. Уполномоченных от строительных рабочих - товарищей Зотова, Дудыкина, Грищука, Говорова и Суматохинова прошу сюда, для подписания договора. От металлистов - товарищей Краличкина, Бутова, Тульского прошу сюда, для подписания договора.

На помост идут уполномоченные.

        Калугин (Груздеву). Деловито у них выходит, если, конечно, так дальше пойдет. Цифру приняли... страшную.
        Груздев. А металлисты? Симон Симонович, красота ребята! Сила!
        Калугин. Уж вы своих металлистов... Узнаю душу цехового работника. Жестокие стервецы. Настоящее коммунистическое отродье.

Картер вынимает записную книжку и что-то вдумчиво чертит.

        Данило Данилович (переводчице). Вот, мол, уважаемая, скажите: предлагаем перенести опыт в Америку. Скажите ему: не все, мол, вам нас учить.
        Переводчица. Не offers to try out this experiment in America. It is not for ever that Americans will teach us. It is our turn to teach them now.
        Картер. All this is qu'ite unusual and if it were not for the unnecessary political propaganda, I would join in the business part of it.
        Переводчица. Мистер Картер говорит, что все это необычайно, и если бы данное собрание было лишено совершенно излишней политической пропаганды, то он принял бы участие в его деловой части.
        Михалка. Суматохинов вышел! Суматохинов, свою фамилию первый ставь.
        Голоса. Шапку сними, Говоров! В присутственном месте стоишь.
        - Ох, браточки, и ноту же мы закатили. Америку вызвали! Сто пятьдесят!
        Председатель. Металлисты подписывают договор первыми.
        Артамон. На каком факте?
        Председатель. Поскольку металлисты вызвали...
        Краличкин. Неважно. Подписывай, ребята!
        Суматохинов. Зотов, ну-ка, ты начинай.
        3отов. Эх, где наша не пропадала!.. Зотов Анисим, сын Петров.
        Михалка. Да какое нам дело, чей ты сын? Напишут там - сын, да отец, да как по прозвищу.
        Зотов (Суматохинову). Прикладывайся.

Суматохинов становится на колени и на коленях приближается к столу

        Артамон. Да ты, никак, молиться задумал?
        Суматохинов. А ежели я на ногах писать не умею.
        Михалка. Не ногами пишут, а руками.
        Суматохинов. Ну-ка-ся... Эх, перо-то какое... рука толста... (Выводит.) Су-ма-то-хи-нов Лаврентий...
        Михалка. По прозвищу - красный нос.
        Грищук. Эх ты, дурак мордастый! Чему насмехаешься в такой час? (Снял шапку, молча расписался.)
        Секретарь. Дальше.
        Дудыкин. Давай меня... Дудыкин... Больше ничего?
        Секретарь. Ничего.
        Говоров. Ну, пятый участок, на все полтораста пишусь. Не выдавайте, друзья-товарищи!
        Голоса. Испужался!..
        - Не выдадим!..
        - А вы что думаете, шутка - нам подписаться?..
        - Испужаешься...

Металлисты расписываются молча. Все уполномоченные остаются на помосте. Появляется Максимка.

        Максимка. Товарищи, тишина! На левой башне, над Волгой, будет поднята красная лампочка. Слушайте, что это значит. Следите за левой башней. Как только там вспыхнет красная лампочка, это будет сигналом по строительству, что мы перегнали американский темп. Следите за левой башней, товарищи. Красный сигнал с башни будет нашей победой.
        Лагутин (вскочив). От имени заводского партколлектива поздравляю вас, товарищи, с началом высокого революционного дела! Пролетарский договор подписан. И вот здесь, на этом участке социалистического строительства, горит пламя ленинских идей, здесь живет и действует ленинизм..

ЗАНАВЕС

АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Веранда квартиры Гончарова. Груздев один, прохаживается, насвистывает. К перилам прислонены весла. Время предвечернее.

        Груздев (всматривается). То есть... не понимаю, ничего не понимаю!.. А он... конечно, он!

Стремительно входит Касторкин, обросший, одетый ветхо.

        Касторкин!
        Касторкин. Как на Монмартре... А вы, конечно, думали - Касторкин погиб?
        Груздев. Почему же, конечно?
        Касторкин. Вы же не попытались вступиться за Касторкина в тот вечер в кабинете Болдырева. Вы сразу решили: Касторкин прохвост. Неужели вы, товарищ Груздев, думали, что Касторкин мог отдать такое распоряжение по телефону?.. Я... восьмой путь... Суда не было. Инженер Касторкин на свободе и снова работает на строительстве. Я только что вышел. Это Болдырев щадит вашего Гончарова, это власти его щадят. Я все знаю, чорт возьми! Мы одни... В чем дело? Господин Гончаров изменил голос и за меня отдал распоряжение Комягину. Нам ворона на хвосте такую весточку принесла. Господин Гончаров оклеветал меня. Ишь, как он говорил на допросе: "Кажется, Касторкин разговаривал по телефону". Мерзавец!
        Груздев. Так, Касторкин.
        Касторкин. Вот какие товарищи пошли среди инженеров.
        Груздев. Грязные ребята.
        Касторкин. Извините, Гончаров дворянин. У него заграничное образование. Он на все смотрит прищурившись. Он хотел весь инжколлектив вести за собой.
        Груздев. Знаешь что, Касторкин? Ты, брат, иди домой, Иди переоденься, отдыхай.
        Касторкин. Я уже здорово отдохнул.
        Груздев. Иди, друг... Такое дело... ты не обижайся, ты иди... Теперь мы сами будем говорить с коллегой.
        Касторкин. Я пойду... Мамаша ждет меня... ждет старуха... Но я бы сейчас поговорил с ним сам. Ух, как бы Касторкин сейчас поговорил!
        Груздев. Ты с ним поговоришь, это твое частное дело.
        Касторкин. Поговорю! Мы предъявим свой вексель, предъявим... Пока, товарищ Груздев.
        Груздев. Пока, Касторкин! Изменил голос.

Касторки и уходит.

        Мелкотравчато, трусливо..

Входят Татьяна Львовна под руку с Гончаровым, Данило Данилович, Калугин. Несут свертки.

        Татьяна Львовна. Вот уже и споры. Как пел наш несчастный друг Касторкин? (Напевает.)

        Думать нам не надо,
        Думать бесполезно,
        В опьяненьи нашем рай...

        (Хохочет.) Груздев, отчего у вас лицо, как у Наполеона? Груздев, я сейчас вас развеселю. Мы спорили о привидениях Как, по-вашему, привидения бывают? По дороге сюда Симон Симонович увидел привидение. (Хохочет.) К верхнему поселку, к зеленым корпусам, степью по бурьянам брело черное привидение. (Хохочет.) Черный человек... черный-черный... И знаете, что сказал Симочка? Он сказал, что у него военные глаза, и его военные глаза в черном человеке увидели Касторкина... (Хохочет.) Касторкин, бедняга, давно в Нарыме... Юрий Николаевич, правда ведь?.. Эх, Симочка, ты сознайся - ты уже стареешь!
        Груздев. Стареть-то стареет Симочка, а глаза у него действительно военные. Привидений не бывает. То прошел живой Касторкин.
        Данило Данилович. Мы шутим. Нам показалось...
        Груздев. Сейчас вы узнаете, что кому показалось... Да, Данило Данилович, вы не гарантированы от того, что вам покажется, будто вы в Нарыме....
        Данило Данилович. То есть... это вы к чему?
        Груздев. Это я к тому говорю, что наши общие приятели, собираясь сражаться, ставят впереди себя рекрутов. Это я о вас говорю, инженер Гончаров.
        Татьяна Львовна. Вот уже и споры.
        Гончаров. Каких рекрутов? Что за аллегории?
        Груздев. Грязное дело сделали вы, Гончаров. Я прав или мет? Симон Симонович, вы служили в гвардии, скажите, как, по старинным дворянским традициям, называли людей, которые за свои поступки заставляли отвечать товарищей? Не Касторкин говорил по телефону, а вы, Гончаров.
        Гончаров. Ложь! Гнусная ложь!..
        Груздев. Вы это скажите самому Касторкину: он только что вернулся сюда.
        Татьяна Львовна (освободила руку из руки Гончарова). Вот тебе и раз!
        Груздев. Вы могли оклеветать не Касторкина, так меня, его...
        Данило Данилович. Отложим... Право, отложим этот разговор... Что же это?.. Они сами разберут... Пустяки...
        Груздев. Нет, Данило Данилович, не пустяки. Инженер оклеветал товарища. Нет, это не пустяки, когда такие вот трусишки, мелкие люди волокут в клоаку преступлений честных, невинных работников. Спасибо за знакомство! (Уходит.)
        Татьяна Львовна. Симочка, ты куда же уходишь?
        Калугин. Я сейчас, за папиросами... (Уходит.)
        Данило Данилович. Так как же... лодка ждет... поедем с нами? Что? Не состоялось? Да... (Уходит.)
        Татьяна Львовна (со слезами). Эх, вы!.. Еще мужа моего называли... Эх, вы!.. (Уходит.)
        Гончаров. Какой ужас!.. Касторкнн... Бежать нелепо... Бездарная история...

Идет пьяный, поет.

        Пьяный.

        На берегу сидит девица,
        Она платок шелками шьет.
        Работа чудная такая,
        Но шелку ей недостает.

        Белеет парус одинокий,
        Кораблик к берегу плывет,
        На берегу сидит девица,
        Но шелку ей недостает...

(Гончарову.) Гляжу я на вас, какой вы задумчивый... блондин или брюнет - не пойму. Слушайте, гражданин, вы не обижайтесь, пожалуйста, я к вам не пристаю, как какой-нибудь Мендель Маранц, но у меня общительное сердце, ей-богу. Представьте себе, приезжаю я в отпуск, так сказать, после долгой разлуки и не узнало окрестностей родного города. Здесь было дичайшее степное пространство, невообразимая скифская степь, так сказать. Я по натуре человек беспартийный, но под впечатлением грандиозных картин становлюсь марксистом. Посмотрите, это же не завод - это же проблема. Конечно же, я пьян, и вы меня презираете, но я тронут... Вы не думайте, что я умом тронут, - я всеми фибрами моей расположенной души. Если хотите, я замолчу, как пробка. (Пауза.) Вам, конечно, все равно, но Сергею Тишкину, который здесь воспитан ребенком, не может быть все равно... И если бы он был Бальмонтом или Владимиром Маяковским, то сочинил бы роман из жизни... Литература есть вдохновение сердца. Я, может быть, целовал эту землю, как пилигрим, а вы смеетесь надо мной...- Над пьяным всегда смеются, но пьяные, как сказал Мендель Маранц, проникают в бездну чувств, ибо... заметьте, ибо... что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. По-моему, вы черствый человек. Ибо у вас самолюбивое выражение на лице. Сергей Тишкин психолог-иллюзионист... До свиданья, гражданин! У вас очень самолюбивое выражение па лице, но... и дальше не скажу. Ха-ха-ха! Сергей Тишкин - факир. (Поет.) "Тоска-печаль, надежды ушли..."
        Гончаров. Что это я хотел сейчас сделать? Что-то такое я хотел сделать? (Встает. Через окно на столе снимает трубку телефона.) Так будет лучше.

Вошел Болдырев.

        Болдырев. Вы один?
        Гончаров. Садитесь, Степан Семенович. Я, знаете, только что пришел и вот скучаю. (Снимает шляпу, пальто.)
        Болдырев. У вас никого нет?
        Гончаров. Кому же у меня быть?
        Болдырев. Ну, ладно. Мне надо с вами поговорить.
        Гончаров. Да, я понимаю... Вам надо со мною поговорить...
        Болдырев. Прежде всего, товарищ Гончаров, я считаю, что вам следует подать заявление об отставке.
        Гончаров. Да, я подаю заявление об отставке.
        Болдырев. Вот, собственно, все, что я хотел пока вам сказать. (Уходит.)
        Гончаров. Сегодня он уже не подал мне руки... Сегодня мне все плюют в лицо... Интересно, что - можно ли так сказать: зенит бездны?.. Какая глупость! Какой я действительно... Где мои сигары? У меня были хорошие, крепкие сигары. (Уходит в комнату.)

В это время появился Касторкин, одетый в тот же костюм, что и на вечеринке.
Касторкин выбрит, немного пьян, с гитарой.

        Касторкин (пританцовывает, поет).

        Я хочу забвенья... я хочу гитару...
        Я хочу сегодня танцевать...
        Милая цыганка, поцелуй мой жарок,
        Дай твою гитару...
        Пришел навестить друга...
        Тройка с бубенцами.
        В очи светит месяц.,
        Губы, что рубины...

        Три месяца не виделся с другом. И, чорт возьми, как радостно увидеть теперь друга после долгой печальной разлуки! (Поет.) Аллилуя, ах, аллилуя... Радостный фокстрот, ей-богу. Аллилуя, ах, аллилуя... Юрий Николаевич, вы дома?
        Гончаров (говорит все время из комнаты). Садитесь, Касторкин. Я дома.
        Касторкин. Спасибо за гостеприимство... Аллилуя, ах, аллилуя!.. А трубочку с телефона зачем же сняли? А? Не слышу... Молчите? Аллилуя, ах, аллилуя... По телефону часто звонят? Так, Юрий Николаевич?
        Гончаров. Так.
        Касторкин. Аллилуя, ах, аллилуя!.. Вы меня простите, Юрий Николаевич, что я у вас пою, но мне ужасно весело. Аллилуя, ах, аллилуя!.. Я три месяца не разговаривал по телефону... Аллилуя, ах, аллилуя!.. Да, аллилуя, вот, аллилуя, ах, аллилуя, ох, аллилуя!.. С тех самых пор, как вы вот у этого столика переговорили по телефону за инженера Касторкина... Помните, Юрий Николаевич?
        Гончаров. Помню, Касторкин.
        Касторкин. Не отрицаете, Юрий Николаевич?
        Гончаров. Не отрицаю, Касторкин.
        Касторкин. Аллилуя, ах, аллилуя... У меня изменился голос, вы не находите? Ах, аллилуя... Но все же меня можно узнать по голосу, не правда ли? Вас тоже узнали по голосу... Гончаров, а Гончаров... а про телефонисточку вы позабыли? Черномазая, черноглазая, комсомолка, на коммутаторе сидит... Черномазая, черноглазая... (Поет.) "Очи черные, очи жгучие..." А мы ее, Гончаров, припомнили... Аллилуя, ах, аллилуя... Мне определенно весело. Почему же вы прячетесь, как крот? Давайте споем вместе: аллилуя, ах, аллилуя, да аллилуя, эх, аллилуя... Давайте заведем граммофон. Давайте соберем друзей и дам... Я хочу продолжать веселье, которое мы прервали три месяца тому назад... Гончаров, а Гончаров! Это же невежливо. Честный, прямой, простой парень приглашает вас повеселиться. (Играет, пританцовывает.) А вы прячетесь. Вам стыдно? Вам страшно, Гончаров, страшно? Эй, философы!.. Я бы, например, желал с вами поговорить о темпе... о темпе... о моих паровозах, которые будут стоять под парами... Гончаров, но я могу вам протянуть руку, а вы мне не протянете руки, ибо вы мните себя колоколом земли русской. Инженер Гончаров, покажитесь!.. (Направляется к двери.) Аллилуя, ах, аллилуя... Эх, аллилуя!.. (Останавливается у двери, судорожно ударяет по всем струнам гитары, поднимает ее, бросает перед собой, как бы защищаясь, и пятится назад, закрывая руками глаза.)

ЗАНАВЕС

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ
Правая и левая стороны сцены заняты выступающими углами заводских сооружений, уходящих вверх. В дымке сумерек видна вдали башня. Там же действует кран. Строители где-то наверху. На сцену выходит Болдырев. Осматривает строительство и, заинтересовавшись чем-то, садится, задумчиво смотрит. Чернорабочие катят вагонетки. Кто-то пришел к водопроводной колонке, снял рубаху, облился.

        Тот, кто облился. Умная голова воду придумала. (Надел рубаху, ушел.)

Явились три работницы-кирпичницы. Они одеты по-праздничному.

        Первая работница. Он! Ей-богу, он! Сидит думающий...
        Третья работница. Бабы, а бабы!
        Вторая работница. Ну?
        Третья работница. А как он есть думающий, так нам, может, до него не прикасаться? А? А то выйдет абсюрд.
        Первая работница. Ну, ты, думающий... Мало где человек думает!
        Вторая работница. Конечно, голова бесплатная.
        Первая работница. Ты, Лида, умеешь загимпотизировать. У тебя лицо, как бы сказать... женское... и глаза черные, вот...
        Третья работница. Что же, я тебе прельщать его буду, что ли? Я женщина спокойная.
        Вторая работница. Да на что нам твое спокойствие нужно?
        Первая работница. Во-во! Ты ему медленным голосом и расскажи. Так, мол, и так... И мы стоим на страже. (Очень довольна.) Вот!
        Третья работница (нежно). Товарищ... Товарищ директор! Это мы... Я, Лида... (Застыдилась.) Извините нас, пожалуйста. (Пауза.) Кирпич - наш. И огнеупорный - наш. Здравствуйте, товарищ Болдырев!
        Болдырев. А-а... кирпич... где? А, это вы! Производственная комиссия... Здравствуй, Лида!
        Первая работница (третьей работнице). Ну-ну!..
        Третья работница. Мы стоим на страже... мы... (Почти со слезами.) Как ведь мы работали... здесь, подложечкой, тянет, щемит, а в глазах синие колеса ходуном ходят, вроде как пьяная...
        Первая работница. Продовольствие, сам знаешь, одна кооперация, и больше ни шиша.
        Третья работница. Больно было в душе, товарищ директор. Возьми ее, меня... Я перебралась за Волгу, корзину яиц купила, на базаре продала - и сыта. А вот... вот видишь... вот... вот, до слез вот... Идешь, и... как люди не видят?.. кирпич, как дите, ладонью погладишь - мой! Несчастная бабенка Лидка об этом кирпиче почти не спала... не спала... матюком инженера крыла... Мы вот... они... все мы, как в своей избе, как для детишечек наших... каждый кирпичик... Сознание в нас есть, а высказать его - не выскажешь.
        Первая работница. Товарищ Болдырев, до свиданьица!
        Болдырев. Это куда же уходите?
        Вторая работница. Программу отликвидировали. На полную кладку сто процентов.
        Первая работница. И теперь мы едем...
        Болдырев. Едете? Куда же вы едете?
        Вторая работница. Соцстрахом... в Крым... И для организма и за деятельность.
        Болдырев. Это... я тебе завидую.
        Вторая работница. Ну, уж... хоть ты, конечно, тоже для организма надо...
        Первая работница. Ты, товарищ Болдырев, посинел... Мужчине в синем обличьи нельзя... А я к мужу еду, на зиму. Муж мой из Красной Армии вертается, а я отсюда вертаюсь. Он мне письма пишет. Ты меня голой рукой не трогай. Я тоже... я...
        Болдырев. Ну, прощайте, милые!.. А ты, Лида, тоже к мужу едешь на зиму?
        Третья работница. Я?.. (Захохотала.) Я неженатая! Я, мил, курсы проходить буду, а то мы математику, знаешь, какую понимаем? Ну, то-то! Эх, директор, товарищ... хотелось нам тебе сказать на прощанье и... слов не знаем. Прощай!
        Первая и вторая работницы. Прощайте!

Работницы уходят.

        Болдырев. Вон оно как... тронули.

Спускаются костромичи, с ними рабочие.

        Михалка. Степан Семеныч... эх, за три часа враз!
        Суматохинов. Ну и темпа!

У левого угла, поодаль от стены, сверху на канате спускается коробка. В коробке Лаптев и Картер.

        Михалка. Браточки, гляди! Ермолай наш секретарем к Картеру нанялся.

Коробка стала, повисла в воздухе.

        Браточки! Ермолай, как дух святой... раскрылатился.

Входит Данило Данилович.

        Данило Данилович. Почему они стали?
        Михалка. Я уж думаю - не на сто пятьдесят наработали, а хватай на двести.
        Зотов. Пятьсот! Ты до ста двадцати доберись - пузо взопреет... Америка - она, брат, страна...
        Суматохинов. Где-нибудь сукины сыны мутят. Проверить бы...
        Болдырев. В чем дело? Почему люлька стала?
        Михалка. Эй вы, херувимы-серафимы, на землю садиться надо.
        Зотов. Дурак! Он ведь иностранец, а ты...
        Михалка. Все одно ни черта не понимает по-нашему.
        Артамон. Конечно, может, мы разные подобные (вертит пальцами) фасоны объясняем.
        Михалка. Сдружились - водой не разольешь. На фотографии бы их снять. Один немой, другой глупый.
        Зотов. Ну тебя к чорту, Михалка! Язык...
        Данило Данилович. Алло, мистер Картер!.. Э... э... бреди...
        Суматохинов (махнул рукой). Забредили!
        Картер (из люльки). Hallo!
        Данило Данилович. Алло!
        Картер. Hallo!
        Данило Данилович. Мистер Картер... э... как бы это сказать? Вери уэл.
        Болдырев. Да что вы говорите вери уэл! Видите, канат заело, а вы... Как же быть?
        Михалка. Ермолай, а Ермолай, скажи что-нибудь!
        Лаптев (из люльки). Лай, лай, кобель меделянский?
        Михалка. Эх ты, летчик! Об небеса макушку не разбей, гляди!

Картер вынул трубку, набивает табак.

        Лаптев. Кхе... (Картеру.) Табачку не призаймете ли? Картер. How long are they going to keep me up in the air?
        Лаптев. Во-во, курить охота.
        Картер. Tell those damned fools to get me out of her. What the hell is the trouble about?
        Лаптев (обиженно). Занес... (Очень вежливо.) Мистер, табачку призаймите... аль оставьте покурить.
        Михалка. Не сватай - не даст.
        Болдырев. Чего же вы стоите, Данило Данилович? Так они у нас до ночи провисят там.
        Данило Данилович. Право, совершенно неожиданный пассаж.

Появляется Касторкин.

        Касторкин. Степан Семенович, на семнадцати путях транспорт движется, как в кинематографе. Рационализация - как в Америке.
        Болдырев. В Америке? Глянь-ка на высоту. Видишь?.
        Касторкин. Вижу.
        Болдырев. На высоте?
        Касторкин. Определенно.
        Болдырев. Шутите... Срам! Немедленно спустить люльку! Чорт знает что!
        Лаптев (жестами дал понять Картеру, что хочет курить; получил табак). Покорнейше благодарю, уважаемый. Будем знакомы, как говорится.

Данило Данилович и Касторкин уходят на левое сооружение. Бежит переводчица.

        Картер. Tell them I have no time to hang up in the air.
        Переводчица (Болдыреву). Вот видите! Без меня он всегда попадает в ложные положения... Мистер Картер просит передать, что у него нет времени оставаться в воздухе.
        Болдырев. Сейчас спустят его.
        Переводчица. One moment. They will let you down..
        Лаптев. Товарищ директор, оно и мне нету времени... Что ж я тут, как Михайла-архангел?.. Живот заболел вроде.
        Картер. Tell them to go to blazes. Blast them. It is a disgrace, a shame.
        Переводчица. Степан Семенович!..
        Болдырев. Ну?

Лифт опустился. Картер, переводчица и Болдырев уходят.

        Лаптев. Зачем, бишь, я спущался-то? А, вона... Михалка, а Михалка, на какую секцию кирпич пойдет?

Михалка входит с Данило м Даниловичем.

        Михалка. На какую секцию заступаем?
        Лаптев. Во-во... куда кирпич подавать?
        Данило Данилович. На семнадцатую.
        Зотов. Понятно, Ермолай, доглядывай тут, чтоб не задерживали. Пошли!
        Михалка. Вот ведь чудно! Где она у них висит?
        Артамон. Кто она?
        Михалка. Лампа.
        Зотов. От левой руки направо. Вон там...
        Михалка. Прямо сказано... Как только ффу... (дует) и загорелась, а с Картера магарыч.

Уходят.

        Лаптев (рабочему у лифта). Милый, пущай ее кверху, туда...

Лаптев с рабочими нагружает подъемник кирпичом. Кирпич нагружен. Рабочий у лифта возится, нажимает кнопку, разводит руками - лифт не идет.

        Что ж она закобенилась?.. Ты ее подмажь, а? (Идет, смотрит.) Пойдет она у тебя али не пойдет?
        Рабочий у лифта (покачал головой отрицательно). Э-э-э-э... не пойдет.

Рабочий еще проверил что-то и ушел.

        Лаптев. Э-э-э-э. Стала, притомилась... (Вдруг засуетился.) Что ж это я тут прохлаждаюсь-то?.. (Кричит вверх.) Михалка!.. Михалка!..
        Михалка (сверху). О-о-о?..
        Лаптев. Передай там: она не идет.
        Михалка. Кто не идет?
        Лаптев. Машина эта самая... Взноровилась.
        Михалка. Почему?
        Лаптев. Не знаю, почему... Спущайся... (Осматривает лифт.) Какая оказия! Машина, а не идет.

Входят Болдырев и Лагутин

        Болдырев. Лагутин, жми на бетономешалках. Замешкиваются они. Иди, жми.
        Лагутин. А на каменные карьеры ты сам поедешь?
        Болдырев. Сейчас еду. Кого бы туда поставить на время?

Лагутин уходит. Идет десятник.

        По бетону сведения где?
        Десятник. Сейчас в контору пришлю.

Болдырев пытается уйти. Его задерживают.

        Данило Данилович. Степан Семенович, я отсюда до завтра всех чернорабочих беру.
        Болдырев. Куда?
        Данило Данилович. Пол в кузнечном подготовить.
        Болдырев. Ладно. (Увидал что-то в стороне.) Сколько раз говорил - поставьте бункер для щебня! Посмотрите, что у вас делается... (Лаптеву.) Ты, земляк, чего тут караулишь?
        Лаптев. Не идет.
        Болдырев. Кто не идет?

Входит Груздев.

        Груздев. Степан Семенович, я к тебе по срочному...
        Болдырев. Кто не идет? (Груздеву.) Что?.. Когда же я доберусь до каменных карьеров?

Входит Рыбкин.

        Рыбкин. Товарищ Болдырев, вы тут?
        Болдырев. Тут.
        Рыбкин. Там приехали два немца и один американец-дорожник.
        Болдырев. Перед немцами извинись - скажи, завтра утром приму, а американца-дорожника проси подождать... Когда же я наконец... Что еще?
        Рыбкин. Телеграммы.
        Болдырев. Давай... Ну, что у тебя, Груздев? (Вскрывает телеграммы, читает, слушая Груздева.)
        Груздев. Цех не застеклен. Буза. Отдел труда стекольщиков не дает, а я не могу ставить станки. Оборудование заграничное, стекольщиков нет.
        Болдырев. Так... Мы еще посмотрим... Так... Стекольщиков нет?..
        Груздев. Цех готов по оборудованию, а в окна свистит.
        Болдырев. В окна свистит? В голове у вас свистит. (Рыбкину.) Рыбкин! "Москва, Главмашстрой. Толоконцеву. Урал не прокатал рельсы, принимайте меры. Болдырев". (Груздеву.) Бери мою машину, садись, езжай в город, найди пару стекольщиков на улице, посади их в автомобиль... Понял или нет?
        Груздев. Пожалуй, это выход.
        Болдырев. Рыбкин, стой!.. Блокнот у тебя есть?
        Груздев. Степан Семенович, еще один вопрос...
        Болдырев. Погоди!.. (Рыбкину.) Пиши! "Москва, ВСНХ, Куйбышеву". А если Сталину?.. Дай блокнот. (Пишет.) Молния.
        Рыбкин (взяв записку). Больше ничего?
        Болдырев. Ничего.

Рыбкин уходит.

        (Лаптеву.) Кого ты тут караулишь, земляк?
        Лаптев. Не идет... темпа эта... воздушная машина взноровилась.
        Болдырев. Не идет?.. Груздев, можешь на время взять бюро рационализации?
        Груздев. Не знаю.
        Болдырев. На картах ворожить будешь?.. Приказываю по совместительству. Ты отвечаешь (указывая на лифт) и за это. Понимаешь?.. Нет у меня сейчас другого человека.
        Груздев. Понимаю. Но у меня еще вопрос.
        Болдырев. Когда же я доберусь до каменных карьеров? (Идет.) Говори!
        Груздев. Станки Смита...

Болдырев и Груздев уходят. Входят Михалка, Артамон и Зотов с рабочими.

        Михалка (Лаптеву). Ермолай, ты тут жениться собрался?
        Лаптев. Не идет...
        Михалка. Стал подъемник?
        Лаптев. Встал.
        Михалка. Вот тебе и темпа! Вот тебе и жди! Кури, браточки.
        Зотов. Надо заявить - кирпичу не подают.
        Артамон. Мы не при чем.
        Михалка. Кури, браточки!

Сели.

        Лаптев. Э-э-э-э... (Зотову.) Анисим... Анисим, нежный ты стал у нас, благородный... Писались... у-у-у... писались под договором: Анисим, сын Петров, обязуюсь... обязались... Я к чему говорю? Писались! Э-э-э-э, сукины вы сыны! Не работали вы, видать, никогда... Я к чему говорю? Машина встала, а мы... Анисим, не понимаешь?
        Зотов (встал и жестами показывает, что следует носить кирпич на спине). Понятно? (Указал на спину.) Понятно? (Согнулся.) Понятно?

Молча, без единого слова, встали строители, принесли приспособления для подачи кирпича на себе. Лаптев начинает нагружать.

        Понятно?

В бешеном и четком темпе работают строители. В стороне Данило Данилович, кашляющий, охрипший, обращается к Дудыкину.

        Данило Данилович. С главного?
        Дудыкин. Так точно.
        Данило Данилович. По бетонным?
        Дудыкин. Так точно.
        Данило Данилович. Суматохинов там?
        Дудыкин. Там.
        Данило Данилович. А ну, покличь.
        Дудыкин (кричит). Суматохинов!
        Голос Суматохинова. Я!
        Дудыкин. Ну, отзывается... что еще?
        Данило Данилович. Значит... (Разбирается в записной книжке.) Пусть подождет...
        Дудыкин. Суматохинов, подожди.
        Данило Данилович. Спроси-ка, третий квадрат по диагонали забетонили?
        Дудыкин (руки рупором). Суматохинов, третий квадрат по диагонали забетонили?
        Голос Суматохинова. Нет.
        Дудыкин. Нет. Данило Данилович. Спроси-ка, четвертый квадрат по диагонали забетонили?
        Дудыкин. Суматохинов, четвертый квадрат по диагонали забетонили?
        Голос Суматохинова. Нет.
        Дудыкин. Нет.
        Данило Данилович. Безобразие! Они там пьяные или... Узнайте, по прямой горизонтали они забетонили?
        Дудыкин. Суматохинов, по прямой горизонтали забетонили?
        Голос Суматохинова. Нет.
        Дудыкин. Нет.
        Данило Данилович. Какие же принимать меры?.. Ничего... Понимаете?
        Дудыкин. Товарищ инженер, дай я у него сам спрошу. (Рупор.) Суматохинов, я у тебя спрашиваю! Слушай ушами, а не пупком. Сколько же мы в ряд забетонили?
        Голос Суматохинова. В ряд забетонили... усе, без пол-аршина.
        Дудыкин. Ну, вот. В ряд забетонили усе, без пол-аршина.
        Данило Данилович. Как?
        Дудыкин. Русским языком человек говорит: забетонили усе, без пол-аршина. (Уходит.)
        Данило Данилович. Ничего не понимаю! (Уходит)

Входит Болдырев, атакуемый переводчицей и Картером

        Болдырев. Когда же я попаду на каменные карьеры?

Входит Груздев, передает пакет Картеру. Переводчица на блокноте переписывает для мистера Картера содержание бумаги. Болдырев идет, за ним - остальные.

        Переводчица. Товарищ директор, я думаю... я не имею права... (Указывает на Картера.) Он должен... Я думаю, вам следует подождать.
        Болдырев. Чего?
        Переводчица (нервничает). Он должен... (Торопясь, пишет.) Вот, вот, уже... (Подала Картеру бумаги - оригинал и перевод.)
        Болдырев. Ну?
        Картер. Tell him to stop for a moment.
        Переводчица. Он просит задержаться.

Картер читает бумагу: видно, сверяет цифры на оригинале, вынимает из кармана свои записки. Всегда спокойный, методичный, американец утратил свою автоматичность. Он вдруг захохотал, как умеют хохотать эти сумрачные на вид дельцы, - во все горло, багровея, сотрясаясь. Он долго хохочет и произносит: "сволочь". Пауза.

        Болдырев. Какая сволочь?
        Картер. Мистер Болдырев "сволочь". (Хохочет.)
        Груздев. Что он?
        Переводчица. Он... он думает, что это похвально... Слышит, как вы говорите, и...
        Болдырев. Но что там у вас?
        Картер. На будучи недели очень плохо... на будучи недели нет... Темп Джермания, темп Англия, темп Америка... Темп Сталинград - очень корошо... (Подписал оригинал, подал Болдыреву. Переводчице.) My heartiest congratulations to everybody, I am far from politics, but I am sure such a record is outside the reach of any country with a different political organisation from the one existing here. Tell the director, that besides this paper I am glad to inform him that the figures lor the last ten days showed not a 100 or 120 or even 150, but 168% of the programme.
        Переводчица. Мистер Картер просит передать всем глубокое и сердечное поздравление.
        Болдырев. Да.
        Переводчица. Картер говорит, что он далек от политики, но искренне заявляет, что такой рекорд невозможен в стране иного государственного порядка.
        Болдырев. Да.
        Переводчица. Он, помимо этого документа, желал бы еще раз иметь честь сообщить господину директору, что последняя декада явила показатель темпов... (Нервничает.) Не сто, не сто двадцать, не сто пятьдесят, а... (шопотом) сто шестьдесят восемь.
        Болдырев. Сто шестьдесят восемь.
        Картер. Очень корошо... (Махнул рукой.) Сволочь. (Ушел.)

