Чулков Георгий Иванович
Судьба

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • Чулков Георгий Иванович (yes@lib.ru)
  • Год: 1916
  • Обновлено: 23/07/2004. 16k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

    
    
    ----------------------------------------------------------------------------
         Источник: "Новелла Серебряного века". Изд-во: Москва, "Терра", 1994. 
         OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com), 8 ноября 2003. 
         Оригинал здесь:  Библиотека Александра Белоусенко
         Дополнительная правка: В. Есаулов, июль 2004 г.
    ---------------------------------------------------------------------------- 
    
    
         Одного  из  них звали Николаем, другого Вениамином. Они жили на узкой и
    грязной  улице, которая упиралась в линию бульваров. Их комната помещалась в
    пятом  этаже.  Из  окон  этого  чердака можно было видеть город, который они
    усердно проклинали и тайно любили. 
         Город,  с  его лабиринтом крыш, с трубами, низкими и высокими, с дымом,
    то  черным,  то  янтарным, то розовым: город таинственный в тумане, страшный
    при  луне,  трепетный  на  утренней  заре  и  всегда  сладострастный; город,
    смесивший  в  своей  глубине все голоса, вопли, смех, музыку, вой ветра, бой
    барабана,  грохот железа, удары камень о камень; город, с золотом куполов, с
    блеском   американских   витрин,  с  зелеными  молниями  трамваев:  как  они
    чувствовали этот город, эти два друга! 
         Старший  из  них,  Николай,  был  художник.  У него были зеленые глаза,
    обращавшие  на  себя  внимание  женщин;  черты  его  лица были определенны и
    точны,  как  будто бы природа позаботилась о том, чтобы сохранить в них лишь
    выразительное  и  необходимое; он тщательно брился и, несмотря на бледность,
    старался  одеваться как можно строже. Его приятель Вениамин был поэт. На его
    бледном  лице  странно  выделялись алые губы; его серые глаза были несколько
    тусклы, как будто бы внешний мир был отделен от них полупрозрачной завесою. 
         Николай  писал  nature  morte, автопортреты, множество автопортретов, и
    небо  из  окна своего чердака. По стенам были развешаны полотна, где яблоки,
    арбузы   и  корки  хлеба  пленяли  глаз  геометрической  угловатостью  своих
    контуров;  где  сам  художник смотрел из грубой рамы, как маска, застывшая в
    своей   монументальности;  где,  наконец,  городское  небо  гармонировало  с
    красочной гаммою крыш... 
         Вениамин    писал    лирические    стихи    о    любви,   полугрустные,
    полунасмешливые,  с неожиданными рифмами, ритмически изысканные, кончавшиеся
    загадочными полувопросами, которые ранили сердце, как отравленные стрелы. 
         Николай  был  безнадежно  влюблен  в  молчаливую  высокую  девушку, чей
    портрет  ему  пришлось  однажды  писать.  Она  жила  в  том же городе, но ее
    окружали  люди  иного  общества, и Николай даже не мог теперь поддерживать с
    нею  знакомство.  Лишь изредка он видел ее то в театре, то в концерте. И это
    были счастливейшие вечера в его жизни. 
         Вениамин  тоже  был  влюблен,  но  та, которая пленила его сердце, была
    замужем.  Он познакомился с нею на скетинг-ринге, когда она упала однажды, и
    ему  посчастливилось ее поднять. Прикосновение маленькой нежной руки и синие
    глаза  белокурой незнакомки были фатальны для поэта. Он познакомился также с
    ее  мужем,  акцизным  чиновником,  у  которого был испуганный взгляд и рыжие