Болдырев стоит один посреди сцены. Звучит симфония ритмических звуков рокота механизмов. Она то нарастает, то откатывается, рассыпается и снова звучит мощно. На башне, в дымке вечера, загорается красный сигнал, и сразу воцаряется полная тишина. Из пролетов по сооружениям являются рабочие.

        Болдырев. На шестой части суши, в муках и радостях, рождается социалистический мир.

ЗАНАВЕС

        1929г.

 ДЕЙСТВУЮТ

Рудаков.         Переводчица.         Глеб Орестович.         Кваша.         Знаменский.         Екатерина Петровна         Евдоким.         Облом.         Митрофан.         Елизар.         Анка.         Степан.         Баргузин.         Давид.         Илюша.         Имагужа.         Директор.         Секретарь.         Лиза.         Мать.

Гипс.         Дуванов.         Пентюхов.         Продавец.         Хрусталев.         Рабочий седой.         Рабочий рябой.         Первый инженер.         Второй инженер.         Третий инженер.         Четвертый инженер.         Иностранцы.         Женщины в очереди.         Работницы.         Представитель театра.         Мартеновцы.         Рабочие.         Первая работница.         Вторая работница.         Кузнецы.

---

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ПРОЛОГ

Перед занавесом представитель театра с газетой в руках.

        Представитель театра. Жесткая действительность. Сухие факты. Мы читаем газетный очерк. (Читает.) "За горой Таганай, между сопками, над прудом, как на пятаке, расположен главный город Южного Урала - Златоуст. Там давным-давно ходил Пугачев с башкирцами, с чувашами, с поволжским людом, одним словом, громить и жечь пушечные заводы царицы Екатерины. Так что, ежели мы с вами назовем Златоуст старинным рабочим городом, нас за это историки не упрекнут в ошибке. От крепостных плавильщиков, кузнецов, слесарей, от крепостного народа и до сей поры, от поколения к поколению передается высокий опыт златоустовских мастеров. Над выплавкой, закалкой, проковкой какой-нибудь стали работали прадеды и правнуки их, может быть, через полстолетия открывали секрет мастерства. Поэтому на весь мир златоустовские мастера сделали единственную булатную сталь. Это страшный металл, который может быть крепким, как рельсы, острым, как бритва, и изгибающимся, как пружина. А теперь, в наши дни, когда выйдешь на Александровскую сопку и оттуда поглядишь вниз, на горный рабочий город, то вот что представится тебе. Какая-то библейская речушка, которую называют рекой "Ай", образует пруд, как осколок зеркала, отражающего облака, солнце и синие уральские леса. А потом на запад - плотина, мост, музейная доменная печь, какую еще жег Пугачев, и сизый дым металлургических заводов. Иногда, в особенности по ночам, полыхает пламя, густое, красное, как кумач, и туда на гору, далеко на простор, долетает гул адовой работы доменных и мартеновских печей. А вокруг - веером по пригорью, как-то трогательно-близко к заводам - расположились люди под своими кровлями. Так вот сидишь на сопке вдали от города и видишь, как на самом деле нарисована жизнь. Ты видишь своими глазами, что самое существенное для людей - это печи, пламя, станки, металлы, завод. Ты вдруг начинаешь понимать, что тут начало и конец всему, и если однажды в стране остынут ее печи, то возникнут ужас, голод, мор. И дальше и выше ты видишь, что люди, хозяйствующие у печей, по единственно справедливому праву, по великому праву, утверждают, что владыкой мира будет труд. И теперь, в наши дни, высокое мастерство златоустовских пролетариев обрело иное содержание. Простые вещи теперь не так просты, как можно думать о них. И в примерах простых дел Златоустовского или какого-нибудь другого завода вы без особого труда раскроете международные проблемы и поймете, что от этих простых заводских дел очень недалеко стоят сложные планы дипломатических комбинаций, действия шпионов, предателей, классовых врагов, проповеди римского папы или работа генеральных штабов буржуазных государств... интервенция. Потомки крепостных златоустовских мастеров стали теперь в авангарде диктатуры пролетариата. И вот так стоишь на вышине сопки, вдали от старинного горного города металлистов, и думаешь: кто знает, может, это пламя какой-то плавильной печи отражается заревом в Париже?.. Кто знает? А так все воистину просто. За горой Таганай, между сопками, над прудом расположен главный город Южного Урала - Златоуст".

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

        Сквер, скамейки. На скамейке сидит Рудаков. Он задумался. В руках трость. Сидит согнувшись, глядя в какую-то точку гравия. Одет дорого и просто. Летнее светлое пальто. Вдруг встает со скамейки порывисто, но идет спокойно-лениво, прогуливается, насвистывает. Взглянул на часы. снова сел. Идут Екатерина Петровна и переводчица.

        Екатерина Петровна. Рудаков! Рудаков! А вот и мы! То есть я. То есть мы вместе. То есть Рудаков! У меня адски бурное настроение. Брому! Брому! Я должна пить бром. Представьте себе - вы!
        Рудаков. Я.
        Екатерина Петровна. Вы! Глебка... (Переводчице.) Мой муж, инженер Глеб Орестович, приходит домой и начинает хохотать, как громкоговоритель. Он кричит: "Катя! Петька-то, Петька Рудаков, дружок по институту, Петро Рудаков приехал к нам главным уполномоченным из Москвы. Обед! Самый пышный обед! И дальше... Представьте себе, я купаюсь и вдруг вижу ее... Извиняюсь! Познакомьтесь: Паяцова. Женя Паяцова - в ореоле иностранного окружения. Подруга по гимназии, восемь лет рядом сидели, переводчица, языки... ах, чорт возьми! Мы целуемся, я плачу, она меня знакомит с иностранцами... Такие совпадения бывают раз в жизни. Вы... она... Нет, я должна пить бром.
        Переводчица. Катя, пойдем. (Рудакову.) Простите - старые подруги, воспоминания, юность, грозы... Катя, пойдем!
        Екатерина Петровна. Рудаков! Вы не забывайте старых друзей. В любое время обедать, ужинать, завтракать... Ждем! (Воздушный поцелуй.). Да приходите сегодня.
        Рудаков. Нет, сейчас у меня совещание - доклад вашим властям.
        Екатерина Петровна. Перед докладом вы организуете плавное течение мыслей?
        Рудаков. Организую плавное течение.
        Переводчица. Гражданин, вы какую-то бумажку потеряли.
        Рудаков. Спасибо. Пустяк.

        Но как только женщины скрылись, Рудаков быстро поднял со скамейки нечто, покачал головой - это не пустяк. Издали слышен иностранный говор, смех. Рудаков сел, принял прежнюю позу. Глядит в одну точку. Никто из прошедших здесь иностранцев не взглянул на Рудакова, и сам Рудаков не поднял головы. Но вот от группы отделился один, замедлил шаг, закурил, подошел к Рудакову, не здороваясь, взял его под руку. Тихо разговаривая, они идут по аллее в глубину сцены. Повернулись, идут обратно.

        Гипс (с легким акцентом, но свободно говорит по-русски. Беззаботен и ласков, с долей наглости).

        На воздушном океане
        Без руля и без ветрил
        Тихо плавают в тумане
        Хоры стройные светил...

        Да... Поэт горной природы. Уважаю горы, горные города и в особенности горную промышленность. Мне нравится походка русских женщин и крымское вино... О, чорт возьми! Мистер Рудаков, как дела?
        Рудаков. Не блестяще, но не плохо.
        Гипс (хохочет). Сказка про белого бычка... А мы говорим просто: стальной концерн ДВМ хочет знать, что будет дальше. Мы платим, надеюсь. Но мы говорим удивительно просто. Что есть топор? Кусок стали. Мы говорим дальше: что есть сталь? Сталь - это металлургическая проблема страны.

Они остановились. Рудаков передал Гипсу пакет, затем бумагу, которую Гипс пробегает глазами.
Затем подает Гипсу телеграмму. Тот читает ее.

        Уже сделка подписана? Наши топоры сейчас грузят в Россию? Пока забираю свои слова в карман. (Хохочет. Вдруг перестал смеяться.)

Мгновенно оба повернулись и разошлись в разные стороны. Явился Степан с гармонией. Играет, покусывая губы.

        Степан. Дураки мы все, близорукого характера! Такие клещи потерять! Знал бы я, какой обормот, какой аполитичный элемент, какой сукин сын спер эти клещи, я б ему... Нет в нас культурного ума - факт. Мозги - как студень в котле. Котел! Такие клещи потерять! (Посмотрел в зрительный зал, туда, сюда, плюнул и ушел.)

ЭПИЗОД ВТОРОЙ

Мартеновский цех. Евдоким, Анка.

        Евдоким (догоняя Анку, пугает). Я - тигра морская!.. Испужал? Ага!.. Анютка, ты брось по лесам плутать. Медведь спортит. С одной кержачкой медведь полтора года жил, и родилось у них дитё - половина зверь, половина человек, а говорит на японском языке.
        Анка. Завел... алкоголик!
        Евдоким. Анюта, не спорю, две профессии имею. Первая профессия - кузнец, вторая профессия - пьяница. И по обеим профессиям я ударник. Я... вот видишь, я... ну посмотри же ты на меня умильными глазами! Я из себя телосложенный мужчина?
        Анка. Собак пугать.
        Евдоким. Не скажи. Я, брат, был приговорен к ордену Красного Знамени, но не выдержал...
        Анка. Запил?
        Евдоким. Воспитание такое. Эх, Анюта, да ежели бы Евдоким не пил, то женился бы он на тебе, родила бы ты двенадцать пролетариев, работали бы они на заводе, приносили бы нам полторы тысячи в месяц, я бы сидел и пельмени варил, а ты бы в очереди за водкой стояла. Не жизнь, Анюта, а социализм на полный ход!
        Анка. Дурак! При социализме водки не будет.
        Евдоким. Ну, это еще посмотрим!
        Анка. Евдоким!
        Евдоким. Ну?
        Анка. Ты, наверно, ничего еще не слыхал... оттого и дурачишься.
        Евдоким. А ты что слыхала?
        Анка. Я, друг, и слыхала и видала. Ступай-ка в цех сейчас.
        Евдоким. У меня к Степану дело есть.
        Анка. В цех иди. Тебя Баргузин спрашивал... Иди, медведь! (Толкает.) Иди. Тебя там выдвигают.
        Евдоким. Выдвигают?.. Куда?.. (Встал.) Винной лавкой заведовать?
        Анка. А, чорт! Нешуточные дела начинаются... Нешуточные, понял? Ты человек или баран?
        Евдоким. Человек... Ну, какая ты сердитая!.. Пойду. Пошел. (Ушел.)
        Анка. Как же это так?.. Вот - он... Что ему? Бросит и уйдет с завода. Бросит и уйдет пчел разводить? Да? Медом торговать? Да?

Проходит Степан.

        Степка! Степашка!
        Степан (остановился). Ну?
        Анка. Ты что же никогда не ходишь в кино? Ну?
        Степан. Ну?
        Анка. А я вчера была, картину смотрела из монгольской жизни, "Потомок Чингис-хана". Хороша! Степан, ну?.. Я... вчера у вас дома была. Ты что, спал?
        Степан. Ничего.
        Анка. Да я спрашиваю - ты спал?
        Степан. А тебе какое дело?
        Анка. Ты посмотри на себя: ты чистый мертвец.
        Степан. Мертвец? Не может быть!
        Анка. Значит, ты и ту и эту ночи не спал? И опять ты молчишь, как утюг. Именно, ты утюг, а не человек. Ты думаешь, если ты здесь умрешь, то я отравлюсь?
        Степан. Зачем?
        Анка. О чем ты думаешь сейчас? Куда ты смотришь?
        Степан (в сторону, куда-то вверх кричит, жестикулируя). Облом! Давай медь!.. Облом, сукин сын!.. (Анке.) Иди сюда. Кваша ко мне опять идет, сейчас технический разговор будет.
        Анка. Я шла тебе сказать...
        Степан. Ну?
        Анка. Цех наш становится.
        Степан. Зачем?
        Анка. Паника. Ты понимаешь? Слух какой-то... Точильщики берут расчет.
        Степан. Не верь слухам. Иди.
        Анка. Дурак ты, Степан, вот что!
        Степан. Ага. Иди...

Анка плюнула.

        До свиданья!.. (Пошел.) Облом, сукин сын. (Делает знаки.) Э-э!.. О-о!..

Идет Кваша.

        Кваша (стал перед Степаном, выразительно жестикулирует, явно ругаясь про себя). Что?
        Степан. Не знаю.
        Кваша. Как?
        Степан. Не знаю.
        Кваша. Сукин ты сын! Разве тебя надо убивать?! Тебя надо жарить на примусе! Вот, вот - таланты, гении... Азия! Левша какой нашелся! (Подходит.) Тебе учиться надо, сукин ты сын! (Отошел.) Он клещи сделал, в кислотных ванных работать... клещи, которые не подвергаются окислению. Взял и сварил кислотоупорную сталь, нержавеющую сталь. Ты понимаешь хоть как-нибудь, что ты сделал, нахальный подлец? За тебя, за дурака, миллионы рублей в любой стране заплатят. Ты же дал металл, всеми качествами превосходящий золото. Неужели ты никак ничего не понимаешь! (Сел.) Как ты варил эту сталь?
        Степан. Да варил я ее, дьявола... в тигле сам варил. А как варил - не помню.
        Кваша. Где эти клещи?
        Степан. Какой-то охломон спер.
        Кваша. Сам ты охломон!

Вошли 3намеиский и Глеб Орестович.

        Знаменский. Привет! Глеб Орестович. Здравствуйте, сталевар! Как плавка?
        Кваша. Он сам не знает, что варит.. Ты расскажи, как было дело.
        Степан. Ну, чего ты ругаешься, товарищ Кваша? Вроде я виноват или вредитель... Ну, хорошо, ну, при чем я?.. Приходит ко мне Дрызгун: "Так и так... Свари, - говорит, - мне, Степка, сталь какую-нибудь такую, чтоб ее кислоты не могли взять, а то, - говорит, - в ваннах клещи рвутся. Что ни день - подавай новые". Я говорю: "Пару пива поставишь?" - "Поставлю. Идет?" - "Заметано!" Ну, я, между прочим, помарковал. Дело вроде на интерес. Ну, значит, как говорится, составил шихту... (Смотрит на Квашу.) Ну, чего вы меня ругаете? Сварил ее, дьявола! Действительно... клещи - во! На большой палец. Дрызгун мне пару пива поставил, а клещи сперли. Дрызгун опять ко мне приступает: "Так и так... сперли, гады. Свари". Я говорю: "Пару пива поставишь?.."
        Кваша. Видите?
        Степан. Ну, второй раз мне уже не подвезло. Ни черта не получилось, и Дрызгун тоже на меня осерчал.
        3наменский. И пару пива не поставил?
        Степан. Нет. Не поставил.
        Кваша. Пару пива ему поставил Дрызгун!.. За пару пива мировое открытие сделал! Сек бы я тебя розгами.
        Степан. Чего вы на меня наступаете?.. Ну, ладно... ну, сварим... Мой отец только по-церковно-славянски царя Давида нараспев умел читать, а булатные стали варил какие! Сварим ее, в Америку занимать не пойдем.
        Знаменский. Америка не владеет этим секретом.
        Степан. Америка?.. Не может быть.
        Глеб Орестович (подходит). Вот что, сталевар... Мы образуем тройку. Я (указывает на Знаменского), товарищ Знаменский, вы - химик, термист, практик-мастер. Вы согласны?
        Степан. Это даже здорово.
        Глеб Орестович. Мы не можем так это дело оставить. Никон Владимирович, вы химик, ваше знание языков...
        3наменский. Кое-что даст, конечно, английская литература, но... после выплавки соберемся в лаборатории. Начнем систематическую работу. Вы... Степан, верите в успех этой выплавки?
        Степан. Вроде верю, вроде не верю.
        Знаменский. Будем смотреть... Во всяком случае, я готов работать. (Ушел.)
        Кваша (отходя с Глебом Орестовичем). Какой анализ вчерашних слитков?
        Глеб Орестович. Абсурд! Вот... (Вынул записную книжку.) Посмотрите, что вышло... Но есть идея... Хром дает себя знать. Видите?

Они, усевшись, тихо разговаривают, рассматривая записки. Вбегает плавильщик Облом.

        Облом (Степану). Мастер... Пом-маешь? (Делает жест, точно забрасывает в печь шихту.) Пом-маешь? (Изображает, как он сквозь очки следит за плавкой.) Пом-маешь? (Дал знак, чтоб закрыли печь.) Пом-маешь? Стою... (Показывает, что он закурил.) Пом-маешь? Не впервой... и бум-трам! Душу, сердце... Пом-маешь?
        Степан (очень спокойно). Не может быть.
        Облом. Факт.
        Степан (подошел). Сгорел?
        Облом. Пом-маешь? (Показал, что печь сгорела.)
        Степан. Раскрыл свой паяльник... Пом-маешь?.. (Пошел.) Обязьяна сибирская! Угробил!
        Облом (горестно). Загнал. (Пьет воду из бака.)

Степан идет в одну сторону. Облом - в другую.

        (Кричит сверху.) Э-э!.. (Опять пьет воду.) Вот пом-маешь... (Ушел.)

Идет директор с топором в руках, за ним Баргузин, Хрусталев.

        Директор. Ну, хозяева, сели... На, товарищ технорук, пощупай... Сели. (Подает Кваше топор.) Получили с испытания. Москва сообщает, после испытания подписан генеральный договор со стальным концерном ДВМ. Так-то, металлурги! Иностранная зависимость. Топора путного сделать не умеем, а хорохоримся. Сковородки делать будем или урильники.
        Кваша. Глеб Орестович, что же это значит?
        Глеб Орестович. Такой же вопрос я вам могу задать.
        Кваша (директору). Заграничные образцы прислали?
        Директор. Вам в кабинет сложили.
        Кваша. Надо посмотреть.
        Директор. Идите, посмотрите.
        Глеб Орестович. Необходимо тщательное изучение.
        Директор. Изучайте.
        Кваша. Невероятно!
        Глеб Орестович. Но факт.
        Кваша. Факт.

        Кваша и Глеб Орестович идут. Кваша рассматривает топор. Директор, Хрусталев, Баргузин поднимаются вверх, в комнату заводской редакции, где работает редактор Давид. Он беседует с Рудаковым.

Наверху.

        Рудаков. А в заключение моей беседы для вашей заводской газеты я бы сказал так, просто и ясно, чтобы рабочий-читатель понял мою мысль. Ну, что ж! Постигла нас неудача с топором. Мы теперь вынуждены для рубки наших лесов выписывать продукцию концерна ДВМ. Тяжело. Дорого. Невыгодно. Знаем. Но своей продукции нет. Возникает вопрос: что же делать? На этот вопрос я отвечаю... И вот тут, товарищ, надо осторожно написать, чтобы сразу не пугать людей. Примерно так: здесь будут необходимы сложные и крупные мероприятия, может быть, капитальные строительства... не знаю. Во всяком случае, мы во имя общих наших задач должны будем жертвовать частными интересами этого завода. Вот и все.
        Хрусталев. Ну?
        Директор. Как здорово нам заграница-то по морде дала! А? Помню, на Алтае вот так же нас Колчак двинул. Я вам скажу, и бил же, по морде, по морде... Молодец!
        Давид. Кто?
        Директор. Колчак. Выучил! А то мы тоже хорохорились. На знамя буквы нашили: "Шестая часть земли". А какая там, к чорту, шестая, ежели вся завоеванная территория была только под ногами!
        Хрусталев. Что же будет, директор?
        Директор. Урильники делать надо, урильники. Ходовой товар. Стальные урильники для ответственных работников, вроде нас с тобой.

Внизу.
Женщины несут на носилках землю.

        Первая женщина. Им что! И весь завод спалят.
        Вторая женщина. Спалят.
        Первая женщина. Сукины дети!
        Вторая женщина. Не сукины дети, а вредители.
        Первая женщина. Факт.

Ушли. Идут мартеновцы. Возбуждены.

        Голоса. Говорю гадам: "Смотрите, гады!", но не слушают, гадовые души!
        - Остановят цех!
        - А ты думал...
        - Пожгут электропечи, а потом за мартен возьмутся.
        Имагужа. Бульно никураша... Бульно никураша. Зачим мастир Аблум себе брал планка давать? Зачим, говорю, Аблум выдвигалка даешь? Давай мине выдвигался. Аблум - дурак-башка. Ему выдвигалка дает, рабочий разговор ни делает. Бульно никураша. Директор звать давай, на участок сажать, тюрьму сажать, сукин сын, подлюка!

Ушли. Наверху.

        Директор (просматривая записи беседы с Рудаковым). Рано, товарищи, рано такие вещи опубликовывать. Панику на заводе поднять легко, а вот тушить ее кому?
        Баргузин. Не сдаемся! Партколлектив в таком духе и резолюцию вынес. Не сдаемся!
        Директор. Спланировать останов завода...
        Рудаков. При чем здесь партколлектив? При чем здесь "спланировать"? Моя задача весьма проста - найти выход из создавшегося положения. Что же, мы предлагали вам производить такую продукцию, которая не удовлетворяет потребителя? Поэтому я рекомендую не бросаться словами относительно планирования. Сами говорите - сели. А я не уеду отсюда до тех пор, пока не проведу намеченных мероприятий, ибо не имею права уехать. Поэтому не рано опубликовывать мою беседу. Я не привык работать за спиной у общественности, тайком от рабочих. (Встал.)
        Директор. Так. Дуете, значит, под гору? Дуйте.

Рудаков вышел.

        Хрусталев. А мы, значит, на гору.
        Директор. Ну вот, треугольник, видели?.. Дела! С одной стороны, я Рудакову ничего не могу возразить. Человек с головой, дело понимает.,
        Баргузин. Вот тебе прямая директива, директор, - молчи. Пускай он шурует, составляет планы, приказывает, а ты молчи. Отношение с ним не обостряй, но втихомолку мы будем делать свое.
        Директор. Саботаж?
        Баргузин. Плевать!.. (Горячо.) Формально он прав, а по существу, что тебе твое чутье говорит? Что нам ударники скажут по существу? Нам воевать надо. Я сегодня ночью войну обдумал... Нет. Воевать будем за свой топор, за свои металл, за свою индустрию. Газетка твоя плохо зовется. Называй ее так: "В бой". Нет. Не "В бой" - "В атаку". "В атаку". Как смотришь, директор? Посидели - хватит. Массу мобилизуем, директор, до чернорабочего доведем боевые задачи, ярость подымем - прямо, конкретно, против концерна ДВМ. В чем дело? А?! Оборона. Чем не тезис?
        Директор (Хрусталеву). Ну, завком, наваливаться надо... Переходи жить в свой кабинет.
        Баргузин (директору). Сегодня, в десять ночи, бюро в расширенном составе и с привлечением ударников. Пошли!.. Давид, ты эту беседу не печатай.
        Хрусталев. Набери, пошли корректурку... поволынь.
        Баргузин. Без моего разрешения не печатай. (Уходит.)

Звонит телефон.

        Давид. Редакция... А чорт, не слышно!.. (Дует в трубку.) Ну, редакция... Ну, здесь... Да. (Директору.) Петр Семенович, в мартеновский цех вас экстренно зовут. Какой-то кричит... Плавка...
        Хрусталев. Плавка?.. Сейчас должны были закончить третью плавку... Так и есть, двенадцать с четвертью. Наверно, получили нержавеющую. Ах, чорт те возьми!
        Директор (выходя). Нержавеющая?.. Подняли бы завод. Думаешь, выплавили? Баргузин!

Появляется Баргузин.

        Баргузин. Тебя ищут. Экстренно. Что-то есть...

Директор, Баргузин, Хрусталев спускаются вниз, где уже человек двадцать рабочих и работниц окружили Степана и Облома.

        Имагужа. Зачим Аблум выдвигалка давал? Печка каюк, шихта путал, казел варил, убытка давал, ты отвечать будешь.
        Рабочий седой. Вредительство и есть, как желаете. Какие могут быть опыты, когда печь сожгли?
        Рабочий рябой. Анжинера тоже!
        Вторая работница. Черти сопливые!

Шум. Крики толпы.

        Рабочий седой. Как это так?!
        Степан. Ну... ну, чего вы бузу трете? Я сжег - я отвечаю.
        Первая работница. Чем? Портками?
        Имагужа. Тюрьму надо, суд давай! Шутка играешь. Моя двадцать лет плавка делал, моя твоя чистый вода водить будет. Аблум, сукин сын, зачим спина мастир стоишь? Стой, морда здесь!

Шум.

        Директор. Что за шум? Что такое? О чем митинг, мартен? Как дела, мастер?
        Степан. Угробили.
        Директор. Козел?
        Степан. Хуже.
        Директор. А?
        Степан. Первую электропечь сожгли.
        Облом (выскочил). Пом-маешь, Петр Семеныч? Я, пом-маешь...
        Степан. Катись! Я виноват.
        Директор. Тридцать тысяч убытка. Две недели из строя вон. (Рабочим.) А вы что? Ага... Ну, сожгли - значит, сгорело. Так, дядя Федор?
        Рабочий седой. Сгорело, конечно, так надо глядеть.
        Директор. А с кем ты у нас свод-то в мартеновской сжег? С Демой плавили, помню. Ты, мастер, опыты переноси на вторую. А вас, ребята, очень я прошу всячески помогать опытам. Знаете, какую сталь плавим?
        Рабочий седой. Мало что с Демкой! Не моя вина в том была.
        Рабочий рябой. Опытов на копейку, а убытков...
        Первая работница. И цех спалят.
        Рабочий седой. Не знаем мы, каки-таки опыты.
        Вторая работница. Да прекратить, и все тут.
        Рабочий рябой. Кому надо эту сталь?..
        Рабочий седой. Простой стали нехватает.

Шум.

        Баргузин. А ну, дай-ка...
        Первая работница. И давать нечего.
        Рабочий рябой (Баргузину). Нет, ты скажи - кому?
        Баргузин. Что - кому? Что - кому?
        Рабочий рябой (Баргузину). Нет, ты скажи - кому?
        Баргузин. Тебе.

Шум.

        Дай сказать-то... Ну, товарищи, это мура. Чорт вас знает, где у вас память! Не я ли с вами вот тут подробно все обсудил? Толковали, толковали! Дали обязательство всем цехом поддержать опыты? Дали.
        Рабочий рябой. Печи жгут.
        Баргузин. Первая неполадка, а вы - караул! Какие же мы, к чорту, тогда большевики?.. Вот что: шум во время работы подымать нечего. Вы хотите взять свою резолюцию обратно? Ну?.. Эх. друзья, вдумчивей думать надо... Неужели мне вас агитировать?
        Директор. Окупятся убытки. Верное слово. Очень прошу, бросьте вы это самое... неверие, как говорится. А?.. А ты что, Имагужа?
        Имагужа. О, зачим Аблум выдвигалка давал, зачим Имагужа молод считают? Имагужа пять штук детей делал. Одна штука на практика работает.
        Директор. Пять штук? Сам?.. Мастер!

Смех.

        Ты, Степан, бери его в плавильщики... Но неграмотен ты, Имагужа.
        Имагужа (выхватил из кармана газету, прочитал). Га-зе-т... (Понюхал газету.) Си-во-днишний.

Смех.

        Директор. Конечно, ребятки! Поволынили - хватит. Плавь, Степан, я отвечать буду. На места, народ, на места!.. (Шлепнул вторую работницу пониже спины. Та, отходя, оглянулась.)
        Вторая работница. Не играй.

Расходятся. К директору и Баргузину подошел Кваша.

        Директор. Ну, техрук, седохом и плакахом...
        Кваша. На электростанции авария?
        Директор. Ясно. Плавильщик электропечь сжег.
        Кваша. Сукины дети! Какую?
        Баргузин. Опытную.
        Кваша. По нержавеющей?
        Баргузин. Да.
        Кваша. И там, и здесь, и кругом. (Отходит, ругается.)
        Директор. Воевать будем, старик... (Кому-то грозится.) Мы вам дадим знать про нас, про лесных дураков, про древлян!

Прибежал секретарь, за ним идут иностранцы, человек семь.

        Секретарь (торопясь). Петр Семенович, они, эти иностранцы-туристы, желают сейчас осмотреть наше производство.
        Директор. Нашли время!.. А где ж у них переводчик?
        Секретарь. С ними Знаменский говорил, а на каком языке - не знаю.
        Директор. Отшить их надо..
        Кваша. Терпеть не могу этих гостей с Запада! За анекдотами ездят - ла-рюсс!
        Директор. Гм... Как же сказать-то?.. Сэры, мистеры, катитесь колбасой, не до вас тут! Так, что ли?
        Секретарь. Неудобно. Товарищ Кваша, вы владеете английским языком, вы проведите их...
        Кваша. Я владею тремя языками: русским, английским и матерным. Так гони ты их к... (Уходит.)
        Гипс (кланяется Кваше). Ол-райт!
        Переводчица. Я, конечно, могу перевести, но...
        Директор. Не надо. Ладно. (Секретарю.) Зови Знаменского... пусть ведет. (Уходит влево.)

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ЭПИЗОД ТРЕТИЙ

Водная станция у пруда. Открытый буфет. Кооперативный магазин. У магазина очередь.

        Женщина в красном платке (подходя). За чем очередь, бабы?
        Первая женщина. Поди у советской власти спроси - за чем.
        Женщина в красном платке. Постой за меня в череду - сбегаю.
        Вторая женщина. Ты, бывает, не делегатка, мадама?
        Женщина в красном платке. Просилась - не выбирают.
        Вторая женщина. Жалко.
        Женщина в красном платке. А что?
        Вторая женщина. Нам бы сюда делегатку какую-нибудь. Агитацию охота послушать.
        Третья женщина. Господи боже мой, соберутся и мелют... Языки у людей, как хвосты собачьи!
        Первая женщина. А у тебя какой язык?
        Третья женщина. Такой.
        Вторая женщина. Какой - такой?
        Третья женщина. Какой бог послал.
        Вторая женщина. Божественная какая нашлась! По всему видать - с бусорью.
        Третья женщина. Сама дура!
        Вторая женщина. У-ух!.. Милитриса Кирбитьевна! Малахольная!
        Екатерина Петровна. Ну, пошло!

Из магазина вышли иностранцы. Екатерина Петровна прячется за других.

        Вторая женщина. Кто они такие могут быть? Как черти, понимаете, на автомобилях летают и сами колесами правят.
        Первая женщина. Охотятся по лесам.
        Вторая женщина. И в пруде плавают утром.
        Четвертая женщина. Туристы какие-то заграничные. А эта при них за переводчицу служит... как бы сказать, разговорами заведует.
        Вторая женщина. Кержакам по двадцатке в день платили, когда на медведей охотились.
        Толстая женщина. Медведь ушел, а денежки ёкнули.
        Третья женщина. То-то деньги девать некуда.
        Первая женщина. А ты не видишь?.. Буржуи.
        Четвертая женщина. Своих свергли - чужие ездят.
        Лиза (вдруг). Какого чорта стоим? Кто в очередь первый стал? Эй ты, тетя, за чем становилась?
        Толстая женщина. А я знаю?.. Иду, очереди нету, дай, думаю, зайду.
        Лиза. Чем думаешь? Тебе, может, жир сбавлять надо, а нам...
        Толстая женщина. А тебе мои жиры мешают?
        Четвертая женщина. Я у них спрошу. Эй вы, иисусики!

В дверь выглянул продавец.

        Лешегон мордастый, чего зубы выскалил?

Продавец скрылся.

        Вторая женщина. Стекла бы им побить, они бы разговорчивей стали.
        Четвертая женщина. Вали в лавку гуртом! Я - первая.
        Толстая женщина. Стой! Я тебе дам такую первую...
        Вторая женщина. Конечно. Куда лезешь?
        Третья женщина. А сама куда? Панику создадут, а сами... Не пускайте, не пускайте их!..
        Четвертая женщина (толстой). Ты чего толкаешься, наседка?
        Толстая женщина. Ничего.
        Четвертая женщина. Нет, ты скажи! (Схватила толстую, отбросила в сторону.) Толкнулась? Да?
        Толстая женщина. Матушки! Порвала! Батистовую... Ах ты, ах ты! Я тебя растребушу! (Вынула из кошелки бутылку.)
        Вторая женщина. Что ты?
        Женщина в красном платке. Держите их!

Явился продавец.

        Продавец. Граждане!..

Общая тишина.

        Наш магазин мясо не выдает. Мясо выдает номер первый, на Октябрьской площади.

Толстая женщина с бутылкой побежала вперед, за ней четвертая женщина, вторая и т. д. Очередь разбежалась. Екатерина Петровна осталась одна. Идет переводчица.

        Екатерина Петровна. Вот ужас! Как противно, как отвратительно все!
        Переводчица. Катюша... класс! Я шла к тебе! Класс! Почему ты прячешься? Я тебя не узнаю... Мисс Джебс, мисс Альверити, мистер Гипс... класс! Просят... Вообрази, подводы, патефоны, спиртовки, финь-шампань, фокстрот в глуши леса... Хочешь, я тебе подарю чулки? Чистый шелк. Цвет голой Венеры, стрелки, Париж... Класс!
        Екатерина Петровна. Ой! Ой! Ой!..
        Переводчица. Что значит "ой"? Если ты пользуешься успехом здесь, то ты бы могла закружить весь Париж... весь Париж у ног... Классически! Катька, я не могу вернуться к ним без тебя. Я дала слово. Дело принципа! Масса удовольствий, ручная киносъемка, яичница с ветчиной, Абрау-Дюрсо, английский виски, консервированные ананасы... Хочешь, я тебе подарю целую банку консервированных ананасов? Идея!.. Классически!
        Екатерина Петровна. Постой, постой, постой!.. (Увидела Глеба Орестовича.) Глеб, ты куда?
        Глеб Орестович (не останавливается). На завод.
        Екатерина Петровна. Опять?! У тебя же день отдыха.
        Глеб Орестович. После скажу... Там у нас...
        Екатерина Петровна (вслед). Но обед-то тебе готовить?.. Ты будешь?
        Глеб Орестович. Не знаю... Нет, в столовой пообедаю. (Ушел.)
        Екатерина Петровна. Вот видишь, какой у меня муж?!
        Переводчица. Плюнь!
        Екатерина Петровна. Действительно, чем сидеть одной в берлоге... пойдем.
        Переводчица. Плюнь!.. Класс! Переодевайся...

Идут.

        Я над тобой произведу косметические упражнения, томность взгляда, легкая матовость, цвет спелой вишни... Хочешь, я тебе подарю парижское средство для уничтожения лишних волос "Мечта богинь"?

Уходят. Возвращаются женщины.

        Толстая женщина (схватила Анку за грудки). Что ты меня агитирываешь? На что ты меня агитирываешь? Я же вся несчастная женщина. Я же вся измученная женщина.
        Анка (хохочет). Ну, ты... ты... ты...
        Третья женщина. Я тебе тыкну! Ишь ты, красная работница!

Шум.

        Вторая женщина. Где жизнь? Нету жизни!
        Четвертая женщина. Мы "несознательные"... Морду им побить!
        Третья женщина. Кого учишь?.. Матерей своих учишь!

Анка вырвалась из окружения, отскочила в сторону.

        Анка. Бить меня, бабы, тяжело - кулаки обобьете. Факт! А я... я, значит, не так к вам подошла. Агитировать буду все равно. (Второй женщине.) У тебя жизни нету?
        Вторая женщина. Нету жизни.
        Анка. Я кто такая?
        Вторая женщина. Дура.
        Анка (отошла). С одной улицы с тобой, и твой папаша моему папаше кум.

Шум.

        Стойте, бабы! Ну, давайте я стану на карачки, а вы меня лупите... Я подожду. А потом будем разговаривать.
        Толстая женщина. Пускай с тобой разговаривает сам чорт. (Плюнула и ушла.)
        Женщина в красном платке. Что ты мелешь, Анка? Развела, действительно, какую-то агитацию. Народ теперь нервнобольной, а ты ему разные непутевые слова говоришь. Ты в этих словах сама-то что-нибудь понимаешь?
        Анка. Бабы... ей богу, понимаю!
        Вторая женщина. Ты скажи! Чего ты к нам пристала, как банный лист к... В чем дело? Чего тебе нужно?
        Анка (сидя). Ведь вот ты, я говорю... что же я такое говорю? Ну, да... (Встала.) Да-да... (Отошла.) Про иностранную зависимость я говорю, про империализм... Ведь вот газета, которую мы составляем на заводе. Видите?.. Лиза, видишь? Твой же муж, Евдоким, дает тут всеобщее коллективное обязательство. И мы, и я... Тут написано: "ситу-ация"... сложная... Си-ту-ация!.. Вы подумайте только!
        Женщина в красном платке. Ну тебя к чорту!.. Пойдем, бабы!
        Анка (испуганно). Не понимаете?
        Лиза. Никто тебя не поймет.
        Анка (со слезами). Ну, как же вы не понимаете?.. Точилка у меня разбежалась. Топоры точить некому... И я говорю директору, говорю главному инженеру... (плачет) говорю: баб соберу, говорю... (Плачет, детски захлебываясь слезами, утирая кулаками глаза.) Завод - наш... ты, я... мы все... а вы меня за грудки хватаете. За что?.. Все же у нас погибнет, если мы... будем за грудки...
        Лиза (тихо). Бабы, цыц!
        Анка. Завод у нас станет... Мы же там начинаем делать... Мы просто обалдели все...

Шум.

        Лиза. Бабы, цыц!
        Анка. Сейчас, завтра мне в точилку надо людей... которые свои, которые не шкурники.

Шум.

        Лиза. Цыц, цыц, цыц!..
        Анка (шопотом). Я по городу пошла... Я вас в точилку ко мне звать пошла... Ведь вы подруги мои, соседи... и вы меня за грудки... Эх, вы!.. (Последний всхлип.) Сволочи вы!
        Вторая женщина (совершенно серьезно). Это другой разговор.
        Лиза. Завод станет?
        Вторая женщина. Которые не шкурники.
        Четвертая женщина. Нюшка, ты не надо... ты говори просто...
        Анка. Я же говорю... директору говорю... баб...
        Вторая женщина. Анка!
        Анка. Ну?
        Вторая женщина. Не стрекочи.
        Анка. Ну, не стрекочу.
        Вторая женщина. Ну, а рабочий паек нам дадут?
        Анка. Ясно.
        Женщина в красном платке. И в союз нас запишут?
        Анка. Ясно.
        Лиза. Придем!
        Анка. Ясно.
        Лиза. Ты, Анка, вот что... Не ходи нигде и не стрекочи, а то ты плохой, можно сказать, агитатор. Мы сами... поняла? Сами как-нибудь баб подберем... Иди, не волнуйся.

Женщины расходятся.

        Анка. Эх, Лизута, время-то какое!
        Лиза. Ладно. Знаю. Не стрекочи. Ты не бегай и не стрекочи. И все будет хорошо.
        Анка (вслед). Лиза, может, мне еще по Демидовке похо...
        Лиза. Уймись! Никуда не ходи... (Идет.)
        Анка. А на Демидовку я все-таки пойду. Какую-нибудь несознательную гадину пришпилю к стене и стану агитировать... "Не стрекочи!" Ну, ладно!.. Нет! Мне нужно еще один десяток, и они у меня будут такими сознательными пролетарками, каких сам Сталин не придумает.

Входит Рудаков.

        Не стрек... В чем дело? А я буду стрекотать! А на Демидовку я все-таки пойду... А? (Увидала Рудакова, ушла.)
        Рудаков.

        О, родина!
        Какой я стал смешной.
        На щеки впалые сухой летит румянец.
        Язык сограждан стал мне, как чужой,
        В своей стране я точно иностранец!

Входят Кваша и Гипс.

        Кваша (отдуваясь). Вот... познакомьтесь! Иностранец. Турист. Любитель природы и чорт его знает чего. По-русски - ни бельмеса! Узнал, что я ду спик инглиш... По заводу его водил... а теперь пристает с разговорами. Познакомьтесь (Представляет Рудакова, говоря по-английски. Извинился и хочет уйти.)
        Рудаков. Позвольте, я что же - козел...
        Кваша. Ладно. Отошьете. (Ушел.)

Оставшись одни, Рудаков и Гипс усмехнулись, глянули по сторонам, отходят дальше от магазина.

        Гипс. Любопытно! Будем знакомы!.. Мистер Рудаков, я гляжу моими глазами там и здесь, и мои глаза с коварной точностью фиксируют действительность... (Подал газету.) Газета на заводе. Завод делает газету. Через каждые три строки повторяется концерн ДВМ. Мистер Рудаков, как дела?..
        Рудаков. Я ручаюсь, что топор...
        Гипс. Что значит топор? Здесь ведутся опыты мирового значения, сэр. Вы, мистер Рудаков, знаете, что означает нержавеющий и кислотоупорный металл? Дурак не поймет его значения. Простите, я вообще говорю.

ЭПИЗОД ЧЕТВЕРТЫЙ

Точильное отделение. Прессовая кузница. Мартеновский цех. В точильном производится переоборудование. Точильные установки стоят в беспорядке. Идет уборка. Анка и женщины из очереди.

        Анка (запевает).

        Повязалась я платочком,
        В лес от маменьки ушла.
        Я в лесочке, под кусточком,
        Себе милого нашла.

        Все (хором).

        Я в лесочке, под кусточком,
        Себе милого нашла.

        Анка. Слушайте, товарищи, вы не беспокойтесь: вы не чернорабочие. Ни-ни-ни-ни! Вот это, вот то, что мы делаем, называется на техническом языке "подготовка технологического процесса". Это мне вчера объяснили. Завтра придет главный инженер... Вы не беспокойтесь, что он похож на злого кота, хотя он ругается. Но не как все ругается, вслух, а вот как. (Жестикулирует.) Очень симпатичный человек. Фамилия его Кваша, рабочие его называют Каша. Но он не вредитель, имейте в виду. Он нам даст план беспрерывного движения. Понимаете? Мы будем топоры точить, по фордизму. А фордизм... нет, я сейчас вам покажу, что такое фордизм. Я сейчас буду представлять. Смотрите... (Вытянулась, руки по швам.) Лиза, гуди.
        Лиза. Чем же мне гудеть?
        Анка. Гуди из рота.
        Лиза подражает гудку.
        Гудок! Рабочий приступает к работе. Тишина. Вот он включает мотор. Три взгляда налево, два-направо. Там - инструмент, тут - материал.

        Возникает пантомимическое действие. Анка подражает работе на токарном станке. Сделать это можно примерно так: нагнулась над воображаемым станком, глядит в одну точку. Руки наготове. Вдруг четко берет на себя воображаемый рычаг. Станок стал. Играя с воображаемыми вещами, с той стороны, где показала, будто ладит материал, берет нечто, ставит на станок, отдает рычагом, становится в позу наблюдения и снова останавливает рычагом станок, и снова берет материал, повторяя такую операцию несколько раз, в бешеном темпе, но с исключительной точностью.

        Анка. И весь ты становишься, как стальной трос, и глаза у тебя, как электричество, и зад твой сделается, как пружина... Так работают по фордизму, бабы, а по нашему языку - ударно, честное слово!
        Вторая работница. Анка!
        Анка. Ну?
        Вторая работница. А зачем же... зад, как пружина?
        Анка. Погоди... А теперь я покажу тебе, как у нас работают по-расейски... Лиза, гуди.
        Лиза. Ну, гудю. (Гудит.)
        Анка. Гудок. А рабочие не приступают к работе. Никакой тишины. Наоборот. Я же знаю все. (Сделала руки рупором, и кричит вверх, подражая.) "Гаврюша!" (Сама же отвечает.) "Ва-а!" - "Гаврюша! Как твоя Матрена Харитоновна - родила аль не родила?!" - "А?.." - "Не слышно!.. Родила?.. Спасибо! Какого пола дитё? Мужеского?.. Спасибо!.. Гаврюша, гад, когда пол-литровку ставишь? Сегодняшний день? Спасибо!.." Теперь он приступает к работе. "А выпить охота. Эх!.." (Потянулась, со вкусом чмокнула губами.) Включил мотор. (Показывает, как рабочий закуривает.) Три взгляда налево, два - направо? Ничего подобного! Я же знаю! Глядит он куда-то, и чорт его знает, куда он глядит. А станок вертится, рычит... "Позволь, а где же у нас матерьял?.. Сукины дети, не заготовили!" (Кричит.) "Мастер, Сидор Иваныч, где может быть металл?" А мастер отвечает: "Туды вашу в душу..." И пошла дискуссия... Ну, ладно. Вот он работает.

Здесь все движения предыдущей пантомимы контрастируются шаржем - все наоборот.

        И весь ты - как блин, и глаза у тебя - как совиные гляделки, и зад твой становится вот такой вот, вот такой вот... широкий зад, с разговорами, как гармония... Так вот работают, бабы, без всякого фордизма, по-расейскому и без всякой ударности, честное слово! (Второй женщине.) Поняла, почему нужен зад, как пружина?
        Вторая женщина. Ну тебя к чорту! Поняла.
        Анка. Бабы, на заводе будет весело. (Запевает.)

        В косу черную, подружки,
        Надо ленты завязать.
        С ним в избушке, на опушке
        Будем ночи коротать.

У дверей стали пять кузнецов. Среди них Митрофан, Илюша, Елизар.

        Женщины.

        С ним в избушке, на опушке
        Будем ночи коротать.

        Анка.

        Не ругай меня, мамаша,
        Не ходи ты по сватам, -
        Сердце девичье наше
        Я за деньги не продам...

        Илюша. Ребята, гляди, концерт-кабаре, нет спасения! Откуда вы взялись, голубушки?
        Анка. Проходи, проходи, заводиловка!
        Илюша. Вы, быть может, комоды сюда привезли? Кадры социалистической индустрии. Не могу, мне весело!
        Митрофан. Кого я вижу? Лизавета Ивановна, каким путем вы попали сюда?
        Лиза. Тем же...
        Митрофан. Евдоким - ударник, жена - ударница...
        Елизар. Барышня, а барышня, возьми веник, смети пудру с носа.
        Первая работница. Я не пудрюсь, врешь. Это, может, твоя жена пудрится.
        Елизар. У меня жены нет. Я вдовый.
        Анка. Вот что: летите, ребята, отсюда к чертям!
        Илюша. А ты что, за мастера у них?
        Анка. Да-с!
        Елизар (сел). Нет, нам поговорить охота, опять же обзнакомиться, - в одном цехе состоим. Может, вы нас на соревнование вызовете, бабочки?
        Первая женщина. Тут тебе "бабочек" нет. Не на улице.
        Митрофан. Елизар, не мешай, не мешай! Видишь, люди промышленность подымают. Особливо вон та, небольшого росту, и нос у нее пятаком.
        Вторая работница (Анке). Ну, чего они дражнются?.. Вот еще прилезли!
        Елизар. Ой, смотри, соску дома забыла!
        Женщина в красном платке. Я б на вашем месте молчала.
        Илюша. Почему, кума?
        Женщина в красном платке. Потому, кум! Завод-то довели... Два дня чистим - очистить не можем. Свинятник, а не цех!
        Митрофан. Спасибо, вы явились, а то бы мы погибли.
        Елизар. Большая нам опасность без вашего присутствия угрожала.
        Вторая женщина. Угрожала! Я говорю, угрожала - значит, угрожала. Ты над нами не смейся, чорт черномазый, мы тебе не куклы, а одной фамилии род. И пришли и заступили. Что? Стыдно? Почему-то ваших товарищей, охломонов деревенских, от ворот не берут. Кто они такие? (Говорит на "о".) "Подработать пойду до Покрова..." Такие и бросают все. А нам не бросить - наше. Муж тут, я тут и дети тут. Случись что - заступим, а вы гавкаете. Ну, чего глазами хлопаешь?.. Вали, покуда в шею не дали! Вам сказано! (Анке.) Нюрочка, бери круг, долго они тут будут... Девки, вперед!

Появляется директор.

        Директор. Бей их, бей их чем попало!
        Вторая женщина. А ты кто такой?
        Директор. Нет, я не с ними. Я отмежевываюсь.
        Илюша. Ребята, отступай! Мы можем пострадать. Больше не будем, честное слово! (Уходит, за ним - двое.)
        Директор. А крыть-то нечем, кузня?
        Елизар. Пошутить с ними невозможно... Вот разошлись!
        Митрофан. С ними шутишь, а они на самом деле... (Ушел.)
        Директор. Анка!
        Анка. Слушаю.
        Директор. Поди сюда.
        Анка. Иду.
        Директор. Как?
        Анка. Хорошо.
        Директор. Чернорабочих дать?
        Анка. Не надо.
        Директор. А почему?
        Анка. Настроение такое.
        Директор. Понятно. Смотри, Анна, через неделю производство пускаю.
        Анка. Инструкторов дашь?
        Директор. Дам. Будут... У тебя народу мало.
        Анка. Народ будет.
        Директор. Договорились. (Указал на вошедшего Давида.) Теперь с редактором, может, договоритесь. Он временно завкомом орудует... Давид, есть вопросы?
        Давид. Есть.
        Директор. Ну, вы говорите, а я пойду... (Ушел.)
        Давид. Кто здесь профуполномоченный?
        Анка. Я.
        Давид. А профактив?
        Анка. Я.
        Давид. ОДН?
        Анка. Я.
        Давид. Производственная комиссия?
        Анка. Я.
        Давид. Рабкоры есть?
        Анка. Я.
        Давид. Изобретатели?
        Анка. Я.
        Давид. А мастер здесь кто?
        Анка. Я.
        Давид. Товарищ, я с вами не на сцене. Мы не комедию здесь устраиваем.
        Анка. Верно. Не серчай, скоро постареешь. Я здесь - вся профсоюзная масса в одном лице. Выяснил? Наше отделение - из пришлых.
        Давид. Неужели все ушли?
        Анка. Все. Выяснил? Иди и думай. Через пару недель будешь делать доклад молодым металлистам. Две недели новые кадры будут расти. Жди! Целую! (Идет, запела.)

        Три бутончика-цветочка
        Я на сердце приколю.
        Черноглазого дружочка
        Я не знаю, как люблю!

        Все.

        Черноглазого дружочка
        Я не знаю, как люблю!

Затемнение. Кузница. Пусто, черно. С раскладным аршином в руках стоит Евдоким.

        Евдоким. Значит, так: пять метров сюда, пять метров сюда... Пять и пять будет десять. Эх, математика! Десять!.. (Чихнул.) Воздражение в носу... Десять метров, пять станин. Пять станин - агрегат. Разрешите представиться, могу ли вам понравиться, иду... Тут печь? Или не тут?

Явился Кваша, наблюдает.

        Нет, не тут... (Вытащил из кармана кальку.) Нарисовал мне Кваша - без водки не разберешь. Гад усатый! Вроде тут будет термическая печь. Значит, начали! Раз... пошел! Топор! Два... пошел! Три... пошел! Четыре... пошел! Пять... пошел! Застыл?.. Конечно. Что "конечно"? Застыл! А я говорю, не застыл! Брешешь! Сам дурак! Как же он может застыть, ежели темп? И кто будет гавкать, тому морду... (Шагнул.)
        Кваша. Евдоким!
        Евдоким (вздрогнул). А!
        Кваша. Ну, брат, никогда в жизни не видал, чтобы так разрешались технологические процессы.
        Евдоким. А я, думаешь, видал? (Утерся.) Думаю, как слон, и ничего не могу придумать. Пойдет с одного нагрева топор или не пойдет?
        Кваша. Ты, значит, топором себя вообразил сейчас?
        Евдоким. Такое время... пойдет с одного нагрева?
        Кваша. Пойдет-то пойдет, лишь бы ребята скорость развили.
        Евдоким. Значит... в чем дело? Победа!
        Кваша. Ничего не значит. А "Мофей"?
        Евдоким. "Мофей"? А что "Мофей"?
        Кваша. После пресса "Арбога" ты, позволь тебя спросить, в агрегате ставишь что?.. Молот "Мофей"?
        Евдоким. Ну, "Мофей".
        Кваша. Пресс "Арбога" даст за смену полторы тысячи, а "Мофей" больше восьмисот не возьмет. Пресс "Толеда" на обрезке тоже даст полторы тысячи, по бородкам - тоже, правка - тоже, а "Мофей"... (жестикулирует) восемьсот! И стоит эта сволочь на второй операции, на проковке. Весь агрегат мы из-за него пустить на полный ход не пустим. Молот "Мофей" есть наше узкое место.
        Евдоким. Скажут же - узкое место! (Плюнул.) Ах ты, "Мофей"-Тимофей! Вот стерва! Восемьсот? (Чихнул.) Правильно. Восемьсот. За каким же чортом я восемь дней мокрого в рот не беру? Воздражение в носу получилось. А? Я агрегат составлял, один нагрев придумал.
        Кваша (задумчиво). Вы, господа хорошие, дураки.
        Евдоким. Одного уезда с вами.
        Кваша. Ты, Евдоким, кто?
        Евдоким. Архимандрит печерский.
        Кваша (вдруг жестикулирует). Я б на вашем месте... Господствующий класс... Я бы на вашем месте показал господствующий класс! (Оглянулся. Значительно.) Нажмите на инженерно-техническую секцию. Сидят, резолюцию проектируют... Сынки знаменитых папаш. Ставь к стене; в трое суток молот "Мофей" переконструировать. Ты меня понял?
        Евдоким. Понял.
        Кваша. Я тебе ничего не говорил. Понял?
        Евдоким. Ага... Понимаю.
        Кваша. Прямо в газете ставьте: или - или. Трое суток - и "Мофей" дает полторы тысячи. Дура ты! Твой проект одного нагрева все производство, в самом принципе, перебрасывает на десять лет вперед, а тебе дают "Мофей"... Ты и сел на заднее место, выпучил глазищи и барахтаешься, а ты имеешь право приказать. Понял? Я тебе ничего не говорил. Действуй! Мы за месяц весь завод приведем к единой системе. Ты знаешь, что это будет? Тут у нас зазвучит поэма... поэма о топоре. (Ушел.)
        Евдоким. По-э-ма... Во, брат, разговор какой, ни черта не поймешь: чи он тебя похвалил, чи он тебя выругал. Поэма! Эй, вы, помощнички, по-э-ма!

Издали слышно: "Раз, два, взяли!.. Раз, два, взяли!"

        Подогревай задочки, браточки, подогревай! (Про себя.) Теперь мы всю астрономию узнали: по-э-ма!.. "Мофей"! "Тимофей"!

Пятнадцать кузнецов выкатили на бревне чугунный фундамент пресса.

        Здравия желаю, благородные короли!
        Елизар. Здоров, туз!
        Евдоким. Вижу, ребята, у вас мигрень: есть охота, работать лень.
        Дуванов. Вон у Митрошки желудок слабый: что ни съест - мало.
        Евдоким. Народ нежный, что и говорить. Пять агрегатов - двадцать пять станин... Это когда же, богатыри, мы их с вами установим? Раз-два... раз-два... завыли, как дьячки с похмелья. Пятнадцать душ над станиной ходят, как мордовскую невесту торгуют. Милая, родная, где ж тебя пощупать, где ж тебя почесать?.. Ударники!
        Митрофан. Тяжело.
        Евдоким. Ударнику не может быть тяжело.
        Дуванов. Евдоким, ты эту братию на три бригады разбей, а то мы друг на друга любуемся - красота необыкновенная.
        Илюша. Ты, Евдоким, председатель коллектива, тебе и планы составлять.
        Евдоким. Корпус, разделяйся на три дивизии! Брысь по пяти!.. Брысь, говорю, брысь, брысь, брысь!
        Елизар. Вот чорт! Что мы тебе - кошки на крыше?
        Дуванов. Мы берем "Мофей"... (Евдокиму.) "Мофей" - второй в агрегате?
        Евдоким. Второй... Илюша, разговор есть. Займись-ка.
        Илюша. Есть, капитан.

Кузнецы ушли.

        Евдоким. Как бы это выразить? Эй-эй, Баргузин, подь сюда! Я ни с кем не говорил. Мне, значит, самому, значит, вроде как во сне, пришла в голову такая мысль, что инженерно-техническую секцию надо поставить к стенке.
        Илюша. Ты, Евдоким, как?.. Проснулся?
        Евдоким. Ты меня не дурачь. Не в том смысле. Как бы это выразить?.. Понимаешь, надо приказать нажать... к стенке! Или-или!.. Сам Кваша открыл мне... Стой! Кваша ничего не говорил... Да ну ее, дипломатию!.. Товарищи, вы знаете, что такое молот "Мофей"?
        Баргузин. А-а... Знаем. Узкое место!
        Евдоким. Кваша говорит: "Жмите, давите, бейте, к стенке жмите - и в три дня переконструируют". Сам. "Я, - говорит, - ничего не говорил".
        Баргузин. Это он так сказал?
        Евдоким. Да.
        Баргузин (Давиду). Понимаешь?
        Давид. Ясно.
        Евдоким. Как быть? А?.. Думаю всем моим коллективом навалиться. Илюша напишет статью, мы все подпишемся и через "Атаку" опубликуем.
        Давид. Ясно. Целую полосу. Кто пишет? (Илюше.) Ты? Пиши. Иди в редакцию.
        Евдоким. Пиши, душа из тебя вон! Пиши, вот так... Так и... по-эма!..
        Илюша. О чем писать, люди добрые?
        Евдоким. "Мофей"...
        Илюша. Ну, "Мофей"...
        Евдоким. Да какого ты чорта белки выкатил? Молот "Мофей" не знаешь? Восемьсот пропускает, надо в два раза.
        Давид. Установка под углом вызова инженерно-технической секции на соревнование.
        Илюша. Набрано. (Ушел. За ним идет Давид.)
        Евдоким. Ну и работка! Одно сковырнешь - на тебе другое, другое сковырнешь - на тебе третье. Эх, жизня-борьба.
        Баргузин (оглянувшись). С частями плохо. Выкупать нечем.
        Евдоким. Чего ж там в кассе труба?
        Баргузин. Тут, Евдоким, крылья опускать не черта. Нам надо подсобрать твой актив и подумать. Больно ударил по заводу прорыв с топором. Мы в тресте за счет других заводов жить стали. Нахлебники! Кумекаешь? На чужой шее сидим. А опыты с нержавеющей... стоят чего-нибудь?.. Директор самовольно векселя давал и завяз. Уполномоченный к нам приехал. Слыхал?
        Евдоким. Видал... Тоже лазают тут!
        Баргузин. Он свое сообщает куда надо. А нам кредиты закрыли. Партийное руководство считает, что тут надо безболезненно закончить все. Надо... Мы видим, в чем дело. А им сверху видать хуже. Неважно. Крылья опускать нечего. Ты знаешь, нынче партийное собрание постановило отдать половину месячной заработной платы взаймы заводу. Подсчитали - сумма, а все-таки на выкуп всех частей нехватает. Сам знаешь - хозрасчет. Жесткое дело!
        Евдоким. Выходит, детали не получим?
        Баргузин. Не знаю. Скорее всего - нет.
        Евдоким (показывает вокруг себя). Зачем тогда эта богадельня? Одно сковырнешь - на тебе другое... Угу... (Сел на чугун.) Угу... Погодь-ка, товарищ Баргузин... Что-то у меня сердце слабое стало. Чай пью, а чай - вредный для сердца напиток... Ну-ка! (Встал.) Пять длинных, два коротких - тревога по коллективу! (Подошел к колоколу, дал сигнал, захохотал.) Тревога!
        Баргузин. Что ты делаешь, Евдоким?
        Евдоким. Тревога в первом ударном коллективе... Армия! Сподвижнички! Сюда!

Гул. Бегут люди.

        (Звонит пять длинных, два коротких. Кричит.) Тревога!.. Оборона!.. Сигнал на бой!..

Затемнение. Часть цеха. Похоже на красный уголок. Здесь все кузнецы и точильщицы. Евдоким на столе.

        Спрашиваете, почему тревога? Сейчас скажу, дайте подумать. (Баргузину.) Ты поближе, поближе... Ну, молодцы, большое несчастье произошло на нашем предприятии. У нашего секретаря партийного коллектива, товарища Баргузина, жена двойню родила.
        Баргузин. С ума сошел!
        Евдоким (Баргузину). А ты не дыши... Ежели я сказал родила - значит, родила. (Весело.) Двойня, понимаете, мальчишки... шустрые. Крестить, октябрить, обуть, одеть, молока, кашки, русской горькой... Короче говоря, без сотни погибель. Настигло горе человека, он к ударникам в коллектив: "Братва, выручай до получки!" - "В чем дело? - говорю. - Мигом!" В колокол. Два слова коллективу, сто рублей на бочку - и все мы кумовья. Проголосовано? Ну, ясно!.. Товарищ Баргузин, стой! Никто с места не сходи. Притча кончилась. Вы спрашиваете, почему тревога? Наш завод металл рожает. На мартенах, на термических печах, на агрегатах, прессовых установках, в прокатке, у закальщиков, у Знаменского в лабораториях, кругом... у них, у наших баб в точилке, рождается высокая сталь. Лопаются жилы, из самого твоего сердца текут слезы...(Замолчал.) Ну, что?.. Ну, что вы молчите, сукины сыны, когда я не могу говорить?.. Понимаете, не Баргузину деньги надо, а заводу надо отдать взаймы полмесячную заработную плату. Нам не на что выкупать детали. Части. И все лопается. Ну, что? Ну, что вы молчите, когда я не могу говорить?.. Вот почему тревога, ударный коллектив! Ну?

Поднимается несколько рук.

        Дуванов. Дай-ка... (Вскочил на стол.) Можно смолчать, конечно, но тогда незачем ставить агрегаты. Можно бросить завод, но тогда надо бросить партию большевиков. Можно не рожать нам тут металла, - на кой он чорт, за границей металла хватит, - тогда давайте открывать ворота интервенции.

Пока он говорит, кузнецы поднимают руки.

        Евдоким. Проголосовано. Ударники сдали полумесячную зарплату заводу.
        Лиза. Смотреть надо!
        Евдоким. Куда?
        Лиза. Точилка тоже голосовала.
        Евдоким. Жена... Товарищи, в первый раз в жизни моя супруга не возражает против моего предложения.

Затемнение. Затем в полосе света один Давид.

        Давид. Что такое? Ударники отдали заводу полумесячный заработок? Заводская пресса может отстать от массы?.. Зачем я стал редактором? Надо бежать! Надо догонять массу.

Затемнение. Мартеновский цех. Обычное движение работы, без слов. На первом плане Имагужа и Степан.

        Имагужа. Больна рука. Самый старший палиц апока стучал.
        Степан. Самый старший палец?.. "Самый большой палец" надо говорить. Ты, Имагужа, учись читать, писать... Математику подучи. Мастером будешь.
        Имагужа. Плавка, благополучна кончим, на школа пойдем... Мастир, проба делать надо. Время пришел.
        Степан. А?.. Время! Иди к печи. (Строго.) Смотри!
        Имагужа. Пара глаз, пара дирка на нос. Каждым диркам смотрим. (Ушел.)
        Степан (про себя). "Диркам смотрим"... Спал бы я теперь четыре года в лесу на сене.

Подходит директор.

        Директор. Живой?
        Степан. Живу.
        Директор. Как проба?
        Степан. Ничего не могу сказать... (Вдруг страстно.) Все, все, все - как, как, как?.. (В прежнем тоне.) Ну, чего высмотрите? Ну, разве я виноват?
        Директор. Тебя учить надо, Степан. Химию ты плохо знаешь.

Явился Кваша.

        Вот я говорю - ему химию подучить надо.
        Кваша. Да, директор, ему - химию, тебе - грамматику, мне - технологию. Нас всех учили понемногу. А результат... Теперь жилами платим. (Степану.) А особенно это тебя касается. Шестнадцать плавок. Знаменский скрутился... Сгорают люди на глазах!
        Директор. Я его вчера ночью увез. Осерчал.

Входит Знаменский.

        Знаменский. Не осерчал. А протестую против террора.
        Директор. Все на заводе.
        Знаменский. А что я, дома на стену буду бросаться? Сегодня последняя проба. Привет! Сталевар, как? Медь сами засыпали?
        Степан. Сам.
        Знаменский. Сами сортировали?
        Степан. Сам.
        Знаменский. Печь охраняют?
        Степан. Да.

Сверху сбежал Глеб Орестович.

        Глеб Орестович. Ага, Петр Семенович уже здесь! Товарищ Знаменский - тоже. Прошу!.. Степан, что же вы здесь стоите? Берите пробу.
        Директор. Уже?.. Ну-ка... Фу!..

        В глубочайшем молчании действуют Имагужа и Степан. Оба в синих очках, в войлочных шляпах. Достают на стальных прутьях металл, бросают в ванны с водой. Присутствуют директор, Кваша, Знаменский. Глеб Орестович, рабочие. Кто-то привел Евдокима, притащили небольшую наковальню. Степан долго стоит у ванны. Вдруг схватил слиток и, перебрасывая его в руках, бросил под ноги Знаменскому. Из-за шума печи не слышно, что здесь говорят, но постепенно начинаешь понимать, что металл открыт. Слитки переходят из рук в руки. Знаменский пожал руку Степану. Степан дает знак рабочим выпускать металл.
        С другой стороны выпускают металл. Огромным заревом пылают стены. Нержавеющая сталь открыта. Директор подал Евдокиму слитки. Тот положил их на наковальню. Легко начинает проковывать. Один-два удара молотом. Вдруг бросил молот. Собрал в горсть мелкие осколки.

        Евдоким. Она рассыпается, как хрусталь.

        Ударил директор по слитку. Отшвырнул молот. Знаменский, пошатываясь, теряя какие-то записи, собирает в пригоршню осколки. Он идет, ничего не видя. За ним уходят все.
        Все ушли, точно отступились от Степана. Он, тяжело шагая, подтащил табуретку, собрал на полу слитки, сел, глядит на них. Задрожали плечи, глухо зарыдал. Имагужа подошел к нему, присел на корточки, заглянул в лицо, бросил шляпу, вскочил и, закрывши рукою глаза, ушел. Тихо вокруг. Прибежала Анка.

        Анка. Степка! Степашка!.. У-у-у, какая обида!.. Степка, не смей! Искусай руки, выкрути пальцы... не смей!
        Степан (очнувшись, вытер кулаком глаза, глядит на руки). Я плачу? Не может быть!

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ЭПИЗОД ПЯТЫЙ

Комната Глеба Орестовича. Ночь. Явилась Екатерина Петровна.

        Екатерина Петровна. Глеб, Глебка!.. Никакого Глеба здесь нет. Он на заводе. Он открывает четвертый благородный металл. Я не вижу... То есть, чего же я не вижу? Не вижу. Я не вижу личной жизни. "Как стебель, как сухой стебель, она упала на костер и сгорела". Да-с!... Я устрою ему драму. (Мечется по комнате. Увидала - на стене висят четыре мужских головных убора. Разозлилась.) Шляпа! (Бросила в угол через комнату.) Это он носил шляпу? Инженер! (Взяла форменную фуражку.) Усики... и пенсне!.. (Бросила.) Шапка. Благопристойный муж с трубкой! (Сделала то же и взяла грязную кепку.) Советский инженер, термист-практик... Я должна быть острой, как стекло. Жечь и резать! И тогда сто тысяч будут у меня шелестеть в руках, как японские веера. Я должна сделать нечто сверхъестественное, чтобы оно потрясло его, чтобы он плакал, грыз углы стола и выл, выл, выл... У-у-у, я сделаю!.. (Села за стол, пишет.)