    бачки,  и  стал  бывать  в  их  маленькой  квартире,  казавшейся  ему  раем.
    Белокурая  Маргарита  была  благосклонна  к  Вениамину,  и,  если  бы не его
    лирическая  слепота,  он,  может  быть,  добился  бы  ее  признаний,  но  он
    предпочитал  томиться  и  вздыхать, воображая, что Маргарита недоступна, как
    Беатриче. 
         Николай  и  Вениамин  были  друзьями, но они не переходили на "ты" и не
    делали  друг другу интимных признаний, храня несколько чопорное и горделивое
    молчание,  когда  случайно  речь заходила об их возлюбленных. Когда у них не
    было  денег (а это случалось часто) и нельзя было идти в театр или ресторан,
    они  сидели  по  вечерам дома, куря трубки с длинными чубуками и обмениваясь
    изредка   замечаниями   то  по  поводу  какой-нибудь  очаровательной  книги,
    открытой  одним  из  них,  то  по  поводу картин какого-нибудь непризнанного
    художника,  успевшего  выставить  свои  холсты  на  одной  из  тех маленьких
    выставок,   которые   посещаются   лишь   немногими  любителями,  присяжными
    рецензентами   и   случайными   обывателями,  пожелавшими  позубоскалить  от
    безделья. 
         Однажды,  когда  два  друга  сидели  так, окутанные синим облаком дыма,
    Николай сказал: 
         -  Сегодня  я заметил на улицах какое-то странное оживление; впрочем, я
    не уверен, что то, что я видел, можно назвать "оживлением". 
         -  А  что  вы  видели?  -  спросил Вениамин равнодушно, чертя привычной
    рукой профиль Маргариты. 
         -  Я видел на бульварах и на тротуарах множество людей, которые спешили
    куда-то  с  решительными,  мрачными и как будто торжественными лицами. Такие
    лица редко встречаются. Не случилось ли чего-нибудь? 
         -  Не  знаю...  Ах,  да!  я  вспомнил,  что  сегодня  мимо  наших  окон
    проскакали солдаты с шашками наголо. Не бунтует ли народ? 
         -  История вообще загадка, - сказал художник, - но революция это, может
    быть,  самое  непонятное  в  ней,  по  крайней мере, для моего ума. Как люди
    могут  интересоваться  политикой  и  проходить  равнодушно мимо изумительных
    зданий, изысканных картин, остроумных книг... 
         -  Друг  мой,  -  возразил  поэт, - все прекрасно - и тишина, и буря, и
    пристань,  и  открытое  море,  и мудрые книги, и глупая, слепая жизнь... Все
    прекрасно, если есть любовь... 
         -  Любовь?  Но  в  революции  нет  любви.  Люди  начинают борьбу или из
    честолюбия,  или  мечтая  о  призрачной  свободе,  или, наконец, побуждаемые
    голодом... 
         -  Вы  сказали  -  "голодом". Это напомнило мне о том, что я сегодня не
    обедал. 
         - Да? Представьте, я ведь тоже сегодня ничего не ел. 
         - Почему? 
         - У меня нет денег. 
         -  Вот  как! А у меня вчера были деньги, но я заказал букет из роз... Я
    должен  отнести  его сегодня... Но, впрочем, у меня еще есть немного мелочи.
    Если  хотите,  мы зайдем в кофейню и съедим там чего-нибудь. А потом я пойду
    к знакомым. 
         -  Пожалуй,  пойдемте,  -  промолвил  художник  и поднялся, чтобы взять
    шляпу. 
         Вениамин  и  Николай отправились в кофейню, где привыкли видеть пеструю
    толпу,  всегда  слегка  возбужденную электрическим светом, шуршаньем женских
    нарядов, магическим сиянием глаз, ищущих и влекущих. 
         И  на  этот  раз  в  кофейне  было  много публики, но иные почему-то не
    садились  за  столики, а стояли группами, громко разговаривая, жестикулируя,