Глухой переулок. Газовый фонарь. Рудаков и Гипс.

        Гипс. То есть... я сегодня беседовал с богом, и бог сказал мне: мистер Гипс, уезжайте отсюда как можно скорее, иначе ваша верная жена будет выходить плакать на Темзу, как Ярославна в Большом театре. Мы с вами - опера. Опера.
        Рудаков. Поймите вы! Я предаю, слышите, я предаю вот этот город, кусок моего отечества.
        Гипс. "Предаю" - это лирика. Давайте говорить сухим языком деловых людей. В какой стадии?
        Рудаков. В той же.
        Гипс. О чем позволите информировать правление?
        Рудаков. Вы не знаете советской системы. Если сопротивление оказывает ведущая часть предприятия, если эта ведущая часть мобилизует рабочих, то тут мы нуль. Это уже не лирика. Дирекция со мной формально соглашается, но я же вижу, что это значит. Они протоколируют все заседания, они требуют письменных распоряжений - и все это подбирают. Это значит, что меня могут раскрыть, когда факты разойдутся с документами. Вот вам сухой язык, сэр.
        Гипс. Что же вы предлагаете?
        Рудаков. Я страшусь! Я сдаюсь дирекции. Я - за реконструкцию. Иначе уже нельзя. Но кредиты я закрыл. Понятно? Конечно, это чепуха! Реконструкцию могут сорвать инженеры. Только.
        Гипс. Покупайте.
        Рудаков. Кого?
        Гипс. Я, например, нашел кого. О, какой у меня выработался слух! Мембрана... Я пошел, я гулял, пою... Гуд-бай!

Идет Глеб Орестович, поровнялся с фонарем, остановился, вглядывается в огонь.
Гипс, бормоча ругательства, скрылся. Рудаков слушает.

        Глеб Орестович. Что-то там толкует мне Евдоким?.. Нагрев, разогрев...
        Рудаков. Глеб... температура сто двадцать...
        Глеб Орестович. ...восемь. Степашка, друг! Ты же умница, подлец!..
        Рудаков. Глеб, ты выпил?
        Глеб Орестович. Мы сейчас проверим. (Резко повернулся, идет.)
        Рудаков. Гражданин лунатик!
        Глеб Орестович. Что? (Остановился.)
        Рудаков. У тебя у самого какая температура? Сто сорок восемь?
        Глеб Орестович. А-а, ты... Не понимаю, чего ты шатаешься по ночам! У тебя бессонница?
        Рудаков. А ты чего шатаешься по ночам? Влюбился?
        Глеб Орестович. У нас, брат, разные дела.
        Рудаков. Именно, брат.
        Глеб Орестович. Да, брат, все-таки побегу сейчас в лабораторию на завод. Надо.
        Рудаков. Позволь, лунатик, ты откуда брел-то?
        Глеб Орестович. С завода.
        Рудаков. И опять...
        Глеб Орестович. На завод. Рудаков, некогда, право!
        Рудаков. Слушай, Орестович, брось-ка ты сейчас свой завод, выкинь на время из головы термические процессы, я имею для тебя разговор поважней твоих дел. Серьезно, милый... (Берет под руку.) Пойдем ко мне, поужинаем, и за стаканом вина...
        Глеб Орестович. Оставь меня, Рудаков! Оставь лучше! А? Ты прости... Ты Кате вдолбил в голову какие-то сумасшедшие мысли. Не знаю, через тебя или через кого-то другого она встретилась с какими-то авантюристами... иностранцами...
        Рудаков. Никаких иностранцев я не...
        Глеб Орестович. Ну, прости, ошибся. Только все, что ты мне говорил, я не понимаю... это как-то не для меня. Я тут, на заводе... Для тебя это наивно, но у меня есть свои принципы. Ну, я пойду. Надо... Спокойной ночи, брат! (Идет, остановился.) Слушай, Рудаков! Я тут действительно вслух вычислял... ты слыхал? Сто двадцать восемь? Да?..

Рудаков молчит.

        Спасибо. (Ушел.)
        Рудаков. Дурак! За каждую балку, поставленную в здание пятилетки, за каждый гвоздь, вбитый для большевиков, таких, как ты, будут ловить в переулках под фонарями и стрелять в самые глаза.

Пауза. Затемнение.

ЭПИЗОД ШЕСТОЙ

Та же комната. Явился Глеб Орестович.

        Глеб Орестович. Это надо проверить, проверить... Почему она... Катя... Никакой здесь Кати нет! Тем лучше, тем лучше мы с тобой позанимаемся, мудрец. Как, а? Температура сто двадцать восемь. Какая дурацкая температура! Мы, Степка, с тобой алхимики. Мы на заводе открыли теоретический металл. Хрусталь не ржавеет, однако хрусталь не металл, а она, эта сталь, рассыпается, как хрусталь. Совершенно верно. Дураки мы все, близорукого характера. Однако какой же это мерзавец разгромил мой стол? То есть не мерзавец, а... моя жена. Письмо мне?.. Ну да, мне. Когда жена пишет мужу письма, то... А все-таки смущает меня завеска при анализе... Когда жена пишет мужу, то тут начинается кинокартина... Кремний! Наводит меня на подозрение кремний. (Читает.) "Глеб, ты варвар..." Варвар... Почему я варвар? (Читает.) "Ты можешь разодрать свою грудь!.." Как она неграмотно пишет - "разодрать грудь"... Ушла... Ну да: "Ушла от тебя насовсем". Нет, это же несерьезно. Раз пишется "насовсем", это уж несерьезно... Тем лучше. Мы теперь позанимаемся с тобой, мудрец. Но не понимаю. Жена уходит, а при чем стол? Эх, женотделы, женотделы! Ни черта вы не умеете еще работать! (Собрал свои вещи, сел за стол, работает.)

Вбежала Екатерина Петровна.

        Екатерина Петровна. Глеб, я не ушла.
        Глеб Орестович. Куда не ушла?
        Екатерина Петровна. Никуда не ушла! И ты не надрывайся. Не плачь... Я с тобой. Всю жизнь я буду с тобой!
        Глеб Орестович. Ну, конечно.
        Екатерина Петровна. Конечно, Глеб! Но ты смотри - я могу сейчас же исчезнуть. Исчезнуть, как медуза.
        Глеб Орестович. Сколько я тебе говорил - не читай экзотических романов.
        Екатерина Петровна. При чем здесь романы, дурак? У матери на груди я мечтала о личной жизни. Почему советская власть не обращает внимания на личную жизнь?
        Глеб Орестович. Неужели ты, женщина со средним образованием, не понимаешь, что все устраивается для жизни?
        Екатерина Петровна. Не понимаю! (Вдруг ласково.) Глеб, ты - талант! Тебя уже оценили. Слушай! Сегодня ночью мне сказали... Глеб, будь как гранит... Мне сказали - сто тысяч! Слышишь? Слышишь?.. Сто тысяч, и ты ничего для советской власти плохого не сделал. Я даю им расписку... Кому им? Мистеру Гипс. Даю расписку, что муж мой, такой-то и такой-то, отказывается от производства таких-то и таких-то опытов и пять лет не работает по специальности. Ты молчишь? Молчи. Я буду говорить. Но, друг мой, я должна говорить все тебе, чтобы ты знал, все!.. Ш-ш... Расписка у них. Они едут к себе. Так, так, так... Они говорят: мы зря не даем денег. И если ты не выполнишь обязательства, то они сейчас же перешлют расписку куда следует - и нас нет. Глеб, сто тысяч! По тысяче в месяц - сто месяцев! Сто месяцев - это десять лет. Это же две твои пятилетки! Это же пять твоих социализмов! (Пауза.) Ты молчишь?
        Глеб Орестович. Молчу.
        Екатерина Петровна. Скажи одно слово.
        Глеб Орестович. Скажу.
        Екатерина Петровна. Одно слово?
        Глеб Орестович. Больше скажу. Если бы я не был жутким интеллигентом, то я высек бы тебя по таким частям, которые мама твоя целовала... Катя! Давай говорить серьезно. Ты понимаешь, что ты продаешь?! Мы вчера... это еще не все, это еще не зенит... но вчера мы уже отлили первую зеркальную чушку.
        Екатерина Петровна. Чушка? Зеркальная чушка? Убирайся ты к чорту с этой чушкой! Живи с чушкой, спи с чушкой! Оставайся со своими чушками, со своими Степашками, со своими идиотами, отдай им свою жизнь за три копейки! Теперь-то я ушла! Без слов! (Идет.)

Пауза.

        (Показалась из-за дверей. Глядит на мужа и говорит.) Вот сукины дети, что из людей делают! (Подошла.) Он обернулся, встал. Они идут друг на друга. (Со слезами.) Глеб! Не вышло, значит?..
        Глеб Орестович. И если семьдесят пять миллионов жен в нашей стране ополчатся против своих мужей, то все равно у них ничего не выйдет.

ЭПИЗОД СЕДЬМОЙ

Столовая на заводе. На первом плане обедают кузнецы, мартеновские рабочие и точильщицы. В глубине - очередь. Там говор, сутолока. Евдоким несет тарелку с супом. В зубах - талон.

        Евдоким. Суп - волшебные грезы. Подлец буду! С видами... (Проходя мимо Анки.) Анюта, угощаю. Суп-пулемет и каша-шестидюймовка.
        Илюша (из очереди.) Столовая на военном положении. Руки прочь от Китая!
        Евдоким (жене). Лизавета... жена!
        Лиза.Ну?
        Евдоким. Наелась?
        Лиза. Без тебя аппетиту нет.
        Евдоким. Могу рядом присесть... (Устраивается. Запел.) Эх ты, суп, ты, мой суп, суп... Да. Супруга, подвинь перец.
        Лиза. И все тебя на горькое тянет.
        Евдоким. У меня желудок слабый. (Второй точильщице.) Верно, барышня?.. А вы не стесняйтесь. Эх ты, тигра морская, разве ж можно таких молоденьких заставлять работать?
        Вторая точильщица. Не беспокойтесь. Я уже по третьему разряду.
        Евдоким. Да ну?! По третьему?! Ах ты... клюква! Может, в кузню к нам перейдешь?
        Вторая точильщица. Захочу - перейду: не испугаете.
        Евдоким. Это ты сама? Не сама. (Указал на Анку.) У нее научилась, а? До чего смелые женщины в Советском Союзе пошли - беда!

Явился Дуванов.

        Дуванов. Ну, герой труда!
        Евдоким. Что такое?
        Дуванов. Ничего. Ни черта. Ни бог, ни поросятина.
        Евдоким. Фактически?
        Дуванов. Фактически.
        Евдоким (бросил есть, встал). Жена, получи за меня соус. Захвати в бумажку.
        Лиза. Вытекет из бумажки.
        Евдоким. Чорт с ним, половину принесешь. (Дуванову.) А ты-то жрал?
        Дуванов. Не успел.
        Евдоким. Эх ты, кооппитание! Гробпитание.

Ушли. Проходит Пентюхов.

        Вторая из очереди. Ну, милые! Ну, милые!.. Ну, Аннушка, ну, посмотри, ну, какой же стервец такой суп варит! Картошку переварили, крупу недоварили, лук сырым бросили - и называется крестьянский суп.
        Лиза. На собаку плесни - взбесится!
        Первая из очереди. Продукт жалко. Провизию жалко.
        Илюша. Пентюхов! Тебе говорят, Пентюхов! Тот отмахнулся, ушел.

        В очереди скандалы. Судомойка выбросила из окошка ложки. Их с боем расхватывают. Идет директор. Он несет в руках тарелку с супом. Из тарелки пышет пар. Директор морщится, злится. В зубах у него талон. Пальцам больно до того, что директор начинает фыркать. Вдруг стал, с размаху бросил тарелку на пол, выплюнул талон.

        Директор. Заведующий!

Столовая утихла. Бежит Пентюхов.

        Директор (внешне спокойно, почти шопотом). С завтрашнего дня, товарищ питатель, питай мне людей по-человечески, а не по-собачьи. Смекаешь? Что это за мода у нас, а? Самообслуживание? Я тебе дам самообслуживание! Я, может, трое суток не спал. Я с ног валюсь, я пожрать время урвал, а ты меня истязать вздумал своим самообслуживанием?
        Пентюхов. Петр Семенович, зачем же? Вам могут предоставить в кабинет.
        Директор. А?.. А ему - самообслуживание? Ему в девяти очередях воюй, прежде чем кусок проглотить? Да? Подлецы вы, а не кооператоры! У меня люди горят!.. Война! На войне кухарей в окопы гонят, ежели кормить не умеют. Как хочешь, купец, а чтоб завтра рабочий пришел, сел, поел и ушел. Точка.

Голоса. Правильно!

        Директор. Точка.
        Пентюхов. Но ведь...
        Директор. Точка, говорю!

Бежит секретарь.

        Секретарь. Петр Семенович, вот... экстренно из кузни. (Подает записку.)
        Директор (читает). "До сих пор конструктора не явились. Молот "Мофей" не движется. Буза продолжается. Мы не отвечаем. Кузнечный коллектив". Конструктора не явились? Буза продолжается? Сукины дети, не явились? (Почти убежал.)
        Секретарь (Анке). Ох, сейчас будет Вавилон!
        Илюша. Пентюхов, жарко?

Явился Давид.

        Давид. Товарищ заведующий, пожалуйста, срочно на фракцию завкома. А потом фракция завкома пожалует к нам.
        Работница (указала на женщин). Вы нас туда привлеките.
        Давид. Ясно.

ЭПИЗОД ВОСЬМОЙ

Кузница. Теперь здесь установлен агрегат в пять станин.
Кузнецы сидят в свободных и демонстративно ленивых позах. Явился Кваша.

        Кваша. Так... Дом отдыха?
        Илюша. Курорт.
        Елизар. У Евдокима нервы испортились. Электрические ванны принимает.
        Кваша. В чем дело?
        Илюша. Социалистическое соревнование с конструкторским бюро проводим.
        Кваша. Товарищи, я говорю серьезно. В чем дело?
        Илюша. А мы разве не серьезно? Соцсоревнование. Факт. Кто кого дольше пересидит? Они нас или мы их?
        Кваша. Евдоким!
        Евдоким.Ну?
        Кваша. Когда агрегат пойдет?
        Евдоким. Может, через год... а может, при социализме.
        Кваша. Опять "Мофей"?
        Дуванов (встал). Опять "Мофей", товарищ технорук! Будем прямо говорить. Вы - наш человек, и много мы знаем наших. А есть... сами знаете. А вы их почему-то... вроде остерегаетесь. Вы нас простите, мы - народ грубый, фигли-мигли разные не знаем, кроем напролом, а вы - нет. Они нам переконструировали - правда. Но в чертежах ни черта не разберешь. Поняли загадку? Чертежи с хитростью сами не являются, и весь наш пот идет в трубу. Ударники, а сидим... Смекаете?
        Кваша. Где у вас телефон?
        Митрофан. Звонил я пятнадцать раз...

Идет первый инженер. Кваша молча, отойдя в сторону, наблюдает.

        Первый инженер. Где тут молот "Мофей"?
        Елизар. Пожалуйста.

Идет второй инженер.

        Второй инженер. Где ваш молот "Мофей"?
        Елизар. Пожалуйста.

Идет третий инженер.

        Третий инженер. Где молот?..
        Елизар. Пожалуйста.

Вбегает четвертый инженер.

        Четвертый инженер. Где?..
        Елизар. Пожалуйста.

Пришедшие молча возятся у стана.

        Евдоким. Это их директор пуганул...
        Первый инженер (второму инженеру). Илья Юльевич, пожалуйста, включайте.

Второй инженер включает. Молот работает.

        Первый инженер. Вот видите! Все просто.
        Евдоким. Мы тоже говорим - просто. А ежели бы вы вашего Илью Юльевича при чертеже к нам доставили, так еще бы проще было. До свиданья! Спасибо!
        Кваша (первому инженеру). Безобразие, господа, безобразие!
        Первый инженер. Ничего безобразного здесь не вижу.

Пришедшие уходят.

        Евдоким. Ну, кузня... худей! Благослови, господи, и ты, новопреставленный кум Яша... По-э-ма!.. (В сторону термической печи.) Эй, там... давай! Помощнички! Подогревайте задочки, браточки, подогревай!

        На подставку к Евдокиму подручный бросает раскаленный топор. Его щипцами подхватывает Евдоким, вставляет в рот первого пресса и бросает соседу.
        На черном фоне силуэтов тяжелых станин, под могучую музыку завода, прыгают и исчезают красные светляки. Две-три минуты длится это зрелище. Рубильник. Агрегат стал.

        Вот какая поэма!
        Кваша. Твоего сочинения.
        Евдоким. Факт! Ставь дюжину пива! Эх, товарищ Кваша, разреши тебя позвать по имю-отчеству - Ларивон Игнатович!

Проходит Рудаков.

        Боевой ты у нас технорук. Демократический человек. Матерошник - нет спасения! А-а! Товарищ уполномоченный, вашим от наших!.. Вот бы сейчас нам этих туристов из-за границы... А то ходят, пересмехаются. Хотелось бы мне какому-нибудь гаду по башке болванкой дать. Где они есть?
        Кваша. Отправились на Запад.
        Евдоким. Hy и чорт с ним!

Появляется Рудаков.

        Рудаков (Кваше). Поздравляю! Искренно поздравляю!
        Кваша. Уезжаете?
        Рудаков. Да. До свиданья! (Уходит.)
        Кваша (вслед). "Поздравляю!.." Тебя бы на тачке отсюда вывезти без штанов... Сволочь!
        Илюша. Кого? Момент! Устроим кинокартину.
        Кваша. Ладно. Пусть уезжает. Там дирекция поведет особый разговор... (Встряхнулся.) Ну, ладно. Так в чем дело?

Явился рабочий седой. Задыхается.

        Рабочий седой. Беда!
        Кваша. Где?
        Рабочий седой. Беда!.. Весь завод обегал. (Кваше.) Вас ищут... Беда - сил нет!
        Кваша. Что случилось?
        Рабочий седой. Не то случилось, не то не случилось - не пойму я.
        Кваша. Кто ищет?
        Рабочий седой. Все. В лабораторию... Смерть надо... И тебя, Евдоким, смерть надо. Идите туда. Идите же!

ЭПИЗОД ДЕВЯТЫЙ

Мартеновский цех в той части, где шли опытные плавки. На столе, головой к шкафчику, где хранят мастера свои вещи, спит Степан. Рядом на скамейке сидит Имагужа, поет унылую киргизскую песню. Явился Баргузин.

        Баргузин. Мастер!
        Имагужа. Не кричи - спит. Айда.
        Баргузин. Плавку кончили?
        Имагужа. Плавка кончал, она падала, храпел, совсем мертвая.
        Баргузин. Пусть спит... Как плавка?
        Имагужа. Инженер говори.
        Баргузин. Ты не давай его никому будить. (Ушел.)
        Имагужа. Знаем... Ай, мастир, мастир!.. (Отогнал муху.) Чортов зверь, куда лезешь? (Запел.)

Прибежал Глеб Орестович.

        Глеб Орестович. Мастер!
        Имагужа. Шш!.. Нилза... Приказ получил. (Загородил стол.)
        Глеб Орестович. Какой приказ? Что ты!
        Имагужа. Она упала... Вся упала и заснула.
        Глеб Орестович. Куда они делись? Куда они исчезли? (Почти бежит.)
        Имагужа. Какой чудной народ!.. Зачим трогать чиловека?

Явилась Анка. Ода подскочила к Степану. Задыхаясь, шепчет.

        Анка. Степашка!.. Степа, милый! Что ты сделал?
        Имагужа. Зачим? Зачим шурда-бурда делаешь?

        Анка вихрем носится по пустому цеху. Ее волосы растрепаны, лицо пылает. Она любит - и в бурном проявлении радости, силы и страсти только так, в бурном движении, может проявить свою любовь. Кажется воздух и стены гудят ей в ответ.

        Анка (восхищенно шепчет). Милый!.. На самую высокую сопку... Под небо, под солнце... Милый, на руках унесу... На самую сопку... (Исчезла.)
        Имагужа. Совсем сумасшедший девка... совсем...

Степан громко храпит. Идет мать Степана, с узелком.

        (Шопотом.) Мамаша, ша...
        Мать (подвинула табуретку, села). Спи, мой подлец! Хоть бы подушку ему кто положил... До чего довелся!.. Жить-то вы, дьяволы, не умеете! Ух, обормот, обормот, на лицо серый стал... Спи!.. (Плачет. Отгоняет муху.) У-у... Глаза-то, как пятаки медные. И остынет все теперь у меня... Спи... Храпи, храпи, ничего.

Опять мчится Анка. Она подбежала к старухе, схватила, обняла ее, закружила.

        Анка. Пусть спит... Не плачь... Пойдем, мать!
        Мать. Какая я тебе мать? Нюшка, убьешь... Что ты!
        Анка. Летим, мать! Пускай теперь спит... Пускай теперь весь мир спит, а мы будем танцевать... Летим, мать! (Почти уносит старуху.)
        Мать. Нюшка, убьешь... Что ты!
        Имагужа. Совсем сумасшедший...

Сверху сбежал Глеб Орестович. Теперь он рассматривает маленькие зеркала, глядится в них, что-то шепчет и бросается к Степану, оттолкнув Имагужа.

        Глеб Орестович. Техник! Техник! Степан Ерофеевич!.. Степан! Степашка! Ты умер?.. Оживи, чорт!
        Имагужа. Спит чиловек. Зачим? Никураша.
        Глеб Орестович. Кто сейчас может спать?.. (Meчется в пустом пространстве.) Люди! Люди! Куда они все исчезли?.. Имагужа, ты видишь... (Мечется и вдруг бросается в зрительный зал, в партер. Его берут в свой фокус прожектора.)

Музыка. Входят Давид и Баргузин.

        (Публике.) Смотрите! И бейте о пол. Это зеркало. Это стальное зеркало... Необыкновенный металл!

На сцене мрак. Зрительный зал освещен. У оркестра представитель театра.

        Представитель театра. Не ради театральной эффектности мы вынесли действие в зрительный зал. Мы выносим его дальше и шире, в фойе нашего театра. Мы стремились дать на сцене живую действительность, подлинную быль, подлинную героику эпохи. Замечательная история с топором, когда, в борьбе с иностранной зависимостью, рабочие реконструировали производство, героическая история открытия советской нержавеющей стали в действительности происходила на заводе Южного Урала в городе Златоусте. Не бутафорские вещи показывает вам участник спектакля. И в фойе театра мы приглашаем вас, зрителей, осмотреть выставку уральского завода имени Ленина.

Свет в зале потух.
На сцене - директор, инженеры, Баргузин, Давид, Евдоким, Анка, мать Степана, мартеновщики.

        Глеб Орестович (еще в публике. Берет изделия. Идет на сцену. Стал перед директором). Сегодня, после двадцать третьей выплавки, в десять часов семнадцать минут утра мартеновский цех получил новые слитки. Состав шихты, особенности варки и обработки будут сообщены вам в ином порядке. После ряда опытов по закалке, ковке, сопротивлению режущим способностям мы, специалисты, устанавливаем, что советская нержавеющая и кислотоупорная сталь открыта. Она уже сейчас во многих случаях может заменить золото и, вероятно, будет конкурировать с платиной. Завод способен приступить к промышленной реализации открытия. Мы сдаем дирекции зеркала, сделанные из нового благородного металла. (Подходит и дает.)
        Директор (хотел ответить, но поперхнулся и обнял Глеба Орестовича). Точка.
        Кваша. Где же он-то? Главный... Ах азиат! Спит!
        Директор. Будите его, Имагужа... Ну?
        Имагужа (вопит). Мастир... шурда-мурда! Ялдаш, яры!.. Открывай глаз! Кричи!
        Евдоким. Степа, яры! Яры, говорят тебе! Иди, гляди!

Степан встал. Идет, протирая глаза. Все наблюдают за ним улыбаясь. Кваша передает Степану зеркало.

        Кваша. На... чья плавка?

Степан взял зеркало с обычным спокойствием, погляделся в него, зачем-то понюхал, ударил об пол и тут чуть-чуть улыбнулся. Затем поднял зеркало, оглядел со всех сторон.

        Степан. Не может быть... (Медленно пошел к тому месту, где спал, вынул ключ, отомкнул шкафчик, вынул оттуда гармонию, усевшись на стол и широко развернув меха, заиграл.).

ЗАНАВЕС

ЭПИЛОГ

Мартен. На сцене вся рабочая часть. Илюша в центре за столом. Шумно.

        Илюша. Тише вы, аудитория!

Шум не утихает.

        Рабочий рябой. Постойте, я скажу!
        Евдоким. Я скажу... (Рябому.) Зачахни!
        Рабочий седой. Дозвольте... дозвольте выразить...
        Имагужа. Писай... писай одну слову - каюк! Давай писай - каюк!
        Евдоким (Рябому). Постой!
        Рабочий рябой (седому). Постой!
        Рабочий седой (Имагуже). Постой!
        Имагужа (Облому). Постой!
        Облом (Илюше). Постой!
        Илюша (всем.). Постойте же, наконец, вы все! Я не могу так! Что же я вам буду писать тут? Библию?!
        Вторая работница. Ты рабкор?
        Илюша. Ну, рабкор.
        Вторая работница. Раз ты рабкор - значит, сопи под нос и пиши. А ежели не можешь писать, так мы своего рабкора поставим.
        Лиза. Конечно. Наши рабкоры не хуже ваших.

Шум.

        Илюша. Товарищи! Не могу я так! Не наседайте вы своим вдохновением на мой ум! В чем дело?.. Евдоким, выражай свои чувства в организованном порядке. Какой первый пункт нашего сочинения? Значит, перво-наперво вопрос - кому? Ответ - директору стального концерна ДВМ.
        Евдоким. Так. Теперь пиши.
        Илюша. Пишу.
        Евдоким. Начинай.
        Илюша. Начинаю.
        Евдоким. Ну?
        Илюша. Ну?
        Евдоким. Начинать трудно. Ругнуть его. (Всем.) Как по-вашему?
        Рабочий седой. Ругательства не надо. К чему хулиганство? Ты честно, с подвохом пиши.
        Евдоким. Илюша, пиши, душа из тебя вон!
        Облом. Илюша, пом-маешь, мы...
        Илюша. Ну, мы...
        Дуванов. Мы - рабочие...
        Рабочий седой. А какие рабочие? Поясни - металлисты.
        Илюша. Мы рабочие-тире-металлисты...
        Лиза. Что значит - вы? А мы куда делись? Поставь - рабочие обоих полов...
        Елизар. Может, прописать, сколько ты детей родила, фигура!

Смех.

        Евдоким. Постойте ржать-то! (Публике.) И вы постойте. Мы - это еще не мы. Но в своей душе я хочу опубликовать вам - большевистская партия - вот это мы. Пиши, Илюша, нас не разорвешь. Надо - так кого хочешь покроем, но в своей душе я хочу сказать вам: не тронь! Не подлезай, сволочь! У нас своя боль. Морда в крови на работе... Почему? Верим, видим, страдаем и хохочем... Я не запутался, я знаю, что говорю. Так и пиши - хохочем! Над кем хохочем? Над вами, гады! Да какого чорта тут толковать! Пиши им: мы идем по одной дороге - по дороге большевистской...
        Лиза. Я хочу прибавить...
        Вторая работница. Постой, ты за мной... Мы вон там, в очередях...
        Лиза. Нет, постой, я хочу прибавить... Ты в письме спроси, ты скажи: грозитесь, да? Угрожаете? За что?.. Ну да... Вот мы все кругом черные, как черти, от работы... за что вы хотите нас убивать?
        Имагужа (вдруг). Зачим? Я ни шутка шутил! Имагужа царски власти дураком бул. Имагужа советски власти дураком не бул.
        Илюша. Постойте, ребята!.. Как же я все это уложу?..
        Имагужа. Пиши ему: башкир сказал - зачим злобу делаешь? Ты своя жизнь придумал - мы своя жизнь придумал. (Вдруг.) Уй! Польша пойдем! Румин пойдем! Кавардак будит!
        Лиза. Мы в очередях, как лилипуты какие-нибудь...
        Первая работница. Постой, ты за мной...
        Рабочий рябой. Да бросьте вы тут про ваши очереди!
        Первая работница. Нет, друг, не бросишь, когда детишки заквакают.
        Вторая работница. Постой, я тоже хочу...
        Первая работница. Я не все сказала... Тут до сердца дошло, до бабьих слез. Горечь - она чья?.. Я с завода приду, перекупаю ребятишек...
        Рабочий седой. Ну, к чему завела?
        Первая работница. Я не вижу их. Сковырнутся - спят... Ну как это сказать-то?.. Будь ты проклят, язык!..

Шум.

        Дуванов. Тише вы, адвокаты великого Советского Союза!
        Вторая работница. Чего вы гавкаете?! Бабы, мол, они знают по очередям ругаться. Нет... Не знаете вы тут ничего! Пусть напишет он туда, за границу, что бабы на заводы пошли, на мартены. Если надо - на домны влезут, всё подымется... Как буря, как море, подымется всё! Пиши!
        Илюша. Ну, как?.. Как я могу уложить такие темы?
        Дуванов. Баба существенное мнение объясняет. Жалобами их не проймешь. Да пиши - строим! Да пиши - будем строить! Да пиши - и построим грозное рабочее государство, к какому ни один чорт не подступится!
        Елизар. Вот пошло! Не удержишь!
        Евдоким. Наши кузнецы не подкачают! Валяй, раз добился! Илюша, держи дух на клапанах! Крой ему в стихах! От ударной заводской братвы ни поклона тебе, ни привета. А как бы сказать... Вот это! Нас пугали двенадцать лет, на тринадцатом не запугаешь!
        Облом. Во!.. Пом-маешь!
        Илюша. Тише вы завинчивайте. Не могу!
        Елизар. Объясняй. Посылаем вам топор...
        Евдоким. Из нержавеющей и кислотоупорной...
        Митрофан. А топорище вы сами себе купите.
        Евдоким. Факт!
        Рабочий седой. А зачем? Поясни.
        Митрофан. Пускай себе башку отрубит.
        Евдоким. А как бы там ввернуть про папу?
        Митрофан. Дескать, вспоминаем мы тут вашего папу и поминаем мы тут вашу маму.
        Евдоким. А число пропиши ему так: квартал ударный, пятидневка плановая, день сквозной, а город Кукуй. Катись к чортовой матери и больше с нами не толкуй! Точка. Читай, что вышло.

Илюша встал, оглянулся.

        Илюша. Ничего не вышло.
        Евдоким. Как?
        Илюша. Так. (С глубокой серьезностью.) Я вам не Лев Толстой, а рабкор Илюшка. Не могу! Не мне рассказать про ваши мысли, про ваши чувства, ребята, про вас. Не шутки это. Тут ведь... я мало-мало соображаю. Тут, товарищи, не рабкоровское письмо получиться должно, а целые книги Карла Маркса и вся подоплека нашей борьбы. (Прежним тоном.) Я предлагаю этому директору ДВМ послать топор из мировой стали без единого слова! Факт или не факт?
        Все. Факт!

3АНАВЕС

        Москва, 1930г.

 ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Маша         Дудкин         Кисетов         Аграфена Матвеевна         Лагута         Лизавета	лучшие люди колхоза
Николай Кременской - начальник политотдела.         Вельтман - сотрудница.
Адам Петрович         Тимофеич         Ворон         Бессмертный         Девушкин         Старухин	руководят колхозом
Людмила Адамовна - агроном и секретарь комсомольской ячейки.         Барашкин - сторож в саду.         Евдокия - мать Маши.         Скрипач - зоотехник.         Распорядитель на балу.         Буфетов.         Соскин.         3имовеев.         Музыканты, подруги Лизаветы, колхозники на балу и в поле.

---

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ

Большая зала.

        Кременской. Первый колхозный бал объявляю открытым!

        Музыка и танцы. На первом плане в пантомимических сценах Дудкин приглашает и ведет танцевать Лизавету. Барашкин картинно и долго раскланивается перед Людмилой, наконец она соглашается танцевать.

        Старухин. Кругом все танцуют, а я? Кто желает танцовать с председателем? Неужели никто?
        Кисетов. Ты заболел, что ли? Тебе бы лучше спать уйти.
        Лагута. Эх, ты, председатель председателевич!..
        Кисетов (интимно). На тебя люди смотрят с неудовольствием. Смойся от стыда.
        Старухин. А что такое? Неужели я в плохом виде? (Группе пожилых гостей.) Разве это вам не картина? Все на свете выполнил досрочно, и я вам плохой вождь? Бал с брагой, с музыкой, с тарелками, с кушаньем, с вилками, с компотом - и я вам не председатель? Братья мои и сестры, завтра будем продолжать нашу самокритику, а сегодня - мир, любовь и веселье до утра.
        Кисетов (отходит). Ну, просто Лев Толстой.
        Лагута. Бал - и ничего не скажешь... (Ушел за Кисетовым.)
        Адам Петрович. Тимофеич, какая дочь у меня... как огонь горит!
        Тимофеич. Видная... Слыхал, в политотдел переезжает. Как у вас, у коммунистов, сватаются или молчком?
        Адам Петрович. О чем ты, друг, спрашиваешь?
        Тимофеич. Друг, а скрываете. По нашему мнению, Людмила Адамовна выходит замуж за Кременского.
        Адам Петрович. Знаю, Тимофеич... я, брат, все это знаю. Они друг другу давно симпатизируют на моих глазах... А что же, плохой мужик Кременской?.. Этот высоко летать будет.
        Тимофеич. Я вас как бы поздравить хотел.
        Адам Петрович. Спасибо.
        Тимофеич. Что вы сказали?
        Адам Петрович. Спасибо, говорю.
        Тимофеич. А... Ну, на здоровье.

Адам Петрович ушел.

Ладно... Эх, дела! Ни плохо, ни хорошо, а жить можно. Пойду с мужиками выпью, если принесли. (Ушел.)
        Кременской (увидев Машу). А ты почему не танцуешь?
        Маша. Неохота.
        Кременской. Молодые люди не зовут?
        Маша. Фу, счастье!
        Кременской. А со мной танцевать пойдешь?
        Маша. Ну да!.. Вы же начальник политотдела.
        Кременской. Поэтому я должен танцевать лучше всех
        Маша. Неужели?
        Кременской. Вашу руку. Маша. Неужели?

Кременской пошел с Машей, и эта пара принимается присутствующими как зрелище.
Идет распорядитель.

        Распорядитель. Граждане, не галдите все разом, не сбивайте музыку! Граждане, не топчитесь на одном месте, а разойдитесь на кучки. Предупреждаю - старики, беременные и с грудными поедят первыми и пойдут спать. Предупреждаю тех, которые принесли выпивку: с бала будем выгонять.
        Кременской (остановился). Что такое?
        Маша. Это распорядитель по балу.
        Распорядитель. Граждане, петь вольные песни и обниматься, как на улице, воспрещается. Граждане, что вы мыкаетесь туда-сюда, как угорелые? Соблюдайте движение! Каким пришла пора ужинать - становитесь в хвост.
        Кременской. Откуда он взялся? Товарищ, подожди... замолчи! Это же бал! Пойми, голова, - бал! Веселье!
        Распорядитель Я понимаю. Граждане, это вам бал, а не...
        Кременской. Стой! Что ты в колхозе делаешь?
        Распорядитель. Ветеринарным пунктом заведую.
        Кременской. Чорт возьми! Милый, сядь и молчи. Не надо руководить.
        Распорядитель. А кто же их подстегивать будет?
        Кременской. Старухин, что это за распорядитель?
        Старухин. Я назначил парня покрепче, чтоб подстегнуть мог.
        Кременской. У тебе в голове не мозги, а гвозди на гроб. Убери распорядителя.
        Старухин. А мы хотели устроить игру - культурная копка картофеля... Вот руководство.
        Кременской. Ты с похмелья? Ты мне вечер закопать хочешь?
        Старухин. Нет, я вполне.
        Кременской. Убери распорядителя! Постой, почему мужики в коридоре шмыгают друг за другом?
        Старухин. Где?.. Ах, подлецы! Выпивают из-под полы. Сейчас я их разгоню.
        Кременской. Стой! Я сам.
        Старухин. Бал... Что же это за бал? Есть, пить, танцовать. А где же польза? (Ушел.)
        Кременской. Эй, родственник, почему людей выводишь наружу?.. Родственник, не моргай, подойди ко мне скажи, я по-нашему понимаю.

Подходит Кисетов.

Выпить с собой захватил?
        Кисетов. Откуда такой отзыв на нас?

Кременской обнял его и, ощутив за пазухой бутылку, ловко извлекает ее оттуда.

Это вчерашнее. Это для растирки. Это по рецепту.
        Кременской. Эх, ты! И кисет у тебя малиновый с бахромой и рубаха шита петухами, а пить не умеешь. Пей по-французски.
        Кисетов. За что?
        Кременской. Раз уж принесли, то делите на круг, что принесли. Ну-ка, давайте вместе выпьем... За чье здоровье?
        Кисетов. За твое... Ура!.. Или не надо?
        Кременской. Вопи во весь голос.
         Старухин (наблюдает). Пьет или не пьет? Все равно, я зажмурился, я не знаю, пускай сам несет ответственность.

Вошли Людмила и Адам Петрович.

        Адам Петрович. Людмила, и тебе не стыдно?
        Людмила. Что такое?
        Адам Петрович. Тебе не стыдно смотреть мне в глаза?
        Людмила. Ты скажи, что случилось?
        Адам Петрович. Молчала, скрывала... И от кого скрывала? От своего родного отца.

Людмила молчит.

Ты росла моим другом, Людмила.
         Людмила. Папа, ты напрасно так волнуешься, ничего нет страшного. Нечего скрывать...
         Адам Петрович. Обманываешь... До чего дошло! Мне, мне, твоему другу, твоему отцу, чужие люди рассказывают и открывают глаза... Разве это не удар?
        Людмила. Чужие люди рассказывают?
        Адам Петрович. Да, Людмила, чужие люди.
        Людмила. Тогда вот что... Ты, милый, на сплетни внимания не обращай... Подожди, я тебе сама все расскажу. Мне давно уже пора посоветоваться с тобой... Не сердись же, ну не сердись же, дорогой мой! Пойми, что трудно девушке разговаривать о таких вещах, а матери у меня нет.
        Адам Петрович. Это, конечно, верно, но...
        Людмила. Завтра, завтра... не сегодня... Обо всем, до конца... Все точки поставим. (Поцеловала и убежала.)
        Адам Петрович. Отбивается от рук девка, растет. Выросла. В одно прекрасное время вильнет хвостом - и поминай как звали... Кременской - человек серьезный, на хорошем счету, образованный... Надо подумать... Зять будет на высоком посту. Это верно. Это очень верно. (Ушел.)

Кременской снова отыскал Машу.

        Кременской (продолжает). Постой, Маша! Мы тебя два раза премировали платьями, да швейной машиной, да библиотекой, да шефы премировали, да колхоз. Маша, сколько у тебя платьев?
        Маша. Сколько? Девять. Два кашемировых, три шелковых, одно шерстяное, одно газовое.
        Кременской. Газовое?
        Маша. Зато два ситцевых.
        Кременской. А ситцевые уже, наверно, не носишь?
        Маша. Нет, когда на собрания - надеваю.
        Кременской. Девять платьев, а такая сердитая! Сядь, послушай меня серьезно. Ты же еще девчонка... Сколько тебе лет дать? А под твоим руководством сколько человек?
        Маша. Пятьдесят.
        Кременской. Шутка! Под ее руководством бригада в пятьдесят душ. Ты член правления, ты первый человек в колхозе. Ты знаменитость по району: у нас на съездах, на слетах в Москве, среди лучших людей - ты!
        Маша. Я в делегации и со Сталиным Иосифом Виссарионовичем беседовала, четыре раза на вопрос отвечала.
        Кременской. К тому я и говорю... Почему ты всегда смотришь исподлобья, будто обиженная или чужая? Бал, а ты сердитая.
        Маша. Так... Я, наверно, нездоровая.
        Кременской. По лицу не видно. Нет, ты постой... У вас что-то случилось нехорошее?
        Маша. Нет, обыкновенно.
        Кременской. А я вижу, что необыкновенное. Я по приезде заметил. Пойдем-ка в сторону... У тебя у самой ничего не вышло неудачного?
        Маша. У меня - нет.
        Кременской. Значит, вы что-то от меня скрываете. Это мне не по душе. Мой актив, мои ребята, комсомольцы, опора... Так дело не пойдет.
        Маша. Бал портить не хочется.
        Кременской. Опять председатель что-нибудь натворил?
        Маша. Конечно, опять. Он тип и алкоголик. Он вчера проехал в Ме-Те-Се за английскими поросятами и вам рапорт повез... Знаете? Ага. Как же, знаете! Он напился, как самый последний тип, из саней выпадал и на четырех ногах шел, пока лошадь не стала. Ну, ладно уж, пускай на карачках идет, но он же в лесу всех английских поросят потерял, а приехал без памяти - и что же? Портфель свой тоже потерял, колхозную печать тоже потерял и партийный биле! потерял. "Отчего ты, Маша, сердитая?" "Сколько у тебя платьев?.." Бросьте, товарищ Кременской! Я не девочка г скрывать ничего не стану. Вот! (Ушла.)
        Кременской. Старухин, иди сюда, давай с тобой пошутим. Ты мне бала не порть. На нас люди смотрят. Изобрази веселую рожу, будто я тебе анекдоты рассказываю Улыбайся. Поросят потерял? Старухин (деланно улыбаясь). Потерял.
        Кременской. Хохочи, Старухин. Колхозную печать то же потерял?
        Старухин (смеется). Виноват... Утратил.
        Кременской. Предъяви партбилет.
        Старухин (заплакал). Тоже срыв... срыв биографии. (Закрыл лицо руками, плачет.)
        Адам Петрович. Товарищ Кременской, зачем сейчас? Ах, Машка, ах, злобная душа!..
        Кременской. Не ахай, Адам Петрович! Жаль, что вы по-свойски, по-дружески от меня скрываете. Его под суд отдать надо, а он у вас на бал явился. Над нами же люди смеются, и правильно делают.
        Адам Петрович. Что же предпринять?
        Кременской. Снять.
        Адам Петрович. Не сейчас же?
        Кременской. А почему не сейчас?
        Адам Петрович. Как же это сделать?
        Кременской. Очень просто... Музыка, прошу одну минуту перерыва! Товарищи, прошу собраться всех сюда! Голоса. Начальник зовет! Просят всех...

Собрались. Насторожились.

        Кременской. Я имею экстренное заявление. Здесь у нас почти весь колхоз налицо. Голос. Подавляющее...
        Кременской. Прошу правление выступить вперед.
        Тимофеич. Члены правления, выходите!

Те вышли.

        Кременской. Речь идет о председателе. Тут у вас с председателем вышел вроде конфуз. Докладывать? Или без меня знаете, о чем говорю? Голоса. Знаем... - Все знают.
         Кременской. Конфуз не первый, и у вас и у нас все меры терпения переполнились. Дело ясное. Давайте тут же и снимем нашего председателя, как говорится, с музыкой. Правление имеет свое слово.

Правление устремляет взоры на Тимофеича.

        Тимофеич (поднял руку). За!

То же сделало правление.

        Кременской. Голосуйте с активом. Голоса. Нечего голосовать. Ясно. Благодарим. Кременской. Что поделаешь, больно рассеянный парень Старухин. Может быть, ему партийный билет не нужен, раз он его потерял, а вот английские поросята колхозу необходимы. Пойди домой, Старухин, сообрази там, как доставить колхозу поросят. Не обижайся... такой случай. Музыка, давай дальше!

Старухин ушел.

        Кисетов. Ну, начальник, до того ты нас удивляешь, что мы веру в свои глаза потеряли! Это ведь арабские сказки. Бова-королевич. Клянусь духом! Не то что на работе, а на живой душе человека... слышишь, начальник, на душе человека отражается политотдел.
        Кременской. Отражается?
        Кисетов. Убийственно. Я - что такое? Арабская сказка, темный Магомет. Я до тридцать второго года баклуши бил. Нынче же иду в шеренгах... Спросите нашего бригадира, красноармейца товарища Дудкина... Дудкин, скажи, кто я в колхозе?
        Дудкин. Это самый злой ударник, товарищ Кременской.
        Кисетов. Но был я - враг! На собраниях лампы тушил, петухом кричал, головой бился о стену до ужаса, и оратор не мог говорить. Есть в моей душе тайна? Есть. Что за тайна? Открыть?
        Кременской. Открой, открой, раз на то пошло.
        Кисетов. Но - наедине. Только наедине.
        Кременской. Давай.
        Кисетов. Вот вы меня премировали костюмом с жилеткой. Заслужил, благодарю. Но почему я, Кисетов, только кандидат в члены правления, а, скажем, не председатель? Почему я хожу рядовым колхозником? Почему у нас в правлении сидят одни оболдуи? Что же я. Кисетов, - дурак, плохой хозяин, вор, пьяница? Скажу откровенно, почему мы еще подлецы, и я тоже. Нет в нас чести... честности в нас нет. А колхозная честность - жестокая. У, какая жестокая!
        Кременской. Знаю, брат, знаю! Но ты рассказывай.
        Кисетов. Например, бригадирша наша - Машка, лицо тебе известное?
        Кременской. Еще бы!
        Кисетов. Это же, просто сказать, извините, самая вредная девка, но для нашей колхозной жизни - прекрасная барышня. А вот комсомольский секретарь, агрономша Людмила Адамовна - просто сказать, прекрасная барышня, а для нашей колхозной жизни человек неподходящий.
        Кременской. Отчего же ты их так разделил?
        Кисетов. Для твоей приглядки. Приглядись. А там кто его знает?

Явился Лагута.

        Лагута. Перебить могу?
        Кременской. Здравствуй, Лагута! Какая будет зима?
        Лагута. Зима будет вострая. Но ты дай вас перебить. Могу?
        Кременской. Перебивай.
        Лагута. Позвольте вас поблагодарить за такое честное и роскошное препровождение нашего председателя от имени нас.
        Кременской. Старикам понравилось?
        Лагута. То есть скажи сейчас: молитесь на меня - будут молиться, но только стесняются, конечно. Нет, ты просто как угадал, что у нас болит, и сделал всем роскошный праздник.

Маша с молодежью уводит Кременского.

        Маша. Наши старики танцуют. А то скоро умрут, не увидите.
        Кременской. Пойдем со стариками танцевать. (Кисетову.) А ты хорошо рассуждаешь, товарищ. Надо тебя порекомендовать в председатели. (Ушел.)
        Кисетов (Лагуте). А что, и запрягут?
        Лагута. Конь важный.
        Кисетов. Нет, я повешусь, а в председатели не пойду!
        Лагута. Кисетов, ты наш Кисетов, оставь темные слова говорить, давайте сегодня гулять. Наша жизнь!
        Кисетов. Пока не пропал, погуляю модным кавалером. Стань, Лагута, вроде ширмы, я новые штаны со складкой надену. Премия! (Тут же, под прикрытием Лагуты, переоделся.) Просто сказать: испанский барон. Как по-твоему?'
        Лагута. Да... Инженер, блондин... (Вдруг.) Наша жизнь!. Пойдем гулять.
        Кисетов. Пойдем плавно.

Лагута и Кисетов, обнявшись, ушли. Явились Кременской и Людмила.

        Кременской. Вы сегодня прекрасны, Людмила Адамовна. Вы камертон бала. Я вас вижу, как парус, играющий с волнами.
        Людмила (в тон шутки). А вы... ослепили всех наших дев, пленили дам и навсегда покорили стариков. Сколько любви одному! Я завидую и тоскую.
        Кременской. А что? Вышел бал? Вышел?
        Людмила. Ну, вышел.
        Кременской. А ты спорила, что не выйдет.
        Людмила. Спорила... А кто, позвольте узнать, все это устраивал, придумывал, ночей не спал?.. Жди от таких нахалов благодарностей!
        Кременской. Мы тебе в золоченом багете пришлем похвальный лист с печатью на сургуче. Нет, Людмила, хорошо. Молодцы ребята! Слушай, Люда, ты не хочешь выйти на воздух, голова у тебя не заболела?
        Людмила. Голова у меня кругом идет, но уходить неудобно.
        Кременской. Почему неудобно?
        Людмила. Некрасиво.
        Кременской. Почему некрасиво?
        Людмила. Почему, почему!.. Я лучше тебя знаю, что удобно и что красиво. Сядь, пожалуйста, и скажи: зачем ты им пить разрешил? Начальник политотдела делает смелые жесты? Так? По-моему, это неприлично.
        Кременской. Правило деления знаешь?
        Людмила. Ну?
        Кременской. Каждый из принесших вино выпил бы свою бутылку за дверью наедине с самим собой, а теперь надо делить на всех. Я лучше тебя знаю, что прилично и что неприлично. Меньше строгости, Людочка, проще относись к людям.
        Людмила. Все у тебя просто. Устройте ему колхозный бал. "Это очень просто". Все ясно, все просто, все просто, как картошка.
        Кременской. Людмила, я смотрю - ты что-то невесела стала. Напутали? Бал не ладится? Не понравилось, что я Старухина прогнал?
        Людмила. Не то... Жизнь у меня не ладится.
        Кременской. С отцом поссорилась?
        Людмила. Отец узнал, обиделся - и прав. Вот что досадно!
        Кременской. Я тебе тоже хотел давно сказать: не нравятся мне эти твои тайны. Во-первых, ничего не скроешь - и зачем? Мы решили жить вместе, мы любим друг друга. Пока нас разделяет наша работа, тебе надо сидеть на: участке, ты агроном, а я больше всего сижу в седле. Разве мало людей, которые видятся со своими женами раз в месяц? Чего же тут скрывать?
        Людмила. Отцу не нравится, тебе не нравится. Спасибо! Кременской. Скажи, зачем ты скрываешь? Объясни спокойно и просто.
        Людмила. Все у тебя спокойно, просто, точно.
        Кременской. Ну, давай будем рыдать.
        Людмила. Именно рыдать! Мне до слез больно, а ты не видишь... Как хотелось устроить все красивее, праздничнее. Эх, чорт! Устроились бы наши дела, уехала бы я к тебе, собрали бы мы с тобой твоих друзей, твоих родных, всех наших ребят и объявили: вот мы с тобой муж и жена. Ура! И тогда целуйся напропалую. А то безо времени отец узнал, пойдут объяснения... Он прекрасный человек-правда, ноне вышло так, как я задумала.
        Кременской. Подумайте, какое горе! Больно до слез - у нее свадьба не вышла.
        Людмила. Не свадьба, а праздник моей личной жизни.
        Кременской. На этих свадьбах больше порнографии, чем праздника... "Горько!.." Пошло оно к чорту!
        Людмила. Ты не понимаешь меня и, пожалуйста, не высмеивай. Для меня это принципиальный вопрос.
        Кременской. Ничего принципиального здесь нет. Брось, Людмила! И жить будем вместе, и вечеринку устроим, и не о чем тут болеть, и незачем ссориться. Кончено!
        Людмила. Отец идет... Ладно. Я о тобой тоже по этому поводу поговорю. Ты не понимаешь меня, Николай. Ты на многие вещи смотришь не так, как привыкла смотреть я. Вот у тебя хорошее'1 настроение, а у меня в душе плохо. Отец идет.

Подходит Адам Петрович.

Папан, подвыпил?
        Адам Петрович. Не могу скрыть... (Кременскому интимно.) Ну, она-то еще девчонка, пороть надо, а ты взрослый человек и скрывал от меня... Хорошо, не обижаюсь, понимаю. Молодость всегда вне закона. Целую. (Ушел.)
        Людмила. Удивительный старик.
        Кременской. В самом деле, на чорта ты скрывала? Неумно.
        Людмила. Перестанем, наконец, ругаться! Не хочу! А то возьму и при всех тебя поцелую...
        Кременской, Ну, это ты брось... брось...
        Людмила. Не беспокойся, я лучше тебя знаю, что красиво, что некрасиво.

Явились Маша, Лизавета, Дудкин, Барашкин.

        Барашкин (поет). "Снился мне сад в подвенечном уборе..." "Ах, снился мне сад в подвенечном уборе..." "Снился мне сад..."
        Маша. Снился, снился, а дальше?
        Барашкин. Забыл... Кто желает игру "Флирт"? Ловите момент, - женюсь.
        Людмила. Барашкин, что с вами? Как вы оделись?
        Барашкин. Мода... Женюсь. Нам что? Кто желает "Флирт"? Играю насерьез.
        Дудкин (рассматривает игру). Поди ж ты, слова какие... Ну-ка, клюнем разок. Кому же отдавать?
        Маша. Кому? Кукла! С кем хочешь флиртовать. А еще галстук надел!
        Барашкин (Людмиле). Резеда... Со значением.
        Дудкин (Лизавете). На... да никому не говори.
        Лизавета. На, на!.. А где читать? Какой фант?
        Дудкин. Ага! Теперь и я допер. Дай сюда! Погоди... Ге-ли-о-троп... посередине. Никому не говори.
        Лизавета (убегает в сторону, читает по складам). Ка... как... вы... смо-три-те... на брачные узы Ги-ме-н-е-я? (Таинственно ищет ответ.)
        Маша. Товарищ Кременской, вы, пожалуйста, не уходите, я вам пришлю сейчас один флирт.
        Кременской. Вот как!.. Ну, давай.
        Людмила. А ну, пофлиртуемся! (Барашкину.) Роза.
        Барашкин (прочел молча'). Тонко ходите. Но я не обидчивый.
        Маша (Кременскому). Прочитайте гиацинт.
        Кременской (читает вслух). "Не будьте холодны, как лед океана..."
        Маша. Читайте на-уме. Разве можно тайны открывать?
        Кременской. Виноват! Читаю на-уме. Значит, надо ответить?
        Людмила. Еще бы!
        Барашкин (Маше). Одуванчик, со значением.
        Маша. Одуванчик? Замазали его как! (Читает отойдя.) "Ваши глаза меня пленяют, но вы подобны коварной царице Тамаре". А что? Я тебе дам! (Ищет ответ.)
        Лизавета (Дудкину). Настурция.
        Дудкин. Как? Ладно, найду. (Волнуется.) Игра вроде, а... (Читает.) "Уйди, уйди! К чему мольбы и слезы?" (Фыркнул.) Игра вроде, а потеешь. (Сел, напряженно ищет ответ.)
        Маша (Барашкину). Прочтите-ка левкой.
        Барашкин (прочел). Вы шутите или вполне?
        Маша. Вполне.
        Барашкин. На флирт не обижаюсь, но зря не цените. (Лизавете.) Вербена, со значением.
        Лизавета (отбегает, читает по складам), "Ку... Ку-пи-дон пронзил мне сердце раскаленной стрелой".

Дудкин мрачно читает карточки.

        Кременской (Маше). Тубероза.
        Маша. Сейчас... (Читает шопотом.) "Я труп давно. Душа моя остыла, а в сердце мрак и тишина". (Кременскому.) Как же! Так я вам и поверила!.. Труп!
        Кременской. Нет, ребята, я над этим делом моментально усну. Валяйте... Пойду к нашим мужикам. (Дудкину.) Василий, конь в порядке? А то мне к утру.
        Дудкин. Только мигните.
        Кременской. Ладно. (Ушел.)
        Дудкин (Маше). Отдай ей примулу.
        Маша. Кому - ей?
        Дудкин. Лизавете.
        Маша. Что отдать?
        Дудкин. Примулу, говорю.

Маша отдала.

        Лизавета (так. же в стороне читает). "Я вас люблю, как ангел бога, я вас люблю, как брат сестру, я вас люблю, как в саду роза, и больше не могу любить".
        Барашкин (Лизавете). Я ожидаю ответа насерьез.
        Дудкин. А ты, Васька, не подначивай, а то шутки шутками... Я не посмотрю, что штаны бутылками надел.
        Людмила. Дудкин, это флирт. Это значения не имеет.
        Дудкин. Знаем!.. (Лизавете.) Отвечай.
        Лизавета (Дудкину). Нарцисс. (Барашкину.) Незабудка.
        Дудкин. Ишь ты, разошлась как! (Читает.) "Но я другому отдана и буду век ему верна". (Пораженный, молча вырвал у Барашкина карточку.) А ему - незабудка? (Читает.) "Мое сердце подобно блуждающему огню. Успокойте его". (Лизавете:) Так? Да? На Вальку меняешь? (Бросил карточки.) Васька, идем на улицу... а то отнесу!
        Барашкин. Скажите ему, что он тогда не кавалер.

Идет колхозница с подносом.

Колхозница. Дорогие гости, кто не откушал медового компота? Густой компот, сладкий, с курагой.
        Дудкин. Я не кавалер? Да? А ты кавалер? Да?! (Схватил с подноса стакан с компотом и выплеснул его в лицо Барашкину.) Флиртуй теперь!
        Барашкин. Борта... Борта пропали! Кто за борта отвечать будет? Я в суд подам! Позвали на бал, а потом компотом обливаете.
        Дудкин. Идем на улицу!
        Барашкин. Не надо. Мы не желаем скандалить. Мы утремся. Мы молчим. Мы борта новые поставим. Мы на это дело смеемся и поем: "Снился мне сад в подвенечном уборе..." (Засмеялся и ушел.)
        Людмила (Дудкину). С таким дураком... И не стыдно?
        Лизавета (Дудкину). Вон вы какой... Скандальный! Или помирись с Барашкиным, или я выйду замуж за Васю
        Барашкина.
        Кременской (вернулся). Почему тихо? Почему не поете? Бросьте эту бузу с маслом!.. Музыка, давайте самое веселое! Людмила, пойдем танцевать! Маша, Дудкин, красавицы, цвет колхозов, разводите веселье до утра!

Снова, как и вначале, музыка, танцы.

КАРТИНА ВТОРАЯ

В доме Маши в ту же ночь. Маша, Людмила, Евдокия.

        Евдокия. Мало гуляли, не по-нашему празднуете. То-то мы!
        Маша. То-то вы!.. Сама говоришь - к рождеству побираться ходили.
        Евдокия. Это ж в молодости было. Я говорю, как после замужества мы жили.
        Маша. Жили! Если бы не Адам Петрович, мы бы с тобой с голоду пропали. Если бы не они (указала на Людмилу), мы бы теперь на кладбище лежали.
        Евдокия. Это, милая, уже при твоих большевиках.
        Маша, А до моих большевиков соль занимали. Сама рассказывала. Спи, мать!
        Евдокия. Заносчивая, модная, как барыня! Платье какое, всю облегло... как нагую. Тьфу! Я б такого платья в молодости никак не надела. Тьфу! (Ушла.)
        Маша (Людмиле). Чего молчишь? Пришла, села, подперлась рукой, как старуха, и смотрит на меня, как будто не видала. Какая у тебя прическа трудная... как срисованная. Ты плоишься?
        Людмила. Маша, не говори "плоишься" - это дурацкое слово.
        Маша. Хорошо. Спать ляжешь?
        Людмила. Нет, пойду, на улице постою. Голова болит.
        Маша. Ты меня всегда учишь, как слова говорить, какие книжки читать, а вот про любовь ничему не научишь.
        Людмила. Меня самое надо учить.
        Маша. А по этому делу инструкций каких-нибудь, тезисов, что ли, нету?
        Людмила. Каких тезисов?
        Маша. Словом, руководящего материала для любви нету?
        Людмила. Ты же Пушкина у нас читаешь, ты "Евгения Онегина", по-моему, уже наизусть выучила. Там очень много руководящего материала для любви.
        Маша. Это само собой. А ты скажи мне лучше вот что. Если свободная барышня пишет, свободному кавалеру письмо, то это и теперь неприлично или только при старом режиме?
        Людмила. Видишь ли...
        Маша. Нет, ты мне скажи: да или нет?
        Людмила. В самом деле, написала бы я? Нет.
        Маша. Значит, я бы написала. И знаешь, почему? Ты обманываешь. Ты бы написала. Я тебя тоже знаю. Я тебя тоже понимаю. Ну, дорогая, ну, засмейся, ну, давай говорить про любовь!

        Любви все возрасты покорны;
        Но юным девственным сердцам
        Ее порывы благотворны,
        Как в бури...

        Думаешь, не знаю? Да, да... Как бури... Сейчас вспомню.

        Как бури внешние полям...
        Ее порывы благотворны...

        Людмила. И не внешние бури, а вешние. Читаешь, а не понимаешь смысла.
        Маша. Конечно, вашего Пушкина нам нельзя понять. Прочитай, Маша, роман "Лапти". Если для нас, то "Лапти", а если для вас, то Стендаль.
        Людмила. Как ты сказала?
        Маша. Стендаль.
        Людмила. Где Стендаль? У кого ты видала?
        Маша. Кременской перед балом принес книжку, а ты и не знаешь?
        Людмила. Где? (Взяла книгу.) Вот милый.
        Маша. Ага, милый!
        Людмила. Что?
        Маша. Жук пролетел.
        Людмила. Ворчишь?
        Маша. Ворчу. (Ворчит.) А говорит - нет... Милый!.. Уходишь? Голова болит?
        Людмила. Да, болит. Поцелуй меня,
        Маша. Пожалуйста. (Целует.) Только ты меня не унижай. Не такая я темная, и Пушкина я теперь понимаю. Не все, конечно. Чего не разберу - узнаю.

Людмила ушла.

"Милый!.." Какое вам дело, что он милый? Пожалуйста, без милых!.. Мы сами знаем, что он милый. И вот сейчас возьму первая и напишу ему письмо, что я его очень люблю. Да. Легко сказать... А что? Если бы это было нарочно, а то... Как же я ему первая напишу? "Уважаемый товарищ Кременской, я вас второй месяц..." (Хохочет.) Вот, скажет, дура! Может, написать "Любви все возрасты покорны"? И выйдет, что я несовершеннолетняя. Окончательно не знаю, как ему написать. Не голова, а редька! Все-таки не писала же я таких писем, и никто нас этому не учил. "Еще кланяемся, с тем до свиданья". "И еще кланяюсь вам, товарищ Кременской... С тем до свиданья..." А как на Самом деле составляла Татьяна письмо Евгению Онегину? Как она возвышала любовь? Татьяна была поумнее меня, можно сказать... Куда она прячет сочинения Пушкина? Сейчас был здесь. (Ищет.) Где же Пушкин? Надо же мне учиться сейчас. Вот он-сам Пушкин. (Перелистывает.) "Уж небо осенью дышало..." "Деревня, где скучал Евгений..." Дальше: "Он слушал Ленского с улыбкой..." "Сердечный друг, ты нездорова..." "Оставь меня, я влюблена..." Вот оно, начинается!

        Письмо Татьяны предо мною:
        Его я свято берегу.

        Фу, у меня даже сердце трепещет! Я тоже нездорова. Вот оно...

        Я к вам пишу - чего же боле?
        Что я могу еще сказать?

        И складно и трогательно.

        Теперь, я знаю, в вашей воле
        Меня презреньем наказать.

        Зачем же? Зачем же так прибеднячиваться? Это уж, знаете, я в корне несогласна! Презреньем... наказать... Это у меня никак не получается.

        Хоть каплю жалости храня,
        Вы не оставите меня.

        Какая-то она угнетенная, что ли, а ведь жили богато. Зачем вы... Ах, как хорошо! Ах, как подходит для моих чувств!

        Зачем вы посетили нас?
        В глуши забытого селенья
        Я никогда не знала б вас,
        Не знала б горького мученья.

        Нет, не подходит. Теперь нет забытых селений. Теперь все селенья на учете. Это письмо отсталое. Мученья хотя подходят...

        То в высшем суждено совете...
        То воля неба: я твоя...

        Что же это? Совет и небо... религия... Вот обидно!

        Кто ты, мой ангел ли хранитель,
        Или коварный искуситель?..

        Ангелы-хранители... Смешно. Искуситель коварный... Что такое искуситель? Чорт? Татьяна, а мне не подходит. Пушкин, а мне не годится. Вот обида! Может, я зарвалась и считаю себя культурнее такой знаменитой барышни? (Вдруг.) Пищу! Пишу это место своими словами, как она!

        Вообрази, я здесь одна,
        Никто меня не понимает...

        Правда, очень правда.

        Рассудок мой изнемогает,
        И молча гибнуть я должна.

        Это очень прекрасно. Но только Татьяна была опять-таки малоактивная. Разве можно так опускаться? "И молча гибнуть я должна". А если поставить вопрос ребром - и молча гибнуть я должна? "Люблю" - пожалуйста, но без этих "молча", без разных "я вас люблю", без всяких писем. Подумаешь - Пушкин! Тоже, наверно, были хорошие цацы со своим Евгением Онегиным! Конечно, они беспартийные, помещики... А Николай Кременской... Прискачет он на рассвете в поле, сам веселый, и он всех знает, и все мы знаем его. Нет, он наш, и он у нас герой... вот как я его обожаю. Я тоже, наверно, несчастная. Ах, милый, дорогой Пушкин! Написать? Да?

        Я вас люблю, чего же боле,
        Что я могу еще...

        Правильно. Рассудок уже не работает.

Вошла Людмила.

        Людмила. Машка, пойди глянь на барометр у отца.
        Маша. А что?
        Людмила. Снег пошел.

Маша вышла, вернулась.

Ну, что там?
        Маша. Что, что!.. Все равно что.
        Людмила. Машка, что ты как пьяная?
        Маша (обняла). Людмила, я влюбленная...
        Людмила. Машка, в кого? В кого?
        Маша. В товарища Кременского.
        Людмила. Ты ополоумела!
        Маша. Знаю.
        Людмила. Я так и ждала. Машка, ты ополоумела!
        Маша. Знаю уже.
        Людмила. Он очень любит тебя. Ты у него на особом учете. Но нельзя же нам понимать любовь наших руководителей как чисто половую любовь.
        Маша. Чисто половую... Иди ты, бессовестная! Я его, как на картине, люблю.
        Людмила. Машка, выкинь из головы любовь... Это не любовь, а простуда, глупости, романтика. Я в институте по двум профессорам подряд убивалась.
        Маша. И по двум прошло?
        Людмила. Давно забыла.
        Маша. Тогда не жалко. Тогда пускай проходит. Хорошо тебе жить - большой, умной, начитанной. Романтика... Спасибо тебе за руководство. Эх ты, душа моя!.. Ну, спелись! Чего ты прибежала? Снег?.. Понимаю.
        Людмила. Машка, свеклу копать утром надо, а то в земле померзнет. Машка, девять гектаров, ты знаешь?
        Маша. Сейчас надену сапоги.
        Людмила. Я всех комсомольцев на балу мобилизую. Машка, выведешь свою бригаду?
        Маша. Выведу. Сейчас сапоги надену. (Снимает платье.) Какое легкое... как цветок... "Маша, сколько у тебя..."
        Людмила. Маша, ты еще поспи с будильником.
        Маша. Где там! Четвертый час. Беги, а то пойдут парами - не найдешь.

Людмила ушла.