    размахивая  какими-то  лиловыми  листками.  Один  молодой человек, с бледным
    матовым  лицом  и  сумасшедшими  глазами,  стал  на  стул и что-то крикнул о
    свободе и смерти. И все подняли руки, как будто для клятвы. 
         Публичные   женщины   с   алчным  любопытством  смотрели  на  необычных
    посетителей  и  жадно  слушали  ораторов,  оставив  нетронутыми чашки кофе и
    бокалы  мазаграна;  лакеи  глазели, разиня рот, не выпуская из рук салфеток;
    барышня-кассирша стояла на цыпочках, вытянув напудренную шею... 
         -  Это,  кажется,  революция,  - промямлил художник и стал зарисовывать
    оратора на чистой стороне прейскуранта. 
         -  Ах,  это,  право, занятно, - сказал поэт, - но я должен отнести розы
    моим знакомым. 
         - Если вы идете на ту улицу, я пойду с вами, - пробормотал художник. 
         По  странной случайности и Маргарита, и та, которую любил Николай, жили
    на  одной  улице.  И  Николай, не имея возможности войти к ней в дом, часами
    стоял под ее окнами. 
         Когда  друзья  вышли  из  кофейни, снежная мгла заволокла им путь. Снег
    падал  большими  хлопьями,  влажными,  теплыми,  мягкими... Неожиданно в эти
    зимние  дни  наступила  оттепель  и  возник  голубоватый туман, окутав улицы
    своей  пеленою.  Туман,  снег  и  огни  фонарей  - все было зыбко, странно и
    фантастично.  Люди  возникали  из  полумрака,  подобно  призракам,  и  вновь
    пропадали  таинственно,  покинув  бледные  круги, отброшенные мертвым светом
    электрических фонарей. 
         Друзья  зашли  в цветочный магазин и взяли букет из роз, приготовленный
    для  Вениамина.  Они  вышли  на улицу, слегка опьяненные влажным и дурманным
    запахом  цветов,  привезенных  из  Ниццы, томных, усталых от долгого пути...
    Николай  и Вениамин прошли два бульвара, пересекли площадь, миновали собор и
    уже  хотели  по  привычке идти на мост, как вдруг из тумана выросла какая-то
    дюжая фигура и загородила им дорогу. 
         -  Вам чего надо? - крикнул грубый голос, и кто-то осветил фонарем двух
    приятелей. 
         -  Нам  надо перейти через мост, мы идем к знакомым, - сказал Вениамин,
    пожимая плечами. 
         - Нельзя туда, - крикнул тот же голос насмешливо и сердито. 
         Теперь,  при  свете  фонаря,  приятели видели, что на мосту стоит отряд
    солдат и какой-то фургон. 
         - Почему же нельзя? - спросил нерешительно Николай. 
         В это время на лошади подъехал жандармский ротмистр. 
         -  Это  еще  кто  такие? - крикнул он низким придушенным голосом: - кто
    такие? А? 
         -  Будьте  любезны, - сказал Вениамин, стараясь быть вежливым, - будьте
    любезны, прикажите пропустить нас через мост. 
         Вместо  ответа  ротмистр  засмеялся  и вышиб из рук Вениамина коробку с
    розами: 
         - Обыскать их! 
         Солдат  с  рыжими  усами,  лихо закрученными, взялся за шубу Вениамина,
    молвив: 
         - Раздевайся, барин. 
         После  обыска,  когда  друзья  надели  свои  холодные  и  влажные шубы,
    валявшиеся на снегу, жандарм сказал им, смеясь: 
         - Ну, проваливайте... Живо... Марш! 
         Они  пошли  вдоль  набережной,  прислушиваясь  к  солдатскому  говору и
    смеху, звучавшим из мрака, в котором скрывался мост. 
         -   Какая   неприятная  история,  -  сказал  художник,  вздрагивая  при
    воспоминании о том, как солдатские руки обшаривали его. 
         -  Мои  розы! - вздохнул поэт, и ему представились нежно-алые лепестки,