Девять гектаров... Свекла полусахарная, на работу самая тяжелая. Симку, Лушку, Нюшку, Аграфену... Ох, и ругаться будет Аграфена Матвеевна!.. Тринадцать душ на полусахарную свеклу, самых цветущих колхозниц, самых цветущих и сознательных, я пошлю на полусахарную. (Над своей папкой с бумагами.) А этих куда? Пяльцына, Ласточкина, Козырькова, Бухвастова... Эти неповоротливые, эти печальные, теплые. Мамаши! Их тоже вместе с цветущими, пускай худеют. На кормовую - стешкино звено. А самое легкое - свекла египетская. На египетскую выйдут у нас тощенькие, старые и ледащие. По этому плану мы их распишем на три отряда. (Садится, пишет, углубилась. Вдруг вскочила и прочла.) "Я вас люблю, товарищ Кременской, и больше ничего мне не надо ни от вас, ни от себя. Пожалуйста, не смейтесь и никому не говорите. С комсомольским приветом. Я". Романтика?.. Ну что же! И не боюсь. И пошлю ему по почте лично и не погибну никогда.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

На улице в ту же ночь. Явился Тимофеич.

        Тимофеич. Адам Петрович, где вы? Вот вам, растерялись! Значит, у меня уже голова запьянела. Нет, прошу покорно, я все взвешиваю... Адам Петрович, это вы идете? Куда вы пошли?
        Адам Петрович. Называйте меня человеком пустым и легковесным, а я дальше пойду прожигать жизнь.
        Тимофеич. Боже мой, ум работает, а в глазах крутится... Постойте, Адам Петрович, постойте, дорогой мой.
        Адам Петрович. Опять ты будешь меня увещевать?
        Тимофеич. Не понимаю вашего расстройства. Почему бы вам не сесть в председатели? Такой подходящий человек, но темный. Сколько лет я тебя знаю, и все же вы загадочная птица.
        Адам Петрович. Ты, Тимофеич, наивный старик. Тимофеич. Приехали вы к нам с дочкой вроде дачника, рыбу ловил, потом оказался экспортным уполномоченным, потом сделался коровьим специалистом. Стали у нас фермой заведовать, теперь около партии околачиваешься, а работать не желаешь.
        Адам Петрович. Не желаю в председатели итти, желаю в Москву.
        Тимофеич. Поймите, Адам Петрович, этот колхоз, имеющий шестьдесят дворов с таким дружным, безобидным населением, я бы назвал красным раем. Что вам надо, скажите? Вы /ке знаете, Адам Петрович, что я здесь пуп земли. Вы поглядите. Вот оно - идет правление. Вот вам первый Модест, по фамилии Ворон. Глухой, как дырка, но дурак еще глубже. Это звезда, бессменный член правления.

Явился Ворон, остановился.

        Ворон. Вы меня приглашаете? Куда?
        Тимофеич. Женить думаем.
        Ворон. Ты мне в левое ухо крикни. В левое.
        Тимофеич. От него теперь не отвяжешься. (Кричит в ухо.) До свиданьица!
        Ворон. А-а-а... Протоколы подпишу. Там буквы не такие проставлены. Буквы проставлю. (Ушел.)
        Тимофеич. Писарем в старой армии служил, но человек честный. Вы постойте! Вот для вас еще член правления, одинокий пролетарий, колхозный чеботарь Степа Бессмертный. Не знаю почему, но испуган 'судом. Суда боится до болезни живота. Хотите, я его напугаю?.. Степа, поди-ка к нам. Степа, судом пахнет. Старухина-то - тю-тю, к прокурору.
        Бессмертный. За... завлекаете меня... Игнорируете прокурором... А Старухина уже увезли?.. Да нет, вы завлекаете... По какой же его статье взяли? По глазам вижу, что игнорируете. А ведь вполне возможно... все под судом ходим. Планета. ..(Ушел.)
        Тимофеич. Побежал баню топить. Белье сменит, три дня худеть будет. А ведь парень неглупый, но лишь шепни ему про суд - что хочешь сделает, жену бросит. А Девушкина знаете? Как же, скопец. Усы белесые растут, но все равно скопец.

Идет Девушкин.

        Девушкин, куда?
        Девушкин. Спать к жене.
        Тимофеич. Ты свеклу копать выходи.
        Девушкин. Мне все равно.
        Тимофеич. Вот вам и весь парад!
        Адам Петрович. А Машка? Это у тебя как?
        Тимофеич. Это для газеток, для удивления. Адам Петрович, мы люди пожилые, кусаные. Девчонка... какой у нее ум? Дважды два - три? В поле - да, как в аптеке работает, чортов глаз; но может ли она жизнь различить, как мы?.. Не-ет! Я творец в колхозе, и уж если вы со мною боитесь работать, то с кем же вы не побоитесь?
        Адам Петрович. Сядь здесь, поближе, я тебе, приятель мой, скажу про мою душу. Хочется мне сказать тебе правду, раз уж выпили мы с тобой за верность. У меня душа фронды, я по натуре версальский француз. Вот что я такое... Убедился?
        Тимофеич. Француз, а Петрович... Не может быть...
        Адам Петрович. Я француз условно, француз душой. Кто здесь знает, в каком городе, на какой улице жил Адам Петрович и в чьем особняке? Может быть, по мне где-нибудь давно панихиду отслужили, а я за всю революцию даже толком не голодал, ибо я сибарит. Дочь у меня устроена, я еще молод, у меня прекрасная внешность. Четыре верных хода - и мне будут в Москве по утрам подавать автомобиль. (Вскочил.) Постой, постой, что это я наплел! Положим, он о фронде и о сибаритах ничего не знает, а сообразить может. Молчит, подлец. И мужик свой, а боюсь - вдруг брякнет... (Сел.) Тимофеич, выпили мы с тобой... хе-хе-хе... пьяны, милый мой старик, а я тебе тут хвалюсь небылицами. Заврался Адам, до француза дошел. Раскуражился... "Не желаю в председатели итти, желаю в Москву!" Чепуховина! Хоть завтра сажайте меня в председатели. Беру колхоз и говорю при свидетелях.

Идет Маша.

Давай на этом пожмем руку. Руку, приятель! Давай же! Что такое? Спишь? Ты спал? Он спит?.. Маша. Тимофеич сел и спит, вот красиво.
        Маша. Чего же тут красивого? Напился, как зюзя, и спит.
        Адам Петрович. Он очень милый старик.
        Маша. Напрасно вы с ним водитесь. Он хоть от кулаков отказался и первый все колхозу сдал, но руки у него зудят.
        Адам Петрович. Руки - не душа. Он душой колхозник. Ах, Мэри, Мэри, ничего ты не знаешь! Ты еще тот же самый ребенок, которого я учил читать: бе-а - ба, бе-а - ба. Ба-ба. А ты учишь меня! Неужели ты меня не уважаешь как отца?
        Маша. Уважаю... и мне жалко.
        Адам Петрович. Что тебе жалко?
        Маша. Что вы пьете. А вам теперь пить совсем невозможно. Вас хотят поставить председателем. И еще вам скажу: мне будет очень обидно, если на вас покажут пальцем, потому что вы мне, правда, за отца... Как сказать это? Вроде за знакомого отца.
        Адам Петрович. Тронут! Это важное соображение. На меня пальцем показывать нельзя. Иду домой молча и трезво. Людмила дома?
        Маша. Нет, на балу комсомольцев мобилизует.
        Адам Петрович. Скоро вернетесь с ней?
        Маша. Она - скоро, я - нет. Я еще Дудкина покараулю, он где-то тут поблизости за Лизаветой убивается.
        Адам Петрович. Цветите, дети! Какая ночь... как арфа!

Расходятся. Тимофеич встал.

        Тимофеич. Сибарит. Си-ба-рит. Си-би-ряк. Сибирская язва! (Ушел.)

Явились Дудкин и Маша.

        Дудкин. Маша, разбей у них этот кувшин. Она ведь дура здоровая, лупоглазая. Чем она прельстилась? Пузырями на штанах. Она сердца моего не чувствует. Она - мертвая оглобля, бессмысленный валенок. Вот что такое она!
        Маша. А зачем же ты ее любишь?
        Дудкин. По вкусу она мне. Миловидная она. Глаза навыкате. Статная. Ух! Роза! Маша, дружба моя! Был я работником на мельницах, с мышами жил. В Красной Армии научили уважать себя, и оттуда я дал себе старт на достоинство жизни. Ты сейчас приди ко мне: у меня кровать лучше, чем у наивной девушки, я математику учу, как проклятый, я по утрам, голый, водой обливаюсь... Я строю социализм, но на кровати я один. Маша, прости меня, я пьяный!.. Васька, Васютка... жалко, что я его компотом облил. Жалею. Надо было бы керосином облить и поджечь. Маша, пускай я сознательный человек, но я ему ноги переломаю. Нечего ему будет вставлять в штаны с пузырями... нечего!
        Маша. Дудкин, а ведь свеклу копать надо.
        Дудкин. Ты меня на дисциплине не проверяй. Я пьяный? Не спорю. Но я буду трезвый. Я пойду за угол, побуду там один и стану трезвый. Неохота мне сейчас быть трезвым, но наша свекла не пропадет, а любовь моя пропадет.
        Маша. Не пропадет, сам увидишь.
        Дудкин. Скажи!
        Маша. Не скажу. Иди за угол.
        Дудкин. Маша, скажи, умоляю!
        Маша. А за угол пойдешь?
        Дудкин. Пойду.
        Маша. Васька ко всем девчатам наперебой пристает, и ко мне тоже. Я его завлеку до сватовства. Я его для тебя отобью у Лизаветы, нарочно. Теперь иди.
        Дудкин. Ну, Маша, смотри! Вот перед тобой я. Если Лизавета изменит, то, клянусь тебе, я, Дудкин, сделаюсь таким бабником, таким сердечным соблазнителем, что у меня под окнами очередь стоять будет, что весь мир удивится и скажет: вот это да! (Ушел.)
        Маша. А я так не страдала ни разу. Это, наверное, оттого, что я еще моложавая.

Идут женщины, весело поют.

        Аграфена Матвеевна...
        Аграфена Матвеевна. Манечка, умница! Вот, женщины, кого я люблю во всем нашем колхозе! Правдивая, любезная и миловидная наша умница. (Целует.)
        Маша. Аграфена Матвеевна, свеклу копать пойдем?
        Аграфена Матвеевна. Ты не осатанела, бывает? Бабы, потрогайте у нее затылок. А спать когда? Посмотрите, она уже сапоги надела, со списком ходит! Завидно вам стало, что народ возвеселился, зло взяло? Сразу его в грязь носом? Видите чертовку! Чего ж ты носом шмыркаешь, дура чертова?
        Маша. За что ж я дура?
        Аграфена Матвеевна. За то... за... у тебя глаза бессовестные.
        Маша. Почему же глаза у меня бессовестные?
        Аграфена Матвеевна. Ты настырная. Вот! Ты вредная и настырная.
        Маша (вдруг резко). Зачеркнуть? Аграфену Матвеевну зачеркнуть? Иди, спи. Кто тут еще из моей бригады? Тетя Нюша, вы как?
        Нюша. Я - как многие.
        Маша. А тетю Нюшу не зачеркнуть. Я светом за вами сама зайду. Спасибо, тетя Нюша! А то ведь я другую ночь не сплю. Мне трудно со всеми ругаться. (Ушла.)

Женщины расходятся. Явились Лизавета, Барашкин и девушки.

        Барашкин (поет). "Снился мне сад в подвенечном уборе..."
        Лизавета. А дальше как?
        Барашкин. А дальше не знаю.
        Лизавета. Значит, песня ни к чему, раз без конца.
        Барашкин. Нет, у этой песни есть конец, только не знаю, какой. Я не зря пою, я со смыслом пою.
        Лизавета. Вы же в саду караульщиком были. Вы сады любите.
        Барашкин. Сады люблю. Всю жизнь караулил бы сады, и больше ни черта мне не надо. "Снился мне сад..." (Хохочет.)
        Лизавета. А чему гогочете?
        Барашкин. Душа у меня простая.
        Лизавета. Тогда давайте наши песни играть. Девки, давайте!

Запели песню. Явилась Аграфена Матвеевна.

        Аграфена Матвеевна. Ах вы, лошади! Я вторую ночь не сплю. Я студень всю ночь на бал варила. Я пироги пекла. Я опять иду первая, а вы здесь песни поете! Мне трудно со всеми ругаться, надо выходить свеклу копать.
        Лизавета. Копать?.. Ну, пойдем свеклу копать! Сейчас? Ну, пойдем сейчас!

Запели, ушли. Явилась Маша.

        Маша. Аграфена Матвеевна! Вы пойдете с нашими цветущими ударницами на полусахарную, а немощных и ледащих я пущу на египетскую. Вы понимаете мой план? Мы опять будем первыми, Аграфена Матвеевна. (Уходит.)
        Аграфена Матвеевна. Виду не подаст, что я ее ругала. Бровью не поведет. Люблю, хозяйка! План. Люблю.

Маша вернулась.

        Маша. Я вам, Аграфена Матвеевна, на бригаде проголосую строгий выговор.
        Аграфена Матвеевна. Что?..
        Маша. Меня дурой можно называть вдвоем, меня на людях дурой называть невозможно. Меня тогда слушаться никто не будет, Аграфена Матвеевна.
        Аграфена Матвеевна (подумав). Голосуй выговор. Хоть вредная ты, но склоняюсь, уважаю. Люблю.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

В доме Маши. Маша, Людмила, Евдокия.
Людмила прихорашивает Машу.

        Евдокия. Ну, к чему, бессовестные вы, петрушку представляете над парнем? Моя уж так и быть - юродивая, а ты, Людмила, девушка порядочная, взрослая.
        Маша. Ты, мать, ничего не знаешь. Васька - хлюст.
        Евдокия. У-у, голова с опилками! Я в твои годы по второму ребенку насносях ходила.
        Людмила. Это, Евдокия Поликарповна, счастье общедоступное. Вы завидуете Маше.
        Евдокия. Мы были положительные, смирные. А это что ж такое? Завлекла парня, к дому прибила. Чулки принес...
        Маша. Я чулки у него не взяла.
        Евдокия. Шелковые чулки парень принес, в коробке, а она их ему в морду швыряет. Швырять швыряй, но к чему доходить до того, чтобы молодой человек тебя подарками зазывал?
        Людмила. Машка, а ты действительно пикантная.
        Маша (вскочила, танцует). Пик-пук... (Людмиле) Извините, больше не буду. Сижу пикантная.
        Евдокия. У, бессовестная! Парень за это время сомлел, а они что устраивают над ним? Они его на сватовство подманули.
        Маша. Пускай не задается. Пускай Дудкину дорогу не перебивает.
        Евдокия. Чорт убогий, тебе дело какое?
        Маша. Такое! Дудкин - наш дорогой товарищ, а этот - пришлый элемент.
        Евдокия. "Элемент"! Все порядочные люди у вас элементы.
        Маша. Васька - порядочный?.. Людмила, скажи ей, а я пойду руки вымою для пикантности. (Ушла.)
        Людмила. Мамаша, он частный сторож.
        Евдокия. Частный, да честный.
        Людмила. А откуда у него стали деньги?
        Евдокия. Заработал.
        Людмила. Мы знаем, как сторожа зарабатывают. Артель взяла у колхоза сад в аренду и прислала своего сторожа. Пришел смирный парнишка Васютка Барашкин, иногда на улицу ходил, а теперь какие-то необыкновенные костюмы носит, с девушками обнаглел, женится направо и налево.
        Евдокия. Как же с вами не обнаглеть, когда вы над ним измываетесь, как чорт над грешной душой? Он за этим столом белугой ревел, жалился мне: смеются, а ему жениться край надо. Он же всерьез на Машку полагается. Он же свататься сейчас придет, сами говорите.
        Людмила. Вот в этом и весь фокус.
        Евдокия. А парень миловидный. Я б за него замуж разом пошла.

Явилась Маша.

        Маша. Мать, выходи замуж, надевай газовое платье!
        Евдокия. У, юродивая!.. Пришишикалась, как настоящая. Так убраться, так принежиться - и зря, как в пустой мешок. Тьфу на вас!
        Маша. Жених идет... Мать, прячься! Людмила, прячься!
        Евдокия. Не девушки вы, а уроды!

Евдокия и Людмила ушли. Через некоторое время явился Барашкин.

        Маша. Здравствуйте!
        Барашкин. Покорно благодарим.
        Маша. За что?
        Барашкин. Так... к примеру.
        Маша. Садитесь, если пришли.
        Барашкин. Покорно благодарим.
        Маша. Вы на дух выпили?
        Барашкин. Немного есть.
        Маша. Утрите губы, а то мокрые.
        Барашкин. Покорно благодарим.
        Маша. Что ж теперь делать? Поразговаривайте.
        Барашкин. Печеньица хотите погрызть?
        Маша. Давайте.
        Барашкин. Штампованное, с буквами. Заместо семечек. Нам что!
        Маша. Конечно.

Молча грызут печенье.

        Барашкин. Я сейчас вас приворожу.
        Маша. Что такое?
        Барашкин. Сейчас найду. Тетенька из комода дала.
        Маша (насторожилась). Тетенька! Не знала я, что у вас тут живет тетенька.
        Барашкин. Мы - не бобыль.
        Маша. Может быть, есть у вас здесь и дяденька?
        Барашкин. Есть... но нет, но я с ним не вожусь. Он на меня сердитый.
        Маша. Позвольте! А дяденька ваш не Тимофеич ли, заместитель председателя правления?
        Барашкин. Не родной... так... далекий...
        Маша. Почему же далекий, когда у вас и у него одна фамилия - Барашкины. Он вашему папаше брат? А папаша у вас где?
        Барашкин. Я сирота, а Тимофеич мне хуже, чем никто.
        Маша. Никто?
        Барашкин. Фамилия одна, а кровь разная.
        Маша. Тогда так... какое мне дело! Ухаживайте еще.
        Барашкин. Что нам родственники, верно?
        Маша. Само собой.
        Барашкин. Берите подношения.
        Маша. Что это?
        Барашкин. Серьги с индейским камнем... на золоте.
        Маша. У меня уши не проколоты.
        Барашкин. Значит, некуда надеть?
        Маша. Некуда.
        Барашкин. Ну, все равно.
        Маша. Конечно.
        Барашкин. Любовь - дело такое.
        Маша. Какое?
        Барашкин. Любовь, говорю, дело такое. Вы без привычки?
        Маша. Без.
        Барашкин. Обнять, что ли, вас или пока не надо?
        Маша. Обойдется.
        Барашкин. Я так, к примеру.
        Маша. Вы дурачком прикидываетесь или на самом деле.
        Барашкин. Откровенно?
        Маша. Само собой.
        Барашкин. Немного есть.
        Маша. Почему спешите? Барашки н. Обязанность природы требует, а я привлекательный, избаловаться могу.
        Маша. За женой в колхоз войти хотите?
        Барашкин. Душевно хочу, Мария Никаноровна.
        Маша. Я бескоровная.
        Барашкин. Купим... за наличные.
        Маша. А деньги где? Заводите?
        Барашкин. На другой день своим молоком напою... Я ваш.
        Маша. Я немку думаю взять тысячи за три, на выплату, с фермы.
        Барашкин. Против немки деньги кладу. Отвечайте - и концы в воду!
        Маша. А что вы еще умеете делать, например?
        Барашкин. С нами не пропадете. Гляньте в глаза попристальнее и скажите: где ж тут дурь?
        Маша. Гляжу.
        Барашкин. Третий месяц вы меня режете. Зачем же теперь вы убрались? Я вам из любви все сказал, теперь отвечайте - когда?
        Маша. Стыжусь.
        Барашкин. Я на стену глядеть буду.
        Маша. Глядите.
        Барашкин. Весь - ваш звук голоса.
        Маша. Вот когда. К весне... в мае-июне... лучше после уборки, на тот год в эту пору.
        Барашкин. Мина! Насмешка! Подкоп! Мне говорили, но я не полагал. Мне говорили, что вы с Дудкиным уговорились меня от Лизаветы отвадить. Все кругом у меня разбить хотите? Но я сажусь. Я тоже вас поставлю в положение. Платите деньги.
        Маша. За что?
        Барашкин. Я вам кулек поднес? Поднес при свидетелях. Семь с полтиной.
        Маша. Заплачу.
        Барашкин. В цирк со мной ездили в город?
        Маша. Лошадь наша, колхозная.
        Барашкин. Не спорю. А за два места по три рубля - шесть рублей - тоже колхозные? Бутерброды с холодной печенкой по семьдесят пять копеек - полтора рубля - тоже колхозные? Лимонад не считаю, - вы не пили.
        Маша. За одно место получите, а бутерброд я выкинула.
        Барашкин. Теперь торгуетесь?
        Маша. У меня деньги трудовые.
        Барашкин. Не спешите, мы все вспомним. А чулки я вам приносил? Тридцать рублей.
        Маша. Я их вам вышвырнула.
        Барашкин. Это не считается. Расход ради вас.
        Маша. Кто же вас, такого, вывел?
        Барашкин. Не сбивайте... Неужели весь баланс? Нет, еще был расход. Бумажка дома осталась. Там проставлено... Мамашу вашу я вином поил? Поил. "Карданаха" сладкая - двенадцать рублей. Яблоки непокупные, хотя в городе каждому цена полтинник. Баланс - тридцать семь рублей пятьдесят копеек.
        Маша. Выдам сейчас.

Явилась Евдокия.

        Евдокия. Что? Ты сам вино выхлестал. Я его в рот не беру.
        Барашкин. Это не считается. Расход ради вас.
        Евдокия (схватила что-то). А это считается?
        Барашкин. Пожилая дама, а угрожает предметом.
        Евдокия. Пошел за порог, за порог... за порог!
        Барашкин. Нужны мне ваши деньги! Я вашу дочь унизил за месть. Я и от вас ухожу пышно. Смотрите! (Важно ушел.)

Явилась Людмила.

        Людмила (хохочет). Какой дурак!.. "Ухожу пышно"! Пышно!..
        Евдокия. И смех и грех.
        Маша. Дурак?.. Как бы не так!
        Людмила. Как жаль, что я всего объяснения не слыхала! Как жаль, что я захватила только финал!.. "Деньги обратно". Любовь, гони деньги на бочку!
        Маша. Это, Люда, шутки плохие... Чего вы смеетесь? Этот Барашкин не такой дурак, я вам говорю.
        Людмила. Машка, ты не чувствуешь соли... ты неостроумная девка.
        Маша. Какого чорта вы смеетесь? Уходите, пожалуйста, от меня!
        Евдокия. Женишка жалко?
        Маша. Да не в том же, не в том дело!
        Людмила. Машка, что ты!.. Жених ушел пышно... Не горюй!
        Маша. Я давно думала одна. Я думала, что они из нас всех дураков делают. Они зловещие - враги.
        Людмила. Кто зловещие? Что ты, Машка?
        Евдокия. Посмотрите на дуру - плачет.
        Маша. Я сама собой чувствую, но сообразить не могу, просто не могу сообразить, до слез!
        Людмила. Маша, что с тобой? Что тебе надо сообразить?..
        Маша. Постой, не обнимай-ка... Стойте!.. Васька мне сейчас проговорился, что Тимофеич - его родной дядя. А Тимофеич... нет... А Васька... нет, не так я соображаю... Тимофеич, значит, и Васька, значит...
        Людмила. Ну, что же это значит?
        Маша. Ничего сообразить не могу! Смеетесь?.. Хорошо. Только вы подождите, не смейтесь, не смейтесь еще! Пусть я не могу вам этого сейчас выразить красноречием, но я его выражу потом. Даю вам честное слово!

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ПЯТАЯ

В доме Лизаветы. Лизавета с подругами. Играет патефон.

        Лизавета. Вот жених! Чулки в коробке принес и музыку купил. В Москву за музыкой ездил. Завидно?
        Подруга (со вздохом). Нет.
        Лизавета. Ну да!
        Подруга. Не ты ему манишься, а колхоз. В колхоз он хочет пролезть.
        Лизавета. Говоришь от зависти. Не слушаю.
        Подруга. Одна прогнала, другая приняла. Будешь теперь Барашкиной, и прозовут тебя овцой.
        Лизавета. Он не будет Барашкин, ему эта фамилия теперь не нравится. Он будет регистрироваться на мою девичью фамилию.
        Подруга. За что ж ты его полюбила?
        Лизавета. Не бреши! Не я его полюбила, а он меня полюбил.
        Подруга. Что ж, ты замуж выходишь для потехи?
        Лизавета. Я замуж выхожу себе на уме. Постойте, вы все ахнете.
        Подруга. Ахнем, да отчего?
        Лизавета. Завидно?
        Подруга. Вот нисколько!
        Лизавета. А поддеваете.

Явилась Маша.

        Маша. Лизавета, идем семенную картошку перебирать, а то попреет.
        Лизавета. Разве вы не видите, что я просватана?
        Маша. Ну, Лиза, я думала, ты умнее, а ты вконец идиотка.
        Лизавета. Идиотка?.. Хорошо! Подруги, выйдите пока за порог.

Те вышли.

        Маша. Ну?
        Лизавета. Думаешь, я драться буду?.. Ни за что. Я тебе выскажу.
        Маша. Выскажи.
        Лизавета. Отбила Васю? Облизнулась?.. Я тысячами буду владеть, а не ты! У нас осталось чистого капитала двадцать тысяч рублей, а на тот год будет сорок. Он еще раз яблоки с сада соберет и уедет со мной на Дальний Восток. А вы со своим Дудкиным ахнете!
        Маша. Он, значит, сам яблоки с сада собирает?
        Лизавета. Ахнете, ахнете, ахнете!
        Маша. Сядь, не бегай.
        Лизавета. Есть из-за кого бегать! (Села.)
        Маша. Тогда смотри, Лиза: деньги отберут, его в тюрьму посадят, тебя из колхоза вышвырнут.
        Лизавета. Кто сказал?
        Маша. Я.
        Лизавета. Разбиваешь вторично?
        Маша. Деньги от сада?
        Лизавета. От сада. А что?
        Маша. Ах ты, малограмотная! Чей сад? Наш. Чьи деньги? Наши. Я такие деньги в руки не возьму, и ты будешь как самая потерянная, если возьмешь эти деньги.
        Лизавета. Нет, он не дает.
        Маша. А если вас посадят на десять лет вместе с твоим мужем за грабеж нашего колхоза?
        Лизавета. Ну его к чорту! Может, Васька - разбойник?
        Маша. Хуже.
        Лизавета. Убийца?
        Маша. Хуже! Теперь я здесь все поняла... Лиза, отдай ему эту музыку обратно, а сама без скандала отдались от него и на километр к нему не подходи.
        Лизавета. Подойти - не подойду, а музыку не отдам.
        Маша. Отдай.
        Лизавета. Дулю с маком.
        Маша. Чулки он тебе принес?
        Лизавета. Чулки отдам, а музыку оставлю у себя.
        Маша. Хотя... ну-ка, закрути.

Лизавета завела патефон.

Знаешь что, Лиза? Лучше ты ему музыку не отдавай. И молчи.
        Лизавета. Про что молчать?
        Маша. Про сад. Бойся слово проронить.
        Лизавета. Скажи обстоятельно, а то разбила свадьбу и молчишь.
        Маша. Ты на язык придурковатая. Он же тебя просил про деньги молчать?
        Лизавета. Он с образа на своей шее клятву снимал.
        Маша. А ты проговорилась.
        Лизавета. Я на иконы не молюсь, мне клятвы не жалко.
        Маша. Верь - я не зря. Мы с тобой однолетки. Мы - одна семья. Мы за тебя болеем. А Дудкин... Коварная ты женщина! Как он тебя полюбил! Плакал.
        Лизавета. Сколько?
        Маша. Пять минут.
        Лизавета. Завлекательно.
        Маша. И сказал, что ты роза.
        Лизавета. Зови его сюда! Раз я приготовилась замуж выходить, то буду по старой любви. Маша, не надо сегодня картошку перебирать. Хочу я Дудкина видеть. Соскучилась, как бешеная. Заплакать или не надо?
        Маша. Теперь я счастливая совсем. Отпускаю! Целуйтесь. (С порога.) Ну, Тимофеич, имела я на вас длинный глаз, и не ошиблась. (Ушла.)

Явились подруги.

        Лизавета. Девки, идите новости узнавать. Я за Ваську не выхожу.
        Подруга. Очень напрасно.
        Лизавета. Я за Дудкина выхожу.
        Подруга. Тогда - да.

Явился Барашкин.

        Лизавета. Без скандала, тихо, мирно - уходите обратно. Я к вам на один километр не подойду.
        Барашкин. Ха-ха! Дураков мало.
        Лизавета. Подруги, выйдите за порог.

Те вышли.

Нате ваши чулки, смотрите - ни разу не надевала, нате полкулька вашего печенья, нате ваши индейские серьги, нате ваш наперсток с бирюзой - все равно на палец не лезет.
        Барашкин. Это где же я? Во сне снюсь? Кто меня преследует? Тень привидения? Зачем я пошел на этот проклятый бал? С тех пор как меня облили компотом, фортуна исчезла из моих рук. Не сдаюсь! Не той я масти. Проживу - и до своего времени доживу. И не заплачу ни на этом месте и ни на каком другом... Лиза, отвернитесь от окна ко мне, скажите по-божески: кто встрял между нами?
        Лизавета. Мой будущий муж.
        Барашкин. А я - дым, тень, привидение?
        Лизавета. Не мое дело.
        Барашкин. Я вам плохого не сделал, и вы мне плохого не делайте. А про деньги мои, хоть я и натрепался вам, забудем. Патефон возьмите с пластинками - я вам дарю. С "Черными глазами".
        Лизавета. Не нуждаюсь ни в глазах, ни в патефоне. Убирайтесь с вещами, а то Дудкин сюда через дорогу переходит.
        Барашкин. Любовь встала опять... тогда мне нечего беспокоиться. Я думал, что другое. Ха-ха!.. Что на что променяли! Чего лишились! (Берет патефон.) Триста восемьдесят пять рублей с пластинками... "Ах, снился мне сад..." Бросаю жениться - и так обойдусь. (Ушел.)

Явились подруги. Через некоторое время пришел Дудкин с патефоном, раскрыл, завел.

        Дудкин. Прощаю, мирюсь и дарю.
        Лизавета. Подруги, выйдите за порог.

Те вышли.

Кто я, Вася?
        Дудкин. Ты вроде блудного сына.
        Лизавета. Вася, кто я?
        Дудкин. Повторяю тебе - блудный сын.
        Лизавета. Или скажи "роза", или заплачу...
        Дудкин. Бутон, роза! Полный букет!

Лизавета целует Дудкина.

Вот это - да!

КАРТИНА ШЕСТАЯ

В конторе колхоза. Тимофеич за работой. Кисетов, Лагута, распорядитель.

        Лагута (рассматривает большую картину, изображающую прекрасного коня). Ах, до чего хороша кобылка! Английская.
        Распорядитель. Это не английская, это орловская. Только не кобыла, а жеребец. Не понимаешь - очки надень.
        Лагута. Художники пошли - такого наработают, что бабу с мужиком спутаешь!
        Распорядитель. Очки надень. Нету - купи.

Явился Адам Петрович.

Председатель, у нас производитель заболел, ничего не жрет, только воду хлещет, как с похмелья.
        Адам Петрович. Что же я с ним могу сделать? Позовите ветеринара.
        Распорядитель. Ветеринар подводу просит, а я лошадей держу на упитанность.
        Адам Петрович. Лошадей гонять нельзя. Сев. Директива.
        Кисетов. За директиву производителю дохнуть?
        Лагута. Мы богатые, другого купим.
        Тимофеич (распорядителю). Какого дьявола спрашиваешь? Сам запряги и пошли подводу.
        Распорядитель. Утром - "не посылай", к вечеру - "пошли". (Идет.) Орет тоже! Хозяева с подпорками! (Ушел.)
        Адам Петрович. Тимофеич, давай денег, спешу.
        Лагута (Кисетову). Опять улетит. Начинай говорить.
        Тимофеич. Зачем деньги?
        Адам Петрович. Кур еду покупать. Ноские. Красношапочные.
        Кисетов. Адам Петрович, мы про сад слово к вам имеем.
        Адам Петрович. Некогда, но слушаю...
        Кисетов. Сдаем мы сад чужим людям за алтын, а свой садовод без дела сидит.
        Адам Петрович. Свой садовод? Кто?
        Кисетов. Вот он, Лагута. Тоскует человек.
        Лагута. Я тебе за одно лето с нашего сада десяток таких кобыл или жеребцов в колхоз куплю. Я этот сад знаю.
        Тимофеич. Надо подумать. Лагута зря не говорит. Знаем.
        Адам Петрович. Как вам не стыдно, товарищи колхозники! Мы по дворам ходим, просим помощи в работе. Отсиживаетесь... Почему бы вам с осени не сказать?
        Тимофеич. Поздновато хватились.
        Адам Петрович. Сад сдан той же артели.
        Тимофеич. Договор подписан. Могу показать.
        Адам Петрович. Нет, все-таки подумать надо. Может, как-нибудь увильнем. Подумаем, Тимофеич?
        Тимофеич. На правлении потолкуем. И как я, старый дурак, про Лагуту забыл. Память!.. Запишу.
        Адам Петрович. Деньги приготовил? Кур покупаем. Красношапочные. Сколько здесь? Все. После распишусь. Стыдно, товарищи колхозники, оставлять без опоры свое руководство! (Ушел.)
        Кисетов (про себя). Кур покупаем, а яиц что-то ни у кого не видать.
        Лагута. Я тебе, дура, еще на балу про сад говорил.
        Кисетов. Ты про яблоки буровил.
        Лагута. Потом у Зимовеевых говорили.
        Кисетов. У Зимовеевых мы про телок ругались.
        Лагута. Нет, у Туркиных -- про телок, а про сад - у Зимовеевых.

Явилась Аграфена Матвеевна.

        Аграфена Матвеевна. Мы мужиков ищем, мы свои плечи оттерли, а они тут, как апостолы, прохлаждаются!
        Тимофеич. Граждане!..
        Аграфена Матвеевна. Черти невзрачные, табак тут глотаете, а мы носим...
        Тимофеич. Граждане, бога ради, оставьте комнату, дайте работать! Сами кричите, почему год не сведен, а разве его сведешь в таком гаме!
        Аграфена Матвеевна. Почему мы носим, а они не носят?
        Кисетов. Что вы носите?
        Аграфена Матвеевна. Что?.. Чорта!.. Картошку.
        Тимофеич. Граждане, идите ругаться в залу
        Аграфена Матвеевна. Идите за мной!
        Лагута (Аграфене Матвеевне). Только не брызгай, не брызгай.

Аграфена Матвеевна в Лагута ушли.

        Тимофеич (со счетами). Сорок и сорок - рупь сорок, рупь... Куда девался хлеб, который сеял нам на пробу самолет? Черти с квасом съели!.. Сорок и сорок - опять рупь сорок.

Явился Дудкин.

        Дудкин. А-а!.. Рад, что тебя застал. Женюсь. Деньги требуются. Здравствуй, Тимофеич!
        Тимофеич. Здравствуйте! Руки не подаю. Пальцы в чернилах. Пишу документ.
        Дудкин. Я для вежливости, как подобает культурным людям.
        Тимофеич. Надоело, слыхал! Культурные люди... Глаза бы мои не видели, уши не слыхали! Галстуки носят, галстуки... Вы подумайте: русский мужик, какой-нибудь Стенька Разин - и в галстуке! Ведь это ужас на всю Европу! Не могу!.. Уходи, не засть свет глазам.
        Дудкин. Зачем уходить? Не слышишь, что ли, - женюсь. Мне деньги надо.
        Тимофеич. Женишься? На Лизавете? Знаю. Ну, и женись, а я тебе не сват.
        Дудкин. А расчет?
        Тимофеич. Это какой расчет?
        Дудкин. Ты мой хлеб продал?
        Тимофеич. Продал.
        Дудкин. А деньги мне отдал?
        Тимофеич. Неужели не отдал? Что ж это я! Твоего хлеба мы отвезли рублей на пятьсот.
        Дудкин. Не менее.
        Тимофеич. И не более. Эх, замечу я тебе, будто я твой отец: жалко деньги! Дайте вам, между прочим, пятьсот рублей, дайте вам, между прочим, выходной день - вы хотите надеть галстук. Пороть мало!
        Дудкин. Не между прочим, а всерьез - женюсь.
        Тимофеич. Все равно, пороть мало.
        Дудкин. Ругайся. Ты человек старого покроя.
        Тимофеич. Подымай расписку.
        Дудкин. Не пойму, как подымать.
        Тимофеич. Подымай документ. Так говорится в конторах, а ты никогда не слыхал. А поднял документ - отправь таковой по назначению... Что такое назначение? Я. Кто я такой? Юридическое лицо, член правления, зампредседателя, завхоз.
        Дудкин. На то тебя и поставили, что ты владеешь. Нате! (Отдает расписку.)

Тимофеич производит над распиской различные манипуляции,
в конце концов пробует на зуб и вдруг начинает жевать.

Э-э-э-э! Дядя, товарищ! Что ты делаешь? Остановись! Не может быть... Съел?..
        Тимофеич. Съел.
        Дудкин. Как же ты ее съел? Зачем?
        Тимофеич. Как съел, никто не видал. А зачем? А вот зачем. (Меняет тон.) Гражданин Дудкин, оставьте учреждение.
        Дудкин. А деньги?
        Тимофеич. Подыми документ.
        Дудкин. Вон где, вон как, вон что!.. Кровь у тебя кипит при виде Дудкина. Он галстук надел, руки вымыл? Да? Пороть его мало? Вон где твои тайные мысли!.. Ну, я тебя сейчас подыму вместе с документом.
        Тимофеич. За драку в присутственном месте...
        Дудкин. Ты подведешь... Но я пойду... Я скажу, я найду, что сделать с тобой. (Ушел.)
        Тимофеич. Пойди, найди!.. Ну, слава тебе господи! Другой бы по морде бил, а этот отходчивый. Не может ли чего-нибудь выйти?.. Нет, без документа ничего не может выйти... Фу, чорт, расписка, видать, была грязная, еще отравишься. Молока попить надо. (Пьет из бутылки молоко, принимается считать.) Сорок и сорок - рупь сорок.

Явились Дудкин и Маша.

        Дудкин. Вот он, кто свои расписки поедает. Смотри!
        Тимофеич. Может, задом повернуться для прелести?
        Дудкин. Тимофеич, замолчи, а то стукну!
        Тимофеич. Для того и свидетеля привел. Умный!
        Дудкин. Маша, что же ты молчишь? Неужели ты не видишь, как они зарвались?
        Тимофеич. Маша? Маше здесь делать нечего. Две собаки грызутся - третья не встревай.
        Маша. Я хоть и не видела, а все равно знаю, что вы расписку съели.
        Тимофеич. Умна. От вчерашнего дня осталась с запахом.
        Маша. Это вы от вчерашнего дня остались.
        Тимофеич. Слыхал! Надоело! Уступаю. Садись на мое место.
        Дудкин. Ты об этом брось, ты мои деньги отдай.
        Тимофеич (вынимает деньги). Давайте расписку! Я вам казенный человек или лотерея? Где у тебя, товарищ Дудкин, расписка? Существует? Нет.
        Дудкин. Ты же ее сам съел.
        Тимофеич. Факт не известный, а проверить нельзя. Глупый ты до сожаления! Комик! Что мне придумать с тобой? Пятьдесят процентов до отыскания документа я тебе дам, и то ради твоей ударности.
        Маша. Мириться начнете?
        Дудкин. Подумаем.
        Тимофеич. У нас тоже не чешется.
        Дудкин. У кого как.
        Тимофеич. Соплей помажь - отойдет.
        Дудкин. Маша, выйди на минутку... выйди скорее.
        Тимофеич. Ну и дурак! Бить человека надо строго и при подходящих обстоятельствах.
        Дудкин. Каким молоком тебя выпоили? Какая низкая тварь тебя воспитала? Видал я разных змей и скорпионов, но ты хуже этой нечисти.
        Тимофеич. Хорошо говоришь, давай без сдачи.
        Дудкин. Чтоб у тебя коловоротом мои деньги вышли! Чтоб у твоих детей они язвой сибирской взыграли! Чтоб ты с твоей мамонской жадности собачьим дермом насмерть подавился! (Передохнул.) Давай деньги! Давай хоть половину!
        Тимофеич. Тебе бы в театре представлять злого комика или какого-нибудь безземельного царя. Вот смеху было бы!
        Дудкин. Давай деньги!
        Тимофеич. Нет, постой! Мне интересно - ты никогда не был нищим, побирушкой?
        Маша (вдруг). Дудкин, приостанови беседу. Дудкин... (На-ухо.) Он сейчас картошку смотрит. Беги быстро, пока не уехал.
        Дудкин. Правильно! Побегу. Сейчас. (Ушел.)
        Тимофеич. Однако надоело прохлаждаться. (Торопливо собирается уходить.)
        Маша. Прошу вас не вставать.
        Тимофеич. Не потешь старика, юродивая!
        Маша. Сиди, как полагается, старый жулик! Я тебе покажу, какая я юродивая!
        Тимофеич. Свят, свят!.. Осатанела! Однако я тебя просто за уши выдеру.
        Маша (взяла карабин из угла). Прошу вас не вставать!
        Тимофеич. Оставь винтовку, героиня, она без патронов.
        Маша (щелкнула затвором). Там видно будет.
        Тимофеич. Курок не трогай, курок... (Кричит.) Отведи от меня дуло!
        Маша. Она же без патронов.
        Тимофеич. Опусти дуло - убьешь!
        Маша. Убью, когда надо.
        Тимофеич. Это что ж такое!.. Меня, Тимофеича, почтенное лицо, ты будешь унижать, как китайца, ничтожное отродье? Стреляй мне в глаза! Бей в мое сердце!
        Маша. Вот бы тебе в театре представлять злого комика.
        Тимофеич. Нате, проглотите! (Бросает деньги.) Чтоб такого позора никто не видал! Отодвинь винтовку. Пусти, собака! Все отдаю. Слышишь?

Маша растерянно подымает деньги. Тимофеич бросается прочь.

        Маша. Фу, как я вся перепугалась! (Поставила карабин.) Фу, как страшно бороться с классовыми врагами!.. Чего же я тут наборола? Эх ты, чорт, смешно! Ружье взяла, а оно незаряженное. А хоть бы и был патрон - разве стрельнешь? Не борец я, а... запятая. До чего обидно, до чего стыдно сейчас! Знаю, что не так надо делать, а не умею. Мало я еще живу при революции и все равно дура... Ну, вон идет Кременской... Что я ему скажу, что я ему отвечу?

Явились Кременской и Дудкин.

        Кременской. Действительно, арабские сказки! Где же этот бумагоглотатель?
        Дудкин. Здесь сидел.
        Кременской. Дудкин, постой-ка... (Подошел ближе.) Нет, ты в порядке.
        Дудкин. Маша, где же он? Что же ты растерянно смотришь? Чьи это деньги?
        Маша. Твои.
        Дудкин. Ты ему сказала, что начальник здесь?
        Маша. Ничего я ему не сказала... только... Тут мне нечего говорить.
        Кременской. Непонятная у вас несуразица. Разыграл тебя завхоз.
        Дудкин. Как разыграл?
        Кременской. Посмеялся... Здравствуй, Маша! Давно. не видались. Опять ты у нас мрачная?
        Дудкин. Разыграл... Ничего под него не подберешь. Ну, ладно! Мы его тоже когда-нибудь разыграем. (Ушел.)
        Кременской. Маша, что у вас произошло?
        Маша. Так.
        Кременской. Вижу, что не так.
        Маша. Ничего.
        Кременской. Поссорились вы с завхозом? Подозреваете его?
        Маша. Это особо.
        Кременской. Смотрите, ребята, мы вам доверяем, но не забывайте, что на слете говорилось.
        Маша. Помню.
        Кременской. Ударник в колхозе - это первый человек во всем. Человек без задоринки. По вашим делам жизнь организуется, люди растут. И уж если вы станете устраивать свои дела, сводить свои личные счеты, то вы перед колхозом опозорите себя, высокое имя ударника. Смотри, Маша, я тебе одной это говорю.
        Маша. Мне сейчас нечего вам сказать, нечего... Только я борюсь за то, чтобы колхозники были зажиточными, а колхозы - большевистскими. Я не знаю, какое такое свое поле, свой двор или свои расчеты... Вот. Мне не за что больше бороться.
        Кременской. Я так тебе сказал оттого, что ты заупрямилась. Ты сейчас что-то скрываешь от меня. Ты в чем-то ошиблась?

Маша молчит.

Завхоз мне тоже не нравится, и правление у вас ни к чорту, но, ребята, ведите строгую, осторожную линию и беспощадно бейте, когда нет никаких сомнений. А если еще раз что-нибудь скроешь от меня, я на тебя лично обижусь.
        Маша. Сейчас мне нечего сказать.
        Кременской. Хорошо. Верю. Стой! За спасение семенной картошки тебя благодарить надо. Так и должны действовать наши хозяева. Боевое дело. Стой еще! Что-то я еще сегодня заметил?.. У вас на свинарке поросята не растут. Что за чорт? Нет ли там вшей?
        Маша. Помыть поросят?
        Кременской. Мы с тобой в этом деле ничего не понимаем. Мобилизуйте на это дело старух, злых старух, которые колхозы ругают. Всё... Нет, погоди еще, Маша. Мне некогда было приехать к вам, и вот не мог я тебе сразу сказать. Я твою записку ко мне после бала получил, прочитал. Это, Маша, правильно, хорошо и ничего тут смешного нет. Только разве ты не знаешь, что Людмила моя... ну, невеста... жена.
        Маша. Она сама жена?.. Зачем же она мне тогда не сказала?
        Кременской. Не знаю.
        Маша. Тогда бы зачем же я писала? А то я вас люблю, но не вас... Как это сказать? Вас и не вас, а-вас.
        Кременской. Понимаю. Так что все в порядке. Ты нам обещала в газету писать, а не пишешь. За что же мы твои портреты печатаем?
        Маша. Я пойду.
        Кременской. Давай руку-то.
        Маша. Ладно.
        Кременской. Значит, в газету будешь писать?
        Маша. Буду. Только я одну правду буду писать.

Явилась Людмила.

Мне лгать вам не для чего, никогда...
        Людмила. Маша, куда ты спешишь?
        Маша. Голова у меня болит, на воздухе постою. (Ушла.)
        Людмила. Что такое?
        Кременской. А где председатель?
        Людмила. Отец?
        Кременской. Тебе - отец, мне - председатель.
        Людмила. Уехал. Куда - не сказал.
        Кременской. Слушайте, друзья, мне это дело начинает надоедать. Вы колхоз заваливаете. До чего дошло у вас! Если бы Маша не хватилась, то весь бы семенной картофель попрел.
        Людмила. Ты больше ко мне придираешься, а не говоришь по-человечески.
        Кременской. Кто агроном на участке? Маша? С нее спрашивать?
        Людмила. Надоело: Маша, Маша! Что ты мне Машу в пример ставишь?
        Кременской. Приходится, знаешь.
        Людмила. Машу я воспитала. Больше тебя знаю ее и люблю.
        Кременской. "Люблю"... Зачем ты девчонку поставила в оскорбительное положение? Ты думаешь, это не отразится на ее душе?
        Людмила. О чем ты говоришь?
        Кременской. Вот о чем. (Подал записку.)
        Людмила. При чем я? Девушка...
        Кременской. Ты скрыла от девушки. Ты вдвойне оскорбила ее. Ты мне моих ребят береги, Людмила.
        Людмила. Что я сделала?
        Кременской. Ты понимаешь, что Маша уже не знает своего поля, своего двора. Ты понимаешь, как должна быть устроена душа этого человека?
        Людмила. Это не по существу, Николай. Это пустяки, мы помиримся.
        Кременской. Зачем вообще-то скрывать?
        Людмила. Не нравится? Я не хочу, не могу и не буду продолжать. К чорту! Устраивай мне переезд в район, и будем жить вместе. Николай, дорогой мой Николай, - вместе!.. Ты представь!
        Кременской. Представлял. Эх, чорт, действительно плохо! Дважды два - три, как говорят у вас. Кстати, твой отец с Тимофеичем очень дружен?
        Людмила. Николай!
        Кременской. Да. Представлял я все, моя Людка... (Поцеловал.) Разве место здесь обниматься? Но не выходит наше дело. Нельзя перед самым севом снять с участка агронома-комсомолку и посадить в район.
        Людмила. Да, нельзя. Мучительно, но верно. И о Машиной душе ты верно говорил. У тебя всегда все верно... Знаешь что, Николай?..
        Кременской. Не знаю.
        Людмила. Этого нельзя говорить в глаза, но тебе можно. Ты приедешь, распушишь всех нас... а как здорово после этого себя чувствуешь! Это даже мужики говорят. Я очень люблю тебя, Колька!
        Кременской. Ну вот, и разоружила.
        Людмила. Скажи, когда вы отца от председательства освободите?
        Кременской. И не думаем.
        Людмила. Это надо сделать. Как ты не понимаешь, что он неправильно используется? Он прекрасно знает экспортное дело, его зовут в другую организацию. Наконец, по-человечески, ему в тягость работать. Он уже пожилой...
        Кременской. А в партии - молодой. Пусть проявляется. Вообще папы-мамы... Оставим этот разговор. Выговор мы ему опубликуем. Мне надоело.
        Людмила. Николай, не надо выговор. Я прошу - не надо!
        Кременской. Папа?
        Людмила. Да. Отец. Какого чорта ты смеешься?.. Я, кроме отца, никого из родных не знала. Хорошо - у тебя дюжина братьев и сестер. В любви к отцу я не вижу ничего отрицательного.
        Кременской. Опять любовь! Меня любишь, Машу любишь, папу любишь. Универмаг чувств.
        Людмила. Грубый ты... бессердечный.
        Кременской. Чорт его знает, может быть, со стороны я грубый, не знаю. Кто как видит. Приезжай под выходной день, поговорим на эти темы. Ждать? А то пойду в два кино.
        Людмила. Жди. Со мной пойдешь в два кино.

Кременской поцеловал ее, ушел.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

В доме Маши. Маша одна, пишет.

        Маша. Не может этого быть, чтобы наш Адам Петрович стал против колхоза! Это я уже чересчур переборщила. Товарищ Кременской нас очень хорошо учил, что если бывают сомнения... Нет, так про Адама Петровича писать в газету невозможно... Но какие же сомнения? Ездил на сад гулять, и не один раз, первый друг Тимофеича - и ничего не знал? Как же... Нет, надо лучше всего пойти сейчас же и еще посоветоваться с Дудкиным. Тут я одна заблужусь в мыслях. (Одевается.)

Вбежала Людмила.

        Людмила. Что он наговорил! Что он наплел! И как его покрыли, как его высмеяли - и кто? Наши комсомольцы, деревенские парни!
        Маша. А ты не волнуйся... Ты все скрываешь. Вчера вечером ходила заплаканная.
        Людмила. Маша, милая Маша! Может быть, только ты мой единственный друг.
        Маша. А то кто же?
        Людмила. Ты да еще...
        Маша. Это само собой.
        Людмила. Матери нет дома? Пойди запри дверь, чтоб не вошли.

Маша ушла.

Как высмеяли отца! Какую ахинею он плел о посевной кампании! Срам, глупость, чушь! Неужели он глуп, просто глуп, как все глупые?
        Маша (вошла). Если бы ты считала меня за такую же большую да не скрывала от меня...
        Людмила. А ведь мы с тобой, Маша, вместе выросли. Десять лет назад яблоки в сад воровать вместе ходили.
        Маша. Отчего ты сама не своя? Мать говорит, что нынче есть не стала.
        Людмила. Не в этом дело... Маша, дай мне честное слово, что все, что я тебе скажу, останется у нас в доме, как в родной семье. Это наше дело. Дай мне честное слово.
        Маша. Даю честное слово.
        Людмила. Я не доверяю своему отцу. Вчера утром я повезла его осматривать поля и разозлилась на него. Я ему говорю об опытах, о показательном поле твоей бригады, я загорелась... и вот вижу, что ему наплевать и на мои опыты и на твое показательное поле. Я разозлилась на него впервые в жизни и сказала ему, что это безобразие. Я стала ругаться, просто ругаться, впервые в жизни, с ним. Я обиделась, у меня подступили к горлу слезы...
        Маша. Конечно.
        Людмила. И он мне сказал, что он не верит в это дело, что все это у нас шито белыми нитками. Как дочери, откровенно он это сказал. Не столь страшно, какие слова он говорил, страшно, что это мой отец говорит, друг, дорогой мне человек!
        Маша. Значит, Адам Петрович против колхозов?
        Людмила. Да... То есть нет... Тут сложнее.
        Маша. Ты скажи прямо: да или нет?
        Людмила. Он не может работать, не верит, неспособен.
        Маша. Ну, значит, против колхозов... Тогда я напишу.
        Людмила. О чем напишешь? Машка, куда ты напишешь?
        Маша. В политотдел, в газету.
        Людмила. Машка, а твое слово?
        Маша. Разве что... Я дала тебе честное слово. Правда. Хотя это сюда не касается.
        Людмила. Не касается? Предать?.. Я тебе рассказала, как сестре, о своем родном отце... Предать?
        Маша. Постой, ты еще ничего не знаешь? Ты прочти-ка сама, что тут написано, тогда ты тоже узнаешь... Что ты смотришь на меня? Не будешь читать? Ладно, я тебе сама скажу. С каждого нашего колхозного двора наши враги украли по пятьсот рублей. Вот вам! Никакой артели не было. Васька Барашкин не был караульщиком в саду, а был он сам арендатором. Сад сдали в аренду на мошенстве, за две тысячи рублей. Яблок продано в Москве на тридцать тысяч рублей. Васька - племянник Тимофеича, а Тимофеич твоему отцу первый друг. Вот вам!

Стучат. Маша вышла.

        Людмила. Неужели правда? Какой ужас! Я же сама, как агроном, дала одобрительное заключение по договору на сад. Как это было тогда, весной?.. Да, отец... он принес вечером договор... Я впервые встретила тогда у нас Кременского... Да, мой отец принес мне этот договор и сказал, что он сам... что-то такое он сам сделал, что-то хорошее, полезное, и я под его диктовку написала утверждение. И если теперь вышло так, как она сказала, Николай никого не пощадит. Уголовщина, расхищение, позор!.. Зачем я расквасилась? Зачем я ей рассказала об отце? Она, как маньяк, помешана на лозунге зажиточности... Что я говорю? Кто маньяк? Ничего не понимаю! Ни одной мысли! Не знаю, что делать. Убежать бы отсюда навсегда!

Явилась Маша.

        Маша. Мать там воду носит... Да, Людмила, тридцать тысяч рублей, по пятьсот рублей каждому двору, а ты говоришь про честное слово!
        Людмила. Допустим...
        Маша. Допустили уже.
        Людмила. Не перебивай, пожалуйста! Допустим, что это мы проверим и все подтвердится. Хорошо. А при чем мой отец? Он в колхозе заведовал молочной фермой. Старухин тогда договора заключал.
        Маша. Оставьте на Старухина валить.
        Людмила. "Оставьте", "вот вам"!.. Кому - нам? Ты и меня пачкаешь? Мало тебе отца - и меня?
        Маша. Ты на меня не кричи. Я на тебя никогда не кричала... Постой, ты всегда меня учишь - совесть прежде всего, а я ради тебя, ради твоей, просто сказать, любви и моей любви... нашей дружбы ради, написала еще не все, что думаю и вижу и многие думают и видят.
        Людмила. Ты уже написала?
        Маша. Вот же, смотри...

Людмила берет статью.

А как твой Адам Петрович на сад ездил пьянствовать с Тимофеичем, я не написала, например. А раз он даже против колхозов... Как же я буду молчать, когда председатель колхоза против колхозов?
        Людмила (прочла, отложила статью). Маша, эту статью нельзя посылать в политотдел.
        Маша. Нельзя? Как же так нельзя?
        Людмила. Я старше тебя.
        Маша. Теперь этим не меряют нас.
        Людмила. Маша, ты часто за дружбой забываешь, что я секретарь ячейки.
        Маша. Секретари есть и повыше тебя, не обижайся.
        Людмила. А кто тебя воспитал? Кто сделал из тебя нашу лучшую, нашу первую комсомолку? Когда ты не имела башмаков бегать в школу, отец сам учил тебя грамоте. Он тебя, чужую деревенскую девчонку, любил, как меня, свою родную дочь. Это не правда?
        Маша. Правда.
        Людмила. Маша, вспомни, что мы сделали для вас с матерью. В тиф, в голод... Я сама, восьмилетняя девочка, по ночам сменяла отца, сидела около вас. Я делила с тобой последний сухарь. Я никогда не забуду, как твоя мать впервые встала с постели и передо мной упала на колени с рыданьями, что не было для нее людей роднее нас.
        Маша. Да... Но, Люда, это правда... и клянусь тебе... Не дрожи... Ну, что это такое?
        Людмила. За все годы, сколько мы жили здесь, была ли я невнимательна к тебе или груба, или я обидела тебя, или сделала зло? За что же мне зло?

Маша молчит.

Почему же мне, твоему лучшему другу, ты не веришь и не понимаешь меня?
        Маша. Не знаю, что это такое... Людмила, не плачь ты передо мной. Не надо этого, не надо мне!
        Людмила. Маша, я прошу тебя во имя моей жизни...
        Маша. Ну хорошо... Ну, как же.. вот я сейчас сразу скажу... (Кричит.) Мне больно в груди!
        Людмила (на коленях). И до последней минуты я останусь твоим... Маша, тебе воды дать, воды?
        Маша. Ничего этого мне не надо. И воды не надо. Я здоровая.
        Людмила. Маша! (Схватила статью.) Уничтожить? Да? Скажи - да?
        Маша. Нет.

Явилась Евдокия.

        Евдокия (со слезами). Марья, я ведь все слышу. Дикий зверь, и тот чувства имеет.
        Маша. Лучше задушите меня все вы, лучше затопчите меня, только не надо этого требовать, не надо... Мне больно... мне... (Плачет.)
        Людмила. Ты ревнуешь низко, подло! Ты тайком от меня писала Николаю. Теперь ты мне мстишь. (Схватила статью, рвет.) Ложь, дрянь, клевета, донос! (Истерически плачет. Ушла.)
        Евдокия. Я задушу тебя, змея!
        Маша. Души!
        Евдокия. Пусть над головой твоей будет вечное материнское проклятье. И помни мои слова, проклятый выродок, что душа твоя почернеет до времени и сгниешь ты, ненавистная людям! Не дочь, не дочь... Уходи отсюда! Я с ними останусь кухаркой, рабой. Уйди, ненавистная собака! (На плач Людмилы.) Людушка, милая!.. (Убежала.)

        Маша открыла сундук, вынула красивое, легкое газовое белое платье, подняла на руке. Вдруг заплакала, бросила крышку сундука, отчего старинный сундук издал звон, надела платок, сапоги, рабочую свою куртку; не оглядываясь, пошла. Пробежала Евдокия, вернулась с полотенцем и водой, ушла к Людмиле. Маша остановилась на пороге.

        Маша. Хотя... (Быстро уложила свои платья, посчитала.) Девять. Это же мои премии. (Поверх платьев положила книги с полки и большой, известный зрителю том Пушкина.) А Пушкин не ложится... Ну, не надо... (Взяла книгу подмышку, идет через комнату, остановилась.) Не надо меня здесь?.. Значит, не надо.

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
КАРТИНА ВОСЬМАЯ

В политотделе. Кременcкой, Адам Петрович.

        Кременской. Да, я возмущаюсь. Да, я буду кричать!.. Ты второй раз приезжаешь ко мне без единого практического вопроса и просишь, чтоб тебя немедленно сняли. Ты неспособен работать? Почему неспособен? Я не понимаю коммунистов, которые неспособны работать, я беру под подозрение такую неспособность.
        Адам Петрович. Я неспособен летать, я не учился, например, летать, но за это...
        Кременской. Бросьте эти разговоры! Партия знает, кому надо летать, а кому плавать...

Вошла Вельтман.

        Вельтман, ты слышишь эти разговоры? Он развалит колхоз, он пойдет под суд, он неспособен в самые боевые дни.
        Вельтман. Товарищ Кременской, приехала колхозница, - ее муж избил.
        Кременской. Вот тебе: я способен разбираться в таких делах?
        Вельтман. Ты не уходи, надо сделать выводы. Хорошо?
        Кременской. Хорошо.

Вельтман ушла.

        Адам Петрович. Я способен отдать жизнь за партию.
        Кременской. Да.
        Адам Петрович. Если я, как шкурник, убегу от исполнения своего партийного долга, меня надо поставить к стенке.
        Кременской. Да.
        Адам Петрович. Мне ясен мой долг, но я знаю и свое право честно заявить партии, когда меня неправильно рассматривают, когда я объективно приношу вред.
        Кременской. Ты самовольно демобилизовался. Ты наедине решил, что ты неспособен. Ты не просишь помощи, ты объективно не хочешь работать, ты прямо саботируешь... Вот как я стал на вас смотреть, Адам Петрович.
        Адам Петрович. Я просил дочь сказать вам, что у меня ничего не выходит. Я думал, что некоторые понятные человеческие моменты в нашей жизни позволят вам помочь мне. Это жизнь, от нее никуда не денешься.
        Кременской. Дальше.
        Адам Петрович. Разве у членов партии нет жен, нет детей, нет отцов и не должно быть человеческих чувств?
        Кременской. Все есть - и жены и дети, и отцы есть, и чувства, которые неотделимы от партийности. Что за чорт, о чем мы говорим!.. Товарищ Вельтман, кто там избил колхозницу? Давайте его сюда.
        Адам Петрович. Что же будет дальше?
        Кременской. После этих разговоров я не знаю, что будет дальше.
        Адам Петрович. Валите вы меня, топчите... (С порога.) Подумайте обо мне. Я много пользы могу принести, много сделать для партии.
        Кременской. Подумаем.

Явились Лизавета и Вельтман.

        Вельтман. Вот избитая мужем колхозница.
        Кременской. Ага. Ну, здравствуйте!
        Лизавета. Сесть или постоять?
        Кременской. Садитесь, расскажите.
        Лизавета. Я уже стала спокойная, а то я навзрыд плакала.
        Кременской. Понимаю. За что избил-то?
        Лизавета. Я стояла и нагнулась, а он избил на пятой неделе жизни.
        Кременской. Так. Недавно поженились?
        Лизавета. Я как была, так и ушла от них, и мне сразу сказали в правлении: поезжай сама в политотдел... Довольно.
        Кременской. Во двор вошла? Свекры живы?
        Лизавета. Нет, он одинокий. Он с Машкой жить остался.
        Кременской. С Машкой? Знаю Машу.
        Лизавета. Она к нам жить перешла и встала за него.
        Кременской. Как зовут мужа? Чей?
        Лизавета. Зовут Вася, а так - Дудкин.
        Кременской. Бригадир Дудкин?
        Лизавета. Конечно.

Явился Дудкин.

        Кременской. Ты откуда?
        Дудкин. Следом гнался.
        Кременской. Бить жену?
        Дудкин. Не бить, а бороться.
        Вельтман. Кулаками или палками?
        Дудкин. Не кулаками, а классовым оружием.
        Кременской. Дудкин!
        Дудкин. Слушаю.
        Кременской. Избил женщину?
        Дудкин. Никогда!
        Лизавета. И скажешь - не ударил, да?
        Дудкин. Да.
        Вельтман. Ну, ясно, знаем это.
        Дудкин. Тогда пускай она вам при мне скажет, как я ее ударил и куда. За что сразу позорить меня? Кто я - старый зверь? Товарищ Кременской, спросите строго у нее... вы еще ничего не подозреваете.
        Вельтман. Строго?.. Не запугивай.
        Лизавета. Ударил раз.
        Кременской. Дудкин, а мы тебя за лучшего колхозного человека считали.
        Дудкин. Товарищи... Товарищ Вельтман, вы же сами мою биографию списывали, вы мне сами записку дали патефон купить... Клянусь вам своей честью, что не ударил я ее, а шлепнул ладонью, и по чем... по заду.

Вельтман ушла.

        Кременской. Правда это?
        Лизавета. Не отрицаю.
        Дудкин. А она схватила патефон и ударила меня патефоном по голове, так что пружина назад отошла, и побежала с подозрением, что я с Машкой живу.
        Лизавета. Не отрицаю.
        Кременской. Некрасиво, ребята! Молодые люди, цвет колхоза...
        Лизавета. Да, нехорошо... а Машка хорошая?... Осталась и за него стоит. А я на-и-вная... Что это такое на-и-вная?
        Кременской. Почему Маша у вас живет?
        Дудкин. Я вам сейчас подам ее статью. Вы узнаете, куда повернулись разные люди... Шлепнул жену, но от какого чувства? Она на подозрении к Машке стала классовых врагов защищать. Машка из дому ушла к нам и попросила меня отвезти и лично вам сдать ее статью, а эта против: "Не моги!" - "Почему?" - "Я не желаю, я твоя молодая жена". (Подал статью.) Вы прочтите - вы ахнете. Как же тут на молодую жену не цыкнуть, когда она поперек борьбы становится? Она во зле пошла в контору к нам, а там смекнули и сразу ей в газету заявление настрочили... Выходит, что мы с Машей живем, а эту избили и выгнали, как низкие негодяи.
        Кременской. А как у них с агрономом, с Людмилой Адамовной? Они не поссорились?
        Дудкин. Не знаю.
        Кременской. Это очень важно, товарищ Дудкин.
        Дудкин. Видать, что нет. Маша ничего не говорила... Про мать сказала. Мать у нее старого покроя. Кременской. Значит, с Людмилой они не поссорились?
        Дудкин. Видать, что нет.
        Кременской. Хорошо... (Читает статью). Вот что выходит! Тимофеич... Опять про него! Сад... Помолчи-ка, товарищ Дудкин.
        Дудкин (тихо). Лиза...
        Лизавета. Я с тобой не живу.
        Дудкин. Вспомни те ласки...
        Лизавета. Не помню.
        Дудкин. Глянь на меня.
        Лизавета. Не буду.
        Дудкин. Значит, я кот?
        Лизавета. Не отвечаю.
        Кременской (взял телефон). Земельное управление. Заведующего. Томилин?.. Кременской. Узнай сейчас, кому колхоз "Маяк" в этом году сдает сад в аренду. Подробно и точно. Очень важно. Трубку не бросаю.
        Лизавета. Заплакать или подержаться?
        Кременской. Подержитесь.
        Лизавета. Ревновать на Машку или бросить, раз вы так серьезно?
        Кременской. По-моему, бросить.
        Лизавета. Значит, я опять сделалась, как дура?
        Дудкин. Ты не дура, ты наивная.
        Кременской (у телефона). Да, да, очень серьезно... Слушаю.
        Лизавета (тихо). Вася...
        Дудкин. Я твой.
        Лизавета. Я тоже.
        Дудкин. Сиди и не колыхайся.
        Лизавета. Не могу... Вася, выдь в коридор... (Вскочила.) Выдь скорее ко мне! (Ушла. За ней Дудкин.)
        Кременской. Понимаю... В прошлом году сад сдали артели. (Ирония.) Сад числится в запущенном состоянии. А в этом году? Опять той же артели. Кто сдавал, кто утверждал - это в другом месте разберут. Ты мне скажи: оговорен караульщик, садовник? Оговорен. Кто? В.В.Барашкин. Все в порядке. Остальное меня не интересует.

Явились Лизавета и Дудкин.

Ну, молодожены, примирились?
        Лизавета. Если я виновата, то я покаюсь и никогда теперь не буду наивная.
        Кременской. Вам еще каяться!.. Не надо каяться. И шлепать, Дудкин! Смотри, изобразим в газете насмех всему району. Учти.
        Дудкин. Учту.
        Кременской. Все это прекрасно. Передай Маше, что мы статью опубликуем. Вокруг этого дела подымем массы. Пусть там она сама выступит на собрании, пусть она с активом подготовит лучших людей в правление, пусть действует... Скажи - пусть действует попрежнему. В канун выхода в поле я к ночи сам подъеду к вам.