    растоптанные на снегу. 
         -  Мы, однако, попробуем перебраться на тот берег, - заметил Николай, -
    нас пропустят, вероятно, через Чугунный мост. 
         -  Разумеется,  - сказал Вениамин, чувствуя, что он не может не увидеть
    Маргариты и не прочесть ей новый сонет, ей посвященный. 
         Снег  перестал  идти,  и  среди  перистых  облаков медленно текла луна,
    почти  полная,  закутанная  полупрозрачною  пеленою.  От  ее  холодного огня
    лучился  неверный и таинственный свет, и при взгляде на черные тени, которые
    легли  теперь  по  земле  и  стенам  в разных местах, падало сердце, замирая
    жутко и сладостно. 
         -  Как  хорошо,  -  прошептал  художник,  улыбаясь: - гармония белого и
    черного. Как хорошо! 
         -  Да,  прекрасно,  -  согласился  поэт: - явно, что мы не одни сейчас,
    живые  и  мертвые,  и,  быть  может,  еще  не  рожденные  во  времени  - все
    присутствуют сейчас незримо: я слышу голоса, взывающие и поющие о любви. 
         -  Может быть, - прошептал художник, который не слышал незримого хора и
    тайно предпочитал молчание. 
         Еще  не  дойдя  до  Чугунного  моста, друзья встретили отряд жандармов,
    которые ехали с обнаженными шашками, блестевшими от луны. 
         Жандармы,  заметив  ночных пешеходов, прижали их к стене, наехав на них
    так,   что   лошади  обдали  им  лица  своим  горячим  дыханием  и  приятели
    почувствовали кисловатый запах лошадиного пота. 
         -  Эй,  вы!  Куда прете? - гаркнул пьяный жандарм в шапке, съехавшей на
    затылок. 
         -  Нам  - на ту сторону, - сказал угрюмо Николай и попятился от лошади,
    которая нетерпеливо перебирала ногами... 
         -   Проваливайте,   пока  целы,  -  крикнул  жандарм,  -  да  не  очень
    разговаривайте, а то сейчас его благородие подъедет. Проваливайте. 
         -   Пойдемте   домой,  -  сказал  Вениамин,  чувствуя,  что  от  ночных
    приключений у него подкашиваются ноги и он изнемогает. 
         - Пойдемте, пожалуй, - согласился художник. 
         И  они  поплелись  к  бульварам.  Никого  не  было  видно  на улицах. И
    странными,  и  неожиданными  казались  две  эти тени, заблудившиеся в лунном
    городе. Все дома, казалось, умерли. Нигде не было видно огня. 
         -  Это  что такое? - спросил Вениамин, прислушиваясь к глухим и тяжелым
    звукам, которые откуда-то доносились время от времени... 
         -  Стреляют  из  пушек,  кажется, - заметил Николай, стараясь не терять
    хладнокровия. 
         - В самом деле - пушки. 
         Приятели  пошли дальше, невольно стараясь держаться ближе друг к другу.
    Они  обрадовались,  когда,  пройдя  последний  переулок,  увидели,  наконец,
    бульвар. 
         -  Вот  мы  и  пришли. Почти дома, - заметил весело поэт, вглядываясь в
    сеть обнаженных веток, посеребренных инеем и луною. 
         - Да. Почти дома. Только что это там чернеет, однако? 
         - В самом деле. Что такое? Я понять не могу. 
         - По-моему, бульвар перегорожен чем-то. 
         - Черт возьми! Это баррикады! 
         - Баррикады... 
         - Охота людям заниматься этой ерундой! 
         - Почему бы им не жить мирно? 
         - Но нас-то они пропустят, надеюсь. 
         - Жандармы нас не пропустили, однако. 
         - То жандармы, а революционеры пропустят. 
         - Вы думаете? 
         - Попробуем. 
         Когда  приятели  подошли  к бульвару вплотную, они увидели, что боковые
    проезды  и самый бульвар перегорожен проволокой, решеткой, завален какими-то