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

В комнате Кременского.

        Празднично одетая Людмила приятно убрала стол, села за пианино, играет на слух что-то лирическое. Вдруг ударила всеми пальцами по клавишам, уронила голову на руки. Прислушалась, вскочила, поправила прическу у зеркала. Вошел Кременской.

        Кременской. Вино есть, и выпить охота. Отдыхаем. Здравствуйте, Людка! Здравствуй, дорогая!.. Дорогая! (Целует.)
        Людмила. Еще.
        Кременской. На всю пятилетку... раз...два... три... Людмила. Извините, пятилетка в четыре года, извините...
        Кременской. Извините, любовь не планируется... (Бросил целовать, вынул платок.) Единственный вред, который нам приносит химическая промышленность, - это губная помада.
        Людмила. Зато красиво.
        Кременской. На глаз хорошо, а на вкус плохо. Не понимаю, зачем ты их ваксишь. Губы и со стороны внешней рекламы и со стороны качества вполне кондиционные.
        Людмила. Какую ахинею ты несешь!
        Кременской. Хорошо, я тебе буду читать стихи:
        Ах, мимозы, водовозы,
        Туберозы, паровозы,
        Розы, слезы и завхозы,
        В голове телячьи грезы.
        Людмила. Ты притворяешься грубым. А Пушкин?
        Кременской. Пушкин из чернильницы создал поэзию, а у нас из чудес энтузиазма и ума создают... (На ухо.) Поняла? "Большой конвейер громыхал". Я и без вас знаю, что большой конвейер громыхает.

        Люблю тебя, Петра творенье,
        Люблю твой строгий, стройный вид.

        Эх, Людмила, если б Пушкин написал о Днепрострое...

        На берегу пустынных волн
        Стоял он, дум великих полн,
        И вдаль глядел...

        Людмила. Вот где вы раскрываетесь! Ты поэт?
        Кременской. Я начальник политотдела.
        Людмила. Ну, начальник политотдела, давайте выпьем за начальника политотдела!

Пьют, поцелуи.

Ты прелестный парень, и сегодня ты в ударе.
        Кременской. А почему мне не быть в ударе? Ко мне приехала любимая девушка...
        Людмила. Жена, Николай.
        Кременской. До сорока лет ты мне будешь девушка, после сорока - женой, а после шестидесяти - старой большевичкой. За старых большевиков!.. Стой, а вина мало... Жена, сходи возьми в распределителе бутылку кислого. Как?
        Людмила. Когда сходи, то жена... Все вы... Ладно.
        Кременской. Право, мне неудобно. Обыватели... городишко... сплетни... Ну их!
        Людмила. Сидите, эксплоататоры в душе... (Надевает боты.)
        Кременской. Весь вечер хочу спросить у тебя и забываю. Почему Маша из дому ушла? Мать добила?
        Людмила. О Маше мы будем с тобой говорить безапелляционно. Твое особое внимание Маша понимает как любовь. Написала же она тебе хоть дурацкое, а все-таки письмо? А ты еще упрекал меня, зачем я скрывала от нее наши отношения! Пока она ничего не видела, мы жили с ней дружно. Она училась у меня. Да, Николай, Маша - дело моих рук. Теперь узнала - и возненавидела меня. А знаешь, как деревенские девки ревнуют - коромыслом.
        Кременской. Подрались?
        Людмила. Нет, она культивировалась. Она статейки научилась писать.
        Кременской. Да.
        Людмила. Какой-то косвенный донос на отца, подловатый намек, построенный на ерунде. Старухин в свою бытность что-то такое напутал с садом. Старухин свое получил. Дело кончено. Но сейчас мой отец председатель, так почему бы меня не ударить? Я тебе подробнее расскажу сегодня. Но финал... Она со мной разругалась. Это неприятно, тяжело... Знаешь, как деревенские девки ругаются?
        Кременской. Да.
        Людмила. Ушла к парню, который недавно женился, и там уже чорт знает что произошло... Сошлась с ним. Он жену выгнал, потом он ее выгнал...
        Кременской. Неужели ты мне лжешь, Людмила?.. Постой уходить, скажи - ты мне лжешь? А я думал, ты руководила Машей в этом деле.
        Людмила. Николай, романтический тон не по тебе.
        Кременской. Значит, лжешь... Иди, а потом будем говорить.
        Людмила. Коля, не надо больше вина.
        Кременской. Пожалуй, уже не надо вина. Мне грустно... Мне давно грустно за тебя, Людмила... Брось своего отца. Твой отец - клякса, которую надо стереть или вытравить. Мелкий и темный человек.
        Людмила. Отца, который...
        Кременской. Авраам роди Исаака, Исаак роди...
        Людмила. Пошлость!
        Кременской. Отца, который проник в партию благодаря дочери, - тоже пошлость?
        Людмила. Это не пошлость - это гадость.
        Кременской. Исключительная даже. Его рекомендовали ребята, которые лучше знали тебя, чем его, а ты этого не понимала.
        Людмила. Я буду спорить где угодно, но сейчас к чему ты оскорбляешь отца?
        Кременской. Он, - ну его к чорту, - оскорбляет твою биографию... Я не знаю, что с тобой делать. Ты запуталась, ты мне стала лгать, а мне ты... Мы статейку Маши пустили в газету. Это важнейший политический материал, а не ерунда.
        Людмила. Пустили? Напечатали?
        Кременской. А что же?..
        Людмила. Кто же я тебе?.. Любимый друг? Почему же ты не подумал хотя бы позвонить мне, проверить?
        Кременской. Подумал - и раздумал.
        Людмила. Ей ты больше доверяешь?
        Кременской. Да.
        Людмила. С каких пор?
        Кременской. Постепенно.
        Людмила. Вот вы как умеете любить - с прищуренными глазами?
        Кременской. Нет, с раскрытыми глазами.
        Людмила. Николай, подожди... Это же раздор, разрыв... Милый, зачем?
        Кременской. Как зачем?
        Людмила. Да?
        Кременской. Да.
        Людмила. Для уютных выходных, для веселых ночей, для... по-мужицки, сапогом в спину, когда стало неудобно?
        Кременской. Если бы я по-свойски замял это дело с садом, если бы кривя душой поверил всей твоей лжи, а заодно придавил Машу - подумаешь, тля, смеет бороться с женой начальника! - если бы тебя, дорогая, устроил здесь, в район при себе, а папашу - куда он метит, - вот тогда бы ты сказала: какая высокая любовь!.. Я плюю на такую любовь! А теперь я советую тебе, как старший товарищ: честно и твердо проверь своего отца и материал о нем передай мне. Слушай меня. Ты погибнешь с твоим отцом.
        Людмила. Ты страшный человек, ты каменный, ты мертвый! (Ушла.)
        Кременской. И вина нет и пить не к чему.

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

Ночь весной, улица в колхозе. Людмила вышла из повозки.

        Людмила. Дальше я одна пойду... Куда же мне пойти? Сюда или туда? Выросла здесь, а будто не узнаю.

Явились Тимофеич и Барашкин.

        Тимофеич. А мы все караулили на краю с коих пор. Прослышали, что вы туда поехали, вот и караулим.
        Людмила. Как - туда? Зачем прослышали? Кто вы такие?
        Барашкин. Оставьте не узнавать.
        Тимофеич. Не узнаете своих людей? Жалко, конечно... только я - Тимофеич, а это - Васька, племяш.
        Людмила. Чего вам надо?
        Тимофеич. Как же, Людмила Адамовна, чего нам надо? Это вопрос неподходящий. По нашему теперешнему делу много пословиц можно высказать, да забыл. Не до умственности, когда у комара портки печет. Вы, конечно, девица молодая, не такая, как мы, - понимаем... однако тихонько послушайте меня. Я раза в три больше вас землю топчу. Зря скандал вы затеяли с Машей. Вот что. Шукнуть следовало мне через вашего папу полслова, бред, вздох, а до времени и кокнуть бы можно ее... как говорится, рыбьим жиром попоить... Что поделаешь, Людмила Адамовна! Своя жизнь - сегодняшняя, а чужая - она вчерашняя.
        Людмила. Чего вы хотите от меня?
        Барашкин. Три тысячи брала - чего хотим, не спрашивала.
        Тимофеич. Расписки целы. Не три, а шесть.
        Барашкин. Я за прошлый год считаю.
        Тимофеич. Через папу вашего сданы деньги в форме пожертвования на беспризорных детей. Формально. Три - за прошлый урожай с сада, три - вперед, под новый договор. Мы, конечно, неизвестны, - может, ваш папа поступил с вами не по-родительски и денег вам этих не отдал, а мы вам платили, Людмила Адамовна, за вашу визу над договорами, хотя второй договор по старой визе пошел.

Людмила молчит.

Будто даже вы и выдумали, чтоб была артель... Нет, вы уж подарите словом, Людмила Адамовна. Мы понимаем, скверно вам об этом говорить. Вы в намеке пустите конец, за какой хватиться. А мы хватимся и, может, вас вытащим... У вас деликатные дела с большим человеком, скажу по-мужицки - рука. Когда другой договор составляли, на то и уповали, смело шли. Теперь получилась статья в газете... Нет, думаю, не может же быть, чтоб человек сам себе яму рыл. Тут скрыт конец. Обнаружьте.         Барашкин. Чего же молчишь? Давай совет.
        Тимофеич. Конечно, уж если садиться, то на одну постельку, под одними свечками. Мил - не мил, а венчаться иди.

Людмила бросается прочь, убегает.

        Барашкин. Убегаешь? Страховку получила у любовника на подушках? (Свистит.) Тю-тю!

КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ

В доме Маши. Вбежала Людмила.

        Людмила. Кто дома? Адам Петрович, вы здесь?

Вошла Евдокия.

        Евдокия, Адам Петрович еще не приходил?
        Евдокия. Обед перепрел... Жду.
        Людмила. Значит, сейчас придет. Студень варила?
        Евдокия. Стоит. Покормить?
        Людмила. Он обожает студень с хреном. Значит, скоро придет... Мать, пойди к соседям ворожить.
        Евдокия. Какая теперь ворожба! Утро, народ в поле выходит.
        Людмила. Утро... в поле... Огни горят, шатры поставлены, кухарки котлами звенят... Ничего не понимаю! Что же вы стоите, Евдокия? Я не хочу студня с хреном. Я хочу верхом в поле - картошку печь. Уйдите из дома на полчаса.
        Евдокия. Чего ты меня гонишь? Кому я здесь мешала? (Обиделась, вышла.)
        Людмила. Я его все равно здесь убью, на пороге... в лицо... Эта старая растрепа кашляет... Слушайте, Евдокия!

Евдокия вошла.

Пойдите, пожалуйста, в кооперацию и купите там...
        Евдокия. Кооперация в этот час закрылась.
        Людмила. Ну, возьмите эти деньги себе... Возьмите! Понимаете, мне надо, чтобы вы пошли. Что, что? У меня секретное свидание. Я буду переодеваться.
        Евдокия. Свет горит, окна раскрыты. Я вот и раму для воздуха открыла.
        Людмила. Я потушу свет и буду все равно... (Всучила деньги.)
        Евдокия. Бешеные, капризные... У Кисетовых дрожжей занять? Сейчас приоденусь. (Ушла.)
        Людмила. Потушу свет... Без света стрелять на пороге, по кашлю, в белое пятно с трех шагов... (Прислушалась.) Входит? Он входит?.. (Убежала к себе, вернулась с револьвером,, потушила электричество.)
        Голос Евдокии. Ай уже переодеваешься?

Людмила включила свет.

То-то. А то уж больно скоро.
        Людмила. За твою... (Смотрит в упор кому-то и шепчет.) За то, что я... (Происходит то же. И вдруг.) Галлюцинация? Никто не приходил? Галлюцинирую?.. Надо закурить. (Пошла к себе, вернулась с папиросой и, не закуривши, вскрывает конверт. На пол из конверта что-то выпало. Читает и роняет из рук бумагу.) Тетя Авдотья, не уходите, не надо... Скорее! Не надо... Скорее!
        Евдокия (вошла). Да что ты! Прямо безумная стала.
        Людмила (подняла с пола кандидатскую карточку). Вот его кандидатская карточка. Видите?
        Евдокия. Вижу. Билет.
        Людмила. Отец бежал... (Тихо. Упали из рук карточка и папироса.) Жмут башмаки? Качаешься? Жмет сердце? Жмет горло?.. Что же ты не кричишь, Евдокия? Он с тобой жил? Что же нам с тобой отворачиваться от собственной... Не лги передо мной, не отворачивайся! Ты в поездах просила хлеба с Машкой, ты была красивой, тонкой женщиной, тебя присмотрели... Зачем? Умоляю, скажи мне, зачем он сюда приехал? Может быть, этот добрый человек когда-нибудь сказал тебе, почему он такой добрый? Может, он сказал тебе, кто он такой? Бывший поп? Фабрикант? Князь?.. Пойми меня, Евдокия: у твоей дочери есть биография, у меня этого нет. У меня нет родственников. У меня был один отец, я его пяти лет увидала. У меня нет биографии!
        Евдокия. Прости меня, Людушка... Не жил со мною он, баловался иногда спьяна... Прости, я за кусок хлеба... я вечно вам благодарна... Прости! Больше не умею тебе сказать.
        Людмила. Баловался?.. И со мной, значит, только по-другому, баловался... Это же правда, что я его ввела в партию. И не я, а Машка помешала ему баловаться, потому что Маша не позволит баловаться ни в каком смысле. Да, да, ее... Мать, беги за ней, что хочешь скажи ей, солги... нет, проси у нее прощения, приведи насильно ее.

Евдокия ушла.

А где же я? Кто это сказал такую глубокую и беспощадную формулу о партийных ошибках? Кто-то большой человек сказал, что одна ошибка - это ошибка, и две ошибки - это тоже ошибка, но три ошибки-это уже линия. Какая же у меня линия? Невыносимые слова Кременского были невыносимой правдой... Милый, скорее что-нибудь... (Кричит.) Я не резонирую! Этот прекрасный организм с мускулами, счастьем и душой не резонирует. Меня не воспринимает эхо, меня не слышит Николай... Это же мой Николай! А воры слышат, воры свистят...

Резкий сигнал автомобиля на улице.

(Очнулась.) Он к нам приехал?.. Массовый выход в поле... а я? Я агроном. Он скажет: "У агронома сбежал папа, ничтожнейший прохвост, и агроном распустил слюни". Покурить охота... Закурить и сделать правильные выводы. (Подняла папиросу, закурила.) Это чепуха, что меня будут судить... Исключат? Наверно... Ах, не об этом надо думать! Надо сделать правильные выводы. Сейчас явится ко мне Маша. Я ее уважала, но свысока, через плечо, а Коля ее уважает прямо. Узнай, пойми, скажи, что это значит?.. Почему свысока и почему прямо? Надо сделать правильные выводы.

Стук в окно. Окно открылось.

Я... Кто зовет меня?
        Голос Тимофеича. Людмила Адамовна, выйдите еще раз ко мне... Я один здесь. Я, конечно, понимаю, Людмила Адамовна, но что же вы делаете со стариком?
        Людмила (захлопнула окно, схватила револьвер). Маша, скорее!.. Николай!.. Я не знаю, что у меня в душе.

Опять открывается окно, опять голос Тимофеича.

        Голос Тимофеича. Людмила Адамовна, выйдите, богом молю!
        Людмила. Скорей кто-нибудь... (С револьвером отступает от окна до другой комнаты, кричит.) Маша! Коля! Друзья мои!.. Что я сделала!..

Выстрел. Людмила упала.

        Голос Тимофеича. С нами пресвятая троица!..

Явилась Маша.

        Маша. Что-то дым какой нехороший... сладко... Сами позвали, а говорить не идут... Людмила Адамовна, я - вот она! Если надо, то давайте, а то нам в поле ехать пора. (Пошла к дверям.) Мама!.. (Отскочила.) Мамочка дорогая, она ползает по полу в крови!.. Людочка, что это!.. Чего же я боюсь-то? Она живая лежит. (Идет.) Люда, кто тебя ударил? Куда же они тебя ударили? (Увидела револьвер.) Людмила, ты сама?.. Адам Петрович, где же вы есть?.. Наша Людочка навеки. У нее пальцы на руках дергаются... Навеки...

Звук сирены. Под окном останавливается автомобиль. Появился Дудкин.

        Дудкин. Где ты есть целый вечер? Говорят - на собрании. Поехал - кончили. А она вон где, сосульки считает... Ты плачешь? Почему? Скажи, почему, а то шлепну.
        Маша. Молчи... Уходи...
        Дудкин. Я ведь жалостливый, у меня сердце узкое, - разревусь с тобой навзрыд, а сеять будет за нас товарищ Кременской.
        Маша. Он приехал?
        Дудкин. Хватилась, птица небесная! Все правление в поле вызвал. Заседание будет прямо в шатре. Вон как у нас!.. Да ты ж сама туда людей звала. Тебя ждут, ты у нас первый боец в полку. (Наблюдает.) Что у тебя, апендицит? Скажи - вылечим.
        Маша. Не гавкай же ты, не гавкай!
        Дудкин. Машка, за тобой Кременской машину прислал. Серчает.
        Маша. Надо же ему знать сейчас.
        Дудкин (обнял). Эх, Марья Никаноровна, как это говорится: посади мужиков на тракторы, баб - на автомобили, а огольцов - на дирижабли... А ты плачешь, колхозная королева!

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

В полевом шатре в ту же ночь.

        Кременской. Что там за возня? Из-за этого одного колхоза у меня ломается к чорту весь план до утра. Меры тонкости исчерпаны. Если люди не поддаются внушению, на них воздействуют. Если воздействие встречает сопротивление, тогда логика требует силы репрессий. Адама Петровича я отдам под суд. Его заместителя сегодня возьму под стражу. С собой ли у меня дневник? (Нашел тетрадь.) "Ноябрь, первые дни..." "Осень, праздничные дни. Был в колхозе. Запомнить разговор с колхозником Кисетовым, проверить. Был середняком, дальновидный хозяин, предан". (Закрыл тетрадь.) Кисетова надо будет сажать на хозяйство колхоза вместо Тимофеича. В правлении будут наши молодые люди, один старик и непременно женщина... А председатель? Есть люди, рассчитанные и на настоящее и на будущее, надо очень серьезно подумать о них. А председателем поставим нашего бригадира Машку. И наконец...

Явилась Маша.

        Кременской. Наконец, дорогие ударники! Что же вы думаете, я у вас ночевать останусь? Рядовые колхозники в поле, а вы? Где ты была? Где председатель? Где агроном?
        Маша. У нашей Людмилы отец убежал и выбросил партийный билет, а Людмила в нашем доме на пороге застрелилась.
        Кременской. Постойте, ребята!.. Ее отец убежал, бросил партийную книжку, а она... Нет, я понимаю... Постой, ты мне пока не рассказывай, ты тут побудь. В эту ночь у нас с тобой массовый выход в поле.
        Маша. Да, зарёй.
        Кременской. Найди мне Дудкина в два счета. Ты там не шуми, тихо найди и приведи сюда. Ты не беспокойся, Маша.

Маша ушла.

Отец... Проклятая свора, вы еще заражаете людей - и своих, и наших, и всех. Трудно мне, ребята, трудно мне смотреть кругом...

Вошли Маша и Дудкин.

Постой-ка, Василий, я сейчас тебе напишу распоряжение. (Пишет.) Вот как надо сделать, Василий: ты сейчас возьми верхового коня, не седлай - некогда - и позвони из нашей конторы в город, кому, тут указано, и передай, что я тебе прочту. Стань рядом, смотри... (Читает.) "Немедленно прислать следователя. Принять меры на дорогах к аресту здешнего председателя. Труп ночью перевезти в район, похоронить без обычных почестей". О чем идет речь, понимаешь?
        Дудкин. Понимаю.
        Кременской. Спросят - ответишь точно?
        Дудкин. Отвечу.
        Кременской. Скачи - и сразу обратно сюда.
        Дудкин. Слушаюсь. (Ушел.)
        Кременской. Я уйду на короткое время, Маша. Я пойду взгляну на...
        Маша. Что же будет у нас, товарищ Кременской? Что они с нами сделали? Никого же нет в такие часы, все разбилось, как в насмешку, как назло.
        Кременской. Мы не застрелимся с тобой. Маша.
        Маша. Как это можно? Как можно так сделать?
        Кременской. Не плачь.
        Маша. Не могу я, когда я сама ее увидала... А вы еще приказываете - без почестей... Всё мне обидно, всё!
        Кременской. Сядь... Мне тоже обидно. Ты еще мало знаешь обиды и тоску взрослых людей, оттого спрашиваешь у меня. Я бы шел за ее гробом и бессменно стоял в карауле у ее помоста, но теперь мне нечего делать с людьми, которые убивают себя. Ты думаешь, во мне борется ум коммуниста с душой человека? Так не бывает, Маша. Может быть, когда-нибудь и сама ты узнаешь это... Хотя ты уже знаешь. Ты сама кричишь: "Что они сделали с нами? Что они разбили всё, как назло?.." Скажи - мы им изменили или они нам? Мы им солгали или они нам?.. Лгут, изворачиваются, из кровной дружбы делают средство для ничтожных своих выгод - и знают, что у нас так жить нельзя, и видят, что дела их отвратительны в нашей жизни, но не идут за нами, а мстят нам выстрелом, петлей, ядом, требуя от нас слез, прощения... Пойми теперь, Маша, что борется во мне, когда я иду проститься с любимой девушкой. Но не мы ее хороним без почестей. Это их отцы, их свора, их племя уходит в могилу. Нам с тобой в эту ночь мучительно горько и тяжело, но мы не застрелимся с тобой, Маша... Я уйду на короткое время, ты подежурь здесь до прихода и только на людях не теряйся, не плачь.

Кременской ушел.

        Маша (берет какую-то бумагу со стола, читает, отбросила). Все это бумага. Не в том дело сейчас.

Вошел Дудкин.

        Дудкин. Сделал, как приказали... Нету начальника? Ну, Марья, беда! То было люди песни играли, гармонисты тут заливались, пляс шел, а как узнали - все настроение рассыпалось. Пошли невероятные выдумки, слухи, разброд... Марья, ты думаешь?
        Маша. Думаю.
        Дудкин. Мы с тобой как-никак передовые, как-никак ответственные. Марья, скажи!
        Маша. Липовое наше дело! (Плюнула зло.) Иди к массе. Да сам нос утри и сделай вид.
        Дудкин. Масса у нас раскорячилась... Ладно, пойду, ударю по одному шептуну. Я его знаю... гада. (Ушел.)
        Маша. Не буду я здесь сидеть одна, хоть зарежьте! Люди песни играли, гармонисты заливались... А постойте-ка! А если? А ну-ка, бежим в самом деле. (Ушла.)

Явились Кременской, Кисетов, Аграфена Матвеевна, Лагута.

        Кременской (продолжает). Нет, нет, вы не извиняйтесь. Это хорошо, что вы меня повстречали. Очень хорошо!.. Ну, ладно. Значит, вы делегация от массы? Говорите, слухи разнеслись? Паника? Понятно. Будем говорить, что надо сделать самое главное. Слушаю.
        Лагута (Кисетову). Говори прямо, ну? Что же ты? Шел - руками мотал. А то я скажу.
        Кисетов. Говори ты. Я добавлю.
        Лагута (приготовившись). Вот ведь... Скажите вы, Аграфена Матвеевна, - дело ведь резкое.
        Аграфена Матвеевна. Сразу скажу. Воры - раз, воры - два, воры - три. Требуем новых на смену.
        Лагута. Сказала! Кого "новых"? Опять воров?
        Аграфена Матвеевна. Я не могу говорить правильно. Я вся дрожу.
        Кременской. Давайте спокойно и точно. Маша! Где же она? Ушла?.. Ну, хорошо. Речь идет о новом правлении, как я понимаю?
        Лагута. Вот верно.
        Кременской. И, пользуясь моим присутствием, колхоз хочет организовать немедля свое руководство?
        Кисетов. Точно так.
        Кременской. Перейдем к делу. О каких людях думаете? Кого метите? Называйте имена. Я людей плохо знаю.
        Аграфена Матвеевна. Нашу бригадиршу, опять. Стоим!
        Кременской. Запишем: первый кандидат Маша. Еще?
        Лагута. Да ведь есть люди... торговаться неохота.
        Кременской. Торговаться сейчас не время. (Кисетову.) Чей? Фамилия?.. Узнаю - Кисетов. Или ошибаюсь?
        Кисетов. Звали так. А к чему вопрос?
        Кременской. Тебя, Кисетов, выставим на место Тимофеича. (Лагуте.) Как старики думают?
        Лагута. Сходятся.
        Кременской. У меня - тоже.
        Кисетов. Ты людей плохо знаешь! С бала на меня прицелился. Добрался-таки. Вмазал.
        Кременской. Запишем.
        Кисетов. Надеваю хомут. Ладно. Дай хоть руку на привет.
        Кременской. На! И держись всегда... Кто же еще?
        Аграфена Матвеевна (опасливо). Я пойду к народу. Что я тут с моим умом?
        Кременской (знаками указывая на Аграфену Матвеевну). Ее стоит?

Кисетов отрицательно покачал головой.

        Лагута. Чересчур огненная. Нельзя.
        Аграфена Матвеевна (Лагуте). Прошло?
        Лагута. Прошло. Иди спокойно.
        Аграфена Матвеевна. Спасибо, товарищи, великое вам спасибо! Ведь у меня семь душ, семь галчат, и, может, я для них за колхоз на ножи иду. Благодарствую! (Уходит.)
        Кременской. Дайте сигнал с базы на экстренный сход.
        Аграфена Матвеевна. Слушаю. (Ушла.)
        Кременской. Дудкина советую в правление.
        Лагута. Пошел!
        Кременской. И одного старика. Старика непременно. Есть у меня здесь один любимец, мудрец, полевой агроном и садовод...
        Лагута. Будя!
        Кременской. Пошел!
        Лагута. Будя!
        Кременской. Нет, пошел!
        Лагута. Помилуйте!
        Кременской. Записали? Красивый список. Колхоз поздравить можно.

Тогда Лагута вынул из мешка горсть земли, поднял ее, как дар, на ладони.

        Лагута. Гляди! Не земля, а девка полная, паровая, духовая, удобренная с серебром, сама просит: давайте, я вам рожу пышное счастье...

Вдали сигнал.

        Кременской. Верно - удобренная, пышная. Пойдем на сбор.

Уходят. Осторожно выходит Маша, за ней двое гармонистов - братья Венцовы, скрипач без скрипки, малец с трензелем и парень с бубном.

        Маша. Ушли... Тихо говорите.
        Скрипач. Ваше счастье, что наша старшая корова родила теленочка, а то бы вы меня не нашли. Какой теленочек... це-це! Ах, Марья Никаноровна, разве я музыкант? Я зоотехник. Специалист из жизни животных.
        Маша. Не кобеньтесь, товарищ зоотехник... Братья Венцовы, поймите, что я серьезно вас прошу, глубоко прошу вас... Такой случай большой! Бросьте пока зевать, все равно спать не придется.
        Первый брат. Брат, подай ноту.

Второй брат покорно исполняет.

        Маша. Ну, где же ваша скрипка, товарищ зоотехник? Скрипач. За скрипкой побежал мой ученик, будьте спокойны за скрипку... Ах, Маша, у вас еврейская голова, вы смотрите на вещи хитро.
        Парень. Мы бы пошли по своим местам.
        Маша. Вы будете играть от имени бюро. Если не понимаете, что делается, то молчите. Только бы все вышло к месту.

Явился посланец со скрипкой.

        Скрипач. Вот и Страдивариус, товарищ Маша. (Посланцу.) Спасибо. Но где же ноты?
        Маша. Какие тут ноты! Играйте прямо. Скорее!
        Скрипач. Экстренная гастроль? Хорошо. (Посланцу.) Идите смотреть за бычком. Укройте его одеялом. Я сам приду утром... Итак, маэстро, что же мы будем играть?
        Маша. Это...
        Первый брат. Брат, подай ноту.

Второй брат также исполняет.

        Маша. Вальс.
        Скрипач. Какой? Я серьезно спрашиваю.
        Маша. Не помню его фамилию. Скорее!.. Вальс композитора... вот.
        Скрипач. Это уже несерьезно. Скажите, что вам подходит?
        Маша. Страус.
        Скрипач. Повторите!
        Маша. Не смейтесь же вы, не смейтесь!.. Вальс... на балу играли... называется Страус.
        Скрипач. Поставьте сначалу букву "Ш", и все будет в порядке. Я не смеюсь, это моя природа. Я вас понимаю, но скажите, что же мы будет играть?
        Маша. Вот же... Штраус.
        Скрипач. Иоганн Штраус написал два миллиона вальсов.
        Маша. Пускай, а мне надо один... На балу играли, всем понравилось... Потом дома пели.
        Первый брат. А ты нам на голос... мелодию.
        Скрипач. Вы мотив помните?
        Маша. Как же!.. Сейчас... (Запела.) Ля-ля-ля-ля...
        Первый брат. Брат, подай ноту.

Второй брат дает, и все они подыгрывают под пение, которое не имеет мотива.

        Скрипач. Нет, это похоронное бюро.
        Маша. Я ж его с Кременским танцевала. Он же всем понравился. Мужики - и то говорили... Такой длинный сначала... (Поет.) Тра-ля... Потом тонковатое идет... (Поет.) Ти-и-и... Потом как ахнет - бум! И пошло и полилось без остановки. (И сама она пошла под воображаемые звуки и по ассоциации тихо запела памятный вальс.)
        Скрипач. Продолжайте, умоляю вас!
        Первый брат (шопотом). Брат, подай ноту.

И весь этот оркестр заиграл вальс.

        Маша (жестикулирует). Тише.
        Скрипач. Пиано.
        Маша. Еще тише.
        Скрипач. Пиано... пиано... пианиссимо...

Очень тихо, почти на шелесте, звучит музыка.

        Маша (в стороне слушает). "Мы не застрелимся с тобой, Маша"... (Вдруг быстро.) Ребята, дорогие, спрячьтесь пока! И если у нас ничего не получится, то промолчим, а если... Скорей отойдите!

Оркестр прячется. Идет Кременской.

        Кременской. Где ты была? Почему тебя не нашли? Ты не слыхала сбор? Видишь, народ идет. Недовольны тобой. Тебя выбрали председателем, просят выступить, а ты скрылась.
        Маша. Меня утвердили? Меня - без меня? Я ничего не знаю... Я буду...
        Кременской. Подтянись.
        Маша. Хотя... (Приосанилась.)
        Кременской. Иди. Стоят люди, смотрят, молчат. Стыдно за тебя. Коротко скажи. Поблагодари, особенно стариков. Козырем, председатель, голову выше! Пошли вперед! Слово даем нашему новому председателю.

Два-три хлопка.

Мал у нас председатель, дайте ему на что-нибудь подняться.
        Лагута. Мал золотник...
        Женский голос. Верно.
        Маша. Благодарю за доверие, и особенно благодарю людей старых и пожилых.

Одобрение.

Сегодня я ничего не скажу. Видите - небо светает, а мы с вами шуршим, как сонные мухи. Почему вы сбились стаей? Кто, где, за что отвечает - ничего не разберешь. Сколько у нас бригад?
        Дудкин. Четыре.
        Маша. Одна огородная, три полеводческих. Становитесь отрядами, старшие вперед. Голос. Это зачем?
        Маша. Не понимаешь - у дяди спроси... Мужики, качайтесь! Что, вы снизу подмерзли? Или забыли, как мы сеять выходим?

Люди делятся на группы.

Бригадир Соскин, выдь сюда на вид!

Соскин вышел.

Где у тебя огородники? Перемерзли за зиму?
        Соскин. Разбрелись... которые за копачами пошли.
        Маша. Сам ты разбрелся. Подбери губы на людях. Имя колхоза унижаешь. В прошлом году свеклу поморозили, за твои растрепанные губы восемнадцать тысяч рублей у нас в земле сгнили. Треплетесь, клянетесь, знаменами машете! Советские нахлебники! Барахло!
        Дудкин. Ты, Маша, жестко берешь.
        Маша. Не мешай! Мы с тобою не в куклы играем, мы делаем свою жизнь. Заря на дворе, а у него люди разбрелись, от него водкой разит. Уходи с виду!
        Соскин. Снимаете, значит?
        Маша. Снимаем! Аграфена Матвеевна, бери огороды. Золотое дно доверяем. Покажи, как с душою работают люди... кончено это дело! А у вас почему пяти человек нехватает? Голос. Зеньковы не вышли, у них дед помирает.
        Маша. Своим двором жили - сеяли в срок. Не маленькие: видим, куда Зеньковы глядят. Спросить у них: станут сеять или не будут? И сказать им, что мы и без них сработаем и без них соберем. Около деда можно сноху оставить... План будет на словах? Я сама и три члена правления берут в руки бригады. Лагута, ты постой!
        Лагута. Одурел на старости. Не гожусь,
        Маша. Постой, не гуди! Старик Буфетов Агап Агапович здесь?
        Буфетов. Здесь я.
        Маша. Зимовеев старший здесь? 3имовеев. Вот он.
        Маша. Вы, старики, комиссия по качеству. Вы наши глаза... (Кременскому.) Ну как, получилось что-нибудь?
        Кременской. Получилось. Действуй дальше.
        Маша. И когда здесь вырастили меня, поставили вперед и утвердили, то я поведу свой колхоз на сев, как на прекрасный бал...

Явились музыканты.

        Кременской (весело). Второй колхозный бал объявляю открытым!
        Маша. Музыка, Штрауса!

ЗАНАВЕС.

        1932г.