    ящиками,  мусором,  камнями  и снегом. За этою изгородью расхаживало человек
    двадцать пять, иные с ружьями. 
         -  Кто  идет?  -  раздался  чей-то  строгий голос и к приятелям подошел
    высокий чернобородый человек с браунингом в руке. 
         - Мы - художники. 
         - Что? - не понял чернобородый. 
         -  Художники  мы,  - повторил Николай и, помолчав, прибавил: - оружия у
    нас нет. 
         -  Оружие  найдется,  -  сказал  высокий,  - товарищ Семен! Дайте им по
    браунингу. 
         - Не надо. Зачем? - спросил недоумевая Вениамин. 
         - А вы разве не наши? Так вы кто же, черт возьми? 
         -  Ах,  не все ли равно? - сказал Вениамин, чувствуя, что он смертельно
    устал, - я сяду, пожалуй... 
         И он сел на опрокинутый ящик. 
         -  Все ли равно или не все равно - это философия, а нам теперь некогда.
    Извольте  взять браунинг и, если солдаты подойдут близко, палите в них. И вы
    тоже... 
         - А домой нам нельзя? - спросил Николай, недовольно хмурясь. 
         -  Вот  еще  младенец какой! Что мы, для вас баррикаду будем разбирать,
    что ли? 
         -  Нате  вот,  -  сказал маленький человек, в меховой куртке, на кривых
    ногах, которого высокий назвал товарищем Семеном. 
         И  он  дал  Николаю и Вениамину по браунингу. Луна побледнела на небе и
    ее  не было видно среди облачного пепла. Земля и небо были закутаны теперь в
    серый шелк. Наступили томительные предутренние часы. 
         Через  несколько минут Вениамину и Николаю казалось уже, что они давно,
    чуть  ли  не  целую  неделю, сидят за баррикадой. Все вокруг было знакомо: и
    этот  товарищ  Семен,  на  кривых  ногах,  который  тянул коньяк из горлышка
    бутылки,  и  чернобородый  дружинник,  главарь,  по-видимому,  и молоденькая
    голубоглазая  девушка  с  белою перевязью и красным крестом на ней; и каждая
    доска,  живописно  торчавшая  в  баррикаде, и этот красный флаг, водруженный
    наверху как знак вольности и мятежа... 
         Где-то затрещал барабан - сухо и четко. 
         -  На места, товарищи, - крикнул чернобородый. И те, у кого были ружья,
    стали за баррикадой вплотную и приготовились стрелять. 
         Что-то  трещало и дымилось около груды снега и камней, и как бы в ответ
    на  этот  треск и дым время от времени цокали то звонко, то тупо, ударяясь о
    баррикаду, солдатские пули. 
         -  Что это с ним? - спросил Вениамин, заметив, что товарищ Семен как-то
    странно сползает на животе с баррикады. 
         Николай подошел к товарищу Семену и спросил: 
         - Что с вами? А? 
         Но товарищ Семен не отвечал. 
         Николай  нагнулся  над  ним  и  заметил, что у него неподвижные глаза и
    губы. 
         - Как это странно всё, - пробормотал художник и вдруг пошатнулся. 
         Он упал на колени и замотал головой, как будто бы его душил воротник. 
         Но  этого  уже  не  видел  Вениамин. Поэт лежал на спине раскинув руки.
    Правая   нога   его   как-то  неестественно  дергалась.  Над  ним  нагнулась
    голубоглазая  девушка  с белой перевязкою. А он, приняв ее за другую, шептал
    нежно: Маргарита... 
         
         1916 
         
    	 
         Судьба. - Печатается по изд.: Чулков Г. Люди в тумане. М., 1916.
    
    
    
    
    
    
    
    

  • Оставить комментарий
  • Чулков Георгий Иванович (yes@lib.ru)
  • Год: 1916
  • Обновлено: 23/07/2004. 16k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.